Китаец

Вы отличаете узбеков от японцев, например? Я нет. Мне все узкоглазые одинаково несимпатичны, или прямо скажем – я расист. Ни цыган, ни негров, ни желтолицых на дух не переношу.А тут еще и Артем дернул:– Там к тебе китаец на собеседование. Последний в очереди. Поздравляю. И до нас добрались…Все о том же, о завоевании мира... А особенно промышленности. А особенно – нашего предприятия. Я даже не засмеялся.Тогда я – как новый директор обновленного торгового дома – набирал толковый штат менеджеров. А приходили на собеседование – какие-то девочки, выпускницы рекламных факультетов вузов, ничего не смыслящие в электродвигателях и насосах.
Китаец был последним в тот день, и глядел я на него без особого энтузиазма. Он хоть по-русски бум-бум?
– Зовут как?
– Иван Егоров.
Епть. Иван Егоров. Джеки Чан твое имя.
Хотя нет, на Джеки он не был похож, несмотря на то, что все узкоглазые похожи. Это был явно местный, смешанной крови – высокий, скуластый, раскосый, но довольно симпатичный парень: глаза большие, лицо не треугольное, а немного вытянутое, волосы жесткие, черные, чуть длинноватые. Но кожа-то желтая. Иван Егоров.
– Отец твой где?
Я понял, что рулю не по теме – интересно стало. Не иначе как на рынке папаша носками торгует и кепками.
– Умер.
– А мать?
– В катастрофе погибли. Отец и мать.
Ну, я не заплачу. Понятно, что работа нужна. Но опускаться до душещипательных хитростей…
– Ладно, Иван… Менеджером по продажам ты работал?
– Нет.
Мог бы снова соврать.
– А кем работал?
– Начальником отдела кредитования в банке «Базис».
– Ух ты! И что не устроило?
– Не устроило.
Ему почти тридцать. Не новичок, умен, немного скован. Видно, только начал по-настоящему искать работу. А раньше как-то повезло просто. У меня таких легких вариантов никогда не было. И потом его «не устроило». Узнать бы надо. Зачем мне это? А вдруг там хищение? Так я ж его не беру. Или беру?
– Как же ты будешь двигатели продавать?..
Вслух подумал. И он заулыбался:
– Базу распишем.
– Да базу эту уже вдоль и поперек…
– Ничего, все хорошо будет, – это он меня утешает.
Словно это я на работу к нему прошусь и очень сомневаюсь в своих способностях. И улыбка такая – мигающая. То есть, то нет.
– Ок, Иван Егоров…
Это все, что я смог выдавить. На следующий день он вышел на работу, стал бумаги подписывать. Кадровичка его за справками гоняла – очень он ей понравился. И с парнями в офисе – за руку. Быстро. Легко.

Я не говорил с ним больше. Позвонил знакомому, а тот своему знакомому – в «Базис». Ушел, не простившись, денег не нажил, но по слухам – конфликт с президентом банка, который сам же его на работу и пристроил. Серьезное дело, но непонятное.
– А где эта рыбка всплыла? У тебя?
– Почему «рыбка»?
– Прозвали так.
Черт знает, как прозвали.
Не знаю, сколько дней протянулось. Я как-то сразу не понял, что мои проблемы с этим китайцем и начнутся. Я просто знал тогда, что он на работу вовремя приходит, звонит, что-то делает, с клиентами встречается, какие-то договоры подписывает, кому-то счета выставляет, в столовой ест. Короче, работает. Что-то получается у него даже.

Потом он сам подошел, рассказал о каком-то клиенте, с которым завтра встреча. А он поехать не может. Тот хочет именно вечером где-то пересечься.
– Если бы в рабочее время, я бы смог… не вопрос.
– Не вопрос, – повторяю я. – Пусть из ребят кто-то сгоняет.
В джинсах и свитере сером. Свитер широкий какой-то. Моложе его делает, хотя куда моложе?
– Тогда я Артема попрошу. Но это значит, что сделка не на мне дальше?
– Ну, в принципе, да. Не будете же вы с Артемом клиента делить?
Можно было и делить, но я уперся. Раз дела у него вечером – пусть знает, что теряет из-за своих дел немалую сумму.
Он задумался, но потом снова головой помотал:
– Нет, не могу никак.
– Свидание?
– С сестрой сидеть надо. И вообще не люблю деловых встреч вечером.
Я ни первого ответа не понял, ни второго.
– А сестре сколько лет?
– Восемнадцать.
– Обязательно с ней сидеть?
– Она инвалид. После аварии, в которой родители погибли. Лекарства нужны, процедуры, сиделка. Пока я за сиделку. Она целый день одна дома, ждет меня.
Артем тогда поехал – ничего не подписал. Отпал клиент сам собой.

Потом мы как-то на работе задержались. Я копался с каким-то отчетом, а он просто за компом сидел, видно, тоже счет времени потерял.
– К сестре не пора? – дернул я.
Он подхватился, все окна закрыл мгновенно.
– Порнуха что ли? – я не мог не спросить.
– Нет, письмо писал.
Письмо, как же. Предложил подвезти его – он согласился. Потом он меня пригласил – на чашку чаю. Так я и попал внутрь – смрадно, как всегда при лежачих больных. Девчонка в постели, глаза тоже раскосые, заплаканные. И красавица неимоверная, прям как братец, тонкая, прочерченная какими-то грифельными линиями в застывшем воздухе. Ириной зовут.
Оказывается, отец их тут учился в Академии, потом врачом работал. Офтальмологом. Серьезный был специалист и довольно известный. Со всей страны к нему ехали на операции. Детям дали фамилию матери, чтоб хлопот было меньше. А авария… авария, как всегда, случайность. Сестра ног не чувствует – лекарства нужны дорогущие. Друзья отца помогают, но деньги… это деньги. Их просто так никто не даст.
А я тогда просто так дал. Не в тот день, а на следующий. Думал, морока будет – начнет китаец отказываться. Сумма нехилая, как на хороший джип. Я на джип и копил вообще-то. Но он взял, только «спасибо» выдавил, а так – без вопросов.
На другой день вечером задержался, в кабинет вошел – посмотрел на меня долгим взглядом.
– Чего ты маешься? Домой поезжай. Ты сестре нужен.
Он плечами пожал и ушел. Через месяц Ирина стала шевелить пальцами. Я гулял с ними в парке, видел, как ей хочется подняться с инвалидной коляски. Но врачи предупредили – никаких резких движений, никакой эйфории, только через полгода можно будет говорить о результатах.
Эти полгода… были наполнены таким смыслом – за все мои тридцать восемь лет! Я почти каждый день к ним таскался. Видел, как она начинает подниматься, как виснет на Ванькиных руках, как ноги подкашиваются, а по щекам текут слезы… Он только отворачивался резко – смотрел мимо меня в ковер. Я ковер новый купил – пушистый.
Только один раз вечером Ирина ему напомнила:
– Иди, Ваня… Ты же уйти хотел. Я с Игорем побуду.
Он головой мотает:
– Никуда я не хотел.
– Ты же говорил, что Олег звонил.
– Никто не звонил.
– Какой Олег? – встреваю я. Просто никогда не слышал ни о каком Олеге.
И он глаза страшные сестре делает. Она осеклась:
– Я перепутала.
Олег? Ну и что? Какой Олег? Так он никуда и не ушел в тот вечер. И больше ни о каких звонках речи не было.
Правда, спросил как-то:
– Сестра моя тебе нравится?
– Нравится. Как она может не нравиться?
– В смысле секса?
– Секса? Ты что идиот?! Она ж ребенок совсем!
Реально, он понять не мог, зачем я к ним таскаюсь. Но ему заметно легче стало. На подарки перестал так коситься.

Наконец, она встала на ноги. Она пошла! Сначала на костылях, потом с палочкой. Но что такое эта палочка – так, пикантная деталь, украшение по сравнению с тем, что было.
Мы все почувствовали себя на седьмом небе! Купили ей вечернее платье – пошли в ресторан отмечать.
– Мы такие красивые! – она замерла перед зеркалом в холле. – Мы самая красивая семья на свете!
Самая красивая китайская семья на свете! Я пока ел, все обдумывал эту фразу – пока першить в горле не стало. Действительно, что-то закончилось. Успешно, счастливо, но закончилось. И дальше я буду только тяготить их, напоминать о прошлом, которое они победили.
Кем я буду, как не навязчивым благотворителем? До каких пор? Пока не выучу Ирину и не выдам замуж? Или пока Иван не женится? Или?
– Что? – он потянулся за моими сигаретами. – Что с лицом?
Дальше – без меня. Но, конечно, не стоит объявлять об этом громогласно. Я тогда брякнул что-то левое, но бывать у них перестал.

Через неделю Иван завис в моем кабинете.
– Как дела там у вас? – опередил я его вопросы.
– Хорошо.
– Ирина как?
– Все нормально. За учебниками сидит. Поступать готовится на следующий год.
Я поднялся из-за стола. Разговор как бы окончен.
– А ты? – спрашивает он робко.
– Тоже ничего. Если она не поступит, я подумал, по контракту можно, не очень дорого…
– Да-да, я тоже об этом думал.
На том и расстались. Артем потом в курилке рассказал мне:
– Рыбка, как зверь, клиентов рвет. Переговоры с утра до ночи. Видно, деньги нужны парню.
– И главное, результат есть, – не могу не согласиться. – А чего он «Рыбка»?
– В банке еще привязалось. Шеф его так прозвал. Любил его без памяти.
– Фу…
– А ты не знал как будто?
– Не знал.
– Так он сам рассказывал. Потому и ушел. Не нравился ему этот дед никак.
– Сам рассказывал?
– А что тут такого?
– То есть он… не того?
– Не кого? Да педик, по-моему. Просто шеф старый был. Педик не проститутка же. Так я понимаю.
Артем хоть так это понимал. А я никак не понимал. И так мне паскудно от этого сделалось. Это ж он, беря у меня деньги, думал, что я тоже приставать начну. А я явно помоложе его бывшего шефа. И он бы не уволился из-за моих приставаний – явно.
Сел я, голову кулаком подпер, а он в кабинет заруливает.
– Ты по делу? – я в лоб.
– Нет.
– Так без дела впредь не суйся!
Он в дверях застыл, аж желтое лицо побелело.
– Игорь, что случилось?
Рыбка он! Сырая китайская рыба! Тошнит меня от такого!

На следующий день он на работу не вышел – ни ответа, ни привета. Ни телефонного звонка. И я не звоню. Начальник отдела продаж пришел:
– Где Егоров? Что за детский сад? Сообщить нельзя? Мобильный даже не берет.
И так три дня – не берет.
Потом Ирина мне позвонила.
– Игорь, увидеться нужно.
Встретились на площади. Я ее сгреб в охапку, усадил в машину: не дай Бог ноги застудит. Ноябрь льдом схватился.
– Ты почему одна ночами шастаешь? Иван где?
– Лежит он. Не поднимается.
Больная семейка!
– А с ним что? На работу он позвонить мог – так и так, мол, болен? Какого хрена теряться?
Сам не чувствую, что ору. Я ору, а Ирина молчит. Наконец, касается моей руки.
– Игорь, не кричи. Ты сейчас как директор.
– Я и есть директор!
– Да, это понятно. Иван боится тебя. Он тебе сказать ничего не может. Увольняться собрался, а я его отговариваю. Так он на работу вообще идти не хочет, потому что ты там.
– Я там? А где же мне быть? Он что – с ума сошел? Что я ему сделал?!
– Он любит тебя очень.
– На здоровье! И я его очень люблю! Теперь все должны работу бросить и в постелях валяться?
Она смеется.
– Ты себя слышишь?
– Не слышу!
– Для него серьезно это. Он все это время ни с кем не встречался. С другом порвал. Каждый день тебя ждал. Ему показалось, что он тебе понравился, что ты… ради него это все…
– Что я заплатить хочу за что-то?
– Ну да. Сначала так подумал, а потом понял, что ты не в теме.
– А ты, я вижу, целиком в теме.
– Это мой брат. Он всегда был таким. И таким я его люблю.
Ее рука оставляет мою. Ей неловко.
– Игорь, ну, ты же можешь быть добрым, я знаю… Таким добрым…
– О чем ты просишь?!
– Я не прошу, нет. Я пока болела, очень много думала. Мне ничего не оставалось больше. Даже о чуде не мечтала – не верила. Молилась только о том, чтобы не быть обузой брату, чтобы он не был вынужден таскать меня на руках, мыть, утешать. Я готова ради него на многое – на все! Но я знаю, что помочь его сердцу – выше моих сил. А может, и выше твоих. Просто мне казалось, что он тебе симпатичен.
Я тогда открыл ей дверцу. Отпустил в холодный ноябрь – выгнал. Ничего не сказал. А что я мог ответить? В нерешительных ответах сама ситуация замкнулась бы. По-моему, не следовало так драматизировать, в постель слегать и работу бросать. Тем более, когда деньги нужны.

Еще два дня прошло, пока я позвонил ему.
– Вань… ты живой?
– Не очень, – еле тянет он в трубку.
– Клиенты тебя спрашивают.
– Привет им передавай.
Шутит. Ох, Джеки!
– Послушай, не зли меня. Прости, если я перегнул где-то…
В «прости» «р» почему-то плохо выговаривается. Только сейчас заметил.
– Все будет, как раньше, – говорю я. – Все же было хорошо. Было же?
– Как раньше, я не хочу, – отрезает он.
Действительно, что было, если ничего не было?
Лучше бы пошли куда-то напиться или ко мне поехали бы, чем вот так телефон насиловать. Я уже шесть лет один живу.
Это называется «хотел как лучше».

Вечером зашел к ним. Ирина на кухне хлопочет. Братец сидит в позе сидха на диване – медитирует на выключенный телик. Даже не взглянул в мою сторону, будто сквозняком дверь открыло.
Я сел рядом.
– Отдел кадров требует у меня твой больничный. Как тебе это нравится?
Молчит. Никак ему это не нравится.
– Проветриться не хочешь? Снег там пошел.
А глаза у него карие. Очень темные. И круги под глазами темные. Лицо вытянулось, щеки впали. Не жрет ничего, китайская морда. Страдает.
– Выходи из транса – пойдем на коньках кататься.
Я взъерошиваю его волосы.
Косяки бросает, как волчонок. Словно я, действительно, что-то ужасное ему сделал. Умышленно причинил боль. Пытал. Или на костре жег.
Про коньки я соврал, но он и не спрашивает. В машине молчит, и я молчу, и никуда не едем. Не домой же его к себе везти? А почему не домой? Он же этого хочет?
Хочет или нет? Я с такими ребятами мало сталкивался, разве что в институтской молодости, да и то не на трезвую.
И он же сам усложнил все – замешал на любви. А я всегда избегал таких коктейлей.
И о чем говорить, если не о работе? О чем мы эти полгода с ним говорили? Ничего не помню.
– Так почему ты выгнал меня? – спрашивает вдруг он.
– Да кто тебя выгонял?! Просто попросил из кабинета. Это совсем другое. Подумал, что говорить начнут, – вру я.
Об этом я меньше всего думал. Вроде кому-то дело до меня есть или до моей личной жизни.
– А теперь зачем пришел? – никак не возьмет он в толк.
– Затем, чтоб ты не переусложнял все и на работу вернулся.
– Не могу. Не могу видеть тебя, – признается он в ответ. – Спокойно не могу тебя видеть.
Если это объяснение – первый шаг к сближению, то впереди путь – не одна тысяча верст. И не один пуд соли.
– Ты же не гомофоб, я надеюсь, – он пытается угадать что-то по моему перекошенному виду.
– Нет, я… я расист.
И Егоров хохочет. Впервые – так звонко.
– Не самое страшное из того, что я о тебе думал!