Чужая история

Константинос – так было записано и в свидетельстве о рождении, и в паспорте, а в реальности все звали Константиноса просто Константином, или Костей, или Костиком, – мальчику было семь лет, когда его родители погибли в автокатастрофе и его, ставшего в один миг сиротой, усыновила родная тётя – София Моисеевна, – никаких других родственников у маленького Константиноса просто не было, была только тётя, ставшая для него второй матерью; мальчишка был симпатичный, ласковый, любознательный – Софья Моисеевна окружила его любовью и материнской заботой, Софья Моисеевна в нём души не чаяла, и наступил тот день, когда, чуть смущаясь, не зная, правильно это или неправильно, он спросил, можно ли ему, Косте, называть тётю Соню мамой, – родителей было не вернуть, жизнь продолжалась, и Софья Моисеевна со слезами на глазах обняла мальчишку, которому на тот момент было уже десять лет и который хотел, чтоб у него была м а м а…

Константин хорошо учился, ходил в музыкальную школу, рос веселым и общительным, у него были друзья, и вообще он ничем не отличался от других мальчишек… лишь иногда Софья Моисеевна замечала, что он словно уходит в себя, в какой-то свой, невидимый для окружающих мир – словно о чём-то он сосредоточенно думает, хочет что-то понять в этом мире, но у мальчика начинался подростковый возраст, и Софья Моисеевна, подмечая всё это, не придавала этому большого значения, списывая изменения, происходящие с Костей, на подростковый возраст; у Софьи Моисеевны были доверительные отношения с сыном, но даже самые доверительные отношения не отменяют какую-то сугубо личную территорию, которая может быть у каждого человека, тем более, когда человек этот находится в подростковом возрасте, – Софья Моисеевна считала, что уважать право сына на собственную территорию, не покушаться на эту территорию – это и есть залог настоящих доверительных отношений; однажды, когда Косте было тринадцать лет, Софья Моисеевна стала невольной свидетельницей его взросления: она пришла с работы чуть раньше обычного, в квартире играла музыка, дверь в комнату Костика была приоткрыта, Софья Моисеевна сняла пальто, переобулась и направилась к сыну, чтоб спросить у него, что приготовить на ужин, но… не войдя в комнату, она замерла в дверях: Костик сидел за своим письменным столом спиной к Софье Моисеевне, он был без футболки, шорты на нём были приспущены, и правая рука вместе с правым плечом ходили ходуном… перед Костиком на столе стоял работающий ноутбук, но что было на мониторе, Софья Моисеевна не видела – Костик, сидящий спиной к Софье Моисеевне, закрывал собой монитор, и только рука… правая рука и правое плечо ритмично двигались, колыхались, – Софья Моисеевна сделала шаг назад, бесшумно вернулась в прихожую, секунду-другую постояла, думая, как быть, затем надела пальто и тихо вышла из квартиры на лестничную площадку – тихо закрыла за собой дверь… вернулась Софья Моисеевна в квартиру через сорок минут – она за это время сходила магазин, купила какие-то продукты, зашла в квартиру, излишне громко закрыв за собой дверь, – музыка в квартире уже не играла, Костик вышел на хлопок двери из своей комнаты, улыбнулся, как улыбался он всегда, встречая мать, подошел, чмокнул Софью Моисеевну в щеку, взял у неё из рук тяжелый пакет с продуктами, понёс пакет на кухню: «Мам! – донеслось из кухни. – Я уроки уже сделал! Я пойду погуляю?» «Иди, – разрешила Софья Моисеевна. – Только к ужину не опаздывай!»… конечно, всё могло бы быть и по-другому: застигнув Костика за т а к и м занятием, Софья Моисеевна могла бы, подбирая правильные слова, начать мягко объяснять тринадцатилетнему сыну, что делать так нехорошо, что делать так стыдно… она могла бы попросить или даже потребовать, чтобы Костик дал ей обещание, что он, хороший умный мальчик, впредь так делать никогда не будет, но… непреднамеренно вторгнувшись на территорию сына, увидев то, что никак не предназначалось для её глаз, Софья Моисеевна интуитивно ретировалась – и поступила мудро! Костику было тринадцать лет, он взрослел, становился подростком… какой смысл был стыдить за то, что естественно и закономерно, что является нормальной физиологической потребностью взрослеющего организма? Конечно, Костик пообещал бы больше так не делать, но зачем требовать заведомо невыполнимые обещания? Она, Софья Моисеевна, просто не должна была это видеть, и она это «не увидела», – Костик никогда не узнал, как однажды мать стала невольным свидетелем его интимного – совершенно естественного, но по понятным причинам скрываемого – взросления...

Косте было четырнадцать лет, когда Софья Моисеевна застала его в постели с одноклассником, жившим в соседнем подъезде… были зимние каникулы, Софья Моисеевна утром ушла на работу, Костик спал, но на работе у Софьи Моисеевны случилась накладка, и она вернулась домой не вечером, как обычно, а через полтора часа; собственно, это классика не только анекдотического жанра, но и реальной жизни: муж раньше срока приехал из командировки, или жена заявилась, когда муж её не ждал, или мать пришла домой не вовремя, а там... в комнате Костика играла музыка, дверь в его комнату была чуть приоткрыта, – Софья Моисеевна, если Костик был дома и если дверь в его комнату была закрыта, всегда стучала, прежде чем к Костику заглянуть или войти, но дверь была приоткрыта, Софья Моисеевна разделась в прихожей… почему Костик и его одноклассник не услышали, как в квартире появилась Софья Моисеевна? Потому что Костик был уверен, что если мама ушла на работу, то теперь стопроцентно до вечера не вернётся? Потому что звучала музыка, заглушая все посторонние звуки? Но музыка была инструментальная, негромкая… потому что они, мальчишки, были полностью погружены в то, что они делали? Ольга Моисеевна без стука-предупреждения, поскольку дверь бы приоткрыта, заглянула в комнату: голый Костик лежал на спине, разведя в стороны голенастые ноги, голый Славик лежал на Костике, и не просто лежал, а с сопением двигался, имитируя половой акт... дальше все произошло буквально в течение двух-трех секунд: Костя то ли почувствовал взгляд матери, застывшей в дверях, то ли случайно повернул голову на подушке, чтоб было удобнее, а только взгляды их – взгляд лежащего под Славиком Кости и взгляд стоящей в дверях Софьи Моисеевны – встретились, и она увидела, как в глазах сына мгновенно отразился по-детски беспомощный испуг... в следующую секунду Костя с силой дёрнулся под Славиком, столкнул Славика с себя, Славик под этим внезапным напором Костика скатился в сторону, и Софья Моисеевна на мгновение увидела, что Костя... конечно, Костя был ещё только подростком, он, по сути, был ещё ребёнком, но там, ниже живота… и он, и его одноклассник Славик, испуганно смотревший на Софью Моисеевну, т а м, ниже животов, были уже не мальчиками, а мужчинами, – в следующую секунду Костя торопливо рванул на себя простыню, скрывая наготу и свою, и своего одноклассника... «Слава, иди домой!» – сказала Ольга Моисеевна первое, что пришло ей в голову; она, не закрывая дверь в комнату Кости, прошла на кухню, закрыла дверь кухонную, села на стул, не зная, что делать… буквально через минуту хлопнула входная дверь – Ольга Моисеевна поняла, что Славик ушел, и негромко позвала Костю, пока он не улизнул в свою комнату: «Константинос, зайди на кухню!», – Ольга Моисеевна никогда не называла Костю Константиносом, ей это имя казалось громоздким, каким-то излишне официальным, малопригодным для повседневного общения, но почему-то именно это имя полное имя Кости сорвалось с губ Ольги Моисеевны… может, всё дело было в том, что на какой миг там, в постели, она увидела перед собой не мальчика, а мужчину? Костик вошел на кухню, не зная, что будет дальше... конечно, и чувство стыда, и ощущение вины – всё это Костик чувствовал, всё это было видно на его лице, но и стыд, и вина были поверхностными, не затрагивающими какие-то глубинные струны души: стыдно ему, Костику, было не за то, что они делали со Славиком в постели, а стыдно ему было потому, что мама это увидела – мама увидела то, что видеть она не должна была ни в коем случае, не должна была знать о т а к о м, и вину свою Костик тоже чувствовал не потому, что они делали э т о, а вину он чувствовал оттого, что не закрыл на запор дверь, когда пришел Славик, что так бездумно, так легкомысленно отнесся к элементарным мерам предосторожности, – на лице Кости было и чувство стыда, и осознание своей вины – он не знал, как теперь объяснять то, что было, как оправдываться, и вместе с тем ему не хотелось врать матери; «Костя… – мягко произнесла Ольга Моисеевна, глядя на сына – желая понять… перед ней стоял четырнадцатилетний подросток, ещё не взрослый, но уже не ребёнок, и Ольга Моисеевна впервые почувствовала, что она не знает, как и что говорить. – Костя… – повторила Ольга Моисеевна, – надеюсь, это был первый раз?» В самом слове «надеюсь» Костя должен был почувствовать и осуждение, и неприятие того, что она увидела, и указание на то, что ни второго, ни третьего раза больше не будет, что т а к о е больше не повториться. «Первый…» – тихо отозвался Костя, и по тому, как он с ответом на секунду запнулся, и по тому, с какой интонацией он на вопрос ответил, подтверждая предположение Ольги Моисеевны, Ольга Моисеевна поняла, что Костя соврал… но уличать Костика во лжи было бессмысленно – никаких фактов, что сын врёт, у матери не было, и потому разговор на тему, первый или не первый раз он, Костя, так делал, был бессмысленный; между тем, отвечая на вопрос мамы, Костик и соврал, и не соврал одновременно: он и Славик уже «трахались» несколько раз, но все предыдущие разы они ни разу не раздевались догола, они просто приспускали с себя брюки и трусы и сладко, сладко тёрлись друг о друга членами… ни орально, ни анально они ни разу не пробовали, такого секса у них не было, они просто наслаждались трением друг о друга, это была обычная мальчишеская практика подросткового возраста, но в тот день они в п е р в ы е разделись полностью, догола… потому-то, подтвердив, что это было впервые, Костик и соврал, и не соврал, то есть чтобы в постели и полностью голыми – это действительно было впервые. «Костя, – проговорила Ольга Моисеевна, подбирая слова – стараясь, чтоб голос её звучал убедительно, – то, что вы делали… что делал ты и Слава… это неправильно… я понимаю, что ты взрослеешь, что возникают разные соблазны… но то, что вы делали…» «Мам, мы просто шутили! – поняв, что нагоняя не будет, перебил Костик Ольгу Моисеевну. – Ничего же не было! Мы просто… ну, то есть, типа как муж и жена… просто прикалывались!» «И кто был мужем, а кто женой?» – невольно улыбнулась Ольга Моисеевна; Костя с такой живостью, с такой детской непосредственностью объяснил то, что она видела, что вопрос собой сорвался с губ… шутили, прикалывались… по четырнадцать лет, а ума ещё нет совсем! «Никто! – в ответ на улыбку матери улыбнулся сын. – Ну, то есть, то Славка, то я – мы типа по очереди прикалывались… просто прикалывались!» – кажется, Костик сам поверил своим словам, настолько искренне они прозвучали… да, они просто шутили, просто прикалывались – это была всего лишь игра, и ничего более! «Я понимаю, что вы шутили, но, Костя… – Софья Моисеевна смахнула улыбку с лица, – и ты, и Слава – вы уже взрослые мальчики, вы не дети, а игры у вас… игры – как в детском саду! Ты, Константинос, не маленький мальчик, и ты должен думать, что не всякие игры хороши, даже если они… если кажутся приятными… ты понимаешь, о чём я говорю?» – Совья Моисеевна снова назвала Костика полным именем, чтоб таким образом подчеркнуть, что разговор у них серьёзный. «Понимаю, мам!» – отозвался Костик, кивнув головой. «Пообещай мне, Костя, что ты и Славик… что вы так шутить или прикалываться больше не будете», – Софья Моисеевна, глядя сыну в глаза, взяла его за руку. «Обещаю», – с готовностью отозвался Костик, снова кивнув головой. Разговор матери с сыном, сына с матерью – при всём его внешнем спокойствии – был, конечно же, трудным, тягостным, потому что они говорили о том, о чём говорить не принято – о чём говорить стыдно... ложный это стыд или нет – это уже другой вопрос. «Мам, ты только родителям Славки ничего не говори… хорошо?» – проговорил Костик, справедливо полагая, что разговор окончен. «Хорошо, – Софья Моисеевна, глядя на Костика, улыбнулась. – Вы так делать больше не будете, и потому говорить родителям Славы об этом я не буду… мы вообще об этом забудем! Так?» «Так!» – Костик в ответ улыбнулся тоже; у них, у матери и сына, были отличные, доверительные отношения, но Костик взрослел, он уже был подростком, у него появлялся свой мир, неведомый Софье Моисеевне, и Софья Моисеевна, не вторгаясь на территорию сына, уважая его неизбежную автономию, прилагала все усилия, чтобы Костик не отдалился, чтоб доверительность между ними сохранилась…

Костик пообещал Софье Моисеевне, что больше т а к о г о не будет, и он своё слово сдержал – больше они, он и Славик, не «трахались»; они, встретившись через день на улице, обсудили случившийся «прокол», Костик сказал, что всё уладил, что ругани не было, что «мама сама предложила про это забыть», и... на этом их «сексуальные приколы» закончились – ни Костик, ни его друг-одноклассник Славка, живший в соседнем подъезде, больше не предпринимали каких-либо усилий, чтобы продолжить свои «секретные отношения», а через какое-то время они оба обо всём этом забыли, словно ничего и не было… ну, или сделали вид, что забыли о том, что было, – во всяком случае, Костик слово своё сдержал, обещание не нарушил – со Славкой больше ничего у него не было… но уже тогда, обещая Ольге Владимировне впредь так не шутить и не прикалываться – желая побыстрее закончить тягостный разговор на кухне, он, четырнадцатилетний Костик, что-то т а к о е про себя уже знал, точнее, чувствовал, о чём-то т а к о м смутно догадывался… что может знать подросток в четырнадцать лет? Ничего. В подростковом возрасте – вне зависимости, есть у подростка какой-либо опыт однополого секса или такого опыта нет, а есть только желание, любопытство, готовность попробовать, испытать – всё еще зыбко, неопределённо, и делать какие-то выводы глупо, можно только предполагать, догадываться… понятно, что трахаться с другом-ровесником было приятно, было кайфово, потому что э т о… в любом случае – правильно это было или неправильно – это был секс, было удовольствие, были оргазмы, но Костик чувствовал, что есть в глубине его души что-то ещё, что-то большее, чем сладость секса с одноклассником Славкой…

Школу Костик закончил, поступил в институт. Секса у Костика ни с кем – после игр со Славиком – не было, удовлетворялся Костик, как и все остальные, не имеющие партнёров или партнёрш, всем известным доступным способом, при этом все мысли его, все фантазии, все желания были направлены сначала преимущественно, а потом исключительно на парней – к моменту поступления в институт всё то смутное и зыбкое, что было в душе у Костика в четырнадцать лет, прояснилось, кристаллизовалось, приобрело четкое понимание самого себя… это была данность, и с этой данностью нужно было жить дальше. Софья Моисеевна, понятно, ничего не знала – Костик тщательно скрывал от всех, и от матери в том числе, все те пертурбации, которые происходил в его душе на протяжении нескольких лет. К моменту поступления в институт Костик превратился в красавца, и Софья Моисеевна, как и прежде, не чаяла в нём души. Девчонки вились вокруг Костика табуном, и Костик их не игнорировал – он флиртовал с девчонками, игриво делал всякие намёки, но близко к себе не подпускал, в постель никого не звал. У него были нормальные и даже отличные отношения с парнями, весёлый коммуникабельный Костик был душой компании... внешне всё было превосходно – никто не только не знал, но даже не подозревал, что было у него, у Костика, в душе… а в душе у Костика пылала надежда на необыкновенную встречу – душа его томилась в ожидании любви…

Это случилось на первом курсе… любви, чтоб «сносило крышу, не было, но между Костиком и его однокурсником пробежала какая-то невидимая искра, возникла симпатия, начались разговоры ни о чём… парень был старше Костика на два года, в институт он поступил после армии, и у него, у этого парня, уже был опыт однополых отношений и в школе, до армии, и в армии – он почувствовал, по каким-то никому не видимым признаком определил, что творится в душе у семнадцатилетнего Костика, чего Костик ждёт, – парень жил в общежитии, в комнате для двоих, с другим парнем, четверокурсником, на выходные этот четверокурсник уезжал домой, и… однокурсник в один из таких выходных пригласил Костика к себе в гости под предлогом показать купленную игровую приставку, приставка была так себе, далеко не супер, у Костика дома игровая приставка была лучше, но… разве в приставке было дело? Разговоры как-то сами собой, естественно и без напряга перешли сначала в игривые и вроде шутливые, ни к чему не обязывающие намёки, затем так же естественно шутки-намёки сами собой трансформировались в объятия – в страстные, горячие объятия, в сладостное слияние неуёмных губ… собственно, Костик, не имевший никакого опыта, что-то такое смутно предполагал, он такого хотел – и потому нисколько не удивился, когда однокурсник привлёк его к себе, жадно и жарко засосал в губы, подмял на кровати под себя… домой в тот день Костик летел на крыльях – то, о чём он думал, о чем фантазировал, чего хотел, свершилось! Душа хотела какой-то заоблачной, сказочной любви, а физиология требовала элементарного секса, и секс такой случился – н а с т о я щ и й секс! Он, семнадцатилетний Костик, был и в роли пассивной, и в роли активной… было всё-всё, и всё это всё-всё было восхитительно! Это ли не счастье – не ощущение полноты жизни?
Связь эта продолжалась без малого два года – по воскресеньям, когда проживающий в комнате с однокурсником парень уезжал домой, Костик приходил в общежитие, и… понятно, что было у них, у Костика и его однокурсника, всё. И пусть это была не любовь, а всего лишь симпатия, но трахаться хотелось, физиология требовала своего, и Костик трахался полноценно, с наслаждением, в полном согласии с самим собой – с ясным пониманием того, кто он есть. Ни Софья Моисеевна, ни друзья-однокурсники, ни прочие приятели-знакомые не имели ни малейшего понятия о в т о р о й, скрытой от всех жизни Костика – и сам Костик, и его однокурсник ничем не отличалась от других парней, Софья Моисеевне по-прежнему не чаяла души в сыне, Костик – для отвода глаз – время от времени заводил интрижки с девчонками, учился, отдыхал, сдавал сессии в институте, развлекался с друзьями в ночных клубах… словом, молодая жизнь летела на всех парах. А в конце второго курса однокурсник проговорился, что он трахается не только с Костиком, но и с тем парнем, с которым он жил в одной комнате; собственно, Костик мог бы что-то подобное предположить и сам, или хотя бы он мог о таком подумать, но за два года общения с однокурсником он об этом не подумал и такое не предположил, – однокурсник проговорился случайно, Костик сначала опешил, потом стал в шутку выспрашивать подробности, и тут-то выяснилось, что однокурсник, оказывается, успевал и там и там – успевал везде: с парнем, теперь уже пятикурсником, он жил в одной комнате в общежитии, секс у них был в течение недели, а по воскресеньям, когда парень уезжал домой, его, уехавшего, заменял Костик… преинтересная выходила ситуация! Конечно, если б Костик любил однокурсника, если б у них была н а с т о я щ а я любовь, Костик, наверное, повёл бы себя как-то иначе, но любви – страстной, всепоглощающей – не было, была просто обоюдная симпатия, была возможность секса по воскресеньям и, соответственно, классный воскресный секс, – он, Костик, не почувствовал себя ни преданным, ни даже обманутым – просто всё как-то в один миг перегорело… просто перегорело, и всё, и когда в следующую субботу однокурсник напомнил Костику, что в воскресенье у них rendez-vous, что он будет Костика ждать, Костик, сославшись на какую-то неотложною занятость, сказал, что прийти он не сможет; потом так ещё повторялось пару раз, однокурсник пытался выяснить, что случилось, но Костик сказал, что ничего не случилось, что всякие обстоятельства поменяли график его жизни, и теперь у него все воскресенья заняты другими делами…

Любовь у Костика случилась на пятом курсе – она, как вихрь, ворвалась в его жизнь внезапно, подхватила и завертела, закружила его в весеннем угаре… все случилось в одно мгновение и протекало стремительно – это была не искра симпатии, а опалившая огнём настоящая любовь, о которой он, Костик, грезил, в которую верил, которую ждал… К пятому курсу у Костика был пусть старенький, но свой «Фольксваген», Софья Моисеевна ушла с работы, занялась бизнесом, Костик шел на красный диплом, всё было прекрасно, и единственное, что невидимо для всех томило Костика в глубине его молодой души – это отсутствие любимого человека. И вдруг случилось – внезапно, в одно мгновение… это было настоящее чудо! Возвращаясь ночью из клуба, Костик заехал на пустынную заправку, чтоб заправить свой видавший виды «Фольксваген», к «Фольксвагену» подошел парень-заправщик… было начало мая, было тепло, на парне был синий комбинезон, надетый поверх футболки – Костик глянул на парня, и сердце у Костика сладко ёкнуло… он был ровесником Костика, плюс-минус год или два, – сердце у Костика ёкнуло! «Красавчик, я тебя раньше не видел здесь!» – весело проговорил Костик, и интонация у Костика была такая, словно он знал этого парня миллион лет. «Я здесь только устроился… третью смену работаю, красавчик!» – так же легко, непринуждённо отозвался парень, и интонация у парня тоже была такая, как будто он знал Костика миллион лет. Так бывает только в сказках, чтоб с первого взгляда почувствовать жаром полыхнувшую, сердце опалившую симпатию… но это была не сказка! «Понял! – весело проговорил Костик. – Значит, теперь я буду заправляться только здесь – и только в твою смену!» Костик чувствовал, что его несёт… несёт, как на крыльях! «Проверю!» – рассмеялся парень, и сердце у Костика ёкнуло во второй раз: смех парня, его симпатичное лицо, его глаза… всё показалось Костику прекрасным и родным, словно это был не парень-заправщик, а принц из его, Костиковых, грёз-мечтаний о любви! Тёплая майская ночь, принц на заправке… это была не сказка! Костик вышел из машины, протянул парню руку: «Константинос». «Андреас», – парень протянул руку Костику; улыбающийся парень был светловолосый, светлолицый, он совсем не был похож на южанина. «Ты грек?» – удивился Костик. «Нет, но ты сказал, что ты Константинос…» – парень рассмеялся. «Это моё полное имя, – рассмеялся Костик – Давай заново знакомиться! Костя». «Андрей, – отозвался парень. – Это моё полное имя», – они смотрели друг другу в глаза, Костик держал руку Андрея в своей руку, не желая её выпускать., а Андрей не торопился руку из руки Костика высвобождать. «У тебя когда смена заканчивается?» – спросил Костик, словно знал Андрея миллион лет. «В восемь», – отозвался Андрей. «Я приеду в восемь, и мы поедем завтракать», – проговорил Костя, не выпуская руку Андрея из своей руки; он не спросил, какие у Андрея планы на утро, сможет ли Андрей – он сказал «мы поедем завтракать так, как будто они миллион лет ездили по утрам завтракать вместе. «А ты не обманешь? – рассмеялся Андрей, не делая даже малейшей попытки высвободить свою ладонь из ладони Костика. «Я красавчиков не обманываю! – весело проговорил Костя. – Не вздумай сбежать! Я всё равно тебя найду!» «Я от красавчиков не сбегаю! – весело отозвался Андрей. – Но смотри, если ты не приедешь, то…» «Что?» – с весёлым напором спросил Костик. «То тебя найду я!» – рассмеялся Андрей. Заправляться подъехала «Ауди», и Костик выпустил из ладони своей ладонь Андрея. «Не забудь, красавчик! Утром мы завтракаем вместе!» – весело проговорил Костик, и его «Фольксваген», уступая место подъехавшей «Ауди», рванул с места…

Андрей… Андрюша… Андрейка… сказочный принц на автозаправке! Костику казалось, что это сон, что он проснётся, и е г о принц исчезнет, наваждение растает, испарится, как мираж, – это была любовь, любовь с первого взгляда… оказалось, что можно без памяти влюбиться в человека, даже не зная его имени, вообще ничего-ничего о нём не зная – просто опалило сердце сладким ожогом, и… так бывает не только в сказках!

Утром, в половине восьмого, Костик подрулил к автозаправке, но не стал в очередь, а съехал в сторону, – Андрей, заправлявший машины, увидел Костика, с улыбкой помахал ему рукой; ожидая, когда у Андрея закончится смена, Костик издали любовался на своего принца, и сердце Костика сладко плавилось в груди от этой внезапно возникшей, мгновенно ворвавшейся в жизнь любви... любовь нельзя объяснить никакими рассудочными доводами, она вне логики, вне здравого смысла – она просто есть, заполняя душу от края до края… переодевшись после окончания смены, Андрей вышел из приземистого здания автозаправки, и в голубых джинсах, в белой футболке он показался Костику еще прекрасней… «В ресторан? Утром?» – весело удивился Андрей, услышав от Костика, где они будут завтракать. «Да! Я сам недавно узнал, что есть такие рестораны… во всяком, один такой ресторан я знаю – я сам там ни разу не завтракал, скажу сразу об этом честно, но… попытка не пытка?» – весело отозвался Костя, выруливая на своем «Фольксвагене» с автозаправке на дорогу. «Красавчик, я не арабский принц, чтоб завтракать в ресторанах – я всего лишь бедный автозаправщик, и у меня нет денег на рестораны… у меня есть деньги только на лёгкий перекус в кафе», – рассмеялся Андрей. «И я не арабский шейх – я всего лишь бедный студент, и у меня тоже нет денег на ежедневные завтраки в ресторанах, но на один п е р е к у с в ресторане, на один н а ш перекус, я, красавчик, деньги наскрёб», – беззаботно рассмеялся Костя. «Ты уверен? – Андрей вопросительно посмотрел на Костика. – Ты уверен, что делаешь правильно?» «Я никогда ещё не был уверен так, как я уверен сегодня! – посмотрев на сидящего рядом принца, улыбнулся Костик. – Мы позавтракаем сейчас, а потом, красавчик… потом мы поедем ко мне…» – Костик, сказав это, невольно напрягся: сердце Костика горело, полыхало от любви, но это было сердце Костика… а сердце Андрея? Они посмотрели друг на друга. «Ты уверен?» – тихо проговорил Андрей, всматриваясь в глаза Костика. «Я уверен, – твёрдо проговорил Костик. – А ты?» «Смотри на дорогу… а то мы с тобой сейчас врежемся в кого-нибудь, и... завтрак в ресторане у нас не состоится», – с улыбкой отозвался Андрей, и по тому, как он улыбнулся, и по тому, с какой интонацией он сказал, Костик понял, что любовь... что чувства его небезответны.

Это действительно был ресторан, и ресторан явно дорогой: несмотря на солнечный весенний день в зале был мягкий полумрак, откуда-то с потолка тихо лилась музыка; в зале было пусто; к севшим за массивный стол Костику и Андрею подошла официант, назвала своё имя, положила перед каждым открытые папки с меню, – ни Костик, не Андрей не были готовы делать заказ сразу и пожелали ознакомиться с меню. «Костя... ты посмотри на цены! – тихо проговорил Андрей, скользя взглядом по строчкам меню. – Ты сошел с ума… ты сумасшедший?» – Андрей вскинул глаза на Костика – во взгляде Андрея был вопрос, была лёгкая тревога, было недоумение. «Да, я сумасшедший, – тихо засмеялся Костик, – я действительно сошел с ума! Выбирай, что мы будем есть!» «Я здесь половину слов не знаю, – тихо засмеялся Андрей, глядя на Костика. – Выбирай ты!» «Я тоже не знаю половину слов, – тихо засмеялся Костик. – Сейчас мы попросим помощи…» Девушка-официант, отошедшая к барной стойке в ожидании заказа, с интересом наблюдала за гостями: парни не были мажорами, и они сейчас явно не возвращались с ночной тусовки… парни, судя по тому, как они рассматривали меню, явно не были завсегдаями ресторанов… никаких атрибутов, указывающих на их нетрадиционную сексуальную ориентацию, не было, но... по тому, к а к эти парни смотрели друг на друга, девушка-официант подумала, что парни эти, скорее всего, геи, и они влюблены друг в друга, – девушка-официант работала в этом ресторане уже несколько лет, и за время своей работы она видела всякую публику: видела совсем молоденьких геев-мажоров, не скрывающих, что они геи… видела солидных седовласых мужчин с прекрасными юношами – респектабельные мужчины выдавали себя за отцов, пришедших с сыновьями… видела просто мужчин разного возраста, из посещения ресторана делающих для себя маленький праздник в своей явно скучной жизни… никаких других гостей в зале не было – девушка-официант смотрела на Костика и Андрея в ожидании их заказа, думая: почему… почему все красивые парни очень часто оказываются геями? По взгляду одного из парней, устремлённому к стойке бара, девушка-официант сделал вывод, что парням явно нужно помочь с выбором блюд…

За завтраком Костик и Андрей рассказали друг другу о себе. Костик сказал, что живёт с мамой, что он, Костик, через месяц получает диплом, что он уже нашел неплохое место, где будет работать, что мама у него замечательная… а Андрей рассказал, что у него мама болеет, что ей приписали южный климат, что они в этот город-курорт приехали из небольшого сибирского городка – поселились у деда с бабкой, что отец его работает на стройке, что у него, у Костика, есть младшая сестра, которая ещё ходит в школу... через час они знали друг про друга всё-всё. «Странно… – проговорил Андрей, глядя на Костика. – Ещё сутки назад я не знал о твоём существовании, а сейчас у меня такое чувство, что я знал о тебе всегда… просто мы не встречались до вчерашнего дня, но я знал, что ты есть… разве так может быть?» «Может! – проговорил Костик, глядя на Андрея. – У меня точно такое же чувство… просто мы не встречались, а теперь встретились, но я тоже… я тоже знал о тебе всегда!»

«Теперь едем ко мне! – улыбнулся Костик, глядя на Андрея; он, Костик, не спросил Андрея, хочет ли Андрей ехать, не предложил Андрею ехать, а произнёс это утвердительно, будучи уверенным, что по-другому просто не может быть… то есть, просто не может быть – сердце Костика пылало, полыхало он опалившей его любви. «Едем! – улыбнулся Костику Андрей. – Я только домой позвоню – скажу, что я ненадолго задержусь…» «Скажи, что задержишься на весь день…» – поправил Андрея Костя; он хотел сказать, что Андрей уже задержался – задержался на всю их жизнь, но подумал, что об этом он еще скажет… как же упоительно было думать-осознавать, что этот парень, этот сказочный принц с какой-то нелепой автозаправки рядом… просто рядом! И как всё сказочно, как всё волшебно складывалось, словно сама судьба улыбалась Костику: Софьи Моисеевны не было дома, она была в краевом центре, где решался вопрос о получении очень большого целевого кредита для строительства гостевого домика, – Софья Моисеевна должна была вернуться только утром, а до утра… до утра была целая жизнь!

По пути домой Костик остановился у бутика, на вывеске которого были нарисованы силуэты мужчины и женщины, а между ними число «18+»; больше на вывеске ничего не было. «Подожди минуту, я быстро… или мне, красавчик, тебя замкнуть, чтобы ты не вздумал сбежать?» – шутливо проговорил Костя, выходя из «Фольксвагена». «Я сбегу только в поисках тебя, красавчик, если через минуту ты не вернешься». – шутливо отозвался Андрей. Костик вернулся быстро – Андрею ждать не пришлось. Садясь в «Фольксваген», Костик положил на колени Андрея небольшой бумажный пакет. «Что там?» - спросил Андрей, хотя по вывеске на бутике можно было без труда догадаться… ну, или предположить. «Посмотри! – Костик, не глядя на Андрея, улыбнулся. «Contex Strong», - прочитал Андрей на упаковке. Он посмотрел на Костика: «Это…» «То, что превращает сказку в быль, – перебил Андрея Костик; он с улыбкой покосился на сидящего рядом принца. – Такой ответ красавчику подойдет?» «Если так говоришь, красавчик, ты, то подойдёт… мне подойдёт любой твоё ответ!» – отозвался Андрей, улыбнувшись Костику… вихрь, всё сметающий на своём пути вихрь с той самой минуты, как они увидели друг друга, неудержимо нёс их навстречу друг другу – навстречу жизни.

Они действительно были знакомы миллион лет! Костик, едва закрыв за собой дверь в квартиру, без объяснений, без вопросов, без ненужных разговоров-договоров порывисто притянул Андрея к себе, Андрей обнял Костика, прижал Костика к себе, и губы их сладко слились в долгом ненасытимом поцелуе… и не только слились губы – слились сердца… они, словно наверстывая упущенное за прошедший миллион лет, тороплив раздели друг друга… ну, и дальше всё было так, как и должно быть у влюблённых: они целовались… губы играли на флейтах… они целовались снова… страсть, молодая и безоглядная, кружила-вертела их в сладком вихре… потом Костик достал из бумажного пакета купленный в бутике лубрикант – тот, который сказку превращает в быль… «Костя… – Андрей, лёжа на спине с уже раздвинутыми ногами, взял Костика за руку, – я должен тебе сказать, должен предупредить… последний раз у меня секс был в школе… несколько раз о одним пацаном, и всё… т а к о г о секса у меня больше не было… и вообще не было никакого секса…» Костик наклонился над Андреем, поцеловал его в губы. «Андрюша, принц мой… я тоже должен тебе сказать, что последний раз у меня был секс несколько лет назад… может, чуть больше, чем несколько раз, но… я тоже не профи! Не бойся, мой принц, всё получится!» Конечно, всё получилось! Костик, у которого опыта было больше, всё делал медленно, осторожно – он останавливался, он терпеливо ждал, всматриваясь в лицо Андрея… у Андрея такого опыта не было – он всё делал порывисто, страстно – Костику было больно, он, лежа под Андреем, то и дело мягко придерживал Андрея за бёдра, но… это была сладкая боль… потом они сделали это ещё раз… и ещё раз, выплеснув в эти разы всю ту страсть, что у обоих копилась не один год, – усталые, обессиленные, счастливые, они лежали в постели, взявшись за руки, глядя в глаза друг друга… «Где ты был все эти годы?» – прошептал Андрей; он провёл пальцем по щеке Костика, словно убеждаясь, что не сон, что всё наяву. «Я тебя ждал все эти годы, – улыбнулся Костик. – А где был ты?» «Я тоже ждал… ждал тебя! Мой принц… – улыбнулся Андрей. «Это ты мой принц», – отозвался Костик; он, изнемогая от нежности, точно так же провёл пальцем по щеке Андрея. «Это ты мой принц» – словно эхо, отозвался Андрей.

Выяснилось, что Андрею в восемь вечера снова заступать на работу, и Костик предложил: «Делаем так, ты сейчас чуть поспишь – я не буду тебе мешать… а я пока гляну, что есть в холодильнике, потом спущусь вниз, докуплю что-нибудь из продуктов и сделаю ужин… я, конечно, не ахти какой кулинар, но что-нибудь я придумаю… ты проснешься – будешь голодный… – Костик, любуясь Андреем, рассмеялся. – Ты будешь голодный?» «Буду», – рассмеялся Андрей, любуясь Костиком. «Вот! Мы поужинаем, и я тебя отвезу на твою автозаправку… такой вариант подойдёт?» «Подойдёт», – кивнул головой Андрей. «И позвони домой, что-нибудь скажи, чтоб дома не беспокоились… скажи, что сегодня у тебя случились неотложные дела», – Костик, улыбнувшись, коснулся губами губ Андрея. «Сегодня у меня случились неотложные дела…» – проговорил Андрей, обнимая Костика…

Андрей уснул, разметавшись на постели, а Костик, прикрыв дверь, чтоб Андрея не беспокоить, оделся, сходил в магазин, купил продукты… он, Костик, был счастлив! Он несколько раз заходил в свою комнату, смотрел на спящего Андрея – на его обнаженное прекрасное тело, на его во сне по-детски беззащитное и такое же прекрасное лицо… затаив дыхание, Костик вслушивался в ровное дыхание Андрея, и ему не верилось… ему, двадцатилетнему Костику, не верилось, что всё это наяву, – он был упоён своей любовью, упоён своим счастьем! Ему хотелось, чтоб этот сказочный день длился вечно, чтоб день этот никогда не кончался, но секундная стрелка на часах, безучастно накручивая круг за кругом, неумолимо приближала вечер; ужин был готов; Костик тянул время, чтобы Андрей перед своей рабочей сменой поспал побольше, и вместе с тем хотелось разбудить Андрея, хотелось снова заключить его, такого желанного, в свои объятия, – Андрея надо было будить, чтоб успеть и поужинать, и... они снова любили друг друга – горячо и страстно... и потом любили друг друга ещё раз, стоя под душем, обнимаясь и целуясь, – оказалось, что для оргазмов достаточно просто стоять под душем… за ужином Костя сказал, что утром, в самом начале девятого, прилетает мама, которую надо встретить, и потому он, Костя, не сможет подъехать к восьми часам, к окончанию смены Андрея, но как только он освободится, он позвонит, и они где-нибудь посидят в кафе, а потом… потом они что-нибудь придумают – обязательно придумают!

Софья Моисеевна, едва глянув на Костика, встретившего её в аэропорту, сразу поняла, что что-то случилось… что-то случилось хорошее – Костик просто светился от счастья. «Костя, мне кажется, что у тебя что-то случилось… я права?» – полушутливо, полувопросительно проговорила Софья Моисеевна, садясь в «Фольксваген». «Мама! Тебе одобрили кредит?» – весело отозвался Костик, выруливая со стоянки. «Да, всё отлично! – Софья Моисеевна улыбнулась. – Всё документы рассмотрели, всё одобрили… теперь работа у нас закипит!» «Вот! Это и случилось… я рад за тебя!» – Костя проговорил это совершенно искренне, радуясь за мать. «Костя… ты полагаешь, что меня можно так легко обмануть? – засмеялась Софья Моисеевна. – Что у тебя произошло? Ты светишься, как новогодняя гирлянда… ты влюбился?» – Софья Моисеевна посмотрела на сына. «Да, мама! Я, мама, влюбился!» – Костик ликующим от счастья взглядом посмотрел на мать. «Ты… хочешь мне об этом рассказать?» – спросила Софья Моисеевна. Она никогда не досаждала Костику расспросами, никогда не выспрашивала подробности, если Костик ей что-то рассказывал из школьной жизни или из жизни студенческой, – у них, у матери и сына, были доверительные отношения, Костик никогда ничего не врал, но при этом он с самого детства имел полное право на свою, недоступную для неё, для матери, территорию, и Софья Моисеевна, сама определившая такие правила, никогда на эту территорию не покушалась: она знала, что всё, что Костя посчитает нужным, он расскажет ей сам. И вот теперь, видя, как Костю переполняет счастье, она не стала ни о чём спрашивать, не стала ничего выпытывать, а мягко спросила, хочет ли он поделиться… хочет ли он рассказать о том, что с ним происходит, сам. «Вечером… – невнятно произнёс Костик, глядя на дорогу, и… словно споткнувшись о невидимую преграду, умолк; Софья Моисеевна, не дождавшись продолжения, вопросительно посмотрела на сына; оторвав взгляд от дороги, Костик посмотрел на мать, улыбнулся и уже твердо закончил: – Вечером, мама, я всё расскажу!»

Накануне, отвезя Андрея на работу, Костик весь вечер и потом ещё полночи думал-решал, что ему делать со своим счастьем – как теперь жить дальше… Счастье его было не эфемерное, настоящее, и ответ был вполне очевиден: быть счастливым! Разве не для этого человек приходит в мир – разве не к этому он стремится весь свой земной путь? Понятно, что у каждого человека своё представление о счастье: много денег, власть, карьера… или просто по-мелкому нагадить соседу – для кого-то это тоже счастье. Для него, для Кости, счастьем в одночасье стала любовь – конкретная, осязаемая… любить и быть любимым – это было так же естественно, как дышать, как жить! Сказочный принц на автозаправке был не миражом – он ворвался в жизнь Костика конкретным двадцатилетним Андреем со своей прекрасной улыбкой, со своим взглядом прекрасных глаз, со своим прекрасным, атлетически сложенным телом, со своими объятиями, со своей неподдельной ответной любовью… они, Костик и Андрей, встретились, – что ещё нужно было для счастья? Всё прочее тоже было нужно, но оно, это всё прочее, было уже вторично – оно всего-навсего прилагалось к любви... конечно, Костику было только двадцать два года, и по складу души он не был прагматиком, он смотрел на мир с в о и м и глазами, воспринимая мир в большей степени сердцем, а не умом, но он, Костик, был не глуп, ему было уже двадцать два года, и он понимал, в каком мире они, он и Андрей, живут… если б они, друг в друга влюблённые парни, жили на каком-нибудь затерянном в океане острове, где вечное лето, или хотя бы жили там, где такая любовь – и х любовь – не считается чем-то постыдным, не запрещается и не оплевывается... но они жили в мире «скреп», в мире, где ненависть к геям насаждается, культивируется из всех утюгов, и… со своим счастьем ему, неглупому, сердцем смотрящему на мир Костику, нужно было что-то делать. Здравый смысл подсказывал, что делать ничего не нужно, что нужно просто скрыть свою любовь, нужно ловко приспособиться к обстоятельствам, умело, податливо подстроиться под окружающую среду, и… продолжать жить дальше, как живут многие «натуралы», прикрываясь женами, детьми... а почему нет? Ведь живут же так многие, совмещая долг и удовольствие – следуя древней арабской поговорке «женщины для долга, мальчики для удовольствия»… и в таком поведении – в таком раздвоении – может даже не быть никакого лицемерия, если человек является активным бисексуалом: просто одна грань сексуальности реализуется в браке, в полном соответствии с бытующими в обществе представлениями о предназначении человека на земле, а другая грань сексуальности реализуется скрыто, тайно, и вся проблема сводится к тому, чтоб не узнали окружающие, чтобы тайное не стало явным… можно так? Можно, ещё как можно! Но тот же самый здравый смысл подсказывал Костику, что, во-первых, Андрей не мальчик для развлечений, не партнёр для секса, а во-вторых, дело даже не сексе, не в возможности иметь отличный секс, а дело в большем, в значительно большем – дело в любви, когда любовь не сводится только к сексу; Костик отлично скрывал свою связь с однокурсником, которая длилась почти два года, он параллельно флиртовал с девчонками, и это не вызывало у него, у Костика, каких-то противоречий в душе… а теперь была любовь – теперь было счастье, заполонившее всю душу, и как это можно скрыть, спрятать, он, Костик, не знал; можно солгать один раз, два раза, но лгать всё время, бояться, лицемерить, притворяться, жить с оглядкой, и это при том, что они с Андреем не преступники, не воры, ни убийцы… а главное, как можно скрыть счастье? Зачем вообще скрывать то, отчего так радостно на сердце? Зачем предавать свою любовь – своё счастье? Чтобы быть, как все? А все – это кто? Костик думал – и не знал, как быть. Это был в буквальном смысле экзистенциальный выбор – словно на двух чашах весов были два «здравых смысла»: с одной стороны, был он, был Андрей, была их любовь… было его л и ч н о е счастье, его жизнь – жизнь без лжи, а с другой стороны, на другой чаше этих весов, было всё остальное: внешнее благополучие, неизбежная ложь, лицемерие, которое всегда можно оправдать разными обстоятельствами… это была жизнь как у всех, без проблем и заморочек, жизнь как у всех, вот только для него, для Костика, жизнь такая стала бы жизнью во лжи… ложь во спасение, но во спасение чего? Разные здравые смыслы качались на чашах весов – он, Костик, думал… думал весь вечер, думал полночи… и когда он сказал Софье Моисеевне «Вечером, мама, я всё расскажу!», он совершенно отчетливо понял, что нет никаких «всех», что есть на всём белом свете только один человек, которому он расскажет о своей любви и своём счастье, и человек этот – м а м а... от неё ничего не скрыть, и от неё, именно от неё он, Костик, ничего скрывать не будет – ей одной он расскажет об Андрее, о своей любви, о своём счастье, а все остальные… какое дело всем остальным до него, до Костика, и какое дело ему, Костику, до всех остальных? Счастье заполонило Костика, и все остальные, и всё остальное – это был лишь фон… просто сопутствующий фон, и не более того.

Софье Моисеевне нужно было ехать в банк, потом в строительную организацию, потом ещё куда-то – Костик позвонил Андрею, объяснил ситуацию, сказал, что позавтракать вместе они не смогут, что он его, Андрея, любит, что он позвонит чуть позже, и они вместе пообедают; но пообедать вместе тоже не получилось – Костику позвонил из института его научный руководитель, сказал, что одну главу в дипломе нужно будет немного подправить, спросил, не сможет ли Костик к часу дня подойти на кафедру для консультации, – Костик сказал, что может… а что было делать? Костик шел на красный диплом, защита диплома предстояла серьёзная – у научного руководителя на кафедре были злейшие враги, и они, эти враги, могли отыграться на Костике, чтоб досадить его научному руководителю, – Костик позвонил Андрею, сказал, что пообедать вместе они тоже не смогут. «Красавчик! Если ты хочешь меня продинамить, то я тебя должен предупредить, что я люблю тебя – у тебя ничего не получится, – шутливо проговорил Андрей. – Когда мы встретимся? Ожидая тебя, я не завтракал… потом, ожидая тебя, не обедал… ты хочешь оставить меня без ужина?» «Красавчик! Я люблю тебя! – выдохнул Костик! – Ты просто скажи… просто скажи, что сегодня ты хочешь поужинать в ресторане, и мы будем сегодня ужинать в ресторане! У меня, правда, нет сейчас столько денег, чтобы ужинать в ресторане, но ради тебя, красавчик, я сейчас ограблю банк! Хочешь?» «Ты, красавчик, сошел с ума?» – засмеялся Андрей. «Я, красавчик, сошел с ума! – подтвердил, смеясь, Костик. – Если ты хочешь ужинать в ресторане, то я иду грабить банк!» «Нет, я хочу ужинать не в ресторане, а с тобой! Если ты банк ограбишь, тебя посадят! Ты не умеешь грабить банки! Неужели, красавчик, ты таким образом захотел от меня улизнуть?» «Как вообще ты мог такое подумать? Ты будешь носить мне передачи…» «Нет, мы вместе ограбим банк, вместе сядем в тюрьму и вместе будем сидеть… мы попросим камеру на двоих!» «Ты хочешь сидеть в тюрьме?» «Я хочу быть с тобой – всегда, везде!» «Я тоже хочу быть с тобой – всегда, везде…» – они, Костик и Андрей, говорили друг другу всякую ерунду, они весело говорили по телефону всякую чушь, но это была не ерунда и не чушь – голоса их звучали друг для друга как лучшая в мире музыка, и хотелось… хотелось слушать и слушать эту вечную музыку вечной любви…

За ужином – ужинали в кафе – Костик сказал Андрею, что он, Костик, расскажет о нём, об Андрее, маме. «Зачем?» – удивился Андрей, и его удивление было понятно: зачем рассказывать о том, что надо, наоборот, скрывать? «Затем, красавчик, что я хочу… я хочу с тобой не только трахаться, а хочу с тобой жить! Ты хочешь со мной жить? – Костик вроде шутливо и вместе с тем внимательно посмотрел на Андрея. «Хочу! – не задумываясь, порывисто отозвался Андрей. – Костя, я люблю тебя! Но…» Ужин у них затянулся; они выбрали для ужина неприметное кафе, находящееся вдали от центра города, где посетителей было мало и потому никто не мешал им быть друг с другом наедине, – они долго говорили о жизни, о своей любви, о своём месте в жизни… они говорили о гействе в мировой истории, говорили о геях в мировой культуре – Костик на эту тему много читал, Андрей практически ничего не знал, и Костик «растлевал» Андрея знанием... они говорили о тех, кто и почему делает из геев «исчадие ада» – говорили о мутных лукавых кукловодах, разжигающих ненависть к геям, о скрытой мотивации этих кукловодов… говорили том, кто и почему идёт на поводу у кукловодов, и не только по отношению к геям, а всегда и во всём сбивается в послушное стадо, ведомое пастухами… говорили о гомофобии – о страхе стать не такими, «как все», и о том, как гопота, не отягощенная интеллектом, этот страх в себе гасит… говорили о бисексуалах и о том, в чём настоящая разница между бисексуалами и геями… говорили о том, что любовь парней и девчонок совершенно ничем не отличается от любви двух парней – те же самые чувства, та же нежность, то же желание простого человеческого счастья… словом, они говорили о себе и о мире, в котором они живут, – они долго говорили, сидя в кафе; посетители приходили, ели и уходили, а они говорили и говорили... «А если мама твоя тебя… если т а к о г о тебя не примет?» – спросил Андрей. «Не знаю… – отозвался Костик. – Я надеюсь, что мама меня поймёт… но в любом случае лучше сказать самому, чем жить с постоянной оглядкой – всё время врать, ожидая, что где-нибудь когда-нибудь проколешься… тем более, маму мою не обмануть – я сегодня встретил её в аэропорту, и она сразу поняла, что я влюбился… просто она подумала, точнее, она думает, что я влюбился в девчонку, а я… я, красавчик, влюбился в тебя, – Костик улыбнулся. – Я люблю тебя! Небольшая такая разница с поправкой на жизнь…» «Костя, я тоже люблю тебя! – проговорил Андрей. – Но я не могу сделать так, как ты. У меня отец ненавидит геев. Когда в телевизоре показывают каких-то уродов и говорят, что это и есть геи, что все геи именно такие, отец всегда плюётся… иногда мне кажется, что он что-то подозревает про меня и делает это специально – специально называет геев извращенцами, чтобы я это слышал…» «Ну, что здесь можно сказать? Здесь, в такой ситуации, каждый решает сам… – сочувственно вздохнул Костик. – Я думаю, главное – это то, что знаешь про себя ты сам. А остальное… может, со временем всё у тебя разрешится, всё как-то само собой утрясётся, и твои родители тебя поймут… а может, не поймут никогда… в каждой избушке свои погремушки, и здесь что-то тебе сказать, посоветовать что-то… здесь я сказать ничего не могу – решай сам, как тебе удобнее, как для тебя безопаснее… я люблю тебя, красавчик!» – Костик, глядя на Андрея, улыбнулся. «Я люблю тебя, красавчик!» – словно эхо, отозвался Андрей, глядя на Костика. «Поедем кататься? – улыбнулся Костик. – Теория без практики ничто!» «Да, поедем! Поедем куда-нибудь туда, где будем только мы…» «Только мы... – утвердительно повторил Костик, любуясь Андреем. – Ты и я. Мы и наша любовь…» «Ты и я… мы и наша любовь!» – улыбнулся Андрей, любуясь Костиком…

Ехать было некуда. Костик знал, что в городе есть гостевые домики, где можно снять номер на несколько часов, но ни одного адреса у него, у Кости, не было, день выдался суматошный, и Костик, ежеминутно думая об Андрее, об этом – о том, где сольются они в экстазе любви – не подумал, – они любили друг друга в «Фольксвагене»… не зря говорят, что с милым и в шалаше рай, – таким шалашом стал для них старенький «Фольксваген», остановленный на окраине города рядом с какой-то стройкой: они жарко, запойно целовались… они играли на флейтах… слившись губами, они мастурбировали друг друга… снова играли на флейтах, попеременно склоняясь друг над другом… снова страстно, сладко целовались, сидя на заднем сиденье своего «шалаша»… Потом Костик отвёз Андрея домой, сказав, что завтра утром он за Андреем заедет, чтоб отвезти красавчика-принца на работу; у Андрея была дневная смена, и к вечеру Костик пообещал найти гостевые домики с почасовой сдачей номеров, где они могли бы встречаться для своей любви… «Ты всё-таки не отказался от мысли признаться своей маме, что ты не такой, как все?» – спросил Андрей; они сидели в «Фольксвагене» рядом с домом Андрея, нужно было прощаться, но расставаться не хотелось. «Не отказался, – твердо ответил Костик. – Я сегодня скажу, а там будь что будет… надеюсь, мама меня из дома не выгонит, узнав, что сын у неё извращенец», – Костик улыбнулся. «Завидую я тебя, Костя, – задумчиво проговорил Андрей. – Может, я тоже наберусь когда-нибудь смелости…»

Боялся ли Костик признаваться матери, что он гей? Боялся. Конечно, Костику было уже двадцать два года, он стоял на пороге самостоятельной жизни, он был уже вправе решать сам, кого ему любить – с кем быть счастливым. Всё было так. Признаться, сказать – и жить, не оглядываясь по сторонам, не боясь «разоблачения». Но это было с одной стороны. А с другой стороны… если мама его не услышит, не захочет слышать? Если она его – т а к о г о – не примет? Костик, подъехав к дому, какое-то время сидел в «Фольксвагене» – тянул время... он вспомнил, как мама застукала когда-то его и Славку в постели, – ругани не было, но она сказала тогда, что это н е п р а в и л ь н о… а что правильно – врать, лицемерить, прикидываться не тем, кто ты на самом деле?

Софья Моисеевна при появлении Костика улыбнулась: «Я уже ужин давно приготовила, а тебя нет и нет… проголодался? Иди мой руки!» «Мам, мы ужинали... – как можно беспечнее отозвался Костик из ванной комнаты. – Но если ты приготовила что-нибудь вкусненькое…» Костик намылил руки раз, автоматически намылил второй раз, глядя на себя в зеркало... еще не поздно было отказаться от своего намерения… утром, когда он встречал маму в аэропорту, он сказал, что да, он влюбился, что вечером он расскажет, и было ещё не поздно придумать про какую-нибудь девчонку… о б м а н у т ь… но обмануть можно один раз, два раза… а потом? Костик вышел из ванной комнаты, прошел на кухню, сел за стол… его любовь, его счастье – и вся та ложь, вся та мерзость, которая, как некая данность, противостояла его любви и которую нужно было преодолеть, через которую нужно было переступить, чтоб задышать свободно…

«Мам, скажи… – проговорил Костик, вопрошающе глядя на Софью Моисеевну; Софья Моисеевна уже поужинала и теперь сидела напротив Костика – смотрела, как Костик, взяв вилку, замер… конечно, они уже где-то поужинали – он и его девушка, и Костя не очень голоден… оттого он и не торопится есть. – Скажи… – повторил Костик – я нормальный?» «Что за глупый вопрос? – невольно улыбнулась Софья Моисеевна. – Ты не только нормальный, а ты у меня самый лучший! Почему ты об этом спрашиваешь?» «Мам, я влюбился…» – произнес Костик и, не договорив, замолчал… как же трудно было говорить о том, что он счастлив! «Ты, Костя, влюбился… это же прекрасно! Я это сразу поняла! – улыбнулась Софья Моисеевна. – И кто она, избранница твоего сердца?» «Мам, это не она – я влюбился в парня, я гей», – произнёс Костик на одном дыхании, сжигая за собой мосты; Костик видел, как в глазах матери отразилось сначала непонимание, потом недоумение, потом растерянность. «Костя, подожди… ты влюбился в парня? Я правильно тебя поняла?» – медленно проговорила Софья Моисеевна, пытаясь осмыслить услышанное. «Правильно, – отозвался Костик и, подумав про Андрея, уже твёрдо повторил: – Я влюбился в парня. Его, мама, зовут Андрей». Всё, главное было сказано! Мосты назад были сожжены. Теперь оставалось ждать реакцию матери… ему, Костику, было трудно это сказать, произнести, признаться, но он, Костик, понимал, что точно так же трудно, а может, еще труднее всё это было услышать от него маме, – Костик признался, но не почувствовал никакого облегчения, а даже наоборот – он внутренне сжался в ожидании ответа… Софья Моисеевна, глядя на Костика, молчала; она молча смотрела на Костика таким взглядом, словно Костика не было перед ней – словно всматривалась она в какую-то даль… «Мам… – тихо проговорил Костик, и в его голосе, прозвучавшем как-то беспомощно и по-детски, не было ни твёрдости, ни уверенности. – Скажи что-нибудь… мам!» «Костя… – медленно проговорила Софья Моисеевна, не зная, как реагировать на слова сына… когда-то она сказала, что это неправильно, но она сказала это, когда Костя был подростком, был еще ребёнком, а теперь перед ней сидел молодой мужчина – её взрослый сын… и всё равно он был для неё ребёнком, и ему – Софья Моисеевна это чувствовала, видела – нужна была помощь… или поддержка – он, её взрослый невзрослый сын, ждал ответ. – Костя… - повторили Софья Моисеевна. – Так иногда бывает… кто-то кем-то увлекается… мальчик мальчиком, или девочка девочкой, и им начинает казаться, что это любовь, – Софья Моисеевна говорила медленно, тщательно подбирая слова. – Это как наваждение… такое увлечение возникает, потом проходит…» «Мама, при чём здесь увлечение? Мне двадцать два года. Я уже не мальчик, и это не увлечение – я люблю Андрея… я гей, мама! Гей!» – Костик дважды повторил слово «гей», словно испугавшись, что Софья Моисеевна это слово не расслышала или не поняла его значение, и потому она стала говорить про какие-то детские увлечения. – Мама, ты слышишь меня?» «Слышу, - Софья Моисеевна кивнула головой. – А почему ты думаешь, что ты гей? Потому, что тебе понравился какой-то мальчик? Ну, то есть, какой-то парень… и ты решил, что ты гей?» «Мама, мне всегда нравились парни. Не девчонки мне нравились, а парни! Всегда! Ты просто об этом не знала... – Костик проговорил это с лёгким напором, словно тем самым стараясь донести до Софьи Моисеевны то, что было очевидно ему и чего не понимала она. – Мне нравились парни всегда – и когда я учился в школе, и когда я учился в институте... просто сначала я не понимал и не придавал этому никакого значения, потом я думал, что это временно, что это пройдёт, но ничего не проходило, и тогда я понял, что это... что это моя ориентация, моя настоящая ориентация. Я всегда был геем, мама!» Костик умолк; он подумал, что он сказал всё, и теперь… он, Костик, знал, что мать любит его, и он любил мать, но теперь… он смотрел на мать, ожидая, что она скажет, какой п р и г о в о р ему вынесет. «Ты совсем ничего не ел, всё уже остыло… – проговорила Софья Моисеевна. – Может, всё разогреть?» – Софья Моисеевна вопросительно посмотрела на сына. «Нет, мам, спасибо, – Костик отрицательно покачал головой. – Я действительно есть не хочу». «Потому что поужинал в кафе?» – подчеркнуто нейтральным голосом произнесла Софья Моисеевна; не глядя на Костика, она встала, чтобы убрать со стола тарелки с нетронутым ужином. «Да, мы поужинали в кафе, – кивнул головой Костик. – Извини, мам, но я правда не голоден», – Костик совсем неумышленно произнес местоимение «мы», совершенно не желая это местоимение как-то подчеркивать-выделять, и всё равно оно выделилось… или так показалось и ему, и Софье Моисеевне? «Будешь пить чай?» – спросила Софья Моисеевна; она повернулась к Костику спиной, чтобы взять из шкафа чайные чашки. «Буду», – отозвался Костик. «Костя, можно тебя спросить… – проговорила Софья Моисеевна, не поворачиваясь к Костику – стоя к Костику спиной. – Если не хочешь отвечать, не отвечай…» «Мам, ты же знаешь, что у меня от тебя секретов никогда не было!» – порывисто проговорил Костик. «Да, это так… просто ты не рассказывал мне, а я не знала… до сегодняшнего дня не знала», – отозвалась Софья Моисеевна. «Но не всё же можно рассказывать! – резонно заметил Костик. – Ты сама когда-то сказала, что у меня есть с в о я территория… и я тебе, мама, благодарен за это! Настало время, и я рассказал...» «Костя, скажи мне… – Софья Моисеевна на секунду запнулась, подбирая слова. – Ты сказал, что тебе нравились мальчики… странно, что я никогда не замечала этого... – проговорила Софья Моисеевна, и проговорила она это скорее себе, а не Костику, сидящему у неё за спиной. «Мама, ну как ты могла замечать э т о, если я шифровался? Я был хорошим шифровальщиком... – Костик невольно улыбнулся. – Никто ничего не замечал… никто, никогда...» «Да, ты был хорошим шифровальщиком, – проговорила Софья Моисеевна, и по интонации её голоса Костик не понял, сказала она это с осуждением или с одобрением. – Ты сказал сейчас, что тебе нравились мальчики... сказал, что всегда нравились мальчики – и в школе, и в институте… ты можешь не отвечать на мой вопрос, но я спрошу: у тебя были о т н о ш е н и я с кем-то в школе, в институте? Ты понимаешь, о чём я спрашиваю…» – Софья Моисеевна по-прежнему стояла к Костику спиной, словно так ей было удобнее разговаривать с сыном; она спросила взрослого Костика об и н т и м н о м, но это был не праздный интерес и уж тем более не банальное любопытство – Софья Моисеевна подумала, что если Костя имел половые связи в с в о ё м формате и если таких связей было много, то ему, Косте, может грозить опасность и его, Костю, надо как-то предостеречь… какая именно опасность может грозить Косте, Софья Моисеевна представляла смутно, но беспорядочные половые связи у неё ассоциировались именно с опасностью. Конечно, это была сугубо личная территория Костика, но Костику здесь скрывать было нечего – Костику вопрос матери показался каким-то детским… он уловил в интонации матери беспокойство, и ему показалось, что он понял причину этого беспокойства. «Мама, я отвечаю на твой вопрос: никаких отношений в школе у меня не было. Никаких. Ни с кем. Ты, может, подумала про Славку… ну, когда ты застала нас в постели, но это были не отношения, а просто… это было детское баловство, я тогда вообще ничего не думал про себя как про гея… просто обычное баловство! В институте на первом курсе у меня были отношения с парнем, но это было… это было тоже несерьёзно… было – как не было! А сейчас я с Андреем… или Андрей со мной… сейчас мы вместе, и это не просто отношения…» – лицо Костика при упоминании Андрея неуловимо преобразилось, словно осветилось каким-то внутренним светом, и когда Софья Моисеевна повернулась к сыну, она это заметила. «Давай пить чай», – Софья Моисеевна поставила на стол чашки, поставила вазочку с пирожными, которые Костя любил и которые она купила к ужину, села за стол сама…

Чай они пили молча – Софья Моисеевна ни о чём не спрашивала, Костик ничего не говорил… был уже поздний вечер, мать и сын молча сидели на кухне, молча пили чай… у сидящего за столом Костика было такое ощущение, словно с плеч его свалилась гора: он признался, он сказал всё, сказал про Андрея, никакой трагедии не случилось, мама не пришла в ужас, и… он, Костик, молчал, понимая, что маме нужно сейчас какое-то время, чтобы всё то, о чём он наговорил, как-то осмыслить, осознать как новую данность, – маме нужно было время, чтобы собраться с мыслями, чтобы прежде, чем они встанут из-за стола, что-то сказать про него, про Костю… сказать, как теперь всё-всё у них, у сына и матери, будет дальше… А Софья Моисеевна молчала, думая о Костике, о его неожиданном признании, о том, что он гей… для неё все то, в чём признался Костик и что рассказал про себя, было как гром среди ясного неба – никогда она не замечала что-то такое, что могло бы её насторожить, натолкнуть на какие-то подозрения… да, был случай с одноклассником Славой, но Костя сказал тогда и сказал теперь, что это было мальчишеское баловство, – она не стала тогда ругаться, не стала Костю стыдить, не стала произносить всякие уничижительные слова, а только сказала, что это неправильно… может, ей надо было тогда, обнаружив мальчишек в постели, по-другому отреагировать? Но что теперь, спустя годы, об этом думать-гадать… перед ней стоял не испуганный подросток с виноватым видом, а сидел уже взрослый Костя, её взрослый сын, и он был уверен в выборе своего пути… но в ы б о р ли это? Или это даётся свыше, и выбора здесь никакого нет – человек не властен над тем, что ему предназначено? Костя сказал, что он всегда – в школе, в институте – думал только о мальчиках, о парнях… рядом были девчонки, они вились вокруг него, а он думал не о них… какой же здесь выбор? Это судьба… Софья Моисеевна подумала о том, как светилось лицо Кости утром, когда он встретил её в аэропорту, – она тогда сразу поняла, что Костя влюбился и что он счастлив… и не ошиблась – ошиблась она лишь в том, ч т о и к т о является причиной Костиного счастья… неправильного счастья? А разве счастье может быть правильным или неправильным? Счастье – оно или есть, или его нет… «Мам, тебе налить ещё чая?» – нарушил молчание Костик. Неправильная любовь, неправильное счастье… неправильный Костя? Глупость! Софья Моисеевна внимательно посмотрела на Костика… он, её сын, гей… и что? Косте было семь лет, когда погибли его родители, и потому, что остался он сиротой, и потому, что он был племянником, и потому, что своих детей у Софьи Моисеевны не было, она сразу окружила маленького Костю не просто заботой, а материнской любовью… через какое-то время Костя спросил, можно ли её, тётю Соню, называть мамой… «Налей», – Софья Моисеевна кивнула головой. Теперь Косте было двадцать два года, и она любила его ничуть не меньше… временами ей казалось, что Костя ещё не вырос, ещё не повзрослел… а он и вырос, и повзрослел, и... в том, что он признался в «неправильной» любви, признался в «неправильном» счастье, была его несомненная взрослость, – счастье от материнского глаза не спрячешь, но ведь мог же Костя придумать про какую-нибудь девчонку, в которую влюбился, мог наврать… мог, но делать этого не стал, – Софья Моисеевна понимала, что признаться в т а к о м ему было нелегко, но он сделал это, он признался, и в этом, помимо взрослости, было его безграничное доверие – было доверие и была вера, что мама поймёт, мама не оттолкнёт… Они ещё какое-то время пили чай молча; наконец, Костик не выдержал: «Мам, скажи что-нибудь...» – проговорил взрослый Костик с по-детски просящей интонацией. «Что тебе сказать?» – отозвалась Софья Моисеевна. «Скажи... – Костик на миг запнулся, опустил глаза, но тут же снова посмотрел на Софью Моисеевну. – Я по-прежнему твой сын?» «А чей же ты сын? – невольно удивилась Софья Моисеевна. – Конечно, ты мой сын!» Она подумала, что Костя… что её взрослый Костя одновременно и взрослый, и вместе с тем ещё ребёнок… ну, словно ребёнок – такие глупые вопросы задаёт! «И я по прежнему нормальный?» – снова спросил Костик, неотрывно глядя матери в глаза. «Ты уже спрашивал об этом, и я тебе уже ответила», – Софья Моисеевна невольно улыбнулась. «Да, но теперь…» – проговорил Костя. «А что теперь? – перебила сына Софья Моисеевна. – Теперь я знаю, Костя, что ты гей… во всяком случае, ты так сказал, и я это знаю с твоих слов... ну, ты гей – и что? Разве после того, как ты в этом признался, что-то изменилось? Ты по-прежнему Костя – ты по-прежнему умный, добрый, честный мой сын. Ты тот, кого я любила и кого люблю. Ничего не изменилось! Ты по-прежнему для меня самый лучший... ничего, Костя, не изменилось! – Софья Моисеевна, говоря это, видела, как лицо Костика медленно, неудержимо расплывается в счастливой улыбке. – Что касается твоей ориентации, то… это всего лишь ориентация. Человек не сводится к ориентации – есть масса других характеристик, определяющих человека… ум, порядочность, способность к состраданию... да много чего – свет не сходится клином на одной ориентации. Тебе нравится мальчик, ты в него влюблен… любовь ещё никого не сделала хуже! Конечно, я не ожидала... не ожидала и никогда не думала, что будет т а к, но... ты уже взрослый, Костя, и это т в о я территория – тебе решать, кого любить на своей территории… твоё счастье, Костя, уже не в моих руках – оно в твоих руках, и мне остаётся только верить, что ты... что мой сын останется таким же умным, добрым, честным, каким был всегда… вот, Костя, что думаю я!» «Мама! – Костик, в глубине души надеявшийся, что мама хотя бы попытается, постарается его понять, что она не отдалится, не оттолкнёт его, и потому никак не ожидавший т а к о й реакции, не в силах сдержаться, порывисто вскочил с места, стремительно обогнул стол и, обняв Софью Моисеевну за плечи, прижался щекой к щеке. – Ты самая лучшая, самая мудрая… самая-самая! – У Костика от избытка чувств на мгновение перехватило дыхание. – Мам, я люблю тебя!» «А до этого не любил?» – Софья Моисеевна тихо рассмеялась. «Всегда любил! Но теперь люблю еще больше! – рассмеялся Костик и, не зная, что сказать ещё, чувствуя, как его распирает от счастья, весело проговорил, как говорил он часто: – Я что-то проголодался… не пора ли перекусить?» – Костик неожиданно почувствовал приступ голода. «Ну, так садись… я сейчас разогрею твой ужин, – Софья Моисеевна встала из-за стола, поставила тарелку в микроволновку, достала из хлебницы плетеную корзинку с нарезанным хлебом… ничего не изменилось! Нет, изменилось! Всё изменилось – он, Костик, теперь был счастлив окончательно и бесповоротно! Два любимых человека – Андрей и мама – были в его жизнь, были его жизнью, и жизнь… жизнь была прекрасна!

Кости нашел гостевой домик, где номера сдавались на несколько часов, и таким образом вопрос с уединением для любви был решен, - Костик и Андрей любили друг друга страстно, безоглядно, до изнеможения… Костик довольно часто или Андрея привозил на работу, или с работы Андрея забирал, и вскоре на автозаправке все пришли к выводу, что у Андрея с парнем-красавчиком, приезжающем на «Фольксвагене», любовь… они часто вместе завтракали или ужинали, вместе валялись на пляже... они всё так же называли друг друга красавчиками – иногда в шутку, иногда с нежностью… по вечерам, когда у Андрея были ночные смены, Костик сидел дома – готовился к защите диплома… Софья Моисеевна с головой ушла в строительство гостевого домика, и Костик безотказно возил её по её делам, помогал разбираться с разной документацией... ни во внешности сына, ни в его поведении не было даже намёка на то, что у него д р у г а я, с в о я ориентацию, и Софья Моисеевна уже не ловила себя на мысли, что Костик – гей… он, её сын, был счастлив, а гей он или не гей… разве это так важно!

Диплом Костик защитил на «отлично», защита была трудной, оппоненты хорошо подготовились, но и Костик оказался не лыком шит – своего научного руководителя он не подвёл, и тот потом долго жал Костику руку, говорил, какой Костик умница и какой молодец. Софья Моисеевна предложила Костику получение красного диплома отметить, и Костик, подумав, что маме хочется посидеть в ресторане, без всяких раздумий согласился: конечно, они отметят! Обязательно отметят – в самом лучшем ресторане! Но Софья Моисеевна неожиданно предложила отметить это событие дома – она сказала, что, если Костик хочет, он может пригласить Андрея, она приготовит шикарный ужин, и они отметят Костиков диплом втроём, в узком кругу; время от времени они говорили об Андрее – Софья Моисеевна что-то спрашивала или, наоборот, Костик что-то коротко рассказывал, но каждый раз это было как бы мимоходом, как бы между делом, как бы вскользь, что, впрочем, не мешало Софье Моисеевне каждый раз подмечать, как при одном лишь упоминании Андрея у Костика неуловимо преображалось лицо, – Софья Моисеевна чувствовала, что Костику хочется познакомить её с Андреем, хочется поделиться своим счастьем, но она про возможность какого-либо своего знакомства с Андреем молчала, и умный Костик тоже ничего не говорил – тоже молчал, надеясь, что когда-нибудь это всё равно случится… и вот, наконец-то, мать сказала сыну, что если он хочет… конечно, он хочет! Ужин назначили на субботу, до которой было еще два дня, и два дня Костик был в предвкушении предстоящего события… разные события радуют-волнуют разных людей: кто-то переживает в унисон с телевизором, сидя перед лукавым голубым экраном, кто-то тихо, незаметно радуется, что у соседа по даче какой-нибудь жук-вредитель уничтожил высаженную в грунт рассаду помидор-огурцов, а его, Костика, волновала-радовала предстоящая встреча мамы и Андрея, – Костик был уверен, что Андрей маме понравится, обязательно понравится, и всё равно… всё равно это было волнительно! Андрей Софье Моисеевне понравился, – поначалу Андрей за столом смущался, было видно, как он мучительно подбирает слова, отвечая на какой-то простой житейский вопрос Костиковой мамы, но деликатность Софьи Моисеевны, её непринуждённость быстро разрядили обстановку, ни о каких ориентациях разговора даже близко не было, и вечер прошел замечательно; получилось так, что три близких – очень близких – человека просто встретились, вместе посидели за столом, получили удовольствие от приятного общения, – Костик и Андрей ничего не пили, но на столе стояла бутылка дорогого итальянского вина, купленная Софьей Моисеевной по случаю знакомства с любимым человеком сына, и Софья Моисеевна, поскольку мальчики пить отказались, сама выпила два небольших бокала сухого вина – один бокал за красный диплом Костика, а другой бокал за мальчиков… просто за них, за Костю и Андрея, без каких-либо уточнений. «У тебя изумительная мама!» – находясь под впечатлением от проведённого вечера, проговорил Андрей, когда Костя вёз его домой. «Я ж тебе говорил! – весело отозвался Костик. – А ты боялся… красавчик ты мой!» «Как бы я хотел, чтоб у меня тоже были такие родители, – задумчиво проговорил Андрей и, помолчав, добавил: – Какой ты счастливый, Костя!» «А ты разве не счастливый?» – Костя, на секунду оторвав взгляд от дороги, покосился на Андрея. «Счастливый… с тобой счастливый! – Андрей положил ладонь Костику на коленку, как делал это часто, когда они ездили на «Фольксвагене». – Но если бы у меня были ещё такие родители, как твоя мама…» «Ты можешь, красавчик, быть смелее… я возражать не буду», – Костик, глядя на дорогу, чуть раздвинул ноги. «Ты хочешь поехать в наш бордель-дом?» – Андрей улыбнулся, но руку с коленки Костика не сдвинул, и Костик понял, что Андрей не сгорает от неодолимого желания. «Не сейчас, красавчик,– секунду помедлив, проговорил Костик. – Если ты сможешь потерпеть сутки, то мы осчастливим своим посещением наш бордель-дом завтра после ужина… сможешь вытерпишь?» – Костик с улыбкой покосился на сидящего рядом Андрея. «Ну, я буду стараться… изо всех сил буду стараться! – рассмеялся Андрей. – Но я тебя должен предупредить, что сил моих хватит только до завтрашнего вечера! – Андрей легонько сдавил пальцами Костикову коленку. – А что будет с собой, красавчик?» «Я сейчас вернусь домой, помогу маме помыть посуду, а потом тоже буду терпеть… я буду тоже терпеть изо всех сил! Но зато потом, когда мы снимем квартиру…» Костик высадил Андрея недалеко от его дома, сказал, что завтра утром, как обычно, он отвезёт Андрея на работу, – жизнь… впереди у них была жизнь, и они оба верили, они оба ни секунды не сомневались в том, что их любовь преодолеет все преграды, одолеет все трудности! Костик уже нашел работу по специальности, он уже был на собеседовании – осенью он начнёт работать, Андрей тоже искал работу, чтобы не было ночных смен, они снимут себе квартиру, и… впереди была у них целая жизнь!..

Страшное случилось через три месяца. У Андрея была ночная смена. Утром Костик подъехал к автозаправке, стал в стороне, где становился всегда, когда привозил Андрея или за Андреем приезжал; они должны были позавтракать вместе, после обеда планировали съездить на пляж, а вечером хотели уединиться в бардель-доме, как они в шутку называли гостевой домик, где сдача номеров была почасовой; словом, впереди у них был обычный летний день, – Костик, сидя в «Фольксвагене» в ожидании Андрея, удивился, что в его сторону идёт не Андрей, а одна из заправщиц; на заправке работало шесть человек, по два человека на смену: Андрей, ещё один парень, три молоденьких девчонки и женщина средних лет, – Андрей Костику про всех что-то рассказывал, Костик всех знал по именам, со всеми приветливо здоровался, и что они про него. про Костика, говорили между собой, Костику было совершенно всё равно – он привозил или увозил Андрея, всё остальное не имело никакого значения. Подошла к «Фольксвагену» с ждущим Андрея Костиком женщина средних лет; она всегда была хмурая, неулыбчивая, какая-то вечно усталая, неразговорчивая, и Андрей про неё рассказывал меньше всего – рассказывать было нечего; теперь она была в таком же, как у всех, синем комбинезоне, начиналась её смена, то есть она и ещё дна девчонка сменили Андрея и другую девчонку... Костик поздоровался, улыбнулся, но женщина ни на его приветствие, ни на улыбку никак не отреагировала. «Парень, ты Андрея ждёшь?» – спросила женщина бесцветным голосом. «Да, – кивнул головой Костик и снова улыбнулся: – Где он?» Ни то, что Андрей до сих пор не вышел из приземистого здания автозаправки, ни то, что вместо Андрея подошла эта женщина, что-то сказавшая своей напарнице, ни её вопрос ни на секунду не вызвали у Костика ни недоумения, ни какого-либо беспокойства – Костику было двадцать два года, он был молод, был счастлив, и вера в незыблемость своего счастья даже мысли не допускала в хрупкость или в недолговечность человеческого бытия. «Нет его», – тихо ответила женщина. «А где он?» – продолжая улыбаться, легко, беспечно спросил-повторил Костик. Женщина отвела взгляд в сторону, пожевала губами и, вновь посмотрев на Костика, так же тихо произнесла: «Убили его…» Костик услышал эти слова, сказанные женщиной, и в первую секунду ничего не понял. «Кого убили?» – спросил Костик, с недоумением глядя на женщину. «Андрея убили… сегодня ночью», – всё тем же бесцветным голосом проговорила женщина. До Костика стал доходить смысл сказанного женщиной: убили… Андрея убили?! Глупость какая-то… он, Костик, смотрел на женщину, не понимая, как слова «убили» и «Андрея» могут вообще сочетаться, стоять рядом… что это – чей-то глупый розыгрыш? «Ты, парень, не жди – нет больше Андрея… мы утром приехали на смену, а здесь такое…» «Кто убил?» – еще до конца не понимая, до конца не осознавая услышанное, автоматически проговорил Костик, как будто это могло иметь какое-то значение. «Ночью… подъехали трое – он их заправил… а потом что-то случилось… когда Галка выбежала, Андрей уже лежал на асфальте, они били его ногами… кричали что-то… и ещё нож там был – они пырнули Андрея ножом… Галка стала кричать, потом стала звонить в полицию… а когда приехала «Скорая», Андрей был ужё мертв… увезли его… в морг, наверное… – женщина вздохнула. – Хороший был парень… добрый, весёлый, приветливый… а вот как всё получилось… крови было много на асфальте – мы кровь замыли, уже нет ничего, асфальт чистый… жалко парня…» Костик слушал, медленно, через силу понимая то, что говорит женщина… видимо, он побледнел, потому что женщина вдруг спросила: «Парень, тебе, может, воды принести… у нас там аптечка есть… я сейчас… посиди пока!» – в тусклом голосе женщины мелькнуло беспокойство. «Не надо…» – прошептал Костик; всё его существо сопротивлялось услышанному, мозг отказывался воспринимать то, что сказала женщина, – Костик почувствовал, как что-то горячее, тяжёлое поднимается к горлу, мешает дышать, и сердце… сердце словно кто-то больно-больно сжал в кулаке. «Ты посиди немного… – проговорила женщина. – Я работать пошла, а ты посиди… посиди здесь чуток… ничего теперь не поделаешь… просто посиди…» Женщина, постояв еще несколько секунд, развернулась и торопливо пошла к заправке – девчонка без напарницы явно не управлялась одна, из подъезжающих машин уже стала образовываться очередь. А Костик… т а к не разыгрывают, и это был не глупый розыгрыш – это была правда... страшная правда, не укладывающая в голове, не поддающаяся осмыслению: Андрея… его Андрея… его Андрея н е т… и – жизнь для Костика в один миг остановилась.

У Костика, наверное, был шок, было шоковое состояние: едва женщина отошла, как «Фольксваген» сорвался с места… понимал ли Костик, что он делает? Видел ли он что-то вокруг себя? Он мчался по трассе, и только одна мысль… одна мысль билась в его сознании: «нет! нет! нет!»… что означало это «нет»? Н е т Андрея? Или н е т, такого не может быть – это всё сон, какой-то безумный бред?.. Костик вообще плохо помнил этот день; промелькнула трансформаторная будка, и Костик подумал… не подумал, а краем пульсирующего сознания отметил, что дальше, через несколько километров, будет крутой поворот налево, и если добавить скорость и на повороте не повернуть, то его «Фольксваген» легко пробьёт опоясывающее поворот ограждение, и он… справа была пропасть – он улетит к Андрею, улетит туда, где они снова будут вместе, снова будут счастливы… наверное, именно так и случилось бы, но в следующее мгновение Костик подумал… и снова он не подумал, как думают люди в обычном состоянии, а в его меркнущем, пульсирующем сознании вдруг полыхнуло слово «мама», – Костик, не отдавая себе отчёта, автоматически сбросил скорость, и «Фольксваген» замер, остановился в нескольких десятках метров от опасного поворота… почему в его меркнущем сознании буквально за пару минут до, казалось бы, уже неизбежного полёта в вечность спасительным тормозом полыхнуло слово «мама»? Потому что в его жизни значимыми, определяющими его связь с миром были только два человека – Андрей и мама? Андрея уже не было, а мама… слово это вспыхнуло-возникло как напоминание, что ему, Костику, только двадцать два года, что впереди ещё целая жизнь, что жизнь не кончилась… жизнь без Андрея, которого он, Костик, любил больше жизни? А жизнь матери без него, без Кости, в котором она души не чаяла? Как-то всё это переплелось, всё сплавилось: жизнь, смерть… в чём вообще смысл жизни, если есть смерть?.. Понятно, что ни о чём таком Костик не думал, ничего он не анализировал – он просто остановил «Фольксваген» за несколько метров до смерти, он разминулся со смертью на пару секунд, но и об этом он тоже не думал… Потом он до вечера сидел на пустынном берегу, безучастно, опустошенно смотрел на море; он думал об Андрее, но думал хаотично, без начала и конца – начинал думать, мысль обрывалась, он снова начинал думать, пытался сконцентрироваться, удержать Андрея перед мысленным взором, но Андрей ускользал, Костик пытался сосредоточиться, и ничего… ничего у него не получалось, – волны шелестели о прибрежную гальку, как шелестели всегда, и Костику казалось, что Андрей никуда не исчез, никуда не делся, он е с т ь, – просто он, красавчик, играет с ним, с Костиком, в какую-то непонятную игру… Ближе к вечеру Костик подумал, что они должны вместе поужинать, и Андрей, наверное, его ждёт, – Костик вернулся в город… уже стемнело, а «Фольксваген» всё стоял и стоял на том месте, где останавливался всегда, когда Костик приезжал за Андреем или Андрея привозил домой, – с этого места хорошо был виден подъезд, откуда Андрей выходил, улыбаясь миру… и даже когда он не улыбался, он всё равно улыбался, он всегда улыбался, выходя из подъезда – видя ждущего его Костика, и теперь Костик тоже ждал: вот сейчас Андрей выйдет, улыбнётся, и всё… всё-всё вернётся… одна часть сознания говорила Костику, что Андрея н е т, а другой частью сознания Костик ждал – он неотрывно смотрел на освещенную электрической лампочкой дверь, он не словами даже, а всем своим существом молил: ну, красавчик… ну… где же ты… где ты?! Выходи… это было похоже на безумие, и неизвестно, сколько так ещё просидел бы Костик в «Фольксвагене», глядя на дверь, если б не телефонный звонок, – Костик вздрогнул, торопливо достал телефон, о котором за весь день он почему-то ни разу не вспомнил, и подумав, что это, наверное, звонит Андрей, впился глазами в дисплей – звонила мама; Костик автоматически нажал кнопку отмены, и тут же подумал, что надо позвонить Андрею… надо просто позвонить Андрею, и Андрей отзовётся… почему он до этого не додумался раньше?! Костик торопливо пролистал в телефоне адресную книгу, нашел слово «красавчик», нажал на вызов – телефон на секунду замер, Костик затаил дыхание, в телефоне раздались гудки вызова… никто не ответил; Костик позвонил Андрею еще раз, и ещё… никто не отвечал, вызовы уходили в пустоту… снова зазвонил телефон, и снова на дисплее высветилось слово «мама», – Костик, глядя на дисплей, почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы; вызов прекратился, и телефон в руке Костика тут же зазвонил вновь – Костик нажал кнопку ответа и, с трудом сдерживая рыдания, быстро проговорил: «Мам… я сейчас буду… сейчас…» «Костя, ты где? Что случилось?» – Софья Моисеевна по голосу сына поняла, что что-то случилось. «Я сейчас… сейчас буду…» – повторил Костик, нажимая на кнопку окончания разговора, – его душили рыдания… с того самого моменты, как женщина-заправщица сказала Костику, что А н д р е я н е т, Костик был словно в анабиозе: и когда он мчался по трассе, чудом избежав нескольких столкновений с другими автомобилями, и когда остановился за несколько десятков метров от поворота – от развилки между жизнью и смертью, и когда безучастно смотрел на море, сидя на берегу, и теперь, когда он, глядя на дверь подъезда, терпеливо ж д а л, как красавчик… как его принц, его любовь, его счастье выйдет с улыбкой из подъезда – весь этот длинный летний день Костик был словно замороженный, эмоции были отключены, он лишь думал, точнее, он пытался думать, пытался собрать мысли, осознать то страшное, что случилось, и только теперь, увидев на дисплее слово «мама», услышав ж и в о й, встревоженный голос Софьи Моисеевны, он почувствовал… что он почувствовал? Весь день он был словно в тисках, тщётно пытаясь случившееся осмыслить, осознать умом, понять дробящимся, то и дело ускользающим сознанием, и вот тиски... эти невидимые тиски внезапно разжались, в один миг исчезли, и… не стараясь сдерживать себя, содрогаясь всем телом, Костик навзрыд заплакал… телефон звонил и звонил, а Костик не отвечал, он просто физически не мог ответить – его душили рыдания…

Софья Моисеевна, услышав, как провернулся в замке ключ, бросилась к двери – она места себе не находила после странного короткого разговора с Костиком, после того, как Костик вообще перестал отвечать на звонки, – он, Костик, шагнул в прихожую, и Софья Моисеевна увидела мокрые заплаканные глаза сына. «Костя! Что случилось?!» – испуганно проговорила Софья Моисеевна. «Его нет… – прошептал Костик, и лицо его поплыло, перекосилось от плача. – Мама, его нет…» «Кого нет?» – проговорила Софья Моисеевна, уже догадываясь, уже понимая, а ком говорит Костик; она никогда не видела Костика плачущим – ни тогда, когда погибли его родители, ни потом, позже... никогда Костик не плакал, и когда он в двенадцать лет прищемил себе палец на руке, и палец посинел, и это было, наверное, адски больно, ни одной слезинки не показалось на глазах Кости – он тряс рукой, он приседал от боли, ходил по комнате, он от боли гримасничал, кусал губы, по почему-то не плакал; Костик никогда, никогда не плакал – ни от боли, ни от обиды, и Софья Моисеевна даже не знала, умеет ли Костик плакать вообще, а теперь он, её взрослый сын, стоял в прихожей, и слёзы катились по его щекам… «Андрея нет… – прошептал Костик как-то по-детски беспомощно, и плечи его затряслись от рыданий. – Мама… они убили его… нет его… они убили его…» «Господи… Костя! – прошептала Софья Моисеевна; она рывком притянула Костика к себе, прижала его к себе, словно маленького… убили... убили Андрея?! В это было трудно, невозможно поверить, но Костик плакал, плакал навзрыд, взахлёб, плечи его содрогались, и Софья Моисеевна, одной рукой прижимая его вздрагивающие плечи к себе, ладонью другой руки гладила его по голове, словно стараясь тем самым разделить его боль, – она не успокаивала Костика, ни о чём его не спрашивала, ничего не пыталась выяснить, узнать – она просто была рядом…

Два дня Костик пролежал на кровати, отвернувшись к стене, – он не разделся, не разобрал постель, он прост лежал… лежал и думал, пытаясь осознать случившееся. Андрея нет… его счастья больше нет... за что… за что они убили его?! Костик думал, плакал, снова думал… два дня он пролежал, не вставая, и два дня Софья Моисеевна не выходила из квартиры – она была рядом с сыном; она заходила в комнату Костика, садилась на край его постели, молча клала руку на его плечо… что могла она сделать ещё – как могла она помочь Костику? Это была его утрата, его боль, и она… она просто была рядом; она думала об Андрее: такой светлый, такой чистый мальчик... где и кому он мог помешать?! Она видела Андрея всего один раз, когда они – втроём – отмечали получение Костиком диплома… она видела, как они – Костик и Андрей – то и дело непроизвольно обменивались взглядами, видела, как искрились при этом их взгляды, и... она понимала, что это любовь, настоящая любовь – её Костик, её любимый сын, был счастлив… пусть это была д р у г а я любовь, любовь другой ориентации, но… разве счастье имеет ориентацию? И разве не это согревает сердце любой матери – видеть счастливыми своих выросших детей? Конечно, она, любящая мать, до признания Костика понятия не имела, что Костику нравятся не девушки, а парни, что у него, у Костика, т а к а я ориентация – Костик умело прятал, скрывал это, но она знала сердце своего сына, и потому она… она твёрдо знала, что открыть своё сердце, полюбить всем сердцем сын её мог только такого же светлого человека, каким был сам… он, Костик, всем сердцем прикипел к Андрею, он слился с Андреем в одно целое, сплавился с Андреем в своём молодом, безоглядно шумящем счастье, и теперь…

Костик встал на третий день – с почерневшим, осунувшимся лицом, с красными, опухшими от слез глазами, и взгляд у Костика… взгляд у него был совсем другим – не беспечно веселым, как всегда, не искрящимся от счастья, как это было в последнее время, а тусклым, отрешенно спокойным, обращенным куда-то вглубь себя... и снова Софья Моисеевна, видя состояние Костика, понимая его состояние, ни о чём не стала расспрашивать, полагая, что боль у Костика рано или поздно притупится и Костик расскажет сам, что случилась… за завтраком Софья Моисеевна мягко, стараясь, чтоб её голос прозвучал буднично, поинтересовалась-спросила: «Что будешь делать сегодня?» «Не знаю, – Костик, оторвав взгляд от тарелки, равнодушно пожал плечами; Андрея не было, и жизнь замерла, остановилась – он не знал, как без Андрея жить дальше. – До выхода на работу еще две недели… – бесцветным голосом проговорил Костик. – Если тебе надо, я могу побыть две недели у тебя водителем… если надо куда-то съездить… по каким-то твоим делам» «Костя, надо! – воскликнула Софья Моисеевна. – Очень надо! Сейчас мы позавтракаем, и…» – она, Софья Моисеевна, искренне обрадовалась, что Костик пусть так, пусть равнодушно, но возвращается к жизни…

Между тем, Костик знал, что ему надо делать… пусть не сегодня, пусть через день или даже через неделю, но он это сделает обязательно – он увидит Галку, которая в ту ночную смену работала вместе с Андреем, и всё узнает… обязательно всё узнает. Он проезжал мимо автозаправки днём, проезжал вечером, но Галки не было; на автозаправке работало шесть человек – четыре девчонки, хмурая женщина средних лет и парень чуть старше Костика; заправщики в сменах менялись, и Андрей обо всех что-то рассказывал, – Костик, когда привозил Андрея или когда приезжал за Андреем, со всеми приветливо здоровался, девчонкам весело махал рукой… теперь он каждый день проезжал мимо заправки – сбрасывал скорость, всматривался в девчонок, но Галки среди них не было, и Костик уже начал беспокоиться, что Галка, быть может, заболела или вообще рассчиталась, ушла с автозаправки… наконец, на шестой день, он увидел Галку, – Галке было лет восемнадцать или девятнадцать, была она невысокая, худенькая, синий комбинезон на ней немного топорщился, был для неё великоват… машин на заправке не было, – Костик не стал заезжать на территорию автозаправки, как это делал прежде, а, чуть проехав, остановил «Фольксваген» на обочине трассы – вылез из машины и, неотрывно глядя на Галку, словно боясь, что она куда-то денется, испарится-исчезнет, медленно пошел туда, где он впервые увидел своего красавчика, где встретил тёплой майской ночью свою любовь… Галка увидела Костика, когда Костик уже подошел, был уже рядом, и Костик успел заметить, как в глазах Галки мелькнул испуг – испуг и любопытство… за спиной у Андрея девчонки шушукались, что их Андрей, наверное, г о л у б о й и что у Андрея с парнем, который его регулярно привозит или увозит, наверное, л ю б о в ь, – теперь этот парень стоял перед Галкой, и взгляд парня, устремлённый на неё, на Галку, был каким-то беспомощно просящим и одновременно требовательным, вопрошающим; «Здравствуйте, – спокойным голосом проговорил Костик, глядя на Галку. – Я друг Андрея, с которым вы вместе работали в ту ночь, когда…» – Костик осекся, не договорив до конца. «Я знаю вас, – Галка быстро кивнула головой. – Вы приезжали сюда, когда… – она хотела сказать «когда Андрей был жив», но тоже осеклась, не договорила до конца. «Да, – подтвердил Костик внешне спокойно и безучастно. – Я хочу вас спросить… хочу узнать про ту ночь… – Костик покосился на парня, стоявшего рядом с ними; Андрея не было, и Костику, было всё равно, стоит этот парень рядом или нет, но этого парня не было здесь в т у ночь, когда убили Андрея, и потому, вновь посмотрев на Галку, Костик произнёс: – Пока машин нет… мы можем отойти в сторону? Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что здесь случилось…» В глазах Галки снова мелькнул испуг: «Я не знаю… я уже всё рассказывала…» – быстро проговорила Галка; она опустила глаза, затем вновь посмотрела на Костика. «Галя... – тихо, с нажимом в голосе проговорил Костик. – Я прошу вас…» И в голосе Костика, и в его взгляде было что-то такое, что не оставляло Галке выбора; она беспомощно посмотрела на парня-напарника, стоявшего рядом: «Леша, я отойду на минуту… на минуту, пока нет машин…» Леша флегматично кивнул головой, и они, Костик и Галка, отошли в сторону. Собственно, Галка уже всем всё рассказывала – и приехавшим полицейским, и тем, кто работал с ней на заправке… она знала, что парень этот в то утро приехал, как обычно, за Андреем и что ему её сменщица тоже всё рассказала, но теперь он приехал снова – он хотел услышать о случившимся от неё, от Галки, и Галка, отведя взгляд в сторону, снова стала рассказывать… была ночь, точнее, был четвертый час утра… машин не было, и они, Андрей и Галка, пили чай… потом подъехала «Ауди», резко посигналила... Андрей сказал, что сейчас он заправит машину и вернётся... еще пошутил, сказал весело: «Не пей мой чай в моё отсутствие»… да, именно так сказал – это были его последние слова… он ушел, а она, Галка, осталась в комнате… потом она минут через пять услышала голоса… слов было не разобрать – просто голоса… потом послышалась возня… Костик слушал внимательно, напряженно; иногда он перебивал Галку, что-то переспрашивал, уточнял, – это были последние секунды жизни Андрея, и Костик хотел знать всё, до самой мельчайшей подробности… последние мгновения... послышалась возня, снова неразборчивые голоса... потом словно вскрик... короткий вскрик – она, Галка, выглянула из помещения... Андрей лежал на асфальте, а эти трое... да, их было трое… то ли качки, то ли спортсмены – они били лежащего на асфальте Андрея ногами... сильно били… Андрей лежал на боку, схватившись за живот, а они били… она, Галка, закричала... страшно сделалось... страшно – до ужаса… она закричала, и они… наверное, они были обдолбанные – они даже не сразу отреагировали на её крик… она бросилась назад, в помещение, чтоб звонить в полицию… стала звонить – руки тряслись, не слушались… она видела из окна, как они сели в «Ауди», и машина рванула с места... белого цвета была машина, номер она не видела... «Скорая» быстро приехала, но помочь Андрею они уже ничем не могли… Андрея сначала ударили ножом, а потом, когда он упал, били ногами – так сказал врач из «Скорой»... она только видела, как его били… крови а асфальте было много… полиция тоже приезжала – её, Галку, расспросили, и потом ещё вызывали в полицию через два дня, снова следователь расспрашивал… у неё, у Галки, был нервный срыв – она несколько дней не работала… вот всё, что она знает – что видела и о чём она может рассказать. «Галя... – тихо проговорил Костик. – Когда эти трое… когда они били Андрея, они что-то кричали?» Женщина-заправщица говорила, что кричали… что-то кричали, но Галка об этом ничего не сказала, и Костик подумал, что это, быть может, тоже важно. «Кричали…» – чуть помедлив, отозвалась Галка, и в её глазах на какую-то долю секунды снова мелькнул испуг. «Что они кричали?» – Костик почувствовал, как Галка неуловимо сжалась, внутренне напряглась. «Они кричали... – словно через силу, медленно проговорила Галка и, запнувшись, отвела взгляд в строну. – Я не хочу говорить...» «Галя... ты должна мне сказать, – ровным, внешне спокойным голосом произнёс Костик, всматриваясь в Галкино лицо; Галка не смотрела на Костика – Галка смотрела в сторону. – Что они кричали? – с едва заметным нажимом в голосе повторил Костик свой вопрос. – Галя... что они кричали?» «Кричали... они кричали “грёбаный педик”», – быстро проговорила Галка, не глядя Костику в глаза. Ни один мускул не дрогнул на лице Костика – только взгляд его... взгляд его неуловимо изменился. «Это всё… всё, что они кричали?» – тихо проговорил Костик тем же ровным, внешне безучастным голосом. «Да, – тихо отозвалась Галка. – Только это кричали… били и кричали… только это кричали…» Она, Галка, не хотела об этом говорить, не хотела произносить эти два слова, но парень настаивал – и она сказала, – теперь этот парень, стоявший перед ней, знал в с ё, что-то ещё добавить к тому, что она рассказала, ей было нечего. «Спасибо, Галя, что рассказали… что сказали…» – Костик почувствовал, как невидимый комок подкатывает к горлу… он медленно шел к стоявшему на обочине «Фольксвагену», Галка смотрела ему вслед, и ей, Галке, было искренне жаль… ей было жалко Андрея, всегда весёлого, заражавшего всех своим позитивом, ей было жалко этого парня, который всегда, когда приезжал и видел Галку, с лучистой улыбкой шутливо махал ей, Галке, рукой, – Галка смотрела вслед уходящему парню, и ей казалось, что плечи у парня вздрагивают…

«Значит, грёбаный педик... Андрей – грёбаный педик… и я… я тоже грёбаный педик… мы – грёбаные педики... и потому… именно потому эти три куска безмозглого мяса... три обдолбанных ублюдка Андрея убили… потому что он грёбаный педик… они приехали – и убили... они не могли за пять минут узнать, что Андрей гей – ни во внешности Андрея, ни в его разговоре, ни в его общении не было ничего такого, что говорило бы о том, что он гей... ни малейшего намёка не было на то, что он гей… эти ублюдки могли увидеть Андрея здесь, на заправке – увидеть в те минуты, когда Андрей был счастлив, когда он светился от счастья, направляясь к ждущему его «Фольксвагену»… он, Андрей, светился от счастья… красавчик... сказочный принц на автозаправке... какое им, этим ублюдкам, было дело до чужого счастья... приехали, заправились – и поехали дальше… а они приехали ночью, приехали специально, целенаправленно… приехали, чтобы убить… убить грёбаного педика… качки... или спортсмены... три куска мяса... три безмозглых ублюдка, накачанные ненавистью к геям... что они знают о любви... что они знают о счастье... что они, эти безмозглые куски мяса, вообще могут знать о человеческом счастье?» – «Фольксваген» стоял на пустынном берегу моря, на том самом месте, где он стоял в день убийства Андрея, только теперь Костик сидел не в «Фольксвагене», а сидел, обхватив колени руками, у самой кромки воды; набегающие волны с шелестом перекатывали с места на место мелкие камни, ещё не ставшие галькой, – Костик, неподвижно сидящий под палящим солнцем, смотрел вдаль… он думал об Андрее… думал о том, что Андрея в этом мире больше нет… он вспоминал, как они познакомились… вспоминал, как упоительно счастливы они были в своей промелькнувшей, как миг, любви… вспоминал, как строили они планы на своё общее будущее, которого у них, у него с Андреем, теперь уже никогда не будет… никогда, никогда не будет Андрея, не будет счастья видеть его, любить, называть красавчиком... – Костик думал о хрупкости жизни, об убитом, вмиг оборвавшемся счастье, о жестокой несправедливости мира, о ненависти к геям, о своей жизни без Андрея…

Вечером, во время ужина, Костик бесцветным голосом проговорил: «Мам, я уеду...» «Куда?» – Софья Моисеевна посмотрела на Костика с легким удивлением. «Не знаю… куда-нибудь, – Костик, оторвав взгляд от тарелки, спокойно посмотрел на мать. – Ты говорила когда-то, что у нас есть родственники на Кипре... ты с ними можешь связаться?» «Костя... – Софья Моисеевна растерялась. – Это дальние родственники, и у меня с ними нет... давно уже никакой связи – я даже не знаю, живы ли они… но… при чём здесь Кипр? – Софья Моисеевна смотрела на Костика с недоумением. – Ты хочешь куда-то съездить?» Костик, не отвечая, вновь наклонил голову над тарелкой; ушло, кануло в прошлое то время, когда Костя был весел, когда он шутил, что-то рассказывал, казался легкомысленным, беспечным, и Софья Моисеевна, понимая состояние Костика, не лезла к нему в душу – она просто готова была в любое время выслушать, поддержать; но сейчас Костя сказал странные, непонятные слова – он сказал, что хочет уехать… хочет уехать «куда-нибудь» – он спросил про Кипр, и недоумение у Софьи Моисеевны сменилось беспокойством. «Костя! Объясни…» – мягко и вместе с тем требовательно проговорила Софья Моисеевна, глядя на склонённую над тарелкой голову сыны; конечно, Костя был взрослый, он был вправе принимать любые решения, но… разве был он взрослым для неё, для матери? Костик поднял голову, спокойно посмотрел на мать, и… у Софьи Моисеевны уже в который раз за прошедшую неделю возникло ощущение, что Костя смотрит не на неё – он смотрит ей в глаза, но взгляд его обращён куда-то вовнутрь, вглубь самого себя. «Я уеду из этой страны», – тихо, спокойно произнёс Костик, и от этих слов его, от будничной интонации, с какой он это сказал, у Софьи Моисеевны похолодело в груди. «Как… почему ты уедешь?» – растерянно проговорила Софья Моисеевна, всматриваясь в глаза сына. «Ты знаешь, почему они убили Андрея?» – спокойно, без какой-либо интонации в голосе проговорил Костик. «Нет... ты не говорил об этом… ты ничего не говорил...» – Софья Моисеевна отрицательно качнула головой. «Я сам не знал... и узнал об этом только сегодня – я ездил на автозаправку, и девушка, которая в ту ночь работала вместе Андреем, мне рассказала… они убили его… убили потому… потому, что он был геем – никаких других причин у них не было… они ударили его ножом, а когда он упал, они стали бить его ногами… он лежал на асфальте… он умирал, а они его били... трое их было… били ногами, били и кричали: “грёбаный педик”… только это кричали, только это: “грёбаный педик”… он для них не был человеком – он для них был грёбаным педиком... и за это… за это его убили – за то, что Андрей... за то, что Андрей был геем, и он был счастлив... и я тоже… я тоже грёбаный педик... я тоже, мама, грёбаный педик... мы были счастливы, но… в этой стране мы не люди – в этой стране мы грёбаные педики... и я… я уеду, мама… уеду куда-нибудь – куда угодно, мне всё равно... я не хочу жить в этой стране – я не хочу быть грёбаном педиком…» – Костик проговорил всё это спокойно, отстранёно – словно он говорил не об Андрее, не о себе, не о своём растоптанном, на взлёте оборвавшемся счастье. «Какой ужас… – чуть слышно прошептала Софья Моисеевна. – Костя, их нашли? Тех, кто… нашли их?» «Не знаю…» – Костик так же спокойно, отстранёно пожал плечами, и Софья Моисеевна подумала, что, наверное, им обоим было бы легче сейчас… было бы легче, если б Костик плакал, как плакал он тогда, когда пришел с этой страшной вестью, но глаза у Костика были сухие – он, Костик, выплакал все свои слёзы, он передумал все свои думы, он твёрдо решил… какое-то время они молчали. «Костя, Андрея уже не вернуть… – нарушая молчание, тихо проговорила Софья Моисеевна – Он был хороший мальчик, светлый… и я полюбила его так же, как люблю тебя, полюбила потому, что любил его ты, но… что случилось – то случилось, и здесь уже ничего не исправить, ты это знаешь сам… ты молод, Костя, и потому… потому ты просто поверь мне: время, Костя, лечит всё… по-другому не может быть… боль утихает, и жизнь продолжается… ты сказал, что хочешь уехать… но ведь такие звери есть где угодно, и где угодно может случиться такое преступление… разве дело в стране? Дело, Костя, в людях…» «В людях… – словно эхо, отозвался Костик. – А люди, мама, живут в странах… в разных странах… только в одних странах геи – это грёбаные ублюдкии, а в других странах геи являются тоже людьми, самыми обычными людьми… они являются такими же, как все, их там не называют извращенцами и преступниками, их не преследую только за то, что у них другая ориентация, их не убивают за это... – Костик на секунду умолк; видно было, что он обо всём этом уже думал, и теперь он просто говорил – покойно говорил, буднично. – Конечно, ублюдков хватает везде, они есть в любой стране, но... в других странах ненависть к геям не поощряется, она пресекается, в других странах геи чувствуют себя такими же людьми, как все… а в этой стране ненависть к геям пропагандируется, прививается, культивируется, здесь о геях из всех утюгов кричат, что геи – это не люди, что все геи педофилы, что они исчадие ада, что геев надо уничтожать... одни ублюдки призывают в телевизоре сжигать геев, другие ублюдки под воздействием пропаганды на геев охотятся, унижают геев, убивают… и я не хочу... я не хочу, мама, жить в этой стране – я уеду из этой страны…» Если б Костик говорил это в запале, если б он спорил, говорил-доказывал, Софьи Моисеевне было бы легче Костику возражать, но Костик, во-первых, был прав, по телевизору действительно показывали разные сюжеты, в которых геев изображали карикатурно или о гееях говорили как о преступниках и извращенцах, а во-вторых, Костик говорил это спокойно, говорил без всяких эмоций – он констатировал то, что для него было очевидно, это было е г о видением мира применительно к с в о е й ориентации и к с в о е й судьбе... что могла возразить Костику Софья Моисеевна в т а к о й ситуации – в ситуации, когда Костик, её сын, потерял близкого человека? «Костя… по телевизору много чего говорят, а жизнь продолжается – жизнь идёт своим чередом, и люди… большинству людей нет никакого дела до геев – люди живут своей жизнью, и уезжать из-за того, что говорят по телевизору... это опрометчиво, Костя… ты здесь вырос, здесь учился… – Софья Моисеевна медленно подбирала аргументы, желая объяснить Костику, что его мысль о том, что ему надо куда-то уезжать, является поспешной, недальновидной. – Здесь ты получил образование, здесь нашел хорошую работу…» «Здесь убили Андрея, мама… здесь мы не могли пройти по улице, взявшись за руки, здесь я должен скрывать свою ориентацию, здесь я должен постоянно притворяться не тем, кем я являюсь на самом деле... – перебил Костик мать. – Здесь набирает силу фашизм, и я... я не хочу жить в этой стране – я уеду... я уеду отсюда, мама!» «Какой фашизм? – растерянно проговорила Софья Моисеевна. – Андрей погиб, это трагедия, тебе больно, Костя, но…» «Мама, ты не слышишь меня – ты не можешь всё это чувствовать так, как чувствую я… здесь, в этой стране, о н и создают атмосферу ненависти к геям, атмосферу нетерпимости, и я это вижу, я это чувствую – я чувствую эту атмосферу... вижу и чувствую, потому что, мама, я гей… я гей, и я не буду другим, я такой, какой есть... и я не хочу всю жизнь врать, не хочу всю жизнь изворачиваться, не хочу лицемерить – я не хочу всю жизнь подстраиваться под их лживые лицемерные “законы”, не хочу всю жизнь жить с оглядкой, как будто я какой-то преступник… я не преступник, мама! Я не извращенец! Я такой же, как все! И я уеду… я уеду туда, где таких, как я, считают обычными людьми, а не извращенцами и не преступниками, где о людях не судят по их сексуальной ориентации... где людей за их ориентацию не убивают…» Что могла ответить на эти горькие слова Костика Софья Моисеевна? Она хорошо знала своего сына – знала его неспособность к конформизму, его отношение ко лжи и лицемерю, – в таком отношении был какой-то максимализм, но… на всё нужно время. И боль проходит со временем, и притупляется с течением жизни максимализм… на всё нужно время! Какое-то время они молчали. «Ты же не завтра хочешь уехать?» – тихо спросила Софья Моисеевна. «Не завтра, – отозвался Костик. – У меня даже загранпаспорта нет… но я уеду, мама! Я не хочу жить в атмосфере ненависти, в мире лжи и лицемерия, в мире страха…» Софья Моисеевна вздохнула...

Костик уехал сразу после Нового года. Он проработал четыре месяца. Рассчитался. Получил загранпаспорт. Софья Моисеевна, с трудом сдерживая слёзы в аэропорту, сказала Косте, что она его любит, что он для неё лучше всех и что если что-то не будет складываться в Германии, то пусть он сразу же возвращается… и еще сказала, несколько раз сказала, чтобы он звонил, обязательно звонил, – когда объявили посадку на рейс, Софья Моисеевна, обняв Костика, заплакала… кто б мог подумать, что так всё получится. Накануне они – мать и сын – были на кладбище, на могиле Андрея, и там Софья Моисеевна, постояв немного и оставив Костю одного, сказав, что она будет ждать его на выходе с кладбища, шла к выходу и тоже плакала, – она видела Андрея всего один раз, когда они отмечали Костиков диплом, и Андрей ей запомнился очень светлым, порядочным, хорошим мальчиком… и так страшно, так непоправимо всё закончилось, в один миг всё оборвалось – жизнь, мечты, планы... когда был Андрей, Костик был счастлив, как бывают счастливы все любящие и любимые, у которых впереди целая жизнь, – за прошедшие месяцы после гибели Андрея Костик как-то заметно повзрослел, стал немногословным… он спрятал боль утраты глубоко в душе, – он ничего, совсем ничего не говорил об Андрее, словно Андрея в его жизни не было… просто он перестал улыбаться, и в глубине его глаз застыла, окаменела печаль, – он, Костик, уже не был таким легкомысленным и беспечным, каким он был прежде, каким был тогда, когда был счастлив…

Какое-то время Костик жил в Германии, потом перебрался во Францию, потом – так получилось – оказался в Греции… он регулярно звонил Совье Моисеевне – иногда коротко, иногда чуть подробнее рассказывал, что у него получается, что не получается, как налаживается новая жизнь… возвращаться Костик назад не собирался, – в Греции он, Константинос, после разных пертурбаций нашел работу по специальности, там познакомился с парнем-испанцем, возникли отношения; Андрея никто заменить не мог, но жизнь не стояла на месте – жизнь продолжалась. Сама Софья Моисеевна после отъезда Костика как-то быстро сдала и внешне заметно постарела; к лету она достроила гостевой домик, продала квартиру в центре города, рассчиталась с кредиторами, поселилась в небольшом кирпичном флигеле на территории своего гостевого домика… жизнь продолжалась. Костик по прошествии нескольких лет получил греческое гражданство, с другом-испанцем переехал в Испанию… домой, точнее, в гости к маме Костик приехал спустя одиннадцать лет – он возмужал, но был так же по-юношески красив, подтянут и строен; жизнь в Европе придала ему европейский лоск; он был рад возвращению, он шутил и смеялся, как прежде, и только в глубине его глаз была заметна давняя, застывшая, окаменевшая печаль, – Софья Моисеевна не могла нарадоваться на своего Костика, не могла налюбоваться – она была счастлива… Костик, ничего не говоря матери, в один из дней съездил к Андрею – постоял у могилы Андрея, вспоминая о своём недолгом счастье; была осень, могилы вокруг были в пожелтевшей сухой траве, а у Андрея было чисто, могила Андрея была ухожена, и Костик подумал, что родители Андрея не забывают его, навещают, – вечером, за ужином, Костик сказал об этом Софье Моисеевне. «Я, Костя, езжу туда… не часто, но убираю там, привожу в порядок… – пояснила Софья Моисеевна. – Могилка совсем заброшена… родители то ли уехали, то ли им недосуг – столько времени прошло… а мне не трудно – поеду, посижу там… вспомню, какими вы были счастливыми…» – на глазах Софьи Моисеевны сами собой показались слёзы, но она быстро промокнула их салфеткой. «Спасибо, мама», – тихо произнёс Костик, и больше об этом – о том времени безоглядного счастья Костика, о тех страшных для Костика днях, когда Андрея не стало – они не вспоминали. Софья Моисеевна расспрашивала Костика о его жизни в Испании, о работе, о том, где и как он питается, чем занимается в свободное время… она хотела знать о Костике всё-всё! Старое правило не досаждать расспросами уже не работало – она так долго не видела сына, что имела право на расспросы… она расспрашивала о Даниэле, испанском друге Костика, и про этого Даниэля она тоже хотела знать всё-всё, – пять дней Костик гостил у мамы, и пять дней она не могла нарадоваться на сына… провожая Костика в аэропорту, Софья Моисеевна сказала, чтобы он, Костя, в следующий раз прилетел вместе с Даниэлем… да-да, обязательно с Даниэлем! А почему нет? Мир разноцветный, а не черно-белый, и человек, приходя в мир, должен быть счастлив... у Костика всё было благополучно, он уже полностью интегрировался в другую – с в о ю – жизнь, он был вполне самодостаточен, был уверен в себе, в своём завтрашнем дне, в своём будущем, и это – то, что Костик не потерялся в жизни, что он нашел своё место под солнцем, что сохранил свои лучшие качества – было для неё, для матери, самым главным.

Теперь Софья Моисеевна ждала середины осени: Костя звонил весной, обещал в середине осени снова прилететь в гости… он сказал, что прилетит не один, а с Даниэлем, – она, мать, терпеливо ждала середины осени, ждала встречи с сыном...