Февральский дождь

— Я тебе что сказала сделать, сволочь?! Иди собирай вещи свои, гад! Чтобы всё было готово через десять минут, иначе я тебе голову оторву, скотина ты этакая!

В тёплой сырой тишине февральской оттепели голос матери звучал резко и нестерпимо тяжело. Он пробивался сквозь весь этот тяжёлый мокрый снег и въедался в самую душу.

— Ну щас, ма… — поморщившись и от неохоты скрутившись в спираль, проныл Макс.

— Я тебе дам, щас! Я тебе дам, сволочь такая, щас! Не смей выморачивать мне нервы, у меня и так их уже не осталось, гад ползучий! Пошёл и собрал все свои вещи сейчас же, иначе я не знаю, что с тобой сделаю!

«Как она груба с ним! — изнывая, подумал Саша. — Разве можно быть с Ним такой грубой?! Он такой красивый! Я бы никогда не смог ему нагрубить… Его красота…»

— Пойдём поможешь мне? — попросил Максим.

Саша ощутил слабость во всём организме. Во всех кишках — снизу доверху. Слабость, разжиженность и томление.

В их большой, кривой, лабиринтообразной квартире всегда было темно, в лучшем случае — пасмурно. Окна Максимовой комнаты выходили на придавленную снегом школу.

— Это… Это… Это, что ли… Это… — Максим слонялся по комнате, скидывая вещи в рюкзак.

На нем был свитшот, рубашка в тёмную клетку и, кажется, худи ещё… Или это бомбер был…

Саше ужасно хотелось пить, сердце работало нестабильно, и ему особо не было дела до сяких шмоток.

— Ма, а это-то надо? — крикнул в другую комнату Максим, держа в руках какую-то тряпку.

— Не знаю, ничё не знаю, отстань от меня, у меня и так дел по горло!

— Ну я тоже не знаю, надо — нет?!

Мать вдруг заглянула в комнату, быстро осмотрела вещь в его руках.

— Ну конечно, нет! Ты что, больной, что ли?! Хотя… бери… Ничего не можешь без матери решить! — И опять исчезла в недрах квартиры.

Максим бросил вещь в рюкзак, выдохнул и посмотрел на Сашу.

— Хочешь есть? — спросил вдруг Максим.

«Я хочу сказать, что я тебя… Я…»

Саша кивнул, хотя с едой у него были проблемы ещё со вчерашнего дня. Еда перестала в него лезть, когда он узнал, что Максим улетает. Далеко.

И навсегда.

— Там суши есть вчерашние… Будешь? — Максим принёс несколько пластиковых тарелочек.

Суши были сухие, вымороженные и потеряли всякий вкус. Но Саша всё равно начал мужественно жевать одну, потом вторую.

Максим ходил по комнате и небрежно швырял вещи в рюкзак.

— Так, это, это… Ма! А это-то надо? — крикнул он в другую комнату.

— Отстань! Не трепи мне нервы! Что за несносный ребёнок?!

Максим вздохнул и подошёл к окну.

Саша замер. Всё внутри него превратилось в желе. Он всё смотрел на Максима у окна.

У Максима были чёрные прямые волосы. Узкое лицо. Белая гладкая сочная кожа, как сливочный пломбир. Серые глаза и густые ресницы.

«Я бы никогда… — думал Саша, и сердце ныло, тянулось и погружалось я тяжёлую бездну. — Никогда бы я не смог его… Я бы… Как бы я мог его ругать, когда мне хочется поклониться ему в ноги… Свету его лица… Как другие люди могут его оскорблять и принуждать? Я не знаю, как дальше буду! Я не смогу!»

— Да и фиг его знает, что тут ещё нужно! — зло проговорил Максим. — Пойдём погуляем. Задолбало всё.

На улице было сыро, и Саша заметил, что снег был тёмным. Мокрым. Весенним.

— Так когда вы уезжаете? — глядя на Максима, спросил Саша, чувствуя сосущую тяжесть в сердце.

— Да через пару часов уже… — ответил Максим, смотря перед собой.

Саше мучительно хотелось, чтобы Максим взглянул на него, но тот смотрел себе под ноги, и на свежем воздухе губы его стали алее, а щёки белее обычного.

Слепое небо порвалось, и синие облака за ним тоже разошлись, и показалось чистое сияющие голубое, и в этом небесном свете волосы Максима вдруг приобрели каштаново-рыжеватый оттенок.

— Ты же знаешь, как мама не любит рашку-парашку… — отчётливо сказал Максим и посмотрел на Сашу.

Прямо на него посмотрел! И ни на кого больше!

Мокрая улица была пуста.

«Я бы полностью отдался ему… Прямо сейчас… Но это, конечно же… абсолютно несбыточно!» — подумал Саша, в миллионный раз за сегодня изучая его профиль и чувствуя, как тоска высасывает из сердца последние силы.

— А это Калининград… — продолжал Максим. — А Калининград — это самый западный город России. Почти что Европа. Там можно в Германию и Польшу на машине ездить на выходных, как у нас тут на дачу…

И Максим обернулся к нему и посмотрел в сторону серого, обнажённого березового леса, и в карих глазах его была тоска и усталость.

«Он тоже страдает, как и я! — тут же уловив его взгляд, радостно подумал Саша. — О, мой милый, прекрасный… Какой же прекрасный!»

Раскалённых Сашиных щёк коснулся прозрачный сырой ветер.

«Скажи ему! Скажи прямо сейчас! И будь что будет!» — прокричала мысль, и Саша уже открыл рот, но тут навстречу им вышла молодая семья, и Саша замолк, и сердце тут же затянуло куда-то в самый низ, в самую мучительную тьму.

— Там же ещё и море есть, представляешь?! — продолжал Максим, и глаза его засверкали. — Это же такой класс — жить в городе у моря!

И только теперь Саша осознал, что Максим уезжает, уезжает прямо сейчас, на другой конец мира, и не вернётся уже больше никогда.

И он будет счастлив там, в своём городе у моря… Будет счастлив один…

Все силы отхлынули от Саши, и голова, кажется, закружилась, и, лишаясь последних сил, Саша сказал:

— Так оно же холодное, северное, там и купаться нельзя…

— Почему? Можно!

— Балтика…

И перед глазами встал холодный песок, и сосны на ветру, и неприветливое море.

И одиночество.

— Летом-то можно. Там же курорт.

Все силы и здоровье вышли из него, и Саша стал мёртвым, как сухое дерево.

«Скажи ему! Скажи прямо сейчас! Уже нечего терять! Я уже устал бояться и сомневаться! Уж пусть даже и смерть, всё равно!»

И Саша раскрыл было рот и уже хлебнул прохлады…

Максим достал маркер и начертил на закрытом ларьке с мороженым категоричную фразу: «Моргенштерн пидр!»

«Вот оно! Началось! — дрогнуло всё Сашино нутро. — Началось! Само по себе началось!»

— Да разве он пи… гм… г… гомос… — Душевная дрожь Саши была так велика, что он начал заикаться.

— Да все они там петухи! — поморщился Максим, пряча маркер во внутренний карман куртки. Лицо его стало жёстко-бледным и болезненно-холодным.

— Ну и что… — уже совсем не чуя себя, выдохнул Саша. — Разве плохо?

— Конечно, плохо! Это же ненормально! — отрезал Максим.

«Ну вот и всё…» — подумалось Саше. Внутри он был пуст совершенно, и в этой пустоте стала зарождаться злоба и отвращение. «Он глупый и жестокий! Я весь измучился с ним! Ненавижу его… А ещё… А ещё больше ненавижу себя!» — с отвращением подумалось Саше.

В слепых низких туманных облаках ветер проделал дыру, и за ними появились холодные синие тучи, но и они тоже расступились, и в мир заглянуло самое настоящее солнце.

И волосы Максима засияли, и он улыбнулся.

«Нет! Я не могу его ненавидеть! Никогда не смогу думать о нём плохо и всегда буду восхищаться им несмотря ни на что!»

Солнечное сияние в Максимовых волосах оказалось мимолётным подарком небес, пришли новые тучи, и вдруг пошёл дождь. Самый настоящий! И это было так странно — дождь в феврале.

В такси грузились долго и истерично. Мама была очень недовольна.

— Шевелись ты! Чего как муха сонная! Ты можешь быстрее, гад ползучий?! Обязательно надо мне все нервы вытрясти! Быстрее, а то уже платное ожидание пошло! Если мы попадём в пробку и опоздаем на самолёт, я тебя придушу!

Небо над голым берёзовым лесом потяжелело и нахмурилась. Собиралась самая настоящая зимняя гроза.

— Ну ладно, что… Поеду я… — грустно улыбаясь, проговорил Максим.

Саша стоял молчаливо и неподвижно, как призрак. Как тень. Как тень призрака.

— Ты звони мне на вайбер. И приезжай! Обязательно приезжай в гости! Слышишь?! Ты обещал! — И Максим обнял его.

«Скажи! Скажи ему! Признайся!»

— Храни тебя Бог… — вдруг неожиданно для самого себя проговорил Саша.

— А… пасиба… И тебя… тоже…

И они уехали.

И всё. И мир не рухнул, и сердце не остановилось, и солнце не раскололось.

Жизнь продолжалась.

Некоторое время Саша стоял замерев, не понимая, что ему делать. Само тело не знало, как теперь жить и двигаться.

Потом он пошёл куда-то. Сел на одинокие качели на детской площадке.

Стало темнеть и холодать.

Вдруг к нему подошла толстая деловая девочка и сказала:

— Дяденька, дайте ребёнку покататься на качелях. Это же для детей сделали, а не для взрослых!

И Саша повиновался и ушёл.

Дома, в одинокой постели, его начал трясти озноб. Он завернулся в одеяло, но всё никак не мог согреться. Ноги были ледянее льда, а лицо горело душным пламенем.

«Надо ехать к нему! Надо признаться! Надо бороться за своё будущее! За своё счастье! За свою любовь! Надо рискнуть! Нужно сделать всё возможное и невозможное! Нужно добиться своего!»

И Саша соглашался с этой мыслью.

Он встал, выпил таблетку и опять замер на кровати. И мысли о борьбе за любовь всё роились в голове, и он всё соглашался с ними.

Хотя и знал, что не сделает этого никогда.