Темно-синяя зимняя ночь

В неглубокой ночной тишине раздается мягкий щелчок, и задремавший было электрический камин оживает – сработал термостат, а, значит, мне не померещилось, в комнате стало холоднее. Скоро в по-зимнему сухом колючем воздухе разольется недолговечное тепло, от которого мороз за окном покажется только сильнее.

Когда-то давным-давно, в детстве, в одну из ясных, ледяных зим я пошел кататься на лыжах в лесок недалеко от дачи и потерял дорогу домой. Пропустил поворот, должно быть; увлекся скольжением по скрипящему искристому снегу и сам не заметил, как из маленького, хорошо знакомого лесочка перебрался в настоящий, большой лес.

Помню, как стремительно угасал день, помню свое отчаяние – я не мог понять, в какую сторону ехать. Строгий, тихий лес молчал, пристально наблюдая за метаниями маленького человека. Тени от деревьев становились глубже с каждым ударом моего сердца. В какой-то момент я потерял варежки. Слезы замерзали на щеках, превращаясь в ледяные дорожки.

Тогда я впервые узнал, что такое полное, абсолютное одиночество, и посмотрел в лицо смерти. Она не показалась мне страшной; скорее, завораживающей, манящей забытьем. Страшно только решиться уйти, раствориться во всеприемлющем, бесконечном покое. Тогда же я понял, что моя смерть – не безобразная старуха с косой, а юноша, прекрасный в завершенной, идеальной, неподвластной времени красоте. С того дня я знаю, что когда придет мое время, я сольюсь с ним в глубоком поцелуе, обжигающем холодом, и его ледяное дыхание остановит мое сердце.

А чуть позже, когда я был готов сдаться и остановиться, чтобы присесть под укутанную снегом ель и ненадолго, совсем на чуть-чуть, задремать, мне вдруг повстречалось шумное семейство лыжников, весело перекрикивавшихся между собой. Они вывели меня к нашему дачному поселку, так и не поняв, какой ужас пережил смешной маленький мальчик в полосатой шапочке с помпоном на макушке.

Я понял, что обморозил руки, только в тепле дачного домика, превращенного дедом в зимний – он обустроил печку, не большую, но все же вполне способную обогреть пару комнаток в несильные морозы. Боль в сведенных судорогой пальцах мучительно отдавалась во всем теле. Мне не хотелось тревожить маму, и я страдал молча, спрятав обезображенные холодом руки за спину, и рано лег спать. В ту зиму родителям было не до меня. Как и весной, и летом. У них была своя сложная, тревожная жизнь. Они развелись осенью. В тот же год я понял, что не похож на других мальчишек. Вслед за этим осознанием пришло и другое – мои родители и родственники, да и вообще никто вокруг, не должны об этом узнать. Никогда. Это был мой секрет, и я мог делиться им только с такими же, как я.

Прошло двадцать пять лет, а страх зимнего одиночества все еще со мной. Я боюсь, что меня бросит любимый человек. Он не заметит, что меня нет рядом; когда я не вернусь из леса, он всего лишь вздохнет, раздосадованный, что нужно вновь пускаться на поиски счастья.

Подлинная любовь – это плавание по неизведанным водам под незнакомым небом, это чувство настолько глубокое, что оно всегда пробуждает мысли о смерти. Полюбить – это принять хрупкость человеческой жизни; мы обречены на расставание с теми, кто нам дорог, потому что наш путь не бесконечен.

Не бесконечен.

Но в эту синюю зимнюю ночь я не один.

Я не один уже много ночей, с самого лета, когда темнота казалась желанной, даря иллюзорную прохладу. Тогда мы покачивались на волнах легкого сна, не грозящего обернуться забвением; можно было немного отсрочить тот миг, когда любовь потребует откровенности друг с другом.

Подлинная любовь - это откровенность, открытость, это слова, которые ты не мог сказать никому раньше, потому что знал – тебя поймет один-единственный человек. Всякий раз, когда ты был готов заговорить, сердце подсказывало, что время произнести эти слова еще не настало. Ты был все еще не с тем, кто в ответ открыл бы и свою душу. Все еще не с тем, кто вместе с тобой в последний раз взглянул бы на привычный берег и, взяв тебя за руку, взошел бы на корабль любви, чтобы под парусами надежды и страсти уйти далеко-далеко в океан непознанного и непознаваемого.

Ты можешь смеяться вместе с любимым, и ты смеешься, ты счастлив, но ты знаешь, что этот миг – единственный, который у вас есть, потому что будущее окутано туманом неизвестности, вероятности любых событий, как долгой жизни вдвоем, так и скорого расставания. Мы можем любить только один удар сердца, не зная, продолжит ли оно биться, не ведая, ждут ли нас годы близости, или у нас всего лишь несколько минут, отпущенных судьбой.

Я никому не рассказывал о той зиме.

Я вообще немного о себе рассказывал. Мне казалось, что наша мужская любовь существовала только в настоящем. Иногда в нее вторгались тени недавнего прошлого, но мы не говорили о глубоких переживаниях детства. Иногда говорят, что любовь мужчин друг к другу поверхностна, но это не так. Мне кажется, что с ранней юности мы привыкаем скрывать свои чувства от окружающих, от родителей, родственников, и с годами сбросить улыбающуюся маску становится все труднее.

С Глебом все складывалось по-другому с самого начала. Его душевная рана была совсем свежей. Он был хрупким; мне казалось, малейшее неверное движение могло испугать его, и он замкнулся бы в болезненной уверенности, что недостоин счастья. Поэтому мне нужно было объяснить свою собственную грусть, возвращавшуюся с наступлением холодов. Иначе он мог бы подумать, что все дело в нем.

Рассказать, что в детстве я едва не замерз в зимнем лесу, и что с тех пор с первых заморозков у меня по вечерам ноют пальцы рук, а сердце наполняется холодом? Рассказать давнишнюю историю о том, как я повстречал свою смерть, и как я жду встречи с тем прекрасным юношей, которого мне суждено поцеловать только один раз – возможно ли решиться на эти слова?! Детство давным-давно закончилось, мне за тридцать, не пора ли проститься с прошлым, а если уж не получается справиться с этим самому, почему бы не найти хорошего психоаналитика и не позволить ему уговорить меня, что все в порядке?!

Накануне днем я стоял у окна в холле рекламного агентства, бывшего моим вторым домом, пока я не встретил Глеба. Я так много работал, что иногда мне казалось – было бы проще оставаться в офисе на ночь, чтобы не тратить короткие часы отдыха на дорогу домой. А, встретив своего мальчика, я понял, что задерживался в агентстве чуть ли не до часу ночи, потому что мне не хотелось ни возвращаться в пустую квартиру, ни искать компанию.

За стеклом кружился снег. Сквозь невесомые белые хлопья из рыжеватой городской темноты на меня смотрел уставший мужчина за тридцать. Это был я. В моих каштановых волосах уже появилась первая седина, но я не чувствовал себя взрослым, скорее, утомленным от внутреннего противоборства со старыми, длиной почти во всю мою жизнь, страхами. Напротив, с лета я без малейших усилий скинул несколько килограммов, и теперь казался самому себе непривычно молодым.

За моей спиной шумел целый этаж молодежи. Приближался Новый Год; в витринах магазинов появились елочки, кое-где в окнах домов уже мерцали гирлянды лампочек, развешанные самыми нетерпеливыми любителями праздников.

Я поймал себя на мысли, что не знаю, будем ли вместе с Глебом на Новый Год. Пустота внутри меня требовала одиночества. Но ноющей душевной боли противостояла горячая, страстная сила – любовь, и мне не оставалось ничего другого, как рассказать Глебу о моей далекой лыжной прогулке. Я все еще не вернулся с нее – маленький смешной мальчик все еще блуждал в погружающемся в ночь лесу, робко, почти безнадежно ожидая, что кто-нибудь, для кого он очень, очень важен, выведет его из царства погрузившихся в сон деревьев.

Я словно видел себя со стороны.

Вот я вхожу в шумный общий зал, в центре которого уже установлена елочка; вот я шучу с коллегами, вот я, дурачась, делаю несколько танцевальных па с нашей первой красавицей, вот я смеюсь и наливаю себе чашку некрепкого кофе на кухне, вот я смотрю на часы.

Вот я на совещании, спорю, слушаю, вновь спорю, вот мы расходимся, достигнув хрупкого согласия, но уверенные каждый в своей правоте, которой пришлось поступиться ради общего дела.

Вот меня накрывает волна ужаса – мне кажется, что, когда я вернусь, Глеба не будет дома. Не будет его вещей, ноутбука, книг, полки в шкафу опустеют, останется только его запах. Он уйдет, приняв мой страх за отчуждение.

Но когда в девятом часу вечера я открыл дверь нашей квартиры, Глеб был дома.

Он вышел навстречу мне в прихожую. Закусил губу. Глеб уловил мое настроение, и в его глазах была тревога. Предстояло объяснение, но какое?!

- Слушай, надо поговорить, - начал я, и тут же понял, что произнес не те слова.

Лицо Глеба мгновенно померкло, словно я разом погасил источник теплого света, лучившегося из его серых глаз. Он оперся на дверной косяк.

- Обо мне! Обо мне, я давно хотел рассказать тебе, что со мной сейчас происходит, - поспешно выговорил я.

Глаза Глеба чуть потеплели.

Мы прошли в комнату и опустились на диван. У меня дико билось сердце.

- Женя, рассказывай, - тихо произнес Глеб. – Мне тоже было нелегко заговорить о моем прошлом, о том, что со мной произошло. Понимаешь? Я знаю, как это тяжело, как трудно быть откровенным.

Я на мгновение закрыл лицо руками. Впервые в жизни взрослый мужчина собирался рассказать о своем самом сокровенном страхе, и рассказать любимому человеку.

- Мне было девять, - начал я. – Стояла зима, как сейчас, и мы с родителями поехали на дачу.

Я очутился в заснеженном лесу. Удары моего сердца вновь отмеряли угасание Солнца, я вновь не знал, как мне выбраться из плена ледяной тишины. Меня вновь охватил ужас одинокой смерти, полного исчезновения, незаметного для окружающего мира.

А когда я вернулся в настоящее, то понял, что прилег, положив голову Глебу на колени, и что на моем лбу его сильная мужская ладонь, чуть отдающая табаком.

- Бедный мой мальчик, - нежно приговаривал он. – Нужно было раньше мне рассказать. Я тебя люблю.

Глеб взял мои руки в свои. Наклонился и осторожно подышал на мои ноющие пальцы, согревая их дыханием. Вытер слезу в уголке моего глаза. Лег рядом со мной. Вблизи его глаза были бездонны. Поцелуй отдавал шоколадкой – Глеб любил украдкой съесть что-нибудь сладенькое. Какое-то время мы покачивались на волнах бездумной дремы, а потом начали быстро раздеваться, подгоняемые вспыхнувшим желанием.

В призрачном заснеженном лесу прекрасный юноша, возникший из морозного вечернего воздуха перед маленьким испуганным мальчиком в смешной полосатой шапочке, легко прикасается пальцами к детской щеке. Он с ласковой улыбкой отрицательно качает головой и начинает медленно таять, растворяясь в тенях. Не время.

Еще не время. И я тут же слышу веселые голоса семейства лыжников, а потом и вижу их разгоряченные затянувшейся прогулкой фигуры.

Еще не время. Наш путь не бесконечен, и я знаю, что нам суждено расстаться. Но не потому, что умирает любовь, а потому что смертны мы, люди.