Собачья площадка

В. Высоцкий

Ехать было примерно с час, на запад. Германия закончилась, вывески сменились на голландские и в пейзаже что-то неуловимо поменялось: вроде та же бурая листва металась перед лобовым стеклом, а кирпичные домики по бокам стали вдруг немного игрушечными, менее серьезными, менее немецкими.
-Scheldestraat, Схельдестраат, Схельде это река тут главная, по-немецки она называлась бы Шельде, Шельдская, дом 54.
-Вот здесь, смотри.

Нам открыл широко улыбающийся голландец под метр девяносто пять. Нечищенная обувь, куртка, которую можно было и постирать, заметно, что не немец.
Я Валэнтейн.
Шершавая крестьянская рука раза в два шире моей. Светка покраснела. Не вижу ничего сексуального в больших конечностях.
-А где же щенок? -спросили дети.
Валэнтэйн повел нас в питомник. Акцент у него грубоватый. Наверное, наш акцент ему тоже показался некрасивым.
-Вы не немцы?
-Да, мы из России.
-Ну и как вам в Германии? Трудно? Да? Немцы такие все, не очень, да?
-Ну почему же, немцы тоже люди, всякие есть, но в общем - вполне ничего.
Валэнтэйн посерьезнел и даже погрустнел, не найдя в нас единомышленников. Питомник был огромной открытой клеткой, из дальнего конца которой к нам неслось стадо маленьких биглей и английских спаниелей. Псы отчаянно тявкали, спотыкались и переворачивались через голову, пытаясь обогнать друг друга в погоне за простым человеческим общением.
-Выбирайте, проговорил Валентэйн. Спаниели по триста, бигли по пятьсот.

-Ты будес Мартин, сюсюкала дочка со щенком на заднем сиденье. Ой, папа, он писает!
-Нет, он будет Артем, это русский собака, сын выказывал недюжинный патриотизм.
Всю обратную дорогу дети кричали, что "их папа лучше всех на свете" и ссорились из-за права обладания животным, Светка определила дозу обладания каждому по десять минут.

Я выехал на автобан. Желтых голландских номеров становилось все меньше, замелькали немецкие. Болезненные синюшные тучи карабкались по небу, сливаясь с серыми полями вокруг. С голландских полей, как обычно, пахло дерьмом, я включил себе Высоцкого, из туч посыпался дождь с градом, стало совсем темно, град бил по кузову, дети притихли, пугаясь. Что ж я делаю-то, ныли мысли, ведь я их бросить хочу, зачем я еще и собаку-то завел?

Вода стояла стеной, как водопад, ехать пришлось совсем медленно, радужными пятнами расплывался свет фар впереди, глаза защипало от напряжения. Я плохо, неправильно живу, у меня любовники, я трахаюсь с мужиками, отпрашиваюсь с работы под глупыми предлогами, чтобы вернуться домой как будто вовремя и смотреть на жену притворным взглядом. И так уже года два. Да, я привязан к детям, мы часто резвимся вместе, мне это нетрудно, я сам, как ребенок, они любят играть со мной и, вот, я хочу их бросить, а иногда мне вдруг становится невыносимо скучно жить.

Бигля назвали Лупо. Дома выяснилось, что Лупо - сука и имя срочно поменяли на Лапа, Lapa. Дети, как водится, гуляли с Лапой два первых дня с утра до вечера, а потом у них внезапно образовались более важные дела. На приучение собаки к чистоте был отпущен мой недельный отпуск. Как только она начинала что-то искать на полу и ходить кругами, я хватал Лапу в охапку и выбегал с ней на ветреную октябрьскую улицу. Лапа не торопясь делала дела, ей было в принципе все равно, где их делать, шершавые листья кружились вокруг извилистыми траэкториями, было холодно и неудобно стоять на улице в домашней одежде. Лапа была упряма. Отпуск кончился, а она по прежнему не видела причины не делать дела в теплом коридоре или на мягком ковролине в детской. Впрочем, мы были готовы к тому, что собака - это серьезно.

Вечерами я гулял с Лапой подольше. На Фридрихштрассе был сквер, даже маленький парк, местами там стояли и лежали каменные плиты с заплесневелыми надписями. Собак там спускали с поводков, давали им вволю пробегаться на природе, только лаять было нельзя, из окон кричали, чтобы мы все как один убирались с нашими кабысдохами в лес. Супруги Райх с перекормленным ризеншнауцером приходили обычно вместе, часам к девяти. Херр Райх поведал мне по секрету, что раньше на месте сквера было кладбище, все могилы давно уже вырыты, а памятники остались ввиду их художественной ценности. Фрау Райх хвалила мой немецкий, что было, вообще говоря, знаком того, что ошибки все-таки есть, и спрашивала подробно, как говорят в России о немцах. О немцах в России говорят давно уже хорошо, фрау Райх угощала меня сигареткой. Я как раз бросал тогда курить, но сигаретку брал, проявляя понятную слабость. К началу десятого прибегала Моника, дама без возраста и явно одинокая, со своим вечно тявкающим шпицем по кличке Белло, что по оригинальности примерно соответствовало нашему Полкан или Мухтар. Моника работала частным предпринимателем в платном туалете в пешеходной зоне, имела лишний вес и обсуждала с фрау Райх различные диеты.

Хозяева добродушнейшей лабрадорши, Эва и Збышек, эмигранты из Польши, говорили немного по-русски. Эва была родом из городка Гливице, по-немецки Гляйвиц, она вспоминала про русских солдат за высокой оградой, которые выменивали у польских детей конфеты на сигареты. Русских там не любили, русский язык, которому насильно обучали в школе, ненавидели. Тем не менее, Эва и Збышек относились ко мне вполне доброжелательно, здесь мы с ними находились в одном и том же меньшинстве - мы были людьми с восточным акцентом. Я как-то предположил, что русские слова были, наверное, для них воспоминанием о босоногом польском детстве. Эва и Збышек не возражали. Эва, как и все полячки, очень серьезно относилась к своей внешности, всегда выходила на площадку накрашенная, в тщательно подобранной одежде, с усиленной гордостью и независимостью в глазах. Збышек был младше ее лет на восемь. Их лабрадоршу звали Офра, а ласково - Офрошчь.

Херр Акерман работал адвокатом. Он был хозяином большой юридической конторы на нашей пешеходной торгово-закупочной улице, Марктштрассе, где, кстати, стоял невдалеке и моникин туалет. Держался Акерман нарочито демократично, даже запанибратски, требовал называть себя на ты и носился по траве вместе со своим королевским пуделем, часто вляпываясь дорогими кедами в собачьи кучи. Было ему лет сорок пять, он рассказал мне на второй день знакомства, что живет вместе со своим пожизненным партнером и у них в саду есть восемь сортов слив. Лебен значит жизнь, а пожизненный партнер назывался лебенспАртнер. Местные собачники все равно называли Томаса на вы, не умея перейти через условности - адвокат и врач - большие люди в Германии - но для меня "ты" никогда не было проблемой.

Лапу надо было приучить оставаться дома одной. Собаке кинули дорогую косточка из зоомагазина, ласково произнесли на много голосов "Лапонька, мы скоро придем", закрыли снаружи дверь и стояли минут пятнадцать на лестничной площадке, не двигаясь, тихо дыша, ждали, что после косточки Лапа незаметно для себя самой уснет в любимом кресле.

Оставшись одна, Лапа немедленно завыла в голос, раздирая наши эмигрантские души. Место! Лапа, Platz! -кричали мы вчетвером в замочную скважину. На крики сползлись соседи, фрау Людвиг и фрау Лох. Мы объяснили им, что это всего лишь боевые учения, чтобы потом, в полевых условиях, когда мы разойдемся по школам и работам, всё в немецком доме оставалось тихо и в рамках. Фрау Людвиг покачала головой а фрау Лох гнусно улыбнулась. Лапа наконец затихла. Соседки скрылись за своими дверьми, снабженными стеклянными, с крахмальными занавесочками, оконцами. Занавесочки у них были одно крахмальнее другого и все крахмальнее, чем наше. Мы постояли на лестнице еще минут пять и уехали в магазин Реал, за покупками на неделю. Когда мы возвратились, лай и визг Лапы был слышен далеко на улице. Фрау Лох, фрау Людвиг, херр Шмитд с верхнего этажа разговаривали около нашей двери.

Мы долго и подробно извинялись. Действительно, неудобно. Войдя в квартиру, мы увидели радостную Лапу с куском свежего поролона в зубах и остов дивана в комнате. Любимое кресло Лапа трогать не стала. Лохмотья диванной обшивки были равномерно разбросаны по всем доступным помещениям.

Вечерами я, в общем, с удовольствием бежал с Лапой на площадку. Наигравшись с братьями по разуму, Лапа прекрасно спала всю ночь, так что по утрам я даже успевал вывести ее на улицу, зевая в сизый воздух и протирая глаза, прежде, чем она успевала опомниться и сходить на ковролин.

В конце октября был мой день рождения. Он выпал на четверг, гости должны были придти послезавтра, в субботу. В четверг вечером мы выпили со Светкой винца, уложили детей и вышли на площадку вместе, прихватив еще бутылочку с собой. Все были в сборе, собаки радостно пачкали друг друга в мокрой траве, я знакомил собачников с супругой, Светка у меня красивая, народ смотрел с уважением, делано цокая языком, мол, они всегда знали, что русише фрау - огого. Светка раскраснелась, довольная вниманием, а я все пытался не думать о том, как ездил сегодня якобы в банк, а на самом деле к Паулю с сайта гей-ромео, как я сделал ему минет и потом, быстренько, он мне.

Вино плескалось в бумажных стаканчиках, все пили и старались четко выговаривать nazdorovje, Viktor, и только Моника не участвовала, она была, почему-то, как никогда нелюдима, торопила своего Белло, чтобы он быстрее делал свои дела и быстро ушла обиженной походкой. Светка работала врачом в больнице, у каждого нашлись к ней медицинские вопросы, адвокат Томас обещал пригласить нас в гости, показать сливы и лебенспАртнера. Я, по русскому обыкновению, смело лез в душу, спрашивал у всех, довольны ли они своей жизнью, вот мол скажите начистоту. Немцы, привыкшие к smalltalk, отзывались неожиданно откровенно, проникаясь доверием. Кто-то сбегал домой за припасенной бутылочкой Риохи. Разошлись мы около полуночи, как друзья детства. Я долго не мог уснуть в ту ночь, думая о том, что никогда уже не буду счастлив.

В пятницу к нам пришли, по вызову соседей, две отважные на вид женщины из союза защиты животных. Мы не имеем права издеваться над Lapa, может быть, у вас в России обществу все равно, но тут Европа и так не пойдет. Животное не должно находится одно больше двух часов в сутки, иначе у него страдает психика. Я вспомнил, что несколько лет назад, когда наша дочка была совсем маленькая, к нам пришла полиция по жалобе соседей: ребенок спал днем один (!!) в коляске на балконе(!!!). Пришлось брать справку от врача, что в этом нет ничего страшного и раньше в Германии тоже было так принято. А с собакой нам пообещали помочь, в нашем городе есть люди, которым совершенно нехрен делать и к ним можно подбрасывать Лапу по утрам на несколько часов за просто так. В противном случае животное придется у нас насильно отобрать. Я пытался возражать, что к Лапе уже успели сильно привыкнуть дети и это будет психическая травма для них и придется вызывать общество защиты детей. Женщины ощетинились и выразились в том духе, что они тут с нами не шутки шутят.

Делать было нечего: по утрам я завозил сына в садик, дочку в школу, Светку на ее работу, а Лапу - к фрау Штерн, мамаше одной из тех двух, борющихся за права зверушек. Мамаше было уже за семьдесят, у нее был старый обшитый деревом дом на краю города, в котором с ней проживал огромный ньюфаундленд, по кличке Andrej. Андрюха был ростом почти с фрау Штерн и, когда он в нешироком коридоре проходил мимо хозяйки, старая женщина хваталась за стену, чтобы не упасть от воздушной волны. Лапа имела право делать свои, еще детские, дела в саду у фрау. В доме было грязновато, Андрюха припирался из сада не вытирая ног и валился на ковры, когда-то бывшие дорогими, а фрау Штерн невозмутимо пыхтела своей вечной мальборинкой и наливала себе кофе из термоса.

Повсюду виднелись книги, они томились в шкафах, кучами лежали на письменном столе и на многочисленных этажерках. Раньше фрау Штерн была успешной журналисткой и даже пару раз публиковалась в известном журнале тоже Штерн. Она разбиралась в искусстве, знала, в отличие от многих немцев, что Киев это не Россия и Лолиту написал не какой-то американец, а наш Набоков. Когда я забирал у нее собаку после работы, она предлагала мне чай и показывала альбомы по искусству. Про Модильяни я рассказал ей, что наша поэтесса Anna Achmatova имела с ним короткий роман. Надо же, сказала фрау. В обед ее навещала соседка, чтобы погулять с собаками. Фрау Штерн платила ей за это какие-то деньги, я пытался сунуть нашу долю за Лапу, но старая женщина отказалась наотрез, видимо, по немецкой привычке считая, что все иностранцы бедные и им надо помогать.

Может быть, не в последнюю очередь благодаря мне, наша собачья площадка стала прямо-таки коммуной. Когда кто-нибудь их нас заболевал, близкоживущие товарищи выгуливали его собаку. Пару раз мы ездили на машинах в коллективную поездку в Бохум, город, известный тем, что там собирают Опеля. Там, посреди реки Рур есть большущий остров, по которому гуляют без поводков и намордников сотни собак, потеряться им негде, вокруг река и мостик всего один. Собаки носятся по острову, довольные, как слоны, и сами ищут своих расслабленно гуляющих хозяев. Адвокат Томас приехал на дорогом джипе со своим жеманным лебенспАртнером, члены коммуны очень культурно с ним знакомились, чтобы, не дай бог, не дискриминировать. Светка жаловалась, что я из-за Лапы вообще перестал бывать дома.

Ближе всех я сошелся с поляками, все-таки, родство культур давала о себе знать. Збышек оказался вообще мировым парнем, он знал даже Высоцкого и Окуджаву. Я бывал у них дома, Збышек включал мне Марылю Родович, которая с милым акцентом пела "Кони привередливые". К их удивлению, я знал Юлиана Тувима, его детские стихи, в переводе конечно, читала мне на ночь мама. Они почему-то думали, что все польское у нас сугубо маргинально и полузапрещено. Чтобы их порадовать, я выучил стихотворение Юлиуша Словацкого "Смутно мне боже", одно из главных польских стихов. "Смутно ми, боже, дла мне на заходзе, розлавеш тенче бласкув промениста, пршеде мно гасиш в лазоровой водзе, гвязде огниста...."

Они исправляли мое скверное произношение, рассказывали про жестокое подавление восстания Костюшко в 1830 году и видно было, что они переживают по этому поводу, как если бы сейчас на дворе стоял 1831-й. Я рассказал им, что в Питере имеется целая улица Костюшко, и полонез пана Огиньскего, написанный по поводу разгрома восстания у нас очень популярен. Они были весьма удивлены, зато мне стало уже не так неудобно за российскую империю. Польские товарищи частенько заходили к нам в гости, дети бесились с собаками, Эва со Светкой сидели в ebay в поисках дешевых фирменных тряпок.

Как-то мы выпили вкуснейшей польской водки "Бельведерска" и Збышек рассказал, что они с Эвой бывают в свингерклубах. Ни я, ни Светка не поперхнулись бельведерской, но потрясение наше было велико. Збышеку нравилось смотреть, как его Эву трахают несколько человек сразу. Светка спросила, предохраняются ли они, Эва ответила, что не всегда, Светка провела с ними строгую медицинскую беседу.

Мы вышли со Збышеком покурить на балкон. Я вполголоса рассказал ему, что я, вообще-то, наверное, гей. Он ответил, что он, наверное, тоже. А что Эва? Эва знала только то, что ему нравится смотреть, как ее трахает мужик с большим членом. Может быть, я и не гей, признавался Збышек, но мне нравятся члены, особенно большие. Иногда он просит Эву, чтобы она вставляла ему дильдо. Детей у них не было.

А старая фрау Штерн пила не только кофе. После работы, когда я забирал у нее собаку, мы пропускали по рюмочке Moskowskaya. В ее спальне, куда заходил вечно пыльный Андрюха и где было так же грязно, как и везде, у кровати фрау Штерн стоял маленький холодильник, вариант нашего Морозко, в котором не было ничего, кроме прохладной бутылочки все той же московской. Это - чтобы заснуть быстрее.

Мы частенько навещали фрау Штерн по выходным всей семьей. Она показывала Светке цветы в саду и учила ее, как они называются по-немецки. Для меня было проблемой выучить даже их русские названия, так что со мной хозяйка говорила об искусстве. Детям она регулярно дарила замусоленные безделушки с чердака и много рассказывала о своем детстве. Раньше в доме была печь и зимой не принято было топить ночами. Маленькая фрау Штерн просыпалась утром с корочкой льда на лице и это было правильно, так как экономить хорошо. На тепле она экономила и сейчас, автоматически, отопления в спальне не было вообще, однако старуха выходила пару раз в неделю в ресторан, на этом экономить не полагалось. Так нужно и полагается. Мы не спорили. Фрау Штерн была, в общем, хорошая баба, и разница в обычаях и потребительских привычках не должна была встать между нами.

Иногда мы встречались у нее с Ингой, ее дочкой, той самой, которая приходила к нам бороться за права. Дочь с матерью всегда ругались. У Инги был сын, любимый и единственный внук фрау Штерн, которому бабка вечно совала деньги. Инга подозревала, что фрау Штерн потихоньку сплавит все сбережения внуку, а ей, Инге, останется только старый дом. Похоже, что мы одни, из всех их знакомых и родственников, знали, что так оно и есть.

Светке я ничего про остальные польские секреты говорить не стал. Когда она ушла на дежурство, я уложил детей спать и ушел с Лапой на площадку, а потом мы вместе со Збышеком и Эвой пошли к ним. Эва с обычной интонацией в голосе предложила нам заняться любовью втроем. Не ожидая моего согласия, она стала трогать мне тело под футболкой. Глаза ее стали похожи на глаза Лапы перед едой.

Збышек стоял в паре метров от нас, облокотившись о столешницу. Он был высок и худ, польский шляхтич, и взгляд, как и полагается, с обиженной гордостью. Я смотрел на него и трахал Эву без каких-либо чувств, точно так же, как трахал раз в две недели жену, как трахал редких любовниц в Питере и частых любовников тут, как трахал в ванной комнате сам себя припрятанным в машине фаллоимитатором, включив негромкую порнуху на телефоне, в те дни, когда Светка была на дежурстве, а дети спали. Збышек не отрывал глаз от нашей любовной сцены, теребя свою неплохо развитую пипиську. Как женщина Эва была еще очень даже ничего, ухоженная, без целлюлитов и дряблостей, видно, что не рожала. Любовному акту она отдавалась изо всех сил, вертелась, как обезьяна и много раз меняла позиции, чтобы получить максимальное удовольствие. Она сильно взмокла на лбу и между грудями.

Збыха, хтеш пиличь йего? -спросила прогрессивно мыслящая Эва супруга, выйдя из душа. Но никто уже не хотел никого пиличь. Пока она была в душе, у нас со Збыхой все быстренько произошло и я уже успел выплюнуть в раковину на кухне горьковатое польское семя. Потом мы пили чай с конфетками "Вавель", Збышек и Эва рассказывали мне, что Вавель, это совершенно шикарный замок в Кракове и, если я там еще не был, то просто обязан посетить и мы туда все вместе обязательно съездим и они покажут нам прекрасный Краков и детям он тоже наверняка понравится.