Квартал

Часть первая

Бульдозер

- Как вы думаете, что случится с этим бульдозером,
если он случайно вас переедет?
- И что же с ним случится? - заинтересовался Артур.
- Ничего.
Дуглас Адамс.


1.
– Вася, документы на базу!
Вася размахнулся и с криком «лови» метнул в Маяка учебник. Бульдозер проследил траекторию рассыпающегося на лету томика, книжица всего в паре сантиметров разминулась с макушкой его соседки. Досадно. Был бы Вася чуть точнее, Бульдозер с удовольствием побил его дурной башкой об стенку. Или без удовольствия…
– Придурок! Пойди, побейся головой об стену! – посоветовала Васе рассвирепевшая Луиза. Бульдозер про себя согласился. Придурок и мазила. – А ты чего молчишь?!
Дозер только плечами пожал, заработав чувствительный удар очаровательно острым локотком. Чего разоряться, не попал же? Хотя Луизе не помешало бы получить гранитом науки по своей надменной персоне, вот Бульдозер ни за что бы ни промазал.
Тамара Александровна шлёпнула классным журналом по столу, и это означало, что урок начался. Лысенко тут же перегнулся через парту и заревел хриплым басом:
– Тамарсанна, Тамарсанна! Я вчера такую песню выхватил!
Вася раздражал, особенно сутра, особенно после вчерашнего. Дозер не мог спокойно смотреть на похмельную рожу приятеля, ему все хотелось подрихтовать правый глаз и привести в соответствие левому, уже подбитому каким-то добрым человеком.
– Уймись, Лыыысенко. Сейчас урок геометрии, а не пения.
– Так она про геометрию!
– Дежурные в классе имеются? Строоогая, кто отсутствует? Почему никто? – Тамара удивилась, – Какого черта вы все здесь делаете, май на дворе… Лыыысенко, как насчет прогулять пару?
– Окей, пошли. Я знаю классное место.
– Классное место, открытое в 9 утра? Лыыысенко, не смеши меня…
– Я не ЛЫсенко, я – ЛысЕнко!
– Не важно. Открываем тетради.
Тамара Александровна посмотрела на доску, сплошь зарисованную фигурками, отдаленно напоминающими человеческие, и продолжила:
– Сегодня мы заканчиваем повторение материала. Напоминаю, экзамен через неделю, так что работаем, дорогие выпускники. Для Лыыысенко будет индивидуальное задание повышенной сложности. Закрой рот и не отсвечивай. Строоогая, какой имбецил рисовал этих уродцев?
Уродцев рисовал Майский. Совершенно не обижаясь на «имбецила» он грыз ручку и довольно щурился на Луизу, та из-под парты показала ему кулак.
– Откуда мне знать, здесь каждый второй – имбецил.
– Ну конечно. Вытри, будь добра.
Луиза, виляя бедрами, нехотя поплыла к доске. Бульдозер проследил за этим чудным дефиле, в который раз изумляясь, как это она не валиться с каблуков. По его сугубо личному мнению ступня, вывернутая подобным образом, просто не способна держать сколь угодно легкое тело в вертикальном положении.
Лысенко оказанного ему доверия не оценил:
– Из кина, Тамарсанна! Такой старый кинчик про клонов! Там, кароче, чувака типа клонировали, и он забил на всех – на предков, на школу, а вместо него ходил второй, ботаник нереальный! И песня в натуре про геометрию! Щас спою!
Майский перестал грызть ручку, ткнул ею в Лысенко на манер пульта и стал ожесточенно нажимать на кнопку ВЫКЛ.
Грек согласился:
– Вася, утомил, не гони беса!
– Не, пацаны, я за базар отвечаю! Лысый сказал – Лысый исполнит! Блябуду!
– Лыыысенко, фильтруй базар за который отвечаешь, или пойдешь дышать свежим воздухом. Ну что, попытаемся в последний раз закрепить тригонометрические функции?
Народ обреченно застонал, Майский вообще принялся заразительно зевать и потягиваться так сладко, что у Бульдозера скулы свело от желания повторить. Прогнуть бы сейчас спину вот так же, закинуть руки назад, потянуть стройное тело в ослепительно белой истоме, мурлыча, как обожравшийся сметаны кот, прогнуться с усилием, чтоб аж хрустнуло, чтобы одна нога в белом кроссовке нарисовалась в проходе, что бы побелели костяшки сцепленных на затылке пальцев. Подняться над озабоченной толпой, словно и нет никого вокруг, насладиться моментом и рухнуть вниз, удовлетворенным и обессиленным. И выпасть на стуле как белый снег, навевая мысли о мертвецки слепых растаманах в сумраке городского парка.
Какого черта?! Нет у него стройного тела, белого он не носит, а растаманов всегда не уважал, даже поколачивать брезговал. Вот дичь! Бульдозер с досадой пожал плечами и уставился в окно.
– Строоогая, что это? Какая йууупка? У юбки должен быть подол ну хоть какой-нибудь пусть даже самой малой длины... – Тамарсанна мрачно наблюдала, как Луиза подпрыгивает на своих чудовищных каблуках, истребляя веселых уродцев.
– Вспомнил! – стул под Лысенко опасно зашатался. – Вспомнил, как называется! «Электрик»!! Не так… во – «Эпилептик»!
– Придурок! – заржал Грек.
– Не, точно «Эпилептик»!
– Не, Василёк, ты не понял, – Майский прищурился и заулыбался еще шире, – это он про тебя, друг мой, киношизомеломан.
– Ты чё, Маяк, нарываешься?! Ща фонарь протру!
– Лыыысенко, сядь.
– Тамарсанна, а чё он?!
«Чё он» уже переключился на Луизу.
– Строоогая, – на манер математички потянул Майский, – Йуупка не прошла по баллам, можешь снимать!
Задние ряды оживились, Макароны засвистели и потребовали обнаженки:
– Под музычку.
– Швабру кто-нить притащите!
– Стро-га-я! Стро-га-я!
– Лизка, ну хоть подпрыгни, если танцевать не умеешь!
Майский стучал ладонью по столу и требовал вернуть деньги за билеты. Гречонок махал десяткой:
– Лизочек, ближе подойди, я ж не достану!
Луиза неубедительно обиделась:
– Закройтесь, стадо имбецилов.
Бульдозер мрачно наблюдал за безобразием, решая с кого начать наведение порядка – Строгая Луиза даже в самом нестрогом наряде оставалась его девкой.
Тамара Александровна нехотя подняла журнал и еще раз хлопнула им.
– Клааасс, тише.
– ША, МАЗАФАКА! – заорал Лысенко. – Заткнулись, сцуки, Тамарсанна говорить будет!
И Тамарсанна сказала, ткнув в него пальцем:
– Лыыысенко, свободен.
– А чё я сделал, Тамарсанна?
– Не хватало еще, что бы сделал. Из класса.
– Тамарсанна, я ж вам песню не спел! Можно я спою? Про геометрию.
– Лыыысенко, ты задерживаешь своих товарищей.
– Ну, можно я хоть стриптиз досмотрю. Строгая, не задерживай товарищей!
Луиза опять открыла рот, что бы огрызнуться, Бульдозер успел первым. Все так же глядя в окно, он негромко бросил:
– Лысый, в сад.
Лысый мигом поскучнел:
– Доз, нуу?
– Сигарет мне купишь, Грек, займи.
Гречонок бросил червонец, участвовавший в попытке стриптиза, и Вася нога за ногу поплелся из класса, всей своей недобитой конфигурацией изображая глубокое разочарование.
Маяк и тут встрял:
– А мне пиццу и пару пива.
– Мааайский, в сад! В смысле, помолчи. Сядь, Строоогая, глаза б мои не видели…
– Строгая, в сад!
– Нарвааался, Мааайский. Ты следующий.
Майский тут же подобрал длинные ноги с прохода и преданно заулыбался:
– Тамара Александровна, простите что я об этом спрашиваю, может не совсем к месту, я просто хотел уточнить, я следующий в смысле прогулки или в смысле стриптиза? – Бульдозер смотрел в окно, кривя уголок рта. Макароны ржали в унисон, как лошади орденоносного образцово-показательного полка. Вася тормознул на пороге и прищурился на Маяка, тот, корча умильные рожи, продолжил, – я знаю, что не по теме урока, но вы должны понимать как это важно для меня.
– Ты, Мааайский, следующий в смысле тригонометрических функций. К доске.
– Чё, Маяк, это тебе не стриптиз танцевать?
– Лыыысенко, забыл, как дверь открывается? Берешь за ручку, тянешь на себя.
Бульдозер поглядывал в окно, косясь на вдохновенную работу Майского. На доске красовалась размашистое: «Тригонометрические функции и иже с ними», а в верхнем углу, там, куда с трудом доставала Луиза даже на своих ходулях, пара кривеньких уродцев улыбались от уха до уха, сцепившись трехпалыми отростками, предположительно руками.
– Очень мило, Мааайский. Как насчет формулы суммы и разности между углами?
– Мои любимые формулы! Всегда интересовали эти занимательные выяснения отношений между углами! Особенно их суммы!
– Это заметно. Можешь начать с синуса.
Майский обрадовано закивал:
– Спасибо, вы знаете, как я ценю вашу помощь!
– Вырази свою благодарность на доске.
«Дорогая Тамара Алек…»
– Будешь валять дурака, побежишь за сигаретами для Бузерова.
Майский перестал валять дурака и принялся выводить: «sin (a...», оглядываясь на Лозовую и выпрашивая помощь зала.
– «Альфа», Мааайский, не «а». При записи тригонометрических функций для обозначения углов мы используем «альфа» и «бета».
– Тамара Александровна, вы не поверите, но это именно «альфа»! Просто рука дрогнула… Это все из-за гантелей, я вчера качал мышцы, и не рассчитал нагрузку.
– Лучше б ты мозги качал.
– Девушки любят парней с рельефными мускулами, – не согласился Майский.
– И как результаты?
Он тут же бросил мелок и начал закатывать рукава:
– Результаты потрясающие. История мирового культуризма не знает аналогов! Вот, смотрите, – и принялся напрягать бицепсы, изображая бодибилдера. – У меня и кубики есть, – задрал рубашку и, продемонстрировал плоский живот с аккуратной точкой пупка, – Сейчас не видно – не сезон…
Мировой культуризм давно не знал такого позора. Класс проявлял нескромный интерес к оголяемым частям, надежда на стриптиз умирала последней.
Бульдозер посматривал краем глаза. Если бы спросили его, он бы сказал, что мышцы Майского вполне соответствуют его телосложению. Тонкому, стройному, местами даже изящному. Их и впрямь не мешало бы подкачать, и Дозер даже мог дать пару советов на этот счет, но его-то как раз и не спрашивали.
– Ну как, Тамара Александровна? Я похож на настоящего мужчину?
– На математика ты точно не похож. Садись на место, Мааайский. Мы все получили ни с чем не сравнимое удовольствие. Мааакаров, уважь старушку, прекрати истерику.
– Я не МАкаров, я МакАров!
– Не важно.
– Бери уроки, Лизочек! – Грек, перегнувшись через мелкого Гошу, пытался всунуть очередной червонец в карман майских джинсов.
– Лучшее детям! – отмахнулся Майский от чаевых, и по пути скорчил покаянную мину соседке Бульдозера, – Солнце, я не собирался присваивать твою славу, чесслово! Ты вне конкуренции!
– Маяк, не маячь! Шут гороховый. – Луиза довольно скривила губки.
В дверь просунулась лохматая голова Лысого Васи и заорала дурным голосом:
– А нам говорят, что катет короче гипотенузы! А я, говорю – бля, хватит! Пойду продавать арбузы!!
В голову полетел ручка с учительского стола, попала в лоб и обиженная голова, ругаясь нехорошими словами скрылась за дверью.
Бульдозер отвернулся к окну и думал про тот случай... Он теперь все время думал про него. Как паранойя, как навязчивая идея, как зубная боль. Дозер никак не мог пояснить себе самому, что его так зацепило. Чужая проблема, которую он не мог, не хотел, да и не знал, как решить, не его дело!
Ему хватало раздражителей. Первая красавица параллели сидела с ним за одной партой, торчала у него дома в его футболках возле его плазменного телевизора, таскала его на вечеринки и в клубы за его счет, обсуждала его со своими подружками по его же телефону, и вообще всячески отравляла ему жизнь, внося допустимую толику хаоса в «порядок вещей».
«Порядок вещей» подразумевал: завтраки и ужины, приготовленные Дозером по рецепту «открываю холодильник, размораживаю в микроволновке», добровольное и необременительное посещение школы, прочтение длинных электронных писем из Бразилии и силовые разминки местного значения, случающиеся по вполне уважительной причине – Бульдозер держал сторону Гречонка, и благоразумный народ обходил его стороной. Для народа неблагоразумного хватало спокойных или же наоборот беспокойных, но непременно содержательных бесед в тихом, темном и глухом месте.
Его сторонились. Его побаивались. За него прятались. Им хвастались.
Одни считали туповатым и мрачным социопатом. Другие предъявляли его имя, как охранную грамоту. И до последнего времени это было приемлемо.
Братья-Макароны, режущиеся в карты на задней парте, девки-сплетницы, перемывающие кости всем подряд, заучка Стас с вечной обидой за толстыми линзами очков, наглый и доставучий Лысенко с пожизненным похмельем, Танька списывающая у Майского историю и решающая для него задачки по алгебре... Все это было фоном, в основном ничего не значащим. Все эти сотни знакомых лиц в школе и на улице день за днем мелькали у него перед глазами. Стандартные фразы, типичные шутки, неизменные соперники в драках. Рефлексы, выработанные годами. Самый обыкновенный маленький мир отдельно взятого не очень общительного подростка, где единственной привязанностью был отец, а единственной обязанностью – учеба. Мир несовершенный, но родной.
Мир, знакомый до последней запятой, дал трещину в прошлую пятницу.


2
В прошлую пятницу Бульдозер отказался идти на День рождение Карповой, потому что Карпова встречалась с Шульганом. Луиза разругалась с тупым непробиваемым Дозером, он намеренно назвал ее Лизкой, она рассвирепела, окатила его холодным презрением, потребовала денег и умотала за подарком. Дозер же, ничуть не расстроившись, заглянул к Греку, и они весь вечер заливались пивом под язвительные рассуждения последнего о телках в целом и блондинках в частности.
Дорога от Гречонка была короткой, и ноги сами понесли Дозера вокруг стадиона и городских ставков. Асфальт казался слишком твердым и шершавым, он словно царапал ноги, как будто Доз шел босиком, и каждая неровность касалась не подошв кроссовок, а его голых ступней. Свернул в парк на мягкую землю, и жесткую фактуру асфальта сменили прелая прошлогодняя листва и стебельки молодой травы. И он наконец-то мог не видеть обнимающиеся парочки, слишком занятые собой, что бы соблюдать хоть какие-то правила приличия.
Дозер шел в том самом настроении, когда мозги еще не отключились, а тело уже живет по-своему. Весенние запахи дурманили сильнее алкоголя, ветерок пробирался под кожу, оголяя нервы, ладони ныли от желание сделать что-нибудь безрассудное: свернуть гору, сорвать звезду, прижать к себе чье-то тело и уткнуться в него носом, спасаясь от назойливых запахов цветения. И целовать, целовать до одурения, до боли в губах, до кровавых засосов… Для одиноко шагающего подростка вечер все же был нелогично романтичен.
Он, страшно сказать и никто бы тому не поверил, полчаса стоял и обнимал дерево, прижав горящие ладони к шершавой коре и недвижно замерев, словно вслушиваясь во что-то, и даже, кажется, разговаривал с ним. Жаловался на Лизку и что отец из своей долбаной Бразилии обещал приехать еще в прошлом месяце. И что нет у него у Дозера настоящих друзей, с которыми можно поговорить. И даже Гречонок, этот начинающий горе-мафиозо, порой совершенно не в тему озабочен своими делами, и кажется положил глаз на Луизу… И нафига они вообще нужны все эти так называемые друзья, разве они что-то понимают? Вот ты понимаешь, только молчишь как дубина, ха-ха, а ведь ты совсем не дубина, ты клен!
А может ничего этого он и не говорил, потому что нет у него этой глупой привычки – разговаривать. Просто он устал и пьян от пива. И от чертовой весны кажется тоже пьян. И ему всего лишь надо было опереться, чтобы не упасть.
Пробираясь напролом через парк, Доз услышал голоса и с досадой затормозил. Он рассчитывал посидеть в знакомой беседке на задворках дома, перед тем как запереть себя в кирпичной четырехкомнатной коробке на пятом этаже. Говорили двое. Один голос был успокаивающим, второй звенящим от слез. Это мог быть кто-то из соседей, и Доза вдруг разобрало любопытство, явление для него не менее странное, чем разговоры по душам с представителями парковой флоры. Осторожно переступая, он подкрался ближе и понял, что успокаивающий голос принадлежит мужчине:
– Все-таки она мать, нельзя так говорить о ней. На самом деле она тебя любит, что бы там ни было. Что за ребячество – «уйду, уеду…» Куда, к кому? Такие вопросы решаются в семье, мы сами это уладим. Да, у нее трудный характер, но все мы, знаешь далеко не ангелы.
Доз был полностью согласен с говорившим.
Сам он точно ангелом не был.
Глаза привыкли к темноте, но Дозер никак не мог рассмотреть лиц. Вспыхнувший огонек зажигалки осветил физиономию с зажатой в зубах сигаретой, и Бульдозер узнал его – этот тип жил в соседнем доме. И почти в тот же миг узнал выхваченное светом огонька бледное лицо. Никак не мог вспомнить ее имя, но был уверен, что никогда не видел на этом лице скорбной застывшей маски с резко обозначившимися скулами и напряженной линией губ.
– Какая же это семья?! – голос девчонки сорвался в крик, – не трогай меня!
– Перестань. Никто не собирается тебя обижать. Во всех семьях бывают ссоры. Ничего страшного не произошло. Пошли домой.
– Нет! Я здесь посижу… Я вернусь, обещаю... Пожалуйста, уходи!
Она отрицательно замотала головой в ответ на протянутую пачку. Дозер понял, что это ее отец, но как он мог предлагать дочери сигарету? И чем это мать так ее обидела, что девчонка сбежала из дома и теперь рыдала в беседке общественного парка. Ну и семейка.
Мужчина тем временем подвинулся ближе и положил руку на плечо девушки, притягивая ее отеческим жестом:
– Ну же, не реви!
И еще что-то, но так тихо, что Доз не расслышал. Сейчас он поднимет ее, обнимая за плечи и они уйдут домой мириться с матерью, и тогда можно будет наконец присесть. Ему уже пора было дать отдых ногам – сегодня он спьяну намотал нехилый километраж.
– Нет! Отпусти!
Звонкий крик выдернул Дозера из почтидремы. Девчонка сбросила руку мужчины и стремительно поднялась, тот успел перехватить ее за талию.
Какое-то время Дозер наблюдал с неизвестно откуда взявшейся гадливостью, как мужчина пытается удержать ее, и не мог понять на что это больше похоже, на действия отчаявшегося отца или заигравшегося любовника. Девчонка уперлась обеими ладонями в его плечи, безуспешно пытаясь выскользнуть из крепкой хватки. Загорелые руки мужчины вцепились в рубашку на спине, скользнули вниз к ягодицам, и тянули к себе.
– Успокойся, тише-тише! – уговаривал он, пытаясь усадить ее на колени.
– Пусти! Нет!
И тут до Бульдозера наконец дошло – он ее лапал, пользовался темнотой и убитым состоянием девчонки и беззастенчиво лапал ее! Гнев запылал в нем, пожирая остатки здравого смысла. Родной отец! Гад!
Ну что ж, у него чесались руки что-нибудь сделать сегодня! Он уже двинулся вперед, что бы проломить череп подонку, но в этот момент девчонка вырвалась, вскочила на стол, одним движением перемахнула перила беседки, отчаянно бросившись в темноту, и налетела прямо на него. Дозер только успел выставить руки, что бы избежать столкновения, поймал ее на лету и они оба покатились по земле. Он ощутил под рукой тонкую смятую ткань рубашки и горячую кожу, и слишком твердые для девушки мышцы под ней. Получил кулаком по морде и коленом в живот и окончательно перестал что-либо понимать.
Девчонка рванулась из его рук и бросилась прочь. Дозер подскочил и не раздумывая метнулся на перехват. Куда, зачем, какого черта он несся по посадке, рискуя переломать себе ноги и руки?! Перепрыгнул корягу, проскочил две слабо освещенные дорожки, чудом не выколол глаз низкими ветками, в последний момент увернулся от какой-то парочки, вывалился на проспект и тут же отшатнулся назад в тень, потому что впереди метрах в четырех от него в белой рубахе стоял, тяжело дыша и дико озираясь Серёжка Майский. И темные глаза его были распахнуты... бездонные омуты, полные ужаса и ненависти…
Дозер остолбенело замер, не веря своим глазам, сердце пропустило удар и заметалось в грудной клетке: «не может быть, неможетбытьнеможетбыть…» Эта маска с провалами черных дыр вместо глаз не имела ничего общего с веселой подвижной физиономией Серёги Майского! Не мог его вечно ржущий одноклассник выглядеть, как мумия Тутанхамона на грани истерики. Это невозможно! Это бред, пьяные галлюцинации, чертово дерево заколдовало его! Но вот же вот он, стоит перед ним, сжимая ткань на груди тонкими длинными пальцами. Серёга Майский, сидящий в классе рядом с Танькой Лозовой, которую Луиза обожала чистой незамутненной ненавистью. Это был он, и он не мог ЭТИМ быть!
Не заметив его и вообще какой бы то ни было погони Серёжка попятился, исчезая в кустах акации. Дозер сел прямо на землю, пытаясь отдышаться после бешеной погони по пересеченной местности.
Серёжка Майский, всеобщий друг и приятель, Маяк, солнечный мальчик, которого только что облапил собственный отец. Нет, невозможно, у него же всегда все в порядке! Как же могло случиться?!
Дозер чувствовал себя гадко, его тошнило, когда он думал об этом. Беседка была пустой, но отдыхать там резко расхотелось. Он не хотел быть свидетелем этой сцены!! Он ничего не может с этим сделать! Его никто не просил заступиться или отомстить! Это не его дело! И ОН, ЧЕРТ ПОДЕРИ, НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ЭТО ВИДЕТЬ!!!
Как же хотелось отмотать время назад, и не останавливаться у беседки, а шагнуть туда и раскатать ублюдка тонким слоем.
А еще лучше было пойти от Грека прямо домой, и завалиться спать!
И не помнить, не знать, не думать. Не мучиться этим новым не проходящим чувством вины.
Свет. Первое, что приходило в голову при взгляде на этого парня. И Дозер этого не понимал. Это не вписывалось в логику происходящего. Это не соответствовало тому, что он видел! Солнечный мальчик… даже просто смотреть на него и то было приятно. Как же Бульдозер не замечал этого раньше? Сияющий веселый мальчишка, к нему тянулись все, даже надменная Луиза, потому и злилась на Таньку. Все хотели заполучить кусочек его искреннего внимания, его лучезарную улыбку, его смеющиеся глаза, его всего, такого гибкого, тонкого, светлого… Того, с глубокими, как пропасть глазами, хотелось взять под защиту, этого, с озорным прищуром хотелось… Хотелось отобрать у него учебник и заставить прыгать вокруг себя, хотелось закатывать глаза со стоном «прекрати грызть эту чертову ручку», хотелось схватить его и хорошенько взъерошить светлые волосы.
Непослушные прядки падают на глаза, закрывая высокий чистый лоб, когда лягушонок сгибается в приступе заразительного хохота. Почему лягушонок? Никто никогда не звал его так. Только молчаливый Дозер, да и то не вслух. Это все его, лягушонка, рот, по-мальчишески большой и по-девичьи мягкий. Все время улыбающийся от уха до уха, хохочущий, округляющийся в изумлении, шепчущий что-то соседке по парте, прикушенный белыми зубами в сосредоточенном молчании, снова растянутый в улыбке. Хочется смотреть на этот подвижный рот, ловить каждое слово, наблюдать исподтишка, пялиться бесстыдно...
Да что ж он все время смеется?! Как он вообще может смеяться после такого?! Или это ему приснилось?..
И все же были моменты, когда Бульдозер прекращал повторять классическое: «надо меньше пить!» и вопил про себя: «Вот! Вот мелькнуло!».
В глазах.
Откуда у светловолосого и белокожего парня такие бездонные дурманящие омуты в том месте, где у нормальных людей должны быть глаза? Именно они назначили его ответственным за все.
Знать бы, в чем именно его вина…
Дозер смотрел в окно и делал вид, что его здесь нет, и ему совсем не интересно, над чем смеются одноклассники во втором ряду, и вообще выглядел таким же отстраненным и расслабленным, как и всегда. Только раньше ему не приходилось делать вид…
Впрочем там уже не смеются, Тамарсанна наконец обратила свое внимание на эту часть класса и братья-Макароны отхватили законные неуды.
Бульдозер скосил глаза на лягушонка. Солнечный мальчик сидел перед Макаронами и делал вид, что внимательно читает написанное на доске. Глаза близоруко прищурены. Длинный рот растянут в улыбке. Опять. Неужели он настолько привык, что ему все равно? Дозер не переставал задавать себе этот вопрос. С первого дня он, преодолевая такое чуждое чувство неловкости, поглядывал украдкой в сторону лягушонка, отыскивая скрытые намеки на того, второго. Но как он мог усмотреть что-то необычное в человеке, если не знает, что является для него обычным?
Вертится, тянет ручку ко рту. На полпути останавливается. Повернулся к Лозовой, хмыкнул и нехотя подтянул ноги. Сидит, опираясь лбом на длинные пальцы и опустив стекленеющий взгляд в учебник. Возможно в этот момент он думал, что ему придется возвращаться домой, а там злая мать и этот извращенец… А может он просто не знает математических функций, и тупо соображает, что же значат эти странные буковки. Поди угадай.
Каждый раз, когда им случалось встретиться вне класса, какой-то бесенок толкал Бульдозера под локоть подойти и заговорить. Но разговаривать не в его привычках и он молча проходил мимо. Сегодня утром они столкнулись в коридоре практически нос к носу, и Дозер стал, как вкопанный, мешая пройти. Лягушонок тоже остановился и спросил, улыбаясь:
– Что?
Бульдозер стоял и думал, что делать. Может просто отойти в сторону и освободить проход? Нет, лучше схватить лягушонка повыше локтя, оттащить в укромное место и предложить посильную помощь в решении его проблемы. Черт, ни в коем случае нельзя показать, что он знает! Хотя почему нельзя? Как он поможет, если не объяснит. Пока он решал с чего начать, лягушонок обогнул его и ушел, бросив напоследок беспокойный взгляд.
На большой перемене Доз подошел к толпе, весело обсуждавшей способы применения шпаргалок. Его присутствие определенно помешало, и компания распалась. Здесь не было ни Грека, ни Лысого, ни Макаронов, которые знали что Бульдозеру для поддержания разговора совершенно не обязательно открывать рот. Девчонки поднялись на крыло и упорхнули в буфет, двое парней пошли курить за школьные мастерские, а Стас поправил очки и банально сбежал. Лягушонок остался сидеть на подоконнике, с интересом рассматривая хмурую физиономию Бульдозера. Потом понял, что предоставленный сам себе Доз будет молчать вечно.
– Ты что-то хотел?
– С чего ты взял?
Тихий смех лягушонка отозвался трепетом где-то в животе. Бульдозер однозначно решил, что это чувство ему не нравится. Слишком глупо.
Лягушонок наклонил голову:
– Ладно, брось, тебе что-то нужно, говори что. Сделаю все что смогу.
«Добрый лягушонок. Наверно думает, что я хочу какую-нибудь глупость, вроде подсказки на биологии», – сообразил Дозер. Это его почти рассмешило, он то имел в виду предложить свои услуги.
– Спасибо. Может быть, это я тебе помогу.
– В смысле? – не понял тот.
– В смысле дружеской услуги.
Лягушонок продолжал улыбаться, но как-то криво, будто не мог понять, в чем шутка и когда смеяться. И совершенно неожиданно спросил:
– А ты хочешь быть моим другом?
Доз и сам до этого момента не особенно задумывался станет ли он водиться с Майским. Или просто набить морду его папаше достаточно для восстановления душевного равновесия. И он слукавил, чуть ли не впервые в своей жизни:
– Может быть.
Майский, секунду промедлив, спрыгнул с подоконника. Он больше не улыбался.
– Витька, – сказал он тихо, – слушай, я тебя знаю далеко не первый год. Ты же у нас прямой и неумолимый, как выстрел в сердце. С чего это вдруг ты начал оперировать такими категориями, как «может быть»?
Бульдозер молчал, не глядя в глаза непривычно серьезному Майскому и переваривая его слова, пока не прозвенел звонок.
– Пора на историю, – лягушонок хлопнул его по плечу и свалил в класс.
Бульдозер остался в коридоре, пытаясь вспомнить – кто, кроме отца и классной, последний раз называл его по имени? И думал что лягушонок, Сергей Майский, единственный из его знакомых, кто еще помнит его. А так же единственный из его знакомых, кто оперирует такими понятиями, как «категория», и уж наверняка единственный во всем мире, кто умудрился изобрести отдельную категорию для слов «может быть».
Потом развернулся и пошел на урок. Как оказалось, не зря пошел – Максимыч попытался его вызвать.
– А сейчас Бузеров предоставит нам план по 15-той главе.
Если бы он поменьше крутился, оглядываясь назад и решая надо ли считать «выстрел в сердце» комплиментом или это такой скрытый упрек, историк его бы и не заметил. Теперь же приходилось что-то отвечать. Бульдозер посмотрел на Максимыча и с сожалением сказал:
– Плана нет, и до пятницы не будет.
Послышались сдавленные смешки.
– Почему? – неосторожно поинтересовался учитель.
Дозер тяжело вздохнул и пожал плечами:
– Дилер в отпуске.
Класс захохотал. Бульдозер оглянулся назад. Лягушонок смеялся вместе со всеми, сверкая белыми зубами.
Историк переждал приступ коллективного веселья:
– Надеюсь, Бузеров, при подготовке к экзамену ты найдешь другие источники вдохновения.
Класс радостно поддержал шутку, а Дозер, переждав смех, лениво ответил:
– Может быть, – и снова посмотрел назад. Лягушонок рисовал что-то ручкой на парте и не улыбался. Совсем. Бросил Дозеру быстрый взгляд из-под ресниц и снова задумчиво уставился в парту. Дозер невольно залюбовался игрой света, он все никак не мог понять, какого цвета волосы лягушонка? Светлые на макушке и уходящие в черноту в изгибах завитков, сияющие на солнце, как самый белый снег и темно-русые в тени.
– Что, наша принцесса сегодня особенно хороша? – услышал он ядовитое шипение рядом и вздрогнул, не сразу поняв, что Луиза имела в виду Таньку Лозовую.
Действительно, кто бы подумал, глядя на плохо законспирированные маневры Бульдозера в сторону среднего ряда, что дело вовсе не в девушке?
– Да, особенно, – тихо проговорил он.
Луиза зашипела и впилась коготками в его руку, оставляя на коже красные полумесяцы:
– Хватит. Туда. Пялиться! – разобрал он из ее шипения.
Бульдозер разозлился, развернул стул и, не скрываясь, уставился мимо Луизы в пространство между лягушонком и Танькой:
– Хватит мной командовать.
– Ты что специально это делаешь? Мне назло?!
Бульдозер знал, что на них оборачиваются. Он никогда раньше не поднимал брошенные Лизкой перчатки. Он либо уступал, либо игнорировал. Только не в этот раз.
– Если тебе что-то не нравится, можешь пересесть.
– ЧТО?!
Бульдозер терпеливо повторил, и это уже было большой уступкой с его стороны:
– Можешь пересесть. Тебя никто не держит.
Луиза скрипела зубами, сверля его яростным взглядом.
– Очень мило, Бульдозер. И что это значит – «тебя никто не держит»?
– Ты знаешь.
– Ты пожалеешь!
Она смела с парты тетрадь и ручки, подхватила сумку и чуть ли не за шкирку выдернула из-за парты мелкого Гошу, сидевшего рядом с Греком. Гоша крутанулся пару раз на месте, дернулся было к парте Бульдозера, но тот лениво развернулся и положил руку на свободную часть. Гоша расстроено поплелся в конец класса, а Бульдозер поднял глаза и обвел взглядом одноклассников. Любопытствующие тут же вернулись к своим учебникам. Он слышал, как они перешептываются, но теперь уже хотя бы не пялятся. Он тоже отвернулся и уставился в окно, что бы не видеть, как Танька Лозовая, красная, как вареный рак, шепчет что-то Майскому на ухо, а тот запускает пальцы в волосы и косится на него своими темными глазищами.
История была последним уроком, и сегодня Дозер собирался идти домой вместе с лягушонком. Просто сопровождать его, может быть, до самой квартиры, может быть даже зайдет в гости, вполне возможно, что сядет где-нибудь на кухне напротив пьющего чай подонка и объяснит ему прямо без ненужных намеков, что случится, если он не перестанет доставать его одноклассника.
***
Бульдозер шагал за ними не спеша, но и не давая оторваться. Держался на полшага позади, так чтобы слышать все, что говорят и при этом не претендовать на реплику. Танька явно чувствовала себя не в своей тарелке. Света, державшая подругу под локоть, говорила слишком громко и все время оглядывалась на него. «Наверно ждет, когда я предложу Лозовой руку и сердце», – думал Бульдозер, и что-то внутри него мерзко хихикало над двусмысленностью нелепой ситуации. Только лягушонок вел себя как обычно, зубоскалил, пару раз оборачивался к Дозеру, приглашая принять участие в разговоре. «Тоже наверно думает, что я тут из-за его подружки» – хмыкал про себя Бульдозер и делал вид, что он не с ними.
На углу девчонки резко засобирались налево.
– Никуда не торопишься? – спросил лягушонок, останавливаясь возле скамейки.
– Никуда, – ответил Дозер.
– Ничего погодка?
Дозер огляделся и одобрительно буркнул «нормально», словно лягушонок был назначен главным по погоде, а он главным по проверке этой погоды.
Лягушонок бросил сумку на скамейку и сел, приглашающе хлопнув рядом с собой.
– Давай… поговорим начистоту.
«Начистоту» – это то, что Бульдозеру подходило, чего нельзя было сказать о «поговорим». Бульдозер предпочел молча разглядывать пальцы лягушонка, разглаживающие где-то уже сорванный им кленовый листик.
– Тебе нравится Таня?
Бульдозер хмыкнул и уставился на свои ладони. Широкие, мужские ладони, так сильно отличающиеся от тонких кистей собеседника.
– Не то что бы… – сказал он наконец.
– Дело не в ней?
– Дело не в ней.
– Тогда чего ты хочешь?
– Ты уже спрашивал.
Лягушонок недоверчиво прищурился.
– Вить… Дружба… такая штука… она не принимается каким-то волевым решением. Если ты понимаешь, о чем я говорю… Да постой же ты! – Тонкие пальцы вцепились в его локоть, останавливая. – Слушай, ты такой резкий чел, я за тобой не успеваю. Подожди.
Дозер смотрел в улыбающееся лицо лягушонка и чувствовал, как немеет его рука от локтя и до кончиков пальцев, и немота острыми иголочками поднимается вверх по плечу и проникает внутрь, добираясь до самого сердца.
– Слушай, может по пиву? Посидим где-нибудь, хочешь?
Рядом с Майским Дозер вдруг почувствовал себя рыбой, выброшенной на берег, ему совершенно нечем было дышать. Чужие пальцы жгли кожу и он смалодушничал:
– В следующий раз. Мне надо домой, отец будет ждать.
Может ему показалось, или в темных глазах лягушонка и впрямь мелькнула какая-то тень? Его тоже будет ждать отец и вместо того, чтобы торопиться домой он как раз предпочел бы пиво, пусть и в обществе такого странного типа, как Бульдозер.


3
Отец приехал из Бразилии во вторник, и уже успел завалить Доза новостями и подарками. Благо свою последнюю девку он потерял где-то между Рио-де-Жанейро и Москвой, и она не мешалась у них под ногами. Ни одна из женщин отца не могла сравниться с мамой, и Дозер их терпеть не мог. Да отец не очень-то торопился знакомить с ними сына.
Сейчас он наверняка готовит какую-нибудь бразильскую дрянь, которую Бульдозеру приличия ради придется попробовать, что бы потом честно сказать, что большей гадости он в жизни не ел. Отец будет хохотать и запихивать в себя всю эту дрянь с завидным аппетитом и спрашивать, спрашивать, спрашивать. Как там школа, не снес ли ее Бульдозер в приступе плохого настроения? И кто такой Грек, не Сашка ли это Эйваз, и если это он, то почему он еще на свободе? И где эта красивая девочка, как ее, Лиза? Почему не пришла на ужин? Уж она бы наверняка оценила кулинарные шедевры бразильской кухни! Спросит, не хочет ли Витька прошвырнуться по злачным местам, ха-ха, шутка! Марш учить уроки! Тоже шутка, что попался? И не будет ли Витька возражать, если он сегодня заночует на явочной квартире.
А Витька будет издеваться над тонкими усами, которые отец привез из последней поездки. И от души поглумиться над его бразильской рубашкой и шляпой, в которых он похож на деревенского мафиози, за что получит свернутой газетой по глупой башке и выслушает короткую лекцию, из которой будет следовать, что он, Витька, ни хрена не разбирается в бабах и понятия не имеет, что такое искусство соблазнения. И Витька будет улыбаться, потому что отец единственный человек на свете, который думает, что Витька умеет улыбаться. И должен пребывать дальше в своем счастливом неведении.
Дверь за отцом захлопнулась, и Бульдозер опять остался один в своей квартире. Налил себе чай, прошел в зал и устроился с учебником на широком подоконнике. За последние дни это стало в «порядке вещей». Он нашел в классном журнале адрес лягушонка с номером квартиры и вычислил его окна. Когда дома никого не было, отец не возился с документами, и Лизка не трещала по телефону, Дозер сидел и смотрел на соседний дом, на окно залы, за которым иногда мелькали тени, скрытые гардиной и шторами, но чаще на распахнутое настежь окно кухни. И там, в глубине прямоугольника он, если повезет, видел белую футболку лягушонка. А когда становилось темно, и никто не мог рассмотреть его, Бульдозера, в окне неосвещенной комнаты, доставал цейсовский бинокль и подсматривал. Как лягушонок ходит в домашних трениках и вытянутой футболке, чистит картошку, ставит кастрюлю на газовую плиту (то есть Бульдозер предполагал, что в том углу должна быть газовая плита), ест, моет посуду. И представлял, что сидит рядом на шатком табурете в тесной кухне Майского, а сам Майский, не отрываясь от дел, рассказывает ему что-то смешное. И Бульдозер двигается вместе со стулом каждый раз, когда лягушонку понадобится что-то из холодильника за его спиной. Или отбирает у лягушонка нож, что бы самому нарезать лук, потому что всякий раз за этим занятием лягушонок начинает немилосердно тереть слезящиеся глаза, а то и вовсе выскакивает за дверь, что бы проморгаться. Мирная идиллия. Кажется, примерно так он и представлял себе их дружбу. И если бы он сидел там рядом с лягушонком, его мать, крупная женщина, ни за что не стала бы орать на сына так, что тот вжимал голову в плечи и начинал пятиться к выходу. И уж тем более он не позволил бы ей отвесить лягушонку оплеуху, которой можно переломить хребет молодому слону.
– Бестолочь! – орала она на весь квартал, – Как можно быть таким безруким! Никакой пользы от тебя! Уйди с глаз моих! Не сын, а наказание какое-то! Нет, сначала убери это, идиота кусок! – и снова подзатыльник.
Бульдозер тогда выскочил из дома вне себя от злости, и как заведенный носился вокруг их домов, пиная от бессилия мусорные баки. У него крышу срывало от того что он видел это и ничего, ничего не мог сделать!!!
От одного воспоминания у Дозера начинали трястись руки. Мать, она же мать, как она может?!
Нет, если бы родители лягушонка знали, что у сына есть такой друг, как Бульдозер… Папаша-извращенец побоялся бы даже пальцем прикоснуться к Серёге, если бы Дозер подробно объяснил, что именно он сделает с каждой фалангой этого неосторожного пальца. Он бы нахрен свалил в монастырь и до смерти хранил целомудрие, если бы знал, с какой звериной ненавистью Дозер отмечает все его «отцовские» похлопывания и «нечаянные» прижимания к спине лягушонка. Майский стряхивал тяжелую руку с плеча, выворачивался и уходил из кухни. А Бульдозер места себе не находил от ярости и бессилия, когда думал, что в квартире есть еще три комнаты, видеть которые он не мог, и только надеялся, что у Майского своя отдельная, и на двери ее хороший замок. И если бы хоть раз лягушонок пришел в школу расстроенный или с синяком на физиономии, Бульдозеру было бы наплевать, что его никто не приглашал в этот дом! Доз даже выследил этого ублюдка на гаражах, где тот бухал с парой таких же уродов, как сам. Походил вокруг и решил, что обязательно сюда вернется.
Откуда лягушонок черпал мужество? Откуда брал силы каждый раз улыбаться и лучиться оптимизмом, поднимая настроение окружающим, словно все у него в жизни хорошо? Откуда в нем столько терпения?! И почему сам Бульдозер, любимый ребенок в семье, никогда ни в чем не нуждавшийся и никогда ни от чего не зависевший, никогда никому кроме отца не улыбался?
Ему хотелось это знать, и некому было задать вопросы.
Звонок вывел его из ступора. Бульдозер потянулся за трубкой и к своей досаде услышал жизнерадостный голос Луизы:
– Солнышко, ты что на меня еще дуешься?
– Не дуюсь. И я не солнышко.
– Конечно-конечно! Ты злой и страшный желтый бульдозер! Перестань кукситься и приходи к нам на вечеринку!
– Куда это к вам?
– Мы у Макаронов на даче, ты что забыл? Мы вчера договорились.
– Помню.
– Ну так мы тебя ждем! Все уже давно собрались! Будет шашлык и фейерверк. Сейчас еще пара человек подойдет…
– Принцесса будет? – невинным голосом поинтересовался Бульдозер и с удовольствием представил, как Луиза швыряет трубку через всю комнату об стену.
В трубке послышался веселый голос Грека:
– Она свихнулась. Дозер, что ты ей сказал?
На заднем плане слышались яростные маты. Что ж, Бульдозер и раньше знал, что Лизка умеет ярко и объемно выразить свои мысли.
– Ох, люта девка! Так ты придешь?
Бульдозер посмотрел в знакомое окно дома напротив и подумал, что вот он, хороший повод.
– Да.
– Захвати выпивку, будь другом, ну и какую-нибудь закусь. Местные шаромыги выжрали половину припасов!
– Блондинка унялась?
Грек прикрыл трубку, но Дозер все равно услышал его вопрос и новый приступ ярости.
– Она тебя с нетерпением ждет, – Грек заржал и Бульдозер отключился.
Через десять минут он уже жал на звонок квартиры Майского. И жутко нервничал при этом. Гадал, чьи шаги услышал за дверью и кто сейчас разглядывает его в глазок. И твердо знал, что если дверь откроет подонок, он вмажет ему от души, а потом вытащит в подъезд и так накостыляет в темном углу за лифтом…
Дверь открылась. За ней стоял Майский с вытянутой, донельзя удивленной физиономией.
– Кто там? – послышался женский голос из зала.
– Это ко мне, – ответил лягушонок.
– Кто? – требовательно, недовольно спросили вновь.
– Это Витя. Бузеров.
Бульдозеру показалось, что его визит хозяев шокировал. Лягушонок стоял на месте, не в силах отвести взгляда от неожиданного посетителя, и выглядел так, словно выиграл миллион, и боится в это поверить. В зале послышались звуки возни, и мать лягушонка вышла в коридор, недоверчиво глядя на гостя. Бульдозер увидел немолодую, уже далеко не красивую женщину и подумал, что вот она наверняка знает всех своих соседей, знает кто его отец, где его мать и очень даже может быть в курсе его, Бульдозера, школьной репутации. Он едва заметно кивнул женщине и бросил лягушонку:
– Давай одевайся, мы уже опаздываем.
– Куда это вы? – поинтересовалась женщина. Лягушонок только молча открывал рот.
– Прогуляться, – ответил за него Дозер, еле сдержавшись, чтобы ни прошипеть на манер Луизы: «Не твое. Собачье. Дело». Потом понял, что расплачиваться за его грубость будет Майский, и почти доброжелательно добавил, – к друзьям, тут недалеко, в дачном поселке.
И почувствовал себя болтуном, когда увидел расширенные в благоговейном ужасе глаза Майского. Пришлось пихнуть его в бок, чтобы очнулся.
– Мам?
Бульдозер с независимым видом засунул руки в карманы. Он не собирался уходить отсюда без лягушонка, и, похоже, женщина это поняла. Те две минуты, что понадобились Майскому для сборов, его мать так и простояла в прихожей, пристально разглядывая Дозера.
Первым делом они зашли в местную стекляшку, где Бульдозеру без всяких заминок продали спиртное и сигареты. Пакет с фруктами, купленными здесь же, он сунул в руки лягушонка, в двух словах объяснил, куда и зачем они идут, и заткнулся окончательно. Лягушонок, вопреки своей манере, тоже молчал, но чему-то не переставая улыбался. И только изредка бросал странные взгляды на широко шагающего рядом парня.
Идти было действительно недалеко, двухэтажная дача братьев-Макаронов располагалась почти в начале поселка, и пьянка там уже достигла апогея. Для некоторых индивидуумов вечер подходил к своему логическому завершению под зеленеющей виноградной лозой. Появление свежей водки вызвало бурю энтузиазма в рядах выпивающих подростков. Бульдозер еще подумал, что никто не напивается с таким вдохновением и отчаянием, как оставшиеся без надзора старшеклассники. Их с лягушонком тут же освободили от груза, налили штрафную и никто даже не подумал интересоваться, почему они пришли вместе. Кому вообще придет в голову требовать отчета у спонсора, кого он таскает с собой на вечеринки?
Колонки стояли на крыше пристройки и музыки хватало всем, Бульдозер пил и не понимал, зачем так нажирается. Ведь не для храбрости, это было бы смешно.
Лягушонок общался с окосевшим Макаровым, и Доз с большим неудовольствием наблюдал, как Генка пытается что-то втолковать Майскому, обхватив того за плечи и дыша перегаром в лицо. Он уже хотел пойти урезонить хозяина, но с другой стороны на него насел Грек, и тащил его куда-то в дом для «серьезного разговора». Бульдозер подозревал, что «серьезный разговор» точит свои и так довольно острые коготки, что бы вцепиться в него насмерть и не выпускать до утра. Мысли от выпитого разбегались в разные стороны, Бульдозер твердо помнил, что ему еще надо поговорить с лягушонком и за что-то набить морду Генке-Макарону. Но сначала Грек и его чертовски «серьезный разговор».
Луиза обнаружилась быстро. Он не стал дожидаться, когда она повиснет на нем и превратит этот разговор из серьезного в идиотский.
– Ты свободна, – ткнул он пальцем в ее сторону, – можешь встречаться с кем хочешь. Вот с ним, например, – и ткнул пальцем уже в Гречонка.
Оба тыкнутых немедленно приобрели недовольный и обиженный вид. Грек был намного меньше недоволен и обижен. Тогда Бульдозер решил установить равновесие и сгреб Грека за футболку.
– Можешь с ней встречаться, только если она захочет. Будет жаловаться, получишь пиздюлей.
И решив, что на этом он свою миссию выполнил, вышел во двор в поисках Майского и Генки. Обнаружил последнего на заднем дворе в обществе занятых фейерверком малолетних идиотов. Подумал и решил, что не собирается помогать им лишаться глаз, рук и других частей тела. К тому же лягушонка здесь не наблюдалось.
Хлебнул для ясности пива из чужой бутылки, удачно миновал толпу подростков, танцующих канкан под «Виагру» и ретировался в дом. На пороге его ожидала пощечина от лютой Луизы, но так и не дождалась – Бульдозер ловко ушел влево, чудом вписавшись в дверной проем. Хитрый Грек виновато пожал плечами и помчался провожать лютую Луизу домой.
Это Бульдозера вполне устраивало. Что его не устраивало, так это обилие незнакомых пьяных рож вокруг. Обилие знакомых и не менее пьяных рож обнаружилось на кухне, полной странного дыма и визгливого хохота. На лягушонке висела Люська из 9-«Б», и это, в свою очередь, устраивало Бульдозера также мало, как и наличие у Люськи шаловливой ручки, забравшейся под белую рубашку Майского и гладившей его спину. С порога кухни эти маневры просматривались идеально, даже сквозь дым.
Бульдозер твердо помнил, что собирался поговорить с Майским наедине. И обязательно сегодня. Он аккуратно снял с искомого объекта вяло протестующую пиявку и перевесил ее на подвернувшегося тут же второго Макарова. Макаров не возражал, пиявка, увидев Бульдозера, тоже воздержалась. Улыбчивый лягушонок смотрел вопросительно, и такое у него было лицо, что Дозер не утерпел и, вместо простого кивка в сторону выхода, наклонился, положил ладонь туда, где шарила секунду назад бесстыжая Люськина рука, и сказал, почти задевая губами ухо:
– Пошли, поговорим.
И, сам не понимая отчего так свело живот, потащил его к выходу, по пути прихватив еще одну бутылку пива.
Надо, наконец, взять лягушонка за жабры и заставить сказать, что же, черт побери, произошло в прошлую пятницу, и как он, Майский, может с этим мириться, спокойно жить и делать вид, что ничего не было? Спросить, за что его так любят здесь и убивают там. Вытряхнуть из него всю правду, понять, кто он – жертва или все это в «порядке вещей».
Ведь не бывает дыма без огня! Спросить бы его прямо: «Тебе это нравится?».
А если он скажет «да»? Вот ведь задачка с двумя неизвестными – что будет делать Бульдозер, если Лягушонок скажет «да»?!
– Можно?
Майский протянул руку и принял у Дозера бутылку. Поднес ко рту, мягкие губы плотно обняли стеклянное горлышко. Пара глотков, и он медленно отпустил его, повторив напоследок неровный рельеф. Розовый язычок слизнул капли с нижней губы и рот лягушонка раскрылся в блаженном «ка-а-а-айфф». Все это время Бульдозер не отрывал взгляда от его губ и чувствовал, что проваливается куда-то с бешеной скоростью, так что от ветра закладывает уши и немеет лицо.
На втором этаже оказалась комната с музыкальным центром на низком столике. Провода тянулись в распахнутое окно. Пьяный «ди-джей» храпел рядом с рассыпанными компакт-дисками.
Не лучшее место для разговора, если подумать. А думать поздно.
Потому что, когда лягушонок идет к окну, и свет уличного фонаря вдруг выхватывает из прозрачной ткани крепкие плечи и тонкую талию, Бульдозер внезапно прозревает. Тени обретают невиданную глубину, линии – светящуюся четкость, предметы непривычно тверды, а контуры дробятся и отражаются. Доз будто видит вещи изнутри, проникает в них, проходит сквозь, познавая суть и рассеивая их по ветру. Он легок, он почти невесом, движения его точны и рациональны, он рассекает пространство, как скальпель кожу, тасует время, как колоду карт, повелевает луной и правит звездами. Он в темноте способен различить все швы на белой рубашке Майского. Он слышит шорох ткани, не замечая грохот музыки. Он может пересчитать все волоски на тонкой шее, потому что уже стоит позади, вдыхая запах горячей кожи, слишком острый, слишком живой. И губы чувствуют мягкость волос.
Но что-то не пускает прикоснуться. Какая-то преграда. Барьер из страха, защитная оболочка Майского. Доз пальцами чует, как она мерцает, то вспыхивает, пропуская ток по венам, то гаснет, притягивая ладонь. Оно придет, то самое, чего он ждал. Ответ на все вопросы. Только бы успеть, пока мир фантастически четок, путь освещен и ночь ясна, как день. Вот сейчас.
Лягушонок покачнулся, спина его коснулась Дозера. Намеренно. И стало невозможно остановиться. Невозможно удержать ладони, невозможно отступить даже на шаг.
– Спасибо… – шепчет светлый.
– За что?
– За то, что ты пришел. Я так долго ждал.
И улыбается... влюбленно, иначе не скажешь. Какой-то долгий безумно ясный миг Дозер знал, что хочет вечно простоять вот так, обняв Майского и прижимая его к груди. Сильно, до хруста в плечах…
– Что ты делаешь? Спятил?! – окрикнули в голове.
И вот тут Бульдозеру поплохело… Что же это они такое курили внизу?
Волшебство пропало. Реальный мир рухнул на него и придавил. Он сам себя поймал! Черт! Он вернулся и застукал себя.
Что это было? А что-то было? Может, ничего и не было, может это ничего не значит? Может, просто лягушонок не понимает, как на окружающих действуют такие его взгляды из-под ресниц? А может очень даже понимает и пользуется этим? Может, ты сам виноват во всех своих проблемах?! Может, для тебя это совсем не проблема?! Какого черта ты смотришь на меня, как святая невинность? Какого черта выглядишь, как девочка на первом свидании?! Какого черта ты не девочка?!
Зря он пришел сюда и совершенно зря приволок с собой Майского. А пить вообще не следовало! Дозер чувствовал, что планка падает и сейчас он сделает что-нибудь дикое. И никто в целом мире не сможет его остановить. И никто потом не сможет объяснить ему, какого черта он это делал.
Медленно развернул лягушонка к себе и спросил:
– Ты голубой?
Растерянное:
– Что? Вить, ты чего?
Ах, как наивны глазки! Волна слепой ненависти поднялась изнутри. Сейчас он найдет крайнего. И примерно накажет.
– У тебя классный рот. Идеально подходит для минета.
– Что?! – лягушонок шарахнулся назад. – Нет!
– Ладно, не ломайся, один маленький минет, и все будут довольны, – и приглашающе отступил.
Лягушонок ошарашено замер. «А ведь ротик и правда хорош и инструмент готов, твоими стараниями! Бойся меня! Ты должен меня боятся, как все! Думаешь, ты такой особенный?» Уничтожить. Вырвать и сжечь дотла, чтобы и тени мысли не возникало!
– Ну, давай по-быстрому, я не привередливый, мне много не надо, – и добавил, словно догадавшись, в чем проблема, – я чистый, честно.
Лягушонок продолжал стоять молча, все еще держа бутылку за горлышко. Уже не улыбался глупо, непонимающе, и не щурил своих глаз. Но и глубины, которой так боялся и так хотел Бульдозер, в них не было.
– Майский, шевелись. Давай, сделай это, пока все заняты чертовым фейерверком.
А ведь он с самого начала понял. Когда Майский дурачился на уроке, уже знал, чего хочет. Когда звал его на дачу, подозревал, чем закончится дело. Кажется, он планировал это с той самой пятницы, и в голове вдруг застучало «подлец, подлец, подлец…».
– Чего ты ждешь?
– Я не буду этого делать.
Бульдозер едва расслышал слова, но обрадовался почему-то. Он уже и сам не был уверен, чего хочет, чтобы лягушонок опустился на колени и расстегнул ему ширинку или чтобы заорал и врезал бутылкой по башке. Майский не шевелился. Как же он был похож на глупую девочку с этими своими непонятного цвета локонами, прилипшими к вспотевшему лбу, белой рубашке навыпуск и пустыми, совершенно пустыми глазами.
– Почему? Все так мило начиналось. Я думал пидорам нравится отсасывать.
И вот она разбилась, пустота в темных бездонных глазах. Разлетелась, как тонированное стекло от удара, и веки сузились, целясь.
– Да, – почти спокойно ответил лягушонок, – пидорам нравится, когда им отсасывают другие пидоры.
Планка упала, Бульдозер с рычанием рванул лягушонка за ворот рубахи, что бы поставить на колени:
– Ты мне отсосешь… сам виноват… – цедил он, пытаясь заткнуть внутренний голос, – вечно флиртуешь… со всеми… а потом удивляешься… на колени!
Бутылка покатилась по полу, расплескивая содержимое. Лягушонок сопротивлялся изо всех сил, царапал руки Бульдозера, тянулся вверх. Доз и не предполагал в щуплом пареньке такой силы. Только они все равно были не равны, и когда Бульдозеру почти удалось сломать сопротивление, лягушонок, задыхаясь, вымолил:
– Подожди, ты все делаешь не так… надо не так…
Он, значит, знает, как правильно, он, значит, далеко не та святая невинность, которую тут из себя корчил. Ну ладно, пусть скажет.
– И как же это правильно?
– Подожди, дай отдышаться…
Доз позволил ему подняться, не выпуская ткань из кулака. Лягушонок держался за грудь, закрыв глаза, потом посмотрел оценивающе, выдохнул, и произнес:
– Ну, может быть вот так!
И вдруг подался, прижался своим ртом к губам Бульдозера, накрепко сцепив обе руки за его шеей. Бульдозер чуть не задохнулся, пока пытался оторвать его от себя. Он не мог вздохнуть, лягушонок комкал его губы, как будто собирался разжевать их и проглотить. Бульдозер бил его по корпусу и спине, а злобный поцелуй все не прекращался. Наконец ему удалось вывернуть голову так, чтобы набрать воздух в легкие, и тут же на его шее запылали ожоги засосов. Ему казалось, что сейчас из него выпьют всю кровь. Дозер напрягся и оторвал от себя сначала одну цепкую руку, потом вторую и отбросил Майского как можно дальше. Тот чудом не загремел в окно. Оба тяжело дышали, злобно таращась друг на друга.
– Ну что, понравилось? – ехидно поинтересовался Майский, держась за свою пострадавшую спину.
– Да, ты мастер, – ядовито согласился Доз, отнимая ладонь от шеи, чтобы убедиться, что крови все-таки нет.
– Захочешь еще, обращайся, – оскалился Майский, и, держась за стенку, прошел мимо Бульдозера к выходу.
Тот следил за ним, поворачиваясь вслед, но остановить не пытался.
– Угу, обязательно, – пообещал он и еще раз глянул на руку. Ему казалось, что из него толчками выходит кровь, так сильно билось его сердце. И добавил напоследок, – Я видел тебя с папочкой в беседке. Отличное шоу.
Майский резко рванул уже почти закрывшуюся за ним дверь и уставился на Доза. Тот держался за шею, и думал, что если сжать посильнее, то, может быть, слова наконец перестанут вылетать из его горла.
– Ну и сволочь ты.
– Да. А еще подлец. И завтра сильно пожалею. Уже жалею.
Захлопнутая дверь ничего не ответила.
– Хреново, брат, да?
Дозер дернулся. Лысенко?! Юный алкоголик нагло улыбался ему с пола. Дозер, ты – лох, как это не грустно признавать. Не узнать в уклюкавшемся ди-джее вечно пьяного Васю…
– До тебя было терпимо.
– А ведь я просил, что бы на салют меня разбудили! Гады. – Вася, кряхтя, повернулся и сел, опираясь спиной о кресло. Черные волосы торчали в разные стороны, а на щеке остался отпечаток коробки из-под диска. – Чего это у вас тут было?
– Ничего, разговор о погоде.
– А-а-а, – Вася дотянулся до бутылки и заглянул внутрь, – а я думаю, чего так шумно. Погода, это прикольно. Зря меня не позвали, я по погоде спец.. Э.Э, Доз, спокойно, приятель! Не надо так косится, я ведь серьезно, я мог бы помочь.
Дозер забрал у него бутылку и хлебнул из горлышка. Лысенко – это очень плохо. Вопреки распространенному мнению, у этого шакала есть мозги, и хуже того, работают они исключительно во вред. Доз возможно единственный, с кем он не станет связываться, зато лягушонок отхватит по полной.
– Не парься, – посоветовал Вася, отбирая бутылку обратно, – я же не враг сам себе. На Маяка и у меня встает. Я его раз зажал в раздевалке, и тоже ничего не вышло. Я же говорю, надо вместе.
– Ты что сделал?
– Прижал его к стеночке, пощупал чуть-чуть, а он драться полез, дурачок.
– Держись от Майского подальше.
– Уууу, так у вас все серьезно… Шутка, это была шутка!
– Не люблю твои шутки. Тронешь Майского – раскатаю.
– Да брось, из-за Маяка? Ты что со мной грызешься из-за этой суки Маяка? Ты и Лизку из-за него бросил? Ты спятил?! Ты извини, чувак, если ты предпочитаешь парней, то…
– …если не заткнешь свою вонючую пасть, я тебе туда что-нибудь вставлю.
– Маяку не вставил.
– Хочешь поспорить? – Он схватил Лысого за волосы и прижал лицом к своей ширинке, – Не связывайся со мной, Вася, тебя я жалеть не буду.
Тихо свалив с вечеринки Дозер дома со злости пытался раздолбать бинокль, пару раз запустив им об стену. Чертова штука оказалось живучей. Тогда он закинул ее на антресоли, прикончил заначеный коньяк и умер до утра.


4
Утро выдалось хреновое. Дозер ходил мимо зеркала, кривясь на багровые пятна засосов. Даже если он хотел забыть, нифига у него не получится. В полдень звонил Грек, Доз вырубил трубу. Два выходных, он устроит себе два полноценных выходных. Пошли все к черту!
В три часа у него началась ломка. Самая настоящая. Ему до безумия хотелось увидеть Майского. Доз даже не подозревал, что это так страшно – иметь желание, иметь возможность и не иметь морального права. Пытаясь устранить хотя бы возможность, он отправился в город с отцом. День в обществе родителя прошел вполне сносно. Нет, день был великолепен, новая подружка отца оказалась нормальной чувихой, своим парнем, и только под конец испортила все, спросив «как ее зовут».
– Кого, – не понял Бульдозер.
– Ту девочку, из-за которой ты страдаешь.
Вернувшись домой за полночь, Доз три раза прошел мимо двери ванной, забывая, что хотел. Зажег конфорку и не поставил чайник. Наконец не выдержал, залез на табурет и пошарил рукой на полке под потолком. Бинокль был здесь. Бережно прижав его к груди, Витька прошел на кухню и заварил себе кофе. Смотреть на соседний дом, проверяя наличие света в одном определенном окне, стало безусловным рефлексом. Из подъезда вышел подонок и направился в сторону гаражей. И тогда зажегся свет.
Неторопливо, почти нехотя, потянулся за оптикой. От вида тонкой фигуры в белой футболке скрутило все внутренности. До боли, до невозможности разогнуться. Лягушонок двигался странно, поворачиваясь всем корпусом. «А ведь это я его. Спина наверно сплошной синяк». Майский как лунатик прошелся по кухне, потрогал чашки, заглянул в шкафчики, и сел за стол, так ничего и не взяв. Сидел, уставившись в одну точку минут десять, у Витьки рука затекла, но бинокль он бросил только когда лягушонок скривился и плечи его затряслись. Смотреть было невыносимо.
Дозер включил автоответчик и нашел там послание Гречонка.
– Позвони мне, это насчет вчерашнего.
Первая мысль – Лысый, сука, проболтался.
Оказалось, Грека замучила совесть, мол, пьяный Дозер по глупости свалил на него Луизу, и если он сейчас уже передумал, так Грек вернет ее без разговоров. Хотя это вовсе не повод звонить посреди ночи и поднимать честных людей с постели. И зевнул в трубку.
– Нет уж, дорогой друг, теперь это твоя головная боль.
– Ха-ха, какая подлость, Бульдозер!
– Еще начни на меня обижаться.
– Ты знаешь, она расстроилась. По-настоящему. Орала благим матом, а потом разревелась. Сделала из меня какую-то жилетку, ходит с красными глазами. А еще драка эта…
– Какая драка?
– Вася с Маяком сцепились на физре.
Бульдозер гаркнул в трубку.
– Он его бил?!
– Ха! Он его почти убил! Я под впечатлением, старик, от кого не ожидал… Лупил, бля, как бешеное шимпанзе, а Лысый-то ничего ему не сделал.
– Притормози, – не понял Бульдозер, – кто кого чуть не убил?
– Ну… начал Маяк. Я ж и говорю, я в шоке. Чтобы Майский сам полез в драку! Он же сыкло, хоть и хороший человек.
– А ты бы сам полез в драку?
– Что я дурак? У меня есть ты.
– А у Майского меня нет.
– Да… тут еще одно дело. Насчет Майского. Не телефонный разговор.
Не телефонный разговор с Бульдозером мог себе позволить только Гречонок. Он вообще много чего мог себе позволить. Когда Бульдозер перелез через забор в ухоженный палисадник, Грек, сидя на подоконнике своей спальни и поставив ноги на цоколь, приканчивал банку пива. Доз подтянулся и плюхнулся рядом, хозяин присвистнул, разглядев отметины на шее, и вытащил вторую банку из темной комнаты.
– Отлично выглядишь! Где был?
– В кино ходил. В ночной клуб. Потом Анька потащила нас в парк на качели. Знаешь такая охрененно жуткая штука, которая крутится во все стороны. Писец, как реально крышу сносит!
– Хы, я катался, больше не полезу. Анька – это кто?
– Батина новая. Ничего так, симпатичная.
Девки вообще, симпатичные в частности и блондинки в особенности заняли довольно много времени. Майского приберегали на десерт.
– Что там с дракой?
– Маяк слетел с катушек, мы его еле оттащили. Вася сказал ему что-то, ты же знаешь, язык без костей. Что-то про вчера. – Хитрые глазки сверкнули над банкой – Что происходит?
Бульдозер хмыкнул:
– Ты же у нас всегда про все знаешь. Вот и скажи, что происходит.
Грек сделал вид, что усиленно думает, и предположил:
– Фигня какая-то происходит. Маяк взбесился, Вася дал себя избить. Кажется, и ты спятил. Или же я ничего не понимаю, – и уставился с надеждой на Дозера.
– Я спятил.
– Черт! – Грек с досадой швырнул пустую банку через забор, не попал, спрыгнул с подоконника и пошел поднимать. – А ты не мог спятить… как-нибудь по-другому?
– Тебе что-то не нравится?
– Мне все не нравится, – он поставил помятую банку на подоконник и посмотрел на Бульдозера снизу вверх. – Доз, я может не про то думаю?
– А про что ты думаешь?
– Тебя зацепило, парень, тебя совершенно не в тему зацепило. Если бы тебя не зацепило, а, скажем, просто в голову ударило, ты бы Лысого не обижал. Он клинический придурок, обижаться на дураков глупо, и если ты ему угрожаешь, значит тебя зацепило.
– Жаловался.
– Конечно, он мне все рассказал. Какого хрена, Доз. Это… черт… – Гречонок вертел банку, не зная, как подобрать слова. – Это серьезно, что ли? Или я такой дурак, не понял шутки юмора?
– Ты умный, Грек.
– Это плохая идея. Эта идея плохая. Потому что если об этом узнают…
– …пострадает твоя репутация?
– И это тоже… Ты-то сам понимаешь, что это плохая идея?
– А у меня есть выбор?
– А у тебя его нет?
– Зацепило, сам сказал.
– Верно... верно ты ж у нас Бульдозер, простой, как три копейки и тяжелый, как лимон баксов мелкими купюрами.
– Майский ляпнул?
– Он, бестолочь белобрысая… Откуда только взялся на мою голову? Представляю, что выкинет блондинка.
– Она уже в курсе?
– Нет, но она же телка, телки это чуют. Может это у тебя пройдет?
Бульдозер пожал плечами.
– Фак! – банка снова была запущена через забор, на этот раз зафутболена с ноги, – Не хочу, что б вы с Майским целовались у меня на глазах!
– Расслабься, не будем, он меня ненавидит.
– А. Ну это хорошо, конечно…
– Спасибо, ты настоящий друг.
– Подожди, рано благодарить. Вот я тебе сейчас одну историю расскажу. Пили мы водку. Я, Майский и Генка с Толяном. Не помню, по какому поводу, но нажерлыся, як свыни. И Майский, укатанный в зюзю, полночи впаривал, как он мне завидует, что у меня есть такой приятель, как Витька Бузеров. Типа, был бы у него такой приятель, хрен бы эти подонки его тронули.
Бульдозер скрипнул зубами.
– Какие подонки?
– Откуда мне знать, мне всякие майские до лампочки.
– Сашка.
– Ладно… Конечно, он мне все рассказал. Я же человек правильный, мне люди доверяют. Это не в упрек. Леха с какими-то гандонами растянули нашего блондинчика на маминой кровати. Ты чего? Блядь! Бульдозер, спокойно, это было давно и неправда! Черт, да он этого и не говорил, это мои выводы! Там, может, и не дошло ни до чего серьезного, мать вроде рано вернулась…
Бульдозер, со всей дури рубанувший кулаком в подоконник, всунул смятую банку Греку и процедил:
– К-когда?
Гречонок пожевал губу и цыкнул:
– В марте, у него день рождение было.
– Л-леха, это кто?
– Мужик, с которым живет его матушка.
– Почему мне не рассказал?
Грек оскорбился:
– За кого ты меня принимаешь? Мне и сейчас надо было молчать!
– Эт-ти гандоны, один такой хилый коротышка? Второй с татуировкой?
– Откуда мне зна… Да. Вечно зависают на гаражах.
Если бы у Бульдозера спросили: «Как ты думаешь?», он бы ответил: «Быстро», и любой из знающих его это подтвердит.
– Ну, куда ты сейчас поперся? Завтра последний звонок, Дозер. Иди домой и выспись! Что бы утром был в школе! Да что за день такой! Хочешь, я с тобой пойду?
Дозер перепрыгнул забор:
– Спасибо, я сам.
– Черт! – банка полетела в окно комнаты, – И даже если вы помиритесь, не смейте целоваться у меня на глазах!


5.
Дозер таки притащил свою побитую морду на линейку. Луиза тут же принялась демонстрировать, как ей до лампочки всякие мятые бульдозеры, Лысый усмехался злорадно, щурясь двумя своими фонарями, пока Макаров втихаря раздавал банки с пивом за спинами одноклассников.
Грек в полголоса выругался:
– Ну и выпуск, вашу маму!
А потом оттащил Доза в сторону и сказал:
– Его нет.
– Совсем? И не приходил?
– Нет.
Доз прижимал холодную банку к синяку:
– Слушай, я наверно пойду.
– Вечером собираемся у меня. Ну, если ты будешь в состоянии.
Добравшись во родного двора Дозер сел на детские качели и уставился в окно Майского. Тупо соображал, как может отреагировать мамаша лягушонка, если он сейчас заявится к ним в квартиру. Как отреагирует лягушонок думать не хотелось. Может повезет и он увидит Майского в окно, убедится, что с ним все в порядке и со спокойной совестью пойдет отсыпаться? Банка открылась с шипением и Доз, задрал голову, глотая благословенный напиток. И тут он его увидел. Тонкую фигуру на крыше.
Такого спринтерского забега у Дозера не случалось со времен сдачи нормативов в спортивной школе. Он чуть не снес подъездную дверь и почти раздавил кнопку вызова. С бешено колотящимся сердцем вывалился из чердака на крышу, проклиная медленный лифт. Майский стоял, облокотившись о парапет и хмуро глядя на парадно одетого Дозера. Хмурый Майский смотрелся странно. Живой Майский смотрелся хорошо. Дозер только сейчас понял, что почти не дышит. Он подошел и с облегчением сел рядом с ногами Майского. Прищурился, глядя снизу вверх.
– Чего здесь делаешь?
Лягушонок скривился:
– Ха, думал я спрыгнуть хочу?
– Думал. А ты хочешь?
– Ну… Неважно. Мне просто здесь нравится.
– Да? Часто тут бываешь?
– Тебе какое дело? Чего приперся? Вали на свою крышу!
Вот, очень хорошо. Если злится, то наверняка не прыгнет.
– Только если ты со мной.
Лягушонок с ненавистью уставился на Дозера:
– Что вы ко мне цепляетесь? Чего вам всем от меня надо?! Думаешь, сигану вниз? С чего бы? Потому что какая-то скотина руки распускает? Тоже мне повод! У меня может только жизнь налаживается, все охуеть, как здорово! Так что нечего со мной носится! Служба доверия, млин…
Доз, чего тут скрывать, до чертиков испугался того, что могло случиться, и теперь откровенно игнорировал злобные выпады:
– Что за радостное событие?
– Радостное, ха! – Лягушонок скрипнул зубами. – Горе в семье, отчим в больнице, мать в истерике. Милиция в шесть утра приперлась, в квартире вообще дурдом.
– А что случилось?
– Пьяная драка, ушибы, переломы…
– …ножевые ранения. Бывает. Странно, что вообще друг друга не поубивали.
Лягушонок глянул вниз на Дозера, на синяк, расплывающийся на скуле и ссадину на подбородке. И замер, хлопая глазами.
– Ты…
– Если собираешься грохнуться в обморок, лучше отойди от края.
Лягушонок открывал рот, пытаясь что-то сказать, потом все же решил, что надо сесть, и опустился рядом, не отрывая темных глаз от лица Доза.
– Ты… почему?
– За тебя.
– Откуда ты... тебе Грек сказал?
– Да я вообще-то и сам видел. Там, в беседке.
Глаза забегали, лягушонок что-то соображал, что-то пытался просчитать и наконец с отчаянием, чуть не плача выдавил:
– Тогда почему? За что?..
Вот блядство! Доз зажмурился. Это сколько придется говорить, чтобы доходчиво и правдиво объяснить Майскому, почему он был такой скотиной. Может просто сказать, извини, Серёга, планка упала, больше не повторится?
– Не знаю. Ненавидишь меня?
Лягушонок горько усмехнулся:
– Ненавижу? Наверно надо тебя ненавидеть, ты меня второй раз ломаешь. Это что, пиво?
Доз протянул банку и вспомнил Грека:
– Потом можешь бросить с крыши, посмотрим на кого попадет.
Лягушонок согласно кивнул. И вдруг растянулся в своей охрененно майской улыбке:
– Помнишь мы с тобой здесь шашлыки жарили, из окорочков, а потом пришел дядя Федя и мы летели вниз по лестнице, перепрыгивая через десять ступенек? Помнишь? А он гнался за нами на лифте и орал на весь двор про гадских хулиганов!
– Мы с тобой?
Улыбка Майского погасла.
– Ты не помнишь. Да. Были мы с тобой… когда-то… в прошлой жизни.
Дозер не помнил. Он вдруг подумал, что вообще смутно представляет, что было раньше, до похорон. Помнит, как потом они с отцом ходили по песчаным дюнам, и он полгода вообще ни с кем не общался, сидел в классе с отсутствующим видом и смотрел в окно. Учителя его не трогали, наверно отец попросил. Одноклассники сторонились. Потом появился Грек, а с ним еще пара приятелей и куча врагов. И жить стало даже интересно.
Но вот что было до этого, он даже не задумывался. Ведь чем-то он занимался до седьмого класса? Общался с кем-то, играл в футбол и в казаки-разбойники, лепил чертовых снеговиков, гонялся за девчонками, ел запеченную в костре картошку, лазил по крышам… А ведь он точно помнит, как они с кем-то (кем?!) выслеживали ведьм, прилетающих на соседнюю девятиэтажку.
– Это мы с тобой на шабаш ходили? Вон туда, где кабалистические знаки синей краской нарисованы.
– Да! Мы всю ночь в полнолуние там просидели, и никто не прилетел. Мать жутко разозлилась, я думал она меня убьет! Ты заступился и она запретила мне с тобой гулять. – Точно, Дозер вспомнил худенького мальчишку, которого прятал за свою спину от взбешенной женщины и орал: «Его нельзя бить! Он маленький!» – А потом пришла твоя мама и просила не сердится на детей и отпустить меня с вами на дачу.
– Да!... И мы ели малину прямо с кустов, у тебя случился понос, ты сидел на толчке…
– А ты бегал вокруг сортира и смешил меня, гад!
– Я помню.
– А собаку ту белую помнишь? Мы дрессировали ее охотиться на медведей, ты шапку медвежью притащил…
Дозер вспомнил огромную, жутко грязную белую дворнягу, и растерзанную в клочья шапку. Ну, конечно! Отец за нее уши надрал, а мама плакала и говорила, чтобы они больше никогда, никогда такого не делали, и «что бы мы сказали Серёжиной маме, если бы собака его покусала?»
Майский, это всегда был Майский. С ним он строил снежные крепости во дворе, и хлеб на прутиках поджаривал вместе с ним, и с ним облазил все окрестные подвалы, сараи и крыши, с ним гонял мяч и каждое утро ходил в школу. Вместе с ним. И дрался. За него.
Почему он все это забыл?
– Майский, а когда это я первый раз тебя сломал?
– Что?
– Ты сказал. Я ломаю тебя второй раз.
Лягушонок пожал плечами.
– Когда умер.
– Я живой.
– Нет, ты умер! Я видел тебя на похоронах. У тебя был такой вид, словно в гробу должен лежать ты, а не твоя мама. Я пытался с тобой говорит, а ты меня не замечал. Приходил к тебе каждый день, твой папа уговаривал тебя выйти, только ты видеть никого не хотел. А меня особенно. Как будто я виноват, как будто я тоже был ее сыном, и ты не мог мне простить, что я не умер, как ты. Потом вы уехали в Крым, я пытался сбежать туда же, вещи собрал, до вокзала доехал… меня, конечно, вернули и наказали. А я ревел и орал, что вот ты вернешься и всем им покажешь! – Лягушонок поднялся на ноги и вытащил из кармана косяк. – Знал бы ты, как мать радовалась. Никогда он, говорит, не вернется, а если и вернется, нафик ты ему сдался? Представляешь? Она всегда считала меня выродком, мол все мужики в роду большие и сильные, а я немощь ходячая… Ты вернулся, и вдруг оказалось, что она права. – он чиркнул спичкой, затянулся, – …забрался я на крышу и ревел, как девчонка. Весь день, остановится не мог. Думал меня разорвет на сотню маленьких лягушат.
Дозер, сцепивший пальцы, так что костяшки побелели, дернулся и хрипло спросил:
– Почему лягушат?
Майский снова горько усмехнулся.
– Ты не помнишь… Мать как-то при тебе назвала меня уродом, а ты потом гладил меня по голове и утешал. Мол, вот я вырасту и стану прекрасным принцем, и тогда все пожалеют. Как в той сказке, все думали, что это лягушка, а оказалось заколдованная принцесса. Ты был таким романтиком, – он ухмыльнулся, – в прошлой жизни… Хочешь? – и протянул косяк Дозеру.
– Не надо.
– Почему? – Майский аккуратно опустился на колени перед сидящим Дозером и посмотрел пристально, так, что на дне этих омутов Дозер наконец разглядел чертей – Боишься, что опять на меня бросишься? Чего молчишь?
А что говорить? В голове все смешалось от вопросов. Как же он не понял раньше, и что же делать теперь, и зачем в груди горячо и щекотно, и почему лягушонок еще здесь после всего? Было жарко от неловкости и чего-то еще. И, чтобы не молчать, Доз как-то глупо спросил:
– А если бы я не сорвался тогда, ты бы, ну?..
Майский выдохнул дым в лицо и вдруг оказался совсем близко:
– Я бы что?
Надо отнять у него чертов косяк.
– Ты, кажется, был не против?
– Много ты понимаешь… Это для кого-то могло быть всего лишь приключение, а я так долго ждал тебя, – расплываясь в мечтательной улыбке, прошептал он, – Все казалось таким правильным. Как будто возвращаешься домой…
Бульдозер не выдержал, потянул лягушонка за футболку, губы его неожиданно мягко коснулись щеки, уголка рта и шепнули:
– Так правильно?
– Да, – Майский выдохнул, – Витька…
Ливень упал внезапно. Когда они опомнились и рванули на чердак, оба были насквозь мокрые.
– Быстрее, вниз!
Перепрыгивали через десяток ступеней, с криком и хохотом, как когда-то много лет назад, вывалились во двор, где баба Маша, ругаясь нецензурно, рвала с веревки промокшее белье и кидала в тазик, уже полный воды. Закружились вокруг нее, срывая наволочки и пододеяльники, подхватили тазик и, под аккомпанемент бабкиных матов, понеслись к подъезду. Марфа Васильевна трусила следом, теряя на ходу тапки и прищепки.
– А ведь ни облачка, ни облачка не было! Проклятый дожlдь, собака, полдня псу под хвост! Спасибо, сынки, помогите бабушке дойти до двери.
Бабка жила на одной площадке с Дозером, «сынки» сгрузили тазик в ее ванной, а через минуту, прижимая к мокрой груди честно заработанные пирожки, Дозер открывал дверь своей квартиры.
– Заходи, разувайся, сейчас принесу полотенце.
Свалил пирожки в кучу на обеденном столе, пробежался до ванной и застал Майского уже в кухне.
– Чаю?
Майский молча кивнул. Доз бросил чайник на огонь и подумал, что сейчас лучше всего пошел бы кофе с коньяком.
– А где отец?
– У дамы сердца. У них сегодня культурная программа, прямо с утра. Анька потащила его на рыбалку. Хорошо бы она с ним осталась. Что ты так смотришь? Она хорошая, правда. Не как мама, но… Что?
Майский кутался в огромное полотенце, скрывая пол-лица и только глаза сияли над махровой зеленью.
– Ничего. Давно не видел, как ты улыбаешься.
Дозер поковырял пальцем стол.
– Я там воду включил, можешь искупаться. Там есть чистая футболка и вообще все, что надо.
– И остаться у тебя на ночь?
– Еще не ночь.
– А мы закроем шторы.
– И что мы будем делать?
– Вспоминать. Помнишь, как однажды давным-давно я тебя уже целовал.
– Не помню.
– А я тебе расскажу.
Конец первой части



Часть вторая

1.
Серёге не нравилась эта светлая с бледно-зелеными разводами плитка. И широкая белоснежная угловая ванна была чужой. Кажется, с газовой колонкой и синим кафелем на стенах здесь было гораздо уютней. В этой квартире так много изменилось с его последнего посещения. Когда-то он проводил здесь больше времени, чем дома. Если они не шлялись по кварталу и не гоняли мяч в соседнем дворе, то играли в приставку в Витькиной комнате, или в подкидного дурака с его родителями. Бывало, в выходные засиживались допоздна, тетя Лариса набирала номер Майских, и Серёга оставался ночевать.
Лягушонок прикрыл за собой дверь ванной и был неприятно удивлен отсутствием замка, точнее, тому, как сильно забилось сердце, мгновенно перебрав тысячи вариантов. Спокойно, ничего не будет.
Стянул мокрую футболку и полминуты соображал, куда её сунуть. Наконец, решился закинуть её в центрифугу. Туда же полетели обрезанные по колено старые джинсы. Включил на отжим и покосился на теплую пенистую ванну. По идее, высушив шмотки, он вполне мог тут же их и натянуть. Но на стиральной машине, на самом виду лежали аккуратно свернутые штаны цвета хаки и красная футболка. Футболка Дозера. Неуловимо пахнущая Дозером футболка.
А надевать чистое на вымокшее под радиоактивным ливнем тело не комильфо, верно? И Серёга решительно шагнул в белую пену.
Какое невероятное блаженство! Он кайфовал, чувствуя, как расслабляются скрученные в узлы мышцы, спина благодарно отозвалась уходящим напряжением, боль таяла, как сахар в кипятке.
Серёга закрыл глаза и с точностью до миллиметра вспомнил геометрический бело-синий орнамент и выщерблины у дверного проема. И сладковато-терпкий запах, исходивший когда-то от баночек и флаконов на зеркальной полке. Повел носом. Запах тоже изменился. Стал лучше. Пахло Витькиным одеколоном, его шампунем и кожей. Этот запах Майский узнал бы где угодно. Слишком долго он желал находиться рядом с этим запахом, с этим человеком, слишком долго следил и ловил каждый жест, помимо воли, рефлекторно, на уровне бессознательного. Он узнает походку, движение, жесты из сотен тысяч, из миллионов, из всего человечества. Уверенно и безошибочно угадает его голос, определит его молчание, возьмет его след. И все же он совсем не знает этого Витьку, нет, этого Бульдозера. И понятия не имеет, что теперь делать.
Он всегда знал, что Витька вернется, даже когда перестал видеть сны, все равно знал. Даже когда перестал верить, где-то на задворках сознания какой-то настороженный тип не сводил ожидающего взгляда и точил карандаши, составляя безумные планы. Серёга уже давно забил бы на этого нервного гаденыша у себя в голове, но это был очень упрямый тип. Первое время, года полтора, ему снились страшные кошмары, что Витька возвращается, и все становиться как прежде, даже лучше! Враги повержены и растоптаны, он свободен, как ветер и лучший друг рядом.
Ужас кошмара заключался в пробуждении. И понимании того, что никто не придет.
Боль потери каждый раз парализовала.
Когда стало уж совсем невмоготу, депрессняку и тоске была объявлена война. Жестокая и беспощадная. Пусть с внешними врагами покончить пока не хватит мощи, зато он способен заставить свои плечи расправляться, а рот растягиваться в улыбке. И будет это делать так часто, чтобы это вошло в кровь, записалось в подкорку, запечаталось в генах. Он будет улыбаться каждый день, всем подряд, даже если все вокруг решат, что он обожрался амфетаминов или съехал с катушек. Он убедит всех, что жизнь охренительно веселая штука! И сам поверит в это. Иначе просто сдохнет.
План удался.
Правильный план – залог успеха. Удачный план – источник хорошего настроения и приятно проведенного времени. Серёга запасся планом.
Может он слишком увлекся и, в какой-то момент, потерял контроль. Забыл, что прогулки по краю чреваты падениями. Не ожидал… Случиться может с кем угодно, только не со мной, верно? И уж конечно не в собственном доме, и уж точно не в день рождения…
Это ошибка, такого просто не должно было произойти! Где и кого в астрале глюкануло настолько, чтобы трем почти вменяемым взрослым мужикам пришла идея, что молоденький вечно улыбающийся паренек хорошо под кайфом подходящий объект сексуального внимания? Как этим гребаным уродам удалось почти без сопротивления разложить тонкое тело поперек кровати? И почему отбиваться он начал только когда в нос ударил тошнотворный запах грязного тела? Пока один держал руки, а второй раздевал и лез пальцами, третий засунул ему в рот.
Он успел протрезветь достаточно, чтобы проклясть все на свете, включая чёртовы праздники, и понять, что сейчас задохнется от нехватки воздуха, отвращения и собственной блевоты. А его труп сгниет в какой-нибудь канаве, куда его выбросят после использования. Ему невероятно повезло. Мать по случаю праздника отпросилась со смены и спугнула гадов. Каким-то боком отчиму удалось впарить ей сказочку про перепившего подростка, и этим объяснить заблеванную кровать, за которую Серёга тут же, не отходя от кассы, получил по голове.
Он не сопротивлялся, когда его, спешно застегнутого на все пуговицы, понесли в санузел, на встречу к белому другу. И пока он звал Ихтиандра, урод заботливо придерживал его, уверяя, что ничего страшного не случилось. С кем не бывает? Серёга все порывался заорать «А с кем бывает?!» и лягнуть урода, но сил хватало только на то, чтобы оставаться в сознании и не ткнуться головой в унитаз.
Той ночью в каком-то полубреду ему явился воин, размахивающий огненным мечом, и порубил в капусту немереное количество грязных потных вонючих мужиков, а потом сжигал оживающие трупы, забрасывая их в огромный костер. После чего завернул Серёгу в свой плащ и унес с оскверненной земли на вполне комфортабельный остров с пальмами, солнцем и теплыми прозрачными водоемами. Кошмары вернулись. И стали невероятно жестоки.
Каждую ночь внимательные руки бережно, но уверенно смывали с него грязь и брызги крови, ладони проходили по телу, омывали лицо свежей водой, очищая и принося облегчение. Серёга точно знал кто это, только черты лица рассмотреть не мог, словно лицо было закрыто маской. Защитник был молчалив и сдержан, но в его руках так уютно и правильно было засыпать с надеждой на завтрашний день… И так невыносимо тяжело просыпаться одному в собственной кровати, понимая, что ничего не изменится!
Вот сейчас, все это как исполнение мечты, верно? Теплая вода, незапертая дверь и где-то рядом заботливый человек. Правда в тот раз, у Макаровых, он тоже думал, что мечты исполняются… Но это же ошибка, очередной недобрый глюк в астрале, кто-то там очень любит ставить подножки его мечтам…
***
Дверь все же открылась. Кого он не ожидал увидеть на пороге, так это Луизу Строгую. Очень злая и крайне строгая Луиза явно намеревалась застать здесь счастливую соперницу, которая в недалеком будущем должна была по её твердому убеждению и при непосредственном участии стать очень, очень несчастной. Майский чуть не нырнул с головой под воду. Луиза, разогнавшаяся было вцепиться ему в волосы, резко затормозила, увидев мокрого и абсолютно голого лягушонка в белой пене. Лягушонок от неожиданности рявкнул:
– Дверь закрой!
Луиза даже попятилась, но быстро пришла в себя:
– Ты здесь какого чёрта?
– Угадай с трех раз. Угадаешь – поцелую!
Позади разъяренной блондинки нарисовалась внушительная фигура Дозера. Луиза тут же переключилась на него, не желая расставаться с идеей найти и расправиться с «этой сучкой».
– Да? – не верила она, – А засосы эти откуда?! – и пыталась ткнуть Дозера в шею. Он перехватил её руку и безразлично сказал.
– Не имеет значения. Я с тобой больше не встречаюсь.
По мнению лягушонка аргумент был железный. Жаль, что железные аргументы не действуют на разъяренных блондинок, ну, разве что монтировкой по голове…
Здорово. Он даже не может выйти из комнаты, чтобы не слышать этих воплей.
Потянулся за полотенцем и рухнул обратно от очередного крика:
– Что это? Что у тебя со спиной?!
Что ж она такая глазастая? До полотенца все равно не дотянуться, и голой задницей светить не охота.
– Может, ты выйдешь?
Луизу чужие неудобства не волновали, её волновали синюшные пятна на спине мокрого обнаженного Маяка. Нашла себе забаву... Ничего особенного, пара синяков, которые скоро пройдут, и нечего тянуть его из ванной! Чего вцепилась?
– Ужас! Это надо срочно смазать! Буль-буль, у тебя в аптечке была такая специальная штука.
Чёртова блондинка, как же быстро она перестроилась. Серёга бросил умоляющий взгляд из-под нарядного рукава, и Витька, решительно перехватив Луизу поперек талии, освободил помещение.
Майский тут же выскочил из заметно подтаявшей пены, и выдернул из центрифуги свои джинсы. Одеть футболку ему не позволил вернувшийся Дозер, сдернул её с головы и кинул на сушилку.
– Её не надевай, ещё влажная.
В голове мелькнуло, что под тем же предлогом с него стянут и остальное. Сейчас он совсем не был готов раздеваться, он готов был сбежать отсюда под проливной дождь.
Витька нагнулся над ванной и выдернул пробку, вытер руки полотенцем и его тоже бросил на сушилку. Ничего не стал стягивать, только заставил сесть на край этого белого монстра. Серёга сидел тихо, думал о том, каким громадным кажется Дозер, рядом с ним даже два одинаковых шкафа, Генка и Толик Макаровы, выглядели банальными тумбочками, и дело здесь вовсе не в росте. Он просто заполнял пространство.
Витька навис над ним, как айсберг над Титаником, и только сейчас Серёга заметил тюбик. Тело начала пробивать мелкая дрожь, возможно, всего лишь простудная. Тихо спросил, стараясь не стучать зубами:
– Она ушла?
– Нет.
Доз выдавил на ладонь полоску прозрачного геля, придвинулся вплотную, втиснув одну ногу меж колен лягушонка и, взяв его за плечо, сказал:
– Будет немного больно.
«Чёрт!», – только и успел подумать Майский, прежде чем широкая ладонь легла на его спину. Было не столько больно, сколько холодно, и то всего лишь мгновение. Потом энергичные движения согрели мазь и спина начала гореть. Лягушонок вцепился в край ванны, жалея, что твердая рука удерживала его в вертикальном положении, не позволяя уткнуться лбом в живот Дозера. Боль? Какая к чёрту боль?! Все о чем он мог думать – это так похоже на его сон, и вместе с тем он совершенно не уверен, что теперь все будет хорошо. Как же, размечтался!
– Все.
Дозер отпустил его, сполоснул руки, бросил ему красную футболку и вышел. Молча. Чужой, как далекая звезда. Ну вот, опять…
Когда твоя жизнь сплошные обломы, можно с уверенностью предсказывать, где и когда планы накроются очередным медным тазиком.
***
Лягушонок ещё покрутился в ванной комнате. Сначала смыл остатки пены со стенок джакузи, потом долго стоял, прислонившись задницей к двери и засунув нос в ворот красной футболки, которая, конечно оказалась слишком большой. И конечно пахла потерянными мечтами. Вообще-то, он с чистой совестью может отправляться домой, утешать мать. Которая в его утешениях совсем не нуждалось, но Витьке не обязательно об этом знать, верно? Он высунул нос из ворота, потом из ванной комнаты. В квартире было относительно спокойно. Дозер стоял у окна кухни с телефоном:
– Да. Я знаю. Так получилось. Я знаю. Нет. Я сказал. Нет. Понял. Жду.
Луиза за столом агрессивно вбивала кнопки в корпус своего мобильного. Красная футболка Дозера на тощей фигуре Майского подействовала, как тряпка соответствующего цвета на быка:
– Чего уставился? Заняться больше нечем?!
«Знает, – подумал Майский, – или догадывается. Не совсем же она дура?»
Доз опустил руку ей на голову. Каким-то особым, успокаивающим, образом. Она тут же заткнулась, прожигая Серёгу ненавидящим взглядом, и вернулась к своим кнопкам. Тайные жесты, значение которых понимают лишь двое… Лягушонок привычно улыбнулся. У них с Витькой тоже были тайные жесты и знаки, правда помнил их только он. Надо отсюда линять.
– Вить, мне пора…
Дозер шагнул к нему и взял за руку:
– Можешь немного подождать, пока я здесь разберусь? – и добавил тихо, – Пожалуйста.
Сердце бешено заколотилось. Конечно, осподиможемой, конечно он подождет! Сколько надо, сколько угодно, он вполне может подождать! Да хоть в зале! Он пойдет и посмотрит телевизор, знать бы ещё где пульт от этого чуда вражеской техники… Нет, слишком близко к эпицентру потенциального скандала. Лягушонок прошел дальше по коридору, заглянул в приоткрытую дверь и тихо присвистнул. Большая двуспальная кровать с черной кожаной спинкой была застелена тёмно-синим атласом. Спальня родителей. Бывшая спальня родителей. Лягушонок мог поспорить, что теперь это комната Дозера, слишком обжита. На тумбочке лежали серьги – большие витые кольца. Он видел их на Луизе. Значит это точно спальня Дозера и тех, с кем он спит. Как будто заглядываешь в замочную скважину, и от этого в желудке тяжесть. Лягушонок закрыл дверь.
Следующая комната была завалена коробками, то ли старый хлам, сброшенный за ненадобностью, то ли не распакованные посылки. Наверняка, много интересного, но трогать без разрешения не стоит.
Последняя дверь рядом с ванной, он отлично помнил её. Старая комната Дозера. Дверь отворилась бесшумно, впуская его в мир давних, хорошо забытых кем-то воспоминаний. Та же мебель, та же обстановка, стол у окна, компьютер, телевизор, приставка. Полки с книгами, шведская стенка и между ними кровать с двойным матрасом. Нижняя половина выдвигается, и на ней можно сидеть с джойстиками в руках. Или резаться в подкидного дурака, или бороться в шутку, или спать, если тебя оставят на ночь. Только не хватает главного. Будто кто-то прошелся по комнате влажной тряпкой и стер все признаки детства: игрушки, солдатики, макеты космических кораблей, какие-то смешные, неважные мелочи, карикатуры, плакаты, карта звездного неба… Ничего не было.
Лягушонок с трудом выдвинул нижнюю часть кровати. Видимо, нечасто ею пользовались. Присел, стащил сверху одну подушку и лег, закрыл глаза. Теперь можно представить, всего лишь представить, что все, как прежде. Запахи, звуки, цвета и фактуры, все такое привычное, светлое, как самое раннее утро, легкое, как самый счастливый сон. Представить, что так было и будет всегда.


2.
Какие-то странные люди говорили у него над головой. Лягушонок открыл глаза и обнаружил, что его укрыли пледом. В комнате никого не было, а за окном заметно посерело. Странные люди разговаривали в коридоре и уже гораздо тише. Хлопнула входная дверь. Похоже, он заснул и впервые за три дня нормально выспался. И, кажется, он что-то проспал. Надо пойти проверить.
Решение оказалось опасным – его чуть не пришибло дверью ванной. Покушающейся на убийство оказалась незнакомая рыжая девица в синем топике и камуфляжных штанах Дозера.
Он их что, по расписанию принимает?
Майский уставился на её мокрые волосы, а она на его прическу. Да, он же заснул с мокрой головой. Сейчас, наверно, патлы торчат в лучшем стиле Лысого Васи, а-ля выйди-падла-с-кукурузы. Лягушонок сонно улыбнулся и попытался уложить бардак на голове, девица прыснула и крикнула в сторону большой спальни:
– Коль, откуда здесь это чудо?
Из спальни высунулся полураздетый отец Дозера и, оглядев Серёгу, решительно отмежевался:
– Это не мое. Витьку спроси.
– Здравствуйте, дяКоль.
– Эй, это же… Ты – Серёжа Майский?
– О. – девица уже с большим интересом взглянула на «это чудо». – Я думала там… эээ… Виктор вышел в магазин, сейчас вернется.
– Я здесь… Извините, мать в больницу ходила, а у меня ключа нет. А тут дождь...
– Дождяра славный! Знали бы, что так зальет, переночевали бы на озере.
ДяКоля посоветовал:
– Позвони, может, уже пришла. Мы видели её во дворе.
– Так это была его крокодительница? – рыжая с сочувствием поддержала, – Лучше позвони.
Чёрт, мать уже дома и похоже не в лучшем настроении. Хотя когда она была в хорошем?
ДяКоля скрылся в комнате с посылками, и там сразу же что-то посыпалось. Рыжая, наверно Аня, расчесывала волосы перед зеркалом в прихожей. Телефон стоял тут же. Серёга набрал домашний номер, всей душой надеясь, что трубку не поднимут.
– Алло, – послышался усталый мамин голос.
Плохо. Она и так вымоталась, а когда поймет, кто звонит…
– Ма, это я.
– Где тебя черти носят?!!
В следующие три минуты он узнал о себе ещё немного нового. То, что его, неблагодарную тварь, подменили в роддоме, он и раньше догадывался. А вот вариант, согласно которому он нанял банду убийц и грабителей, чтобы свести мать в могилу, оказался довольно свежим. Серёга так и не понял, в какой момент она просекла его местоположение, но твердо запомнил, что страшнее преступления, чем находиться в доме «этого уголовника», он ещё не совершал. И, конечно, получил свое заслуженное отречение, как всегда полное и безоговорочное. С материнским проклятием в придачу. Слова не успел вставить, и оказался вычеркнут из всех завещаний. Прописки, кажется, тоже лишился:
– Домой можешь не возвращаться!!!
Мило. Значит, до следующего распоряжения он может отправляться на все четыре? Ну и отлично, не очень-то и хотелось!
Все же есть шанс попасть в квартиру. Если он простоит на площадке достаточно долго, она проорется как следует, приложит руку, удовлетвориться таким наказанием и успокоится. По идее, ему пора перестать злоупотреблять гостеприимством, тем более, что жизненный потенциал квартиры с добавлением народа стал заметно меньше. Или это просто так кажется? Последнюю неделю ему катастрофически неуютно в реальном пространстве-времени. А ведь в какой-то момент он размечтался, что задержится здесь.
Аня нахмурилась. Кажется, все слышала, ещё бы, мать так орала… Лягушонок аккуратно положил трубку, пересилив желание грохнуть ею со всей дури; от стыда готов был провалиться сквозь пол как можно глубже, вплоть до цокольного этажа. Как же это трудно – улыбаться и держать марку перед кем-то, кто знает правду. Если собственная мать считает его уродом, что могут думать посторонние незнакомые люди? Впрочем, и знакомые тоже.
Аня подколола волосы и спросила:
– Рыбу чистить умеешь?
Затащив его на кухню она с ходу сообщила, что лучшее средство от ушибов – травка бодяга. «Для наружного употребления, а не то, что ты подумал!» На изумленный вопрос: «Как вы поняли?», рыжая пригрозила стукнуть лягушонка по голове, если он ещё раз обратиться к ней на «вы». По идее, боль в битой голове должна отвлечь его от боли в битой спине, а то что спина его битая видно невооруженным взглядом, уважаемый молчел!
– Достаточно посмотреть, как ты двигаешься, такое я видела не раз. С Витькой подрался?
– Почему с Витькой? – насторожился лягушонок.
– Он тоже какой-то потрепанный.
– С чего нам драться? – все ещё стрёмался Майский, пытаясь вычислить сколько ещё она знает, и откуда.
– У парней такие странные понятия о дружбе. Есть у меня знакомые мальчишки, по жизни друзья не-разлей-вода, друг без друга никуда. А выходят на татами – дерутся насмерть. Потому что, видите ли, дружба должна быть сверхчестной, никаких поблажек сопернику. Здоровые спортивные амбиции – это нормально, не будет их – не будет результата. Но вот так, чтобы до крови, всерьёз, как против злейшего врага, а потом… руки пожать и как ни в чём не бывало… Не могу понять. Может они так сублимируют сексуальную энергию?
Лягушонок не до конца понял, что она имела в виду, но предпочел перевести разговор на другую тему:
– А вы… ты спортом занимаешься?
– У отца школа боевых искусств, а я там за администратора. Мы уже пять лет работаем. Если захочешь, приходи, у нас интересно, а тебе ещё и полезно. Знаешь какие-нибудь приемы?
Да, лягушонок знал один прием – зацеловать противника до состояния асфиксии. Чем не боевое искусство? Бульдозера же это остановило, а остановить Бульдозера даже в теории довольно трудно.
Аня, в ожидании Витьки с «натурпродуктами» из магазина, обыскивала кухонные шкафчики на предмет соли и других минеральных ископаемых. Доставала баночки со специями, раскрывала, макала кончик мизинца и пробовала на вкус:
– Не знаешь, зачем ему сахарная пудра в промышленных масштабах? Чем он питается? Тут одни полуфабрикаты и консерванты. И сахар!
Серёга засмеялся, стало чуть спокойней от того что здесь он не единственный чужак. Аня – подруга отца, он – друг сына, похоже, намечался вполне себе милый семейный вечер. Он улыбался этой шальной мысли, сидя посреди просторной кухни на табурете с ножом в руке, и сорил чешуей на газетку, брошенную прямо на пол. В желтом пластиковом ведре плавали кверху брюхом пара толстолобиков и жирные карпы в количестве двенадцати штук.
Аня раскопала «столетнюю крупу» и вслух размышляла, а не сообразить ли им ушички. ДяКоля трещал и тарахтел коробками, время от времени удивляясь, откуда здесь ЭТО, ЭТО он не привозил! От звука этих легких веселых голосов что-то внутри дрожало и ломалось, рушились какие-то стены. Можно было очень легко забыть о том, что его в очередной раз подвергли анафеме.
Можно было легко представить, что теперь у него другой дом, в котором можно запросто целовать любимого, держа в одной руке нож, а в другой – выпотрошенную рыбу. И любимый при этом не боится за сохранность и чистоту падающего с головы шикарнейшего сомбреро! Потому что важно вовсе не сомбреро, которым он хвастается как простой мальчишка, важно то, что тебя любят.
ДяКоля попытался было вмешаться в процесс готовки, но был уличен в связи с килограммами подозрительной сахарной пудры, и с позором выгнан дальше разбирать свой бразильский багаж.
Было забавно болтать о пустяках и обсуждать мировые проблемы, и с тайным трепетом переводить разговор на Бульдозера.
– Почему «бульдозер»? Из-за фамилии?
– Из-за неё тоже… Это как у Дугласа Адамса: «Знаешь, что случится с бульдозером, если он переедет тебя? Ничего».
– То есть?
– Нелегко быть его врагом, эээ… вредно для организма.
Аня усмехнулась:
– Так и думала. Хотя он производит впечатления спокойного парня.
Лягушонок гордо улыбнулся:
– А он и есть спокойный! Чего ему беспокоиться – у него отличная реакция и тяжелые аргументы, с ним сильно не поспоришь.
Они засмеялись.
***
Бульдозер получил свое погоняло после стычки Грека с местными, редкой породы, козлами. Гречонка нашли одноклассники скорчившимся и хныкающим за углом школьных мастерских. Физиономия была в кровоподтеках, а одежда испачкана так, что сразу стало понятно, что били его ногами и от всей души. Грек был щуплым парнишкой с хитрой мордой, вечно занятый какими-то таинственными делами в тёмных подворотнях. Никто не знал, действительно ли он замешан в чём-то серьезном или просто умело заливал, создавая себе таинственный образ, но он был неплохим парнем, и жалкое его тельце с поджатыми в болезненной судороге ногами и кровавой юшкой на обычно аккуратной мордочке произвело на одноклассников неизгладимое впечатление. Все в едином порыве вознамерились отомстить, сжимали кулаки и требовали подробностей и имен от Грека, утирающего кровавые сопли и слезы рукавом свитера. Кто-то кричал, что у него дома есть нунчаки, кто-то хвастал собственным кастетом, кто-то грозил порвать обидчиков голыми руками, и все были полны решимости и потирали кулаки в злорадном предвкушении драки.
Гречонок назвал имя – Шульган, сволочь на два класса старше их, он и его подручные. Все вскочили, и гневные крики заполнили школьный двор. Тихий мальчишка с вечно хмурым лицом отделился от возбужденной толпы.
– Бузеров, куда? – бросил ему кто-то.
– Пойду, выдеру ублюдку руки, – буркнул он, не обратив внимания ни на короткие презрительные взгляды одних, ни на злые, но такие же короткие комментарии других:
– Тихуша пошла на войну! Всем немедленно усраться и не жить!
Следующий учебный день начался с разбирательства. Их вызывали по одному в учительскую и допрашивали. Никто ничего не мог сказать, никто ничего не знал и не понимал – карательная экспедиция была назначена на сегодня. Очень быстро расползлись слухи, что Шульган попал в больницу с переломом руки.
Бузеров сидел за своей партой и таращился в окно, ещё более хмурый и молчаливый, чем всегда. Пробные вопросы игнорировал, на прямые не отвечал. Косились настороженно и выжидающе, когда Гречонок, со всеми своими пластырями и зеленкой, подошел к этому странному типу и сказал: «Спасибо». И тот в ответ не поленился кивнуть и пожать протянутую руку.
Не было в нем ничего воинственного и угрожающего, он просто тихо сидел в своем углу у окна. Но каждый в классе не раз ловил себя на мысли, что, также спокойно и несуетливо, хмурый мальчишка в мешковатом свитере поднимется, не спеша выйдет из класса и пробьет башку любому отморозку, рискнувшему обидеть тех, кого он теперь считал своими друзьями. Спокойно, без ненужной спешки, в рабочем порядке. Как бульдозер, мирно стоящий в гараже, пока не придет время сломать что-нибудь ненужное.
Доз прочно занял место в крайнем ряду у окна и стал ещё одной достопримечательностью их класса. Полноценной боевой единицей класса «Б».
Тогда лягушонок думал, что знает как надо действовать. Он стал неосторожным, он наступал на чужие мозоли, он наглел и нарывался на ссоры. Выходило довольно жалко, оказалось, что и как соперник он мало кому интересен. Ему, правда, доставалось и по роже, и по почкам, только никого не оказывалось рядом, чтобы заступиться и отомстить. А пожаловаться он не мог, не решался.
Единственный, с кем у него получилось сцепиться при Дозере, и кто принял его всерьез и надолго, оказался Лысенко. Более неудачного противника придумать было трудно. Васю просто зациклило на Майском, он стал любимым объектом для идиотских шуток. Лысого было проще убить, чем объяснить, что ничего личного, равно как и общественного, между ними нет и быть не может. Ко всем бедам вдобавок Витька, похоже, заступился бы скорее за нового приятеля Васю, чем за старого и прочно забытого друга Маяка.
На что он только рассчитывал, идиот, когда снова и снова пытался доказать, что скучает, что достоин, что готов на любые условия?
На то, что Витька смягчится, простит и примет обратно, как любимого потерянного брата?! А тебя оказывается, и близко в планах не было! Да он вообще забыл о тебе, как будто и нет на свете такого чела – Сергея Майского!
Как хорошо, что он не знал этого раньше, он нахрен спятил бы от этой новости!
Твою мать, почему он не знал об этом раньше?!! Он бы действовал совсем по-другому! Он бы вцепился в Дозера, и заставил его вспомнить все до мелочей, от самых их нелепых шалостей до последней съеденной вместе крошки!
И не было бы этого вечера, когда ликующая долгожданная радость обернулась страшной бедой.
За что? Почему снова? Почему ОН тоже?! Чёрт возьми, лягушонок никогда не думал о Дозере в ЭТОМ смысле, никогда даже в мыслях не позволял усомниться в его гетеросексуальности! И убивал в зародыше всякие сомнения в своей! Он просто хотел быть рядом! Хотел обратно того Витьку Бузерова, которого потерял, хотел знать, что они по-прежнему что-то значат друг для друга! Да Майский перецеловал почти всех девок параллели. Он всерьез планировал на выпускном отвальсировать Лозовую в постель! А слабость в коленях при виде Дозера, всего лишь страх так и остаться в стороне деталью интерьера, а вовсе не влечение!
Почему правда выбирает такие странные моменты, чтобы открывать глаза на тайны собственного сердца?
Он думал, что обрел защиту, больше чем защиту! Он даже не успел додумать толком, что же в итоге он обретает, как потерял все. Последнюю опору под ногами, последнюю соломинку, державшую его на плаву, единственную надежду, единственную цель.
После этого уже никакие планы не имели значения! Ничего не имело значения! Это было все! Это – небо упало в пропасть! Это – солнце погасло навсегда! Когда Дозер тянул его за ворот, ставя на колени, трещали не швы, трещал и рвался в лоскуты весь мир.
Как же он ненавидел свою первую и единственную любовь, зло и яростно кусая его губы, цепляясь из последних сил за эту ослепительную ненависть! Как он ненавидел его и хотел, до боли, до исступления, до белых чёртиков в глазах! Глотал его запах, смаковал вкус его кожи на языке! Первый и последний раз! Он верил, в первый и последний раз!
Каких богов благодарить, что за эти два дня он ничего не успел с собой сделать? Нет, он без сомнения, пережил бы и эту потерю, с его-то закалкой. Сергей Майский – стойкий оловянный солдатик! Но, как же было тяжело, кто бы знал! Как же хотелось умереть! Шагнуть с чёртова парапета вниз, и больше никаких проблем!
Даже усмехнувшись про себя, когда Доз, как сумасшедший, ломанулся через двор, заметив его на крыше, даже после поцелуя, после их разговора, после того, как он снова оказался в этой квартире, тяжесть из груди никуда не ушла. Да, он выкинет этот камень, только пообещайте же кто-нибудь, что все будет хорошо!
***
Появление Дозера он почуял за секунду до того, как в замке провернулся ключ. Просто понял, что он рядом. Буквально спинным мозгом почувствовал, волоски на шее стали дыбом, и мурашки понеслись дружной толпой.
Доз прошел в кухню, принеся с собой запах весеннего ливня. Поставил пакет на стол, и Аня тут же принялась вынимать оттуда продукты.
– Отлично. Теперь найди, наконец, соль. Ух ты, жуть какая! Это твоя?
Мимо Серёги скользнула большая серая кошка, протрусила к пластиковому ведру, потыкалась носом в воду и попыталась подцепить рыбину коготком. Кошка была дворовой, в меру тощей, с оборванным ухом, наглой мордой и нехилым опытом по части добывания пищи. Трюк сработал, и толстый карпик плюхнулся на пол. Дозер аккуратно отпихнул кошку, забросил карпика обратно и поднял ведро повыше, на стул. Кошка, досадливо мякнув, тут же принялась искать другие пути доступа к хавчику. Примерилась прыгнуть на стол, Доз сбил её на подлете, коготки громко царапнули столешницу. Следующим пунктом значился подоконник, здесь её снова ждала неудача в лице бдительного Дозера.
– Ну что ты её мучишь? – усмехнулась Аня, потроша рыбку на добытое из шкафчика блюдце.
Дозер с интересом ожидал продолжения:
– А пусть не думает, что в жизни все так просто.
– Она и не думает, – не поднимая глаз, тихо отозвался со своего места лягушонок.
Кошка, почуяв поддержку, заметалась по кухне, решила что женщина в качестве кормилицы объект более перспективный, и принялась тереться грязной мордой о её ноги, хриплым мявом выражая свою преданность и требую вознаграждения.
Серёга чувствовал на себе тяжелый взгляд Дозера и не смел улыбнуться. Не хотел быть как эта кошка, отчаявшись получить желаемое прямым путем, ластиться к человеку, выпрашивая. Слишком быстро. Все происходит слишком быстро, кто-то все время решает за него, не ставя в известность о намерениях. Хотелось бы уже какой-то определенности. Сейчас, как никогда раньше. Потому что от чёртовой неизвестности у него вымораживает все внутри. Чёрт, им надо поговорить, было жизненно необходимо прояснить кое-что, расставить кое-какие точки над ё. И Серёга ожидал, что Доз возьмет инициативу на себя, потому что сам напрочь растерял всю свою решимость.
«Кто я тебе? Друг или помеха? Чего ты хочешь? Чтобы я ушел, или позволишь мне остаться? Я нужен тебе, или ты меня просто жалеешь?»

Аня поставила блюдце на газетку, и кошка с громким урчанием принялась жадно пожирать рыбьи потроха. Доз было попытался потянуть газетку в сторону, но тощая тварь злобно и решительно рыкнула. Витька оставил её в покое, тем более что в дверь позвонили.
Проходя мимо Майского, он протянул руку и скользнул по его голове. Легонько потянул за прядку на затылке, как-то по-свойски, по-домашнему, и будто душу вынул и унес с собой.
Из коридора послышались неестественно веселое щебетание Луизы. Аня с любопытством поинтересовалась:
– Кто это пришел? Девочка Виктора?
Лягушонок хотел было в простых и понятных выражениях объяснить, что это за девочка, и куда ей следовало пойти, да только горло перехватило. Он не мог выдавить ни слова. Рыжая как-то странно смотрела, и лягушонок боялся выдать себя. Сегодня он в хреновой форме. Наверняка, все что думает, написано на морде ВОТ ТАКИМИ буквами.
Аня вышла в коридор поздороваться. Лягушонок подумывал вылезти в окно. Если бы не пятый этаж…
Кошка злорадно усмехалась.
– Ну конечно, ты-то получила, что хотела. Я тоже так могу, так что заткнись! Просто заткнись.
Отлично! Теперь он ругается с кошкой!
Рыжая вернулась и притащила Грека, от которого Майский чисто по-дружески получил подзатыльник, может быть чуть более сильный, чем следовало.
– Маяк, детка, ты как тут очутился?
– Подожди, сейчас я тебе все подробно опишу в картинках и с авторскими комментариями. Пусть только все соберутся, чтобы по два раза не повторять.
– Ха, я так и думал, что с заднего хода.
Шутки на грани фола. Оба понимают, что далеко не все так невинно, как кажется со стороны, и обоим хочется сказать немного больше и намного грубее, но приходится соблюдать политес.
Луиза пропала где-то в глубинах квартиры с Дозером и дяКолей. Лягушонок бросил последнюю рыбу в раковину и убрал безобразие на полу. Кошка ревниво косила желтым глазом и тихо рычала над своим блюдцем. Куда в неё лезет?
Гречонок очаровывал даму:
– Мне, в самом деле, приятно познакомиться. Я о вас много слышал.
– Давай без церемоний. Во-первых на «ты», а во-вторых если есть желающие почистить картошку, вот кастрюля. Если желающих нет, я сейчас назначу.
Действительно без церемоний! Серёга усмехнулся и принял кастрюлю. Учитывая, что ночевать ему негде, надо отрабатывать стол и кров. Да и совесть не позволила бы ему бросить рыжую в одиночку готовить ужин на шесть персон. Возможно на семь – в дверь опять позвонили. Грек пошел открывать. Серёгу подбросило, когда из коридора донеслось намеренно фальшивое:
– И бееелым тумаааном…
И отчаянное:
– Закройся, Вася! Достал!
Вот его как раз и не хватало! Все-таки, в астрале наблюдается нездоровое движение на предмет обгадить лягушонку жизнь.
Аня спросила, глядя мимо него:
– Бойцовский клуб открыли?
В дверном проеме стоял хорошо промокший Лысенко и гаденько щурил на Маяка оба подбитых глаза. Мерзко ухмыльнулся и подвигал бровями:
– Вы что, уже?
– Лучше молчи, – посоветовал Гречонок.
И сам с любопытством посмотрел на Майского. А вдруг скажет? Майский от души пожелал им обоим провалиться.
– Здрасьте! А вы Аня?
Аня заворчала:
– Я-то Аня, а вот ты ещё раз назовешь меня на «вы»… Кто тебя украсил, добрый человек?
– Кому это она?
Грек посчитал нужным ввести девушку в курс:
– Не обращай внимания, это его естественное состояние.
Майский попытался убрать ногу, когда наглая скотина присела на корточки, опираясь на его колено:
– Серёженька, зайчик, где ж ты был сегодня? Мы все так переживали, особенно я. Пожалел бы мои нервы!
– А я жалею! – со всей сердечностью уверил его Серёженька, – Я жалею, что у тебя всего два глаза. Может освежить тебе левый?
– Маяк у нас спец по фонарям, – со знанием дела прокомментировал довольный Вася специально для непосвященных, – такая, знаете, милашка, – и напел тихо, заглядывая в глаза Майского, – И бееелым тумаааном…
– Вася, последнее предупреждение!
– Бля, Грек, отвали! Ты же любишь Арию.
– В пятьсот двадцать шестой раз это пиздец как достает!
– Не ругайтесь, – попросила Аня, – вам нихуя, а мне неприятно.
Серёга смеялся ровно до того момента, как Лысый, со словами «зачем ты одел это уродство, это не твой размер», попытался лишить его самого дорогого – футболки Дозера, за что немедленно получил картошкой, и пусть скажет спасибо, что не ножиком. Аня умилялась, глядя, как Вася прыгает, уходя из зоны обстрела. А потом спасается от серой, заметно растолстевшей твари, которой случайно наступил на хвост.
– Такой живой мальчик.
– Ненадолго, – пообещал Грек, – Вон Дозер идет.
Доз нарисовался в кухне и тут же пятерней припечатал Васю к холодильнику.
– Что это? Откуда это здесь? – строго спросил Грека.
– Он раскаивается, – объяснил тот.
– Каюсь, – подтвердил Вася, одновременно пытаясь дотянуться до блюда с жареной рыбой, – был неправ, вспылил, обещаю загладить.
– Может раскаиваться в другом месте.
– Да ладно, оставь. Все равно не отвяжется.
Доз посмотрел на лягушонка, тот безразлично пожал плечами, хотя с языка рвалось «убей его!». Грек и Лысенко переглянулись. «Убей их обоих!» Ситуацию разрядила Аня:
– Так, господа! Все кто не участвует в процессе – свободны.
Доз за шкирку выволок Васю, Грек, кривя уголок рта, вышел сам, кошка делала вид, что интенсивно участвует в процессе.
– Выморозок.
Аня захохотала:
– Как?!
– Выморозок, – повторил Майский на полном серьезе, и объяснил, – слишком мелкий для отморозка.
– Он так хочет тебе понравиться.
Теперь захохотал лягушонок:
– Шутишь?! Он меня ненавидит и это взаимно.
– Ненависть – одна из форм привязанности.
Вот уж спасибо!


3
– Кушать готово, где накрываем?
В кухне было тесно, нормальный стол потерялся в бразильском барахле, из ненормальных оставались письменный в детской и журнальный в зале. Тендер выиграл последний. Лягушонок удивлялся, когда это они успели приготовить столько жранины, и откуда взялась выпивка. Тем, что стояло на столике посреди гостиной Бузеровых, можно было до отвала накормить весь их выпуск. Оказалось, хавчик приволок Грек, когда собравшийся у него народ подался на дачу Макаровых. Чёртова троица забила болт на общую пьянку и поволокла остаток хавки к Дозеру. Если гора не идет к Магомеду, Магомед пойдет к горе и все равно напьется!
Вася был в ударе, веселил народ, кривлялся, хохмил, травил анекдоты, перекрикивая телевизор, и давал представления в лицах. Лягушонок смотрел на него из-под опущенных ресниц и тихо ненавидел. Все истории были про голубых.
Народу нравилось, даже Доз вполне снисходительно кривил уголок рта. В его исполнении это можно было трактовать как издевательскую ухмылку. Вася, не видя активной реакции на свои откровенно оскорбительные подачи, заводился ещё больше, а Майский чувствовал, что ещё полчаса и у него от напряжения полопаются все мимические мышцы, коими он по привычке и назло Лысому изображал беззаботное веселье, улыбаясь от уха до уха.
Он почти ничего не ел и выцедил только один бокал домашнего вина, а трясло его, как с хорошего похмелья. Он думал, что это из-за Дозера. Тот за каким-то чёртом сел рядом, одним своим присутствием отнимая все силы. Хуже того, он закинул руку на сидение дивана, о который они оба опирались, устроившись на сброшенных диванных подушках, и ладонь его по-хозяйски покоилась на плече лягушонка. Широкая, крепкая, прохладная ладонь. А кожа под ней горела. Лягушонок ловил на себе три ревнивых презрительных взгляда, и от этого его трусило ещё больше. Он нихрена не понимал, в каком статусе здесь находится, а делать вид, что он просто приятель, было поздно с самого начала.
Домашнее вино все же помогло немного расслабиться, но после селедки и какой-то бобовой хрени, заправленной перцем, отчаянно хотелось пить, и лягушонок воспользовался этим предлогом, чтобы свалить на кухню. Дозер поднялся и вышел следом.
Дождь дробно стучал по оконному стеклу. Разрывы грома на заднем плане доводили до легкого сумасшествия, отзываясь болью в районе сердечной мышцы. Да что ж ты так бьешься? Кошка недовольно сверкнула на него желтыми глазами. Ей было сытно и хорошо, а лягушонок своим смятением искажал тонкий эфир.
Чёрт! Это мог быть лучший день за последние лет пять, если бы не веселая компания за столом. Серёга упал на табурет и ждал, когда Витька подойдет ближе. В зале разрывалась попса с плохими комиками вперемешку, взрывы хохота не имели к ним никакого отношения. Грек требовал гитару и пусть Вася прекратит ломаться и споет. Он же, зараза, шикарно исполняет, когда не выделывается! Вася с готовностью орал матерные частушки собственного сочинения, и даже рыжая вспомнила пару непечатных тем. Лягушонок поймал пальцами ладонь Дозера, и тот остановился рядом, отвечая на рукопожатие. Вторая ладонь опустилась на горячую голову, убирая со лба пряди светлых волос. Лягушонок кайфовал, прикрыв глаза. Это было так классно! Он чуть не заскулил, когда хозяин этих замечательно прохладных ладоней отстранился.
– У тебя температура.
На стол посыпались таблетки. Витька перебирал пластинки и пакетики, вскрыл какую-то упаковку и высыпал пахучий порошок в чашку. Было самое время спросить, но в горле снова начались траблы с голосовыми функциями. Лягушонок обнял себя за плечи. Сжавшись и пряча нос в изгибе локтя, больными глазами следил, как Дозер ставит чайник. Свет и звук пропали одновременно. Почудилось, что он упал в обморок, сидя на стуле. Или это называется по другому? Выпал в астрал, отъехал в мир иной?
В соседней комнате, после секундной заминки, завопили от восторга. Оказалось, дуба дала электрика, а вовсе не он. Витька всунул ему горячую чашку и вышел в коридор.
– Из-за грозы полетела подстанция, – сообщил он, переговорив по телефону, пока народ, истерически хохоча, шарахался по тёмной квартире в поисках фонариков и сотовых, спотыкаясь о мебель и друг друга. Лягушонок пил резко пахнущий напиток и вспоминал где он видел Витькин цифровик. Кажется на холодильнике. Нашел и пугал вспышкой всех, кто заваливался в кухню. Фотки получались, что надо.
Вскоре в кухне стало не протолкнуться, дамы сочли гибель электричества достаточным поводом для смены блюд и гоняли молчелов с тарелками по маршруту журнальный столик-холодильник при свете найденных в холодильнике же свечей. Осколки собирали дружно, в толкотне запинав половину под мебель. Лягушонка загнали в угол к окну. Дозер стоял с другой стороны стола, облокотившись о стену, чашка Майского с недопитым лекарством была у него в руках. Лягушонок заворожено смотрел, как Витькины губы касаются края там, где касались его собственные, и почти улыбаются в чашку на ехидный комментарий Лысенко про непрямой поцелуй.
– О-па! – не унимался Лысый, – Ты видал, какая техника! Да тут все охренеть, как серьезно! Так, посмотрим.
Лягушонок коротко взглянул, увидел в его руках бинокль и поначалу не понял, почему вдруг Доз дернулся и уставился на Васю таким взглядом, что даже кошка на подоконнике неуютно поежилась. Вася тут же сунул оптику за цветочный горшок и с непричастным видом принялся рассматривать что-то сквозь дождь, напевая тихо:
– Вижу тень я, кто-то в черном у окна… Маяк, а ты на каком этаже живешь?
Палец застыл на кнопке цифровика. Голова сама повернулась посмотреть на Бульдозера. Тот стоял, вцепившись в чашку, и имел вид человека, собирающегося расколотить ею чью-то тупую болтливую тыкву. У лягушонка даже кончик носа покраснел, так он сдерживался, чтобы не улыбнуться. Что это? Витька следил за ним? Подсматривал в бинокль? Доз взглянул на него, со стуком опустил чашку на стол и, ни слова не говоря, вышел вон.
Майский тут же подрался с Лысенко за право приложиться к окуляру. Лысенко выиграл и помчался хвастаться находкой Греку.
***
Серёга, прислонившись к холодному стеклу, смотрел сквозь струи непрекращающегося дождя на свое давно погасшее окно. Потом вспомнил про воду. В холодильнике практически на ощупь нашлась заначенная на утро минералка, и он без зазрения совести от души хлебнул из бутылки. Не успел закрутить крышку, как вдруг почувствовал чьи-то руки на поясе. Обернулся посмотреть и попятился в холодильник. Позади стояла Луиза Строгая и задумчиво разглядывала его. А глаза такие добрые-добрые.
Лягушонок захлопнул плечом дверцу и тоже уставился на Луизу. Задница чуяла драку. Голове было наплевать.
– Что ты, милая? Потерялась? – улыбаясь спросил он.
Луиза отрицательно покачала головой и прислонила его к холодильнику, продолжая рассматривать так, словно первый раз увидела:
– Ма-я-чок, – отчеканила она, – скажи мне, солнышко, что тебе здесь надо?
Интересно, это она про что? Задница подсказывала, что не про кухню. Голова открыла рот и сказала:
– Водичку зашел попить.
– Ну и как, напился? Может, уже пойдешь?
Серёга подумал и ответил нагло:
– Да нет ещё. Сушняк что-то задавил.
Луиза понимающе ухмыльнулась и замурлыкала:
– А мы сейчас с твоим сушняком разберемся. В каком месте сушит?
Руки сползли с его талии на бедра. Лягушонок выдохнул. Блондинка без каблуков едва доставала ему до подбородка, но в этой миниатюрной стерве было дохрена энергии, не утруждавшей себя выбором вектора. Она могла прямо здесь завалить его под стол и изнасиловать. Или завалить под тот же стол и заколоть острым ножиком. Ни одна из перспектив его не устраивала.
– Эй! А чего это ты его за окорочок держишь?
Вася как всегда в нужном месте в нужное время.
– А мне нравится его окорочок. Видел когда-нибудь Маяка голым?
Вася прищурился на лягушонка.
– Пару раз после бассейна.
– О да-а, он мокрый такой милашка! – Наманикюренные коготки прошлись по ягодице.
Вася скривился.
– Строгая, куда руками за народное достояние? Вот кто-нибудь увидит…
– Не надо возбуждаться, Василёк. Никого нет.
– Так я сейчас позову.
– Зови, – разрешила Луиза, – что хочу, то и делаю, я девушка свободная.
И так глянула на Майского, что тот мигом понял, что за это блондинка благодарна исключительно ему. И даже в подробностях прочувствовал, как именно его будут резать – медленно, с удовольствием, приговаривая сладким голоском: «За свободу и равенство!».
«Точно убьет», – мелькнуло в голове.
– Ты может и свободная девушка, – съехидничал Вася, – а Маяк очень даже занятая.
Лягушонок смотрел в глаза Строгой Луизы и отмечал, как холодеет её взгляд, и улыбка превращается в оскал. Ему даже почудился острый клычок меж пухлых губ.
Убьет и съест. Кости сожжет, а пепел пустит по ветру.
– Хватит к нему прижиматься? Ему на это пох. Лучше поприжимайся ко мне.
Ещё немного и лягушонок начнет думать, что Вася пытается его выручить.
– Василёк прав, вы будете чудной парой.
– Строгая, слышала? Соглашайся.
Луиза повернула голову к Васе, не отпуская взглядом лягушонка:
– Лысенко, постой за дверью, у нас с Майским серьезный разговор.
Вася сразу поскучнел и заныл:
– За дверью плохо слышно.
– Лысый, – удивительно, как ей удается звучать так по-разному. Вместо нежного бархата хриплый низкий рык, – вышел, быстро!
Вася сделал вид, что вышел. Лягушонок видел его чёртово ухо в приоткрытой двери.
– Ну? – спросила Луиза.
– Сама ну, – ответил лягушонок
– Не придуривайся! – Луиза тряхнула его, стукнув о холодильник больной спиной.
И ойкнула, когда Майский неожиданно крепко прижал её к себе и зашептал в макушку:
– Не бей меня, пожалуйста, добрая фея! Я старый больной еврей… Ладно бей, но только не по лицу!
– Извращенец! – Луиза стряхнула его с себя, сложила лапки на груди и строго поинтересовалась, – Что ты здесь забыл?
Он? Забыл? Чёрта с два, он все помнит! Он не забыл! У него отняли и теперь делают вид, что все это принадлежит им!
– Здесь все мое, – с надменным видом произнес он и тоже сложил руки, передразнивая, – и стол мой, и холодильник мой, и все что в холодильнике…
– Это правда?
Майский запнулся и растер ладонями плечи, его снова знобило:
– Ты о чем?
– Ты знаешь.
– У меня миелофона нет, я мысли не читаю.
Луиза цыкнула, досадуя на недогадливость лягушонка. Придется опуститься до объяснений этому идиоту, а вечером в воскресенье это тааак впадлу! И усталым таким, будничным голосом спросила, практически констатируя:
– Бульдозер хочет тебя?
Майский в шоке отступил, развернулся и шагнул к двери, будто кто-то позвал его. Краска прилила к щекам, уши пылали. Она правда это сказала?!
Бульдозер хочет тебя…
Три слова, три очень простых слова, а кровяное давление прыгнуло неприлично высоко. Это же, маму вашу, чёртова тайна! Какого она говорит об этом вслух?! Бульдозер его хочет?
Возьми себя в руки!
Дверь покачнулась, и вместо любопытного уха Майский увидел округленный в изумлении синий глаз. Очень кстати. Он толкнул дверь, так что Вася взвыл от боли, получив по лобешнику. Вот так! Он обернулся, чтобы закрыть дверь, а вовсе не потому, что она сказала, будто бы Бульдозер…
Дверь с силой распахнулась, Серёга едва успел отскочить. Злой Лысенко угрожающе надвинулся, потирая шишку:
– Майский, сука пидорская, замочу!
Драка даже не успела начаться, как появился Дозер и распинал их по углам. Вася отлетел к столу, загремев табуретом по полу. Дозер за ворот поставил его на ноги:
– Я тебя предупреждал.
Луиза отодвинулась, уходя из опасной зоны, а Вася скривился насмешливо:
– Что, сделаешь это? Прямо здесь и сейчас? – оглянулся на лягушонка, поднял табурет, и сел перед Витькой, приготовившись к чему-то. Луиза облокотилась о стену, брезгливо наблюдая за действием. На Бульдозера она смотрела также, как чуть раньше на Серёгу – как на неизвестного науке зверька. Майскому пришлось подвинуться, пропуская Грека. Тот с опаской уставился на товарищей.
– Дозер, – предупреждающе бросил он.
Вася вызывающе оскалился и подвигал бровями. Дозер смотрел только на него, словно рядом больше никого не было. Шагнул вперед, так, что Вася чуть не ткнулся носом в его живот, и предложил:
– Сам напросился. Начинай.
Лягушонок ничего не понимал и от всей души надеялся, что это не то, о чем он, извращенец несчастный, подумал. Вася продолжал лыбиться, но уже как-то натянуто. Майский мог вспомнить считанные разы, когда кто-то, да Вася наверно единственный, рисковал прикалываться над Виктором Бузеровым. Это глупо. Бульдозер либо не обратит внимание, и тогда насмешка пропадет даром. Либо обратит. И тогда пропадет насмешник. Дозер был спокоен, как танк, даже когда Лысенко потянулся к нему. Лягушонок не видел, что там происходит, широкая спина Дозера все закрывала. Но даже если бы мог видеть, то поклялся бы, что глаза его обманывают. В кухне повисла зловещая тишина, слышно было только треск плавящегося парафина. Первым не выдержал Грек:
– Лысенко! Доз! Упертые ублюдки! Хера вы устроили тут?!
Он врезал кулаком в плечо Бульдозера и согнал Лысого с табурета. Луиза выдохнула и щелкнула зажигалкой:
– Весь кайф поломал.
Гречонок вцепился взглядом в Дозера и потребовал:
– Выйдем.
Витька, проходя мимо, повернул голову. Но лицо его было в тени, и Серёга не мог с уверенностью сказать, действительно ли взгляд предназначался ему, а не, скажем, настенным часам над его головой. Похоже, даже часы понимали больше.
– Как ощущения? – спросила Луиза, поднося зажигалку Лысенко.
– Заткнись! – огрызнулся Вася, и с ненавистью посмотрел на Майского.
Ну все, спасибо за представление. Было забавно, но хорошего понемножку. Общество конкретно этих товарищей лягушонку осточертело достаточно, чтобы не задерживаться в нем больше необходимого.
– ...нахер ему не надо!
Кому и что именно не надо, лягушонок так и не узнал, потому что Грек заткнулся сразу, как только открылась дверь.
– Как себя чувствуешь? – спросил Доз, и Серёга неопределенно пожал плечами.
– Ещё морозит, и спать хочется, наверно от лекарства.
Доз согласно кивнул:
– Ложись на диван, сейчас принесу плед, – и, отодвинув с дороги Грека, загнавшего его в угол прихожей, легонько подтолкнул лягушонка в сторону зала.
Грек поджал губы, совсем как мама, и раздраженно покачал головой:
– Майский, я тебе это ещё припомню.
Лягушонок в ответ улыбнулся ласково:
– Ты гонишь, Шурик, я тут не причем. Я хороший, но больной ребенок! Отнеси меня в кроватку.
И дурачась, повис на Греке, за что получил сначала подзатыльник, потом коленом под зад, и был тычками и затрещинами определен на предложенное койкоместо с многообещающим напутствием:
– Ты сегодня доиграешься!
Учитывая, что на часах полвторого ночи, то есть сегодня уже завтра, Майский в душе не согласился. Геймовер, в общем уже был, мать выдала ему заработанные пойнты. Конечно, завтра, то есть уже сегодня, он дополучит все что ему задолжали с процентами, мать не поскупиться. А что касается остальных нервных товарищей, плетущих заговоры, выдувая дым в кухонную форточку, ему на них плевать. И вообще, ближайшие пять-шесть часов убедительная просьба – не кантовать!
***
Компания вернулась к банкетному столику, заваленному надкусанными бутербродами, тающим шоколадом, стопкоподобными и алкоголесодержащими ёмкостями.
Серёга, закрывая пледом нос, ютился на краю разложенного дивана, бесцеремонно уткнувшись в Бульдозера, занявшего свое места на полу у изголовья. Майский чувствовал себя дулом ружья, воткнутого между рёбер. Представлял, как всаживает в сильное тело пули-мысли, пули-вопросы... Дозер не боялся и спину не убирал. Только, когда тянулся вперед взять что-нибудь со стола, и лоб лягушонка холодило движением воздуха, очень аккуратно возвращался назад, чтобы случайно не толкнуть притаившегося в засаде. Лягушонок прятался от всех за живой преградой, выхватывая краем уха обрывки разговоров и дружный хохот.
– …прикольно. Они вскрывают пакет, а там сахарная пудра, вскрывают следующий, и там сахарная пудра, вскрывают третий, и наконец обнаруживают соду! Нашим на таможне я сразу признался, с нашими шутить вредно для почек.
– Николай Васильевич, возьмите меня в свою команду!
– Прорабом?
– Грек не верит, что ты строитель. Думает, ты – контрабандист, и гребешь миллионы.
– У вас есть миллионы?
– Ещё нет.
– Возьмите меня в свою команду, и они у нас будут!..
Лягушонок чертил пальцами по черной ткани. Глупая детская забава. Двумя дорожками вдоль спины и короткими прочерками поперек. «Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый. Из последнего окошка вдруг посыпались горошки…»
Ткань скользит под пальцами. Обычно они чертили по голой коже, просунув руку под футболку или пижамную куртку. «Пришли куры – поклевали, поклевали. Пришли утки – пощипали, пощипали. Пришел слон – потоптал, потоптал. Пришел дворник – подметал, подметал…»
Когда-то извивался и сдавленно хохотал в подушку, сейчас лишь поводит плечами и чуть прогибается. Да лягушонок и не старается особо. «Пришел директор зоопарка. Поставил стол, поставил стул, поставил печатную машинку, сел. И начал писать: «Я пишу жене и дочке…»
– …последний звонок обязательно в выходные! Это заговор лично против меня! Не могли нормально в понедельник?
– Что? И терпеть тебя ещё целый день?!! Вася, это слишком даже для меня.
– Так бы я два раза напился – за выходной и за выпуск!
– И давно ты ищешь повод?
– С тех пор, как он нажрался на физре и прыгал через бассейн!
– Не помню я такого! И чё, удачно?..
Глупости, которые писал директор зоопарка заменялись неоценимыми по значимости и важности посланиями типа: «Витька – деловая колбаса!» или «Серый – двоечник!». Потом затевалась мышиная возня с использованием подушек, одеял, выкручиванием рук, щекоткой и поросячьим визгом, и заканчивалась лишь с появлением грозного ДяКоли с солдатским ремнем в освещённом проеме двери.
«Я пишу жене и дочке…» Палец перечеркивает позвоночник наискосок, потом ещё раз в другую сторону. «Х». Пауза. Обводит широким овалом. «О». Пауза. Маленькая закорючка, прямая линия вдоль спины. «Ч». Пауза…
– …Сиреневый туман над нами проплывает…
– Это глюки!
– Над тамбуром горит…
– …сухая конопля!
– ... Кондуктор не спешит,
кондуктор понимает,
что с девушкою я…
– … А с мальчиком другой!
– ВАСЯ!!!...
Прямая линия вдоль, три маленькие от неё поперек. «Е». Прямая линия внизу, три вертикальные к ней. «Ш». Мышцы спины каменеют, застывают, словно пытаются угадать следующую букву. Прямая линия, полукруг от нижнего края к середине. «Ь». Легкий удар ладонью, сжатой в кулак – «пробел». Две вертикальные линии, между ними галочка. «М». Прямая линия вдоль, три маленькие от неё поперек. «Е». Две параллельные вдоль, перекладина посередине. «Н». Последнюю дочертить не успевает.
Витька обернулся и уставился на него. Долгую секунду Серёга соображал, что же он натворил, чтобы заслужить такой взгляд. В упор, как приставленный к горлу нож, и хриплый вопрос:
– А ты?
А я? Лицо мгновенно вспыхивает алым:
– Я не… – рука сама накрыла голову пледом, и из-под шерстяной ткани донеслось слабое: «Забудь, проехали!»
«Майский, ты все-таки идиот! И винить в своих бедах действительно некого. Я не могу… Я НЕ ЗНАЮ!!!»
***
Ему снилось, и он четко понимал, что это именно сон, что он прижимается щекой к плечу Дозера, обтянутому черным трикотажем. Фокус то расплывался, то приобретал резкость. Майский с удивлением видит, что ткань на плече Доза не черная, как ему казалось, а тёмно-зеленая, и состоит из каких-то крошечных ромбиков, причудливо переплетенных между собой. И в микроскопических просветах между нитями – кожа Дозера. И он проникает своим дыханием сквозь эту тонкую преграду, норовя достать до самого сердца.
И нет ни времени, ни пространства. Есть только это крепкое плечо, за которое он цепляется, страшась отпустить и рухнуть в небытие.
Женский голос спрашивает недовольно: «Когда ты повесишь замок?»
«Никогда. Мне нечего прятать».
«О других подумал?»
«Их проблемы».
Серёга понимает, что они стоят в ванной Бузеровых, и ему, вообще-то, сейчас вкрайняк необходимо кое-что спрятать. Спрятать Витьку. Немедленно. Спрятать так, чтобы никто, кроме него не нашел. И себя тоже. Запереть обоих в этой маленькой комнате на крючок, на задвижку, на амбарный замок. Лишь бы никто не помешал, лишь бы не видел, с какой невыразимой нежностью он трется щекой о тёмную ткань. Его трусит от напряжения, и он вот-вот поймет, чего же так хочет. Все внутри сжимается до боли, а внизу живота горячо. Тело под его руками сотрясает ответная дрожь. Он чувствует её так же остро и глубоко, как свою и это почти нестерпимо.
А в дверь уже лезут, нагло ухмыляясь, лохматые головы. И Серёга стонет: «Почему эта чёртова дверь не закрывается?»
Его разворачивают, и ноги подкашиваются, когда чужая ладонь ложится на живот. И там застывает. Она живая и теплая, но не двигается, как будто её хозяин передумал, или отвлекся на что-то более интересное. Серёга хочет посмотреть в лицо, которое так и не увидел ни в одном своем сне, и с ужасом понимает, что не может повернуть головы. И вообще ничего не может повернуть, даже пальцем пошевелить не в состоянии. Парализован. Может только смотреть в одну точку – прямо, в тонкие стыки бледно-зеленого кафеля.
Он дернулся и проснулся. На его животе лежала рука.


4
Рука была мужская и покоилась на солнечном сплетении. А в шею ему кто-то дышал и это был не Дозер. Это Майский знал наверняка, потому что лица касались чьи-то сильно отросшие волосы. Серёга знал только одного чела в этой квартире с такими лохмами. Он скосил глаза на лежащего рядом и дернул плечом. Лысенко недовольно забурчал. Так и есть! Серёга стряхнул с себя руку и отпихнул Васю к стене. Вася продолжал неразборчиво выражать свое неодобрение, развернулся и потянул плед, стягивая с лягушонка и наматывая вокруг себя. Футболки на нем уже не было. Майский быстро попытался вспомнить, курил ли он сегодня чего-нибудь неофициального, и не случилось ли у него временного помутнения рассудка? И мог ли он под эту марку зафигачить какую-нибудь глупость, за которую ему будет очень-очень стыдно? Вроде ничего такого не всплывало.
Он огляделся, пытаясь в темноте определить диспозицию. Он все ещё находился на диване, и начисто не помнил, как Лысому удалось определиться рядом. Журнальный столик, совершенно пустой, был задвинут вплотную к телевизору, а на освободившемся пространстве перед диваном прямо на полу помещалось ещё одно ложе. Дождь и не думал прекращаться. Лягушонок сел, сложив ноги по-турецки, с усилием протер ладонями лицо и потянулся. Где-то здесь должен быть Витька. Лысенко беспокойно крутился, вытаскивая из-под себя скатавшуюся в жгут шерстяную ткань, выругался и открыл глаза.
– Маяк, хера ты меня связал? Я не само… заса … задо… мазодист!
– Это не я, – с сожалением зашептал лягушонок, – не додумался. Блин, а ведь была возможность.
Вася дергал плед, пытаясь найти край и расправить его, потом плюнул и переключился:
– А что, я тебе больше нравлюсь связанным?
– Угу. И с кляпом во рту. Отвали.
– Ах, какие мы нежные! – обрадовался наглец и, повалив Майского обратно, уселся сверху. – Как насчёт поцелуя?
– Как насчёт по зубам? – пыхтел лягушонок, выворачивая руки из хватки.
– Заткнитесь оба! – яростным шепотом отозвались с пола.
Майский сбросил с себя тяжесть и начал вставать, чуть не наступив на Грека.
– Куда ты?
– У меня сушняк, – промямлил он и зашипел, получив минералкой по башке.
– Держи, тут ещё есть.
Вася уселся позади него, и зашептал, дыша в самое ухо:
– Оставь немного.
– Руки убери!
– Какого чёрта, дайте поспать? Чем вы занимаетесь?! Вася, сдохни до утра, я тя умоляю.
– Разбежался, я тут единственный живой, и вы, зомби проклятые, ничего мне не сделаете!
– Вась, придержи белочку. Люди спят.
– С кем?
– Двинь ему, пусть заткнется.
Майский двинул, Вася тихо взвыл получив локтем по подбородку, и принялся ныть:
– Никто меня не любит, никто не жалеет... а мне так нужна человеческая ласка.
– Щас я встану и приласкаю тебя, – пообещал лягушонок, – Чисто по-человечески, ногами по почкам.
Вася свесился с дивана через него и, нашарив сигареты с зажигалкой, закурил.
Ком на полу зашевелился, Гречонок высунул голову наружу:
– Бля! Какого хера, не кури здесь!
– А то что? Прожгу персидский ковер?
У Гречонка был бледный и потрепанный вид. Серёга с удивлением обнаружил, что ворох из покрывала и простыни скрывает всего лишь одно худое тело, а таким огромным кажется потому, что Гречонок намотал все это на себя, обложившись подушками в количестве не меньше четырех. Он, в общем-то, ожидал увидеть там больше народа. Гречонок недовольно заворчал из своего гнезда:
– Что вы шаритесь всю ночь? Туда-сюда, туда-сюда… Куда ты опять?
– Туда…
– А потом сюда, – веселился Лысый, попыхивая своей сигареткой.
Майский нагло выдернул её и затянулся, Вася заворожено следил за процедурой.
– Это непрямой поцелуй, – определил он.
– Ты прав, – Серёга скривился, – Ну и перегар! Завязывай с денатуратом, – и передал Гречонку, вставая.
А Лысенко вдруг сказал:
– Не ходи. Вернись, я все прощу!
– Отстань, мне надо отлить.
Серёга переступил через спальное место на полу и вышел в тёмный коридор, не слушая, как позади него тихо переговариваются его собутыльники и содиванники:
– Ты чего такой спокойный?
– А что, мне бегать по квартире с воплями ужаса?..
Отлить… Чёрта с два. Майский собирался найти Бульдозера.
Первой комнатой, куда он заглянул, оказалась та самая спальня с большой кроватью. Бузеров-старший мирно похрапывал в роскошные волосы своей пассии. Серёга тихо прикрыл дверь, умиляясь идиллической картине. Вторая комната все ещё была завалена полуразобранными коробками. Оставалась детская и кухня. Мутные пятна лунного света перед кухонной дверью вполне убедительно показывали, что там никого нет, Майский взялся за вторую дверь. Какое-то нехорошее чувство в последний момент остановило его руку, за дверью кто-то разговаривал, но как-то странно, невнятно. Он было хотел проявить хорошие манеры, предварительно постучав, только кто-то решил иначе. Чужая ладонь легла поверх его, медленно повернула ручку и толкнула дверь.
На детской Витькиной кровати двигались какие-то тени. Очень ритмично двигались. Полушепоты-полустоны. Блики света на обнаженной коже.
Долгих две секунды понадобилось Майскому, чтобы понять кто это. Потом чужая воля снова проявила себя, обняв его за талию и аккуратно прикрыв вход. Лохматая голова приблизилась к самому лицу и поучительно прошептала:
– А не надо лазить ночью по чужим спальням.
Из зала нарисовалась сомнамбулическая тень в футболке и трусах и мотнула головой в сторону кухни, Лысый бесцеремонно подтолкнул Серёгу, тот даже не сопротивлялся, он все ещё не мог понять, чему стал свидетелем и что это значит лично для него. Оказалось, что свет на подстанции починили. Гречонок устроился на подоконнике и курил в пачку из-под сигарет. На вопросительный взгляд Майского пояснил:
– Не нашел пепельницу.
Васю, похоже, все это забавляло. Он развалился на мягком уголке, устроив ноги на табурет после того, как лягушонок сбросил их со стола, и радостно осмотрел товарищей:
– Жалкое зрелище.
Они все ещё говорили шепотом.
Майский сидел, сжавшись и уставившись в одну точку.
Он видел это секунды три, а ему казалось, что вечность стоит и смотрит. И смотрит до сих пор. Даже глаза закрывать не надо, картинка и так никуда не исчезнет. Совершенная, идеальная, абсолютно правильная картинка. Как в кино.
Почему он боялся, что секс с Дозером это быстро, грубо и в носках?
Потому что, если Бульдозер хочет, он либо берет, либо ломает?
Потому что в тот раз он силой ставил его на колени?
Потому что он ходячая угроза?
Потому что он – стальная машина и ничего человеческого в нем нет?
Потому что за четыре года он ни разу не улыбнулся?
Почему он никогда не думал, что секс с Дозером может быть таким? Красивым.
Майский не признавал, что Доз и Луиза друг другу подходят, пока не увидел их вместе. И он улыбался. Улыбался, потому что сердце рвалось на части, и если он не будет улыбаться, связывая, как цепью, блаженной метой все свои эмоции, то разлетится на куски, на острые осколки, на сотню мелких лягушат, ни один из которых не станет прекрасным принцем. После увиденного – никогда.
Хочешь меня?
А ты?
Если бы сегодня он сказал «Да»? Если бы он сказал «Да», то там, в неверном свете луны под тяжелым телом Витьки Бузерова был бы сейчас он.
Подушка сброшена на пол. Потемневшие волосы влажными завитками мечутся по простыне, поднимаясь и опадая в такт движений, закручиваются в спирали, когда голова запрокидывается, а спина выгибается навстречу. Губы ловят жар кожи, пальцы жаждут найти и запомнить все рельефы, изгибы и точки. Широкие плечи борца, плавные, правильные, сильные линии. Бугры мышц на спине… Подтянутое тренированное тело… Мощные бицепсы чуть дрожат от напряжения… жгуты вен и сухожилий, твердые пальцы, настойчивые… сжимаются на бедрах, приподнимают, заставляя обхватить его талию… И он входит, двигается внутри… И лягушонок тихо вскрикивает…
Совершенно невообразимо.
Нет! До того вечера он даже в мыслях никогда…
Кому он врет?! Он в каждом сне желал его! Жадно, самозабвенно, в единоличное и безраздельное пользование! Все эти поцелуи на дружеских пати и в школьных углах всего лишь жалкая попытка загасить пламя. Он никогда бы себе не признался, если бы Витька не сделал первый шаг.
***
– Вот так друзей мы и теряем, – Вася, глядя на Маяка, тоном строгой училки говорил, делая многозначительные паузы, – На её месте должен был быть…
– Напьешься – будешь, – закончил за него Грек и Вася снова укоризненно вздохнул:
– Вот так друзей мы и теряем.
Грек бросил сломавшуюся в пальцах сигарету и раскурил новую.
Лысенко, блаженно щурясь, приставал к Майскому:
– Что ты, Серёженька, грустный такой?
– Пацан в шоке, – зло хмыкнул Грек, – Любовь слепа…
Вася обрадовался ещё больше:
– Грек прав, Грек знает, о чем говорит. Он по Строгой уже год сохнет. Любовь таки, сцуко, слепа! Вот так друзей мы и теряем…
Грек метнул в него смятой пачкой.
– Блядь! Ты сегодня заткнешься? Или тебя заткнуть?
– Сам затыкать будешь или Бульдозера позовешь?
– Бульдозера. У него для тебя и затычка есть.
– Ага, только она сейчас занята. Ну иди, зови, может ещё на раздачу успеешь?
Грек яростно тушил окурки в горшке с алоэ, и Майский видел, как дрожат его пальцы.
Неужели он и правда влюблен в эту красивую куклу? Целый год? Лягушонок оценил выдержку. Он только сейчас заметил, что сам сидит, зажав обе ладони между колен и глупо, по-идиотски, улыбается. Хочет равнодушно пожать плечами, мол его это ни капли не волнует, и не может. И лицемерно пожелать чёртовой парочке всяческих благ тоже не может – Грек наверняка и в него метнет тем, что под руку подвернется. Цветочным горшком, например. Жить стало опасно. Вот так друзей мы и теряем…
В нем зрело желание пойти в эту комнату, стать там, подперев спиной шведскую стенку, сложить руки на груди и презрительно, как Грек, хмыкать, наблюдая. Интересно, они остановятся и начнут метаться в поисках одежды или внимания не обратят? Луиза, пожалуй, примется стонать ещё громче и показушно закатывать глаза, а Витька… Витька встанет и, не глядя по сторонам, будто он здесь один, выйдет из комнаты, даже не потрудившись прикрыться. А лягушонок останется стоять, как оплеванный, с дурацкой ухмылкой на красной физиономии.
А может и не выйдет. Может, возьмет его за плечо и выкинет в коридор. И тогда Луиза точно будет стонать так громко, что разбудит соседей. А он будет сторожить под дверью и объяснять дяКоле и Ане, что там никого не убивают, просто Витька делает Луизе ребенка.
Или все будет совсем иначе. Витька поднимется с блондинки, бросит ей платье и даже не станет указывать на дверь, даже не оглянется на её истерические вопли. Приблизится к лягушонку и возьмется за перекладины шведской стенки по обе стороны от него, перекрывая пути к отступлению. И станет целовать. Сначала нежно, едва касаясь губами, щекоча дыханием, а потом все настойчивей, все жарче. И руки его будут везде. Обнимать, ласкать, проникать под одежду. А если Лизка продолжит истерить, отвлечется на секунду, чтобы вышвырнуть её. А лягушонок будет изнывать от нетерпения, едва держась на ватных ногах…
В общем не выйдет у них «амур-де-труа».
Серёга хмыкнул этой своей мысли и получил бешеный взгляд Гречонка и Васину реплику:
– Посерьезней, Майский! Шо за хи-хи? Заседание Клуба разбитых сердец объявляю открытым! На повестке дня блядское кидалово: Бульдозер кинул Маяка, а Строгая Эйваза. Предлагаю отомстить. Маяк может отомстить со мной, а Грек будет смотреть и мстить в кулачок.
Грек подавился дымом. Лягушонок растянул рот в своей самой широкой улыбке и сказал:
– Был бы ты такой же красивый, какой ты умный, мы бы тебя за деньги показывали.
– В зоопарке, – согласился Грек.
– То есть, в принципе, вы не против?
– Вот ублюдок самодовольный…
– И что ты делаешь в нашем говёном клубе разбитых сердец?
– Цыц! Я его основатель, меня вообще никто и никогда не любил!
– И ведь не поспоришь, верно? – спросил Грек в пространство.
Лягушонок согласно кивнул.
Вася вдруг замер и поднял вверх палец:
– Слышите? Такси вызывает.
Все посмотрели на дверь. Сквозь рифлёное стекло в тёмном коридоре можно было различить силуэт Дозера, он стоял с трубкой в руках и диктовал адрес.


5.
Майский молчал, Грек облокотился о стекло, выглядывая в окно, даже Вася заткнулся, вслушиваясь в происходящее за дверью.
– Подъехало, – тихо объявил Грек.
– Здесь идти минут десять. Я думал, он её проводит.
– К Карповой поедет. Шульган снял «Берлогу» на всю ночь.
Входная дверь открылась, заливая прихожую светом, и тихо затворилась.
– Пошёл провожать?
Вася выскользнул следом. Как же, такое событие и без его участия. Можно выйти за ними, подняться на этаж выше, переждать когда они вернуться и сбежать домой. Четыре часа. Мать сегодня в первую, наверно уже встала. Или на родную крышу.
Лягушонок обернулся на Грека. Тот почему-то пристально смотрел на него и щурился презрительно, спрыгнул с подоконника и двумя шагами преодолел разделявшее их пространство.
– А знаешь что, Майский, это все из-за тебя. – Гречонок говорил прямо в лицо лягушонка, наклоняясь все ближе, – Это ты виноват! Он хотел трахнуть тебя, а вместо этого трахал её! – и совсем не своим, каким-то издевательским тонким голосом запричитал, – ах, наш нежный мальчик не вынесет близости! Ах, он такой хрупкий, он порвется! С-сука!
Лягушонок струсил. Он ещё никогда не видел Сашку Эйваза в таком состоянии. Отвращение и ненависть настолько сильные, что у него трясутся губы, и пальцы скрючены, будто сейчас он накинется и начнет душить...
– Ты чего?
– Я чего?! А ты? Если ты, блядь, взялся его соблазнять, так доведи до конца! Если уже решил все испортить, так делай это!
– Я не… – лягушонок вдруг разозлился, – Да какого хрена?! Что вы все лезете, будто знаете всё на свете? Каждый, бля, считает своим долгом поучить! Если взялся Строгую соблазнять, так и следил бы за ней! А она, конечно, невинная жертва! Какого чёрта ты её притащил?! Шли бы к Макаровым, к чёрту, нахуй, куда угодно! Нет, надо было сюда припереться! Ты же знаешь, что она без башни, на что надеялся? Что она станет скромно сидеть в уголочке, как порядочная греческая жена, «принеси-подай, отойди-не мешай»? Если у тебя проблемы, не надо их на других валить! Я почему-то этого не делаю! Не хожу и не тыкаю пальцами, ты, мол, виноват, что меня не любят!
Грек выпрямился, кусал губы и задумчиво смотрел на разошедшегося лягушонка. Потом сжал его плечо и похлопал по голове:
– Ладно, не реви. Я тоже хорош… размечтался…
– А я и не реву, – упрямо ответил Майский, только сейчас заметив, что у него влажные щеки.
Все-таки разговаривали они не очень тихо. Растрепанный ДяКоля нарисовался в кухне, потирая заросший подбородок.
– Чего кричите? Проблемы?
– Да все в норме, Николай Васильевич, просто решаем маленькое недоразумение.
– Понятно, – дяКоля пошарил в холодильнике, ничего там не нашел, и налил себе воды из-под крана, – А остальные где?
– Пошли провожать Луизу, – спокойно ответил Грек. Так спокойно, что лягушонок перестал украдкой вытирать лицо и уставился на него.
Блин, он-то всегда считал, что лучшая выдержка в мире у него.
– А почему не ты? Я так понял, что вы теперь вместе.
– Я тоже так думал.
– Поссорились?
– Ну что вы, Николай Васильевич, я с девушками не ссорюсь, все очень мирно. Просто девушки в некоторых случаях предпочитают вашего сына.
ДяКоля собирался что-то сказать, посмотрел на Серёгу и передумал. Писец! Это ещё что значит?
***
Вася влетел в кухню под действием хорошего пинка. Дозер шагнул следом, и у лягушонка тут же все поплыло перед глазами. Блядь, он же не начнет сейчас плакать? Вася что-то объяснял дяКоле, тот отвечал, но о чем они говорили лягушонок не смог бы вспомнить и под страхом смертной казни. Он два раза сморгнул, убирая непрошенную влагу, и вдруг почувствовал себя лишним, таким лишним, что и воздуха здесь для него не осталось. Весь воздух до последней молекулы принадлежал Бульдозеру и Греку. И он пытался выхватить хоть глоток кислорода из плотной спрессованной массы вопросов, повисших между этими двумя. А его как будто нет. Нет вообще никого. Почему-то люди существуют, только если Дозер смотрит на них, а те, кого он не видит, просто бесплотные тени. И сейчас Дозер смотрит только на Грека. Они говорили, хотя ни один из них не открыл рта, кажется, они и не шевелились. И разговаривали одними глазами. Грек орал. Орал, как блаженный что-то обиженное и обидное, бросал обвинения, плевался словами, а Дозер пережидал потоки горьких фраз и твердил почти смиренно: «Тихо, подожди, я объясню».
И лягушонок точно был здесь лишним.
Бульдозер сказал:
– Не хочу показаться негостеприимным…
Майский даже не дослушал. Его смело с табурета и вынесло в коридор. Он лихорадочно пытался открыть замок на входной двери и судорожно дергал ручку.
– Серёжа, ты куда?
– Мне… на свежий воздух…
– Подожди, подожди, у нас балкон есть, незачем идти под дождь.
Ага. Балкон. В Витькиной комнате. Спасибо, обойдусь.
– Мне надо домой.
Замок поддался. ДяКоля успел перехватить его за локоть:
– Серёжа. Сергей! Посмотри на меня.
Лягушонок обернулся.
– Что-то случилось? Что? Вы с Витькой опять поссорились?
Оспадиможемой! «Опять». Как будто они снова глупые несдержанные мальчишки, что сорятся и мирятся по двадцать раз на дню! Эх, дорогой дяКоля, знали бы вы! И Майский вдруг замечает в глазах Витькиного отца не просто раздражение родителя, вынужденного выполнять роль миротворца между двумя вспыльчивыми чадами. Там что-то ещё. Беспокойство за сына, недовольство сложившейся ситуацией, и малая толика презрения. Почти незаметная малость. Тень. Но её хватило, чтобы резануть по самому больному. Он знает! Непонятно как, непонятно от кого, но он точно знает, что у его взрослого мальчика проблемы совсем другого рода. Неправильного рода. Нетрадиционного. И он брезгует, хотя хорошо скрывает это.
– Простите, – зашептал лягушонок, уже открывая дверь. – Извините… Я не знаю, как это получилось…
– Серёжа…
– Я не хотел, – и выскочил из этой душной квартиры, где совершенно нечем и незачем было дышать.
– Серёжа, подожди! Вернись! Сергей! – неслось ему в след, пока он, перепрыгивая через три ступени, мчался вниз.
Вернуться? А смысл? Смысла нет! Он там не нужен совершенно. Он уже давно не вписывается в этот мир, он создает неудобства, он порождает косые взгляды, он не нужен. Потому что спать Витька будет со Строгой, а разговаривать с Греком. Ему уже достаточно комфортно с другими людьми. А что принесет он? Только чувство вины.
Дождь, кажется, утих, а небо стремительно светлело. Можно залезть на крышу и полюбоваться ярко-малиновым маревом, поднимающемся над стадионом. Отсюда же, из подъезда Дозера, видны лишь мокрый двор и лужи на ступенях. Ну, ещё блестящие кроны парковых насаждений, если конечно стать в самом проеме. Редкие капли стучат по юной листве, жизнерадостной, пахнущей зеленью и мокрой пылью.
«Обманчивая глупая весна, цветущая восторженная дура.
Я все равно веселее тебя!
Твоя беспечная легкость досталась тебе даром и ни черта не стоит, а я борюсь за каждый вздох, за каждый лучик, отрабатываю их, как проклятый! И мне по настоящему, безоговорочно, стопроцентно чертовски весело!!!
Я вовсе не ненавижу тебя, весна. Ты врешь.
Ты всегда мне лгала.
Я тебя просто не люблю».
***
– Потанцуем?
Ну, а чего он ожидал? Не Лысенко. Он все-таки надеялся, что это будет Доз.
– Шел бы ты…
– А я и шел. А тут ты. Ну вот, опять ливануло! – футболка Васи была заткнута за ремень потрепанных джинсов и развевалась, как пародия на фрак. – Иди сюда. Да не бойся, я ведь не отсосать тебя приглашаю.
– Вася, уйди. По-хорошему. Не до тебя.
Лягушонок отвернулся к дождю, надеясь что на этот раз до Лысенко дойдет. Совершенно напрасно. Вася подошел сзади, обнял его за талию и опустил подбородок на его плечо:
– Потанцуй со мной, и я отстану. Честно, – усмехнулся он, дыша куда-то в шею.
Он вел себя почти пристойно, можно сказать держался в рамках приличия, насколько это определение вообще можно применить к этой наглой беспринципной сволочи. Состояние довольно редкое и нестабильное, стоит сделать один неверный шаг и опять придется драться. Как же это все надоело! Ему больше доставать некого? Серёга повернул голову. Сволочь смотрела на него совершенно искренним синим глазом, второй был закрыт сильно отросшей челкой. В неверном предутреннем свете с синяком под глазом, бледной кожей и черными волосами он казался призраком. Фантомом. Преследующим его злым духом.
– Какие танцы? – безнадежно спросил он, разворачиваясь в кольце рук, – Нет, правда, друг мой Василёк, тебе-то что от меня нужно?
Призрак задумался, прищурил синий глаз и ответил:
– Почти ничего. Один танец в предрассветном сумраке. Разве это много?
Он мягко взял лягушонка за руку, запустил большой палец в сжатый кулак и неспешно разжал его. Медленно словно лаская, пальцы ощупывали фаланги, костяшки, чувствительную кожу ладони, неторопливо и плавно переплелись с пальцами лягушонка, внезапно обнаружившего у себя ещё одну эрогенную зону. Теплые токи побежали по руке, в центре ладони словно рождались тысячи электрических импульсов, и разбегались по всему телу, запуская какие-то процессы, вызывая вполне определенные реакции. Чужие пальцы едва касались его, а ладонь болела от напряжения.
А призрак уже вел его в плавном полусне, уверенно направляя второй рукой. Все было нереально. Тени в тёмных углах подъезда, кафельный пол, до странности напоминающий мрамор, тихий шум дождя, рассветные лучи, преломленные в капельках воды. Все как будто не из этой вселенной. И бледный призрак, ласкающий его обнаженные нервы, и тихий шепот у самого уха: «раз-два-три, раз-два-три…»
И только тепло губ там, где они касаются щеки, слишком настоящее.
Серёга отстраняется и смотрит на партнера, желая убедиться, что это всего лишь сон или простудный бред, и обнаруживает, что все происходит на самом деле. Он действительно танцует в подъезде Дозера с Васей Лысенко под аккомпанемент дождя.
– Музыки нет.
– Что?
– Музыки нет.
Вася усмехается:
– Сейчас будет, – и вполголоса фальшиво напевает, – Золотые купола, ветер северный…
– Не то, – смеется лягушонок.
– А, ну тогда... – Вася устраивает обе его руки на своих плечах, и прижимается голой грудью, обнимая по-настоящему.
Это уже не танец, хотя теперь появилась музыка, Вася действительно умел петь так, что можно было заслушаться:
– Проклят, брошен, словно камень с неба…
Страшно падать, только ждать ещё страшней.
Лягушонок останавливается. Спина его оказалась прижата к стене, а между ним и Васей не осталось ни одного свободного сантиметра:
– Тшшш, хватит махать руками, для тебя же стараюсь!
И жадно, как-то неумело, совсем не так грациозно, как танец, будто торопясь и не успевая, лезет под красную футболку. Трогает. Нервно. С ягодиц на спину. Словно ждет, что получит по морде. И шепчет торопливо:
– Сейчас выйдет Дозер, увидит, обзавидуется, сразу же разлюбит Строгую и полюбит тебя. Ты ведь этого хочешь? По ходу и мне по роже достанется. Всего пять минут удовольствия, а смотри, сколько пользы обществу. Ревность, друг мой Маячок, страшная сила!
Лягушонок перестал сопротивляться, вдруг совершенно четко осознав, что Вася и представить не может, что ему обломится больше, чем он обычно успевал сделать до мордобития. Он просто не въедет, что же такое происходит в мире, если позволить ему «вести» по-настоящему. Это все игра, простая мальчишеская игра. Один нападает, другой защищается, ставит блок, проводит контрудар. Все заранее предрешено и десять раз отрепетировано. Все как всегда. Только сводит с ума жар горячего тела, вжимающего его в прохладную стену. И рука уже тянется не для того, чтобы оттолкнуть. И предательская мысль наконец формируется, заполняя все вокруг своей четкой и простой логикой.
Правильно, пусть увидит! Пусть узнает, как же это больно – терять, едва обретя! Спотыкаться и падать у самого финиша! Вытянуть руку и разбить пальцы о стекло! Вася не успевает договорить, его слова, (кажется «и будете жить долго и счастливо…») пропадают в подвижных губах Майского. Сюрприз удался. Вася отдернул руки, словно обжегся, попытался убрать ладони от своего лица и прекратить поцелуй. Чёрта с два! Этим приемом лягушонок владеет в совершенстве.
Глупо. По-детски. Забив на последствия. Последствий желая!
Яростно и страстно, убивая непролитые слезы, целоваться в чужом подъезде… Втягивая, кусая, проникать меж немеющих губ, сталкиваться языками… Не отпускать, не позволять оторваться, нападать снова и снова... Целовать как в последний раз, как перед смертью... Мстить за обиды, прощать и раскрываться, почти любить! Ласкать обнаженную гладкую кожу, проникать пальцами под ремень и гладить, сжимать, нарушать все запреты, понимая, что нельзя, неправильно. И знать, что не можешь остановиться. Не хочешь останавливаться! Не отрывать губ, пока не выдохнется и не запросит пощады. И слушать чужое рваное дыхание в такт движения своей руки.
И наплевать, что утром простого майского понедельника из квартир станут вылетать жаворонки, и дворники в дождевиках начнут обычный мерный шелест по мокрому асфальту.
– Дворник, милый дворник…
Вася подхватывает судорожно выдыхая:
– Подмети меня с мостовой… – и пьяно смеется прямо в губы, – Майский, какая же ты сладкая блядь.
Да, я блядь. И ты думаешь, что спокойно поимеешь меня в любое время, когда приспичит, и в любом месте. Даже в родном подъезде Бульдозера, который, если узнает, закатает тебя в асфальт без жалости и угрызений совести. И тебя это заводит, беспечная пьяная дрянь.
И он ускоряет движения руки, почти надеясь, что ранние пташки вылетят из своих гнездышек в самый интересный момент.
Эх, опоздали.
– Майский… – шепчет Вася, едва отдышавшись, – Майский…
Он просто повторяет его фамилию. Ему по кайфу? Майскому нет.
– Понравилось? – спрашивает он без выражения.
Лысенко весело и лениво хмыкает, одергивая на нем футболку:
– Майский... А тебе красное идет.
Да ну?
– Это Бульдозера.
Лысенко кривится, как от зубной боли, тянется руками к его лицу:
– А это?
– И это его, все полностью. А ты себе кого представлял?
– То есть? – улыбается Вася.
– Ну, когда я тебе дрочил, – благодушно объясняет Серёга, – то представлял, что делаю это с Витькой. А ты о ком сейчас думал?
Секунда тишины, вторая, третья… Кажется, перебор. Вася убирает руки. Он растерян, зол, в бешенстве!
Лягушонок сгибается пополам. Это больно. Когда кулаком в живот. Со всей дури. Без предупреждения. Это так больно, что он никогда в жизни не разогнется. Так и будет вечность беззвучно кричать, упав коленями на стертые плитки.
– Не-на-ви-жу. – у самого уха.
И стоптанные подошвы кроссовок в бахроме обтрепанных джинсов удаляются под каким-то неправильным углом и пропадают за порогом.
И Майский растягивает рот в болезненной гримасе. Да, ни хрена себе неделька начинается.
Конец второй части



Часть третья.

Василек.


Василек
Не бывает любви
Несчастной.
Может быть она
Горькой,
Трудной,
Безответной
И безрассудной,
Может быть
Смертельно опасной,
Но несчастной
Любовь
Не бывает.
Даже если она
Убивает.
Тот, кто этого не усвоит,
И счастливой любви не стоит!
Борис Заходер


1.
Сука! Ну сука же! Да что ж так дерьмово? Ну да, не ожидал! Не ожидал, что он сможет вот так, из-за угла поленом. И так больно!
Гребаный пидор, сука! Ну почему же так больно?! Уродец тощий! Как он понял куда бить? Откуда знал, что вышибет весь воздух из легких всего лишь парой безобидных фраз?
Вася и не подозревал, что будет ТАК больно! Не подозревал до того момента, пока с него, еще живого, не содрали всю кожу, обнажая сухожилия и мышечную ткань. Не представлял, что будет медленно подыхать от нехватки кислорода, сгорая в аду после ВСЕГО-ЛИШЬ-СЛОВ!!!
Фигассе! Какого хрена происходит на этом дырявом глобусе?
Ну, целовался он. Ну, в губы, взасос, с языками, глубоко, долго, с парнем. Ну, дрочил, большое дело. Чего по пьяни не сделаешь?
Да это начиналось, как обычная шутка! Отпускать пошлые намеки, задевать, дергать, не давая прохода. Зачем? Просто потому что интересно. Потому что Майский обращал внимание, потому что реагировал, раздражался. И, вроде Вася для Маяка, как и для всех – муха надоедливая всего лишь, но это только напоказ. А там, за ширмой светлых волос и доброжелательных улыбок, столько ярости!
С виду – божий одуванчик, надави, и потекут соки из всех дырок. А вот хер вам! Надавишь, и выскальзывает, как обмылок в бане. И все норовит под ноги, чтоб поскользнулся и виском об косяк. Стукнешь его, а он, как чертова неваляшка, поднимается и ржет нарисованной ухмылкой на глянцевой морде. И коготки выпускает, если тронуть вот так по-особому, всей пятерней.
Гримасами фальшиво-сладкими набивая оскомину, а сквозь зубы яд так и плещет.
Лицемерный тощий ублюдок! Этим и цепляет.
Именно это и нужно всегда и от всех. Ярость и ненависть. Не презрение, слишком жалкое, не тем более равнодушие. А так, чтобы у жертвы слезы в голосе: «да подохни уже!», и не покорно, а в бешенстве: «ДА СДОХНИ, СУКА!!!»
Вот тогда и чувствуешь, что живешь, что занимаешь место в этом мире, что двигаешь воздух и эфирные массы, а не просто водку с пивом хлещешь да блюешь по углам.
Типа, не будем обманываться, друзья, смысла у жизни все равно нет, так не похер ли как её просрать? А так хоть люди к тебе интерес проявляют, даже если просто на предмет дать в морду.
Да, просто игра, пусть и самую малость жестокая.
И не хотел он его зажимать в этой блядской раздевалке. Кому нужны его худосочные мощи?! Но как еще сотрешь поддельную фарфоровую улыбку?! Вот и прихватил его за окорочка, наваливаясь всем телом. А тот сначала обмяк от неожиданности (и Вася радовался, глядя, как трещит и осыпается глянец), а потом зубы сжал, да так рванул из рук, что завалил их обоих на железные лапы вешалок. Тогда-то, в пылу борьбы, Вася и получил локтем в глаз. А так же представление о том, какой горячей бывает чужая плоть, если сжать ее посильнее. И голова кругом, и шум в ушах, и на ладони будто ожег… И облегчение какое-то от мысли: «ну все, теперь точно достал!»
А когда вечером дрочишь в ванной, почему-то не Люськин станок вспоминаешь, и не Луизины буфера в рискованно смелом декольте, а как пытался завалить этого демона черноглазого, хватая за худые бока. А тот глазищами своими обжигал до самого нутра не то страхом, не то ненавистью. С такими глазами убивать идут. Или вешаться. А не в школу, как ни в чем не бывало, языком чесать на уроке, лениво посмеиваясь.
Вот это был подлинный шок – заходишь в класс, а сука эта сидит за партой и весело треплется, привычно улыбаясь. И вдруг приходит понимание, что вчера-то в гормональном угаре про него думал, о нем… мечтал? О вот этом тонком теле. И с волной возбуждения накатывает злость и непонятная тоска, словно ограбили тебя в людном месте посреди бела дня. Тогда Вася думал, что ничто и никогда не согнет и не сломает чертову неваляшку. Ух, как он ошибался!
Вася смотрел на дверь подъезда и все твердил себе, как же он ненавидит эту мелкую дрянь! По-настоящему, так, что сможет убить, и не один раз. Тяжелые капли, срываясь с листвы, били ледяными лапками по разгоряченной коже. Вася ежился, не замечая, как обгрызает губы до крови.
Что он делает там? Сознание потерял или вернулся к Дозеру?
Бульдозер, говнюк накачанный, как же он влез?! Перепутал ему все карты, загреб его игрушку, разворотил и сломал то, что сломать казалось невозможным!!! Да хрен с ним, с Дозером, ему и черти в аду не указ!
А Майский? Эта вечно лыбящаяся сука! Он же развалился буквально у него на глазах, он же в руках у него рассыпался на мелкие кусочки! И слезы, он же видел – слезы были. Да, это Дозера заслуга, не его, но сам факт – он держал в руках беспомощную тушку – бери и жарь. И как же он, блядь, опять обманулся! Впал в детство и пошел хороводы водить!
Он пел ему! Он, сукабля, пел ему!!! Он не пел по-настоящему уже лет пять! Он с ним танцевал, вальсировал, как на сукаконцерте! Вот позорище! На лирику, потянуло, бля, на арфы-минуэты. Вспомнил свое хоровое прошлое. Ушлепок ты, Василий Лысенко!
А ведь Вася дал ему шанс закончить все как обычно, по-нормальному. Ну, потолкались бы немного, поставили пару синяков и по домам, дрочить на баб из журналов. Ну, специально же порнухи у Макаронов набрал. Хули был этот цирк с коленцами? Раскрылся, как баба после стопаря, думал этот пидор оценит…
И что получил? Что ты получил? Да как всегда – рылом в грязь! Знай, сука, свое место! Возле параши!
А глазки мы Дозеру закатывать будем, ага.
Но зачем он ТАК? Весь, типа, искренний: «вот я, мол, ласковый и покорный, давай сольемся в глубоком экстазе», а сам заранее знал, что плюнет в рожу.
Да что ж ты, блядь, не выходишь? Вернулся, да?
Васю вдруг затрясло так, что зубы застучали. Он выдернул из-за пояса мокрую футболку и натянул на мокрое же тело. Очень хорошо! Если простынет, так хоть от экзаменов ненадолго отмажется. А если сдохнет, так вообще сдавать не придется!
***
Майский вышел. Прошлепал по лужам через двор. Медленно, сгорбившись, не оглядываясь. Не замечая, как злой Лысенко выныривает из-под листвы и уверенно прет, намереваясь догнать у подъезда. И добить. Возможно ногами.
Сейчас Майский наберет код, Вася затолкнет его внутрь и надолго отучит размышлять о Бульдозере по поводу и без. Зачем уродцу жить? Пусть живет ради мести! По большому счету Вася делает ему одолжение – придает смысл никчемному существованию и отвлекает от неразрешимых проблем.
Майский потянулся к двери, но замок щелкнул раньше. Из подъезда вырулила здоровенная тетка. Секунду она таращилась на застывшего Маяка, а потом… Вася не понял, что произошло. Наверно он моргнул не вовремя, и потому не врубился, каким интересным образом Майский улетел в подъезд.
А страшная тетка открыла рот. Как только открыла, так Вася сразу понял, что тетка страшная. Она ревела, как сигнал тревоги в голливудских фильмах, когда до взрыва очередной фабрики остается десять секунд. Вася даже не все понял, чего она там вопила, но то, что смог разобрать… Ух! Скажи тоже самое Вася, Бульдозер проверил бы его головой все ступеньки с пятого этажа по первый и обратно. Но тетка, похоже, считала себя вправе.
Он шагнул, чтобы увидеть, что происходит в подъезде, но дверь захлопнулась перед его носом. Судя по воплям – готовилось смертоубийство. Вася заколотил кулаками по металлу.
– Теть, откройте! Эй, слышь? Открывай, кому говорю!
Ор затих, дверь распахнулась, и Вася резво спрыгнул со ступенек и, как оказалось, правильно сделал. Тетка и для него нашла много добрых приветливых слов. Останься он в пределах досягаемости, она бы «башку его размозжила об стену, и передай это остальным уродам-извращенцам-пидорасам». Смысл был примерно такой.
Майский крикнул из подъезда:
– Мам, пошли, не надо!
Мам?! Хуясе, мама.
– Слышь, мамаша, завали хлебало, я вообще мимо проходил.
– Сопляк! Я щас милицию вызову.
– Валяй! Снимем побои с Маяка. И соседи подтвердят! Давай, мамаша, набирай! Номерок подсказать?
Телефон участкового он знал на память. В силу независящих от него причин.
Майский вызвал лифт и повис на мамкиной руке. Та, стряхивая его, продолжала орать благим матом. Вася в долгу не оставался, но его «сдохни, овца драная!» ударило в захлопнувшуюся дверь.
Открыть кодовый замок в принципе не сложно. Особенно если не новый. Достаточно внимательно посмотреть на кнопки. Лифт остановился, когда Вася был на втором этаже. Он в несколько прыжков одолел еще пару пролетов. Дверь хлопнула этажом выше.
Вася слушал и удивлялся, как у тетки хватает дыхания орать не понижая голоса. А ведь, он мог поклясться, при этом она еще умудрялась лупить сыночка по чем ни попадя. Офигеть, как только Вася решил проявить интерес к чему-то, все тут же бросились это отнимать и портить!
Он нервно танцевал на площадке между четвертым и пятым, и дивно прозревал с чудовищной тетки и ее оригинального материнского чувства. Злобно матерясь и обстукивая кулаками подоконник, в упор не понимал, какого черта Майский терпит?! И это бесило больше всего! Ему хотелось прижаться к двери и орать в замочную скважину: «Да в рыло ей! Пусть катится ко всем чертям!». Вася уже решился влезть и в это «не свое дело», когда дверь на площадку распахнулась, и его чуть не раздавило звуковой волной. Он взлетел по лестнице, уходя от последних выбросов радиации. Тетка села в лифт, и кабина, задребезжав, покатила вниз.
А-а-атлично!
Вася позвонил. В голове мелькнуло чужеродная фраза – «личная ответственность», протянувшая лапки от него к человеку за дверью, но Вася только зло отмахнулся. Вся эта хрень могла идти лесом! Вася не задумывался, почему вечно делает то, что у нормальных людей считается грубым, глупым, неприличным или попросту лишенным смысла. Он предпочитал слушать свою левую пятку, которая вместо надоевших «почему» говорила «почему бы и нет».
Из квартиры не доносилось ни звука. Может там и правда что-то случилось?.. Что ж он не отвечает? В грудь толкнулось непрошенное и страшное. Вася вдруг запаниковал, даже ладони вспотели. Кнопку звонка с тупой мелодией «чижика-пыжика» пришлось держать попеременно, то одним, то другим пальцем. Его залихорадило от дурацкой мысли, что, возможно, Майский там с проломленной башкой тупо подыхает, а он, Вася Лысенко, в паре метров, и как дебил, ни на что, кроме невнятных матов, не способен! Он все еще хотел открутить Майскому все, что плохо привинчено, но ситуация его уже давно не радовала. Чертов тощий уродец, с ним всегда так!
Сколько сейчас? Полшестого? Блин, без ментов не обойдется. Еще пять минут непрерывного стука лбом в дерматин под ритм гребаного «чижика», и Палпетровича вызовут соседи. Увлекшись, он не сразу расслышал, как Майский надрывно орет с той стороны:
– Какого хрена ты делаешь?!
– Маяк, – Вася обрадованно замахал в глазок, – Маяк, ты там живой?
– Не твое дело!
– Слышь, открой дверь. Я тя бить не буду, честно.
– Пошел нахер!
– Ну ты че, обиделся? Хочешь, я тебя пожалею?
– ПОШЕЛ НАХЕР!!!
– Ба-а-алин…
Ни на какие уговоры и угрозы из квартиры больше не отзывались. Когда звонок обиженно булькнул и умолк, Вася заколотил в дерматиновую дверь кулаками. С тем же, впрочем, результатом. То, что у Майского хватило ума и сил отключить звонок, доказывало, что все не так уж и безнадежно. Проверка «ухом к двери» выявила звуки, похожие на шум воды. Проверка «прищуром в глазок» ничего не выявила, зато напомнила о той, другой оптике. Вряд ли Бульдозер его ждет, но… Почему бы и нет?
В самый последний момент, уже у подъезда Дозера, Вася заметил футболку Эйваза. Тот медленно брел к аллее, и Вася, не раздумывая, сменил направление. Пронесся по двору, не пропуская ни одной лужи, и нагнал Грека у беседки. Тот даже не успел обернуться на топот, а Вася уже запрыгнул сзади, толкая в спину. Грек споткнулся и оба чуть не пропахали носом бордюр.
– Свали, придурок!
– И тебе доброго утра! А че с рожей? – не понял Вася и оттянул товарищу левую щеку, изображая кривую улыбку.
Грек вяло отмахнулся:
– Гуляй, Вася...
– Та шо стало? Кого хороним?
– Раньше тебя никто не умрет, расслабься, – утешил Грек и вежливо удивился, – Хули ты здесь скачешь? Ты час назад ушел.
– Недалеко, – Вася развратно улыбнулся и, тычась в ухо Грека, интимно зашептал, – У меня случилось романтическое свидание угадай с кем… – Грек отпихнул его, и Вася весело добавил, – … и угадай, чем закончилось!
Грек смотрел тупо, пришлось его поощрить:
– Ду-у-умай, Эйваз, ду-у-умай. Кто у нас самый популярный в этом сезоне эротический объект?
– Ты заловил его, что ли?
Вася победоносно подвигал бровями.
– Не подходи ко мне, извращенец. – Грек посмотрел сквозь листву наверх и обреченно застонал, – Суцильнэ божевилля… Я ни хрена не понимаю в этой жизни... Ну объясните мне, что в нем ТАКОГО? Это же просто Майский. Он никто, швабра с глазами. В чем смысл, я не понимаю?
Вася заскучал. Он-то знал, что смысла нет, смысла не существует. Смысл придумали лицемерные ханжи для оправдания перед такими же, как сами. И Грек, блин, из их легиона!
– О-о, ну что сказать-то тебе, мой сомневающийся друг? Было кла-а-асно.
– Я передумал! Не хочу ничего знать. Никаких подробностей! У меня была хреновая ночь, и утро не лучше, так что не доставай меня!
– ОК. А хочешь, я его убью?
– Кого?
– Майского. Я собирался. А потом передумал. Даже пожалел. Ты мамашу его видел? Годзилла отдыхает! Убить? Не хочешь? А кого? Бульдозера как-то стремно, я не потяну. Давай Строгую. Ты чего?
– Что. Тебе. От меня. Надо?
Вася сжалился:
– Займи пятерик.
С выражением бесконечного страдания Грек выгреб из кармана всю имеющуюся наличность и сбросил в подставленные ладони:
– Исчезни!
– Окей! Вернусь с пивом.
– НЕТ! Навсегда исчезни!!!
Грек свернул под листву, срезая путь через парк, и побрел прочь. Вася грустно пересчитал наличность.
– Куда я исчезну? Я даже до Крыма не доеду… – еще раз пересчитал, – Здесь только на мыло и веревку.
Впрочем, можно взять пива, устроиться у Майского под дверью и травить придурку анекдоты. А вдруг впустит? Сердце аж зашлось от перспектив, и ладони закололо от возбуждения. Вот черт! Он потер рукой ширинку, и скривился в усмешке, словно снова почувствовал там пальцы Майского. Дрожь пробирала, стоило вспомнить, как тот жарко дышал ему в шею.
Вася прикинул сумму. Хватит и на презики, надо только такие, где смазки побольше. Потом вспомнил, что Маяк – сволочь. И без смазки будет нормально.
Он шагал по аллее, забыв про бинокль, Дозера, Грека, и строил свои нереальные планы. Планы, как часто с ним случалось, рождались и гибли в безвестности пачками. Но в какой-то момент левая пятка осведомится: «а почему бы и нет», и Вася понесется исполнять ее каприз.


2.
В результате ноги принесли его домой. Вася решил, что это, в принципе, логично, и метнул пустую пивную бутылку в кусты. Слишком много ступенек, слишком много дождя, день еще не начался, а спать хотелось зверски. Он отпер дверь и ввалился в прихожую. Услышал стрекот клавиш, скинул кроссовки, и прошлепал в зал, оставляя на линолеуме мокрые следы. Так и есть. Машка сидела за компом. Растрепанная, в огромных студийных наушниках и домашних очках, она была похожа на безумного пилота. Забравшись с ногами в кресло и обставившись разнокалиберными чашками, красными глазами моргала в экран и, как сумасшедшая, лупила по клавишам.
Вася подошел, оттянул один наушник и, перекрикивая Самойлова, гаркнул:
– Спать иди!
Машка зашипела:
– Заткнись, идиот! Деда разбудишь!
– Бляааа… – Вася застонал и рухнул на диван. Ну почему именно сейчас?! – Когда он приперся?
– Вчера, часов в семь. Какого ты не берешь с собой мобильный? Мать все телефоны оборвала!
– Тысяча факов ему в жо… ай! Щас сама получишь! Почему я не ушел в запо-о-ой?.. Машка, ты мне яду предлагала. Я передумал, давай! Иппать! После такой хуевой ночи еще и дедушка-военкомат… – он закатил глаза, задергал левой ногой и вывалил язык.
Машка повесила наушники на шею и, потянувшись через стол, ткнула его чайной ложкой. Вася глухо застонал.
– Чувак, да ты мертвый. Вали в душ и не разлагайся на моем диване.
И она снова уткнулась в экран, хихикая кому-то по ту сторону монитора. Вася вдруг почувствовал себя невероятно уставшим. Как будто кто-то добрый наконец перерезал веревочку у него над головой, и вся эта ночь свалилась на него. Обрушилась каскадом наслаждения, унижения, обиды и зла, пронеслась сквозь тело, сминая мускулы и выдирая кости из суставов. Лучше б его вчера грузовик переехал!
Это все Маяк виноват. Вася точно знал – во всем виновата эта тощая гнида! В том, что Вася, как не старался, не смог напиться в хлам! В том, что в горле сплошной горький ком, в голове полнейшая каша, а губы болят, как проклятые! И в том, что дождь слишком мокрый, и что скоро экзамены, и что в доме Лысенко нет лифта, а деду не сидится в своей Полтаве! Во всем виноват только Майский! Лучше бы грузовик переехал его!
АААААААааааааа!!!! Вот блиииин!!!!!! Хотелось орать матерно и биться головой. Всего слишком много, так много, что хочется сбросить это все в бездну и забыть, как страшный сон. Вася покосился на Машку, потом лег локтями на стол и сказал:
– Я с парнем переспал.
– Чего?
– У меня был секс. Не с девкой.
Сеструха замерла над клавиатурой, потом уставилась на него:
– Врешь!
Вася улыбнулся одними губами:
– Ну, может не переспал. Мы целовались. И дрочили.
– Ты голубых ненавидишь!
– Я всех ненавижу. Мне теперь целкой сдохнуть?
– С кем?
– Майского знаешь?
Машка усмехнулась:
– Вась, ты гонишь! Вы же на ножах!
– И что? Это повод, чтобы отказаться?
– А он что, навязывался?
Вася неопределенно пожал плечами:
– Ну, типа того.
– Вот трепло! Майский – самый миленький хер с вашей чокнутой параллели. Даже если он гей, ТЕБЕ не светит.
– Детка, я имел его в подъезде Бульдозера!
– Какая разница, где? Свали, ты мне мешаешь.
Машка потеряла интерес к разговору и вернулась в чат.
Вася покачал ногой, разглядывая заляпанные грязью джинсы. Машка со своими собственными бзиками всегда признавала за ним право быть ипанутым на всю голову придурком. Они вечно доставали друг друга, меряясь, у кого шиза больше.
– Есть разница. У них с Бульдозером типа любовь.
Машка хмыкнула:
– Ты под кайфом?
– Да, я знаю, звучит ублюдочно…
Машка хмыкнула еще раз:
– Твой дилер – халтурщик, гони его в шею.
– Ну, если тебе неинтересно… – Вася сделал попытку подняться.
– Сидеть!! – Машка свернула окна, теперь хмыкнул Вася, – Ты серьезно?
– Какая разница, ты ж все равно не веришь…
Машка недоверчиво покосилась.
– Что это за дичь? Бульдозер – двухсотпроцентный натурал.
– Ага, ага. Был, пока не захотел минет от самого миленького хера нашей параллели.
– Да? Ну, в это я могу поверить. Вы все в этом возрасте такие недоёбки. И что? Он его получил, и ему понравилось?
Вася удовлетворенно улыбался. Мысль, что он успел на банкет раньше Доза, даже при всей трагичности ситуации, определенно поднимала тонус. Скалясь, он с удовольствием протянул:
– Он его не получил. В том-то и дело, сестренка. Я – первый.
Машка порозовела. Поверила. Заинтересовалась.
– Пипец, – сказала она тихо, – Ва-а-аська, ты что, правда? С ума сошел!
– Хватит лыбиться, я смущаюсь! Чё ты такая довольная, будто это тебя за жопу щупали?
Машка зажала рот ладонью и глупо хихикала.
– И как оно, с парнем.
– Это ТЫ спрашиваешь у МЕНЯ? Попробуй сама – узнаешь.
– Да брось, у меня же члена нет. Я чисто умозрительно могу представить, но это же совсем не то. И как только додумался, ты, убежденный сиськофил и гетеросексуалист?
Вася мрачно уставился на сестру:
– Мозг в процессе не участвовал.
Машка уже пришла в себя и нетерпеливо забарабанила пальцами:
– А минет был?
Васе очень хотелось сказать, что да, Майский ему отсосал. Он едва удержался, чтобы не начать описывать процесс, так, как представлял это, пока шел домой, прихлебывая пиво из горла.
– Да не в минете дело. Знаешь, он первый на меня кинулся. Блин, я в шоке до сих пор…
– Это он по пьяни.
– Заткнись. Без тебя знаю. Мне было по барабану – по пьяни он это, или из мести, или ради прикола! Я не голубой, но крышу это рвет конкретно. Он такой… он…
– Хорошенький, – подсказала Машка, – нежный, ласковый, сладкий…
– Я таких слов не употребляю! Хотя нет… Иппонский городовой, – Вася стукнул себя по лбу, – про сладкого я сказал.
Машка захохотала:
– Да уж! Как только язык повернулся!
– Хватит ржать!
Она захлопнула рот ладонью и испуганно оглянулась на дверь.
– Ладно, ладно! А с чего все началось? Ну, что послужило толчком?
– Мы пили…
– А, ага. А дальше?
– Пели и танцевали…
– Да, и?..
– Майский уснул.
– Фу. Ты, его, спящего?..
– Дура!
– Все, прости. Комментариев не будет! Ну, он спал...
– Да… Он заснул, а Луиза сказала…
Вася смотрел на сестру, и не видел ее. Луиза тогда много чего говорила. Сначала Васе, когда они курили, потом Бульдозеру, пока Грек помогал Ане мыть посуду…
Машка стукнула его по руке:
– Что сказала Луиза?
– Луиза сказала…
Луиза сказала Васе:
– При чем здесь Майский? Хуле они думают? Что я – переходящее знамя?
Луиза сказала Дозу:
– Ты живешь не с абстрактными понятиями, ты живешь с людьми. Почему ты берешь всю ответственность на себя? Тебе так проще? Ты думаешь, я не способна принять свое решение или понять твое? Как твоя личная собственность, захотел – подобрал, захотел – бросил. Без объяснений и извинений. Ему ты тоже не дашь выбора?
Вася сидел тихо, делая вид, что безобразно пьян. И видел, как сползает с морды Дозера то странное выражение. Оно нервировало Васю, оно весь вечер как будто просилось на волю, скрывалось в глазах, отражалось в движениях, и вырвалось, когда Доз повернулся к Майскому и, непонятно почему, спросил: «А ты?». А тот в ответ накрылся пледом и что-то буркнул невразумительно. И тогда с Бульдозером случилось странное, мечтательное – полуусмешка, почтиулыбка, в себя, кому-то внутри. И теперь она выцветала, уходила, и Вася почему-то был этому рад.
А Луиза сказала:
– Полчаса твоего драгоценного времени, и дальше можешь делать все, что хочешь. Ты должен мне.
– Знаешь, Машка, если бы Маяк проспал до утра, ничего бы не было. Лизка бы мирно укатила в своем кабриолете, а Грек сделал бы вид, что так и надо. Я бы подкалывал их, Доз дал бы мне в зубы, и все бы шло, как прежде. Только у Дозера была бы другая девочка для траха.
– Майский проснулся?
– Угу.
Вася целых пять минут честно пытался помешать, не допустить, выиграть время. А потом, стоя в коридоре за спиной Майского, обнимая его за талию, вдруг подумал: «почему бы и нет?». И открыл дверь. Совсем чуть-чуть.
Все еще могло пойти по-другому. Доз запер бы Маяка, и не выпускал. Черт знает, что бы он ему говорил, но Вася признавал, что это могло сработать. Вася прикидывал так и эдак. Пока другие сходили с ума, а он мог наслаждаться шоу, давя их мозоли, его устраивал любой расклад. И он очень хотел скандала. Подмога пришла, откуда не ждали – Греку надоело делать вид. Слишком унизительно для него это все, да еще при Маяке. Грека не хватило на последние пять минут. И пока Дозер гасил истерику, Майский достался Васе. Упал в его руки как спелый плод, неожиданно и так закономерно.
Машка нахмурилась:
– Бульдозер, конечно не знает.
– Конечно. Я только Греку сказал.
Машка какое-то время смотрела пристально, потом развернулась обратно к монитору.
– Уродец. Поищу гробы подешевле. Дорогого на тебя жалко.
– Я буду являться к тебе по ночам, и ты пожалеешь, что пожадничала мне на гроб! На экзамен я определенно не попадаю, класс!
– Что за суицидальные мысли?
Суицид – это слишком интеллигентно для того, что чувствовал Вася. Суицид это когда с обрыва в океан, или все таблетки из аптечки, или свечи и кровь из вен по всей ванной… Твою мааать!
Вася сорвался с дивана и упал рядом с телефонным столиком. Машка с удивлением наблюдала, как он судорожно разбрасывает по полу кипу бумаг.
Мамуля где-то записывала номера всех его одноклассников. Вася выловил потрепанный блокнот из-под стопки газет и пробежался по алфавиту.
М
Мастер телевизионный (кабельн.)…
Маринушкина Наталья (Нальчик)…
Маникюр – Надя…
Милиция – Конюшев Павел Петрович…
Майский Сергей (друг Василька)… Ага, лучший. Можно сказать – самый желанный!
Вася застучал по кнопкам, сбился и набрал заново. С третьей попытки, наконец, удалось. Сердце гулко билось в ребра. Он взмолился: «Возьми же трубку, ну, давай, хватит жалеть себя. Вылезь из этой чертовой ванны!»
Когда гудки наконец сменились спокойным «Доброе утро… Алло... Я слушаю…», Вася с трудом поборол искушение брякнуть что-нибудь типа: «Говорит и показывает радио Маяк!». Ясно, что Майский сразу даст отбой. Поэтому он просто слушал, и тихо млел от нелепейшего чувства, что как же это прикольно – звонить Майскому и, глупо улыбаясь, молчать в трубку. По ту сторону еще раз сказали «алло», потом «Вас плохо слышно, наверно что-то с аппаратом. Перезвоните, пожалуйста», но трубку не клали. Вася сполз по стене на пол и, прикрыв глаза, представлял как Майский, мокрый, в одном полотенце, стоит и напряженно вслушивается в тишину. А под ногами с зябко поджатыми пальцами уже натекла мыльная лужица. Майский тоже помолчал, потом тихо спросил: «Витька?..», и это стало последней каплей. Васю подорвало. Он заорал в трубку: «Сдохни, блядь!», и орал это, лупя телефоном об пол, пока в зал не вышел дедушка-военкомат и не отпустил ему хорошего леща.
– Отставить истерику. Алло. У аппарата подполковник Баранкин. Фамилия, рядовой.


Вася чистил картошку. Вася охуевал, сходил с ума, злобно матерился сквозь зубы, срезал с кожурой по полклубня, но поделать ничего не мог. Два наряда вне очереди. Один за неуставные выражения, второй – за разговорчики в строю. Каждую картофелину он нарекал «Серёженькой», православно крестил и отправлял на верную гибель. И втайне планировал продолжительный запой на даче у Макаровых.
Машка тоже получила наряд с умной формулировкой «за неуставное использование трафика после отбоя». Оправдания вроде «у меня безлимитка!» не помогли. Она запихивала морковку в комбайн и, со злобным намеком глядя на брата, нажимала кнопку. Комбайн с ревом превращал оранжевый столбик в кучку стружки.
На ранний завтрак планировался борщ. Дед в углу листал газету и посвящал их в план действия на ближайшие два дня.
– …всю прихожую и коридор. После завтрака Мария моет посуду…
– У меня ОДИН наряд! – возмутилась Машка. – Я не буду!
– Разговорчики в строю. Наряд вне очереди. После завтрака Мария моет посуду…
Васька мерзко захихикал, выковыривая глазки следующей жертве.
– …а Василий снимает старые обои и готовит клей.
– Ба-а-алин, а выспаться я могу?!
– Конечно. С часу до трех. После обеда заклеиваем левую стену.
– Отсюда и до ужина?
– До полдника. До ужина заклеиваем правую.
– А ты точно завтра уезжаешь? – в третий раз не удержался Вася.
– Мать вас распустила…
Началось… «Без призора… делаете, что хотите…» Каждый раз одно и то же. «Никакой дисциплины…» Вася ненавидел это. «Непонятно, что вырастет…» Дед втирал свою истину с методичностью потомственного военного. Вася зверел, понимая, что опять сорвется. И опять на том же самом месте. На части про упущения в воспитании из-за отсутствия «твердой отцовской руки», Вася не выдержал. Он бросил очередного «Серёженьку» на стол и с размаху пригвоздил к столешнице.
– Я. Не хочу. Слышать. Ни про каких. Отцов! Достало нахер!
Он выдернул нож, встряхнул его, и картофелина слетела прямо в кастрюлю, обдав все брызгами. Швырнул нож в раковину и, со словами «концерт окончен», грохнул дверь ванной.
– Пойди, скажи ему, чтобы вернулся и доделал.
– Да ну его. Все продукты переведет. Я доделаю, только, чур, у меня тихий час сразу после завтрака.
– А что за друзья у него? Наркоманы?
– Окстись, дед! Кто наркоманы?
– На кого он утром орал? Я фамилию спрашиваю, а он хохочет. Что это за разговоры ни свет ни заря? Один орет, значит, матерные слова, а другой в ответ хохочет. Это что? Это, я так понимаю, ненормально.
Вася слушал под дверью. Ненормально. Все это ненормально. Все. Его идиотская пошлая выходка обернулась чем-то таким ненормальным, чего он, Вася, вовсе не планировал. Он никак не ожидал, что Майский вдруг, ни с того ни с сего, ответит, что вцепится в него, поведет, затянет. Да, конечно, он сам так смотрел на него, намекал, тянул ручки, представлял всякое. Ему семнадцать лет и крыши нет! Даже если у него встает на все, что движется, это вовсе не значит, что все это он догонит и обязательно трахнет!
Да, маму вашу, это ж так естественно, когда хочется потрогать пламя. Потому что оно красивое, потому что яркое, потому что смотришь в него и видишь нереальное, обманчивое, зовущее. Потому что в нем – тайна и ты вот-вот поймешь, отчего оно дрожит и меняется. И когда перебираешь пальцами по языкам, то совсем не ожидаешь, что оно вдруг набросится на тебя, и проглотит, сожрет всего, до последней клеточки. Нет у тебя в планах сгореть заживо.
Вася застонал. Он давно решил для себя, что ничего от этой жизни не ждет и не хочет. И вдруг приходит это нежданное и что-то ломает в нем. Больно, с кровью, под истеричный хохот. И чертова неваляшка опять ржет. Надо же… Вася думал, расстроится, что это всего лишь он, сконфузится, что не угадал. А он ржет. Вот дурачок. Вася думал, что вены режет, а он ржет. Ненормальный. Вася усмехнулся. Вот поэтому, именно потому, что он такой неправильный, вне рамок, вне ожиданий, именно поэтому Васе было не все равно.
***
– Настоящий мужчина должен уметь все!
– А я что, игрушечный?! У меня член есть!
Проходившая мимо Машка возмутилась:
– Без демонстраций, ради всего святого! Поверим на слово.
– Мажь ровно, комки растирай. Слева полосу пропустил.
– Ба-а-алин! Я не дошел еще туда!
– Да ровнее, ровнее. Впритирку. Загладь, там пузырь. Правее.
– Фак! Это гвоздь!
– Сам виноват. Гвозди, болты и скобы удаляются на стадии срыва старых обоев. Не голоси, до осеннего призыва заживет.
Клеить обои с дедом было одно удовольствие. А не клеить – другое. К вечеру Вася твердо решил бежать, но вымотался так, что и пошевелиться лишний раз был не в состоянии. Он так и не смог уговорить Машку метнуться за пивом, и из вредности вырубился на ее диване. Если ей вдруг приспичит поспать – пусть валит на раскладушку в Васину комнату.


3.
Чем заняться свободному человеку в свободное от забот солнечное утро? Правильно – наслаждаться жизнью. Пройтись по тенистой улочке к даче хороших друзей. Поорать во всю глотку и убедиться, что там никого нет. Послушать, как надрывается злющая немецкая овчарка. Спросить ее:
– Майн либе дих, где носит этих ублюдков? – и с сожалением прокричать через забор, – Ты мне совсем не помогаешь! Я нихт фэрштейн нихрена!
Постоять в размышлениях, переминаясь с носка на пятку, и двинуть вразвалку дальше по частному сектору, внимая веселому щебету птиц и надрывным крикам со стороны девятиэтажек: «МО-ЛО-КО! Свежее МО-ЛО-КО!»
Преодолеть невысокий забор, проникая на территорию частной собственности. Пройтись через аккуратный палисадник к распахнутому окну с противомоскитной сеткой. Подтянуться, упираясь ногами в цоколь. Заглянуть в комнату. Убедившись, что она пуста, вздохнуть досадливо. Бережно снять сетку, опустить ее на пол, и забраться в комнату. Осмотреться вокруг. Снять с полки старую электронную игрушку и приземлиться на не застланную постель, удобно разместив подушку между спиной и стенкой. И мило скоротать время до прихода хозяина.
Грек открыл дверь ногой, держа в руках тарелку с бутербродами и полную до краев чашку чая. Ногой же дверь захлопнул и осторожно пошел к столу. Вася с интересом следил за ним и, в самый удачный, по его мнению, момент, радостно окликнул со своего места:
– Привет!
Одного слова хватило. Сашка дернулся посмотреть, и вскрикнул, когда горячий чай обжег ему руку, расплескался по столу и пролился на пол.
– Твою мать! Вася!
– Моя мама – честная женщина. Попрошу не оскорблять.
– Ты как сюда... – начал Грек, обернулся на окно и закончил, – Понятно. А теперь объясни мне, сын честной женщины, какого хрена?
– Мне скучно.
– А мне что, станцевать для тебя?
– Какой-то ты агрессивный с утра, – обиделся Вася.
– Мне простительно. Я еще не завтракал.
Гость расценил это, как приглашение, встал, чтобы взять бутерброд, и пояснил:
– Я тоже пожрать не успел.
– Ну, блин, на кровать не кроши! Ну что за люди?
– Ты ешь, ешь. Не нервничай. Как вообще дела?
– Теперь уже не уверен. – Грек уныло рассматривал лужу.
– Строгую видел?
– Вася, я могу поесть в твоем обществе, и ни разу не подавиться?
– А не надо так реагировать. Сядь, расслабься, чувствуй себя, как дома. Так что? Тройничок у вас будет?
– Заткнись, – устало отмахнулся Грек, – ничего такого мы не планируем.
– А что Дозер говорит?
– Да… тут все ожидаемо. Я сам виноват. Это Бульдозер может широкие жесты делать – сбросить с барского плеча и подбирай, кто хочет. А не смог подобрать, так какие претензии? Я не смог. Звонил вчера ей, извинялся.
– Влюбленные – идиоты. Я тебя предупреждал.
– Ага, – Грек невесело хмыкнул в чашку.
– Так что, вы с Дозом разбежались?
– Вася, настоящая мужская дружба из-за женщины не заканчивается. Ну, и с Луизой шансы у меня неплохие, главное – правильный подход.
Вася расхохотался:
– Он тебя уломал! Я поверить не могу! Он трахает девку, которую ты любишь, а ты с ним пиво жрешь, как так и надо. Шурик – ты тряпка!
– Чем больше жертвуешь, тем больше получаешь. Зато у меня есть друг. А скоро будет и любимая девушка. А что есть у тебя?
– Вот злой ты! – надулся Вася и с небольшой заминкой спросил, – А из-за мужчины мужская дружба заканчивается? Он с Майским уже говорил?
Грек покривился.
– Брось эту тему, понял? Забудь, и ни при мне, ни при Бульдозере не поднимай.
– Ты ему не рассказал?
– О чем?
– Не прикидывайся шлангом, у тебя еще столько не выросло.
– Ты сейчас пойдешь отсюда. Тем же путем, что и пришел.
– Так что, сказал ему?
– Конечно, нет. Я вообще на эту тему говорить не буду. Знать не хочу, что у вас там было, и что там будет у Доза. Это ваше сугубо личное дело! Не втягивайте меня в ваши голубые разборки! Закрыли тему.
– Майский его послал, да?
– Так, вон отсюда.
– Чего это?
– Давай, Вася, аудиенция окончена, дожуешь за дверью. Хочешь нарываться, делай это без моей помощи! Если Доз тебя убьет, жаловаться не приходи.
Вася полез обратно в окно, и уже оттуда поучительно протянул:
– Ты гомофоб, Шурик, а все гомофобы – латентные гомосеки.
– Пошел вон!
Вася пошел. Шел не торопясь, времени было навалом. Поезд отъезжал в полшестого, и до этого часа он домой ни ногой. Он вполне успевает навестить еще пару мест, чтобы уже до конца разобраться со всеми. Жаль, не прихватил мобильный, было бы проще. Например, не пришлось бы стоять под дверью Бульдозера, терзая звонок. Под квартирой Майского его хватило на три минуты. Потом он сдался. Да, задумка была гениальной. И лечили бы его долго, месяца два. Или за сколько там переломы срастаются?
Делать было нечего. Оставалось перехватить в ларьке пива и хот-дог на последние деньги. И махнуть на городской ставок, плевать с моста на катамараны.
***
Он улегся на траву, расслабляя ноющие после вчерашних трудов мышцы, и почти задремал. Тело накрыло ощущением абсолютного покоя. Он никому и ни черта в этой жизни не должен, а если кто-то считает иначе, то так ему и надо. А все, что было нужно Васе, так чтобы время под этой конкретной ивой, полощущей ветви в мелкой ряби водоема, остановилось навсегда. Очертило контур вокруг него, сохраняя без изменений тихий плеск воды, ленивое теплое марево и легкое движение ветерка. Чтобы там, за контуром, продолжалась жизнь, шли дожди, гремели грозы, покрывалась ломкой коркой водная гладь, а он продолжал бы лежать, врастая корнями в почву, никому не обязанный и ни от чего независящий, без мыслей, без снов, без сожалений.
Чудес не бывает. Время не остановилось. И когда от воды потянуло сыростью, он встал, отряхнул джинсы и медленно побрел через парк, мимо стадиона и обнесенных решеткой тренировочных полей. Вышел на бульвар, краем глаза зацепил маявшегося у стекляшки Костика, оглянулся, и сонная дымка слетела с него окончательно.
По другой стороне шел Майский. В неизменной белой рубашке навыпуск. С перекинутой через плечо спортивной сумкой, размеры которой выдавали серьезность намерений. Примерно такую человек возьмет с собой в путешествие. Или, если решит рвануть из дома.
Майский уезжал, уходил с территории Васи, и все его неопределенные планы разлетались хрупким карточным домиком. Вася пересек дорогу. Раньше он обязательно крикнул бы какую-нибудь глупость еще издалека, или налетел, как ураган, подавляя бьющей через край энергией. Сейчас же никак не мог определиться. Тело требовало действий, и вместе с тем что-то останавливало, твердило настойчиво: «Ты же ни пидор, Вася. Брось, пусть уходит». Но просто так отпустить Маяка в неизвестном направлении было, как уронить начатый косяк в унитаз. И вроде еще кайфовать не начал, а все уже закончилось. Он прибавил ходу, догоняя, и ловко принял сумку с чужого плеча. Маяк даже пикнуть не успел, а Вася, крякнув от тяжести, пошел рядом.
– Ты что это делаешь?
– Помогаю. Куда собрался?
– Уверен, что тебя это касается? Отдай.
Он протянул руку, но Вася ловко уклонился и, как ни в чем не бывало, спросил:
– От мамаши сбежал?
– Это ни разу не твое дело. Сюда, быстро.
– Еще натягаешься.
Майский остановился, давая понять, что не шутит. Вася даже не подумал притормозить. Он повернулся и шел вперед спиной, скалясь и придерживая сумку второй рукой:
– У родичей перекантуешься?
Майский понял, что бесполезно и пошел следом.
– Вась, за что мне такое счастье, как ты?
– За красивые глаза.
Они поравнялись и Вася перекинул сумку на другое плечо, подальше от цепких ручек. Маяк скривился и смиренно спросил:
– Ты специально меня ищешь? Тебе по ходу заняться нечем?
– Нас судьба свела. Все претензии к ней.
– Ты что, влюбился?
– Я? В тебя? – Вася заржал и отпрянул в сторону, когда Маяк метнулся отобрать свою собственность. – Я не пидор.
Майский тоже засмеялся:
– Больная тема, да?
– Для тебя больная. – Досадно, когда над тобой смеются, особенно если попадают в цель. – А че в сумке?
– Расчлененный труп.
– За что ты мамочку? – в ужасе спросил Вася, и, пропуская пацана на велике, потянул Маяка за локоть в сторону.
И обрадовался несказанно, заметив, как дрогнули губы Майского, пытаясь удержать на лице улыбку. Бесится. Отлично!
– Вась, а тебе к экзамену готовиться не надо?
– Не-а. Меня в армию устроят. По блату.
– Что?! Кто-то доверит тебе оружие?
– И красную кнопку.
– Скорее лопату и мастерок. В стройбат, Василёк, никак иначе.
Они шли рядом, и мирно огрызались. Не спеша, словно заранее договорились прошвырнуться по бульвару городского парка, коротая время в дружеской перепалке. Вася вцепился в сумку мертвой хваткой. И отдавать пока не собирался.
– Куда двинешь?
– К отцу.
– Далеко?
– Достаточно, чтобы не видеть тебя каждый день.
– Только меня? Или кого-то еще?
– Да ты ревнуешь.
– Я? Тебя? – спросил Вася и понял, что повторяется.
Майский улыбнулся невинно и ласково, словно видел его насквозь. Этот его деланно наивный взгляд как будто подначивал: «Ну что, Василий Лысенко, слабо признать, что ты меня вожделеешь? Бульдозеру вот не слабо». Васю раздваивало от этих смешков. Он вроде и злился от вида насквозь фальшивой мины, и дрожал возбужденно, обрадовано, отзываясь на томный взгляд.
Сладкая блядь, да. Такой он и есть. Светится, как будто на голове венец из лунных цветов и звездной пыли, сияет широкой улыбкой, щурит блаженно глазки, словно его только что облизали с головы до пят. А шея в расстегнутом вороте такая тонкая…
– Так тебе на станцию? – уточнил Вася, отводя взгляд в сторону. Здесь нормальное место. – Сократим путь?
И шагнул с дороги в заросли. Там, за рядами кленовых деревьев, за кустами цветущей акации, за руинами старых оград, стояла старая летняя эстрада. Давно заброшенная, заросшая, и основательно разрушенная временем и непослушными детьми.
Майский опять отстал:
– Лысенко, не лезь туда. Тебя там волки сожрут. Да какого, блин… Лысенко!
Злится. Но сумка-то у Васи, и никуда он не денется, обломается и пойдет следом. Вася запрыгнул на обшарпанный помост и отвесил оттуда дурашливый поклон бетонным пенькам в «зале»:
– Да, мой сказочный принц? Что пожелает твое королевское высочество?
– Спускайся. У меня нет времени на глупости.
– У тебя нет времени на твоего верного слугу? Ты разбиваешь мне сердце!
– Не смешно. Отдай сумку.
– Отбери.
Маяк запрыгнул следом, и Вася попятился вглубь, под «ракушку». Майский не улыбался. Он протянул руку и схватил ремень сумки. Вася даже не сделал попытки освободиться, он просто вцепился крепче в плотную ткань. И забрать не сможет и отпустить не в состоянии.
– Не дури, – Майский дернул ремень на себя.
Вася шагнул навстречу. Если шагнуть еще раз, они столкнуться носами, и Вася ждал. Он хотел оказаться близко, так близко, чтобы стало больно смотреть, чтобы Майский наконец опустил глаза. А то, блин, как-то неудобно говорить в черную пустоту: «давай, как в прошлый раз». Или что там изрекают в таких случаях? «Скучала по мне, крошка?» или «Позвольте отыметь любую из ваших очаровательных дырочек»?
– Не дури, – уже мягче повторил Маяк.
Он сечет фишку, и потому, как бездна самого глубокого омута, холодны и непроницаемы его глаза. Он знает, зачем Вася потащил его в кусты.
– Ничего не будет, Василёк, – слишком бережно, словно лепестки роз тонким слоем на бетон, – Поверь, оно тебе не надо.
Надо – не надо…
– А хуле мне терять? – резонно отвечает Вася, скользит по ремню, накрывая острые костяшки ладонью, и перехватывает второй рукой тонкую шею. Губы успевают мазнуть по губам.
Майский отдергивает голову и отрицательно качает:
– Нет.
Как же «нет», если очень даже «да»? Как же «нет», если Вася готов на любую глупость – ходить на голове, прыгать с моста, нахамить Бульдозеру, умереть под ивой, – на что угодно, лишь бы было «да»?
– Да, – шепчет он и тянется, роняет сумку, переступает.
Он понимает, что в своем нетерпении совсем забыл о прелюдии. Этот долбанный эстет, как хрупкая барышня нуждается в долгом и красивом вступлении. А вот так, с наскока, на взаимность рассчитывать глупо.
Вася стряхивает оцепенение, отталкивает, не выпуская запястья, и вновь подхватывает партнера. Он абсолютно уверен в себе. Это как дежа-вю, только сейчас в сто раз ярче и сильнее. Они снова вдвоем, снова схлестнулись в странном диковатом танце.
Майский сопротивляется, толкает в плечо, шипит сквозь зубы, выворачивая запястья из захвата. Прожигает глазами, расстреливает из бойниц прищура.
Это танго. И Вася ведет, подчиняет. Он снова на сцене! Ловко переступает подножку, не выпуская и не позволяя перехватить инициативу. Отдать инициативу – убить танец. Чувственность и сила, неповиновение и страсть!
Майский еще не знает, что должен подчиниться, что это закон. Растрепанный, со сцепленными в ярости зубами, с красными пятнами на скулах, со злым упрямством в глазах, норовит сбить темп, оборвать движение. Не понимает, что, даже протестуя, уже вплетается в ткань, запутывается в объятиях, увязает в танце, как муха в паутине. А Вася пожирает глазами его лицо, возбуждаясь на румянец и алые губы.
Это танго. Танец-битва, танец-любовь, танец-смерть. И он танцует, ведет целенаправленно, вглубь эстрады. Размазывает по стене, вжимает всем телом, шепчет:
– Молчи, ты все испортишь, – и слушает, как безумно бьется сердце.
И теперь кажется, что все так просто и понятно, что надо только провести руками по его рукам. По плечам, груди, животу, бедрам. И танец получится, станет правильным и завершенным. Майский замирает, и Вася не может понять что это. Смирение? Или просто набирается сил для отпора? Он ведь трезв, как стеклышко, и зол, наверное, как тысяча чертей. А значит шансы исчезающе малы.
Васю подмывает спросить: «О ком ты думаешь?», и он прикусывает язык, и шепчет:
– Не уходи, – и еще тише, – я с ума схожу.
И пока он трогает губами теплое ухо, отрывая от себя простые и такие честные слова, мир словно застывает. Мгновенья тянутся бесконечно. Так, как он и хотел. Словно времени вокруг них не существует…
Чудес не бывает… Истина такова… Майский качает головой, упирается ему грудь, молча отодвигает. Удаляется прочь от его дыхания по пути наименьшего сопротивления – вниз. Оседает по стенке, коленями на грязный пол, цепляется за его ноги и смотрит вверх с ироничным упреком. И от этого темного взгляда у Васи сносит крышу окончательно.
Он стоит, упершись руками о стену, и ему хочется с силой провести по шершавой поверхности ладонями, сдирая кожу, потому что горит она просто нестерпимо. Лицо Майского на уровне его ширинки, и Вася не может не думать, до чего соблазнительный у него рот. Большой, чувственный, совершенной формы. И Вася готов силой заставить его, схватить крепко за подбородок, и пальцами грубо раскрыть, раздвинуть изогнутые в притворной усмешке губы. Проникнуть, вторгнуться в горячий рай, ощутить сопротивление влажного языка, твердость и остроту кусающих пальцы зубов. Он готов кончить, просто представляя все это.
Майский мрачно вздохнул, скомандовал:
– Отойди, не нависай, – и толкнул его ноги.
«Да, мое высокомерное высочество. Да, мой жестокий господин.» Танец разбит. Вася мысленно проклял всех тангеро на свете. Он отступил и даже протянул руку. Майский выпустил ладонь, едва поднявшись, почти оттолкнул. Пауза муторная, как дурной сон. А они – как плохие актеры, забывшие свои реплики. Один заставляет себя прятать неприязнь за улыбкой, второй так и стоит с протянутой рукой, кусая губы.
– Давай проясним, – наконец сказал Маяк. Он отступил еще дальше, ему тоже было неловко. Он не из тех, что танцуют на могиле дважды, он просто досыплет землицы и хорошенько утрамбует ее во имя светлой памяти усопшего. – У нас, – медленно и раздельно проговорил он, – Ничего, – и Вася уже знал окончание, – Не будет.
Ну все, хана романтике. Вася засунул руки в карманы и поддел носком кроссовка кирпичный обломок. Хреновая у них сцена.
– У нас уже было. Тебе понравилось, мне понравилось. Почему не…
– Нет, – жестко оборвал Маяк.
Вася рассвирепел и заорал в лицо:
– Почему Бульдозеру МОЖНО, а мне НЕЛЬЗЯ?!
Маяк рассвирепел в ответ:
– Ему ТОЖЕ нельзя!
Эхо разнеслось по округе, вырываясь из «ракушки». Васю уже мутило от этого представления для никого. Он вовсе не так планировал.
– Что ты так смотришь?! – продолжал кричать Майский, – У меня что, лицо жертвы?!
Вася злился и не понимал.
– Да не смотри так! Я уже никуда пойти не могу, чтобы кто-нибудь не выскочил из кустов и не принялся меня лапать?! У меня что, на морде написано: «Бери не спрашивая»?
Вася понял, и злость вырвалась грязными комьями:
– ДА! Именно так и написано! «Я – самая доступная шлюшка в городе! Сосу, дрочу, ебусь и при этом еще мило улыбаюсь, бля!! Трахайте меня, все кто хо…»
Закончить не успел, схватился за щеку, ойкнув от неожиданности. Пощечина получилась нехилой! Хлестко, с размаху, тыльной стороной ладони. Аж зазвенело. Вася, не веря, держался за челюсть. Провел языком по внутренней стороне щеки и ощутил металлический привкус крови. Сплюнул:
– И дерешься, как девчонка!
Майский стоял, прижав ударившую руку к груди, и губы у него мелко дрожали:
– Знаешь что? Пошел ты...
– Давай, беги, жалуйся! Поплачься своему трахалю, как тебя, невинную детку, тут обижают!
Майского согнуло от этих слов, как от удара в живот. И его понесло:
– Ну почему ТАК?! Ты думаешь я не вижу, не понимаю? Ты же… – Майский смахивал злые слезы, глотал слова, как будто давился ими, – Я ведь нравлюсь тебе, думаешь не понимаю? И ты… Зачем?! Это что, особый шик – затоптать того, кто тебе нравиться? Ударить, унизить, бросить… Почему? Вам так трудно признать, что вы чувствуете симпатию к человеку? Это преступление, да? По чьим законам? Зачем делать больно?! Я не понимаю. Не тебе, так никому больше, да? И чтоб вообще боялся глаза поднимать? Вы же… Это не может быть приятно! Почему только «я хочу» и «дай»?! Почему только: «мне, мне, опять мне» и «немедленно заткнись и соси»?! Если ты хочешь быть с человеком – скажи ему об этом! Словами, блин, понятными словами! Скажи ему: «Ты нравишься мне», скажи ему: «я хочу быть с тобой вместе»! Любить не значит всегда требовать, любить – значит жертвовать, отдавать, заботиться! Почему вы все так боитесь говорить о любви? Это же очень просто!
Вася чувствовал, что кровь отлила от лица. Он сжимал кулаки в карманах и думал, что сейчас и здесь, крича и из последних сил сдерживая рыдания, Майский говорит совсем не с ним. Не к нему обращается. Не ему признается в любви.
Мучить и бросать... И чтобы после этого по тебе так убивались… «ПОЧЕМУ БУЛЬДОЗЕРУ МОЖНО, А МНЕ НЕЛЬЗЯ?!»
– Бульдозеру это скажи, – бросил он, и Майский захлебнулся потоком слов.
Закрыл лицо руками и глухо заговорил, повышая голос с каждым произносимым словом:
– Это поэтому, да? Потому что ты увидел, и тебе тоже захотелось, да? Почему? Из зависти? Или потому что вечно тыришь то, что тебе не принадлежит?! – последние слова просто кричал, не помня себя.
Это было уже слишком!
– При чем здесь вообще Бульдозер?! Я! Я тебя заметил! А он влез! Как всегда лезет туда, где нахрен не нужен! А на самом деле это я первый!!! Я! При чем здесь нахрен этот долбанный Бульдозер?!!
Майский смотрел на него, часто моргая. С красным от слез лицом. С припухшими губами. Накрепко сцепив дрожащие руки. Смотрел как-то сочувствующе. Будто Вася – жалкий уродец, инвалид, смертник, и помочь ему уже нельзя, можно только пожалеть. Улыбнулся, нервно хмыкнул и сказал:
– Ты ничего не знаешь. Он здесь при всем.
Вытер лицо, подобрал свою сумку и спрыгнул вниз. И даже не обернулся, когда Вася закричал:
– Ну и вали! Ты мне не нужен! Мне никто, нахрен, не нужен!!!