Не говори о плохом, не думай

Хагакуре

Всё хорошее в человеке от бога. Всё плохое – от лукавого. Так говорила моя мать, когда пыталась объяснить необъяснимое. Ей казалось, что я должен удовлетворить своё любопытство этой простой, затёртой до дыр фразой. Отец же спорил постоянно, приводя в пример цитаты из кодекса бусидо. Он считал, что всё, что есть в человеке, всё принадлежит ему: и плохое, и хорошее. И только он один имеет право распоряжаться своими чувствами, своими страхами, своей силой.

Когда мне было пять лет, в наш дом пришёл мужчина. Он был плохо одет и дурно пах. Он просил милостыню и рассказывал о своём сгоревшем доме заплетающимся языком. Я стоял в дверях своей комнаты и слушал его сбивчивый рассказ, представлял, как если бы мой дом сгорел, мои игрушки. Та блестящая машина, которая работает на пульте управления. Было страшно, что подарок отца может сгореть в пожаре. И я больше не смогу спать в своей кровати, смотреть телевизор. Я готов был разрыдаться от жалости к себе и к тому человеку, который пришёл в наш дом, чтобы попросить денег на еду. У него тоже наверное было что-то, что он любил и потерял. Мать захлопнула дверь перед носом мужчины и буркнула себе под нос, что надо меньше пить. А я всю ночь боялся заснуть и пропустить начало пожара. Я поставил машину на самое видное место и постоянно просыпался, чтобы посмотреть: не случилось ли что-нибудь с отцовским подарком. Через неделю я выбросил машину с балкона, чтобы не бояться.

Слухи об Олеге пошли ещё в девятом классе. Про него так и говорили: «Ааа… этот педик из девятого «В»… «Да ты его знаешь, гомосек такой»… «Знатный педрила, даёт любому»… «Мы его в пятницу по кругу пустили, девочка натуральная»… «Фу, ****ь, удавил бы этого урода»… Его никогда не называли по имени. И без имени было ясно, о ком идёт речь.

До появления слухов я и не знал о его существовании, может быть, и видел пару раз на стадионе или на уборке школьной территории, кажется, он был плохо одет или у него были кривые зубы. А может быть, он был тем очкариком, которого зимой закопали в сугроб, и он там чуть не задохнулся. Директор тогда устроил линейку в спортзале и сделал серьёзный выговор всем, на будущее. Я тогда думал о том, видел ли очкарик под снегом или у него очки запотели. Трудно думать о серьёзном, когда тебя воспитывает человек, сын которого принимал участие в зарывании очкарика в сугроб.

А потом на алгебре моя соседка по парте, которая сидела ближе к окну, повернулась к подружке, которая сидела за ней, и захихикала, тыкая пальцем в окно – вон, смотри, этот… педик идёт, смотри, смотри… да вон тот, в красной шапке, вот мерзость!

Я тоже мельком глянул в окно – с первого этажа улица просматривалась как на ладони. Педик шёл, загребая ботинками листья, чуть ссутулившись. Чёрная кожаная сумка била его по ногам сзади. Я сам так же носил сумку и знал, как это иногда надоедает. Я отвернулся от окна, не увидев там ничего интересного. Мерзкого тоже ничего не увидел. Моросящий дождик и разбитый асфальт только если.

Я потом видел его в раздевалке. Он повесил своё серое короткое пальто в дальнем углу, куда никто обычно одежду не вешал, и чуть не упал, когда пытался пройти мимо Васи. Вася был знатным вышибалой. Он толкнул педика и засмеялся. Наверное, будь я Васей, мне тоже было бы смешно. Есть люди, которым и палец покажешь, они засмеются. Тогда я смог рассмотреть лицо педика. Точно, я его видел - не очкарик, и зубы у него были не кривые. Раньше он ходил в баскетбольную секцию. Неплохо играл, между прочим. Обычный парень. Такой же на вид, как я или как Вася.

Мы в этот же день ещё раз пересеклись, но уже в столовой. Он сидел отдельно от своего класса за столом одиннадцатиклассников и разговаривал с каким-то другим парнем, танцором. Кажется, его звали Алексеем. Алексей выступал на всяких праздниках, вроде Восьмого марта или Нового года. Мне нравилась его партнёрша – Ира. Я как-то даже думал, что влюблён в неё. Алексей не был педиком, иначе бы об этом было известно.

Они разговаривали о чём-то не очень интересном, потому что Алексей постоянно косился в сторону выхода и смотрел на часы. Может быть, ему даже было неприятно разговаривать с педиком, но он почему-то не мог встать и уйти. Мой обед закончился раньше, чем их разговор.

Я на пару недель забыл о том, что в нашей школе есть такой человек, как Олег. Начались полугодовые контрольные. Особенно плохо мне давалась алгебра. Инна Николаевна решила, что я недостоин четвёрки ещё в шестом классе. С тех пор ничего не изменилось, несмотря на то, что я усердно выполнял все домашние задания и даже неплохо писал контрольные. Но ответы у доски не оценивались выше тройки. Я ненавидел алгебру.

После уроков в понедельник мы с Катей, моей соседкой по парте, дежурим в кабинете химии. Она подметает и поливает цветы, а я ставлю стулья и мою полы.

В коридоре было тихо. Где-то шли факультативные занятия, но большинство учеников уже разошлись по домам. Я шёл наливать воду в ведро, когда мимо кто-то пробежал и, хлопнув дверью, скрылся в туалете. Потом я услышал за спиной топот и вслед за первым пробежал ещё один парень. Тоже распахнул дверь в туалет, и она хлопнула сама, закрываясь. Больше никаких звуков не было слышно.

Я растерянно остановился около двери – входить не хотелось. В тишине раздался приглушённый хлопок, и дверь резко подалась на меня. Я едва успел увернуться, чтобы не получить в лоб. Тот парень, что пробежал вторым, буквально выплюнул слово – «сука-пидарас» и, поправив пиджак, пошёл по коридору к лестнице. Я подождал ещё пару секунд, надеясь, что и второй сейчас выйдет. Но в туалете вновь воцарилась тишина.

Я зашёл и увидел педика, сидевшего на полу рядом с раковиной. Из его носа капала кровь на белую рубашку, а он прижимал руку ко рту, сдерживая всхлипы.

- У тебя кровь… - зачем-то сказал я, словно он сам не знал, что у него.

Педик вдруг встрепенулся и посмотрел на меня с ненавистью. На меня никогда так не смотрели – боясь, презирая и ненавидя одновременно.

- Хочешь добавить? Давай сразу, пока я не успел умыться, - его голос дрожал, и руки тоже дрожали. А ещё он был очень бледным, и губы у него были синие.

- Не хочу. Я за водой пришёл.

- Наливай тогда, - он немного расслабился и стёр кровь тыльной стороной ладони, потом выправил подол рубашки и стал вытирать им. Наверное, ему было очень больно.

- Надо что-нибудь холодное приложить, - я опустился на корточки рядом с ним и посмотрел прямо в глаза, предлагая свою помощь. – Нужно встать и холодной водой промыть.

Он поднялся с пола, держась на стену. На стене оставались кровавые отпечатки, как в фильмах ужасов, подумал я. Кран я сам открыл, потому что он всё ещё пытался не всхлипывать и держался рукой за рот.

Я смотрел, как он умывается и шипит от боли, и хотел спросить, за что его так. А потом передумал спрашивать, и так ясно было, за что. За то, что педик. Хотя мне всё равно было не понятно, за что конкретно. Радикальные течения меня никогда не касались и крестовые походы за веру и равенство всегда казались несколько мифическими. Всегда есть более узкая причина, чем просто ориентация.

- Я знаю один приём, который можно использовать для защиты.

Если я хотел кому-нибудь помочь, то всегда старался говорить конкретно, чтобы не спугнуть сразу. Обычно люди не склонны принимать помощь в страхе потерять самостоятельность.

Он прекратил сморкаться и трогать покрасневший нос. Обернулся и недоверчиво посмотрел на меня, видимо, прикидывая: правду я говорю или нет.

Я показал блок защиты.

- Когда тебя бьют в лицо, скрести руки на уровне подбородка и прижмись к запястьям лбом. А потом можно по голени ударить ногой. Только бить нужно сильно, чтобы противник потерял равновесие.

- Я не успеваю… - сказал он, шмыгнув носом, и провёл по нему кончиками пальцев, проверяя, есть ли кровь или уже остановилась. Крови не было. – Бьют всегда неожиданно… я не успеваю сориентироваться.

- Дома потренируйся, я всегда тренируюсь. И лучше с кем-нибудь в паре, чтобы почувствовать противника.

Он вдруг покраснел. Просто в одну секунду из бледного превратился в красного и отвёл глаза в сторону.

- Мне не с кем тренироваться, - глухо сказал он и стал заправлять рубашку в брюки.

- Я с отцом тренируюсь… Но можно и одному, перед зеркалом хотя бы.

- Да, перед зеркалом это можно.

Он посмотрел на меня вновь, и уголок его губ нервно дёрнулся в попытке улыбнуться. Я улыбнулся ему в ответ. А потом он вышел из туалета, а я стал набирать воду, думая о том, как педик может быть один. И как тогда получилось, что о нём узнали?

О нём узнали от бывшего друга, которому он признался в любви на школьном огоньке. Даже не сказал, а написал письмо, в запечатанном конверте, и с подписью «личное». Про это письмо мне рассказала Катя на следующем дежурстве. Кажется, она даже читала это письмо и пересказала. Ничего особенного, обычное признание, у меня два таких хранилось дома в блокноте. «Любовью оскорбить нельзя» - всё, что я запомнил из Катиного пересказа. И мне почему-то стало жаль педика, потому что он был прав. Я до сих пор иногда перечитываю те послания на день Святого Валентина от пятиклассниц, которым я напомнил вокалиста группы Backstreet Boys, и поэтому они в меня влюбились. Может быть, это и смешно, но это я напомнил, а не кто-то другой.

На следующий день я сам подсел к нему в столовой за обедом и спросил про нос. Он опять покраснел и отвёл глаза.

- Тебе не нужно садиться рядом со мной, могут побить.

Я пожал плечами и осмотрел столовую. Вася сотоварищи смотрели на меня с нескрываемым недоумением.

- Я умею обороняться.

- Их много, ото всех не оборонишься.

- Значит, буду лучше тренироваться. Ты читал кодекс бусидо? «Воин должен быть готов к смерти, иначе он не почувствует жизни».

Он впервые посмотрел на меня прямо.

- Нет, не читал. Стоит?

- Стоит. Тебе особенно.

- Почему мне особенно? – его рука, в которой он держал вилку, опять задрожала, и по лицу поползли алые пятна.

- Потому что тем, кто идёт по узкой тропе, намного сложнее идти.

Он опустил голову и нервно выдохнул.

- Я прочитаю кодекс бусидо.

- Прочитай. А если что-то не поймёшь, можешь у меня спросить.

- Спрошу.

Я отставил пустую тарелку подальше от себя и достал из рюкзака потёртую на корешке книгу кодекса. Положил на стол перед ним.

- Только обращайся аккуратно. Книга моего отца, а ему дед подарил. Я там на полях ставил отметки, можешь по ним ориентироваться. Это для нашего возраста подходит, остальное на будущее. Кстати, многие самураи были гомосексуалистами, и нормально к этому относились.

Он вскинул на меня глаза, наполненные отчаянием и чем-то ещё пока непонятным, но я знал, что ещё будет время, чтобы понять. В конце концов, ему нужно будет вернуть книгу и спросить о непонятных изречениях.