Полутона

Данила сидел в углу и ревел. 

Мальчики, конечно, не плачут, но Данила был еще маленький (только-только одиннадцать исполнилось), поэтому ему можно. 

Тем более повод есть – родители разводятся. 

Что такое развод, Данила знал. Это когда папа и мама по закону больше не муж и жена. Например, как у Гришки из их класса… И у Оли… И у Сашки Батракова… И у Машки из параллельного… И у… много кого еще… 

Наверное, Данила пережил бы уход отца. Все равно тот в постоянных разъездах или допоздна на работе. Данила привык видеть его лишь по редким выходным и большим праздникам, но это не умаляло глубоких искренних чувств, которые он испытывал к Валерию Алексеевичу. Однако в сложившейся ситуации (в том, что родители начали страшно и непривычно кричать друг на друга) был виноват Данила, потому и размазывал сейчас крупные, как горох, слезы по щекам, прислушиваясь к набирающему обороты скандалу за стеной. 

Данила с матерью отправились на юбилей к давней подруге семьи, которой захотелось не обычных застольных посиделок, а природы, шашлыков и песен у костра. Отец по обыкновению работал. Данила еще до выходных начал шмыгать носом, но матери не сказал, ибо очень хотел поехать на дачу к тете Лене, ведь там будет Лёнька Васильченко, с которым Данила дружил. Васильченко переехали в новый район, потому виделись ребята нечасто. Данила возможности пообщаться с другом обрадовался. 

Правда, уже на подъезде к деревне Данила почувствовал тяжесть в груди и бешеный стук в висках. Промолчал. Лёнька же важнее какого-то гриппа. Но к вечеру, набегавшись по коварным апрельским лужам и напившись холодного сока, Данила совсем занемог. Взрослые, находясь в изрядном подпитии, не обратили внимания ни на придушенный кашель, ни на пожарно-красные Даниловы щеки. Лишь в субботу мать подняла панику и в срочном порядке потащила вялого сына обратно в город. До Валерия не дозвонилась. Ругалась некрасиво почему-то на них обоих. 

Как оказалось, отец был дома. Данила даже порадовался – когда он болел, папа варил вкусный морс, вслух читал ему книжки Крапивина и правильно закапывал в заложенный нос противные маслянистые капли. 

Отец был дома не один, но Данилу мать сразу отправила в его комнату. А потом началось светопреставление… 
ать всегда была громкоголосой, импульсивной, взрывной и несдержанной на язык. Но Данила не боялся. Раньше не боялся. До тех материнских слов, значения которых он не понимал, и оттого они казались ему стократ страшнее, обиднее и больнее. Он хотел пойти в гостиную и сказать, что отец ни в чем не виноват, а виноват он, Данила, но не посмел. Просто сидел в комнате, глотал слезы вперемешку с соплями и зажимал рот ладонью, чтобы сдержать рвущийся из горла вой. 

Когда на некоторое время все стихло, Данила навострил уши. В голове шумело, но он мужественно сопротивлялся накатывающей слабости и даже вылез из угла. Вовремя – дверь тихо отворилась, на пороге стоял отец. Красивый, светловолосый, но словно помятый, измученный и очень, очень грустный. Он, казалось, не решался войти, поэтому Данила рванул навстречу, обхватил руками и ногами, повис обезьянкой. Так и сели на диван. Данила уткнулся в изгиб отцовского плеча, жадно вдыхая родной успокаивающий запах, а папа гладил его по спине и что-то шептал в светлые кудряшки. 

– Убери руки от моего сына, извращенец, – заорала мать, разрушающим тропическим ураганом ворвавшаяся в комнату. Оба – отец и сын – ощутимо вздрогнули и крепче сомкнули объятия, словно в молчаливых поисках поддержки.  

– Чтобы ноги твоей здесь больше не было, урод. Опозорил, скотина… Перед людьми стыдно… А-а-а… Отпусти ребенка, заразишь еще пидорством своим… 

– Неля, не смей… при Даниле… 

– Ты же посмел. Отчего мне нельзя?

Задравший голову Данила заметил гримасу отчаяния и сожаления на лице папы, но тот постарался искренне улыбнуться сотрясаемому внутренней дрожью ребенку. 

– Данька, все будет хорошо, не переживай, ладно? Я тебя люблю. Просто уеду на какое-то время. Пойми, так надо. Будь умницей, хорошо? – Отец коснулся бледными губами Данилиного лба. – Э, брат, да ты горишь весь. Что это надумал весной болеть? Залезай под одеяло. Мама тебе температуру померяет и таблетки даст.  

– А морс сваришь? 

– Мама сварит.

– Пап, не уезжай… Я исправлюсь… Прости… Я виноват… Больше так не бу-у-уду, – из опухших глаз Данилы вновь покатились соленые капли, которые отец собирал дрожащими губами. Данила не заметил, как мучительно исказилось лицо отца, и как тот перестал сдерживать слезы. 

– Я тебя засужу, ублюдок, после развода ты ребенка не увидишь, – зло прошипела мать, хватая отца за футболку. Ткань не выдержала, затрещала на швах, и отец дернулся в сторону, чтобы избежать неминуемого удушения воротом. – К сыну на километр не приблизишься. У ребенка должен быть нормальный отец, а не пидарас… Педофил проклятый… Ненавижу тебя, гадина ядовитая… Всю жизнь мне отравил… испортил… 

– Неля, прошу тебя… – начал было отец, но мать издала такой высокий визжащий крик, что Данила с отцом одинаково поежились.

– Убирайся… Чтобы ноги твоей здесь не было… Вали к этому своему… Сына на ёбаря променял… У-у-у… 

– Папа, прости… прости… прости… Это я виноват… Па-а-ап… 

– Данька, ты не виноват. Ни в чем. Понял, сын? Мы поговорим… Когда мама успокоится. Обязательно встретимся и поговорим… Все, ложись… 

– Обещаешь? 

– Обещаю, сын. 

Через месяц после того, как Данила выбрался из больницы, куда все же попал с двусторонним воспалением легких, он узнал, что отец с ними больше жить не будет. Мать отобрала у Данилы телефон, прослушивала его разговоры по городскому, провожала и встречала из школы, отводила в музыкалку и забирала из нее уже затемно. 

Тотальный контроль сначала пугал, а потом стал раздражать. Данила не понимал, что может с ним случиться, пока не сообразил, что эти меры приняты матерью для того, чтобы он не смог увидеться с отцом. Данила разозлился, но он был еще мал, чтобы пойти на хитрость и избежать строгой материнской опеки. Да и где искать отца, Данила не знал. 

Данила терпел слезливые истерики матери, но не бунтовал, хотя все обвинения в адрес отца он выучил наизусть, ибо повторялись они – слово в слово! – с завидной регулярностью, словно мать пыталась надежно вбить в Данилу ненависть к отцу.  

В начале июня, когда учебный год остался позади, а у матери закончился отпуск, Данила был целыми днями заперт в квартире – гулять во дворе с друзьями мать категорически запретила. Ее «а то мало ли чего» Данилу не удовлетворило, но он промолчал. Он вообще стал молчалив и сдержан в разговорах с матерью, опасаясь задать лишний вопрос и спровоцировать вспышку гнева, хотя после развода мать приободрилась и даже повеселела. 

Отец подкараулил отправленного за хлебом и молоком Данилу на выходе со двора. 

Они были похожи на двух шпионов из черно-белого американского фильма. Столкнулись в арке между домами и молча шагнули навстречу друг другу. Данилу распирало от радости и страха. Отец обнял его так крепко, что, казалось, затрещали кости, но Данила лишь хихикнул и обхватил руками в ответ. 


Оказалось, что отец получил судебный запрет на встречи с сыном. Не помогли ни высокооплачиваемый адвокат, ни поданная апелляция. Единственное, что их связывало по закону, это немалые алименты, которые отец выплачивал на содержание Данилы. 

Отец ничего не скрывал от Данилы, считая, что лучше пусть сын знает горькую правду, чем на что-то надеется или – не дай бог! – обвиняет себя в случившемся. 

Тогда же они придумали настоящий план, как избежать всевидящего материнского ока, веселились, дурачились. 

Но ничего не понадобилось: мать вдруг успокоилась, контроль сошел на нет, Данила вновь стал свободным человеком. 

Под прогулками с друзьями теперь подразумевались встречи с отцом. Музыкальную школу Данила прогуливал на свой страх и риск, предпочитая лишний час побыть с отцом, а не терпеть придирки очкастой кобры Ксении Георгиевны. 

Спустя почти два месяца отец, ощутимо смущенный и напряженный, познакомил сына со своим другом Виктором, человеком, который приютил его после развода с женой. Вик, молодой, спортивного вида мужчина с лукавым прищуром серых глаз и ни на минуту не закрывающимся ртом, Даниле понравился. Поэтому он ничего не имел против совместных вылазок в парк или на природу. 

Данила был так поглощен своей новой тайной жизнью, что не сразу заметил происходящие с матерью изменения. А потом в их квартире появился Сеня, которого мать велела называть «папой». 

Сеня был высоким и массивным, как двустворчатый шкаф, с простецким лицом и туманно-голубыми глазами. А еще у него имелась прискорбная тяга к пиву с вяленым кальмаром. Сеня к Даниле отнесся индифферентно, словно тот был предметом интерьера – неинтересным, но исправно функционирующим. Впрочем, и сам Данила не испытывал желания дружить с новым «папой». Зачем? У него уже есть отец и Вик. Его настоящая семья.     

Валерий Алексеевич опасался Данилиной истерики по поводу внедрения Сени в квартиру, однако сын его успокоил, заявив, что отвлекаясь на Сеню, мать перестает следить за ним, Данилой. Вик засмеялся и назвал их конспираторами. Данила потом посмотрел значение этого слова в словаре. Ну а что? Так и есть – конспираторы. 

Потом Данила начал замечать, что с ним происходит что-то не то. Что-то страшное и неправильное. 

Впервые это случилось в седьмом классе. На физике. Весь класс из рук вон плохо написал четвертную контрольную по той простой причине, что новый учитель – Найля Рифатовна – по-русски говорила с сильным акцентом, и растерявшиеся дети не понимали ее объяснений. Жаловаться никто не рискнул – Найля Рифатовна была сестрой жены директора школы. Данила держался на плаву лишь за счет того, что отец и Вик всерьез взялись за его обучение – контролировали, помогали, объясняли, прорешивали, ставили опыты, искали дополнительный материал. Сначала Данила ленился – учиться он не любил (хотя книги, которые всегда в большом количестве покупал отец, читал с громадным удовольствием), но потом втянулся. Отличником он, конечно, не стал, но выровнялся и вошел в пятерку лучших учеников. 

Несколько раз Валерий порывался сходить в школу, но Вик удерживал его от этого шага: во-первых, у Данилы могли начаться проблемы; во-вторых, Неля узнала бы о том, что отец и сын поддерживают тесную связь. Данила жаловаться на учителя перестал и самостоятельно штудировал учебник перед каждым уроком. Даже понравилось. 

Найля Рифатовна результатами была недовольна, хотя столбик неудовлетворительных оценок с некоторым злорадством в журнал выставила, а переписать контрольную не разрешила. 

За то, что в классе резко снизилась успеваемость, учителя вызвали к заместителю директора, где предельно вежливо, но строго попросили пересмотреть свои взгляды не только на процесс, но и на качество преподавания физики в классе, где учились дочь начальника отдела образования, племянник мэра города и внук бывшего директора школы. Найля Рифатовна к критике в свой адрес отнеслась негативно. И, придя в дурное расположение духа, сорвалась на детях. Она кричала, брызгая слюной и раскрасневшись, обвиняла опешивших от неожиданности учеников в тупости, стукачестве, лени, безнравственности… 

Данила чувствовал, как его накрывает. Закружилась голова, стало трудно дышать, голос учителя превратился в визг циркулярной пилы, которая по живому резала мозг Данилы. Он тайком расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, но помогло мало. Он потер лоб и обнаружил, что тот мокрый от пота. Испарина выступила и над верхней губой. В горле трепыхался горький ядовитый комок, и Данила испугался, что его сейчас вырвет.

– Эй, Дань, ты чего? – прошептал сосед по парте и по совместительству лучший друг Данилы – Прохор. Тот глянул таким бездумным диким взглядом, что Прохор шарахнулся в сторону и едва не свалился со стула. 

Данила уронил голову на парту. Было стыдно перед Прохором. А еще страшно. Накатили воспоминания: болезненно-белое лицо отца, бьющие наотмашь грубые слова матери, собственное бессилие. Он не хотел проходить это снова. 

Заткнуть уши. 

Спрятаться. 

Раствориться в блаженном безмолвии. 

Все прошло так же быстро, как началось. Хотя лица и предметы еще некоторое время расплывались перед глазами, тело было вялым, как медуза, а сердце болезненно и гулко стучалось о ребра. 

Никто ничего не заметил. Кроме Прохора. Но Прохор – настоящий друг: промолчит, не разболтает. 

Дома (домом Данила называл квартиру отца и Вика) не рассказал – постеснялся предстать слабаком, разнюнившейся девчонкой. А на следующий день поставил мать в известность – он уходит из музыкальной школы и начинает заниматься боксом. Как мужик. 

Матери было все равно – она была на сносях и порхала вокруг своего ненаглядного Сени то с котлетами, то с пылесосом, то с какими-то путевками. Данила махнул рукой и стал ждать совершеннолетия.  

Второй раз Данилу накрыло в выпускном – одиннадцатом – классе. И причина вновь была в женщине. В девушке. В его, Данилы, девушке – Кристине. 

Кристина была хорошей, честно. Смазливенькой и приятной в общении. Правда, ума была небольшого, но отец с Виком в этом плане Данилу избаловали – общались с ним как со взрослым, совместно обсуждали планы на отпуск и каникулы, спрашивали его мнения по тому или иному вопросу. Данила старался соответствовать высокому уровню – много читал, серфил информационные сайты. И как результат – приходилось усиленно скрывать от друзей-приятелей стремительно растущий уровень интеллекта, чтобы не прослыть тухлым ботаником. 

От Кристины Данила тоже скрывал. Ей нужен был парень без затей, платежеспособный и симпатичный, чтобы хвастаться перед подружками и выкладывать в vk придурочные отредактированные фотки. Данила соответствовал – был красив, физически развит, вредных привычек не имел, на карманные расходы получал больше, чем самой Кристине удавалось выпросить за полгода (с четырнадцати лет Данила подрабатывал в компании Вика, но Кристине об этом знать было неинтересно: «состоятельный отец» – звучит круче и солиднее). Тщеславие девушки было полностью удовлетворено, а Данила перестал быть мишенью для постоянных подколок приятелей. 

Между эпохальным для любого выпускника праздником Последнего звонка и не менее эпохальным Выпускным балом Кристина и Данила распрощались с девственностью и друг с другом. Даниле не хотелось думать, кто из них был прав, а кто виноват в создавшейся ситуации, но как настоящий мужчина отдал фору девушке, и Кристина тотчас растрезвонила подружкам, что именно она инициировала расставание – столичные родственники обещали поднапрячься и пристроить девушку на факультет журналистики в МГУ, а любовь на расстоянии, как известно, быстро иссякает.


Данила проанализировал ситуацию, рассмотрев ее со стороны. Наверное, вина все же лежала на нем – не смог он преодолеть отвращения, которое испытал, став свидетелем Кристининой истерики и той неслабой оплеухи, которую вкатила хрупкая на вид девушка своей пятилетней сестре за то, что та ухватилась за подол ее короткого желтого сарафана испачканной в шоколаде ладошкой. На взгляд Данилы ничего непоправимого не произошло, но Кристина орала так, будто ей ногу без наркоза отрезали. 

Данилу сразу повело. Он схватился за дверной косяк, стараясь дышать неглубоко и ровно, но как только вопли Кристины достигли крещендо, его бросило в жар и замутило. Данила успел добежать до туалета, где его вывернуло наизнанку. О прогулке было забыто. 

Позже раскололся перед Прохором, когда вдруг пришло понимание, что «это» ненормально – эдак он, Данила, всю жизнь от девчонок будет шарахаться. 

Прохор – друг. Не заржал, не подколол. И не позволил погрузиться в тяжелую депрессивную муть. Правда, и советом не помог, но спасибо, что выслушал торопливое, захлебывающееся страхом и эмоциями признание.

Для поступления в университет требовалось заключение из поликлиники, так что парни проходили медкомиссию вместе. Оказавшись у дверей с надписью «Психиатр», переглянулись – видимо, в голову пришла одна и та же мысль. Данила не побоялся, рассказал. Врач – немолодая худощавая женщина с овечьим лицом и усталыми глазами – пригласила на прием, выписала успокаивающее, но в справке поставила штамп «Здоров». Стало легче от того, что на первый – профессиональный – взгляд он не совсем безнадежен. 

Потом был нервяк перед зачислением, хотя баллы по основным предметам у Данилы были очень привлекательные. Конечно, поступил. И отметил с отцом и Виктором – ведь благодаря им он смог, справился.

Вчетвером – куда уж без верного Прохора?! – отправились на недельный сплав по великой русской реке. Смеялись, дурачились, ночевали под открытым небом. Прохор смекнул про Валерия и Вика почти тотчас. Бросил на Данилу ошеломленный, недоверчивый взгляд. В ответ получил молчаливое предупреждение – дескать, хоть слово против, и мы больше не друзья. Прохор проникся, пожал плечами, улыбнулся и полез выпрашивать у Вика дорогущий финский спиннинг, хотя разбирался в рыбной ловле как свинья в апельсинах.  

Отец как-то обмолвился, что в четырнадцать Данила мог бы оспорить судебное решение и выбрать, с кем ему жить. 

Была б воля Данилы, он в день рождения собрал бы вещи и перебрался к отцу с Виком, тем более в  расширенной, благодаря покупке соседней двушки, квартире места хватало. 

Но была мать, сильно сдавшая после поздних тяжелых родов, вынужденная выйти из декретного отпуска спустя полгода – Сеня запил, потерял работу, а с поисками новой не торопился. Во хмелю он становился скандальным и драчливым. Данила скрывал от отца тот факт, что Сеня поднимает на мать руку, а самого Данилу выталкивает в подъезд, обзывая дармоедом и приживалкой. Правда, ни разу не ударил – этого бы Данила не стерпел.

Еще был мелкий, Кирюша, проблемный болезненный ребенок, при котором Данила состоял в няньках. Иногда приходилось брать Кирюшу с собой на подработку, за что мелкому перепадала шоколадка или персик.  

Дома Данила почти не ел, стараясь побольше и посытнее впихнуть в капризного и прихотливого брата, ибо знал, что перехватит или у Прохора, или у отца с Виком, а вот Кирюше никто не поможет, кроме него. 

Но мать усилий старшего сына просто не замечала, принимая его ненавязчивую заботу как должное. 

Так и разрывался Данила между двумя домами, но в душе знал, что отец понимает и одобряет его решение остаться с матерью. 

Когда началась студенческая жизнь, перемежаясь с тренировками и посещением психотерапевта, времени на рефлексию у Данилы не осталось. Он быстро втянулся в учебу, даже был назначен старостой группы. Прохор поступил в тот же университет, но не на радиотехнику, как Данила, а на информационные технологии, так что время от времени они сталкивались в учебных корпусах, библиотеке и на шумных студенческих вечеринках. 

На Прохоре – шебутном улыбчивом брюнете со стойким, спокойным характером – всегда висела какая-нибудь хорошенькая цаца, но Данила, обнаружив в лучшем друге ветреного ловеласа, вскоре перестал запоминать их имена и лица.

У самого же Данилы личная жизнь не складывалась. К величайшей его радости. Нет, Данила не был мрачным мизантропом. Он охотно участвовал в сабантуях, инициировал безобидные розыгрыши и проказы, не отказывался от приглашений приятелей, коими всегда обзаводился легко, играючи. Но девчонок близко к себе не подпускал: терапия давала положительные результаты, и Данила перестал воспринимать женщин как угрозу, однако ни одна из претенденток на расположение видного парня не удостоилась даже невинного поцелуя в щечку. 

К Даниле подкатывали и парни. Не с его, радиотехнического, но были. Однажды Прохор стал свидетелем того, как симпатичный вертлявый мальчонка в красноречиво-узких брючках страстным козликом скакал вокруг невозмутимого, как буддийский монах, Данилы, но тот тремя словами пресек подозрительную деятельность. Удивительно, но мальчонка разулыбался и умёлся по собственным делам, весело насвистывая «Марсельезу», а Данила вернулся к прерванному разговору с Прохором. Вот так. Легко, просто, без обид и истерик.

В свои восемнадцать Данила узнал, что квартира, в которой они с матерью жили после ухода отца, согласно постановлению суда числилась за ним, Данилой. Сеня учинил неприличный скандал, орал, брызгал пивной слюной, обвинял мать в обмане, заговоре и черте в чем еще. Данила, который вернулся после четырех пар разбитый, усталый и голодный, подхватил Кирюшу под мышку и ушел – сначала гулять, потом к Прохору. Вернулись около девяти. Порадовавшись тишине, уложил Кирюшу в постель и собрался в душ… 

Дальнейшее он помнил смутно. 

Мать, висящая в ванной с посиневшим лицом и вывалившимся языком.

Сеня, раскатисто храпящий в гостиной. 

Звонок отцу. 

Наряд милиции. 

Любопытные лица соседей. 

Спящий Кирюша на руках уносящего его из квартиры Виктора.

«Скорая». 

Нашатырь. 

И все же обморок.       

… Прости меня, пап, это я виноват… Знал же, что этот дебил матери житья не дает… Оплеухи отвешивает… Зато норма-а-альный… Я не думал, что она вот так… А знаешь, что в предсмертной записке?.. «Кирюша, сыночек, прости!»… А сыночка Данечки будто и нет вовсе… Знаешь, что она сказала, когда мы с Кристинкой разбежались?.. Что я такой же гнилой… Яблоко от яблони… Пап, прости… Подвел тебя… Не справился… 

В университет Данила не вернулся. Написал заявление на академический отпуск и в тот же день пошел в военкомат. После учебки отслужил восемь месяцев на Дальнем Востоке. Повезло – и по специальности поработал, и чужие края посмотрел. Пустынные, но щемяще-красивые. Когда еще столичному жителю удастся камчатских крабов поесть да в горячих источниках искупаться?! 

Возвращался героем – во время землетрясения двух товарищей спас, на себе вынес. Привалило их обрушившимися деревянными балками, а Данила не струсил, вернулся внутрь рушащегося на глазах здания. 


Правда, о подвиге геройском умолчал, когда рассказывал о «тяготах» службы за стопкой водки на уютной кухне в квартире отца и Вика. Кирюшка весь вечер обнимал за шею и не слезал с колен – помнит, скучал. Данила растрогался до слез. Как и Валерий, который смотрел с уважением и гордостью. Как и Вик, для которого он давным-давно был не просто сыном любимого человека. 

Сеня по-английски ушел из жизни сына, и Кирюша остался на попечении старшего брата. Чтобы мелкий не разрывался на два дома, как когда-то сам Данила, Валерий оформил опекунство, и им с Виком пришлось смахнуть пыль с книг по детской психологии и педагогике. Данила вернулся в университет. Жизнь потекла своим чередом. Учеба, работа, встречи с друзьями, выходные с семьей.  

Но чего-то не хватало. Данила чувствовал какую-то маету, неопределенную, но муторную, давящую на подсознание и словно подталкивающую… К чему? Данила не знал. Он просто плыл по течению…

Данила нервничал. Отец просил его доставить документы в офис компании «ПромТех» к шести, но тяжеловесный автобус-гусеница встрял в многокилометровую пробку, потому Данила опаздывал. Три остановки он почти бежал – у компании, где на полставки трудился Данила, была безукоризненная репутация, поэтому любая задержка могла негативно отразиться на работе коллектива в общем и отца в частности, который – Данила точно знал – ночами не спал, чтобы успеть в срок сдать какой-то мудреный проект.

Появление Данилы в просторном, ярко освещенном холле компании «ПромТех» было фееричным – он въехал в него на заднице, поскользнувшись на входе. Конечно, смутился. И даже покраснел, хотя румянец не был заметен на раскрасневшемся от быстрого бега на морозе лице. Девушки-ресепшионистки, надо отдать им должное, не обсмеяли, а дружно ахнули… Правда, помощь подоспела с другой стороны. Крепкая мужская ладонь вздернула Данилу вверх, будто он ничего не весил. Данила даже растерялся от неожиданности. Семьдесят шесть тренированных мускулистых кг при росте сто восемьдесят восемь – не пушинка, факт. 

Мужик, что держал Данилу под локоть, был старше на добрый десяток лет, на ладонь выше и массивнее в плечах. «Экий медведь», – подумал Данила, кивнул в знак благодарности и потопал на ресепшн, тотчас забыв про спасителя. Сдал девушкам папку, получил подпись в описи, вздохнул от облегчения. 

– Что-то забыли в офисе, Сергей Григорьевич? – вежливо спросила блондинистая ресепшионистка, глядя куда-то поверх плеча Данилы. Тот обернулся. Совсем рядом стоял «медведь». В расстегнутом черном пальто, под которым – стильный костюм-тройка и блестевший шелковой нитью галстук. В руке кожаный кейс и ключи от машины. 

– М-м-м… Напишите номер Серебрякова, Леночка, – сказал «медведь» Сергей Григорьевич. Данила почему-то судорожно сглотнул и начал продвигаться к выходу, торопливо попрощавшись. 

Было начало декабря, морозы стояли лютые. Данила поежился при мысли о том, что до метро придется ехать на продуваемом насквозь автобусе, который еще необходимо дождаться на остановке, потом пилить до дома… Он порядком проголодался, замерз и устал. А впереди – подготовка к двум семинарам и написание курсовой работы. 

– Подвезти? – раздался сзади голос, который Данила еще не успел забыть. Глубокий, чувственный, проникающий под кожу баритон. 

– Если вам по пути, – не стал ломаться Данила. Почему бы и нет, раз добровольно предлагают?

– Смотря по пути куда, – улыбнулся Сергей Григорьевич краешками губ, отчего его суровое, словно грубо вытесанное из гранита лицо стало вдруг светлее и… привлекательнее. 

– Да мне бы до метро, – пожал плечами Данила. – Или на Старорусский проспект. 

– Домой? – будто невзначай спросил «медведь», делая приглашающий жест в сторону почти пустой стоянки перед зданием.

– Домой, – протянул Данила мечтательно. Горячий душ, восхитительное воздушное пюре с гуляшом, мягкие шерстяные носки, м-м-м… 

Массивный черный “Range Rover Evoque” приветливо мигнул фарами. Данила понимающе ухмыльнулся. Говорят, собаки похожи на своих хозяев – не только по характеру, но и внешне. Как и машины. “Evoque” чертовcки подходил Сергею Григорьевичу. 

– Сергей. Можно на «ты», – сказал «медведь» и на полную мощь включил обогреватель, заметив, что пассажир потирает покрасневшие руки. 

– Данила. Давай на «ты». 

– Работаешь в «ВТ-Дизайн»? 

– Ага, на полставки. Учусь пока на радиотехническом. 

– Выпускник?

– Внешность обманчива, – широко улыбнулся Данила. Ему вдруг сделалось легко. – На второй курс после армии восстановился. До этого боксом пять лет занимался, юношеский разряд успел получить… А вы… ты из «ПромТеха»? Проектируешь или продаешь? 

– И то, и другое, – не стал лукавить Сергей Григорьевич. – Руковожу конторой на правах владельца, так сказать. 

– Ух ты, шишка, – развеселился Данила и с любопытством уставился на явно озадаченного такой характеристикой «медведя». – И как, интересно руководить?                

У Сергея Григорьевича никто и никогда так искренне не спрашивал, интересно ли ему руководить собственной, созданной с нуля компанией. Он несколько раз моргнул, прежде чем ответить положительно. 

– Мне нравится работать с людьми. Организовывать. Вести переговоры. Искать новых заказчиков. Бороться за тендеры. Я давно не работаю по специальности, но благодаря прежним навыкам всегда в курсе, чем занимаются мои подчиненные. 

– Ага, управленец, – кивнул самому себе Данила. 

– А ты… будешь работать инженером-радиотехником? 

– Хочешь заранее присмотреть для меня место на своем производстве? 

– Почему бы и нет? Хороший руководитель продумывает свои действия на три хода вперед. Это немаловажная составляющая любого успешного бизнеса. 

– Значит, твой бизнес успешен? 

– Успешен, потому что единственный в регионе. Конкурентов нет. Сравнить не с кем. 

Данила глянул на едва сдерживающего ухмылку Сергея Григорьевича и вдруг рассмеялся. Громко, искренне, от всего сердца, как в далеком-далеком детстве. 

– Класс. Куда уж нам со своей банальной радиоэлектроникой?!

– Куда, куда… В «ПромТех», – хмыкнул Сергей Григорьевич. – Ну что, соискатель, на Старорусский или поужинаешь со мной? 

– Поужинаю, – сказал вдруг Данила, испугав самого себя собственной решимостью. – Только без претенциозности – не люблю я этого. 

– Чего еще ты не любишь? В плане еды, конечно. А то повезу тебя в японский ресторан, а окажется, что ты рыбу или рис не переносишь. 

– Ты не поверишь, что в армии есть приходилось. Мой желудок разве что гвозди не переварит. 

Сергей Григорьевич понимающе улыбнулся… 

Домой Данила попал лишь в начале одиннадцатого. Разумеется, он предупредил отца, что задержится, а то и взрослые волновались бы, и Кирюша бы разнервничался. «У друга». Ага, как же… Хотя с Сергеем было так же легко и комфортно, как с Прохором или Виком. Новый знакомый оказался приятным собеседником, запросто поддерживающим интересующие Данилу темы. Потому Данила забыл о времени, потерявшись в красивом ироничном голосе, изящно сплетающем рассказы о путешествиях, спорте и литературе с расспросами о личных предпочтениях Данилы. Расставаться не хотелось. И это пугало еще больше странного нечитаемого выражения в теплых карих глазах напротив. 


Разумеется, Сергей Григорьевич дал ему свою визитку и вписал номер Данилы во внушающий трепет своими размерами органайзер. На прощание Данила пожал протянутую руку. О чем говорило то, что Сергей Григорьевич дольше положенного держал его пальцы в плену своей ладони, Данила думать не хотел… 

Валерий укладывал раскапризничавшегося Кирюшу, а Виктор заваривал чай на кухне. Он видел, как старший сын – ну а кто еще? – выбрался из “Evoque” и поспешил в подъезд. Щелкнул замок, открылась и закрылась дверь. Но по воцарившейся в прихожей тишине Вик догадался о многом. Что-то в районе сердца тревожно дернулось и заныло. 

– Данила, ужинать будешь? – спросил Виктор как ни в чем не бывало. В прихожей послышалась возня, стук обуви, упавшей на пол, и Данила вошел на кухню. 

– Не, – отказался он и повел носом, принюхиваясь. – Но от чая не откажусь. 

Вик улыбнулся – отец и сын Трепетовы обожали слоеную выпечку с творогом. И кто он такой, чтобы отказать родным мужчинам в этом маленьком удовольствии? 

– Данила… 

– Вик… 

Они уставились друг на друга с напряженным интересом, по тону голоса понимая – что-то серьезное. 

– Ты первый, – вновь синхронно, но Вик – секундой быстрее. Это была их давняя игра. Данила поморщился. 

– Я сегодня кое с кем познакомился. В «ПромТехе». Не с девушкой. 

– Та-а-ак… И?.. 

Слова полились рекой. Нет – неудержимым потоком. Вик только диву давался, сколько же тайн спрятано в обычном двадцатилетнем парне. И сколь долго ему удавалось нести это в себе, прятать, мучиться, переживать, страдать, бояться… А они, взрослые, потрепанные жизнью мужики, не заметили, не помогли, не уберегли, хотя боль Данилы давно скопилась на поверхности, стоило только нажать. 

– Я не вправе давать личные советы, Даня. Ты сам должен сделать выбор. Просто прошу тебя хорошенько подумать, прежде чем шагнуть в неизвестность. И я, как ты понял, вовсе не о работе в «ПромТехе» говорю, хотя у них наверняка найдется должность по твоей специализации, – Вик положил ладонь на плечо Данилы и слегка сжал. – Мы с отцом поддержим любое твое решение. Только не ошибись. 

После разговора с Виктором дышать стало свободнее. 

«Спокойной ночи и сладких снов, Сергей Григорьевич». 

«Как официально! Спасибо за пожелания. Давно мне сны не снились».

«Что так? Недостаток переживаний наяву или отсутствие фантазии?»

«Какая у технарей фантазия?» 

«Боюсь, мои мысли по этому поводу тебе не понравятся :)»

«А ты не решай за меня :) Делись мыслями».  

«Скорее эротическими фантазиями на тему стали и кожи :D» 

«Тебя заводят киборги? :)»

«Не думал об этом. Вряд ли. Сталь и кожа у тебя ассоциируется с киборгами?»

«А киборги ассоциируются с Железным Арни. Ну спасибо, соискатель, теперь всю ночь буду мучиться кошмарами». 

«Не вставляют брутальные мускулистые парни? :) :) :)» 

«Прости, неудачно пошутил». 

«Эй, ну простиии. Обиделся?»

«Заснул?»

«Ладно, спи спокойно, дорогой товарищ». 

«Черт, сегодня бог юмора не на моей стороне. Спокойной ночи!» 

Данила положил телефон на соседнюю подушку, чтобы услышать звук входящего сообщения. И, конечно же, заснул раньше, чем в ответ пришла торопливая цепочка: 

«Прости, батарея села. Как всегда в неподходящий момент». 

«Не обиделся :) А парни мне всякие нравятся. Как и девушки. Был бы человек хороший. Я банален?»

«Спи крепко, Данила». 

Данила с размаху влетел в стремительный яркий водоворот событий, которые теперь были связаны с одним человеком – Сергеем Мезенцевым, и это его не пугало. Наоборот – казалось естественным, правильным, хотя даже спустя три недели интенсивного общения Данила затруднялся ответить на молчаливый вопрос в глазах Виктора. 

«Что между вами происходит?»

Происходили бесконечные беседы обо всем и ни о чем – через смски, месенджер, электронную почту.

Происходили краткие встречи, если у Данилы не было пары, а у Сергея – назначенной встречи. 

Происходила тянущая сладкой болью в груди эйфория при виде высокой монументальной фигуры «медведя», уверенно входящего в кофейню и стряхивающего снег с темных волос. 

Происходили совместные выезды «на пленэр» с шебутными приятелями Сергея. 

Происходили долгие прогулки по темным парковым аллеям и уютная тишина, заполняющая внезапные паузы в разговоре.

Происходили странные ночные мысли и неведомые томные желания, которые было страшно озвучить даже наедине с собой. 

Как облечь в слова то, чем дышишь, Данила не знал, поэтому лишь ободряюще улыбался тревожным глазам Вика и говорил, что «все хорошо». 

Новогоднюю ночь Сергей традиционно проводил в одиночестве – он был сиротой, семейные праздники отмечать было попросту не с кем. В шумной компании друзей, где каждый давным-давно обзавелся не только второй половиной, но и парой-тройкой детишек, Сергей чувствовал себя некомфортно, поэтому на краткие новогодние каникулы предпочитал уезжать за границу – например, кататься на лыжах в Австрию или загорать на Мальдивах. Вечером второго января он должен был лететь в Германию и совместно с техкомандой представлять компанию на европейском рынке. Поэтому отдых был отложен до лучших времен – до отъезда предстояло оформить немало бумаг. 

Гостей он не ждал. Поэтому звонку на исходе первого часа праздничной ночи удивился. Но делать вид, что дома никого нет, не стал – мало ли… 

На пороге стоял Данила. С внушительным полиэтиленовым пакетом в руках и крошечной елкой в цветочном горшке. Он хмуро зыркнул на ошеломленного Сергея: 

– Можно? 

– Да, конечно, – опомнился Сергей и посторонился, впуская гостя в теплое нутро квартиры. – Дань, ты… как… тут? 

– Отец привез, – невозмутимо пожал плечами Данила. Он пристроил пакет и елку на полу и теперь стаскивал пуховик. – Сказал, что я порчу семье праздничное настроение своим похоронным видом, и посоветовал валить туда, где мои мысли. 

– То есть… ко мне? – растерялся Сергей, чувствуя себя Алисой, вверх ногами летящей в глубокую кроличью нору. 

– Ты против? – спросил Данила, глядя так, что по рукам Сергея поползли колючие мурашки. 

– Нет… Я рад… 

– Ну, тогда пошли отмечать, – чуть улыбнулся Данила. – Это тебе, – он протянул Сергею карликовую елку, которая оказалась украшенной крошечными игрушками, бисерной гирляндой и красной звездой. 

– Спасибо, – сказал Сергей, принимая подарок обеими руками. – А у меня нет… для тебя… 

– Разберемся, – блеснул глазами Данила и безошибочно протопал на кухню. Из недр пакета были извлечены пластиковые емкости с салатами, мясной и рыбной нарезкой, свиные отбивные и даже фрукты. Сергей почувствовал, как в животе что-то оборвалось. Проголодался, решил он. 

– Черт, шампанское в машине оставил, – расстроился Данила. 

– У меня есть, – успокоил его Сергей. – Французское. Брют. И сок апельсиновый, чтобы не так противно было. 

Данила рассмеялся. Шампанское не любили оба, но выпить по глотку в честь наступления Нового года – святое. 

Пока Сергей ходил за бутылкой и бокалами, Данила накрыл на стол. Получилось у него так естественно, будто он каждый день занимался у Сергея домашним хозяйством. 

– С Новым годом? – улыбнулся Данила и поднял свой бокал. 


– С Новым годом, – сказал Сергей и улыбнулся в ответ… 

Пить в новогоднюю ночь вкусное нефильтрованное пиво, поедать малиновый чизкейк и играть в "Need For Speed" было круто. А кто еще может похвастаться столь необычной праздничной ночью? 

К четырем часам у Данилы стали слипаться глаза – он здорово нервничал, когда принимал решение вот-прямо-сейчас поехать к Сергею, когда приводил бесчисленные доводы, чтобы убедить отца отвезти его на другой конец города… 

Сергей постелил Даниле на диване в гостиной, но как только голова парня коснулась подушки, он понял, что не заснет.

Даниле казалось, что именно в эту волшебную ночь, когда загадываются и исполняются сокровенные желания, должно было произойти чудо, которое, наконец, успокоит его мятущуюся душу. Но чуда не произошло. Наверное, потому, что Данила не мог разобраться с теми чувствами, которые переполняли его последнее время. 

Признаваться Сергею в том, что для него, Данилы, дружба начала превращаться в нечто большее, глубинное и темное, он опасался – боялся потерять даже те крохи внимания, которые уделял ему «медведь». Но острое сладострастное томление буквально сжигало изнутри, а ведь раньше Данила лишь непонимающе хмурился, когда слышал бесконечные «хочунемогу» Прохора в адрес очередной смазливой пассии. Он не знал, каково это – желать кончиками пальцев провести по скуле, вдохнуть запах тела, губами коснуться чуть растрепанных волос… Не знал до Сергея. До тех пор, пока не стал вязнуть в теплых медовых глазах, пока не начал мечтать о случайной улыбке на строгих, четко очерченных губах… 

Сергей, конечно, человек широких взглядов, но они никогда не говорили об «этом». Данила не заикался о том, что его отец уже несколько лет живет с другим мужчиной, ради которого ушел из семьи, и никогда не интересовался степенью толерантности «медведя». Боялся вызвать подозрения… Лучше еще раз в рушащееся здание казармы войти, чем увидеть отвращение, презрение, брезгливость, разочарование и непонимание на лице человека, о котором думаешь ежеминутно.

Данила скинул с ног теплый плюшевый плед и, натянув джинсы, осторожно выбрался на кухню. Выпил стакан холодной фильтрованной воды. Сжевал ломтик лимона. Подошел к окну, за которым валил снег. Было темно и тихо, все любители ночных гуляний уже разбрелись по домам, где, наверное, продолжают веселье. Так же темно и тихо было на душе. 

– Не спится? – тихий голос Сергея заставил задумавшегося Данилу вздрогнуть всем телом. Мужчина приблизился, почти дыша в затылок, и Данила поежился. 

– Ага, то ли недопил, то ли перепил – дурацкое состояние, – сказал он в надежде за шуткой спрятать напряжение. Сергей хмыкнул. Несколько мгновений они смотрели в окно, пока Данила не ощутил легкое прикосновение между лопаток. Показалось? Кожа покрылась мурашками, но Данила заставил себя стоять спокойно. Он даже дышать перестал и уставился на отражение Сергея в стекле, но «медведь» избегал его взгляда. 

– Прости.

– За что? 

Сергей не ответил, но горячая ладонь, которая легла на плечо, сказала больше слов. Данила прижался щекой к руке Сергея и зажмурился. Это то, от чего предостерегал Вик?.. Даниле вдруг сделалось легко и спокойно. Он подался назад и спиной коснулся мохнатой груди «медведя». Тот не разочаровал – тотчас перехватил торс сильными руками, обнял крепко, губами прижался к макушке Данилы. Они застыли, переживая лучший момент близости в своей жизни. Под ладонью Сергея сильно и тревожно билось сердце Данилы, дрожью отдаваясь почему-то в коленях.    

– Я думал об этом с первой встречи, – сказал Сергей своим невообразимым голосом. – Хотел. Мечтал. И не знал, как подступиться… Ты такой чистый, правильный, настоящий, и мои чувства казались неуместными. Взрослыми и пошлыми. И чем больше мы общались, тем ярче понимал, что не отпущу тебя. Заманю работой. Привяжу разговорами... И сам не заметил, что попался. В собственную ловушку и попался. Седина в голову – бес в ребро, – Сергей потерся щекой о макушку Данилы и вздохнул. 

Данила положил ладонь поверх руки Сергея. 

– Я тоже хотел. И мечтал. Не с самого начала, конечно, – я не такой дальновидный, как ты, товарищ управленец. Потом испугался, что ты не по мальчикам и пошлешь меня в дальние дали с моими признаниями, так что решил, что пусть хотя бы общение будет… А сегодня… ну, вечером… подумал, что ты тут сидишь один, что это неправильно, и сорвался… 

– Хорошо, что из нас двоих у тебя оказалось больше смелости, – улыбнулся Сергей в его волосы. – Только, Дань… 

– М? – Данила потерся затылком о плечо Сергея, испытывая потребность заурчать от блаженства. 

– Почему ты решил, что я по мальчикам? 

Данила дернулся и замер. Его словно холодной водой окатило. Но Сергей не позволил ему отстраниться. 

– А как же… я? 

– Ты – единственное исключение в моей скучной гетеросексуальной жизни. 

– Разве так бывает? – недоуменно прошептал Данила, разворачиваясь в кольце сильных рук. 

– Поверь, в жизни еще и не такие финты ушами случаются, – улыбнулся Сергей и коснулся губами его виска. – А твой опыт что подсказывает? 

Данила покраснел и уткнулся лбом в широкое плечо. 

– Нет опыта. Никакого. Даже с девчонкой только один раз было. Начитался фигни всякой в сети, сам себе поставил диагноз – асексуальность. А потом ты… И каждая минута с тобой – фейерверк ощущений… Дрочить заколебался, как подросток по три-четыре раза сливал…

– Эк тебя торкнуло, – усмехнулся Сергей, взволнованный откровенным признанием. Данила шутливо пихнул его в бок, и Сергей засмеялся – от облегчения. Он обхватил лицо Данилы ладонями и обвел большим пальцем контур его губ. Глаза Сергея сияли ярче бенгальских огней, а не сходящая с красиво очерченных губ улыбка вселяла в Данилу отчаянную надежду. А поцелуй был облегчением – все-таки взаимно, все-таки не он один терзается и сходит с ума. Теплый, трепетный, источающий соблазн, обещание и заботу о нем, Даниле.   

Они сходили с ума остаток ночи. Вместе. Сначала на кухне, где дальше страстных касаний губ дело не пошло. Потом в гостиной – на широком кожаном диване, когда кожей к коже, телом к телу, жаром к жару. Затем в спальне, на уютной двуспальной тахте, так подходящей под «медвежьи» размеры и так свободно принявшей в свои объятия два распаленных тела. 

Данила стал вдруг послушным, беззащитным, открытым. Он тянулся за лаской, требовал, молил, изнемогал. И каким-то боковым зрением смотрел на себя, сгорающего в пламени страсти, со стороны и не верил, что это он, сдержанный и холодный, как эскимо, Данила, прижимается спиной к волосатой груди Сергея, трется о его мускулистые бедра, цепляется за чужие – родные! – руки, чтобы не отпускали, держали, не дали сорваться. 

А еще он широко открыл глаза в тот самый момент, когда их тела, мокрые и разгоряченные, слились воедино. И увидел свое отражение в ярких медово-карих глазах, которые смотрели с таким обожанием и восторгом, что Данила смутился и даже, кажется, покраснел. Он потянулся к губам Сергея, которые – он уже знал это – были то мягкими и нежными, то напористыми и дерзкими, и скользнул в его рот языком, перехватывая инициативу. Сергей охотно отвечал, балансируя на вытянутых руках, пока Данила привыкал к непривычной и от того болезненной наполненности в странном месте, и ожидал сигнала от пригвожденного его бедрами к сбившимся простыням тела. И дождался – Данила расслабился, открылся, поерзал, подталкивая к действию… Легкий румянец на скулах, томная нега в дымчато-серых глазах, жалобный стон, сорвавшийся с прикушенных губ, и Сергей едва не потерял контроль над собой, вовремя спохватившись и сосредоточившись на том, чтобы не причинить Даниле лишней боли. 


Данила краснел еще и от того, что от плоти Сергея, плавно въехавшей в него по обильной смазке, хотелось кричать. И далеко не от боли. Было стыдно за собственное бесстыдство, но он так ждал этих головокружительных эмоций, так мечтал о слиянии с близким по духу человеком, что оттолкнул страхи и сомнения, позволив себе поддаться соблазну и познать, наконец, безумство разделенной страсти. Захлебываясь любовью, Данила беспорядочно хватался за плечи Сергея, вскидывался навстречу мощным рваным движениям его бедер, царапал гладкую влажную кожу короткими ногтями… Данила не был готов к остро-сладкому болезненному напряжению, которое на несколько мгновений вышибло его из реальности, заставив пропустить апогей Сергея. Дыхание сбилось от полного эротизма стона «медведя», с которым тот прижался к его сухим приоткрытым губам, но на полноценный поцелуй ни у того, ни у другого не хватило сил – Сергей лишь благодарно улыбнулся, а Данила погладил его по мокрому затылку, чувствуя, как непроизвольно смыкаются веки. 

«Передоз эмоций», – решил Данила и уже в следующее мгновение крепко спал.  

Данила резко дернулся и проснулся. Где-то знакомой мелодией надрывался мобильный. По привычке он лежал на животе, уткнувшись носом в подушку. Сзади тяжелой тушей навалился «медведь», щекоча меж лопаток обильной кудрявой порослью. Данила смущенно улыбнулся от невероятного ощущения эйфории, сладкой болью скрутившейся в животе и метнувшейся к паху. Он осторожно снял с плеча руку Сергея и встал с тахты, морщась от непривычного дискомфорта. Знатно они пошалили, однако. Даже ноги не держат – так и норовят подогнуться в коленях. Но ни вины, ни сожаления, ни разочарования Данила не испытывал.  

Телефон нашелся в гостиной – именно там с Данилы были стащены и отброшены за ненадобностью джинсы. Звонил Вик. Беспокоился, наверное, ведь с тех пор как отец с непроницаемым выражением лица высадил Данилу у подъезда Сергея, бестолковый сын не дал о себе знать. 

– Ребенок наш старшенький, а не потерялась ли твоя совесть, м? Я тут с утреца по квартире с веничком прошелся, пыль из углов вымел да нашел что-то неопределенное. Совесть, думаю, твоя и есть, – язвительно пропел Вик, не утруждая себя приветствием. 

– И тебя с наступившим, Вик, – хмыкнул Данила, делая глоток минеральной воды, вытащенной из холодильника. 

– Подозреваю, до дому, до хаты ты не собираешься… 

– Побойся Бога, Вик, я проснулся две минуты назад. 

– Что, ночь была бурной? – поинтересовался Виктор, но Данила различил за ехидством настоящую тревогу. Данила улыбнулся – приятно, когда о тебе беспокоятся близкие люди. 

– Ну, я надеялся на такое же бурное утро, но ты сбил все планы… Мелкий проснулся? 

– Конечно. Часов с восьми подарки потрошить начал, – усмехнулся Вик. – Я передам отцу, что у тебя все хорошо и что ты будешь к ужину? 

– Ладно. Если планы изменятся, я позвоню… Вик… 

– Да? 

– Я люблю тебя, – тихо сказал Данила, зажмурившись. – Спасибо за… всё. 

– Я тоже тебя люблю, ребенок. До встречи. 

Данила с улыбкой положил телефон на стол и наткнулся взглядом на заполнившего широкими плечами дверной проем Сергея. Судя по застывшему ледяной маской выражению его мятого ото сна лица, услышанное он интерпретировал по-своему. Данила беспричинно рассмеялся. 

– По канону я сейчас должен сказать что-то типа «Это не то, о чем ты подумал!», – сказал он, обняв Сергея за талию, и потерся носом о соблазнительную ямку между шеей и ключицей. К чести «медведя», колебался он лишь одно короткое мгновение, прежде чем стиснуть охнувшего Данилу в объятиях.

– Что ж, даю тебе шанс убедить меня в том, что изменять мне с загадочным Виком ты не собираешься.

– Я вообще не собираюсь тебе изменять. Даже мысли об этом не допускаю, – сказал Данила серьезным тоном. – Да и не нужен мне никто, кроме тебя… Но прозрачный намек я понял и начну убеждать прямо сейчас, – Данила демонстративно прижался к бедру Сергея так и не опавшей утренней эрекцией и, скользнув ладонями по его пояснице, обхватил упругие ягодицы. Сергей смешливо фыркнул в его волосы и продемонстрировал, насколько сильно он готов быть убежденным…     

Домой Данила попал ближе к полуночи – Сергей не отпускал его от себя ни на шаг, но завтра он улетал в Германию, поэтому они расставались на долгих две недели. Лишь клятвенное обещание Сергея регулярно выходить в Сеть примирило его с разлукой. Данила был изумлен собственной зависимостью от «медведя», да и сам Сергей ощутимо переживал – ему хотелось гарантий того, что к его возвращению чувства Данилы не изменятся, однако настаивать на чем-либо он не посмел.

И вновь бесконечная череда электронных писем с признаниями, нетерпением, острой нехваткой друг друга. Большую часть ночи Данила и Сергей чатились, хотя у обоих днем были планы, требовавшие максимальной сосредоточенности. Спроси кто у Данилы, какие консультации в университете он посещал, какие требующие особого внимания студентов вопросы разбирались или как зовут любимого всем курсом куратора, он вряд ли ответил бы вразумительно – пребывающий в собственном раю, он не замечал проносящихся мимо лиц, событий, часов, живя от одного сообщения от «медведя» до другого. О чем они говорили бесконечными вечерними часами, неведомо, но для Данилы стал очевидным тот факт, что в Сергея он влюблен намертво, и тот – спасибоспасибоспасибогосподи – отвечает взаимностью. Возвращения своего «медведя» он ждал с нетерпением Ромео, готовый не то что на балкон, на Александрийский столп взобраться, коли Сергею пожелается.

Прохор только диву давался, насколько преобразился его ироничный хладнокровный друг. К гадалке не ходи – появился, наконец, в жизни Данилы человек, который вытащил его из той раковины, в которую Данила сам себя загнал детскими страхами и комплексами. Даже то, что человек этот оказался взрослым мужиком, обстоятельным и солидным, Прохора не смутило, хотя поначалу на откровенность Данила не шел, опасаясь негативной реакции лучшего друга на свое внезапное гейство. 

Однако рассекретиться перед Прохором не было равнозначно каминг-ауту перед отцом. В том, что реакция последнего будет, мягко говоря, негативной, Данила не сомневался. Он уповал на снисходительность и красноречие Вика, который при желании мог убедить отца в чем угодно.

Сюрпризы Данила не любил, но нагрянувшим армейским товарищам обрадовался. Петр Морозов и Иван Одинцов были теми самыми спасенными, потому в гости явились не с пустыми руками – многочисленная родня вознамерилась отблагодарить Данилу деревенскими разносолами. Ребят поселили в пустующей квартире, куда Данила так и не отважился войти после демобилизации. Днем они осматривали достопримечательности, руководствуясь рекомендациями Данилы, а вечером устраивались в каком-нибудь баре средней руки за бокалом пива и партией в бильярд. 

В тот вечер ничто не предвещало… Иван, невысокий простоватый блондин с переизбытком мышечной массы, днем уже принял на грудь – по словам Пети, для сугреву. Зима в этом году выдалась холодной для Северо-Западного региона, поэтому оправдание ежедневным возлияниям некоторое время принималось как должное. Данила к алкоголю был равнодушен, но других не осуждал, хотя душевные излияния Ивана о том, как трудно устроиться на денежное место без образования и «мохнатой лапы», как тоскливо житье-бытье в провинциальном рабочем поселке, как ему мечтается перебраться в Петербург и зажить на широкую ногу, Даниле слушать надоело уже через два дня. Каково было Пете, ему даже думать не хотелось. К счастью, Петя был терпелив и снисходителен к слабостям товарища, тем более в культурную столицу они прибыли лишь на полторы недели. 


– А ты что это у нас, брат, по ма-а-альчикам? – противно пропел Иван, глядя на вернувшегося из туалета Данилу нехорошо блестящими глазами. 

Данила перевел удивленный взгляд на Петю, который мотнул головой в сторону оставленного на столе телефона. 

– Сообщение пришло, Иван прочитал, – лаконично сообщил он, как будто Данила сам еще не догадался. 

– Читать чужую переписку некомильфо, – сухо сообщил Данила. Он был сердит на Ивана, но не настолько, чтобы затевать перебранку. 

– Трахаться с мужиками, значит, комильфо? – процедил сквозь зубы разом протрезвевший Иван. 

Данила философски пожал плечами. 

– Каждому свое. 

– Не, Петюня, ты слышишь?! Наш друг и спаситель признался в том, что он самый что ни на есть пидорас, и даже ухом не повел. Мы-то, лошки, думали, что Данила такой правильный, такой занудный… А вон оно как обернулось-то…

– Как? – не понял Петя, который чувствовал себя не в своей тарелке.

– Так, что мы с пидорасом на соседних койках спали, из одной тарелки ели. Братались. 

– Не понимаю твоей истерики, – сказал Петя. – Что-то в Даниле изменилось в плохую сторону от того, что ты вдруг прозрел? 

– Ты что, знал? Знал и молчал? – вызверился Иван. 

– Не знал. Это не мое дело, с кем Данила любовь крутит. На нашу дружбу это никак не влияет. 

– Так ты что, с этим пидором и дальше знаться собираешься? – Иван вскочил из-за стола, опрокинув початую бутылку пива и Петин стакан с соком, но не заметил этого. 

– А ты у нас, оказывается, гомофоб, – скривился Петя в усмешке. 

– Да пошел ты… 

– Да пошел ты сам. Предатель! 

– Ребята, не стоит ссориться из-за ерунды, – попытался Данила вставить свои пять копеек в набирающий обороты скандал. 

– А ты молчи, подстилка. Думал, ты настоящий мужик, а ты… 

– Договаривай, – спокойно сказал Данила, поднимаясь из-за стола и разминая задеревеневшие от напряжения плечи. – Жалеешь, что пидор тебя из казармы на горбу вытащил? Так я на лавры героя и не претендую. Ты мне ничего не должен. Как и я тебе.

Иван сжал пудовые кулаки, но броситься на подобравшегося Данилу ему не позволил худощавый Петя. 

– Уймись, пока охрана ментов не вызвала. Хочешь остаток отпуска в обезьяннике провести?

– Какой отпуск? Сегодня же домой возвращаюсь. Ноги моей не будет в доме педика. 

Строго говоря, квартира была Кирюшина, но Данила данный факт решил не озвучивать.

– Дурак ты, Вано, – горестно вздохнул Петя. – Судишь о человеке не по поступкам, а в силу нелепых предубеждений. Ты настолько инфантилен, что не можешь в себе разобраться, так что не смей судить других. Иди, охолонись чуток, а потом возвращайся и извинись перед Данилой. 

– Да я… Да перед этим… – побагровел Иван.

– Забей, Петь, – устало сказал Данила. – Ничего мне от него не надо. 

– Разум, отравленный алкоголем, не способен на здравый анализ создавшейся ситуации, – сказал Петя, когда Иван, схватив куртку со стула, ушел прочь.     

– Говорю ж – забей, – хмыкнул Данила, не ожидавший от Пети столь глубоких размышлений. – Плевать на мнение того, кто не в силах отличить белое от черного, того, для кого вообще не существует полутонов... Я вот полутон и есть – не могу сказать, что стал вдруг геем в полном смысле этого слова, хотя лоялен к меньшинствам; но и натуралом перестал считаться, раз в мужика по самую маковку…

– Мы все полутона в той или иной степени, – задумчиво сказал Петя, указательным пальцем собирая крошки от сухариков. – Не бывает абсолютов – добра или зла, света или тьмы… Хотя ерунду говорю, не внимай… Жизнь одна, и она, к сожалению, прискорбно коротка. Так что и прожить ее надо так, как хочется, без оглядки на всяких… индивидов. 

– И откуда ты такой умный взялся? – хмыкнул Данила, глядя на товарища иными глазами. 

– Из мамы, вестимо, – фыркнул Петя. – Давай еще по пиву, и расскажу тебе удивительную историю моего появления на свет.

Иван так и не вернулся, но за полночь Петя прислал смс-ку, что ночевать товарищ все же явился, но с ним, Петей, демонстративно не разговаривал. А поутру ни вещей, ни самого Ивана Петя не обнаружил вовсе. Друзья решили по этому поводу не расстраиваться – в конце концов, Одинцов уже взрослый мальчик, о себе и своих тараканах позаботиться в состоянии. 

Данила познакомил Петю с Прохором и забыл о случившемся как о недостойном переживаний и волнений. К тому же рядом с прилетевшим на полтора дня раньше Сергеем о бывшем друге не думалось вовсе.  

Сергей вернулся аккурат на Крещение. Данила, не удержавшись, рванул в Пулково. 

«Медведь» возвышался над толпой и выглядел сокрушительно для влюбленно бьющегося сердца. Посвежевший, помолодевший, элегантный и бодрый, словно не было позади четырехчасового перелета. Данила смутился, поймав себя на мысли, что впитывает его чуть потускневший за время разлуки, но по-прежнему идеальный образ, как восторженная гимназистка. Но Сергей не позволил ему спрятаться за нелепыми надуманными страхами, крепко обняв и слегка потискав, а потом и вовсе коснулся теплыми губами его виска, жадно вдыхая тонкий шипрово-бензиновый запах. 

– Сейчас ты можешь накричать и даже послать меня куда-нибудь подальше и поматернее, – сказал Сергей, глядя в улыбающиеся серо-голубые глаза Данилы, – но мне чертовски тебя мало, и я хочу… настаиваю на твоем переезде… Слишком быстро? 

– Нормально, – сказал Данила, откашлявшись, ибо горло царапал сухой колючий ком. – Я… не против. Просто нужно подготовить отца.  

– И так удачно получилось, что у меня есть отличный способ произвести благоприятное впечатление на взыскательного родителя, – хохотнул Сергей и потряс кожаным кейсом. Данила услышал булькающий звук и понимающе ухмыльнулся. 

30.07.15 – 05.12.2016 
СПб