Сопротивление планктона

Планктон (от греч. planktós - блуждающий)— разнородные, в основном мелкие организмы, свободно дрейфующие в толще воды...
 
Знакомьтесь, это у нас пи*дец февральский, семейство пи*деца московского обыкновенного, царство пи*деца российского.

Студеный ветер раздувал полы короткого пальто и вымораживал Богданычу самое что ни на есть драгоценное. А ведь специально вчера звонил, погоду узнавал, Корольчук клялся, что у них на Ленинском: "Байкал, самый, понимаешь, глубокий проспект в мире. Плюс три, Богданыч, глобальное охренение! Таймень бери! Она жива-то, яхта молодости нашей?" А в ночь, когда мирно спавший в самолете Богдан пролетал над Уральскими горами, в Москве, по излюбленному обычаю, вдарили минус двадцать, и тот же Корольчук ругался с утра, что "шагу от подъезда не ступил, как - двойной тулуп, ювелирная, блин, дорожка, риттбергер и падение. И все, брат, без коньков!"
Богданыч подхватил под белы ручки очередную поскользнувшуюся даму, выслушал набор охов и ахов: "Да хоть бы песком посыпали, ироды! Убиться можно!".
Богданыча нехило так штырило после девятичасового перелета, а тут еще Корольчук, нехороший человек, названивал: "Ну ты где?" и все б ничего, если б каждый раз не приходилось зубами стаскивать заиндевевшую перчатку, нащупывать в кармане телефон, жать отмороженным пальцем на зеленую трубку и орать: "Отвали, Лева! Я ваще седня не должен был выходить!". А Корольчук перезванивал и тоже орал:
- Че трубку бросаешь, а?! Одичал на своем Сахалине, Богданыч?
- Чего надо? - с каждым выдохом тело покидали остатки тепла. Москва, конечно, не Сахалин, но он там по улицам и не расхаживал, сидел в теплой каюте на барже, прихлебывал чай с коньячком и правил чертежи.
- Ну так я спросить, ты где щас?
- Бл*, Лева... Иду я, иду, девять-пятнадцать, я проходную прошел...
- А вижу стервеца, вижу! Растолстел, подурнел, Мамонт!
- Чего машешь, как потерпевший?
- Ну здравствуй, родной! - Корольчук крепко сжал Богдана в объятиях, расцеловал, пышные заледеневшие усы царапнули щеки. - Ай-да внутрь, я жезл отморозил, пока тебя выглядывал.
Очередь у лифтов - это Богдан помнил хорошо. Грузовой и обычный - ползли вверх, как улитка по склону Фудзи, развозя по десяти этажам невыспавшийся народ. Кто не влез в первый заход, тот, считай, опоздал сверх на пятнадцать минут. Или больше, потому как второй лифт триумфально ломался, каждые два-три дня. А хрена ли ему не ломаться, когда вместо положенных "8 персонс онли" в железный короб набивалось до пятнадцати? Богданыч с Корольчуком подоспели в аккурат к закрытию грузового, Лева ловко подставил ногу, и они влезли, развернулись спиной к недовольным работничкам, и Богданыч увидел, как входная дверь распахивается, впуская снежное облако и растрепанного парня. Парень рванул через длинный холл к лифту, и тут двери начали снова съезжаться. Богдан потянулся, чтобы нажать "стоп", но Корольчук ему помешал:
- Не трогай.
- Чего? - удивился Богданыч.
- Да так...
Парень притормозил, когда понял, что не успевает, откинул со лба прядь и вдохнул глубоко. Двери закрылись, и последнее, что Богданыч увидел - скользящий взгляд на красном с мороза лице.
- Рад я тебе, мужик, - Корольчук улыбался, раскручивая кислотно-зеленый шарф.
"Людка вязала, - подумалось Богданычу, - любит она у него тошнотные цвета". - Не представляешь, как рад.
Лифт остановился на третьем, они оглянулись, но выходить никто не надумал.
- Кто нажал-то? - процедила женщина в мехах. - Что за идиоты!
- Вызвали, может, и не дождались, - отозвалась девушка и зевнула.
- Идиоты, - повторил женский голос.
- Ох, давайте без этого!
- Как тендер выиграли на строительство нефтепровода, - разглагольствовал
Корольчук, - так и настал кабзец всенародный, я им сразу сказал, команда нужна здесь, в Москве, снимайте с проектов старую гвардию: Пороха с Владика, Генку с Урала, Богданыча с Сахалина, и че ты думаешь? Долб**бы наняли десяток желторотиков. Я б им даже качели для дочки проектировать не доверил! Ну жопа себя ждать не заставила. Отменная такая жопа, - Лева подмигнул и добавил шепотком, - как у Галины Семеновны нашей...

Лифт остановился на шестом, и Корольчук с Богданом выпустили партию электронщиков, неоновая вывеска "Kreo Electronics" призывно поблескивала над позолоченным ресепшеном. Мимо Левы прошествовала женщина в облезлых мехах, заметив:
- В лифте, вообще-то, были дамы...
- Ненаглядушка, - парировал Корольчук, - я ж не по дамам! Меня пятнадцать лет как имеет исключительно начальство!
- Позер, - хмыкнул Богданыч, кабина вздрогнула и двинулась дальше. - Так че, Порох с Генычем тоже в Москве?
- В Геныча АИКСА вцепилась, как в меня - Людка двадцать лет тому назад. А Пороха отбили.
- Мы на девятый?
- Десятый и восьмой тоже за нами. Уели Электроникс.
- Кто-то мне экскурсию обещал.
- Во тебе экскурсия: восьмой - бабы, девятый - страшные бабы, а десятый - наш отдел и столовка. Зацени, я всегда ближе к раздаче!
Они выбрались из лифта на последнем, десятом этаже, и тяжелая с ночи башка Богданыча взорвалась от гвалта и приветственных криков. На спину ему запрыгнул худой чернявый мужик и завопил на ухо:
- Йухууу! Мамонты не вымерли!
- Очумел, Порох? - Богданыч повернул голову и встретился с хитрющими темными глазами. Юрку Порохова во дворе дразнили цыганенком и, к слову, не раз поколачивали за язык без костей, пока он не свел дружбу с редким, но метким боксером Богданом Мамонтовым из параллельного 9 Б. - Слезай, чай, не мальчик.
- Покатай меня, большой Мамонт! Три ж года! Три, мать их, года! Тебе там че медом намазали?
- Тост! - заорал Юрка.
- Дал бы раздеться ему.
- Бачишь, Богданыч, як: тост не сказал, а они сразу - "раздеться". Томочка, вы мой идеал!
- Дурак, - короткостриженная девушка протянула Богданычу руку. - Тамара из отдела кадров. Богдан Павлович, как отпразднуете, зайдите ко мне, надо ваш договор поправить.
Богданыч кивнул и подумал, провожая взглядом затянутую в брючки задницу:
"Строгая, как Танька моя. Была".
- Хороша? - Юрка принял из рук Богдана пальто и закинул на стеллаж с наградами.
- Сколько ж ты на себя напялил? Мягонький какой... Раз, два...
- Отвали...
- Три свитера! Слыхал, Корольчук?
- Я ж думал, он раздобрел!
- Не, господа, за это надо выпить! У меня тост! Тихо! - Юрка сделал "пушкин-фейс". Так Богдан в школе прозвал выражение лица, с которым Порох стихи читал. И как читал! Учителя, вывшие от первого в районе хулигана и раздолбая, растроганно вздыхали и украдкой утирали слезы. - Сколько бы ни было на нас одежды, в особенности, изделий из шерсти и кашемира, пусть под ними всегда бьется храброе, доброе сердце, как сердце друже моего, Богдана Палыча Мамонтова, урожденного... Богдана Палыча Мамонтова! - Юрка похлопал хмурого Богдана по груди и быстро добавил. - И сообщение специально для прекрасного пола: Богданыч свободен, как падение Феликса Баумгартнера, ликуйте дамы...Ах ты! Куды бьешь? Я туда ем!
- А у меня хокку! - провозгласила девчушка у окна. Идка была из старожилов, четыре года назад она встретила Богдана фразой: "Вы можете не запоминать мое имя, я планирую в скором времени покинуть эту дыру". Впрочем, этим она смущала каждого новичка на протяжении пяти лет. "Дырой" Идка считала родную административку, а хокку сочиняла про кладбище, примыкающее к бизнесс-центру с тыла:

Кресты не вижу
за сугробом желтым...
Как пахнет карбонад?
- Вот зря вы, господа, хаете кладбище, - встрял Миша Белковский, продажник. - Это уникальная, ежедневная возможность задуматься о вечном, преисполниться смирения. Скажем, электронщики, у которых окна во двор, лишены такой благодати. Помяните мое слово, мы все встретимся в раю, в то время как...
- Ну предположим, не все... - сказал Юрка, всматриваясь Богданычу за спину, тот оглянулся и признал паренька, не попавшего давеча в лифт. По ходу парень был не рад шумной компании:
- Ида, я возьму тойоту на день.
Идка, прижимая к уху трубку, подала знак, дескать, "ван момент плиз".
Съестное со стола смели подчистую, на пластиковой тарелке перекатывались две сморщенные оливки, и народ потихоньку сваливал.
- Погодь, Женечка, - протянул Порох. - Не комильфо так. Перво-наперво, познакомься с коллегой...

Женя Пороха проигнорил, встал вполоборота, засунув большие пальцы в карманы. А Богданыч неожиданно для себя, отстранил Юрку, шагнул вперед и протянул руку, ослепительно улыбаясь, точь-в-точь как америкосы у него на барже при встрече:
- Богдан.
- Женя, - руку парень жать не спешил, уставился на нее опасливо, будто она монстр какой и щас задушит его. Наконец сжал слабо, мазнул холодными пальцами.
Богданыч терпеть не мог такие рукопожатия, после них ладонь аж зудела.
- А во-вторых, - продолжил Порох, - у нас тут Миша высказал занимательную мыслю о райских кущах в качестве последнего приюта. И вот растолкуйте-ка, Евгений, как голубь сизый вороньей стае, коим образом вы обходите пассаж: "Да не возлежит мужик с мужиком, как мужик с бабой, ибо богомерзко сие"?
К разговору их особо никто не прислушивался. Девчонки из бухгалтерии пожаловались на сквозняк, и Мишка с программистами вступили внеравный бой со сломанным окном.
- Я атеист, - парень на них не смотрел, хотя сам Богданыч разглядывал его пристально, как забавную зверушку. Вживую педиков он покамест не видел, вот и размышлял, а если б на улице повстречал, понял бы, что тот голубец? И пришел к выводу, что-таки нет. Парень как парень: рожа зеленая сезонная, щас у всех такая, волосы русые некрашеные, цацки в ушах не блестят, тощий, правда, как глиста в скафандре, дорогой галстук сдавил цыплячью шейку, острый кадык нервно подрагивает...
- Безбожники и извращенцы Русь матушку погубят, а ты, значится, два в одном и без конфуза?! - нарочито возмутился Порох.
- Так, мужики, - Корольчук отправил в рот оливки и сморщился. - Фу, кислятина! Я к Ротштейну на сеанс интима. Богданыч, дорогу к кабинету, поди, не забыл. Как оформишься в нашей Обители Зла, жду-с.
- Добро, Жень! - крикнула Идка. - До Славика дозвонилась, тачку к шести вернешь.
Женя двинулся было к двери, но вдруг вскинул колючий взгляд на Богданыча, мол, хрена ли пялишься, чурбан неотесанный. А Богданыч усмехнулся и глаз не отвел. А че отводить? Он-то нормальный мужик, значит, может глядеть на других мужиков, сколько влезет, и в рыло за это не получить.

До отдела кадров Богдан добирался с приключениями, на всех дверях стояли электромеханические замки, а попросить у Юрки проходку он не сообразил, вот и приходилось по полчаса ждать, пока кто-то соизволит войти или выйти, зато стол Тамарин нашелся легко - заваленный папками, бумагами и почему-то салфетками, в кружке с фоткой вездесущего Хью Лори плескался заплесневевший чай. "Везет же на баб неряшливых", - приуныл Богданыч, сам он успешно следовал девизу школьных плакатов: "Чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят".
- Договор ваш у помощника юриста, пропишем как штатного сотрудника, но до июля будем считать по старой схеме. Вас же с проекта сдернули на полгода раньше? - Тамара вбивала что-то в компьютер. - Зайдите к нему.
- К кому?
- К помощнику юриста. Вечером или завтра.
- А зовут его...?
- Евгений Перемычкин.
- Это, который...
- Который "что"? - Тамара нахмурилась.
- Неважно, зайду.
- Пальцы свои, Богдан Павлович, прислоните к дисплею.
- Зачем это?
- Сниму отпечатки. На рецепшн машинку черную видели? Приходите, уходите - прикладываете палец. Опоздание или ранний уход - штраф. Забудете отметиться - штраф.
- Во как. И правда, Обитель Зла, - Богданыч прислонил пальцы к дисплею. - Тамара, а вы когда мороженое едите, улыбаетесь?
- Мороженое в минус двадцать? - на губах Тамары заиграла тень улыбки. - Суровый сахалинский мужчина? Пальцами покрутите, зажужжать должно. Вот, теперь все. Карточка ваша - проходка для дверей от трех этажей. Потеряете...
- ...штраф, я понял, - Богдан встал. - Я за вами зайду на неделе.
- А?
- Мороженое, Тамара. Мороженое.
Запас сил, полученный с пары часов сна в самолете, кончился как-то разом.
Корольчук бросил взгляд на опухшую рожу Богдана и потащил в столовку кофеином накачивать.
- Короче, тут, - Корольчук двинул через стол флэшку, - вся инфа по строительству Витязя. Знаю, Богданыч, нету большей засады, чем за безрукими подчищать, да, видать, на роду тебе писано.
- Юрка?
- Юрик с подрядчиками собачится, сбивает цены, а с пятого участка по седьмой будем на иностранке пахать, ему... Ты, брат, ваще никакосовый?
- Три дня толком не спал. Пацаны не отпускали, всем Южно-Сахалинском, блин, провожали...
- А Татьяна?
- Танька в сентябре уехала.
- Все?
- Все. Я в порядке, - Богданыч повел плечом. - Серафима только...
- У нее?
- Ага, и видеться не разрешает, а девочка скучает...
- Вот...бабы! Ты смотри, Богданыч, не раскисай.
Богдан угукнул и потер красные глаза.
- Так, мужик, бери флэшку и вали домой отсыпаться. Я чисто хотел, чтобы ты седня сроки обозначил.
- Дома гляну. Бля, щас тачку ловить...
Но тачку он словил быстро, в мороз народ добреет. Застопился дед в кожаном кепи, божий одуванчик, как оказалось, доктор исторических наук, промышляющий извозом:
- С Сахалина, говорите?
- Ага, - в тепле Богданыча разморило, и он думал вздремнуть на заднем сидении, но старичка тянуло на поболтать.
- А про Геннадия Невельского слыхивали?
- Я на самолете его имени прилетел...
- Ну так то знак, молодой человек! Знамение! Расскажу вам анекдот про него.
Анекдот, с древнегреческого "неизданное", вот я и выдам нечто из кулуаров истории, изволите?
 "Молодым человеком" Богданыча баловали редко, и он бросил: "Изволю", хоть башка налилась свинцом.
- Герой нашего анекдота, - начал старик тоном доброго сказочника, - мальчик Гена Невельской рос в семье потомственного морехода, любознательный ребенок, "ртуть".

С малых лет грезил чудными далями, в шестнадцать поступил в Морской кадетский корпус. Но к военному искусству был равнодушен и ночи напролет штудировал старые карты, отчеты исследований. Поразительный был ум, замечу: где иные видели факт и ответ, Гена Невельской - допущение и вопрос. Он с отличием закончил корпус, и уже в двадцать три бороздил моря, набираясь опыта. В нем души не чаял всякий - от кока до капитана. Ему пророчили блестящую карьеру, и никто не удивился, когда в сорок шестом Геннадию Невельскому предложили пост старшего офицера на новеньком фрегате "Паллада", который отправлялся, внимание, в... кругосветку! На дворе зверствовал февраль, такой же морозный, как сейчас, - машина вынырнула с Арбата на Кутузовский, и в животе у Богданыча привычно ухнуло: широко, далеко, свободно... - Казалось, вот она - ровная дорога, усыпанная лепестками роз. А Невельской отказался! Чудно, да и только, а после всё чудесатее и чудесатее. Он попросился на "Байкал" - маленькое, товарное судно, которое шло...в Охотское море. Что там делать? Про Охотское море все было известно: полуостров Сахалин, вход в Амур с моря невозможен, холод, лед, как теперь говорят:
бес-перс-пек-тив-няк. Однокашники звали Гену блаженным, мать плакала: "Загубил себе жизнь". А Невельского назначили капитаном "Байкала" и сказали, вот тебе груз, мол, тихонечко плыви в Петропавловск и Охотск: "Туда и обратно, понял, Невельской? Берегов Амура не касайся, никакой самодеятельности!"
- Инициатива наказуема, - хмыкнул Богданыч, рассказ его постепенно взбодрил.
- Перед отъездом друзья выпытывали у Невельского, какая муха его укусила, а тот в ответ лишь бросал странную фразу: "В груди защемило"...
Старик притих, включил дворники, и по стеклу потекли грязевые разводы.
- А дальше что? - не вытерпел Богданыч.
- А дальше, используя весь свой талант и опыт, Невельской гонит "Байкал" по ледяным темным водам, сокращая время пути на три месяца, рекорд, о котором современники не узнают. Выигранное время он тратит на исследование устья Амура, и здесь можете догадаться... Да, вход в Амур с моря возможен! Да, Сахалин - это остров! Что он чувствует, когда поднимает Андреевский флаг на мысе Куенда? Когда основывает Николаевский пост, тем самым фактически закрепив за Российской Империей гигантские территории Приамурья, Сахалина и Приморья? Мечтатель, горячая душа! Но, вы правы, инициатива наказуема. А мы вот, кстати, на Кутузовском, где ах какие люди спешат... - старик сбавил скорость, пропуская прижимавшую их бмвуху. - Невельской был романтик, а романтиками нельзя управлять. Но их можно сгноить. Они добились своего: в сорок шесть лет полного сил и идей Невельского "закрыли" в Морском техническом кабинете. Без доступа к морю, не видя горизонта, он медленно угасал, - машина съехала на родную улицу.

За окном застыли сумерки: белое небо, черный асфальт, белый снег, черные фигуры.
Старик обернулся и спросил. - Догадались, о чем анекдот?
- Хрен чего у нас добьешься, будь ты хоть семь пядей во лбу. Вот о чем, - буркнул Богданыч.
- Вовсе нет. Это анекдот об удивительной способности человека отказаться от прекрасного фрегата "Паллада" ради товарного суденышка "Байкал", просто потому что "в груди защемило", - старик вырулил к дому. - Какой подъезд?
- Тут остановите, ага. Спасибо. - Богданыч протянул три сотни.
- Э, нет. Договорились на две, значит, две. Зовут вас как?
- Богдан.
- А по батюшке?
- Павлович.
- Удачи вам, Богдан Павлович. Не упустите свой "Байкал".

Дом встретил затхлым запахом и сантиметровым слоем пыли, но сил на уборку не было, Богданыч ограничился сменой постельного белья: натянул простынь, так чтоб ни складочки, по-армейски отбил уголки у подушек, ополоснулся в душе и, прихватив ноутбук с флешкой, в одних трусах забрался на кровать.
- Еханый бабай, - Богданыч набрал Корольчука.
- Че уже глянул?
- Пять раз. Пароль от флешки какой?
- А... Включи латиницу, пиши кириллицей: "Здравствуй, жопа, новый год".
- Че так?
- Так установки впервые полетели тридцать первого.
- Все с маленькой?
- Ага.
- Вошел. Перезвоню.
Богданыч листал слайды и офигевал. Не, ну чтоб защитные экраны ставить при живом ТПР, это спишем на перестраховку, но...где, блин, расчеты сезонного промерзания грунта? Где коэффициенты надежности по нагрузке и воздействию?
- Пидарасы, - выдохнул Богданыч. Отчего-то сразу вспомнилось чмо глазастое с цыплячьей шейкой, и Богданыч добавил. - Вот это - настоящие пидарасы.
Снова набрал Корольчука.
- Посмотрел?
- Угу.
- Не ругайся, милый. Все равно таких слов, как я, не знаешь.
- Времени до конца марта. И без мандража.
- По рукам.
Богданыч захлопнул ноутбук и откинулся на подушки. Вот за это он не любил самолеты - слишком быстро все. Закрыл глаза и будто снова на барже: свист ветра, скрежет якорных цепей, за стенкой щебечут на своем сингапурцы. Про них, кстати, тоже всякое болтали. А че они на барже-то сидели безвылазно? А баб на барже нема... Богдан с мужиками, когда припирало, дули на катере до берега, а там рукой подать до Южно-Сахалинска. А в Южно-Сахалинске его Танька ждала, ну а опосля, когда Танька умотала, баб снимали. Бабу ж снять не теорему Ферма доказать. Богданыч отлетал в царствие Морфея, чувствуя себя уставшим и разочарованным.

А утром он словил птичку дежавю. На сей раз Мамонтов не опаздывал, и в лифт народу набилось, как в последнюю шлюпку Титаника. Развернувшись спиной к месиву из рук, ног, мехов и пуховиков, он вдохнул на прощание свежего воздуха, и... повторилось все как встарь: заснеженное облако, Женя Перемычкин, бегущий по холлу, осторожно, двери закрываются...  Руки Богданыча взметнулись, вжимая двери обратно в проем.
- Че стоим, кого ждем? - спросил замеревшего на пороге Женю. Стоило лифт придержать, только чтобы увидеть эту растерянную рожу. "Знай наших, - порадовался Богдан. - Непредсказуем, как почта России".
- Спасибо. Я следующий подожду, - Женя мял в руках шапку.
- Щас! "Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук".*
- Кончайте концерт! - глас из недр лифта.
- Мужик, двери отпусти!
- Без пяти девять, имейте совесть!
- Я ее целыми днями имею, - заверил Богданыч. - Залезайте, Евгений Батькович, тут бунт на корабле.
Женя шагнул к Богданычу, как под поезд, двери закрылись окончательно сблизив всех, кто хотел и кто не хотел сближаться. Перед носом Мамонтова развернулось целое представление: сначала чмо мучительно решало, куда деть руки: намяло Богданычу бока, заехало в челюсть (извинилось) и, наконец, подняло руки а-ля "сдаюсь, не стреляйте!", потом наступил черед взгляда, Богданыч-то пялился в упор и даже обнаружил на лице Жени явный признак того самого: густые длинные ресницы - милость нев**бенная, а Женя продемонстрировал профиль влево, профиль вправо, изучил потолок и осторожно покосился на Богдана, тот с готовностью заулыбался:
- Кайфуешь?
- На брудершафт не пили.
- И не будем.
- А ты?
- Что я?
- Кайфуешь? - хамить Женя не умел, щеки и шея у него покраснели, губы сжались в тонкую полоску.
- Так-то сразу не пойму, ты бы подвигался малость.
- Ну вы, блин... - мужик, вдавленный в ближний угол, закатил глаза.
- Проблемы у тебя? - Богданыч оглянулся.
- Нет.
- Уверен?
- Нет проблем.
- Ну и ладушки.
Руки у Жени, видать, затекли и постепенно опускались, пока не легли Богданычу на плечи:
- Хендэ хох! - гаркнул тот и заржал. - Да шучу я, расслабься.
На шестом многие вышли и до десятого ехали по-барски свободно.
От черного аппарата на ресепшене вилась галдящая очередь:
- Давайте, в темпе вальса. Две минуты!
- Сильнее жми!
- На дисплей подышите!
- Пальцы замерзли, клинит...
- Так идите в конец!
- Сейчас, сейчас...
- Господа! - провозгласил отметившийся Миша Белковский. - Со средой вас! Два дня до пятницы!
Ответом ему была тишина.
Когда подошла очередь Богданыча, он посторонился и сделал Жене знак рукой:
- Гусары уступают...
- Да...
- Быстро!
Женя ударил по дисплею, так что тяжелый аппарат протащило на пару сантиметров.
На ладонь Богдана черный экран отреагировал красным, и дьявольская машинка занесла в память страшную весть о том, что Б. П. Мамонтов опоздал на работу аж на "00:01".
Богданыч догнал Женю в коридоре.
- Чего еще?
- Нервный какой. Перемычкин - ты?
- Я.
- Договор мой у тебя.
- А... точно. Пойдем...те.
Стол у Перемычкина... Богданыч разное повидал, но... Стол был пустой, светлое лакированное дерево. В смысле вообще пустой: ни компа, ни ручки, ни пылинки.
- Ты че, переехал?
- Почему? Я уже год тут.
Женя достал из рюкзака ноутбук и файл с договором.
- А фотка мужика твоего где?
- Я вчера посмотрел...
- В рамочке голубой...
- ...поправки внес в пункт десятый о сроках...
- У всех на столах есть фотки, а у тебя...
- ...и в восьмой о доплатах за вредные условия труда...
- ...мужик есть, а фотки нет, непорядок...
- ...обратите внимание, что действовать договор...
- ...решат, что бесхозный, приставать начнут...
- Нет никого! Понял?!
- Че орешь? - Богданыч взял договор, вытряхнул из файла. - Мне как-то по барабану, есть или нет. Подписывать кровью?
- Прочти сначала.
- Верю, - Богданыч вытащил ручку и открыл последний лист.
- Не надо, Бог-дан.
Мамонтов замер, то ли от того, что его придержали за рукав, то ли потому что этот его впервые по имени назвал и чудно как-то: запнулся, разделив на два слога и не заменил безударное "о", на "а". Дед Богданыча со Пскова также вот говорил, но дед-то по жизни окал.
- Нельзя подписывать, не прочитав. И ручка должна быть синяя. Возьмите. Потом занесете.
Богданыч процедил: "Фиг с тобой", свернул договор в трубочку (Перемычкин насупился) и вышел из кабинета.
С того дня жизнь у Богданыча пошла...нет, не как по рельсам. Поезд-то идет из пункта "А" в пункт "Б", за окном мелькают виды и это трогательное "тудух-тудух".

Богданыч думал много, корпел над чертежами, правил цифры, вводил данные. И все-таки жил, как в тумане, мамонт в тумане. Тени, голоса, запах кофе, давка в лифте, вместо календаря - бодрящие крики Миши Белковского: "Четыре дня до пятницы! Три дня до пятницы! Два дня до пятницы!" Но было кое-что, заставляющее день распогодиться.
Богдан и сам не знал, чего он так прицепился к этому Перемычкину. С тоски, видимо. Даже Юрка, не упускающий случая поддеть голубка, уважительно прицокивал: "Как ты его!" Вскоре неожиданно для себя Богданыч осознал две вещи: во-первых, он забыл угостить прелестную Тамару мороженкой, во-вторых, с Перемычкиным он что-то зажестил.
А понял Богданыч это в туалете. Не, он знал, что чмошник - пацан, и ничто человеческое ему не чуждо, и все же никак не ожидал, что тот застанет его во время священнодействия над писсуаром - любимым, крайним справа. Чмошник тоже не ожидал, хотел уйти. Богданыч его остановил: "Давай располагайся или вали в женский, если трепетный такой!" Перемычкин начал быстро говорить, используя непривычную для себя лексику, срываясь на крик, и вдруг замахнулся на Богданыча.
Мамонтов опешил, но руку перехватил, хотя какую, блин, руку - ручонку, сдавишь чуть и хрустнет. У Жени глаза блестели, уголок рта подрагивал, и был он таким воплощенным убожеством. Тьфу ты, ну ты, Богданыч ему даже вдарить не мог. Ну не умел он таких. Он же боксер, а это не его весовая категория, это ваще не категория, за таким следить надо, чтобы сам не убился. Короче, отпихнул и вышел.
Злой был Богданыч в тот день. "К хренам собачьим, - решил. - Забить и забыть". И собственно и забил бы, делов-то, да чертовы обеды спутали карты.
Ланчи, мать их, брэйки.

 



Все виды живых организмов, относящиеся к планктону, живут на очень ограниченном пространстве и потребляют ресурсы одного рода...

 

- Давай еще расскажи про экологическую безопасность! - Корольчук повертел ножом возле носа Богданыча и усмехнулся..
- А кто мне, блин, вчера впаривал, что насосные станции...
- Мужики! - Порох накрутил на вилку макароны. - Я с утра не жрамши, хочу о приятном... О! Томочка!
Тамара стояла возле кассы с подносом в руках и в чем-то убеждала недовольного Перемычкина.
- Тома, давай к нам! - прокричал Порох. - И подружку бери!
Тамара с Женей оглянулись, поискали глазами свободный стол, коего не было и не предвиделось. Все десять этажей бизнес-центра обедали в одно время: с часу до двух.
- Томочка, Вы ко мне или к БогданПалычу? - спросил Порох.
- Ко мне! - отрезал Богданыч и так зыркнул на Женю, что тот поспешил занять пустующее место рядом с Пороховым.
С того случая в туалете, Мамонтов избрал тактику "тотального игнора", а Перемычкин будто что-то уяснил про Богданыча и обходил за версту.
- Эх, вечно мне достается некрасивая подружка, - вздохнул Порох. - Но раз к нам присоединился прекрасный пол, давайте о прекрасном. Ты чего так вырядился?
"Как на похороны, - подумал Богданыч. - Черная моль, сын камергера..." Впрочем, костюмчик на Перемычкине сидел как влитой, белоснежная рубашка выглядывала из-под рукава пиджака на полтора сантиметра, не иначе линеечкой выверял, под отложным воротничком красовался аккуратный узел тонкого галстука.
- У меня сегодня суд.
- Так статью за мужеложство отменили.
- И зря, - брякнул Корольчук, обмакнув тефтельку в лужице кетчупа. - Не все в союзе плохо было.
- И в Третьем Рейхе, - поддакнула Тамара.
- Чего? - Корольчук не донес тефтельку до рта.
- У фашистов "противоестественный блуд между мужчинами" тоже уголовно наказывался.
- Ты мне, Тома, не надо, политику не примешивай, у меня сын! Да я... да я за него убью любого!
- При чем тут сын! - Тамара поморщилась, мобильник возле тарелки заиграл проигрыш из "Money" Pink Floyd. - Что вы вечно всех в одну кучу: педофилов, насильников и... Алло? Кто? У него назначено на 14:00. У меня обед. Пусть ждет. Нет, не могу.
- Вот всегда так, - пригорюнился Порох, - хотели про прекрасное, получили про педофилов. А как же речи о любви?
- Это естественно для мужика, - не успокаивался Корольчук. - Дом, семья, дети, ответственность...
- Ешкин кот, Лева, хватит произносить слова, от которых у меня эрекция пропадает! - Порох повернулся к Перемычкину... - Как у вас там любовь, расскажи? Голова часто болит?
- Неестественно, понимаешь! - Корольчук наклонился вперед, Женя сосредоточенно кромсал помидор на мелкие кусочки. Он ничего не ел, это Богданыч приметил, плов зачем-то на ингредиенты разложил: рис в одну кучку, морковку в другую, мясо в третью, и вот теперь терзал салат. Салат, он и так порезанный, на хрен его препарировать?
- Отстаньте от него, - сказала Тамара. - Носить одежду тоже неестественно.
- Пошел я, - Корольчук встал.
- Лёв, ты че? - Богданыч поднял голову.
- Ничего, противно. Заходи, как доешь.
- Отряд не заметил потери бойца, - Порох прихватил с тарелки Корольчука нетронутую тефтельку. - А между тем, напомню, восьмое марта на носу. Кто-нибудь слышал, где отмечать будем?
- Там три клуба предложения выслали, - Тамара проводила Корольчука тяжелым взглядом. - Как всегда, выберем тот, который скидку даст. Или, может, зал снимем.
- Люблю восьмое марта: тюльпаны мерзлые, девушки горячие. Ты пойдешь? - спросил Порох Перемычкина.
- Куда?
- В клуб.
- Не знаю...
- Женя, ты обещал! - Тамара нахмурилась.
- Обещал, значит, пойдет. Вы, девчонки, должны горой друг за друга, так Клара Цеткин завещала...
Женя отложил приборы:
- Мне пора, извините.
- Жень! Меня подожди! Тебе, Юра, самому не надоело? - Тамара кинула мобилу в сумочку. - Других тем нет?
- Есть, Тома, три темы, которые гетеросексуал может обсуждать бесконечно...
- Балда.
- Нет...четыре, пять... Пять тем!
Тамара, которая уже стояла в проходе, развернулась, процокала каблучками к столу и, нависнув над Богданычем, прошипела:
- Вот если он из-за тебя на праздник не пойдет, близко ко мне не подходи! - и была такова.
Богданыч даже жевать перестал:
- Щас не понял. Че это, вообще, было? Я тут единственный политкорректно молчал.
- А это, Богданыч, - Порох наставительно поднял палец, - была женская логика. Великая и беспощадная.
"Да ну к черту, - плевался про себя Богданыч вечером, - не столовая, а арена страстей и страданий. Буду жрать в кафешках".

Мужик сказал - мужик сделал. На следующий день, ровно в час Богданыч в дубленке и шапке-ушанке ждал лифт. Лифт не спешил, как девица на первое свидание, потом наконец пришел - полна, полна коробушка - протащился два этажа и застрял.
Богданыч вдавил кнопку вызова.
- Бесполезно, - сказал седой мужчина, прислонившись со скучающим видом к стенке.
- Электричество вырубило. Опять проводка сгорела.
- Развалюха, а не бизнес-центр класса B, - женщина расстегнула пуховик. - Душно.
- А кто тут, блин, пожарную безопасность проверял хоть раз?
- Известно кто, известно как.
- Мы вот в лифте, а двери-то на электронике.
- Так они открываются автоматически, когда электричество вышибает.
- Не всегда, мы в прошлом месяце до полуночи сидели, датчик не сработал.
- Вот-вот.
- А мы славно тогда посидели...
- Пьянь...
- Так после работы же! Святое...
- А пузырь где достали?
- Места знать надо.
- Надежда опять барыжит?
- Не опять, а как всегда.
- Надежда?
- Уборщица с десятого, молдаванка. Я на нее заявление писала, орет так, что на седьмом слышно, и вечно разит от нее.
- Хорошая баба.
- Между прочим, у себя в Купчине дирижером оркестра была.
- Вот и оставалась бы у себя...
Кабину тряхнуло.
- Да что ж это! - женщина сняла пуховик. - И всем плевать! Лестниц пожарных нет...
- А двери цельнометаллические, как в бомбоубежище. У вас тоже? - спросил мужчина Богданыча.
- Не знаю.
- Вот зря... О! Поехали.
- А могли весь обед проторчать!
- Молдаване, - пробормотала женщина, натягивая пуховик. - Эти ... хуже чумы.
- Чума чумой, а кушать хочется.
- Вы, кстати, где обедаете?
Точки общепита ютились возле метро, в них было шумно и людно, и Богданычу это не нравилось, в поисках тишины он наткнулся на какую-то японскую шнягу. Холод и голод сделали свое дело - Мамонтов был согласен на экзотику.
- Че мяса нормального нет?
- Есть шашлычки...
- Эти, на зубочистках которые?
- Есть гедза - жареные пельмешки с креветками.
- А обычных пельменей нет?
- К сожалению, нет.
- Давай курицу и макароны с помидорами.
- Тори Пирикара и удон с сезонными овощами. Пить что-нибудь будете?
- Воду без газа и чай черный.
- Наша чайная карта позволяет выбрать...
- Слушай, утомил, черный сделай, делов-то.
- Понял.
Официант исчез, а Богданыч откинулся на спинку мягкого диванчика, обвел критичным взглядом зал и... Ядрена-матрена! Покой нам только снится... "Чуял, место лазурно-бирюзовое", - ругнулся Богданыч. В нише, полузакрытой бумажной ширмой обедал господин помощник юриста с каким-то хреном. Богданыч "удачно" сел: в поле зрения попадало бледное лицо Перемычкина и широкая спина мужика. Вот если б в общий зал пошел, как предлагали, то ширма все кино бы загородила, так нет же в темном уголке отдохнуть решил.

Юрист нервничал, теребил салфетку и сидел как-то странно вполоборота, будто вот-вот сорвется и убежит, а бугай что-то ему выговаривал. Мамонтов думал сперва пересесть, но... не смог. Это было, как в детстве, подглядывание в замочную скважину: и стыдно, и оторваться невозможно. Официант принес еду, Богданыч начал есть, посматривая на парочку и поражаясь: "Удивительный у**лан... Ну бесит тебя кто, встань и уйди, чего мучиться. Хуже бабы". Правду говорят, мысли материальны, Женя вдруг сказал что-то и решительно поднялся, а от дальнейшего Богданычу поплохело. На его глазах бугай привстал и дернул Перемычкина обратно, да так, что он упал на стул, приложившись виском о кирпичную "под лофт" стену, очухаться ему не дали: мужик притянул его за грудки и присосался к хватающему воздух рту.
У Богданыча происходящее в голове не укладывалось. Играл нежный блюз, розовые лампы выхватывали искусные орнаменты цветущей сакуры на колоннах и потолке, а Перемычкин бил раскрытой ладонью по столу, расплющивая нетронутые роллы. "На е**ных курсах научили, - понял Богданыч. - Как в морду давать не научили, а правильно сдаваться - нате, распишитесь". Он только на эту ладонь и мог смотреть - узкую с длинными пальцами, чуть розовую в свете ламп, она выстукивала общепринятый сигнал "хватит": три хлопка, пауза, три хлопка, постепенно затихая, как умирающая лебедь, Богданычу казалось, что парня кончают.
 "Удон с сезонными овощами" застрял в горле и ни туда, ни сюда. Когда хватка ослабла, Перемычкин вырвался и, прижав ладонь ко рту, бросился за угол, где висел знак "WC".
Бугай хотел следом пойти, но не пошел. Признаться, Богданыч не помнил, что ему сказал, может статься, ничего не говорил, посмотрел просто. В школе он тщетно втолковывал задире Пороху, что большинство драк можно избежать, правильно на человека взглянув, Юрка отшучивался, мол: "Тебе, бычаре, и кивка довольно".
В туалете было две кабинки, одна закрыта, Богданыч прислушался и спросил подозрительно:
- Ты че блюешь там?
Тишина.
- Выходи, Леопольд, подлый трус.
Перемычкин выглянул: рожа салатовая, влажная, губы припухшие.
- Ты чего...тут?
- Прикасаюсь, блин, к таинствам востока.
- И что? - Перемычкин откинул галстук за спину и скрючился над раковиной, как будто снова блевать собрался.
- Впечатляет.
- Сглупил я, - Перемычкин попытался кран отвернуть, но руки не слушались.
Из неведомых глубин всплыло в памяти добродушное "горюшко луковое", Богданыч вытащил несколько бумажных полотенец и намочил:
- Иди сюда... Не кипяшуй, оботру.
Горюшко вяло трепыхалось, и пришлось ухватиться за горячий затылок, провести широко по щекам, лбу, шее.
- С-сглупил я, - повторил, судорожно вдохнув.
Если честно, Богданыч жутко стремался, что он щас слезу пустит, тут от баб рыдающих спасу нет, а что с парнем делать, ваще непонятно.
- Конечно, сглупил. Нормальные пацаны космонавтами стать мечтают, а ты в гомосеки подался. Голову поверни, ага, на свет двинься, - Богданыч коснулся набухшей на виске длинной ссадины.
- Я адвокатом мечтал, как П-плевако...
- Чшшш, не трясись, промыть надо. Ты и есть адвокат. В ушах шумит, башка болит?
- Нет, вроде... Я корпоративный юрист.
- Одна хрень.
- Бог-дан. Не надо...
- Все-все, потерпи, Господь терпел и нам велел.
Женя отстранился, опершись на раковину.
- Че наврал-то, что свободен, словно птица в небесах?
- Не врал, - Перемычкин сверкнул глазищами.
- Стесняешься монстра своего?
- Отстань!
- Да я не пристал еще. Куда пошел? Когда скажу, тогда и пойдешь.
- Нет ничего, честно. Мы случайно познакомились в одном клубе...
- Ты о**ел мне про свои голубые дали рассказывать?!
- Я...
- Хоть с козой е*ись, хоть с козлом! Понял? Понял, спрашиваю?!
И вышел, чтобы не видеть, как Перемычкин зажимает уши ладонями в нелепом, детском жесте.

Вообще Богданыч мужик был мирный. Люди, один вид которых способствует разрешению конфликтов, часто спокойны и миролюбивы. Поэтому за свой левый выпад Мамонтову стало стыдно прежде, чем он добрался до офиса. Хотел извиниться, но Перемычкин бегал от него теперь резвее прежнего и в столовой не появлялся, Богданыч даже в тот суши-бар позорный заходил, ни черта. Чем питался-то? Впрочем, не хлебом единым... вот Женя точно. Был он малость не от мира сего. Богданыч шел как-то по коридору и заметил возле лифтов Тамару с Перемычкиным, Тома что-то говорила, а Женя улыбался, тихо так, легко, одними уголками губ, и лицо аж светилось, как на этих, блин...на иконах. У Богданыча была одна от деда, с Борисом и Глебом, что ли. Мамонтова эта мягкость Женина, кротость сраная взбесила так, что он даже испугался. Вот с такими, бл*ть, безответными, что угодно сотворить можно, хоть башкой об стену долбануть, хоть засосать прилюдно. Богданыч подышал глубоко носом, как перед боем, успокаиваясь, подойти хотел, но Перемычкин увидел его и шмыгнул в лифт. Зато Тамара сама подошла, и Богданыч, плюнув на все, пригласил ее погулять после работы.
- Сволочь ты, Богдан, в курсе?
- Че?
- Хрен через плечо! Что ты ему наговорил?! Он только оттаивать начал, а ты!
- Че я?
- А я знаю, че?
Короче, вышел разговор слабоумной с глухонемым.
В ленивых кошках-мышках с Перемычкиным незаметно пролетела неделя.
- Пятница! - провозгласил Миша Белковский, заглядывая в кабинет к инженерам. - С пятницей!
- А что? - неожиданно отозвался Порох. - Поехали, мужики, отпразднуем.
- Что праздновать-то? - не понял Богданыч.
- Пятницу! Ты, Мамонт, на своей барже забыл все священные праздники. Я зачетную харчевню на Китае знаю.
- А кормят в твоей харчевне? - оживился Корольчук.
- Поят!
- Я б пожрал, Любка озверела вконец, забастовку устроила, живот ссохся.
- Лева, а кто проект визировать будет? - спросил Богданыч.
- Ты, я, юрист, Галина Семеновна и Ротштейн, а че?
- Мамонт, ну ты с нами? - Порох звонил куда-то. - Ага, девушка, столик забронировать на...
- Недолго, устал как собака.
- На троих! Часов в восемь.
- Ребят, так я это... с вами? - уточнил Белковский.
- Ты? На четверых, девушка! Четверых!
- Ох ты, шесть уже! - Корольчук вскочил.
- Ты куда?
- У Надежды Федоровны вино обещал забрать до шести. И документы на печать Нине... Мужики, давайте в семь на первом.
На том и порешили.

Машина Корольчука промерзла, разве что сидения льдом не покрылись.
- Че ты ее в гараж не загнал, аааа... Мой нижний бюст!
- Ща, ребятки, согреемся.
- Белковский, а почему лучший продажник без колес?
- Да какие колеса с такими дорогами? А на встречи беру корпоративную.
- Поедем потихоньку, с Богом. Вот же метет! Порох, скока там баллов яндекс выдал?
- Сто десять...
- Ну не беда, я окольными, по-партизански...
- Остановись-ка!
- Ты чего?
- Остановись, - Богданыч открыл дверь.
- Мамонт, ну тока нагрелись!
- Перемычкин! - парень, жавшийся на остановке, замотал головой. Не обознался, значит. Богданыч свистнул.
- Чего? - Женя нагнулся, нос у него был красный, а ресницы намокли от снега и слиплись.
- Залезай! Да залезай, кому говорят, - Богданыч втянул Перемычкина внутрь и захлопнул дверь. - Езжай.
- Че за фигня? - Порох оглянулся.
Миша подвинулся, втроем на заднем сидении было тесновато.
- Мамонт, ты че?
- Ниче, перетереть надо.
- С этим?
- С этим. Остыньте.
- Переохладились уже, - Порох врубил радио.
- Да, Маша, да, дорогие радиослушатели, это вам не картинки рассматривать, это фантазировать! Честное слово, жутко хочу узнать, о чем вы фантазируете в этот славный пятничный вечер?

- Богдан...
- Поговорим.
- Я не хочу.
- Надо, Федя, надо.
- Ну говори!
- Кто ж говорит на трезвую и на голодную? Расслабься, когда еще пожрешь в хорошей компании? Чай не пидоры твои, а замечательные сплошь люди, да, Миша?
- Я в детстве обожал эту серию - жизнь замечательных людей, мечтал собрать все...

- И еще раз, друзья, поздравляем с прекрасной, хоть и морозной пятницей! Оставайтесь с нами, впереди ждут выходные и только хиты, только с радио...
- Да выруби ты эту х**ню! - не выдержал Богданыч.
Порох принялся крутить поисковик.
- У меня планы были, - Перемычкин поджал губы.
- Пусть твои планы на Китай едут.

 "Это словно зубная боль,

твоя проклятая роль...",

 "I wanna feel this moment!

 Feel this moment!"

- Мама - это святое. Заедешь, - Богданыч покосился на Женю. - Порох, тепла прибавь!

 
 "За тебя, глупышка, ох-ох!

За тебя, малышка, мой Бог!"

 
Перемычкин пожевал обветренные губы и уставился в окно. Белая круговерть билась в стекло, а на обочинах вырастали кривые сугробы. Богданыч развязал шарф и прикрыл уставшие от экрана глаза. От Жени пахло морозом, а из динамиков зазвучало что-то жаркое, совсем чужое, и гитара играла так, как никогда не сможет под замерзшими бесстрастными пальцами.
В харчевне пришлось бороться за пятое место, но неприступная официантка пала под напором Юркиного обаяния и принесла откуда-то стул, поставили его на угол, усадили туда Перемычкина под Юркино:
- Семь лет в девках ходить будешь! Да не печалься, тебе на Руси и не светит...
Заказали бутыль водки и пожрать, Корольчук смотрел на Перемычкина как солдат на вошь, но будучи системой однозадачной помалкивал и уплетал жаркое за обе щеки. Выпили за пятницу, за выходные, "за утюг, чтобы все гладко было", "за добро и зеленое бабло", Миша Белковский принялся байки травить про начальство, а Порох - анекдоты пошлые рассказывать, в том числе про пидаров. К слову о последних, Перемычкин пить отказывался, Богданыч ему рюмку налил до краев, так что капелька по стенке потекла, придвинул:
- Пей.
- Я не пью, сказал же.
Порох затянул: "Патриоты скажут, что я дал слабину...", Миша со смехом рассказывал Корольчуку, как последний тендер "просрали из-за того что бумага в принтере кончилась".
- Пей, - Богданыч глянул на Женю исподлобья. Тот был в рубашечке отглаженной и при галстуке. Сам Богданыч всю неделю в одном старом свитере проходил, только футболки менял, безбабье оно такое. А этот, ишь ты...
- Я не могу, Богдан. Оно крепкое, - Женя заволновался и даже стянул с блюдечка соленый огурец, откусил, как бы показывая: "Вот есть могу, а пить ни-ни".
Богданыч вдруг вспомнил, как его Танька водку с клюквенным морсом мешать любила, схватил со стола графин, наполнил стакан до половины и туда же рюмку опрокинул, взболтал.
- Пей. Это вкусно, - Богданыч понятия не имел, вкусно ли это, он свято верил, что водку разбавлять - только продукт переводить.
Перемычкин взял стакан боязливо двумя пальцами, поднес ко рту и пригубил, даже не пригубил, а язык вытащил и обмакнул в красном напитке, Богданыч на это уставился, как на невиданное доселе извращение. Придвинулся, руку на плечо положил, Перемычкина качнуло, еще бы такая лапища:
- До дна выпил. Быстро, - сказал Богданыч негромко, но так, что Женя вздрогнул и начал пить крупными глотками, по острому подбородку потекла струйка, и на белом воротничке расплылось розовое пятно. - Вот молодец, не сложно ведь?
Богданыч протянул Жене салфетку, глаза у того были осоловевшие, сам красный весь, он, ваще, легко краснел, немочь бледная.
- А вот теперь говори, хрена ли ты на меня жалуешься?
- А? - Женя взглянул на Богданыча удивленно, моргнул.
- Бэ! Не устраивает че, подошел и сказал, на фиг за юбку прятаться?
- Я не понимаю, - Женя склонил голову и слегка улыбнулся.
- Че ты не понимаешь? Тамара меня отчитала за тебя, как школьника, блин.
- Я не жаловался, - Женя попытался уйти из-под руки, но из-под руки Мамонтова еще никто не уходил. - Она, наверное, сама... Правда. Ну отпусти... Бог-дан.
- Да я клянусь без обмана, - закричал Порох и шмякнул кулаком по столу. - Богданыч, они не верят, что я кружку пива выпью быстрее, чем Михась рюмку водки. Богданыч? Че вы там уселись, как Минин и Пожарский? Не придуши нашу красну девицу!
- Да хоть и придушит...
- На косарь давай, - Белковский вытащил из кармана смятую купюру.
- Вот это я понимаю!
- Я уйти хочу, - прошептал Женя, было шумно, музыка долбила так, что пол вибрировал, но Богданыч по движению искусанных губ догадался, что он сказал. - Бог-дан...
- Ты куда? - Порох посмотрел на вставшего Мамонтова.
- Провожу. Развезло его.
- Тьфу ты, - Корольчук осушил еще рюмочку.
- Ну чего ты, - Богданыч придержал Перемычкина. - С непривычки бывает.
- Вернешься? - спросил Порох, прищурившись.
- Позвоню.
Богданыч думал Женю в такси усадить и отправить с миром, но тот оказался совсем плох, припадал к стене, с лестницы чуть не навернулся, впечатался Богданычу в грудь и вскинул испуганный взгляд:
- Я говорил...я не пью...
- Вот же! С одной рюмки...
Женя задумчиво облизнул красные губы и произнес:
- Клюква... Почему?
Богданыч махнул таксисту.
- Все такое быстрое...
- Это ты такой медленный. Залезай, да тихо ты, голову! Черт!
- Где твоя мама живет?
- А? Нет-нет.
- Че "нет"?
- К маме нельзя, - Перемычкин кивнул сам себе. - Теперь. Домой.
И назвал заплетающимся языком адрес. Богданыч повторил таксисту, тот вздохнул: "Пятница..."
- Телефон твой где?
- Угу.
- Мобила где?
- Угу... Ты чего? Ну не надо! Щекотно! - Женя захихикал. - Чего ты?
- Телефон, блин, ищу.
- Бог-дан...
- Ныкальщик хренов, - Мамонтов вытащил из внутреннего кармана пиджака нокию, открыл контакты на букву "м". - Как маму звать?
- Мама.
- Звать как?
- Ольга Сановна...
- Алло? Ольга Александровна? Добрый вечер, это вас коллега Евгения беспокоит, Богдан. Взаимно. У нас корпоратив был, и Женя притомился немного, он завтра к вам заедет... Да... Нет... До дома, конечно, не беспокойтесь... До квартиры, хорошо.
Богданыч нажал отбой, повернулся, Женя смотрел на него черными из-за расширенных зрачков глазами:
- Это ты щас с мамой моей говорил?
- Да, - Богданыч засунул телефон в карман Жениного пуховика. - Чего вылупился? Шишкарь набил?
Женя пожал плечами и поморщился.
- Горе, - Богданыч закопался ладонью в мягкие волосы, провел ото лба к затылку, ощупывая череп. - Набил, ага. И не один.
- Не надо, Бог-дан...
- Чего? А...ты про это... - Богданыч руку убрал. - Че, неприятно?
- Приятно... Спать так хочется, - Женя уткнулся в угол между дверью и сиденьем.
- Дрыхни, разбужу.

Пробки рассосались, и даже снегоуборочные машины успели кое-что расчистить, по крайней мере, в центре. Такси мчалось на юг, а Богданыч поглядывал на сопящего Перемычкина, и сердце билось тревожно, Мамонтов грешил на водку. Паленка, не иначе.
Короткий сон на Женю подействовал благотворно, из машины он выбрался молодцом, код от подъезда вспомнил, а в лифте, исписанном заверениями, что Светка Красильникова дает всем, вдруг спросил:
- Ты что-то сказал ему?
- Монстру? С чего ты взял?
- Ну он не звонил больше.
- Скучаешь?
- Нет, - Женя нахмурился. - Зачем?
- Зачем тогда он не припер меня к стене, мой свет?
Он точно знал, что я боксер.
А я поэт, поэт. *
- Бог-дан...
- Все. Ключи нашел? Умница. В квартире не заблудишься? Кровать - это горизонтальное мягкое. Бывай.
Лифт ждать не стал, сбежал вниз, прыгая с последних трех ступенек на пролет. На улице Богданыч похлопал по карманам и понял, что впервые за пять лет хочет курить. Сердце заходилось, как перед прыжком.
А вокруг было снежно, безлюдно, глухо: ни времени, ни движения. Полный штиль. И это убивало.

 

 

Шторм

 
 Все приходящее от солнца тепло поглощается лишь верхним слоем Мирового океана, и если бы не шторма, перемешивающие разные уровни воды, этот верхний слой, насыщенный планктоном, буквально вскипел бы, убивая все живое. Можно сказать, что шторм играет в океане ту же роль, что обмен веществ - в организме человека.


 
- Пассивное, Лева, курение, это как пассивная позиция в...
- Порох, ты бросил? - перебил Корольчук.
- Чист семь месяцев!
- И радуйся молча... Богданыч, ты что ли?
- Я! Открывайте...
- Чего стучишь?
- Проходку дома забыл, нахрен эти замки даже в курилке?!
- Кто ж знал, что тут курилку устроят, ставили везде.
- А че мы вообще тут? - Богданыч жадно вдохнул дым.
- Во! Еще одного умного человека послушай!
- Начальство курит, терпи холоп, - Корольчук выдохнул в потолок. - Я твою систему отводов, Мамонт, посмотрел. Хороша, как Надя Стайлз.
- До того, как в христианство подалась?
- Обижаешь!
- Вы молодцы, лупинг, блин, в головной залупили, а где я под него...
- Ребят? - в курилку заглянула Тома, отмахнулась от облака дыма. - Вы все тут... Богдан, ты мне не поможешь? Там Монстр Нуверович на нас рычит.
Монстром звали нуверовский промышленный ксерокс, который купили специально под проекты, но юзали его все, кому не лень.
- А че сразу Богдан? - взметнулся Порох. - Между прочим, специалист по тяжелой технике тут я.
В результате монстра смотреть пошли всем скопом, Корольчук "чтобы Порох ныть перестал про пассивное курение", Порох, "чтоб ты, Тома, знала, кого просить надо", а Богданыч потому, что Тамара гнев на милостьсменила, а это ж надо было застолбить.
При покупке ксерокса начальство подписало документ о правилах эксплуатации со страшными словами про "радиационный фон и выделение неоднородных органических составов при копировании". От греха подальше монстра засунули в самый конец коридора, в глухую техническую комнатенку.
- Кошмар, - жаловалась Тамара, вышагивая впереди. - Мы сегодня выезжаем в бауманку на охоту за свежим мясом, а я забыла анкеты размножить. Не починим, аллес капут.
- Не волнуйся, Тома. С Вами Атос, Портос и д’Артаньян, честь королевы будет спасена!
Тамара нынче баловала мужское общество юбкой-тюльпаном выше колена, и Богданыч засмотрелся на аппетитные тылы, Порох пнул его в бок.
- Чего?
- Ничего.
Из комнатки доносилось возмущенное Идкино:
- Я не офис-менеджер! Ну и что, что я в административке! Что я с ним сделать могу? Мастера...
- Нашла я мастера, - сказала Тамара, входя внутрь. - Даже трех.
- И этот здесь, - поморщился Порох.
- Доверенность от Ротштейна застряла. Оригинал, - Перемычкин и так был весь на иголках из-за священного документа, а увидев Богданыча и Ко, вовсе смешался.
- Так, дамы, разойдись, - Порох закатал рукава рубашки. - Берем попкорн, усаживаемся поудобнее и наслаждаемся работой профессионала.
- Юра, подожди, - заволновалась Идка, - ты его не сломай! Там гарантия...
- Ида! Ты вступление слышала? - свет несколько раз мигнул. - Что за...?
- А это, - сказал Богданыч, - спецэффекты для профессионала.
Корольчук заржал, и...свет погас. Богданыч услышал, как кто-то нервно вдохнул в кромешной тьме, и вспомнилось детское: "Без окон, без дверей, полна горница людей". Двигаясь по стенке, он нащупал замок.
- Порох, проходку дай.
- Держи!
- Ну где?!
- Я тебе кинул!
- Ты дурак?!
- Он профессионал, - Корольчук снова заржал.
Кто-то зажег фонарик на мобильнике.
- Богдан, возьми, - Мамонтов узнал Перемычкина.
- Не фурычит, - Богданыч провел белой карточкой вдоль замка.
- Значит, электричества нет.
- Точно нет, - сказала Тамара. - Красная кнопочка внизу не горит.
- Тогда бы дверь обесточилась и открылась, - сказал Корольчук.
- Датчик не сработал, кто эту дверь проверял-то, - Порох посвистел, дергая ручку.
- Ох, ну и классно, - Идка засмеялась. - Так работать седня не хотелось...
Может, мы до часу здесь просидим! А потом обед!
- У вас в отделе вечный обед, - Тома покрутила своей карточкой возле замка. - Блин, как не вовремя! Юра, может, ты пока Монстра посмотришь?
- Как я его без электричества посмотрю? Он щас железяка.
- Профессионал бессилен...
- Это моя нога была!
- Прости, Тома!
- А я стул нашла! Чур мой!
- Порох, харэ! Да, бл*... Все-все, признаю тебя профессионалом всех времен и народов!
- Сразу бы так, Левушка!
- Ты чего вцепился? - спросил Богданыч и, не получив ответа, достал мобилу и посветил Перемычкину в лицо, тот зажмурился. - Боишься?
- Н-нет... Извини, - Женя отпустил рукав пиджака и прижался к стене.
Корольчук выспрашивал у Тамары, сколько мест под выпускников выделили.
- С одной стороны, сейчас у них есть выбор, в наше время же как...
- Слушайте! Можно в жмурки играть!
- Фонарики на телефонах включите все, - сказал Богданыч.
- А я не знаю, где у меня...в настройках... Дай сюда.
- Нет, ну теперь все видно... А можно ведущему глаза галстуком завязать!
Богданыч глянул на Перемычкина, тот уставился в одну точку, а ладони зажал подмышками.
- Юрка, дай галстук!
- Ид, угомонись, помнется.
- Ну какие вы скучные! А я телефон в кабинете забыла, Верка обзвонится. Свобода!
- Тише! Слышите?
- Кричат че-то...
- Ой, я Верку слышу! Смеется...
- Топчут, как стадо бегемотов.
- Че кричат-то?
- Не разобрать...
- Тише!
- Эвакуация?
- Точно, эвакуация.
- Ядрена вошь, это на пару часов! Когда здание отрубает, всех выгоняют...
- Каждый месяц! Летом-то ладно, а зимой достало.
- Эй! Так нечестно! Можно было в киношку сходить!
- Ид, то киношка, то жмурки, праздник всегда с тобой?
- Надо Верке позвонить!
- Бл*ть, точно - позвонить!
- Уже, - Богданыч прижимал телефон к уху.
- Кому звонишь?
- Белковскому. Черт. Сигнала нет.
- Тоже...
- МТС, зараза, чтоб им икалось!
- Билайн тоже не ловит.
- Я вспомнил, - сказал тихо Перемычкин, - у меня здесь никогда не принимает.
- Стены...
- Шахта лифта рядом.
- Да по барабану!
- И что теперь? - возмутилась Ида. - Все гулять, а мы тут?!
- Флэшка с презентацией у меня... - Тамара застонала. - Черт! Черт!
- С одной стороны, мне очень жаль, Тома, но с другой - ты не могла бы еще раз издать этот звук?
- Так, ребятки, - скомандовал Корольчук. - Ну-ка давайте хором кричать.
- А Верка с Кристинкой небось в киношку умотают...
- Я попробую еще набрать.
- Кричим! Ида, Тамара!
- Че кричим-то?
- Похрен. SOS.
Но кричали кто что, вразнобой: "люди", "елочка гори", "мы нашли нефть". Порох выдал: "Россия - священная наша держава..." Богданыч дубасил кулаком в дверь.
- Чего расшумелись? - раздался хриплый голос из дальнего угла комнаты. Идка завизжала.
- Бл*, Ида! - Порох покрутил пальцем в ухе. - Инвалидом сделаешь!
- Господи! Надежда Федоровна? - Ида прижала руку к сердцу. - Напугали!
- Я и забыл, Надежда Федоровна, - пробасил Корольчук, - про ваш погреб.
В углу действительно была неприметная дверь, завешанная старым календарем. Каморка уборщицы.
- Чего забыл-то? Вчера заходил...
- Она у вас проходная? - спросил Богданыч.
- Тупиковая, там туалет для уборщиц и инвентарь...- Ида начала смеяться. - Как я испугалась! Знала ведь...
- Свет вырубило?
- Вы спали, что ли? - Тамара пригляделась к растрепанной Надежде.
- Там мой кабинет, имею право в нем находиться.
- Да ради Бога!
- У господина Ротштейна убрала, а остальное после трех...
- Итак, у нас имеются: швабры - две штуки, ведро - одна штука, - перечислял
Юрка, высвечивая мобильником предметы в каморке, - мешки с одноразовой посудой - четыре штуки, раскладушка - одна штука, картина" Девятый вал", надеюсь, репродукция - одна штука, за зеленой ширмой унитаз - одна штука, елка искусственная ненаряженная - одна штука. Окна - ноль штук. Итого, господа: выхода нет.
- Нужно вписать в чью-то тетрадь...
- Ида, в ушах до сих пор звенит...
- кровью, как в ме-тро-по-ли-тене...
- Ид, ну честное слово!
- Так чего вы в темноте?
- Электричества нет, а дверь заклинило.
- Выхода нет! Выхода нееет...
- У Надежды Федоровны все есть! - женщина ушла в коморку и зашуршала пакетами.
- Че думаешь? - Корольчук подошел к Мамонтову.
- Ждать надо, - Богданыч пожал плечами.
- Вот что у меня есть! - Надежда Федоровна зажгла фонарик.
- Оба-на! - Порох приблизился. - Красава! Светодиодный...
- Его Ротштейн партнеру дарить хотел, а потом передумал.
- Батарейки новые?
- Откуда ж я знаю?
- Лишь бы мы проснулись в одной постели.
Скоро рассвет, выхода нет...
- Ид, солнышко, голоса нет, а не выхода.
- Злая ты девчонка, Тамара!
- Тут крючок, повесить можно.
- Календарь с двери снимите.
- Вот так! Да будет свет, сказал электрик...
Свет от фонарика был рассеянный, теплый и хоть лица выхватывал, углы комнаты и потолок оставались в тени. Богданыч увидел, что Перемычкин сидит возле ксерокса на полу, а рядом с ним Тамара что-то нашептывает ему на ухо.
- Девчонки! - крикнул Порох. - А больше двух говорят вслух!
Богданыч подошел к ним и присел на корточки:
- Че с ним?
Женя закрыл лицо руками и слегка раскачивался.
- Это из-за того, что темно было, - сказала Тамара, - и закрыто.
- Еще и клаустрофоб! - Порох с любопытством заглянул Богданычу через плечо. - Два сдвига по цене одного!
- Порох, иди...швабры пересчитай.
- Не могу, там Корольчук оккупировал раскладушку.
- В смысле?
- Сказал, раз такая петрушка, хоть выспится.
- Ой, бледный какой!
- Сердечник? - спросила Надежда Федоровна. - У меня валидол есть.
- Не надо ничего, - Богданыч оглянулся. - Так отошли все, не концерт. Порох, откатись!
- Блин, Мамонт... - что "блин" Порох не уточнил, отошел к двери и подергал ручку.
- Жень? - спросил вкрадчиво Богданыч. - Же-ня, слышишь меня?
- У?
- Ты же в лифте ездил...
- Там свет, - пробубнил Перемычкин сквозь пальцы.
- Здесь тоже свет. Глаза открой. Давай-давай, светло, людей много...
Богданыча перед заброской на баржу заставили какой-то левый тренинг проходить по работе в ограниченных пространствах. Тогда еще думали, что ему придется следить за укладкой шлангокабеля на дне и жить месяц в барокамере.
- Женя.
Перемычкин бормотал что-то, Богданыч лицо приблизил, но расслышал только "опять" и "хватит".
- Тамар, двинься, - Богданыч сел сбоку, расстегнул Перемычкину пиджак, надавил ладонью на живот, а другую - под спину подсунул. - Дыши так, чтобы ладонь моя поднималась. Сильнее, животом, молодец. Раз и, два и, три и... Глаза не закрывай, на меня смотри, нет, на меня, сказал. Какого у меня глаза цвета?
- С-светлые...
- Какие ж светлые? Глубже вдыхай, раз...и, два...и...
- Золотисто-зеленые.
Богданыч прифигел, так его карие еще никто не обзывал. Даже на живот давить перестал. А живот был мягкий, впалый, это он через рубашку чувствовал, брюшного пресса там и в планах не стояло.
- Дышать не прекращай, через нос выдыхай.
Взгляд у Перемычкина прояснился, но как будто лихорадило его, и над верхней губой блестел пот.
- Как мило, - обронила Ида у двери. - Я так племяшке делаю, когда она плачет, она морщится и рожицы такие смешные корчит.
- Чего? - Порох обернулся на сеанс скорой помощи у ксерокса. Богданыч дул этому малахольному в лицо, а Тамара Женю за ручку держала. "Мило" было так, что Пороха затошнило.
- Помаши ему, сподручнее... - Надежда Федоровна протянула Богданычу журнал.
- Ага, спасибо.
Через полчаса Перемычкину полегчало. А еще через полчаса народ взгрустнул, в комнате сделалось душно, даже неугомонную Идку сморило, она положила голову на колени и задремала. Порох сел у стены напротив Жени, Богданыча и Тамары и не сводил с них насмешливого взгляда. Ксерокс, отбрасывающий кривую черную тень, и правда, походил на монстра.Богданыч весь взмок, но терпел, а потом плюнул и стянул свитер. Под свитером у него была майка, но не в этом суть. Конечно, все начали пялиться, ну кроме Пороха, тот и так все знал. Правую руку у Богданыча обвивал длинный уродливый шрам, самое обидное, полученный не в драке за честь девушки, а по дурости, спьяну. Поспорил с ребятами со двора, что кулаком разобьет стекло машины. На трезвую обошлось бы, а так тридцать швов и память на всю жизнь. Зато вон с Перемычкина бледность сразу сошла, трепетный такой, страсть. Да, впрочем, Богданыч понимал: зрелище не из приятных.
- Как тебе, Женечка, подфартило-то, - протянул Порох, вытирая галстуком взмокший лоб. - И облапали всего и стриптиз показали.
- Порох, ты прифигел? - возмутился Богданыч. - За базаром следи.
- Это ты, Мамонт, прифигел! Возишься, как... смотреть противно.
Богданыч встал. Тамара хотела что-то сказать, но Мамонтов шикнул: "Сиди". Порох по стенке тоже поднялся, в глазах у него щипало от пота, жрать хотелось, с утра во рту ни росинки... у него ж Людки, как у Корольчука, нет, в холодильнике мышь повесилась.

Все, что противно щекотало нервишки последний...месяц? Год? Вдруг навалилось на Пороха пудовой гирей. А тут еще Тамара этого нежного за ручку держит, Мамонт ему в рожу дует, и, конечно, это он, пидар, во всем и виноват. В том числе в том, что соседи, гады, ему вчера антресоли затопили, хреновы снайперы, прямо детскую коллекцию кораблей. Полвечера доставал из коробок взбухшие, испорченные макеты: византийский белый акат, трехмачтовый красавец барк, многопалубный галеон, шхуну с косыми алыми парусами, линкоры было жалко до слез, их батя из Германии привозил. Сидел на протертом паласе в коридоре и чувствовал себя так, словно проиграл сотню морских сражений.
Богданыч припер его к стенке:
- Ты чего нарываешься?
- Тебя, бл*ть, самого не бесит, как этот... к Томе подкатывает?
- Ты, Порох, определись уже: этот... или подкатывает.
- Ребят, - Ида вдруг резко подняла голову. - Вы запах чувствуете? Ой!
Все подвалили к двери, Тамара нагнулась к щели между полом и дверью, принюхалась:
- Гарью пахнет...
И в этот момент из каморки раздался грохот и мат Корольчука:
- Мужики! Мужики, дым из вентиляции!
Сбежались все в каморку, начали мобилами высвечивать угол на потолке. Дым шел слабо, вырывался сквозь стальные решетки порциями и затихал.
- Горим... - растерянно прошептала Надежда Федоровна. - Батюшки, горим...
- Выбираться надо, - Тамара бросилась обратно к двери. - Быстрее!
- Тома, отойди. Да, Ида, блин, чего ты свою проходку суешь!
- А как! Как мы выйдем?! Как!
- Я попробую! Попробую! - Надежда Федоровна вытащила из тугого пучка шпильки, и густые черные волосы раскрутились, упав на плечи.
- Какая, ей богу, шпилька! Замок видели?
- Позвонить надо...
- Юра, открой ее! - Ида трясла Порохова за руку. - Открой!
- Да, бл*ть, заткнитесь! Мамонт! - Порох обернулся. - Чего вы?! Чего встали?! А?! Лева! Вышибать надо!
Корольчук с Богданычем застыли посреди комнаты и растерянно смотрели на дверь, как будто впервые видели.
- Да я, бл*ть, сам! Разойдись! - Порох несколько раз ударил ногой около замка, дверь не шелохнулась, тогда он отошел в другой конец комнаты и, сделав короткий разбег, впечатался в металическую нашивку плечом, и еще раз, еще.
- Угомонись ты... - Богданыч перехватил Пороха поперек груди.
- Пусти!
- Порох, она вовнутрь открывается.
- И броненакладка, - сказал Корольчук, вытащил телефон, начал жать кнопки. - Твою мать!
- Какого ж!
Кто-то несколько раз дотронулся до плеча Богданыча.
- Чего?
- Богдан, надо всем сесть, - Перемычкин выглядел чудно́. Не скуксился, как Ида, не побелел, как Тамара, у Пороха вон, вообще, рожа полубезумная, Надежда Федоровна на шамана со своими космами похожа, колдует со шпилькой в руках. А этот, точно блаженный... - Внизу воздух чище.
- Садимся, народ! - приказал Богданыч. - Пожарные проверят здание. Главное, дождаться!
- Какие, бл*ть...
- Захлопнись, Порох! Садимся!
Идка и так уже сидела возле двери и просовывала пальцы в щель, словно просочиться наружу пыталась. Все кроме уборщицы опустились на колени.
- А когда... - Тамара прочистила горло, - когда огонь до нас дойдет?
- Зависит от того, где горит и что горит, - ответил Корольчук и не стал добавлять, что дым в любом случае дойдет быстрее. За баб Корольчук переживал - заистерят, заплачут.
- Надежда Федоровна, угомонитесь! Шпилькой...
- Она хоть что-то делает! - взвилась Ида.
- Побейся головой об стену, эффект тот же.
- Мужики называется...
- А как нас найдут? Может, покричим? - Надежда Федоровна села на пол и робко взглянула на Богданыча.
- Стучать будем каждые... - Богдан запнулся, - каждые пять минут, расход кислорода меньше. И тоже умолчал, что даже если найдут, дверь хрен вышибут.
Но про кислород он, конечно, зря ляпнул, Ида начала всхлипывать.
- Ид, ну хватит, - Порох поморщился. - Анекдот хочешь? Горит, значит, школа в Техасе...а нет, там про расизм. Тома, расизм - это же плохо?
- Ребят, а может, под потолком ловить будет? - спросила Тамара.
- Иди сюда, - сказал Порох.
- Зачем?
- На плечи сядешь, подниму, проверим.
- Я в юбке же.
- Ида, ползи сюда.
- Ой... - Ида захихикала истерично.
- Держишься?
- Ай! Да...
- Да не души меня!
- Ида, на телефон посмотри.
- Я боюсь.
- Я тебя за ноги держу крепко. Идочка, милая, проверь телефон.
- Телефон, бл*ть, проверь!
- Здесь сильнее пахнет. Все, я сейчас...
- Ну?! Сигнал есть?
- Нет вроде. Душно... Нет.
- Порох, к несущей пройдите.
- Здесь тоже нет, опустите меня.
- Погодь, мой возьми, билайновский.
- Не ловит! Ничего не ловит! Опустите, мне душно!
- Опускаю! Тише ты! Блин... - Порох сел по-турецки, рванул ворот на рубашке.
- А если не найдут нас? - Тамара отбросила бесполезный мобильник. - Эта комната на планах, вообще, значится?
- По идее...
- По идее?!
- Откуда мне знать!
- О, вспомнил! В публичном доме случился пожар, все кричат: "Воды! Воды!", вдруг из-за дверей зычный голос поручика...
- Юра, помолчи.
Дым если и шел, то слабо, глаза не резало, но гарью пахло все отчетливее, Тамара достала из кармана платок и приложила к лицу.
- Н-не н-н-нааадо м-моо-молчать, - попросила Ида. - Кошмар...
- Ид, ты чего?
- Она в детстве заикалась, - пояснила Надежда Федоровна. - Вернулось.
- Меня к-к-к-ааак в "Король говорит" лечили, - Ида смущенно улыбнулась и скривилась, как младенец, прежде чем зареветь.
Следующую четверть часа никто не проронил ни звука, время тянулось, отмеряя свой ход стуками в дверь, в мозгах, как в густом бульоне, плавали клецками мысли.
У Тамары, несмотря на духоту, зуб на зуб не попадал, она принялась растирать себя руками, красные ногти в тусклом свете чернели и, как жуки, метались по белой кофте. Юра смотрел на нее и думал: "Может, пиджак предложить? Так ее же не от холода колотит". Хотелось Тамару как-то утешить, но он не знал как.
Там, где стена граничила с шахтой лифта, что-то затрещало и грохнуло, они придвинулись ближе к центру комнаты. Богданыч подполз к двери и заколотил в нее кулаком, стук отдавался вибрациями в груди и казался слишком слабым, чтобы проникнуть наружу. А еще казалось, кроме этого стука у них ничего не осталось: слова лопнули, и все, что они могли - обмениваться колючими, требовательными, тусклыми взглядами. Эти взгляды пропитывали комнату, сгущая и без того спертый воздух.
Корольчук уставился в пол, люди его раздражали, от их присутствия хотелось чесаться, как от комариных укусов. Он знал, что скоро начнется. Он такое уже видел. Во как Надежда Федоровна посерела, спрятала лицо в морщинистых ладонях.
Только они-то, ладони, возраст и выдавали. "Скоро начнется, - понимал Корольчук.
- Скоро каменный мешок затянется, и их всех отрубит. В головах отрубит, не от мира, а от живого. Скоро они смирятся". Комната, и вправду, словно сжалась.
 "Что же так-то, - пронеслось у Богданыча. - Столько раз сдохнуть мог, а... впрочем... Я всегда твердил,  что жизнь - игра. Вот и смерть - игра.
Богданыч старался не думать, иначе в животе шевелилось что-то холодное и подступало к сердцу. Долюшку свою Мамонтов оплакивать не собирался. Однако страшно было. Стыдная жуть сосала под языком, и мухи в горле перебирали лапками, но он на Женю поглядывал, и почему-то отпускало.
Людей Богданычу было жалко, Идка с Томкой - девчонки совсем, уборщица эта ни к селу ни к городу, вздремнула, называется. У Корольчука Людка с ума сойдет и сын опять же. Порох вон как распереживался, он же эмоциональный, че ты хочешь, холерик, с детства такой. Знал ведь про дверь, лучше чем он с Лёвой знал, и все равно долбился.
В одиночку Богданычу было бы проще, вот разве что Перемычкина он бы сейчас оставил. Для себя. Имеет право - вместо последнего стакана воды. То, что там, за дверью в Жене дико бесило, сейчас, странным образом, завораживало... Тот сидел, призадумался... Домашний такой: взъерошенный, без пиджака и галстука, будто не пожарных ждет, а когда чайник вскипит. Щас накидает заварки с мятой, лимончик тоненькими кружочками нарежет, с сахаром разотрет и позовет Мамонтова чаи гонять. Богданыч будет прихлебывать горячий душистый - из своей любимой кружки, а сбоку Перемычкин в плед клетчатый завернется с гражданским кодексом Российской Федерации. Или че там блаженные читают - житие Епифания Премудрого? Богданыч аж хохотнул, настолько сказочная картинка вышла, Корольчук глянул на него грозно, мол, твоих тут истерик не хватало.
- И что? Сидеть будем? - Порох пнул ногой ксерокс.
- Не порть техни... - Ида не договорила, заплакав.
- Что будем делать? Лева, бл*ть, ну хоть ты!
- Что, что... - Корольчук дернул галстук с шеи и задрал голову к потолку.
 

Сортировка


В зависимости от образа жизни планктон подразделяется на голопланктон, который весь жизненный цикл проводит в форме планктона, и меропланктон, который существуют в виде планктона лишь часть жизни. 

 
Надежда Федоровна расчесывалась. Волосы электризовались, и она поплевывала на пластиковый надтреснутый гребешок.
- Зачем вы...? - спросила Тамара, перед глазами у нее стояла серая пелена, непонятно то ли от духоты, то ли дымом заволокло.
- Ну хоть найдут красивую.
- Господи... - Ида уткнулась лбом в дверь.
- Жаль... - Надежда Федоровна зажимала в зубах шпильки и потому шепелявила. - Немножко не успела.
- Что не успели? - спросил Порох.
- Дом достроить. Я ж на дом работала, у себя в Купчине.
- Дом? - Порох помотал головой, как будто брызги стряхнул. - Вы сколько получаете-то?
- Пятнадцать и премию иногда. Ольга убирает вдвое меньше моего, туалеты на пятом и коридор на шестом, а платят ей двадцать пять, потому что киргизка, официально оформлена. А я даже заболеть не могу. Семь лет не болела!
- И много вы на пятнадцать настроили?
- Так, Юра, Купчинь не Москва. Почти все построила, один забор оставался, - Надежда достала старый телефон-раскладушку, открыла размытую фотографию. - Вот смотри, дом мой. Не очень большой, два этажа, три комнаты, но мне хватило бы... Зато мансарда какая, виноград видишь? Цветов насажать, и как в кино будет...
- Здорово.
- Озеро рядом. Соседи хорошие. Никто не знает, что я убираю. Сказала, завхозом устроилась.
Порох передал телефон Тамаре.
- В таком можно и без забора жить.
- И без мансарды...
- Я строила-строила... - Надежда начала накручивать волосы вокруг пальца для пучка. - А теперь думаю, что я в этом доме делать буду?
- Жить, - Порох пожал плечами.
- Жить...
- А здесь, что делать? - Порох вернул телефон, глянув последний раз на фото.
Домик из красного кирпича утопал в сочной зелени, сейчас не верилось, что где-то есть солнце.
- Петь могу, - неожиданно сказала женщина и ловкими движениями подоткнула пучок шпильками. - Я же музыкант по образованию, а петь люблю. Ты слышал меня на Новый Год?
- На Новый Год он ничего не слышал, - усмехнулась Тамара. - Алконавт.
- Надежда Федоровна, в-вы очень красиво поете...
- Спасибо, Ида. Ты как там?
- Как все она, - буркнула Тамара. - Фигово.
- А почему пожарных сирен не слышно?
- Были бы окна, услышали.
- Порох, иди постучи.
- А че я?
- Богданыч в прошлый раз стучал.
Порох подполз к двери и начал бить в нее кулаком. Двадцать ударов, потом обессиленно уронил руки.
- Лева, ты что там разглядываешь? - спросил Богданыч.
Корольчук уставился в телефон и улыбался из-под поникших усов.
- А я не рассказывал, как мы с сыном прошлой зимой на омулевку ездили? Хохма была! Меня одноклассник Ленька позвал, все уши прожужжал, типа кто зимой на байкальского омуля не ходил, тот жизни не видел. Приезжай, говорит, с чадом своим. Ну че, рюкзаки покидали, поехали. Два дня отдыхали, парились, банька, пиво, все дела, на третий - собрались с сыном на озеро. Приезжаем, а там картина маслом: на льду народу до фига, кто в домике, кто в палатке, у кого машина специальная с дыркой, но большинство, как мы с Димкой, по-простому, на ящиках.
Разместились все буквой V, потому что косяк-то V-образно идет, его и ловить надо по ходу течения. На камчатке народу было, плюнуть некуда, ну мне мой и говорит: "Пап, пошли в голову сядем", пробрались по берегу в самое начало под хмурые взгляды конкурентов - мало того, что чужаки, так еще вперед уселись. За минут двадцать провертели две лунки, Димка говорит: "Пап, я на форуме проверил, омуль берет с пятнадцати метров". Они ж щас все в интернете находят... Я удивился, но, думаю, надо верить в силу прогресса, опустили настрой с тремя обманками в воду.
Сидим ждем подхода. Час, два, три... Народ весь лиловый, задубевший, они ж раньше нас пришли. Вдруг у моего удочка задергалась... - Корольчук засмеялся и никак не мог успокоиться.
- Харэ, Лева!
- Ну дальше чего?
- Задергалась удочка, но он же у меня добрый мальчик, - Корольчук давился смехом. - Я его как учил, надо делиться с людями. Не могу, - Лёва утер выступившие от смеха слезы. - Мой вскакивает, ящик в сторону, я слова сказать не успел, он развернулся к народу и на все озеро как заорет: "Мужикиииииии! Косяк пошеоооооооол!" - Корольчук захохотал. - Че тут началось! Все повскакивали, как спринтеры после отмашки, варежки скинули, чай и че покрепче выплеснули на лед, оттолкнули подальше ящики, стульчики, рюкзаки, чтоб не мешались, схватились за удочки, рожи напряженные, ждут. Минуту, две, три...
- И че?
- Льдинка плавающая у него зацепилась за леску...
Богданыч ржал как конь. Все сложились от смеха, у Перемычкина и того губы дрогнули в слабой улыбке.
- Пятнадцать метров! Кто ж на пятнадцать метров опускает! Я думал, нас бить будут. Димке говорю: "Сына, если попрут, в лес беги".
- Так вот за что нас, москвичей, не любят, - сказал Порох, отсмеявшись. - Покажи фотку. Ох ты, вымахал! Сколько ему?
- Восемнадцать, - Корольчук вдруг помрачнел и засунул мобильник в карман.
- Мы когда познакомились, он только родился, когда это...?
- Нас на экскурсию на завод притащили, а Корольчук там батрачил уже, - Богданыч сморщил лоб, вспоминая, - нам по восемнадцать было, как сыну его щас, а Леве, значит, двадцать пять.
- Ха! Помнишь, как он нас обозвал?
- Давайте помолчим, - попросила Тамара.
- Чего ты... - начал Порох, но увидев лицо Томы, сбился.
В комнате стало жарко, как в парилке, народ сидел красный, мокрый, и молчание повисло тяжкое. Ида легла на пол, словно заснула, но мокрые глаза сверкали в темноте.
- Сидим тут, - прошептала Тамара, - как осужденные на казнь.
- Осужденным раньше стопарь водки давали и пожрать от пуза, - отозвался Порох. - А мы, как овцы.
- А что?! - оживилась Надежда Федоровна и поползла на коленях в сторону каморки.
- Есть нечего, прошу простить, а вот выпить... Ребят! Вино или шампанское?!
- Праздновать нечего, тащите вино!
- О! - Корольчук потер влажные ладони. - Погребок Надежды Федоровны - номер один в России и странах СНГ!
Вино было в двухлитровых бутылках из-под кока-колы, сладкое и красило губы, Богданыч сделал пять больших глотков, отодвинул руку Перемычкина и передал Тамаре.
- Чего ты? - обиделся Женя.
- Пить не умеешь, а учиться поздно.
Ида от протянутой бутылки отказалась, заплакала беззвучно и принялась причитать:
- Меня тут вообще быть не должно, в-вы инженеры, сп-пециалисты, а я просто так, я случайно тут!
- Что значит "случайно"? - Тамара глотнула еще раз, и поставила в центр. Порох взял бутылку. - Ты пять лет в административке, ни фига себе случайно.
- Случайно! Я экономист! Я аккуратная, я английский з-знаю. Я бы на встречи ездить могла, как Белковский, я с людьми общаться люблю. Я... Я...
- Ну ушла бы, - Тамара дышала рвано, и каждое слово звучало как вопрос. - Чего торчала тут?
- Я не могу уйти в никуда. Я же к-к-квартиру снимаю с подругой, нам за аренду платить н-н-надо... Знала бы, сбежала в "Rian International", у них офис в центре, новый, они звали, но опять административка, я н-не хотела...
- Раньше надо было думать.
- Когда раньше? Когда в девять вечера домой приходила без задних ног? Или когда в семь утра в электричке тряслась? Когда думать? Т-т-тебе Тамара легко говорить! Ты из Москвы. Ты, если что, на улице не окажешься! А я не могла в никуда уйти.
- В никуда, - задумчиво повторила Надежда Федоровна. - Вот теперь точно в никуда.
- Думаете, в никуда?
- Задолбали сейчас думать... Жень, ты чего? - вскрикнула Тамара.
Женя прижимал ладонь к лицу, а между пальцев у него хлестала кровь, он качнулся и начал заваливаться на Мамонтова.
- Из носа кровь?
- Нет, блин, из ушей!
- Давление у него, от жары, видать...
- Богдан, да не дергайся, ему голову запрокинуть надо!
- А че так-то!
- Ты козел?
- Да клади уже.
- Вот, хорошо, Женечка, потерпи, - Перемычкина уложили Богданычу на колени, Мамонтов ладонь ему под голову подставил.
- Платок, Жень, приложи вот так!
Тамара откинулась обратно к стене:
- Как же жарко...
Ида к Надежде Федоровне подобралась, заговорила негромко.
- Да иди, конечно, чего терпишь!
- А вы последите...?
- Никто не войдет, кому ты нужна...
Ида скрылась в каморке, прикрыла дверь, фонарь дернулся, и тени в комнате заметались.

От вина Богданыча развезло. Внутри тепло стало, и затылок Женин приятно тяжелил руку. Тот прижимал к носу испачканный в крови платок и смотрел на Богданыча, не моргая, ракурс был такой забавный, все казалось, он сказать ему что-то хочет. У пола темнота сгущалась, и никто не мог видеть, как Богданыч начал незаметно водить большим пальцем возле уха Жени.
- Порох, ты чего присосался? - Корольчук выдернул бутылку. - Совесть потерял?
- Я ее не находил!
- Ребят, вина много, не ссорьтесь...
- В каморке дыма больше, - Ида села возле Надежды Федоровны.
- А за то, что вина много, надо выпить! Лева, иди постучи!
Богданыч пальцами к шее скользнул, там кожа нежная была, и он ждал, что Перемычкин выдаст свое: "Не надо, Бог-дан", но тот молчал, глаза только шире распахнул и смотрел, смотрел потрясенно, как будто Мамонтов не гладил его втихомолку, а голышом на сцене канкан танцевал. Хотелось что-нибудь эдакое отмочить, но Богданыч взгляд отвел. Казалось, что огонь совсем рядом, за стенкой, в которую стучит Корольчук, хотя так, конечно, быть не могло.
Где-то вдалеке раздался треск, все вздрогнули и посмотрели на дверь.
- Надежда Федоровна, - сказал развязно Порох. - А я согласен на шампанское. Ага, спасибо... У меня и тост есть, - Порох свинтил крышку и принюхался. - Самодельное?
- Нет, блин, специальный выпуск Абрау-Дюрсо - шампанское в бутылке из-под "Буратино".
- Язва ты, Тома... Выпьем... Выпьем за то, что Женечка терпит и за то, что у Томочки отзывчивое женское сердце! Так, Тома?
- Ты дурак, Юра, - Тамара устало провела по лицу рукавом.
- Это ты - дура! - неожиданно сказал Порох совершенно трезвым голосом.
- Порох, ты че?
- Дура! Дальше носа своего ни хрена не замечаешь!
- Юр, ты...
- Защитница, блин, слабых и угнетенных! Робин Гуд в юбке! - Порох подполз ближе к ней и взмахнул руками. - Женечка то, Женечка се!
- Если б не я, ты бы его загнобил вконец!
- Носишься с ним как курица с яйцом! Че, может, мне тоже голубем заделаться, чтобы ты на меня свое королевское внимание обратила?!
- Может, тебе повзрослеть, чтобы я могла на тебя внимание обратить? - у Томы губы задрожали. - Детский сад! Ты бы меня еще за косички подергал!
- И подергал бы! Ты волосы стрижешь, как хренов призывник!
- Ты сказал, что обожаешь Шэрон Стоун в женщине-кошке, вот я и постриглась! Идиот!
- Вечер становится томным, - пробасил Корольчук.
- Да кто ее обожа... А? - Порох рот открыл. - Ты... Ты че? В смысле?
- Прямом.
- Ты это...что...хочешь сказать?
- Да какая теперь разница! - Тамара всхлипнула.
- Тома... - Порох подполз к ней, неловко приобнял за плечи. - Том, ну ты че?
- Шут гороховый... Ненавижу...
- Ну не плачь... Не плачь, хорошо все будет...
- Какое хорошо... умрем все, - Тома уткнулась ему в плечо и зарыдала, Порох совсем растерялся, похлопал ее деревянной ладонью по спине. Корольчук у виска покрутил и одними губами произнес: "Ду-рак".
- А как вы думаете, - Ида подняла голову, - еще кто-нибудь застрял?
- Да наверняка, - Надежда Федровна обмахивала себя журналом. - Как проводка горит, обязательно где-то датчики не срабатывают, и сидит народ. В прошлом месяце электронщики у себя застряли, позвонили мне, я им с седьмого этажа по веревке вино спускала.
- Так они опять позвонить могли, чтобы их вытащили.
- Надеюсь, Ольга застряла. Без телефона. Стерва...
- Гарью сильнее пахнет?
- Я не чувствую ничего, у меня насморк...
- Но почему мы? - спросила Ида. - Почему здесь?! Кто вообще эту комнату придумал?
- Случайность...
- Я не хочу, - Ида зажала уши руками, - не хочу "случайность"!
- Не хочешь "случайность", - сказала Тома куда-то в плечо Пороху, который ее обнимал, - не заходи в комнату без окон и со сломанными датчиками.
Время для них исчезло, и наступил один нескончаемый душный миг, который пригвоздил их, как бабочек, к исцарапанному паркету.
Богданычу чудилось, что они все распластались в странных неудобных позах, будто не чувствуют собственных тел, или те их не слушаются. О пожаре он больше думать не мог, воображение устало строить картины их возможной скорой кончины. Как это будет? Медленно в конвульсиях и стонах или он просто отрубится, как электричество в бизнесс-центре? В какой-то момент Богданыч задремал, и ему привиделось, что на них рухнул горящий потолок, он открыл глаза, заозирался в полутьме и вдруг подумал, а как понять, что они еще живы?