Мой Серёжка

Молодость дается лишь раз.

Потом для глупостей нужно
подыскивать какое-нибудь
другое оправдание.
А жизнь — это затяжной
прыжок в небытие.

Тим Борисов, г. Краснодар
13 – 14 июня 2005 г

Мы с тобой так и не встретились, Дима, до твоего отъезда в часть. Жаль. Это был хороший повод увидеть друг друга и познакомиться, наконец. Ну, да ладно, что уж. Встретимся еще, когда-нибудь. Надеюсь. Я, как видишь, выполняю свое обещание. И буду писать и отсылать письма о себе, о своей жизни, о своих успехах и поражениях, о людях, которые мне встречались и встречаются, об отношениях, которые складываются. В общем – обо всем. Это не мемуары, а разговор по-душам, договорились?

Я просто расскажу тебе о себе. Чтобы ты узнал меня получше. У нас мало времени.

Точнее, у меня осталось мало времени.

А хочется еще многого.

Успеть что-то сделать в жизни для тебя.

Сегодня я, в довольно пространном настроении. Закончил свой рассказ о Сереже Никитине. Я тебе писал о нем. Я сутки не выходил из-за компьютера. Вспоминал. Писал. Вспоминал. Писал. Хотелось написать обо всем, описать чуть ли не каждый день нашей с ним короткой супружеской жизни. Но, в конце, понял, не могу. Физически не могу. А больше - психологически. Мучительно больно все это вспоминать.

И компьютер вел себя очень странно. Так он у меня еще не выказывал своего характера, как в этот раз. И я, грешным делом, подумал что это неспроста. Уж больно логично он себя вел, в унисон моим мыслям и настроению. Если мне не нравилось, как я описываю тот или иной момент, я с трудом подбирал слова, пытался, но не мог точно описать ситуацию, он зависал (именно word), перезагружался, стирая только что написанное из памяти и я все переделывал заново, ища те слова, которые более правдиво бы передали мои воспоминания. А еще, когда я пытался немножко приукрасить текст каким нибудь вымыслом, так, для красного словца, комп тоже зависал и все стирал.

А еще, какой-то внутренний голос подсказывал, это не пиши, не надо, а вот это напиши, а это не так было, вспомни хорошенько. Я оставил затею написать литературно-правильно и написал по простому, все как это было в жизни, своими словами, ничего не привирая и не приукрашивая, все как было, за исключением некоторых вещей, о которых можем знать только я и Сережа, вернее теперь, только я. Я боялся, что некоторые вещи покажутся пошлыми. Одно дело, когда о них рассказываешь в живой беседе, другое же дело - когда о них пишешь. Естественно, некоторые вещи интимного характера, касающиеся именно супружеских отношений нельзя выносить на суд людей, но и обойтись без рассказа о них нельзя. Как видишь, они иногда оказывались в самом центре событий, а иногда, как в случае с моей матерью, главной причиной этих событий. Ну как тут без них, этих описаний, обойдешься. Скромно умалчивать? Недописывать? А зачем я тогда все это пишу? И к чему эта ложная скромность? Я же не порнографический роман сочиняю. Я про свою супружескую судьбу рассказал. А кому очень интересно подробное описание постельных и интимных сцен с подробным перечнем поз, думаю найдут себе достаточно пищи в том же интернете.

Когда я принял такое решение, текст сам лег на экран монитора, легко и свободно. Эту часть не пришлось даже править. А компьютер хоть бы раз глюкнул!

Я не мистик, но неспроста это.

И еще один факт меня сейчас поражает: когда я писал, сигареты и зажигалка лежали перед клавиатурой. Я взял сигарету и стал искать глазами зажигалку. Ее не было на привычном месте и я сказал, обращаясь к Сереже: "Ты куда ее подевал, малыш?". И это прозвучало так буднично, так привычно, как будто он рядом со мной был все это время. Понимаешь, а я и не удивился, что я к нему обращаюсь!

Зажигалка нашлась, на подоконнике. Я ее там оставил, но забыл.

Когда я все закончил, исправил опечатки, привел в порядок формат абзацев, перечитал все заново. Все было правильно, абсолютно правдиво. Но - я понял что передо мной совсем другой текст. Легкий, грустный и не совсем узнаваемый. Вроде текст писал я, но одновременно и не я, а кто-то другой.

За эти сутки я как будто прожил заново три тех счастливых года. Я писал и плакал. Жал клавиатуру, еле различая буквы, почти вслепую из-за того, что глаза были полны слез. Я чувствовал боль и тоску и, одновременно, я как бы жил в то, далекое теперь, время. Когда закончил писать и править написанное, я как мертвый свалился в кровать и проспал шесть часов. Встал совершенно другим человеком. Спокойным.

Вот почему, читая сейчас это, я смотрю на все из сегодняшнего дня, спустя одиннадцать лет. И не совсем узнаю свою же руку. Заканчивать было тяжелее всего. Я впервые не говорил, а писал о смерти любимого и дорогого мне человека. Тяжело вспоминать, что мы с ним пережили, но еще тяжелее признаваться себе в том, что больше мы уже ничего в жизни вместе не переживем.

Сегодня Четырнадцатое июня. Для меня – это дата.

Послушай, мой мальчик, о чем я тебе расскажу в этот раз.

Лето, в тот год, выдалось очень удачным. У меня хорошо шли дела. Я вырвался в Москву из своего южного провинциального городка, подышать свежим воздухом цивилизации, повидать старых друзей, погреть душу в теплой, нежной обстановке свободы и раскрепощенности. Одним словом – побыть самим собой. Приехав, я поселился в арендованной квартире, у своего друга Юрки, театрального администратора, который жил со своим бойфрендом Лешкой, красивым, стройным парнем-качком из модельного агенства. Юрка, высокий и худощавый обладал прекрасным чувством юмора, оптимизмом и был в достаточной мере похренистом в отношении всякого рода правил и условностей. К Лешке он относился с любовью, но без особого обожания. Как и Лешка к нему. Свободные отношения устраивали их обоих, хотя их семейный стаж насчитывал уже более двух лет.

Мы с Юркой и Лешкой были завсегдатаями всех злачных геевских мест, которые в том, 1994 году, только начинали свое победоносное шествие, отпочковываясь от пионера гей-дискотек - "Шанса". Близких друзей у меня в Москве было немного, а что касается геевской тусовки - я знал практически всех и имел кое-какой авторитет, благодаря своему статусу свободного бизнесмена и человека, многократно побывавшего за границей, ну и конечно, своей способности появляться на тусовке каждый раз на новой иномарке.

Иногда, мы небольшой компанией устраивали променад по традиционному маршруту, ловя мимолетные взгляды молодых симпатичных мальчишек, безошибочно, интуитивно вычисляя и отсеивая взгляды, адресованные нашей общей цели от простых взглядов прохожих, идущих по своим делам. Знакомились, проводили вместе время и, так-же беззаботно расставались, зная, что завтра мы с кем-нибудь новым повстречаемся и наша компания будет расти и множиться в геометрической прогрессии. В Москве это постоянный процесс, подпитываемый свежим "мясом" из новичков, приезжих провинциалов, студентов, искателей приключений или заработка.

Бывали моменты, когда нас захлестывала лихая удаль и мы беспорядочно носились по Москве в поисках каких-нибудь приключений, беззаботно прогуливались по Тверской, безудержно хабаля и хохоча, не обращая никакого внимания, на то, как к этому отнесутся окружающие.

В один из таких веселых вечеров, я подъехал к Большому театру на своем новеньком Форде, который только что пригнал из Германии, припарковал его на стоянке перед колоннами и мы, маленькой веселой компанией расположились на бордюре исторического фонтана с несколькими бутылками шампанского и нехитрой закуской из плиток шоколада. Настроение было прекрасным. И этим настроением мы заряжали всю плешку, весело затрагивая людей: завсегдатаев, туристов, и просто прохожих, угощая их, всех без разбору, шампанским. Три веселых придурка, под шафэ, клоунадили вовсю.

Ближе к двум часам ночи, когда народу стало поменьше, я подогнал свой Форд прямо к фонтану, включил колонки на полную мощь, открыл багажник и выставил оставшиеся пять-шесть бутылок шампанского прямо на асфальт. Лешка к тому времени уже куда-то испарился, потрещать со своим товарищем тет-а-тет, о своем , о девичьем. А мы с Юркой продолжали тормошить местное общество, медленно, но неотвратимо спаивая его шампанским. Понравившиеся экземпляры мы со смехом, не насильно, затаскивали в машину, закрывали двери и на заднем сидении вытворяли всякие чудеса, вовсе не описанные в камасутре, по причине отсутствия у тогдашних, древних экспериментаторов знаний об устройстве автомобильного салона. Мы даже не спрашивали их имен. Нам было все-равно как их зовут. Особенно нас рассмешил один паренек, прилично одетый, в строгом, почти свадебном костюме, белой рубашечке с галстуком, пухлощекий, невысокого роста, крепенький, лет двадцати-двадцати двух. Когда мы с Юркой и с ним плюхнулись на сиденье, он не дожидаясь пока мы разденемся, жадно принялся стаскивать с нас нашу одежду, срывая ремни и пуговицы на рубашках. Он жадно ловил каждую секунду пребывания с нами, как изголодавшийся волчонок рвет мясо, принесенное волчицей, урча и спешно глотая куски. Уже это было забавно. И даже спустя полчаса, когда у него уже просто дымилось все, куда только достала наша с Юркой похоть, он отдыхая, с блаженной улыбкой на румяном симпатичном личике, все еще держал нас с Юркой за наши достоинства, крепко и как-то необычно удобно обхватив их пальцами. Когда мы с Юркой узнали причину такой удобно-приятной цепкости его рук и в частности, пальцев, Юрка и я, с диким хохотом, от которого, наверняка, дрогнули стрелки курантов на Спасской башне, не одев штанов, в полуспущенных трусах, или правильнее сказать с полуголыми задницами, одновременно распахнули дверцы машины и вывалились по обе стороны прямо на асфальт, катаясь по нему в судорогах, не в силах даже сесть от этого нечеловеческого смеха.

- Ты чего такой жадный до секса? – в машине, только из чувства вежливости, чтобы хоть о чем-то поговорить, после того как мы использовали мальчишку просто в "дым", спросил Юрка.

- Так, а у нас в Подмосковье, где ж его взять. Да и нельзя там. Узнают – убьют.

- Работы нет? Есть? Учишься?

- Да нет, не учусь. Работаю.

- А где, кем?

- На ферме, дояром.

- Кем?! Кем?! Кем?! – мы заорали это в один голос.

- Дояром!! – и добавил – Колхозным!!

- Дояром?! Дояркой, то есть?!

- Юрка! Я теперь понял, что чувствуют коровы, когда с ними такие мальчики занимаются! Так вот почему мне так классно было, когда он мне руками там все делал?! Он меня доил!!! Бляха, а я как та корова, ему молочка спустил!!!! Он же нас подоил!!! А-ха-ха-ха!!!

Наш дикий хохот немного обидел нашего френда и он отошел от нас, надув щеки и смутившись. Вместе с ним ушли и его два друга, с которыми мы покувыркались на сиденьице нашей иномарки до него. Мы постепенно успокоились, но при взгляде друг на друга могли снова взорваться хохотом. Прекрасным, искренним, заразительным хохотом. Нам улыбались даже те, кто совсем не знал причины нашего буйного, придурашного веселья.

Плешка понемногу опустела, оставались только дежурные пидовки да немногочисленные приезжие, которым некуда было идти, кроме как с первым попавшимся сексуально озабоченным нырнуть в какой нибудь подъезд жилых домов поминетничать и позажиматься. Подошел Лешка и мы засобирались домой. Перед тем, как сесть в машину, я предложил сделать последний круг по плешке и споить оставшееся шампанское бомжам и дежурным. Дома была водка. Много. Проходя мимо, недалеко от входа в скверик, в темноте я заметил фигуру человека, лежащего на лавочке. Подойдя ближе и наклонившись, я увидел что это молодой паренек, на вид лет двадцати, судя по фигуре, достаточно высокий, с меня или чуть выше меня ростом. Он лежал лицом вниз, подложив под голову согнутые в локтях руки и уткнувшись в них лицом, спал.

- Как это мы с тобой такое чудо проморгали, Юрок? Эй, странник – потормошил я его за плечо – Шампанского будешь?

Он резко вздрогнул и вверх взметнулась примятая сном белобрысая шевелюрка коротких волос. Он поднял голову и, не разобравшись с просонок, хрипловатым баском забормотал:

- Ну че, командир. Я только чуть-чуть полежу и отвалю на вокзал. У меня электричка в пять утра - сонным, заплетающимся языком бубнил он.

- Успокойся, я не мент – сказал я, и снова повторил – Шампанского Будешь?

- Не, шампунь не пью.

Он немного пришел в себя. Поодаль стоял "дояр" со своими товарищами, тихо переговариваясь и очевидно ожидая, когда мы оставим парнишку, с явным намерением утащить его в какую-нибудь, пропахшую мочой и дерьмом, подворотню.

Оглянувшись на них, мне вдруг стало неприятно от их шакальих, хищных поз и я сказал парню:

- А хочешь поехать с нами?

Паренек успел уже отряхнуть с себя остатки сна и выглядел вполне бодро. Темнота во многом скрывала черты его лица, но чувствовалось, что он достаточно симпатичен. Редкие узкие блики от фонарей попеременно давали возможность увидеть то правильный нос, то крепкую шею, то отблеск падал на красивые светлорусые волосы. Он понял мой вопрос, понял, что я пригласил его на секс и спросил:

- А водки нальешь?

- Да налью, не боись. Этого добра – хоть залейся.

- А сколько вас будет? – он оглядел нас с Юркой осторожным взглядом, который я скорее почувствовал на себе, чем увидел.

- Только ты и я. – сказал я. – А Юрка и Лешка семейная пара, они сами по себе.

- Поеду. – голос парня стал спокойнее.

Незнакомец быстро поднялся с лавочки, и мы, всей компанией, сев в машину, сопровождаемые неприкрыто враждебными взглядами дояркиной компании, поехали по направлению к Юркиному дому. По дороге познакомились. Его звали Серега. Он пришел поздно, к концу нашего веселья, но не стал подходить к нам из-за большого количества людей вокруг.

- А вот ты мне больше всех понравился, такой веселый, как заводной. Я на лавочке лежал, когда засыпал, ваш смех слушал. Приятный. Ты симпатичный. Я уже хотел подойти, познакомиться, но у Вас там такая очередь в вашу машину была.

Низкий, мужчинский бархатный голос. Он сидел на заднем сиденье, рядом с Лешкой и смотрел на меня в зеркало заднего вида. Я благодарно взглянул на него, а у самого промелькнуло в голове: "А он тоже ничего, вроде. Раз я ему понравился, значит проблем не будет. А то уж больно натурально он выглядит и разговаривает не по-нашенски как-то. А ведь, похоже, он натурал и есть." Я и сам знал, что я очень хорошо выглядел. Следил за собой тщательно. Одежду подбирал долго, но наверняка. Да и лицом, действительно, не урод. Но, натуралы не говорят таких комплиментов. Натуралы и новички всегда ведут себя настороженно, слегка бычатся, всего боятся. Так кто же он?

В зеркале автомобиля не рассмотреть было всего лица, но глаза были видны хорошо. Они были синие. Красивые глаза. И каждый раз, когда я бросал свой взгляд в это зеркало, я тут же встречался взглядом с ним. Он неотрывно смотрел на меня. Правильной формы темно русые брови, живой взгляд. Но по его глазам я тоже не смог более менее определенно выразиться в отношении его возраста, который, как интересующая меня субстанция, казалось постоянно ускользал из лап моего мозгового аналитика. "Интересно, а сколько ему на самом деле лет? Если он мне понравится в сексе, я, пожалуй оставлю его с собой на несколько дней."

Дело в том, что слишком молодые партнеры, я имею ввиду от шестнадцати и до двадцати, двадцати пяти лет, всегда меня не очень устраивали. Ни в плане секса, ни в интеллектуальном плане. Я называл, и до сих пор называю их - манекенами, неспособными на настоящее чувство, корыстными, эгоистичными, способными на любое предательство. Сам такой был. От них не дождешься настоящей нежности, ласки, хорошего секса ведь без этого не бывает. А плохой меня не устраивает. Когда я с партнером, я его люблю в этот момент, люблю по настоящему, я отдаюсь ему без остатка, я становлюсь его принадлежностью, безотказным внутренним его желаниям и потребностям. Поэтому, за спиной, меня иногда называли "Клео", по аналогии с царицей Клеопатрой, неприступной днем и сексуально безудержной ночью. За мной прочно закрепилась слава отличного секс-партнера. Мне это нравилось и я поддерживал ее всеми силами. Но зная, что я ненавижу, когда мужики называют себя женскими именами или обращаются друг к другу в женском роде, меня называли Клео а не Клеопатра. Я не соглашался с этим, но и не возражал. Ко мне, вообще не лепились никакие клички. Более получаса не держалось ни одно прозвище. А женские прозвища у мужиков – это вообще уродство. Попробуют пусть меня как нибудь так назвать! Если кто-нибудь это посмеет сделать – убью. Ну, может не убью, но по морде дам точно. У меня это не заржавеет.

Приехав, усталые, мы сразу стали суетиться, готовились укладываться спать. Всю дорогу до дома я был в предвкушении классной ночи с классным мэном, но при комнатном свете, меня постигло жуткое разочарование. Вместо крепкого мужичка я увидел перед собой мальчишку лет пятнадцати, не больше. Красивое лицо, соломенного цвета светлорусые волосы, крупная, ладная, треугольничком фигурка, широкие, как у двадцатилетнего – плечи, крепкие, с рельефными мышцами, руки, чуть курносый нос и голубые, почти синие глаза. Но это все принадлежало ребенку!

- Господи боже, да ты же еще подросток?! – я был удивлен. – Тебе сколько лет?

- Пятнадцать.

- И ты уже вовсю снимаешься с мужиками? Знаешь что, спишь до утра и катись на все четыре стороны. Только этого мне не хватало. Я-то думал тебе лет двадцать. Плечи-то у тебя шире той лавочки.

- А все так думают. – Он неожиданно улыбнулся – Я крупный и накачанный. А пожрать есть чего-нибудь?

Я накормил его, предварительно налив пацану обещанную водку. Обещания я выполняю всегда. Он залпом выпил больше, чем полстакана и спокойно выдохнул:

- Ну, теперь можно.

Похоже, несмотря на мои слова, он был абсолютно уверен в том, что ему сейчас надо будет натурой расплачиваться за мое гостеприимство. Или, как это кощунственно не прозвучит, надеялся на это. Что-то в его поведении и взгляде мне подсказало, что второе – это и есть верный ответ. Хотя ничего геевского в его поведении не проглядывало, а взгляд был прямой, добрый и совсем не похотливый.

Мы улеглись рядом, на полу, где постелил нам Юрка, за неимением других спальных мест. Об интиме с этим малолеткой не могло быть и речи. Я и по сей день уверен, что никаких педофилических наклонностей у меня нет, слава богу. Сергей, повернулся ко мне и попытался поцеловать меня в губы. Я резко приподнялся на локте:

- Ты что, не понял, что я тебе сказал? А ну убрал лапы от меня! Вот, молодец. А теперь, повернись на спинку, закрой глазки, и – баиньки. Самым безмятежным сном, которым спят все детки. Сказочку рассказывать не буду. Очень устал. Понял? Спи.

Часть 2

- Я тебе не нравлюсь?

- Нет! Спи. У меня СПИД, я люблю трахать стариков в момент их предсмертных агоний и выпивать их кровь. И мой муж-покойник третий год в холодильнике лежит, ревновать будет. Ясно?

Ему ничего ясно не было, но он послушно перевернулся на спину и закрыл глаза. Заснул он очень быстро и действительно безмятежно. По крайней мере таким было выражение его лица. Мы, вся наша компания, представляли собой такой открытый тип людей, что не надо было гадать, обидим мы человека или нет. Все и так ясно. Мальчик это почувствовал, и теперь спокойно сопел рядом. Я лежал на спине, подложив руки под голову и тоже уже почти засыпал, когда Сережка, повернувшись во сне ко мне лицом, перевернувшись на бок, что-то пробормотал, подтянул свои ноги калачиком к животу и преспокойно улегся головой на мое плечо, уткнувшись носом мне в шею. Вместо подушек, у нас были под головой кое-какие навороты из одежды, курток, свитеров и чего-то еще. Мне было неудобно так засыпать, дома я привык к высоким подушкам. Я подумал, что ему тоже неудобно спать в таком положении и он, поэтому, перелез ко мне на плечо, повыше головой.

Эх, матушка природа. До чего же ты умно все придумала. Как предусмотрительно ты заложила в нас все то, что помогает тебе самой не вымереть, не опустошиться. Я растаял. Как волчица пускает человеческое дитя под свое вымя ради спасения жизни его, так и я, вдруг почувствовал себя почти отцом, а этого бездомного пацана почти своим сыном.

Я смотрел на Сережку и чувствовал себя не в своей тарелке. Мне было жаль этого бродяжку. Красивого мальчишку, беззащитного и такого доступного. Я вспомнил шакалиную стаю доярки и представил себе, как завтра они, или шакалы из другой стаи - растерзают этого малыша, выдоив из него все соки, как выдаивали их сегодня из нас с Юркой. Но мы то ладно, за этим и приехали, но этот ребенок, он то не за сексом, за куском хлеба туда пришел.

Бросить его на произвол? Ну хорошо, не бросить, а тогда что с ним делать? Отправить домой? Помочь ему добраться домой? А может я его отвезу сам, ведь у меня быстрый как ветер мустанг, с таким известным именем Форд? Ладно, завтра утром разберемся. Надо поспать. А там видно будет. Если будут силы, завтра утром его отвезу к родителям, тем более он говорил, что живет где-то недалеко, в Подмосковье. Ну, максимум километров сто. А сто верст - бешеной собаке не крюк. Так думал я, смотря на этого пацаненка, слушая его тихое сопение, ощущая его ладошки у себя под мышкой а сопящий нос на своей шее. Я так и не уснул. И хотя рука затекла, и я чувствовал становящуюся уже нестерпимой, ноющую боль от пальцев до шеи, я терпел, боясь разбудить дитя. Отцовское чувство захлестнуло меня, сделало мягким, осторожным, приятным теплом окутало мне сердце. Я скучал по своему собственному сыну, такому же белобрысому десятилетнему шустрику. Скучал всегда, если только мы не виделись более нескольких дней. А теперь вот этот.

Юрка протопал в ванную, за ним скользнул тенью Лешка. На обратном пути, Юрка чуть задержался около меня и вглядываясь в сумеречное освещение, окружавшее нас, шепотом произнес:

- А вы неплохо смотритесь вместе. Слушай, у вас даже какое-то сходство есть.

- Пошел, ты. – абсолютно беззлобно ответил я, улыбаясь. – Не видишь, разве, дитя это. Неужели у кого рука поднимется обидеть. Последнее это дело.

- Не фига себе дитя. Ты заметил, что у него прибор еле в трусах помещается?

- Ну и что? Спермотоксикозом не страдаю! Если видишь, что у меня уже из ушей капает, то это не мое, скорее чужое. Тебе сегодня мало было? Мы ж сегодня как стахановцы, человеками с пятнадцатью перетрахались. Я, подряд, раз десять кончил, это точно. А ты почему сегодня филонил, а, сачок? Я же видел.

- А ничего особенного сегодня не было. Не за кого было зацепиться.

Утром мы поднялись, наскоро позавтракали и я сказал Сережке о том, что могу подбросить его домой, все-равно куда, потому что я захотел попутешествовать по области, могу его довезти. Он смутился и сказал, что не надо его везти домой, достаточно довезти до Ленинградского вокзала, а там он сам доберется электричкой. Езды всего два часа.

- Хорошо, - сказал я – Тогда топай в душ. Не поедешь же ты домой чумазым. И очисть свои джинсы. Как из помойной канавы вылез.

Серега послушно скинул с себя рубашку, майку, взял поданное Юрой полотенце и пошел к ванной.

- А ну-ка постой, Сергей. Покажи руку! Боря?! – Юрка брезгливо взвизгнул - Я в шоке!

- Что там такое? А ну, дай мне глянуть. Эт-то еще что такое?!

Руки парня представляли собой довольно жуткое зрелище. От пальцев рук и почти до плеча они были изъедены чесоткой. Кожа приобрела землисто-серый оттенок и местами, была как сито, усеяна малюсенькими дырочками прогрызенными чесоточным клещом, а там где зудело больше всего, Серега расчесал до крови, и эти места были покрыты жесткой коркой застывшей сукровицы, с кровяными прожилками. Я осмотрел спину мальчика, живот, шею, голову. Там следов чесотки не было. Вшей, хвала всевышнему, тоже. Но когда он, по моей просьбе, скинул свои джинсы, на ногах, с внешней стороны лодыжек, от колен и до самых ягодиц я увидел ту же картину, что и на руках.

- Юра, где ближайшая аптека? Никому, никуда! – распорядился я. – Это касается всех, кто хотя бы прикоснулся к Сергею.

Все послушно притихли. Особенно испугался Лешка. Он всегда всего боялся. Под крупно сложенным, накачанным, красивым телом и красивой мордашкой пряталась мелкая, трусливая, по-женски слабая душонка. Не дай бог какая угроза его внешности, лицу или телу – конец карьере модели.

Я прыгнул на своего мустанга и через полчаса в моих руках были многочисленные тюбики с какими-то противочесоточными мазями, суспензиями, противоаллергенные таблетки и мази для смягчения кожи рук. Когда я называл провизорше наименования нужных мне лекарств, очередь в аптеке шарахнулась от меня в разные стороны, как от чумы. Дома я приказал всем натереться. Натирали друг другу спины, шеи, остальное – каждый сам себе. Лекарства были импортными, не источали дурного запаха, а даже наоборот, пахли чем-то приятным. Но настроение было у всех явно испорчено. За исключением Сереги. Я знаю, что дети не воспринимают требования о качестве личной гигиены как должное. Его надо было обработать как можно более тщательно. Болячки были сильно запущены, ранки кое-где гноились, поэтому у меня в руках были не только мази от чесотки, но и йод, зеленка, перекись. Айболит, одним словом. Виновник этой суматохи довольно хихикал, пока я натирал его руки, ноги, все тело этими суспензиями.

- Чего ты ржешь?

- Щекотно. Как массаж. Здорово. – по детски промурчал он.

- Ты еще скажи эротично! Сученыш маленький. Ублюдыш. Проститутка.

Он прекрасно понимал, слышал, что в моем голосе, моих интонациях, нет злобы и настоящего негодования. Он почувствовал мои отцовские нотки и отцовскую заботу. Беспокойство за него, как за ребенка. Он улыбался.

- Так! Тут написано, что достаточно одного раза. Но завтра, все натремся снова. На всякий случай.

Перечить мне никто даже и не попытался. Все и так были напуганы видом Серегиной беды. Уж очень я не люблю всякую заразу. Не могу спокойно переносить грязь и коросту, которая липнет к человеку на всем протяжении его жизни. Я всегда умел с этим справиться. Справился и на этот раз. Молодец, командир!

Серега остался у нас на несколько дней. Пидовки и хабалки – молчать!!!!!

Сидя в машине, один на один, я попытался вызвать Серегу на откровенность:

- Так, давай, только, без вранья. Не надо мне лабуду лепить про какую нибудь двоюродную тетку, у которй ты, якобы, гостил, про маму, которая еще вчера тебя борщом кормила. Твоей чесотке не менее пяти-шести месяцев. И, значит, по крайней мере эти месяцы ты дома не появлялся. Кто ты и как тебя зовут по настоящему? Откуда ты? Да ты не бойся. Будь ты хоть с Камчатки, я помогу тебе добраться домой. Ну? Говори, не бойся. Я тебе друг, а не враг. Сам же это понимаешь.

- Я не с Камчатки. Я и правда, живу в Подмосковье. И зовут меня Серега, тоже по-правде. Я уже полтора года не был дома. А больше я тебе ничего не скажу. Я не хочу, чтобы ты меня сдавал моим родакам.

- А почему? Мать-то, хоть приблизительно знает, что жив, что ты шляешься по Москве?

Он молча, отрицательно покачал головой.

- Ты, что, их боишься? Кто твои отец и мать? Пьяницы? Тебя били?

- Нет. Отец офицер, в армии, ну, не в самой армии, а в военном институте, программист и чего-то там еще. Мать в библиотеке, в том же институте. Я ничего им не сообщал. Один раз послал открытку из Бреста, что я живой и уезжаю в Чехословакию.

- Так они же по тебе с ума сходят. Ты же их седыми сделал наверняка за это время. Мать то, наверное все глаза выплакала. Как же ты этого не понимаешь? Знаешь, Серега, вот если бы мой сын пропал так, я бы все бросил, работу, дом, я бы не успокоился, пока не нашел бы его. Я всю страну на ноги поднял бы, но нашел. Хоть живого, хоть мертвого. Ты понимаешь меня? Они же ведь то же самое чувствуют!

- Знаю. Поэтому и не хочу домой. Я боюсь. Как я им в глаза смотреть буду.

- Хорошо, что с совестью у тебя все в порядке. Ну, а как ты в Москве живешь, где, с кем?

И вот тут я узнал такое, отчего впервые в жизни у меня, натурально, встали волосы дыбом. Я смотрел на этого пацаненка и не мог поверить его словам. Не мог поверить в то, что он рассказывал. А говорил он просто, негромко, как бы и не мне, и в то же время мне. В его голосе я чувствовал страх, что не завтра, так после завтра он снова окунется в этот невыносимый кошмар. Потому, как ситуация ему кажется совсем безвыходной. Я его слушал и понимал, так и должен был думать этот подросток. Он говорил чистую правду. Он не ждал помощи ни от кого, в том числе и от меня. Своим рассказом он не пытался меня разжалобить или надавить на чувства, это тоже было заметно. И эта правда, которую он мне поведал, была ужасной, жестокой, грязной.

Ему нет и пятнадцати лет. Будет, через полгода. Полтора года назад, в начале зимы, Серега подговорил мальчишек, двоих своих друзей по двору, смотаться в Брест и там перейти границу! Решили ехать на электричках. И ведь добрались. В Бресте они долго искали место, где можно проползти на ту сторону границы. Не смогли. Друзей замели менты и отправили в Москву, а Серега чудом улизнул. Ошивался в Бресте некоторое время. Попрошайничал на вокзале. Когда его заметили там местные, вокзальные шаболды, быстро смотался оттуда. Испугался не на шутку.

Добрался опять до Москвы, но домой не поехал, боялся получить нагоняй от предков. Опять вокзалы. На одном из них, он познакомился с пожилым педофилом, как он говорил, приятной наружности, но толстый. Сказал и о том, что это у него было первый раз и этот дядька все делал не сильно больно, а еще кормил, купал. Серега пожил у него немного, но потом был выпровожен из квартиры под предлогом приезда каких-то родственников дяхана. Опять улица. Потом какой-то цыганский табор, его кормили, спал он так же и там же, где и остальная цыганская детвора. Цыгане были добродушными, приветливыми, но исчезли в одно мгновение, всем своим табором, перекочевав куда-то, по только одним им известному маршруту. Улицы, вокзалы, электрички, пока не познакомился с беспризорниками. Жил с ними на чердаках, в подвалах, воровал еду, вещи. Спали они где придется. Так прошел год его бесцельных скитаний.

В начале следующей зимы, он познакомился на вокзале еще с одним мужиком. Тот привел его домой, оттрахал, а после предложил сходить к одному его приятелю, мол я тебя там определю, будешь жить, есть. Он тебя обует, оденет. Пошли. И начался в жизни Сереги настоящий кошмар. На новой хате, его в первый же вечер, приковали цепью к кровати и изнасиловали шестеро взрослых мужиков. Была кровь, боль. Он ревел, кричал, просил, умолял. А этих тварей не остановило даже то, что ребенок от боли обкакался в тот момент, когда его трахали. Они совали свои члены в Сережкином дерьме прямо ему в рот и заставляли, заставляли. Били. И еще много чего поганого и отвратительного. Сейчас я не хочу это даже пересказывать. Я слушал его и мне хотелось немедленно разыскать этих зверей и по меньшей мере, сдать их. Засадить лет на двадцать каждого. Серега убежал от них через четыре месяца каждодневных истязаний и мучений. Как у него выдержала психика – для меня загадка и по сей день. Но он выстоял. Убежал. Нашел как. Прятался по чердакам, зарабатывал около магазинов на разгрузке товара. Про плешку он тогда уже кое-что знал. Знал, что там можно подзаработать на клиентах, но боялся туда идти, боялся встретить там своих насильников или таких же как они. Иногда, украдкой, приходил к своему первому мужику, подкармливался у него, мылся, тот его трахал и отпускал. Серега все еще боялся, что все они друг друга знают, и однажды, он придет к этому мужику, а у него будут сидеть эти твари и он снова станет рабом и его снова прикуют цепью и будут издеваться, насиловать и мучить.

Иногда, он все же решался прийти к Большому Театру, но под утро, когда народу мало. Бывало, ему перепадало от какого-нибудь приезжего немного денег за минет или скорый трах в подъезде. Если не было клиентов, он спал на лавочке, дожидаясь утра и бежал к магазинам, в надежде увидеть какой-нибудь грузовичок с товаром. Он знал, в какие дни, в каком магазине завоз-прием товара и он подрабатывал. Иногда его кормили. То, что он бродяга, знали все. Жалели, но помощь никто не предлагал.

Когда он закончил свой страшный рассказ, я долго молчал. Что я пережил и почему так близко к сердцу принял все, что выслушал от этого мальчика, трудно передать. А что пережил он! Я сидел, упершись лбом в баранку и крепко зажмурив глаза. В этот момент мне не хотелось смотреть на этот мир.

Одно дело узнавать о зверствах фашистов в кино. Я же взрослый человек, понимаю, что там актеры, а сюжет, он может и выдуман. Так надо. Это же кино. И не так страшно все это. А тут…. Эта живая боль, она и во мне отзывалась болью. Как будто это и меня насиловали и измазывали мое лицо моим же дерьмом. Это меня тоже били и таскали за цепь по всей комнате эти жирные твари, эти нелюди, гадины. Несмотря на то, что прошло уже много лет, я знаю, что эти звери еще ходят по земле.

Это хорошо, что в этот момент, никто не видит выражение моего лица. Оно бы, сейчас, никому не понравилось.

Я протянул к Сережке руки, прижал его к себе. Он положил мне на грудь свою голову, но руки его так и остались лежать на его коленях. В этой позе было что-то такое доверчивое, детское, незащищенное.

- Сережа, как же ты выжил?

Часть 3

Еле уловимое пожатие плечами.

Дома, Юрка с удивлением смотрел то на меня, то на Сережку и пытался понять, что такого произошло, что я сам на себя не похож. И Сережа, немного осунулся, опустил плечи, затих, посерьезнел. Юрка отвел меня в сторону и тихо спросил:

- Что случилось? Что еще принес этот киндер-френд? Сифак? СПИД? Ну, чего ты молчишь? Статью?

- Ничего, Юра. Больше ничего. Из того что ты назвал. Он здоров, он не принес и не принесет больше никакого вреда. Успокойся.

- А чего ты его не отправил домой? Статью захотел, или неприятностей? Ты что, педофилом стал?

- Юра, ему больше лет, чем нам с тобой, вместе взятым. Понятно тебе это или нет, мне насрать.

- Ну, не знаю. На дурака ты вроде не похож, а вот на полоумного …. А, короче, я надеюсь, ты знаешь, что ты делаешь. Лезть не буду. Сами разберетесь. Так мы идем в "Шанс"? Звонил Костя. Там сегодня будет этот, из нашего то ли консульства, то ли предства, кажется в Австрии. Ну, не важно. Он в отпуске на две недели. Сам худенький такой, зад маленький, но кайф получает только тогда, когда его трахают кулаком, да еще в полотенце. Писец, прямо. Я хочу на него глянуть. Костя говорил он очень красивый.

По моему взгляду Юрка понял, что я сегодня никуда не пойду. Он не обиделся, положил на стол ключи от квартиры и они с Лешкой помчались к метро.

Мы с Сережкой сидели на Юркиной кухне, не зажигая света, в полумраке и молчали. Он, по прежнему, как и в машине, сидел положа руки на колени и опустив голову. Я, облокотившись на стол, подпер подбородок обеими руками, смотрел в окно. Я хотел было его спросить, не хочет ли он есть и слова были готовы уже сорваться с моего языка, как я тут же, осекся. Я вспомнил, как он рассказывал, что его кормили и после этого, обязательно трахали! Мысль, что я могу вызвать одинаковые ассоциации у этого мальчика с теми уродами, расстроила меня. Я закрыл лицо руками. Господи!

- Боря, я кушать хочу. Давай чего-нибудь поедим? Ты не голодный?

- Нет, Серенький, я не голоден, но составлю тебе компанию. – я сделал попытку улыбнуться. – Пошли за пельмешками сходим, колбаски купим, хлеба.

Мы сходили в магазин, купили того-сего из продуктов и, на обратном пути вспомнили, что и сигареты у нас тоже кончились. Как, впрочем и деньги, что я захватил с собой. Жутко захотелось курить.

- Сигарет я сейчас добуду. – сказал Сережка. –Только нужна твоя машина. Поехали?

Машина стояла у подъезда. Я еще не успел ее отогнать на стоянку. Мы сели в нее.

- Куда, Шеф?

- К остановке. Подъезжай поближе, прямо к остановке, если там мужики есть. Или к киоскам.

Я подъехал к толпе мужиков, стоящих у палатки. Сережка выскочил из машины, подбежал к мужикам и я услышал его голос:

- Мужики, закурить у Вас не будет? А то менты нас только что на штраф обули, все деньги забрали, даже на сигареты нету.

Сев в машину протянул мне почти полную пачку Честера.

- Ты представь, только. Подъезжает такой крутой лимузин, из него выскакивает пацан и просит сигаретку. Вот они офигели. – и звонко, искренне, рассмеялся.

- Как же они тебе почти полную пачку отдали?

- А видно же, что не бомжара и не попрошайка. Бомжи на таких тачилах не ездят. А если не попрошайка, то дают больше чем просишь. Уяснил? Я тебе еще другие фокусы покажу, как сделать так, чтобы тебе все давали, что попросишь.

Я резко надавил на тормоз, машину занесло и она с глухим стуком ударилась колесами о бордюр.

- Ты больше никаких фокусов показывать не будешь! Хватит! Не нажрался еще своих фокусов? Факир хренов. Да ты благодари бога, что жив остался, а не гниешь где-нибудь в роще, закопанный живьем. Ты думаешь они тебя отпустили бы домой, после того, как ты им надоешь? Что бы ты ментов привел к ним в тот же вечер, и на всех насильников пальцем показал? Каких тебе еще фокусов не хватает?

В этот момент я выплескивал свою боль и ненависть ко всем уродам на земле, ко всем, кто нечеловеки. Я и раньше никогда не относился равнодушно к таким вещам. А сейчас, столкнувшись лицом к лицу с живым свидетелем и даже жертвой этой мрази, я переживал это особенно сильно. Я кричал это сквозь стиснутые зубы, бешено стуча кулаками по баранке, от чего вся машина ходила ходуном. Сережка снова застыл в своей обычной позе и наклонив голову молча слушал мою истерику.

- Прости Сережа, прости, малыш. Я не хотел тебя напугать. Прости, извини.

- Да нет, ничего. Я тебя не боюсь. Ты прав.

Я включил передачу и мы поехали. Спокойно и медленно. Нужно было прийти в себя.

Через несколько дней, мы с Сергеем были в центре Москвы, я показывал ему старый город, канадский дом, Рождественку, Сретенку, рассказывал ему кое-что из истории названий этих улиц и из истории самой Москвы. Он слушал с неподдельным интересом, иногда перебивая меня наивными вопросами.

- Это, что, мы сейчас там стоим, где встреченную икону из рук в руки передали? Прям здесь? Вот, где стоим? И тыщу лет эта улица здесь?! И дома те же? А-а.

Мы часто вместе катались по Москве. Больше о себе Серега не рассказывал ничего, а я и не спрашивал. Он, как хвостик, постоянно был подле меня, не оставляя меня не на минуту. Иногда, увлеченный каким нибудь рассказом он не замечал, что я стою у двери туалета и я жду, когда же он отступит в сторону, что-бы я мог ее открыть. Когда мы с Юркой уходили на очередной "вечерний разврат", как мы это шутливо называли, Лешка оставался с Сережкой дома. Сережка хмурился, провожал меня до самой двери недовольно бурча и у него очень портилось настроение.

Прошла вторая неделя нашего с ним знакомства. Мне было интересно с этим мальчишкой, он был старательным, охотно помогал мне с уборкой квартиры, приготовлением еды. Я научил его варить борщи, супы, готовить мясо, соусы и еще много чего. За что Юрка называл меня не иначе, как Макаренко. Когда с вечернего разврата я возвращался не один, Серега переставал со мной общаться. Демонстративно не разговаривал со мной, уходил на кухню или запирался в ванной. Была отчетлива видна ревность. Когда я пытался с ним поговорить об этом, он уходил от разговора:

- Да ладно, не напрягайся. Ну кто я тебе. Ты вон какой, у тебя бизнес, много знаешь, ты красивый, все хотят с тобой переспать. А я бродяга. Беспризорник.

Такие разговоры оставляли неприятный осадок. Я не чувствовал себя ему чем-то обязанным. Он мне нравился, но только как хороший товарищ. Мне нравилось быть его наставником в житейских делах. Но я помнил, также и о скором расставании. Поэтому не хотелось очень уж сближаться в дружбе. Зачем он мне, этот малолетка. Я купил ему кое-какую одежду, что бы у него была сменка, но только потому, что я хотел просто позаботиться о нем.

Однажды, мы ехали домой с рынка, накупив снеди и обсуждали, чего бы сегодня приготовить на ужин. Серега, неожиданно попросил меня остановиться.

- Чего еще? Опять у кого-нибудь попрошайничать будешь?

- Нет. За то время, что с тобой живу, я уже стал об этом забывать. Просто я кое-что сказать хотел. А ты опять машину ударишь, если я не так что-то скажу.

Я остановил машину. Заглушил мотор.

- Ты только пока ничего не говори. Ладно? Ты подумай, что я тебе скажу, а потом ты скажешь. Завтра или потом, ладно?

Я утвердительно кивнул головой. Говорил он сбивчиво, волнуясь, заглядывая мне в глаза:

- Борь, ты не бросай меня. Можно я с тобой буду? Я же теперь все умею. Готовить. Работать могу. Я сильный. По два ящика водки за один раз поднимаю. Можно я с тобой буду жить? Я трахаться могу. Мне это даже нравится. Когда все по-хорошему. Я кончаю даже. Знаешь, я по взрослому трахаюсь. Ты только ничего не говори сейчас. У меня, такого как ты, никогда не было. Я даже не знал, что ты есть. Я не могу сейчас домой. Еще бы немножко. Я боюсь. А потом я не буду бояться. Я сам заработаю себе на джинсы, кроссы, куртяк и приеду домой нормальный. Я не смогу без тебя. Ты очень добрый, красивый. Я первый раз такое говорю. Я с девчонками, даже, только трахался. Ну, была у меня там одна, когда с беспризорниками. Я ее даже не любил. Просто она была, как бы моя баба. Мы там как муж и жена с ней были. А если хочешь, ты только будешь меня, а я тебя никогда. Нет, ты не говори пока. Я не дебил. Я не педик. Я тебя как человека люблю. Мне одиноко без тебя, даже когда ты на кухню уходишь. Один в комнате не хочу. Без тебя. Мы будем машину мыть вместе. Ты меня научишь водить. Я на права сдам. Я тебе все помогать буду. Я напишу матери открытку, что я в порядке, приеду домой через месяц, там или два. Они успокоятся.

Я повернулся к нему, закрыл ему рот своей ладошкой и посмотрел ему в глаза. В них был страх. Страх ожидания моего приговора. Он понял, что я не сдержу своего обещания. Я скажу сейчас. Я знал этого мальчика всего пару недель. Не рановато ли для какого либо решения?

- Хорошо, я подумаю. Возможно, ты останешься со мной. Возможно, навсегда, если захочешь. Но ты свободен. Уйдешь, когда тебе надо будет. Когда захочешь. Я тебя не предам. Ты тоже мне стал дорог. И я тоже тебя люблю как человека. Но никакого траха у нас с тобой не будет. Я не смогу. Ты еще ребенок. Я чувствую себя твоим отцом, понимаешь? Я не хочу быть тебе вместо отца. У тебя есть хороший отец. Я могу быть твоим другом, братом, как хочешь называй. Дядей, в конце концов. А этих тварей, ты мне все-таки покажешь. Не только за тебя отомщу, но и ради других пацанов. Этим паскудам – не жить!

Следующий разговор у нас состоялся через несколько дней. Сергей, на удивление не стал молчать, запираться в ванной и уходить на кухню, когда я завалился в три часа ночи с очередным бойфрендом домой. Он устроил мне настоящую истерику. Он кричал с надрывом в голосе, почти плача, что мне нравится его унижать после всего что он мне сказал, что не надо ему было говорить что он меня любит (?!), что я предатель и брошу его на улице снова, когда он мне уже не будет нужен (?!), что они, он показывал пальцем на ни в чем не повинного и удивленного этой сценой гостя, они никогда не будут ухаживать за мной, когда я стану старым (?!). Он растрогал меня до слез. Я ушел на кухню и с трудом перевел дух. Когда успокоился, позвал его.

- Ты мне очень дорог, малыш. И больше ничего не бойся. А там, как получится. Не знаю, уж куда нас эта кривая вывезет.

Это было обещанием, почти признанием, это был дня него лучик надежды. Кто нибудь видел, как светятся глаза счастьем? Я видел.

Бойфренд, пришедший со мной в эту ночь остался ни с чем, вернее, без секса. Мы просто посидели на кухне впятером, за приятным разговором, с водочкой, обильно закусывая. Серега сидел рядом, как можно ближе ко мне, почти прижимаясь, но так, что бы не напрягать меня своей близостью. Постоянно следил, чтобы в моей тарелке была закуска, и, вообще, был очень внимателен ко мне. Мне это было почему-то приятно.

Мой отпуск подходил к концу. Пора было закругляться, прощаться с ребятами. И я постепенно начал готовиться к отъезду. Морально. Расставаться с Москвой не хотелось. С Сергеем складывались спокойные, ровные отношения, он по прежнему был всегда рядом. Только иногда, под тем предлогом, что мне надо навестить друзей детства, а такие в Москве, у меня действиительно были, я уезжал из дому, снимал кого-нибудь на улице или на плешке, ездил на квартиры к своим друзьям или разводил на секс пассажиров, которых подбирал на обочине. В общем, как придется и где придется, только не дома. С Сергеем, я решительно пресекал все его робкие попытки положить свои руки мне на туловище. Единственная его привилегия осталась в том, что он спал по прежнему на моем плече. Так же, как в первый раз. Уткнувшись носом в мою шею. Но, никаких поползновений к интиму! Мы даже не говорили об этом. Хотя я стал замечать, что под тем предлогом, что он просто укладывается поудобнее, Серега тихонечко прикасался ко мне губами, незаметно целовал, и шею тоже.

Мы спали вместе, на полу, уже далеко не первую ночь. Как-то, перед тем как лечь спать, Сережка пристал ко мне:

- Юрка сказал, что ты всегда без трусов спишь. А почему сейчас в трусах? Меня стесняешься? А ну ка сними. Сейчас же. Давай, давай.

- Отстань, сатана! Не трогай. А то по попе схлопочешь. Хворостиной! Умник.

- Че, небось и показать нечего? Там наверное с пальчик и тот замороженный?

Я впервые слышал от него такую, абсолютно пидовскую, хабальскую шутку. Более того, он смеясь, попытался было стянуть с меня мои трусы. Мы немного побесились, причем он нападал, а я стойко защищал государственную тайну размеров моего сокровища.

- А в нос? Отстань, холера!

- Ну, хорошо! Посмотрим! – хитрющий взгляд, многозначительное покачивание головой…..

Утром, я проснулся лежа на боку, что со мной бывало крайне редко. Я сплю только на спине. Бывает так, что я за ночь не сделаю ни одного движения. Как уснул, так и проснулся. В одной позе. А тут, еще не открывая глаз, я почувствовал, что мое сердце начинает бешено колотиться от знакомого ощущения явно мужского тела, тесно прижавшегося ко мне. Причем, в том, что это мужское тело, не было никакого сомнения. И фактор, недвусмысленно и очень ясно подтверждающий мужское присутствие, был аккуратно уложен под мою мошонку в полной боевой готовности, навстречу моему собственному мужскому фактору. Еще одна деталь привела меня в легкое замешательство. Я чувствовал его телом, а не через трикотаж трусов. Трусов на мне не было! Я открыл глаза и первое, что я увидел – это была ухмыляющаяся мордашка этого бесенка.

Изрезанные на куски трусы валялись на полу, за нашими импровизированными подушками, рядом лежали ножницы, улика совершеного надо мной преступления.

- Где мои трусы?!