Это было недавно… Зимняя сказка

Глеб любил осень. Не ту тихую и яркую, а другую — серую, дрогливую, слякотную. Любил со школьных еще времен, когда лето оставалось в уголке души, и быстротечный первый снег в октябре-ноябре был лишь новой праздничной переменой. Собственно, сдержанный, замкнутый Глеб всегда ждал и жаждал именно праздника, но только такого, чтоб искрился внутри него и возникал бы внезапно, с безуминой.
  
Глеб вообще был странноватый такой: именно «мальчик», а не пацан, тихий, сдержанный, как испанский инфант, и очень вежливый. Кожа у него была удивительной матовой белизны, совсем не загорала и казалась почти зловещей при черных прямых, жестковатых волосах. Мать говорила: в нас венгерская, кыпчакская кровь.
 
Он читал про венгров, кыпчаков, его сны наполнились виденьями шлемов и грив, и шаровар из шкур мехом наружу, и чувством бескрайней воли, и сладким зудом своей власти над чужой беззащитной и голой плотью.
 
Его желания пробудились рано. Тогда он дружил с мальчиком, сыном уборщицы, Почему-то Глеба, ребенка из художнической семьи, тянуло в иные, низинные сферы жизни — наверно, туда, где в его снах клокотало вечное ликование победителя.
 
Мальчик Витя, маленький, худенький, бледненький, весь в красноватых спелых прыщах, был тих, угрюм и суров, под стать Глебу. Он сам весь был, как налившийся прыщ. Его мать с шумом и плеском прибиралась в безалаберном лабиринте Глебовой квартирищи, а мальчишку своего приводила с собой. И они, Глеб и Витя, собственно, вот играли.
 
Игры их состояли в самом простом, но и в самом уже тайно насущном.   
 
Мальчик Витя ложился на мальчика Глеба, и, не снимая штанов, они друг по другу молча, ожесточенно пыхтя, елозили. Глеб при этом хватал Витю за шею, а тот шипел, чтобы отлип, не надо. Но Глеб сжимал его, как в тисках, оба кончали, так и не договорившись.
 
Уборщица тетя Люба умилялась, как тихо ребятки общаются.
 
Хотя все родные Глеба были чистой воды гуманитарии, отчасти и вовсе беспечно богемистые, сам он увлекся вдруг химией. Тайны волшебных, текучих превращений материи затянули его словно нашептанная ему, обещанная идея бессмертия.
 
Свои эксперименты он называл «путешествиями», и страсть к этим путешествиям была так ненасытна, что Глеб даже не заметил ошеломительных для других собственных достижений. Заодно он окончил и мед…
 
*
Юный и равнодушный ко всему, кроме своих «путешествий», он не учел даже краха страны, в которой родился. Жизнь, впрочем, как-то переменилась: стало приметно голодно.
 
Молодой фрустрированный ученый, договорился, было, с Колумбийским универом, но перед самым почти отъездом, волей ехидной судьбы, встретился с давно подзабытым Витькой.
 
На своем бумере Витька чуть не сшиб его в узкой улочке между Бронными. Витька выскочил из авто, обматерил Глеба так, что тот удивился, и, наконец, опознал дружка.
 
Витька был все такой же маленький, но теперь без прыщей, лысенький, кругленький, азартно, отчаянно злой и веселый.
 
Они сели тут же, в кафешке, по старой памяти, словно теплая накидка воспоминаний, не называемых, впрочем, вслух, принакрыла их.
 
Витька подзывал «халдеев» щелчками пальцев. Его тон и траты вогнали бы Глеба в краску, если б не привычная Глебу снисходительная рассеянность в отношении моветозного другана.
 
О, мой странный и редкий, как зубы ведьмы, читатель! Ты, возможно, мне не поверишь, но такое могло случиться. Расколов Глеба по поводу успехов и близящегося отъезда, Витька чуть столик не опрокинул на него — вцепился в обе руки и жадно вдруг зашипел.
 
Его предложения были так безумны и так безграмотны, что Коламбиа юнивёсити и Коламбиа пикчез рухнули бы от хохота на головы своих меценатов.
 
Глеб погрузился в мысли, а может, мечты, — и неожиданно, хотя словно сквозь сон, согласился.
 
Отчего? Глеб был в душе все ж поэт, и он любил эту голую, ржавую подмосковную осень. И когда у него появились первые бабки, гораздо быстрее и больше, чем он мог это предположить, первым делом Глеб купил себе неприметный, но крепенький внедорожник и уезжал на целый день в леса, поглубже, подальше.
 
Натянув капюшон на брови, Глеб шуршал и чавкал останками минувшего лета, и вся Земля казалась ему мягко укрывающим его мозг капюшоном.
 
Личная жизнь?..
 
*
Их было двое, первеньких. Но сперва возник дом на опушке угрюмого сосняка, старая номенклатурная дача, выкупленная Витьком как-то ахово — ТАКИМ ТАКОЕ все же не продавали. Двухэтажный дом белого кирпича с островерхой крышей косил под неметчину, но наносил только жестко-помпезной усталой и разоренной сталинщиной.
 
— Зы-здесь будем жить! — Витек заикался немного, когда был восторжен или врал. — Твоя кы-комната, моя, лы-лы-лаборатория, внизу холл, ка-камин, все пучком, не мен-менжуйся! Обслуги нету пока. Сы-сделаем!
 
Он вытянул из кармана куртки ствол, ткнул им Глеба в живот:
 
— Защита, мля! А то ле-лес, всяко ны-нынче бы-бывает…
 
Глеб подумал: никакой Витька не крутняк, раз нет охраны, шоферюги хотя бы мордатого.
 
А жаль!
 
И равнодушно объявил ему это, обидное.
 
— Я че ты-те, лох?! — вскинулся Витька. — Меньше знают — кры-крепче спишь…
 
Сопя, демонстративно стал выволакивать из багажника бесчисленные судки с ресторанной прихотливо невкусной едой.
 
И через час в камине уже трещали дрова, а хозяйственный Витька и впрямь внес косой, холостяцкий, но уют во все это.
 
Глеб тоже осторожно выпил текилы. И они потрахались на тахте, наконец-то по-настоящему.
 
Сосал и трахал Витька усердно, внимательно, явно желая понравиться Глебу. Это тронуло.
 
Глеб подумал: чем не шутит на свете черт?..
 
Иногда, глядя на себя в зеркало, Глеб сам пугался выражения своих черных, но каких-то бездонно сосредоточенных глаз.
 
*
Витька привез сразу двоих. Выгружая, нервно шутил:
 
— Сы-свежачок! Бродяжки, пы-подрезали их обоих ут-утречком скины на Кы-Курском…
 
Один был нескладным парнем с черным жестким ежиком на недавно бритой башке, губастый. На голове шлемак из засохшей кровищи. Армейское рванье говорило за то, что он, скорее, всего дезертир. Второй был блеклый и тоненький, волосы слиплись. Яркий блондин, сейчас он казался седым. На цыплячьей груди бурой грязью темнела главная рана. И голый был.
 
— При мне пы-привезли их, пы-прям фарт, мля! — тараторил Витька. — Мы-моргом не пропахли ще…
 
Глеб подумал: Витька боится трупов. Но и сам, когда эти двое были уложены на оцинкованный стол в промозглом подвале, вдруг почувствовал ледяное дыханье немой загадочной вечности.
 
— Мог бы сказать, чтоб обмыли… — Глеб достал банку со спиртом.
 
Витька сглотнул слюну, будто спирт предназначался ему.
 
Он шустрил вокруг, втягиваясь и поражаясь умелым, точным, размеренным движениям Глеба. Страх растаял, обоих захватил азарт таинства, которое Глеб продумал в деталях и сейчас словно шел по давно знакомому коридору. Вот одна дверь, еще одна, поворот, снова дверь. На окна ран наложил компрессы с СОСТАВОМ и густо забинтовал.
 
— Лы-лы-лазарет! — восхитился Витька. Он простодушно любил фильмы про войнушку. В армии не служил, но играл в «реконструкции», гладкой мордой дискредитируя маскхалат.
 
— Через час начнут теплеть. Наверх тогда, — Глеб упал в развороченное креслице, закрыл глаза.
 
— Э! Ты не пристынь мне ты-тут… — Витька приволок какие-то одеяла, ватники.
 
— Время засек? — не открывая глаз, почти не размыкая губ, спросил Глеб.
 
И не услышав ответа, погрузился в черное без складок и выходов забытье.
 
*
Через день Витька и Глеб торчали у телека с мельтешащей новогоднею лабудой. Среди шаров и яркого конфетти царила-парила тогда еще толстая и без ордена Пугачева.
 
— Как ты можешь: водка, шампанское? — поморщился Глеб.
 
— Ха, Гы-Глебка, а знаешь, я и мелким вот ты-так: все вы-вкусное, что есть на сы-столе, разом в рот! Все вы-вместе чтоб: и колбаску и ты-торт! Ды-детство, типа, голодное, — повинился, как поскулил, Витька. — Ну, Ельцинюга, ды-давай, гони свои пы-поздравы бы-быдлу, алкаш хренов!
 
Витька был в восторге от Ельцина, но относился к нему, как и весь народ, сильно по-свойски. «Это такая их ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ», — равнодушно подумал Глеб.
 
Пробили куранты. Витька завопил и бросился на Глеба с поднятой рюмкой. Глеб понял, что тост автоматом перейдет, наверно, в минет.
 
Он поднялся.
 
— Да ничего сы-с ними не сы-сделается… — обиженно опять поскулил Витька. От него несло водкой, икрой и тортом.
 
Глеб, не слушая, пошел наверх. В угловой комнатке голубым колокольчиком горел старомодный ночник, видно, прикупленный вместе с домом. Гнусновато, густо пахло СОСТАВОМ — будто лаванду смешали с дегтем и рыбьим жиром.
 
Он склонился над мелким. Теплый, дышит ровно, но глаза закрыты плотно-плотно, будто нарочно задраены.
 
Парень у стены напротив тихо постанывал. Веки его неуверенно трепетали, сквозь ресницы иногда проблескивали радужки глаз.
 
Глеб присел возле на корточки, взял руку, считал пульс. «Ну же, давай, давай!» — просил-торопил. Поймал себя на том, что руку поглаживает, и нежно. Воздействует.
 
Хотя не его, кажется, вкус…
 
Тихо прокрался Витька, сел на пол рядом. «Как в детстве», — подумал Глеб. Не с досадой, а так — констатируя.
 
Он услышал звук и подумал, что это Витька.
 
Но Витька сразу забрызгался в ухо:
 
— Слышь, сы-спрашивает! Кто зы-здесь, типо…
 
Глеб тотчас восстал над парнем. Лицо того было словно в жару, мокрое от пота, искаженное усилием прорваться сквозь темноту.
 
— Кто?.. Кто?.. — лепетал-бредил он, вздрагивая, как от ожогов.
 
— Компресс, живо! И бульон ставь! — приказал Глеб.
 
И подумал вдруг:
 
— «Липкий — как новорожденный…»
 
*
Через два дня Ваня поднялся. То, что звали его Иван, парень не помнил, Глеб терпеливо называл имена по алфавиту. На «Ивана» тот вдруг, дернувшись, прикрыл голову.
 
У Глеба перехватило дыхание:
 
— Вань, ты чего?! Что ты помнишь?
 
Ваня помотал головой под руками.
 
— Ва-анечка, — сорвалось вдруг у Глеба. Он отнял его локти от головы, обнял. Вдруг — неожиданно для себя, точно вело его нечто — поцеловал в макушку, в щеку:
 
— Ну? Я что, враг тебе?..
 
Глебу было странно: этого рослого парня и смерть не избавила от последних прижизненных страхов.
 
— Ты помнишь хоть что-нибудь?
 
Ваня скорбно помотал головой. Отросшие черные волосы почти скрыли шрам. И все ж он светлел, как лунная тропка в ночи.
 
— А его? — Глеб показал на соседнюю койку.
 
— Его… видел…
 
— Как его зовут, не помнишь?
 
Ваня опять помотал головой и полез закрывать лицо.
 
— Господи, что с вами сделали?!.. — произнеся это вслух, Глеб себе удивился.
 
И сказал, четко, но мягко:
 
— Ваня, ты ТАКОЙ ЖЕ был, как он! ПОМОГИ нам за ним ухаживать! Ну, обопрись на меня, и попытаемся, друг, подняться…
 
С кухни явился Витька с судками. Хлопая глазами, наблюдал, все более почему-то огорчаясь, как Ваня с Глебом в обнимку, оступаясь, бродят по комнате.
 
*
Через неделю Ваня ходил вовсю, помогал Витьке колоть дрова. Но искал Глеба глазами все время, как собака, и смущался при нем.
 
Витьке это не нравилось. Пару раз он наседал на Ваню. Крутил ему яйца. Тот терпел, но как-то рассеянно, будто Витька — посторонний с улицы шум.
 
Витька бесился. Ваню хотелось ему избить.
 
Он решил поговорить с Глебом начистоту.
 
В ночь на старый Новый год опять вдвоем сидели у телека, Ваня наверху дежурил у койки того, белобрысого, который ну никак не хотел открывать глаза. Его кормили через рожок, и аппетит был отменный.
 
— Мы ж кы-как зы-забились-то?! — ныл Витька, багровый от выпитого. — Делаем зы-зомби! Что сы-скажем, то и вы-выполнят. Бизнес-пы-проект такой ведь бы-был, нет? А тут ды-детский сад какой-то. Ах, Ванечка, ах, Гы-Глебушка! А бы-бабосики-то мои, между пы-прочим! И дом!
 
— Что же ты предлагаешь? — Глеб разглядывал рюмку.
 
— Я — пы-предлагаю? Я ТЫ-ТРЕБУЮ, ГЫ-Глеб! Вернемся к плану. Его, Вы-Ваньку этого, надо ты-тренить. Что хошь ему зы-заказать, а то он как пы-принц, млять! А потом, может, мне кы-конкурента надо будет зы-завалить, ты об этом пы-подумал? Я, что ли, с вы-волыной поеду сы-сам?!
 
— Ваню пошлешь?
 
— Жалко ды-добра? Жмуром был, не вы-впервой ему… Или мне сы-самому подставляться?
 
— Дурачок ты все-таки, Витя, — Глеб в своем кресле лениво развел колени. Почему-то ему стало жалко друга и дурака.
 
— Рот зы-затыкаешь?!.. — смешно обиделся Витя. Присосался к текиле, к горлышку. Отставил бутылку, трудно дышал, на Глеба смотрел. Вдруг, для себя неожиданно, облизнулся.
 
— Я ТЫ-ТУДА хочу ща ты-тебя, пы-посерьезке… — заметил все еще зло, мстительно, но с надеждой.
 
— Дай, до спальни доползем, — Глеб поморщился.
 
— А ЭТОГО? — Витька кивнул на дверь.
 
— А этот при деле сейчас, Витек! Работает. Ты же хотел, чтобы раб работал?..
 
Витька расстегнулся еще на лестнице. Пыхтел обиженно. «Вот свинья! Все куски себе — разом — в рот», — думал Глеб нелогично, но сейчас насмешливо и и как-то тепло.
 
Все же и трогала настойчивость любовная этого чела, который ну да — вроде они одно.
 
На площадке Ваня возник. Глядя на Глеба, сказал:
 
— Он проснулся…
 
*
Он не просто проснулся — он уже сидел в постели, весь беленький и с глазами такими яростно-синими, злыми, что Глеб сделал шаг назад.
 
Кого это он оживил, черт подери?..
 
Толстокожий Витька — и тот застегнул штаны.
 
Ваня склонился над парнем с чашкой бульона.
 
Глеб слышал жадное бульканье. Потом ломкий, чуть в нос, басок:
 
— Хорош!
 
Ваня отступил. Глеб шагнул вперед, все еще не желая верить: непоправимое произошло.
 
— Здравствуй! Мы твои друзья, также и Ваня. Как тебя зовут, помнишь?
 
— Пшел… — одними губами высек парнишка в воздухе.
 
— Лешка, Лешка его звать, я вспомнил! — засуетился Ваня испуганно, чуть не тыча в Глеба поильником. — Я все расскажу!..
 
Глеб с Иваном вышли за дверь.
 
— Мы, короче, — торопился Ваня, вертя в пальцах липкий поильник, — на Курском тусовались-то, я вспомнил, он и я, он из дома сбежал, я — сами знаете…
 
— Почему сбежал?
 
— Потому — били.
 
— И его?
 
— Нет. Его лупанешь… Мать наркоша, он и в бега. А мы, короче, хотели на юга податься, там тепло. Правда, там война вроде щас…
 
— Все сумасшедшие, — заключил Глеб. — Вы куда конкретно на юг хотели? В Крым? На Кавказ? — И подсказал. — На Кавказе сейчас война…
 
— Значит, в Крым, — Ваня перестал вдруг вертеть поильник.
 
— Чего он злой-то такой? — спросил Глеб.
 
Ваня опустил голову.
 
— Ну, Иван?
 
— Вспомнил! — Ваня поставил поильник на подоконник и тотчас опять схватил, завертел в руках. — Там один длинный, костлявый, подошел, побазарили, он потом грит: пацаны, заработаете. Короче, он нас завел в сортир, там сортир чисто такой, ну где это всё…
 
Ваня яростно покраснел. 
 
— Короче, бабки дают, чего ж, от нас ничего не нужно, только ну выставить… А они всё сами, — понимаете?
 
Ваня прятал глаза.
 
— Короче, бабок, денег дали… По коктейлю даже купили — «Отвертка», знаете?. Мы теплые идем, рады… А тут скины из-за угла. Типа выследили, типа, что тоже мы пидары…
 
На Глеба взглянул вдруг в упор:
 
— Короче, вот. Здесь мы очнулись. СПАСИБО ВАМ!
 
Последнее Ваня выдохнул с таким искренним жаром, с таким при этом отчаянием, что Глеб обмер.
 
— Ну, ты объясни ему, Иван, успокой. Что он, как с цепи?.. — попросил, точно оправдываясь, Глеб.
 
Ваня кивнул угрюмо. Показалось — отрешаясь от всего, что за стенами.
 
Глеб пояснил очень сухо, безжалостно:
 
— В конце концов, никто никого не неволит. Окрепнете — и на юг. Денег дадим, билеты купим… Черт, что за трагедия, не пойму?!
 
Ваня не поднимал головы.
 
— Вань, ну ты МНЕ хотя бы поверь! Я ученый, я эксперимент провожу. Через неделю он оправится — и поговорим опять. Решим что-нибудь!
 
Ваня опять упрямо кивнул.
 
За дверью вскрикнули вопросительно и отчаянно. Следом понеслись, нарастая, звуки, точно кто-то давился, тонул.
 
Витька выскочил. Кисть руки была вся в кровянке:
 
— Сы-сдохни! — Витька вопил с порога в комнату, весь трясясь. — Сы-сдохни сейчас же, мы-мы-млядский вы-вы-высерок!
 
Глеб с Ваней вбежали в комнату. Лешка на полу бился, словно его вразнобой дергали за руки — за ноги четверо. Розоватая пена пузырилась вроде и из ушей.
 
*
Началась суетня. У двери Витька хватал Глеба за руки, шипел, как ошпаренный сковородник, пихал в лицо ему распухшую от укуса кисть:
 
— Эт-то ты-твой рыз-рыз-результат, млять?!..
 
Глеб молча стряхивал его руки, Ванька — золото! — с полкивка понимал: ложку и мокрое полотенце тотчас явил.
 
Минут через пять Леха затих. Глеб вкатил ему лошадиную дозу СОСТАВА. Вводил, задерживая собственное дыхание.
 
Наступил вечер, похожий сразу на ночь. Глеб то задремывал в своем кресле, то голубой сумрак комнаты вставал перед ним опять, туманный и радужный. В какой-то миг его разбудил шум мотора во дворе. Он увидел на потолке движение белых и красноватых бликов. Нащупал машинально у Лехи пульс — и снова заснул.
 
Утром Глеб проснулся от тихих звуков. Ваня поил Лешку из поильника. Лицо Лешки было сосредоточено на белой птичке поильника. Глеба он, кажется, не заметил.
 
Глеб вышел из комнаты. Внизу, у камина, маячили две шишкастые бритые тыквы. Глеб свесился с балюстрады. Снизу его оглядели, как из прицела: сонно и делово.
 
Итак, насчет Витьки он ошибался: все-таки солидол…
 
Глеб явился к нему.
 
— А я что, ды-должен ждать, когда эт-этот псих меня зы-зы-завалит?! — Витька в своем адидасе валялся поверх одеяла. Ночь для него была, видно, тоже тревожной. — И эт-это… Нельзя, чтоб те, «быки», у-узнали про… Мужики они сы-стрейтовые, секешь?..
 
— Я ему вчера столько вкатил, Витя! Странно, что жив… — Глеб не слушал его.
 
— Теперь зы-залупаться ны-не будет?
 
Глеб покачал головой:
 
— Спрячь своих «быков», Витя, мешают же! Что ЭТИ, что ребята наши подумают?
 
— А и хер с ними, сы-с «этими»! «Что пы-подумают»! Да они ны-ноги лизать нам ды-должны, что живы!.. Ссать нас они оба об-об-обязаны!
 
Все же Витек взял массивную мобилу. Выйдя от него, Глеб убедился: «быки» убрались во флигель.
 
Он скользнул за дверь к Лешке и стал на пороге.
 
Черная Ванина в отросших «перьях» макушка ходила у Лешки меж ног.
 
Глеб неслышно ушел за дверь. Тихий стон… Подождав с минуту, Глеб шумно вошел.
 
Иван отвернулся. Лешка встретил его равнодушным, невидящим взглядом.
 
*
Он и впрямь изменился, этот Лешка. Отвечал теперь сонно, бесцветным голосом, из прошлого почти ничего не помнил.
 
Наведался Витька. Выставил свой из штанов. Леха равнодушно поцеловал.
 
— Что ты кы-как неживой?! — возмутился Витька и взял Леху за уши. Лешка застонал.
 
— У него голова болит. Отвяжись! — Глеб отпихнул Витьку.
 
— Тогда эт-этот! — Витька дернул Ваню за рукав.
 
Тот молча, словно между делом, присел и раскрыл рот, косясь на мгновенно вскипевший чайник.
 
И Лешка и Глеб рассеянно, равнодушно смотрели, как Витька жестко долбит Ваню в ротак — точно это была порнушка в видаке или скучное наказание.
 
Спокойное равнодушие окружающих взорвало Витюню. Старательно обкончав Ване лицо, он нарочно пролил также за воротник.
 
— Я покажу вам, кто в ды-доме хы-хозяин! — и схватил Глеба за руку:
 
— Кы-кы-когда все ны-нормально-то будет?!
 
Глеб выпихнулся с ним вместе за дверь.
 
— Пойми! — шипел он. — Я не обещал, что они должны будут тебя или меня ЛЮБИТЬ. Они делают, что им скажешь — и это уже достижение. Клешню свою, вчера, вспомни хотя б!
 
Витька засопел, как обманутый взрослым ребенок. Неожиданно обнял Глеба.
 
— Э! Шеф!.. — раздалось снизу.
 
Витька резво отпихнул друга, перегнулся через перила:
 
— Че ще?
 
— Хавчик бы нам залудить! В микроволновочке… Там в холодильнике мы типа мясцо надыбали…
 
— Ды-а хоть хрен! — окрысился Витька.
 
И он, и Глеб в тоне «быка» услышали лениво насмешливое…
 
ДОГАДАЛИСЬ?!..
 
*
В тот день снег валил мокрыми полосами и хлопьями. В комнатах стало сумеречно, будто вечер с рассвета, и зажженные лампы только подчеркивали, что окружены сероватым туманом. Зарыться лицом в подушку и проспать весь день. А ночью за окном будет светло, красиво. Сказочно и новогодне, хотя 1 февраля…
 
С утра Витька имел неприятный разговор по телефону. Весь багровый, вперся к Глебу, расстроенный:
 
— От-от-отвалю часика на четыре. Сы-справишься?
 
— А «быки»? — почему-то спросил Глеб, совсем будто это были животные.
 
— У ся бы-будут, во флигеле. Все у них ты-там имеется, и выпить, и зы-закусить. Ну, запрись на вы-всякий… Сы-сы-стрелять-то умеешь?
 
Витька спросил лихо, отчаянно, будто и не Глеб перед ним.
 
— Ты лучше нас с собой забери, — попросил Глеб растерянно.
 
— Там ще ху-ху-хужей может бы-быть… Тут сидите! Я пы-пуганул уже этих, что пси-психический один, не сы-сунутся.
 
— «Психический»! Какая им разница?!..» — подумал Глеб вслух и вслед Витьке.
 
Уезжая, Витька предупредил: по мобиле может и не ответить.
 
— В мы-ментовку зы-звони тогда. Спросишь Вы-Васина, полкана. Может, доедут…
 
На прощание Витька обнял Глеба. Перекрестил криво, неловко себя и друга, вздохнул. Косолапо, неуверенно потопал к выходу.
 
Стало жутко.
 
Глеб закрыл входную дверь на ключ, проверил, подергав. После поднялся к ребятам.
 
Ваня мыл пол. Когда он тряпку макал, красные руки почти до локтей погружались в ведро с водой. Пол — старый дубовый паркет, темный от времени, выщербленный. Можно было бы реставрировать, заменить. Можно было бы многое по-другому сделать в этом «охотничьем» доме, где свеженькая побелка и новые случайные обои лишь подчеркивали: руина руиной. Дом — старик, который ждет не дождется смерти. Не потому, что не выстоит, а потому что СМЫСЛА стоять уж нет…
 
От мокрого пола пахло дубравой и желудями. Лешка сидел на койке, согнув колени. Что-то сосредоточенно рисовал.
 
— Вань, — сказал Глеб, — кончай с уборкой. Будем заниматься.
 
Ваня глянул на Глеба. От этого взгляда, совершенно собачьего, у Глеба сердце сжималось, и он летел, точно в смерть неожиданную.
 
— Что рисуем? — Глеб склонился над Лехой.
 
Тот молча отставил фломастер. На листке линии чернели внахлест.
 
— Ты абстракционист? — спросил Глеб. — И что же это?
 
— Ничего, — Лешка разорвал листок надвое. Но не бросил на пол, как он вообще все старался кинуть (а Ваня подбирал покорно, спокойно; Ваня был лучше Глеба тут психиатр). Два исчерканных резкими линиями листка вздрагивали на коленях Лехи.
 
— И все же что это?
 
Ваня встал рядом, взглянул на клочки:
 
— Это ты сегодняшний день рисовал? — заметил он.
 
Лешка скомкал листки, кинул на пол.
 
— А ну-ка поднял, — сказал очень спокойно Глеб. — Ты соришь, а он убирается. А ты пол ни разу еще не мыл! Завтра он — твой…
 
Глеб вдруг ощутил мокрые жесткие пальцы на запястье.
 
— Я помою, — шепнул Ваня в самое ухо. — Не надо пока…
 
Это последнее было сказано с такой нежностью, с такой любовью не к Лешке совсем, что Глеб на секунду лишился голоса.
 
— Так! У нас по расписанию занятия, господа, — сказал он громко, решительно встряхнув рукой. — Мы возвращаемся в жизнь, и в жизнь совершенно новую. Иван, какое у нас сегодня число?
 
— Они придут… — сказал Лешка скороговоркой и отвернулся к окну.
 
— У нас сегодня первое февраля тысяча девятьсот девяноста четвертого года, — ответил Ваня. И добавил. — Они придут, вы только не кипешитесь… Не лезьте, в смысле… Не убудет от нас. Леха ваще хотел с настоящим. А я… Я потерплю, Глеб Арсеньич…
 
*
— Я не понял, кто придет?! Кто вообще может войти в запертый дом? Или кто-то ЭТОТ будет ломать окна, двери?! — Глеб чеканил, но мороз по телу бежал.
 
Вместо ответа Ваня указал красной рукой на дверь.
 
В ней обвис один из «быков», не самый гнусный, но все равно. Хари у них были бычьи и одинаковые, только усишки у одного пегие, у другого черные. Этот был с черными.
 
— Начальник, твои петушата лучше тебя дело чухают. Че их на два часика нам? Или все вам?
 
— Как вы сюда вошли?!
 
— Начальник, Лом и не такие сейфы, короче… Короче, на два часа — и петушата твои опять.
 
Заметив движение Глеба, усмехнулся:
 
— Не хватай, куровод, мобилу. Братва нынче с твоим корешем все порешает, и тебе с таким племзаводом убраться бы заранее подобру-поздорову… Я тебе по человечеству это сильно-сильно советую. Мы уедем — и вы сдристните по-тихому, в деревухе какой тут запрячьтесь. Дело такое…Капец!
 
— Ты предатель, что ли? — брякнул Глеб.
 
— Сразу на «ты», — потянул губу черноусый. — Тилигенция! Мы пока талибов, вы тут… Короче, я те по человечеству, млядь, базарю, втыкай: сбросим семя — и все по домам. Если у вас ДРУГОЙ он, типо, имеется…
 
Потом Глеб как тягостный жуткий сон вспоминал: он позорно отошел к окну. Ваня поднял Лешку за плечо и криво, но осторожненько повел к двери. Лешка странно, неподвижно, как мертвый, оскалился. Ваня был сосредоточенно заботлив и аккуратно скор.
 
За окном падал неправдоподобно длинными хлопьями снег. Из Витькиной спальни, где был этот его «траходром» с бордельным зеркалом в изголовье, слышался смех, стоны. Тонко, по-заячьи заверещал вдруг Лешка, потом словно бы подавился. Хохоток быков, что-то они там покрикивают, что-то тяжелое, звонкое опрокинули. Будто застолье давно жданное…
 
Глеб прижал лоб к холодному стеклу и закрыл глаза.
 
Венгры, кыпчаки с топотом и взвизгами неслись за поникшими под снегом деревьями. Их было так много, бесконечно, бесчисленно…
 
— Э! — его тронули за плечо.
 
Тот же бык с черными. Вид довольный и виноватый немного:
 
— Мы всё, в ауте. Уходим. Честно те скажу, мужик, дергай тож. Такие дела.
 
Он ухмыльнулся, качнул бритой башкой и пошел к двери, на ходу натягивая черную вязаную шапочку.
 
— Постойте! — сказал вдруг Глеб.
 
Бык оглянулся. Теперь, в шапочке, вид у него был смешной, полудетский. Бутуз.
 
— Да нет. Я так… — Глеб махнул рукой.
 
Бык хмыкнул и скрылся за дверью.
 
*
Глеб постоял с минуту. Приметно уже стемнело: серпантинные ленточки снегопада за окном стали белее и гуще еще, длинней.
 
Глеб решительно пошел в спальню.
 
Ваня сидел на краю кровати, босой, без трусов, но на плечи наброшена куртка. Лешкин белобрысый затылок с отросшими иголочками волос то поднимался на подушке рядом, то опускался: Лешка, наверно спал, одеялом укрытый весь, по уши.
 
Везде были разбросаны вещи. Под ногой Глеба хрустнуло что-то. Ваня поднял голову.
 
Лицо у него было скорбное, на щеке белесая клякса, потеком.
 
— Вань, нам нужно отсюда уйти поскорей!
 
— Он спит, — сказал Ваня, словно не услыхал этих слов. И вдруг улыбнулся мечтательно, грустно. Уголки губ у него не сразу растянулись в улыбку, дрожали.
 
Кыпчакские стрелы засвистели у Глеба в ушах.
 
— Вань, это мы во всем виноваты! Они про вас подумали… ну, потому что…
 
— Они ПОНЯЛИ, — сказал Ваня, глядя в стену. — Они поняли: они такое с порога секут… Они сами такие все…
 
— Вань, уходить надо! Буди Лешку, одеваемся и уходим. И поесть что-нибудь захвати.
 
— В армейке у меня то же было… — сказал Ваня стене, все еще несмело, странно, но улыбаясь. — Они… чувствуют…
 
— Ваня, очнись! Уходим, убьют!
 
Глеб потряс Ваню за плечо. Косо накинутая курточка съехала, плечо возникло перед ним во всей своей полудетской еще угловатости, белости.
 
Глеб огляделся беспомощно. В глаза бросилось смешное, нелепое: в углу над бордельной кроватью висела икона, мигала лампадка; кружевная благостная салфеточка. Витькина нелепая душа окружала их и сейчас — душа, может, уже отъехавшая…
 
Глеб схватил Ваню за плечо, потряс:
 
— Уходим, Иван!
 
Ваня как проснулся: подскочил, тотчас засуетился. Оделся быстро, накидал вещи в сумку.
 
— Еду захвати, — повторил Глеб. — И консервный нож. И в термос горячее. Живо!
 
— Я водки возьму, — проговорил Ваня, впрочем, решительно. — Термос — что! Водки надо бы.
 
И исчез за дверью.
 
Глеб присел на кровать, тронул Лехину маковку:
 
— Лешенька!..
 
Он бы не удивился, если бы Лешка вдруг подскочил и вцепился в него.
 
— Лешка, уходим, друг!
 
Леха повернул к Глебу лицо, открыл глаза. Почему-то не удивился, только спросил сурово:
 
— А где Иван?
 
— Собирается. Уходим! Они вернутся, убьют.
 
— Хера замочат! — зло и почти звонко выкрикнул Леха. Откинул одеяло, вскочил.
 
Он был голый. Свежие синяки пятнами покрывали плечи, грудь, ноги. След грязной подошвы темнел на бедре полосатой нелепо огромной печатью.
 
— Одевайся! — сказал Глеб и вышел.
 
Они покинули дом с заднего крыльца. Густой снегопад торопил темноту, залеплял глаза. Там, где раньше была дорожка, ноги проваливались почти по колено.
 
На парнях были валенки, тяжеленные крапчатые бушлаты — этого добра в подвале оказалась гора. Поколебавшись, и Глеб залез в высокие негнущиеся валенки. Бывалый Иван настоял на двух парах шерстяных толстых носков.
 
Глебу казалось, что он идет, как на ходулях.
 
Дошли до ограды. Дальше была роща в логу, но роща голая, не запрячешься.
 
— Надо в деревню идти. Или на станцию…
 
— А бабки есть? — спросил Ваня. Он стал непринужденней, деловитей за этими  сборами и в привычном своем.
 
— Гля, — Лешка качнул всем лицом вправо. — Они…
 
Внизу, по черному, огибавшему лог шоссе гнали одна за другой две тачки. В сумерках нельзя было разобрать марки и цвет, огни лили в болото дороги ярко-белый праздничный свет.
 
На повороте заиграли, забегали и красные огоньки.
 
— Дискотека «Авария»! — сказал Леха. — Зашибись тюхают!..
 
— То клево, что ночь, — заметил Иван. — Не погонятся. Следы замело почти.
 
— Почти — не считается, — возразил Леха.
 
— К утру заметет, — парировал Иван. — К утру мы дуба сами дадим! Давайте уж, для сугревчика…
 
Иван потянул из кармана бутылку.
 
— Вот так и замерзнем, — сказал Глеб. — Рано ты, Ваня, начал…
 
— Рано — не поздно, — ответил Иван, но бутылку спрятал.
 
Лешка сплюнул.
 
Хватаясь за кусты, спустились в лог. Снега здесь было до пояса.
 
— В берлогу вступим, ха!.. — хохотнул Иван, но как-то невесело.
 
— Вдоль дороги надо идти, там трасса, там снегу меньше, — заметил Леха.
 
— Так они нас и нагонят там, по дороге, а?! — возразил Иван.
 
Парни заспорили, будто Глеба рядом и не было.
 
— Там деревня через три примерно километра. Еще через два — станция, — сказал Глеб, возвращая себе авторитет старшего.
 
— Ха, начальнег! А не боишься, что ты нам теперь ненужным заделался?.. — усмехнулся вдруг Леха. Ваня промолчал, но показалось: как-то мечтательно.
 
Кыпчакские стрелы, топот венгерских коней — где вы? Глеба прошиб озноб  по всему позвоночнику, слишком явственный…
 
*
Они шли, выдирая ноги из мокрых сугробов. Снег забил широкие валенки. Сменился ветер: он скреб мокрые от снежинок лица, стягивал вокруг снежную целину в хрусткий наст.
 
— Хреново! — тяжело выдохнул Ваня. — Следы оставим, следы…
 
Он остановился, вытащил водку, хлебнул, протянул Лехе; он тоже булькнул, неловко, потом еще. Не глядя, ткнул пузырь Глебу, тот помотал головой.
 
Пошли дальше, выдирая ноги, пыхтя, отплевываясь от лепившего острого снега. Редкие машины пролетали мимо за заснеженными кустами, уносясь в радужных коконах фар.
 
— Мля, а че тебя подрезать, — заговорил с передыхами Леха. С непривычки водка ударила по мозгам. — Слышь, начальнег? Че, говорю, тя, пидара, подрезать на хер? Ты ж это… Хата у тя на Москве ведь есть?
 
Глеб промолчал.
 
— Ясно, есть! У таких, как ты, все есть! Все, мля, схвачено и за все, мля, заплачено! Это мы всю жись с одним хером наперевес… Слышь, Вань, раздумал я, пускай поживет пока!
 
— Глохни, Леха! — огрызнулся, не оборачиваясь, Иван. — Деревуха уже…
 
Лешка весь подобрался, нахохлился.
 
Черные заборы они обогнули по задам, утопая по пояс в снегу.
 
Ветер утих, снежинки редкой острой пылью падали на лица. Остановились поссать. Ссали дружно все, посмеиваясь, соревнуясь. Снова хлебнули горючего. Глеб тоже: он весь продрог в куртке своей.
 
— Ха! А я первый раз, мужики, напился! — сообщил Леха. — Ненавидел, мля, синяков этих. У матухи неделями жили, квасили. Даже зарок себе дал! А видите, ниче пошло. Вань, ну-ка еще глотнуть!
 
— Хватит уже! — властно, как старший, отрезал Иван. Леха скорчил рожу. Развел руками и подмигнул Глебу.
 
— «И дети, и мужики! Пацаны… Родина…» — как-то неопределенно подумал Глеб.
 
Водка сделала их одной компанией.
 
Они прошли еще с полкилометра. Парни плавали от пота в своих ватниках, лица кололи иголки сухих снежинок. Мир состоял словно из ледяных камней, а люди были все еще горячие, мокрые и живые, но они спотыкались уже от усталости.
 
Водка разобрала и Глеба. Он то и дело закрывал глаза и брел, дремля на ходу. Цель, смысл этих усилий исчезли из памяти. Даже кыпчаки ему не мерещились…
 
Он сделал шаг, другой — и уткнулся в Лехину спину. Парни стояли молча. Впереди что-то блестело в месиве черной как бы и полыньи.
 
— Обходим? — тихо спросил Иван.
 
Но Леха молча полез через наст, через эту гряду измочаленного снега. Упал, вполз на гряду, похожую на окаменевшую волну, скатился за ее гребень.
 
— «Это ИХ авто», — узнал Глеб.
 
Следом полез Иван.
 
— Эй, начальнег! — крикнули из-за гряды. — Ты айболит вроде как? Сюда давай!
 
Черный фордик стоял под углом к дороге. Дверца водилы была распахнута, лобовуха осыпалась.
 
— Сюда! — махнул Иван рукавицей.
 
Леха сидел на корточках, над огромным от черного пуховика телом водителя. Оно уже окоченело: голова в черной вязаной шапочке деревянно торчала над истоптанной кашицей из снега и льда.
 
Леха с натугой приподнял тело убитого. Глеб увидел черное от крови. неразилчимое лицо.
 
— Сюда иди! — мрачно велел Иван с другой стороны машины.
 
Глеб пошел быстро, будто он ждал этого голоса.
 
Почему-то Ванька — ну, он грел его, что ли, своей вроде б спокойною деловитостью.
 
Дверцу заклинило. Иван подергал, саданул вдруг в стекло. Оно осыпалось. В лучистую прореху Иван сунул руку, покопался, матюгнулся. Открыл дверцу изнутри.
 
Те же черный пуховик и черная до бровей шапочка. Только лицо чистое от крови и очень белое: видно впаяли в грудь. Застыло навек выражение яростно изумленное.
 
Знакомые черные усики.
 
— Сколько еще до станции? — спросил хрипло Иван.
 
— С километр.
 
— Они, может, там засели, нас поджидают…
 
— Не будем на станцию выходить. Она такая: перрон и будка, все видно. Дойдем до следующей, по рельсам, если там что, — сказал Глеб задумчиво. Что-то тянуло его использовать средство для этого, черноусого…
 
— Пошли, — Иван потянул Глеба за рукав. — Надо было тоже бушлат тебе. Дуба дашь в этой курточке.
 
Они пустились в путь, раза два оглянувшись, каждый.
 
— Кто их? — спросил Леха вслух.
 
— Дед Пихто, — бормотнул Иван.
 
— Может, попутку?.. — Леха явно «прибздел»: настойчиво лез разговаривать.
 
— Кто нас пустит, три рожи? — ворчнул Иван. Леха его раздражал теперь.
 
Впереди замаячили редкие огоньки над платформой — полуразобранной, полузаброшенной. Сквозь кусты, осыпав снеговые наметы, парни оглядели ее: пуста.
 
— Мы на ней по пояс утопнем, — сказал Леха.
 
— Нет никого, — как бы про себя сказал Ваня. — Двинули!
 
Они перебрались через рельсы, зашли со стороны, где по лесенке легко было взлететь наверх, когда подойдет электричка. Ждали. Еще хлебнули: делалось все холодней. Казалось, мороз раскатывает узоры инея вокруг, окружает их стенами со всех сторон, и при первом луче эти стены вспыхнут неземной своей, отрешенною красотой.
 
— Блин, яйца отморозим на хер! — сказал Леха. Голова его вдруг скатилась на плечо Ивану, и он захрапел.
 
— Надрался… — Ваня улыбнулся Глебу. Губы у Ваньки были добрые, толстые, вдрызг искусанные. — Курить есть?
 
Глеб покачал головой и закрыл глаза. Шум авто с шоссе сделался отчетливым, совсем близким.
 
Кыпчаки неслись в Москву…
 
*
— Эй! — Иван тронул Глеба за рукав. — Не спи! Этому ладно, а ты не спи. Че я один тут сделаю, если че?
 
— Я не сплю, Ваня, — вздохнул Глеб. — Я понять только вот не могу: ты такой самостоятельный, положительный. Что у тебя в армии-то стряслось, если не секрет?
 
Иван долго молчал. Глеб подумал: и не ответит…
 
— Ты, может, меня поймешь, — тихо, невнятно сказал Иван, словно отвернувшись в сторону леса. — Все по той же, по НАШЕЙ части. Раскололи меня… Ну, что я тоже, как ты.
 
Глеб замер.
 
Иван продолжал — все так же в сторону. Просто ему надо было выговориться сейчас.
 
— Я это… тоже до службы не знал про себя… Там, короче, был такой, сержант. Ковалев Мишаня. Он на меня попер как-то, а у меня хер торчком!
 
Последнее Ваня сказал с изумленной усмешкой. Вздохнул.
 
— Хер торчком — становись рачком… Для всех. Для всего отделения. Такие дела…
 
Глеб подождал с полминуты.
 
— А он нравился тебе, Ваня? Этот сержант?
 
— Он КЛАССНЫЙ был! — сказал Иван глухо-решительно и с таким укором кому-то; сказал прямо в ночь, в пространство. Будто некто, кроме Глеба, мог его сейчас все-таки услыхать.
 
Опять помолчали.
 
— Ты простил его? — спросил Глеб тихо.
 
— Водка кончилась, — Ваня рассмеялся кратко, беспомощно.
 
— А с Лешкой вы как?
 
— На вокзале, когда я уже в бегах был. Он от матери, я от ЛЮБОВИ этой, блин! — слово «любовь» Иван произнес насмешливо, но будто с поднятыми бровями. — Че ж, я уже все знал, как это делается. Все отделение побывало, ага… А этот, ну сержант, знаешь, хотел и с других отделений пацанов, чтоб за бабло, за грев ему… Я бы, может, и потерпел, перетоптался ради него. Но… он глумиться ведь стал…
 
Ваня замолк.
 
— Я испугался!.. Ну, что и это мне от него понравится. А он со мной уже — Нет, пня дал конкретно, девчонки с ним вовсю затусили. Понимаешь? СМЫСЛА мне уже не было… А Лешка — ну да. Дурачок еще.
 
— Ты хороший парень, Ванечка. Ты святой? — хотел сказать Глеб. Но он молчал; молчал и Иван. Леха во сне кинул соплю на губу, посыпывал.
 
— Слышь, а тот говорил, что ты нас оживил, мы уже жмуры были… — сказал Ваня как-то с сомнением. — Правда ли?
 
— Что прошлое вспоминать? Надо думать о будущем, Ваня.
 
— Правда, значит. Хе, ты, походу, волшебник? Копперфильд?
 
— Кто?
 
— Ну, есть такой, фокусы-покусы… Надо же: значит, и бога нет. А я иногда надеялся…
 
— Почему ты решил?
 
— Если я там был и ничего не видел, значит, и нет… Жалко ващет…
 
— Ваня, поезд слушай! Это важнее сейчас.
 
Ваня вздохнул, и они опять помолчали. Пронесся громыхающий товарняк. Крутые бока цистерн мелькали, как звенья гигантского тела.
 
— Змий, — сказал Ваня. — Знаешь, что, айболит, ты это… Ты не подставляйся. Нас полюбасо, может, тогда  вернешь. А кто этот, другой?
 
— Виктор? Приятель мой.
 
— Башлястый?
 
— Ну да… Наверно.
 
— А че он хотел от нас? Нафиг ему жмуры-то?
 
— Он хотел… Он думал, что получатся зомби, как-то так…
 
— А че мы не зомби? Я бы хотел! Не думать: прешь, как танк, и все тебе похер… Нет, зомби, может, и хорошо. Че ж не сделал?
 
— Не вышло.
 
— А могло б?
 
— Не знаю, Ваня.
 
— А ты еще попробуй! Я насчет себя не обижусь. Или еще кого. А Леха… Надо у Лехи спросить. Думаю, тоже впишется.
 
— Почему?
 
— А хера ль нам в жизни еще? Терпилой лучше?
 
— Зомби не получает от жизни удовольствия, Ваня. По сути, это биоавтомат.
 
— А мы получаем, ага?! Тачками возим! Цистернами… А Витя-то этот — он тоже НАШ…
 
— У него, Ваня, мать была уборщицей. Он сам себя сделал. Значит, есть варианты, Ваня. А у зомби нет.
 
— Че ж, он тебе поручил, забашлял, поди, на это на все, а ты нас отговариваешь?
 
Глеб не ответил. Мороз щипал щеки, нос.
 
 Они оба, разом, услышали стук и рев поезда.
 
— Рвем когти! — Иван встряхнул Лешку. — На платформу, Леха, бегом! Ты, айболит, за нами! Не подставляйся — слышь, айболит?..
 
Парни буквально упали в снег на ступени лесенки, разметав напряженно ноги. Глеб застыл за ними, глядя на темные в ночи, горбом, спины бушлатов, и вслушивался в нараставший настойчивый вой. «Вдруг это просто скорый?..» — подумалось. Но сердце подсказало: нет, электричка, и, кажется, ход замедляет… Ну да!
 
— А-а! — завопил Ванька и рванул на платформу. Следом — «А-а!..» — метнулся и Лешка. Глеб бросился вверх, поскользнулся, схватился за поручень. Мимо в пляске желтого света и черноты проносились вагоны. И казалось, островерхие шлемы и пики мелькают в стылой ночи, гибкие воины сигают сквозь высокое пламя. Они спешили в Москву, а Москва уже тлела громадным пятном углей на разорванной карте страны. 
 
Свет и грохот оборвались внезапно, словно их откусили.
 
Они стояли все трое, под огнями платформы, оглядываясь друг на друга.
 
— Вон они, гаврики! — раздалось откуда-то спереди из черноты, от трассы.
 
И вслед затем сбоку и впереди блеснули снопами яркие всполохи. Промерзший железный навес качнулся огромным ледяным накатом и с грохотом, косо, на них опрокинулся.
 
*
…Глеб открыл глаза. Белые стены и потолок над ним соединялись, и это соединение рождало серый равнобедренный треугольник, столь явственный, что тень на нем казалась старательно нарисованной.
 
Затем в глаза прилезла курносая Витькина рожа:
 
— Ты кы-как?
 
Глеб подумал. Голова — да, трещала, толстая от бинтов.
 
— Ты как? — спросил-повторил в свою очередь, словно босой ногой холодную воду попробовал, Глеб.
 
— Да ты-трясись оно все конем, ны-ны-нормально! Нехер им бы-было и залупаться. Все чики-пук, кы-короче. Мне ды-доктор сказал, че-че-через два ды-дня можешь встать. Вот мчудаки! — Витька помотал стриженой головой. — Я им типо сы-сказал: по ногам, если че, а они че?! Убоины итак ны-ны-наворочали, во вкус вы-вы-вошли. Чуть ты-тебя не уг-уг-угрохали тоже…
 
Витька заботливо поправил одеяло у Глебова подбородка.
 
— Вы и тех — и «быков» твоих, которые на дороге?
 
— А че с ними, с ды-дристунами, чаи рас-рас-распивать? Ясен корень… Пы-предатели…
 
— А ребята как? Ваня и Алексей?
 
— Эт-этих тоже, — Витька честно вздохнул. — Прикопали уже…
 
— Как прикопали?!
 
— Че мне, мы-морг в подвале ды-держать? Да не боись, Гы-Глебухан! Они всё одно ле-левые какие-то пы-получились, не зомби, а ны-не пойми че. Новых пы-подгоним те, Глеб! Вы-вы-ваяй, уч-ученый! Од-один с них прок: при-прикрыли тя…
 
— Послушай… — у Глеба пересохло во рту. — А сколько времени прошло? Когда их похоронили?
 
— Ды-дня полтора уж…
 
— Надо ж их выкопать!
 
— Ты че, сы-сы-с ума спятил?! Оттепель! Они, блин, чы-чы-червяками уже пы-пошли. Заразу в дом?!..
 
Глеб сжал Витькину грабку: красную, в цыпках, как у младшего школьника:
 
— А может, из таких и получится?..
 
Витька молчал, пыхтел: соображал:
 
— Ну, кы-конечно: мозг подъели, самое оно, чы-чтобы в зомби теперь… Хотя, зы-знаешь, Глебухан, мы в эдакой стране жи-живем: нахер нам ды-даже и зомби? У меня ты-такие коммандос после Аф-Аф-Афгана… Сам у-убедился ведь! А надо бы-будет — еще воспитаем ны-на смену им; не пальцем, мля, ды-деланы!
 
Что-то такое отразилось на лице Глеба, и Витька вдруг озаботился. Обеими руками он натянул одеяло на горле у друга, склонился к нему и, сопнув, булькнув, вдруг чмокнул в самые губы. При этом рожа у Витьки была совершеннейшего младенца — не очень тщательно, впрочем, побрившегося.
 
— Ны-ны-не ссы, Гы-Глебухан! Я тя ни на хер от ся ны-ны-не отпущу, ны-не брошу. Зомби, херомби — потом пы-пы-порешаем. Мы ж с тобой кы-кореша НАВЕК! Ну, и все ты-такое, мля, пы-прочее…
 
23.09.2016