Не влезай, убьёт

Глеб сидел на дереве и грыз яблоко, делая вид, что читает книжку. После обеда он всегда уходил в сад, чтобы не слушать бесконечные разглагольствования дяди Карла на одну из трёх тем: как всё подорожало, о чём думает правительство и куда катится этот мир. Тётя Эмма воспринимала политические и экономические эскапады мужа иронически, чисто по-женски полагая, что всё это – просто игры больших мальчиков в солдатиков и машинки. Как образованные интеллигентные люди, они не могли обойтись без пустого спора на ровном месте, который плавно перетекал в раздражённое выяснение отношений. Затем следовало взаимные обвинения и наряжённое молчание, которое заканчивалось бурным примирением с объятьями и поцелуями. Первый раз Глеб не знал, куда деваться, потому что весь дом заполнял голос диктора центрального радио, едва заглушающий скрип старой кровати и томные стоны… «Они там что, ещё и трахаются?» – брезгливо подумал он, живо представив себе дядюшку, лысого толстячка с бородкой эспаньолкой, в позе наездника над располневшей тётушкой с её крашеными кудрями и отвисшими сиськами. Его чуть не стошнило, и он сбежал от этой вакханалии в старый запущенный сад, который рос вокруг их дома. 

Точнее, дом был ещё прадедушкин: старый, кирпичный, довоенной постройки, с ладным отштукатуренным фасадом и белёным полукруглым балкончиком с балюстрадой на втором этаже. Пара двускатных черепичных крыш по бокам делала его похожим на маленький замок, а выкопанный перед домом небольшой пруд, окружённый яблонями, вишней и высоким решётчатым забором, и вовсе создавал ощущение затерянного сказочного королевства. 

За домом располагались куда более прозаические теплицы, парники и сарай для садовых инструментов. А также росла могучая высоченная сосна, крона которой едва не накрывала дом своей зелёной шапкой. К толстой нижней ветке сосны до сих пор была привязана витыми побелевшими верёвками потёртая деревянная дощечка. На ней Глеб, говорят, очень любил качаться, пока был маленький, но он этого не помнил. Сейчас его длинные ноги сразу упирались в землю, а тощая задница еле-еле помещалась между размочаленных верёвок. Детство закончилось. 

Глеб перелистнул страницу и выкинул огрызок за забор. С тех пор, как родители развелись год назад и разъехались по разным городам, он предпочитал жить здесь, у дяди с тётей, в маленьком посёлке под названием Колин. Они сами предложили такой вариант «исключительно в интересах ребёнка». Пускай, мол, спокойно хотя бы закончит школу, а дальше видно будет. 

Пока между его мамой и папой тянулась бесконечная судебная тяжба за их квартиру в центре огромного Борца, Глеб категорически отказывался даже встречаться с ними обоими. Мать, впрочем, звонила несколько раз в неделю из своего Бровина, где родилась и выросла, и каждый раз спрашивала, что он забыл в этой дыре. Отец пару-тройку раз приезжал, чтобы «поговорить с сыном по-мужски», но всё эти разговоры сводились к тому, чтобы переманить Глеба на свою сторону и отжать побольше долю при разделе имущества. 

В конце концов, Глебу всё это надоело, и он попросил их обоих либо помириться, либо больше его не трогать. Тётя Эмма продолжала исправно выходить во двор и звать его, когда звонила её сестра:

– Глеб! Возьми трубку! Это всё-таки твоя мать! 

Но он качал головой и лез на свою любимую сосну, не отвечая ни слова. Он уже сказал всё, что хотел. И не его вина, что они этого не услышали. 

Для особо одарённых, кто не понимал с первого раза, что с ними не хотят разговаривать, на стволе была прибита табличка, снятая со старого поваленного электрического столба. На ней белым по чёрному был нарисован череп и кости, молния и сделана надпись: «Не влезай, убьёт!».

Последний раз отец в сердцах пнул дерево, под которым простоял полчаса, пытаясь уговорить сына спуститься и пообщаться с ним «как взрослый человек», но Глеб только покрепче ухватился за ветку и даже не повернул головы. Тогда отец разразился нецензурной бранью и заткнулся только тогда, когда дядя Карл вышел на двор и весьма вежливо, но недвусмысленно потребовал у своего бывшего шурина «либо выбирать выражения, либо убираться отсюда».

– Потому как здесь женщины и дети! – изрёк дядя Карл, ткнув указательным пальцем в сторону своей жены и племянника. 

Отец пообещал приехать с полицией и забрать «маленького ублюдка, чтобы надрать ему как следует задницу». Но тут уже вышла из себя тётушка Эмма:

– Отлично! –  подбоченясь, заявила она. – Мне тоже есть, что рассказать полиции! Второй год мальчик живёт у нас, и за всё это время ни ты, Борис, ни моя милая сестрица ни одной монетки не дали на его содержание или образование! Вы даже не были у него на выпускном и не поинтересовались, как парень закончил школу! Мало того, ни один из вас ни разу не привёз своему ребёнку даже конфетки на день рождения или на Рождество! 

Отец хмуро ответил, что у него трудные времена, что она должна всё понимать и вообще, во всём виноват не он, а её сестра – именно она подала на развод.

– Никому я ничего не должна! – взвилась тётушка Эмма. – Я делаю то, что считаю нужным! И буду делать дальше столько, сколько смогу. А вот вы оба в долгу перед этим ребёнком, раз уж дали ему появиться на свет! 

Дядя Карл укоризненно проговорил:

– Тише, Эмма… – и махнул рукой в сторону отца Глеба, как на бродячего пса: «убирайся отсюда!»

Но тётушка вдруг сама успокоилась и отчётливо произнесла:

– Ноги вашей не будет больше в моей доме! Ни твоей, Борис, ни моей драгоценной сестрички! А если кто из вас ещё раз откроет ротик, то, клянусь Богом, я сама пойду в полицию и потребую лишить вас обоих родительских прав и передать опеку над ребёнком мне с мужем!  

– Ты этого не сделаешь, Эмма! – ошарашенно проговорил отец и растерянно посмотрел наверх, где среди пушистых веток спрятался его сын. 

Дядя Карл иронически хмыкнул, мельком глянув на табличку, прибитую к дереву, и сообщил:

– Ещё как сделает! Уж я-то её знаю! 

Отец сглотнул и растерянно спросил:

– Вы что, решили отобрать у меня сына? 

– Ты сам его бросил, – отрезала тётя Эмма. – Уходи, Борис. Не доводи до греха. 

Когда отец уехал на своей шикарной красной «Феррари», она подошла к дереву, на котором сидел Глеб, и хлопнула ладонью по стволу: «слезай!»

Глеб осторожно спустился вниз, не взирая на затёкшие руки и ноги, и обнял её. Она погладила его по голове, вздохнула и поинтересовалась:

– Ну, и что ты намерен делать дальше? Всю жизнь на дереве не просидишь! 

– Не знаю, – честно ответил Глеб и заплакал. 

2. 

На Рождество в этом году Глебу исполнялось восемнадцать, и он на правах совершеннолетнего человека вполне мог бы заявить права на свою комнату в родительской квартире и поступать учиться в городе. Дядя Карл и тётя Эмма чуть не перессорились, с пылом и воодушевлением обсуждая, куда ему пойти учиться. Дядюшка был за юриспруденцию, потому что «что бы в мире не случилось, а хороший адвокат всегда заработает себе на кусок хлеба». А тётушка Эмма категорически стояла за то, чтобы «мальчик получил нормальное техническое образование». Глеб с интересом следил за их прениями, порой совершенно абсурдными доводами и не менее нелепыми опровержениями, а когда они умаялись и обратились к нему с вопросом: «а чего, собственно, ты сам-то хочешь?» – честно ответил:

– Не знаю. 

Дядюшка Карл досадливо крякнул, а тётя Эмма только всплеснула руками:

– Так я и знала! Весь в мать. 

Пока Глеб раздумывал, обидеться на это или наоборот, обрадоваться, дядюшка Карл неожиданно заявил:

– Твой отец, Эмма, хоть и закончил философский факультет, всю свою жизнь строил дома. Ты сама отучилась на педагога, а не отработала в школе ни дня! 

Тётушка Эмма поджала губы, но вынуждена была согласиться, что образование – это ещё не профессия, и уж тем более, не то дело, которым стоит заниматься всю жизнь. 

– Да, Карл, но чем он заработает себе на кусок хлеба? – расстроенно вопросила она, не сводя глаз с Глеба. 

Глеб откашлялся и очень серьёзно произнёс:

– Пойду в автомастерскую учеником механика. А там посмотрим. 

Дядюшка Карл неожиданно посмотрел на него с уважением и похвалил:

– Молодец! 

А тётя Эмма только вздохнула и погладила Глеба по голове:

– Я надеюсь, старый Йонас не пропил себе все мозги… И сможет тебя научить хоть чему-то.

Дядя Карл крякнул и потёр нос:

– Эмма, ещё весной твой Йонас по пьяни упал с моста ночью в реку и утонул.

Тётушка очень удивилась:

– А кто же тогда хозяйничает в его мастерской?

Дядя Карл только развёл руками:

– Понятия не имею! Но, наверное, хороший мастер, раз он ищет себе ученика! 

На следующий день Глеб ни свет, ни заря поднялся, позавтракал и отправился пешком через весь их небольшой посёлок к одноэтажному красному кирпичному зданию около водокачки. На широком дворе перед мастерской стояли пирамидками сложенные друг на друга покрышки, а у самой стены, в зарослях лопуха, был припаркован видавший виды мотоцикл. Возле него курил, откинувшись на стену спиной и подогнув под себя одну ногу, рыжий невысокий лохматый парень с длинной чёлкой в грязном синем комбинезоне. 

– Я по объявлению, – объяснил Глеб, заметив, что рыжий вопросительно на него смотрит. И показал помятый листок бумаги, который сам сорвал вчера со столба у своего забора, когда возвращался домой на велосипеде с речки:

«В мастерскую по ремонту автомобилей требуется автомеханик. Можно без опыта, учеником.»

Рыжий слегка подозрительно осмотрел Глеба с головы до ног и поинтересовался:

– Что умеешь? 

– Ничего, – предупредил Глеб, глядя в насмешливо-снисходительные зелёные глаза. – Ты меня всему научишь. 

Парень хмыкнул, отправил окурок щелчком в кусты и протянул перепачканную замасленную ладонь:

– Мир, – проговорил он небрежно. И глянул испытующе на своего собеседника, точно ожидая, что тот усмехнётся или что-то переспросит… Ну да, имя не самое обычное. Особенно, после войны.

– Глеб, – кивнув и пожимая твёрдую ладонь, так же спокойно ответил Глеб. 

Парень вдруг улыбнулся, показав желтые щербатые зубы, и хлопнул его по плечу:

– Ладно, пойдём!

Изнутри здание напоминало скорее ангар: широкая крыша, подпёртая кирпичными колоннами, покоилась на длинных балках, а вдоль стен стояли грубо сколоченные верстаки. На них в полном беспорядке валялись детали, ветошь и инструмент. Кое-где стояли грязные жестянки с кисточками, заполненные какой-то вязкой жидкостью тёмного цвета. Стены заросли пылью и паутиной. Сквозь давно немытые грязные окошки еле-еле пробивался дневной свет. На полу темнели пятна то ли от масла, то ли от мазута с резким неприятным запахом. 

Глеб с интересом осмотрелся, пошевелил носком кеда валяющиеся на полу проволоку и гайки, нашёл глазами рыжего парня и молча кивнул. 

– Тогда переодевайся, – скомандовал Мир, порылся в стопке сваленной на стеллаже рабочей одежды, поглядывая на Глеба, и, наконец, выудил более или менее чистый комбинезон: 

– Должен подойти, – не очень уверенно заявил он и бросил свёртком в Глеба. Тот поймал комбинезон, развернул его и хмыкнул: при его росте лишних сантиметров десять ткани совсем бы не помешали!

Глеб снова окинул взглядом мастерскую и вопросительно глянул на рыжего:

– Где? 

Мир заржал, посверкивая своими зелёными глазами:

– Здесь! Примерочной у меня нету! 

Глеб открыл было рот, но тут же решил не начинать с первой же минуты предъявлять претензии и требовать особого отношения к себе, как всегда и везде поступала его мать. Он отвернулся лицом к грязному окну с надтреснутыми стёклами и потянул через голову свою чёрную «кенгурушку». Расстегнул ремень на джинсах и разулся, встав босиком на лист гофрированного картона. Скинул свои серые джинсы, оставшись в одних белых трусах и носках, и невольно дёрнул плечом, почувствовав спиной чей-то взгляд. 

Глеб обернулся. Мир замер, катая во рту незажжённую сигарету, с зажигалкой в руке, не сводя с него глаз. Рыжая чёлка, закрывавшая половину лица, мешала разглядеть его выражение. Но вместо привычной уже насмешливо-снисходительной ухмылки Глебу почудилось на секунду, что у парня в глазах мелькнул то ли испуг, то ли беспомощная тоска. 

Впрочем, через секунду Мир справился с собой, вытащил сигарету изо рта и принялся разминать её пальцами. Но глаза так и не отвёл, разглядывая почти голого Глеба с ног до головы безо всякого стеснения. И вдруг хрипло попросил:

– Одевайся. 

Глеб спокойно кивнул и с трудом влез в синий комбинезон, точно такой же, как у Мира. Застегнул лямки на груди, одёрнул на поясе складки и выпрямился, глянув себе под ноги. Голые лодыжки и белые носочки торчали из раструбов штанов, как совок из вёдра… Которых здесь в упор не наблюдалось, ни того, ни другого. 

«Интересно, он вообще здесь хоть иногда прибирается?» –  подумал про себя Глеб. 

– Носки сними, запачкаешь, – хмуро посоветовал рыжий. Глеб вздохнул и снова стащил с себя обувь, а потом сложил оба носочка в карманы джинсов. Да, парень прав: надо быть полным идиотом, чтобы припереться на работу в автосервис в белых носках! Он с виноватой благодарностью принял от Мира видавшие виды нитяные перчатки, натянул их на руки и пошевелил пальцами: «Что дальше?» 

Рыжий парень критически осмотрел его и довольно хмыкнул:

– Вот теперь ты хоть на человека стал похож! – заявил он, улыбаясь от уха до уха. 

«А на кого я раньше был похож? На обезьяну, что ли?» – чуть не ляпнул обиженно Глеб, но вовремя удержался. С очень большой натяжкой, он сейчас стал выглядеть приблизительно так же, как и сам рыжий Мир. Который, видимо, и считал себя человеком… 

– Начнём с самого простого, – кивнул, посерьёзнев, рыжий. – Машина, как человек, может быть живой, здоровой или не очень. Или убитой. Напрочь. 

Мир поманил его за собой к полуразобранному автомобилю в углу мастерской. Это был старенький, крашеный-перекрашенный и насквозь проеденный ржавчиной «Форд», судя по чудом сохранившейся на капоте синей бирке. Ни лобового, ни заднего стекла у него не было, а все двери и капот были сняты и составлены вдоль стенки. Наружу бесстыдно торчал замызганный двигатель и прочие детали, как у трупа со вскрытым брюхом – кишки. Колеса тоже отсутствовали, и вместо них этот, с позволения сказать, тарантас стоял просто на подложенных домиком кирпичах. Взятых, видимо, прямо из полуразобранной стенки высотой в человеческий рост, отгораживавшей другой угол напротив. Над верхним краем этого сооружения выглядывал самодельный рожок душа с как попало насверленными дырками. 

Рыжий проследил его взгляд и бесхитростно сообщил:

– Если хочешь поссать, то можно там, – и добавил:

– Только смывай за собой хотя бы из крана, ладно? 

Глеб ошарашенно пробормотал:

– Ладно! Давай дальше. 

Рыжий кивнул и, загадочно усмехаясь, открыл ему самую страшную тайну:

– В любой машине есть не только бензин и масло, но и электричество! 

Глеб фыркнул:

– Фары, поворотники и подсветка салона? 

Рыжий вдруг совершенно по-детски доверчиво улыбнулся и шмыгнул носом:

– Молодец! – похвалил он – Но не это главное. Сердце машины – не двигатель, а аккумулятор. Без него ничего не работает. 

Он снял с верстака прямоугольный ящичек с ручкой и опустил его внутрь полуразобранной машины. Взял с полу канистру, открутил крышку и сунул в неё тонкий чёрный резиновый шланг. Подтащил канистру к лючку с оторванной крышкой сбоку «Форда» и выкрутил круглую блямбу. Потом выдохнул, на секунду засунул себе в рот другой конец шланга, а потом быстро ткнул его в дырку, которую раньше закрывала блямба. 

– Бензин – это кровь, – убеждённо проговорил он, слушая, как бежит внутрь жидкость, словно струя воды в пустое ведро. И добавил страшным голосом, глядя на Глеба исподлобья зелёными глазами, а которых плясали чёртики:

– Если ты потеряешь много крови, то всё встанет, даже сердце…  И ты умрёшь! 

У Глеба даже мурашки побежали по ногам. Рыжий Мир вдруг показался ему злым колдуном-чернокнижником, который при помощи дьявольских заклинаний и ведьмина зелья собирался оживить голый скелет, чтобы заставить его сплясать качучу, и снова отправить в небытие. 

Глеб сглотнул и тряхнул головой, прогоняя наваждение.  И перед ним снова стоял низкорослый вихрастый рыжий парень в грязном синем комбинезоне, во всё горло хохочущий над притихшим испуганным дурачком, которым Глеб себя сейчас и чувствовал. Ведьмино зелье в чане превратилось обратно в канистру с бензином, а волшебная палочка – в гаечный ключ в замасленной ладошке с короткими пальцами и грязными обломанными ногтями. 

– Ой, не могу! – веселился от души рыжий, поблёскивая глазами из-под чёлки. – Ты такой смешной парень, Глеб! Если ты не сбежишь от меня через неделю, я тебе обещаю, что научу всему, чему только смогу!

Рыжий смешно почесал нос грязным пальцем, оставляя на коже разводы от масла и весело тряхнул головой:

 – Смотри за мной и ничего пока не трогай! 

Он потянул из остова машины сначала один провод, потом другой и ловким движением накинул их на прямоугольный ящичек, который принёс к машине. От второго провода проскочила синяя искра, и Глеб удивлённо округлил глаза. 

– Да, – сказал рыжий очень серьёзно. – Это не шутки, Глеб! Если ты не будешь очень осторожен, вся эта рухлядь может тебя убить. 

Глеб растерянно огляделся по сторонам. Разобранные и раскиданные по углам двигатели и коробки с шестерёнками теперь уже не были для него просто деталями интерьера. Теперь они, скорее, напоминали ему хищных опасных зверьков, попавших в капкан и только и ждущих подходящего момента, чтобы цапнуть охотника. 

Рыжий Мир с любопытством наблюдал за ним, совершенно не стесняясь и будто без слов понимая, что он сейчас думает: 

– Не трусь, Глеб! – хлопнул он его по плечу, сел за руль разобранной колымаги и, чертыхаясь, с третьего раза завёл мотор. Вылез из остова полуразобранной машины и развёл руками:

– Видишь? Ничего страшного! 

Глеб молча смотрел на то, как минуту назад казавшаяся ему распотрошённым трупом машина ровно и гулко гудит двигателем, подрагивая на каменных подпорках и выбивая искры с плохо закрученной гайки проводом – и улыбнулся. Всё-таки, этот рыжий парень – настоящий волшебник! 

А Мир выключил двигатель, снял с машины аккумулятор и тут же снова превратился в обычного парня, едва ли старше его самого. 

Глеб подозрительно повёл носом и спросил:

– У тебя ничего тут гореть не может? 

Рыжий выпустил из руки ключ, который жалобно звякнул об пол, и хлопнул себя ладошкой по лбу:

– Чайник! – и чуть ли не прыжками понёсся через всю мастерскую к столику у окошка. – Вот зараза, опять весь выкипел! 

Он плеснул в чайник воды из стеклянного графина, и тот сначала зашипел, а потом начал бурлить, и постепенно запах гари пропал. 

– Спасибо, Глеб! – махнул рукой рыжий со своей стороны мастерской. – Кофе будешь? 

Глеб усмехнулся и ответил:

– Давай! 

– Только у меня молока нет! И сахара! – продолжал орать через всю мастерскую парень. – И кофе только растворимый, другого нет! 

Глеб смотрел на его спину, склонившуюся над чашками, и впервые в жизни почувствовал, что хочет быть именно здесь. Даже несмотря на весь бардак и грязь.  Копаться в выпотрошенных машинах. Болтать с этим рыжим забавным парнем ни о чём просто для того, чтобы разговаривать. Пить вместе дрянной растворимый кофе. 

– Ну и что, если даже растворимый…  – проговорил он негромко, подходя к рыжему Миру сзади, со спины. – Главное, что ты – настоящий. 

Рыжий на секунду замер, даже перестал со звоном помешивать ложечкой в чашке. А потом резко обернулся и быстро посмотрел Глебу в глаза:

– Спасибо, Глеб. Ты тоже, – тихо произнёс он. 

3.

Всю следующую неделю Глеб, вооружившись веником, совком и ведром с тряпкой, наводил порядок в мастерской. Отмыл закопчённые окошки снаружи и изнутри, и они весело засверкали на солнце, как новенькие. Собрал по всем столам инструмент, разложил его по ящикам и упросил рыжего Мира прибить под них полочки к стенам. Заставлять его класть инструмент на место он пока не стал, и в конце дня просто перекладывал гаечные ключи в один ящик, отвёртки в другой, а молотки и зубила в третий, пока рыжий плескался после работы в душе, распевая дурным мявом какие-то странные песни. 

Потом Мир выходил голышом из душа в одних трусах и шлёпанцах, ожесточённо растирая свои непокорные космы. Глеб прятал глаза и молча подавал ему кружку с горячим кофе. Рыжий молча хлопал его по плечу мокрой рукой вместо «спасибо» и бесстыдно заваливался кверху голыми пятками в видавшее виды кожаное кресло, прикрыв глаза и шумно отхлёбывая из своей кружки.

И выслушивал отчёт Глеба, что тот сделал за день. Поменял дворники на «Пежо» адвоката. Переставил покрышки на грузовике мельника. Перебрал замок на двери полицейской машины. Заменил лампочку на карете «Скорой помощи»… 

– Мальчишки старый велик притащили, – смущённо рассказывал Глеб. – Я подшипники на втулках перебрал, цепь от ржавчины отчистил, смазал, колёса надул – и они поехали счастливые. Я с них даже денег не взял… 

– Ну и ладно, – кивнул рыжий, внимательно глядя на Глеба из-под чёлки. – Пусть катаются! 

Больше всего Глеб любил эти минуты, когда Мир слушал его, не перебивая и не поторапливая, хотя они из-за этого они подолгу засиживались в мастерской. Для Глеба это время было самым лучшим за день: никто не стоял над душой, не давал непрошенных советов и не торопил с выполнением заказа. 

«Молодец! Умница,» – кивал рыжий парень вполголоса, подкидывая всё более и более сложные задачи. И обязательно объяснял заранее, как поменять сальники или свечи, какую жидкость куда лить и сколько, как почистить масляный фильтр или отрегулировать боковые зеркала. 

Все эти мелочи Глеб через каких-то три недели уже мог делать безо всякого участия или надзора рыжего Мирки. Он схватывал всё прямо на лету, стоило только один раз ему показать. Потому что глаз не мог отвести от этих маленьких ладошек, которые быстро и точно ставили на место и кольца, и резиновые прокладки, и чуть ли не пальцами вкручивали болты, накидывая гайки…  Мир всегда работал на совесть, при этом подробно и обстоятельно поясняя, что и как надо делать и почему. И того же требовал от Глеба: никакой халтуры! Учиться у него было просто и приятно. 

Глеб старался, как мог, а, приходя домой, быстро ужинал и валился спать, как подкошенный, вымотанный и выжатый, как тряпка. Тётушка Эмма поначалу бурчала, что бедного мальчика нещадно эксплуатируют, но когда Глеб принёс первые деньги со своей работы, сразу прекратила выступать против. А дядя Карл с гордостью и восхищением заявил, что «из мальчика вырос настоящий мужчина» и, смахнув слезу, посетовал, что тем людям, которым следовало бы этому радоваться больше всего, как раз на всё наплевать. 

Глеб пропустил его иронию мимо ушей, потому что больше не нуждался ни в одобрении родителей, ни в их участии в его жизни. Только в довольном взгляде зеленоглазого рыжего парня, который никогда не скупился ни на похвалу, ни на деньги, ни просто на доброе слово. Через месяц с начала их знакомства Глеб был готов в лепёшку разбиться, лишь бы услышать его насмешливо-снисходительное: «У тебя хорошо получается… Что бы я без тебя делал? Как мне с тобой повезло!»

Единственное, что Глебу было не по душе, так это то, что Мирка постоянно курил, высаживая по две пачки сигарет в день. Но зато не брал в рот ни капли спиртного, отказываясь даже от лёгкого пшеничного пива, которое часто предлагали ему довольные клиенты:

– Нет, – повторял, мотая головой, рыжий парень и показывал рукой на свой мотоцикл, припаркованный у стены мастерской. – Я за рулём. 

И все уважительно смотрели на рыжего серьёзного мальчишку-механика и отступались. Только Глеб знал, что на этом мотоцикле Мир разве что катается не всякий день на работу и с работы домой. Но помалкивал, даже не отводя глаз и не усмехаясь, чтобы не подставлять незадачливого врунишку. Глеб понимал, что Мирка имеет свои, очень веские причины избегать алкоголя, но даже не спрашивал, какие. Он уважал чужие тайны. 

А Мир, в свою очередь, никогда не подшучивал над Глебом, если тот наотрез отказывался потереть ему спинку в душе или время от времени замирал, как зачарованный, искоса глядя на него, что бы тот ни был занят. Мир принимал заботу Глеба о себе с искренней благодарностью, в чём бы она не выражалась: чашка кофе, поданный вовремя ключ или ветошь, купленная заранее и припрятанная на такой случай пачка сигарет… Но один-единственный раз напоровшись на умоляюще-испуганный взгляд Глеба, больше никогда не позволял себе разгуливать перед ним нагишом. Единожды спросив, есть ли у Глеба девчонка, больше никогда не возвращался к этой теме. Почувствовав некоторую неловкость в голосе, когда Глеб мельком упомянул своих дядю и тётю, даже не спросил про его родителей ни слова. 

И Глеб был благодарен рыжему парню за эту его грубоватую деликатность и небрежную тактичность. Потому что то, как себя вёл с ним рыжий Мир, не давало ему самому даже лишнего повода задуматься о себе: а что не так? Почему он, Глеб, домосед, книгочей и мечташка, вдруг так прикипел к этому нарочито простому до бесстыдства и открытому до беспечности парню? Что такого Глеб в нём нашёл, чтобы скучать до отчаяния по выходным и праздникам даже не от безделья, а от невозможности быть рядом, просто глядеться в эти зелёные глаза и чувствовать себя живым и настоящим только тогда, когда этот зеленоглазый насмешник обращает на Глеба внимание?  Неужели этому рыжему парню нечем больше заняться, кроме как проводить время с услужливым и молчаливым приятелем, тенью следующим за ним по пятам день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем? 

Так незаметно прошло лето. Глеб с удивлением обнаружил это тридцать первого августа, в день рождения тётушки, только тогда, когда с утра дядя Карл, вопреки своему обыкновению, хозяйничал у плиты. 

– Помоги, пожалуйста, с цветами, – попросил дядя Карл, составляя на поднос фарфоровую чашечку кофе, блюдечко с яйцами пашот, соусницу и ложечки. Глеб размотал бумагу с треугольного свёртка и расправил листья на букете кремовых роз. Подрезал кухонными ножницами кончики стеблей наискосок, взобрался на стул и снял сверху кухонного гарнитура изящную стеклянную узкую вазу. Налил в неё отстоявшейся воды из кувшина, воткнул букет и вдруг поймал себя на мысли, что у него с Миркой сегодня тоже маленький праздник. 

Три месяца прошло с тех пор, как они познакомились. 

– Ты уже придумал, что ты подаришь Эмме? – осторожно поинтересовался дядя Карл, заметив его задумчивое выражение лица. Глеб охотно кивнул: ещё месяц назад тётушка как бы невзначай застряла в магазине у стойки с зонтиками и преувеличенно ахала и восхищалась чёрным зонтом с яркими блёстками, изображающими карту звёздного неба. Глеб усмехнулся, но ничего не сказал, а на следующий день втихаря купил этот чёртов зонтик за двадцать пять монет. И припрятал в своей комнате до конца лета. 

– Ага, я сейчас, – улыбнулся Глеб, быстро смотался к себе и принёс подарок. Дядя Карл довольно хмыкнул, и они пошли будить и поздравлять тётушку цветами, подарками и завтраком, как всегда. 

А вот что подарить рыжему парню, Глеб понятия не имел. Набор ключей или какой другой инструмент? Так они будут пользоваться ими вместе, и это уже не совсем подарок. На прошлой неделе Мир порвал штаны, дурачась после работы вместе с Глебом, когда они лезли через забор заброшенного дома на краю посёлка за яблоками. На следующий день рыжий явился на работу во вкривь и вкось зашитых им самим вручную штанах, а вечером купил себе новые… Но дарить Мирке одежду было бы как-то слишком, Глеб это понимал. 

Он перевёл взгляд на часы и вдруг усмехнулся. А почему бы и нет? Наручные часы – вполне хороший и недорогой подарок. Время у него ещё есть, до работы как раз успеет забежать!

Мир, открыв рот, смотрел на Глеба круглыми глазами:

– Это мне? 

Круглый циферблат изумрудного цвета с золотистой окантовкой и тонкими стрелками смотрелся на его запястье просто превосходно. Вместо коричневого кожаного ремешка Глеб положил в коробку металлический браслет-нерасстегайку, который легко растягивался и без труда пропускал сквозь себя узкую Миркину ладошку. 

– Спасибо! – улыбнулся рыжий и очень серьёзно спросил:

– А что ты хочешь в подарок от меня? 

Глеб помялся, отведя глаза, но потом собрался с духом и попросил:

– Брось курить, пожалуйста. 

У рыжего блеснули в глазах зелёные чёртики:

– Зачем тебе это? – лукаво спросил он, с лёгкой усмешкой поглядывая на Глеба. Тот насупился и проговорил:

– Чтобы ты пожил подольше…  А то не успеешь всему меня научить, – съязвил он, глядя в ставшие вдруг растерянно-удивлёнными круглые зелёные глаза. 

Рыжий парень хмыкнул, но стал курить гораздо реже. Пару-тройку сигарет в день, не больше, и то – только тогда, когда ему попадался особенно сложный случай, и нужно было подумать.

Глеб понимал, что он снял с Мирки огромную часть мелкой постоянной работы и освободил ему руки, чтобы тот мог в полную силу заняться своим любимым делом – вознёй с моторами, карбюраторами, коробками передач и прочими хитрыми устройствами. Это позволяло Миру и зарабатывать больше, и приобрести лучший инструмент, и даже авторитет. Впрочем, к последнему он относился с юмором и мальчишеским раздолбайством, отказываясь делать то, что было ему не по душе. 

Например, Глеб сразу заметил, что Мир избегает полицейских, военных и вообще – людей в форме, даже если это просто железнодорожники или помощник прокурора. Второй пунктик Мира касался любых криминальных авторитетов или приблатнённых персонажей: сколько бы денег ему не сулили, он оставался глух и нем, точно не слышал и не видел в упор ни их самих, ни даже заискивающих или грозящих неприятностями подручных. 

Единственный раз, когда он в самом начале осени разговорился с каким-то совсем уже безбашенным бандитом, который угрожал сжечь его мастерскую, если Мир не сделает из его тачки то, что он хочет, происходил прямо при Глебе. Мир спокойно выслушал насмешливо-презрительные угрозы и вдруг спокойно поинтересовался:

– А у тебя мама есть? 

Бандит потёр бритую голову и хмуро ответил:

– Ну есть…  А что? 

Мир вздохнул и позавидовал:

– Здорово! А у меня нет…  Потому что «Скорая» сломалась по дороге и некому было починить. Её просто не успели довезти, понимаешь? 

– И что? – не понял бандит, с недоумением на него глядя. Его подручные отводили глаза, словно стесняясь тупости своего босса, и смотрели на Мирку с жалостью и сочувствием. 

– А то, что я тогда решил, что стану автомехаником, чтобы такого больше не случилось, – бесхитростно объяснил Мир. – Чтобы если заболеет твоя мама, её успели довезти вовремя и вылечить. 

Бандит открыл рот и воззрился на невысокого рыжего парня в перепачканном комбинезоне, словно в первый раз его увидел. 

– Ты прав. Ты можешь сжечь мою мастерскую, – кивнул Мирка, – но вдруг некому станет починить ту машину, на которой везут твою маму в больницу? Если она от этого умрёт, ты будешь так же чувствовать себя правым? 

Бандит снова потёр затылок и нехотя сплюнул себе под ноги:

– Ладно…– растягивая гласные, медленно ответил он. – Живи, дурачок, никто тебя не тронет. Пошутил я. 

Когда шикарный чёрный джип уехал, увозя своих чудесных пассажиров, Мир всхлипнул и чуть не осел на землю, словно у него подломились ноги. Глеб еле успел его подхватить и унести на руках неожиданно лёгкого, как пушинка, парня внутрь мастерской. Рыжий обхватил его шею руками и уткнулся ему в плечо, безмолвно глотая слёзы. А Глеб усадил Мира в его любимое кресло и принялся молча гладить рыжие волосы, не говоря ни слова, пока тот не перестал вздрагивать всем телом и не затих, закрыв глаза, и, наконец, ровно задышал. 

– Ты сильно испугался? –  вдруг спросил Мирка, беря Глеба за руку и виновато заглядывая ему в глаза. – Нас ведь могли убить обоих…  И сжечь вместе со всем остальным. 

Глеб молча покачал головой, 

– Прости, – прошептал рыжий, сжав его руку своими. – Я так разозлился, что не подумал про тебя. Забыл, что я за тебя отвечаю, Глеб. 

Глеб молча кивнул и отвёл глаза:

– Даже если бы и убили…  Я был готов умереть вместе с тобой, Мир, – неожиданно для самого себя, ляпнул он. И тут же прикусил язык, потому что заметил, как рыжий парень широко распахнул глаза и открыл рот. И отпустил его руку.

– Ты глупости говоришь, – неуверенно произнёс Мир, шаря по карманам. Глеб скривил рот, отвернулся и достал из-под столика припрятанную пачку сигарет с зажигалкой. Отдал их Мирке, отпустил его руки, поднялся и подошёл к столу, щёлкнув кнопку на чайнике. Достал любимую Миркину чёрную чашку, насыпал в неё ложку кофе и три сахара. Дождался, пока чайник закипит, размешал кофе, разбавил холодной водой из бутылки и протянул рыжему. И только тогда повторил, не глядя на притихшего друга:

– Я правда был бы счастлив умереть вместе с тобой, Мир. 

Мирка лязгнул зубами о край чашки:

– Не надо, Глеб! Не говори так! 

Глеб закусил губу и молча кивнул. Уселся на колченогий стул напротив Мира и, уже не стесняясь, спокойно посмотрел в по-настоящему перепуганные зелёные глаза. На языке у Глеба упрямо вертелись три слова, но он никак не мог заставить себя их произнести. Боялся, что от этого сразу всё сломается: и дружба с этим замечательным зеленоглазым рыжим парнем, и их теперешнее чувство торжества над этими тупыми бандитами, и даже сама его, Глеба, дальнейшая жизнь. 

Всего три слова, таких простых и понятных – но если их сказать, произнести вслух то, что бьётся в его сердце и рвёт душу пополам, то уже никогда нельзя будет сделать вид, что этого не было. Потерять из-за этого друга, любимую работу и самого себя? Нет, правда, разве оно того стоит? 

– Глеб? Ты что, плачешь, что ли? 

Мирка затушил сигарету и допил кофе одним глотком. А потом поднялся со своего места, зачем-то скинул обувь и нерешительно подошёл к нему. Протянул руку и вытер Глебу щеку кончиками пальцев. 

И вдруг совершенно по-детски запрыгнул к нему на колени, обхватив за шею руками. Зарылся носом в его волосы и прошептал прямо в ухо:

– Не бойся, Глеб. Я тебя тоже люблю. 

4.

В первый раз в жизни Глеб не ночевал дома. Нет, он, разумеется, позвонил тётушке с дядюшкой и заранее предупредил, что не придёт ночевать, чтобы они не беспокоились. Правда, позвонил с автомата с улицы рядом с железнодорожной станцией, прямо не слезая с Миркиного мотоцикла и не отпуская руку, которой обхватил рыжего парня за живот, словно боясь, что тот растает в воздухе. 

В первый раз за всю жизнь Глеб целовался. Не просто чмокал в щёчку маму или папу, как малолетний карапуз, а целовался в губы, взасос, заглатывая чужое дыхание и пробуя языком на вкус другой рот. И шалея оттого, насколько оно всё живое и настоящее: и рот, и губы, и зубы, и язык – и свой собственный, и другой, бесстыдно лезущий к нему самому в рот, словно одного ему мало. 

В первый раз Глеб позволил себе обнимать не близких, родных и знакомых до родинки на щеке и запаха духов и одежды родственников. А совершенно чужое, но при этом такое желанное и невероятно прекрасное живое тело, которое отзывалось на его ласки и отдавалось его объятиям и поглаживаниям с нетерпением и дрожью, плавилось в его руках, как пластилин, звенело тугими струнами мускулов и согревало душу тёплой кожей и бешено колотящимся в рёбра сердцем.. 

И Глеб просто не мог себе позволить сказать: «нет» – и оставить рыжего зеленоглазого парня одного гадать и мучиться вопросом, что же он сделал не так. Потому что всё было не так: мелкая колючая щетинка на скулах вместо нежной кожи, крепкие бицепсы, а не тонкие плечики, запах курева, смешанный с густым ароматом бензина и масла и терпким мужским потом, а не лёгкое благоухание духов…  Всё было иначе, чем Глеб себе представлял прыщавым подростком, запустив руку себе в трусы и разглядывая цветные картинки в найденном на лестнице порножурнале. И Глебу это нравилось, что не так, что иначе, без стыда и ощущения отвращения к самому себе и страха, что его поймают за этим мерзким самоудовлетворением – и обязательно накажут. 

Глеб больше не боялся. Ничего и никого. После того, как Мирка признался, что любит его, Глеба, но не полез к нему сразу в штаны, не стал раздевать и тащить в душ трахаться – а долго сидел на его коленях, пока те не затекли, и молча слушал, как Глеб рассказывал без утайки и малейшего стеснения всю свою жизнь… После того, как он сам в ответ поделился с Глебом самой сокровенной своей мечтой – и услышал в ответ не насмешку, не совет выкинуть из головы всякие глупости, не жалостливое и терпеливое понимание, а искреннюю радость и честное желание помочь, – всё остальное оказалось неважно. 

А важным было только одно: что дальше? Что будет с их мастерской, уже успевшей прославиться не только в окрестностях, но и по всему полуострову? Что будет с их дружбой, тёплой и уютной, как домашний плед или махровый халат, как нарочно согретая в духовке мамой пижама после купания? 

Они, не сговариваясь, решили оставить на потом все эти размышления и неудобные вопросы. Торопливое жгучее желание куда-то прошло, а вместо него появилось терпеливое ожидание и предвкушение чего-то нового, неизвестного и слегка пугающего своей необратимостью.  

– Ты меня всему научишь, – шепнул Мирке Глеб, обхватив друга руками со спины и сидя сзади за ним на мотоцикле. Когда пошёл дождь, резкий и прямой, словно сверху между туч опрокинулось переполненное ведро, Глеб прижался грудью к спине Мира, чтобы по ней не текло за шиворот. И когда Мирка притормозил у калитки деревенского дома буквально в ста метрах от поворота перед железнодорожным переездом, с удивлением спросил:

– Ты что, каждый день пешком сюда ходишь? 

Мир молча кивнул, загнал мотоцикл под навес, отпер дверь и включил свет:

– Заходи. 

Глеб замешкался на пороге, оглянувшись назад. Словно стёртые сумерками очертания забора и калитки напомнили ему, что ещё не поздно передумать и оставить всё, как есть. Сделать вид, что они оба просто слишком сильно перепугались и утешали друг друга, как могли... Он поднял глаза на Мира, стоящего в сенях под тусклой жёлтой лампочкой, и прочитал в них то же самое опасение и ожидание. 

Глеб усмехнулся, решительно закрыл за собой дверь и скинул мокрую обувь на плетёный цветастый коврик. Содрал с себя носки и пошевелил побелевшими от сырости голыми пальцами. И потянул через шею насквозь промокшую «кенгурушку»:

– Есть, где посушить? – спросил он, стоя голым по пояс перед рыжим парнем, который только нервно облизывал губы и глаз не мог от него отвести.

Мирка моргнул и забрал у него мокрую одежду:

– Да, – сипло выговорил он, облизывая губы. И добавил, всё-таки отводя глаза:

– Проходи в комнату, не стесняйся. Сейчас чайник поставлю. 

Глеб шагнул за рыжим через порог в маленькую и, похоже, единственную комнатку во всём доме и присвистнул, озираясь с удивлением по сторонам:

– Вот это да! 

Деревянные стены были оклеены обоями с гобеленовым рисунком «под старину», а низенькое прямоугольное окошко занавешено лёгким тюлем. Посередине комнаты стоял обычный квадратный некрашеный деревянный стол со скатертью, а за ним – старинная металлическая кровать с панцирной сеткой и узким матрасом. Два венских стула на гнутых ножках смотрелись, как статуя Микеланджело посреди зоологического музея, настолько они выбивались из общего вида и стиля. Вся комната казалась такой милой, домашней и уютной, словно бабушкин чулан с вареньем и солёными огурчиками в банках, и только закипающий электрический чайник и стулья свидетельствовали о наличии иной, современной цивилизации. 

Мир быстро разделся до трусов, скинув мокрую одежду на стул, распахнул дверцы огромного шкафа и принялся копаться в вещах, выискивая, во что переодеться. Глеб сглотнул, подошёл к нему сзади и обнял со спины, чувствуя, как по гладкой розоватой коже со светлыми волосками побежали мурашки:

–  Зачем? 

Рыжий замер в его объятьях и хрипло просипел:

 –  А вдруг ты простынешь и заболеешь… Как я без тебя справляться буду? 

Глеб развернул рыжего за плечи лицом к себе и расстегнул ремень на своих джинсах:

–  Согрей меня сам, – попросил он тихонько. Протянул руку к выключателю, погасил лампочку под потолком, содрал с себя джинсы вместе с трусами и прижался всем телом к рыжему Миру, гладя его по спине и выискивая ртом его влажные тёплые губы. Подождал, пока рыжий обнимет его руками за шею, и только тогда взял его за бёдра и усадил на стол перед собой, не отрываясь от его губ. 

Мирка обхватил его ногами и, когда Глеб начал спускаться по его груди и животу, продолжая покрывать поцелуями всё его тело, выгнулся, запрокинув голову и расставив руки. Но стоило Глебу потянуть с него трусы, дойдя языком до пупка на его животе, Мирка вдруг выпрямился и легонько щёлкнул его по носу:

 –  Не спеши! – лукаво прошептал он, легонько отталкивая голову Глеба от своего паха. –  Это не самое интересное… 

Он соскочил со стола, взял Глеба за руку и в почти полной темноте уверенно провёл мимо стола и стульев к кровати. Со смехом толкнул его ладошками в грудь, укладывая горизонтально, и присел на краешек рядом:

–  Закрой глаза! – весело потребовал он, теребя пальцами соски на груди Глеба и едва касаясь кончиком языка его ресниц. Глеб задохнулся, чувствуя, как в груди у него сладко заныло и засосало под ложечкой. Это было, как щекотка, но без неприятной дрожи внутри, поэтому Глеб расслабился и откинулся на подушку, закинув руки за голову.

А Мирка продолжал хулиганить, осторожно и медленно водя ногтями по коже со внутренней стороны его предплечий, едва не забираясь в подмышки. Потом он начал спускаться вниз, словно пересчитывая рёбра Глеба по бокам, и когда дошёл до пояса, резко перескочил пах и повёл по внутренней стороне бёдер. Глеб аж выгнулся и чуть ли не обиженно заскулил:

–  Что ты со мной делаешь, Мир…

– Ты просил тебя согреть? – отозвался в темноте ехидный голосок. – Вот я и грею, как умею! 

И Глеб только в этот момент с удивлением обнаружил, что полностью высох, а вся его кожа потеплела, и он перестал подрагивать от продрогших до костей мускулов. 

– Спасибо, Мир, – поблагодарил он с неожиданной для самого себя теплотой в голосе. Услышал в ответ:

– Пока ещё не за что, – и почувствовал, как пальцы рыжего обхватили и сжали его яички, а горячий рот словно накрыл его пах целиком. Глеб застонал и схватил рыжего за непослушные вихры, а тот помотал головой, оторвался на секунду, чтобы вымолвить: «Отпусти!» – и продолжил дальше сосать его, как сладкий леденец на палочке. 

Несколько раз Глеб был почти готов кончить, но Мирка, словно издеваясь, оттягивал этот момент, то шлёпая ладошкой его по животу, то покусывая за бёдра, а потом и вовсе без стеснения засунул в Глеба палец и пошевелил им внутри. И только когда Глеб, уже не соображая, что делает, потащил его за плечи к себе, рыжий одним резким движением сорвал с себя трусы и уселся на него сверху:

– Давай! – чуть ли не крикнул он и задвигался сам вверх-вниз, навстречу движениям бёдер Глеба. Пока тот, чувствуя, что уже никак не может сдержаться, не отдался горячей волне, пробежавшей по его позвоночнику и ударившей в пах изнутри. 

И улетел. 

Так далеко и высоко, как ему всегда хотелось, сидя на качелях или замирая в самолёте, идущем на посадку. 

А когда Глеб пришёл в себя, Мирка уже лежал рядом, закинув на него одну ногу и положив голову ему на грудь. И тихонько водил пальцем по его животу. 

– Спасибо, Мир, – прошептал Глеб, целуя его в макушку. – Хочешь, теперь ты… 

Мир чуть заметно мотнул головой и смущённо ответил:

– Не-а, тебе больно будет, – а потом погладил свой пах и закончил:

– Не беспокойся, я уже… 

Глеб обнял его за плечи и с чувством проговорил:

– Мир, ты самый прекрасный и замечательный! И я тебя люблю! 

Рыжий усмехнулся в темноте и ехидно спросил:

– Это ты мне или всему окружающему? 

– Обоим, – проворчал, зевая, Глеб и почти мгновенно уснул. 

5.

– Когда? Послезавтра? У тебя день рождения? 

Глеб изумлённо отложил деталь, которую оттирал от грязи, масла, налипшей гари и окалины, и с удивлением воззрился на рыжего парня, орудующего гаечным ключом. 

– Ага, – спокойно ответил тот. – Первого октября…– Посмотрел на Глеба и прыснул:

– А что я, не человек, что ли? У меня тоже бывают дни рождения! 

Глеб улыбнулся и смущённо спросил:

– Что тебе подарить, Мир? 

Тот с усилием завернул гайку до конца, так, что даже мускулы на шее напряглись, и весело ответил:

–  Себя! На всю жизнь. 

Глеб тоже разулыбался и уточнил:

– Ну, это само собой… А что ещё? 

Мирка отложил ключ и вздохнул:

– А больше мне ничего не надо, – спокойно ответил он, поглядывая искоса на часы, подарок Глеба. – Всё остальное у меня и так уже есть. 

Глеб сначала чуток нахмурился, а потом, словно что-то припомнив, улыбнулся:

– Ладно! – загадочно проговорил он. 

Мир подозрительно на него глянул:

– Что ты там ещё задумал? – быстро спросил он. – Давай, колись! 

– Не-а, – в точности копируя его интонацию, проговорил Глеб. – Сюрприз! 

Мир вздохнул и покорно кивнул головой. В прошлый раз они чуть не поссорились из-за неожиданного Глебова «сюрприза». В середине сентября в мастерскую привезли на грузовике старинный трофейный мотоцикл со словами: «сделайте что-нибудь, чтобы ездил, нам его на выставку надо отправлять, а как же он не на ходу будет?» Сроку дали всего две недели, правда, деньги пообещали очень хорошие – и не обманули. 

Но Глеб, который его принимал в ремонт, втихаря от Мирки поставил хозяевам раритета одно условие. И когда за чудом враждебной техники приехал сам хозяин, один из владельцев крупнейшего банка страны, Глеб продемонстрировал ему безотказную работу агрегата и вопросительно на него посмотрел, не отпуская руля из рук. 

Низенький розовощёкий улыбчивый толстяк в идеальном костюме цвета кофе с молоком замешкался и выслушал наклонившегося к его уху длинного молодого человека в невзрачной одежде, который вполголоса ему что-то быстро проговорил и отошёл в сторону. 

– Мы будем рады видеть мастера, который вернул к жизни этот редчайший мотоцикл на нашем фестивале, – сообщил толстяк, глядя с вежливой улыбкой на странного рыжего неухоженного паренька в синем комбинезоне. – Во главе всей колонны, разумеется! 

Мир опешил и помотал головой:

– Я не могу, – прошептал он, не сводя глаз с мотоцикла. –  У меня работа, клиенты, заказы… 

Толстяк понимающе усмехнулся и, поманив долговязого юношу, приказал:

– Удвойте сумму! 

А потом повернулся к Мирке и спокойно внимательно заглянул ему в глаза:

– Я тебе завидую, парень, – негромко произнёс он. – Ты так любишь свою работу, что можешь отказаться ради неё от чего угодно… 

Рыжий закусил губу и промолчал. 

– Но я тебя прошу, – вдруг обезоруживающе улыбнулся толстяк. – Подумай ещё раз. Это будет самый большой фестиваль в стране. И ты во главе колонны… Ты это заслужил, правда. 

Он кивком попрощался со всеми присутствующими и уже на пороге, обернувшись, бросил:

– Можешь взять с собой своего друга. 

Как только мотоцикл погрузили на грузовик, и все высокие гости отбыли, Мирка закатил Глебу скандал:

– Ты что творишь? С ума сошёл? Какой фестиваль, какая колонна? У меня даже прав на вождение нет! Мне до совершеннолетия ещё две недели! 

Глеб, красный, как помидор, вяло отнекивался:

– Ну, Мирочка, я же не знал… Я думал, что тебе это понравится…  Да и подумай сам, какая нам от этого выгода! Лучше рекламы не придумаешь. 

Мирка запулил в стенку ключом и заорал:

– Я не поеду! 

Глеб помолчал и грустно спросил:

– Почему? 

Рыжий парень понурил голову и тихо признался:

– У меня даже гражданства нет. Я здесь на птичьих правах, Глеб. Незаконный эмигрант, да ещё и налоги не плачу… Мне нельзя светиться, понимаешь? 

Глеб ошарашенно кивнул. 

– А ты откуда, Мир? – через силу спросил он, отводя глаза, словно уже знал ответ. 

– Оттуда, – мрачно ответил рыжий парень. – С той стороны… фронта. Которая проиграла. 

Глеб помолчал и неуверенно предложил:

– Может, тебе подать документы? Война-то уже десять лет, как закончилась! 

Рыжий усмехнулся и уныло помотал головой:

– Нет, Глеб, ты не понимаешь… Мать привезла меня сюда тайком, чтобы спрятать от всех. И от наших, и от ваших. Когда стало ясно, что война проиграна и те, кто её начал, пойдут под суд. Мой отец застрелился, чтобы избежать приговора. Он был хороший человек. 

Глеб обнял рыжего парня и погладил его по голове. 

– Я люблю тебя, Мир. Больше всего на свете… Тебя. Не хочешь ехать – не надо. 

– Я не могу, – прошептал Мир. – Кто-нибудь узнает про меня и решит, что было бы весело отомстить врагу, уничтожив или поиздевавшись над его сыном. И вот тогда мы действительно всё проиграем, навсегда. 

Глеб выдохнул и поцеловал рыжего парня:

– От меня этого точно никто никогда не узнает, Мир. И я не дам тебя в обиду никому. 

– Спасибо, Глеб, – пробормотал Мир и пошёл перебирать очередной двигатель. 

Пошло почти три недели с их первого поцелуя прежде, чем Глеб осмелился задать Мирке вопрос, который не давал ему покоя:

– У тебя кто-то был до меня? 

Они стояли над речкой с удочками, выбравшись с утра пораньше перед работой на рыбалку. Удочки Глеб нашёл на чердаке дома, в котором жил Мирка. Этот дом ни за кем не числился, и даже не был ни на кого оформлен. Пытаясь разузнать хоть что-то об его прежних хозяевах, Глеб перерыл весь чердак, чихая от пыли и натыкаясь то на ссохшиеся резиновые сапоги, то на перевязанные пачки пожелтевших газет, то на бесполезные ручки от зонтиков или проржавевшие и рассохшиеся молотки и грабли. Но ни одного документа, никакого письма или завалящей фотографии, ни одной дарственной надписи на книге или хотя бы какой-то отметки на газете ему обнаружить не удалось. Было похоже на то, что кто-то прошёлся по всему дому, как будто с веником и совком, и подчистил напрочь все следы. 

Мирка только разводил руками и делал круглые глаза:

– Я не знаю! – твердил он. – Когда мы с мамой приехали сюда, она сказала, что если сильно не высовываться, то здесь нас не найдут и не тронут…  Но ведь и правда, никто за всё это время даже не поинтересовался ни разу, кто здесь живёт и почему! 

– А как же ты в школу ходил? – удивился Глеб. 

Мирка нехотя промямлил:

– Я ездил в Белов, каждый день…  Там была частная школа, не государственная, и никто не спрашивал, откуда я такой взялся. 

Глеб хмурился и отводил глаза. Ему это очень не нравилось. Он вообще не любил всякие тайны и секреты, полагая, что ничего хорошего в них быть не может. И сам старался не совать нос в чужие дела, если только его не заставляли обстоятельства. 

И сейчас, когда он спросил своего друга, был ли у него кто-то другой, Глеб чувствовал себя немного не в своей тарелке. А когда Мирка просто кивнул и промолчал, явно не желая ничего рассказывать, Глеб нехотя поинтересовался:

– Ты его любил? 

Мирка пожал плечами и спокойно ответил:

– Не знаю, – а потом с усмешкой добавил:

– Я был маленький и глупый, а он этим пользовался на всю катушку. Заваливал подарками, таскал по театрам и музеям, даже заставил закончить школу, как собственного сына… Он много чего для меня сделал. Но сам всегда хотел от меня только одного.

 – Чего? –  глупо поинтересовался Глеб. 

– Чтобы я был его мальчиком, – объяснил Мирка. –  Он служил в ваших органах и занимался розыском сбежавших за границу военных преступников. Не знаю, как он вышел на нас с мамой. Кто-то предал, наверное, из наших. Пока мама была жива, он меня даже пальцем не трогал. Уважал или боялся, не знаю… Но как только её не стало, забрал меня к себе и делал со мной всё, что хотел. 

Глеб помолчал и осторожно спросил:

– Ты от него сбежал, что ли? 

Мирка грустно рассмеялся:

– Сбежишь от такого! Он тебя, где хочешь, найдёт, как ни прячься! Нет, просто я вырос, и он завёл себе другого мальчика, вот и всё. А мне велел сидеть тихо и не высовываться. 

Глеб кашлянул и уставился на свой поплавок. Над водой стелился туман, уже редкий и почти прозрачный, а солнце царапало верхушки деревьев, потихоньку поднимаясь по ним яркой рыжей белкой.

Рыжий парень с удочкой тоже начинал отливать жёлто-золотистым цветом в лучах рассвета и был несказанно прекрасен. Глеб искоса поглядывал на своего друга, не скажет ли тот ещё чего. Но Мир молчал, не сводя глаз со своего поплавка, и только вытащив первую рыбину, повернул к Глебу счастливые зелёные глаза:

– Я люблю тебя...  Какая разница, что было раньше? 

И Глеб опять согласился с ним: да, главное, что мы вместе, с тобой, и что бы там дальше не было, этого раннего утра и этой рыбки золотой у нас никто не отберёт! 

Дядя Карл и тётя Эмма за эти месяцы привыкли к тому, что их племянник проводит всё время со своим рыжим другом. Поначалу они были довольны, что их мальчик нашёл себе и приятеля, и работу по душе. Но потом то дядя, то тётя стали задавать неудобные вопросы. 

Почему ты так часто не ночуешь дома, а остаёшься у него? 

Когда, наконец, ты обратишь своё внимание хоть на одну девушку? 

Неужели ты всю жизнь собираешься проторчать в этой мастерской? 

Глеб терпел, стиснув зубы, потому что не переносил вранья. Но даже не лгать, а просто постоянно выкручиваться ему было отвратительно. Поэтому однажды он просто притащил рыжего парня к себе домой и за семейным ужином, когда все познакомились поближе и расслабились, брякнул вслух то, что давно собирался сказать:

–  Это мой парень. Я его люблю. И ни за что не брошу, даже если вы от меня откажетесь. 

Дядя Карл криво усмехнулся и переглянулся с тётушкой:

– Мне это что-то напоминает, Эмма, а тебе? 

Тётушка вздохнула и кивнула, сложив руки перед собой:

– Когда моя сестричка привела в дом твоего отца, Глеб, она сказала то же самое. Слово в слово. 

Глеб покраснел, как помидор, и обнял притихшего и нахохлившегося Мирку со спины:

– Вот видишь! Значит, это уже семейная традиция! 

Дядя Карл и тётя Эмма вежливо засмеялись, а Мир удивлённо обвёл их глазами и спросил:

– Вы что, совсем не сердитесь? 

Дядя Карл махнул рукой:

– Глеб всегда был странным парнем! Я даже сейчас не берусь предсказывать, чего от него можно ожидать! 

– Конечно, мне хотелось бы понянчить внуков, – тихо произнесла тётя Эмма. – Но своих детей мы с Карлом так и не завели, а от вас, мальчики, их точно не дождёшься! Значит, не судьба. 

Глеб виновато посмотрел на неё:

– Я могу попробовать взять ребёнка из детского дома, – запинаясь, проговорил он. Мирка только фыркнул, услышав это, и покрутил головой: «Ну ты дашь, парень!» А тётя Эмма грустно покачала головой и ответила:

–  Нет, Глеб, если только для меня, то не надо… Детей надо заводить только тогда, когда ты их хочешь. 

Они переглянулась с дядей Карлом, и, не сговариваясь посмотрели на Глеба. И тут же оба отвели глаза. 

– Мои родители…  не хотели детей? –  изумлённо догадался Глеб. –  Почему? 

Тётушка Эмма стоически перенесла укоризненный взгляд дяди Карла и нехотя проговорила:

– Я не знаю, но точно помню, как твой дед сказал, что благословит их брак только если на свет появится наследник. 

Мир с любопытством глянул на неё и насмешливо произнёс:

– Если кого-то интересует моё мнение, то я очень рад, что он появился! 

Все дружно засмеялись, даже Глеб. 

–  А ты мне нравишься, парень! –  с одобрением произнёс дядя Карл, обращаясь к Мирке. –  Такого, как ты, я бы усыновил, не задумываясь! 

–  У вас осталась недели две, чтобы привести свою угрозу в исполнение, – блеснул глазами рыжий парень. То ли пошутил, то ли в тот момент был уже на всё согласен. 

Глеб тогда махнул на это рукой, полагая, что если бы Миру и впрямь этого хотелось, то он бы не остановился на одном разговоре. Единственное, что он про себя отметил – так это то, что у его рыжего скоро день рождения. 

А узнав, наконец, когда именно, вдруг понял, что это решает сразу все Миркины проблемы. И пусть его немного царапало внутри сознание того, что он опять действует у друга за спиной, ничего ему самому не сказав…  В конце концов, это же для его блага! Больше рыжему не придётся ни прятаться от полиции, ни скрываться от налогов, ни постоянно бояться, что кто-то придёт и отберёт у него всё, даже саму жизнь! 

«Наконец-то он сможет жить спокойно, – уговаривал себя Глеб. – А если я ему сейчас всё расскажу, то он наверняка сначала откажется, а потом пожалеет. Но тогда уже будет поздно!»

6. 

Весь день Мирка поглядывал на него с опаской, словно что-то подозревал. А Глеб работал, как настёганный: всё у него в руках просто горело и спорилось, будто он вдруг по наитию овладел всеми хитростями и премудростями ремесла автомеханика! 

Первый собранный им самостоятельно двигатель завёлся с пол оборота, а поменянное им сцепление, вроде и не прогоревшее, заставило машину вспомнить, как надо ехать. 

Довольные клиенты жали рыжему руку, а он не знал, куда глаза девать. Но Глеб категорически отказывался даже выходить к заказчикам: ты хозяин, ты мастер, твоё дело и деньги брать, и благодарность принимать! 

– А ты тогда кто? – недоумённо каждый раз спрашивал рыжий. И Глеб отвечал важно и с гордостью:

– А я – ученик чародея! 

Только однажды, когда Глеб вместо этого глупо пошутил, что, наверное, старый Йонас сейчас смотрит на них с облачка и радуется, рыжий вдруг будто закаменел и улыбка сползла с его лица. 

– Он был мерзкий старый козёл, – пробормотал рыжий Мир, глядя в пол и замерев, как пойманный зверёк. – И задавал слишком много вопросов. 

Глеб удивлённо хмыкнул и спросил:

– Но ведь он же научил тебя всему? И оставил тебе мастерскую? 

Мир не возражал, но упрямо и жёстко повторил:

– Он был пьяница и плохой человек. Всех ненавидел, а работал, спустя рукава… Не то, что ты, Глеб! 

И сегодня Мирка даже не улыбнулся, а тихо вздохнул и отказался ехать с Глебом на обед к его дяде и тёте. 

– Пузо пучит, – по-простецки шмыгнув носом, объяснил он. –  Привези мне лучше водички и сухариков, ладно? 

– Может, таблетку? –  забеспокоился Глеб, заглядывая ему в глаза. 

– Можно и таблетку, – покорно согласился Мир, странно на него поглядывая. 

Глеб отвёл глаза и хрипло поинтересовался:

– Что-то не так, Мир? 

Мирка обнял его и поцеловал:

– Всё хорошо… – и когда Глеб сел на его мотоцикл, попросил:

– Будь, пожалуйста, осторожен, не спеши. 

Глеб кивнул и завёл двигатель. Специально дал по двору перед мастерской круга, чтобы показать, что он вполне со всем справляется. И махнув рыжему рукой, медленно покатил в сторону дома. 

– Дядя Карл! – заорал он ещё с улицы, только подъезжая к забору. Дядя Карл с улыбкой помахал ему с балкончика и снова уставился в свою газету. Глеб заглушил мотор и побежал в дом. 

– Что-то случилось? – подняла брови тётушка, когда Глеб, вопреки обыкновению, не разулся в прихожей, а припёрся на кухню в уличной обуви. 

– Мне нужны сухарики, вода и таблетки от живота, – перечислил, запыхавшись Глеб. Глянул в слегка встревоженные глаза тётушки и пояснил:

– Это Мирке, у него живот разболелся… У меня всё в порядке. 

– Сухарики, – открыв шкафчик, выставила на стол пузатый холщовый мешочек тётушка. –  Вода в бутылках в кладовке, таблетки сейчас принесу…  Это всё?  

– Нет, не всё, – вздохнул Глеб. – Позови дядюшку, пожалуйста. Есть очень важный разговор. 

Тётушка кивнула и, оглядев его, спокойно предложила:

– А ты пока помой руки, пожалуйста, и садись кушать, пока горячее. 

– Спасибо, – покраснел Глеб, только сейчас обнаружив, что он не разулся, и побежал сначала в прихожую, а потом в ванную. И, наконец, в столовую, где его уже дожидались дядя Карл и тётя Эмма. 

– Дядя Карл…  Тётя Эмма… – начал Глеб, прихлёбывая суп. –  Вы мои самые дорогие люди. И я вам очень благодарен за всё, что вы для меня сделали. И делаете до сих пор… 

Дядя Карл кивнул с довольным видом и посмотрел на жену:

– А я тебе уже говорил, Эмма, что нынешняя молодёжь не такая уж безмозглая?

А потом очень мягко предложил:

– Давай сразу к делу, Глеб! 

Глеб быстро дохлебал суп и ляпнул:

– Вы пошутили тогда насчёт того, чтобы усыновить Мира? 

Тётушка Эмма вопросительно подняла бровь, но дядя Карл быстро и проницательно проговорил:

– Это нужно тебе, Глеб, или ему? 

– Ему, – кивнул Глеб. –  Его привезли сюда ребёнком, в конце войны. Он до сих пор живёт без паспорта, без документов, безо всего…  Рано или поздно он может попасть в какую-нибудь историю, и тогда всё откроется. 

Дядя Карл покивал и спросил:

– И что ты предлагаешь? 

– Усыновите его, – быстро ответил Глеб. – Вы же сами говорили, что хотите детей! 

Тётушка Эмма уточнила:

– Вообще-то, разговор шёл о внуках, Глеб. 

Дядя Карл умоляюще посмотрел на неё и попросил:

– Эмма, дорогая, не начинай! – а потом обратился к Глебу:

– А его родители где? 

Глеб сумрачно ответил:

– Отец погиб на войне. Мать умерла два года назад, «скорая» не успела вовремя. 

Дядя Карл пожевал губами, а тётушка Эмма сочувственно вздохнула. 

– Может быть, у него остались другие родственники? – продолжал допытываться дядя Карл. – Там, где он жил? Откуда его привезли?

Глеб помотал головой и выдохнул:

– Нет, – и добавил, опустив голову:

– Его отец…  Он воевал не на нашей стороне. 

Дядя с тётей переглянулись и в один голос произнесли:

– Что-о? 

– Его привезли сюда, чтобы спрятать, – объяснил Глеб, не поднимая глаз. –  И от своих, и от наших. 

Дядя Карл недоверчиво поинтересовался:

– И что, так и прятали все десять лет? А ты вот так просто его нашёл? 

Глеб умоляюще на него посмотрел:

– Это не моя тайна! – покраснел он. – И не его вина, что он там родился…  И да, я знаю, что мой дедушка погиб на этой войне, защищая нашу страну. Но Мирка не враг! 

Дядя и тётя продолжали смотреть на Глеба так, будто он предлагал им раздеться и голышом прогуляться по деревне посреди бела дня, распевая песни. 

– Мир хороший и добрый парень, – убеждённо сказал Глеб. – Дело не в том, что я его люблю… Если бы он был мне просто приятелем, и ничего больше, я всё равно бы просил вашей помощи.

Дядя Карл иронически усмехнулся и сощурил глаза: 

– Ты нам что-то не договариваешь, – с сожалением заключил он. –  А так нельзя, Глеб. Я должен быть уверен, что принимаю правильное решение, каким бы оно ни было… Я должен знать всё, что знаешь ты. 

Глеб беспомощно посмотрел на тётю Эмму и проговорил с отчаяньем:

– Да! Ты любила дедушку, я знаю! А Миркин отец, может быть, командовал той самой армией, теми солдатами, которые в него стреляли и убили! Но Мирка в этом не виноват, он был просто мальчик, и ничего не мог с этим поделать! 

Тётушка Эмма отвернулась и ничего не ответила. А дядя Карл рассудительно спросил:

– Глеб, послушай… Не мог же твой приятель сидеть дома, не вылезая, все десять лет! Где он жил всё это время?

Глеб помотал головой и отчётливо проговорил:

– Он мне не приятель. И не друг. И не просто любовник, как бы вам не было неприятно это слышать… Он мой любимый человек, всё равно, что муж или жена. Он моя половина, понимаете вы или нет? 

Дядя Карл хмыкнул и кивнул:

– Я всё понимаю, Глеб. Успокойся… Просто это как-то неожиданно, что ли? К чему такая спешка? 

– Послезавтра ему исполняется восемнадцать лет, – вздохнул Глеб. – И после этого нельзя будет ничего сделать. 

Дядя Карл развёл руками:

– Но это же, наверное, затянется не на один день! 

Глеб с надеждой проговорил:

– Главное – успеть подать документы. Это может сделать кто угодно, например, хоть моя мама в Бровине. А мировой судья решит это дело за час, если все будут согласны и лично явятся в суд. 

– Откуда ты это знаешь? –  нехотя поинтересовалась тётушка. 

– Сегодня чинил машину одному юристу, – охотно сообщил Глеб. –  Он из Бровина и готов мне помочь. Он сказал, что провернёт всё за один день. 

Тётушка Эмма сощурила глаза посмотрела на него с удивлением:

– И сколько это будет стоить? 

– Почти нисколько, – не моргнув глазом, ответил Глеб. На самом деле, юрист заломил приличную цену. Но у Глеба были кое-какие свои сбережения, и ему хватало этих денег с лихвой. –  Надо будет заплатить госпошлину и нотариусу за заверение документов. 

Дядя Карл засмеялся:

– Ты что, его машину с того света вернул? 

– Почти, – улыбнулся Глеб. – Мир меня много чему научил. И я ему очень благодарен. 

– А ты его самого спросил, нужна ли ему такая твоя благодарность? – уточнила тётушка. 

– Спрошу, – улыбнулся Глеб. – Потом.  Если вы согласитесь. 

Дядя Карл побарабанил по столу пальцами:

– Я одного не понимаю…– проговорил он, не глядя ни на Глеба, ни на жену. – Где он был все эти десять дет? Ни в школу не ходил, не болел ни разу, даже на улице не появлялся? 

– Были люди, которые о нём заботились, – осторожно проговорил Глеб. –  Он ходил в школу и закончил её. Он не дикая деревенщина, его возили и по театрам, и по музеям. Он любит читать и очень много всего знает и умеет благодаря им…  И да, они знали, кто он такой. И да, это были наши люди. Как раз именно те, что должны были его искать и найти. 

Глеб перевёл дух и закончил:

– Они заставляли его делать ужасные вещи. А когда он отказался, просто потеряли к нему интерес. 

– Бедный мальчик! –  произнесла тётушка и поглядела на мужа:

– А ты что думаешь, Карл? 

Дядя Карл потеребил свой воротник и провозгласил:

– Если ты не против, то и я – за! 

– Спасибо, – искренне и с чувством поблагодарил Глеб. – Теперь мне очень нужно позвонить в Бровин, можно? 

7.

Он привёз Мирке и воду, и сухарики, и таблетки – всё, как обещал, и даже не слишком задержался с обеда. На вопрос Мира честно ответил, что разговаривал с дядей и тётей о делах семейных. Мирка кивнул и не стал уточнять, о чём именно. Он никогда не лез, в отличие от Глеба, в чужие дела. 

Вечером Глеб снова повис на телефоне, а потом заявился довольный на ужин и испросил разрешения не ночевать дома. Заехал на станцию, купил на завтра всем билеты и поехал к Мирке. 

Тот открыл сразу, точно сидел у окошка и ждал Глеба. Бросился ему на шею и сообщил, что ему уже лучше. Глеб обрадованно покивал и ответил, что ему тоже. 

– Пойдём завтра всё-таки на работу, наверное, – задумчиво проговорил он, сидя у Глеба на коленях и поглаживая тому шею и плечи. – Надо будет утром объявление снять. 

В конце дня Глеб, как бы невзначай, тоже пожаловался на живот. Он, правда, знал, в чём дело: тётушкин гороховый супчик с сыром и чесноком всегда вызывал у него такую реакцию. Но Мирка забеспокоился, заставил его выпить таблетку и попросил написать объявление, что завтра мастерская не работает: болеют мастера. 

Глеб охотно накарябал жирными большими буквами на листе ватмана объявление и повесил его на видном месте у входа. Проверил все окна, запер двери, вручил ключи Мирке и сообщил, не принимая никаких возражений:

– Я тебя довезу до дома. 

Мир поломался для порядка, но потом согласился с условием, что Глеб не станет разыгрывать из себя героя, а тоже будет лечиться. 

А сейчас Глеб твёрдо ответил:

– Нет, не надо. Пусть висит. Завтра мы едем в Бровин. 

– Будешь знакомить меня со своей мамой? – улыбнулся Мир. 

– Если ты не против, – осторожно ответил Глеб. 

– Я себя чувствую глупой девчонкой! – смущённо заявил Мирка и потёрся об его щеку носом. –  Но мне это даже нравится! 

– Что ты чувствуешь себя девчонкой? – удивился Глеб. – Мир, ты парень! Я люблю парня! 

Мирка смешно наморщил нос и закрыл глаза:

– Нет, конечно, – проговорил он мечтательно. – Мне нравится то, что ты хочешь познакомить меня со своей мамой. Это значит, что я тебе по-настоящему дорог. 

Глеб улыбнулся и поцеловал его:

– Это значит, что ты не отказываешься? – спросил он с облегчением. 

– Это значит, что я с тобой поеду. Куда угодно, – тихонько ответил рыжий, прижимаясь к нему всем телом. 

Глеб усмехнулся и подул ему в ухо:

–  Тогда давай ложиться, а то завтра рано вставать. 

Мирка охотно кивнул, соскочил с него и побежал на двор чистить зубы под рукомойником. Пока он умывался и приводил себя в порядок, Глеб разделся и лёг. 

– А ты? Не пойдёшь умываться? –  удивился Мирка. 

– Я уже дома помылся и зубы почистил, – объяснил Глеб. – А потом подумал о тебе, что ты тут один лежишь и страдаешь, и сорвался к тебе. 

Мирка погасил свет и запрыгнул к нему в кровать. 

– У тебя лапы холодные, как у лягушки, – проворчал Глеб, обнимая любимые плечи. 

– А ты поцелуй меня, и я превращусь в прекрасного принца, – хихикнул рыжий, гладя его лодыжку своей стопой. 

Глеб не стал отказываться, и ещё час они возились в постели, как малые дети, щекоча и лаская друг дружку. А потом, когда Мирка внезапно затих и мирно засопел, как всегда, мгновенно провалившись в сон, Глеб лежал рядом с ним и думал. 

Хорошо, что дядя с тётей согласились почти сразу и не пришлось их долго уговаривать.

Хорошо, что он позвонил вчера маме и договорился встретиться. 

Хорошо, что он успел снять в банке деньги крупными купюрами и сложил в простой белый конверт. 

Хорошо, что поезд в Бровин проходит через их станцию рано утром, а не ближе к полудню, и дядюшке с тётушкой не придётся переться через весь посёлок на глазах у всех соседей. 

Всё должно получиться. 

Сна не было ни в одном глазу, и когда рассвет постучался в окна птичьим гомоном, Глеб тихонечко, чтобы не разбудить рыжего, слез с кровати и на цыпочках вышел во двор. 

Давно не крашеный забор местами начал заваливаться набок, а старый колодец зарос по краям мхом. Когда-то ладно сколоченная скамейка рассохлась и просела. Деревья в саду давно не подстригали, и они разрослись, переплетаясь ветвями, как живая изгородь. Всё было таким заброшенным и запущенным, как будто в доме жил не молодой парень, а полуслепая древняя старуха, у которой уже не было ни сил, ни желания ничего делать и ни о чём заботиться, даже о себе самой. 

Глеб вдруг подумал, что им с Миркой надо будет как можно быстрее отсюда уезжать. Лучше всего – в большой город, Борец или Бровин, где можно затеряться среди тысяч и тысяч таких же молодых людей. Где никто не будет ими интересоваться, как досужие деревенские кумушки, чья скучная размеренная жизнь заставляет их годами обсуждать любые происшествия и по любому поводу перемывать косточки соседям. 

– Ты давно встал? – услышал он сзади удивлённый голос и обернулся. 

Мирка стоял на крыльце, в одной майке и трусах, и почёсывал одной босой ногой другую, наклонив голову набок. Глеб невольно залюбовался рыжим парнем, на лице которого блуждала почти детская улыбка только что проснувшегося ребёнка. 

– Никак не мог заснуть, – смущённо признался Глеб и зевнул во весь рот. –  Не волнуйся, в поезде подремлю. 

Мирка кивнул и пошёл умываться. Глеб смотрел на него, не отрывая глаз, как тот наклоняется под рукомойником, как брызгает себе в лицо холодной водой и весело вздрагивает, как ходят лопатки под лямками майки и торчат в стороны острые локти… 

– Ты чего? – обернулся Мир, не вынимая щётку изо рта. 

– Люблю тебя, – без тени смущения признался Глеб. 

Мирка сплюнул в траву зубную пасту изо рта и улыбнулся:

– Ты будешь повторять это каждый день? –  поинтересовался он с лёгкой ехидцей. Но по блестящим зелёным глазам Глебу стало ясно, что рыжий слегка стесняется, а на самом деле рад и счастлив это слышать. 

– Хоть каждый час, – кивнул Глеб. –  Давай, одевайся и поехали ко мне завтракать. 

Тётушка с дядюшкой уже сидели за столом, когда Глеб и Миркой заявились с довольными улыбающимися рожами и мокрыми волосами. По дороге они проехали мимо речки и, воровато оглядываясь, быстро окунулись нагишом. А потом целовались под железнодорожным мостом, слизывая друг с друга капли и просыхая на тёплом ласковом ветру. 

Тётушка с улыбкой посмотрела на них обоих и тихо вздохнула, чуть ли не с завистью. А дядя Карл посмотрел на часы, которые достал из кармана жилета, и заявил:

– Мальчики, быстро завтракать! Поезд ждать не будет. 

Потом они шли через весь посёлок вчетвером пешком на станцию. Тётушка взяла обоих «своих мальчиков» под руки с обеих сторон, а дядя Карл выступал впереди, изящно помахивая своей тростью, которую носил исключительно для вида «в особых случаях».

Когда пожилой лысоватый кондуктор проверил у них билеты и рассадил по местам, Глеб сразу беззастенчиво прилёг головой на Миркино плечо и почти моментально вырубился. Ему показалось, что буквально уже через секунду рыжий толкнул его локтем в бок и чуть ли не заорал прямо в ухо:

– Подъём, приехали! 

Глеб зевнул и заглянул в сумасшедшие зелёные глаза, в которых плясало удивление и восторг. Сейчас Мирка напоминал щенка, которого в первый раз вывели на прогулку, и тот чуть с ума не сошёл от радости. Он с любопытством разглядывал всё вокруг, крутя головой по сторонам, и то и дело задавал такие смешные вопросы, что даже дядя Карл поглядывал в его сторону с иронией сквозь блестящее пенсне:

«Вы заметили, что часы на каждой платформе и на башне вокзала показывают немножко разное время? Это для того, чтобы людям было удобнее опаздывать?»

«Интересно, почему кошек можно сажать на тележку с вещами, а собак и детей нельзя?»

«А для чего на вокзале продаётся мороженое и кофе, если выходить с ними к поездам запрещено?»

Потом они вышли в город, и после шумной толчеи и гомона вокзала он казался ленивым и сонным. Мирка прекратил спрашивать обо всём подряд, точно умаялся, и только внимательно поглядывал по сторонам на пробегающие мимо трамваи, проезжающие машины и прогуливающихся людей. Большой город явно ему нравился, особенно архитектура старинных домов и огромные каменные мосты через широкую Бову. Они долго стояли на Старом мосту, пока Мирка глядел вниз на ровную медленно текущую реку, по которой не спеша степенно проплывали жирные спокойные утки. А когда он насмотрелся на всё, что мог, поглядел на Глеба и спокойно поинтересовался, куда они идут. 

– Вы позволите угостить вас кофе с мороженым? – галантно предложил дяде с тётей Глеб, указывая на кафе «Две кошки» на углу проспекта и тихого, заросшего липами, бульвара. 

Тётушка приняла это предложение с радостью, пробормотав, что в детстве, когда они жили здесь неподалёку, родители часто водили их сестрой именно в это кафе. Дядя Карл тут же согласился с женой, и все посмотрели на Мирку. Тот со счастливыми глазами закивал так, что Глеб чуть не испугался, что у рыжего оторвётся голова:

– Мороженое! 

«Какой он ещё ребёнок!» – с неожиданной теплотой подумал Глеб, пропуская друга вперёд вослед за дядей с тётей и усаживая его за стол, отодвинув стул. Мир скосил глаза на дядю Карла, который так же обходительно позаботился о своей жене, и тихо проговорил, глядя в пол:

– Спасибо… Но я не девчонка! 

Глеб подавил смешок и очень серьёзно ответил:

– Нет, Мир, конечно, ты парень. Но это не значит, что я не должен себе позволять иногда немного поухаживать за тобой. 

Он глянул на часы над входом и заторопился к стойке сделать заказ. А когда услышал за спиной знакомый цокот каблучков и почувствовал тот самый аромат миндаля и ванили, что преследовал его с детства, не оборачиваясь, произнёс:

– Здравствуй, мама.

8.

Они даже обнялись и поцеловались, словно и правда были теми самыми сестричками, которые не виделись сто лет и совершенно случайно встретились в своём любимом кафе. 

– Клара, ты, как всегда, неотразимо прекрасна! – сподобился на комплимент дядя Карл. И неожиданно представил рыжего парня, который не сводил с мамы Глеба глаз:

– Знакомься, Клара. Это Мир. Мальчик, которого мы с Эммой решили усыновить. 

Мир захлопал глазами, переводя взгляд с дяди Карла на тётю Эмму, а потом на Глеба. Но дядя Карл не дал времени своей невестке этого заметить, заявив:

– Они уже подружились с Глебом, не разлей вода, как самые настоящие братья! 

Мама Глеба посмотрела на сына с таким удивлением, будто видела его в первый раз. Её мальчик с кем-то подружился? Это точно он, вы ни с кем его не перепутали? 

– Я очень рада, – произнесла мама Глеба таким тоном, будто ей сообщили, что её сын неизлечимо болен и они видятся в последний раз. 

– Я тоже, – застенчиво проговорил Мир, вставая и уступая ей место рядом с Глебом. – Садитесь, пожалуйста! 

Мать Глеба поблагодарила его кивком, мельком оглядев с ног до головы, как не самый важный предмет интерьера, и усевшись на стул, отодвинутый Миркой, воззрилась с любопытством на своего сына:

– Ну, и о чём таком ты хотел со мной поговорить? – полюбопытствовала она, не стесняясь других людей, присутствовавших за столом. 

Глеб подождал, пока Мирка найдёт себе свободный стул и подсядет рядом, не рискуя сделать это за него, чтобы тот чувствовал себя настоящим парнем. Потом сразу принесли кофе и мороженое, и все зазвенели ложечками и с удовольствием предались пиршеству. Мать Глеба терпеливо ждала ответа, прихлёбывая кофе маленькими глотками и не глядя ни на кого, кроме сына. 

Тётушка Эмма с недоумением посмотрела на Глеба: «ты что ещё затеял?» А сам Глеб, дождавшись, пока у его матери начнут слегка подёргиваться крылья носа от нетерпения и злости, спокойно проговорил:

– Я подумал, а не вернуться ли мне домой, в свою квартиру? Мне уже пора поступать учиться дальше, и я не вижу смысла снимать угол за бешеные деньги, когда у меня есть своё собственное жильё. 

Мать Глеба сузила глаза и отрывисто проговорила:

– Ты же знаешь, что мы с твоим отцом сдаём нашу квартиру! 

Глеб, не обращая внимания на отчаянные глаза Мирки и иронический взгляд дяди Карла, просто ответил:

– Знаю. Но деньги вы почему-то делите между собой пополам. 

Мать Глеба пошла красными пятнами и прошипела:

– А что ты хочешь? Чтобы мы отдавали все деньги малолетнему балбесу, который их спустит чёрт знает на что? 

– Клара, – укоризненно проговорил дядя Карл. –  Выбирай выражения! Это же всё-таки твой сын! 

– Я знаю, Карл! – взвилась мать Глеба. – Необязательно мне каждый раз тыкать этим в лицо! 

– Помилуй, Клара, я просто напоминаю, – парировал выпад дядя Карл. – Что о тебе могут подумать люди! 

И он выразительно посмотрел на Мирку, который уставился в свою чашку и делал вид, что смакует кофе. 

Мать Глеба даже не удостоила рыжего парня своим взглядом:

– Мало мне было своих проблем! Спасибо, сын, ты, как всегда, вовремя со своими капризами! 

Глеб покачал головой:

– Это не каприз, мама. И даже не просьба. Я требую того, что мне принадлежит по закону. 

– Ты ещё в суд на меня подай, как твой отец! –  устало произнесла его мать. Она уже выплеснула всё, что могла, и даже ровно задышала, а не как рыба на песке. 

Глеб очень терпеливо и мягко проговорил:

–  Мы можем договориться и без этого, мама. Если ты готова меня выслушать. 

Мать Глеба поискала глазами сочувствия и поддержки у своей сестры и её мужа, не нашла ни того, ни другого, и неуверенно кивнула:

– Давай, режь материнское сердце, дорогой мой сыночек… 

Мирка тихо фыркнул в чашку и спрятал глаза. Он уже понимал, что его друг не просто так затеял этот спектакль. Но рыжий даже не предполагал, чего добивался Глеб. 

– Нам с Миром хватит на двоих однокомнатной квартиры на окраине города, – прямо выдал Глеб. – Но выберем мы её сами. 

– Ты ещё и отдельную квартиру захотел вместо комнаты! – деланно возмутилась мать Глеба. И тут же до неё дошло:

–  Вам с Миром? 

Глеб молча кивнул и взял рыжего за руку. Тот не знал, куда глаза девать, но руку убрать не посмел.

– Ах, вот как! – мать Глеба впилась в рыжего парня взглядом, словно хотела просверлить его насквозь. – Интересно, где ты нашёл себе такое счастье… Долго искал, наверное!

Мир не знал, куда деваться. Глеб сжал его ладонь и положил обе их руки на стол. Рыжий парень благодарно глянул на него и даже посмел поднять глаза на его мать. А Клара продолжала допрашивать сына:

– Что, девочки тебе не дают, сыночек, так ты на мальчиков перешёл? А твой дружочек в курсе хоть, что ты ещё несовершеннолетний?

– Клара! – одёрнула сестру тётушка. – Прекрати немедленно! 

– Мы живём не в каком-нибудь диком краю, а во вполне цивилизованной стране, – поддержал её дядя Карл. – У нас не запрещено…

– А ты вообще заткнись, Карл! – прервала его мать Глеба. – Я вам отдавала нормального ребёнка, мальчика, а вы что из него сделали? Да-да, именно вы, со своими прогрессивными взглядами!

Тётушка сверкнула глазами:

– А ты просто бросила своего ребёнка на произвол судьбы! Вполне традиционно выглядит, не правда ли, сестрёнка?

– Он был достаточно взрослый, чтобы справляться со всем самостоятельно! – парировала Клара. И тут же получила от дядюшки ироничное:

– То у тебя Глеб несовершеннолетний мальчик, то достаточно взрослый человек… Ты уже определись, Клара, кто он для тебя, – съязвил дядюшка.

Глеб оглянулся по сторонам, кашлянул и произнёс:

– Вы ещё погромче можете? А то на нас ещё не все смотрят!

– Завтра об этом будет говорить весь Бровин, – согласилась тётушка и торжествующе посмотрела на свою сестру:

– Мы-то сегодня уедем, Клара, а ты останешься.

Мать Глеба мельком бросила взгляд по сторонам и лицо у неё пошло красными пятнами:

– Что здесь вообще происходит? –  риторически вопросила мать Глеба, оглядывая всех за столом подозрительным взглядом. –  Вы что, все сговорились? 

Глеб иронически кивнул:

–  Я готов подписать отказ от своей доли в вашей с отцом квартире. И не стану требовать свою часть денег за всё то время, пока вы её сдавали. 

Минутная пауза повисла над столом. Каждый думал о своём, поглядывая на остальных с осторожностью и опаской. Дядя Карл явно был недоволен таким раскладом, но помалкивал, стараясь не лезть не в своё дело. Тётушка Эмма прекрасно понимала разницу в стоимости комнаты в центре и квартиры на окраине, а уж сумма, которую сестра с бывшим мужем могли получить, сдавая их шикарную квартиру несколько лет подряд, и вовсе находилась далеко за пределами её воображения. Мирка, не поднимая головы, думал о том, на что ещё его друг готов ради него пойти, и это явно внушало ему некоторые опасения. И только Глеб был уверен, что всё пройдёт так, как он задумал. 

Его мать была умной и расчётливой женщиной. Вся эта история с судами и разделом имущества могла затянуться ещё на несколько лет, если бы Глеб заявил свои права. А она уже и так устала от всего, но держалась из последних сил, пытаясь не выпустить из зубов тот кусок, который успела отхватить. Но проглотить до сих пор не могла. 

–  Я согласна, – бесцветным голосом проговорила она. – Сколько мне это будет стоить? 

Буквально за четверть часа они обговорили все детали, включая звонок отцу Глеба и встречу через неделю у нотариуса. Затем мать Глеба поднялась, давая понять, что разговор окончен, и напоследок глянула на рыжего парня. 

– Как ты сказал, тебя зовут? 

Мирка покраснел и пролепетал:

– Мир… 

Мама Глеба кивнула, запоминая, и вдруг мило улыбнулась:

– Прости, Мир, что тебе пришлось при всём этом присутствовать. 

И вышла из кафе, попрощавшись с сестрой и её мужем небрежным кивком головы. Своего собственного сына она не удостоила даже взглядом.

– Пока, мам, – тихо произнёс ей вслед Глеб.

9.

Юрист оказался прав, и вся процедура усыновления заняла не больше часа. Притом, что новоиспечённым родителям и их пасынку пришлось подождать, пока подойдёт их очередь к мировому судье. 

Глеб незаметно сунул юристу конверт с деньгами сразу, как только тот вышел из машины. Мирка удивлённо наморщил лоб, припоминая, где он его мог видеть, но промолчал. Дядюшка и тётушка были само радушие и благодарность, так что худой долговязый мужчина в дорогом костюме даже попытался улыбнуться в ответ. 

И у него получилось. 

Мировой судья оказался сухим скучным старичком, которому после грязных дрязг разводов и жарких споров о разделе имущества дело об усыновлении было просто отдушиной. Он благодушно кивал, слушая юриста, а потом поманил к себе Мира и спросил:

– Ты точно этого хочешь? 

Рыжий парень глянул на своих новых родственников и на Глеба, и уверенно кивнул. Дядюшка и тётушка на всякий случай слегка наигранно прослезились. 

– Хорошо, – кивнул судья и подписал бумаги размашистым жестом. – Будь здоров, мальчик. 

И тут же потерял к ним всякий интерес. А юрист объяснил, что дальше теперь делать с этими документами, как Миру получить паспорт и где заплатить пошлину за судебное решение. И откланялся, сославшись на следующих клиентов. 

И только тогда Мир взял Глеба за руку и тихо спросил, глядя ему в глаза:

– Это всё или у тебя ещё остались сюрпризы? 

Глеб обнял его и шепнул на ухо:

–  С днём рожденья, Мир. 

Потом Мирку обнимали дядюшка с тётушкой, и он даже позволил им вывести себя из Дворца правосудия за обе руки. 

– Спасибо, – повторял Мир, пока у него не начал заплетаться язык. – Спасибо. Спасибо… 

– Может, тебе сразу зайти и сфотографироваться на паспорт? – предложил дядя Карл, указывая тростью на витрину фотоателье. 

– Тогда уж сначала в парикмахерскую! – фыркнула тётушка Эмма, махнув рукой в другую сторону. 

Мирка испуганно посмотрел на Глеба:

– Серьёзно? Ты тоже так считаешь? 

Глеб улыбнулся:

– Это теперь твои родители… Договаривайся с ними сам! 

Мирка посмотрел на его дядю и тётю и с опаской поинтересовался:

– Воспитывать будете? 

– Обязательно! –  с удовольствием хохотнул дядя Глеба и подмигнул ему.  –  До завтрашнего дня имеем полное право! 

А тётушка придирчиво осмотрела Мирку с головы до ног и заявила:

– Если тебя хорошо постричь и переодеть, то ты сам себя не узнаешь! 

– Помогите! –  дурашливо пропищал Мирка, прячась за Глеба. – Они из меня человека собрались делать! 

Глеб, помирая со смеху, молча выпихнул его обратно. Мир вздохнул и покорно опустил глаза:

– Да, папочка. Как скажете. Стричься так стричься… 

Когда через четверть часа из дверей парикмахерской вышел молодой человек с аккуратной чёлкой, подбритыми висками и пушистым ёжиком на затылке, Глеб раззявил рот и чуть не упал с железной ограды, присев  на которую,  дожидался остальных. 

– Вот ты какой, оказывается…  – сипло вымолвил Глеб, разглядывая Мира, словно в первый раз его увидел. 

– Какой? –  испуганно спросил молодой человек, переступая ногами на месте, будто не решаясь подойти к нему. 

– Серьёзный. Взрослый. Красивый., – перечислил Глеб, видя, как с каждым словом молодой человек на глазах превращается из запуганного мальчишки в уверенного в себе молодого мужчину. 

– Неужели тебе никто не говорил, какой ты обалденно прекрасный парень? – без тени усмешки добавил Глеб. – Ладно, тогда я первым буду! 

У Мира слегка порозовели скулы, но он не стал ни смущаться, ни отводить глаза. 

– Будь, – разрешил он. 

Тётушка с дядюшкой вышли следом, болтая о чём-то своём и посмеиваясь. Глеб заметил, что у тётушки тоже появилась новая причёска, а дядюшка подправил свою бородку. 

–  А вы тоже зря времени не теряли! – улыбнулся он. – Тётя Эмма, вам очень идёт… Почему вы не сделали этого раньше? 

Тётушка даже зарделась, помолодев сразу лет на десять, и махнула на племянника рукой:

– Скажешь тоже, Глеб… Ты-то сам почему не пошёл? 

Глеб насуплено помотал головой:

– Мне и так хорошо, – и язвительно добавил:

– А то вы и меня сразу не узнаете! 

На самом деле, у него была вполне прозаическая причина: деньги таяли на глазах, как весенний снег. А он хотел ещё успеть обязательно затащить всех в кино перед возвращением домой…  Пусть у рыжего будет самый настоящий день рождения! 

Мир посмотрел на дядю и тётю Глеба и искренне поблагодарил от всего сердца:

– Спасибо вам, я чувствую себя совсем другим человеком! 

Тётушка Эмма усмехнулась и взяла его за локоток:

– Погоди, милый, сейчас мы с тобой зайдём в одно местечко… Вот тогда и посмотрим! 

И потащила его в магазин модной одежды. Глеб со вздохом поплёлся вместе с ними. В конце концов, пусть они одевают его парня, как хотят, а раздевать его будет всё равно он, Глеб! 

Вкус у тётушки был просто безупречен. Пройдя мимо чёрных, серых, шикарных и элегантных костюмов и троек, она вдруг потянула на себя вешалку с синим и кивнула Миру:

– Держи! 

А потом пошла вдоль ряда вывешенных одна за другой сорочек, перебирая пальцами наощупь ткань, и остановившись, махнула рукой продавщице в белом платье:

– Есть другие размеры? 

Та быстро подошла, глянула на бирку, молча кивнула и через рару минут вынесла пять сорочек той же самой расцветки. Тётушка выбрала две и отложила в сторону:

– Бери. 

Потом, когда настал черёд носочков и трусиков, Глеб решительно взял тётю Эмму под локоток и шепнул на ухо:

– Он уже большой мальчик, пусть выбирает сам! 

Та вынужденно согласилась, а Мирка, нагруженный одеждой, пошёл в примерочную. Через пол минуты он высунул нос и поманил Глеба рукой:

– Пс-с-с! Помоги, пожалуйста. 

Глеб без тени улыбки показал ему, как разобраться с пуговицами и для чего на жилетке крючочки. А когда Мир вышел в синем костюме и бело-голубой сорочке из примерочной, дядя Карл перехватил трость на локоть и захлопал в ладоши:

– Браво! 

Глеб всей душой с ним согласился: молодой человек, который сейчас перед ним стоял, даже отдалённо не напоминал того лохматого рыжего паренька в спецовке, каким Глеб увидел его в первый раз. Откуда ни возьмись, появилась и гордая осанка, и уверенный в себе наклон головы, и даже взгляд у Мира изменился со смущённо-насмешливого на открытый и спокойный. 

– Как тебе? – спросил Глеба Мир. 

– Тебе идёт, – почти спокойно ответил Глеб. И подумал, как теперь он сам будет смотреться рядом с этим элегантным и приятным молодым человеком. «Принц и нищий,» – усмехнулся про себя Глеб. Мир и правда происходил из аристократической семьи, не то, что он. 

Потом они пошли мерить туфли, и вот тут Мир позволил себе слегка покапризничать. «Красиво, но неудобно. Жмёт носок. Слишком жёсткие.» Бедные продавщицы просто сбились с ног, поднося одну за другой рару обуви, чтобы тут же унести её обратно. Наконец, Мир ткнул пальцем в туфли на манекене и попросил:

 – Можно мне эти? 

Обулся, встал, покачался с пятки на носок, прошёлся туда-сюда и с довольным лицом заявил:

 – В самый раз! 

Но тут вышла заминка, потому что манекен стоял в зале чуть ли не с довоенных времён, и никто не знал, сколько стоят эти туфли и откуда они вообще взялись. В зал ради такого случая вышла хозяйка магазина, миловидная женщина неопределённого возраста между сорока и шестьюдесятью, и едва глянув на довольного покупателя, махнула рукой:

 – Берите от нас в подарок! 

Мир вежливо улыбнулся:

 – День рождения у меня только завтра. 

Женщина весело блеснула глазами и предложила:

 –Хорошо, приходите завтра, я вам их лично вручу…  Нет? Тогда забирайте сегодня, а надевайте, когда хотите! 

«Какой он ещё ребёнок!»  – думал Глеб, посмеиваясь втихаря, когда Мир наотрез отказался и от галстука, и от запонок, но с удовольствием принял из рук хозяйки магазина шёлковый шейный платок с зеленоватым отливом. 

Дядюшка и тётушка тоже остались более, чем довольны, хотя весьма изрядно потратились, о чём красноречиво свидетельствовало сдувшееся дядюшкино портмоне. Мир, который теперь выглядел, как отпрыск королевских кровей, очень вежливо поинтересовался вполголоса, а могут ли они себе такое позволить. И получил в ответ от дядюшки слегка сентиментальное заверение, что для своего любимого ребёнка ничего не жалко. 

 – Спасибо за всё, что вы для меня делаете, – повторил Мир спокойно. Словно благодарил не за то, о чём мечтал всю жизнь, а за вовремя данный дельный совет. Глеб даже сощурился, иронично поглядывая на него. Таким своего рыжего парня он ещё не видел. 

Таким красивым. Таким взрослым. Таким счастливым, как сегодня… Нет, таким он точно не был никогда раньше. 

10.

Когда в зале снова загорелся свет, и зрители начали подниматься со своих мест, хлопая сиденьями, тётушка проговорила:

 – Давайте не будем торопиться, пусть все выйдут. 

Глеб поморгал, бездумно уставившись на потемневший экран. Он до сих пор не отошёл от последних кадров фильма, которые словно отпечатались на сетчатке его глаз. Головой он понимал, что это были просто движущиеся тени и отсветы на белой простыне в тёмном зале, но сердце у него отказывалось в это верить. Он даже догадывался, что фигуры на экране были просто профессиональными актёрами, которые за плату разыгрывали перед ним спектакль… Но в какой-то момент это стало неважно, словно отошло на второй план. 

А перед глазами Глеба появились настоящие люди, которые смеялись и плакали, любили и ненавидели, проявляли благородство и совершали подлости. И Глеб то сочувствовал им всей душой, то содрогался от омерзения, то чуть сам не плакал от жалости и невозможности что-либо изменить. Как в жизни. Как в настоящем мире вокруг. 

Он посмотрел на Мира, который сидел, вцепившись в подлокотники кресла и опустив голову. Глеб потрепал его по плечу и спросил, заглядывая в спокойные зелёные глаза:

 – Понравилось, Мир? 

Рыжий упрямо помотал головой и выдавил:

 – Нет! 

Глеб удивлённо открыл рот:

 – Почему? 

Мир пошевелил молча губами и рассудительно произнёс:

 – Нельзя было верить торговцу! Это же сразу ясно было, что он за лишнюю монету мать родную продаст… А парень дурак, если думал, что люди пойдут за ним не только побеждать, но и терпеть холод и голод! Как они раньше его не предали, не понимаю! 

Он дёрнул плечами и откинулся на спинку кресла. Дядя Карл с тётушкой Эммой поднялись со своих мест и поманили их за собой:

 – Пойдёмте, мальчики, у нас скоро поезд… 

Глеб усмехнулся, встал со своего места и повторил:

 – Но тебе же нравилось это смотреть! 

Мир глянул на него, как на несмышлёного малыша и побрёл за ним:

 –  Будь я чуть постарше тогда, когда началась война, я бы мог оказаться на его месте, – тихо объяснил он. – И меня точно так же разорвали бы на куски те люди, которые за мной бы пошли. 

Глеб почувствовал, как у него по спине побежали мурашки. Он толкнул тяжёлую дубовую дверь с надписью: «Выход» и пропустил друга перед собой. 

– Спасибо, – обернулся к нему Мир. – Ты прав, мне нужно было это посмотреть. 

Глеб поперхнулся, прикусив язык. Этот парень продолжал удивлять его каждый день! И сейчас он был просто невероятно прекрасен в своём новом облике: хорошо постриженный и одетый, с честным прямым открытым взглядом… 

Вдруг у Глеба резко повело голову и бешено заколотилось сердце. Он прикрыл глаза, щурясь от бьющего в глаза фонаря и в который раз пообещал себе не торопиться выходить из тёмного помещения на яркий свет. Ведь знал же, что так и будет, а всё равно пошёл! 

А Мирка внезапно закусил губу и уставился в сторону, будто увидел привидение. Глеб проследил его взгляд и заметил высокого худого мужчину с короткой стрижкой, одетого в неприметный серый костюм, ведущего к бежевому «Рено» мальчишку лет тринадцати. Мальчик в светлой футболке и коротких шортах явно сопротивлялся, дёргая руку и упираясь сандалиями в асфальт, и ныл на всю улицу отвратительным визгливым девчоночьим голоском:

– Не хочу домой! Отпусти меня!

Когда мужчина утомлённо оглянулся по сторонам на проходящих мимо людей, с пониманием и усмешкой взирающих на его воспитательные методы, Мир вдруг резко отступил за колонну у выхода из кинотеатра и спрятался в тень. 

– Ты что? – удивлённо спросил Глеб, глядя, как у его друга побелело лицо и даже чуть дрогнули руки. 

Мир молча помотал головой, не спуская глаз с мужчины, который чуть ли не силком запихал мальчишку в автомобиль и остановился, открыв дверь со стороны водителя. Глеб с изумлением смотрел на то, как его друг замер, не двигаясь, как кролик перед удавом, пока мужчина внимательно осматривался по сторонам, словно выискивая, кто буравит его спину взглядом. На секунду они встретились с Глебом глазами, и тому показалось, что на него оценивающе смотрят через прицел ружья, как на дичь на охоте. Когда мужчина, не дёрнув ни бровью, ни уголком рта, молча кивнул Глебу, как старому знакомому, того даже прошиб пот. Мужчина спокойно сел за руль и, мягко тронувшись с места, уехал, быстро разгоняя машину. 

– Это он, – бесцветным голосом произнёс рыжий парень и вышел из тени. Глянул на тётушку и дядю Глеба, нетерпеливо машущих им с той стороны улицы, и предупредил:

– Никому ни слова! 

Глеб растерянно кивнул и глупо спросил, беря его за руку:

– Кто это – «он»? 

Мир судорожно вздохнул и объяснил:

– Тот, кто меня нашёл. У кого я жил. Кто меня держал при себе, пока я ему был интересен, а потом выкинул, как надоевшую вещь. 

Они пересекли маленький сквер перед кинотеатром, носивший гордое название «Площадь Победы», и присоединились к дяде и тёте Глеба. 

–  Где вы там застряли? –  возмущался дядя Карл. – Опоздаем на поезд, пеняйте на себя! 

Мир виновато повесил голову:

– Простите, это я виноват. Глеб тут не при чём! 

– Это у меня опять голову повело после темноты, – покаянно признал Глеб. 

– Хватит выгораживать друг друга! –  насмешливо ответила тётушка, с неожиданным одобрением глядя на них обоих. – Прибавьте-ка ходу! 

Они забежали в вагон чуть ли не в самый последний момент и со смирением выслушали гневную отповедь кондуктора, который уже собирался сообщать машинисту о задержке отправления поезда:

– Другим людям тоже ехать надо! А теперь из-за вас придётся нагонять время в пути и рисковать большой скоростью! 

– Лишних пять минут, да, – покаянно приложил к груди трость дядя Карл. И поскольку было непонятно, всерьёз он или издевается, кондуктор закрыл рот, хмуро проверил билеты и ретировался. 

На обратном пути умаявшийся Мирка пустил Глеба к окошку, а сам прилёг к нему на плечо головой. Тётушка с дядюшкой негромко переговаривались, сидя напротив, и с умилением поглядывали на них обоих. Глеб смущённо прятал глаза, глядя в окошко и чувствуя, как в его груди шевелится тёплый комок счастья. 

Всё получилось так, как он хотел. Мир стал членом его семьи, и теперь на полных основаниях Глеб не дал бы его никому в обиду. Дядюшка с тётушкой, похоже, в очередной раз побаловали себя ощущением того, что у них завёлся ребёнок, пусть даже и почти совершеннолетний. Глеб не сомневался уже, что даже он сам после развода родителей не случайно оказался именно здесь и остался жить с ними. Им это было нужно ничуть не меньше, чем ему. 

И то, что их пасынок и племянник любят друг друга, похоже, никого не смущало. Глеб благодарно посмотрел на дядю с тётей и прошептал одними губами: «Спасибо!» И когда они оба улыбнулись ему, приложил палец к губам: «Т-с-с!»  Он даже сам не знал, что сейчас имеет в виду: то ли просил никому не говорить лишнего, то ли хотел, чтобы они не рассказывали Мирке, что это он всё устроил… То ли просто боялся разбудить рыжего парня, доверчиво посапывающего на его плече. Или всё вместе, сразу? 

Поезд всё шёл и шёл через сплошные леса и поля, гулко грохоча по металлическим мостам через речушки и перестукивая колёсами на стрелках. А Глеб водил пальцем по стеклу и размышлял о том, что сегодня ужалило его в сердце мерзким холодком. 

Этот высокий мужчина с худым продолговатым лицом и жёсткими внимательными глазами никак не выходил у него из головы. Судя по тому, как Мир от него прятался, стоило его опасаться. Возможно, теперь рыжему Мирке стоило бы на некоторое время залечь на дно, и квартирка на окраине большого города была бы гораздо более кстати, чем мастерская в маленьком посёлке у всех на виду. Глеб был совершенно уверен, что никогда не видел этого человека раньше. Тогда почему он кивнул Глебу, как знакомому, будто поздоровался или о чём-то предупредил? 

«Заметил он Мирку или нет? – гадал Глеб. – И если заметил, то чем ему это может грозить?» Вряд ли он явится теперь его забрать, раз у него появился новый мальчик! И арестовать, и выслать Мира из страны у него не получится, потому что теперь рыжий механик – полноправный гражданин этой страны, да ещё и с кучей родственников, которые поднимут такой шум, что мало не покажется! А что этот упырь может хотеть от его любимого парня, Глеб не знал и даже не догадывался. 

За окном стемнело, в вагоне загорелся неяркий свет, и в стекле появилось бледное отражение двух молодых людей, один из которых прильнул головой на плечо к другому, словно целуя его за ухом. Глеб улыбнулся: как рыжему удаётся так себя вести, принимать такие позы и смотреть таким взглядом, что Глеб чуть ли не ежесекундно чувствует его любовь и нежность? 

 – Выспался? – тихонько спросил он зевающего рыжего парня и как бы невзначай погладил его по руке. 

 – Не-а, – мотнул головой Мирка и снова приложился к его плечу, закрыв глаза.  – Что, уже подъезжаем? 

По вагону шёл кондуктор, кивая пассажирам и осторожно трогая заспавшихся людей за плечо:

 – Колин через пять минут, следующая остановка – город Белов! 

 – Ага, – с сожалением ответил Глеб.  – Пять минут – и мы дома. 

Мирка поёрзал, устраиваясь поудобнее, и, не открывая глаз, проговорил:

 – Можно, я сегодня у тебя останусь? 

Тётушка и дядюшка Глеба, которые втихаря прислушивались к их разговору, хором прыснули:

 – Мир, это теперь твой дом!

 – Если хочешь, ты даже можешь занять бывшую мою комнату напротив Глеба на втором этаже, – улыбнулась тётушка Эмма.  – Вс равно, там никто не живёт уже лет двадцать. 

Мир смущённо улыбнулся:

 – Спасибо! Но нам хватит и одной на двоих, правда, Глеб? – вопросительно обратился он к другу. 

 – Правда, хватит, – серьёзно подтвердит тот, взъерошив рыжему волосы.

Поезд замедлил ход, и машинист дёрнул свисток, подъезжая к станции. Глеб и Мир вышли на перрон первыми и поймали тётушку Эмму за обе руки. 

 – Прочь, молодёжь!  – замахал тростью дядя Карл, видя, что они и его собираются взять под локотки.  – Я пока что не такой старый пень, чтобы носить меня на руках! 

И спустился с подножки самостоятельно, хотя с большим трудом и покряхтывая, но вполне гордый собой. 

Потом они совершили «вечерний моцион», обойдя посёлок кругом по освещённой улице вместо того, чтобы наискосок и почти наощупь идти через тёмный парк. Мирка гордо вышагивал между дядей и тётей Глеба, взяв их обоих под локоть, а сам Глеб уцепился за тётушку Эмму сбоку и внимательно смотрел под ноги, предупреждая вполголоса о ямках и трещинах в асфальте. 

«Похоже, это один из самых лучших дней в его жизни! – с улыбкой думал он, поглядывая искоса на своего друга. –  Да и в моей, наверное.»

Дома тётушка Эмма заявила, что оставляет мужчин «пастись в холодильнике самостоятельно», потому как она устала и кормить с ложечки никого не собирается. И удалилась принимать с дороги ванну и ложиться спать. Глеб смотрел, как дядя Карл с Миром, переодевшись в домашнее, на пару чистят картошку, режут её соломкой и заливают яйцом, затеяв шутливую перепалку, и думал, что счастье, в сущности, такая простая штука, что её легко можно не заметить и пропустить в жизни самое главное. Пока он стругал салат из свежих помидоров и огурцов, Мирка сбегал на двор за укропом и зеленью, и вернулся с ошалевшими глазами и словами: «А у нас, оказывается, ёжики у колодца живут!»

Глеб отметил про себя это сорвавшееся с его языка «у нас» и улыбнулся, целуя рыжего прямо при дяде Карле. А тот, зараза, даже не отвёл глаза, со снисходительной насмешкой наблюдая, как Мирка сначала покраснел и засмущался, а потом весело прыснул и шлёпнул Глеба по спине. 

Они сели ужинать в половине одиннадцатого, а встали из-за стола уже хорошо за полночь. Дядя Карл оказался прекрасным рассказчиком, очень связно и точно излагая историю своей семьи, которая жила в этом маленьком посёлке со времён последнего государя. 

– Тогда мы были ещё одной страной и даже не думали воевать друг с другом, – кивнул Мирка и виновато улыбнулся. 

– Когда-нибудь всё вернётся на круги своя, – кивнул ему дядя Карл. – Не потому, что люди забудут про войны и глупых правителей, нет…  А потому, что люди с разных сторон встретят друг друга и полюбят. 

Дядя Карл с улыбкой посмотрел на них обоих, явно не собираясь договаривать то, что Глеб и Мир и так поняли: это про них. 

– Спасибо, – проговорил с благодарностью Мир. 

– С днём рожденья, мой мальчик, – кивнул дядя Карл. 

11.

В воскресенье Мир заскучал, несмотря на праздничный обед и даже неожиданных гостей с подарками. После полудня приехал со своей новой женой отец Глеба и привёз другу сына новый компрессор и шикарный набор ключей. 

– Посмотришь потом, что у меня там с правой задней фарой? – негромко попросил отец Глеба Мирку, словно старого приятеля. 

Мир кивнул и под этим предлогом слинял со своего собственного торжества, явно не желая никого обидеть. Отец Глеба извинился перед всеми, отогнал свою красную «Феррари» в мастерскую и вернулся пешком. 

– Что-то не так? – забеспокоился Глеб, заметив на лице отца странное напряжённое выражение. Тот успокоил его, похлопав по плечу:

– Не бери в голову! Я подумал, что встретил старого знакомого, но обознался. И это хорошо, потому что он мне кое-что до сих пор должен. А я уже об этом почти позабыл. 

– Что? – глупо поинтересовался Глеб, радуясь тому, что отец просто разговаривает с ним, а не требует ничего и не пытается заставить его делать то, что Глебу не хочется. 

– Свою жизнь, – криво усмехнулся отец. – Я отбил его у дезертиров в самый последний день войны. Они собирались его казнить, уж не знаю, за что… А я был глупый мальчишка, только-только получивший погоны, и меня тянуло на подвиги. Мне пришлось положить всех троих, чтобы его спасти. 

Глеб отодвинулся и с уважением посмотрел на отца. 

– Я не знал, что ты герой, – искренне восхитился он. – Мама мне ничего такого не рассказывала! 

Отец широко улыбнулся и потрепал его по голове:

– Тебе было семь лет! Это не самый подходящий возраст для таких страшилок! 

А потом нахмурился и проговорил сквозь зубы:

– Она и не знает. Никто не знает, Глеб. Никто, кроме нас с ним… – и тяжело посмотрел на него:

– И никто этого не должен знать! 

Глеб ошарашенно кивнул и ответил:

– Хорошо, папа, я никому не скажу, что ты герой… 

Отец засмеялся и махнул дяде Глеба:

– Карл! Иди к нам! 

Дядюшка Карл в домашней жилетке поверх клетчатой рубашки и полосатых штанов уже сам шёл через двор к пруду, рядом с которым на скамейке сидели его шурин и племянник. 

– Ну, если я вам не помешаю… – вежливо проговорил он, подходя к скамейке с бутылкой в одной руке и тремя рюмками в другой. 

– Карл! Ты режешь меня без ножа! – вскричал весело отец Глеба. – Я же за рулём! 

– Ты можешь отказаться, Борис, – заявил дядюшка и подмигнул Глебу. – Нам больше достанется! 

– Ай-яй-яй! Кому я доверил своего ребёнка? – нарочито испугался отец Глеба. – Тому, кто внаглую посреди бела дня спаивает несовершеннолетних? 

– Подумаешь, одна рюмочка вишнёвой настойки! – небрежно проговорил дядя Карл, расставляя рюмки на маленьком круглом пеньке у скамейки. – И не ври, Борис, когда вы приехали, за рулём сидела твоя драгоценная Анна, а совсем не ты! 

Глеб с улыбкой смотрел за их дружеской перепалкой, искренне радуясь тому, что они, наконец, помирились. Его отец был, в сущности, неплохим человеком: сильным, смелым, добрым, разве что не таким умным, как его бывшая жена, мать Глеба. И она этим всегда пользовалась безо всякого стеснения, пока ему не надоело. 

Когда рюмки наполнились, по саду разлился густой вишнёвый аромат. Глеб смущённо поднял свою порцию: он ещё никогда не пил вместе со старшими алкоголь. Нет, разумеется, он пробовал, что это такое – тайком от матери и в компании шалопаев-одноклассников…  Но пить вместе с отцом и дядей? 

– Трахаться научился, так и пить учись! – жёстко посоветовал отец, глядя, как его сын нерешительно вертит в руках рюмку с настойкой. – Будь мужиком, Глеб, не трусь! 

Дядя Карл покрутил головой, явно не соглашаясь с шурином в методах воспитания своего племянника, но промолчал. В конце концов, он его отец! Сами разберутся. 

Глеб лизнул густую тёмно-бордовую жидкость: вкусно! И одним махом опрокинул рюмку в рот. 

Настойка обожгла язык, оставляя на нём вкус вишнёвого варенья, и растеклась внутри горячей волной, ударив в голову. Глеб только успел открыть рот, чтобы пошутить, что зря его рыжий Мирка ни капли не берёт в рот, но не успел. 

Вдалеке грохнул выстрел. Со стороны того края посёлка, где была мастерская. Куда его отец полчаса назад отогнал свою машину. Куда сбежал соскучившийся по работе рыжий Мирка в свой собственный день рожденья … Глеб даже не понял сначала, что случилось, и почему лицо отца вдруг стало хищным, жёстким и чужим. А потом почувствовал, как что-то кольнуло ему в сердце.

– Мирка… – выдохнул Глеб. Всхлипнул, соскочил со скамейки и на заплетающихся ногах побежал к припаркованному у забора мотоциклу. 

Отец нагнал его у самого забора и отнял ключи. 

– Останься здесь! – бросил он, заводя двигатель и оседлав мотоцикл. 

– Там мой друг! – завопил Глеб, запрыгивая на заднее сиденье и хватаясь за отца. – Давай быстрее! 

Отец усмехнулся и рванул с места. Они влетели во двор мастерской, чуть не сбив с ног высокого мужчину с залысинами в перепачканном сером костюме, который тащил какой-то синий куль к своей машине. 

– Мирка, – выглядывая из-за спины отца, прошептал Глеб. С него моментально слетел хмель, а сердце сначала замерло, а потом начало колотиться об рёбра, как сумасшедшее. 

– Борис? – спокойно произнёс мужчина, глядя на них с отцом водянистыми бесцветными глазами. И сунул в карман пистолет, который держал в другой руке, не забыв щёлкнуть предохранителем. 

– Всё-таки, это был ты, Виктор, – громко проговорил отец Глеба, не глуша мотор. – А я уж подумал, что обознался. 

Мужчина кивнул и потащил свою ношу к открытому багажнику своей бежевой машины. 

– Не лезь не в своё дело, – безразличным голосом ответил он. И небрежным жестом поправил воротник рубашки, дернувшись лицом. Вся левая сторона его костюма была мокрой, точно на него опрокинули ведро воды. 

– Ты мне кое-что должен, Виктор! – крикнул отец Глеба, не слезая с мотоцикла. – Напомнить, что? 

Мужчина снова кивнул и усмехнулся:

– Считай, что мы в расчёте, Борис. Я должен убить вас обоих только за то, что вы это видели. 

Отец Глеба усмехнулся и быстро проговорил:

– Мы не на войне, Виктор. Ты не имеешь права безнаказанно казнить граждан своей страны. Война давно закончилась. 

Мужчина еле заметно качнул головой:

– Не для меня, Борис. 

Мирка едва заметно прохрипел и пошевелил рукой, и Глеб со всхлипом дёрнулся с сиденья, но отец удержал его. 

– Я положил троих на твоих глазах голыми руками, – скучно сообщил отец Глеба. – Хочешь увидеть ещё раз? 

Виктор побледнел и, облизнув губы, произнёс с запинкой:

– Это было…  десять лет назад. 

Отец Глеба усмехнулся:

– Я в хорошей форме, Виктор. До сих пор. Тренирую таких вот ребят, как ты… 

У мужчины лоб пошёл испариной. 

– Ты не посмеешь, – прошептал он. 

– А я тебя не узнал, – спокойно проговорил отец Глеба. – Сам же говоришь, десять лет прошло… Ты сильно постарел. Да, конечно, я сильно огорчился, когда разглядел, кого мне пришлось нейтрализовать. Но это было уже потом. 

Мужчина потянул руку к карману. 

– Даже не вздумай, – металлическим голосом произнёс отец Глеба. – Убью сразу. В целях самообороны. Любой суд меня оправдает. 

Виктор судорожно выдохнул. 

– Ты не знаешь, кто этот мальчик. Ты не знаешь, кем был его отец… Ты хоть знаешь, Борис, что твой собственный сын – педераст? 

Отец Глеба и бровью не повёл:

– Виктор, этот мальчик – теперь мой племянник. Его отца, скорее всего, давно нет в живых, но это уже и неважно. Вчера мой деверь и золовка усыновили этого мальчика по закону, через суд. Теперь он гражданин этой страны, а за похищение человека у нас дают пожизненное, Виктор. Хочешь провести остаток своих дней в каменном мешке с переломанным позвоночником? Хочешь мычать и ходить под себя в тюремном лазарете до конца дней своих, даже не в состоянии убить себя самого? 

Виктор тоскливо посмотрел на безвольное тело в синем комбинезоне и отпустил его:

– Ты всё продумал, гадёныш, всё… 

Он перешагнул тело Мирки и пошёл к своей машине. Сел за руль, захлопнул дверцу, а потом поднял стекло:

– Борис, ты совершаешь ошибку… Этот мальчик обманул своего отца. Ему удалось провести свою мать и даже меня! Ты просто даже не предполагаешь, насколько это хитрый, подлый и опасный маленький засранец! 

Борис кивнул:

– Ты постарел, Виктор. И потерял былую хватку… Палишь посреди бела дня по мальчишкам, как в тире. А если сюда уже едет полиция? Как ты будешь с ними объясняться? 

Мужчина закрыл окно со словами:

– Не попадайся мне больше на глаза! – не уточнив, к кому именно это относится, и укатил, медленно тронувшись с места и постепенно набирая обороты. 

Только тогда отец глянул на Глеба и проговорил тихо:

– Помоги мне. 

Они вдвоём подняли Мирку и положили его на капот отцовой машины. Отец Глеба рванул на нём комбинезон так, что пуговицы полетели в разные стороны, и присвистнул:

– Да ты в рубашке родился, парень! 

Около ключицы на самом краю правого плеча темнела, набухая красно-фиолетовым пятном вокруг, маленькая дырка. В ней, словно гвоздь в стене, торчал клочок ткани. 

Отец Глеба повернул лёгонькое худое тело мальчишки, посмотрел на его плечо со спины и удовлетворённо хмыкнул:

– Навылет. Это хорошо. Кость не задета. 

Глеб смотрел на него умоляющими глазами: сделай же что-нибудь! Отец похлопал Глеба по плечу и спокойно послал его в мастерскую за аптечкой и пассатижами или плоскогубцами поменьше. 

Когда Глеб через несколько секунд принёс требуемое, его отец подхватил кусочек ткани концами плоскогубцев и выдернул его наружу. Не обращая внимания на брызнувший ему в лицо фонтанчик крови, внимательно осмотрел клочок ткани, зажатый плоскогубцами, и удовлетворённо хмыкнул. 

Мирка застонал и открыл глаза. Глеб, размазывая сопли и слёзы по щекам, схватил его за руку и пробормотал:

– Больно, Мир? 

Мирка кивнул и пожаловался:

– Голова кружится. 

Отец Глеба быстро ощупал его голову сзади и усмехнулся:

– Шишка будет хорошая. Где приложился? 

–  Не помню, – признался Мир, и его лицо исказила гримаса отчаяния:

– Я умру? 

Отец Глеба усмехнулся и проговорил:

– Да. И я тоже. Когда-нибудь. Но не сегодня. 

Он залил рану какой-то жидкостью из аптечки и залепил её пластырями с двух сторон, подсунув под них комочки ваты. Потом скомандовал:

– Глеб, держи его! А ты, парень, терпи! – и резко поднял тело Мирки вертикально, усадив его на капот. Мирка взвизгнул и тихо застонал, а Глеб дёрнулся и чуть не выпустил его плечо. 

– Держи, – спокойно попросил отец Глеба и принялся бинтовать рыжего парня, приговаривая:

– Тебе очень повезло. Прошла бы пуля чуть левее, через артерию, ты бы истёк кровью, пока мы тут разговоры разговаривали. Прошла бы чуть ниже, и попала бы в лёгкое… И у тебя было бы очень мало шансов дожить до вечера, именинничек.  А так это просто царапина… Хуже то, что у тебя, видимо, сотрясение мозга. 

Мирка слушал его с побледневшим лицом и испуганными глазами. 

– Ты правда любишь моего сына? – поинтересовался у него отец Глеба, не меняя тона.

– Да, – еле слышно слабым голосом прошептал рыжий. 

–Тогда какого чёрта ты подвергаешь его опасности? – так же ровно и спокойно спросил отец Глеба. – Если бы этот милый человек сначала наткнулся на него, а не на тебя, то убил бы парня, не раздумывая. Просто чтобы не оставлять свидетелей. А потом стал бы сидеть рядом с его трупом и ждать, пока ты появишься… 

Мирка кивнул и снова застонал. 

–  Он мог бы… Он просто чудовище. 

Отец Глеба улыбнулся ему и успокоил:

– Больше он за тобой не явится. Можешь спать спокойно. 

Посмотрел на Глеба и повторил:

– Можете оба спать спокойно. 

Глеб покраснел и пробормотал:

– Папа… 

– Что – «папа?» –  довольно резко поинтересовался отец. – Почему я должен узнавать у бывшей жены, что у моего сына появился…  хм, любимый человек? Я что, по-твоему, недостоин знать, кто тебе дорог и кого ты любишь? 

Глеб переглянулся с Миркой и покраснел ещё больше:

– Я боялся, что тебе это…  не понравится. 

Отец Глеба покрутил головой, посмотрел на рыжего парня на капоте своей машины и глубокомысленно протянул:

– Понравится – не понравится… Какая разница? Это твой человек и твоя жизнь, Глеб. Не надо меня бояться. Я всегда буду на твоей стороне, и в печали, и в радости. Пока смогу. Пока я жив. 

– Спасибо, папа, – тихо ответил Глеб. 

– Спасибо, – эхом просипел Мирка. 

– Не за что, – кивнул отец Глеба и быстро окинул обоих мальчишек взглядом. – Живите, ребята, как хотите. И ничего не бойтесь. 

Глеб нервно улыбнулся и спросил:

– Ты что, нас…  хочешь благословить? 

Отец Глеба внимательно посмотрел на него, иронически кивнул:

– Вроде того…  – и торопливо добавил, точно спохватившись:

– Только матери своей не говори! 

Глеб тоже кивнул, погладил Мирку по голове, не стесняясь ни его самого, ни отца, и слегка ехидно спросил:

– Даже наследника не потребуешь завести? 

И тогда отец Глеба хлопнул своего сына по плечу и захохотал во всё горло, как мальчишка. 

12.

 Доктор уехал, обработав рану и поставив укол, а отец с новой женой остались ночевать в соседней комнате. Пока мальчики чинили отцовскую «Феррари», Анна и тётушка Эмма хорошо приложились к домашней настойке, и никто не мог себе позволить сесть за руль. А потом им сказали, что Мирка нечаянно включил новый компрессор, в котором оказался заводской дефект, и Глеб с отцом еле-еле успели подъехать вовремя, чтобы оказать рыжему первую помощь. 

Новенький компрессор для пущего правдоподобия полетел на помойку, а папина «Феррари» стояла под окнами, словно нарочно вывешенная красная тряпка для быка. Но ни одному быку, если он не конченый псих, не пришло бы в голову на неё кинуться. 

– Слава Богу, – перекрестился совсем не религиозный дядя Карл. –  А то мне сначала показалось, что это был выстрел. 

– Да что я, выстрела от компрессора не отличу, что ли? –  заплетающимся языком проговорил отец Глеба. Он уже перешёл с настойки на коньяк и не собирался останавливаться. – Ты же знаешь, Карл, где я служу! 

Дядя Карл неуверенно кивнул, но сколько он ни пытался пронзить шурина своим подозрительным взглядом, тот не поддавался, уверяя, что ничего страшного не случилось и через неделю-другую рыжий везунчик будет носиться, как ошпаренный! 

– Всё-таки, это очень опасная работа, – заключила тётушка Эмма, поглядывая с опасением на Глеба и перевязанного доктором Мирку. Рыжий, голый по пояс, лежал в кровати, а её племянник не отходил от своего друга, сидя у того в ногах и крепко сжимая его маленькую твёрдую ладошку. А все остальные расселись в комнате вокруг них. 

–  Конечно, Глеб испугался, – соглашался его отец, поглядывая на сына. –  И нет, эта работа ничуть не опаснее других. 

И рассказал страшилку номер один, как его стоматолог погиб на рабочем месте в своём кабинете от неисправной проводки в бор-машине. А потом страшилку номер два, как его бывший школьный учитель химии умер, отравившись консервами в школьной столовой. А потом страшилки номер три, четыре и пять… 

Тётушку Эмму это не слишком убедило, но она согласилась с тем доводом, что «кому суждено быть повешенным на рее, тот в море не утонет в любой шторм». Единственное, что она себе позволила – так это потребовать с отца Глеба взять с обоих мальчишек обещание быть аккуратнее и осторожнее. 

– Да, – ответил Глеб. 

– Да, – ответил Мир. 

Отец Глеба посмотрел на них обоих и нетрезво захохотал:

– Эй, ребята, вы не в церкви! А я не священник! 

– Фу, Борис, какие у тебя пошлые шуточки! – возмутился дядя Карл. – Давайте-ка мы оставим мальчиков одних! Я думаю, им есть, что сказать друг другу…  после сегодняшнего случая. 

Все присутствующие тактично согласились и вышли, пожелав больному поправляться. 

И тогда у Глеба что-то щёлкнуло в голове, и он спросил:

– Мир… А где ты научился так здорово разбираться в машинах? 

– Ты же сам сказал, у старого Йонаса, – помедлив, ответил рыжий парень. – Он был у вас автомехаником до меня, разве ты не помнишь? 

Глеб глянул в его зелёные глаза с огромными зрачками и кивнул:

– Да. 

Мир отвёл глаза к стене. 

– Йонас был старым дураком и пропойцей, – проговорил он ровным голосом. –  Всё время лез не в свои дела.  Когда он погиб, никто не удивился. 

Глеб внимательно посмотрел на его кончики пальцев, подрагивавшие на одеяле, и взял рыжего за руку:

– Мирка, ты чего? 

Рыжий поднял на него виноватые глаза и быстро проговорил:

– Прости меня, Глеб! Твой отец прав. Ты второй раз рискуешь своей жизнью, и всё из-за меня! 

Глеб досадливо поморщился:

– Перестань, Мир! Что мне, из дома не выходить, чтобы на какого-нибудь психа не нарваться? 

Он погладил Мирку по руке и участливо поинтересовался:

– Сильно болит? 

Мир искоса глянул на него и отвёл глаза. 

– Не очень. Только когда двигаешься или смеёшься…  Больше голова кружится. 

– Так ты лежи и не дёргайся, – посоветовал рассудительно Глеб. – Или лучше вообще поспи. А я с тобой посижу. 

Мир облизнул губы и выдавил:

– Я писать хочу, – пожаловался он, как маленький. – А вставать боюсь, что больно будет. 

Глеб усмехнулся, протянул руку, взял со стола опустевшую бутылку из-под коньяка. Отогнул одеяло и сдёрнул с рыжего трусы, пристраивая бутылку:

– Давай, лей смелей! – вспомнил он папину присказку из давнего детства. 

А потом встал, подошёл к окну и опустошил бутылку прямо в сад. 

И тут до него дошло. 

Мама Мирки, с его слов, умерла два года назад. 

Старый Йонас утонул в середине весны, по пьяной лавочке сверзившись с моста в реку. 

Но Мир же говорил, что после смерти матери его забрал к себе Виктор! 

У рыжего просто не было ни времени, ни возможности учиться у старого Йонаса. Он же должен был закончить школу в этом году и и сдать экзамены! 

Разве что он сдал бы их экстерном и вернулся в Колин ранней весной. Но тогда Йонас уже почти не работал, уйдя в запой. Вряд ли он мог чему-то научить в этом состоянии. Всего за один месяц, не более. И уж тем более, у него не было никаких оснований оставлять Миру свою мастерскую. 

Разве что он сам там стал хозяйничать, никого не спросив!

– Мир…  – прошептал Глеб, садясь на стул, потому что у него подкосились ноги. – Йонас точно умер сам, или ему кто-то помог? 

Рыжий парень снова отвернулся к стенке и ничего не ответил. 

– Скажи хоть что-нибудь, не молчи, – убитым голосом попросил Глеб. 

Но рыжий не отозвался. Он даже не двигался, словно и сам исхитрился умереть. Глеб встал со своего места и бесцельно стал бродить по своей комнате, чуть не натыкаясь на мебель. 

– Это ты повесил объявление на мой забор, – безразлично сказал Глеб, садясь на край его постели. 

У рыжего на лице можно было пересчитать все веснушки, так оно побелело. Он полусидел на кровати, опираясь на подставленные под спину подушки, и не шевелился вообще, точно ждал приговора. Только по дрожанию ресниц на опущенных глазах и еле заметному мерному движению незабинтованной голой груди можно было догадаться, что он живой. 

– И сцепление юристу тоже ты испортил… А перед этим нарочно рассказал мне, как его менять, – проговорил бесцветным голосом Глеб. 

Мирка даже ухом не повёл. Не стал ни оправдываться, ни спорить. От этого Глебу стало так тоскливо и стыдно, будто чужие родители привели к нему выпороть своего ребёнка, который спёр у него монетку себе на мороженое. 

– Но зачем, Мир? Зачем ты всё это затеял? – пробормотал Глеб, заглядывая ему в глаза. И увидел равнодушно-спокойный ответный взгляд: «ты и сам знаешь». 

Мир смотрел на него с лёгким любопытством и некоторой опаской, словно на чужую собаку: укусит, если попытаться погладить, или нет? А если ногою топнуть, залает или убежит? 

Глеб узнал этот взгляд. Он его замечал уже много раз, но не придавал этому значения. А сейчас сложил два и два, и всё понял. 

Мир всё это время притворялся. Разыгрывал из себя то влюблённого дурачка, то озорного шалопая, то несчастного сироту. А на самом деле, было бы куда логичнее предположить, что с его биографией он должен был стать совсем другим: недоверчивым, разочарованным и циничным. Просто, чтобы выжить.

Глебу вдруг стало бесконечно жалко этого глупого мальчишку, которому так досталось от жизни, что он, похоже, совсем потерял веру в людей. И, видимо, считал теперь их только средствами для достижения своих целей, не больше. Пользовался ими, как мог, и был готов на всё, совершенно не понимая, что того же самого можно достичь совсем по-другому. Не украсть, не выиграть, не вытащить силой, а просто получить в ответ на то, что даёшь сам. 

Глеб сидел и смотрел на рыжего, пытаясь понять, что теперь дальше с ним делать. И, наконец, решился. 

– Ты всё правильно рассчитал, Мир, – проговорил он спокойно. – Кроме одного. 

Он замолчал и дождался, пока рыжего не начнёт грызть червячок любопытства, что же он сделал не так. У Мира сначала дрогнули губы, потом он бросил на Глеба косой опасливый взгляд и, наконец, с интересом заглянул ему в глаза. 

Просто с интересом. Никого из себя не разыгрывая. Настоящий Мир не был насмешливым раздолбаем или ласковым и нежным капризулей. Он был холодным расчётливым игроком, которого неожиданно обвели вокруг пальца. И он сам не мог понять, как это вышло и почему. 

Поэтому и ждал продолжения, не спуская с Глеба внимательного и оценивающего взгляда. Глеб вздохнул: он знал этот взгляд, помнил его с детства и понимал, насколько трудную задачу себе поставил. Но сдаваться он не собирался. 

– Мои дядюшка и тетушка очень милые, интеллигентные и добрые люди, – начал Глеб. – Но совершенно простые, наивные и бесхитростные. Ими легко манипулировать. 

У Мира блеснули глаза, словно он собирался расхохотаться, но сдержался. 

– Мой отец сильный, смелый, но не очень умный человек, – с сожалением произнёс Глеб. – Он очень опасен, как дикий зверь. Его трудно обмануть, у него невероятное чутьё на подвох или каверзу. Но иногда можно, хотя лучше знать заранее, что он этого никогда не простит. 

Мир открыл рот и искренне удивился:

– Ты решил меня напугать? 

Глеб помотал головой. 

– Нет, – спокойно сказал он. – Зачем? Я тебя люблю и не собираюсь тебя обманывать. 

Мир поперхнулся, поморщился от боли и разочарованно на него посмотрел. 

– А вот моя мать – совсем другое дело, – кивнул Глеб, спокойно проглотив чуть ли не презрительный взгляд зелёных глаз. 

«Люблю?»

Но сам не отвёл взгляда, потому что именно этого и ожидал. 

«Да, люблю. Такого, какой ты есть. Можешь смеяться надо мной, можешь подкалывать. Ничего от этого не изменится.»

 – Она профессиональная шахматистка, – сообщил Глеб.  – Одна из лучших в мире. Но ты не найдёшь её в списке гроссмейстеров или шахматных чемпионов. 

Мир усмехнулся краешком губ и вопросительно на него посмотрел. 

 – Ей это не нужно, – объяснил Глеб.  – Ей вообще ничего не нужно, она всего добилась, чего хотела. Теперь ей просто скучно. А люди для неё – только фигурки на доске, с помощью которых она достигает нужного результата. 

Мир озадаченно посмотрел на него, но промолчал. 

 – Когда я это понял, мне было лет семь или восемь, – вздохнул Глеб.  – И знаешь, это очень больно, когда твоя собственная мать смотрит на тебя, как на вещь. 

Мир закусил губу. 

 – Да, ты знаешь, – спокойно кивнул Глеб.  – Тогда ты должен понимать, как это было трудно – переиграть мою мать и заставить её полюбить своего собственного ребёнка! 

Глеб протянул руку и поправил на Мире сползающее на пол одеяло. 

 – Как? – безжизненным голосом поинтересовался Мир. 

Глеб снова помотал головой:

 – Ты не поверишь, – нехотя проговорил он.  – Я всё перепробовал. Был хулиганом и лучшим учеником в классе. Учился играть на скрипке и ходил на бокс. Рисовал, пел, писал стихи…  Всё впустую! 

Мир с изумлением уставился на него. А Глеб спокойно рассказывал о самом сокровенном так, будто это была инструкция по использованию туалетной бумаги! 

 – И что ты сделал? – спросил Мир, ни капли не насмехаясь и не сочувствуя. Спросил, потому что ему было интересно. 

 – Я выиграл у неё, – просто ответил Глеб.  – Это был единственный способ обратить на себя внимание. Дать ей понять, что я чего-то стою… Сначала раз, потом другой, потом третий. Пока она не сообразила сама, как я это делаю. 

Глеб снова замолчал и с любопытством посмотрел на рыжего Мирку. Тот чуть носом не водил, как собака, которая, принюхиваясь к незнакомому запаху, пытается сообразить, что это: добыча или опасность? 

 – И как ты это делал? – не вытерпел, наконец, Мирка. Он уже просто глаз с Глеба не сводил, но это был другой интерес – не наигранный, а настоящий. Пусть холодный и отстранённый, но искренний. «Уже хорошо!» –  подумал про себя Глеб, и просто ответил:

– Сдавал ей те фигуры, которые мне были не нужны или мешали.

– Да ну! – хохотнул Мирка недоверчиво и тут же скривился от боли. Глеб протянул руку и погладил его по голому незабинтованному плечу:

– Да. Иногда почти все. Одну за другой. 

Мирка посмотрел на его руку, которая гладила его кожу, словно ему было чуть ли не противно. Потом снова посмотрел ему в глаза, словно выискивая в них что-то хорошо спрятанное. Потом отвернулся к стенке и уставился на неё. 

– Врёшь, это не сработает! – чуть ли не с обидой произнёс он.

Глеб усмехнулся:

– Давай сыграем? Только не говори, что ты не умеешь! 

И, не дожидаясь ответа рыжего, принёс шахматы и начал расставлять фигурки на доске.

Мир скучно посмотрел на доску, а потом на Глеба:

– Это не сработает, – вяло повторил он. Но Глеб уже повернул доску белыми фигурами к нему и кивнул:

– Ходи! 

Мир скривил губу и подвинул мизинцем пешку. Глеб тут же выпустил коня. Мир двинул ещё пешку, подождал, пока Глеб походит, и выдвинул слона. Глеб усмехнулся:

– А теперь смотри внимательно, что я делаю… 

И через несколько минут с сожалением проговорил:

– Шах и мат. 

Мир дёрнулся и растерянно на него посмотрел:

– Давай ещё! –  попросил он. 

Глеб усмехнулся:

– А что мне за это будет? 

Мир помолчал, покусывая губу. 

–  А что ты хочешь? –  наконец, спросил он. 

– Не лги мне больше никогда, – попросил Глеб. –  Просто не ври. Я не стану ничего у тебя спрашивать такого, чтобы тебе приходилось говорить неправду. Но и ты сам меня не обманывай, пожалуйста! 

Мир чуть заметно кивнул:

– Договорились! 

– Не болит? –  спросил Глеб, кивком указывая на его плечо. 

– Так, поменьше, – ответил Мир, расставляя заново фигуры. –  Теперь ты белыми. 

Глеб с усмешкой покачал головой:

–  Нет, я играю только чёрными. 

Мир открыл рот, а потом хитро сощурился:

–  Вот оно что! Ты хочешь знать, как я похожу! 

–  Почти угадал, – согласился Глеб. 

Вторую партию Мир вёл крайне осторожно, но всё равно продул. 

–  Кто тебя учил играть? – спросил он недовольно. – Мама? 

– Жизнь, – ответил честно Глеб, собрал фигуры, встал и похлопал его по руке:

–  А теперь ложись спать! 

Мир нарочито капризно скривил губы:

– А ещё партию? –  но в глазах у него стояло напряжённо-азартное ожидание. 

– Хорошенького – помаленьку, – ехидно ответил Глеб, молчаливо празднуя победу. Потому что дело сдвинулось, наконец, с мёртвой точки. Ему удалось вызвать в настоящем Мире искреннее чувство. И пусть это чувство обиды и недоумения, но они – его собственные, а не наигранные! 

– Да ну, Глеб, я совсем не хочу спать! – досадливо сообщил Мир. – Давай ещё поиграем. 

Глеб нехотя сел обратно. Положил руку на закрытую коробку. Зевнул. И честно признался:

– А я уже просто с ног валюсь, Мир. Я очень устал.

Рыжий со вздохом кивнул:

–  Ладно, – и снова скривился от боли. Глеб помог ему прилечь, убрав одну подушку, бросил на пол рядом с его кроватью запасной матрац, накинул на него простыню и лёг, выключив свет. 

– Спокойной ночи, Мир, – проговорил он, зевая, и не услышал уже, провалившись мгновенно в сон, как тот медленно и задумчиво ответил:

– Спокойной ночи, Глеб. 

13.

Утром отец уехал вместе со своей Анной, даже не попрощавшись с сыном или именинником. Словно и не рисковал вчера ни их, ни своей жизнью. 

Глеб узнал об этом, спустившись к завтраку. Все остальные уже поели и занялись своими делами: тётушка варила варенье, а дядя читал свежую газету. 

– Как он? – озабоченно спросила тётя Эмма, выкладывая на две тарелки сырники и поливая их свежесваренным вареньем. 

Глеб пожал плечами:

– Нормально, – и принялся за еду. 

Тётушка проницательно поинтересовалась:

– Поссорились, что ли? 

Глеб помотал головой и с набитым ртом ответил:

– Нет. Просто поговорили. 

Тётушка посмотрела на него с лёгкой усмешкой:

– Ты уж его сильно-то не ругай! Парень просто живёт на работе… А сейчас, наверное, с ума сходит от безделья. 

Глеб доел, допил свой чай, чмокнул тётушку в щёчку со словами: «Спасибо, ты у меня такая умница!» –  и понёс Мирке завтрак наверх. 

Тот уже сидел на постели и, кривясь и шипя от боли, пытался запихнуть вторую подушку за спину. Глеб замер с подносом в руках, борясь с желанием немедленно кинуться ему на помощь. Или хотя бы спросить, нужна ли ему она.. 

Мир сердито глянул на него:

– Ну что ты смотришь! Помоги! 

Глеб кивнул, поставил поднос на стол и молча поправил его подушки. 

– Спасибо, – слегка недовольно поблагодарил Мир и повёл носом: что там вкусненького? Глеб усмехнулся, произнося: «Всегда пожалуйста!» – и жестом фокусника скинул с подноса салфетку. 

– Сырники! – искренне обрадовался Мир и в мгновение ока уплёл их, запивая какао. Потом поставил чашку на поднос и снова сказал: «Спасибо!» – но уже совсем другим тоном. 

– Передам, – пообещал Глеб и, не стесняясь Мира, начал собираться на работу. Разделся до трусов, натянул джинсы и свою любимую «кенгурушку», пригладил волосы перед зеркалом и проговорил: 

–  Доктор заедет после обеда и вечером, – словно сообщил, что синоптики обещали дождь и советовал взять зонтик. – Ты пойдёшь умываться? 

Рыжий фыркнул и кивнул. Глеб подошёл к кровати, присел на корточки, подставив парню своё плечо и медленно выпрямил ноги, наклонившись вперёд, чтобы тот спустился на пол. Потом предупредил: «Держись крепче!» – и распрямился, поднимая лёгонькое мальчишеское тело. Мирка охнул, но стерпел. И даже без звука вытерпел все сорок шагов по коридору до ванной. 

А в ванной вцепился здоровой рукой в раковину и терпеливо сносил заботу Глеба, пока тот аккуратно умывал его лицо и вытирал полотенцем. Потом Глеб выдавил зубную пасту на новую щётку и вручил рыжему со словами:

– Давай-ка сам! 

Поставил перед ним пустой стаканчик, чтобы тот прополоскал рот, и, стоя за его спиной, смотрел на отражение в зеркале всё время, пока Мирка чистил зубы

– Ты чего так на меня уставился? – поинтересовался Мир, полоща рот. 

Глеб усмехнулся:

– Знаешь, я так долго об этом мечтал… Стоять у тебя за спиной и просто любоваться тем, как ты умываешься, чистишь зубы, бреешься. 

Мир сплюнул воду изо рта и поднял глаза:

– Ну и что? Ты же получил, что хотел! 

Глеб покачал головой:

– Нет, – пробормотал он. – Я не хотел, чтобы это получилось так, – он тронул край повязки Мира, чтобы объяснить, что имел в виду. – А так, как я хотел, уже не получается.

– Домечтался, – сыронизировал Мир. Глянул на Глеба и быстро проговорил:

– Прости. 

Глеб спокойно принял у него стакан со щёткой, поставил на полку и отстранённо произнёс:

– Не надо, Мир, не напрягайся. Тебе ведь не нужно моё прощение? А мне не нужны пустые извинения. 

Мир озадаченно кивнул и сухо полюбопытствовал:

– Тебе, правда, так больно? 

Глеб подставил ему плечо и закусил губу, когда Мирка охнул. 

– Как тебе, – проговорил он, медленно и аккуратно провожая его обратно на постель. – Только, в отличие от тебя, это дольше заживает. 

Мир откинулся на подушки и пробормотал:

– Ну и зачем? Зачем эти страдания на пустом месте? Всё же просто и понятно: дают – бери, бьют – беги! 

– Скучно, – объяснил Глеб. – Редко кого так бьют, что бежать некуда. И мало кому так дают, что хватает. 

– Да ты философ! – хохотнул Мирка и на мгновение стал так похож на того рыжего парня из мастерской, с которым Глеб только познакомился, что у того аж сердце заныло. 

– Да ну тебя! – проговорил Мир почти сердито. – Что тебе не скажи, всё как сапогом по морде! 

– Ножом, Мир. Ножом по сердцу, – попытался улыбнуться Глеб. – Дай Бог тебе этого никогда не почувствовать. 

Он убедился, что у Мира есть питьё и нет сигарет (доктор запретил курить строго-настрого, пообещав в противном случае уложить пациента в больницу под капельницы и круглосуточное наблюдение), взял его ключи от мастерской и попрощался:

– Пока, Мир, не скучай! 

Искренняя завистливо-обиженная ухмылка была ему ответом. «Ничего, посмотрим, как ты завтра запоёшь,– усмехнулся про себя Глеб. – Поскучай, мой милый, тебе полезно.»

Он спустился вниз и попросил тётушку не утомлять больного  своей заботой. Кивнул дяде Карду, который оторвался от газеты и помахал рукой, вышел во двор, сел на мотоцикл и поехал в мастерскую. 

Объявление висело на прежнем месте, и Глеб не стал его снимать, ведь, фактически, мастер Мир был не совсем здоров. Глеб со странным чувством отчуждения присел на корточки и провёл рукой по следу от шин мотоцикла, врезавшемуся глубоко в землю, когда его отец вчера заворачивал на полной скорости во двор. Вот он след, а вот он, тот мотоцикл. И даже Глеб здесь, на том же месте… Не хватало только Мирки. 

Глебу его очень не хватало. Того Мирки, каким он был ещё вчера. Был для него, пусть даже понарошку – но ведь был же! 

Глеб тронул пальцем засохшие бурые капли и подумал, что это ведь его, Миркина, кровь. И заревел, размазывая слёзы. Вчера у него был учитель, друг, любимый и просто хороший парень Мир, за чью улыбку и зелёные глаза он дал бы себя убить, даже не пикнув.  А сегодня всё закончилось, будто его и вправду вчера здесь убили, и увезли в багажнике бежевого «Рено».

Глеб посмотрел на примятую чужим автомобилем траву и на секунду представил, что так оно и было. И он ничего не узнал и не догадался, не успел…  А его любимый человек больше никогда не посмотрит ему в глаза, не тронет рукой, не будет лежать на его кровати, играя с ним в шахматы, или чистить зубы в ванной. Он представил себе, что это любимое тело лежит на каменном столе в морге, простреленное и холодное, одеревеневшее и никому больше не нужное, кроме могильных червей, которые будут уже через неделю жрать гниющую плоть, которая ещё недавно была весёлым парнем Миркой. 

Глеб вытер слёзы и поднялся. Пока Мир жив, не всё ещё потеряно. Да, Глеб может любить его и таким: циничным, расчётливым и равнодушным. Он, Глеб, это может, правда… Только самому-то Мирке что от этого? Теперь он законный гражданин, у него есть семья, работа, он сделает себе паспорт, пойдёт учиться, получит лицензию и официально откроет свою мастерскую. Может, даже женится и заведёт детей. Зачем ему Глеб? Он больше ему не нужен, как Глебовой матери, Кларе, однажды перестал быть нужен его отец. И она тут же спокойно подала на развод и на раздел имущества. Бывший муж – просто отработанный материал, шлак, оставшийся от руды, из которой уже выплавлен весь драгоценный металл. 

Но ведь рыжий мог быть совсем другим! Нежным, заботливым, внимательным. Озорным, хулиганистым, бесстыдным. Чутким, ласковым и страстным… И пусть это всё были маски, которые он менял одну за другой, но чувства-то Глеба были настоящие! 

И он сам это всё сломал, балда! 

Зачем? 

Правды захотел? 

Да на кой она ему нужна теперь, это правда-то?

Глеб аж чуть не завыл от отчаяния и безысходности. Шансов хоть как-то наладить отношения с этим парнем снова почти не было. Искать другого Глеб не хотел, да и не представлял он себе, как можно жить с кем-то ещё, продолжая любить своего бывшего. Он даже поймал себя на мысли, что никто другой из всех парней и мужиков на свете ему не нужен и совсем не интересен. А значит…

Он ковырнул носком кеда землю и поднял мелкие кругленькие чётки с крестиком и лохматой кисточкой. Бусины чёток были сделаны явно не из дерева или стекла, но из такого тяжёлого камня или металла, какой Глеб отродясь в руках не держал. Он поднял чётки на ладони, прикрыв глаза, и сообразил, что они весят не меньше гаечного ключа. 

– Любопытно, – пробормотал Глеб, озираясь. Это точно было не его и не папино, и очень маловероятно, что рыжий Мир тайком хранил бы такой приметный предмет у себя. Да и сомневался Глеб, что Мир мог бы испытывать такую привязанность к странной вещи, кто бы её ему не подарил. 

Судя по тому, что чётки лежали около того места, где стоял бежевый автомобиль, их мог потерять только Виктор. 

А значит, он за ними вернётся. 

У Глеба по спине пробежали мурашки. Ему почудилось вдруг, что кто-то сейчас посмотрел на него в снайперский прицел, и раздумывает, жить ему или умереть. Через секунду его отпустило, и он сунул, не глядя, чётки в карман. И подумал, что Виктор мог поступить так же, а потом, когда доставал своё оружие, нечаянно зацепил и выронил. 

«Интересно, – подумал Глеб, – насколько они ему дороги. Спросить, что ли, у Мирки, его это чётки или нет? Хотя Мир может и соврать, что бы он там ни обещал…»

А вот Виктор вряд ли станет врать, подумал Глеб. Если предложить ему обмен: он рассказывает про Мира всё, что знает, а Глеб возвращает ему его дорогую пропажу? 

Глеб словно услышал голос своего отца: «Даже не вздумай, дурачок! Не суйся в это дело! Положи, где лежали, и беги отсюда!» И словно увидел перед глазами прибитый к дереву чёрный квадратик с белым черепом и костями и надписью: «Не влезай, убьёт!»

А если Виктор его и убьёт, то что? Для самого Глеба просто сразу всё закончится. Мать вряд ли сильно расстроится: он как был ей занозой в заднице, так и остался. Отец, конечно, постарается отмстить, но он уже столько смертей видел, что одной больше, одной меньше – какая разница! Больше всего будут переживать дядюшка с тётушкой, но у них теперь есть Мир. Который, если узнает о смерти Глеба, навряд ли огорчится.

Зато есть малюсенький шанс, что Глеб что-то успеет узнать. Хотя бы почему Мир стал таким. 

Другим он его уже не сделает, это ясно. Ночью он думал, что сможет со временем разбудить его чувства, совесть или хотя бы элементарную благодарность. Но сегодня утром понял, что нет, этот поезд давно ушёл.  Скорее всего, когда мальчик Мир был маленьким. Когда ещё не началась война. А может, и раньше, кто знает? 

Виктор. Он искал его так долго, что должен знать о Мире всё. Как бы только так сделать, чтобы он хоть сразу его не убил? Чтобы вызвать его на разговор, даже если он окажется последним? 

Глеб усмехнулся. Есть одна сумасшедшая идея. Настолько дурацкая, что обязательно должна сработать! 

Надо просто дать объявление в газету: «Найдены мелкие чёрные чётки с крестиком, из тяжёлого камня. Лежат в такой-то камере хранения на центральном вокзале Бровина. Код от ячейки: день рождения Мира».

Ячейка на вокзале арендуется максимум на три дня, все это знают. Все, кто ездит поездами… Да ладно, не дурак же Виктор, в конце концов! Наведёт справки. Уточнит, позвонив на вокзал. Разберётся, он же сыщик! 

Дальше: ячейка должна быть в зале пригородных поездов. Там два прохода и есть куда бежать в случае чего… Чего? Не будет же он стрелять прямо в зале, где толпа народа и постоянно дежурит полиция! И потом, зал открывают утром и закрывают вечером. Просто так ночью он туда вряд ли сможет попасть. Он придёт днём, смешавшись с толпой пассажиров и постарается незаметно выскользнуть из зала. 

Потому что всё это смахивает на хорошо расставленную ловушку. Но для таких людей, как отец Глеба, как Виктор, ловушка – это вызов, а не приговор. Он придёт, обязательно придёт! 

Глеб с облегчением рассмеялся и хрустнул пальцами. Посмотрел на часы: ничего себе, он чуть обед не пропустил со своими размышлениями, как бы ему поинтереснее обтяпать собственное самоубийство! 

«Ехать в Бровин надо сегодня, после обеда. Сразу снять ячейку и подать объявление в завтрашние газеты. А потом три дня подряд просто ездить туда и ждать.»

Он посмотрел на нацарапанное им объявление и усмехнулся. Нет, Мирка, я не стану его снимать. Прости, тот, дорогой, и этот, нынешний Мир, но не стану. Пока оно висит, у меня есть самый невероятный, но хоть мизерный шанс, что мы сюда вернёмся оба. Если мне очень-очень повезёт, и я увижу твои обалдевшие глаза после этого. 

А если этого не сделать, то шансов точно нет никаких. 

14.

– Как идёт работа? – вежливо поинтересовался Мир, когда Глеб отнёс его обед к нему наверх, в спальню. 

«Он мне всю дорогу врал, а я, что, и разочек не могу?» – подумал Глеб, искоса глядя на рыжего, а сам с зажатым в зубах ремнём копаясь в своих вещах в шкафу. И покраснел, вспомнив, как Мирка так же рылся у себя дома в поисках сухой одежды для него, Глеба. Интересно, он это тоже рассчитал или просто заигрался? 

Глеб вздохнул и махнул молча рукой. 

«Не могу!» – понял он, отвернувшись от Мира, который сидел на кровати в одних трусах точно так же, как тогда, в первую ночь. Не мог Глеб ему соврать, ну никак не мог! И не потому, что сейчас этот парень на кровати был, как две капли воды, похож на себя прежнего, а потому что это и был он. 

– Глеб, что мне говорить твоим дяде и тёте? –  поинтересовался Мир, прихлёбывая борщ. –  Твоя тётушка уже третий раз ко мне поднимается с вопросом, не нужно ли чего. 

Глеб усмехнулся. Переживает тётушка за своих мальчиков, не поссорились ли они. Сейчас тебе этого не понять, Мир.

– Говори, что хочешь, – разрешил он Миру. – Это уже неважно. 

Мир театрально похлопал глазами и даже ложку отложил:

– Ты что, с ума сошёл? Что значит – «неважно?»

Глеб улыбнулся. Да, Мирка, ты хорошо умеешь быть таким… милым. И, главное, так хочется тебе верить, прямо спасу нет! 

–  Я тебя люблю, – серьёзно проговорил Глеб. Как тогда, утром в саду. И почувствовал, что нет, не врёт. Любит. Ладно, теперь это ненадолго! Дня три, не больше. 

–  Да, я помню, что ты обещал говорить мне это каждый день, – проговорил Мир, доедая борщ. –   Очень вкусно, большое спасибо… 

–  На здоровье, – кивнул Глеб. Выложил из карманов всё на стол, стянул с себя рабочие джинсы и одел другие. Вставил ремень и обернулся. 

Чётки лежали на столе, поверх ключей и всего остального. А Мир пялился на них, не отводя глаз, словно увидел ядовитую змею. 

–  Где ты это взял? – безжизненным голосом прошептал он. 

Глеб покрутил чётки в руках, словно припоминая:

–  Нашёл. Во дворе. Вот, думаю объявление дать в газету. Вещь-то не из простых, может быть, хозяину она дорога… 

Глеб даже ни в чём не соврал. Сунул чётки в карман вместе с деньгами и ключом и быстро проговорил:

–  Всё, Мир, пока! Может, хозяин меня уже там дожидается, пока я тут с тобой болтаю… 

Мир посмотрел на него с самым неподдельным ужасом:

–  Стой, Глеб! – чуть не закричал он. 

Глеб послушно замер на месте. 

–  Что такое, Мир? – участливо спросил он. – Так сильно болит? Сейчас доктор приедет, посмотрит…

Мир подозрительно посмотрел на него и неуверенно предложил:

–  Может, давай пока в шахматы поиграем? Пока доктора ждём?

Глеб прикинул, что до поезда ещё полтора часа, и согласно кивнул:

–  Давай! 

Мир похлопал глазами, вероятно, потому что ожидал от Глеба вопроса вроде прежнего: «А что мне за это будет?» Но Глеб уже получил, что хотел: чётки явно были Миру знакомы. И поэтому Глеб быстро достал доску, расставил шахматы и так же быстро обставил Мира:

– Прости, дружок, но тебе мат! 

«Вот как это, оказывается, – почти спокойно и без удивления подумал он про себя. – Когда снаружи ты один, а изнутри – совсем другой… Бедняга ты, Мир, так жить – и правда, с ума сойдёшь!»

Мир спокойно кивнул, даже не пискнув. Глеб усмехнулся и съязвил:

– Надо доктору сказать, что шахматы – новое сильнодействующее лекарство! Вчера ты чуть не кричал от боли, а сейчас спокойно киваешь, даже не поморщившись… 

Мир сосредоточенно посмотрел на доску и пошевелил беззвучно губами. Похоже, последнюю тираду Глеба он пропустил мимо ушей. 

– Ещё, – чуть ли не потребовал он. 

Глеб кивнул, расставил заново фигуры и поднял ладонь:

– Только с одним условием, – предупредил он. 

– «А что мне за это будет?» – слегка насмешливо процитировал Мир. 

–  Нет, – покачал головой Глеб. – Моя игра – мои условия. Меняю как хочу и когда хочу… – и поинтересовался, взяв в руки свою пешку:

–  Что ты мне за это можешь предложить? 

Мир опешил:

–  Так нечестно! А если я предложу то, что тебе не понравится? 

– Игры не будет, – улыбнулся Глеб. – Сиди, скучай. 

– Ты издеваешься? –  жалобно пролепетал Мирка. Нет, не тот рыжий, что встретил его в первый день. И даже не тот, что целовал его под мостом или стоял с удочкой на речке. А скорее, тот, что ездил в Бровин… 

– Как я угадаю, что именно… – начал было Мир и замолк, как зачарованный, глядя на чётки, что Глеб достал из кармана и начал крутить в руках. 

– Ладно, – вдруг спокойно проговорил Мир. –  Знаешь, чьи это чётки? 

– Знаю, – кивнул Глеб. – Играем! 

На этот раз Мирка попробовал скопировать тактику Глеба, сдавая фигуры, как только они выполняли свою задачу. Но максимум, чего он добился – так это заставил Глеба первый раз за всё время слегка попотеть, проводя пешку в ферзя. 

– Мат, – довольный, как слон, заявил Глеб. И тут Мир шандарахнул по доске рукой, сметая фигуры, и заплакал, отвернувшись к стенке. 

Глеб собрал с пола ни в чём не повинные шахматы и сложил их в коробку. 

– Ещё скажи, что ты мне поддаёшься! –  с обидой произнёс Мирка, не оборачиваясь и хлюпая носом. 

– Молодец, догадался! – радостно засмеялся Глеб. – Я тебе настолько поддаюсь, что моя слабость становится силой… Это не тактика, это стратегия, дружок! 

Мир насуплено кивнул и потёр раненое плечо здоровой рукой. 

– Болит? –  поинтересовался с участием Глеб. 

– Чешется, – сердито буркнул в ответ Мирка. 

В дверь комнаты постучали, и голос тёти Эммы произнёс:

– Мира, к тебе доктор пришёл! 

Глеб сразу суетливо засобирался:

– Ладно, мне пора!

– Глеб, не ходи туда! – не поднимая головы, прошептал Мир. – Я тебя прошу… 

Глеб только усмехнулся:

– Почему? 

Мир дёрнул плечом и скривился, как от боли. Хотя вроде бы двигал здоровым плечом? 

Глеб пропустил доктора к постели и пообещал:

– Если ты объяснишь, почему, после того, как доктор тебя посмотрит, я никуда не пойду… 

Доктор размотал повязку, снял пинцетом ватки и удовлетворёно кивнул:

– Организм молодой, быстро восстанавливается… – и усмехнулся, обращаясь к Глебу:

– Главное – это покой и хороший уход! 

Мир прыснул и позволил Глебу поднять себя под мышки и приспустить сзади трусы. Пои этом Глеб старался не смотреть ни на его голую задницу, ни на расплывшееся фиолетовое пятно вокруг раны. 

Доктор тем временем набрал в шприц из двух ампул и кивнул Глебу:

– Держите его крепче, пожалуйста. 

Глеб скосил глаза на шприц:

– А что там, доктор? 

– Антибиотик и обезболивающее, – сообщил доктор и всадил иглу. Мир даже не дёрнулся, а только удивлённо спросил:

– И это всё лечение? 

Доктор саркастически рассмеялся:

– А что вы хотели, молодой человек? Шампанское, танцы и девочек? 

– Было бы неплохо, – усмехнулся Мир и тут же сморщился, когда доктор шлёпнул его по попе и кивнул Глебу:

– Сажайте пациента! 

Глеб как можно осторожнее перехватил Мирку и усадил обратно. От касания Миркиной кожи и запаха его пота у него вдруг резко закружилась голова. Он даже покачнулся и ухватился свободной рукой за край стола. 

– Но-но, юноша! –  забеспокоился доктор, взболтнул маленький флакончик и сунул Глебу под нос ватку. – Экий вы нежный, прямо, как девочка! 

Мир тихонько прыснул, но промолчал. А Глеб дёрнулся от запаха нашатыря и мгновенно пришёл в себя. 

– Спасибо, доктор, – пробормотал он смущённо. И с укором посмотрел на Мира: ты-то что ржёшь? Мир показал ему язык и отвёл глаза. Доктор с интересом наблюдал за этим цирком, но не проронил ни слова. Только изготовил два маленьких шарика, пропитанных прозрачной жидкостью почти без запаха и принялся смывать запёкшуюся кровь вокруг раны шипучей водичкой, вроде минералки, собирая грязь и сгустки крови тампоном. 

Мирка зашипел, как дворовый кот, которому прищемили хвост. Доктор спокойно сказал:

– Потерпите, сейчас я закончу. 

Он обтёр рану с обеих сторон плеча и с удовольствием кивнул:

– На вас всё заживает, как на собаке. 

Мир со звоном в голосе ехидно поинтересовался:

– Мне только лаять можно или кусаться тоже? 

Доктор меланхолично обмазал края раны, поставил шарики, закрывающие уже затянувшиеся сукровицей отверстия, и предложил:

– Сорок уколов от бешенства? Нет? Тогда закройте ротик, молодой человек, и терпите! 

Он замотал Мирке плечо и поманил Глеба к себе:

– Можете помыть своего дружочка губкой, только, умоляю, не намочите рану! Пока всё отлично идёт, воспаления практически нет, так что не напортите ничего! 

И, уходя, бросил вскользь:

– Борису я доложу сам. Будьте здоровы. 

Как только за доктором закрылась дверь, тётушка Эмма постучалась снова и поинтересовалась, не надо ли чего. Только она ушла, слегка обиженно шаркая тапками, нарисовался дядя Карл с тем же вопросом. 

Глеб усмехнулся: как Миру удаётся казаться одновременно милым мальчиком, стеснительным подростком и мужественно переносящим тяготы молодым человеком? Он покрутил головой, слушая лёгкую перепалку тётушки и дядюшки на лестнице, и вдруг нахмурился:

– Ну так что? Почему я не должен никуда ходить? 

Мир быстро нашёлся:

– Потому что ты нужен мне здесь! 

Глеб покачнул головой, словно отбивая мяч:

– А твоим клиентам я не нужен? 

Миру хватило одной секунды, чтобы сочинить новую причину:

– Кто тебе важнее – я или они? 

Глеб подозрительно посмотрел на Мирку: что ты ещё затеял? Тот парировал таким же вопросительным взглядом: а ты? 

Глеб вздохнул и похлопал его по руке:

– Если бы это всё было по-настоящему, было бы здорово! Но ты переигрываешь, Мир. 

Рыжий сделал безразличное лицо:

– Тебе же понравилось, Глеб. 

Глеб охотно кивнул: 

– Сначала – да! Это как шахматы, Мир. С тобой очень интересно начинать игру, но прости, ставить мат за матом мне уже скучно… Выиграй у меня хоть разочек, а? 

Мир расхохотался и вдруг радостно заявил:

– Уже почти не болит! 

У него даже глаза зазеленели, как у кота ночью. Глеб улыбнулся, искренне сообщая от чистого сердца:

– Я очень рад! 

И добавил вполголоса, с чувством:

– Поправляйся быстрее. 

А потом спросил:

– Чувствуешь разницу? 

Мир побарабанил пальцами по стенке и нехотя признал:

– Да. 

– И что тебе больше нравится – первое или второе? – подхватил Глеб. 

– Компот! – фыркнул Мирка. И тут же посерьёзнел:

– Второе, конечно. Когда ты думаешь обо мне. И я это чувствую. 

Он поднял на Глеба глаза и неожиданно честно признался:

– Но я так не умею! 

Глеб погладил его по голове и тихо спросил:

– Хочешь, научу? За три дня. 

15.

–  За три дня? 

Мир так изумился, что Глеб нисколько не сомневался, что он ни капельки не лицемерит. И устало кивнул: да, всё верно. За три дня. Не больше. 

При самом лучшем раскладе, у него оставалось три дня жизни. Не считая сегодняшнего вечера, который он уже успел потратить на поездку в Бровин. 

Он бежал через весь посёлок на поезд, как будто за ним гналась вся криминальная полиция и сотня коллег Виктора в придачу. С его собственным отцом во главе…  Потому что если отец узнает, что он задумал, то оторвёт ему сам всё, что шевелится. А что не шевелится, расшевелит и тоже оторвёт. 

Сердце не уходило в пятки, даже не думало. Нет, оно лупило кузнечным молотом в затылок, а а паху словно деревянную палку привязали, штаны бы не порвать! Потому как пятки он себе уже, похоже отбил, дело осталось за малым: не упасть, не поскользнуться, не оступиться. Не сломать себе ничего и не разбить рожу, чтобы хоть прилично выглядеть в гробу. 

Он запрыгнул в последний вагон, размахивая завалявшимся в кармане билетом. Потом очень натурально покраснел, якобы сообразив, что перепутал даты. И наконец, буквально упросил кондуктора не только продать ему билет на любое свободное место, но и взять с него штраф. 

Он не хотел искушать судьбу. Пусть ему не везёт хоть всю дорогу, но хоть чуточку повезёт в конце! 

Бедный кондуктор не знал, куда деваться от сумасшедшего пассажира. Когда поезд на пару минут встал на мосту через маленькую речушку Белку, бегущую между холмов в славный старинный город Белов, придурковатый юноша с раскрасневшимся лицом закидал его вопросами: «Мы что, сломались?», «Когда пойдёт следующий поезд?» и «А что будет, если мост не выдержит?» Узнав, что нет, не сломались, юноша так огорчился, что чуть не заплакал. Услышав, что следующий поезд Белов-Бровин пройдёт здесь через полчаса, воспрял духом и попытался вылезти в окно. Когда его поймали уже буквально за ноги и объяснили, что попытка схода с поезда вне остановок в пути является административным правонарушением и карается арестом на семь суток, сразу присмирел и просидел в углу вагона до самого Бровина тише воды, ниже травы. 

В Бровине Глеб выскочил из поезда на Центральном вокзале и сразу побежал в зал пригородных касс. Номера камер хранения здесь были четырёхзначными и совпадали с годами последних двух столетий. Он раз пять прошёл мимо камеры, чей номер совпадал с годом начала войны, но потом решил, что это уж слишком вызывающе. Год Победы был уже занят. И год, когда умерла Миркина мама. И текущий год тоже. 

А год Миркиного рождения оказался свободен. Глеб торопливо наменял жетонов в автомате и вернулся как раз тогда, когда древняя старушка с клюкой остановилась около открытой камеры в нижнем ряду. 

«Давайте, милая, я вам помогу!» – чуть не закричал Глеб, схватил бабушкину тележку с привязанной к ней сумкой и запихнул в другую нижнюю камеру, на углу стойки. 

– Какой код ввести? – спросил он, приготовив жетоны. Бабка молча ткнула клюкой в номер камеры

– Нельзя, – нетерпеливо сказал Глеб, посматривая поверх согбенной спины старушки, не покушается ли кто ещё на его номер. Но пассажиров в зале было немного, и все они либо сидели на скамейках в зале ожидания, либо стояли длинными вереницами очередей в кассы. 

Вредная старуха стукнула его клюкой по ноге, привлекая к себе внимание, и кивком указала на пол. В пыли были начертаны четыре цифры, видимо, год её рождения. Офигев, Глеб с уважением посмотрел на человека, прожившего девяносто три года на свете… Он вежливо кивнул, набрал на внутренней стороне двери код и опустил три жетона. И только тогда сообразил, что старушка, наверное, была глуховата и вместо слова «код» услышала «год». 

Камера закрылась с металлическим лязгом, как будто хищное животное захлопнуло пасть, полакомившись своей добычей. Над номером зелёный огонёк сменился на красный, что означало «Занято».

Глеб сунул бабушке квитанцию с крупно напечатанным номером камеры и побежал к своей. Чётки он заранее положил в чёрный холщовый мешочек, завалявшийся на полке со всякой мелочью – скорее всего, забытый чехол от сломанных солнцезащитных очков. Глеб по-дурацки хихикнул, представив себе лицо получателя его отправления. Номер камеры – Миркин год рождения, код – дата. Вы понимаете намёки, господин хороший? 

Глеб набрал цифры, два раза перепроверив, опустил жетоны, побаюкал на ладони мешочек с чётками и зачем-то поцеловал его перед тем, как положить внутрь. Потом захлопнул дверцу, дождался появления красного огонька, смял и тут же выкинул квитанцию. Эти цифры он не забудет, пока жив. 

Редакции трёх крупнейших газет помещались в старинном здании напротив вокзала. Глеб сразу взял три купона на стойке при входе в здание, присел, не стесняясь, прямо на ступеньках входа и быстро заполнил три одинаковых объявления. Обвёл кружками цифры, чтобы их набрали жирным шрифтом. Поставил галочки в графах «Срочно», «Платно» и «Рамка.» Крупно и разборчиво написал даты подачи через запятую. И понёс их внутрь – платить. 

Тут-то его и накрыло совсем, прямо-таки затрясло. Он спрятался за колонну, сжимая в одной руке объявления, а в другой – деньги… Тело не хотело умирать. Молодое, сильное, здоровое, оно орало и билось в истерике: зачем, зачем, зачем? Зачем превращаться в одеревеневший кусок тухлого мяса, годный только на то, чтобы кинуть его в деревянный ящик и закопать, или проще даже – в печь, а пепел по ветру развеять? Всё тело звенело соками, кровью и даже мочой, напоминая дурацкому мозгу, который возомнил тут себя главным, что оно вообще-то есть! Дышит, бурлит кишками, сосёт под ложечкой, гудит мускулами, звенит отбитыми пятками и очень хочет пить, жрать, спать и трахаться! И, кстати, на горшок – тоже.

Глеб еле-еле собрал себя в кулак и поплёлся в кассу. Очередь из трёх человек показалась ему марафонской дистанцией, но он в глубине души обрадовался: не повезло! То есть, сейчас не повезло – может, повезёт потом? Женщина-кассир в окошке окликнула его раза три, наверное, пока он разобрался со своей головой, с бунтующим телом и с недорезанной надеждой на то, что всё обойдётся. Он заплатил, сдал бланки, вышел, шатаясь на площадь перед вокзалом и, не глядя по сторонам, побрёл к билетным кассам. 

Тут ему снова не повезло: большинство касс было закрыто на обеденный перерыв, а в дежурной кассе толстая начальница отчитывала молоденькую девушку, чуть не доведя её уже до слёз. Глеб постучал ногтем по стеклу:

– Билет купить можно? А то поезд через пять минут отходит. 

Девушка благодарно ему улыбнулась и села работать, а её начальница, смерив Глеба нехорошим взглядом, удалилась в соседнее окошко. Ровно через минуту получив и билет, и сдачу, Глеб криво улыбнулся девушке в ответ и пополз на поезд. Сил не было совсем. 

В поезде он вырубился сразу, как только сел на своё место, показав кондуктору билет. И проспал, казалось, целую вечность, прежде чем его растолкали со словами: «Колин, юноша!  Вам выходить!»

Глеб вышел на перрон и вдохнул полной грудью свежий воздух. Дело было сделано, отступать было некуда. И Глеб пошёл домой, даже не заглянув в мастерскую. 

Дядюшка с тётушкой встретили его красноречивым молчанием, не предвещавшим ничего хорошего. Он вежливо поздоровался, спросил, как там Мир, и пошёл в душ. Там он пустил воду и, стоя голышом под струями воды, попытался разглядеть в быстро мутнеющем зеркале своё тело… Что Мирка в нём нашёл, непонятно. Обычный тощий подросток-переросток с длинной шеей и узкими плечами, бледно-незагорелый и нескладный, с торчащими локтями-коленками.  

Глеб смотрел на себя самого, точно со стороны, обстригая ногти и тщательно убирая бритвой волоски в подмышках. Аккуратно побрился, стараясь не порезаться. Надо было приготовить себя к ещё одному марафону, который он обещал рыжему. 

«Он даже не подозревает, на что согласился!» – усмехнулся Глеб. Накинул на голое тело халат и вышел в коридор. Тётушка несла дежурство на кухне, а дядя Карл занял наблюдательный пост в столовой… Мышь не проскочит, граница на замке! 

Глебу стало вдруг так стыдно и смешно перед ними и за них, таких наивных, добрых и беззащитных людей, мир которых покоился на правильных принципах, душевных книгах и возвышенной музыке… Они даже не предполагали, кого он притащил в их дом и чем это им может грозить. Они искренне переживали за обоих своих мальчиков даже не потому, что те спали друг с другом, а просто – как за своих детей, когда те поссорились. И Глеб заранее знал, что они скажут и что им надо ответить, чтобы успокоить. 

– Как дела на работе? – лучезарно улыбнулся дядюшка, но его глаза при этом были холодны, как лёд. 

– Где ты был, Глеб? – сердито произнесла тётя Эмма, простодушно сломав всю интригу. Глеб еле сдержался, чтобы не усмехнуться, и упал на диванчик, запахнув полы халата, чтобы не смущать старшее поколение. 

–  Я был в Бровине, – спокойно ответил он, – а не на работе. Очень срочное дело. Не успел никого предупредить. 

– Приезжал твой отец, – сообщил сухо дядя Карл. – Искал тебя! Потом поднялся наверх и битый час буквально допрашивал бедного мальчика, где ты и что ты… Чуть до слёз его не довёл! 

Он наклонился вперёд и поинтересовался:

– Тебе не кажется, что пора бы объяснить, что происходит? 

Тётушка принесла Глебу ужин и села рядом с мужем за стол. 

– Глеб, что случилось? –  мягко спросила она. – Ты можешь нам всё рассказать, не бойся. Мы никому не скажем. 

Глеб принялся за еду, выдержав небольшую паузу, словно размышляя и не торопясь с ответом. 

– Я вляпался в дурацкую историю, – наконец, честно признался он. – Один из наших клиентов забыл у нас свою вещь. Очень дорогую и памятную для него… А Мир узнал эту вещицу. Она принадлежала человеку, который был его мучителем. 

Глеб помолчал, доедая ужин и давая им время переварить сказанное. Он не солгал ни в чём, и это давало ему ощущение собственной правоты, которое, естественно, не ускользнуло от дядюшки с тётушкой. 

– И что ты намерен делать? – не вытерпев, полюбопытствовала тётушка. Дядя Карл нахмурился, подозревая, что уже знает ответ. 

– Вернуть хозяину его пропажу. С условием, что он больше никогда здесь не появится и не тронет Мирку, – спокойно соврал Глеб, не моргнув глазом. 

Дядюшка крякнул, а тётушка охнула и посмотрела на Глеба, как на героя:

– Это же очень опасно! 

Глеб, не стесняясь, усмехнулся:

– Чем? Мы не нарушаем никаких законов. Наоборот, хотим, чтобы вс было хорошо и правильно… Чтобы потерянное вернулось к тому, кому оно дорого, а Мир спал спокойно. 

Глеб отставил тарелку и выпил морс. А потом как можно небрежнее сказал:

– Ну не убьёт же он меня за это! 

Дядюшка с тётушкой принуждённо рассмеялись и вынуждены были согласиться. 

– А что у вас вышло с Миром? – для проформы поинтересовался дядя Карл. Просто чтобы убедиться в своих выводах, к которым он пришёл почти самостоятельно. Глеб развёл руками:

– Мирка до сих пор его боится! А мой отец – плохой утешитель. Не стоило ему вмешиваться, правда. Он может больше напортить, чем помочь. 

Дядюшка покивал и посмотрел на Глеба с уважением. А тётя Эмма слегка неловко произнесла:

– Надеюсь, вы не поссорились с Миром из-за этого? 

Глеб нехотя кивнул:

– Почти. Но это не важно. Он поймёт потом, что другого выхода не было. 

Тётушка с сомнением проговорила:

– Может, нам обратиться в полицию? 

Дядя Карл раздражённо прервал её:

– Не говори глупостей, Эмма! Какая может быть полиция с его биографией? Ты ещё предложи рассказать всё Кларе и попросить помощи у неё! 

Тётушка поджала губы и заявила:

– Но мальчики, Карл! Если они совсем из-за этого разругаются? 

Глеб смотрел в пол, мысленно усмехаясь. Тётя Эмма, как всегда, смотрела на любую ситуацию с чисто женской стороны. 

– Как поссорились, так и помирятся! – заключил дядюшка, положив ладони на стол. – Давай не будем, Эмма, вмешиваться в чужие отношения! 

Тётушка смущённо покивала, встала и ушла на кухню, забрав посуду. 

– Спасибо! – крикнул ей вдогонку Глеб. – А Мирка ужинал? 

Дядя покачал головой. 

– После разговора с твоим отцом он лёг спать, а когда проснулся, сказал, что не голоден и плохо себя чувствует. 

–Тогда я пойду… к нему? – озабоченно спросил Глеб, и, не дожидаясь взмаха дядюшкиной руки, дающего понять, что разговор окончен, быстро поднялся наверх. Постучался в дверь в свою собственную комнату, и после ответного «да» вошёл и кивнул Миру: 

– Как ты себя чувствуешь? 

Рыжий парень исподлобья посмотрел на него и безразличным тоном ответил:

– Последней сволочью. 

Глеб подавил смешок и спросил:

– Сильно болит? 

– Да, – неохотно признался рыжий парень. – Я и не думал, что у меня так может болеть сердце. 

Глеб кивнул и запер за собой дверь на щеколду. Скинул халат и остался нагишом. 

– Хорошо, – сказал он, глядя рыжему в прямо в расширившиеся от удивления глаза. – Первый урок – боль. 

Глеб прошёл к его кровати и сел напротив Мира, бесцеремонно его потеснив. 

– Боль? –  переспросил рыжий, отодвигаясь назад и освобождая ему место. – Думаешь, я что-то не знаю о боли, Глеб? 

Глеб усмехнулся и лёг на живот рядом с ним на кровать, вытянув ноги. 

– Да, – повернул он голову к рыжему парню. – Ты не знаешь, какую боль ты можешь причинить другим… Ты должен будешь трахать меня до тех пор, пока не кончишь. Чтобы увидеть, как мне больно. Чтобы вспомнить, как трахали тебя самого в первый раз. Чтобы почувствовать чужую боль, как свою собственную… 

Мир моргнул и медленно произнёс:

– Я не стану этого делать! 

Глеб вздохнул и положил голову на подушку, отвернувшись от него. 

– Тогда ты ничему не научишься, – глухо произнёс Глеб. 

И услышал осторожное Миркино:

– А что, другого способа нет?

Глеб помолчал и ответил максимально честно:

– Есть. Даже не один, Мир... Но у меня нет времени. Меня могут убить уже …– он посмотрел на Миркины часы, лежащие на столе, – уже сегодня. Или завтра. Или послезавтра. 

Мир смотрел на него со странным выражением, будто и верил, и не верил его словам. Он протянул руку и провёл ему по голой спине сверху вниз, от шеи до ягодиц. 

– Да, – кивнул Глеб, прекрасно понимая, что тот думает. –  Пока я живой. Но я на войне. И меня могут убить в любой день. Пользуйся, пока я жив. Потом захочешь – не сможешь. 

Мир усмехнулся и покрутил головой:

– На какой ещё войне? С кем и за кого? 

Глеб вздохнул:

– С тобой. И за тебя. 

16.

Когда утром Глеб проснулся ни свет, ни заря, Мир спал у него на груди, выкинув больную руку вперёд. Как ни старался Глеб аккуратно вылезти из-под рыжего, всё-таки тот проснулся от резкой боли и поморщился. 

–  Прости, – сказал Глеб. – Я не хотел… Доброе утро. 

Он поднялся и потянулся, скривившись от неприятных ощущений. Мир сонно похлопал глазами, посмотрел на него и отвёл глаза:

– Я тоже не хотел вчера делать тебе больно, – тихо сообщил он.

Глеб молча кивнул:

– Мне это тоже не доставляет никакого удовольствия, поверь, – ровным голосом ответил Глеб. 

– Тогда – зачем? – недоумённо спросил рыжий. Он смотрел во все глаза на Глеба, пытаясь если не понять, что делает этот странный парень, то хотя бы узнать, чего он такого хочет? 

– Люблю тебя, – просто ответил Глеб. И вспомнил утро в деревенском домике на краю посёлка. И рыжего парня в одной майке и трусах с зубной щёткой у рукомойника. 

– Кто будет говорить мне это каждый день, если ты не вернёшься? – медленно спросил Мир. 

– Кто-нибудь другой, – нарочито-небрежно пожал плечами Глеб, отводя глаза, чтобы не пялиться на рыжего. И начал постепенно одеваться. 

– А если я не хочу? –  вдруг быстро произнёс Мир. – Не хочу этого слышать ни от кого другого?

Глеб пожал плечами, натягивая джинсы:

– Не заводи никого другого, и не услышишь, – и не удержался, добавил:

– Всё равно, сам-то ты никому не можешь этого сказать. Ну, если не врать… 

Мир усмехнулся:

– Умеешь ты…  сказать так, что лучше бы ударил! 

Глеб немного наигранно изумился:

– А разве тебе не всё равно? 

Мир выдохнул и покачал головой. 

– Нет, – твёрдо сказал он. – Уже нет. 

– Хорошо, – с улыбкой ответил Глеб. – Тогда урок второй: надежда. 

Мир вопросительно посмотрел на него: «ты издеваешься?» 

– Ты хочешь, чтобы тебе каждый день говорили, что тебя любят, – начал объяснять Глеб. Дождался Миркиного кивка и продолжил:

– Но теперь тебе уже не всё равно, кто это будет, да? 

Мир снова кивнул, и вдруг у него расширились зрачки. Он понял! 

– Надежда – это не то же самое, что хотеть и ждать, – уверенно продолжал Глеб. – Тебе должно быть что-то нужно, как воздух, и ты должен верить, что это возможно. Но необязательно получится.

Мир кивнул и закусил губу. 

– А если ты не вернёшься? Кто будет учить меня дальше? 

Глеб улыбнулся и потрепал его по голове. 

– Кто-нибудь другой, – как можно более мягко произнёс он. –  Или со временем ты научишься сам. 

Он погладил Мира по плечу, стараясь не касаться раны, а только кожи вокруг бинтов. А потом провёл внешней стороной ладони по щеке:

–  Сначала ты будешь надеяться, что всё обойдётся. По крайней мере, сегодня…  Затем тебе начнёт казаться, что всё это глупости, и ничего страшного не произойдёт.  И вдруг тебе начнёт казаться, что смешно надеяться на чудо, что всё уже случилось, а ты ещё просто не знаешь. Потом ты совсем потеряешь надежду, и даже перестанешь меня ждать. И будешь думать, что и как можно было сделать раньше, потому что теперь ничего исправить нельзя. 

Он посмотрел на слёзы в глазах Мира и вытер их кончиками своих пальцев. 

–  А потом я приеду, – будничным голосом проговорил Глеб. –   Или приедет мой отец, чтобы сказать, что я уже не вернусь никогда. 

Мир всхлипнул и обхватил его руками за пояс:

–  Не надо, Глеб! Не делай этого! Пусть он забирает эти чёртовы чётки и валит ко всем чертям! 

Глеб погладил его по голове и ответил:

– Ты же знаешь, что, если я этого не сделаю, он всё равно придёт за тобой, Мир. И никто его не остановит, ни мой отец, ни закон, ни даже он сам. 

Мир вздрогнул и проговорил, словно через силу:

–  А если я скажу, что… люблю тебя? 

Глеб поцеловал его в макушку:

–  Ты мне уже это говорил, Мир. 

Мир замер в его руках:

–  И ты мне не веришь? 

Глеб аккуратно поднял пальцами его лицо и проговорил, глядя прямо в глаза:

–  Конечно, верю. Но это только слова, а не настоящие чувства, Мир. Вот боль, надежда и страх – они настоящие. 

Мир усмехнулся сквозь слёзы:

–  Следующий урок – страх? Ну, тогда можешь смело ставить мне «отлично» заранее! Уж чего-чего, а бояться я умею, как никто! 

Глеб даже задохнулся: сейчас этот рыжий парень так напоминал того рыжего Мирку, каким он ему казался буквально ещё позавчера! Он даже на секунду почувствовал, что заигрался, что самое важное в жизни – вот оно, перед ним, что можно просто махнуть рукой на сумасшедшего Виктора, который рано или поздно всё равно до них доберётся…  Что можно просто жить и радоваться, и любить этого рыжего парня, и плевать, что он сам не знает, когда он играет, а когда и впрямь что-то чувствует по-настоящему! 

– Нет, – вздохнул Глеб и мотнул головой, прогоняя дурацкие мысли. – Нет, – повторил он ещё раз, специально для Мирки, – раньше ты боялся только за себя, а теперь ты должен научиться бояться за других. 

Он посмотрел на часы и торопливо добавил:

– Больше, чем за самого себя, понимаешь? 

Мир медленно разжал руки. 

Отвернулся к стенке. 

– Это я столкнул старого Йонаса с моста в реку, – бесцветным голосом проговорил он. – А разбираться в машинах меня научил Виктор, пока я у него жил. Он вообще-то до войны хотел стать автомехаником. Ему всегда нравились автомобили… Он не хотел становиться тем, кем ему пришлось стать. 

Глеб сжал его ладошку:

– Ты тоже, Мир, вряд ли мечтал, сидя в детстве на горшке: «а вот я вырасту большой, и стану убийцей!» Мир, старый Йонас был отвратительным человеком, но всё равно – человеком! Ты этого не понимал, и Виктор тоже не понимает, что нельзя убивать людей. Никаких. Никогда. Нельзя. 

– Даже если они сами убили кого-то? Тоже нельзя? – неуверенно поинтересовался Мирка, заглядывая ему в глаза. 

– Ты можешь вернуть к жизни того, кого убили? Нет. Так не спеши отбирать жизнь у того, кто убил… Иначе чем ты лучше его? 

Мирка посмотрел на Глеба, словно в первый раз его увидел. 

– Ты очень хороший человек, Глеб. Ты не должен умирать за меня…  Я этого не стою. 

Глеб отпустил его руку и мягко ответил:

– Позволь это решать мне. Кто чего стоит для меня, а кто – нет. Прости, Мир…  И на всякий случай – прощай. 

И торопливо вышел из комнаты. 

17.

Целый день Глеб просидел на скамейке в зале ожидания пригородных поездов, совершенно не прячась и приглядывая за своей ячейкой. Сначала он каждый час подходил к ней и проверял, горит ли красный огонёк. Потом – просто, чтобы размять ноги. Сбегал по-быстрому в буфет, взял себе перекусить и попить. Вернулся – и первым делом проверил камеру: нет, никто не открывал её за минуты три его отсутствия. 

Часа через три у него начали снова затекать ноги, и он сбегал за свежими газетами к выходу на перрон, не спуская глаз с ячейки. Объявление было во всех трёх, причём – единственное, которое выделялось рамкой, и поэтому сразу бросалось в глаза. 

Задница так и болела со вчерашнего дня, и Глеб подумал, что, пожалуй, если ему повезёт, то он больше никогда не станет искать на неё приключений. Хватит и этого… 

А потом Глеб понял, что, скорее всего, Виктор сам привык сидеть в засаде, и переиграть его будет ой как непросто! Он пересел на самую дальнюю скамейку в углу зала, откуда ему была едва-едва видна его ячейка, и закрылся газетой. И подумал, что завтра надо взять термос с чаем, бутерброды или яблоки и какую-нибудь очень скучную книжку. 

Полицейский, скучающий в зале ожидания, обратил на него внимание только часам к шести вечера. Глеб показал ему документы и билет на поезд отправлением в четверть девятого. 

– Так это же не с нашей платформы! – поспешил сообщить полицейский аккуратному, вежливому и хорошо одетому юноше. – Здесь пригородные поезда, а вам на первую платформу, где дальнего следования! 

– Здесь сиденья удобные, а там нет, – застенчиво признался юноша, и тогда полицейский оставил его в покое. В самом деле: паспорт есть, билет есть, а любой пассажир имеет полное право ждать свой поезд, где он хочет! 

Когда перед самым закрытием зала появилась уборщица и начала драить пол, Глеб уже смирился с тем, что первый день пропал впустую. Да он на него особо и не рассчитывал: даже если объявление попадётся Виктору на глаза на обеде или после, он может не успеть явиться в зал ожидания, открытый до восьми вечера. А потом всё, до восьми утра никто и не подумает сюда ломиться: зал на ночь закрывается и запирается на ключ. 

Ровно в восемь полицейский попросил юношу выйти и запер решётку. Глеб, не торопясь, побрёл на свою платформу, рассчитывая к десяти вечера быть дома. Он шёл и разглядывал встречных людей, пытаясь догадаться по одежде и манере поведения, кто они и куда направляются. Вот семейная пара из небольшого городка, родители и двое озорных ребятишек. А эта мамочка с затюканным прилизанным мальчиком явно из города едет либо к бабушке, либо просто на отдых. Троица молодых студентов, шумных и беспечных, собрались, скорее всего, в поход или на рыбалку… 

Глебу вдруг вспомнилось, как Мирка сказал ему однажды на рыбалке: «Какая разница, что было раньше?» – и вслух ответил ему сейчас:

– Есть разница, Мир. 

И сев на свой поезд, снова мгновенно уснул. Ему снилось, как они едут под проливным дождём вдвоём на мотоцикле к Мирке домой, а сверху сверкают молнии и грохочет гром, и рыжий парень каждый раз вздрагивает, а Глеб хохочет и щекочет его мокрыми пальцами сзади: «Не бойся, если убьёт, то сразу обоих!» и дурашливо кричит: «Я хочу умереть вместе с тобой!»

Глеб сам проснулся, как только поезд стал замедлять ход, и ещё минут десять смотрел на своё отражение в окне, пытаясь представить, что Мирка всё так же дремлет на его плече, как накануне своего дня рождения. 

– Колин, – объявил кондуктор, и Глеб вышел на перрон под мелкий осенний дождик. Надвинул на голову капюшон, зашагал к дому. И только у самой калитки вдруг понял, что домой идти ему не хочется. 

Да, там самые любимые и близкие люди, но сейчас Глебу не хотелось видеть никого из них. Он с удовольствием поговорил бы сейчас с отцом. Или даже с матерью… 

Глеб вздохнул и пошёл в дом. Мирка ждёт его, и, наверное, уже отчаялся. Тётушка с дядюшкой ни в чём не виноваты вообще. Это он, Глеб, устроил тут какой-то цирк с конями из своей жизни, да ещё и втянул в это дело всех остальных! 

«Я просто устал,» – сказал сам себе Глеб и прошёл, скинув обувь, в столовую. На этот раз его ждала одна тётушка, без дяди. У неё были заплаканные глаза. 

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Глеб. – Что-то случилось? 

Тётушка вздохнула и отвела глаза. 

– Приезжал твой отец, – тусклым голосом ответила она. – Рассказывал ужасные вещи. Про Мира. Карл его выгнал. 

Глеб молча кивнул и принялся есть. 

– Ты знал об этом? – ахнула тётя Эмма.

Глеб снова кивнул и посмотрел на тётю, которая не сводила с него глаз, теребя руками кисти скатерти, свисавшие со стола. 

– Да, – спокойно ответил он. – Ну и что? Другим приходилось делать ещë более ужасные вещи, чтобы выжить. Он был ребёнком. Он не виноват. 

Тётушка неуверенно кивнула и едва улыбнулась краешком рта:

– Карл сказал твоему отцу то же самое…  Ты правда, так считаешь, Глеб? 

Глеб доел ужин, выпил чай и только тогда ответил:

– Я его люблю. 

Тётушка кивнула и тихо проговорила, тронув его за плечо:

– Ты хороший мальчик, Глеб. 

– Весь в мать, – с усмешкой повторил Глеб. И еле увернулся от кухонного полотенца, которым тётя Эмма, как будто рассердившись, махнула в его сторону. 

– Спасибо большое! – весело крикнул Глеб и побежал наверх. Постучался в свою комнату, дождался ответа и вошёл, на ходу скидывая «кенгурушку»:

– Привет, Мир! Как дела? 

Рыжий парень сидел на подоконнике в одних трусах и майке, свесив ноги и грызя ногти. Он глянул исподлобья на Глеба и сердито выдал:

– Отлично! 

Глеб кивнул и буднично произнёс:

– Я рад, что тебе лучше. 

Мир отвернулся, глядя в окно, и ровным голосом сообщил:

– Пока тебя не было, приезжал твой отец. Обвинил во всех смертных грехах и потребовал, чтобы я от тебя отстал и валил отсюда к такой-то матери. 

Глеб улыбнулся:

– Ну и как? Страшно было? 

Мир с изумлением посмотрел на него:

– Ты что, нарочно это подстроил? 

Глеб повёл рукой в воздухе: нет, но где-то около того. И похлопал его по голой коленке:

– Не трусь, Мир. Дядюшка с тётушкой на твоей стороне. У моего отца нет никаких доказательств. Только слова. Никто тебя не тронет. 

Мир посмотрел с иронией на его руку на своём колене и поднял глаза:

– А ты?

Глеб смущённо убрал руку:

– И я. Тоже на твоей стороне… – и добавил, насмешливо глядя на рыжего парня:

– А ты-то сам с нами? Нам ведь только тебя и не хватает. 

Мир открыл рот, словно собирался что-то ляпнуть, но передумал и молча кивнул. 

– Вот и хорошо, – будто похвалил его Глеб. – Ложись спать. Сегодня больше ничего интересного не будет. 

Мир с упрёком посмотрел на него:

– Я ждал тебя целый день! 

Глеб внимательно посмотрел на него: похоже, парень не врал. Мало того, он и правда, переживал за него, Глеба! Боялся и надеялся, скучал и ждал… Разве не этого Глеб хотел – разбудить в рыжем чувства, совесть и научить думать не только о себе? Ему вдруг стало стыдно, и он виновато ответил:

– Прости, Мир. 

Рыжий кивнул и соскочил с подоконника, даже не поморщившись:

– Я сам этого хочу, – пробормотал он, обнимая Глеба. – Сам, понимаешь, сам! 

Глеб уткнулся носом в его макушку:

– Вот и хорошо… Рука не болит? 

Рыжий помотал головой, словно отираясь о его грудь, как уличный кот: «Нет!»

– Значит, ты пошёл на поправку, – улыбнулся Глеб и поцеловал его. Своего любимого Мирку, того же самого, что когда-то чистил зубы перед рукомойником в тех же трусах и майке, что и сейчас. 

18. 

Они лежали рядом на Глебовой кровати и болтали обо всём и ни о чём, словно только что познакомились. Глеб вдыхал запах его подмышек и втихаря облизывался, но точно знал: не сегодня, сейчас не надо этого делать, даже нельзя… 

Мир точно спешил выговориться, рассказывая всё подряд: и как они жили в маленьком военном городке у моря, как он любил зимой кататься на коньках и лыжах, и как отец учил его ездить на велосипеде и лупил, почём зря, за двойки в школе. 

Глеб слушал его, поглаживая Миркину грудь и чувствуя, как внутри бьётся такое живое и настоящее Миркино сердечко. Он по-доброму подшучивал над тем, что рыжий всю жизнь прожил у воды – то у моря, то у озера, то у речки – и так и не научился плавать. Удивлялся тому, что маленький Мирочка перечитал все книжки, до которых смог дотянуться, включая и детективы, и взрослые романы – а потом, как отрезало: Мир просто перестал читать, ему стало неинтересно. Оказывается, Мир раньше неплохо рисовал и даже пел в школьном хоре… 

Тут Глеб с улыбкой вспомнил, как рыжий дурным мявом распевал в душе после работы, и, наконец, сообразил, что это были за песни. Дурацкие наивные бравурные патриотические марши с той стороны. Чему учили в их школе… 

А потом началась война. И у них умерла собака, старая седая эрделька Тара. А когда война закончилась, им пришлось бежать вместе с мамой сюда. Оставаться было нельзя: побеждённые упивались своим поражением, обвиняя во всём тех, кто стоял у власти и развязал эту войну. И тех, кто им помогал. И тех, кто просто был рядом…  

Вместо того, чтобы самим подумать, кто поддерживал эту власть и орал на митингах, кто махал цветами и подбрасывал шляпы в воздух, провожая войска на фронт… Кто охотно писал доносы на соседа, который по пьяной лавочке спрашивал: а кому и зачем нужна эта война с давними соседями, когда все мы с ними чуть ли не родственники? Кто с рьяным удовольствием помогал искать врагов среди своих, обвиняя неопытных руководителей в саботаже, а воров и казнокрадов – во вредительстве и пособничестве противнику? Наконец, кто трусливо сдавал противнику своих, даже раненых и дезертиров, чтобы выслужиться перед победителями. Кто? 

Да те же самые люди всё это и делали. Когда озверевшая толпа соотечественников растерзала прямо на глазах у матери сына бывшего министра пропаганды, десятилетнего мальчишку, мать Мира за один день собралась, договорилась с нужными людьми и через сутки уже была вместе со своим сыном по ту сторону границы. И у маленького Мирки началась совсем другая жизнь. 

Первое время он молчал, стиснув зубы, когда на уроках в школе поносили его страну, его народ, его отца. Ему хотелось кричать, что он герой, а не подлец, что он всю войну мотался на передовую, не кланялся пулям, не боялся никого и ничего. И что он, Мир, его сын, предал своего отца, когда стало ясно, что война проиграна, и сам разбрасывал листовки антивоенного содержания, которые подпольный кружок старшеклассников печатал по ночам в школьной типографии. А хранились они дома у него, Мира, в доме его отца, который однажды нечаянно их нашёл. 

И на следующий день после этого застрелился. Говорят, он не хотел идти под суд, как военный преступник. Говорят, он бросил свою армию после тяжелейшего, кровавого последнего сражения, проиграв которое, его страна капитулировала. Много чего говорят… Но Мирка был уверен, что всё это из-за него, маленького глупого мальчишки, который просто хотел, чтобы война поскорее закончилась. 

Потом Мир просто запретил себе об этом думать. И плакать по ночам в подушку. Вообще, перестал что-либо чувствовать. Он научился улыбаться и врать, что у него всё хорошо. Научился быть озорником, рубахой-парнем, которого все любили и не задавали лишних вопросов. Поначалу он сильно уставал от того, что ему приходилось всё время прикидываться и играть на публику, но потом привык. И даже стал находить в этом некоторое удовольствие, подговаривая и сталкивая лбами простодушных одноклассников. Только дома он позволял себе упасть на кровать и часами тупо смотреть в потолок, ничего не делая и не думая даже ни о чём, а просто отдыхая. От всех вокруг и от себя самого.

Но тут произошло то, чего мама больше всего боялась. Кто-то из её доверенных людей предал их, сдав со всеми потрохами: и номерами счетов, на деньги с которых они жили, и адресом, и даже новыми документами. Плохо ли, хорошо ли, но все ниточки оказались в руках одного человека. Его звали Виктор. Во время войны вражеская подводная лодка торпедировала гражданский теплоход, перепутав его с военным транспортом. На этом теплоходе была жена Виктора и его сын. Все погибли. 

Мать Мира ожидала, что Виктор их арестует и отдаст под суд. Хотя бы как незаконных эмигрантов, не говоря уже про всё остальное…  Ей стало плохо во время их разговора с Виктором, а тот испугался, побежал в посёлок, чтобы вызвать «скорую», но та не приехала, потому что по дороге сломалась. И мама Мирки умерла на руках у офицера вражеской армии, умоляя его присмотреть за сыном. 

Она не знала, что её сын уже успел поговорить с Виктором и предложить ему сделку.  Тринадцатилетний мальчик был готов сдать всю агентурную сеть своей страны, которая пережила поражение и ушла в глубокое подполье. Он знал их всех в лицо, знал, кто и за что отвечает, потому что его мать ими руководила. А он передавал из рук в руки деньги, оружие и указания. Его просто использовали, как проходную пешку. Но он не хотел становиться ферзём, он мечтал только об одном: сбежать с доски раз и навсегда… А мать не могла предать свою страну. Она согласилась быть резидентом, даже не задумываясь. Это было то условие, которое поставили ей люди, которые их эвакуировали. 

Мальчик ещё посмел потребовать, чтобы его отца перестали поливать грязью. Пусть он останется героем, пусть и не с той стороны, что надо… Пусть его не помянут добрым словом, но и плохим – тоже. Пусть он останется просто военным, который честно выполнил свой долг до конца. 

Виктор ошарашенно кивнул и согласился. Будучи офицером реконтрразведки, он занимался розыском беглых военных преступников, и видел всякое… Но такого он не мог себе даже вообразить! Мир не просто дал показания против каждого из шпионов, он отдал все счета и даже схроны оружия, которые знал. И продолжал ходить в школу, как обычный мальчик, дурачиться и веселиться на переменах, кататься с приятелями на великах на речку и петь в школьном хоре. 

Никто ничего не заметил. Даже когда Виктор забрал его к себе. Даже когда Мирка выследил своего невольного опекуна и застукал его с несовершеннолетним парнем-проституткой в придорожном отеле. Как он орал на Виктора, кто бы видел! Нет, конечно, сам Виктор что угодно отдал бы, чтобы никто этого не увидел и не услышал. 

И ему пришлось это сделать. Давать маленькому засранцу постепенно одно за другим: свободу передвижения, по городу и за город, собственную комнату, куда нельзя входить без стука, посещение театров, музеев и кино…  Мальчик, правда, был как будто благодарен «своему спасителю», как мог и как умел: старательно учился, прибирался в доме, пытался готовить и развлекать разговорами, и даже намекал, что не против более близких отношений. 

Если можно так сказать, то рыжий чертёнок заставил Виктора заменить ему и мать, и отца. И его совершенно не интересовало, хочет этого сам Виктор или нет. Никаких чувств к нему Мир не испытывал, даже благодарности или отвращения. Это были просто договорённости. 

Так же, как и автодело. Узнав случайно, что Виктор в качестве хобби в редкие свободные часы с удовольствием копается в моторах, Мир просто потребовал брать его с собой. В гараж, в мастерскую, на шиномонтаж. Он считал, что общее увлечение, общее дело их как-то объединит и сблизит. И Виктор вынужден был уступить ему и в этом, хотя больше у него не оставалось никакой отдушины, никакого убежища от назойливого несносного подростка, которым становился его подопечный. 

Мир закатывал ему скандалы по поводу и без повода. Устраивал сцены ревности на пустом месте и изводил всевозможными придирками: то ему было не так и это не эдак. Пока Виктор окончательно не устал от этого сумасшедшего дома и не начал подумывать, как от него избавиться. 

Мир рассчитал всё правильно: пока он не закончит школу, Виктор его не выставит за дверь. А потом он найдёт себе кого-нибудь другого. Много ему не надо: тихий уголок, где его никто не тронет и какой-нибудь человек рядом. 

Потому что единственное, чего боялся рыжий парень по-настоящему, так это одиночества. Оно погружало его в холодное оцепенение, как змею в спячку, когда ему самому не хотелось ничего. Потому что он не знал, что делать с собой самому. Ему самому от себя самого ничего не было нужно. 

Глеб почувствовал, как Мир вытирает ему глаза, слизывая языком солёные капли с ресниц. И погладил рыжего парня по голове. 

– Тебе что, его жалко? – слегка удивился Мир. 

– Кого? – не понял Глеб. 

– Ну, Виктора, – смущённо объяснил Мирка, прижимаясь к нему всем телом. 

– Всех жалко, – ответил Глеб, помолчав. – Твоих родителей. Виктора. Йонаса. Тебя… Какая мерзкая штука – война. 

Он поцеловал Мира и погладил его по спине. 

– Спи спокойно, Мирка. Твоя война закончилась. Теперь ты можешь просто жить. И быть счастливым, по-настоящему, ни во что и ни в кого не играя. Просто быть самим собой, понимаешь? 

Мирка пошевелил пальцами на ногах и очень серьёзно ответил:

– Да. Теперь понимаю…  Я тебя люблю, Глеб. Я это чувствую, правда. Спасибо тебе. 

И тут же засопел, мгновенно заснув, как всегда. А Глеб лежал, закрыв глаза и думал, что, может быть, всё обойдётся и Виктор его не убьёт. Тогда у Мирки будет настоящее счастье. Уж он-то постарается, чтобы оно было. 

19.

Утром Глеб и Мирка спустились вместе вниз, к завтраку. Дядюшка с тётушкой смотрели на них и нарадоваться не могли тому, как их мальчишки ненавязчиво, мило и трогательно ухаживают друг за дружкой, то подливая в кофе молоко, то откусывая по очереди бутерброды и весело похрустывая корочкой, и глядят влюблёнными глазами. Тётушка даже слегка смущённо зарделась, как девчонка, когда они это заметили и стали наперебой ухаживать за ней вдвоём.  А дядюшка Карл, поглядывавший сначала на Мира чуть настороженно, в конце концов, заулыбался сам и махнул рукой: давайте, ребятки, веселитесь, как хотите, мне это даже нравится! 

– Как ты себя чувствуешь, Мир? – озабоченно поинтересовался дядюшка, заметив, как тот скривился, подняв чайник больной рукой, а Глеб тут же перехватил у него из рук и налил обоим по кружке. 

– Спасибо, лучше, – сообщил Мирка. И добавил, специально для Глеба:

– Теперь я себя и вправду чувствую. 

Глеб заглянул в его озорные зелёные глаза и подтвердил:

– Ага, и не только себя! 

Мир потёрся о его плечо щекой, нисколько не стесняясь Глебовых дяди и тёти. А Глеб провёл ладонью ему по шее снизу вверх по щетинистому ёжику волос и с улыбкой смотрел, как тот замирает и чуть не мурлычет от удовольствия. 

– Смешные вы, – проговорила тётушка, отпивая свой кофе маленькими глоточками. – Я даже вам завидую, мальчики. 

Мир с Глебом переглянулись и прыснули. 

– Может, нам поцеловаться для полного счастья? – засмеялся Глеб. 

– А что, правда, можно? – лукаво спросил Мирка, и, не дожидаясь ни чьего ответа, чмокнул Глеба в ухо. 

Дядя Карл издал смешок и посмотрел на свою жену, которая деликатно опустила глаза:

– Ну вот, Эмма, ты опять пропускаешь самое интересное… 

– Я просто не привыкла, – смущённо объяснила тётушка, – к тому, что вы оба мальчики. 

Глеб побарабанил пальцами по столу, обнял Мирку и спокойно сказал:

– Да. Мы педики. Гомики. Голубые… Как там еще? А, неважно! Мы просто любим друг друга, и всё. И очень любим вас, наших самых дорогих людей. И очень благодарны вам за всё, что вы для нас сделали. 

Мир охотно кивнул, подтверждая его слова, и тихонько добавил:

– И за то, что нам не надо прятаться от вас... Спасибо. 

Они хором поблагодарили за завтрак, встали из-за стола, в четыре руки быстро перемыли всю посуду и прибрались на кухне. Тётушка даже пикнуть не успела, что это, вообще-то, её дело. А дядя Карл вдруг грустно проговорил:

– Глеб, я хотел бы позвонить твоему отцу и извиниться перед ним. Вчера я был сильно раздражён и наговорил ему лишнего. 

Мирка сразу замер, как пойманный зверёк, и опустил глаза. 

– Это всё из-за меня, – глухо пробормотал он. – Мне и надо извиняться. 

Глеб погладил его по спине:

– Не бойся. Когда ты боишься, ты снова перестаёшь чувствовать и жить. Не надо сейчас никому звонить. 

Все удивлённо на него уставились. А Глеб упрямо повторил:

– Никому звонить не надо: ни тебе, Мир, ни тебе, дядя. Отец отойдёт, успокоится, а потом привыкнет. Дайте ему время. 

Мир и дядя Карл согласно кивнули и переглянулись. Нет, они даже вопросительно посмотрели друг на друга, словно не поверили своим ушам. 

– Я очень много думал вчера, – усмехнулся Глеб. – И понял, что наделал много ошибок. И хочу успеть их исправить. 

И посмотрел на Мирку: «Да, много. Поможешь мне их исправить?»

Дядюшка и тётушка удивились, но промолчали. Посмотрели на них обоих и без слова вышли из столовой, оставив своих мальчишек одних. 

– Глеб… – нерешительно позвал Мирка. – Может, ты не поедешь? Может, просто останешься со мной? На всю жизнь, как и хотел с самого начала? 

Глеб усмехнулся и провёл ему пальцем от носа к подбородку, пока Мирка не зажмурился и не поймал его губами:

– Я тебя люблю. 

Мир насупился и повторил:

– Кто мне это скажет, кроме тебя? Если ты не вернёшься, Глеб? 

Глеб присел перед ним на корточки и взял его руки в свои:

– Последний урок, Мир. Каждый раз, когда говоришь: «До свиданья» – прощайся навсегда. Поезд может сойти с рельс. Может сбить машина. Может просто случиться то, что ни от кого не зависит: гроза, лесной пожар, что угодно… 

– Но я не хочу! –  чуть ли не капризно заявил Мир. –  Я не могу без тебя! 

Глеб покачал головой:

–  Можешь, Мир. Ты всё можешь…. Просто тебе надо привыкнуть заново жить, чувствуя страх, надежду и боль. На это нужно время, Мир. Ты научишься с этим жить. Со мной или без меня. 

Мир сжал его руки:

– Не хочу без тебя. 

Глеб вздохнул: 

– И я не хочу без тебя. Поэтому и еду. 

Он поднялся, отпустив Миркины руки и разминая затёкшие ноги. По-быстрому нарезал бутербродов, налил в термос кофе и снял с ручки кухонной двери свой забытый серый школьный рюкзачок. Сложил в него термос, бутерброды и первую попавшуюся книжку с кухонной полки, мельком глянув на название: «Это я, Господи». Глеб усмехнулся и подумал: «В самый раз!»

Мирка молча смотрел на него, сложив руки на столе. Словно прощался. В глазах у него стояли слёзы. Его собственные, Миркины, ничуть не наигранные. У Глеба даже в сердце кольнуло, да так остро, что он чуть не схватился за грудь. Но удержался, чтобы не пугать зря своего парня. 

– Пока, Мир, – просто сказал Глеб. Подождал ответа, поцеловал рыжего в губы и вышел под мелкий осенний дождик на станцию. 

Поезд задерживался, и Глеб с усмешкой подумал: «Опять не везёт!» Почему-то он снова этому обрадовался. А когда поезд подошёл, и кондуктор, поторапливая зазевавшихся пассажиров, начал на них покрикивать, весело пошутил, что не опаздывает только тот, кто никуда не спешит. И нарочито медленно поднялся на подножку, долго шарил по карманам, разыскивая, куда сунул билет, и когда нашёл, сложил его пополам и подал на проверку. А в поезде моментально вырубился и спал безо всяких снов. 

Бровин встретил его пасмурным небом с проблесками солнца сквозь низкие серые тучи. Перепрыгивая лужи, Глеб заспешил в зал ожидания пригородных поездов и сразу понял, что сегодня он вряд ли посидит спокойно. Зал был набит битком: пассажиры, которые обычно прогуливались на свежем воздухе в ожидании своей электрички, сейчас попрятались от дождя в здании вокзала. Стоял шум, гвалт, плакал чей-то младенец, тявкала чья-то собачонка, по полу то и дело громыхали тележки и катились со скрипом сумки на колёсах. 

Этого Глеб не ожидал, но не растерялся и сразу прошёл в проход между камерами хранения. Убедился, что красный огонёк всё ещё горит, а дверца закрыта. Прислонился в простенке между рядами камер к стене с плакатом «Берегись поезда!», раскрыл книжку – и стал ждать. 

К полудню народ рассосался, поодиночке и вереницами выходя к своим поездам, и Глеб примостился на край скамейки рядом с солидным пожилым мужчиной в дождевике, шляпе и пенсне. 

– Что изволите читать, молодой человек? – любопытно-рассеянно поинтересовался пожилой мужчина. 

Глеб молча показал обложку.

– Не читал, – с сожалением произнёс солидный мужчина и отвернулся, потеряв к нему всякий интерес. 

А Глеб уставился в открытую наугад книгу, искоса поглядывая на четвёртую камеру справа в нижнем ряду. Но никого больше она не интересовала, кроме него самого. 

Через час Глеб пообедал парой бутербродов, запивая их кофе. Ещё через два часа подумал, что хозяин чёток может и не читать газет или не просматривать объявления. К шести часам вечера он снова проголодался и допил кофе, заедая его последним бутербродом. В животе у него недовольно забурчало, намекая, что на такой диете он долго не протянет. 

В семь Глеб забеспокоился, а вдруг в сегодняшней газете забыли разместить его объявление? Он сбегал к выходу на перрон и забрал свежие выпуски. Нет, всё было в порядке, объявление в рамке торчало посередине страницы, привлекая к себе внимание с первого взгляда. 

Без пяти минут восемь Глеб понял, что Виктор сегодня не придёт. А может быть, и не придёт вообще. То ли не так уж ему и дорог этот предмет, то ли ловушка расставлена недостаточно хорошо. 

Когда полицейский уже запер решётку, в зал забежал мальчишка лет тринадцати в резиновых сапогах и длинном макинтоше с откинутым капюшоном. Слегка мокрые волосы топорщились на его русой голове, а слегка испуганное лицо показалось Глебу очень знакомым. 

– Постойте! – закричал он, махая полицейскому. – Я тут забыл одну вещь! 

Тот обернулся и покачал головой:

– Закрыто. Завтра приходи. 

Мальчик расстроенно топнул ногой:

– А если я завтра не смогу? 

Полицейский пожал плечами:

– Значит, не очень-то тебе и нужно. 

И спокойно пошёл дальше. 

– Вот ведь гад! – расстроился мальчик, подёргал замок на решётке, попытался под неё подлезть и даже отогнуть край, но тщетно. В сердцах пнув решётку, мальчик пошёл на выход, обиженно бормоча себе что-то под нос и не заметив Глеба, который вжался в нишу в стене полутёмного зала, в котором горел уже только тусклый желтый плафон дежурного света. 

Глеб узнал мальчика по голосу. В прошлый раз он так же зло и капризно орал, пока Виктор тащил его за руку к своей машине. Тогда Глеб ещё подумал, насколько противным может быть, в сущности, вполне симпатичный на лицо мальчишка. 

«Мир был таким же, – подумал он тут же с раскаяньем, – если не хуже… Бедный Виктор!»

Глеб осторожно вышел из своего укрытия и бросил взгляд на свою ячейку. Лампочка горела красным: камера была по-прежнему заперта. 

Глеб воровато выглянул из-за угла и заметил, как мальчишка прошлёпал по лужам к бежевой машине и забрался внутрь неё на заднее сиденье. Водителя за колышущимися дворниками он не разглядел, но был уверен, что знает, кто он. 

Виктор не пошёл сам в ловушку. Он послал за чётками своего мальчика. Значит, они ему всё-таки дороги. Может быть, даже дороже, чем этот мальчик… Значит, завтра он придёт за ними сам. 

У Глеба подкосились ноги, и он едва успел, дождавшись, пока бежевая машина уедет, добраться до перрона и сесть на свой поезд в Колин. Ладно, может, Мирка и прав? Пусть забирает свои чётки и валит ко всем чертям? 

Но ведь он точно знает, где их потерял и когда. И шуточка Глеба с номером ячейки и кодом к ней вышла тоже так себе… Он может легко забрать завтра чётки, спокойно пристрелить Глеба, а потом поехать в Колин и добить Мирку. И концы в воду. 

Глебу стало по-настоящему страшно. Вряд ли Виктор оставит в живых ненужных свидетелей, он уже об этом говорил. А значит, дяде и тёте тоже грозит опасность! 

Глеб аж застонал: дурак, дурак, зачем ты это всё затеял! Подвёл всех людей, которых любишь, на самый край пропасти, да ещё и первым собираешься в неё прыгнуть! 

Он думал всю дорогу, что ему теперь делать, и ничего у него не складывалось. Ничего хорошего. 

Добравшись до дому, он первым делом прошёл в сарай за фонариком, а потом сразу, не заходя к себе, медленно побрёл через весь посёлок в мастерскую. Дождь частично размыл надпись на плакате, но она ещё читалась. Примятая трава поднялась, а следы от мотоцикла и бежевой машины затянуло лужами. Глеб обошёл весь двор, стараясь не сходить с травы, чтобы самому не оставлять следов. 

Никого здесь не было за эти два дня, никого. Виктору здесь делать было нечего, он и так знал, где его пропажа. А отцу тем более… Все возможные клиенты легко могли разглядеть с дороги надпись на плакате, и по закрытым воротам сообразить, что даже заезжать во двор нет никакого смысла. 

Глебу вдруг стало грустно и жалко эти крепкие стены с тёмными окошками и узорчатой крышей. Мастерская стояла, всеми забытая, холодная, покинутая и людьми, и их железными спутниками. Словно ещё неделю назад здесь не горел яркий жёлтый свет, не шумели моторы, источая тепло, запах бензина и выхлопных газов, не носились с шутками и прибаутками двое живых и весёлых мальчишек, звеня инструментом и подначивая друг дружку. Не кипел, выдыхая паром, электрический чайник, не висел в воздухе клубами табачный дым и не шуршала в душе льющаяся вода. 

Словно ничего этого никогда не было. Мастерская смотрела на Глеба слепыми окнами и будто безмолвно укоряла, что все её бросили: и Йонас, и они с Миркой… Она никак не могла взять в толк, чем опять не угодила людям: ведь она так старалась беречь их и от дождя, и от холода, давать им место и кров, чтобы они могли заниматься своими дурацкими железками и быть счастливы! 

«Подожди, всё наладится… Если мне повезёт,» – пообещал Глеб. И отогнал от себя дурные мысли, что Мирка вряд ли захочет сюда возвращаться без него, Глеба. Разве что тот прежний, холодный и расчётливый Мир, которому на всё наплевать – вот он мог бы. А сегодняшний рыжий парень Мирка – уже, наверное, нет. Он не сможет сидеть здесь и пить свой дрянной растворимый кофе и курить, развалившись в кресле, зная, что Глеб сюда больше никогда не придёт. 

«Надо попросить отца присмотреть за ним, на всякий случай,» – решил Глеб, возвращаясь домой. Когда он разувался в прихожей, по лестнице со второго этажа вниз простучали голые пятки, и белый вихрь накинулся на него, обнимая горячими руками и шепча на ухо:

– Ну что же ты так долго, я же с ума чуть не сошёл! Я так по тебе соскучился, Глеб! 

Глеб обнял рыжего парня и молча стоял, поглаживая его спину и уткнувшись носом в стриженую макушку. Это был его Мирка, настоящий, любимый, живой и почти уже здоровый. Ради одного этого стоило жить. Иди умереть. 

– Ты голодный? – спросил Мир, и тут же сам себе усмехнулся. – Пойдём, я тебя кормить буду! 

И тут же ехидно добавил:

– Только сначала руки мыть, а потом – за стол! 

Глеб с улыбкой покивал: парень уже не просто освоился в доме его дяди и тётушки, а начал уже помаленьку перенимать их привычки! И послушно пошёл в ванную, где по-быстрому содрал с себя одежду и встал под душ. А потом накинул халат на ещё влажную кожу и с мокрой головой заявился на кухню, растирая волосы полотенцем. 

Мир хозяйничал на кухне, как у себя дома…  То есть, он и был у себя дома, и всем своим видом старался это показать. В одних шортах и майке, босой, с повязкой на плече, он нацепил на себя тётушкин передник и ворочал на сковородке рыбные стейки, источавшие дразнящий аромат. На столе уде красовался салат из огурцов с помидорами, а на тарелке поджидала горка картофельного пюре. Мир даже не поленился положить кусочек сливочного масла сверху и посыпать зеленью. 

– Я сам готовил! – гордо заявил он, выкладывая рыбу на тарелку. – Попробуй-ка! 

Глеб серьёзно кивнул, присел за стол и, вооружившись вилкой, напал на ужин. 

– Мммм…  Как вкусно! – похвалил он. 

Мирка расплылся в довольной улыбке и, не спрашивая, соорудил две чашки какао с молоком. А потом скинул передник и уселся напротив Глеба с ногами на маленький диванчик, подтянув колени к подбородку. И просто ел его глазами, пока Глеб ужинал. 

– Спасибо, Мир, – поблагодарил искренне Глеб. – Ты прекрасно готовишь. Было очень вкусно. 

От каждой фразы Мир просто таял на глазах, пока не засмущался и не проговорил с усмешкой:

– Хвали меня, хвали… 

Глеб кивнул и продолжил:

– Ты самый замечательный парень на свете, Мир. Красивый, сильный, умный… Настоящий друг и самый лучший в мире братишка. Мне очень повезло, что ты у меня есть. 

Мир фыркнул и весело помотал головой:

– Да уж! Я очень постарался, чтобы я у тебя был! 

Глеб серьёзно кивнул и произнёс спокойно, глядя в зелёные озорные глаза:

– Спасибо тебе за это, Мир. 

Мир посмотрел на него несколько недоумённо: ты шутишь или нет? Глеб ответил молчаливым взглядом: нет, ни разу! 

Мирка несмело улыбнулся. 

– Видишь, как здорово, когда всё по-настоящему? – осторожно поинтересовался Глеб. – Когда ты сам это чувствуешь? 

– Да, – хрипло выдавил вдруг Мир, потемнев лицом. – Всё настоящее. И страх, и боль, и надежда…

Он встал, отставив чашку, подошёл к Глебу и бесцеремонно уселся к нему на колени. 

–  Я никогда не думал, что буду так ждать кого-то. Бояться за кого-то, но надеяться. Верить в то, что всё будет хорошо. И ждать…  Это просто невыносимо, Глеб! Может быть, хватит? 

Глеб погладил его по голове и спокойно произнёс:

– Завтра всё закончится. Потерпи один день. 

Мирка поднял голову и ехидно спросил, пряча неуверенность и страх:

– Это что, ещё один урок? Терпения? 

Глеб вздохнул и помотал головой:

– Нет, Мир. Больше уроков не будет. Ты молодец, всё сдал на «отлично!» Больше мне нечему тебя научить. 

Мир подозрительно посмотрел на него. И вдруг у него расширились зрачки:

– Завтра? Почему ты так уверен, что он придёт завтра? 

Глеб снова погладил его по голове: умница, Мир! И нехотя объяснил:

– Он был там сегодня. Но сам не подходил, послал своего мальчика. А сам ждал в машине. 

Мир судорожно вздохнул. И тут же с облегчением кивнул:

–  Ну и хорошо. Он получил, что хотел… Теперь можно жить спокойно. 

Глеб кашлянул:

– Пока ещё нет, Мир. Мальчик не успел, зал закрыли на ночь раньше, чем он добрался до камеры. 

Мир зажал рот рукой. 

– Он обязательно придёт завтра. Сам, – тихо проговорил Глеб. – Вряд ли он рискнёт снова положиться на кого-то ещё. 

Мир сидел ни жив, ни мёртв, и молча смотрел на него исподлобья. 

– Почему он в тебя стрелял, Мир? – вдруг с любопытством спросил Глеб. Мир отвёл глаза и уныло пробормотал:

– Я готовил себе кофе и услышал, как кто-то зашёл не через ворота, а сбоку, в дверь за кухней. Услышал, как кто-то крадётся мимо, и испугался. И плеснул на него из чайника кипятком… А он сразу выстрелил в ответ, и меня кинуло затылком об стену. И я больше ничего не помню. Я очнулся уже, когда твой папа меня бинтовал. 

Глеб поднял брови: «Ого!» Оказывается, Виктор весь разговор с отцом шипел не от злости, а от боли! Это кое-что меняло. Скорее всего, если Виктора не провоцировать, он не станет стрелять. Есть шанс успеть поговорить. 

– Ты мой маленький засранец, – ласково проговорил Глеб, веселея прямо на глазах у удивлённого Мира. – Герой с чайником кипятка! Я тебя обожаю! 

Мир невольно улыбнулся. 

– Спасибо за ужин, Мир, - проговорил Глеб, глянув на часы. – А теперь пошли спать. Завтра не самый простой день. 

Мир потеребил кисти скатерти, в точности, как тётушка Эмма, и спросил безнадёжно, не поднимая глаз:

– Ты всё-таки поедешь? 

Глеб взял его руку и поцеловал маленькую потную ладошку, шалея от её запаха:

– Да, – спокойно ответил он. – Я должен за тебя извиниться. Не бойся, он поймёт. И даже, может быть, простит. 

20.

Мирка слез с Глеба, улёгся с ним рядом и долго молча водил пальцем по его голой груди, выписывая одному ему известные буквы или кренделя. Наконец, Глеб вернулся из сказочной страны на грешную землю и шутливо спросил:

– Что ты делаешь, Мир? Колдуешь? 

Мир сосредоточенно кивнул:

– Ага! Моя бабушка была самая настоящая ведьма. 

Глеб вздохнул и поцеловал его в висок:

– Спасибо тебе, любимый. 

– Пожуй листа, – ответил Мир дурашливо. И объяснил:

– Я, когда маленький был, учил сразу два языка. Твой и мой… А говорил так, как слышал. Иногда мне казалось, что самые простые слова должны звучать по-другому. И тогда я говорил «пожуй листа» вместо «пожалуйста» и «повидай меня» вместо «до свидания»… 

Глеб тихонечко засмеялся. 

– А как на твоём языке будет «я тебя люблю»? 

Мир помолчал и очень серьёзно ответил:

– Та е коханий. 

– Красиво, – восхитился Глеб. И ласково повторил:

– Мирка, та е коханий. 

Он почувствовал, как Миркины ладошки обхватили его грудь с обеих сторон, а мокрый нос уткнулся ему в подмышку. 

– Ты чего, Мир? – удивился Глеб. 

Мирка всхлипнул и прошептал:

– Я ни разу не слышал этого с тех пор, как умерла мама. 

Глеб погладил его по голове:

– Та е коханий, Мир. 

И удивился, как легко и просто эти слова легли ему на язык, словно он всю жизнь говорил только так. 

– У вас очень красивый язык, – пробормотал он. – Когда ты мурлыкал в душе свои песенки, я прислушивался, но не мог разобрать ни слова. Теперь я понимаю, почему. 

– Спеть тебе колыбельную? – охотно предложил Мир. И, не дожидаясь ответа, тихонечко затянул:

– В крае ноци е верна

   Една сякая Луна, 

  А за сницей долен пуць, 

  Аже та скова доснуць… 

Глеб открыл рот. Хотел сказать, что он знает эту песню. Что его мама пела ему то же самое, только другими словами, на другом языке: «Над землёй плывет одна одинокая Луна, а за снами долог путь, и тебе пора уснуть…» Но вместо этого молчал и слушал тихий чистый голос Мирки, который старательно и тихо выводил голосом мелодию, знакомую Глебу до дрожи в коленках:

– То не стане жиць моя, 

   Ясне слави до края, 

   Как на свите белим знай:

   Сницу виту сам истай. 

Глеб зевнул, как маленький, прикрывая рот ладошкой, и не заметил, как провалился в сон. И спал сочно и вкусно, как в детстве, с цветными снами каруселью, и проснулся с радостной улыбкой и тёплым комком в груди, растекающимся по всему телу нежной истомой. 

Мирка спал у него на плече, посапывая и смешно приоткрыв рот. «Какой он ещё ребёнок!» – подумал Глеб, и тут же сообразил, что Мирка-то старше его самого на пару с лишним месяцев. И выглядит он уже не ребёнком, и даже не подростком, а самым что ни на есть взрослым красивым молодым мужчиной, в отличие от того же Глеба. Ладная фигурка, крепкие плечи, хорошо развитая грудь и впалый живот с тугими мускулами, сильные ноги и вообще… Рядом с ним Глеб казался себе тощим хлипким длинноногим жеребёнком, по какому-то недоразумению бегущим в одной упряжке с молодым буйным конём. 

– Та е коханий, Мир, – тихо, но с чувством проговорил Глеб. Мирка заворочался, но не проснулся, а только слез с его плеча на подушку и вытянул больную руку. Повязка сползла набок, и рана бесстыдно красовалась коричневой припухлой дырищей с потемневшей корочкой. Глеб закусил губу: если бы Мирка не плеснул кипятком, если бы Виктор не выстрелил в ответ – её бы не было, этой раны. Может быть, они просто поговорили бы и разошлись, злые и недовольные друг другом, но без всего этого, что теперь приходится разгребать ему, Глебу! 

Ему неожиданно вспомнилось, как в детстве он больше всего любил играть не в машинки и солдатиков, и даже не в железную дорогу, которая занимала чуть ли не половину детской. А в башенку, сложенную из маленьких деревянных брусочков, которые надо было вынимать из неё один за другим, стараясь, чтобы она не рухнула. Проигрывал тот, на ком хлипкая конструкция рассыпалась… Может быть, Глебу везло, кто знает. Может быть, отец поддавался. Или его пальцы, отбитые на тренировках, были слишком большие, и не такие чувствительные и ловкие, как у его сына. Но Глеб не проигрывал почти никогда, кроме одного раза, когда потянул на себя детальку из самого нижнего ряда. Когда башня рухнула, он сильно расстроился и сердито заявил, что больше никогда не будет в неё играть! А отец только внимательно посмотрел на него и ничего не ответил. 

В башенку нельзя было выиграть. Можно было только проиграть…  Поэтому маленький Глеб перешёл на шахматы. А в них было гораздо интереснее с мамой, чем с отцом, который блестяще проводил тактику, но словно и не задумывался о стратегии. 

Глеб оторвался от своих размышлений, почувствовав на себе чей-то взгляд и заметив, что тихое Миркино сопение сменилось ровным дыханием. Он скосил глаза и обнаружил, что рыжий тоже не спит уже и смотрит на него с едва заметной улыбкой. 

– Доброе утро…  Давно проснулся? – улыбнулся в ответ Глеб и пощекотал его за живот. Мирка молча кивнул, не отводя глаз, и провёл пальцем по его груди. 

– Ты о чём-то задумался, и я не хотел тебя отвлекать, – сообщил он. 

Глеб потянул к себе его ладошку и поцеловал. 

– Всякая ерунда в голову лезет, – признался он. И смущённо поинтересовался:

– Что ты так на меня смотришь? 

Мирка неловко повернулся, скривился, как от боли, и нехотя ответил:

– Теперь я понимаю… Почему ты так глядел на меня тогда, в ванной. Когда я не мог даже умыться сам. 

Он облизнул губы и замолчал, не отводя круглых зелёных глаз. Наклонился к Глебу и потёрся носом об его щёку. 

– Я вчера целый день только и мечтал о том, как буду утром просто смотреть на тебя и радоваться, что ты живой, – словно с усилием, проговорил он. – Потому что устал уже ждать и бояться. 

Глеб кивнул и отвёл глаза. 

– Прости, Мир, – повторил он. – Тебе, наверное, было проще жить без всего этого… 

Мир кивнул и слегка усмехнулся:

– Да. Но мне нравится с этим, – он провёл внешней стороной ладони Глебу по щеке, – и с этим, – продолжил он, накрывая его пах своей ладошкой, – и со всем остальным… 

Глеб улыбнулся:

– Как твоя рука? Уже лучше? 

Рыжий парень серьёзно кивнул:

– Лучше, спасибо, Глеб. Всё лучше. 

И добавил, не отводя глаз:

– Сегодня я поеду с тобой. 

И не успел Глеб не то, что возразить, а даже открыть рот и поинтересоваться, зачем, продолжил упрямо:

– Или на следующем поезде, если ты скажешь: «Нет».

Глеб посмотрел в сумасшедшие глаза с зелёными чёртиками и вздохнул:

 – Ладно. 

И словно увидел снова перед глазами ту самую табличку с надписью: «Не влезай, убьёт!». Ох, рыженький мой, не лез бы в это снова!

А сам подумал, что теперь во время встречи с Виктором будет думать только о том, чтобы этот рыжий парень не влез в разговор и всё не испортил. 

 – Тогда он тебя точно не убьёт, – убеждённо сказал Мир. Поцеловал Глеба, встал, натянул трусы и майку, и пошёл умываться. 

21.

Погода в Бровине была на редкость мерзкой и отвратительной. Небо было затянуто плотной кисеёй туч, из которых лило, как из ведра. Ветер лупил наотмашь в лицо, вырывая зонты из рук редких прохожих, как разноцветные листья. На лужах плясали крупные капли, выбивая мелкие круглые фонтанчики. Было холодно, мокро и противно бежать от перрона через всю платформу в дальние двери большого зала ожидания для пассажиров дальнего сообщения. 

Внутри зала было не лучше: толпа мокрого с ног до головы народа уныло прислушивалась к дежурному по вокзалу, вещавшему из репродуктора скучным голосом об отмене и переносе поездов из-за аварии в районе города Белов:

 – Движение пригородных поездов отменяется до особого распоряжения. Зал ожидания пригородного сообщения будет открыт через полчаса. Для всех пассажиров, имеющих на руках билеты, там будет организовано горячее питание. В случае недомогания просьба немедленно обращаться к дежурному врачу, находящемуся в каждом зале. По всем остальным вопросам обращаться к дежурному по вокзалу. Спасибо за внимание. 

Глеб растерянно посмотрел на Мирку:

 – Вот это нам с тобою повезло! 

Тот молча кивнул, продолжая разглядывать пассажиров цепким внимательным взглядом, словно кого-то выискивая. 

 – Его здесь нет, Мир, – уверенно сообщил Глеб. – Он будет ждать снаружи, в машине. 

Мир снова кивнул и усмехнулся:

– Ты думаешь, я ищу Виктора? 

Глеб удивлённо посмотрел на него и тут же услышал сзади тихий голос:

– Не оборачивайся. 

Мир отвёл глаза, разглядывая плакат на стене, и так же тихо произнёс:

– И вы тоже здравствуйте, Борис. 

– Добре рано, – иронически поздоровался с ним тот же голос. И тут же жёстко, почти грубо потребовал:

– На выход, оба! 

Глеб вздохнул, взял Мирку за руку и поплёлся вслед за своим отцом в глухом чёрном дождевике с капюшоном, закрывающем лицо. 

На площади перед вокзалом не стояло ни одной машины. Глеб удивлённо похлопал глазами, глядя, как на углу проспекта промокший насквозь регулировщик заворачивает палочкой в объезд грузовик с открытыми бортами. И спросил отца:

– Это ты, что ли, всё устроил? 

Тот усмехнулся. 

– Я? Нет, ты слишком хорошо обо мне думаешь! Это он! – и ткнул пальцем в смущённого рыжего парня, который боялся даже глаза поднять на своего друга. 

– Мирка! – ахнул Глеб. – Как? 

Тот молчал и только крепче сжал его ладонь в своей. 

– Утром в управление безопасности позвонили и сообщили о готовящемся теракте в городе Бровин, – насмешливо ответил за рыжего отец. – Дескать, в камере хранения номер такой-то в зале пригородных поездов находится бомба… Управление было вынуждено отреагировать и принять соответствующие меры. Разумеется, в обстановке строжайшей секретности.

Глеб поморгал, переводя взгляд с одного на другого:

– То есть, никакой аварии нет? И все эти люди из-за вас не попадут вовремя домой, опоздают на работу и… 

– Не из-за нас, – жёстко прервал его отец. – Из-за тебя и твоего рыжего… дружка. Вы что, совсем с ума сошли оба? Один решил поиграть в шпионские игры с профессиональным разведчиком, даже не подумав, чем это может закончиться! А другой поднял всю королевскую рать, чтобы помешать загнанному в ловушку зверю загрызть незадачливого охотника! 

Глеб и Мирка стояли, понурив головы и поглядывая друг на друга исподлобья. 

– Мир, – произнёс отец Глеба с чувством. – Я тебе верю. Ты любишь моего придурковатого сыночка и готов за него пойти на что угодно… Но не надо, Мир! В следующий раз просто позвони мне. Поверь, я его люблю ничуть не меньше тебя! 

Мир охотно кивнул и быстро проговорил:

– Спасибо, Борис. Извините. 

Отец кивнул и продолжил:

– Глеб, а ты… Я даже не знаю, что тебе сказать! Ты хоть на секунду задумался, во что лезешь? Ты хоть понимаешь, что этот человек даже не станет с тобой разговаривать? Ладно, ты решил таким образом покончить с собой, это твоё дело! Но если бы он заявился домой к твоим дяде и тёте проверить на всякий случай, не оставил ли ты предсмертной записки или дневника со всеми подробностями? Я, знаешь, не готов терять половину своих родственничков по глупости собственного ребёнка! 

Глеб покраснел и пробормотал:

– У меня есть, что ему сказать. 

Мирка озадаченно посмотрел на него. А потом, видя, что Глеб не реагирует, дёрнул его за руку:

– Что? 

Отец усмехнулся, глядя на бежевую машину, заезжающую на площадь:

– Даже знать этого не хочу! 

И бросил своему сыну сквозь зубы:

– Тебе теперь вряд ли представится такая возможность… 

А сам втолкнул их в вестибюль вокзала, бросив: «Ждите оба здесь!» и пошёл наискосок через площадь к бежевой машине, остановившейся у входа в зал ожидания пригородных поездов. 

Глеб и Мирка прилипли к мокрому запотевшему стеклу двери, одновременно протирая его ладошками. 

– Прости, Глеб, у меня не было другого выхода, – тихо проговорил Мир. 

– У меня тоже, – пожал плечами Глеб. Глянул на него и поблагодарил:

– Спасибо. 

– Та е ни дило, – тихонько ответил рыжий, вздрогнув, когда в бежевой машине открылась дверь. И повторил то же самое на другом языке:

– Не за что. 

Сначала из машины вышел человек в сером костюме, прямо под дождь, без зонта, остановившись посреди огромной лужи. Он держал руки приподнятыми перед собой, а голову опущенной. 

За ним с заднего сиденья выскочил мальчишка в жёлтом дождевике и резиновых сапогах. Отец Глеба махнул ему рукой: не лезь, садись обратно! 

Мальчишка не послушался, а что-то ему прокричал, сунув руки в карманы. Глеб вздохнул и толкнул дверь, выходя наружу, под дождь. Мирка выскользнул вслед за ним. 

– Садись в машину! – услышал он резкий окрик своего отца. – Ты здесь не при чём! 

Виктор чуть повернул голову и что-то тихо сказал своему мальчику. Тот достал руки из карманов и одной рукой откинул капюшон:

– Да пошёл ты! – громко заорал мальчишка. И показал другую руку, в которой был пистолет. 

Виктор изменился в лице. Быстро опустил руки и похлопал себя по карманам. А потом с испугом снова поднял их ещё выше. И осторожно покачал головой, глядя на своего мальчика: не надо, пожалуйста!

– Ты трус! – взвизгнул тот, как девчонка. И поднял пистолет.

Он не успел выстрелить. 

Отец Глеба упал в лужу, увлекая за собой Виктора. Только что он был в пяти метрах от машины, медленно шагая в своём чёрном дождевике через лужу – и уже через секунду лежал перед ней, закрывая собой мужчину в элегантном сером костюме. 

А мальчик выронил пистолет, пошатнулся и осел назад, как тряпичная кукла. Когда Глеб и Мирка добежали до машины, обгоняемые невесть откуда взявшимися людьми в форме, они увидели, как по гладкому лбу мальчика побежала красная тонкая струйка, которую сразу начали размывать капли дождя. Лицо у мальчика было такое удивлённое и обиженное, будто он проиграл в каком-то глупом споре. А глаза остекленели, словно не хотели больше никого видеть. 

Отец встал, поднял Виктора за шкирку, как котёнка, и тяжело проговорил:

– Не стоило брать детей на войну! 

Виктор словно не слышал его и не видел, не сводя глаз со своего мёртвого мальчика и выворачивая голову назад, пока отец Глеба держал его, заведя ему руки за спину.

А потом к застывшему лицом Виктору подошли двое мужчин в форме и взяли его под руки со словами:

– Полковник Виктор Крамер, вы арестованы. 

Когда Виктора, бледного и еле переставляющего ноги, увели, Глеб спросил:

– За что его? 

Отец обернулся и нехотя объяснил:

– Он годами разыскивал военных преступников. А потом шантажировал их и вымогал деньги…  Мы только недавно вышли на его след. Никто представить себе не мог, что самый главный сыщик в стране, который отвечает за поиск врагов, станет договариваться с ними и брать мзду за молчание. 

Он недоумённо уставился на сына, когда тот досадливо махнул рукой. А Мирка, закусив губу, смотрел на мёртвого мальчика, не отводя глаз. Глеб силой заставил его отвернуться, притянув к себе и прижав лицом к своей груди. «Та е коханий…»

– Ты не понял… – тоскливо проговорил он, кивнув на тело у колёс. – Его-то за что? 

2014