Не сегодня

К тридцати годам Ершов понял, что мог бы стать геем. Нельзя сказать, что его влекло к мужчинам — его ни к кому не влекло, а вот душевного комфорта хотелось. К сексу он относился так же, как дядя Лева, брат матери, к алкоголю — можно, но в хорошей компании, а нет — ну и ладно. Специально искать бутылку и компанию ему даже в голову не приходило. Другое дело близость, тепло и все, что к этому прилагалось — долгие разговоры, совместные ужины, общие шутки, взаимная значимость, понимание без слов, о таком Ершов мечтал.

Олег Жданов ему понравился сразу — с первого дня на новой работе. Спокойно показал Ершову рабочее место, все объяснил — без бахвальства или навязчивой опеки. Запросто нашел его в скайпе, предложил обращаться, если что, но сам в дела Ершова не лез — не критиковал, не советовал, не набивался в друзья, не болтал лишнего. Другими словами, Олег не делал тех вещей, которые раздражали почти в каждом. За обедом в соседней пиццерии он всегда подсаживался за столик к Ершову, но делал это без дубового панибратства и без заискивания, так, что сразу теплело на душе.

— Не против? Без хорошей компании этот обед не осилить. Видел, в меню написали «комплексный»? Не пойму, это реклама или предостережение. — И то, что Олег считал Ершова хорошей компанией, и его чувство юмора доставляли почти физическое удовольствие.

Олег был прекрасным собеседником — интересным, тактичным, остроумным, без тупого эгоизма и «яканья». Очень скоро Ершов обнаружил, что ждет этих совместных обедов, вспоминает жесты, голос, улыбку — и по-настоящему отдыхает в шумном зале, пропахшем кофейной гущей и едой.

Понемногу он стал думать, что неплохо бы развить знакомство — встретиться после работы, попить пива или прогуляться, что там обычно делают интересные друг другу люди? Ему хотелось узнать Олега лучше — где он живет, чем увлекается, во всем ли так хорош, как в легких беседах. Из коротких обеденных встреч Ершов знал, что он не женат, в свободное время играет в какой-то любительской труппе, и вообще интересуется театром, а к кино равнодушен. Выйти за рамки рабочего перерыва очень хотелось, но Ершов не мог на это решиться — как? Написать в скайпе: может, по пиву вечером? Пошло. Пригласить в театр, раз Олег его так любит? Еще хуже. А вдруг он рассмеется в лицо или отделается дежурной отговоркой, даже не стараясь скрыть ее лживость? С какой стати им вообще проводить время вместе, ну пообедали, поболтали — и? Столько было «но», «нет», «зачем», «а вдруг», что решимость Ершова таяла, не успев укрепиться. Не сегодня, — говорил он себе, и тут же умоляюще оправдывался: завтра. Завтра обязательно. Может, подвернется удобный случай.

Однажды в офисной курилке Ершов застал разговор о каком-то Агееве, который, увольняясь, разослал всем письмо с порно-гифками — попрощался.

— Представь, — смеялся Олег. — Открываешь ты письмо, а оттуда на тебя выпрыгивает камшот.

— Кам... что? — не понял Ершов.

— Это когда на кого-то кончают, — не смутившись, объяснил Олег, — на лицо чаще всего — и акцентируют камерой. Порнушный термин.

Он не только не смутился, но и не смутил Ершова — интонацией, язвительной шуткой, которая здесь напрашивалась, просто объяснил без глупых кривляний, и это почему-то потрясло до глубины души. Таких, как Олег он никогда не встречал, ни мужчин, ни женщин. Все вокруг играли свои роли, дурацкие чаще всего, и играли из рук вон плохо. Женщины, мужчины, гомофобы, ортодоксы, гуманисты, умные и дураки — этот ряд одинаковых, прячущихся друг в друге матрешек, терял всякий смысл на фоне искренней привязанности. Мужчина? Что ж, бывает. Ершов мог бы стать геем, если это цена настоящей близости, а для начала и просто подружиться было бы здорово.

Сегодня, — сказал себе Ершов. Зайдем в «Чернику» поужинать? Ты свободен вечером? Может, прогуляемся? — чем дольше он вертел в голове эти фразы, тем тупее они ему казались. Вечер был мучительным — он не мог себя заставить написать ни слова в скайпе, а статус «в сети» напротив Олега, как назло, не менялся. Словно он нарочно не уходил домой, продлевая страдания Ершова. В конце концов, он выключил компьютер первым: не сегодня.

Неделю он избегал Олега, даже в пиццерию не ходил, а сам искал способ обмануть собственную нерешительность. Не обязательно же так в лоб, — думал он, — привет, не хочешь прогуляться. Может, на спектакль к нему напроситься, или что они там ставят? Нет, неловко как-то, вдруг он не хочет свое хобби демонстрировать. В этом месте Ершова пронзила убийственная догадка — а если Олег ничего не хочет? Вообще? И никакая дружба, никакой Ершов ему не сдались, подумаешь, обеденная вежливость. Если человек с кем-то мил, вовсе не значит, что он мечтает превратить это в большее. Хотел бы — сам предложил.

От этих мыслей накатило такое уныние, что Ершов едва не ушел домой прямо посреди рабочего дня.

Как вообще люди завязывают отношения? Любые — дружеские, приятельские, любовные. С чего они начинают? Что с ним не так? Впервые встретился кто-то стоящий, и такой провал. В студенческие годы и после Ершов был абсолютно глух к любому влечению — возня однокурсников казалась неуклюжей, страдания — надуманными, а единственная девушка, которая заинтересовалась им, осталась незамеченной, как фикус в аудитории. Только спустя годы, на одной из институтских встреч, он с удивлением узнал, что кому-то нравился — и едва не ляпнул в ответ: зачем?

Олег был совсем другим — живым, ясным, чутким к чужим эмоциям. Он интересовался людьми, наверняка состоял в отношениях, только насчет его ориентации Ершов испытывал сомнения. С девушками в офисе он вел себя сдержанно, не рассказывал о постоянной подруге, жил один, но двусмысленности в нем никакой не ощущалось. Впрочем, в геях Ершов разбирался так же, как во всем, что касалось секса.

На следующий день он снова не пошел в пиццерию, но в обеденном закутке с микроволновкой неожиданно обнаружил Олега — и растерялся так, что едва не сбежал.

— Привет, — кивнул Олег, и бежать стало глупо. — У нас сервер накрылся. Хоть бы домой отпустили.

Он листал какой-то толстый журнал, поглаживая пальцами чашку. Ершов заметил, что Олег выглядит усталым, заметил вязаный шарф на шее, и снова почувствовал, как ему не хватает их пустячных обеденных встреч.

— Ты болеешь?

— К сожалению, не настолько, чтобы терять в зарплате, — улыбнулся Олег. Голос звучал простуженно, хрипло.

Ершов решительно сунул контейнер в микроволновку.

— Что читаешь?

— Это к следующей репетиции. Моя задача — придать нужную эмоциональную окраску любому тексту, забив на смысл.

— Это же вслух надо делать?

— Ага, вслух. Ищу что-нибудь подходящее.

Ершов улыбнулся.

— Так не честно. Надо читать что-то случайное, хоть объявления о сдаче комнат, разве нет? — Он сам поразился своему спокойствию — словно и не было недели метаний и самоуничижения.

Олег развернул журнал.

— Пожалуй.

— Почитай что-нибудь, — попросил Ершов, и с горечью подумал — почему я не могу точно так же его куда-то пригласить? Ведь легко же.

Олег разгладил страницу, оттянул спереди шарф, и внимательно посмотрел на Ершова. Тот уже ждал, что Олег отшутится или скажет, что горло болит, но ошибся.

— Ты знаешь, как убивают людей? — начал он, и Ершов не сразу понял, что это текст из журнала. — По-разному: выстрелом в затылок — одни при этом идут по своим делам, другие стоят на коленях лицом к стене, ударом ножа в живот, электрическими разрядами, сотней химических соединений, подручными бытовыми предметами, любыми — от фена до швейной иголки, людей закапывают, режут, превращают в фарш битами и черенками от лопат, топят в корытах и бескрайних морях, вешают, душат, проламывают череп, используют специальные устройства и голые руки, толкают с крыш, вырезают жизненно важные органы, сжигают, замораживают и взрывают, на чью-то смерть уходит секунда, чья-то растягивается на годы, людей убивают поодиночке и группами, уродуя до неузнаваемости и сохраняя прижизненный облик, случайно и намеренно, профессионально и неумело, с любовью и с ненавистью. — Словно нарочно дожидаясь паузы, запищала микроволновка. — С любовью... и ненавистью. — Олег замолчал, снова поднял глаза на Ершова и улыбнулся. Тот сглотнул — по предплечьям взбирались мурашки. Он уже слышал похожий голос — тихий, хрипловатый, на разных языках он сопровождал черно-белую хронику о каких-нибудь военных или тоталитарных ужасах: горы трупов, печи крематориев, бараки, непролазная тайга. Звучало, как предостережение.

— Видишь, никак не могу отстраниться от содержания, — пожал плечами Олег. — Это лажа. Ты в порядке? Сам ведь просил первое, что попадется.

— Что это? — спросил Ершов, и четко представил, как готовит ужин на вечерней кухне, а Олег вот так же сидит за столом и читает. Что угодно, хоть объявления о сдаче комнат.

— Какое-то антивоенное эссе.

— Для антивоенного эссе автор слишком упивается деталями.

— Иначе не звучало бы так эффектно.

Ершов смотрел на него и думал: а потом он прочитал мне отрывок про убийства, и я понял, что хочу прожить с этим человеком остаток жизни. Как? Приходить в одну квартиру после работы, готовить еду, выращивать зелень в ящиках на балконе и читать вслух перед сном. Только ему это не надо. Ни одному нормальному человеку это не надо — слишком фантастично, чтобы сбыться. И кошмарно, если обернется разочарованием. Смертельный риск. И следом: дядя Лева бы не одобрил. Он и так меня всю жизнь не одобрял.

После обеда сервер починили и Ершов закопался в работу — он больше не думал, не переживал, почти успокоился. Не зря он всю жизнь ничем таким не интересовался. Олег был слишком для него хорош. Нет, не сегодня — и никогда.

Заметив сообщение в скайпе, Ершов открыл без задней мысли и замер: «Не хочешь после работы прогуляться? Можно дойти до «Черники» или в этот новый паб. Дома болеть как-то мрачно». Нос заложило, пришлось дышать ртом. Он нащупал в ящике ингалятор с вентолином, сжал в руке, принялся считать до десяти и обратно. Давным-давно, в школе — в другой жизни, сто лет назад — приступы случались каждый день, а теперь сократились до одного в месяц. Через минуту спазм прошел, дыхание выровнялось. Ершов убрал непригодившийся ингалятор.

Это тебя убьет, — ласково, почти весело напомнил дядя Лева.

Ершов и сам знал, что убьет.

Не могу, — написал он в поле ответа. — Не сегодня.

И убрал пальцы с клавиатуры, не в силах отправить.

Пришло еще одно сообщение: «Там ниже был Петрарка, сонеты. Может, стоило их почитать? С убийствами как-то дебильно вышло».

Ершов удалил написанное, вытер руки о штаны. Набрал: нормально с убийствами, не надо Петрарки. Во сколько, в семь? Внизу тогда встретимся.

Нажав отправить, он подумал — ну и черт с ним, пусть убьет. Во всяком случае, не сегодня.