Сентябрь больше не болит

Осень была паршивая. Промозглая, грязно-серая, тихая и угрюмая. Ни тебе шуршания сухих опавших листьев, ковром устилающих дорожки в парке, ни «разгоревшихся» рябин, одни только побитые дождями багровые кисти на пустых ветках. Ни уютных пальто с мягкими непременно полосатыми шарфами, а водонепроницаемые ветровки и плащи, внутри которых рано или поздно тоже становилось влажно и неуютно. Ни долгих прогулок наедине со своими мыслями и картонным стаканчиком латте с корицей. Ни желания скоротать вечер в обществе друзей и кувшина глинтвейна. Ничего из того, за что романтизируют осень.
«Унылая пора», – правильно писал о ней Пушкин.
«Унылая пора, мать её», – хмуро добавлял я, ежедневно разглядывая лужи, в которых плавали вялые коричневые листья и отражалось беспросветное дождливое небо.
Разве можно чувствовать себя счастливым, когда вокруг такая серость? Надо быть полнейшим идиотом, чтобы восторгаться любым временем года, несмотря на все те гадости, что оно сулит. Да и вообще – восторгаться всем, что есть в жизни, лишь потому, что нам предоставлена честь её жить.
В конце сентября я заболел гриппом. Наверное, по глупости.

#

В прошлую пятницу я получил последнее от него сообщение, после чего оказался в «чёрном списке» везде, где мы могли общаться на расстоянии. И общались вот уже три года после выпуска из школы.
«Я же по-хорошему просил больше не лезть на мою страницу и не писать мне. Ты, мерзкий выродок! Когда понимаю, что ты дрочишь на меня четвертый год подряд, блевать хочется! Отвали уже, уёбок! Трахайся с такими же пидорами, как ты, пока вы все от СПИДа не сдохнете! Пошёл на хуй!»
Вот как.
Вот как...
После моего признания на летних каникулах прошло два месяца. Нет, по морде я прямо на месте «преступления» не схлопотал, что казалось странным. Тогда он повёл себя сдержанно: насупился, смял в ладони пачку сигарет, поднялся с ведущих на чердак ступенек медленно, скользя по мне тяжёлым задумчивым взглядом, хотя несколько минут назад мы болтали и смеялись, как прежде. Как делали при каждой встрече на летних каникулах, которые я ждал не из-за отсутствия лекций и неподъёмной домашки, а из-за этих чёртовых восьми недель, что я мог побыть дома и... с ним.
Проходя мимо, он задел меня плечом.
– Ты, получается, пидор, что ли? Ещё и на меня запал? Ай, ну на хрен, фигню не неси, аж тошнит.
– Никит... – шёпотом позвал я, вставая за ним следом, но протянутая к нему рука будто коснулась невидимой преграды из произнесённых слов. – Ты правда мне...
– У меня девушка есть вообще-то, почти год встречаемся. Не знал, что ли? Не пиши мне больше. И не приходи. По-хорошему, Влад. Я не такой, проблемы мне не нужны.
Шутка ли дело, он никогда не рассказывал о своей девушке, да и в соцсетях не стремился что-то афишировать. Жаль только общие знакомые пару дней спустя удивлённо округлили на меня глаза. Да и мне было чему удивиться: я единственный не знал. Ну, а если точнее – он не говорил об этом только мне.

В прошлую пятницу я понял, что на месте уклончивого многоточия, которое было каплей вежливости ко мне как к другу, он наконец-то поставил уродливую точку.
«Хорошо смотритесь, красивые», – несколькими часами ранее прокомментировал я выложенное на его страничке фото пары молодожёнов прямиком из ЗАГСа. «Ты красивый. Только ты здесь красивый», – думал я, чертовски долго набирая три слова дрожащими пальцами. А позже ими же подносил ко рту рюмку за рюмкой. И думал обо всём подряд, словно у меня в голове включился какой-то конвейер, подкидывающий одно воспоминание за другим.
То, как меня внезапно торкнуло, когда мы учились в выпускном классе, и я начал ловить себя на том, как совершенно бездумно задерживаю взгляд на его лице, руках, спине, как могу подолгу слушать его голос, даже не стремясь вступать в разговор, как жду его звонков и сообщений с аномальным нетерпением. Как вдруг понимаю, что друг, которого я знал со средней школы, стал для меня кем-то до трепета близким, стыдно близким.
То, как я тоскую после поступления в универ, оказавшись с ним в разных городах, и погружаюсь в долгую, как зимняя ночь, личную переписку обо всём на свете.
То, как стремительно стараюсь с первой попытки закрыть каждую сессию и перенести летнюю практику в родной город, чтобы поскорее вернуться к нему.
То, как в компании пытаюсь оказаться к нему как можно ближе, а после прогулок или шумных тусовок провожаю его домой и надолго задерживаюсь, сидя на чердачной лесенке и в десятый раз рассказывая какую-нибудь историю с участием университетских приятелей.
То, как он сощуривает глаза и легонько улыбается, замечая (ведь совершенно точно замечая!), мои рассеянно-нежные взгляды, от смысла которых всегда спасало только молчание о том, что я к нему так долго чувствовал.

#

В прошлую пятницу я был пьян, а в эту серьёзно болен. Не нужно было до самого утра петлять по улицам под дождём в куртке нараспашку, тем более после десяти обманчиво согревающих шотов с водкой. Никите будет всё равно, если я умру от переохлаждения или по любой другой причине. А вот куратор нашей группы считает, что единственной уважительной причиной отсутствия студента на паре является его смерть. Отсутствие прогула и отработки занятия – так себе мотивация, когда ты болен, но вплоть до четверга я всё же ходил в универ с температурой, кашлем и насморком. К концу рабочей недели всё-таки слёг и вызвал врача, который добрался до меня только в четвёртом часу дня. Сердиться на него было выше моих сил, тем более я сильно удивился тому, что вместо пожилой мадам, у которой я бывал за время учёбы раз пять, пришёл молодой мужчина. То, что у нас сменился участковый терапевт, было не самой важной для меня информацией, но отчего-то его присутствие меня взбодрило.
Он по-хозяйски приоткрыл окно в моей спальне, заметив, что там было душно, и увёл меня для осмотра на кухню.
– Коллега, вы уже четверокурсник, а самому важному так и не научились, – заметил он приятным низким голосом и снял с шеи фонендоскоп. – Дышите... Теперь покашляйте... Дышите...
Пока он слушал мою грудную клетку, я ёжился от озноба и не мог понять, чему же не научился за три года на педиатрическом факультете. Наверное, многому, учитывая гигантский учебный план, но ответ крылся где-то в смешливом прищуре его голубых с зеленцой глаз.
– Прежде, чем лечить других людей, нужно самому быть здоровым, а не мучить себя. Болеете ведь далеко не первый день?
Ответ оказался простым. Я закивал, шмыгая носом немного обиженно, и сунул под язык электронный градусник.
Он сел напротив, закинул ногу за ногу и принялся заполнять направления. «Валерий Дмитриевич» – подсказал, как обращаться к врачу, бейджик под расстёгнутой курткой, но я продолжал молчать, просто следя за движениями его руки над поверхностью бумаги и гадая, сколько ему лет и какое у него лицо под защитной маской.
– Анализы сдаём завтра утром натощак, это рецепт на лекарства, это освобождение от учёбы, это мой номер телефона, это направление на рентгенографию, нужно исключить пневмонию, – выдал кипу листочков он. – Поехали сейчас.

#

Никита получил водительские права ещё два года назад, и летом мы часто катались за город, то на озеро, то на туристические базы, то просто в лес без особой цели, лишь бы погонять с ветерком по разгруженным загородным трассам, послушать музыку и поболтать. Как-то я грезил покататься с ним и по осеннему лесу, так чтобы можно было понежиться в свете нежаркого солнца, собрать охапку красивых листьев, между делом набрать грибов, чтоб всучить их на проверку маме. Погода у меня на родине была суше, солнечней, чем здесь, в любое время года...
Доктор остановил автомобиль у ворот поликлиники, и когда шум мотора затих, мы оба замерли в молчании, смотря на холодный дождь через лобовое стекло.
– Первый этаж, сто двадцать первый кабинет. Беги, – наконец-то выдал он, и я сорвался с места, как ужаленный. – Повторный приём в понедельник.
– С-спасибо, – промычал я, путаясь в лямках рюкзака, и только прыгая по дорожке между лужами, вдруг поймал себя на мысли, что вся эта поездка была странной.
Я не знал этого человека, но рядом с ним было спокойно до такой степени, что на минуту я закрыл глаза и в дрёме вспоминал лес в ясные дни.
После процедуры и посещения аптеки домой добирался уже на такси, но перед этим, выйдя во двор поликлиники, всё равно с надеждой осмотрелся по сторонам. И правда, с чего бы он ждал меня здесь? Подвёз из солидарности, а может и из жалости, большой разницы я не видел.
Дома снова навалилась тоска, и я вспомнил, почему на самом деле сбегал на учёбу всю эту неделю. В тишине комнат сердце разрывалось от боли. Шансов больше не было. Я смотрел на собственный смартфон и представлял, как изо дня в день тупо улыбался, отсылая сообщение за сообщением парню, которого любил. Меня мучил вопрос, почему он не оборвал контакты сразу, а только попросил не писать и не звонить, как будто... сам чего-то ждал... От меня или от себя самого?

#

– Анализы и рентгенограмма хорошие. Как температура? Горло?
На рабочем месте он смотрелся очень органично, хотя к концу приёма и выглядел немного уставшим и растрёпанным. Меня всегда завораживали гладкие светлые волосы, на которых красиво переливался свет. Мне с моими чёрным вьющимися это не грозило. Я протёр очки краем толстовки.
– Лучше. Лекарства помогают. Спасибо, Валерий Дмитриевич.
– Что с глазами?
Я вздрогнул, возвращая очки на переносицу. Он пристально смотрел на меня, тихо постукивая ручкой по столу. Теперь спонтанная затея зайти самым последним в очереди показалась мне плохой, ведь доктор никуда не спешил. Я знал, что веки были опухшими, а глаза красными. Казалось бы, ничего особенного для болеющего ОРВИ, но...
– С прошлой пятницы так и не успокоился?
– Откуда...
Фразу я даже не закончил, сразу съёжился и потупил взгляд, словно он меня отчитывал за то, что случилось в моей жизни, но это было не так. Конечно, знать об этом он не мог.
Доктор слегка развернулся на стуле, снова забрасывая ногу за ногу.
– Ты сидел в баре один, пил и плакал. Так плачут люди, когда кто-то уходит из их жизни. И если бы я мог забыть такое, то лучше бы забыл.
В его голосе была неподдельная грусть, будто мой нервный срыв оказался чем-то для него важным.
– Вы меня, наверное, с кем-то спутали, – смущённо покачал головой я. – В прошлую пятницу я был дома и никуда не...
– Нужно было подойти к тебе ещё тогда... – тихо с досадой добавил он, не обращая внимания на мои отговорки, затем встрепенулся, сел ровно, подвинул к себе мою справку и вернулся к теме приёма. – Лечение продолжай не меньше трёх дней, освобождение до четверга, здесь поставь печать в регистратуре. Оставлю пустую строчку на всякий случай, если не потребуется – зачеркни. Надеюсь на твою сознательность. Если будет плохо – звони или приходи.
Листок бумаги скользнул ко мне по столу.
– И помни, что ты, живой и здоровый, не меньше других людей важен для этого мира.
Кажется, под маской он улыбнулся, а я после скомканного «спасибо» вылетел из кабинета пулей: несмотря на стихающую простуду, нужно было продышаться холодным осенним воздухом, только он мог охладить горящую румянцем кожу на моих щеках.

#

Тело выздоровело, душа – нет. Так сильно я никогда ещё не мучился. Поговорить о произошедшем мне было не с кем, никто не знал меня с этой стороны. С этой. Самой важной. Самой пугающей.
Дожди шли весь день напролёт, слёзы из моих глаз – только по ночам. Я обдумывал последние годы своей жизни, вспоминал от мимолётных ощущений и своих эмоций до событий, изменивших мою жизнь.
Интересно, если бы я не уехал из родного города, мог бы завоевать Никиту раньше? До этой вставшей между нами девушки? Но что бы я делал со своей жизнью? Чем бы занимался, кроме погони за его чувствами? С учёбой, работой и саморазвитием было бы совсем туго. Да и как там, в крошечном городке, где нас знает каждый пятый, мы бы строили наши отношения? Быть может, он испугался именно этого, вот и оттолкнул? Получилось бы у меня защитить нас обоих, если бы отвернулись все близкие? Что я мог предложить ему, кроме своего глупого скулящего по нему сердца?
– Идиот, – хрипел я в подушку. – Идиот, идиот!
На день города в середине октября я сорвался домой.
Идиот.
Я не мог жить, не зная ответа на главный вопрос. Не мог идти дальше в этой недосказанности.
Идиот.
Праздник выпал на субботу, поэтому скопленные во время летней подработки деньги я потратил на ночной пятничный рейс и под утро ошарашил семью своим появлением на пороге родительского дома. Мама тут же испугалась, что меня отчислили, отец напомнил про армию, а младшая сестра ещё не проснулась. Почему-то хотелось встать перед ними и сказать: «Эти несколько лет я любил парня, лучшего друга, который оттолкнул меня, когда узнал правду. И вы тоже оттолкнёте? С каких пор любовь стала отвратительным чувством? Почему она может обесценить всё то счастливое время, которое мы провели вместе? Почему она может сделать меня никем?»
Я едва сдерживался, стараясь не сорваться, ведь всё-таки ехал не к ним. До вечера я мерил шагами свою комнату, думая, как позвать его на встречу. В итоге написал от имени сестры, прося подойти часам к семи в ближайший сквер, чтобы забрать очередную кипу журналов для его мамы. Наши родители дружили много лет и раньше часто в шутку предлагали Никите и Алёнке пожениться, но отношения у них всегда были дружеские, почти семейные, поэтому от ребят отстали.
На улице было холодно, ветер посрывал с деревьев листья, и те стояли голые, жалкие, беззащитные перед грядущей зимой. У меня не было ни шапки, ни шарфа: улетая, я совсем не думал, что здесь уже так морозно. Меня не интересовало ничего, кроме одного человека.
Когда он появился в конце аллеи в своей иссиня-чёрной парке, я застыл на месте, чувствуя радость и страх. Он много лет вызывал у меня эти эмоции, они будто сплелись с его образом.
Никита точно узнал меня издалека, но всё равно шёл навстречу. Может, из-за того, что кругом не было никого, кроме нас, а может, чтобы сходу ударить меня по лицу. И лучше бы он сделал именно это, а не крепко схватил меня за рукав и потащил к ближайшим домам, между которыми зияла метровая расщелина. Спина резко упёрлась в стену, заныли рёбра.
– Ты думал, что я не перезвоню твоей сестре в ответ на сообщение? Думал, что я такой тупой и не пойму?
Его гневные карие глаза жгли, как угли. Тяжёлые ладони упёрлись в мои плечи, и мне вдруг показалось, что они дрожат.
– Зачем ты приехал? Тебе мало того, что я тебе написал?
– Почему ты написал мне это?
Несмотря на жгучее желание увидеть его в последние месяцы, смотреть на Никиту сейчас было невыносимо. Я закрыл глаза, холодея от мысли, что могу разрыдаться.
– Почему тебе хватило всего одной моей фразы, чтобы возненавидеть меня? Неужели все эти годы нашей дружбы не имеют смысла, даже если я и чувствовал к тебе большее? Хоть один раз ответь мне честно. – Я всё-таки заставил себя посмотреть на него и, судорожно вздохнув, спросил: – Как давно ты понял, что я влюблён в тебя?
Он отпустил меня, потупился.
– На школьном выпускном.
Так давно. Мои ноги задрожали, будто через них пропустили ток.
– Почему тогда ты продолжал со мной общаться?
– Потому что ты молчал об этом.
Я резко поднял на него глаза. Нет, Никита не был невозмутимым. Он с силой закусил нижнюю губу, сжал кулаки и побледнел. Каждый из нас мучился по-своему. Он превращал все чувства в гнев, я – в отчаянье.
– Да разве молчание что-то меняет?! – наконец-то сдавленно вырвалось у меня, и из глаз хлынули слёзы.
Он не трогал меня, но через несколько долгих мгновений пошевелился, достал пачку сигарет, закурил, и в этом знакомом запахе тлеющего табака завертелось так много из нашего общего прошлого. Первая встреча, скитания по городу после уроков, выходные за бесконечной сборкой компьютера и чтением комиксов, походы в кино, работа волонтёрами в летние каникулы, первые в жизни вылазки в клуб, поездки на озеро, разговоры до утра на чердаке...
– Да. Всё, – спокойно сказал он, бросая окурок на землю и затаптывая его ботинком. – Я никогда не любил тебя так, как хотел бы этого ты. Не ищи больше встреч со мной. Уезжай и не возвращайся сюда. Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо.

#

Следующие восемнадцать часов моей жизни я был слеп, глух и безмолвен. Почти не помнил, как к ночи вернулся домой и провалился в сон, утром сидел в кругу семьи и пытался что-то съесть, слушал, как бросающая на меня странные взгляды сестра рассказывала школьные истории, вяло сопротивлялся тому, что мама решила измерить мне температуру и давление, деревянно обнимался на прощание с родственниками, ехал в аэропорт, сидел в зале ожидания...
Осознание того, что я сделал и что понял за последние сутки, пришло лишь в то мгновение, когда я переступил порог съёмной квартиры. Слёз больше не было, и без них стало тяжелее: печаль плескалась кислотой и разъедала изнутри, не находя выхода наружу. Не разбирая рюкзак и не снимая куртку, я долго бесцельно бродил по комнатам, казавшимся мне большими, пустыми и тихими, пока не заметил на столе учебник, в который второпях сунул первый попавшийся листок бумаги как закладку.
Телефонный номер был простым и, кажется, я запомнил его за мгновение. Гудки в динамике разменяли десяток, нужно было прекратить доставать человека по ту сторону смартфона, что я и сделал, нажав на красную кнопку. Однако через несколько секунд телефон в моих руках ожил.
Он перезванивал, зная, что это я?
– Влад!
– Доктор...
– Ты тоже доктор, – в его голосе слышалась улыбка. – Ну, почти... Как ты? Выздоровел?
– Мне плохо, – просто ответил я, слыша, насколько убито звучал мой голос. – Вы сказали, можно позвонить, если...
– Скоро приеду, – тут же ставшим серьёзным голосом пообещал он.
Внезапно глубоко внутри я испугался. Однако не того, что сделал, а того, что не боялся последствий своего поступка. Был вечер воскресенья, ко мне ехал человек, мужчина, которого я плохо знал, но мне стало всё равно, что со мной произойдёт. Боль и паника переросли в отупляющую печаль и безразличие.

Коротко постучав в дверь, он вошёл без приглашения, потому что я забыл даже защёлкнуть замки, но всё-таки вышел в прихожую, кутаясь в наброшенный на плечи плед.
– Привет, Влад.
Сегодня он был без маски, и теперь его лицо выглядело размыто знакомым, будто я видел его во сне или в далёком прошлом, но всё не мог вспомнить. Сдержанная улыбка, родинка у уголка губ, выгнутые пушистые брови, сейчас грустные бирюзовые глаза...
– Это Белла! – вдруг заявил он, и я глупо ойкнул, обнаружив в его руках серую кошку с крошечными прижатыми ушками. – Очень ласковый экземпляр. Подержишь?
Кошки мне нравились, особенно с такой же густой короткой шерстью, как у Беллы. Оказавшись у меня на руках, она ткнулась носом мне в грудь и начала принюхиваться, после чего удивлённо мяукнула, сверкая круглыми жёлтыми глазами.
– Красавица, – выдохнул я, поглаживая её за ушами.
Доктор фыркнул с улыбкой, разулся, пристроил свои вещи на вешалке и замер передо мной. Неловко. Неловкость лучше безразличия. Значит, я всё-таки могу чувствовать больше, чем кажется.
– Простите, что позвонил...
– Прости, – исправил он и взъерошил мои волосы. Приятно. – Ничего страшного, я ведь сам разрешил.
– Почему?
Я посторонился, позволяя ему пройти в комнату, и, пока он рассматривал мой беспорядок, сел на диван вместе с кошкой. Она мурчала и ласкалась о мои ладони, словно знала меня вечность. На шее у неё красовался симпатичный бордовый ошейник с затейливым атласным бантиком, коснувшись которого, я замер. Что-то ворочалось в памяти, что-то, раньше казавшееся не таким уж важным, поэтому отложенное в самые недра воспоминаний.
– Можешь рассказать, что с тобой случилось? – Он сел рядом, очень близко, но не касаясь меня, боком опёрся о спинку дивана и поджал под себя одну ногу.
Белла, учуяв хозяина, пошла к нему, но в итоге села между нами, разрешая гладить себя нам обоим.
– Не могу, – тихо ответил я. – Ещё недавно казалось, что я начну кричать об этом, но сейчас понял, что не могу... Не сейчас...
– Ещё слишком рано, – кивнул он. – Понимаю.
Никогда не любил смотреть людям прямо в глаза, но сейчас вдруг сделал именно так. Он действительно понимал меня, словно когда-то переживал то же самое. Он знал, каково это – умирать в душе от бессилия.
– Валерий Дм...
– Валера, – снова поправил доктор, хмыкнув. – Я старше тебя всего на шесть лет.
На шесть лет... Могли ли мы видеться в университете? Я снова коснулся бантика на кошачьем ошейнике и вдруг вспомнил, что у меня был такой же, только синий, к нему на подвеске крепился нагрудный значок, который я получил на первом курсе.
«Numquam cede*», – гласила гравировка на серебристой поверхности значка.
«Ты всё сможешь», – со светлой улыбкой пообещал стоящий передо мной парень, прикалывая первую в жизни награду к лацкану моего пиджака.
Тогда был ясный осенний день, самое начало сентября. Уже отгремели праздники, и первокурсники, вдохновлённые крутыми переменами в их жизни, принялись изучать университет, вливаясь в нелёгкие трудовые будни и особенности медицинских наук. Я был среди тех, кого пригласили на ежегодный флешмоб в университетскую рощу. Звали отличников из недавних абитуриентов и выпускников, которые претендовали на красный диплом. Так ещё совсем «зелёные» первокурсники и многого добившиеся шестикурсники массово обменивались нагрудными значками, напутствуя друг друга. Для сайта вуза получалось красивое мотивирующее видео, за кадром которого с вдохновением рассказывали о том, что многие студенты «держат планку» на протяжении всей учёбы и на память уносят с собой обе награды – вступительную и выпускную.
В пару старались ставить девушку и парня, но я оказался с ним – красивым, высоким, светлым и каким-то непостижимым. Наверное, в тот день я смотрел на него совершенно невинными глупыми глазами, в которых не было ничего, кроме удивления.
– Ты запомнил меня? Ещё тогда, когда мы оказались в паре?
Он кивнул, и его рука, соскользнув с гладкой спинки Беллы, осторожно дотронулась до моих пальцев.
– Потом я иногда замечал тебя в универе. Но, сам понимаешь, первый и шестой курс пересекаются не так уж часто. Жалел, что не узнал твоё имя сразу. Хотя и боялся, что если подойду к тебе, ты посчитаешь меня странным. После выпуска пошёл в армию, а потом на работу в нашу больницу. Ну, ты знаешь... Думал, что никогда уже... не увидимся... И вот сейчас... я рад, что я здесь.
Внутри разлилось тепло, но щёки саднило от жара. У него легко получалось смутить меня, как и согреть, как и успокоить.
Что если бы он подошёл ко мне ещё тогда, три года назад? Что если бы я не молчал и вовремя осознал несбыточность моих отношений с Никитой? Что если бы я был открыт новому и заглянул в глаза парню, на грудь которого прикалывал знак отличия?
Я представил, как мы бы знакомились осторожно и со вкусом: за чашкой глинтвейна в уютном кафе, на вечерних сеансах в кинотеатре, за разговорами, вооружившись впечатлениями от выставок, на которые выбирались в выходные, пытаясь испечь печенье у меня на кухне, купая Беллу у него дома, читая за одним столом в медицинской библиотеке, делая друг другу подарки в праздники и без повода, крепко обнимаясь при встрече, робко целуясь на прощание и каждый день создавая новые общие воспоминания.
Впервые за последние месяцы я улыбнулся, ещё не понимая чему. То ли удивляясь настойчивости судьбы, решившей столкнуть нас снова, то ли шутливо сердясь на мою унылую слепоту, не дающую рассмотреть этого парня, когда он был неподалёку, то ли предчувствуя то, что следующую осень я наконец-то встречу не один.


____________________
* Никогда не сдавайся.