Диссидент

Я долго не мог сообразить, как от него избавиться. Подводила моя глубинная верность, обязательность и порядочность. Последнее слово тут, может, и не совсем уместно, но суть в том, что мне трудно сказать “нет”, “давай, до свидания”, просто взять и заблокировать в Контакте, в Телеге или тупо перестать отвечать на письма. Причём однажды у меня почти получилось. Когда он (о, боги!) узнал, что я встречаюсь ещё с кем-то, кроме него. Тут он начал без остановки сыпать тревожно-гневными сообщениями про БППП, гигиену и вообще дал мне понять, что я блядь придорожная. И напоследок кинул: “Прощай!”

Но где-то через год мы снова столкнулись через объявления на доске. Отправляю своё фото - и нате, пожалуйста! Гриша отвечает мне с какого-то нового ящика: “Ты ко мне не приедешь, знаю!” - “Почему?” - “Да потому…” - и кидает в ответ собственную физиономию. В общем, опять двадцать пять. И, надо сказать, без лишнего сопротивления с моей стороны, ибо кувыркаться с ним было вполне себе… Тем более, что в нашем не самом маленьком, но провинциальном городе с выбором по определению ниже среднего. 

Склонный к полноте блондин чуть за сорок, Гриша, как и полагается приличному гею,  - “диссидент”, но, скорее, не политический, а эдакий… материальный, словно вывалился из девяностых: “посмотри, какой у нас срач кругом”, “мне тут одежды нормальной не купить”, “мы питаемся дрянью, не то что в нормальных странах…” Самой нормальной страной для него был Израиль. Имея какие-то довольно эфемерные еврейские корни, он порывался было туда эмигрировать, но что-то всё не получалось. Если бы не этот постоянный нудёжь про то, что “кругом одни пидоры”, я бы, может, и чаще навещал Гришу, тем более, что он жил в каких-то паре кварталов от меня. Но вот придёшь к нему - и натыкаешься на этот позднесоветский сервант, мятое бельё на гладильной доске, клочья кошачьей шерсти…

- Кошка материна, - бубнит Гриша, - Мать у меня в пси… в лечебнице, в общем, так что эту швабру пришлось мне взять. Облезает, тварь, так что эта шерсть даже в носу!

Последнее он произносит, зло сжимая челюсти и чуть не брызжа слюной. Вытолкав ногой кошку из комнаты, он набрасывается на меня, отчего я едва не чувствую себя этой же кошкой. 

Когда-то Гриша даже с кем-то там жил. Кажется, я даже немного застал этот период в начале наших “отношений” (вечером не могу, мой с работы придёт, давай днём?) При этом он говорил, что однопостельник его - бухарь и распиздяй и что таким макаром Гриша тоже скоро сопьётся… Сам он при этом раньше был то ли грузчиком, то ли мясником, а теперь - кассир (начальница баба - тупаааая!).

- Гриша, ты вообще кого-нибудь любишь в этой жизни? - как-то спрашиваю его я, одеваясь.

- Мать любил раньше… давно, правда, пока у неё окончательно крыша не поехала. 

- А мужа своего?

- Этого-то? Да чего там любить-то? Только на шее у меня сидел. 

    В общем, после каждого из этих визитов я твёрдо обещаю себе, “что вчера - это был последний раз”. А потом - опять лыко мочало… Гриша побывал в Израиле и шлёт мне в Телегу фотографию с тамошнего гей-парада. Лицо у него - примерно как у кота, которого только что накормили сметаной. Вернувшись, он на чём свет ругает “срач во дворе”, “колотун собачий”, дуру-начальницу и остальных баб из её окружения. Возмущается, что в Тель-Авив нет прямых рейсов и приходится сначала ехать “в эту сраную Москву…” Его робкие попытки заговорить о политике я пресекаю на корню:

- Ты язык лучше для дела используй.

Он смеётся и пытается меня щекотать, будто я - попавшая под его пухловатую руку кошка:

- Ах, ты засранец! Как давно ты у меня не был! Я так соскучился по тебе!.. 

Ещё он любит иногда сказануть мне про то, что вот, де, ты обрезанный, так ведь и я тоже (только вы, мусульмане, эту практику у нас позаимствовали…)

- Ты соси, соси, без лишних разговоров! - я направляю его голову, куда следует, и тут же стряхиваю с пальцев очередной клочок шерсти. 

Я даю себе слово, что уж теперь-то точно ноги моей не будет в этом холостяцком будуаре, но против природы ведь не попрёшь, а выбор в нашем не самом продвинутом миллионнике всё так же скуден. В общем, Гриша снова оказывается у моих ног и не только ног… Пока он вполне неплохо работает языком, я обращаю внимание на израильский флаг, висящий на противоположной стене. Кошка, которую не успели выгнать из комнаты, с демонстративным подозрением взирает на происходящее. 

- Израильский флаг видел у меня какой? - облизываясь, спрашивает Гриша. 

- Рядом надо было палестинский повесить, - хмуро отвечаю я. 

- Это ещё на хер? - меняется он в лице, - С Палестиной давно пора кончать!

- Ты при мне таких вещей лучше не говори, - одеваясь, спокойно продолжаю я разговор, - Я в этой войне за Палестину!

- Да? - осекается Гриша.

- Да, - продолжаю я, - Расхерачить весь город и угробить тридцать тысяч!

- Так они ж дикари! - жалобно тянет Гриша, - Они эти земли заняли незаконно! Само слово “палестинцы” означает “пришлые люди”.

- Я не знаю, что оно там означает, я только знаю, что дикари - это те, кто расстреливает больницу, зная, что там полно пациентов. Где, блядь, “реакция цивилизованного мира”? Где, блядь, санкции? Где отстранение израильской сборной от Олимпиады?! - я застёгиваю ремень, - И после этого нам будут ещё что-то про хохлов говорить? 

Выйдя на улицу, я сознаю, что временно потерял над собой контроль. Но что ни делается - всё к лучшему: Гриша мне больше не пишет.