Нехороший рассказ

Мерно работая головой, Миша гладил Славины ягодицы. Ласкал его бедра, мошонку. Иногда поднимал руки выше, проводил по животу, сжимал соски.Отпрянув, Миша сглотнул запыхавшись, и переведя дыхание принялся сосать головку.
Слава застонал и предупредил:
— Сейчас кончу!
Услышав это, Миша вжался лицом в бритый Славин пах, принимая член до упора, и начал глотать горячие сгустки.
И проглотив все, еще долго жадно сосал член, пока он не увял окончательно.

— Блядь! Че-то я как-то быстро кончаю, — хрипловатым послеоргазменным голосом выругался Слава.

— Все хорошо, — улыбнулся Миша, и сам напялил на Славу его шорты.

— Быстро я че-то кончаю… — припав к бутылке колы, опять забурчал Слава. — А все из-за тебя! Минетишь ты охуенно!

— Спасибо, милый, — опять улыбнувшись, поблагодарил Миша, и принялся застелать кровать.

— Нет уж, это тебе спасибо… милая.

Ощущая обслюнявленный член в шортах, Слава шлепнул Мишу по заднице, и принялся замешивать себе окрошку.
Наполнив тарелку, он добавил щепотку соли, горчицы, сметаны и залил все квасом.
Наслаждаясь холодной окрошкой, он сидел и смотрел как Миша бесшумно скользит по комнате, все убирая, прибирая и заправляя.
Миша был тонкий. Весь тонкий, снизу до верху. Тонкие короткие темные волосы. И тонкий нос. И тонкий кадык. И руки у него были тонкие. И тонкие джинсы. И тонкое плоское безволосое гладкое тело, с белой кожей, ребрами, и большими темными сосками.

Они познакомились уж как наверное с год тому назад. И познакомились престранно.

Откинув кресло, Слава маялся от безделья в машине, где-то на трассе, за городом, на обочине. И напротив него какие-то нерусские торговали дынями и арбузами. И дыни были не вкусные, потому что был еще не сезон для дынь. И время шло, но никто не останавливался, и ничего у нерусских не покупал.
И измаявшись, Слава залез на какой-то гомо сайт, и листал объявления, сам не зная зачем. И вдруг, среди всего это лгбт шабаша, среди всех этих трансов, членососов, копрофилов, хуястых актов, брутальных пассов, среди шлюх и старых педиков, среди молодых манерных юношей ищущих спонсоров что бы подороже продать свою, пока еще свежую задницу, среди страпонесс, чмырей, рабов, петухов, бритых рабочих жоп, кунименов, туалетных господинов и куколдов-подкаблучников, попалось ему удивительное объявление! Длинное и душевное. Какое-то извиняющееся. Человек писал что устал от одиночества и измен, и что хочет найти порядочного мужчину для длительных отношений… и все это было так трогательно и грустно… и так ясно было что ничегошеньки он тут не найдет, не найдет никогда в жизни! потому что пидорасы еще хуже баб, что вдруг Слава взял и написал ему… Написал просто так, шутки ради, потому что никогда не любил мужиков и тем более геев, и…
А ему вдруг взяли и ответили.

И они начали переписываться и переписываться. И как-то так хорошо и приятно было с ним общаться, как будто они были уже давно знакомы.
И через пару дней Слава уже сидел с этим Мишей на берегу озера, там, за новым жилмассивом. И был закат уже. И был костер. И они пили пиво из жестяных банок которое принес Слава, и ели суши которые принес Миша (а он пиццер был в ресторане).
А потом Миша вдруг молча наклонился и сделал Славе минет…
И позже, когда Слава возвращался на такси домой, он был мрачен и гадок самому себе, потому что ему в первый раз в жизни отсосал парень. И получалось теперь что он гей, а он не гей, и геев не любит, и мужиков не любит тоже, а еще больше не любит баб, и что все равно он гей, и что сосущий мужик это мерзко… Но все равно почему-то очень приятно.

Да-а-а…
Слава был гадок, да и он сам знал что он гадок, и что он ленив, и труслив, и слаб душою, и совсем нет в нем целеустремленности никакой. И что ему уже третий десяток, а у него нет нихрена, и нихрена уже никогда и не будет!
И был он не нужен ни бабам ни мужикам. И баб он боялся и не любил, а геи были ему мерзки, а еще хуже того он измучился от одиночества и отсутствия какой бы то ни было сексуальной жизни. И все это было так глупо, тоскливо, и неправильно… И нужно уже было что-то решать в конце-то концов, но ничего решать он не хотел, и не мог, и не умел никогда этого делать — решать, устраивать свою жизнь.

Никогда и не знал он о чем разговаривать с дамами, не понимал что им нужно, и за всю жизнь свою не имел даже одного вшивенького романа. И чем больше он не общался с женщинами, тем больше дичал и сторонился их, и с тоской замечал что бабы гадки ему, и никогда он не женится, и даже и думать о романах ему было тошно. А от свиданий и ресторанов его мутило и передергивало.
Но и геем он не был тоже. Он хотел бы быть геем, но мужики ему были неинтересны и не возбуждали его.
Но тем не менее, не смотря ни на что, он жил с Мишей, и скрывал эту постыдную, извращенную жизнь свою ото всех. И если поначалу ему было дико жить с парнем как с девкой, то со временем он привык, потому что человек такая тварь что ко всему привыкает. И потому что секса проклятого хотелось постоянно, да и готовил Миша вкусно.

Было в нем что-то такое от девушки, в этом Мише. Что-то мягкое, тихое, совсем не мужское. И мама у него умерла, и он жил один в ее квартире, и работал поваром в ресторане. И это было странно — худой Миша и вдруг повар в ресторане!

— Повар должен быть пузатый, мордатый, а ты? Ну какой из тебя повар?! — часто смеялся Слава. — Да и на гомосека ты не похож. Гомосеки, они разве такие? Они развратные, ненасытные, хуйсосистые… А ты?

— А я разве плохо сосу? — спрашивал Миша.

И первое время вся их совместно-сексуальная жизнь только в этом и выражалась — Миша сосал у Славы.
Потом ему это поднадоело и Миша стал, поначалу намеками, а потом все решительнее и решительнее, просить анала. Да и Слава понимал что поступает нехорошо, и что и Мишу нужно тоже ублажать, но трахать парня в зад… Это было проблематично для Славы, у него даже член падал от таких мыслей. Но потом и это как-то постепенно разрешилось само собою, и вцепившись в худые Мишины бока, Слава долбил его в бритую гладкую задницу.
                                                          ***
Миша уселся к нему на коленки, прильнув и обвив шею руками.

— Во сколько ты идешь на праздник?

У сестры Славиной был юбилей сегодня.

— Знаешь… я не пойду… — поморщился Слава.

— Что ты?! Это же сестра твоя родная! Обязательно нужно идти.

— У меня и надеть-то нечего…

— Одень белую рубашку с коротким рукавом, я тебе ее поглажу. Джинсы и туфли.

— О нет! Даже под страхом смерти я не надену туфли в такую жару!

— Ну одень сандалии.

— С джинсами? Ой… бля, яж говорю… мне не в чем!

— Ну одень просто рубашку, шорты и сандалии.

— Просто вот так? Как на пляж? А там же банкет…

— Ну и что… нормальненько…

— То есть ты хочешь чтоб я пошел?

Миша кивнул.

— Но я не хочу идти. Но ладно, я пойду. Пойду потому что ты хочешь, и если там что-то пойдет не так то это ты будешь виноват. Я же тебя с кашей съем, ты меня знаешь!

И Слава пошел.

Напротив Ленинского рынка стояло высокое бежевое здание с крупными буквами «Ресторан Шелковый путь».
Слава поморщился. В детстве бабушка любила одну угрозу:
— Я вот отцу твоему пожалуюсь, и он так всыплет тебе по первое число что будешь как шелковый!

И поэтому слово «шелковый» прочно ассоциировалось у него со жгучей огненной болью исхлестанной плоти.
Да вдобавок ко всему он не знал что подарить ей. Что можно подарить человеку у которого все есть?
Слава вздохнул и увидел цветочный киоск.

— Да! Веник! Без цветов к бабе никак невозможно! — и он купил ей большой букет белых лилий.

Сестра была стройная, высокая, немного пересоляреная, холеная блондинка. В модных туфлях, воздушном светлом платье, и с дорогой прической.
Слава расцеловался с ней, подарил букет, и начал маяться.
Народу было еще немного.
Казахи, или может быть это были узбеки, ловко и бесшумно накрывали на столы. Дамы и господа, разбившись на кучки вдоль стен, тихо беседовали.
Гуляли дети. Шуршали букеты.
Слава маялся. Он один был в шортах и чувствовал себя дураком. Последний раз он был в таком заведении лет десять назад, и совсем не знал как себя вести, можно ли садиться, как держать вилку и ложку. Кондиционера то же не было, и он чувствовал как капли пота набухают на лбу, и созрев скользят по лицу.

Народу прибавилось. С облегчением Слава заметил, что не один он такой в шортах. Пришли еще двое каких-то студентов с голыми коленками. У одного на макушке торчал хвостик.

Это сейчас модно — Вавилоны на голове устраивать, — подумал Слава. Сам он не ходил даже в обычную парикмахерскую. Его машинкой подстригал Миша.

Наконец-то, вроде бы, начали рассаживаться.
Сестра с мужем сели во главе стола. Слава сел сразу рядом.
Зятек, Рудольф, был хорош как и всегда. Стройный и подтянутый. В облегающих джинсах и рубашке. Он сидел свободно, расслаблено. Он привык к таким мероприятиям. В отличии от кое-кого, Рудик был очень целеустремленным и очень хорошо зарабатывал!
Он жил в самом центре, в роскошной стометровой сталинке. Был из очень порядочной, интеллигентной семьи. Закончил школу с золотой медалью. Закончил университет с красным дипломом, и работал архитектором на очень приличной работе, в отличии от кое-кого.
Бабушка его была педагогом, и преподавала в школе где вместе с ней работала сестра Булгакова (того самого!). А дедушка его работал в лаборатории профессора Будкера (того самого!). А отец его… да и хрен с ними со всеми, ибо нет более гаденького занятия чем считать чужие деньги; в этом Слава был уверен.

Киргизы, или может быть это были таджики, начали наполнять блюда чем-то аппетитным, и разливать напитки. И опять Слава стал маяться. Ну не знал он как реагировать на это, нужно ли благодарить, да и вообще ему было неловко что за ним ухаживают.
Тут кто-то постучал вилочкой по бокальчику и над всеми поднялась мама. Раскрыв большую цветастую открытку она начала читать восторженным голосом, широко открывая рот:
— Счастливой будь, неповторимой!
  Всегда люби и будь любимой!
  Пускай всегда растут цветы
  И праздник будет там где ты!
  Ура-ура!

И все захлопали, и Слава тоже захлопал, и тут же понял, что даже и хлопать он по нормальному не умеет.

Как же любят бабы пиздеть всякую чушь! — глотая сок из бокала, подумал он.

— Вина, белого, розового? — спросил официант.

— Ой нет, — старчески вздохнул Слава. — Алкоголь это слишком интимно чтоб заниматься им у всех на виду, — и налил в бокал холодной воды.

И все были люди как люди, приличные, парами, с детьми. И только Слава сидел один как дурак, и раз за разом выдергивал дурацкие салфетки что бы утереть потный дурацкий лоб.
После первого тоста публика почувствовала себя приятнее, и тут же колокольчиками заструился аппетитный перестук вилок по тарелкам.

Были тут и дети.
Одна пухлая девочка в розовом платье. Маленькая, а уже актриса. Она танцевала подражая взрослым.
Был мальчик один, ужасно громкий. Он носился по залу, и время от времени издавал резкие сумасшедшие вскрики, от которых Слава невольно вздрагивал.
Старая бабушка, с толстыми венами на сухих руках, раз за разом укоризненно грозила ему:
— Тимоша, ну почему же ты так кричишь?

Мальчик улыбался смущенно, крутился, извивался, изгибался, убегал, прибегал и опять вскрикивал.
Был и еще один мальчик, уже большой, лет двенадцати. Тонкий, молчаливый и улыбчивый. С чернильно-черными волосами, белой кожей, и умными, ясными голубыми глазами. Наверное Миша в отрочестве был бы похож на него.
Хотя… нет, не похож.

После нескольких тостов дело пошло веселее. Народ пообвык и расслабился. Белое вино шло хорошо, а вот розовое оказалось не вкусным. Водка тоже как-то не пришлась, и большие квадратные белые бутылки стояли почти не тронутыми.

— Сейчас моя очередь? Да? Моя? — радостно спросил молодой парень, и поднялся с бокалом вина в руке. У него были поразительно нежные розовые щёки, и левая половина головы была коротко обрита, а с другой стороны свисала темнорусая челка. Он почему-то часто и улыбчиво смотрел на Славу маслянистыми глазами, и Слава смущался от этого.

«Он в гей теме, что ли? — с опаской думал Слава. — Может видел нас с Мишкой в том гомосятском клубе? Этого еще не хватало!»

— … и я желаю тебе всегда оставаться такой же солнечной, радостной, милой, красивой, и… и… всегда нам… нас… радовать, в общем! Ура! — кое-как закончил румяный парень, протянул имениннице конверт и полез обниматься.

— Ура-ура-ура! Так! Кто следующий поздравляет? Чья очередь?

Народу было человек пятьдесят, полный зал, и Слава с ужасом подумал о том, что ему придется встать, и все будут на него смотреть, и он должен будет что-то говорить, а что говорить он не знает, да и вдобавок он еще и в шортах, и лучше было бы ему выпрыгнуть в окно, чем участвовать в общественной жизни.

— Так, а ты пропускаешь, — вдруг шикнула сестра на мужа, и отобрала у него стопку.

«О-о-о-о… — подумал Слава. — А вот это уже очень не хорошо…»

По залу легко прошелестело что-то светлое и нежное, подошло к имениннице и стало извиняться за опоздание, и целоваться, и дарить цветы.
И село рядом со Славой. Расправила салфетку на сжатых коленках и начала наполнять тарелку всем что было поблизости.
И Слава невольно уставился на нее.
У нее были легкие золотые волосы, и почти прозрачные золотые брови, и улыбчивые губы.
Белое с розовыми цветами платье без рукавов, и туфельки. И она была тонкая и аккуратная, и глядя на ее хорошенькие ножки, Славе захотелось целовать их, и это удивило его, потому что раньше таких желаний у него не было!
И когда он подал ей тушеную картошку, очень вкусную, она так просто и искренне улыбнулась, что сердце его сжалось от умиления и заплакало сладко.

Начали танцевать.
Девушки и женщины, встав в две линии, плавно поворачивались туда-сюда, а мужчины пока еще сидели на местах и не присоединялись.
Лысый какой-то мужик с дорогой камерой, начал подходить ко всем и фотографировать всех подряд, и Слава поспешно вышел, он ненавидел свои фотографии.

На улицах наконец-то случился вечер, и солнце уже село, но все равно было светло и душно.

— Какая-то гирлянда галимая тут у них… — напирая перегаром, объявил Рудик глядя в небо.

«Да он уже здорово пьян! А мать говорила что он не пьющий! Как хорошо что я не пил! Да и вообще надо бросать!»

И они разговорились, и Слава узнал что зовут ее С, и что она сестра двоюродная Рудику! Но Слава видел ее впервые потому что Рудик переругался насмерть со всей своей родней!
И еще узнал он, что был у нее муж, и что был он игроман, и набрал микрозаймов, и их тоже все проиграл, и в конце-концов удавился на собственном ремне. И вот она уже четыре года как вдова, и есть у нее ребенок от этого самоубийцы, дочка, но живет она в деревне. А сама С живет в городе, и с жирной, горластой, деловой, курящей подругой снимает квартиру. Но все равно последнее время живет одна, потому что подругу соблазнил какой-то азербайджанец и переманил жить к себе, и даже, якобы, обещал на ней жениться! И что вот уже пятый год С одна, совсем одна, и все везде сама.

В томном изнеможении, Слава сел за столик на улице и уставился пустыми глазами в чистую пепельницу.
Лицо горело.
Когда он опять вернулся в зал то там было душно и все уже плясали.
Вообще от алкоголя народ изменился разительно. Поначалу тихие и культурные, теперь люди весело распоясались, громко разговаривали, кто-то спал, кто-то хохотал, и на чистом полу под столами стали появляться салфетки, ломтики огурцов, и кто-то раскокал графин пустой.

Рудик танцевал во всю, в самом центре, и к Славе тоже прилипла какая-то дама.
— Молодой человек, пойдемте танцавать! Я так хочу танцавать!

И Слава не знал как от нее отцепиться, и все вертелось одно на уме — сказать ей что у него подагра, но он не знал что именно болит при подагре, и не был уверен — освобождает ли это от танцев.

— Давай, давай ее в ковер замотаем и в речку выбросим?! — пьяно шатаясь над женой, предложил Рудик.

— Успокойся! — не отрываясь от экрана телефона, шикнула сестра.

«Да… — подумал Слава глядя на сестру с мужем. — И у них тоже есть проблемы. И он тоже бухает, и если бы у него было бы все хорошо он бы не бухал. А может быть… — он развернулся и посмотрел на людей в зале. — А может быть люди тоже несчастны как и я? Может быть всем так же тяжко как и мне? Может не так уж и хороша семейная жизнь? Может быть мне не стоит так ныть и отчаиваться, и не все у меня так уж и плохо?»

                                                              ***

И она стояла одна, там, посреди душной ночи, в свете одиноких фонарей, на пустой дороге.
И тяжело дыша от колотящегося сердца, он смотрел на нее, прислонившись к стене и думал: «Нужно ехать домой. Уже ночь. Уже и Миша волнуется. Я устал. Сегодня у меня было слишком много впечатлений. Нужно ехать. Нужно принять душ и лечь спать.»

— Но тот кто правит кораблем моим уж поднял парус! — запекшимися губами, дрожа и изнывая от колотящегося сердца, прошептал Слава, и пошел прямо к ней.

— Такси ждешь? — спросил он подойдя.

— Ой! Нет! , — радостно испугалась она. — Денег нету на такси. Иду на трамвай.

— А разве ходят еще?

— Должны…

— Сколько время?

А была уже глубокая ночь.

Они встали на пустой остановке и стали смотреть вдаль трамвайных рельсов, во тьму, но никто не ехал.
Он взял телефон. Экран в ночи горел неестественно ярко, и было видно как бесшумно двигаются одинокие красочные точки по ниточкам свободных дорог.

— Скоро придет… — сказал он.

Она была ниже его на пол головы.

Люди не боялись ночи, и в трамвае почти все места были заняты. Они сели на двойное сидение сразу за желтым курьером «Яндекс Еды».
Он медленно, но верно взял ее за руку. Она молчала. В окнах были видны только отражения салона трамвая; их отражения.
Они вышли за театром, прошли через сквер. Мимо проходил толстый парень с молодым доберманом, и она вздрогнула и прижалась к нему.

— Боюсь собак… очень…

Около темного подъезда она долго не могла найти ключи, и он вдруг обнял ее, прижал к себе и поцеловал.
Где-то начали противно хлопаться петарды, она нашла ключ и они зашли.
В темной квартире он начал целовать ее аккуратные, гладкие ножки. Сидел на полу и целовал.
Потом поднялся выше и полез ей под трусы.
Она взяла его лицо в ладони, поцеловала, и уложила рядом с собой.
Вешалка с ее платьем висела на ручке, на дверце шкафа. Она была только в белых стрингах, почти голая, и он целовал ее грудь, и от того что он уже очень давно не ласкал женской груди, ее груди были душистыми, свежими и вкусными.

Она встала, и как пьяная пошла в туалет. И тело ее в лунном свете было нестерпимо прекрасным.

Они проснулись вместе, когда было уже часов девять утра.
В его телефоне было сто тысяч пропущенных от Миши.

— Кто это… Миша?

И так странно было слышать его имя на ее розовых утренних губах.

— Это мой парень, мой любовник. Мы живем вместе, — признался он хотя мог бы и соврать.

Она с любопытством оглядела его, глаза ее заблестели, она прыснула смехом и вдруг захохотала.

— Ой умора! Любите же вы мужики выдумывать всякое! — каталась она по кровати смеясь. — Любовник!

— Да… — он тоже как-то нелепо улыбнулся глядя в пол. — Наверное и вправду глупо…

Она успокоилась и потянулась, потом улеглась на бок.

— Ты ведь одна тут? — спросил он крепко сжав ее. — А я ведь от тебя не уйду.

И она долго и пристально изучала его глаза.

— Потому что человек не должен быть один… — он чувствовал свое влияние на нее и сердце его дрожало. — Потому что если кто-то один, и еще есть тот кто один и…

Она вцепилась когтями в его лицо.

— Убирайся! Надоел! Ненавижу! Чего пристал?! Пошел! Пошел нахер! — и она стала извиваться, брыкаться, царапаться и рвать его волосы. — Уйди! Оставь! Ненавижу! Ну уйди же! Уйди! Умоляю, уйди! — ярость быстро вытянула у нее все силы и она заплакала в изнеможении, и он обнимал ее и успокаивал. — Страшное это ты затеял… — придя в себя, сказала она. — Ты и сам не знаешь что ты затеял… Ты же меня совсем не знаешь! Тебе просто трахаться захотелось, вот и кажется что…

— Да заткнись ты уже херь всякую молоть! — оборвал он ее. — Иди лучше сделай чаю…

И когда он вернулся домой к Мише, он с разу так и сказал все, потому что никогда ему не врал, и не мог врать. И для Славы это было мерзко — врать.

— Прости. Я ухожу. навсегда. Насовсем. Я… ай!

Миша свалил его на пол, начал избивать и рвать на нем одежду. И никогда раньше не видел он Мишу в такой лютой ярости.
Они долго возились на полу, пока Слава не скинул Мишу с себя.

— Прости. Но это правда. Ты заслуживал бы наверное лучшего, не такого как я…

— Пошел ты нахуй, ублюдок! — вскрикнул Миша, и горько заплакал.

И Слава ушел.

Когда С увидела его, она ужаснулась.

— У тебя вся майка в крови! Что случилось?!

— Я подрался, — вздохнул Слава, покорно позволяя стянуть с себя майку.

— Когда? С кем? Надо в милицию звонить!

— С геем одним. Не надо. Я заслужил.

— С геем? — удивилась она. — А разве геи дерутся?!

— Еще как!

Она унесла его одежду, бросила в таз, насыпала порошка, и открыла воду. Позвонил телефон и отвлек ее.
Слава сидел тихо и молча, и все слушал как она разговаривает на кухне.
Тут в дверь стала долбится старуха снизу:
— Вы заливаете! Вы меня слышите?! Вы меня заливаете!

Таз уже давно набрался, и вода весело бежала на пол.

И долго они еще ползали на карачках по квартире, тряпками собирая воду.

А потом была ночь и она спала у него на руках.