Любую цену...

Нож соскальзывает, чуть-чуть надрезая указательный палец. Макар смотрит на капли выступившей крови и втирает их в кожу, снова и снова. Сжимает кулак, заставляя кровь выступать по кромке разреза, и вновь сильным движением растирает ее. Маленькая медная турка тихо вздыхает, выпуская залп кофейного аромата. Две чайные ложки кофе на чашку и три кубика сахара, тростникового. Неизменные составляющие каждого дня для Алекса и почти ритуал для Макара, вот уже несколько лет.

Ставит кислотно-зеленую кружку на стол. Все слишком. Взрывом. Яркими пятнами. Тяжелым взглядом скользит по рубленым отворотам черной кожи с пулевым рядом металлических заклепок, по обнаженной груди, пошло обсыпанной блеском. Застревает на массивной пряжке ремня с оскаленной мордой тигра. Сжимает челюсть, чтобы не оскалиться и не рыкнуть в ответ на нарочитую вычурность. Напоказ! Весь! Ревность тяжелым, бешеным зверем ворчит, загнанная в угол грудной клетки. Взгляд поднимается вверх, следуя за кружкой, как за маячком, и застревает на губах. Большой подвижный рот напряженно застыл в агрессивной улыбке. Готовый вот-вот выпустить очередь откалиброванных слов, что секундно пробьют истончившуюся оболочку мира, которая все еще защищает их от разлившегося в воздухе скандала.  Дрожащего от нетерпения, переполненного взаимным недовольством. Врезаться бы резким хуком в этот яркий рот, так чтобы белые зубы моментально обвела графичными, яркими границами кровь. Склонить за непокорный загривок и сунуть под душ, смывая с груди этот мишурный блеск. Выдрать со шлейками этот ремень, который притягивает взгляд к паху, перетянуть мокрой кожей запястья, изломав тело неправильной позой. Не хватает острых ощущений? 

Макар опускает глаза в пол, выдыхает, уговаривая готовое сорваться со строгача бешенство. 

– Спасибо, – кружка опускается на стол у самого края. 

– Всегда пожалуйста, – переставляет кружку в мойку, не давая такой мелочи пробить броню самообладания. – В клуб?

Ночь, как продажная девка, моментально льнёт к телу, обдав перебродившим ароматом отступившего дня. «Всё можно… Можно всё…» – нашёптывает она на ухо хрипловатым контральто. Неон перечеркивает город, заливает его яркой пульсацией, превращая в кабаре не самого высокого класса.

Захудалый, увядающий, но такой привычный клуб на окраине втянул их в своё нутро, пропустив через узкое горлышко коридора. Беспорядочные взрывы разноцветных пятен, вспышки, отблески, лица, чёрные провалы теней, яркий полумрак. Всё спаяно с безумным ритмом басов, бьющих по ушам и нервам. Тело тут же его подхватывает неконтролируемым движением, сердце перестраивается в унисон. Алекс мгновенно вплавляется во вращение этого яркого мира, нетерпеливо утягивая Макара к танцполу. Этот двуногий сгусток неподъёмного спокойствия якорем проскребает в танцующей толпе быстро зарастающую борозду. На равнодушном лице каменного изваяния ни тени улыбки. Извечная скука, которая взрывается откровенным матом, сдавленным шипением и несдержанными вскриками только в постели или во время бурных скандалов. Только там, где, при должном накале, вместе с приличиями улетает к ебеням проклятая маска, заголяя живое и трепещущее, раскалённое нутро. И как сладко выманивать наружу этого сжатого строгой клеткой зверя. Опасно и сладко. Сладко и больно, как сама жизнь. 

Лучше, чем гнить в тухлом болоте привычки, размеченной укусами упрёков, многослойно обёрнутой взаимным недовольством. Ждать, когда вызреет, взбухающий дёргающим нарывом предел. 

Тела случайно касается чья-то горячая ладонь. Вскользь, по боку. Вздрагивает пола распахнутой куртки. Заинтересованный взгляд обдаёт вибрирующей волной чужого желания. Тягучего и влажного, как окружающий воздух. Душного до ожогов. Дёргается зажатое в ладони запястье. Ревнует. Сердце выплёскивает горячий фонтанчик эмоций. Блаженно острый от нарастающего предвкушения. Алекс с наслаждением втягивает ноздрями густые запахи. Мир привычно бьётся музыкальным пульсом.

Разворот. Короткий рывок на себя. Спокойное лицо перед глазами. В его глазах чернота с отсветами красноватой лавы в глубине. Прихватить за шею жёстким захватом пальцев, всмотреться в жаркие жерла, ответить наглой усмешкой на чуть приподнятую бровь. Развернуть к себе спиной. Резко, одним движением. Не давая шанса возразить. Прижаться, изгибая в танце оба тела. Скользнуть руками от боков к животу. Чуть ниже. Заставить сплести движения. Почувствовать всем телом взрывающую мозг податливость, быстро сменяющуюся упрямым сопротивлением. Почему нельзя просто сдаться? Почему нужно непременно требовать чёткого соблюдения правил? До педантичности вымарывать любую спонтанность, до стерильности вытравлять огрехи, надёжно запирать себя в бункере, погребая вместе с собой и Алекса? Слишком мало жизни. Слишком мало… всего! Акварельный мир разбавленных жестов. И легко задохнуться от нехватки ощущений.

Прижаться губами к шее, усмиряя давно знакомыми касаниями к изученным точкам. Прикрыть от слепящих вспышек набухшую вену. Слизнуть её пульсацию. Руки упрямо выглаживают плотную ткань на торсе Макара. Пальцы провокационно давят на тонкую пряжку ремня, тянут вниз. Ловят одуряющий пульс движения сильных бёдер. Кожа впитывает накатывающий интерес со всех сторон. Всеобщее внимание конденсируется под солнечным сплетением и растекается по венам столь необходимой дозой. То, что надо. То, по чему непрерывно голодает нутро.

Танцующая масса в перемигивании света. Взгляд рыщет в поисках подходящей жертвы. В мелькании тел не за что зацепиться. Движущиеся декорации. 

Послать выстрел наглой улыбки в танцующего напротив типа с бритой башкой. Загарпунить нахальным вызовом взгляда. Провоцируя скользнуть рукой под безрукавку партнёра. Демонстративно лизнуть шею, от основания до мочки уха. Вобрать в себя ответный всплеск чужой мутной жажды. Поглотить похотливые волны интереса, мажущие липкими желаниями. Вдохнуть терпкий аромат яростной ревности от Макара, напрягшегося под ладонями. До головокружения окунуться в протяжный кайф ощущений. Жизнь. Кровь её. Биение токов. Живи в такт со мной.

Напряженное кольцо толпы сжимается вокруг них плотнее. У толпы нет возраста, пола, лица. Это жадная стихия хаоса, питающаяся любыми эмоциями, напрочь лишенная брезгливости. Она вылизывает, смакует, постанывая разноголосым шумом, любую деталь. И Алекс, как оголодавший любовник, отдается ей беззастенчиво и бесстыже. 

Отточенные временем жесты плетут на теле знакомую сеть подчинения, вскрывая кожу, оголяя нервы, выворачивая нутро. За каждым из них жадно ползут, прижигая похотью, чужие взгляды. Макар перехватывает скользящие руки, фиксирует запястья мощным зажимом. Он рычит утробно, низко, сплетая свой голос с басами взрывающей танцпол музыки. 

– Пр-рекр-рати!

В шею впивается голодный рот, Макар кожей чувствует вибрацию смеха. Губы бессовестно клеймят вздувшиеся вены. Смех, окрашенный охрой, сносит защитные барьеры, выпуская на волю оголодавшего зверя, и тот, секундно подавляя разум, овладевает телом. Макар выворачивается в руках Алекса и ловит ошалевший от чужих эмоций взгляд. Ревность раскаленным добела прутом стегает вдоль позвоночника, заставляя его сжать ледяными пальцами упрямый подбородок, сдавить, чувствуя хрупкость играющих под пальцами костей. Рот приоткрыт, язык жадно слизывает с губ горячечный шепот. В пьяных глазах Алекса под древний шаманский ритм крови пляшет сумасшествие. Алекс ломает границы, нарушает правила, срывает замки, посылает к чертям запреты. Анархия точными мощными ударами рушит бастионы порядка, который Макар с таким трудом воздвигал в их отношениях. Он замирает, тяжело выдыхая в губы Алекса последнюю просьбу: 

– Остановись…

Под обломками рухнувшего самоконтроля тикают в такт с сердцем заложенные заряды. Тик-так. Бьется в висках кровь, отсчитывая последние секунды. Тик-так. Пульсирует в венах заразное сумасшествие. 

– Нет, – безжалостно цедит Алекс, нажимая на кнопку ликвидации. 

Уже ничто не имеет значения. Ни количество людей, которые словно намагниченные тянутся к эпицентру взрыва. Ни захлебнувшийся в диджейской рубке сэмпл. Ни охрана, по-акульи быстро рассекающая море танцующих, чтобы закружиться на некотором отдалении от спаянных в единый монолит тел. 

Боль разнеслась по нервам Алекса, нагревая жилы. Обдало очищающей мозг волной адреналина. Смех неудержимо рвётся с губ. Восхитительная ясность звенящим льдом прояснила мысли. Ноздри щекочет звериный запах. И невозможно отказаться от этого пьянящего восторга. Невозможно оторвать взгляд от тёмных провалов расширенных зрачков.

Алекс резко осёкся, яростные глаза Макара неотвратимо застилает пелена. Не остается даже намека на адекватность в них, затопленных тьмой безумия. Что-то пошло не так. Смех оборвался, застрял в глотке, пережатой секундной паникой.

Алекс собрался уже сдать назад и сделать попытку успокоить Макара, хоть и осознавал её тщетность, когда тот взорвался ослепляющей вспышкой агрессии. От неожиданности недостаточно быстро увернулся от удара в челюсть. Кулак скользнул по касательной, разбивая губу. Вкус крови отрезвил окончательно. Заставил мыслить рационально. Насколько это было возможно при необходимости уворачиваться и отбиваться. Контроль над ситуацией устрашающе быстро ускользает из рук. Да что там, он уже был потерян, хоть и отчаянно не хотелось верить в это. Мир закрутился в бешеном темпе. Замелькали лица, руки, ошалелые глаза. Дёргающие за плечи люди скорее мешают, чем помогают. Макара в таком состоянии даже пуля не остановит, а вот пару весьма ощутимых ударов, благодаря их стараниям, Алекс пропустил. Давно знающая их охрана предпочла не проявлять излишнего энтузиазма, пока всё имущество цело. Эти будут изображать активность, но влезут только в крайнем случае. Не такое крутое заведение, чтобы лишний раз напрягаться и нарываться на случайный удар. Но, похоже, в этот раз их с Макаром вышвырнут на улицу без права на возвращение. 

Мысли закрутились так быстро, что едва успевали друг за другом. Таким он видел Макара лишь однажды, и тогда по наитию и огромному везению ему удалось уцелеть. Сейчас будет трудно повторить этот фокус. 

Уловил короткий удобный миг. С трудом извернувшись и не дав ухватить себя за шею, резко прильнул к Макару всем телом, жёстко обнял, вырвав из груди резкий выдох. От утробного рычания зверя каждый волос на теле встал дыбом. Алекс нервно зашептал, едва не срываясь на крик: 

– Мак. Мак! Тише… Тише. Слышишь меня? 

Чужие руки норовили вмешаться в то, что касается только их двоих. Влезть в тесное пространство их мира, пронизанное электричеством. 

– Это же я… Помнишь меня? Алекс. Парень с обрыва. Помнишь?.. Ты и я, да? И мир под ногами… У тебя в тот день песня в машине играла такая... Ты помнишь её? 

Он тряхнул, продолжающего слепо молотить его, Макара. Отчаянно стиснул ещё сильнее. 

– Ну же, Мак, помоги мне, что там была за песня? Ты ещё сказал… что она тебе нравится… и ты её слушаешь в сотый раз по кругу. Мак… Как там было? На песке мы строим замок… Мак, ну же! Вспомни, это важно! Без тебя кленово очень… Без тебя этот мир… пустой… Пустой, Мак!

Алекс судорожно втянул воздух и с трудом, рывками выталкивая его обратно сквозь окровавленный рот, запел:

Я без тебя устал быть один в своей вселенной.

Я этот мир создал, чтоб обнять твои колена.

Я тебя ждал всю жизнь – назови любую цену.

Я – как кленовый лист, осенью упавший вниз.

Выходило рвано и немелодично, но сейчас было не до музыкальности. Вокруг стихло. Народ явно офигевал от самого идиотского поступка, который когда-либо совершался на их глазах. На лицах застыли такие разные и такие похожие маски. Алекс и сам понимал насколько это нелепо. Но твёрдо верил в то, что делал. Не мог не верить. У него просто не было выбора. Эти вокруг не поймут. Не могут они знать… Ничего они не знают. Пусть катятся... 

Макар продолжал упрямо наносить короткие удары. К счастью, при такой дистанции - без должного замаха и возможности довернуть удар корпусом. Но интервал между ними становился всё больше. Периодически он безуспешно пытался оторвать от себя намертво вцепившегося в него Алекса. 

Самое странное, что им перестали мешать. Никаких больше попыток разнять и растащить в стороны. Алекс сглотнул слюну пополам с кровью и сделал то последнее, что мог бы себе когда-либо вообразить. То, что для него было равноценно белому флагу. Может и зря, но если уж сдохнуть, то красиво и с должным пафосом. 

– Я… – слова застревали в глотке, словно репьи, – люблю…

Тело сводило судорогой от боли и напряжения. Алекс с силой влепил кулаком по упрямой спине Макара. Ткнулся губами в ухо, пачкая кровью. Выдохнул еле слышно:

– Я люблю тебя. 

Кто-то у стойки разбил что-то стеклянное, царапая противно колышущуюся тишину.

Макар застыл, сжав сильными пальцами бок Алекса. Ударил снова. И Алекс громко выдохнул разом всю боль, выталкивая спазм из лёгких.

«Я без тебя устал быть один в своей вселенной… Я без тебя устал быть один в своей вселенной…»

Фраза раздражает, мечется вокруг, впивается в пульсирующий болью висок. Макар встряхивает головой в попытке отогнать ее, словно назойливую мошкару. Но она, вспыхнув светлячком, двоится, троится, бесконечно множится, разрывает тьму вспышками, превращая ее в море огней, которые оседают под ногами. А Макар будто парит над ними. Парит… да… Как когда-то. Стоя высоко над ночным городом, любуясь урбанистической стихией. Не один. 

Алекс. Алекс… У Алекса теплый, шероховатый тембр голоса, почти осязаемый, иногда такой низкий, что сливается с общим гулом и кажется, он пропитывает все пространство, окутывая Макара. Он хочет слушать этот голос, который говорит ему про любовь. Он хочет обернуться, раздвинуть, пробить сдавившую его тьму, найти Алекса, но ему мешает сковавшая движения тяжесть. Убрать ее, порвать, содрать с себя… Пальцы с силой вцепляются в помеху и сжимают непокорную кожу. Алекс любит такую - грубую, первобытной выделки, со множеством металлических вкраплений: кнопки, молнии, пряжки. Он в ней органично и одуряюще пахнет собой: телом, кожей, табаком и, совсем неуловимо, кофе. 

Ему нельзя много кофе. Но разве он будет слушать? Макар прижимает к себе теснее все то, что так напоминает Алекса, и глубоко вдыхает знакомый аромат. Тьма, цепляясь, нехотя отступает, редеет, медленно сползает густой патокой вниз, в нутро. Макар дышит глубоко, повинуясь счету. Вдох-выдох. Раз-два. Вдох-выдох. Голос Алекса звучит где-то внутри грудины, успокаивая, лелея зверя своими интонациями и обертонами. Макар проводит ладонью по горячей спине прижавшегося к нему Алекса и оглядывается, не понимая, почему вокруг люди, почему их лица перекошены? Зачем? Он сильнее прижимает к себе Алекса, стараясь закрыть от жадных, обвивающих их, словно щупальцы спрута, взглядов. 

– Алекс, – тихо зовет вцепившегося в него парня Макар, – Алекс, помнишь тот обрыв? Над городом? Поехали туда? – Он чуть отстраняется и заглядывает в лицо Алекса. – Нет… – выдавливает из себя, замечая разбитый рот, расцветающие маком скулы. – Я тебя? Тебя? 

Макар, захлебнувшись воздухом, прижимает его к себе, утыкаясь губами во влажный висок. Горлом, толчками идут слова, сбитые, спутанные, умоляющие. 

– Поехали… Поехали, – соглашается Алекс. 

Обрыв. Место, в которое они однажды пришли по отдельности, а ушли вместе. Точка отсчёта. Ветер обдувает горячий лоб и когтистым котенком царапает открытую шею. Макар обнимает Алекса, который больше раздет, чем одет. Он зарывается носом в его макушку и дышит, дышит. Под ногами током огней пульсирует ночной город. Вереницы машин выплетают извилистую карту дорог. Китами, запутавшимися в сетях неоновой рекламы, затихли гигантские моллы. Ярким маяком прошивает небо игла телебашни. Макар думает… И эти мысли винтовым ножом перемалывают внутренности. 

Он становится опасен. А если в следующий раз Алекс не справится с ним? Не успеет? Он сильнее прижимает к себе Алекса и дышит глубже и чаще, словно впрок. 

Ещё в машине Алекса начало потряхивать. Он как-то держался, пока шли разборки с охраной, пока выезжали из города, пока в голове царила пустая гулкая ясность. Но такой стресс ещё ни разу не прошёл для него бесследно, и теперь его колотило в болезненных тисках объятий по-детски послушного Макара. Сломанного солдатика из твёрдого, но хрупкого олова. Мысли пронзительными молниями кололи мозг. Сумбурно и нервно выворачивало нутро неприятными спазмами. Накрывал предсказуемый откат. 

Алекса трясло. Запоздало подступил страх, сжимая и скручивая. Во рту сгущался отвратительный привкус. Колени отказывались держать. Алекс покрепче вцепился в Макара, понимая, что рано ещё расслабляться. Сначала нужно помочь ему. И даже не было сил проклинать себя за дерьмовые игры, которые привели к этому. 

– Ну что ты? – прохрипел Алекс. – Всё. Всё. Слышишь?

Макар невнятно всхлипнул и отчётливо скрипнул зубами. Алекс успокаивающе погладил его по спине.

– Всё уже в порядке. Посмотри на меня.

Бесполезно.

– Посмотри на меня, Мак!

Не слышит?

– Мак!

Макар медленно поднял на него взгляд. Тяжёлый, полный темноты. Губы разомкнулись, и Алекс, не раздумывая, впился в них поцелуем. Он знал всё, что тот сейчас скажет и не хотел слышать это снова. Не сейчас.

Безвольные губы легко поддавались. Без ответа.

– Мак… – зашептал в них Алекс. – Ты со мной?

Лёгкий проблеск в глазах Макара. Мгновенная искра. Обжигающая. Яркая. И Алекс полетел на траву, опрокинутый навзничь, прижатый к земле знакомой тяжестью. Приземление было жёстким, но боли он пока не чувствовал по-настоящему. Она придёт потом. Нагрянет разом, разрывая нервы. Но не сейчас.

– С тобой, – почти осмысленный шёпот.

– Аллилуйя! – насмешливо выдохнул Алекс и невесело улыбнулся. – Я думал, ты уже не вернёшься.

– Там не было тебя, – на полном серьёзе сообщил Макар. – Ты дрожишь.

– Да что ты?! – нервно расхохотался Алекс. – Мак, мне нужно. Сейчас. 

– Что? 

Нахмуренные брови. Сосредоточенное лицо.

– Это.

Новый поцелуй уже встречает ответную реакцию. Руки сначала растерянно шуршат мелкими камушками, потом жадно захватывают Алекса, сминают, рыщут по телу. Выгибается шея, повинуясь властному рывку за волосы. Летит прочь куртка. Тело начинает наливаться желанным теплом. Нетерпеливо ёрзать под хищными ласками зубов и языка. Чуть стихает дрожь. 

Лицо Макара проясняется, щёки наливаются пятнами румянца.

– Это? 

Его рука скользит по ширинке, поглаживает осторожно и тут же сжимает на грани боли.

– Да, – выдыхает Алекс и стремительно перекатывает их на самый край небольшого выступа, меняя позиции.

Пустота под ними испуганно вздрогнула.

Макар напряжён, при других обстоятельствах Алекс дал бы ему ещё немного времени, но его желание уже выло голодным волком, подстёгнутое пережитым, как хлыстом. И он рассыпал отчаянные поцелуи, задрав безрукавку Макара, моля и уговаривая. Ему не хватило терпения даже раздеть их. Любая заминка бесила и он, трясясь словно в лихорадке, сдирал с себя прилипшие кожаные брюки, так и оставив болтаться одну штанину на ноге. Дрожащими руками раздёргивал молнию на джинсах Макара. Смазку в дурацком одноразовом пакете разрывал зубами, потому что не мог совладать с пальцами. Капли брызнули на щёку. 

– Алекс… – попытался что-то сказать Макар и тут же умолк, потому что Алекс уже оседлал его и, без излишней осторожности, опускался на его член, закусив обе губы. – Лекс…

Алекс облегчённо выдохнул, насадившись до упора. Криво усмехнулся. Нервно хохотнул. Прогнулся назад, упершись рукой возле колена Макара и начал двигаться. Медленно. Лаская себя свободной рукой. Шипя и невнятно матерясь сквозь зубы. Плавно. Словно танцуя ритуальный танец в свете тысячи огней. И впитав в полной мере остроту первых движений, согрев истерично дёргающееся нутро, сорвался в торопливую пляску ритмичной агонии.

Ломаная линия горла, подбородок, задранный вверх, как вызов. Острый кадык, который дергается от каждого импульса боли. Капля смазки на щеке – фальшивая слеза Джокера, губы в кривой усмешке. Алекс. Бьется пламенем, сгорая в остром приступе адреналиновой лихорадки. 

Сжать зубы и ждать, пока охватившая член плоть не запульсирует частыми спазмами, пока Алекс не рухнет на грудь, выдыхая рвано и горячо. Держать, пока его бьет крупная дрожь. Любить, когда ритм сердца сбросит обороты и перестанет выстукивать паническое SOS в грудину. Очертить угол его лица. Стереть проступившие на ссадинах крупные вызревшие капли крови. Обрисовать контур синевы под запавшими глазами. Уложить на спину, чтобы прикипеть губами к внутренней поверхности бедра. Как камертон, зазвучать в ответ на легкий тремор мышц, настраиваясь на волну Алекса. Не спеша пробираться вверх по беззащитной коже, вдыхая пряный аромат быстрой любви, обойти по границе пах легкими поцелуями.

Рано.

Очертить кончиком языка зону допуска и прорисовать пентаграммы на самой ее грани. Подняться к тяжело вздымающейся грудной клетке, слизывая по пути капли спермы, подслушать парадидлы, отбиваемые сердцем. Тронуть влажно яркие пятна сосков, подуть, наблюдая, как собирается кожа, заостряя их. Проехаться носом до ключиц, вдыхая запах Алекса, как дорожку кокса. Почувствовать, как на затылок ложится отяжелевшая рука и пальцы, уже лениво вплетаясь в волосы, тянут Макара к губам. Солоноватый вкус разбитого рта выплескивает в кровь еще одну дозу адреналина. Так целовать не умеет никто. Это не прелюдия к сексу, это не благодарность за него. Это сам секс. Алекс не торопится, смакует, дразнит, отдает, растворяется. Медом льется, рождая в ответ глухой перекатывающийся стон.

Оторваться для короткого вдоха и снова, и снова пить поцелуй, пока Алекс не отстранится и не перехватит его за шею, толкнув ниже. Проложить откровенную ось поцелуев, чувствуя, как пальцы на затылке становятся нетерпеливыми, как под губами в ожидании поджимается живот, как бедра невольно подаются навстречу. Дразнить упругими короткими мазками языка, пока плоть наливается, отзываясь. Пройтись широко и влажно от основания к головке и обнять губами под неразборчивый шепот на выдохе. Выписывать восьмерки языком по шелковистой коже и чувствовать, как на каждое движение отзывается все тело. Развести ноги Алекса шире, устраиваясь между ними.

– Потанцуем? 

Увидеть глаза, затопленные по самую кромку радужки, почти ревниво отслеживающие каждое движение. Увидеть лихорадочно мелькнувший по краю губ в хищном жесте язык. 

Потереться щекой о кожу бедра и, перестав томить, продолжить неторопливо смаковать возбужденную плоть. Облизать, пощекотать уздечку, описать круг по ободку и брать его каждый раз чуть глубже. Но не спешить, чтобы не забить горло внезапным спазмом, теряя возможность дойти до конца… или начала? Прочертить пальцами по тонкой коже за мошонкой к анусу и обратно, чуть надавливая, ускориться и почувствовать, как бедра Алекса начинают нетерпеливо выплясывать, требуя скорости.

Вот Алекс и танцует. 

Алекс бессвязно бормотал ругательства вперемешку с пошлыми нежностями. Внутри разливалось, затапливало душу невыносимое тепло.

– Ещё. Ну же!

Он закинул руку за голову и не нащупал опоры, она провалилась вниз, в пустоту за краем обрыва. Сердце гулко ударилось о рёбра. Алекс громко втянул воздух, вбирая запахи ветра и их тел. Нетерпеливо застонал, требуя менее бережного и томительного внимания. Дёрнул Макара за волосы, понуждая действовать активнее, жёстче. 

Допрыгался.

Спину обожгло мелким щебнем от рывка за бёдра. Рука невольно ухватила твёрдый камень, соскользнула, обдирая ногти. Пронзило горящим взглядом и предчувствием боли от ткнувшегося между ягодиц члена. Предвкушение хищно прошлось по нервам. Макар замер, словно внезапно передумал. Алекс медленно выдохнул. Расслабился. Кивнул ему, нетерпеливо дёрнул за шлицу спущенных джинсов.

– Псих, – прошептал Макар и нервно облизнул губы. – По свежаку...

– Блять, Мак, давай, – зло зашипел Алекс. – Всё равно уже.

И Макар дал. Дал по нервным окончаньям пряной непереносимой смесью, сжигающей и рвущей на части. Выталкивая рычащие крики, густо сплетённые с болезненными стонами. Обдирая спину и нутро сумасшедшими рывками. Диким первобытным темпом, от которого заходилось сердце и захлёбывались лёгкие. Алекс вцепился в безрукавку Макара. Потянул, превращая в бесформенную, режущую пальцы тряпку. Выгнулся навстречу небу. Бледнеющие звёзды запрыгали по переливчатой органзе. Заострившееся по-звериному лицо Макара расталкивало их, рассыпая искры. И ухнуло в пульсирующую глубину оргазма. На грани сознания скользнула боль от сжимающих бёдра рук. Мир качнулся ещё несколько раз, докручивая до основания маленькую блаженную смерть. До отупляющего ничто, в котором можно только падать, вращаясь в пустоте отпущенной спирали.

Полотно неба острым ножом вспарывает наступившее утро. Кровавая дорожка рассвета процарапывает горизонт. Макар, вытянувшись на краю обрыва, прижимает к себе Алекса, поглаживая обнаженную спину своего личного джокера, покачивается в эфемерном пространстве полусна. Рассветная полоса ширится, раскрывается кровавым заревом, собираясь разродиться новым днем. Макар смотрит в переполненное красками небо и улыбается.

– Так хочется кофе… – голос Алекса совсем сел, и шершавые ноты, цепляя сердце Макара, вскрывают его, выпуская потоком закупоренную там нежность.

Алекс тяжело встает, пару раз охнув. Демонстративно потирает поясницу, морщится, стонет.

Напоказ! Весь!

Макар улыбается.

– Как ты? – прерывает Алекс сольный номер, заглядывая в глаза Макара. Цепко всматривается в знакомые черты. Безмятежный лоб, пропавший залом межбровной морщинки, изогнутые мягкой улыбкой губы. Наконец-то не напряженную линию плеч. Не сжатые в кулак руки. 

– Хорошо.

– Отлично! – воскликнул Алекс с подозрительным воодушевлением и раскинул руки, ловя первые лучи солнца растопыренными пальцами. – Через неделю открывается новый клуб. Я хочу сходить.

Макар вздохнул и прикрыл глаза. Услышал, как Алекс хмыкнул. Почувствовал, как он лёг рядом и прижался к боку, щекочет ухо дыханием:

– Бильярдный клуб. Ты когда в последний раз играл? Спорим, я тебя сделаю?