День книги

Не каждую книгу хочется поднести к губам, вдыхая её запах - в знак интимной близости с автором. У меня так было дважды.

В школе, после чтения трилогии Толстого - с рассказом о подростковых влюблённостях автора (это было узнаваемо, пронзительно и знакомо в жизни). И с книгой Болдуина в издательстве “Глагол”, которую я купил в Москве в 1993 году, запав, скорее, на обложку и плохо представляя себе творчество автора.

С “Комнатой Джованни” помню был забавный эпизод. Я возвращался в электричке из Москвы (три часа до Тулы) и буквально провалился в волшебный текст в переводе Геннадия Шмакова (другие переводы позже я уже не воспринимал). Я очнулся от того, что кто-то осторожно трогал меня за плечо. Я оглянулся по сторонам, - в вагоне было пусто, это была конечная..

Молодой проводник с интересом заглядывал сверху: “Хотел бы я знать, что это вы так увлечённо читаете”. Я постарался отшутиться тем, что задремал, но с некоторым испугом представил себе его реакцию на “откровенную” обложку с парой голых парней в “мучительном” полуобороте друг к другу. Казалось, что они были вместе и в то же время в полушаге от разрыва.

Ощущение родства с текстом и картинкой (что редко бывает с обложкой) заставило меня поднести её к губам, словно это был интимный аромат воображаемого партнёра. Мой фетишизм был неотделим от “смятения чувств”..

В стихотворении Кавафиса герой подносит к губам “кровь своей любви”, клочок ваты, которой он обрабатывал рану любимого. Я тоже чувствовал какое-то интимное родство с волнующим типографским запахом, потому что это была книжка обо мне, о таких, как я, с “тайной” моего “неправильного” выбора.. Но только “тайна” уже вышла на обложку и была публичной. Именно в 1993 году была "тайком" отменена 121-я статья, ради членства россии в Совете Европы.

Книга, которая меня “перепахала” (пользуясь известным сленгом) исчезла из моей жизни так же внезапно, как и появилась. Я забыл её в электричке, когда в очередной раз взял в дорогу, отправляясь в ИМЛИ. Как я мог её оставить на деревянной скамейке, ума не приложу. Но в этом было что-то символическое, - “Комната Джованни” принадлежала всем. В качестве утешения я фантазировал, что, может быть, она попала в руки какого-нибудь парня, который сможет оценить её по достоинству.

Позже я пытался найти в книжных магазинах этот роман, - просто чтобы он стоял на полке, согревая дом своим присутствием. Как-то в спешке я купил его в “карманном” формате и споткнулся на первой странице.. Я не понимал, почему не помню этих фраз. Они царапали меня и рассыпались, как острые кубики, не складываясь в целую картину.. Это был не мой любимый текст. Наконец, я понял, что читаю другой перевод.

Говорят, что шмаковский - слишком “личный” и грешит по части аутентичности, но меня это уже не волнует. Моё признание в любви роману Болдуина звучит только на языке Геннадия Шмакова. 

Любовь к содержанию, перенесённая на предмет, - это редкое явление, связанное, видимо, с остротой переживания. До сих пор, когда я вижу старую обложку с двумя парнями в полуобороте расставания, я переношусь в свои “лихие” девяностые. В открытие себя, в признание своей “отдельности” от большинства. И это чувство обособленности от “родных осин” с годами только растёт.

Кажется, герои тоже взрослеют вместе со мной. Чистоплотный Дэвид, разрывающийся между “грязной” любовью к мужчине и желанием семейной социализации, тает в какой-то дымке и отдаляется. А пожилой Жак из числа “невидимых” становится понятнее. Что уж говорить, я и сам “невидим” в своём любимом мире (а ведь это лишь начало финишной прямой).

Когда я читаю сегодня в поисковике популярный запрос: “Является ли “Комната Джованни” запрещённой книгой?” то понимаю, как мне сильно повезло - со временем, свободой и книжками, которые стояли в магазинах..