Неформал

Он появляется из-за угла в кожаной жилетке, бейсболке, недорогих солнечных очках, потёртых джинсах и узких длинных кедах. Эдакий евророкер откуда-то из конца восьмидесятых, а то и раньше. "Мотоцикла не хватает. Или роликов", - думаю я, разглядывая его почти целиком седую бороду, в которой ещё теплится чернота. Он строен и довольно высок, и да, ему шестьдесят два. Ну а мне - вдвое меньше, и я, признаться, заждался его и уже начал свыкаться с мыслью о том, что он не придёт.

- Давно бороду носишь? - беру я сразу быка за рога.

- Сейчас скажу, - вздыхает он. - Года с восемьдесят второго - восемьдесят третьего.

Мы спускаемся на пару маршей по Чкаловской лестнице и сворачиваем в сквер, где, по нашим расчётам, не должно быть людно. Но с расчётами у нас неважно, и в сквере народу чуть ли не битком, ибо не мы одни собрались в пятницу вечером побродить над Волгой.

- А я всегда брился начисто, - продолжаю я наступление. - И когда только начинал бриться, у меня так вставал, что приходилось дрочить. Тогда мне казалось, я стал настоящим мужчиной, если у меня борода растёт…

- А во сколько лет у тебя начала расти?

- В четырнадцать. Восьмой класс…

- У меня где-то так же... - он берёт свою бороду в охапку и проводит по ней, приглаживая.

Я откопал его на одном из форумов, где он писал, что всю жизнь хочет попробовать с мужчиной, но как-то не довелось и, видимо, уже не доведётся. Возраст не убавишь. Потом он долго выяснял в переписке, не извращенец ли я, не геронтофил и не садист ли? Нет, я не садист, но никогда не боялся смелых экспериментов, а люди, которые хотят попробовать что-нибудь новое, - вообще мой фетиш, сколько бы лет им ни было.

- А дрочить ты начал во сколько лет? - иду я в натиск, чувствуя, что штаны становятся тесными.

Он усмехается.

- А ты во сколько?

- Как раз в четырнадцать.

- Я раньше, - зачем-то причмокивает он. - И мне хотелось это делать постоянно. А ничего ведь не было, никакой литературы…

- А какая тут нужна литература? - теперь усмехаюсь я. - Тут нужны руки и укромное место.

- С этим тоже были проблемы, - он снова ощупывает бороду. - Мы жили в коммуналке в деревянном доме около Почаинского оврага. Две комнатухи: в одной бабка с дедом, в другой - мы с родителями. Вот тебе и укромное место.

- А овраг?

Он смеётся в голос.

- Правильный у тебя ход мыслей…

- Я и сам иногда не против экстрима. Было бы с кем, а то одному слишком скучно.

- Это точно... - вздыхает он, и я понимаю, что нужна новая атака, иначе разговор затухнет, как промокший костёр.

- Так ты с кем-нибудь дрочил в реале? - форумско-досочный жаргон въелся в меня настолько, что я, наверное, скоро заговорю объявлениями, со всеми этими "твои параметры", "в твоём авто" и "не коммерция".

Он последовательно рассказывает мне три истории. Первая. Когда ему было лет шесть-семь и в Нагорной части начали повсюду проводить газ, во дворе освободился длинный дровяной сарай, где они с пацанами щупали друг друга, но дрочкой это не назвать. Писюны у всех были маленькие, "как стручки", а уж о сперме и речи не было. Какая там сперма, когда самому старшему не исполнилось и десяти!

Вторая. Когда ему только-только стукнуло двенадцать, двоюродный брат "отжалел" колоду карт, на которых были запечатлены мужчины и женщины, занимающиеся сексом (этого слова он, понятное дело, не знал), и вот тут уж он начал дрочить, как сумасшедший. Обычно сразу после школы, когда родители были на работе и комната оказывалась в его распоряжении. А если было некуда деться, то он мчался в овраг, разумеется, захватив порядком измочаленную колоду, и там обильно кончал в сугроб, на сучья, а поздней весной или осенью - на подорожник, крапиву и лопухи, и сперма летела далеко, словно вода из пожарного шланга.

- А на картах тебе больше женщины нравились или мужчины?

Он останавливается, хмурит лицо и говорит:

- Всё-таки мужчины. Завидовал их мужественности и красоте. Хотел быть похожим на них и наяривал, наяривал, наяривал…

Третья. Он расстался с девственностью в двадцать восемь лет, с коллегой по работе, которая была чуть младше него. На её даче на Горьковском водохранилище. Стоял у него, к слову, довольно хорошо, и он даже кончил раза три, чего сам от себя ну никак не ожидал. Но вот мимолётом представил, что занимается этим с мужчиной. Домик находился почти у самой воды, и ему запомнился шум моторки, который не стихал до утра. Потом они встречались несколько месяцев, но полноценной пары не получилось. К тому же, она официально была замужем, хоть с мужем к тому времени и не жила.

- А семья у тебя была? - спрашиваю я его, когда мы, наконец, оказываемся у него дома.

- Была, - тушит он сигарету, - три года. Тоже ничего не вышло.

- А дети? - наглею я вконец.

- Детей нет.

Вся квартира у него в фотографиях разного жанра, цвета и размера. Сам он фотограф и до сих пор любит свой старенький плёночный "Киев", не признаёт "цифру" и проявляет снимки в ванной. На кухне у него - огромный радиоприёмник, заботливо встроенный в современный гарнитур. К стене прибиты две грампластинки: Джо Дассен и Аида Ведищева. Я хочу спросить, чем обусловлен такой "винегретный репертуар", но вместо этого прошу показать его фотографию в молодости. Он кивает в угол, и я вижу улыбающегося длинноволосого паренька с отросшей бородкой.

- Здесь ты ещё девственник?

- Кажется, да, - щурится он. - Мне тут как раз лет двадцать семь.

- Неформал....

- Он самый. Не формат, - хехекает он и повторяет: - Не формат. Как был им, так и остался…

Когда мы, наконец, оказываемся в постели, он берёт мой член в руки и, удивлённо взглянув на него, отправляет в рот. Сосёт жадно, вынимает, снова смотрит, будто на золотой слиток, и опять наяривает, наяривает, наяривает, время от времени шепча:

- Я тебя не кусаю?

Я беру его за затылок, запускаю руки в волосы. Они совершенно седые и довольно жидкие. Обыкновенные старческие волосы. Только вот стариком от него не пахнет. Я представляю себе моторку, шпарящую по Волге, плеск воды на сосновом берегу, представляю Горький, которого никогда не видел живьём, с чёрно-белыми фонтанами, круглобокими автобусами, старинными трамваями, карабкающимися вверх, но с такими же белоснежными теплоходами у набережной и неизменной кремлёвской стеной…

Когда мы, наконец, подходим к самому главному, он просит положить его на спину, чтобы он смог почувствовать мой член во всю длину, я беру его за ноги, прицеливаюсь и вхожу. И мы качаемся, будто двухпалубный теплоход, и я вижу Почаинский овраг в изумрудных зарослях, юного парнишку, который учится получать от жизни удовольствие, созревшего мужчину, наконец, переступающего ту самую черту, а затем открываю глаза и вижу старика с испариной на лбу и с блаженством на удивлённом лице.

- Ты... жалел о том, что у тебя всё случилось так поздно? - спрашиваю я, снимая презерватив.

- Неа, - шумно выдыхает он. - Жалею только, что у меня нет детей.