О чём поёт зимняя птица

К январю зима заскучала и теперь развлекалась самыми изуверскими способами. Первые две недели мучила оттепелью, со слепым равнодушием наполняя до краев и без того тяжелое небо. Оно набухало, не выдержав, проливалось, оседало под ногами изнуряющей слякотью. На смену оттепели грянул двадцатиградусный мороз. Высушил дороги до шершавой белесой пыли, а изъеденные грязью сугробы и желтые останки снеговиков глумливо подсветил прозрачным солнцем. Город беспомощно замер в самом неприглядном виде. «Трусы не сняли, но раком поставили, – посочувствовал Андрей, выходя из машины. – И вроде не совсем голый, но исход ясен».

Холод нырнул под одежду, кончиками ледяных пальцев пробежал по пояснице, и Андрей ссутулился, натягивая пальто и не позволяя забраться выше. Он обошел «Порше», вытащил из багажника два пакета с продуктами и, уже закрыв машину, поскользнулся. Взмахнув пакетами, Андрей нелепо заплясал на тонком льду и чуть не угодил под колеса проехавшей почти вплотную видавшей виды синей «Киа». Хотел было выругаться, но, когда бросил взгляд на водителя, слова застряли в горле. Круглые линзы очков и воронье гнездо на голове не оставляли сомнений, что за рулем был Гнилуша. Внезапность открытия заставила Андрея остановиться посреди стоянки, возмущенно хватая ртом воздух. «Слов нет, какая же сволочь. Как у него только совести хватило сюда приехать? После того, что он натворил? Вырвать бы его поганый язык и на шею намотать, чтобы не трепался, – Андрей поплывшим от ненависти взглядом проводил удаляющийся автомобиль. – Нужно поговорить с Николаем как-его-там насчет ограничения посещений. В конце концов я все это оплачиваю. Имею право». 

То и дело оскальзываясь на тонких подошвах и чувствуя, как сквозь итальянскую кожу пробивается к ногам холод, Андрей направился прямиком к розовому корпусу, ярким пятном выделявшемуся на фоне серых строений клиники. Чем руководствовалась администрация, решив превратить отделение психоневрологической реабилитации в кукольный домик, оставалось для Андрея загадкой. 

Ему очень хотелось поскорее увидеть Лёшу, накопленная за неделю тоска душила, но из-за встречи на стоянке маршрут пришлось проложить через кабинет заведующего отделением. «Если бы не Гнилуша, Лёшка бы ничего не узнал, – у Андрея сердце разрывалось на тысячи ошметков, когда он позволял себе хотя бы на миг представить альтернативную реальность. Боль казалась настолько острой и интенсивной, что впору было самому идти к кардиологу. Он перехватил пакеты одной рукой и постучал в дверь. – Ну какая же все-таки сволочь. Вот типичный пример, когда фамилия отражает внутреннее содержание».

Полупрозрачные молочные шторы комфортно приглушали дневной свет, кресла были удобными, обстановка по-домашнему располагающей, но Андрей все равно каждый раз чувствовал себя студентом, пришедшим на пересдачу к профессору. Он и сейчас рассчитывал заскочить всего на минуту – переговорить насчет визитов Гнилуши, но врач почему-то проигнорировал его просьбу. И теперь Андрей, вместо того чтобы бежать к Лёшке, тратил драгоценное время, следя за тем, как Николай запомнить-бы-отчество молча раскладывал на столе альбомные листы, заляпанные какими-то серыми кляксами. Когда стол был практически погребен под грудой макулатуры, врач отобрал несколько и протянул Андрею:

– Взгляните.

– Что это?

– Это рисунки вашего друга. Пару недель назад мы начали арт-терапию, и, к счастью, он весьма охотно на нее откликнулся.

Андрей взял листки с разводами, вгляделся и растерянно поднял глаза: 

– И что это значит? 

– А это я у вас хотел спросить, – ответил врач. Андрею показалось, что была бы у него лампочка, он бы направил ее прямо в лицо. – Посмотрите внимательней. Я не случайно отобрал именно эти два. Оба сделаны после ваших визитов. С чем у вас ассоциируются эти рисунки? 

Андрей пожал плечами. Изучил еще раз, но как ни старался включить воображение, не нашел ни малейшего намека хотя бы на знакомые контуры. 

– Просто акварельные разводы.  

– Андрей Евгеньевич, в данном случае моя задача – попытаться интерпретировать рисунок. Вы говорите, что ничего не знаете, Алексей тоже отказывается беседовать о произошедшем. Но зато рисует с удовольствием. Поэтому пока что эти рисунки – единственный способ понять, что послужило толчком. Нам необходимо докопаться до истинной причины его поведения. И я прошу вас мне в этом помочь.

Ситуация начинала нервировать. Этого врача ему посоветовали, как одного из лучших в своей области, и Андрей уже два месяца оплачивал огромные счета, которые ему выставляла клиника. За это время никто так и не дал ему никаких внятных прогнозов, Лёша оставался слегка заторможенным, но зато к Андрею постоянно обращались за помощью. Все это начинало смахивать на шарлатанство. Андрей сидел как на иголках: секунды, которые он мог бы провести с Лёшей, безвозвратно утекали в пустых разговорах.

– Послушайте, – начал он новый заход, – я все понимаю, у вас тут свои методы и все такое… Надеюсь, что они окажутся действенными. Но все же я хотел бы вернуться к вопросу посещений господина Гни…

– Я спрашивал Алексея, что он рисует, – перебил его врач. – И вот что любопытно. Про эти рисунки он ответил так: «Бесконечный колодец. Туда можно кричать, но эха не будет. А если упасть, то уже не выберешься». Вы это можете как-то прокомментировать?

Андрей про себя застонал. Конца и края не видно было этой беседе.

– Нет, – отрезал он, теряя остатки терпения. – Я не могу это прокомментировать. Скажу больше, я не считаю нужным это комментировать. Это ваша работа, не моя. Я плачу вам деньги, вот и интерпретируйте, комментируйте и поступайте, как считаете нужным. Только на охрану передайте, чтобы Гнилушу этого сюда больше не пускали. Нечего ему тут делать. Если хотите знать, это он виноват в том, что Алексей сейчас в таком состоянии. Поэтому я, как человек, который оплачивает реабилитацию, требую, чтобы ноги его здесь не было.

– Конечно, – сухо ответил доктор, отбирая у Андрея листки. – Конечно, Андрей Евгеньевич. Как человек, который платит, вы можете требовать все что угодно.

***

Лёша стоял у окна. Андрей закрыл дверь, поставил пакеты на пол и в два счета преодолел последние разделявшие их метры. Обхватил поперек плоской груди, прижал спиной, уткнулся губами туда, где слабые пружинки отросших волос забивались под растянутый воротник серой водолазки.

– Лёшик…

Лёша мягко накрыл его руки своими:

– Привет.

– Как ты?

Горло перехватило спазмом, сердце билось через раз, и Андрей зашарил по Лёше руками –убедиться, что он реальный, здесь, сейчас, с ним.  

– Нормально.

Как у него голос изменился… Как будто колокольчик зажали в ладони. Да и сам он стал другой. Раньше дурачился вечно, поддевал Андрея за его снобизм. Сейчас… Повзрослел, что ли? Андрею было плевать, Лёша нравился ему любым – и таким как раньше, и нынешним: скупым на слова, жестким, неудобным. Главное, что он был с ним. Он был его допингом, его обезболивающим и успокоительным.

Он повернул Лёшу к себе лицом, огладил угловатые плечи, мимоходом скользнул по рукам. Хоть водолазка была и с длинным рукавом, но заострять внимание все же не стоило.

– Худой.

– Нормальный.

Андрей вспомнил про продукты. Подошел к двери, взял пакеты и заглянул в холодильник. Но внутри места не оказалось. Он сам набил его битком неделю назад.

– Ничего не съел?

Лёша присел на кровать, упираясь в матрас руками. Плечи поднялись вверх, делая его похожим на общипанного птенца.

– Я тебе говорил, не нужно ничего покупать. Здесь нормально кормят.

– Представляю, – сказал Андрей, выгребая с полок коробочки йогуртов, буженину и Лёшкин любимый паштет из гусиной печени. Все полетело в мусорку, и Андрей заполнил холодильник содержимым принесенных пакетов. – Ешь, пожалуйста, тут все свежее. А это выкинем.

Он просто не знал, что еще можно сделать. Без раздумий он бросил бы к ногам этого щуплого, небритого парня весь мир. Раньше Андрей заваливал его модными шмотками и техникой. Всё, что он мог сейчас – это оплачивать самую крутую палату, самого известного в городе психотерапевта и покупать деликатесы. А так хотелось оградить, сберечь. И больше всего хотелось быть с ним. Всегда.

Он присел перед Лёшей на корточки, прижался лицом к мягкому трикотажу, под которым прятались острые коленки, и тихо радовался, что может вот так просто вдыхать его тепло. А может поднять голову и смотреть на слегка приоткрытый рот и уязвимую родинку на кадыке. На впалые щеки, поросшие редкой щетиной, которой Лёша раньше не давал шансов, называя «колючим кустарником». Андрею всё это было нужно как воздух. Он был ему нужен. Весь, вот такой, какой есть.

– Гнилуша приезжал?

– Нет.

Андрея качнуло – так обожгло вранье. Он поднялся с корточек и присел рядом. Закралась дикая мысль, что из-за этого мерзкого падальщика он может потерять Лёшу. Стало так больно, будто в грудь закатился и застрял шар, утыканный стальными иглами. Боль разрасталась, смешивалась с подступающей паникой, и эта гремучая смесь пенилась и шипела, разъедая изнутри. Андрей не выдержал. Проклиная все на свете, пошёл против правил: взял Лёшину руку, осторожно задрал рукав.

Под сухими губами шрамы ощущались неестественно гладкими.

– Не могу без тебя, – прошептал Андрей, отрываясь на секунду, чтобы заглянуть ему в глаза. – Каждую секунду думаю о тебе. Тоскую, не представляешь, как же я по тебе тоскую. День за днем, – он взял другую руку, прижал к груди. – Только с тобой дышу. Без тебя я никто. Умру без тебя. Слышишь, умру.

Лёша попытался вытащить руки, запрыгал глазами по лицу. Андрей положил ладонь ему на затылок, привлек к себе и коснулся губами его губ: сначала мягко, потом настойчивее. Лёша явно хотел что-то спросить, Андрей всегда безошибочно угадывал этот скачущий взгляд. И поэтому он углублял поцелуй, втягивал в него Лёшу, слизывая, сглатывая все незаданные вопросы и не позволяя нарушить обещание. Обещание не спрашивать.

Нежность горячим потоком прорвала сердце, толчками стекла к животу. И когда Лёша обмяк и начал отвечать, Андрей потянул водолазку вверх.

Кровать была двуспальная, он мог себе это позволить.

***

 Уходить не хотелось. Всего было мало. Его хрупкости, его сбитого дыхания, беззащитной дрожи и такого растерянного вида, будто они преступники-рецидивисты, совершившие нечто, достойное порицания. Андрей гладил выступающие лопатки, обводил кончиками пальцев родинки и молчал. Любые слова были бы сейчас ничтожны. Лёша был с ним, они принадлежали друг другу. Остальное не имело значения.

Лёша заговорил сам. Это было неожиданно, учитывая, что он продолжал лежать, уткнувшись лицом в подушку.

– Знаешь, каждое утро под окно прилетает птица. Еще темно, а она поёт, – он повернулся к Андрею, смешно вытянул губы дудочкой и попытался посвистеть: – Фиу-фиу. Вот так.

– Скоро весна, – Андрей пожал плечами и улыбнулся. – Птицы чувствуют приближение тепла.

– Нет, – сказал Лёша. – Это не весенняя, это зимняя птица. Она не улетает, потому что ее здесь что-то держит. Зимой, в городе. В холодной темной пустоте. Но она терпит и молчит. А в середине января не выдерживает. И когда становится совсем невыносимо она поет.

– Про весну? – спросил Андрей.

Он радовался тому, что Лёша наконец разговорился. Пусть лучше про птиц рассказывает, чем вопросы задает.

– Нет, – Лёша дышал через рот, и у Андрея опять защемило в груди. Он прижал его к себе и услышал сдавленный шепот: – Она поет: «Я. Больше. Не. Могу».

– Глупая птица, – вздохнул Андрей. – Надо было улетать на зиму.

Он нехотя оторвался от Лёши и посмотрел на часы: его уже ждали, субботний «шоппинг» неоправданно затянулся. Андрей засобирался: завел с пульта машину, собрал мусор, оделся. Лёша, завернутый в одеяло, встал с кровати, чтобы проводить. Покорно подставил щеку под неловкий мазок губами и тихое «увидимся».

Андрей уже взялся за ручку, чтобы открыть дверь, когда он ударил. Подло, в спину. И это был не вопрос. Технически Лёша даже не нарушил обещание.

– Ты ведь никогда от него не уйдешь.

Андрей застыл. Ну зачем? Вот зачем он так? Оба же всё понимали.

Как-то нужно было всё это оплачивать.