Купола

Кабинет редактора был очень новорусским – красное дерево, обитое кожей, ковер с жемчужным отливом, камин… Каминные часы, стоявшие в окружении вычурных канделябров в стиле Наполеона III заиграли «Маленькую ночную серенаду». А потом застучали молоточки. После десятого удара хозяин кабинета оторвался от рукописи и наконец-то поднял прикрытые очками с затемненными стеклами глаза.

- Вы пунктуальны, молодой человек. Приятно. Сергей Орестович Куров? Я не ошибаюсь?

- Не ошибаетесь.

- А чего Вы стоите, присаживайтесь – редактор указал на стул. А я вот еще раз Вашу пьесу просматриваю. Не без удовольствия просматриваю, заметьте. Начну с конца – напечатать Вашу пьесу мы, к сожалению, не можем.

- А зачем же Вы тогда меня пригласили? Могли передать рукопись через секретаря.

- Терпение, молодой человек, терпение. Напечатать в том виде, в котором она написана, не можем. Но если Вы внесете кое-какие правки, то редколлегия готова вернуться к рассмотрению вопроса.

Повисла пауза. Куров смотрел в окно. Серое московское небо и мелкий осенний дождик напоминали родной Питер. Вот только видневшаяся часть ненавистного здания на Малой Лубянке возвращала в реальность: Москва- не Питер.  Да что Москва, уже и Питер не Питер. Самодур Петр не только дворцы в Петергофе строил, но и очень увлекался лубянскими тайными канцеляриями.  И при этом считается Великим!  Или это часть русской натуры – чем больше правитель самодур, тем больше великий?

- А пригласил, потому что Ваш взгляд на отношения художника и власти показался мне интересным. Вы же не из тех 77,5%, которые регулярно голосуют «за»?

- Не из тех.

- Но Вы, как человек образованный, должны относиться к ним снисходительно и с сочувствием. Люди тяжело работают, мало зарабатывают, телевизор смотрят… Вот у Вас в финале, кстати, очень удачном, горящий купол опускается на прохожих, а когда догорает, они оказываются как бы в металлической клетке. И Микеланджело из окошка своей тюрьмы видит, как лучшее творение его жизни тоже оказывается тюрьмой. Мысль о том, что власть манипулирует гениями для помощи в построении тюрем, показалась мне не избитой. Кстати, я три дня назад вернулся из Рима и могу Вас заверить - Купол на месте!

- Я не был в Риме, но читал, что из-за интриг Бернини, колоннада, которую он соорудил, обессмыслила великое творение. И теперь это просто круглая крыша очень большого собора.

- Не соглашусь. В Риме есть мужской монастырь, из сада которого открывается чудесный вид на Собор и Ватикан. Отчетливо видно, что купол, как и в момент творения, парит над миром. Правда, в монастырь далеко не всех пускают…

- Вот видите. Художник думает, что он творит для всех, что его талант сделает человечество лучше. А оказывается, что всё для избранных. При этом власть пытается не просто использовать, а поиметь художника. Причем и в прямом, и в переносном смысле. И имеет куда и когда хочет, и ныне, и присно, и…

- Конкретней можно, особенно про «ныне»?

- Можно. Например, появляется неординарный художник, который в короткое время становится кумиром молодежи и либеральной интеллигенции. И ему позволяют чуть больше, чем остальным: из бюджета подкармливают, театр или галерею отдают на откуп, в ток-шоу попиариться приглашают. А потом, так за годик или два до очередной смены декораций, которую у нас почему-то называют выборами, начинают жестко щемить. И повод, как правило, надуманный. Визг, крики, обращения на самый верх, из Парижа просьбы, из Берлина пальчиком грозят, мизинчиком правда, но грозят. А суд все продлевает и продлевает рассмотрение дела, а пикеты возле суда все активничают и активничают. И не понимает никто, что это не пикеты, а минеты – мы сосем у власти, и она же над нами насмехается. И вот кульминационный момент: на самом верху принимается решение – отпустить. Ура! Победа! Невинного человека отпустили из зала суда! Просто какой-то апофеоз справедливости и мудрости! Голосуем, пацаны, иначе еще хуже будет! И забывают, что уже не около нуля у нас, а горазда ниже! Гораздо ниже плинтуса…

- Да, Вы забавно объясняете. И где-то даже убедительно. Не боитесь?

- Боюсь. Просто по-другому не могу.

-Не переживайте, из стен этого кабинета ничего не выйдет.

- Это при условии, что Вас «старший брат» не слушает- соседи все-таки.

Редактор заёрзал в кресле. Снова повисла пауза, которую прервал звук серебряного молоточка – часы показали четверть одиннадцатого.

- Вам понравились мои часы? Вы их так внимательно разглядывали.

- Просто пытался вспомнить, не было ли недавно чего в прессе по поводу ограбления Лувра.

Засмеялись.

- Ну хорошо, вернемся к пьесе – финал, как Вы поняли, нужно переделать. Теперь об отношениях художника и власти. По Вашей версии Юлий отдавал заказы Рафаэлю, а не Микеланджело, потому что…

- Рафаэль был моложе, смазливей, и…очень близок с Браманте. А Микеланджело Браманте отказал – разница в возрасте почти в тридцать лет. Да и завистлив Браманте был не по-детски: понимал, что он просто хороший скульптор, а Микеланджело гений. Это Браманте рассказал своему молодому другу Рафаэлю про традицию «ovum». И даже кресло проверочное показал. И намекнул, что надо бы, как бы в шутку, проверить их, ну, ovum, у Папы еще раз. Например, лизнуть перстень, который дарят вновь избранному понтифику после обнаружения яиц. А Папа поймет намек.  После этого Юлий забрал заказ у знаменитого на всю Италию Перуджино и отдал его малоизвестному на тот момент Рафаэлю, который, к тому же, за насколько лет до переезда в Рим был у Перуджино в подмастерьях. Папа был гениальным искусствоведом? Или ему Святой Себастьян нашептывал?

- Да, забавно. И этому всему есть документальное подтверждение?

- Это мои гипотезы. Я пьесы пишу, а не учебники истории. Хотя те, кто пишут современные учебники истории, в частности, российской, фантазируют поболее моего.

- Вы несправедливы к Рафаэлю.

- Возможно. Когда он писал «Сикстинскую мадонну», в нем был Бог. А потом покинул. И вовсе не потому, что ловкий юноша ласкал яйца Папы– такие байки забавляют только латентных недоумков из Охотного ряда. Бог дарит любовь и вдохновение! А слава и богатство, на которое был так падок ловкий провинциальный юноша, от лукавого.  Микеланджело тоже еще тот натурал был! А Бог всегда водил его рукой, брал в соавторы.

- То есть…

- То есть, когда художник начинает активно и добровольно сотрудничать с властью, он для нее использованный презерватив, он ей не интересен. Тут уж лучше поспешить умереть, чтобы некролог не испортить. Или власть поможет, как Пушкину.

- Пушкину?!

- У императора с Александр Сергеичем были особые отношения: зело острым на язык, разговорчивым не в меру и знаменитым было «наше все», чтобы с ним ссориться. Вот Николай из сатрапа, казнившего и сославшего пушкинских друзей, постарался стать заботливым сувереном. А ведь был, по сути, бенкендорф беркендорфом - солдафонище порфирородный, случайно попавший на престол: ему пох, солнце русской поэзии перед ним, или грязь русской провинции. Приручил, потом дал заботливо убить, точней, просто не помешал, хотя и предвидел исход, потом долги оплатил. Все в восторге, только Лермонтов бузит: палачи у трона! Что за неподцензурные намеки?!Ату его, На Кавказ его! Совсем как сейчас. И, главное, подходящие для грязной работы Картыновы или Мардыровы всегда находятся.

- Жесткий Вы!

- Я не жесткий, я жилистый! И в зал хожу регулярно – не люблю мягкотелых. Во всех смыслах.

- Значит, у меня нет шансов претендовать на Вашу любовь, -редактор улыбнулся. Животик, одышка. Мягкотелый, короче.

- Вы не мягкотелый, Вы медведь. Мишка. Это типаж такой. И животик-украшение, если не висит. Только с берлогой переборщили.

- В смысле?

- В вашем кабинете все предметы «ровняют козыря» с детством, проведенным в коммуналке.

- В хрущёвке. Но давайте о моем детстве в другой раз. И о Вашем, которое, судя по всему, не так давно закончилось, тоже. Только один вопрос – как Вас бабушка называла ?

- Детство?! Мне через две недели тридцать. А бабушка звала меня Сергунькой. Я еще несмышленышем был, а помню, как ее голос звучал: «Сергунька, а давай я тебе Блока почитаю». Она очень любила Блока, многое знала наизусть. Кстати, бабушка родилась еще до революции и росла в доме на Офицерской улице. Александр Александрович и Любовь Дмитриевна жили неподалеку, мой прадед с ними раскланивался.  Бабушка совсем маленькой девочкой была, когда Блока видела, а все вздыхала: «Каким красавцем был!». А дедушка кривился. Дед из пролетариев. Революционер. Для него никаких поэтов кроме Маяковского не существовало.

— А мой дед с гордостью рассказывал, как этапировал Мандельштама. Я его за это ненавидел.

Помолчали.

- Сергей Орестович, вносите правки и приходите, мы Вам выплатим небольшой гонорар. Будет на что юбилей отпраздновать. А захотите, вместе отпразднуем.   Договорились? Постарайтесь, чтобы Ваши средневековые экзерсисы как можно меньше походили на современность. Особо переписывать ничего не нужно, просто расставьте по-другому акценты. Почему Вы молчите? Так договорились?!

- Договорились?!

- Ну, почти договорились, не сердитесь. Сергей Орестович…Сергей, я Вас лично прошу, это для Вашего же блага.

Редактор что-то написал на визитной карточке и протянул ее гостю.

- Приходите к 21 часу, Вас проводят. Я буду ждать.

Куров почувствовал, что редактор, как черная дыра, хочет поглотить маленькую планету, не входящую ни в какие звездные системы, и что планета уже готова сменить траекторию, и что… Он не глядя сунул визитную карточку в карман и быстро вышел, не прощаясь. Уже в метро понял, что так и не забрал рукопись и что вечером никуда не пойдет.

* * *

Адрес на визитке был напечатан витиеватым золотистым шрифтом: Башня Федерация, Presnenskaya Naberezhnaya, 12, Moscow, Russland, 123317. Комплекс Москва-Сити ярким   освещением напоминал неудачно приземлившуюся летающую тарелку, устремленную антеннами-небоскребами в космос. Смесь стекла, бетона и долларов, как язва на теле купеческой Москвы, завораживала и раздражала одновременно. Точно такие же чувства вызывал у Курова «Лахта-центр», который бессмысленным газпромовским фаллосом изнасиловал растреллиевский Питер. Понты, сплошные понты в большом и малом без какого-либо внутреннего содержания. Даже этот маленький кусочек дорогущего картона, пахнущий цитрусом, не более чем понты. Куров проверил адрес, посмотрел на часы. Без двух минут девять. Найдя нужную кнопку на переговорном устройстве, нажал. Потом помахал визиткой возле носа.  В ярком свете ламп он вдруг обратил внимание, что на обратной стороне визитки  что-то написано от руки. «Ovum». С сильным нажимом на первую букву, как будто человек, который это писал, о чем-то долго раздумывал, а потом решился.

Из небытия Курова вернул в реальность приятный женский голос, раздававшийся из домофона:

- Представьтесь, пожалуйста.

- Куров.

- Добрый вечер, Сергей Орестович. Поднимайтесь на 27-й этаж, Вас ждут.

- Нет, спасибо. К сожалению, появились срочные дела. Передайте, пожалуйста, что я не буду вносить изменения в текст. И еще передайте, что я позвоню. Обязательно позвоню.

Куров стоял и все смотрел и смотрел на гигантский купол киноконцертного зала Москва-Сити с огромным часовым циферблатом. Время остановилось, только какие-то незнакомые молоточки все громче и громче стучали в ушах – казалось, что сейчас из цветных лучей материализуется Моцарт и сыграет для Сергуньки «Маленькую ночную серенаду».