Мания

 
Возвращаясь вечером от друзей, весь в своих думах, под хорошим коньячком, я замедлил шаг у открытого школьного окна на первом этаже. Под классическое адажио в ре миноре школьницы прилежно заучивали па — переступали с ноги на ногу, чередуя с подъемом на полу пальцах, сопровождая всё это наклонами головок из стороны в сторону. Так трогательно. Я поднялся на пригорок и затерялся в белых цветах акаций — эта дислокация дарила мне прекрасное превосходство — мне был виден класс от пола до потолка, я же оставался полным невидимкой.
Нимфы выгибали спины, тянулись лицами вверх, хмуря бровками, были не по-детски сосредоточены. Одна из девочек, жгучая брюнетка, могла быть цыганкой или итальянкой, выделялась на фоне бездонно черными глазами и красиво очерченными бровями. В ее ушах поблескивали золотые серьги с массивными красными камнями, явно не подделки.

Но засмотрелся я в окно вовсе не из-за малюток в нежных пачках.
Учитель танцев.
Тонкий, хрупкий, чувственный, бледный, изящный. Небрутал, но и без малейшего намека на женственность. Даже в обдрипанно-дырявой футболке цвета хаки и светло-серых закатанных штанах, он выглядел совершеннейшей скульптурой эпохи Возрождения.
Я бы много отдал, чтобы эта майка не висела балахоном, а была взмокшей и супероблегающей. К черту майку! Я бы всё отдал, чтобы оказаться с ним обнаженным на двуспальной кровати. Или пустынном пляже. Или насмерть заколоченном сарае, где о нас не знала бы ни одна живая душа. Не очень короткая шевелюра с длинной челкой добавляли учителю мальчишеского шарма. Я бы дал ему лет 24-25.

Я отодвинул ветку, продолжая наблюдать.
Девочки начали подпрыгивать — кто в лес, кто по дрова — отталкиваясь двумя ногами, во время которого ноги, быстро, как ножницы, скрещивались по несколько раз. Но получалось у них неуклюже-тяжеловесно.
Тогда молодой человек остановил урок словами: «Это что за стадо слоников?» и, встав у палки, показал, как правильно это нужно исполнять.

Так я услышал его голос. Ни манер, ни жеманности. Не бас, конечно, но очень приятный юношеский баритон. Во-вторых, в нем не было ни капли нарциссизма. Зал был одним сплошным зеркалом, даже потолок, а он лишний раз даже не взглянул на себя. Он был божественен, и не мог не знать этого.

Я представил, как урок закончился, школа опустела, а я, тихо подкравшись сзади, одним сокрушительным хуком сбиваю его центр тяжести, валю и всей 98-килограммовой тушей распластываю его, подминаю, подчиняю. Мои руки крепко держат его руки, мои ноги крепко прижимают его ноги. «Ты мой! Ну-ну, малыш. Цыц, я сказал! Чувствуешь, как бьется мое сердце? Послушай, блять, как оно бьется! Покорись!».
Мои костяшки сильно бы разбили его нежный чувственный рот. Я целую его кровоточащий язык, пью его, а он смиренно смотрит на отражение в потолке, как я неотвратимо снимаю с себя брюки.
Не надо, — шепчет он. — Пожалуйста. Не нужно. Сюда могут войти!

Я стоял как помешанный и всё не мог отвести от него глаз. Какая же мания!
На моих глазах выступили слезы — осознание, что нам никогда не суждено быть вместе убивало. Какие кисти, запястья, лодыжки, поясница… Если бы я ему не понравился тет-а-тет, если бы он начал сопротивляться, выказал неприязнь или хуже того, отвращение, я бы запросто сломал его тонкую шейку. Я бы не смог принять его отказ. Мне стало страшно, и я быстро ретировался взволнованный домой.
Дома вспышка наваждения приобрела более конкретные очертания. Папиком его я не мог стать — финансы не те — но подавить, шантажировать, укротить, взять хитростью; почему бы и нет.

Назавтра уже днем я на разведку зашел в школу. На выходе меня сразу встретил охранник, спросив, куда это я направляюсь.
Я сказал, что моя дочка ходит в соседнюю школу, но она очень бы хотела заниматься в вашем танцевальном кружке.
— Вы о Вацлаве? — Лицо охранника, смягчившись, засияло. — Он наша местная достопримечательность!
«В А Ц Л А В — какое имя!!!» — обалдел я.
— Вон на доске висит его объявление, проходите, пожалуйста.

Я подошел к информационной доске. «Мамы и папы, а также их маленькие доченьки! Время свершений не за горами. Жизель, Кармен, Принцесса-лебедь, Айседора… Хотите, чтобы ваши талантливые девочки затмили Плисецкую и Уланову? Легко! Вацлав Медведев — лауреат пяти престижных международных премий и народный артист России — к Вашим услугам».
«Народный артист в 25 лет?!» — озадачился я. Внизу был его номер телефона. Я сфотографировал объявление и, поблагодарив охранника, вышел.

Через два дня вечером я снова стоял, как на посту, у школьного окна.
Девочки, собравшись в круг, сидели на коленях. Вацлав принес небольшой вентилятор с прикрученными к решетке красными лохмотьями, и когда поток воздуха развевал эти лепестки, было очень похоже на пламя костра.
Дети, как сирены с цветами в волосах, кружились в хороводе, ныряли друг другу под руки, вырисовывая замысловатый орнамент из тел, потом остановившись, начали кружиться в другую сторону. Что-то в этом было гипнотически-странное. И тревожное. Девочка-цыганка встала в центр, а «костер» словно обжигал ее босые ноги. Девочке завязали глаза и рот.
«Шабаш? Сжигание ведьмы?» — вдруг осенило меня. — «Что это за такая милая постановка?» — недоуменно подумал я.

На мгновение я увидел, как ноги «ведьмы» оторвались от пола, и она зависла в воздухе. Левитация длилась мгновение, а может несколько минут. Я не понял. Я не понял, как взял телефон и набрал Вацлава. Я хотел потянуть еще неделю-две, подготовиться, попить еще успокоительного. Но мания была сильнее меня.
Бедное-бедное сердечко стучало, как умалишенное и я просто боялся, что захлебнусь в потоке бессвязных слов. Гудок. Да у Вацлава на звонке стояла мелодия Жоржа Делерю — какой же он умничка! — я чувствовал, что влюбляюсь в него все сильнее. Преподаватель извинился перед детьми — гудок — которые даже не заметили его отлучения, снова начали вести хоровод вокруг «костра» — гудок — и вышел в соседний кабинет. Мое сердце колотилось, как у марафонца при финише. Вацлав не стал включать свет, — а только настольную лампу. Гудок……………

— Алло? — в моих ушах все еще стояла мелодия Камиллы Делерю.
Я набрал полную грудь и выдохнул на одной ноте: — Здравствуйте, можно услышать Вацлава?
— Это я, добрый вечер!
— Добрый. Дело в том, что моя дочка учится не в вашей…
— Да, да, я знаю. Алексей, тот, что охранник, рассказал мне всё про вас.
— Вот как, — я растерялся и не знал, что сказать.
Вацлав улыбнулся: — Как зовут вашу девочку?
Я подошел вплотную к окну. Увидеть меня он не мог — в комнате горел свет, а на улице было ни зги. — Софья, — сказал я абсолютно наугад. Я приложил ладонь к стеклу и зажмурился.
Вацлав искренне рассмеялся: — Вот так-так. Мою дочь тоже зовут Софочка.

И тут я услышал вопль. Я перевел взгляд в соседний класс, и мне показалось, что пламя от вентилятора не бумажное, а самое настоящее. И что Софья превратилась в живой, распадающийся на куски обожженной плоти, факел.
Но как только девочка услышала свое имя (хотя как она могла его услышать?), она рассмеялась (видения пожарища как не бывало!) и побежала в кабинет к отцу.
— А вот и моя девочка! — Софья села отцу на колени и некстати уставилась в окно.
«Вот так-так», — подумал я. — «Значит, он не гей. Ну, или, по крайней мере, ЕЩЕ не гей. Или, может, би…»

Неожиданно за моей спиной залаяла собака, и Вацлав услышал в трубке тот самый лай. Напрягшись, он, возможно, догадался, что, собеседник на другом конце находится немного ближе, чем казалось. Софья с серьезным лицом подошла к окну.
Я быстро опустился на корточки, втянув голову в плечи.
— Вы, простите, откуда звоните? — спросил недоверчиво Вацлав.
— Извините, мне нужно идти, я вам перезвоню.
Я постоял еще некоторое время и медленно на затекших ногах отполз от окна. Софья приложила ладошку к следу, оставшемуся от моей ладони, и нарисовала на его месте пламя. И все время, пока я по-партизански почти плашмя, отходил от школы, мне чудились два черных буравящих глаза.

В следующий раз я снова стоял на пригорке перед раскрытыми окнами. Танцев не было — Вацлав проверял домашние задания.
— Здравствуйте, Вацлав. Не отвлекаю? — сказал я в трубку.
— Нет, конечно. Вы так и не представились вчера.
— Извините. Я Мирослав.
— Очень приятно. Как поживает ваша Софа?
— Приболела немножко.

Меня возбуждала полная власть. И полное его неведение. Он даже не знает, что говорит с кем-то в десяти шагах от себя, не знает, как я выгляжу, даже не догадывается. Я бы мог пройти мимо его носа, и он бы даже не понял, что говорил все время со мной. Одно это безумно возбуждало.
— Знаете, вы очень симпатичный, — неожиданно вырвалось у меня. Я не собирался себя выдавать, по крайней мере, на этом этапе.
Всё остановилось. Звуки погрязли в ватной тишине. Я замер, закусив губу, ожидая любой реакции — панику, что он выйдет из кабинета и больше никогда не заговорит со мной. Он может даже вызвать охранника!

Вацлав молчал.
И через минуту хладнокровно произнес: — Мы знакомы?
— Нет еще…
Вацлав отложил ручку. Я чувствовал, как он хочет посмотреть в окно, но не может или не решается.
— Значит, мы виделись?

— Мы видимся сейчас.

Вацлав медленно встал из-за стола, направился к двери (сейчас он позовет охранника, сейчас он навсегда уйдет из моей жизни!) и… закрыл дверь на ключ.
И впервые медленно посмотрел в окно.
Закат прятался по углам, окрашивая кабинет в бордо. Его атлетичное тело сквозь шелковую белую сорочку пульсировало в дымке кровеносных сосудов. Внутренняя яремная вена. Сломанная игла дурмана — ни туда, ни сюда. Наружная сонная артерия. Рак крови. Абсент по капиллярам. Атипичный синдром. Яд любви бесповоротно, окончательно сметая всё на своем пути, близился к финальному пункту назначения…

И тогда Вацлав снял рубашку.
БОЖЕ МОЙ, КАКОЕ ТЕЛО!
Я вытащил телефон и начал его снимать. Еще. И еще. Эти снимки будут моей гарантией, моим ордером, моральным правом, что он не отвертится, когда мне приспичит, когда я позову его в ночи. Он МОЙ!
Но зачем он это делает? Он не может быть так наивен? Или все-таки он Нарцисс — в глазах подглядывающего.

Неожиданно в дверь постучали. Вацлав вздрогнул: — Алексей Федорович, вы? Все в порядке, я еще немного поработаю.
Я догадался, что это охранник обходит этажи школы.
— Хорошо, — послышалось за дверью. — Долго не сидите! Спокойной ночи.
— Не волнуйтесь, спасибо.
«Чертов старпёр» — подумал я.
— Вы рядом? — с чувством сказал Вацлав в трубку.
— Я всегда рядом.

Вацлав, глядя в ночь, обслюнявил большой и указательный пальцы и начал крутить свой левый сосок.
— СИЛЬНЕЕ, — сказал я хрипло.
Вацлав застонал, приоткрыл рот.
— Пожалуйста… — сказал Вацлав, то ли умоляя, чтобы я смилостивился или стал еще жестче.
Кусты рядом зашелестели и я, вовремя спрятавшись за оградой, увидел охранника Алексея.
Что за?! На его лице не было ни шока, ни удивления. Пока Вацлав ласкал себя, Федорыч начал мастурбировать, пока не кончил. И было заметно, что делает он это не впервой.
«Вот же старый извращенец!».

— Вам понравилось? — сказал, ничего не подозревающий Вацлав в трубку.
— Очень, — В ту ночь я даже не подрочил, не было настроения.

Через пару дней занятие снова отменили. В кабинете находились Вацлав и его маленькая дочурка. Вацлав сидел перед зеркалом и красился. И делал он это виртуозно. Легкий флюид, тональный крем, пудра шариками, шпонжи, куча других баночек. Тушь, тени, помада, накладные ресницы.
Я видел, как он медленно и неумолимо превращается в красивую сногсшибательную женщину. А ведь раньше я не замечал в нем никаких женственных черт.
Девочка, сидя позади, заворожено смотрела на метаморфозы отца. Вацлав надел очень искусный длинный парик, неотличимый от настоящих женских волос, облачился в черное с блестками платье. Девочка сняла с себя красные серьги и с любовью вдела их в папины уши.
— Теперь ты захочешь стать как Кейтлин? — грустно спросила девочка, явно подразумевая американского спортсмена, сменившего пол на женский.
— Ни за что! Это просто игра!
Последним аккордом Софья, встав на пуантах на диван, пшикнула у потолка каким-то ароматом. А Вацлав без разбега, с пол оборота, очень легко, прыгнул в полном шпагате в эпицентр парфюмированного облака.

К школьному крыльцу подъехал новехонький Бугатти цвета слоновой кости. Вацлав сел внутрь, дверь захлопнулась.
И прежде чем машина тронулась, Вацлав посмотрел прямо в гущу деревьев. На меня.
Лицо сфинкса, кажется, было виноватым. Оно как бы говорило «Прости».

Я не знал, что делать, мне хотелось выть и орать. Из машины вдруг на всю мощь вырвалось лазаревское: «You?re the only one, you?re my only one, unforgettable, so unbelievable…»
Мда, богатые люди так предсказуемы в своих вкусах…

Я через заднее стекло видел, как какой-то высокий красивый мужчина целует моего нежного мальчика, и одну за другой стирал с телефона его обнаженные снимки.

обложка: Leigh музыка: Georges Delerue — Theme de «Camille»