Визуальная новелла

Это должно было однажды случиться: Денис забыл закрыть дверь. Уже несколько лет он каждый вечер перед сном обходил квартиру, следя, чтобы отверстия на всех кранах — в кухне, в ванной над раковиной, в ванной над ванной — были завязаны тряпками, специальными лоскутами хлопковой ткани, — а в этот вот раз, усталый, забыл. Машинально почистил зубы, глядя в зеркало бессмысленным взором (очень тяжёлый был день, упахался), и, не завязав кран, побрёл неверными шагами в спальню. Вышитая птичьими стежками лента так и осталась лежать на краю раковины.

Дверь осталась открытой, и тот, от кого Денис эти несколько лет запирался, вошёл беспрепятственно и легко, как входил раньше.

Денис называл его Невидимым, хотя это было не совсем точно: он видел его черты, просто не мог удержать в памяти, как не удерживается в памяти особо жуткий ночной кошмар. Стоит только отвести глаза — и вот уже в голове сплошное отсутствие, чёрное пятно на месте конкретной фигуры. В своей визуальной новелле Денис отобразил этот эффект подёргивающимся белым шумом в пятне абстрактно-зловещих очертаний, но, конечно, это даже близко не было похоже на то, что в действительности.

Сначала сон его, затем явь заполнились багровой тьмой, пространством плотным и зыбким, где не за что было зацепиться взглядом. В эту тьму Денис проснулся судорожным рывком — дышалось тяжело, перед широко распахнутыми глазами плыли багровые пятна, и ужас, схвативший сердце, был пока вполне бытового свойства: ох йопт, я же забыл закрыть дверь! Потом он вспомнил, что за этим последует.
Невидимый был здесь; уже какое-то время он смотрел Денису в лицо, то невозможное ощущение его тела, которое Денис называл холодом за неимением лучшего слова (с тем же успехом это можно было назвать жаром, тяжестью, пульсацией или криком — может быть, крик был ближе всего), накрывало Денисово тело плотно, тяжко, так что он совершенно был распят под этой тяжестью и не мог пошевелиться. Зол ли Невидимый? Было непонятно, как никогда Денис его не понимал. Должен быть зол.

— Это не... — начал было он, но густая смола кошмара залепила ему рот. Невидимый просвистел ласково — голос его звучал со всех сторон в этом багряном мареве:

— Я сыграл, знаешь. Нашёл хороший сон, где было начало, и вытащил из спящего всю эту твою поделку. Рисовал сам?

— Всё сам, — сказал Денис, не сумев удержаться от совсем неуместной сейчас гордости. — И нарисовал, и текст, и весь движок тоже сам сделал.

— Это заметно, — Невидимый усмехнулся. Денис зажмурился, чтобы не видеть эту усмешку, и сразу же забыл, как она выглядела. Только бледная тень осталась, и та ранила сознание.

— Тебя это злит? — сглотнув комок в горле, спросил Денис. — Разве тебя можно задеть какой-то глупой человечьей историей?

Он лукавил, конечно. Он взял их историю — их совместную историю, — перекомпоновал её, приукрасил, расставил акценты так, чтобы это больше понравилось публике, для чего пришлось прямо исказить или присочинить, — и выпустил в свет. «Ни на что непохожая» — писали про его новеллу, и ксенофилы и хорроролюбы всех мастей рекламировали её бескорыстно и искренне. А Невидимому Денис ничего не сказал. А Невидимый прекрасно знал, что происходит в дневном мире, — смотрел только на всё своим особенным образом. Выпустив релиз, Денис начал закрывать двери. Невидимый убил бы его, если бы только сумел войти. И вот он вошёл.

— Тем, что ты сделал из меня героя любовного романа? Или тем, что не спросил меня об этом и даже не предупредил? — голос, казалось, возникал прямо возле Денисовых барабанных перепонок и ощущался физически, как прикосновение пальцев. Всё здесь ощущалось физически, всё было плотно, тяжко, Денис не мог дышать. Он рванулся наверх, как тонущий, забарахтался бессмысленно. Тысячи улыбок Невидимого плясали в зрачках. Мозг хватался за какие-то образы, чтобы придать этому форму; пусть будет рука, когтистая лапа, прижимающая Дениса к постели; или пусть будет клубок щупалец; или облако, вроде облака плотного газа, — только не то, что он видит теперь.

Денис постарался расслабиться, быть покорным; представил себя озером, которое всё способно принять. Да, этот образ он и использовал в своей игре; теперь всё отдавало фальшью. Как будто он обнародовал что-то интимное, личное. Да так оно и было.

— Мне было интересно это сделать, — прошептал он. — И это классный сюжет.

— Разум творца, — хмыкнул Невидимый. — Всё что угодно постарается превратить в текст, даже самого себя. И вечно будет мучиться от того, что полностью не получается.
И это была правда. Денис успел забыть за эти несколько лет, но сейчас, пытаясь то рассмотреть, то не видеть того, кто пришёл к нему, он очень чётко ощущал, насколько же далеко от реальности то, что он нарисовал и написал, насколько же это бледный слепок.

— Ты сделал не то, что думаешь, — продолжил Невидимый, устраиваясь удобнее на его груди (или, вернее, в такую форму облекло это восприятие Дениса, вспомнившего, как обычно изображают кошмары. С тем же успехом можно было сказать, что он висит в невесомости, распятый, и голос Невидимого исходит у него изнутри — нет, нет, Денис не хотел это, он хотел верить, что где-то тут есть хотя бы кровать). — Ты сделал мне больше дорожек в дневной мир. Те, кто в это играет, думает, пишет свои истории — все становятся податливы. Становятся моими. Ты уверен, что именно этого хотел? — кошмар усмехнулся.

Вот что он сделал — записал кассету для «Звонка»? Игру-убийцу? Это сложно было уложить в голове. Какие бы отношения ни связывали Дениса с Невидимым, он не забывал, что тот собой воплощает. Что же ему теперь делать с этой игрой? Можно ли её отозвать? И есть ли в этом уже смысл?

И был ли смысл думать об этом вообще? Денис всегда помнил, что любая их встреча может закончиться смертью. Смерть и ужас были той средой, в которой обитал Невидимый, были его теплом и дыханием: как человеческое тело источает тепло, так он источал этот ужас. Но до сих пор на Дениса не обращался его гнев.

— Так ты злишься на меня? — прозвучало жалобно. — Эффект тебе, как я понимаю, нравится.
Невидимый снова усмехнулся — Денис помнил десять тысяч оттенков его улыбок, и все они были только искажёнными фантазиями. Не описать, не сохранить в памяти, никаким образом не присвоить — только воспринимать здесь и сейчас, и то постоянно раниться границами своего восприятия.

— Я злюсь, — сказал он, — на то, что ты от меня закрылся. Снова сбежал. Не глупо ли? Ты ведь всё равно никуда не денешься. Ты возвращаешься.

— Я просто забыл завязать кран, — вяло возразил Денис.

— Просто забыл, — передразнила багровая тьма. Денис вспомнил, как его взгляд скользнул по лежащей на раковине ленте, как в голове мелькнуло мгновенное «Да пусть его» — так опытный специалист вдруг плюёт на технику безопасности. В конце концов, Невидимый мог и забыть. Как будто Денис не знал, что он не забывает, что у него по-другому течёт время.

— Ну, теперь я уже с этим ничего не сделаю, — Денису вдруг стало не то чтобы спокойно, а так, как ему всегда было в объятиях Невидимого, во власти Невидимого. Он вспомнил, какими словами описывал это в новелле, и улыбнулся.

— Теперь — ничего не сделаешь, — зыбкое пространство кошмара стало плотнее и звонче, багрец перешёл в пурпур. — Теперь делаю я.
Для того, что было дальше, в визуальной новелле не было удовлетворительного описания.
 
24 мая 2024