Самый лёгкий выбор

Бальная зала сверкала тысячью хрустальных люстр на потолках, тысячью драгоценных камней на платьях, перевязях, шеях, тысячью фальшивых улыбок на припудренных и нарумяненных лицах. Воздух переливался десятком трелей, издаваемых невидимыми скрипачами, десятком запахов, источаемых надушенными дамами и подвыпившими господами, десятком голосов, смеявшихся, шептавшихся, ворковавших. Огромное, необозримое пространство залы было до отказа, до последнего дюйма забито этим сверканием, запахом, трелями, смехом, и во всём этом нестерпимо пёстром и ярком месиве не оставалось ни единого глотка чистого воздуха, которым можно было бы свободно наполнить грудь.
Уилл стоял у стены, между вычурным трёхножным канделябром и громоздким старинным доспехом, заложив руки за спину и сцепив пальцы в замок со всех своих физических сил, и задыхался. И канделябр, и доспех были начищены до блеску и сверкали так, что было больно глазам. Уилл вздрагивал всякий раз, когда проносившийся мимо лакей обдавал его волной сотен ароматов, впитавшихся в ливрею. Уилл мысленно твердил себе, что должен быть сильным; он же сам всего этого хотел - ведь хотел?..
А теперь единственным его желанием было побыстрее выбраться из этой галдящей толпы и забраться в прохладную ванну. В Сиане стояло лето, самый разгар наиболее жаркого месяца в году, и хотя все окна были распахнуты настежь, в главной бальной зале королевского - вернее, теперь уже императорского - дворца всё равно было жарко и душно, как в печке.
- Это нестерпимо, просто нестерпимо! - яростно обмахиваясь веером, за которым Уилл, присев на корточки, с лёгкостью мог бы спрятаться, говорила какая-то дама в паре шагов от него. - Шесть дней на дорогу сюда из самого Мартеля - шесть дней, говорю я вам, по такой жаре! - и вот, приехав сюда и, разумеется, немедленно направившись в наши апартаменты, что я вижу? Что они заняты! Заняты - фамильные апартаменты рода Висконе в королевском замке, более двух веков закреплённые за нами, заняты - и кем?! Какими-то ничтожными, безродными Малене - да их фамилия по меньшей мере на четыре поколения младше нашей. А мы, мы, Висконе, обязаны теперь ютиться в северном крыле в каких-то жалких восьми комнатушках - и это в разгар сезона.! Уму непостижимо, уму непостижимо!
- Что поделаешь, дражайшая сира, что поделаешь, - скорбно ответствовал на эту тираду сухопарый мужчина, стоящий рядом с дамой и сочувственно кивавший на протяжении всей её гневной речи. - Не вы одни оказались в столь прискорбном положении. Малене - из свиты графа Риверте, а ему, как вы знаете, отведено всё южное крыло.
- Всё южное крыло! - фыркнула сира Висконе, возмущённо взмахнув своим веером, словно разгневанный рыцарь - родовым щитом. - А почему бы сразу не весь дворец? Почему бы, я вас спрашиваю, не всю Сиану? Висконе сосланы на задворки, а в их апартаментах вальяжно расположились конюхи Риверте, поденщики Риверте, собаки Риверте и любовники Риверте! Уму непостижи...
- Ш-ш, - предупреждающе зашипел вдруг сухопарый господин и выразительно указал подбородком на тесное пространство между канделябром и доспехом, где неподвижно стоял Уилл.
Сира Висконе развернула увенчанную диадемой голову, метнула на Уилла холодный взгляд - и тут же отвернулась снова, поджав губы. Уилл не шелохнулся и даже не вздрогнул. Он находился в этом зале меньше часа, но уже начинал привыкать.
Тем не менее, стоять в углу в такой близости от сиры Висконе - которая поглядела на него так, словно и эти два фута между доспехом и канделябром были закреплены за её родом испокон веков, а Уилл дерзнул на них посягнуть - стало ещё неуютнее, чем прежде. Уилл осторожно, не расцепляя заведённых за спину рук, шагнул из ниши - и облегчённо вздохнул, когда канделябры, доспех и сира Висконе остались позади. Ещё шаг - и его поглотило людское море: дамы, господа, дети, лакеи, собаки, ручные хорьки и ещё какая-то многочисленная живность топталась, толкалась и двигалась по нескончаемому пространству залы, суетясь, галдя и совершенно непостижимым образом умудряясь не задевать друг друга локтями и не отдавливать друг другу ноги. Уилл догадался, что эта наука - ловко лавировать в таком количестве людей, никого не задевая - нарабатывается многолетней практикой пребывания при королевском дворе, однако, за неимением такой практики, он этим искусством не владел и немедленно наступил на чью-то кошку. Кошка пронзительно заверещала, вслед за ней ещё пронзительней заверещала её хозяйка, а вслед за хозяйкой - её супруг, ринувшийся в толпу в поисках негодяя, чтобы немедленно вызвать его на дуэль. Уиллу пришлось спасаться бегством - то есть сделать пять шагов влево, где его тут же снова сжали со всех сторон, оградив и от супруга верещавшей дамы, и от всего остального мира.
Уилл отчаянно огляделся. Риверте обещал появиться сразу, как только сможет - это могло означать в равной степени и пять минут, и четыре часа. По обрывкам разговоров Уилл понял, что бал должен был уже начаться, но все ждали короля. Тот уделял приватную аудиенцию своему главнокомандующему, который, как обычно, презрел все правила этикета и явился в Сиану не за три дня до бала, как прочие добропорядочные вальенцы, а за три часа до него. Добро хоть его свита ехала с опережением, и уже несколько дней дожидалась его милость графа в южном крыле дворца, откуда бесцеремонно выселили множество благородных семей. Большая часть этих семей находилась сейчас в этом зале, так что куда бы Уилл ни пошёл, всюду он слышал возмущения, упрёки и проклятия, сыпавшиеся на голову графа Риверте. Прямо как в Хиллэсе, с кривой улыбкой подумал он - а впрочем, похоже, в родной Сиане сира Риверте любили ещё меньше, чем в завоёванной им стране.
Всё это было так непохоже на балы и званые вечера, которые устраивал Риверте в своих собственных поместьях. За шесть лет, что Уилл следовал за ним - из города в город, из замка в замок - сир Риверте ни на один день не оставлял свои замашки светского льва, ни на йоту при этом не умаляя своего в высшей степени саркастичного отношения к этому самому свету. Он регулярно созывал сборища, как две капли воды похожие на то, что встретило Уилла шесть лет назад в день его приезда в замок Даккар - шумные, яркие, говорливые. Его гости по-прежнему пили много вина, громко смеялись и читали друг дружке вслух непристойные стихи - но теперь, оказавшись в Сиане, Уилл вдруг заметил неуловимую разницу между ними и теми людьми, что окружали его сейчас. Он не мог толком сказать, в чём именно заключалась эта разница - знал только, что, хотя общество гостей графа Риверте редко бывало ему приятно, находиться среди них и находиться здесь - это было всё равно что находиться в обществе простодушных сельских пастушков в сравнении с компанией волчьей стаи. Пусть даже стая эта сверкала драгоценностями, благоухала духами и изъяснялась на чистейшем литературном вальендо.
Уилл и сам не заметил, как снова забился в какой-то угол. Здесь не было канделябра, к тому же неподалеку находилось окно, облепленное дамами и господами, словно пирог мухами, так что пробиться к подоконнику не было никакой надежды. Уилл опёрся спиной о стену, беззвучно вздохнув и украдкой утирая взмокший лоб. Здесь можно было немножко отсидеться - по сути, тут было даже уютно, потому что на расстоянии по меньшей мере футов пяти вокруг не было никакого столпотворения. Уилл остановил пробегавшего мимо лакея, снял с подноса бокал с игристым вином - он предпочёл бы простой воды, но тут её не подавали, а жара и жажда становились всё нестерпимей с каждой минутой, - и поднёс его к губам, мысленно благодаря Бога за эту минутную передышку.
- Ах, какое прелестное дитя! - прогромыхал внезапно зычный, трубный голос прямо перед ним, и Уилл вздрогнул от неожиданности так, что чуть не расплескал вино. - Что это за создание?
Там, где ещё мгновенье назад никого не было, внезапно возникла (или правильней сказать - взгромоздилась) самая фантастическая фигура из всех, какие Уилл успел увидеть в этом удивительном месте за прошедший час. Судя по голосу, существо сие было мужского пола - однако взгляд утверждал иное: это было очень пожилая дама, точный возраст которой мешал определить по меньшей мере дюймовый слой пудры на крохотном сморщенном личике. Левую половину этого личика чуть ли не целиком занимал здоровенный монокль, вставленный в глазницу так глубоко и основательно, что, пожалуй, изъять его можно было бы только при помощи лома, а за моноклем рассеянно моргал круглый бесцветный глаз. На голове дамы громоздилось чудовищное сооружение кирпично-рыжего цвета, пышностью своей наводящее на серьёзные подозрения в естественном происхождении. Атласная юбка своими размерами лишь немногим превосходила это сооружение, а в складках юбки, крепко удерживаемое сухонькими ручками старухи, вертелось и задушенно тявкало какое-то маленькое, вертлявое и абсолютно лысое создание.
Уилл до того засмотрелся на эту импозантную даму, что не сразу обратил внимание на её свиту, состоявшую из полудюжины куда менее колоритных кавалеров и дам. Соответственно, он не сразу понял, что все они стоят прямо напротив него и смотрят на него в упор, даром что их разделяет несколько шагов.
Уилл то и дело слышал, как люди шушукаются у него за спиной. Он знал, что так будет, он был к тому готов - но ни разу ещё на него не пялились настолько бесцеремонно. Он отвёл взгляд, выискивая путь к отступлению, когда пожилая сира снова огласила залу своим громогласным басом:
- Что вы сказали, милочка? Говорите громче, я не слышу!
- Совсем глуха стала, как пень, - проговорила миловидная блондинка, стоявшая справа от пожилой сиры, и, наклонившись к её правому уху, внятно и громко произнесла: - Это Уильям Норан, монсира Фиола, я ведь уже говорила вам!
Уилл застыл. Теперь обернулись и люди, стоявшие поодаль и не входившие в группку тугоухой сиры с лысой собачкой - и все они, как один, уставились на него. Казалось, даже музыка и разговоры чуть поутихли. Только что Уиллу казалось, что он наконец отыскал относительно спокойный уголок в этом сумасшедшем доме, и вдруг сотни глаз пригвоздили его к стене недавнего убежища, не давая шелохнуться. Пальцы Уилла, окоченев, словно примёрзли к стенке бокала, который он всё ещё держал в руках.
- А! - изрекла сира Фиола, щуря на Уилла глаз за стеклом монокля. - Тот самый Норан? Юный содержанец графа Риверте? Ну надо же! Какой он бледненький. И как дурно одет! Граф что же, совсем за ним не смотрит? Но всё равно - он такой хорошенький, правда, милочка?
- Да, монсира, очень хорошенький, - равнодушно отозвалась "милочка", едва взглянув на Уилла, который сгорал со стыда, видя заинтересованные взгляды дам - и презрительные улыбки мужчин, что все, как один, отводили от него глаза, лишь слегка скользнув по нему полными холодного любопытства взглядами.
- Такой хорошенький, - снова повторила сира Фиола и жалостливо вздохнула. Так, должно быть, она вздыхала, глядя на уличных собак и кошек, которые её доброе сердце рвалось подобрать, обогреть и накормить, против чего, однако, возмущенно протестовала аристократическая брезгливость. - Хотела бы я, чтобы его мне представили...
- Монсира? - испугалась "милочка", и ей тут же вторили стоявшие рядом господа, наперебой заверяя сиру Фиолу, что это никак невозможно. Старушка лениво отмахнулась от них, на секунду выпустив шею своей лысой собачки - чем та немедленно воспользовалась и затявкала на два тона громче.
- Ах, бросьте, неужто я совсем дура и не понимаю? Я же сказала - хотела бы! Но нет, что вы, конечно, нет. А всё же жаль, жаль, мальчик такой хорошенький...
- Его императорское величество Рикардо Четвёртый Великий! Её императорское величество королева Аделаида! Его милость Фернан Вальенский, шестнадцатый граф Риверте! - прогремело из-под сводов зала.
И зал преобразился в мгновение ока.
Должно быть, это также был тонкий навык, вырабатываемый годами - либо особый талант, передававшийся вместе с кровью истинной вальенской аристократии. Во всяком случае, Уилл так и не понял, что произошло - суетливая толпа внезапно хлынула в стороны, чётко разделившись на две половины, и столь же молниеносно вытянулась вдоль стен зала двумя почти по-военному стройными шеренгами, обращёнными лицом к пустому коридору, образованному людьми. Дамы мгновенно оказались рядом со своими мужьями, отцами или братьями, при этом вальенские семейства расположились по старшинству - наиболее древние и знатные оказались ближе к дверям, которые распахнулись, впуская императорских герольдов, наименее знатные столпились в самом конце залы, куда королевская чета, очевидно, дойти никак не могла. Там-то и оказался Уилл, не знавший, куда ему надлежит встать, а потому тут же запутавшийся в чьём-то подоле. На него, разумеется, шикнули, но еле слышно - на залу немедленно обрушилась тишина, просто-таки ошеломляющая после гула, что наполнял пространство всего несколько мгновений назад. Нарушал её только шелест юбок, стук вееров и писк живности, видимо, слишком юной и оттого ещё недостаточно вышколенной, тогда как живность старая и умудрённая придворным опытом умолкла разом со своими хозяевами.
Герольд трижды ударил позолоченной тростью, послав волну дрожи по мраморному полу, и сквозь распахнутые створки дверей вошли император и императрица Вальены с графом Риверте.
Зал, как по команде, задвигался - мужчины склоняли спины, дамы приседали в реверансах. Уилл, стоявший в самом конце, мог помедлить и рассмотреть королевскую чету, которой никогда раньше не видел, кроме как на портретах. Портреты, разумеется, безбожно льстили. Король оказался заметно ниже ростом и уже в плечах, королева - заметно круглее лицом и плотнее в талии. И только Риверте придворные портретисты изображали абсолютно точно, потому что льстить этому человеку было бесполезно - он всё равно оказывался лучше любой лести, которую можно было про него измыслить. Уилл невольно залюбовался им, шедшим рука об руку с императорской четой, в полушаге позади короля - едва уловимое, однако всё же достаточное проявление почтения. На фоне пышных пурпурных одежд короля и королевы и цветастых платьев придворных, мимо которых они проходили, его костюм казался почти скромным - хотя утром, увидев небрежно брошенный на кровать лиловый камзол и ослепительно белоснежную сорочку с кружевными манжетами и аметистовыми запонками, Уилл подумал, что всё это чересчур вычурно даже для сира Риверте, никогда не отличавшегося скромностью в одежде. Он не учёл того факта, что если в провинции этот костюм казался бы чрезмерно роскошным, то здесь, в Сиане, где алый камзол с салатовыми панталонами считался высшим шиком, костюм графа Риверте может показаться неуместно скромным. Однако Риверте вовсе не выглядел так, будто чувствует себя скромным и неуместно выглядящим - да он, по правде, никогда таким не выглядел. Он любезно и ослепительно улыбался всем, мимо кого проходил, и Уилл, глядя на него, поражался, как все эти люди не замечают в этих улыбках пронзительного, хотя и незлобливого сарказма. "Вы так забавно выглядите в этом оранжевом жилете, монсир, а впрочем, я искренне желаю вам доброго здоровья", - вот что говорила эта улыбка, и Уилл знал это совершенно точно, потому что ещё помнил времена, когда его самого такими улыбками одаривали чаще, чем ему хотелось бы... а впрочем, это и теперь случалось порой.
К тому времени, когда королевская чета и граф Риверте пересекли первую треть зала, торжественное напряжение в толпе заметно ослабло. По передним рядам уже бежал шепоток, а задние ряды говорили вслух, не стесняясь - при этом все как один восхваляли чудесный цвет лица её величества. Король остановился напротив какого-то господина с пышными усами и пивным брюшком, любезно заговорил с ним - и толпа в задней части залы выдохнула, из чего Уилл заключил, что официальная часть окончена, дальше король не пойдёт, и сейчас бал наконец будет открыт. Уилл надеялся, что, когда придворные займут себя танцами, глазеть на него станут поменьше, поэтому ощутил что-то наподобие облегчения и попытался бочком двинуться к стене, когда вдруг кто-то прямо позади него ахнул:
- Смотрите!
Уилл невольно взглянул - и увидел, что король шагнул дальше, а затем остановился и, окинув зал взглядом, спросил с лёгким удивлением:
- А где же сир Норан?
У него был очень звучный голос - не менее громкий, чем у давешней глуховатой старушки, однако не в пример более красивый и ровный. Приятный голос - но Уилл всё равно застыл, как вкопанный, одновременно со всей толпой, которая тоже затаила дыхание на миг. Боже, нет! В памяти мгновенно ожил тот вечер в Даккаре, когда граф Риверте буквально за шкирку выволок Уилла из его убежища на подоконнике и поставил под перекрёстный огонь любопытных взглядов. Уилл помнил тот миг так, словно это было вчера - и, похоже, сейчас всё повторится, только в удесятерённом размере, а стало быть, всё будет в десять раз хуже.
- Где же ваш сир Норан, граф? Я его не вижу, - обернувшись к Риверте, чуть тише, но всё равно вполне отчётливо проговорил король. В зале опять стало тихо, придворные жадно ловили каждое слово, и эту ожидающую тишь словно ножом разрезал холодный и насмешливый голос, которой Уильяму был так хорошо знаком:
- Отчего бы не поискать в начинке к праздничному пирогу, сир? Боюсь, за время нашего отсутствия ваши добрые придворные могли съесть сира Норана, или во всяком случае приступить к разделке.
Никто не издал ни звука. Уилл стоял ни жив, ни мёртв, и вдруг чья-то рука легонько толкнула его в спину. К ней присоединилась ещё одна, и ещё, и ещё - и вот он опомниться не успел, а уже стоял в первом ряду, и его продолжали подталкивать, незаметно, но так настойчиво, что оставаться на месте не было никакой возможности.
И Уилл пошёл вперёд, по пустому коридору, ещё недавно забитому людьми, в ослепительном сиянии тысяч свечей и под теперь уже не десятками - сотнями глаза, неотрывно смотревших на него.
Уилл вскинул взгляд. Риверте стоял рядом с королевской четой и смотрел на Уилла - прямо ему в глаза. Он улыбался, слегка насмешливо, слегка сочувственно, но очень спокойно - так, как улыбался, когда они оба были заперты в замке Даккар, пока вражеская армия стояла у стен, и так, как улыбался позже, на поле сражения под Эллоном, в Руване, когда против них вышло втрое больше войск, но Уилл знал тогда, что они всё равно победят.
И он улыбнулся в ответ, чуть заметно, уголками губ, а потом склонился перед королём Вальены, императором Рувана, Асмая, Сиделии и Хиллэса в глубоком и полном спокойного достоинства поклоне.
- Ваши величества, - негромко проговорил Уилл, кланяясь затем королеве, которая смотрел на него хоть и с любопытством, но вполне доброжелательно, и даже протянула руку для поцелуя. Уилл, которому, по счастью, случалось бывать при дворе в Хиллэсе, хотя и всего один раз, на мгновение коснулся губами перстня на пухлой ручке императрицы и тут же отступил, склонившись ещё ниже.
- Сир Норан, - прозвучал над его головой приятный голос короля Рикардо. - Сир Уильям Норан, сын лорда Бранда Норана, о котором мы столько наслышаны, и брат лорда Роберта Норана, доставившего нам столько хлопот. Не покривив душой, искренне приветствую вас в Сиане.
Зал вздохнул, как один человек - и Уилл внезапно осознал, что никто здесь не ждал подобного поворота. Он весьма смутно понимал, почему, так же как не имел ни малейшего представления, отчего его сходу так невзлюбили все эти люди, и отчего, по их убеждению, его должен был невзлюбить так же и король. Уилл выпрямился и невольно взглянул на Риверте, хотя ему следовало посмотреть на императора - но он просто не смог удержаться, и на миг ему почудилось, что в глазах графа он видит такое торжество и такую гордость, что у него закружилась голова от восторга. Он быстро посмотрел на короля, снова поклонился, хотя уже и не так глубоко, и сказал:
- Для меня большая честь быть представленным к вальенскому двору, ваше величество.
- А для меня - большое удовольствие, что граф Риверте наконец перестал прятать вас от наших любопытствующих глаз, - улыбнулся король Рикардо, и в груди у Уилла вдруг что-то предупреждающе ёкнуло. Но он не успел задуматься над этим странным ощущением, потому что тут заговорила королева:
- О да, и я понимаю, почему граф это делал. Он боялся, что вас у него сманят - и теперь, видя вас, я вполне разделяю его тревогу.
- Её величество льстит мне, подозревая в подобной скромности, - лениво отозвался Риверте. - Будь я кем-то другим, я бы, разумеется, опасался, что сира Норана кто-нибудь у меня сманит - например, граф Риверте. Но будучи графом Риверте, я совершенно спокоен.
- И напрасно, - лукаво оглянувшись на него, заметил король. - Далеко не все сердца так склонны к постоянству, как ваше.
Королева мелодично засмеялась, явно оценив шутку, и, шагнув вперёд, положила напудренную ладошку Уиллу на локоть.
- Мой венценосный супруг, не будете ли вы против, если я открою сегодняшний бал с сиром Нораном?
- Отчего ваше величество не спросит, не против ли я? - вежливо спросил Риверте, и королева рассмеялась снова, ещё звонче.
- Ах, бросьте, граф, я ведь знаю, что вы нисколечко не ревнивы! Сир Норан, вы знаете милтонскую кадриль?
- Конечно, ваше величество, - заливаясь краской от смущения, волнения и удовольствия, пробормотал Уилл. - Это ведь один из самых прославленных танцев моей родины.
- Ну так и чудесно! Пусть нынешний бал пройдёт под знаком Хиллэса - я никогда там не бывала, но судя по рассказам, это такой прелестный край.
Королева кивнула, подавая знак. Тот в мгновение ока был передан дальше по невидимой цепи, и с галерей полились первые такты кадрили, которую и впрямь очень любили в дворянских домах королевства Хиллэс - а ныне провинции Хиллэс, скромного округа великой Вальенской Империи.
Уилл взял в ладони мягкие ручки императрицы Аделаиды и закружил её по залу в лёгком и стремительном танце.
Это был самый головокружительный и самый странный танец в его жизни. Пространство вокруг них стало шире - и тут же заполнилось вихрем кружащихся пар, сплетавшихся, вновь расходящихся, менявшихся партнёрами в быстром летящем ритме. Уилл несколько раз выпускал из рук пухлые ладошки императрицы, чтобы сжать другие женские руки, тонкие и толстые, старые и молодые, беленькие - и красные, будто руки прачки, и перед ним мелькали глаза, тоже разные, но неизменно расширенные в изумлении, недоверии, смущении, интересе. Потом он опять взял за руки королеву - и её взгляд, исполненный мягкой, искренней доброжелательности, был ему как бальзам на душу. Забыв обо всём, Уилл кружил королеву Вальены по залу так легко и непринуждённо, словно она была обычной дочкой провинциального дворянина, их соседа по поместью, и танцевали они в Тэйнхайле, и Уиллу было шестнадцать лет, и его отец был жив, и он был дома, в своей стране, и люди, не отрывавшие от него глаз, не думали о нём лишь то, что он - любовник Фернана Риверте.
Он едва понял, что музыка смолкла, и остановился, инстинктивно сгибаясь в поклоне. Королева привела перед ним в реверансе, словно обычная дама, благодарящая кавалера за танец.
- Вы чудесно танцуете, сир Уильям. Я составлю вам ещё одну-две партии, - сказала она - и Уилл забормотал сбивчивые благодарности, но императрица уже отвернулась, к ней немедленно хлынула толпа, и их разделили.
Не чуя под собой ног, Уилл машинально направился в свой тёмный угол. Но теперь ему не приходилось проталкиваться сквозь толпу, наступая на собачек - придворные сами расступались перед ним, глядя на него с недоверием и любопытством, но без тени былой враждебности. Некоторые даже улыбались ему - в основном дамы, а проходя мимо одной из них, он услышал, как она торопливым шепотом просит своего спутника, чтобы он представил ей Уилла. Поразительно, подумал Уилл, как мало... или, напротив, как много нужно этим людям, чтобы резко сменить мнение о человеке. Всего лишь пара благосклонных слов от короля и один танец с королевой. Он должен был испытать облегчение, но почему-то от этой мысли на душе у него стало ещё тяжелее.
Он остановился и огляделся, пытаясь найти взглядом Риверте. Это удалось ему почти сразу - достаточно было отыскать среди тех, кто не танцевал следующий танец, самую большую толпу. Риверте возвышался над ней, словно маяк в морской пучине. Он не говорил ни слова, только кривил рот в своей обычной, одновременно любезной и издевательской улыбке, адресуя её всем разом и никому в отдельности. Потом он что-то сказал, и толпа громыхнула хохотом. Уилл шагнул было вперёд - и остановился. Даже если удастся протолкнуться к нему - что он сделает, что скажет? Эйфория от танца с королевой прошла, и Уиллу снова сделалось неуютно. Он мог бы пригласить кого-нибудь ещё - скорее всего, теперь ему не отказала бы ни одна дама. Но он никого здесь не знал, и не был уверен, что приглашать незнакомок в Вальене считается учтивым - а Риверте явно не торопился его никому представлять. От этой мысли Уилл почувствовал некоторую обиду. Всё же мог бы и вспомнить о нём хоть на минутку, ведь он знает, до чего неловко Уилл чувствует себя в подобных сборищах. С того места, где стоял Уилл, Риверте вполне мог его увидеть, если бы удосужился кинуть взгляд поверх сгрудившихся вокруг него голов. Но он этого не сделал - вместо этого он повернулся к очень красивой блондинке с изумрудами в волосах, очевидно, её собственных, и стал слушать её щебет с, кажется, почти не наигранным интересом
Уилл, не удержавшись, сделал ещё несколько шагов вперед, так что теперь мог слышать, о чём они говорят.
- А я всем отвечаю - что вы, это же такой вздор! - воскликнула блондинка с изумрудами, довольно талантливо изображая простодушие. - Его императорское величество никогда не будет столь опрометчив - я хочу сказать, столь неосторожен... ах, ну вы меня понимаете! - словом, никогда он не станет нападать на Аленсию с моря, это же очевидно любому, кто хоть что-нибудь смыслит в глобальной стратегии. Куда выгоднее нам торговать с ними, тем более что они не так уж много просят за свою шерсть. А их потребность в нашем зерне очевидна, ведь при столь неплодородной почве и небрежном ведении сельскохозяйственной политики они уже и теперь зависят от наших поставок больше, чем то было бы возможно, стань они частью империи. Я всего лишь глупая женщина, - захлопав своими изумительными зелёными глазами, добавила она. - Но даже для меня это очевидно.
- Вы наговариваете на себя, сира Ирена, - вкрадчиво сказал Риверте, чуть склонив голову набок и неприкрыто любуясь этой гибкой золотоволосой красавицей. - Я более чем уверен, что добрая половина ваших слушателей ничего не поняла из того, что вы сейчас сказали.
- Но не это ли только подтверждает мою глупость! - воскликнула сира Ирена и небрежно расхохоталась, демонстрируя столь трогательно ироничное отношение к своей особе, что Уилл почувствовал себя виноватым. В самом деле, может быть, Риверте действительно нравится слушать её. То, что она сказала, было в целом верным, а отношения с Аленсией в последнее время, насколько знал Уилл, весьма занимали графа.
Уилл вздохнул и отвернулся он льнувшей к Риверте толпы. Окинул взглядом зал - и подумал, что теперь никто и ничто не мешает ему незаметно покинуть бал. От этой мысли ему сразу же стало легче, и он решительно, хотя и не слишком напористо стал пробираться к выходу. К счастью, никто не остановил его и не попытался навязать своё общество. Шагнув за порог и миновав вытянувшихся в струнку караульных в парадной форме, Уилл облегчённо вздохнул и торопливо подошёл к ближайшему распахнутому окну. В лицо ему пахнуло душистым ароматом роз и акаций: окно выходило в сад, разбитый прямо у дворцовых стен. Ещё час - и он заполнится гуляющими компаниями и парочками, ищущими скорых утех. Но пока что там, внизу, было темно и тихо, и Уилл с наслаждением вглядывался в темноту, когда вдруг его плеча легко коснулись сзади.
- Сир Норан...
Уилл обернулся. Перед ним стоял незнакомый ему придворный, глядевший на него серьёзно и спокойно.
- Д-да, - ответил Уилл, чувствуя, как внутри у него снова ёкает. И опять он не мог объяснить этой странной, нелепой тревоги - всё ведь было хотя и не совсем прекрасно, но, в общем-то, хорошо.
- У меня послание вам от его величества. Он желает принять вас сегодня, после бала, в три часа пополуночи. Ожидайте в саду возле фонтана с Целующимися Богинями - за вами придут.
Сказав это, придворный развернулся и вернулся в зал, оставив Уильяма на подоконнике, в свежем полумраке, среди приглушённых звуков музыки и стрёкота бормотавших в ночи цикад.
Скульптурная группа фонтана с Целующимися Богинями изображала, как легко догадаться, целующихся богинь. Иннера и Иннара - богини-близнецы, идолы древнего языческого культа - нежно сплетались длинными обнажёнными телами, запустив белые мраморные руки в пышные кудри друг друга и соединив уста в вечном и отнюдь не целомудренном поцелуе. Согласно мифу, они были сёстрами и любовницами, символом женской дружбы - и весьма двусмысленном символом, поскольку, согласно легенде, в конце концов между ними вторгся мужчина, и одна из них (Уилл не припоминал толком, какая именно из двух) зарезала некогда возлюбленную сестрицу из ревности, а затем сама бросилась грудью на тот же клинок. Графу Риверте очень нравился этот миф, хотя он и утверждал, что всякая толика правды в нём обрывается со смертью первой из сестёр - ибо любая женщина способна зарезать соперницу, но ни одна женщина на свете, избавившись от помехи, не покончит после этого с собой в припадке внезапной совестливости. На глупости такого рода, утверждал граф Риверте, способны только мужчины - и Уилл молча, хотя и не очень весело улыбался, вспоминая сейчас об этих словах Риверте и о том, как сам в своё время послужил наилучшим подтверждением его правоты.
Впрочем, воспоминание пришло и тут же ушло, и Уилл, вздохнув, сел на мраморный парапет фонтана, рассеяно разглядывая плескавшихся в воде золотых рыбок и старательно отводя глаза от слившихся в поцелуе мраморных богинь. Статуя ему не нравилась. Не потому, что он был ханжой - ничуть. Но он по-прежнему верил в единого Господа Бога, хотя и оставил мысли о том, чтобы посвятить служению свою жизнь. Такое бесстыжее любование языческим мифом, притом мифом не самым благопристойным, коробило его. Увидь он такую статую шесть лет назад, он был бы шокирован; увидь он её шесть дней назад, едва приехав в Вальену, он был бы неприятно поражён. Теперь же, проведя неделю в этом городе, Уилл лишь вздохнул не в первый и не в последний раз, качая головой и страдая от невозможности поделиться с кем-нибудь своим неодобрением. Беда была в том, что, как оказалось, в последнее десятилетие в Вальене возникло и активно развивалось направление искусства, названное здесь Возрождением - что звучало просто-таки издевательством, ибо "возрождало" из заслуженного забвения сомнительную эстетику и идеологию тёмных времён, когда по всему континенту стояли храмы богиням Иннере с Иннарой, а также двум дюжинам других языческих божков, кои якобы обладали людскими телами, а значит, всеми свойственными людскому телу страстями и пороками. Одному Богу ведомо, каким образом эта давняя погань вновь проникла в умы современников. Но так или иначе, ныне по Сиане нельзя было ступить и шагу, чтобы не упереться в барельеф, изображающий обнажённую плоть; аристократы всё чаще просили изображать их на фамильных портретах в одежде из виноградных листочков, едва прикрывавших причинные места, и даже глиняные горшки на самом паршивом из рынков были грубо расписаны всяким срамом. Нет, Уилл никого не осуждал. Он сам уже много лет жил с мужчиной, он был любовником этого мужчины, и хуже того - любил этого мужчину всем своим сердцем. Но он никогда не выставлял свою частную жизнь напоказ. И всякий раз, когда кто-то смотрел на него так и говорил о нём так, как сегодня в бальной зале королевского дворца, он чувствовал себя так неловко, словно его застали в собственной спальне в самый разгар отнюдь не благопристойных утех с сиром Риверте. Уилл считал, что каждый может жить так, как велит ему сердце - это единственный верный выбор, Уилл понял это давно и смирился с этим. Но сидя на бортике под мраморным памятником бесстыжей похоти и распутству, он чувствовал гнев и раздражение от того, что те самые люди, которые воздвигли здесь этот памятник, тем не менее, одаряли презрением и косыми взглядами Уилла, который, даром что жил так же, как языческие богини-сёстры, вовсе этим не кичился и не думал выставлять себя напоказ.
Он смутно подумал, что, возможно, дело было именно в этом - но не успел довести мысль до конца, потому что неподалёку захрустел гравий, который были посыпаны дорожки, и рядом с фонтаном выросла тёмная фигура.
- Сир Норан, прошу за мной. Вас ожидают, - сказала фигура, и Уилл, молча поднявшись, последовал за ней.
Было уже совсем поздно - близился рассвет, и замок притих, из чего Уилл заключил, что бал продлился дольше, нежели предполагалось, однако уже закончился или был близок к концу. К его облегчению, в парадное крыло дворца они не вернулись - молчаливый провожатый Уилла свернул к западному крылу, отведённому для королевской семьи, куда вход простым дворянам был закрыт. Они прошли садом, потом поднялись длинной узкой лестницей, теряющейся под сенью деревьев, совершенно чёрных в безлунной летней ночи; потом была длинная галерея и снова лестница, теперь уже под крышей, и опять галерея. Уилл понял, что его нарочно водят кругами, чтобы он не запомнил дорогу - да он и не пытался её запомнить, он слишком устал за этот вечер, да и вообще за всю неделю, проведённую в Сиане. Он только и мечтал теперь, что о мягкой постели и безмятежном сне, и ему даже почти не было любопытно, с чего это королю вздумалось назначать ему личную аудиенцию.
Наконец затянутый переход кончился. Уилла завели в небольшую тёмную прихожую, в которой горела всего одна свеча. Его провожатый, так и не выступивший из тени, велел Уиллу ждать, и со словами: "Вас позовут" ступил в какую-то дверь, беззвучно закрывшуюся за его спиной.
Окон здесь не было. В неверном свете единственной свечи Уилл видел цветочный узор на шелковых шпалерах и тяжёлую завесу гардины над той дверью, за которой скрылся незнакомец. Здесь было тихо, как в могиле. Уилл невольно задержал дыхание, пытаясь расслышать хоть что-нибудь, кроме тихого треска пламени.
И замер, когда до него донеслись голоса, приглушаемые неплотно прикрытой дверью.
- Она никогда на это не пойдёт.
- Пойдёт.
- Она женщина? Ну, этого достаточно - я говорю вам, сир, что она не пойдёт на это.
- Ты совсем её не знаешь.
- Если знал одну женщину - считай, что знал всех.
- Ты женоненавистник, Риверте. Я всегда это подозревал, - смеясь, сказал король Рикардо, и граф Риверте ответил:
- Ничего подобного, сир. Женоненавистники - это как раз те остолопы, кто женщин совсем не знают. Зная их, не любить их нельзя, и не предвидеть их действия нельзя тоже. Если хотите знать, что, на мой вкус, самое лучшее в женщинах - это их упоительная предсказуемость.
- Твоя самоуверенность однажды доведёт тебя до беды.
- Не раньше, чем вас доведёт до беды ваша.
Уилл стоял, затаив дыхание. Он только теперь заметил, что дверь, сквозь которую вышел его провожатый, осталась чуть приоткрытой. Света сквозь щель не лилось, но похоже, что следующая дверь в том помещении, что находилось за ней, была распахнута настежь, и Уилл мог слышать каждое слово, сказанное находящимися в ней людьми - Фернаном Риверте и королём Вальены Рикардо Четвёртым.
Что делать? Выйти к ним, дать знать, что он здесь? Но он уже и так услышал их перепалку. Она велась ленивым, беззлобным, дружеским тоном - так подначивают друг друга старые друзья, но Уилл инстинктивно почуял опасность, витавшую в воздухе совсем близко. За те годы, что он провёл с Риверте, он не особенно много узнал о его отношениях с королём Рикардо, а по правде - так и вообще ничего. Он знал лишь, что граф относится к своему сюзерену с особенным, нежным чувством, как к непутёвому младшему брату - хотя они были ровесниками - тот же попеременно одаряет своего главнокомандующего то всеми мыслимыми милостями, то гневной опалой. Риверте нечасто бывал в Сиане, король выезжал за её пределы ещё реже, и их общение сводилось в основном к переписке, столь бурной, что она подозрительно походила на любовную. Уилл, частенько сидевший за своими книгами в уголке кабинета Риверте, любил наблюдать исподтишка за выражением, с которым граф читал письма короля: то с весёлой улыбкой, насмешливо приподняв брови, и тогда он говорил: "Уильям, подайте-ка мне чернил!" с таким задорным и лукавым видом, словно предвкушал забавнейшее развлечение; а порой, читая эти письма, он был мрачен, угрюм, зол как сто чертей и скрежетал зубами, швырял едва дочитанное письмо в корзину для ненужных бумаг с такими изощрёнными проклятиями, что, услышь его король в этот миг, одним только заточением в замке Журдан его милость граф Риверте на сей раз не отделался бы. Чем дольше Уилл наблюдал за всем этим, тем больше ему казалось, что эти двое ведут какую-то таинственную, им одним понятную игру, которая в равной степени забавляет их обоих, давая им при этом нечто такое, в чём нуждаются они оба. И он не знал, где проходит граница этой игры - в салонном разговоре, на пергаментных листах, на поле брани или, может быть... может быть, где-то ещё.
Уилл почувствовал, что розовеет - одновременно от последней непрошенной мысли, которую он уже столько лет упрямо гнал от себя, не давая ей оформиться и закрепиться - или от того, что он продолжал стоять там и слушать разговор, явно не предназначенный для его ушей. Ох, Риверте был всё-таки прав - подглядывать и подслушивать было его застарелой и очень дурной привычкой, которая ему самому ни капли не нравилась.
- Фернан, я устал вести с тобой эти разговоры. Ты не убедишь меня, оставь уже попытки и прекрати изматывать ими нас обоих. Я не стану нападать на Аленсию, это моё последнее слово.
- Что ж, - голос Риверте звучал подчёркнуто небрежно, хотя в нём и веяло холодком, - воля ваша, сир. Стало быть, Аленсию вы не получите.
- Получу. Не так быстро, но получу.
- Я бы сказал вам, сир, что княгиня Олана никогда не согласится на ваши условия, но это запустит наш разговор по кругу в пятидесятый раз подряд, не так ли?
Король Рикардо протяжно застонал.
- Ты иногда бываешь надоедливей Аделаиды, когда ей захочется нового асмайского иноходца ценой в полтора миллиона.
- Знаю, но именно за это вы и любите нас обоих. Мы оба всегда получаем от вас то, чего добиваемся, и благодаря этому мир вокруг вас становится ещё краше.
- Давай я куплю тебе асмайского иноходца, и на этом покончим.
- У меня и так уже есть Асмай, а с ним и все его иноходцы, сир. Теперь я хочу Аленсию.
- Ты невыносим. Где мой пояс?
- Понятия не имею. Вероятно, там же, где мои подвязки. Поглядите под диваном... о, да вот же они.
Уилл вздрогнул и невольно отшатнулся, не осознавая, что вскидывает ладонь к губам. Эти последние фразы, сказанные тем же небрежным тоном, что и предшествующим им спор, словно выдернули его из тумана зачарованности, в которой он слушал этот разговор. Было очень сложно счесть эти фразы двусмысленными - Уилл, всегда обладавший живым воображением, мгновенно представил себе те единственно возможные обстоятельства, в которых король Вальены мог оказаться без пояса, а сир Риверте - без подвязок... Если только они не играли в мяч. В королевских покоях, после пышного бала, в четыре часа утра.
- Помоги мне закрепить перевязь.
- Сию минуту, сир, - сказал Риверте таким тоном, словно делал своему монарху чрезвычайно любезное одолжение. Король хмыкнул.
- Когда ты станешь старым и дряхлым и уйдёшь на покой по состоянию здоровья, я произведу тебя в свои камергеры.
- Смею надеяться, сир, до этого счастливого дня я не доживу.
У Уилла пылали щёки. Он был до того растерян, ошарашен и смущён, что не разобрал последних шутливых фраз, которыми обменялись король и Риверте, и лишь смутно подумал, что, кажется, давешний спор ни одного из них не огорчил слишком сильно. Похоже, они уже достаточно давно его вели, чтобы привыкнуть к твёрдой непоколебимости оппонента. Но этот спор Уилла уже не занимал - он только и мог теперь думать, что о поясе короля, о перевязи короля, о подвязках Риверте, о руках Риверте, с лёгким изяществом скользящих по плечам и спине короля Рикардо, по мускулистым лопаткам, проверяя, надёжно ли закреплена перевязь, задевая кончиками пальцев бугорки позвоночника...
Дверь, занавешенная тяжёлой гардиной, распахнулась, и в глаза Уиллу ударил свет - такой яркий, что он ослеп на миг, прежде чем понял, что в руке у стоящего перед ним мужчины всего лишь небольшой канделябр с двумя тонкими свечами в нём.
- Сир Норан, - улыбаясь, сказал император Вальены. - Простите, что заставил вас дожидаться. Идёмте.
Не чуя под собой ног, не слыша ничего, кроме барабанного боя собственного сердца, и видя только широкую королевскую спину, обтянутую пурпурным камзолом, Уилл шагнул следом за королём в маленький тёмный будуар. За будуаром была гостиная, которую при должной сноровке можно было использовать как спальню, благо широкий удобный диван, занимавший почти половину всего пространства, вполне к этому располагал. Кроме дивана, здесь были ещё стол с початой бутылкой вина и два кресла. Уилл остановился за спинкой одного из них, с трудом удерживаясь от желания вцепиться в эту спинку обеими руками.
Король Рикардо то ли заметил его невольный жест, то ли просто вдруг счёл уместным оказать королевскую милость.
- Садитесь, сир Норан. К сожалению, я не могу даровать вам права сидеть в моём присутствии официально - по древней вальенской традиции, этого права наши подданные удостаиваются лишь за особые личные заслуги. Но я пригласил вас сюда нарочно, чтобы мы могли побеседовать в неформальной обстановке, потому садитесь, не робейте.
- Только после вашего величества, - сказал Уилл. Во рту было сухо, но, к его облегчению, голос прозвучал ровно и с достаточной учтивостью - что ни говори, сдержанное хиллэсское воспитание порой оказывало ему добрую услугу.
- А. Да. Конечно, - король улыбнулся и опустился в кресло, стоявшее ближе к дивану, и приглашающе кивнул Уиллу на другое, напротив себя.
Уилл сел так осторожно, словно всерьёз опасался запрятанной в сидении иглы с ядом. Король Рикардо неотрывно следил за ним, откинувшись на спинку и непринуждённо положив на подлокотники свои длинные гибкие руки. Он снял мантию, в которой Уилл видел его в зале, и теперь казался мельче и ниже ростом. Однако спокойное, сдержанное величие из его черт никуда не делось, и немыслимым образом оно казалось тем ощутимее, чем менее явственно король Рикардо выставлял его напоказ. Как мужчина он был не особенно красив, но было в его лице что-то запоминающееся, что-то остро врезающееся в память: резко очерченные скулы, слишком, пожалуй, крупный орлиный нос, вытянутый заострённый подбородок, внимательные серые глаза под едва намеченными светло-рыжими бровями. Раз увидев это лицо, его не забудешь - хотя, вдруг понял Уилл, ничего приятного и располагающего в этом лице вовсе не было. Может быть, именно поэтому оно так запоминалось - оно поражало, это лицо, своей дисгармонией и ловко запрятанным в этой дисгармонии достоинством. Что же это за человек, если у него такое лицо, подумал Уилл - и внезапно понял, что уже без малого минуту пялится на императора Вальены, беззастенчиво его разглядывая. А следующей мыслью пришло осознание того, что император Вальены точно так же беззастенчиво разглядывает его самого, только с заметно меньшим замешательством - словно он увидел именно то, что и ожидал увидеть.
"Он знает, что я слышал их разговор, - подумал Уилл, и по его спине прокатилась волна дрожи. - Он знал, что я стою там... и нарочно велел Фернану уйти через другую дверь, чтобы мы не встретились".
Ему вдруг стало ужасающе, почти болезненно неуютно в этом мягком кресле, при тихом приглушенном свете - куда более неуютно, чем было несколько часов назад в ярко освещённом и полном недоброжелательных взглядов бальном зале.
- Ну, и как вам нравится в столице? - внезапно спросил король. Он не сменил позы, его глаза были слегка прищурены, руки лежали на подлокотниках кресла всё так же непринуждённо, но вопрос прозвучал так церемонно, что Уилл невольно сел в кресле прямо и беззвучно перевёл дыхание, тщательно подбирая слова для ответа.
- Это прекрасный город, ваше величество. Я не слишком много повидал свет, но, уверен, в нём мало найдется мест, столь... значительных и... впечатляющих.
- Ещё бы, - фыркнул король. - Вот уже четыреста лет мой род свозит сюда лучших архитекторов, декораторов, художников и прочих иждивенцев, собаку съевших на умении пускать пыль в глаза. Как думаете, им это хорошо удаётся?
- Я мало смыслю в истории искусств, сир. Могу судить лишь с позиции провинциала, впервые узревшего самый большой и роскошный город из всех им виденных. И если мастера, вами упомянутые, стремились сделать так, чтобы увидевший Сиану чужеземец вовек её не забыл - они не зря проедали свой хлеб.
- Это чудесно, - теперь король Рикардо улыбался по-настоящему, - но вы не ответили на мой вопрос, сир Норан. Я спросил, нравится ли вам в столице?
Уилл на миг закусил губу. Он чувствовал, что ступает на опасную почву - сказать по правде, это ощущение не покидало его с того самого мгновения, как он въехал в ворота Сианы в кортеже свиты графа Риверте. Сам Риверте запаздывал и приехал только в день королевского бала, поэтому не дал Уиллу никаких наставлений относительно поведения в столице. Но Уилл и сам знал, что ему стоит поменьше болтать и пореже бывать на виду.
Теперь он был не просто на виду - он был всё равно что голый, и молчать было никак нельзя, потому что император Вальены ждал от него ответа.
- Это город, попасть в который мечтал бы почти любой человек, рождённый в иных землях. И почти каждый был бы счастлив и польщён любезным приёмом, оказанным ему при дворе вашего величества, - медленно сказал Уильям.
Король Рикардо хлопнул ладонью по изогнутой ручке кресла, откинул голову и отрывисто расхохотался.
Не собирается ли съесть его под конец король Вальены, Уилл сказать бы не взялся.
Самым отвратительным было то, что, Уилл видел ясно, для короля все его чувства были сейчас как на ладони. Взгляд монарха смягчился, а его улыбка стала почти отеческой.
- Знаете, вы совсем не похожи на вашего брата. По правде, я этого опасался, хотя, зная сира Риверте, мог бы и догадаться, что его никоим образом не привлекло бы существо, хоть отдалённо похожее на лорда Роберта. Кстати, как он? Я надеюсь, в добром здравии?
- Не могу знать, сир. После его возвращения из плена в Тэйнхайл мы с ним не поддерживаем никакой связи. Я вёл одно время переписку с нашей матерью, но она скончалась три года назад, и с тех пор я о Тэйнхайле ничего не знаю.
- Вот как. Соболезную вам.
- Благодарю вас, сир.
И снова они замолчали, и снова король Рикардо принялся изучать Уилла Норана пытливым и при том совершенно непроницаемым взглядом. Уилл услышал, как где-то глухо пробили часы - один раз. Половина пятого. В этой комнате тоже не было окон, и светает ли уже, Уилл не знал.
- Стало быть, - снова заговорил король, - у вас в Хиллэсе никого не осталось. Кроме брата, который вас ненавидит и считает предателем. Вам не кажется, что всем было бы проще, если бы я казнил его, а вы стали лордом Тэйнхайла?
- Нет, сир.
- Вы так быстро ответили. Должно быть, много думали об этом.
- Напротив, сир. Совсем не думал. Не о чем тут было думать.
Король задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику. Потом закинул ногу на ногу. Взгляд Уилла невольно упёрся ему в колено, а оттуда перешёл на пояс, усыпанный жемчугом и алмазами. Уилл сглотнул, пытаясь не слишком торопливо отвести глаза.
- Но так или иначе, вам некуда возвращаться. Король Хиллэса присягнул нам, но мне известно, какие там бродят настроения. До бунта вряд ли дойдёт, всё же Хиллэс - не Руван, однако вас там не жалуют, считают перебежчиком... И это правда, не так ли, сир Уильям?
- Смотря с какой стороны посмотреть, ваше величество. Вероятно, можно сказать и так.
Король слегка кивнул, будто получив очередное подтверждение своей давней догадке.
- Вы смелый человек, как я и предполагал. Это похвально. Но достаточно ли вы смелы, чтобы признавать своё истинное положение?
Уиллу не понравилось, как это прозвучало. Уиллу это очень не понравилось! Он в тревоге вскинул взгляд.
- Сир? Что вы имеете в виду?..
- Я имею в виду, Уильям, что вы - каприз Фернана Риверте, и вы, я вижу, довольно умны, чтобы вполне это понимать, как ни неприятна вам эта мысль. Дослушайте, - улыбнулся король, видя, что Уилл, забыв все приличия, уже готов возразить. - Тем более что вы и так всё это знаете сами, хотя, быть может, и не хотите признавать. Наш общий друг Фернан, как вы, бесспорно, не могли не заметить - крайне противоречивая натура. Он редко привязывается к кому-то, а когда это происходит, он может казаться довольно постоянным в своей привязанности. Но это не оттого, что его стесняют какие-то... м-м... чувства, - не вполне уверенно закончил король, словно считая это слово не самым уместным. - Вы могли заметить, что у сира Риверте сильно развито чувство ответственности, так же как и едва ли не детское упрямство. Да что я вам рассказываю - вы ведь были сами в замке Даккар, вы видели, как он едва не угробил себя и, кстати говоря, вас, спасая свою челядь и холопов из окрестных деревень. Это не потому, что они дороги ему, вовсе нет. Просто если бы он отдал их на растерзание Рашану Индрасу, это означало бы, что он проиграл. Сир Риверте не любит проигрывать, ему нужно всё и сразу, а особенно - если это нелегко получить.
- Я не понимаю, зачем вы говорит мне всё это, сир.
- О, Уильям, ну к чему это жеманство, мы ведь так чудесно начали наш разговор с полной, хотя и завуалированной откровенности. Всё вы понимаете. Вы и сами задаётесь вопросом, отчего сир Риверте таскает вас за собою повсюду вот уже шесть лет. И сами знаете ответ: он это делает лишь потому, что вам некуда больше идти. В своей стране вы принадлежали к высшей знати, и оказаться теперь на улице, без сильного покровителя, для вас - смерть, причём позорная смерть. И вы не какой-то низкородный пажёнок, которого можно пристроить в свиту к престарелой герцогине и тем обеспечить вашу будущность, облегчив этим свою совесть и удовлетворив своё чувство ответственности. Вы уникальны, Уильям, тем, что, куда ни отправь вас сейчас, после шести лет рядом с ним - для вас это будет позором и унижением. Он знает это. И вы это знаете.
Если в начале речи короля Рикардо лицо Уилла пылало, то сейчас вся кровь отхлынула от него разом. Он знал, чувствовал, что этот разговор не обернётся для него ничем хорошим - но всё равно был потрясён тем, что слышал, особенно после тёплого приёма, оказанного ему императорской семьёй во время бала. Как же так? Почему, публично оказав ему свою милость, надёжно обезопасив от насмешек и презрения своего двора, король теперь так немыслимо унижает его с глазу на глаз?
Он услышал собственный голос - и поразился тому, как спокойно тот прозвучал:
- Если бы я был ему в тягость, он дал бы мне это понять.
- О, разумеется. Вы ему не в тягость, Уильям. Вы ведь не так уж много общаетесь с ним в последнее время, не так ли? Он возит вас с собой, но видитесь вы мало, он всё время чем-то занят, то днём, то ночью, - король небрежно подцепил большим пальцем перевязь на плече, поправляя её, и Уиллу стоило огромного труда оторвать глаза от его руки и перевести их снова на лицо Рикардо, столь же спокойное и доброжелательное, столь же величавое и неприятное, каким оно было с самого начала этого разговора. - Вы не в тягость ему, потому что вы умны, и, осознанно или нет, сами делаете всё, чтобы не докучать ему сверх меры. Но в глубине души вы понимаете, что давно превратились для него в обычное развлечение из сотен тех, что у него были, есть и будут.
- Почему? - прошептал Уилл. - Почему вы так говорите, сир? Почему я...
Он задохнулся, не в состоянии продолжать - кажется, его силы были исчерпаны. Спокойная уверенность короля действовала на него как вышибающий дух удар - он не имел что ей противопоставить.
- Почему? Вы спрашиваете - почему, Уилл? Боже мой, но это ведь совсем просто. Вы милый, красивый, чистый юноша, вы редкая драгоценность, спору нет - но вы ему не ровня. Фернан Риверте, что бы о нём ни болтали глупцы - человек великий, и пару ему может составить только тот, кто в состоянии с ним сравниться. Все остальные всегда будут теряться в его тени, а потому он рано или поздно неизменно будет утрачивать к ним интерес. Быть с ним рядом всегда, сопровождать его во всём может только равный ему.
"Такой, как вы?" - подумал Уилл, но не сказал этого вслух. Он стиснул зубы, внезапно поняв, что уже какое-то время судорожно сжимает подлокотники кресла обеими руками.
- Он просил вас за Хиллэс. Просил из-за меня. Это...
- И вы до сих пор убеждены, что это было по доброте душевной? Или, того больше, от чистого и страстного чувства лично к вам? Помилуйте, сир Норан - вы довольно давно с ним и достаточно хорошо уже должны были его узнать. Он ничего не делает просто так. Любой его шаг окрашен продуманным умыслом, он ничего не делает, если оно так или иначе ему не выгодно. Вся эта водевильная история с заговором вашего братца была для нас несказанно кстати, чтобы посеять внутреннюю смуту в Хиллэсе и лишить вашего короля Эдмунда самых активных сторонников. А осада Даккара заметно снизила боевой дух руванцев и послужила хорошим уроком королю Рунальду, не говоря уж о том, что дала возможность испытать, без особых потерь, наше новое оружие. Если бы граф Риверте не руководствовался при просчёте своих действий подобными мотивами, он бы никогда не поднялся до тех высот, что занимает сейчас. На одной сентиментальности и сердечной доброте не сделаешь большой политики, мой бедный юный друг.
Друг. Это словно вот уже несколько минут колотилось у Уилла в висках. Фернан считает короля Рикардо своим другом. И считает себя его другом. Он дорожит этим человеком, хотя и часто с ним спорит. Он никогда не предаст этого человека; этот человек знает его. Знает много дольше и много лучше, чем Уилл.
- О чём вы думаете? - с любопытством глядя на него, спросил император Вальены.
- О том, что он считает вас другом, - ответил Уилл, и Рикардо Четвёртый Великий снисходительно улыбнулся.
- Я знаю. И именно поэтому говорю вам всё это сейчас, Уильям - не как монарх империи, поработившей вашу страну, и не как сюзерен вашего любовника. Я говорю вам всё это как друг того человека, в жизни которого вы занимаете больше места, чем должны. Вы ведь любите его, Уильям. А раз так, вы не должны ему мешать.
- Разве же я мешаю? - прошептал Уилл, и Рикардо пожал плечами.
- Вот об этом не мне судить. Но я надеюсь, что впредь, если вам покажется, что ваше действие или бездействие вредит тому, на что он положил свою жизнь, вы вспомните о нашем сегодняшнем разговоре. Я ни к чему не принуждаю вас, Уилл, - добавил король очень мягко. - Видит бог, я мог бы отнять вас у него силой. Бросить вас в такую тюрьму, о которой он даже не слышал - он не поверил бы, но и такие ещё остались, - или просто велеть утопить в пруду, как котёнка... или выдать вас вашей стране. Но это сделает его несчастливым, потому что сейчас он считает себя ответственным за вашу судьбу. Посему всё, что вы сочтёте нужным предпринять, вы должны будете сделать сами.
И снова Уилл как будто вернулся на шесть лет назад. И не Рикардо, император Вальенский, сидел напротив него, а его брат Роберт, в равной степени презиравший его и нуждавшийся в нём, не имеющий иного выбора, кроме как положиться на его свободную волю и взывать к его совести и его рассудку.
Слишком много воспоминаний на одну ночь.
- Сир, - сказал Уилл Норан, - я полагаю, что понял вас достаточно хорошо. Теперь ваше величество изволит отпустить меня?
- Хорошо, - легко согласился Рикардо. - Идите. Я вижу, вы и впрямь меня поняли. Только ещё одно, Уильям, - добавил он, когда Уилл встал и, поклонившись, шагнул к двери. - Я вижу, вы решили, что я вам враг. Но это не так. Вы сами знаете, что я друг Фернану, и вы, я знаю, тоже его друг. Друг моего друга не может быть мне врагом - вы это понимаете?
"Да, - подумал Уилл, глядя в это лицо, лицо человека, подмявшего под себя за последние пятнадцать лет полдюжины свободных и гордых народов. - Если бы я был вам враг, я был бы уже мёртв".
- Ну и отлично, - не дождавшись ответа, сказал король. - А теперь идите, в самом деле, и хорошенько выспитесь - я знаю, вы не привыкли полуночничать, и, должно быть, чертовски устали. Хотя погодите, я вызову камергера, чтобы он вас проводил.
В Сиане светало поздно. К тому времени, как молчаливый провожатый - Уилл не был уверен, тот ли, что провёл его к королю, или уже другой - указал Уиллу путь по лабиринту коридоров к отведённым ему покоям, небо едва начинало розоветь, понемногу высветляя очертания деревьев в дворцовом парке. Уилл распрощался с королевским камергером возле дверей в свои комнаты, дождался, пока тот удалится беззвучной поступью, какой тут ходили все - и лишь тогда переступил порог, плотно закрыл за собой дверь и опёрся о неё спиной.
Он не знал, что ему делать.
Как он понял из болтовни недовольных придворных, всё южное крыло дворца было отведено под многочисленную свиту Риверте, сопровождавшую своего господина в Сиану. Уиллу достались апартаменты из трёх комнат, где со всеми удобствами могли бы разместиться человек восемь. Он не привык к такому - ни у себя в Хиллэсе, ни в тех замках, где он жил с Риверте, не было заведено так бездумно транжирить свободное место. У хиллэсцев была в традиции скромность, а Риверте привык жить по-военному, тщательно распределяя ресурсы. Здесь же всё было странным, непривычным, неуютным и враждебным.
Уиллу так хотелось домой.
Он ощупью пробрался через тёмную прихожую, потом через такую же тёмную гостиную, оказавшись наконец в спальне, где тоже было хоть глаз выколи - шторы оказались опущены на ночь, даром что занимавший апартаменты гость ещё не вернулся. Уилл порадовался, что, по крайней мере, шустрые замковые слуги не стали дождаться его возвращения - сейчас он меньше всего на свете хотел бы видеть кого бы то ни было. Он пошарил ладонью по ночному столику у изголовья кровати, пытаясь нащупать свечу, потом махнул рукой и разделся в темноте. Когда слишком тесные штаны, слишком узкий жилет и слишком просторная рубашка - ох, одна беда с этой столичной модой - наконец оказались на спинке кресла, Уилл, всё так же ощупью, влез в постель, зарываясь в одеяла...
И завопил от неожиданности, ткнувшись ладонью в твёрдое плечо, лежащее там, где он надеялся найти подушку.
- Отчего вы так громко орёте, Уильям? Вы мне не рады? - осведомился граф Риверте из полной тьмы, и Уилл, подскочив, заметался по кровати.
- С-сир! В-вы! Я вас не ждал...
- Я так и понял. Перестаньте скакать у меня по ногам, будьте любезны.
Уилл сел на пятки - он надеялся, что на собственные - и, прерывисто дыша, слушал, как Риверте несуетливо двигается в темноте. Он сам не знал, почему так переполошился - его сердце колотилось, как бешеное. Сухо чиркнуло огниво, потом вспыхнула свеча, и Уилл увидел знакомую ленивую улыбку на лице, находящемся так близко от его лица, что достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться этой улыбки пальцами.
Риверте поправил свечу и откинулся на подушку, подперев щеку кулаком и глядя на Уилла снизу вверх. Он был в нижних штанах и сорочке с расшнурованным воротом, и Уилл мог видеть его мускулистую грудь, спокойно поднимавшуюся и опускавшуюся в такт ровного дыхания. Чёрные волосы графа, ещё недавно безупречно уложенные, слегка растрепались и примялись у висков. Кажется, только что он спал, а Уилл его разбудил...
Это, впрочем, совершенно не отвечало на вопрос, что он вообще здесь делает. Они не виделись с тех пор, как Уилл вместе с общим кортежем покинула замок Галдар, где они жили последние несколько месяцев, и не разговаривали с тех самых пор - уже больше недели... и не были так близко друг к другу всё это время.
- Уильям, если вы будете продолжаться пялиться на меня так, я решу, что вы мне и впрямь не рады.
- Что вы здесь делаете? - выдохнул Уилл.
- Сплю, как видите. Или пытаюсь спать - это недурно мне удавалось, пока вы не принялись тут топтаться. Никакого снисхождения, а я ведь пашу с утра до ночи на благо империи, как вол, - проворчал он, и Уилл, повысив голос, сказал:
- А почему вы решили выспаться именно в моей постели?!
Риверте моргнул. Похоже - а верней, он старался, чтоб на это было похоже - вопрос поставил его в тупик. Потом его рука вдруг скользнула у Уилла по ноге - от щиколотки к колену, а оттуда по бедру - неторопливо, дразняще, так, что по телу Уилла прошла дрожь, такая сладкая и такая знакомая.
- И верно, Уильям, мне трудно припомнить, когда я в последний раз высыпался в вашей постели. - Голос Риверте был как мёд, льющийся из глиняного кувшина на свежий душистый хлеб. - Но, видите ли, вернувшись в свои апартаменты - очень удобные, надо сказать - я обнаружил в собственной постели сиру Ирену.
Сира Ирена?.. Та белокурая зеленоглазая красавица, что проявляла повышенный интерес к планам захвата Аленсийского княжества? Уилл сглотнул.
- В-вот как. И ч-что же она там делала?
- Понятия не имею. Она уснула, бедняжка, так и не дождавшись меня, и спала так сладко, что я счёл неучтивым вышвыривать её из постели, хотя в первый миг преисполнился решимости это сделать.
- Так вы её не приглашали? - Уилл не смог побороть прозвучавшее в голосе облегчение, и Риверте фыркнул.
- Приглашал? Вот ещё. Это Сиана, Уильям, здесь не размениваются на такие мелочи, как испрашивание позволения, прежде чем забраться в чужую постель. И я тому лучшее подтверждение. Вы меня прогоните?
- Нет, - прошептал Уилл, чувствуя, как впервые за весь этот бесконечный вечер напряжение отпускает его плечи. - Нет.
Ладонь Риверте легла ему на шею, мягко притягивая ближе. Уилл позволил ей это, юркнув между одеялом и крепким тёплым телом, вытянувшимся в кровати. Риверте не убрал руку с его шеи, только слегка переместил ладонь, чтобы Уилл мог улечься поудобнее. Другая его рука легла Уиллу на живот, так легко и естественно, словно там ей было самое место. Уилл чувствовал дыхание Риверте на своей макушке, оно слегка шевелило ему волосы, и он беззвучно вздохнул. Тихое, спокойное тепло разливалось по его телу от этих прикосновений и этого дыхания - так, как было всегда за эти шесть лет.
И разве когда-нибудь это может перемениться?
- Ну? - спросил Риверте; Уилл чувствовал, как губы графа движутся у него в волосах. - И где вас носило полночи?
- Я гулял, - пробормотал Уилл, закрывая глаза.
- Гуляли, вот как? И где же?
- Всюду. Я заблудился.
- Напомните мне завтра, я нарисую вам карту местности.
- Вы вряд ли найдёте на это время.
- Та-ак, а это ещё что такое? Упрёки? Недовольство? - Риверте слегка отстранился, его пальцы легли Уиллу на подбородок, и Уилл неохотно поднял голову, глядя ему в лицо. Риверте снял свои кольца - он знал, что Уилл их не любит, ему было неприятно чувствовать на коже холодное прикосновение металла. Сейчас они лежали на столике, слабо поблескивая в свете единственной свечи, и пальцы Риверте у Уилла на подбородке были такими тёплыми.
- Нет, - шепотом ответил он, глядя Риверте в слегка прищуренные глаза. - Ничего подобного. Я понимаю, что вы... что вы были... и будете... заняты. Это же Сиана.
- Да, - вздохнул Риверте, выпуская его подбородок. Рука, только что касавшаяся лица Уилла, скользнула Риверте под голову, и он откинулся, глядя в потолок и рассеяно приобнимая Уилла другой рукой. - Это Сиана. Хотели - получайте.
В последних словах едва заметной тенью мелькнуло раздражение. Уилл промолчал. Хотел ли он в Сиану? Со стороны, быть может, так и казалось. Он давно просился сюда - Риверте ездил в столицу раз пять или шесть за последние два года, с тех пор, как Руван сдался и война за расширение Вальенской Империи временно прекратилась. Уилл всякий раз просился с ним, и всякий раз Риверте ему отказывал и уезжал один. Но на этот раз сам король приказал Риверте привезти с собой Уилла, и почему-то граф подчинился. Может быть, он хотел, чтобы Уилл увидел наконец, куда рвётся, и перестал стремиться сюда. На самом деле Уиллу вовсе не хотелось ехать в Сиану. Ему было любопытно, спору нет, однако истинная причина была не в том, что он хотел в столицу, а в том, что не хотел расставаться с Риверте. Была бы его воля - он не отставал бы от него вообще ни на шаг, нигде, никогда.
Но это была не та жизнь, которую Риверте мог бы ему обещать.
- Вам здесь не нравится, Уильям, да? - спросил Риверте странно задумчивым, почти отсранённым тоном. Уилл знал этот тон - им Риверте задавал вопросы, на самом деле не требовавшие ответов. Но в то же время ответ был нужен графу, чтобы задать направление собственным мыслям, быть может, не имевшим к Уиллу никакого прямого отношения. Поэтому Риверте любил, чтобы Уилл находился в его кабинете в часы напряжённой работы. Иногда он спрашивал что-то, кажется, совсем отвлечённое, Уилл отвечал, и Риверте, награждая его восхищённым взглядом, бросался в пучину работы с удвоенным усердием. Для Уилла происходящее в его голове в эти минуты было загадкой, таинством, а таинство на то и таинство, что негоже вникать простому смертному в его сущность - достаточно знать исток.
- А вам? Нравится? - ответил Уилл вопросом на вопрос.
Риверте повёл плечом, слегка задев им его щеку.
- Временами. Я рос в этом городе. Должно быть, во мне слишком много от него. А в нём - от меня.
- Мне показалось, в этот приезд вам тут не очень рады. Я слышал разговоры... - Уилл неловко замолчал, не зная, есть ли смысл пересказывать сплетни. Риверте мог с любопытством выслушать их, а мог резко оборвать разговор, обвинив Уилла в вульгарности - это зависело от его настроения. А сейчас настроение графа было странным - Уилл не мог его понять. Он вспомнил небрежное "- Где мой пояс? - Там же, где и мои подвязки" - и вздрогнул. Риверте этого, кажется, не заметил.
- Всё просто. Прошёл слух, что я снова в опале - из-за Аленсии. Как вы знаете, мы с Рикардо грызёмся из-за неё уже полгода, и, кажется, его это начинает слегка утомлять. Слух, как обычно, раздули до несусветных размеров - и вот, все решили, что король вызвал меня в Сиану, чтобы публично высказать мне своё пренебрежение. А вместо этого он заходит в зал со мной рука об руку, требует представить ему вас, и королева открывает с вами летний бал. - Он снова фыркнул. - Это было довольно смело даже для неё, хотя дражайшая сира Аделаида вообще славится своим сумасбродством.
- Меня здесь не любят, - вырвалось у Уилла - и ему немедленно стало стыдно от того, как жалобно и по-детски обиженно это прозвучало.
- Конечно, Уильям, - мягко сказал Риверте, сжимая руку вокруг его плеча крепче. - С чего бы им вас любить? Вы из Хиллэса, вы молоды, непохожи на них, вы мой любовник, и я не считаю нужным это скрывать. Будь я на их месте, я бы тоже вас невзлюбил.
- Неправда.
- Да? Ну, может, и неправда. Вам видней, вы ведь мой летописец и должны знать меня лучше, чем я сам.
Он иногда поддразнивал Уилла насчёт этой летописи, за которую тот взялся какое-то время назад - но дело пока что, надо сказать, продвигалось туго. Уилл изучал историческую часть - он читал книги о Фернане Риверте, написанные до него, сравнивания то, что в них говорилось, с тем, что видели его глаза. И чем больше он сравнивал, тем яснее понимал, что задача эта окажется куда более трудной, чем ему казалось поначалу. В том, что говорили о Риверте, было много правды, много лжи и много того, что Уилл не мог пока что определить ни как правду, ни как ложь. Он просто не знал, как ко всему этому подступиться.
- Скажите, - неожиданно для самого себя проговорил Уилл, - я правда был дурно одет?
Риверте выгнул бровь.
- Кто вам сказал такую глупость?
- Не мне, - заливаясь краской, объяснил Уилл. - Там была одна сира... кажется, сира Фиола... такая немолодая, с лысой собачкой...
- Немолодая? Из вас вышел бы отличный придворный льстец. Это Фиола Руппо, ей девяносто четыре года, и лысые собачки - наименее нелепая из её причуд. Она сказала, что вы плохо одеты?
- Угу.
- Вздор. Вы были прекрасно одеты, я ведь сам подбирал вам костюм. Просто он войдёт в моду только на будущий сезон - благодаря тому, собственно, что в нём были вы.
- Что?
- Что слышали, Уильям - с будущего сезона вы официально входите в моду. Да вы уже вошли, буквально через час после того, как станцевали с императрицей. Вы разве не обратили внимания на сиру Ирену?
- Сиру Ирену? - Уилл был совершенно сбит с толку.
- Сиру Ирену, - терпеливо повторил Риверте. - Ту самую, что спит сейчас в моей постели. Она блондинка, изящного телосложения, умело строит невинность и совершенно глупа. И она липла ко мне сегодня наглее всех, потому что именно такие особы, по всеобщему мнению, в моём вкусе.
- Вы только что назвали меня глупцом.
- Назвал. Уильям, я просто дразнюсь. Не дуйтесь, - сказал Риверте и, наклонив голову, поцеловал его.
Он целовался так же, как шесть лет назад, и по-прежнему очень любил это делать. Его твёрдые губы спокойно и настойчиво раздвинули губы Уилла, влажный тёплый язык скользнул ему в рот, и Уилл со вздохом впустил его, позволяя ему неспешно пройтись по нижней и верхней губе, по верхнему нёбу, прежде чем выскользнуть, а потом вернуться снова. Уилл откинул голову на руку Риверте, закрыв глаза, вытянувшись на постели и прижавшись боком к его сильному тёплому телу, и упивался этим поцелуем, тянувшемся спокойно, неторопливо и сладко, как будто ничто больше в мире не имело значения.
Он обнаружил, что закинул руку Риверте на затылок, когда тот отстранился и посмотрел на него неожиданно серьёзно и испытующе.
- Вас что, всерьёз беспокоит, что сказала старуха Руппо о вашем костюме?
Уилл слегка вздрогнул. Он уже забыл, о чём они только что говорили. Он заморгал. Потом неуверенно проговорил, не убирая руки с затылка склонившегося над ним мужчины:
- Сейчас, наверное, не особенно... Но в тот миг мне казалось, что на меня пялится весь зал.
- Так оно и было. Старуху Руппо в Сиане называют Старухой Рупор. Если она что-то говорит - будьте уверены, её гласом вам вещает вся аристократическая Сиана. Бедняжка давно выжила из ума, у неё не осталось ни одной собственной мысли, да к тому же она ещё и туга на ухо и впридачу обладает голосом, способным вызвать разрыв сердца у хиллэсского медведя. Что говорит она - то говорит Сиана, и при том эта старая карга - ещё самое безобидное существо из всех, с которыми вы тут могли бы встретиться.
Он умолк. Уилл смотрел на него в смутном страхе, не понимая, зачем граф говорит ему всё это. Он ведь уже сказал, что ему не нравится здесь...
- А вы волнуетесь, что она сказал о вашем костюме, - вздохнул Риверте и, вдруг выпустив его, перекатился на спину, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от Уилла.
Он моментально ощутил утрату. Ему нужны были сейчас эти руки, эти губы на его губах. Может быть, нужнее, чем когда бы то ни было.
- Знаете, Уильям, что самое скверное в Сиане? - проговорил Риверте, глядя в балдахин, темнеющий над кроватью. - То, что на самом деле Сиана вовсе не так уж плоха. Если вы останетесь здесь на какое-то время, вы сами увидите это. Здесь полно пустых, тщеславных и вздорных людей, но их ведь везде полно. Однако здесь, среди всего этого напыщенного сброда, попадаются люди умные, образованные, наделённые хорошим вкусом, умеющие и, что важней, любящие думать. Прямо как вы, Уильям. И вы бы встретились с ними, рано или поздно, и вы бы понравились им. Они оценили бы вас - не ваш костюм, который для вас выбрал граф Риверте, а вас. Вашу искренность, вашу проницательность, ваше великодушие. Вы бы подружились с ними. Они сделали бы высший свет, тот, который вы сейчас так наивно презираете, желанным и весьма приятным местом для вас. Ни в одном другом месте мира вы не встретите столько выдающихся личностей, как при дворе Сианы, Уильям. Ни один другой город не рождал столько умов, которым, по иронии, было бы тесно в его стенах. Вам бы понравилось тут со временем.
Он говорил задумчиво, уверенно, но, казалось, без малейшего удовольствия, вовсе не пытаясь успокоить и утешить Уилла, скорее, упрекая его, а в чём - он никак не мог понять. В том, что ему могло бы понравиться то, что сейчас ему определённо никак не нравилось? Что за ерунда...
- Не понимаете? - словно прочтя его мысли, сказал Риверте - и вдруг перевернулся на бок, и глаза его сверкнули так, что Уилл едва не отпрянул. - Они бы поглотили вас, Уильям. Они бы испортили вас. Этот город не может не нравиться, когда узнаешь его достаточно хорошо. Но жить в нём можно, лишь если он вас поглотит. Это закон всех великих городов.
"И не только городов", - подумал Уилл, чувствуя странный, безотчётный страх, который нападал на него временами - совсем редко, и он никогда не мог понять, чего же, собственно, боится рядом с человеком, которого любит больше всего на свете. Риверте смотрел на него ещё несколько мгновений, потом резко наклонился и снова поцеловал, на этот раз жёстко, властно, нетерпеливо. Его руки требовательным хозяйским жестом обвились вокруг талии Уилла и перекатили его на спину, и Уилл задохнулся, инстинктивно разводя колени в стороны, когда ощутил на себе вес горячего, жадного, голодного тела - тела, которое хотело поглотить его, впитать и растворить в себе, слить с собой, как это делают великие города и вообще всё великое.
И позволить этому великому впитать и поглотить себя, раствориться в нём - это было прекрасно.
- Вы меня совершенно измотали, - пожаловался Риверте, отстраняясь от Уилла какое-то время спустя. Уилл не ответил - ему не хватало дыхания, он всё ещё судорожно хватал ртом воздух после бурного и продолжительного извержения. Риверте посмотрел на него сверху вниз - он всё ещё был на Уилле, в Уилле. Уилл чувствовал, как медленно опадает в нём могучая мужская плоть, и инстинктивно сжался, не желая, чтобы она покидала его тело так скоро. Риверте продолжал смотреть на него, вмяв руки в подушку по бокам от его головы, и Уилл молча потянулся к нему и припал к его губам обессиленным поцелуем, который, он надеялся, ответит лучше всяких слов.
Риверте не шевелился и не отвечал, позволяя Уиллу целовать себя. Потом слегка отстранился и осторожно сказал:
- Похоже, что я старею.
- Глупости, - устало фыркнул Уилл. - Вас по-прежнему с лихвой хватит на пятерых. И если кто тут кого измотал - ох, ну словом, вы же сами всё знаете, дайте отдышаться, в самом-то деле!
Риверте улыбнулся, сдержанно, но очень довольно. Этот разговор стал у них почти ритуалом в последние месяцы - прошлой зимой Фернану Вальенскому стукнуло тридцать пять, и он переживал по этому поводу намного сильнее, чем старался показать. Выглядел он точно так же, как шесть лет назад, когда Уилл увидел его впервые, и так же, как в те времена, устраивал своему любовнику выматывающие многочасовые марафоны, любя во множестве поз и множеством способов до полного изнеможения - уиллова, а отнюдь не собственного. И всё же Уилл замечал порой в нём легкую тень колебания, опасно граничащего с неуверенностью - чувством, столь чуждым графу Риверте, что Уилл считал своим священным долгом всячески способствовать его искоренению.
Он расслабился, не удержав лёгкий вздох разочарования, когда Риверте выскользнул из него и неторопливо улёгся рядом. Уилл часто задышал, когда пальцы графа пробежались по его лбу, небрежно убирая влажные от пота светлые пряди. Уилл смотрел в его лицо слегка помутневшим взглядом, ещё не до конца опомнившись после излияния, и чувствовал себя совершенно опустошённым, вымотанным, осоловевшим от счастья. В этот миг он не помнил ни о чём - ни о сианской знати, ни о сире Ирене, ни о короле Рикардо, который сказал... что же он там сказал?..
- Когда мы уедем отсюда? - хриплым шепотом спросил Уилл, и Риверте неопределённо пожал плечами.
- Как только его величество бросит строить из себя девицу на засватанье и примет мой план вторжения в Аленсию.
- Это долго?
- Это одному лишь вашему богу ведомо, Уильям, вот у него и спросите.
- Я хочу в Даккар. Вы обещали, что мы туда поедем, ещё прошлым летом.
- Значит, поедем, раз обещал. Я же обычно не лгу вам, не так ли?
"Да. Всего лишь недоговариваете", - подумал Уилл и закусил губу. А сам-то он чем лучше? Обмен небрежными фразами о поясе и подвязках не шёл у него из головы, засел там, колол ему мозг раскалённой иглой. Но он не спросил. Он знал, что не спрашивать - лучше. Правильней. Он сам расскажет, если захочет... когда-нибудь.
- Мне кажется, король вас ко мне ревнует, - выпалил Уилл прежде, чем успел понять, что говорит.
Пальцы, лениво блуждавшие по его мокрому лбу, остановились. Сонно прикрытые глаза, почти чёрные в полумраке, расширились.
- Уильям, я хочу задать вам крайне важный вопрос.
- Слушаю, - с замиранием сердца ответил Уилл, и Риверте, не меняя смертельно серьёзного тона, спросил:
- Вы в своём уме?
Уилл надулся и дёрнул головой, сбрасывая его ладонь со своего лба. Потом сел.
- Ладно. Я дурак. Вы это сегодня уже говорили, - раздражённо бросил он - и напрягся, когда знакомые сильные руки легли ему сзади на плечи и потянули назад, прижимая к широкой тёплой груди.
- Вы не дурак, Уильям. Вы дурачок. Это куда более простительно в вашем возрасте и с вашей внешностью. На кой ляд королю ревновать меня к вам, если это соперничество, буде кому-то взбредёт в голову использовать столь нелепое определение, проиграно им ещё до начала схватки?
- В-вы говорите... - запинаясь, начал Уилл - и задохнулся, когда Риверте быстро поцеловал его в висок.
- Я говорю, что только полный кретин в его летах может рассчитывать на то, что его предпочтут юному, гибкому и развратному телу вроде вашего. Я, вы знаете, в раздражении могу сказать о его величестве много нелицеприятного, но слыхали ли вы хоть раз, чтобы я называл его полным кретином?
- Н-не... не припоминаю...
- Вот и я о том же, - сказал граф Риверте и, развернув Уилла к себе лицом, ещё раз доказал ему, сколь привлекательно для него это юное, гибкое, развратное тело, которое Уилл ненавидел за слабость, и которому был благодарен за то, что оно подарило ему любовь этого человека.
Ну, может, и не любовь... скорее... ох, Уилл не знал, как это назвать. Да и какая, в конце концов, разница, пока он рядом.
Следующее утро - или, вернее, следующий день, потому что Уилл, утомлённый вдумчивыми ласками господина графа, крепко и сладко проспал до двух часов пополудни - принёс новость, в равной степени обрадовавшую Уилла и огорчившую. Хорошо было то, что они покидали королевский дворец. Плохо было то, что они не покидали Сиану - Риверте всего лишь решил перебраться в свой столичный особняк, и слуга, принесший Уиллу поздний завтрак, передал ему приказ сира Риверте немедленно собираться, дабы покинуть королевский дворец ещё до нынешнего вечера.
Уилл редко испытывал чувства столь смешанные, как в ту минуту, когда подчинился этому приказу.
Сианский особняк Риверте размерами, роскошью и укреплённостью мало чем уступал иным из его замков. Он стоял, разумеется, в лучшем квартале Сианы, на небольшом холме неподалёку от королевского дворца. Сиана вся была на холмах: линии домиков, в цветах которых преобладал белый и кирпично-красный, стекали по склонам к реке, пересекавшей город пополам, и, если подняться на самый высокий из этих холмов, то казалось, что вся долина затянута пёстрым покрывалом, расшитым сверкающей на солнце серебряной тесьмой. Там, среди этих холмов, таились сады, парки, фонтаны, площади, университеты, рынки, виселицы и бордели, там бурлила и горела жизнь, безудержная и легкомысленная, и зрелище этого неистового потока, куда более мощного, чем воды текшей через город реки, завораживало, хотя и одновременно слегка пугало. Уилл был рад, что они задержатся здесь чуть дольше - ему хотелось побродить по этим холмам, почувствовать, как они исчезают под каменным настилом мостовой, растворяясь в кишащем на них людском потоке, и одновременно он был не совсем уверен, что ему понравится это чувство. Как ни крути, девственные холмы Хиллэса, покрытые лёгким пушком свежескошенной травы да, изредка, украшенные одинокой скромной мельницей, нравились ему много больше.
В Сиане не было ни свежескошенной травы, ни мельниц - и уж тем паче их не нашлось в округе особняка Риверте. Он был огромен, но содержался в безукоризненном порядке - во всяком случае, по мнению Уилла, поразившегося полному отсутствию пыли и следов запустения в доме, хозяин которого навещал его в лучшем случае дважды в год. Однако Гальяна - вездесущий, всезнающий Маттео Гальяна, по-прежнему ни на шаг не отстававший от своего господина - после беглого осмотра помещений пришёл в бешенство и немедленно уволили половину слуг. Уилл не мог взять в толк, что ему здесь не нравится, почему он тычет в грудь управляющему своим длинным пальцем с мерзким острым ногтем (от его ногтей Уилла, как и прежде, бросало в дрожь), брезгливо перечисляя те богадельни и публичные дома, где, без сомнения, окажутся очень рады его услугам. Управляющий краснел, бледнел и зеленел, не смея спорить, а по окончании этой унизительной тирады трусцой побежал выполнять тысячу триста срочных указаний, которые обрушил на него Гальяна с требованием, чтоб всё было сделано до заката, ибо на закате прибудет Хозяин. Не знай Уилл этого Хозяина, он был бы, наверное, в ужасе от того, что за привередливое чудовище владеет этим роскошным домом и держит в страхе всю здешнюю челядь.
Впрочем, Уилл был пристрастен. Объективно говоря, сир Риверте был именно что привередливым чудовищем - просто, чувствуя его губы на своей шее и его язык в своём заднем проходе, Уилл имел обыкновение забывать сей прискорбный факт. Явившись, как и было обещано, на закате, Риверте шагнул через порог, окинул взглядом прихожую, сверкавшую чистотой так, что стоять посреди неё в сапогах Уиллу было неловко, после чего подозвал Гальяну и полюбопытствовал в своей обычной любезной манере, куда задевался его дом и почему на его месте стоит этот свинарник. Гальяна, потирая свои длинные когтистые руки, стал оправдываться и юлить, в ответ на что Риверте фыркнул: "Уильям! Идёмте ночевать в гостиницу, это же ужас что такое - я боюсь, здесь мы подцепим блох". Конечно, Уилл знал его достаточно хорошо, чтобы понимать - всё это не более чем неизбывная привычка поддразнивать окружающих, ловко пиная их в наиболее болезненные места. Привычка, в сущности, беззлобная - но, впрочем, опять-таки, Уилл бы пристрастен.
В конце концов в гостиницу, конечно, они не пошли. Риверте до утра инспектировал помещения, и до самого рассвета огромные пространства особняка оглашались громовым и безжалостным: "Здесь проветрить", "Здесь перекрасить" и "Это всё выкинуть к чёртовой матери - какого дьявола тут свалена вся эта рухлядь?" Уилл догадался, что это тоже был ритуал, своеобразная игра, в которую Риверте играл со своим доверенным помощником Гальяной, и Гальяна, смущённо бормотавший оправдания, прекрасно знал правила этой игры. Как дитя, в самом деле, - думал Уилл с некоторой досадой, лёжа один в чистой, душистой, но холодной постели наверху и слушая, как внизу ходят, бранятся и хлопают дверьми. Хотя нет, тут же поправил он себя, Риверте не дитя. Скорее уж - кот. Он бывает сонливым и ласковым, он может мурлыкать, потираясь носом об уиллову шею, но временами в нём бурлит энергия, и если она не находит выхода, тогда ему нужно хотя бы с кем-нибудь поиграть, погонять лапой мышь по паркетному полу, слегка выпуская когти. А иначе он совсем одичает от безделья и станет кидаться на стены.
Хоть бы и впрямь король отпустил его в эту Аленсию, думал Уилл, рассеяно глядя в узорчатый потолок спальни. Может, тогда он успокоится хоть ненадолго.
Пока же спокойствие графу Риверте, а стало быть, и всем его домочадцам, только снилось. Едва въехав в особняк, он немедленно затеял бал - к большому огорчению Уилла, который вообще не любил подобные празднества, ну а летнего бала в королевском дворце ему хватило бы на весь следующий год. Но такова была традиция сианского высшего света: графу полагалось справить сезонное новоселье, созвав к себе всю сианскую знать, включая императорскую чету. Уилл поначалу надеялся отсидеться в библиотеке, но Риверте развеял его надежды, усадив диктовать писцу приглашения.
- У меня нет на это времени, - заявил он, когда Уилл попытался отнекаться. - Вот вам список, здесь всего лишь двести имён, вы управитесь за пару часов. Не хмурьтесь. Между прочим, это ваша прямая обязанность.
- Моя?
- Да, как хозяйки дома.
- Хозяйки дома?!
- А что, вы видите в моём окружении особу, более подходящую на эту роль? Не коситесь на Гальяну, Уильям - он слишком стар и годится мне скорей в матери, чем в супруги. Да, и к слову, когда закончите с приглашениями, спуститесь в кухню и побеседуйте с поваром насчёт меню. Я понятия не имею, что это за прохвост. Говорят, он лучший кулинар в Сиане, но чёрт его знает - вдруг он ярый приверженец блюд из морской капусты, а вы ведь знаете, как я её ненавижу.
Отдав Уиллу эти, а также ещё полдюжины распоряжений (в числе которых значилась также распределение мест за столом и закупка цветов для украшения зала), Риверте умчался куда-то по срочным и неотложным делам, а Уилл, проморгавшись, поплёлся выполнять указания. Он был в замешательстве - прежде Риверте никогда не обременял его подобными вещами, со всем отлично справлялся Гальяна. Он, впрочем, и теперь помогал Уиллу - без него тот совершенно точно не управился бы ни с гостевыми местами за столом (Уилл просто не знал, кого с кем можно сажать, а кого нельзя), ни с лучшем кулинаром Сианы - толстым, крикливым самодуром, злющим, как сто чертей, и смертельно презирающим всех земных существ, не родившихся с поварёшкой в кулаке.
Вот так, метаясь между кухней, кабинетом, столовой и задним двором, Уилл провёл следующие несколько дней, выматываясь так, что засыпал, едва упав в постель и даже не успев пожалеть, что опять за весь день почти не видел Риверте. В конце концов он запоздало понял, что граф именно для того так загрузил его делами, чтобы у него не оставалось времени на хандру - и, быть может, на осмотр города, которому Уилл раньше намеревался себя посвятить. Какой там осмотр - у него не было времени носа высунуть за порог, если только не для встречи очередного посыльного с очередным благодарственным ответом от очередной аристократической фамилии.
Бал, в конце концов, удался. Было много народу, вина, музыки, болтовни, были король с королевой, впрочем, довольно скоро уехавшие. Риверте уехал вместе с ними, и в те два часа, что он отсутствовал, Уилл и впрямь был вынужден выполнять роль хозяйки дома, занимая гостей - что в его случае означало стоять столбом в суетливой толпе и выслушивать бесконечные потоки обращенных к нему шуток, лести и болтовни. Как сильно отличалось всё это от того приёма, который сперва оказали ему на балу у короля! А ведь большая часть этих людей были и там - например, сира Висконе, ныне поинтересовавшаяся, удобно ли было Уиллу в апартаментах её рода, и заверившая, что она с огромным счастьем будет уступать их ему всякий раз, когда он станет гостить у короля. К полуночи у Уилла уже голова шла кругом, его слегка мутило от этого блеска, красок, смеха, чудовищной смеси сотен разнообразных духов - и он в отчаянии думал, где же во всём этом балагане те умные, образованные и приятные люди, которые, по словам Риверте, всё-таки есть в высшем обществе Сианы. Даже если граф не лгал, и такие люди здесь были, до Уилла им было просто не пробраться сквозь толпу, натиск которой он сдерживал из последних сил. Когда Риверте вернулся и, конечно же, мгновенно перетянул на себя внимание гостей, стало чуточку легче, но всё равно этот вечер оказался одной из самых изощрённых пыток, которые когда-либо устраивал господин граф своему безропотному любовнику.
Уилл не верил своему счастью, когда всё это оказалось позади, и он, с трудом найдя в себе силы раздеться, рухнул на кровать прямо поверх одеял. Он так устал, что, ему казалось, он вырубится моментально - однако, как это бывает порой в состоянии по-настоящему выматывающей усталости, уснуть не смог. Он лежал, раскинув руки и ноги по прохладному шелковому покрывалу, прерывисто дышал, вздыхал и ворочался с боку на бок, и лишь когда за окном уже стало совсем светло, с мучительным стоном поднялся и снова натянул одежду. Всё равно ему не уснуть, так что толку оставаться в постели? Что-то подсказывало ему, что Риверте к нему в эту ночь не придёт - и Уилл, не до конца сознавая, что делает, пошёл коридорами, залитыми мутноватым предрассветным сиянием. Здесь было так сладостно, так упоительно пусто, что было чистым наслаждением просто идти сквозь эту пустоту, не рискуя ни с кем столкнуться и никуда не торопясь. Уилл надеялся, что Риверте не станет затевать такие балы слишком часто, или по крайней мере не возьмёт за привычку делать Уилла хозяйкой дома - иначе Уилл всерьёз опасался за свой рассудок.
Он не знал, где находится спальня Риверте - тот ни разу его туда не звал, а полюбопытствовать самому Уиллу в эти дни было недосуг. Но что-то ему подсказывало, что в спальне графа всё равно нет. Поэтому он направился прямиком туда, где Риверте обычно встречал утренние часы после особенно бурной и насыщенно проведённой ночи - в рабочий кабинет.
Он был здесь почти в точности такой, как в Даккаре, Галдаре и всех прочих замках, принадлежавших графу Риверте. Видимо, тот давно и окончательно подобрал наиболее удобную для себя рабочую обстановку, и старался не менять её независимо от обстоятельств. Всё те же книжные полки с большой подставкой в углу; тот же большой дубовый стол с двумя креслами - удобным, для графа, и неудобным, для его просителей; всё тот же глобус, правда, здесь он был не мраморный, как в Даккаре, а яшмовый - видимо, чей-то дорогой подарок, возможно, от самого короля. И конечно, Риверте стоял рядом с этим глобусом, возле окна, в скупом утреннем свете, перебирая бумаги - очень быстро, только теперь Уилл знал, что он вовсе не бегло пролистывает их, а очень внимательно и вдумчиво читает.
Уилл вошёл тихонько, поступью, которую давно выработал и которой не отвлекал Риверте от работы - порой граф замечал его лишь через четверть часа после того, как Уилл прокрадывался в уголок. Но сейчас он вскинул глаза, стоило Уиллу шагнуть за порог - и Уилл поразился выражению, появившемуся на его лице. Уилл довольно хорошо знал почти все выражения Риверте, знал, когда ему рады, а когда он некстати. Но порой эти выражения смешивались в одно, ставя Уилла в тупик, поскольку наиболее точный их перевод на слова означал нечто вроде: "Ну какого же чёрта вы припёрлись? А впрочем, только попробуйте теперь уйти, и я привяжу вас к креслу".
Уилл нерешительно остановился, робко улыбнувшись.
- Так я и знал, что вы здесь, - сказал он, пытаясь отогнать от себя непонятную тревогу, поднимавшуюся в груди. Он что-то сделал не так? - Ну как... как всё прошло?
- Что прошло? - спросил Риверте - до странного чужим, равнодушным голосом. Уилл прочистил горло.
- Ну... всё. Ужин. Вечер. Я вас почти не видел. Мы с Гальяной...
- Вы с Гальяной, - повторил Риверте, покачав головой. - Надо же было вам пять лет жить с этим маленьким гадом бок о бок, чтобы я услышал от вас наконец это "мы с Гальяной".
- Шесть, - поправил Уильям. Риверте снова бросил на него странный взгляд, полный одновременно ласки и отчуждения.
- И верно, - сказал он. - Шесть. Уильям, идите ко мне.
Уилл подошёл. Риверте смотрел, как он подходит, чуть откинув голову, словно любуясь им или пытаясь запомнить, как он выглядит. Потом отложил бумаги, которые держал в руках, и, положив ладонь Уиллу на шею, притянул его к себе.
Уилл стоял неподвижно, чуть запрокинув голову - Риверте был заметно выше его, и Уилл был обречён всю жизнь тянуться за его поцелуями. В этом поцелуе было что-то лихорадочное, нетерпеливое - не было привычной ленцы, неторопливой уверенности и обволакивающей теплоты. Не обычный приветственный утренний поцелуй, и не дразнящее приглашение к соитию - что-то... что-то другое.
И это "что-то другое" Уиллу настолько не понравилось, что он отстранился, разорвав поцелуй первым, чего почти никогда не делал. Его ладонь упёрлась Риверте в грудь. Граф не переоделся после бала, только снял камзол, небрежно бросив его на спинку кресла. На нём всё ещё оставалась парадная сорочка, и густо накрахмаленные кружева резали Уиллу ладонь.
- Что случилось? - спросил он.
Риверте выгнул бровь - чуть менее непринуждённым и чуть более манерным движением, чем обычно.
- С чего вы взяли, будто что-то случилось?
- Я не слепой. Всё прошло плохо? Бал...
- К чёрту бал, Уильям, - с внезапной усталостью сказал Риверте - и тут же добавил, видимо, заметив смертельную обиду в глазах Уилла: - Проклятье, да не делайте же такое лицо! Вы мне сердце разрываете. И если уж это не даёт вам спать по ночам, то знайте, что вы отлично справились.
- Правда? - с бесконечным облегчением спросил Уилл.
- Нет, наглое враньё. Когда я это я говорил вам правду о ваших достоинствах?
- Ну... пару дней назад, во дворце, вы сказали, что у меня гибкое и развратное тело, - слегка улыбнулся Уилл. Риверте окинул его задумчивым взглядом, словно подумывая, не взять ли свои слова назад. Потом его рука соскользнула с шеи Уилла ему на спину, а оттуда на талию, медленным, осторожным, почти трепетным движением.
- Да. Это правда. Вы всегда умели поймать меня на слове.
- Фернан, скажите мне, что случилось?
Рука на его поясе затвердела. Риверте терпеть не мог, когда Уилл называл его по имени - может быть, оттого, что это оживляло не самые приятные воспоминания, а может, это просто делало его беззащитным. Уилл знал это и старался не злоупотреблять запрещённым оружием, однако сейчас не удержался - что-то происходило, он видел это и хотел разобраться во всём.
Риверте смотрел ему в лицо ещё несколько мгновений. Потом убрал руку с его пояса и указал на стол.
- Там стоит бутылка. Я ещё не открывал её. Откупорьте и дайте сюда.
Граф Риверте так и не избавился от своей привычки пить по утрам, хотя Уилл теперь редко составлял ему компанию. Он старался относиться к этому снисходительно, зная, что в некотором смысле алкоголь заменяет Риверте сон, помогая ему снять напряжение и расслабиться после безумных дней и ночей, в круговерти которых проходила вся его жизнь. И тем не менее он слегка хмурился, открывая бутылку и наливая вино в стоящий рядом с нею бокал.
- И себе, - потребовал Риверте, и Уилл вздрогнул, но не стал спорить.
- За что мы пьём? - спросил Уилл, когда Риверте, приняв бокал из его руки, задумчиво крутанул хрустальную ножку в пальцах, не спеша отпивать.
- Вероятно, - сказал он медленно, всё так же разглядывая тёмную поверхность вина, - за будущую сиру Риверте.
И, резко вскинув руку, осушил бокал до дна одним залпом, быстро и свирепо, как будто боясь передумать.
Уилл смотрел на него пару мгновений. Потом тоже отпил один глоток, и больше не стал. Вино было терпким, слишком кислым. Уилл любил сладкие белые вина, а Риверте - красные сухие. И если бы это было единственным и самым значительным различием между ними...
Риверте со стуком поставил бокал на стол. В его глазах сверкнуло раздражение.
- Вы оглохли, сир Норан?
- А? - вскинув на него глаза, растерянно произнёс Уилл.
- Я говорю - тугоухость сиры Руппо оказалась заразна? Вы что, не слышали, что я сейчас сказал?
- Что мы пьём за будущую сиру Риверте.
- Да, - резко сказал граф. - Ну и?
- Ну и? Что? - пробормотал Уилл, отворачиваясь и ставя бокал на стол. - Мы за это выпили.
Ему было трудно выдерживать на себе этот взгляд. Смысл сказанного понемногу доходил до него, и всё, что он чувствовал, было... да ничего он на самом деле не чувствовал. Разве он вправе чувствовать что бы то ни было?
- Уильям?
- Ну что? - обернулся тот, вскидывая на Риверте прямой и едва ли не гневный взгляд. - Чего вы от меня ждёте, монсир? Истерики? Думаете, я начну биться в судорогах? Может, мне запрыгнуть на подоконник и возопить, что мир жесток, и я сейчас расшибу себе голову о камни внизу?
- Ну зачем же такие крайности, - проговорил Риверте. - Вполне достаточно было бы просто запустить в меня чернильницей.
- Это могла бы сделать хозяйка вашего дома, монсир, но я ею, по счастью, не являюсь. Я всего лишь ваш любовник, ренегат из Хиллэса, и меня никоим образом не касаются ваши решения и ваша жизнь...
Он ещё не договорил, когда Риверте шагнул вперёд и обнял его. Не целовал на этот раз, просто притянул к груди и сжал с такой силой, что Уилл задохнулся, осёкшись на полуслове. Его подбородок ткнулся в плечо Риверте, и Уилл закрыл глаза, чувствуя, как ходуном ходят мускулы на этом плече под тонким батистом сорочки.
- Я такая бессердечная скотина, - хрипло сказал Риверте ему в волосы, и в его голосе звучало такое искреннее огорчение, что Уилл невольно фыркнул.
- Новость, устаревшая ещё в прошлом столетии.
- Ага, так я и знал! Вот и скороспелая месть. Как гнусно с вашей стороны напоминать мне о моём возрасте, вы же знаете, что это моё больное место. Не подозревал, что вы так мелочны.
- А я-то думал, вы меня отменно знаете, господин граф.
- Я тоже так думал, - вздохнул Риверте, неохотно отпуская его.
Всё хорошо, подумал Уилл. Ну, что ж, он женится - так и что? Странно, на самом деле, что, будучи единственным наследником одной из знатнейших фамилий Вальены и разменяв четвёртый десяток, он до сих пор не обзавелся семьёй. Ему нужны наследники, его имени не помешает лишняя респектабельность. Его милость Фернан, конечно, на редкость вздорный субъект, но даже ему не может нравиться тень неблагопристойности, упавшая из-за его поведения и привычек на славное имя графов Риверте. Нужен семнадцатый граф, который, купаясь в лучах доброй славы своего отца, сможет при этом сгладить тень его славы недоброй.
Уилл всё это понимал. Ему не нужно было ничего объяснять. Он ведь сам был из знатного рода, правда, к своей великой радости, не последним и даже не старшим его представителем. Интересно, женился ли уже Роберт? Наверняка. Может быть, у Уилла уже родилась парочка хорошеньких племянников. А он и не знает...
Уилл прерывисто вздохнул, осознав, что рука Риверте снова очутилась на его шее и поглаживает её уже какое-то время, ласково и успокаивающее, словно он был разволновавшейся лошадью. Это сравнение вдруг покоробило его. "Вы для него каприз, сир Норан, вы сами об этом знаете". Уилл снова закрыл глаза, услышав над собой спокойный голос Риверте:
- Знаете, Уильям, а ведь на самом деле вы очень умны. Гораздо умней меня, и из нас двоих дурак - отнюдь не вы.
- Почему? - прошептал Уилл.
- Потому что вы были правы, а я сплоховал. Его величество король Рикардо Четвёртый, прозванный великим, и впрямь ревнует меня к вам. Причём ревнует зверски, так, как пристало стареющей куртизанке, а никак не монарху и сюзерену. Досадно, что он не понимает, что мне всё равно никуда от него не деться, и пользуется своей властью не самым достойным из возможных способов.
- Властью? - не открывая глаз, повторил Уилл. - Разве кто-то обладает властью над Фернаном Риверте?
- Конечно. Фернан Риверте - всего лишь человек. Вы и сами это знаете.
Если в этих словах и был намёк на утешение - Уилл его не уловил. Он глубоко вздохнул, веля себе быть стойким, и отстранился от графа, как можно спокойнее глядя ему в лицо.
- Он приказывает вам жениться?
- Не совсем, - улыбка Риверте стала почти смущённой, словной ему было неловко признавать свою слабость.
- Он угрожал вам?
"Угрожал, что в противном случае меня арестуют, или убьют, или..."
- Угрожал? Нет, Уильям, что вы. Он знает, что угрожать мне бесполезно, к тому же он мой друг, а шантажировать друзей - это подлость.
"А загонять их в угол посулами и обещаниями - не подлость?" - подумал Уилл. Он уже понял, что произошло, но всё равно спросил:
- Так что же, если не угроза?
- Нечто худшее, Уильям. Взятка. Я обычно не беру взяток, но есть вещи, от которых невозможно отказаться. То, чего хочешь на самом деле сильно... вы же знаете, я всегда получаю то, чего хочу очень сильно, - добавил он, проводя ладонью по рёбрам Уилла и останавливая её против его дико колотящегося сердца. Уилл отступил. Ему хотелось сказать: "Перестаньте оправдываться, сир, вы унижаете этим себя гораздо больше, чем могли бы унизить меня, не извиняясь". Но вместо этого он сказал:
- Значит, Аленсия. Он обещал вам Аленсию.
- Да.
- И вы думаете, он правда примет ваш план вторжения? После того, как долго он вам отказывал...
- Он просто ломался, Уильям. Это наша с ним давняя игра: один из нас уговаривает, другой кочевряжится. На этот раз я выиграл, и мне нелегко далась эта победа.
"Вы так уверены, что это - победа?" Молчите, сир Норан, молчите. Прикусите покрепче ваш болтливый язык и молчите, покуда хватает сил.
- Уильям, мне правда жаль.
- Не стоит. Я это переживу, - гордо ответил Уилл, и Риверте тихо засмеялся.
- Сколько достоинства и самоотверженности, мой бедный мальчик. Много больше, чем я на самом деле заслуживаю. Вы знаете, чего мне действительно жаль? Того, что по моей вине вы сами всего этого лишены. Что вы не пойдёте к венцу, не скажете этих глупых, но отчего-то трогательных клятв, не познаете строгой торжественности брачной ночи. Это вряд ли самое лучшее из переживаний, могущих выпасть на долю смертного, но это то, что, я думаю, стоило бы испытать такому пылкому и поэтичному сердцу, как ваше... а я лишаю вас всего этого.
- Полноте, сир, - растроганный такой редкой чуткостью со стороны Риверте, сказал Уилл. - Я прекрасно понимаю, что вы не можете жениться на мне.
Синие глаза графа Риверте широко распахнулись. Его ладонь, всё ещё лежавшая у Уилла на сердце, дрогнула, и через миг он разразился хохотом - таким громким, заливистым и искренним, что зазвенели бокалы на столе.
- Портянки святых угодников! Вы что, решили, будто я жалею о невозможности жениться на вас? Да я о том, что из-за меня вы не поведёте к алтарю какую-нибудь хорошенькую дурочку из деревни, вот и всё! Хотя, - добавил Риверте, задумчиво глядя, как пунцовая краска заливает Уиллу лицо, - пожалуй, в этой мысли что-то есть. Я бы немало отдал за то, чтобы увидеть вас в подвенечном платье. Вам определённо должно пойти.
- Опять вы издеваетесь надо мной, - прошипел Уилл, в ярости отскакивая от него. Его щёки пылали так, что ему было почти больно - и поделом, ну в самом деле, как можно было сморозить такую глупость?! Риверте, всё ещё весело улыбаясь, шагнул к нему - и Уилл отступил снова. Улыбка Риверте стала шире, он сделал обманный жест, притворяясь, будто снова наступает на Уилла - и когда тот шарахнулся, избегая его объятий, быстро шагнул вправо и обхватил его за плечи, притянув к себе и терпеливо дождавшись, пока Уилл перестанет барахтаться и брыкаться в его руках.
- Ну хватит, Уильям, - миролюбиво сказал он. - Всё это, на самом деле, вздор. Вот вы побывали всего один раз на месте той, которая должна выполнять обязанности хозяйки дома - устраивать балы, развлекать гостей, улыбаться людям, которые на самом деле вам омерзительны. Разве вам всё это по нутру? Клянусь, вы никогда больше не будете этого делать. И даже присутствовать на подобных балаганах вам не придётся.
Уилл застыл, тут же прекратив вырываться. От последних слов графа его будто кипятком окатило. Он вскинул голову, забыв о своих жалких попытках быть сдержанным и уставившись на Риверте широко раскрытыми глазами. Во рту у него пересохло.
- Вы... вы меня... отсылаете?
- Нет, конечно, если ты сам этого не захочешь, - сказал Риверте и, пробежавшись кончиками пальцев по его щеке, закрыл ему рот своими губами, заглушив то, что Уилл, вероятно, на сей раз не сумел бы удержать в себе.
"Но я захочу этого, и очень скоро - вы это хотели добавить, не так ли, монсир?"

Зная Фернана Риверте некоторое время, было легко заметить за ним одну особенность: решившись на некое большое и значительное дело, господин граф почитал его уже наполовину сделанным, и только тогда удосуживался задуматься, а как, собственно, он собирается добиваться поставленной цели. В возрасте шести лет от роду он решил покорить мир; в возрасте двадцати девяти лет он решил соблазнить Уилла Норана; в возрасте тридцати пяти лет он решил обзавестись супругой - и каждое из этих решений никоим образом не сопровождалось хотя бы примерными планами по его воплощению.
Попросту говоря, Риверте решил жениться, но покамест понятия не имел, на ком.
- Слепой случай, Уильям, - заявил граф слегка растерявшемуся Уиллу, когда тот выразил некоторое удивление по этому поводу. - Это сделало меня, которого отец решил отдать в монахи, независимым и свободным сиротой. Это подтолкнуло вас подняться в мою спальню в Даккаре в тот бесславный вечер, когда я надрался, как свинья, и оказался в настроении затащить вас в постель. Это решит мою судьбу теперь. Ну и почему вы опять дуетесь?
- По-моему, это глупо, - пробормотал Уилл, и Риверте ответил:
- Возможно. Зато это совершенно точно будет весело.
И да - ему было весело. А вот Уиллу - не очень.
Весть о том, что самый завидный и знаменитый холостяк Вальены решил остепениться, облетела столицу в мгновение ока. Склон Платинового Холма, на котором стоял особняк Риверте, тут же стал популярнейшим местом обеденных прогулок незамужних дам с их маменьками, нянюшками и компаньонками. В день перед воротами дома графа Риверте ломались по меньше мере две-три кареты, и три-четыре импозантные молодые сиры падали из седла, сморённые жарким полуденным солнцем, после чего их, разумеется, приходилось уводить в дом и приводить в чувства нюхательной солью. Не обнаружив сира Риверте дома, юные сиры с заметным разочарованием удалялись, но на смену им являлись новые. Уилл был потрясён тем, сколько, оказывается, незамужних дам разного возраста и разной степени потрёпанности обитало в Сиане. Роднило их одно: все они хотели замуж за Риверте.
И его это, судя по всему, забавляло до крайности.
Уилл знал, что граф не сможет упустить такой роскошный повод поглумиться над высшим сианским обществом. И точно - теперь балы в его доме стали традицией и давались еженедельно по вторникам и четвергам, а иногда и по субботам. Приглашения на них выписывались строго именные, и заполучить такое считалось всё равно что вытянуть на ярмарке лотерейный билет, позволяющий весь праздник напролёт задарма кататься на карусели. Десятки, если не сотни знатных сианских (и не только сианских, новость мгновенно облетела и близлежащие провинции, вызвав там большое оживление) девиц ринулись на эту карусель, подхватив юбки и отдавливая друг другу ножки в кружевных туфельках. Фигурально выражаясь, конечно... или, может быть, не так уж и фигурально.
Уилл старался поменьше попадаться этим женщинам на глаза. Они ненавидели его - все как одна, даже те, кто после ласкового приёма, оказанного ему императорской четой, снизошли уже было до показного дружелюбия. Самые воспитанные и сдержанные из этих женщин смотрели на Уилла, словно он был прозрачной стеной, к их досаде, очутившейся на пути. Менее благонравные глядели на него так, словно он только что вырвал у них из рук последний кусок хлеба, тем самым обрекая бедняжек на голодную смерть. Уиллу было противно думать о Риверте как о кости, которую эта свора светских львиц - или, скорее, волчиц - пыталась поделить между собой. Но ещё противнее было сознавать, что в глазах всех прочих он сам - гиена, ничтожная тварь, посягнувшая на то, что никоим образом не может ей принадлежать. Временами Уилл думал, что они правы. И это было хуже всего.
Риверте настаивал, чтобы он присутствовал на балах - хотя бы через раз. Уилл напомнил ему было про обещание избавить его от этой тяжкой повинности, но Риверте в свою очередь, заявил, что день освобождения для Уилла настанет тогда, когда для Риверте настанет день прощания со свободой.
- А до тех пор, Уильям, я должен видеть неподалёку хотя бы одно умное, вменяемое и приятное взгляду лицо, - сказал Риверте, и на этом вопрос был исчерпан.
Уилл надеялся, что ему по крайней мере позволят забиться в угол и тихонько просидеть там весь вечер, благо присутствующих дам не интересовало на свете ничто, кроме благосклонного взгляда господина графа. Но Риверте, словно издеваясь, на первом же вечере поволок его знакомиться со всеми этими девицами. Уилл упирался в буквальном смысле, скребя пятками пол, но Риверте ухватил его за локоть и, показывая окружающим дружелюбный оскал, тихонько сказал, что если Уилл сейчас же не прекратит артачиться, он, Риверте, поцелует его взасос прямо посреди этой озверевшей толпы, а потом уедет в Сиану кутить и оставит его им на растерзание совсем одного. Угроза была настолько чудовищной, что Уилл тут же сдался - и до конца вечера раздавал деревянные поклоны и принимал холодные реверансы. Риверте даже заставил его танцевать, время от времени подводя к нему очередную даму и ненавязчиво интересуясь, не будет ли она так любезна подарить сиру Норану следующий танец, потому что он, бедняга, только о том и мечтает, а сам попросить робеет, так что Риверте, дескать, берёт, на себя смелость просить за него. Ни одна не могла отказать, польщённая уже тем, что сир Риверте вообще нашёл для неё время на этом балу - и Уиллу приходилось кружиться в вальсе, вышагивать в менуэте, вертеться в кадрили и мысленно спрашивать господа бога, за что ему это всё.
Когда ночью, проводив последних гостей, усталый, раздражённый и злой, он поднялся в свою спальню, Риверте догнал его и нетерпеливо спросил:
- Ну? Как оно вам?
Право слово, не очень понятно было, кто из них двоих собрался под венец.
- В каком смысле - как оно мне? - холодно спросил Уилл. - Разве имеет хоть какое-то значение, как оно мне? Разве вам есть хоть какое-то дело до того, как оно мне?
- Разумеется, есть, чёрт подери! С чего бы иначе я заставил вас торчать там весь вечер? Ну, давайте же, скажите, я умираю от любопытства. Кто вам понравился больше всех?
- Что? - заморгал Уилл.
- Может быть, сира Беата? Та шатеночка в лиловом, очень со вкусом одета, вы с ней танцевали четыре вальса. Как она вам?
- Как она мне?
- Уильям, - руки Риверте мягко легли Уиллу на плечи. - Я понимаю, что вы устали, но мне жизненно необходимо услышать ваше впечатление, пока оно ещё свежо. Хорошо, а как насчёт сиры Аделы? Брюнетка в зелёном, две родинки над верхней губой, я видел, вы с ней очень мило беседовали на время менуэта. Или, может, кто-то ещё? Ну скажите же, кто вам понравился, что вы молчите?
- Я вообще не понимаю, что вам от меня нужно, - признался Уилл.
- Да как же - что? Я хочу, чтобы вы помогли мне выбрать!
- Я?!
- А кто, по-вашему, справится с этим лучше? Своему вкусу я совершенно не доверяю, для меня, по правде, они все на одно лицо.
- Но какую-то же вам выбрать надо.
- Вот именно. Видите, вы всё превосходно понимаете. Так которая?
Уиллу понадобилось ещё с полминуты, чтобы понять, что он и в самом деле говорит всерьёз.
Это было настолько же нелепо, бессмысленно и глупо, насколько и неожиданно. Уилл думал, что король давно уже подобрал невесту для своего лучшего царедворца - и почти наверняка так оно и было, вот только Риверте, Уилл подозревал, отверг эту кандидатуру. Причём почти наверняка - исключительно назло Рикардо, но дела это не меняло. Он хотел выбрать сам - но беда в том, что выбрать он не мог. Не было ничего трудного в том, чтобы выделить среди прочих знойных сир ту, что сегодня согреет господину графу постель. Но выбрать среди них ту, что станет согревать ему постель непрерывно в следующие лет сорок-пятьдесят, оказалось для графа непосильной задачей. Уилл не мог взять в толк, с чего Риверте решил, будто Уилл справится с этим лучше. Он ведь совершенно ничего не смыслил в женщинах - он не знал, какие из них хороши, а какие дурны, он даже красоту понимал по-своему, и крепкий деревенский румянец хиллэских девушек был ему гораздо милее подрисованных дорогой косметикой щёчек сианских дам. Тех из них, которые казались ему довольны умны - как сира Ирена - Риверте называл безнадёжными идиотками; тех, что казались Уиллу изящными и воспитанными, Риверте обзывал за глаза сушёными воблами, а при встрече любезно интересовался, не прошли ли у сиры её знаменитые мигрени. Словом, Уилл был последним человеком на свете, который мог судить о том, кто понравится и подойдёт Риверте в качестве подруги жизни.
И он ужасно расстраивался от того, что Риверте не желал об этом даже слушать.
- Сира Милена, вы говорите? Ни за что. У неё нервный тик и не хватает переднего зуба. Ну и что, что она добрая девушка - вы можете представить со мной рядом женщину без переднего зуба? Сира Илана? У неё в голове одни лошади, она отца своего разорила на скачках и меня разорит, если раньше не убьётся, прыгая через барьеры. Сира Гортензия? Эта пустоголовая трещотка, не способная прочесть алфавит, не сбившись пятнадцать раз? Вы что, смеётесь надо мной, Уильям?
- Ну я правда не знаю, сир, чего вы от меня хотите! - взорвался наконец Уилл, которого это капризное ворчание бесило не меньше, чем необоснованно переложенная на него ответственность. - Сами вы выбрать не можете, а какую вам ни укажи - всякая вам плоха!
- Конечно, плоха, Уильям, я именно поэтому и не знаю, какую выбрать.
- Так возьмите ту, которая лучше всех в постели, и дело с концом, - выпалил Уилл, и Риверте изумлённо распахнул глаза.
- Святые угодники, Уильям. Какой изощрённый цинизм! Вы приятно меня удивляете. Ваше предложение заслуживало бы тщательнейшего изучения, однако есть одно "но": вы же не думаете, что я буду натягивать свою невесту до брачной ночи? Это было бы до крайности вульгарно. К тому же некоторые из них могут быть девственницами, а вдруг они мне не понравятся? Тогда уж я буду обязан жениться, как честный человек, но не на всех же разом...
- Так выбирайте среди тех, которых уже натянули! - свирепо глянув на него, рявкнул Уилл.
Взгляд Риверте заволокло мечтательной дымкой, и сентиментальная улыбка тронула его губы.
- Вы гений. Решительно, Уильям, вы гений, говорю я вам. Почему вы не сказали мне раньше? Круг выбора сужается до двух-трёх сотен. Здесь уже есть где развернуться.
Порой Уилл думал, что, если бы он смог заставить себя относиться ко всему этому чуть иначе, чуть проще, чуть небрежнее - так, как относился Риверте - ему бы тоже всё это было забавно и весело. Но он не мог заставить себя, в том-то всё и дело.
Уилл никогда не тщился надеждами, что Риверте хранит ему неукоснительную верность. Сам он не спал ни с одним человеком, кроме графа - ни с мужчиной, ни с женщиной. Это не было ему нужно; лёгкое любопытство, которым отзывалась в нём порой эта мысль, улетучивалось почти сразу - Уилл был совершенно уверен, что ни в одной постели ни этого, ни всех прочих миров ему ни с кем не будет так хорошо, как здесь, в постели Фернана Вальенского. Он не раз говорил об этом Риверте со свойственной ему пылкой искренностью - и Риверте улыбался в ответ, снисходительно и, как чудилось Уиллу, немного грустно, взъерошивал ему волосы и говорил, что Уилл ещё так молод и совсем не знает жизни. В отличие от него, Риверте - который жизнь, разумеется, знал, а также он знал много мужчин и женщин, и это было для него нормой, которую присутствие в его жизни Уилла никоим образом не меняло. Иногда после бала Уилл видел его, идущего по коридору к спальням в обнимку с той или иной благородной сирой; иногда заставал на замковом сеновале со смешливой юркой пастушкой; а однажды услышал не шедшее у него из головы: "- Где мой пояс? - Видимо, там, где и мои подвязки". И всё это он принимал как данность, потому что знал, что в конце концов Риверте всё равно придёт к нему, в его постель. Своеобразным - хотя и довольно сомнительным - утешением для Уилла служило то, что с тех пор, как они встретились, Риверте совершенно перестал оказывать внимание юным пажам, певцам и оруженосцам, которые раньше вечно крутились вокруг него в каких-то запредельных количествах, порождая множество толков, которые людская молва раздувала до крайности. Больше Риверте не интересовали пажи; и вообще он, кажется, совсем перестал спать с мужчинами - не считая Уилла и, кончено же, короля. Уилл однажды рискнул спросить его, почему так - разве ему разонравились мужчины? Он задал вопрос с затаенным страхом, не зная, чем это может быть чревато для него самого. И не знал, что сказать или даже подумать, когда Риверте обнял его за голое плечо - они лежали тогда в постели, сладко измотанные утехами, длившимися всю ночь напролёт, - и сказал тем странным своим тоном, который Уилл так и не учился безошибочно трактовать, даже спустя столько лет:
- Конечно, я не сплю больше с мужчинами, Уильям. После вас - это скучно, пресно и просто бессмысленно.
Был ли Уилл польщён? Неверное слово. Он вообще с трудом подыскивал правильные слова для описания тех чувств, что вызывали в нём действия графа или, реже, его бездействие. Вот и сейчас - он не знал, как должен чувствовать себя в связи с этой женитьбой, будь она неладна. Радоваться ли ему от того, что Риверте пытался разделить с ним нелёгкую обязанность выбора? Горевать ли оттого, что их жизнь после свершения этой женитьбы уже никогда не будет такой, как прежде? Злиться ли потому, что и то, и другое в равной степени унижало его? И если даже злиться - то на Риверте или на себя самого? Потому что Уилл знал, что на самом деле граф ни в чём не повинен перед ним. Уилл сам решил остаться с ним шесть лет назад, сам придумал, как это сделать, сам изобрёл для себя официальный статус в его свите. Он знал, на что шёл. И теперь не имел никакого права роптать.
Он и не роптал, но, господь всемогущий, как же ему было тоскливо.
И всё же какой-то частью себя он был тронут тем, что Риверте нуждался в нём и не стыдился об этом говорить. Лишь много позже Уилл подумал, что на самом деле Риверте его мнение было безразлично, и он просто пытался чем-то занять Уилла в те дни, отвлечь его, сделать так, чтобы он продолжал чувствовать себя нужным и близким ему. Граф Риверте был хорошим знатоком людских душ, и он был хорошим знатоком души Уилла Норана.
Но эта мысль пришла позже, а тогда Уилл вдруг поймал себя на том, что начинает смотреть на всех этих женщин немного другими глазами. Сперва он обращал внимание только на их внешность и манеры; потом, слушая язвительные комментарии Риверте, стал вслушиваться в то, что они говорят, и пытался понять, что стоит за этим - досужая болтливость или пытливый ум, манерность или естественность, прямолинейность или обычная грубость, скрытая флёром придворной любезности. Но самое главное - он думал о том, что сказал ему король Рикардо той душной летней ночью, когда вызвал его к себе для тайной беседы. Уилл думал порой, что поступил неправильно, скрыв от Риверте эту встречу - но теперь уже поздно было жалеть. Так или иначе, король Рикардо был прав. Человек, который составит партию Фернану Риверте и пойдёт с ним по жизни бок о бок, должен быть достоин его. Такой человек должен быть ему ровней.
И чем дольше Уилл смотрел, тем яснее убеждался, что никого достойного Фернану Риверте в Сиане нет - ни среди женщин, ни среди мужчин. Больше того - думая обо всём этом, он всё явственнее понимал, что и сам его недостоин. В такие минуты он уходил в библиотеку и засаживался за книги - философские трактаты, работы по истории и естествознанию, по теории искусств и изящной словесности, Священные Руады, в конце концов - словом, за что угодно, только бы отвлечься от мыслей о собственном несовершенстве. Нет, конечно, Уилл был далёк от идеи о том, чтобы считать Фернана Риверте безупречным. Он был небезупречен, как и любой человек. Просто даже в своей небезупречности он был лучше всего, что Уилл мог себе представить. И это одновременно восхищало его, радовало, изумляло, заставляло любить Фернана Риверте - и чувствовать себя бесконечно и безнадежно далёким от него.
И потому он ощутил едва ли не облегчение, смешанное, впрочем, с ожидаемой горечью, когда однажды, лёжа с ним рядом в постели и поглаживая его плечо, Риверте сказал, глядя перед собой:
- Кстати, Уильям, я забыл вам сказать, что выбрал себе невесту. Так что ваши мучения кончились, всё позади.
Уилл ничего не ответил, только вжался носом ему в ребро, крепче сжимая руку у него на груди.
Она была не из Сианы.
Ещё недавно городской дом графа Риверте был самым популярным и самым заветным местом в столице для всех незамужних дам. И вдруг - всё кончилось в мгновение ока, так же стремительно и внезапно, как началось. Больше никаких балов, никаких приёмов, никаких девиц, падающих с лошадей напротив ворот. Всё это должно было радовать Уилла. Оно его и радовало - целую неделю, пока к особняку Риверте не подъехала небольшая, скромного вида карета с графским гербом на дверце.
В карете ехала Лусиана Далнэ, графиня Прианская, будущая супруга сира Риверте.
Сир Риверте встречал её, как королеву.
Не было ни гостей, ни музыкантов, ни цветочных гирлянд. Риверте всего лишь приказал Гальяне ровно в полдень выгнать всех домочадцев, слуг, камергеров, конюхов и белошвеек во двор, выстроить их, на военный манер, в шеренгу, и убедиться, что все они чисто одеты и терпимо пахнут. Дорожку от ворот к порогу парадного входа посыпали мелким жёлтым песком, на том украшательства и закончились. Риверте, одетый в один из лучших своих костюмов, вышел к воротам без четверти полдень и стоял на месте привратника, заложив руки на спину и глядя на восточный склон холма, по которому проходила подъездная дорога. Уилл смотрел на него из окна гостиной. Гальяна либо забыл, либо умышленно не передал ему приказ выйти вниз - Уилл гадал, было ли это простой оплошностью, либо же продуманным актом молчаливого снисхождения, а если второе, то кто проявил к нему это снисхождение - Гальяна или, может быть, сам Риверте. Так или иначе, Уилл не стоял сейчас в вытянувшейся в струнку толпе слуг, собравшихся, чтобы приветствовать свою будущую госпожу. Тем самым, возможно, Риверте давал ему почувствовать, что он на особом положении в этом доме - а может, напротив, отделял его от этого дома, безмолвно указывая ему, что здесь ему больше не место.
Было проще кинуться головой в прорубь, чем продолжать думать обо всём этом.
Карета подъехала ровно в полдень, одновременно с боем часов на ратуше, хорошо слышимым на Платиновом Холму. Риверте шагнул вперёд ещё до того, как она окончательно остановилась, и опередил грума, соскочившего с подножки. Грум отступил, поймав взгляд господина графа, и Риверте сам откинул складную ступеньку и распахнул дверцу кареты, протягивая руку той, кто приехала сюда, чтобы отнять его у Уилла.
Уилл видел в окно, как длинная белая рука ложится на протянутую к ней ладонь, и сира Лусиана Далнэ ступает на песчаную дорожку, роняя в желтоватую пыль длинный подол своего дорожного платья.
Она была очень красива.
Риверте что-то сказал - Уилл не мог слышать с такого расстояния, что именно - и сира Лусиана ответила, слегка наклонив голову. Риверте улыбнулся, как будто довольный ответом, а потом обернулся к стоявшим во дворе домочадцам, выбросив вперёд другую руку, и сказал так громко и ясно, что услыхал даже Уилл:
- Это - ваша хозяйка, друзья мои. Приветствуйте сиру Лусиану дома.
- Да здравствует сира Лусиана! - завопил Гальяна, и все остальные завопили с ним вместе, так, что голуби, толкавшиеся на карнизе, у которого стоял Уилл, с тревожным курлыканьем сорвались в небо.
Уилл задёрнул штору и отошёл от окна.
Она была Риверте почти ровесницей - ей исполнилось тридцать четыре года, и, несмотря на удивительную красоту, юной не по летам она отнюдь она не выглядела. Скорее, в ней угадывалась зрелость - это была сочная, глубинная женская красота, уже распустившаяся полностью, но ещё не начавшая увядать. Графиня Прианская была жгучей брюнеткой с белой, но не слишком бледной кожей, с миндалевидными глазами цвета спелой вишни, с пухлым, чувственным, но плотно сжатым ртом, что выдавало в ней замкнутость и, возможно, тяжёлый характер. У неё был довольно странный нос, чуть длинноватый, несколько крупный для женщины, слишком резко очерченный - но он удивительным образом не портил её впечатляющей красоты, напротив, выделял её лицо среди всех прочих женских лиц, возможно, более гармоничных с точки зрения общепринятых канонов, но уж точно куда менее заметных. Уилл подумал даже, что лицом сира Лусиана чем-то напоминает самого Риверте - те же резкие, скульптурно вылепленные черты, на первый взгляд в равной степени привлекательные и отталкивающие. Одновременно с этой мыслью пришло странное ощущение, что, глядя на сиру Далнэ, Уилл чувствует почти то же самое, что испытал, впервые увидев вблизи графа Риверте - смесь недоверия, подозрения, замешательства и затаенного страха. Прибывая в Даккар заложником вражеской страны, Уилл считал графа Вальенского своим врагом, и был врагом ему сам. Похоже, теперь ему предстояло заново пережить те дни и заново испытать те чувства.
Она была вдова, лишившаяся мужа четыре года назад, и, по слухам, лишь недавно сняла траур. Однако то ли скорбь всё ещё жила в её сердце, то ли сира Далнэ вообще не была склонна к чрезмерной вычурности, но одевалась и держалась она очень строго, с подчёркнутой простотой, и в то же время с безусловной элегантностью. Её дорожное платье, в котором она прибыла на встречу с самым завидным в Вальенской Империи женихом, было тёмного винного цвета и почти ничем не украшено, не считая узкой золотой тесьмы на рукавах и подоле. Роскошные чёрные волосы она носила заплетёнными в толстую тугую косу, уложенную на затылке. Уилл удивился, заметив это, потому что так носили волосы женщины в Хиллэсе, и ни у одной из вальенок он никогда не видел такой причёски - она была для здешних мест слишком скромна. Из украшений на сире Лусиане было только одно кольцо - печатка с гербом рода Далнэ, видимо, что-то значившая для неё. Она была очень высока ростом, намного выше Уилла и лишь немного ниже своего будущего супруга - и это тоже выглядело очень странно, особенно когда они шли рядом и он держал её руку, спокойно, но совершенно неподвижно лежавшую в его ладони.
Уилл не знал, что думать. Конечно, скоропалительных выводов делать не следовало - он совершенно ничего не знал об этой женщине, кроме того, что она не бывала в Сиане ни разу за последние пятнадцать лет. Возможно, это была одна из причин, почему Риверте в конце концов остановил свой выбор именно на ней, знатной, но не особенно богатой вдове, единственная дочь которой находилась в монастыре и готовилась принять постриг. Стало быть, заключил Уилл, сира Лусиана очень набожна - ведь лишь истово верующая мать согласится отдать своё дитя на вечное служение господу нашему. Уилл помнил, что его собственная мать, наравне с отцом, противилась желанию сына отправиться в монастырь. Сира Лусиана была, должно быть, и в самом деле строгой и истово верующей особой - и это опять-таки поднимало вопрос, почему Риверте, с его неодолимым отвращением к тем, кого он называл "святошами", выбрал именно её.
Уилл, возможно, задал бы ему все эти вопросы, если бы у него была такая возможность. В первый день сир Риверте ни на шаг не отходил от своей наречённой, показывая ей дом, следя за тем, чтобы её вещи (очень немногочисленные, Уилл в своё время в Даккар и то больше привёз) были разобраны со всем возможным тщанием, интересуясь, в чём она нуждается, и раздавая снующим за ними по пятам Гальяне тысячу указаний о том, что нужно сире прямо сию секунду, а без чего сира, пожалуй, сможет обойтись четверть часа. Он был очень внимателен, очень предупредителен, очень любезен, и наблюдая за всем этим со стороны, Уилл невольно думал о том, что с ним Риверте никогда так не носился, и никогда так настойчиво не интересовался тем, удовлетворены ли мельчайшие его потребности. Он не то чтобы обижался - в конце концов, действительно, Риверте никогда не собирался на нём жениться. Да и Уилл ведь не был женщиной, по счастью - а значит, не имел права на чисто женскую придирчивость и капризы... Он всё это понимал, и в тот, самый первый день, ему удалось остаться почти совсем спокойным.
Но на следующий день всё повторилось снова. Риверте не отходил ни на шаг от сиры Лусианы; сира же Лусиана принимала его суетливое внимание со сдержанной признательностью. Она говорила мало, больше смотрела и слушала, и со стороны чудилось, что она запоминает и делает выводы, словно лазутчик, пробравшийся в стан врага и стремящийся выяснить как можно больше, прежде чем его раскроют. На её лице не отражалось никаких особенных чувств, помимо любезного, но очень сдержанного интереса. Они с Риверте позавтракали вместе, а потом на целый день уехали в город - заниматься приготовлениями к свадьбе. От слуг Уилл узнал, что она состоится невероятно скоро, через две недели. Обычно между помолвкой столь знатных особ и собственно венчанием проходило не менее полугода - слишком много всего предстояло подготовить, ведь династический брак, связывающий два славных рода, был событием скорее политического, нежели светского значения. Но то ли Риверте придавал этому браку меньше значения, чем окружающие, то ли просто по какой-то причине торопился - затягивать помолвку на традиционные месяцы он не стал. Он решил жениться, он выбрал себе жену, он вёл её под венец - сир Риверте решил, стало быть, сир Риверте действует. В этом был, если задуматься, весь он.
И всё бы ничего, только за эти две недели Риверте как будто совершенно перестал замечать Уилла. Самое большее, чем они обменивались - это приветствием, если случайно сталкивались на лестнице, пока Риверте мчался куда-то, а Уилл крался вдоль стены в свою комнату или в библиотеку. Ему вновь пригодились навыки незаметного передвижения по дому, которые он выработал когда-то, избегая графа в Даккаре. Теперь он так же старательно избегал графиню, и это отлично ему удавалось - она уже много дней жила в особняке, но ни разу они ещё не сталкивались лицом к лицу. Ел Уилл теперь один, в своей комнате - ему приносили еду по часам, и Риверте, даже если знал об этом, ничего не сказал ни за, ни против. Сам он обычно ел с сирой Лусианой, по меньшей мере раз в день - остальную часть дня, а зачастую и ночи, он носился где-то в городе, улаживая одновременно дела со свадьбой и ещё миллион своих обычных дел, которых у него всегда, всюду и при любых обстоятельствах было невпроворот. Сира Лусиана также часто бывала в разъездах, к облегчению Уилла. Сама она никого не принимала, однако получала множество приглашений от семейств, желающих первыми оказать внимание будущей сире Риверте, и раздавала множество визитов, хотя и не похоже, что с большим удовольствием. Почти всё свободное время её уходило на обновление гардероба - Риверте в первые же дни созвал в свой дом армию портных, закройщиков и торговцев тканями, и куда бы Уилл не ступил, всюду непременно что-то шили, резали, мерили и подтачивали, а застеленные белыми простынями полы всюду были завалены рулонами красной, винной и фиолетовой ткани - эти цвета сира Лусиана предпочитала всем прочим.
Уилл чувствовал себя так, словно заблудился, потерялся и пропал в этих ворохах ткани, в коридорах, наполненных вечно спешащими слугами, в перешёптываниях челяди, не устававшей судачить о новой хозяйке. То было днём; а ночью он терялся в своей огромной, бескрайней и совершенно пустой постели, каждый раз надеясь, что вот сегодня уж Риверте точно вспомнит о нём и придёт утешить, и каждый раз обманываясь в этой надежде. Уиллу мучительно хотелось знать, спит ли уже граф со своей невестой - и если да, то насколько ему нравится это делать. Впрочем, это было маловероятно. Риверте отвёл сире Лусиане спальню на противоположном конце дома, и к тому же подселил к ней армию горничных, долженствующих выполнять любые её капризы. К тому же Уилл помнил, что сказал Риверте раньше, в те времена, когда ещё обсуждал с ним свою женитьбу - спать с невестой до свадьбы он считал несказанной вульгарностью, так что Уилл мог быть на сей счёт спокоен... нет, нет, спокоен - совсем не то слово! Ох, боже, как же трудно было Уиллу подыскивать те слова - всё трудней и трудней с каждым днём.
Но отличительным свойством Уилла Норана было умение быстро свыкаться со своим положением, сколь незавидным оно бы ни было. В конце концов, его никто не трогал, жизнь его текла так же, как и всегда в последние годы - не считая, конечно, того, что Риверте как будто совершенно забыл о его существовании. Но так и раньше бывало временами - например, в разгар руванской кампании, когда они в течение восьми месяцев носились от одного захватываемого замка к другому. Уилл тогда еле убедил Риверте взять его с собой - это было в первые годы их связи, тогда им было трудно обходиться друг без друга, и, Уилл подозревал, Риверте в конце концов взял его с собой лишь потому, что держать Уилла у себя перед глазами ему было спокойнее, чем оставить его в каком-то безопасном, хорошо укреплённом, но далёком замке. А сейчас он именно это и сделал - оставил Уилла в полной безопасности и покое, максимально оградив его от возможных волнений и неловкостей, связанных с этой женитьбой... Но только Уилл и теперь бы предпочёл оказаться рядом с Риверте на поле брани, делить с ним все тяготы и невзгоды положения, и знать, что самим своим присутствием он воодушевляет графа и помогает ему расслабиться и отвлечься после дня, полного действия и забот.
Сидеть с ним взаперти в замке Даккар, осаждённом руванскими войсками, было уютнее, приятнее и лучше, чем быть без него в роскошном особняке в самом центре вальенской столицы.
Когда Уилл впервые встретился с Лусианой Далнэ лицом к лицу, это произошло для него совершенно неожиданно. Шла вторая неделя пребывания графини в Сиане, до свадьбы оставались считанные дни, и дел было особенно много - Риверте теперь, даже встретив Уилла на лестнице, проносился мимо него, не удостаивая даже кивка. Да что там, слуги - и те не удостаивали Уилла кивка, совершенно сбившись с ног под неумолчным ором Гальяны, который, ясное дело, чем дальше, тем меньше был всем доволен. Уилл спасался от всего этого сумасшествия в библиотеке - единственном тихом месте, остававшемся его негласной вотчиной, его фортом, где он всегда мог укрыться, заслонившись от остального мира толстым слоем книжной пыли. В библиотеке не было ничего интересного для тех, кто поставил особняк с ног на голову - а значит, именно там должен был Уилл искать убежища.
Была вторая половина дня, утренняя суета немного унялась и переместилась на задний двор, где принимали повозку с тремястами фунтами живых цветов, коим собирались украсить бальный зал завтра и послезавтра, ко дню свадьбы. Гальяна поднял было крик, что цветы уже теперь не первой свежести и к завтрему совершенно завянут; словом, завязался скандал, и Уилл укрылся от бури в библиотеке, благо она выходила окнами на другую сторону холма. Неожиданно для себя он подумал, что ему хочется написать письмо брату Эсмонту. Уилл какое-то время поддерживал с ним переписку в первое время после того, как решил остаться в Вальене. Он пытался объяснить брату Эсмонту свои поступки, пытался оправдать их своим новым взглядом на мир, открывшийся ему в Даккаре. Брат Эсмонт ответил, что Уилл не должен извиняться, что господь наш мудр и всякого направляет тем путём, который единственно верен, и так далее, и тому подобное - три страницы обтекаемых фраз, из которых Уилл заключил, что его решительно отказываются понимать, и что лишь знаменитое смирение брата Эсмонта мешает ему проклясть своего воспитанника и заклеймить предателем, отступником и мужеложцем. Но Уилл знал брата Эсмонта всю свою жизнь и любил его, поэтому ещё какое-то время пытался поддерживать переписку, что было сложно, поскольку Риверте, покинув Даккар, пошёл войной на Руван, и письма брата Эсмонта порой достигали того места, из которого Уилл писал ему, лишь когда Уилл это место уже покидал. Так что со временем переписка заглохла, и Уилл чувствовал по этому поводу даже некоторое облегчение, потому что, хоть он и нисколько не жалел о своём выборе, вина его перед братом Эсмонтом за эти годы не ослабла и никуда не ушла.
Сейчас, сидя в пустой, тихой, светлой комнате среди пахнущих стариной книг и чувствуя себя таким одиноким, как никогда прежде, Уилл подумал, что, быть может, он неправильно поступил, отмахнувшись от этой вины. Страсть, восторг, да что там - чистая похоть застили ему рассудок, как и утверждал (очень мягко и осторожно, впрочем) почтенный монах. Он думал, что его счастье с графом Риверте, счастье с мужчиной, любовником которого он так безрассудно стал, продлится вечно. И, конечно, это было очень глупо, но Уиллу всё равно было плохо, плохо, плохо и всё, и ему отчаянно нужен был друг, которому он мог бы об этом сказать.
С этой неожиданной мыслью Уилл решительно вытянул из стола лист пергамента, обмакнул перо в чернильницу - и только тогда понял, что не знает, что написать.
В тот миг, когда он в замешательстве положил перо обратно на стол, позади него негромко скрипнула дверь.
Уилл был настолько уверен, что это Риверте, что, оборачиваясь, уже открыл рот, правда, ещё не решив, в каком тоне должно быть приветствие. Что будет лучше - ограничиться холодным: "Доброго дня, монсир", или просто молча подойти к нему, ухватить за загривок и...
- Доброго дня, монсир, - сказала Лусиана Далнэ, останавливаясь на пороге. - Простите, я не знала, что здесь кто-то есть. Шторы опущены.
Она не извинялась и не оправдывалась - говорила, как есть, её голос был бесстрастен, а лицо - непроницаемо. Уилл смотрел на неё, впервые видя её так близко, и пытался понять, что ему делать.
- Нас не представили друг другу, - после краткой, но очень густой тишины сказала сира Лусиана. - Но, я полагаю, вы знаете, кто я. А вы, думается, - сир Уильям Норан, хроникёр моего будущего супруга?
Уилл пробыл в столице совсем недолго, но с лёгкостью и живостью мог представить, как эту фразу сказала бы любая сианская дама - сира Ирена, например, или сира Висконе. Довольно было бы подпустить в голос на самую малость небрежности, довольно было бы еле заметно изогнуть губу, произнося его имя, довольно было бы едва уловимо выделить интонацией слово "хроникёр", окрасив его чуть ощутимым сарказмом - и обычная формальная фраза превратилась бы в жестокую насмешку, граничащую с оскорблением. Любая женщина на месте Лусианы Далнэ сказала бы эту фразу именно так.
Но Лусиана Далнэ имела иные манеры, нежели знатные дамы Сианы. Лусиана Далнэ просто сказала то, что сказала, похоже, имея в виду только это и ничего больше. И лицо её, красивое и необычное, было так же спокойно, а голос так же бесстрастен и ровен, как и минуту назад.
Уилл сглотнул. Бесспорно, она знала, кто он такой, и каково его истинное положение при её женихе. Но она задала вопрос, и он ответил, вставая с кресла:
- Вы правы, сударыня, я - Уильям Норан, и для меня большая честь встретиться с вами.
"Ещё бы - для вас это честь", - сказала бы, изогнув губы, сира Ирена или сира Висконе, а Лусиана Далнэ лишь молча протянула ему руку - ребром ладони вверх, словно не для поцелуя, а для пожатия. Уилл осторожно взял её за запястье и коснулся губами холодной белой кожи на тыльной стороне ладони. Потом выпрямился, и женщина тут же опустила руку.
- Странно со стороны сира Риверте перезнакомить меня со всей своей челядью - и позабыть о том, чтобы представить вам. Вы ведь знатного происхождения?
- Да, сударыня. - Волнуясь, Уилл, как всегда, переходил на хиллэсскую манеру обращения к собеседнику. - Род Норанов - один из древнейших в королевстве Хиллэс.
- Ах, да. Припоминаю. Вас ведь именно поэтому отправили заложником в Вальену шесть лет назад? Простите, если я кажусь грубой, - сказала Лусиана и посмотрела на него в упор, словно ждала от него оскорбленной тирады в ответ. Но Уилл лишь коротко улыбнулся, инстинктивно пытаясь защититься этой улыбкой от её внимательного взгляда.
- Ничего подобного, сударыня. Это правда, я был заложником в Даккаре, но потом всё изменилось.
- Да. Эту историю я слыхала. О ней много говорили тогда. Хорошо, что вы здесь, сир Уильям - может быть, вы мне поможете, - безо всякого перехода сказала она, поворачиваясь и кидая взгляд на книжные полки, бесконечным рядами тянущиеся вдоль стен и теряющиеся в пыльных глубинах библиотеки. - Я пришла сюда, чтобы найти одну книгу.
Правду ли она сказала? У Уилла не было никакой возможности узнать. Он уже напрягся, готовясь к неприятному разговору, когда она так внезапно ушла от опасной темы - сама, словно её вопросы и в самом деле не значили ничего сверх того, что она сказала.
- Конечно, монсира, я помогу вам, если сумею. Что за книга?
- Один из трактатов Гильема Лакрозы.
Уилл медленно кивнул.
- Гильем Лакроза... хм... кажется, видел я здесь что-то из его трудов. Это ведь поэт эпохи Раннего Абсолютизма, верно?
- Нет, - сказала Лусиана Далнэ, и на лице её не дрогнул ни единый мускул. - Медик, живший во времена Рикардо Первого.
- О, простите... конечно, - пробормотал Уилл. - Сейчас посмотрим. Должно быть, это где-то здесь, в отделе времён Второй Войны за Святую Веру... Сир Риверте предпочитает расставлять свои книги не по алфавиту, а по хронологии, так проще и...
- Вы что-то путаете, сир Норан. Вторая Святая Война была не при Рикардо Первом, а при Аугусто Краснолице, на сто лет ранее. Может быть, я поищу сама?
- Нет. Не стоит. Я сейчас, - сказал Уилл, позорно сбегая с поля брани в спасительную тень книжных полок. Его лицо и шея пылали так, что он сам сейчас заслуживал прозвище Краснолица не меньше, чем древний вальенский монарх. Обе его неуклюжие попытки загнать графиню Далнэ в западню провалились с треском - она ориентировалась и в литературе, и в истории, оба раза исправляя его намеренные ошибки быстро, уверенно и точно. Уиллу стало стыдно. Чего он хотел добиться, расставляя для неё столь грубые ловушки? И чего добился теперь, когда она в них не попалась? Да, оказалось, что она образованна - но это ничего не значило. Сира Ирена, бесцеремонно забравшаяся в постель к Риверте в ночь его приезда в столицу, была образована тоже. Но женился-то он не на ней.
- Вы уверены, что я вас не обременяю своей просьбой? - холодно спросила сира Лусиана, пока Уилл рассеяно на пялился книжные корешки перед собой, и он, вздрогнув, очнулся.
- Нисколько. Одну минуту.  Литтан, Лаккару, Линдрашат... Да где же этот чёртов Лакроза?!
- Так значит, вы, сир Норан, летописец графа Риверте? И много вы уже написали?
Голос нёсся снизу и издали, и, наверное, именно от этого прозвучал для Уилла зловещим гудением колокола - хотя он был почти уверен, что тон сиры Лусианы нисколько не изменился: её голос, похоже, вообще не был богат интонациями. Рука Уилла, судорожно перебиравшая труды деятелей времён Рикардо Первого, дрогнула, и увесистый том гравюр какого-то Лубнеки, о котором Уилл в жизни не слышал, стал опасно крениться вниз. Уилл в панике вцепился в него обеими руками, покачнувшись на кресле и балансируя на самом его краю, задыхаясь от пыли, ударившей в нос, и чувствуя неподвижный, холодный, жёсткий, как крахмал на её юбке, взгляд Лусианы Далнэ.
Гравюры Лубнеки, слава господу всеблагому, передумали покрывать голову Уилла несмываемым позором и перестали валиться с полки. Уилл судорожно запихнул их подальше от края - и увидел, что Лакроза стоит прямо за ними. Ну наконец-то!
- Н-не очень много, - проговорил он, вдруг осознав, что ему задали вопрос. - По правде, я ещё толком не начинал... Я нашёл вашу книгу, сударыня.
Он вытянул с полки том в зелёном кожаном переплёте, смахнул с него пыль и спрыгнул с кресла на пол, переводя дух. Сердце болезненно стучало в горле, и уши, кажется, всё ещё были излишне розоваты.
- Не начали, вот как, - сказала Лусиана, стоя там, где он её оставил, с по-прежнему сложенными на талии руками. - За шесть лет?
- Я собираю материал, - нервно ответил Уилл. - Сир Риверте - неоднозначная личность, к тому же о нём уже и так много написано. Я решил сперва ознакомиться как следует с имеющимися трудами.
- Весьма разумно. В вас сразу видно глубоко личное отношение к столь ответственному делу, - заметила графиня Далнэ, и Уилл понятия не имел, говорит ли она всерьёз, имеет ли в виду только сказанное, намекает ли на что-то, или, может быть, попросту над ним издевается.
И это внезапно настолько напомнило Уиллу манеру разговора самого Риверте, что он застыл на миг, недоверчиво глядя на неё.
Сира Лусиана встретила его взгляд спокойно и непоколебимо. Потом опустила глаза на книгу, которую он положил перед ней на стол, и тронула пальцем кожаный корешок обложки.
- Да, это именно тот трактат, который я искала. Благодарю вас, монсир, - сказала она и взяла книгу со стола, но прежде Уилл, машинально проследивший взглядом за её рукой, успел заметить название труда Гильяма Лакрозы.
Оно было кратким: "О ядах".
Уилл стоял, слегка приоткрыв рот, и смотрел, как Лусиана Далнэ, будущая графиня Риверте, неторопливо выходит из библиотеки, и пыль клубится в солнечном луче, тянущемся за нею вслед.
Тем же вечером сира Лусиана через Гальяну передала Уиллу любезное приглашение отужинать с нею и сиром Риверте в большой столовой, ровно в девять. Да, приглашение поступило именно от сиры Лусианы; нет, Гальяна не думает, что сиру Риверте об этом известно, потому что он уехал рано утром, не оставив никаких распоряжений на этот счёт, и до ужина вряд ли вернётся.
Уилл не знал, что и думать, и уж тем паче не знал, что делать. Идти совершенно не хотелось; не идти было нельзя. Заглавие трактата мэтра Лакрозы не шло у него из головы полдня, а тут ещё приглашение на ужин - не для того ли, чтобы побеседовать о содержимом сего выдающегося медицинского труда? А то и, глядишь, устроить небольшую практическую демонстрацию?..
Чушь. Вздор. Господи, да попросту бред! Не станет она его травить перед самой свадьбой - зачем ей это? Это сломает ей все планы - Уилл не сомневался, что в случае его внезапной кончины Риверте отложит на время свои матримониальные изыскания и не успокоится, пока не разберётся во всём. Да и вообще, зачем Лусиане Далнэ его травить? Риверте даже не здоровается с ним с тех пор, как она здесь - неужели она так не уверена в себе и ревнива, что готова уничтожить любую тень соперничества даже такой ценой?!
Самым отвратительным было то, что Уилл не знал ответа ни на один из этих вопросов. Он не знал Лусиану Далнэ. Он видел, что эта женщина холодна, как лёд, сдержанна, как монахиня, и бесстрастна, как профессиональный палач. Она запроторила в монастырь - Уилл почему-то был совершенно уверен, что против воли - родную дочь. Так пощадит ли она совершенно чужого ей человека, который так или иначе стоит у неё на пути?
С такими вот безрадостными и совершенно не способствующими аппетиту мыслями Уилл прослонялся по своей комнате до вечера, а потом ровно в девять спустился в столовую, где уже был накрыт стол - на троих.
Сира Лусиана сидела в дальнем конце стола. Уилл подошёл, пожелал ей доброго вечера, и она сдержанно пожелала ему того же. Поколебавшись, Уилл сел напротив неё - так, что между ними остался свободный стул во главе стола. Уилл растерянно посмотрел на тарелки с закусками, бутылки с вином и графины с водой (сира Лусиана, похоже, вина не пила, по крайней мере, сегодня, и Уилл от этой мысли невольно вздрогнул), на блюда и приборы. Всего этого было много, и всё это громоздилось преградой между ним и графиней, но, увы, не создавало сколько-нибудь надёжного чувства защищённости.
Женщина сидела неподвижно, сложив руки на коленях, и молча смотрела в сторону, мимо Уилла. Уилл вторил ей и позой, и взглядом, и вот так они сидели в чудовищно неловкой и давящей тишине, пока в коридоре не раздались отрывистые шаги, которые Уилл узнал бы среди тысячи отбивающих марш пехотинцев.
Дверь распахнулась, сир Риверте вошёл в столовую, сделал четыре шага - и встал на месте, как вкопанный.
- Доброго вам вечера, монсир, - любезно сказала Лусиана, не меняя позы, лишь повернув к нему свою изящную черноволосую головку.
Уилл робко посмотрел на Риверте снизу вверх. Тот был слегка взъерошен - видимо, день он провёл, носясь по городу, и, идя на ужин со своей невестой, не удосужился глянуть в зеркало - что, к слову сказать, было на него совершенно непохоже. Обычно сир Риверте придавал большое значение своему внешнему виду, и любая кажущаяся небрежность в его одежде или причёске всегда была тщательно продумана - но не сейчас, сейчас он самом деле казался слегка растерянным, и Уилл смотрел на него во все глаза, отказываясь им верить. Впрочем, колебание было мимолётным - недоумение, смешанное с досадой и лёгкой тревогой, промелькнуло в лице Риверте и исчезло так быстро, что Уилл усомнился, не было ли это плодом его воображения. Граф взглянул на графиню, спокойно сидящую по правую руку от его места, и сказал:
- И вам добрый вечер, моя дорогая. - После чего вперил взгляд в Уилла. - И вам добрый вечер, сир Уильям.
- Д-добрый в-вечер, - пробормотал, запинаясь, Уилл, которого этим взглядом немедленно проткнуло насквозь и пригвоздило к спинке стула, на котором ему предстояло трепыхаться теперь, словно стрекозе на булавке.
Игнорируя его замешательство, так же как и холодную любезность сиры Лусианы, Риверте размашисто подошёл к столу, со стуком отставил стул и, опустившись на него, хрустнул костяшками пальцев.
- Что у нас сегодня? Признаться, я с утра ничего не ел, только проглотил на скаку майского жука, пока мотался по предместью.
- Фансийские куропатки в грибном соусе и пирог с голубями, - любезно сообщила сира Лусиана. - Но если вам угодно, монсир, я уведомлю мэтра Крулнэя о майских жуках.
- Не стоит. Они хороши время от времени в качестве экстравагантного деликатеса, иначе быстро надоедают. - Риверте щёлкнул пальцами. Рядом тут же возник слуга, быстро и ловко принявшийся откупоривать бутылки, и ещё один, приподнявший тяжелую крышку с блюда.
После чего Фернан Риверте, Лусиана Далнэ и Уилл Норан приступили к трапезе - так невозмутимо и безмятежно, будто делали это все вместе каждый день.
Уилл разрывался между желанием заглянуть Риверте в лицо - он целых две недели не находился к нему так близко, - и стремлением не отрывать глаз от скатерти. Первого хотелось просто до зуда, но второе было безопаснее. Уилл услышал, как слуга тихо спрашивает его о чём-то, и кивнул, даром что не понял вопроса. На его тарелке тут же оказались аппетитные окорочка, покрытые хрустящей золотистой корочкой. Уилл сглотнул. Он сомневался, что сможет есть. Он смотрел перед собой, и в поле его зрения оказались руки сиры Лусианы, неторопливо и изящно взявшиеся за приборы. Уилл сам не знал, почему, но это зрелище его буквально заворожило.
- Сир Уильям, я вижу, вы не голодны.
Уилл чуть не подскочил - голос Риверте звучал как в давно забытые дни, самые первые дни его пребывание в замке Даккар. Ровный, звучный, невозмутимый голос - и ощущение от него такое, будто тебя только что огрели плетью. Уилл нерешительно взял вилку, как будто это могло спасти его от страшного обвинения, прозвучавшего в заявлении Риверте.
- Возможно, это оттого, что сир Уильям здесь лишь потому, что оказывает мне любезность, - сказала вдруг своим неизменно спокойным голосом сира Лусиана. - Я взяла на себя смелость пригласить его сегодня к нашему с вами столу.
- А сир Уильям, как я понимаю, взял на себя смелость принять приглашение. Что ж, отлично. Не беда, что он не хочет есть - зато теперь мне будет с кем выпить. Уильям, бросьте уже держаться за эту вилку, как за чётки, и берите бокал. Это белое асмайское позднего сбора, вы его любите.
Уилл выпустил вилку и нерешительно взялся за бокал. Он всё ещё боялся смотреть Риверте в глаза.
Тот жестом отослал слуг, и, когда они покинули столовую, вскинул руку с бокалом вина так резко, что Уилл едва не отшатнулся.
- За прекраснейшую из женщин, украсившую сегодняшний вечер и, я смею верить, ту, что украсит вскоре и всю нашу жизнь, - провозгласил он и осушил бокал залпом.
Уилл тронул край своего бокала губами и тут же отставил его. Сира Лусиана отпила воды, холодной улыбкой поблагодарив своего жениха за тост.
После чего они продолжили есть в полном молчании.
- Попробуйте паштет, Уильям, - предложил ему Риверте. - Мне страшно подумать, из чего он сделан, но выглядит аппетитно.
- Благодарю вас, - промямлил Уилл, мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось. Его колено было всего в паре дюймов от колена Риверте, но сейчас от осознания этого Уиллу не было ни радостно, ни жарко, ни уютно.
- Или вот мидии, если не хотите паштета. Сира Лусиана скажет вам, насколько они хороши.
- Весьма хороши, - бесстрастно согласилась сира Лусиана, и Риверте сказал:
- Ну вот видите. Давайте же, а то когда вы сидите тут и не едите ни черта, я чувствую себя в этом виноватым, будто морю вас голодом.
- Б-благодарю, сир, но я в самом деле не особенно голоден.
- Правда? Тогда развлеките нас беседой, раз уж рот у вас всё равно свободен. Что у вас нового?
- У меня? Ничего... ничего особенного... сир.
- Вот и славно, - сказал Риверте и отправил в рот птичье крылышко. Уилл с трудом удержал вздох, едва не вырвавшийся из груди. - Ну тогда вы, монсира, расскажите нам какую-нибудь сплетню. Вы ведь отдаёте сейчас визиты половине сианского света, так что должны были наслушаться сплетен на год вперёд.
- Я наслушалась их на полвека вперёд, монсир. Однако не вижу в этой теме ничего любопытного и приличествующего застольному разговору в порядочном обществе.
- М-да, пожалуй, вы правы. Но что же нам тогда делать? Уильям мямлит, вы молчите. Право слово, ещё немного, и я сочту нашу беседу принуждённой.
- Почему бы тогда вам самому не внести в неё оживление? - сказала Лусиана, внезапно садясь ровнее - если возможно было сесть ровнее, и так сидя со спиной, своей прямотой и твёрдостью могущей поспорить с храмовыми колоннами.
- Помилуйте, дорогая, разве я и так не стараюсь?
- Нет, монсир, сейчас вы не стараетесь, вы глумитесь. Меня, впрочем, поддеваете лишь слегка и почти наверное ненамеренно. Но сира Уильяма вы, я вижу, отчего-то решили поизводить. Лишь потому, что он оказался за столом без вашего ведома? Или есть другая причина, о которой я не осведомлена?
- Видите, Уильям, - сказал Риверте, промокая рот салфеткой и пряча за ней усмешку. - А мы ведь ещё даже не женаты.
- Не вижу никаких оснований для вас не передумать, монсир, - резко сказала Лусиана Далнэ, и Риверте, взглянув на неё, ответил с внезапной холодностью:
- А вот сейчас вы кривите душой, графиня, и, смею заверить, после только что произнесённой вами тирады в защиту Уильяма это совершенно вас не красит.
Лусиана вспыхнула - что выражалось в слабой розовой тени, на миг окрасившей её бледные щёки, - и села ещё ровнее. Её длинные пальцы, почти ничем не украшенные, кроме всё той же родовой печатки, сжали вилку и нож чуть крепче, и Уилл внезапно понял, что она, эта холодная, невозмутимая и сдержанная женщина, с удовольствием всадила бы сейчас то и другое в холёную ладонь своего будущего супруга, небрежно лежащую на столе рядом с тарелкой.
Уилл, должно быть, смотрел на неё в потрясении слишком явном, потому что графиня почувствовала его взгляд и быстро взглянула на него, а потом опять на Риверте. Её руки, плечи и лицо расслабились, и улыбка, которую она подарила графу, вновь стала любезной и сдержанной, как всегда.
- О, - проговорила она. - Так сир Уильям, я запоздало это вижу, не осведомлён относительно природы нашего с вами грядущего брака. Это такое досадное упущение, сир Риверте. Ведь сир Норан - ваш летописец, не так ли? Кто, как не он, должен знать всю истинную сущность ваших деяний, дабы судить вас с полным и совершенным беспристрастием?
Если в начале она говорила ровно, то под конец в её словах сквозила уже неприкрытая насмешка - к удивлению Уилла, довольно горькая. Риверте смотрел на неё, улыбаясь уголками губ, с открытым и, казалось бы, искренним восхищением, и лишь Уилл, знавший его много лет, смог уловить за этим глубоко запрятанное холодное внимание. Так Фернан Риверте смотрел на Рашана Индраса, и так он смотрел на короля Рикардо - на людей, бывших одновременно его добрыми друзьями и опасными противниками.
- Увы, - проговорил Риверте, подпирая ладонью подбородок. - Боюсь, не в моих силах изложить эту историю с беспристрастием, а уж тем более совершенным и полным. Я ведь немедленно начну, как вы говорите, глумиться - вы меня знаете. Может, расскажете сами?
Она метнула в него взгляд, невероятно похожий на тот, который сам он метнул в Уилла, входя в столовую. И хотя, конечно, этим она не смогла сразить его так, как сам Риверте сразил Уилла - но всё же Уилл заметил, как плечи графа слегка напряглись под этим взглядом, и тут же вновь расслабленно опали.
- Что ж. Хорошо, - Лусиана Далнэ отложила приборы и вновь сложила руки поверх коленей. - Слушайте, сир Уильям, и примите во внимание, когда возьмётесь за ваши хроники. Месяц назад я получила из Сианы письмо, подписанное самим императором. Дивная честь для дома Далнэ - памятуя о том, что за четыре года, прошедшие со дня гибели моего супруга в руванской кампании, его величество ни разу не вспоминал о вдове, оставшейся без средств к существованию. В письме значилось, что мне надлежит немедленно оставить моё поместье и явиться в столицу, чтобы сочетаться браком с сиром Фернаном Риверте.
Она остановилась и отвесила внимательно слушавшему её графу лёгкий поклон, то ли насмешливый, то ли откровенно оскорбительный. Тот серьёзно кивнул в ответ и сказал:
- Прошу вас, продолжайте.
- В случае моего неповиновения, - сказала Лусиана, вновь обращаясь к Уиллу, - меня угрожали лишить даже того скудного содержания, что осталось мне от геройски павшего мужа. В случае же согласия его величество милостиво обещал, что рассмотрит прошение касательно моей дочери Мадлены. Прошение, уже четыре года пылящееся на рабочем столе его величества.
- Вашей дочери? - невольно вырвалось у Уилла. - Той самой, которая в монастыре?
- Да. Той самой, - сухо сказала графиня. - Отдать её в послушницы было волей моего мужа. Я не смогла противиться решению сира Далнэ, я... я смирилась с ним. Однако после того, как вместе с моим супругом в руванском кампании отдали свои жизни оба моих сына, я решила, что, как супруга и мать, выстрадала достаточно, чтобы сохранить хотя бы одно своё дитя. Я писала его величеству прошения о том, чтобы Мадлене позволили покинуть монастырь, пока она ещё не успела принять постриг. Но его величество не счёл нужным откликнуться на мою просьбу - до недавнего дня, когда это стало ценой моего брака с сиром Риверте.
Она умолкла. Теперь в её позе, твёрдой, негнущейся, исполненной ледяного достоинства Уиллу виделось что-то обвиняющее, скорбное, и такое гордое, что он невольно восхитился этой женщиной. Она была не волчицей, как он сперва решил - она сама была жертвой, и лишь гордость не позволяла ей вести себя, как положено жертве. Она была из той породы живых существ, что, пойманная в капкан и посаженная в клетку, всё равно продолжает скалить зубы и рычать на загонщика. От неё веяло силой - такой силой, что даже граф Риверте не мог её не замечать.
- Это... ужасно, - сказал Уилл. - Вашу дочь, по сути, держат в заложницах, чтобы принудить вас к нежеланному браку. Это... это отвратительно, сударыня. Я сочувствую вам.
- Сире Лусиане не нужно ваше сочувствие. Она выше этого, - выпрямляясь, сказал Риверте. Он глянул на свою каменнолицую суженую, потом - на Уилла, и Уилл с изумлением понял, что граф искренне забавляется, наблюдая за ними обоими. - А вот кому вы могли бы вполне посочувствовать, Уильям, так это мне. Я ведь тоже не от хорошей жизни ввязался в эту авантюру. Король приказал мне жениться, а при нынешнем выборе невест в столице... ну, впрочем, вы сами всё знаете. Мы с сирой Лусианой виделись когда-то, - он бросил ей странный взгляд, и она ответила на него столь же странным, словно было между ними что-то, чего они оба не договаривали. - Это было довольно давно, её супруг и сыновья ещё были живы. Признаюсь, я не сразу вспомнил о ней - её милость не из тех, кто любит выставлять себя напоказ, а я, как вы знаете, человек суетный, и быстро забываю тех, кто не мельтешит всё время у меня перед глазами. Я предпочитаю жить настоящим и будущим, а не прошлым.
"Неправда. Вы лжёте ей в глаза, и лжёте мне, ведь я-то вас знаю", - подумал Уилл, но ничего не сказал, а Риверте продолжал, обращаясь то ли к нему, то ли к Лусиане, то ли к обоим разом:
- И когда его величеству надоело наблюдать мои муки выбора, он был столь любезен, что поставил меня перед фактом: вот мне Лусиана Далнэ и всё тут, либо сделка отменяется.
- Сделка? - повторил Уилл.
- Сделка. В ближайшее время начнётся реализация моего плана по внедрению войск в Аленсию. Как только закончится наш медовый месяц, - резко сказал Риверте и откинулся на спинку стула.
Наступило молчание, но совсем не то, что установилось в начале этого странного ужина. Уилл сидел рядом с двумя людьми, которые оба теперь, волею судьбы, оказывали влияние на его жизнь, и непостижимым образом чувствовал, что только что, при нём и из-за него, они поговорили друг с другом так откровенно, как не говорили ни разу за две недели, во время которых почти не разлучались. Уилл не знал, что должен думать об этом, не знал, сблизит ли их эта внезапная откровеность или отдалит ещё больше, не знал, чего из этого он должен хотеть, а чего опасаться. Но Уилл понял вдруг, что отнюдь не он испытывал самое большое смятение, гнев и неловкость от всего, что происходит в доме Фернана Риверте в последние несколько недель.
- А впрочем, всё это вздор, - сказал Риверте, небрежно бросая салфетку рядом с тарелкой. - В конечном итоге все получат то, чего жаждут, не так ли? Я получу наконец мою войну, сира Лусиана вернёт дочь из монастыря, а вы, Уильям... о! Конечно! Сейчас Мадлене всего тринадцать, но когда она чуток подрастёт, её можно будет выдать за вас. У нас с сирой Лусианой, разумеется, родятся собственные дети, а малышке Мадлене отойдёт графство Далнэ, и вы, Уильям, получите его в приданое. Видите, я придумал выгоду и для вас!
Он ослепительно, уверенно улыбался, он смотрел на Уилла, говоря это, а Уилл смотрел на него, уже не страшась, но чувствуя такую чёрную, мучительную пустоту, какой не знал никогда прежде. Он молча посмотрел на Риверте, выдав этим взглядом всю боль, которую причинили ему эти легковесные небрежные слова - и на секунду ему показалось, что Риверте дрогнул, его беспечная улыбка померкла, и он отвёл взгляд. Конечно же, он шутил - он всегда шутил, если только не говорил всерьёз, но... Уилл не хотел, чтобы он шутил так. Он вообще видел во всём этом крайне мало оснований для шуток.
- Если моя дочь понравится сиру Уильяму, и если сир Уильям понравится ей - что ж, лет через пять мы сможем вернуться к этому разговору, - бесстрастно сказала сира Лусиана, и через миг добавила: - При условии, конечно, что король Рикардо сдержит своё обещание.
- Он сдержит свое обещание, монсира. Он король, - сухо сказал Риверте и тем положил конец разговору.
Они закончили ужин в молчании и в некоторой задумчивости - словно каждому было над чем поразмыслить после этой странной беседы. Лусиана поднялась с места первой, сказав, что день был долгим и ей слегка нездоровится. Риверте, поднявшись, вежливо предложил проводить её до покоев, но она отказалась, поблагодарила Уилла Норана за то, что составил ей и сиру Риверте общество, выразила желание, что это станет доброй традицией, и затем, негнущаяся и ледяная, удалилась.
И когда Уилл впервые за две недели остался с Фернаном Риверте наедине, Фернан Риверте сказал:
- Вы видели? Видели, Уильям? Вы теперь меня понимаете?
- Да, сир, - ответил тот. - Теперь понимаю. Вы выбрали именно её, потому что она - единственная женщина в Вальене, которая за вас не хотела.
- Именно! Вы всегда знали меня лучше других. Ну и как она вам? Что вы скажете? Что вы думаете про неё, ну же, не молчите!
Его глаза поблескивали - задорно, но слегка лихорадочно. Уилл подумал, что Риверте вряд ли сам понимает, что происходит в его жизни сейчас, вряд ли сознаёт глубину омута, в который кидается головой... И - осознание этого было острым и болезненным, как укол стилета - возможно, именно потому он и поступает так. Это нужно ему - это его освежает, это привносит в его жизнь тот вкус, который Уилл, оставаясь с ним рядом, больше не мог ему дать.
- Я думаю, - сказал Уилл Норан, глядя на дверь, за которой скрылась будущая графиня Риверте, - я думаю, сир, что она вполне вас достойна.
Через три дня Фернан Риверте венчался с Лусианой Далнэ в кафедральном соборе Сианы.
Эта свадьба была так пышна, роскошна и помпезна, как только может быть пышна, роскошна и помпезна свадьба, спешно приготовленная за две недели. Весь цвет сианской аристократии собрался в соборе, невесту вёл к алтарю сам король, и архиепископ Сианский, первое духовное лицо Вальенской Империи, соединило руки новобрачных. Риверте был в камзоле иссиня-лилового цвета, Лусиана - в тёмно-красном подвенечном платье, с распущенными волосами, и стало видно теперь, до чего длинны, тяжелы и роскошны эти волосы, завивающиеся у неё на плечах тугими, блестящими чёрными локонами. Они обменялись кольцами - лиловый аметист у жениха, кроваво-красный рубин у невесты, - сказали брачные клятвы, архиепископ Сианский окропил молодую чету святой водой из кадила, и тогда граф Риверте окинул с лица своей жены кружевную вуаль и поцеловал её в губы долгим, глубоким, искренним поцелуем, а она стояла, запрокинув голову и прикрыв густыми чёрными ресницами глаза цвета спелых вишен, принимая его поцелуй и его власть над собой.
Уилл смотрел на них со скамьи в задних рядах собора, где он сидел между капитаном Ортандо и Маттео Гальяной, и думал, что эти высокие, черноволосые, поразительно красивые мужчина и женщина вместе кажутся ещё поразительней, ещё прекраснее, чем по отдельности. По церкви пробежался восторженный шепоток, когда сир Риверте взял свою жену за руку и повёл по проходу к дверям. Они вышли, грянул колокольный бой, и с нетерпением ждавшая у ступеней собора толпа разразилась восторженными криками, осыпая дорогу перед новобрачными зерном и цветами.
Они были самой красивой парой в империи. Они были так удивительно хороши, что их любили за это.
Свадебного пира не было, как и бала. Риверте заявил, что набальствовался на год вперёд, а его жена, судя по всему, подобных забав не жаловала. Общественность, конечно же, огорчилась - если бы праздник всё же состоялся, он стал бы самым заметным событием сезона, но, в конце концов, теперь и так было что обсуждать до самой зимы. Сразу из собора молодожёны отправились в городской особняк Риверте, где немедленно занялись приготовлениями к отъезду. С рассветом они отбывали в замок Шалле - свадебный подарок его императорского величества графу и графине Риверте. Там они должны были провести медовый месяц, потому что даже такой неисправимый вояка, как сир Риверте, не мог отказать своей новообретённой супруге в некотором количестве времени и внимания.
Уилл думал - нет, был совершенно уверен - что он придёт. За шесть лет они ни разу не расставались дольше, чем на одну-две недели - и то лишь когда Риверте ездил в Сиану по неотложным делам, упрямо не желая брать Уилла в столицу с собой. Теперь он уезжал из столицы, а Уилл оставался. И он отказывался верить, что Риверте сможет уехать, не повидав его на прощанье. Уилл не знал, что скажет ему - не знал, нужно ли что-нибудь говорить. Он не хотел говорить; ему достаточно было одного, последнего объятия, одного глубокого, долгого поцелуя, от которого перехватывает горло и весь воздух разом высасывает их груди, одного движения ладонью по напряжённой спине, от шеи по позвоночнику вниз, так, что волна мурашек пройдёт по пылающей коже... Он надеялся - не смел требовать, только надеялся, не больше - что в эту последнюю ночь он сможет ещё раз, как раньше, откинуться затылком на подушку, вминая в неё голову и выгибая спину, раскрыв рот в беззвучном - он владеет собой, он не будет кричать, если надо - стоне, пока его кожу будут покрывать тысячи лёгких, как бабочки, прикосновений - пальцы, губы, язык, ресницы... Он надеялся, что сможет раздвинуть ноги, легко и бесстыже, как делал всегда, вспыхивая от смутного осознания того, как неправильно и в то же время как верно всё это было, и впустит в себя эту плоть, крепкую, твёрдую, нетерпеливую, и поглотит её целиком, сжимаясь и разжимаясь в ритме, понемногу сводящем с ума, и обхватит мокрой от пота ладонью собственный член, и изольётся, зажимая себе рот слегка дрожащей рукой, потому что не надо кричать...
Уилл хотел его, он хотел своего Фернана Риверте, хотя бы в эту последнюю ночь. Он прождал до утра.
Фернан Риверте не пришёл.
Уилл уснул на подоконнике, сидя на придвинутом к окну стуле и уронив голову на руки. Уже светало, когда у него стали слипаться глаза - а через мгновенье он вскинулся, выпрямился, охнув от рези в шее и спине, затекших в неудобной позе, и осторожно поднялся со стула, морщась и рассеянно озирая залитую утренним светом спальню.
Кто-то стучал в дверь.
Уилл тупо уставился на неё. Он не помнил, чтобы её запирал - странно, может, он ходит во сне?.. В дверь продолжали колотить, и чей-то - он вздрогнул всем телом, когда понял, чей именно - голос нетерпеливо кричал с другой стороны:
- Уильям, вы там что, в летаргию впали? Уильям!
Он подошёл к двери на заплетающихся ногах, поднял руку, как сомнамбула, и отодвинул засов.
Риверте в дорожном костюме стоял на пороге.
- Наконец-то! Какого чёрта?! До вас не смог достучаться слуга, он позвал Гальяну, а Гальяне пришлось бежать за мной, хотя у меня, видит всевышний, и без того до черта дел, кроме как вытаскивать вас из постели! Хорошо хоть вы уже одеты... погодите-ка, - крепкие пальцы проворно ухватили Уилла за помятый воротник. - Это ещё что такое? Вы что, спали не раздеваясь?
- Я... - "Я ждал вас", - хотел сказал Уилл, но слова застревали в горле. Он смотрел на Риверте, моргая. - Простите, сир. Я не думал...
- И не надо, во имя всего святого! У нас нет на это времени. Надеюсь, вы уже собрались? У вас ровно пять минут до того, как мы тронемся от ворот.
- М... м-мы?
- Да, мы. Что с вами, Уильям, вы что, напились вчера тайком и теперь отупели с похмелья? Мы едем в Шалле, не говорите, будто не знали!
- Но я... - запинаясь, проговорил Уилл. - Я думал... то есть я был уверен... что вы меня тут оставляете.
Рука, раздражённо оправлявшая воротник его мятой сорочки, замерла. Риверте посмотрел на него с таким изумлением, словно Уилл заявил только что, будто постиг таинство левитации и готов хоть прямо сейчас воспарить к потолку.
- Я? Оставляю? Вас? Что за вздор вы несёте, Уильям? Разумеется, вы едете со мной. Пять минут уходят, теперь у вас осталось только четыре, чтобы собрать ваши пожитки. Ваша лошадь уже осёдлана, мы ждём во дворе. Будьте любезны, не испытывайте дольше моё терпение.
И он ушёл.
А Уилл остался.