Полдорожье

Синий клеенчатый тюк перевалился через перила, и Сайлас застопорил лебедку. Очередная волна ударила в скалу, белая пена заползла на площадку, брызги веером — в лицо, на стену, на куртку постояльца. Сайлас протер глаза рукавом, махнул парням внизу, чтобы подождали маленько, пока он оттащит тюк от края. 

— Я буду скучать по этому месту, — крикнул постоялец неизвестно зачем и кому. Парни на баркасе его слышать не могли, а Сайлас слишком не любил всех этих болтливых и  лощеных сукиных детей с их одинаково белыми зубами, загорелой кожей и наработанной в спортзале мускулатурой. Но таковы уж его клиенты — среднего возраста  толстосумы, которые устали от сладенького и захотели чего поострее. Конечно, им тут нравится. Пожить на старинном маяке, куда попасть можно только с баркаса по лебедке, а до туалета семьдесят одна  ступенька винтовой лестницы, — это как раз та суровая романтика, которая не слишком утомляет, но про которую приятно рассказывать. Опять же, достойная цена. 

Сайлас поволок тюк к двери, размышляя, в каком возрасте стремительное движение вперед, туда, где еще так много нового и прекрасного, вдруг прекращается и человек бросается назад — к школьным любовям и детским мечтам. Судя по возрасту его постояльцев, чаще всего это случается после тридцати пяти. Мокрый тюк перевалился через порог, Сайлас закрыл дверь и снова вытер лицо. Погодка сегодня щедро выдает романтику, только успевай уворачиваться от брызг. Но полдела сделано, осталось переправить на баркас постояльца. 

— Теперь вы. — Сайлас никогда не запоминал имена. Зачем? Он суровый смотритель маяка, а не девочка на ресепшене. — Помните инструктаж? 

— Да, конечно. Карабин вот сюда, держаться тут. 

Сайлас лично проверил застежки спасательного жилета и «беседку» на постояльце: ему проблемы ни к чему;  повернулся к баркасу дать ребятам сигнал приготовиться. Волна ударила дважды, окатила до пояса, но баркас продолжал танцевать футах в тридцати от скалы, не слишком далеко, не слишком близко. Все-таки Родни капитан от бога, был бы тут Жотески, все борта бы обтер. 

— Пошел. — Сайлас помог постояльцу влезть на перила, оттолкнулся тот сам. Порыв ветра тут же рванул его в сторону, ребята на палубе бросились натягивать канат. Снова рывок — теперь к маяку. Сайлас перебежал туда, куда несло постояльца, и толкнул от перил. Сказано — пошел, значит, пошел! Баркас снова закачало, но на палубе трое — удержат. И точно, тело в оранжевом жилете еще пару раз качнулось в пустоте и двинулось вниз. Все, он на палубе, дело сделано. Сайлас не собирался отвечать на прощальные взмахи рук восхищенного собственной смелостью постояльца, неторопливо выбрал концы, отцепил «беседку» и  вернулся к тюку. Его следовало разобрать. Следующий гость прибудет через три дня, но это не повод расслабляться. Чистое белье должно лечь в шкафы, консервы — на полки, свежие газеты — на стол, продукты — в холодильник. Сайлас позволил себе отдых, только когда все оказалось на своем месте. Теперь можно было сварить кофе и пожить по-человечески. Корочка хлеба уже чуть отмякла, но Сайлас все равно отломил кусок и принялся жевать. При гостях он так не делает — и много чего не делает, но сейчас его время, а хлеб свежий, и его нужно есть только так, куском, без ничего.

Сайлас подошел к окну. Баркаса уже не было видно, но низкие рваные тучи ползли ему вслед, будто гнались вернуть. Да только кто по такой погоде вернется? От западного ветра добра не жди, так и будет море трепать неделю, а то и две. Глядишь, и следующий гость сбросит бронь, как тот, который должен был прибыть сегодня. Сайлас радовался, что так вышло. Живи он в идеальном мире, он вообще никого бы сюда не пустил, это его маяк и его жизнь. Но что поделать, если морской ветер без передышки срывает краску и ржавит железо, выламывает камни и точит дерево. Постоянный ремонт выливается в постоянные расходы, и если бы не встречный поток доходов от экстремальной гостиницы… Сайласу не нравилось об этом думать. 

Кофе поднялся пенкой. Сайлас передвинул турку с плиты на каменный стол, дал отстояться и перелил в чашку. Тяжеленный стул привычно скрипнул под весом хозяина. В щелочку меж стекол уютно, будто зимой, свистел ветер. Сайлас пил кофе и прикидывал, чем ему сегодня заняться: отполировать линзу или зашпаклевать трещину на парапете? Неплохо бы еще поправить крышу пристройки, на ней ветром задирает угол. Да и перила на нижних пролетах обтерлись. Может, кого другого этот постоянный вал мелкой работы по хозяйству уже и достал бы, но Сайласу нравилось, что всегда есть чем заняться. За работой время проходит быстрее, и на душе приятней от видимого результата. 

К последнему глотку кофе он решил, что трещина на парапете самое важное. За неделю штормов ее размоет, край выщербится и может обрушиться, тогда ремонт станет и сложнее, и дороже. Сайлас сполоснул кружку «расходной» морской водой, ведро которой он каждое утро поднимал на кухню веревкой, и выплеснул за окно. 

Теперь наверх, переодеться в робу и за дело, пока не видать дождя. А вечерком он уберет в комнате для гостей.  

Маяк — совершенно особенный способ организации жизни. Не то что вялая, растекшаяся по земле сельская или суетливая городская, где человек как книжка в библиотеке: со всех сторон такие же, как ты, полки выше, полки ниже, полки со всех сторон. Нет, маяк другое дело. Тут строгая иерархия и четкое деление. На самой верхушечке маяка флюгер, под ним небольшой купол-чердак. Эта часть принадлежит небу — бесполезная, в общем, часть, но важная для красоты. В фонарной комнате совершается волшебство, там человек касается неба, зажигает в нем то, что ему хочется; здесь начинается его мир, и следующие ярусы принадлежат ему: вахтенная комната с ее журналом, радио и кольцом балкона, жилая комната смотрителя, кухня, технический этаж с дизель-генератором и хозпомещениями и самый нижний — совсем пустой, где, кроме туалета и лестницы, считай, ничего нет. На этом человеческий, срединный мир  снова заканчивается, хода ниже нет, потому что фундамент маяка — скала, торчащий из моря каменный кулак,  в который вросла рукотворная башня, вцепилась широким кольцом парапета. Этот самый парапет Сайлас сначала вычистил от мелкой крошки, прогрунтовал как следует и теперь выравнивал толстый слой грубой желтоватой шпаклевки. На всякий случай он сколотил из обрезков досок щит и прикрыл отремонтированный участок — дождя пока не видать, но без него не обойдется. Долго и тщательно мыл руки под латунным раструбом старой колонки-качалки. Этот день определенно Сайласу нравился. Сейчас он проверит ловушки, приготовит обед, и как раз времени останется только на уборку жилого яруса. Очень удачно. 

Сайлас не родился на маяке и вырос тоже не здесь. Он прежний жил в Нью-Йорке и ничего про маяки не знал. Ну, кроме того, что его семья  прикупила себе этот крошечный остров в сорок седьмом, когда правительство выставило множество маяков на продажу. Правительству нужны были деньги, а не дорогие в обслуживании старинные махины, на глазах теряющие стратегическое значение. Лампы заменялись на электрические, сложные системы ручного управления — на автоматику, штат обслуживающего персонала сокращался до четырех, затем двух смотрителей или одной семьи, а потом и вовсе ограничился выездными механиками. И тогда дедушка Джеймс купил себе маяк. Должно быть, он уже прошел тридцатипятилетний рубеж и не смог отказать себе в удовольствии, никакие протесты бабушки не помогли, а Сайлас мог себе представить ее возмущение: семья только-только выбралась из бедности, она еще не отвыкла штопать чулки, а дед покупает маяк, в котором нет ни малейшего смысла. Но по какому-то странному стечению обстоятельств именно после покупки маяка дела семьи резко пошли в гору. Дед это совпадением не считал, конечно, и потому его сын Говард унаследовал в числе прочего маяк с категорическим запретом его продажи.  Собственность семьи Хьюз, точка. Сайлас носил эту фамилию и называл деда — дедом, потому что довольно поздно узнал, что он сын не Говарда Хьюза, а одного из молодых любовников матери, но переучиваться смысла уже не было, и фамилию никто у него не отнимал. Окей, он не Хьюз по крови, и отец никогда не относился к нему так, как Сайласу бы хотелось — пусть не как к дочери, но хотя бы как к приемному сыну Алеку, но зато Говард Хьюз оставил ему этот маяк. Сайласу никогда и в голову бы не пришло, что в какой-то момент его судьба и старинный маяк пересекутся, но это случилось, и Сайлас надеялся, что надолго, потому что у него не было ни малейшего желания возвращаться в Большое Яблоко и снова пытаться стать художником, за работы которого хоть сколько-то платят, надеяться, что однажды он встретит своего человека, по-настоящему своего, и с этого момента все станет иначе, лучше… Сколько их было, казавшихся своими. Сколько было попыток заставить публику ценить то, что он делает, и пытаться угодить ее вкусам. Бесполезно, жизнь расползалась в руках, утекала сквозь пальцы, и пересекший тридцатипятилетний рубеж Сайлас бросился бы, как и все прочие, в прекрасное прошлое, но его не было. Приемный Алек унаследовал дело отца, дочери отрезали приличный кусок нажитого семьей Хьюз, а ему, Сайласу, оставили маяк. Без права продажи, разумеется, но в приличном для его возраста состоянии. Тогда они и встретились — потрепанный жизнью недо-Хьюз и два столетия противостоящий ветрам маяк Халфвэй*. Сайлас находил это ироничным.

Они не сразу привыкли друг к другу. У Сайласа были крайне смутные представления о ручном труде, рыбалке и значении маяков, а Халфвэй никогда еще не имел дела с неумехой, тратящим время на книги, рисование и письма людям, которые ему почему-то казались важными. А, еще на попытки провести на маяк телефон, только это оказалось очень дорого. Но время перетерло зубчики обоих, и они наконец сцепились, вращая друг друга. Идея необычного отеля не сделала Сайласа богатым, однако им с маяком хватало. И попробовал бы кто-нибудь теперь притащить сюда телефон.

Сайлас вытянул очередную ловушку, бросил в ведро к двум крабам лобстера. Неплохая добавка к свежему хлебу и овощам. Оставалась последняя плетенка на дальнем, чуть пологом конце острова к скале жались камни поменьше, словно цыплята к наседке. Из-за этих камней баркасу с той стороны было не подойти даже в прилив, и, если бы не ловушка, Сайлас вообще туда не совался бы.  Здесь все время кипела вода, кружили чайки, а замшелые каменные горбы были скользкими. Сайлас пытался вбить доски меж камней, чтобы удобней добираться, но море всякий раз их утаскивало. Зато там всегда был лучший улов. Даже если все остальные ловушки оказывались пустые, в этой наверняка была добыча. 

Сайлас поставил ведро, чтобы освободить себе руки, и подошел к железной лесенке, вбитой в скалу. Так, что это там сегодня? Опять тюлени забрались? Сайлас присел, вглядываясь в темную груду на камнях. Или он дохлый? Вода окатила продолговатое тело, зашипела, скручиваясь и протекая сквозь камни. Если дохлый, надо бы скинуть, налетят чайки, крику и вони будет на неделю, засрут все.

Он начал спускаться, аккуратно ступил на камни. Да нет, не тюлень, там какие-то тряпки, водоросли. Шагов с десяти Сайлас увидел ногу и от неожиданности остановился. Точно, нога. В голове тотчас развернулась картина: катера береговой службы, которые не могут пристать, шериф Райли, которого придется тащить сюда лебедкой, а что потом? Кому выпадет честь паковать труп? И понятно, кому цеплять на крюки. К черту и дьяволу. 

Сайлас решительно двинулся к телу, чтобы столкнуть его обратно в море. Понятно, что это человек, но, во-первых, бывший, во-вторых, ему уже до лампочки, кто конкретно его выловит, а когда он всплывет в бухте, всем будет гораздо проще. Весьма милое и незатруднительное одолжение со стороны покойного, он чуточку упростит людям жизнь. Может, ему это даже зачтется. 

Сайлас называл лежащего перед ним покойным, хотя не был уверен, что это мужчина, однако выяснять подробности желания не имел. Какая, по сути, разница? Тут в другом вопрос: как его оттащить? Упереться толком не во что… Сайлас схватил тело за одежду в самой тяжелой части, между лопаток, и приподнял. Вот так, теперь развернуть  и положить на тот плоский камень. А уже с него легко будет столкнуть. Хорошо, хоть не воняет. 

Ноги разъезжались, Сайлас один раз упал на колено и дважды застрял ногой меж камней, но основную работу сделал, осталось закатить тело на площадку, и, считай, сделано. Он крепче вцепился в мокрую ткань, дернул вверх — и грохнулся на спину от испуга, потому что человек закашлялся, громко, до блевоты. Он беспомощно елозил по плоскому камню, содрогался и полз к краю. 

— Не туда! — заорал Сайлас. — Стой, не туда!

Человек, кажется, не слышал. Его накрыло волной, и он закашлял сильнее. Сайлас бросился к нему так, как было быстрее, на четвереньках, ухватил за плечо, но оно выскользнуло. Вцепился в воротник, потянул, кашель превратился в хрип. Проклиная все на свете, Сайлас облапил бьющееся в конвульсиях тело и поволок от края. Новая волна ударила в лицо, ослепила, едва не вырвала добычу, но у Сайласа нога в очередной раз застряла в камнях и послужила якорем для обоих. Больно, зато эффективно. Кряхтя и ругаясь, он доволок человека до подножия лесенки и тут упал на спину: очень нужно было отдышаться. Человек хрипел, кашлял и вяло ворочался, но Сайлас смотрел не на него, а на лестницу над собой. Даже думать нечего затащить это тело по отвесным ступенькам, в нем фунтов сто восемьдесят**, не меньше. Ни снизу закинуть, ни сверху затащить, а стоять этот полутруп не способен.  Сайлас сел, вытер лицо и посмотрел на часы. До прилива минут сорок. 

— Сиди тут, — прохрипел он. — Никуда не ползи. Я вернусь с веревкой. 

Человек не отвечал, но Сайлас слышал, живой, возится.

— Жди, — сказал он еще раз, полагая, что короткие слова для полуживых понятней. 

Все еще тяжело дыша, он взобрался по лестнице, что и здоровому непросто — она узкая, перильца скользкие, — побрел к маяку. Веревка у него во второй кладовке, до нее двадцать ступеней. Минут пять, не больше. Потом еще пять, чтобы спуститься и обвязать тело. Останется меньше получаса на вытаскивание. Может, отцепить от лебедки «беседку»? Пропустить веревку в верхнее кольцо, и тащить будет проще. Вот только подниматься на самый верх нет времени. 

Когда Сайлас вернулся, человек уже не кашлял, лежал лицом вниз, но видно было: дышит. Обвязать его под руки и ноги было непростой задачей, но по сравнению с затаскиванием его на обрыв — сущая мелочь. В какой-то момент Сайлас даже начал задумываться, не плюнуть ли на эту затею Что поделать, если он не Арнольд Шварценеггер и не герой боевика, который ловит падающего кончиками пальцев. Поднять такой вес просто не в его силах. Веревка ссадила обе ладони до крови, а этот тип болтается, как камень, и ни единой попытки помочь. Можно в конце концов просто привязать его к лестнице, чтобы приливом не унесло, а там придумать что-то… Но Сайлас понимал, придумывать будет нечего, человек захлебнется или умрет от переохлаждения. Хоть на дворе и август, вода здесь теплой не бывает,  а еще она уже начинала прибывать. Стараясь не поддаваться малодушным побуждениям, Сайлас выполз наверх, обошел веревкой камень покрепче и принялся тянуть через него, как через блок, работая теперь не одними руками, но и ногами тоже. Пошло немного веселее. Черти и дьяволы, догадайся он так сделать сразу, ладони бы не кровили. Выбрав, сколько получилось, Сайлас закрепил веревку на камне и бросился к лестнице. Так и есть, тело застряло у самого верха, только перекатить. Справившись с задачей и оттащив человека от обрыва, Сайлас рухнул рядом с ним и долго слушал, как все громче шипит, прибывая, вода. Потом поднялся на четвереньки, на ноги и потащился к маяку, пытаясь сообразить, есть ли у него где-то кусок парусины.

К тому времени, как Сайлас перетащил бесчувственное тело через порог маяка и свалил его под лестницей, уже вовсю лил дождь. Решив, что его здоровье в данной ситуации однозначно важнее, он забрался в вахтовую комнату, где жил, сдавая свою гостям, стянул мокрую одежду и переоделся в сухое. Очень хотелось лечь и полежать хотя бы минут пятнадцать, но Сайлас знал, что уснет. И какой смысл тогда был тащить того парня из моря, если потом он мокрый будет валяться на бетонном полу? Да он там и загнется. 

Вздохнув, Сайлас сгреб в охапку два шерстяных одеяла и начал спускаться. На кухне прихватил бутылку виски, припрятанную в одному ему известном месте, потому как гостям пить на маяке было строго запрещено. 

Мужчина валялся в той же позе, в какой был брошен. Кажется, сознание покинуло его, толком не посетив. Поразмыслив над недвижным телом, а даже это далось непросто, Сайлас притащил три доски, выложил одну к другой и застелил одеялом, после чего принялся снимать с недоутопленника одежду. Мужчина оказался молод, Сайлас решил, что  вряд ли больше двадцати пяти. Крупный рот, темная щетина, острый кончик носа и брови вразлет. Кожа синеватая, под глазами тени, но это от холода и истощения. Волосы, кажется, не черные, скорее, каштановые или темно-русые, по мокрым не поймешь, туго стянуты черно-белой резинкой. Красивый, но не модной тонколицей андрогинностью, а правильно красивый, по-мужски. Сайлас разглядывал одежду, снимая, пытался что-то по ней понять и понял. Все неброское, джинсы, тонкий свитер, куртка из плащевки, но на всем бирки дорогих брендов. Сайлас оттянул парню губу, осмотрел зубы. Потом взял руку, изучая ногти, но кожа размокла, черта с два поймешь. Да и ладно, тут уже без маникюра история вырисовывается: кто-то у нас свалился с яхты. Нашел тоже подходящий денек для прогулки… Смыло, видать. Сайлас снова потрогал ладонь. Мозолей нет, перчаток тоже, кожа мягкая. Не яхтсмен, тяжелее бокала с шампанским ничего не держал. Так, что дальше… Свитер и джинсы сопротивлялись, но проиграли, улетели к стене. Ну, с трусами все понятно, не в Волмарте куплены. Грудь безволосая, никакой особой мускулатуры, но сложение хорошее, спортом все-таки занимался, дополнительное доказательство — черный силиконовый браслет на второй руке. Волосы на лобке подстрижены, понятное дело, это как маникюр. Татуировок никаких нигде. Колени разбиты, весь в синяках, и в этом нет никакой загадки: на камни его вряд ли выкинуло с первого раза. Особенно сильно досталось плечу той руки, что с браслетом: сине-багровое пятно расползлось аж на лопатку.

Сайлас сел по-турецки и какое-то время смотрел на человека перед собой. Пойти вызвать по радио Нору? Или кто там сегодня на берегу, Чаки? Но что это даст? Море расходится все сильнее, катер просто не выйдет из бухты. Про вертолет и речи нет. Значит, смысла никакого. Он перевел взгляд на бутылку виски. А вот в нем смысл есть! Кое-как расположив холодное мокрое тело на импровизированной кровати, Сайлас обнял его под плечи и приподнял. Содержимое бутылки не особенно стремилось в рот, больше проливалось, но Сайлас слышал, что при обморожениях людей растирают джином, а чем виски хуже? Кое-что, видать, все же залилось, парень снова закашлялся и даже открыл глаза. Они оказались светлые, как Сайлас и думал. У мужчин с таким типом лица они всегда светлые, хоть и раскосые немного.

— За мной придут... — сказал вдруг парень довольно внятно. 

— Хорошо. Может, позвонить кому-то? — предложил Сайлас и, пока говорил, пропустил окончание фразы. 

—...добить.

Сайлас замер, потом поднял парню голову выше, встряхнул. 

— Что ты сказал?

— Не выдавай меня. 

Сайлас ошалело ткнул парню бутылкой в губы. Тот послушно сглотнул несколько раз, лег. 

— Я только посплю… немного… и уйду, — бормотал он, закрывая глаза. — Не выдавай. Тебе же лучше. 

И вырубился. Сайлас смотрел на приоткрытые губы, рыжие капли виски на коже, потом с силой растер их и набросил на парня одеяло. Черти и дьяволы, уже смеркается, а он даже не поел. Сайлас подобрал мокрое тряпье, развесил на перилах и потопал наверх, зло вбивая ноги в гулкие ступени.

На самом верху, в вахтенной комнате, он вспомнил, что ловушку так и не проверил, а ведро с уловом осталось у скальной лестницы. 

Утро вязло в низких тучах, дождь бил в окна, и Сайлас проснулся позже обычного. Долго лежал, вплывая в реальный мир, а потом вспомнил все разом и сел. Сколько прошло, часов двенадцать? Нужно посмотреть, как там незваный гость. Может, сегодня от него будет больше толку? 

Выпив на кухне воды — чертов виски! — Сайлас спустился на первый ярус. Гость уже не спал, что понятно: от этой лестницы шуму как от оркестра. Сайлас прошел мимо него в туалет, чтобы потом никуда не спешить, а когда вернулся, сел рядом.

— Лучше?

Парень скривил губы, понимай, как хочешь. 

— Зовут хоть как?

— Тебе не нужно знать. — Парень, морщась и кряхтя, сел. Да уж, столько синяков и ссадин, приятного мало. — Я сейчас уйду. 

— А. Ну давай. — Сайлас поднялся и поковылял по лестнице наверх. Нога после вчерашнего опухла и болела. 

На кухне он отварил лангуста, сделал себе сэндвич. Кофе сварил чуть больше, на случай, если безымянный гость найдет кухню по запаху, и угадал: минут через пятнадцать лестница загрохотала. 

— Как я тут оказался? — хрипло и зло осведомился гость. Он успел натянуть на себя грязную и рваную, но высохшую одежду. А вот обуви у него не было изначально. 

— Ты у меня спрашиваешь? — Сайлас доел последний кусочек и принялся мыть посуду. 

Парень сел за стол, плечи выше головы, и надолго замолчал. 

— Если сюда  явятся, нам обоим пиздец, — сказал он. — Я не нашел у тебя лодки. 

Сайлас подошел к окну и сделал  приглашающий жест. Пришлось подождать, пока гость изволит подойти и посмотреть, куда указывают.

— Видишь? — Сайлас указал на лебедку. — Другого пути сюда нет. И отсюда. 

Гость хмурился, соображая. 

— Сюда нельзя причалить. И высадить десант. — Сайлас усмехнулся про себя, представляя процесс. 

— С вертолета можно. Завтра выглянет солнце, и все. 

Сайлас посмотрел в окно, потом на барометр. 

— Завтра не выглянет, — сказал он и указал на турку. — Пей. Вон там еда. 

— Да не могу я есть! — заорал гость. Темно-русые волосы высыпались из хвоста на злые глаза. 

— Тогда не ешь, — отрезал Сайлас и вышел. Только богатеньких истеричек ему тут не хватало. Вертолет, ну конечно. 

Что ж, пока барышни бесятся, можно отполировать линзу. Сайлас взял все необходимое, поднялся в фонарную и закрыл за собой люк. 

Фонарная с ее огромной ребристой старинной линзой и зубчатым механизмом вращения — сердце маяка, его душа. Сайлас не собирался сюда пускать незваных гостей, он и званых водил неохотно, на пару минут. И пускай полировка линзы теперь чистая формальность, светодиод не коптит ее, как когда-то керосинка, для Сайласа это был любимый ритуал. Специальные тряпочки, мисочка с содовым раствором и бесконечное море вокруг. Что еще нужно для счастья?

Он закончил к обеду. Сложил тряпки в опустевшую мисочку, полюбовался на творение рук своих и открыл люк. 

Гость сидел в вахтенной комнате и смотрел в окно. 

— Я буду звать тебя Оушен***, — сказал Сайлас, запирая за собой люк. 

— Ды ты юморист, — буркнул гость. 

— Нет, я Сайлас. И виски трогать я не позволял. 

Оушен скривил губы. Эту гримаску Сайлас уже видел утром.

— На агента 007 ты не тянешь, — сказал он, забирая со стола бутылку. — Думаю, ты разозлил папочку. Ничего, за это не убивают. 

Снова это движение губ. Захотелось вмазать по ним, аж рука зачесалась.Тоже еще королева драмы нашлась.   

— Папочку, — с непонятным выражением повторил Оушен. — Да это пятиочковый. 

Сайлас не собирался выпытывать у этого типа подробности, они ему ни к чему. Послезавтра придет баркас с новым гостем, а этот пусть уходит, как ему и хотелось. Два дня Сайлас его как-нибудь потерпит. Он сел за стол, открыл журнал и принялся вносить данные. 

— Не понимаю, как я оказался здесь, — вдруг спокойным, задумчивым голосом произнес Оушен за его спиной. — Яхта огибала мыс Оук, никакого маяка не было.  

Сайлас усмехнулся. 

— Если ты посмотришь в западное окно, — сказал он, не оборачиваясь, — ты увидишь вдалеке обломок корабля «Жаннет». Лет сто назад этот корабль тоже огибал мыс Оук, налетел на скалу и раскололся надвое. В ту ночь на маяке была настоящая ночь ужасов: в свете луны из моря на него лезли бесчисленные трясущиеся, скорченные фигуры. Все пассажиры «Жаннет» выжили, течение выбросило сюда даже корабельного кота. Здесь негде поставить памятник, ограничились табличкой на стене. А в Халфбэй целый музей Счастливого спасения. Правда, при мне сюда выносило только дохлых тюленей...

Оушен подошел и смотрел на него не дыша, а потом захохотал.

— Они! — хохотал он. — Они не нашли лучшего места меня выбросить! Счастливое спасение!

— Выбросить?

— По-твоему, я решил утопиться? Потому что огорчил папочку? — Оушен фыркнул и подошел к окну, правда, северному, но всматривался внимательно. — Значит, все даже хуже. 

Сайлас молчал, записывая давление и температуру. Через пару минут Оушен заговорил сам:

— Они быстро узнают про это ваше течение, раз есть целый музей. И точно явятся. Отсюда надо убираться.

— Послезавтра придет баркас, — успокоил его Сайлас. — Тебя доставят на берег, и драпай куда хочешь. Правда, не знаю как: у тебя с собой ничего нет. Стопом?

— Поздно, — вяло произнес Оушен. — Они уже там. А послезавтра будут здесь. 

Он ушел задумчивый, а Сайлас покачал головой. Он тоже был таким в этом возрасте? Все так важно, все так срочно…

Он повернулся к радио, вызвал берег. 

— Халфвэй Халфбэю, — произнес он дежурную шутку. 

— Привет, Сайлас, — отозвалась Нора. Все-таки сегодня ее смена. — Как поживаешь? Лезут ли к тебе из моря?  Сегодня годовщина, помнишь? У нас празднование.

— И как, много народу?

— Не особо. Погода — сам видишь. — Нора вздохнула. 

— Сколько там натикало лет счастливому спасению? Сто двенадцать?

— Сто тринадцать. Кстати, хорошо, что ты вышел на связь, гость на послезавтра снял бронирование. Думаю, все равно Родни бы не вышел, у него жена вот-вот родит. А Жотески не просыхает, говорит, это пятидневный шторм, а раз так,  раньше его можно не ждать.

— Снял? Ну и ладно. 

— Нет, ты послушай, он-то снял, а тут же звонит какая-то тетка и требует ее принять. Прям королева, знаешь таких, — Нора захихикала. 

Сайлас хмыкнул. За все время, пока он здесь, это будет третья женщина, выразившая желание оказаться на маяке. Первой была седая тетка лет пятидесяти, просушенная солнцем, как вобла, и шустрая, как таракан. Она носила только белое, курила на балконе сигареты через длиннющий мундштук и стащила две ложечки. Вторая была в составе пары, случалось и такое, молодые любители острых ощущений. И вот снова.

— И что ты ей ответила?

— Что бронь будет невозвратная, если погода не наладится, плакали ее денежки. 

— Все правильно, — сказал Сайлас и услышал, как Нора тихо с кем-то переговаривается. 

— Сайлас, — сказала она и снова заговорила в сторону. — Слушай, ты не поверишь. 

Ну отчего же, подумал он, оборачиваясь. Оушен стоял в дверях. 

— Представляешь, вчера в том же месте на яхте произошел несчастный случай! Ну в том месте, где «Жаннет» разбилась. Ты можешь поверить? Сейчас позвонил Райли, говорят, ищут парня, его без жилета смыло за борт, и до сих пор не смогли найти. Бедный мальчик. Сын какого-то богатенького, я не запомнила фамилию. Райли тут спрашивает, не приносило к тебе никого?

— Вот это было бы совпадение! — рассмеялся Сайлас, надеясь, что получается естественно. — О таком я бы сразу сказал! Но пойду погляжу. Как раз ловушки проверю: пора заниматься обедом.  

— Да, я тоже пойду пообедаю. Буду после четырех. 

Связь отключилась. Оушен молча ушел. 

Когда Сайлас спустился на нижний ярус, там было пусто, только скомканные одеяла.  Он вышел под мелкий, но острый из-за ветра дождь и увидел, как Оушен одной рукой, той, где нет синяка, тащит к маяку следующую доску.

— Мне нужны инструменты, — заявил он. 

— Могу дать веревку и мыло. Результат будет тот же самый, только быстрее. 

Оушен швырнул доску и шагнул к Сайласу. 

— Ты достал уже! Такой умный, вау, настоящий морской волк! Знаешь жизнь, да? А мне твои понты похуй, я жить хочу, и я выживу! Но ты продолжай, надувай щеки и жди, когда тебе пальцы начнут отрезать. Всегда полезно узнать о жизни кое-что новое.

Сайлас удержал лицо и прошел мимо орущего Оушена к брошенному вчера ведру. Один краб сумел из него удрать, оставшиеся копошились в дождевой воде. И как только чайки их не заметили? Для них-то шторм нормальная погода, вон как орут. Сайлас вытащил краба и лангуста за ноги, отнес на порог. 

— Подыми на кухню, уползут, — сказал он Оушену, а сам с ведром отправился проверять ловушки. Вряд ли что-то в них будет, при такой качке даже голодному крабу не просто пролезть в «домик», но порядок есть порядок. 

Что первая ловушка пуста, было ясно уже по весу. Сайлас опустил ее обратно, морщась. Это как же он вчера руки ободрал, что от такой ерунды болят. Во второй засел небольшой, меньше ладони, лангуст. Сайлас выбросил его обратно: есть в нем нечего, пусть растет. До третьей добирался дольше всего, пару раз волна едва не сбивала его с ног, один раз все же упал на четвереньки, распугал чаек, промочил рукава. Все напрасно, ловушка оказалась не только пуста, но и разбита. Сайлас поволок ее к маяку, чтоб на досуге заняться починкой, заодно отвязал от камня веревку, которую вчера здесь забыл. 

На первом ярусе снова было пусто. Сайлас стянул брезентовую робу, в которой  выходил, бросил сушиться на перила. Туда же отправил рубашку, мокрые рукава противно липли. В одних джинсах начал подниматься к себе и на уровне кухни увидел Оушена. Тот сидел на полу, рядом ползали краб и лангуст. 

— Они как я, — сказал Оушен. — Им некуда бежать. 

Сайлас не смог удержаться, хмыкнул. 

— Ждешь, что после такого я буду тебя принимать всерьез? 

Он поднялся еще на два яруса, после чего спустился на кухню в сухой майке. Оушен продолжал упиваться драмой, краб почти дополз до лестницы. Сайлас оттолкнул его ногой. 

— Истерик и загадочных фраз недостаточно, — продолжил свою мысль он. 

— Я бы посмотрел на тебя в моей ситуации. — огрызнулся Оушен.

— Считаешь нужным рассказать — давай. А нет, так заткнись. Упрашивать не буду.

— Тебе неинтересно. Ты думаешь, что все про меня понимаешь. 

Сайлас покачал головой и налил в кастрюлю воды. Зажег плиту, порезал прямо на столе лимон и пучок зелени. Хорошо, что ему есть чем заняться, иначе бы он уже надел кое-кому эту кастрюлю на тупую башку и принялся лупить половником.

— Думаешь, я сын этого Уилкиса? Чувак, да я из Джорджии. 

Сайлас обернулся, услышав южный выговор и пропетое «Джорджия… Джо-о-орджия!»****. Голос у него оказался густым и сильным.

— А, удивился? —  Оушен широко ухмыльнулся. — Город Азалий, Валдоста. 

— Далеко же тебя занесло. Я хоть из Нью-Йорка. 

— Да уж слышу. — Оушен легко поднялся, ухватил лангуста за хвост и оттащил от лестницы. — А меня научили говорить чисто. 

— В колледже?

— На актерских курсах. — Оушену явно нравилось, что он нашел способ удивить Сайласа, он прямо расцвел. — Так что никаких родственных связей с Уилкисом у меня нет, и фамилия другая. Но ты можешь и дальше звать меня Оушеном, это забавно, хотя ты понятия не имеешь почему.  Знаешь, сын у Уилкиса есть, только ему всего девять лет, старшие у него все дочки, пять штук. 

Сайлас нахмурился. Пять дочерей, Уилкис… Оушен не сводил с его лица глаз, блестящих от злого веселья.

— Ты же не совсем одичал на этом своем маяке, да? Вижу, ты даже знаешь имя сенатора от этого богом проклятого штата!

Сайлас вытер руки и накрыл кастрюлю крышкой.Такого поворота он не ожидал. 

— Нет, подожди. Нора бы запомнила фамилию сенатора!

Оушен закатил глаза. 

— Какой же ты тупой! Хотя другой бы тут не задержался.

— А ты связно излагать научись. — Сайлас подтащил Оушену тяжеленный стул. — Вот сюда сел и рассказал по порядку. Достал уже своим выпендрежем.

Он поздно сообразил, что этот паршивец его все-таки дожал и заставил себя просить. Да и к дьяволу.

— Я по-прежнему считаю, что лучше тебе ничего не знать. — Оушен сел на другой стул, закинул ногу на колено. Маникюр у него был, и педикюр тоже, длинные загорелые пальцы там и там. — Но раз ты не можешь с этим смириться… Ваш сенатор, если ты не в курсе, а это наверняка так, голубее этого твоего пола. Но по понятным причинам не выпускает эту информацию наружу и вообще ведет себя умно, не блядует направо и налево, а заводит себе постоянного любовника. Тут уже сам сообразишь или тебе прямо сказать, насколько близко я знаком с сенатором? Ладно, шокированным ты не выглядишь, но, может, просто медленно соображаешь. Мне предложили, я согласился под обещание, что это на пару лет, а потом я получу роль в приличном сериале и дальше уже сам, сам. Ну а что? Каждый устраивается как может. Ты, например, прячешься от жизни на маяке. 

— А ты звезда сериала, — не выдержал Сайлас. Оушен внимательно на него посмотрел и продолжил суше: 

— Я, когда нервничаю, злой. И рука болит пиздец просто. Ну да, меня кинули. Время шло, а никто меня отпускать не собирался. Я пару раз рыпнулся… — Оушен прикусил губу. — Тогда мне объяснили кое-какие вещи. И я понял, что по-хорошему не выйдет, но сделал вид, что смирился, потом он мне машину подарил...

Крышка кастрюли задребезжала от пара. Сайлас снял ее и занялся чисткой краба. Отправив его вариться вместе с лангустом, он снова вытер руки и сел, демонстрируя полное внимание. 

— И кем ты был при нем, что это ни у кого не вызывало подозрений?

— Блогером. Сейчас всем надо быть социально активными в сети, но никто после тридцати ничего в этом не смыслит, нанимают молодняк вроде меня. Я везде мотался с его семьей, делал фотки, посты, инста, фейсбук… Ты знаешь эти слова?

Сайлас не стал отвечать.

— Не важно, — продолжал Оушен, не сводя с него пристального взгляда. Сайлас тоже смотрел и думал: «Красивое недоброе животное. Если Уилкису такие нравятся, у него дома наверняка есть пума или какие-нибудь змеи». — Я делал вид, что передумал уходить. Он делал вид, что верит. Если кратко, я проиграл. 

— Ну, мне все стало намного понятней, — сказал Сайлас. 

— Ладно. — Оушен прикусил губу, посмотрел внимательно, затем, морщась, поднял руку с браслетом. — У меня здесь запись, которую если опубликовать, то у сенатора от штата Мэн будет другая фамилия. Беда в том, что я не успел ее припрятать. Уилкис вдруг решил покататься на яхте с женой, это необходимо было увековечить… Так мы оказались на яхте втроем.

— Жена про тебя знала?

— Разумеется. И не думаю, что она по мне скучает.  В общем… — Оушен  посмотрел в окно, затем вернул взгляд на Сайласа. — Гик перебросило так резко, что, попади он мне по голове, твоя жизнь была бы куда спокойней. Но я жопой чуял, что эта внезапная прогулка не просто так, был настороже и получил удар в плечо. Тоже неплохо, улетел я футов на двадцать, но это даже удачно вышло, не попал под винты. А плаваю я как рыба, все-таки вырос на Витлакоочи.

Сайлас долго молчал. Краба пора было вытаскивать, переварится, и он этим занялся.

— Все это могло быть случайностью, — сказал он наконец. — Гик иногда перебрасывает самопроизвольно, при такой погоде, как вчера, завал-тали не всегда крепят.

— Конечно, это могло выйти случайно, если бы его жена не сидела в каюте, а меня он не отправил бы к борту, под удар. Ему срочно понадобилось фото в таком ракурсе. И если бы я не видел его выражение его лица и не слышал, что он орал. Но ты мне не веришь, да? По-твоему, я истеричка?

— Типа того, — согласился Сайлас.

Оушен вскочил и принялся ходить туда-сюда. Прочесал рукой волосы, остановился, собрал их в хвост.

— Ну понятно, — спокойно кивнул он, закончив с прической. Сайлас уже устал удивляться, как резко у него меняется настроение. — Это же не русская мафия, не мексиканцы, это хороший американский парень, уважаемый человек. Сенатор. Взрослые умные дяди отвезут к нему, он отнимет у меня браслет и скажет больше так не делать. Может, немного отшлепает. Правда ведь? Мне нечего бояться, я просто трусливый педик. 

— Ты знаешь его лучше меня, — признал Сайлас. — Но убивать… Про вас наверняка и слуги знают. Всех не перебьешь.

— Ты решил, что на видео он трахается со мной? — Оушен знакомо скривил губы, давно не видели. — Нет, он, конечно, республиканец, но в наше просвещенное время ежей голыми жопами уже не пугают, поэтому я нашел кое-что получше. 

Сайлас сходил за овощами, принялся их мыть и резать. Набросал в миску — помидоры, сельдерей, сладкий перец. А когда сварился лангуст, разрезал его вдоль и поставил на стол с этим импровизированным салатом и хлебом. Обычно работа, даже небольшая, быстро приводила его мысли в порядок, но в этот раз не сложилось.

— Давай поедим, — сказал он. — У нас еще есть время все обдумать.  

И тут же подумал: откуда взялось это «у нас»? Все проблемы на стороне Оушена, настоящие или придуманные, попробуй разбери. Какое-то видео на силиконовом браслете… Это что, флешка? Может, такие и бывают, Сайлас слабо разбирался в современной технике, но история про злодея-сенатора просто желтогазетная чушь, а здесь, на маяке посреди моря, так и вовсе звучит дико. Это во-первых. Во-вторых, Оушен странно возбужден, и эти смены настроения подозрительны. Парень вполне может быть наркоманом, этих-то Сайлас навидался. К завтрашнему дню его начнет ломать, и что делать? Хорошо бы не пришлось пеленать и переправлять на баркас как тюк. Это, опять же, если шторм утихнет и баркас придет. И гостья еще… А он так и не убрал в жилом ярусе. Сайлас вздохнул и принялся за еду. 

Комнату он решил пока не убирать, предложил Оушену перебраться туда до приезда гостьи. Так ему удобней, а Сайласу спокойней, под присмотром будет. А если послезавтра барометр поднимется, то сменить постельное белье и протереть пыль дело недолгое, жилой ярус совсем небольшой, ведь каждый верхний меньше предыдущего. В его вахтенной комнате и вовсе уместились только стол со стулом, шкаф и старинный кожаный диван, такой, какие делали лет сто назад, с высокой обтяжной спинкой, полкой на самом верху и страшно жестким сиденьем, оно, наверное, еще конским волосом набито. Валики-подлокотники у дивана откидывались, и ноги Сайласа свисали совсем немного, спать можно. В общем-то эта махина времен «Жаннет» ему нравилась даже больше кровати в жилом ярусе, та нещадно скрипела и лязгала сеткой при каждом повороте с боку на бок, но Сайлас ее не менял, уж больно красивой она была с виду: завитки, блестящие шарики на столбах и кованая подставочка в две ступеньки, чтобы удобней забираться.

Оушен молча согласился переехать с досок на жилой ярус, он вообще как-то потух, рот не открывал, планов спасения не строил, плот тоже.  Может, еда подействовала умиротворяюще, а может, причины были в другом, Сайлас не стал вдаваться. Он починил ловушку для лангустов, достал из кладовки консервы — нужно готовить ужин, а рыбы в такую погоду не наловить, а потом забрался к себе в вахтовую и открыл сундук с принадлежностями для рисования — надо же чем-то себя занять, раз на улицу не высунуться, а значит, крыше пристройки придется подождать ремонта какое-то время. Сайлас признавал, его царапнули слова Оушена, что он тут прячется от жизни, но спорить глупо: конечно же, он прячется. Но от жизни прошлой, полной ожиданий, порывов и неудач. Вместо нее он смог выстроить жизнь настоящую во всех смыслах, здесь и сейчас. Никаких устремлений, никакого будущего, в ожидании которых настоящее теряется и ты не можешь вспомнить, что делал вчера и что ел на завтрак. Кто сказал, что такая жизнь лучше? Мчишься лошадью в шорах, ничего не видишь и не слышишь, но чего ради? Будущее не наступает никогда.  

Рисование Сайлас никогда не забрасывал, в отличие от книг, да и как, если это такая же функция его тела, как движение или дыхание. К тому же теперь картины его продавались: постояльцы стабильно прихватывали одну-две. На большие полотна он не замахивался, да и тема в его творчестве была одна — море. Маяк и небо, лангусты и чайки, хилые редкие цветочки и круглоглазые рыбы. Все это рисовалось легко, будто само стекало с рук, естественное и насущное, но, видимо, не только для него, раз гостям нравилось. На данный момент картина у него оставалась всего одна, не слишком удачный ночной пейзаж с лучом маяка, пора было приниматься за новые, тем более что женщины к искусству восприимчивей. 

Сайлас разложил принадлежности, выбрал холст. Он уже знал, что нарисует: побег краба из ведра — отличный сюжет. Но руки тянулись и к другому, к портрету. На его картинах давно не было людей. Бог знает почему, может, интересных не попадалось, а Оушен… Его портрет — непростая задача. Нужно ухватить вспыльчивость, злость и ум, дать понять, что тяжеловатый, будто припухший со сна рот быстро и точно плюется словами, а тонкие загорелые пальцы, которые могли бы быть нервными, напротив, всегда спокойны. Диссонанс внешнего и внутреннего цеплял сложностью решения, нужно было суметь схватить какое-то очень верное выражение… То, со скривленными губами? 

Нет, никаких портретов, конечно. Сегодня он рисует удачливого краба, того, что влез на головы собратьев и выжил. Но, может, когда-нибудь потом, когда эта история закончится... 

Кисть шелестела по холсту, над головой мерно гудели, проворачиваясь, огромные линзы, свет мелькал, озаряя небо в каждом из четырех окон по очереди. Шум механизма скрывал шелест дождя и крики чаек, хотя они, конечно, были. Шаги по лестнице гудение скрыло тоже. 

— Неплохо, — сказал Оушен подскочившему от неожиданности Сайласу. — Этим занимался в Нью-Йорке?

— Без особого успеха. 

— Иначе бы ты здесь не оказался. 

Да, подумал Сайлас, все так. Спасибо, что сообщил. Интересно, как долго ты здесь стоишь.

— А я всерьез думал, что стану актером, — признался Оушен. 

— Сколько тебе лет?

— Алкоголь уже можно. С прошлого года. 

Выходит, он даже моложе, чем Сайласу казалось. 

— На кухне в синем шкафчике аптечка, — сказал он. — Там есть мазь от ушибов и аспирин. 

Оушен молча вышел, и Сайлас долго слушал, как мерно лязгают зубчики вращательного механизма. Так трудно было сказать простое «Еще успеешь»?  Он посидел немного с кистью в руке, понял, что на сегодня работа окончена, и принялся наводить порядок.