Память тела и эмпатия

О сексуальности можно написать много интересного, – “глубинный” взгляд на “природного” человека может многое открыть в социальном и культурном (национальном) типаже. Например, я бы с интересом прочитал “Память тела. Рассказы о любви” Михаила Эпштейна, где он даёт бой “застенчивой” русской литературе. (На “Свободе” вышло его интервью).

Но я подумал о другом – о праве на эротический жанр. Сексуальность, как тема, требует от зрителя или читателя не просто интеллекта, но и воображения. Она слишком связана с визуальным рядом восприятия и нашей фантазией (с более глубокими пластами человеческой натуры, чем интеллект).

Поэтому тексты о сексуальности, как правило, зрелищно-связаны с автором. Их очень трудно воспринимать абстрактно. Это слишком личное высказывание, связанное с образом рассказчика.

Но здесь и возникает “проблема автора”, – насколько образ говорящего о сексе эстетически соответствует его теме. Это можно назвать “правом на жанр”. Право молодого “Эдички” на сцену минета с чернокожим парнем – эстетически безусловно. Право пожилого Лимонова (с внешностью стареющего Троцкого) на эротические мемуары – уже сомнительно. Поэтому, рассматривая фото автора “Памяти тела”, о котором я упомянул, я немного сомневаюсь, прочту ли я “рассказы о любви”.

В каком-то смысле, для восприятия интимного контента, ты должен принимать автора в качестве сексуального объекта. Условно говоря, чтобы читать о сексе, ты должен быть согласен “переспать” с автором хотя бы в воображении. Не должно быть отторжения на чувственном уровне.

Это свойство восприятия эротики заметно и в кино. Фильм о гей-отношениях может быть сколь угодно умным и глубоким, но если типажи не “цепляют” зрителя на физическом уровне, восприятие не будет полноценным. Возможно, я совсем не стану смотреть романтику с “чужими” типажами. (Сериал “Без пары” с Ником Патриком Харрисом я так и не осилил).

И наоборот, “попадание в типажность” даёт возможность для эмпатии, сопереживания и углубления в смыслы. Даже если фильм кажется поверхностным, ты восполняешь недостатки “личным опытом” и уровнем сочувствия.

Именно поэтому я люблю почти всего Озона, Гуаданьино (историю, где Хаммер с Шаламе), “на ура” идёт Олли Александр в сериале “Это грех”, но я с трудом воспринимаю героев Фассбиндера или Тома из Финляндии (в рисунке). “Одинокого мужчину” Тома Форда я люблю, скорее, “по линии” Николаса Холта, чем звёздного Колина Ферта. (“Супернову” посмотреть я не удосужился, – достаточно было отдельных кадров).

Иначе говоря, дело не только в личных вкусах зрителя/читателя, а в самом свойстве восприятия эротики (в широком смысле слова, включая человеческие отношения), где возможности эмпатии прочно связаны с типажностью и личным опытом.
Условный “Эдичка” (в кино) вполне убедителен для меня в образе Бена Уишоу, но в образе стареющего Троцкого – я не представляю себе автора какой-нибудь эротики. При этом, разумеется, второй мог бы написать на эту тему намного интереснее первого.

Возвращаясь к непрочитанной книге М.Эпштейна “Память тела”, я пребываю в некоторой растерянности. Кому не интересно преодолеть традицию “застенчивости” в русской литературе, но другой вопрос – с кем углубляться в “Тёмные аллеи”? Насколько эмпатичным будет это путешествие? (Бунин явно не мой тип, а Толстой и Достоевский тем более). Пиши Достоевский в стиле “Тёмных аллей”, вряд ли это было бы эротично.

Любой автор, пишущий о сексуальности, непрямо поднимает тему “права на жанр”. Условный Глуховский, Карен Шаинян или Сергей Давыдов – проходят этот отбор, а условный Дмитрий Быков или Александр Генис, – сомневаюсь. (Для наглядности: упоминание Быковым в стихотворении минета (“Сосала х**, но как сосала!”) ничего кроме неловкости не вызывает, – слишком велик контраст между интимным предметом и образом автора).

Несколько обидно, что большинству свойственно сочувствовать в основном молодым и симпатичным, сексапильным людям (несправедливость мира к красоте особенно травмирует), но такова уж природа эмпатии. Чтобы проникаться чужим интимным опытом, проникновение в “чужака” в принципе должно быть желательным.