На равных

Он говорил с Богом на равных. Да что там говорил — он ругался и скандалил! Потрясал в сторону небес небольшим кулаком и притопывал ногой. Я не мог расслышать все слова из-за приличного расстояния, разделяющего нас, но суть его претензий была ясна — ему не нравилась погода. Он кричал что-то про промокшие до нитки полотенца и про то, что желает купаться в море. Его можно было понять. Гроза посреди курортного сезона сорвала планы многим. Вода обрушилась на землю сплошным потоком, вспенивая воду в бассейнах и разгоняя отдыхающих по их виллам и апартаментам. Гром рокотал, распугивая трусливых кошек, сразу вспомнивших, что у них есть дом, — это в солнечную погоду они независимы. Молнии покрывали небо трещинами, пляж опустел, а этот нелепый воробей, этот chico, выглядевший на неполные семнадцать, стоял под проливным дождем в легкомысленной рубашке и обрезанных джинсовых шортах, облепивших его мгновенно, как пищевая пленка, и орал на Бога, посмевшего наслать плохую погоду. У него, видите ли, совсем не было времени ждать.

Я влюбился в него тут же, не зная его имени, национальности и вероисповедания. Так бывает. Со всей очевидностью понял, что мне пиздец, и смирился. Сигарета дотлевала в пальцах. Если честно, я и курить-то не хотел — мне требовался повод подойти к окну, вдохнуть свежий воздух и запах влажной от дождя тротуарной плитки. На втором этаже этой дорогой виллы, выстроенной по индивидуальному проекту, было душно, несмотря на кондиционер, и моя кожа покрылась тонкой блестящей плёнкой пота.

— Возвращайся в постель, дорогуша, — вывел меня из задумчивости низкий голос с песком прожитых лет. Я нехотя обернулся на свою сегодняшнюю пассию. Она лежала на постели под смятой простынёй: крепкие ноги без целлюлита выставлены на обозрение, тронутая неизбежным увяданием грудь — прикрыта. Мой тип женщин. Немка, ухоженная, чуть за сорок, на вид тридцать с небольшим. Фрау Шнайдер, кажется. Такие не создавали лишних проблем, быстро переходили от слов к делу и баловали дорогими подарками. Сильные, успешные, как правило с неплохой карьерой. Они приезжали сюда из своих дождливых будней — отдохнуть, поваляться на пляже, понежиться под жаркими лучами солнца, и без проблем находили себе кратковременное приключение — исключительно на период отпуска, ни больше ни меньше. Это устраивало всех.

— Мне пора, — грубовато ответил я и помедлил у окна ещё с минуту, давая ей возможность полюбоваться на меня. Я знал, ей нравится смотреть. В таком возрасте ищущие удовольствия дамы заглядывались на крепких парней вроде меня. Я прекрасно понимал, что хорош. Длинные ноги, крепкие загорелые ягодицы — я специально загорал голым. Плоский живот и полный комплект в шесть кубиков — работа в спортзале входила в мою каждодневную рутину. Чёрные, немного длинноватые не по моде волосы закручивались от влажной погоды в кольца. Фирменная белозубая улыбка, и взгляд карих глаз из-под отросшей чёлки. Образ был досконально продуман и протестирован.

Меж тем мокрый пацан внизу, во дворе соседней виллы, продолжал стоять, выжидательно посматривая на небо, и, что самое удивительное, дождь и правда стал утихать и солнце нехотя выглянуло из-за облаков, заиграв тысячами бликов на покрытых влагой поверхностях ротанговой мебели. Я знал, это простое совпадение — южные грозы кратковременны. Но выглядело так, будто этот сумасшедший действительно договорился. Наконец редкие капли перестали срываться с неба, и удовлетворенный скандалист удалился в особняк, послав небесам воздушный поцелуй напоследок. Я потянулся за джинсами и без суеты стал натягивать их на голое тело. Нижнего белья я не носил, что, кстати, было ужасно неудобно, хоть и выглядело эффектно. Пресыщенным повседневностью партнершам нравилось, когда мой возбужденный дружок выпрыгивал наружу, стоило мне расстегнуть ширинку. Им хотелось немного красоты и театральности. Этим женщинам недоставало праздника в их скучной обыденной жизни, где они вынуждены были вкалывать наравне с мужиками и играть в независимость. Но от этого они не переставали быть женщинами, каждая из которых мечтала о сильном красивом самце. Что плохого в том, что я дарил им это, пусть и ненадолго? Мне несложно. У меня на всех стояло, хоть на мужиков, хоть на баб. Что плохого, если вместе с удовольствием я сшибал сотню-другую?

— Придешь завтра? — слегка разочарованно спросила фрау Шнайдер и потянулась к сумочке, выуживая бумажник стоимостью с моё месячное жалование.

— Не знаю, — буркнул я мрачно, — работы много.

Покопавшись, она протянула мне купюру в сто евро. Старая скряга.

— Купи себе что-нибудь, — бросила она рассеянно, возвращая всё на свои места. Кто платит, тот и главный. Я со злорадством вспомнил, как пятнадцать минут назад втрахивал ее в смятую постель так, что худые накачанные ноги болтались в воздухе, а рот некрасиво кривился в судороге, и пообещал себе: в следующий раз кончу ей прямо в лицо, размазывая сперму вместе с тушью и помадой. Но деньги всё-таки взял.

***

Наш курортный городишко кажется туристам, вырвавшимся на побережье на недельку-другую, настоящим раем. Но поверьте мне на слово: я не знаю другого такого же тоскливого места на всей земле. То, что летом залито ослепительно-ярким солнечным светом, зимой становится блеклым, тусклым и унылым. Когда исчезают с пляжа последние полосатые зонтики, не остается практически ничего, кроме хмурого серого моря, нехотя лижущего грязный песок. Влага заползает во все щели, и моя мама расставляет по углам комнат вёдра с морской солью, хотя это плохо помогает. Одежда и постельное бельё пахнет затхлой сыростью, а из домов, в которых нет центрального отопления, выдувает тепло порывистым холодным ветром с моря. Окна дорогих вилл закрываются на зиму ставнями, гостиницы пустеют. Все мы, рожденные в этом «роскошном» курортном местечке, мечтаем об одном — накопить достаточно средств и свалить отсюда. Мы все ненавидим туристов, приезжающих сюда на лето, чтобы тратить свои деньги. Мы ненавидим их так же сильно, как сильно зависим от них. Ведь если их не станет, у нас не будет работы. Я, например, все теплые месяцы года подвизаюсь барменом в баре на пляже и иногда заменяю ребят из службы спасения, прохаживаясь вдоль берега в коротких красных шортах и белой майке с красным крестом. Когда пляж вымирает, я работаю кедди или занимаюсь обслуживанием оборудования в гольф-клубе — лучшем на побережье. Зимой туда продолжают стекаться обеспеченные английские и германские пенсионеры — погода, недостаточно тёплая, чтобы купаться и загорать, идеально подходит для игры в гольф. Я таскаю за ними их клюшки или вожу их от лунки к лунке на специальном электрокаре. Я коплю деньги на обучение, хотя, как и все южане, ленив, и, положа руку на сердце, до сих пор не знаю, чем бы хотел заняться в будущем. Вроде как и мечтаю уехать, но не делаю для этого почти ничего, так как понимаю, что всё равно придет лето и курортный сезон. Будет всё то же роскошное солнце и море доступных, пусть и не очень молодых, женщин, и мне опять не захочется думать о зиме.

***

Я знал, что рано или поздно встречу его на пляже. Где ещё быть отдыхающему, приехавшему купаться в море? Нет, я, разумеется, не ходил по песку, заглядывая под каждый зонтик, но добровольно взял на себя сверхурочные в единственном пляжном баре со скудным ассортиментом в виде мороженого, разбавленного пива и «местного» вина. Он не появлялся на шезлонгах, принадлежавших гольф-отелю, ибо его семья снимала отдельную виллу. Это говорило само за себя — семья, видимо, была не из бедных. Но так или иначе, все отдыхающие оказывались у моей барной стойки: деньки стояли жаркие, да и лежать у моря без движения целый день скучно. Поджидая его, я развлекался тем, что рассматривал отдыхающих. Кого здесь только не было: и семьи с детьми, груженные детскими колясками, игрушками и памперсами; и пожилые супруги на пенсии, упакованные двумя комфортабельными складными шезлонгами, зонтиком и переносным холодильником с хорошим пивом для него и бутылкой дорогого лимонада для нее; и пляжники, которые не могут валяться на своих лежаках спокойно и потому прогуливаются бодрым шагом по мелководью, словно у них дел по горло; и вездесущие игроки в бичбол, преграждающие всем остальным выход к морю; и компания местных старожилов под разноцветными зонтиками, втыкающих зачем-то рядом в песок национальный флаг, вероятно, чтобы кто-нибудь, не дай бог, не спутал их с туристическим разнообразием; и всякий прочий сброд. Мой сегодняшний напарник и по совместительству лучший друг Бернардо, которого все мы звали не иначе как Бачо, развлекался по-своему.

— Скажи мне, Кико, — лениво протянул он, задумчиво жуя коктейльную трубочку, — почему женщины, загорающие топлес, в большинстве своем имеют отвратительную грудь?

Я не отозвался, точно зная, что вопрос риторический и что друг сейчас разразится какой-нибудь речью минут на пятнадцать. Собеседники ему, как правило, были не нужны, только слушатели.

— Процентное соотношение женщин с красивой грудью, которую действительно стоило бы обнажать, к остальному количеству — несправедливо ничтожно, по моему мнению, — продолжал мой напарник. — Я должен испытывать сексуальное влечение, а испытываю всегда одно желание — натянуть на них пляжное полотенце до подбородка.

— Вон та — ничего, — всё же отозвался я, кивая на сравнительно молодую особу с крепким бюстом.

— Силикон, — презрительно фыркнул Бачо, а уж он-то разбирался, — денег стоит немерено, наверное, поэтому и выставляет направо-налево.

— Ты лучше посмотри на её мужа, — хохотнул я, показывая кивком на мужика, который злобно рыскал глазами вокруг, высматривая заинтересовавшихся его супругой, и морально готового набить морду любому, кто посмеет вскинуть взгляд выше её пояса. — Как считаешь, она делает это ему назло?

— Я бы хотел кока-колу со льдом и лимоном, пожалуйста, — прервал нашу неторопливую дискуссию заказ на чистом английском. Я нехотя повернулся, чтобы обслужить клиента.

На нем были дурацкие пляжные шорты в сине-красную полоску, легкомысленная соломенная шляпа и тёмные очки в пол-лица. Слишком длинные пряди, мокрые от соленой воды, казались очень тёмными и прилипли к его тонюсенькой шее. На впалом животе остался песок и частички водорослей. Совсем мальчик на вид. Дрожащей рукой я взял пластиковый стаканчик и совок для льда, соображая, что сказать. Поджидая его почти два дня, я так и не удосужился придумать, с чего начать разговор. Обычно я весьма успешно импровизировал, но сейчас у меня язык прилип к нёбу. Он спокойно ждал, пока я наполню ёмкость колой.

— Что-нибудь ещё? — предложил я, и он отрицательно помотал головой, протягивая мне несколько монет. Монеты были влажные оттого, что он слишком долго сжимал их в ладони.

— У тебя красивые губы, — выпалил я, глядя при этом на его пах. Идиот!

Он ничего не сказал. А что по идее можно ответить на такую глупость? Молча взял свою колу и повернулся ко мне спиной.

— Меня зовут Кико, — зло крикнул я ему вслед, но он и ухом не повел. Бачо наблюдал, разинув рот.

— Братишка, даже не думай, — потряс он лохматой башкой. — Правило номер один.

— Я помню, — раздраженно отозвался я, густо краснея.

Свод негласных правил был известен каждому, работавшему на побережье. Их немного, и при крайней необходимости некоторые можно и нарушить, но одно было чревато преступать. Первое и самое главное табу гласило: никогда не связывайся с малолетками. Они молоды, хороши собой, в них сияние юности и у них сбитые коленки. Они пахнут вчерашним детством и клубничной жевательной резинкой. А ещё у них первая любовь, эмоции, бардак с гормонами и проблемы с предками. У них всё серьёзно, они ругаются с родителями, потом их отцы приходят бить тебе морду и тебя увольняют с работы. Плюс проблемы с законом, если сексуальный объект вдобавок ко всему несовершеннолетний. А если пацан, то вообще пиши пропало. А кто их сейчас разберет с их акселерацией? Прям хоть паспорт спрашивай перед знакомством. Поэтому чем старше твоя курортная пассия, тем всем спокойней. Я невольно кинул взгляд на фрау Шнайдер, которая вроде как и не смотрела на меня вовсе, элегантно раскинувшись на шезлонге в тени зонтика.

***

Моя смена заканчивалась в шесть плюс минут тридцать, чтобы навести порядок и подбить баланс по выручке. После я мог делать всё, что мне взбредёт в голову. За редким исключением я продолжал болтаться на пляже, куда к закату подгребала моя компания: человек десять-пятнадцать таких же бездельников, как и я. Кто-то приносил пиво, кто-то косячок. Солнце уже не жарило на полную катушку, теплый бриз шевелил редкую траву, покрывающую дюны, и мелкий белый песок постепенно отдавал нашим телам свое тепло, накопленное за день. Но сегодня у меня не было настроения. Я сменил форменную майку поло на обычную белую футболку и побрел от пляжа вглубь поселка. Серебристый порше-кабрио Марио Переса, сына владельца того самого «Beach and Golf resort», в котором подрабатывал, я засёк почти сразу. Тачка была отполирована так, что слепила глаза. Из-за этого сияния я не сразу разглядел моего давешнего незнакомца, да и не тотчас узнал. Его волосы высохли и теперь полыхали огнем в лучах закатного солнца. Одетый в легкомысленные шортики и маечку с принтом какого-то анимешного персонажа, он казался ещё младше. Задумчиво склонив голову, он слушал этого педика Марио, который, видимо, по обыкновению предлагал прокатиться на его машине. Что он ещё мог придумать со своей убогой фантазией? Я остановился поодаль и, лениво сунув руки в карманы джинсов, ждал, чем все закончится. Моя поза была расслаблена, и со стороны могло показаться, что мне всё равно. На самом деле меня колотило от злости. Мне хотелось взять толстенный кусок арматуры, валявшийся рядом на обочине, и расколотить лобовое стекло тачки в стеклянную пыль. На моё счастье, воробушек поступил с Марио так же, как и со мной несколькими часами ранее. Не торопясь повернулся и пошел себе восвояси по тротуару, засунув для верности в уши горошины наушников. Порше Марио, постояв на месте недолго, плавно тронулся, но не уехал, как я надеялся, а медленно покатился ему вслед, не обгоняя и не отставая. Я, не в силах уйти, поплелся вслед за ними, замыкая эту странную процессию. Так мы и двигались минут десять: рыжий впереди, потом сияющая, как космический корабль, тачка придурка Марио и я. У любого другого в такой ситуации давно сдали бы нервы, но этому было всё равно. Знай себе шел вперёд, не оглядываясь и не меняя темпа. Первым капитулировал Марио. Он сердито газанул и умчал вперед, оставляя после себя маленькое сизое облачко выхлопных газов. Я же продолжал идти за огненной макушкой как привязанный, не в силах ни остановиться, ни свернуть, ни обогнать. В конце концов пацан остановился и, вынув наушники из розовых прозрачных раковин-ушей, повернулся в мою сторону. Мне ничего не оставалось, как приблизиться к нему вплотную.

— Кико? — спросил он, и моё сердце подпрыгнуло от того, что он всё же запомнил мое имя. Я молча кивнул, сглатывая горькую вязкую слюну.

— Где ты живешь? — задал он следующий вопрос, и я, всё ещё не в силах выдавить из себя слово, мотнул головой в сторону административных корпусов. Он кивнул и, ничего не говоря, пошел в ту сторону. Я покорно поплёлся за ним.

***

В моей комнате он деловито избавился от одежды и повернулся ко мне выжидательно. Я застыл соляным столбом не зная, что мне делать с этой напастью. Это было неправильно.

— Почему ты так торопишься? — хрипло спросил я.

— У меня мало времени, — спокойно объяснил он, рассматривая меня невероятно серыми, грозовыми глазами. Я в принципе понимал. Каникулы летят быстро, многие плюют на расшаркивания. Но было непохоже, что он меня хочет. У него и близко не стояло. И потом, он был из другого мира. Из другого сословия. Такие, как он, не приходили добровольно в лачугу, вроде моей, и не предлагали себя вот так просто: без ухаживаний, подарков и условий. А этот стоял передо мной голый, перечеркнутый бледной незагорелой полосой на месте плавок и был готов отдаться прямо сейчас. Возможно, поссорился с родителями или потянуло на бунтарство со скуки. Обычно мне было похер. Но я обычно и не шлялся за кем-то. И потом…

Правило номер один, мать его.

— Ты что, не хочешь? — я в первый раз угадал в нем намёк на неуверенность. Он нерешительно потянулся за одеждой. К чёрту! Я порывисто шагнул к нему, сминая худое угловатое плечо. Споткнулся и упал с ним на узкий топчан, заменяющий мне кровать. Он нелепо толкался в меня губами, локтями и коленками — совсем неопытный. Меня же трясло, словно у меня был озноб. Он был таким горячим, будто впитал в себя всё солнце на побережье. Правило номер один. Правило! Номер! Один!

Спустя пятнадцать минут я, ошарашенный и раздавленный, механически выбил из пачки сигарету и перегнулся через его беззащитное тело к тумбочке в поисках зажигалки. Моя ритуальная сигарета после секса. Мне шло. А через секунду ослеп и оглох от его истерики. Он взметнулся фурией на смятой постели, выхватывая сигарету у меня из губ, и заорал:

— Не смей при мне курить! Слышишь! — и со всей дури ударил меня по лицу. Больше обидно, чем больно.

От неожиданности я отвесил ему здоровенную оплеуху в ответ. Потом, схватив его за худенькие плечи, вытолкнул прямо на лестничную клетку и захлопнул дверь. Трясущимися руками собрал с пола его тряпки и выкинул на площадку вслед за ним. «Совсем полоумный!» — думал я, слепо шаря в поисках пачки сигарет. Но курить больше не хотелось. Кровь шумела в ушах. Я прислушался. Сквозь тонкий дешёвый ламинат до меня доносились жалобные всхлипывания. Ярость вмиг улетучилась. Я открыл дверь и уставился на него. Он сидел на полу и горько плакал, совсем как девчонка: уткнувшись лбом в колени и согнутые руки. Я обреченно вздохнул и втащил его обратно.

— Как тебя зовут, несчастье мое? — спросил негромко.

— Мартин, — всхлипывая, пошмыгал он красным носом.

— Тебе хоть восемнадцать есть? — поинтересовался я обречённо. Он, икая, замотал головой.

— О, Господи, — вздохнул я, думая, что главная проблема даже не в его возрасте. Я не знал, в чём проблема. Но то, что он сумасшедший и я влип, всё же понял.

***

Ему было семнадцать, и он отдыхал с родителями на арендованной вилле. По мне, так в таком возрасте поздновато парню проводить каникулы с родаками. Со временем я хорошо изучил его семью, украдкой наблюдая за ними из-за стойки. Отец — представительный мужик, типичный британец, заботливо раскладывал перед женой шезлонг и раскрывал огромный зонт. Мать воробушка — ухоженная блондинка, как раз из тех, кто скрашивал обычно моё одиночество, тайком заказывала большой бокал ледяного шардоне и торопливо выпивала его, прячась от мужа и сына за деревянной панелью бара, стараясь принять отрешённый вид. Руки у неё слегка дрожали. Они не выглядели счастливой семьей. Своим родителям он меня, конечно, не представил. Кто я такой? Всё и так было ясно: через две недели он вернется домой в Лондон, а я останусь здесь — за барной стойкой пляжного кафе без названия. Но я не чувствовал себя несчастным, ведь у нас было две недели. Целая вечность, когда ты молод. Дни тянулись не спеша, как густой мёд. Днём он лежал в тени с безучастным видом, воткнув в уши наушники и вяло листая книгу, или бродил вдоль кромки моря, а я в зависимости от смены или старательно протирал барную стойку, или прохаживался вдоль берега со спасательным поплавком, украдкой посматривая на него из-под зеркальных тёмных очков. А вечером мы встречались на пляже и валялись на широком полотенце, которое я заботливо расстилал для него за дальними дюнами — подальше от моей обычной компании. Мне не хотелось показывать его никому, тем более друзьям, хотя мне и казалось, что старина Бачо начал что-то подозревать. Мне не хотелось никому ничего объяснять. Я бы не смог объяснить. Я и сам не понимал.

Обычно мы лежали рядом в лучах закатного солнца, чувствуя боками тепло друг друга, и ели персики. Я приносил ему плоские сладкие инжирные персики в пакете каждый вечер, и он набрасывался на них, впиваясь в бархатные бока зубами, — в Лондоне все фрукты и овощи пластиковые, пояснил он. Совсем безвкусные. Я улыбался, глядя, как он пачкается липким сладким соком и песком, — совсем ребёнок, и на свои семнадцать-то не выглядел. Мы почти не разговаривали и не рассказывали друг другу о себе. Я — потому что мне особо нечего было рассказывать: всю жизнь на этом пляже, мечтаю уехать учиться, но не знаю на кого, а ведь мне уже двадцать один. Он — потому что считал свою жизнь скучной и обыденной: живет с родителями в Хэмпстеде, на данный момент дорогущая частная школа для мальчиков и Trinity College Cambridge — в перспективе. Всё это было неважно. Ни то, что было ранее, ни то, что будет потом. Мы лениво жонглировали ничего не значащими фразами, которые редко складывались хоть в какое-то подобие диалога. Он вообще не заботился о том, чтобы поддерживать светскую беседу, и когда однажды я спросил его, нравится ли ему тут, он ответил «нет», удивив меня в очередной раз, ведь здесь, в этом дорогостоящем курортном раю, нравилось всем.

— Так куда бы ты хотел поехать? — спросил я, думая, целесообразно ли обижаться на то, что мой родной городок ему не по вкусу.

— А ты? — глянул он на меня, ввергая меня в задумчивость. Я не знал. Я хотел уехать, но место, куда меня тянуло, называлось «куда-то». Он посмотрел мимо меня на молочную пенку облаков и произнес мечтательно:

— Я вот хочу поехать на остров Скай…

— На «небесный» остров? — щегольнул я знанием английского.

— Это в Шотландии, — ответил он невпопад. Словно разговаривал не со мной, а вел давно начавшийся разговор. Он умел говорить со мной так, что я чувствовал себя лишним. Хотя вряд ли хотел обидеть. Просто был, что называется, в себе. Смотрел не наружу, а внутрь, и хрен знает что за картинки там видел.

— Так езжай, — пожал я плечами.

— Не могу, — сказал он. Зарыл большие пальцы ног в белый мелкий песок и уставился на них так, словно интереснее ничего на свете не видел. Я промолчал, давя раздражение. Хрен их проссышь, этих аристократов. Шотландия всяко ближе к Лондону, чем наш курорт. Только до Хитроу ему с его семьей жопу донести легче, чем на машине до Шотландского побережья доехать. Хотя… это было не мое дело.

Мы существовали только здесь и сейчас, как два осколка во вселенной. Мы охраняли наш мир и прятались ото всех. Я не пытался его разгадать — у меня не было на это времени. У нашего недоромана не было свидетелей.  Лишь полусумасшедший старик Фаустино, стороживший на пляже лодки, знал о нашем существовании. Я беззлобно подтрунивал над ним:

— Эй, Фаустино, старый ты пачкун! Ты опять ссал в море? — Старик лишь беззубо мычал что-то отрицательное и мотал лохматой, давно немытой головой. — Как нет? А почему вода тёплая?Воробушек хохотал, и я кидался целовать его, так хорош он был в этот момент.

— Персики!!! — кричал он мне прямо в лицо. Я, видите ли, повалил его на пакет с персиками. Мне было всё равно. На вкус он был солёный от морской воды и сладкий от фруктового сока. А потом наш пляж оккупировали кайтсерферы, и он, открыв рот, смотрел на десятки разноцветных воздушных змеев, взмывших в синее вечернее небо. Я же тем временем лениво целовал его шею сзади и, задрав тонкую футболку, накрывал большими тёплыми ладонями маленькие твёрдые соски. Он закрывал глаза, послушно ложился на полотенце, и я заслонял собой небо над ним. Я натягивал его на себя как новую, рыжую, замшевую перчатку, и он подходил мне идеально. То ли оттого, что я стал его первым мужчиной, то ли оттого, что он никогда не был моим парнем. Тем единственным, кого я уже потерял, едва встретив. Я закрывал глаза и увеличивал темп. Мое тело обдувал прохладный ветер с моря, а голова пылала огненным шаром. Наслаждение, безграничное, как небо, и сладкое, как персиковый сок, сначала заполняло меня до основания, а потом выходило из меня толчками.

Дни текли один за другим и дарили солнце и хорошую погоду, по поводу которой он, кажется, всё же договорился. Острое счастье во мне мешалось с сумасшедшей паникой. Если бы наши отношения открылись, мне бы грозили серьёзные неприятности. Иногда мне казалось, я чувствую на себе взгляд его отца. Странно, что я не ощущал с его стороны ни злости, ни осуждения. Они вообще представляли из себя странную семейку. С одной стороны, видно было, что он единственный и залюбленный сын, а с другой стороны, родители предоставляли ему практически полную свободу, не спрашивая ни о чём и не разыскивая его. Иначе как бы он мог проводить со мной так много времени. Порой он оставался у меня совсем допоздна — после заката солнца мы перебирались в мою каморку под прогревшейся за день крышей. Там стояла невероятная духота, но нам было всё равно. Мы снова набрасывались друг на друга, и тут уж я мог любить его обстоятельно, не торопясь и не сплёвывая песок, забивающийся в рот. Я старался показать всё, на что способен. Я ведь был молодым и сильным мужиком, и мне хотелось, чтобы, вернувшись в свой мрачный и серый Лондон и женившись там на ком-то или подобрав себе бледного гея-британца, в любом случае какого-то совершенно заурядного парня — а мне хотелось надеяться, что он таким и будет, его будущий партнер, — он порой вспоминал, как мы боролись на влажных от нашего пота простынях и как хорошо ему было со мной. Поэтому я дарил ему всю свою нежность, показывал всё, что умею, и сам дрожал в ответ от его неумелых прикосновений. Потом мы долго стояли в душе, под прохладными струями, смывая с себя песок, соль и пот, и я провожал его домой. Он шел впереди, а я понуро плёлся метрах в десяти сзади него, заранее прощаясь с ним навсегда, но надеясь на завтрашний день. Он неслышно проскальзывал не оглядываясь за калитку, а я ещё долго бродил по округе, зная точно, что вряд ли усну.

***

До его отъезда оставалось целых пять дней, когда его семья вдруг не пришла на пляж. Я ждал, нервно протирая сухим полотенцем бокалы за стойкой, думая, что, возможно, он приболел. Накануне его кожа казалась особенно горячей, и пару раз его сгибал пополам надсадный сухой кашель, но он уверял меня, что всё в порядке. Я не испытывал тревогу, скорее досаду, что мы теряем драгоценное время. Через три лежака от меня фрау Шнайдер раздражённо натирала себя кремом от загара и бросала на меня торопливые жадные взгляды. Мне было всё равно. Стрелки часов подбирались к шести, но Мартин так и не появился. Я всё же решил подождать его на пляже, смутно понимая, что он уже не придёт. Пакет с персиками лежал рядом со мной на расстеленном полотенце, и ветер привычно шевелил редкую сухую траву на песчаных дюнах. Внезапно я понял, что так оно и будет, как только он уедет. День за днем, всё как обычно. То же море, то же солнце, те же простые удовольствия. Жизнь прекрасна и удивительна, как бы мы ни драматизировали и ни создавали себе сложности на ровном месте. Всё проходит, и всё стирается временем. В душу мне заползало странное, неизведанное ранее чувство, похожее на грусть. Я сидел на остывающем песке, боясь пошевелиться, наблюдая, как спускается в море солнце. Мне хотелось курить, но я не смел. Я боялся, что он придёт, а мои пальцы и волосы пропахнут сигаретным дымом. Курить при нем, с той его внезапной вспышки, я не решался. Но минуты текли, а его все не было. Непроизвольно мне пришло в голову, что у него появились другие планы. Что он, устав от бесполезного валяния на пляже, укатил со своей семейкой в ближайший город, чтобы заняться шопингом и поужинать с шампанским и устрицами — или что они там обычно едят на ужин? — в хорошем ресторане с видом на закат. А меня он не удосужился предупредить. Кто я для него? Случайный парень, с которым ему приятно было провести вечер. Диковинка, отличающаяся от его британский друзей с хорошими манерами и блестящими перспективами. Я зло выбил из пачки сигарету и закурил, жадно затягиваясь дымом. Докурив одну, тут же прикурил другую. Голова закружилась от никотина. Уже совсем стемнело. Я подхватил ненужный кулёк с персиками и, размахнувшись как следует, запустил его в море. Затушил окурок и отправился домой.

***

Он не пришел и на следующий день. Я плохо спал прошлой ночью, заявился на работу задолго до начала смены, здорово удивив Бачо, и весь день вглядывался в толпу отдыхающих. Я надеялся рассмотреть рыжий всполох его волос, соломенную шляпу или знакомые полосатые шорты. Но его не было. Едва дотянув до конца смены, я бросился на поиски. Я уже не злился, мне было страшно. Дорога к вилле, арендованной его родителями, была мне хорошо знакома, и по пути туда мне пришла в голову мысль, что я ни разу не бывал здесь засветло и здорово рискую наткнуться на его отца. При таком раскладе мне пришлось бы объяснять, кто я такой и что тут делаю. Чем ближе я подходил, тем сильнее и ниже билось моё сердце, будто у меня в груди был мощный сабвуфер. Я планировал неспешно пройти по улице мимо их дома, делая вид, что я случайный прохожий. Но чем ближе приближался, тем яснее мне становилось — на вилле никого нет. Совсем. Арендаторы съехали. Не веря своим глазам, я подошёл ближе и заглянул сквозь кованую калитку. Во дворе было пусто. Ни забытых на шезлонгах полотенец, ни стаканов с напитками на столике, ни журналов — ничего, что указывало бы на то, что на вилле кто-то живет. Посреди бассейна плавал яркий надувной мяч, словно забытый в спешке. Я стоял в оцепенении, не желая принять тот факт, что он уехал, не предупредив меня. Я точно помнил, как он говорил, что они с родителями останутся здесь до следующего понедельника, а сегодня была только среда. Неужели он обманул меня? Но зачем? Не хотел сцены расставания? Решил уехать «по-английски», не прощаясь? На глазах вскипели злые слёзы. Я в ярости пнул ногой калитку, и тут входная дверь распахнулась. Я вздрогнул от неожиданности. Пятясь задом и волоча за собой огромный тюк, по-видимому с грязным бельём, через порог вывалилась плотная женщина средних лет в голубой униформе клинингового агентства. Я не сразу узнал нашу соседку сеньору Гарсия. Она же, повернувшись, оглушительно заорала, обнаружив меня за калиткой.

— Святая Дева Мария! Кико! Ты напугал меня! — женщина остановилась, чтобы поправить выбившиеся из пучка седеющие волосы и отдышаться. — Помоги мне, — указала она на внушительный тюк с грязным бельем.

Я молча взвалил мешок себе на плечо и помог ей закрыть калитку.

— А ты что тут делаешь? — поинтересовалась она, внезапно вспыхивая любопытством.

— Да так, шёл мимо, — буркнул я, вспоминая, что наша соседка первая на всю округу сплетница. — А что, жильцы съехали? — небрежно кивнул я в сторону удаляющейся калитки.

— Ужасно, правда? — вздохнула сеньора Гарсия. — Мальчику стало хуже.

— Хуже? — переспросил я, роняя в дорожную пыль тюк.

— Эй, аккуратней, мне всё это стирать, — недовольно пробурчала Гарсия и принялась рассказывать.

Я слушал её, но мозг отказывался воспринимать информацию. Меня словно окутали слоем ваты. До моих ушей долетали обрывки фраз: такой молодой и такой ужасный диагноз, легкие совсем слабые, родители надеялись, что местный климат поможет, резкое ухудшение, скорая приезжала, пришлось срочно возвращаться в Лондон, к лечащему врачу, и что-то ещё, чего я не желал знать. Я развернулся и пошёл, ускоряя шаг от этого места, смутно слыша, как позади сокрушается о моем ужасном поведении пожилая уборщица. Мне было всё равно. Мне хотелось убраться как можно скорее. С этой улицы. Из этого проклятого города, который дарил мишуру, вместо счастья тем, кому хотелось совсем другого.  

***

Жизнь — не дешёвая мелодрама. Это в слезливых фильмах для домохозяек главный герой всё бросает и едет за своей любимой, чтобы вызволить её из лап смерти, а несчастная и слегка бледная красавица вдруг возвращается к жизни, ни с того ни с сего и вопреки прогнозам врачей. В жизни не так. Я был достаточно взрослым мальчиком, чтобы понимать, что существуют диагнозы, с которыми долго не живут. Да и потом, мне хотелось запомнить воробушка молодым и полным жизни, а не на больничной койке, опутанного проводами и трубками капельницы. Возможно, я эгоист. А возможно, во мне говорил пофигизм, присущий южным народам. Я нашёл и потерял его так быстро, что вскоре всё произошедшее с нами стало казаться мне собственной выдумкой или фантазией. Словно речь шла об истории, рассказанной мне случайным попутчиком. Грустно, но не правдоподобно.

На следующий день я снова вышел на работу, и на следующий, и на день после этого. Я всё так же продолжал трудиться в баре летом и в гольф-клубе зимой. Я всё так же механически выполнял свою работу. Со временем я стал придумывать для себя сказки о том, что с Мартином всё в порядке. Что он жив и здоров, просто ему пришлось уехать пораньше. Или уехал и вылечился. Так ведь могло быть? Я же не видел его ни больным, ни мёртвым, и это позволяло мне думать, что он продолжает жить где-то в туманной Англии, параллельно моей собственной жизни, иногда, как и я, вспоминая наше маленькое летнее приключение. Скорее всего, так и было. Но каким бы ни был расклад, я знал, мой chico не вернется. Я бы сам к себе не вернулся, вот ведь в чем дело. Ведь я был всё там же. Работал барменом в маленьком пляжном баре без названия. Иногда я вспоминал тот день, когда увидел его под струями дождя, разговаривающим с Богом на равных. Ему было можно. Он был уже так близко к нему. 

Холодный морской воздух острова Скай, слишком жестокий для легких воробушка, толкнул меня под ребро однажды ночью, и мысль, простая, как песета, пришла мне в голову: если он со своими тоненькими прозрачными легкими мог дышать и жить так, словно болезни не существовало, почему я все еще там, где я есть? Купить билет на автобус до центра заняло у меня тридцать секунд, собрать рюкзак еще минут двадцать. Он не мог, но хотел, я мог, но оттягивал, а теперь я вроде бы как был у него в долгу. А еще я был в долгу у жизни, и жизнь могла в любой момент спросить с меня. Утром я проводил размытый грязным стеклом городок взглядом и сжал руку в кармане, ощущая колючие рытвины персиковой косточки. Я знал, что вряд ли встречу воробушка, но я намеревался погасить хоть часть того, что задолжал жизни. И первой остановкой будет остров Скай. А там посмотрим…