Неправдоподобная подлинность О романе Г. Трифонова "Сетка. Лева"

(Г. Трифонов. Сетка. Лева. Роман, повесть. – М.: ООО «Квир». – 170 с., ил. — (Темные аллеи)
 
Листая в магазине эту книжку, я посмеивался: умеют же у нас рекламировать! «Геннадий Трифонов — наиболее утонченный, наиболее горестный и самый любовный поэт Ленинграда», «истинный последователь кузминского платонизма»… Я же выхватывал на ходу не совсем ловкие фразы, порой слишком бесспорные мысли. Иногда автор вроде входил в кристальные воды шестидесятнической журналистики…
 
Все-таки я купил эту книжку и в тот же вечер раскрыл ее, чтобы мысленно порезвиться. Но что это? И фразы-растрепы на месте, и мысли чересчур порою бесспорные, кажут свой лик — а я… я другой! Где-то на второй странице я втянулся и читал уже безотрывно. Я вступил в живой поток чувства. И даже стилевой сор теперь выглядел естественно, органично, словно травинки и веточки в речной волне.
 
(Сразу оговорюсь, неуклюжесть в стиле была совершенно оправданна: герой-рассказчик «Сетки» так и должен бы изъясняться).
 
Да, при всем лирическом запале текста (роман «Сетка») и его очевидной социальной сюрности это не были фантасмагорические «м*девые рыдания», как любили выражаться гей-оптимисты на розовой заре таких голубых 90-х… Нет, здесь не было ни капли фальши, а была какая-то своя достоверность, подлинность, своя необходимая и неизбежная правда.
 
Мне кажется, главная сила и притягательность прозы Г. Трифонова — в этой его способности самыми простыми и порой, кажется, даже наивными средствами передать трепет жизни, тонкую и сложную игру светотени в отношениях, те неуловимо разнообразные смыслы, которые и делают жизнь такой полной и содержательной.
 
В этом Трифонову-прозаику неоценимую услугу оказывает Трифонов-поэт. Прозу можно пересказать, поэзию — только цитировать. Прозу Г. Трифонова очень часто хочется просто цитировать. «…Все ангелы на свете — сущие бездельники, их бесполезность очевидна и в некотором смысле даже вредна, потому что каждое их явление, даже во сне, тревожит явь. А жизнь, будучи сама гигантским потрясением, будоражит ангельское воображение и каждому из них внушает страх за живых» (с. 105).
 
Кстати, я бы не назвал это «дыханием кузминского платонизма» (неоплатонизма Порфирия и Плотина, если уж вспоминать круг духовных интересов позднего Кузмина).
 
Но у Геннадия Трифонова своя поэтика и своя самостоятельная система смыслов.
 
Немного об авторе. Геннадий Трифонов родился в 1945 году. В 1976 году он был осужден по пресловутой 121-й статье и прошел четыре тюрьмы и три лагеря. За решеткой он написал «Тюремное письмо», которое поразило западную общественность жестокой правдой об ужасах советского узилища.
 
Теперь понятно появление романа «Сетка». Да, он о «зоне» 70-х гг. Роман очень точно обозначен самим автором как «тюремная сказка». Вся зоновская чернуха вынесена за скобки даже и стилево: об обычаях в отношении «петухов» буквально на ходу проборматывается общеизвестное. Зато Трифонову удалось необычайно тонко передать строй души своего героя — наивного, чистого пацана, совершенно беззащитного в мире лагерных «волков».
 
Да, если угодно, это и впрямь сказка о том, как среди грязи и мрака зоны двое юношей полюбили друг друга. Читая роман, начинаешь с невольным «трепетанием» реконструировать возможный реал событий. Опытный, отсидевший уже на малолетке (и там, вероятно, — автор кидает недвусмысленные намеки — приобщившийся к гей-отношениям) парень находит себе «сынка» (на 2 года моложе) среди необстрелянных случайных «залеток», делает его своим любовником. Впрочем, он и сам отвечает юноше нежностью.
 
Есть ужасный треск и лязг сомкнувшихся челюстей судьбы, — им не завершается, а по-честному начинается роман. Старший друг, Серега, уходит на волю. Сашок не может при расставании скрыть горе, и это видит вся зона. Чем заплатит он за свой невольный каминг-аут — можно только догадываться…
 
Любопытно: сквозь романтизм и некоторую надреалистичность повествования в этом романе светится подлинная правда характеров и отношений, это сложное сочетание нежности, наивности, грубоватости, жертвенности, цинизма…
 
Если «Сетка» — очевидное исправление жизненного реала, то повесть «Лева» не просто реалистична: она пронзительно (вероятно, мучительно для самого автора) лирична. Это другой Геннадий Трифонов: тонкий поэт и горестно трезвый повествователь.
 
История здесь вроде бы пребанальная: немолодой писатель дружит с 17-летним рабочим пареньком, задаривает его невиданными тем вещами, пытается приобщить к высокой культуре. Но Лева — существо совершенно природное и самодостаточное: «он занят лишь историей своего собственного существования». У Левы свои достоинства: незлобивость, позитивность мировосприятия. Пожалуй, он даже благостен, чего уж точно не скажешь об его измотанном жизнью и культурными впечатлениями старшем друге.
 
Да, все верно здесь: такие отношения строятся на загадке и питаются загадкой, — пока длится открытие одного другим. Прозрение наступает внезапно, расплата в виде безобразного скандала и бесповоротного разрыва — как гром среди ясного неба…
 
В том, какую форму приобретает скандал, очень явно и точно выражается несходство натур обоих. Евгений (писатель) отбирает у Левы свои подарки (все эти сказочные на тот момент — действие происходит около 1988 г. — шмотки «from Эмерика»). Этим он подсознательно упрекает Леву в том, что тот не смог оценить лучшее в нем, остался глух к зовам высокой культуры. А Лева совершенно по-своему верно и точно усмотрел в этом проявление недоброты. Вот именно: не банальной бытовой скупости, а природной, базовой недоброты характера: «Все его поступки и позывы от ума, не от сердца» (с. 144).
 
В повести «Лева» есть две важнейшие для понимания прозы Г. Трифонова мысли. Одна принадлежит Леве: «Чтобы жить в действительности и терпеть ее, нужно все время представлять в голове что-нибудь выдуманное и недействительное» (с. 126). Другую высказывает Евгений, который недоверчиво и пренебрежительно говорит о профессионализме. Быть профи — это значит не быть в жизни. Это выстраданная, хотя и небесспорная мысль.
 
Но она в чем-то, быть может, объяснит нам кредо Геннадия Трифонова, человека и автора, а также притягательность его прозы, ее неправдоподобную подлинность.