Люби меня как я тебя. Книга 3

– И чтобы я еще раз полез в этот дизайн! – на слово «дизайн» тут же мухами норовили сесть крайне примитивные эпитеты. – Да боже упаси!

– Никогда так не говори! – буркнул Фима.

– Это почему еще?!

– Упасет! – и Фима столь мощно затянулся сигаретой, словно хрестоматийно хотел убить в себе лошадь.

В Москве Фима пользовался совсем не той лексикой, что в Симеизе: всякие мусорно-бессмысленные «итить твою» остались выцветать под палящим солнцем Крыма. В сумрачной столице он предпочитал книжные обороты и канцеляризмы. Даже «на ла» старался меньше говорить. 

Мы сидели на моей кухне и обсуждали недавнюю вспышку «воспаления правоохранительных органов». Воспоминания, что называется, нахлынули. Теперь, когда самое страшное оказалось позади, меня терзал ноющий стыд.

– Нет, ну как я мог допустить, чтобы меня – меня!! – избили менты?! Эх, надо было сверлить их взглядом, а не в пол смотреть! Не осмелились бы.

– Слушай, ты, как его, – василиск! Если уж они решили применить такую меру – все равно изобьют, хоть ты им в задницу заглядывай, – важно заметил Фима, имевший большой опыт по части избиений.

– А выкуп, выкуп-то зачем было отдавать?!

– Ну, и сидел бы там до сих пор. И снова бы избили, еще страшней.

Фима, которого многие – и я, умник! – считали простоватым, оказался куда сообразительнее меня: сразу посоветовал взять адвоката! Да и юридически дремучий Ваня, – в отличие от того же умника! – ни на секунду не поверил в несравненную доказательность детектора лжи. Мои представления о них, да и о себе, трещали по швам.

Если не давать окружающим серьезного повода усомниться в ваших достоинствах, их мнение о вас практически целиком зиждется на вашем мнении о себе. 

Друзья продолжали думать обо мне хорошо. А вот мое мнение о себе стало больше походить на заключение предвзятого психиатра. Или даже следователя.

Зато я впервые не испытывал никакого раздражения, глядя на облезлый потолок, обшарпанную мебель и видавший виды холостяцкий холодильник «Свияга», ласково прозванный «свинякой». Все-таки дом – это великое благо! Уж не то, что мерзкая вонючая клетка в «обезьяннике». И было по фигу, что квартира жутко запущена и совершенно не катит моему статусу дизайнера, – знаем теперь, чем чреват этот волшебный статус!

Традиционные Фимины вопросы типа «а опер был хорошенький?» быстро уступили место искреннему состраданию. Настолько искреннему, что в его рыжей шевелюре замелькали лиловые искры могучего негодования. Защитить себя у Фимы не очень получалось – вечно его кто-то обижал. Зато с несравненным пылом он жаждал защищать друзей.

Ваня сидел рядом, сосредоточенно изучая каталог «Ищу работу». Когда я, рассказывая, начинал особенно волноваться, он гладил меня по коленке, которая в его лапе только что не пела: «катись, катись яблочко, по расписному блюдечку!»

Чтобы хоть немного разрядить обстановку, поставили музыку. Истязать ребят возлюбленной классикой в мои планы не входило, да и Фима всегда отзывался о ней пренебрежительно: «каллас-какаллас и прочее гуно». 

Так что зазвучало Ванькино трепетное, какие-то «Призраки прошлого» или «Кошмар настоящего». Голос старательно выводил: «Останусь снегом на щеке…» Мне, находящемуся не в лучшем расположении духа, вдруг подумалось: «А ведь снег на щеке остается только у трупа…» Я поведал о своих сомнениях и тут же нарвался на возмущение:

– Это же значит, что недолго!!! Как же ты сам пишешь стихи, если таких простых вещей не понимаешь? – зашелся Ваня и обиженно засопел. – Это же рокапопс!

Исчерпывающий аргумент!

Н-да… Разрядили обстановочку… Заодно привели в чувство Фиму, которого «рокапопс» вогнал в истеричный смех. Похоже, истерика у каждого из нас только и ждала выхода… 

Хорошо, нарисовался Владик-Лисынман, задавленный сушняком и коммунальными отношениями. Выползая «в люди», он всегда одевался тщательно и элегантно: пиджак «букле», штаны льняные, башмаки замшевые, пестрый шарф повязан как-то этак, кепи надето задом наперед. Все изысканно-кремовое, кроме физиономии: она была нежно-фисташковая (жатый шелк) и тоже довольно изысканная… Глаза олененка пугливо взирали с лосиной морды на жестокий мир.

Водку пьянствовать отказались: мое высочество – из отвращения к напитку, Ванино сиятельство – из солидарности. Зато Фимина светлость кинулась сострадать изнывающему Лисынману и быстро догналась. Но тому требовались скорее не собутыльники, а прием «лекарства» в непринужденной обстановке. Разве приятнее страдать, – к примеру … ммм ... диареей, – втроем?

Кухня у меня выдержана в прохладных серовато-зеленоватых тонах – в них ешь меньше, закон дизайна. Ни дна ему, ни покрышки. После второй рюмки покровительственная окраска евро-корейской физиономии, позволявшая ему сливаться с обоями, сменилась на пятнисто-предупреждающую. Так жаба-жерлянка показывает хищникам яркое брюшко, как бы говоря: «извините, ядовита!» 

Хищниками, очевидно, были мы.

Быстро введенный в курс событий, «чекан изящества» тоже не придумал ничего лучше, как разрядить и отвлечь. С апокалиптической обстоятельностью поведал о многочисленных авариях, взрывах, вылазках скинхедов и «зреющей национальной розни». Последняя была уродливым продолжением советской дружбы народов «иными средствами» и пугала всех. Славяне морщились на «чурок», «азеров», «чучмеков» и прочих «черных». Те, в свою очередь, не жаловали славян и друг друга, затаив братскую солидарность до лучших времен. 

Некоторые люди вызывают страстное желание обратиться в милицию. Общение с другими мощно взывает к скорой психиатрической помощи. Когда Владик делится новостями, хочется звонить в бюро ритуальных услуг. Ну, просто поинтересоваться расценками.

Мы слушали с такими физиономиями, как если бы каждый получил похоронку. Трафаретные ужасы оказались на этот раз вообще не в кассу: своих реальных, извините, хватало. 

Деликатный Фима перевел разговор на тему, должную настроить всех на мажорный лад. Потрогав мои кухонные обдергушки, он задал мировоззренческий вопрос: «Интересно, а как называется этот стиль?» «Текстильный дизайн оконного проема» был за бесценок сооружен из симпатичной пестренькой ткани под названием «Остатки». 

Владюша, глядя на непонятную длину тряпок (где-то между полом и подоконником), кротким голосом заметил, что стиль называется «занавески сели». Очередной приступ веселья позволил ему плавно переключиться с темы «ужасы народов мира» на культуру и прочую эстетику. То есть рассказать еще об одном великом режиссере – на сей раз отечественном, – который снимал вполне замечательные фильмы, но притчей во языцех не стал, после смерти его поставили на пьедестал да и задвинули в угол. Нет, в «инцеклопудиях», конечно, поминали, но без энтузиазма.

Энциклопедии -- сплошная панихида...

– Ему не хватало банальной атмосферы скандала! – все так же мрачно заявил Фима, подавленный вылазками скинхедов и окончательно напяливший на себя образ «черной вдовы»(1), чьи самые худшие пророчества оправдались. – Нужны были измены жене с секретарем ЦК ВЛКСМ, судебные тяжбы с родными детьми за какую-нибудь занюханную дачу, оппозиция режиму… На худой конец – выпустить на броневике Ленина в колготках! А то все правильно и пресно, придраться не к чему. Подумаешь, лютый бабник был, юбки не пропускал, да этих бабников раком не переставить от Москвы до Питера! Скучища! Наш народ такого не любит, ему подавай остренькое, из-под желтой курицы…

Фима, большой специалист по бабникам, опять был в чем-то ядовито-ярком, как из-под той самой птицы, и рассуждал крайне словоохотливо.

– На «худой конец» не налети! И вот мне интересно: это какой-такой народ ты имеешь в виду? – набычился евро-кореец, обожавший великого режиссера, обделенного гримасами личной жизни. – Тоже мне, славянка(2) выискалась!!

Далее следовали традиционные обвинения, что Фима таки есть еврей-тысячник(3) и позор нации, которому надо сидеть в лавке и продавать скрепки, а не рассуждать об искусстве! Они вообще относились друг к другу довольно странно: ругались по любому поводу, но с таким пылом, что можно было даже заподозрить их в тайной симпатии, граничащей с преступной страстью. Ну, чистый Катулл: «и ненавижу – и люблю!» 

Владик, раздражаясь, называл оппонента «Эсфимь» и «Дважды Еврей Советского Союза», поскольку Фимина фамилия была уж очень пышная: типа «Цейтлин-Шнеерсон» (выучить не мог никто). На что беззащитный Фима пытался выжать из себя яд в виде «Лисын-манна небесная» или просто «Лысый Мэн». Короче, «два мира – два Шапиро».

Но слушать в шестисото-мерседесовый раз это было уже совсем невмоготу. Когда две еврейки на кухне начинают отслеживать судьбы русской культуры… 

Да и слово «народ» я терпеть ненавижу. А того, кто вспоминает о «народе» чаще раза в году, склонен подозревать если не в подлости, то мошенничестве.

Кстати, Владик, как нормальный полукровка, себя ни евреем, ни корейцем не считал. Был такой типичный «гражданин Вселенной». Ненормальные полукровки обычно выбирают ту половину (а то и четвертушку), что перспективнее выглядит на текущий момент. И тогда – святых выноси: более пламенных евреев (греков, литовцев, немцев) не отыщется! Особенно в этом случае почему-то истерят полуполяки: каждый имеет в предках графиню-бабушку. Да столько графинь – хоть всю Польшу перетряхни! – не наскребешь. 

Стопроцентные поляки такой тяжелой наследственностью почему-то не страдают. 

Ванюша переживал события молча, но я чувствовал некоторую панику в его душе: он подолгу задумывался над вопросами и, казалось, их просто не слышал… Его обычная сосредоточенность приобрела почти скорбный оттенок. Наверное, он совсем по-другому представлял свою жизнь в Москве. Долгожданная раскрепощенность в кругу "своих", легкие увеселения на фоне приятного труда со сказочным окладом.

Железобетонная уверенность в этих самых "своих". Во мне – в первую очередь. А я оказался какой-то мутной личностью, со странной профессией и еще более странными «побочными эффектами» оной.

Вот интересно: свое участие в печальной истории Ваня никак не комментировал, и никакого участия в разговоре не принимал. Если я еще услышал некоторое одобрение моему – не самому стойкому! – поведению, то Ванино поведение всеми было воспринято как должное: ни восторгов, ни сочувствия. 

Впрочем, сдержанные и немногословные люди всегда вызывают у окружающих невольное уважение. Скорее удивились бы Ваниному плачу и причитаниям! Моя же тихая задумчивость как раз никого не устраивала, нужны были вопли и сопли. Вообще, я чувствовал: моим рассказам верили не на все сто, делая скидку на «художественный вымысел». Уж очень кристальным делался взор слушателей в отдельных местах моих «сводок с места событий».

А вот должность официанта в третьесортном ресторане была однозначно признана негодной к употреблению. 

– Нет, я понимаю, «праздность рождает пороки», бла-бла-бла, но что, опять его в кабак засовывать?! – возмущался Фима.

– Праздность рождает пороки. Труд их шлифует, – пробормотал Владик, наливая очередную. Работал он, как и пил, – на износ. Знал, что говорит.

А как иначе в нашей стране, которую позавчера и сообразили-то «на троих»?

– Что ж ты его в уборщицы не записал?! – продолжал греметь Фима, который, тем не менее, у себя Ваню устраивать не захотел. 

– Я слишком дорожу твоей дружбой, чтобы из-за Вани потом разругаться насмерть. Может, он ленивый или вообще неспособный торговать! – мотивировал свой отказ радетель за судьбы народные. – Ты же мне первый не простишь его увольнения. А я бездельников и безруких увольняю! И еще этих, мечтающих не о серьезной работе, а о деньгах с неба! Или еще хуже: «урвал и убежал»! 

Фима – представитель той части российской коммерции, что от социализма уже уплыла, а к настоящему капитализму еще не причалила. К тому, который со звериным оскалом, сам себе могильщик и прочее. Под кумачовым лозунгом «Общественное – в первую очередь!» такие «бизнес-акулы» лишь приписали корявым почерком «Свое – сию секунду!». И продолжают смотреть на мир сквозь розовые очки ленинского жульнического труда «Государство и революция».(4)

Спорить было бесполезно. Да и где вы видели, чтобы цели начальника и подчиненного полностью совпадали? «Папу Карлу» и его хваленую классовую рознь никто не отменял! Ваня сумрачно взглянул на зарвавшегося теоретика: Фима явно перегнул палку в своих намеках. 

Я, пропуская мимо ушей пафос этой тирады, вынужден был с ее железной логикой согласиться. Действительно, такое волшебное умение – впаривать дыроколы – не каждому дано, где уж Ванечке, который, к слову сказать, под Фимино начало и не рвался. Не понимал, как с ним официально общаться после панибратства в быту.

Забегал я в Фимин офис: любимый друг вкрадчивым голосом и плавными жестами напоминал там "попечительницу приюта для детей бедных и сирот евангелических вероисповеданий". 

Сотрудники были развязны и ленивы. Метросексуальные одеяния тамошнего офис-менеджера явственно указывали, что он «свободно владеет языком». Ему бы в этом прикиде не в конторе сидеть, а дальнобойщиков на МКАДе обслуживать. И как Фиме удается извлекать прибыль при такой организации труда?

Но сейчас Фима выпил, вошел в раж, и мыслительный процесс в его организме стал набирать обороты. Сложная цепь ассоциаций по поводу Ивана (там официант + тут официант = судьба = вера) привела к тому, что в некрепкой Фиминой голове возник довольно неожиданный теологический вопрос: 

– Вот мне интересно: есть католическая Пасха, есть еврейская и есть православная. Есть католическое Рождество, есть православное, а когда еврейское?

Тихий ангел пролетел: Юдифь с головой Олоферна. 

Было очевидно, что раскинувшиеся на диванчике Фимины формы продолжают поиски оптимального содержания, на сей раз – религиозного. И что взрослое понятие «свобода совести» усвоено с детской наивностью, если не с хулиганством.

Хорошо бабушкам, соблюдающим посты и праздники: у них есть красивый, мудрый и, главное, добрый Христос. А у нас? В лучшем случае лишь загадочное и страшноватое «что-то там»...

Ваня ничего не понял, я подавился чаем, а Владик открыл пасть и пошел изничтожать бедного «дважды еврея» и трижды дуру набитую: «Слушай, ты...» 

Из дальнейшей перепалки запомнилось только: 

– А богоматерь не еврейка, она – просто человек!

– Ага, а Христа нашли под елкой в Мытищах?!»

Грустно, когда на первый план выходят религиозные или этнические моменты, заслоняя обычные человеческие.

Тут, к счастью, позвонил Сережа, симеизно-поэтичный динамист. Рассказывать еще и ему о гнусностях бытия не хотелось – не те отношения, да и по десятому разу надоело обсасывать. Кроме того, в присутствии Вани я чувствовал неловкость и толком не знал, как строить разговор с его хм... предшественником. Сколь блестящим, столь и мимолетным. Уже ухнувшим в тунгусскую тайгу моих воспоминаний.

 

После ритуальных бессодержательных преамбул "как дела? как сам?" -- последовал смысл звонка: на фирму его отца требовался кладовщик. "Ну, типа у тебя столько знакомых!"
Слово "клад" настолько прочно увязалось в моем сознании с Ванюшей, а "кладовщик" так точно соответствовал его характеру крохобора-оптимизатора, что предложение вызвало определенный энтузиазм.

– Пойдешь? – шепнул я Ване, детально выспросив условия. Парень обреченно кивнул, а я пообещал Сереже ответить в ближайшее время.

Объект недолгих крымских восторгов потерянным голосом звонил пару раз с тех пор, как продинамил меня со встречей, но натыкался лишь на суховатую сдержанность. 

Его предложение я справедливо расценил как очередную попытку примирения: желающие пойти на эту вакансию должны были валяться под каждым кустом, и хвататься за меня, как за соломинку, не стоило совершенно. Это вообще дохлое дело: брать сотрудников по знакомству. Вон, Фима окружил себя на службе «сонмом подруг» – меняет их каждый месяц. Он думает, что подруги будут как-то особенно ему преданы, а они – что дружба спишет все: опоздания, неаккуратность, пьянство. 

Снисходительность друзей прямо противоположна задачам бдящего начальства. И все попытки работать на строго нормативной базе упираются в ненормативную лексику подчиненных, которые считают себя близкими,любимыми и задушевными.

«Дружба, основанная на бизнесе, лучше, чем бизнес, основанный на дружбе».(5)

Пора было подумать и о себе: после вмешательства в мою жизнь "правосудия" денег совсем не осталось. 

Родители, горькие пенсионеры, конечно, рады были бы подсобить, но «красть у нищего суму»… Несколько лет назад они перебрались в Подмосковье поближе ко мне, продав за копейки квартиру на исторической родине. Это довершило их финансовый крах, начало которому положила гибнущая Советская власть, возжелавшая, очевидно, унести с собой и всех стариков.

Заниматься дизайном? Да просто-напросто страшно, до тошноты. Возвращаться к истокам и сидеть в НИИ на копейках? Двоих точно не прокормить. Ваня – «принц и нищий» в одном лице – пока больше соответствовал второй ипостаси.

Христиански настроенный Фима дал в долг и, "скрипя сердцем", поведал о «психологическом кодировании от алкоголизма». Типа, ему рассказывали – действует «как отрезало». Я, публично отметая обвинения в зависимости, согласился. Просто надо было чем-то себя занять. Вшивать «торпеду» – дело болезненное и ненадежное: можно ведь и выдрать ее, когда «трубы горят». А «психологию» так просто не выдерешь.

Правда, скептик Лисынман тут же ядовито заметил «дважды еврею»:

– А у меня одна знакомая ходила туда кодироваться. Через две недели уже пила как прежде – ведрами! Туфта это, мой дорогой!

Фима кротко ответствовал, что женский алкоголизм не лечится, и подтверждение тому у него перед глазами. Владик немедленно стал собираться домой. «Предупреждающая окраска» сменилась на «вызывающую». Уходил он, как и шутил, не по-английски заметно. Выпивая «на посошок», пожелал:

– Пусть любая, даже самая глубокая жопа будет тебе по колено!

Вот уж спасибо! Фыркнул даже сдержанный Ваня, а пьяненький «дважды еврей» и вовсе закатился как шкурка.

Центр борьбы со всякими пагубными пристрастиями находился в каком-то обшарпанном ДК имени Путей Сообщения. 

Дядечка с крашеными - вороново крыло - волосами, прежде чем отправить в кассу, сурово и честно предупредил меня, что употреблять нельзя будет даже корвалол. Вороньи перья на его голове грозно топорщились. Ну, без корвалола мы уж как-нибудь проживем!

Касса отняла все Фимино подаяние.

Команда страждущих потянулась на лекцию. Я тупо следовал в общем стаде. Иначе и не назовешь толпу опустившихся мужчин и парней, среди которых было даже несколько подростков. Пожалуй, один их видок мог исцелить от «тлетворной тяги к спиртному», – настолько потухшими были глаза, серыми лица, вялыми движения. Надо думать, я органично вписался в общий неприятный антураж.

Женщин не было абсолютно, разве что позади остались матери-страдалицы и жены-страстотерпицы. И примкнувший к ним мироточивый Фима.

Одеты жаждущие и страждущие были почему-то во всевозможные оттенки серого, коричневого и синего: самая отвратительная в дизайне гамма. Нет, надо выбираться из этого пьяного болота.

Вру, среди толпы наметанный глаз быстро выделил «подружайца». Еще бы: он единственный пришел в ярком и модном, напоминая «жемчужное зерно в навозной куче». Приглядевшись, я узнал парня, с которым даже когда-то переписывался на сайте знакомств. Да-да, это он писал о себе: «…но чаще скрываюсь под прекрасной маской лотоса». Ему, по-видимому, было хуже всех: он на меня никак не отреагировал, не начал поправлять манжетки и принимать томные позы. 

Вот-те и лотос… Или он имел в виду отечественный стиральный порошок?

«Психологическое кодирование» сводилось к банальным байкам о трагических последствиях неумеренного употребления. Жаждущие завязать позёвывали, они о распаде личности знали не понаслышке. Оживились только при словах: «нарушивших запрет ждет смерть неминучая». Верховным кодировщиком был седенький дедушка, оглашение всех его дипломов и научных степеней заняло пол-лекции.

Временами он вдруг повышал голос, что заставляло если не убояться этих самых последствий, то просто испугаться завывания. А может, вот так и гипнотизируют?

То под трубный вой, то под мерное журчание я мужественно боролся с дремотой.

Потом дедушка принялся нас кодировать. Это уже совсем напоминало шаманские камлания – с наложением рук, бормотанием заклинаний и прокурорским вопросом: «на сколько?» 

Кто просил на год, кто на три – в меру своих представлений о запущенности. Я застенчиво выдавил «пять лет», справедливо решив, что уж за этот-то период смогу окончательно вылезти из бутылки. Подружаец замахнулся аж на страшные четверть века. У нас за убийство меньше дают.

Фима или Владик смогли бы в подобной ситуации выдавить из себя разве что «минут на пятнадцать».

Попутно оказалось, что и корвалол, и прочие лекарства на спирту принимать все-таки можно. Как тут было не вспомнить жванецкое знаменитое: «Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве»!

Выходили все с изрядно посветлевшими, уже какими-то жемчужно-серыми лицами, словно приобщились неких тайн. Преданный Фима – ведь ждал до последнего! – испуганно поздравил меня с началом новой жизни, дал тыщу на кефир и умчался на работу с криками: «А то будете потом говорить, что евреи жадные!».

Забегая вперед, скажу, что странным образом вся эта байда таки подействовала! С тех пор – что вы, ни-ни! Даже в глубине души не прелюбодействую с бутылкой! Поверить в гипноз мешает крайняя простота процедуры. Наверное, сказалось горячее желание бросить, вкупе, естественно, с этой самой процедурой. Она придала договору с собой некую сакральную форму. Без которой бесчисленные обещания и клятвы остаются пустым звуком. Все эти фарисейские «с понедельника» и «все, последняя».

А может, сказалось отвращение к коричнево-синей гамме и потухшим глазам?

Я ввалился домой абсолютно новой вещью: ну, как никчемный подарок прижимистой подруги (6). Места в квартире для этой вещи не было никакого, назначения тоже. 

Когда жизнь начинает налаживаться, самое главное – проследить, чтобы она не превратилась в уже совсем полную лажу.

Ваня растерялся – со мной таким ему еще не приходилось общаться. Я был молчалив, замкнут, суров. Взгляд скользил по «большим и малым формам дизайна», не осуждая их присутствия, но и не приветствуя его. На вопросы типа «и что там было?» или «жрать хочешь?» отвечал не с кондачка, цедил слова и был, судя по всему, пугающе невыносим. 

Мой умница – в ипостаси «овладеВаня» – не придумал ничего лучше, как уложить меня в койку. Торжественно и печально я исполнял супружеские обязанности, не хватало только включить Реквием и занавесить зеркала.

Но интуит Ваня не зря родился под Близнецами. Я оттаивал со скоростью поцелуя, и все первоначальные страшные мысли о зомбировании уступили место привычному кайфу и традиционному фейерверку.

Только тело все еще казалось обузой, болело и временами мешало сосредоточиться на. Все советы сходить в травмпункт, зафиксировать побои и призвать преступных оперов к ответу я отмел: мне хотелось забыть, а не мстить.

Большинство людей инстинктивно боится поисков справедливости: ее ведь могут и к ним применить…

Ванька ускакал в душ, его чистоплотность приобрела в Москве клиническое течение. Я лежал, тупо приходил в себя, было спокойно и пусто. Лужица с живота пролилась на простыню, завершив процесс разморозки. Но тут подоспело мое СВЧ с влажным полотенцем!

Захныкал мобильник. Звонила моя подружка и коллега Настя. Как чертик из коробочки, она выскочила с радостным предложением поработать на объекте, до которого у нее «просто руки не доходят». Мы иногда вот так подкидываем друг другу крохи со своих столов. Занятость и вправду порой бывает тотальной. 

Мой рассказ произвел сильное впечатление: у нее даже вырвалось слово, очень печальное и не очень печатное. Но Настя вообще не разменивается на детские эвфемизмы и, когда слышит что-то стыдливо-постное, вроде «пипец» и «попа», сразу ангельским голоском говорит: «Иди в писю!»

Вообще, меня в который раз удивила боженькина энергичная расторопность! Не успеешь подумать, а он уже тут как тут, выполняет. Небось, какой-нибудь Овен по гороскопу.

Я еще раз оценил свое положение и задумался. А задумавшись, пришел к выводу, что работа, хоть какая, должна отвлечь, да и жить-то надо. Емкая формула, она исключает все дальнейшие нудные вопросы. Е=mc2. Почему? По кочану! Равно – и все тут!

– Жить-то надо! – в унисон моим мыслям воскликнула Настя. Позитив из нее просто сочился, на клеточном уровне. 

Эх, «одна была у волка песенка – и ту переняли».

Если честно, я слово «позитив» просто слышать не могу: слишком напоминает трагический результат анализа… Но сама позиция была как нельзя кстати, ахи и охи по поводу ментов надоели до бениной матери!

Стоит ли говорить, что я согласился, хотя и не без содрогания. Голод, как известно, не тетка. А ежели не тетка, значит – дядька! И, судя по его вниманию к моей персоне, пидор тот еще..

Встреча с новым заказчиком пугала. Ну, про «свежесть недавних впечатлений» я уже говорил. Добавлю только, что они до сих пор остались удивительно свежими. Страшно было браться за новый заказ: а вдруг он приведет к известным последствиям?

Недавно приятель, подравшийся с соседкой, попросил сопроводить его в отделение для превентивной подачи встречного иска («а она сама ****ь!»). Я мужественно вошел туда, вдохнул кислый казенный запах… Как же меня сплющило и заколбасило! Все сразу вспомнилось, а ведь прошло уже порядочно…

Новый заказчик попросил явиться до неприличия рано – к восьми утра, что уже было странно. Послал бог «жаворонка»!

Дверь открыл необъятный мужчина в одних трусах и с маленьким мальчиком на руках. Симпатичное румяное лицо его выражало живой интерес и отчетливую настороженность. «Жаворонков» такого размера мне встречать еще не приходилось. Комплекция давала ему право смело выступать как «пара М+М» на сайте знакомств.

В его наготе было что-то античное и даже библейское. Первозданное бесстыдство и эдемное неведение греха … 

Два сосца твои, как два козленка, двойни серны…

Нет, даже как пара «М+Ж» в одном лице. Вернее – теле.

– Мы тут уже год живем и пришли к выводу, что нам неуютно, – заявил «М+Ж», ведя меня в недра квартиры. Я, стараясь не обращать внимания на обширную «Ж» в этом странном тандеме, с изумлением обозревал дорогой безвкусный дизайн, кустарная порнография которого ни капельки не возбуждала. 

Порадовали только ультрасовременные полы, сплошь устланные дорогим керамогранитом. Камень вместо привычного паркета только входил в моду. Ну, хоть тут переделывать ничего не придется, а то я всегда вздрагиваю, если клиент заявляет: «Я хочу сменить пол!»

Из спальни с мутно-зелеными, как в поликлинике, стенами выпорхнула прелестная молодая женщина в ночнушке, изящная как фарфоровая пастушка мейсеннского розлива. На руках у нее был очередной глазастый младенец. Следом выползла ширпотребная копия этой пастушки: отечественная, фаянсовая, грубо размалеванная, кое-где слегка треснувшая. У нее на руках был миниатюрный пылесос. 

«Теща!» – догадался я. Хорошо, хоть эта "цирцея" к моему приходу засунула в халат свои тронутые морозом прелести! Впрочем, и халат не отличался длиной.

Если взрослые представители семейства были едва одеты, то дети – жертвы закаливания – ползали вокруг абсолютно голыми. 

– Понимаете! – зазвенели статуэтки, – мы прогнали дизайнера! она что-то такое все время предлагала! нам не нравилось! стали сами делать! но что-то как-то! – звуковые колебания быстро достигли ультразвуковой области. Мне в этой симфонии предстояло быть первой скрипкой. Но пока что я, как ушан, улавливал информацию. Отметил лишь притаившуюся амбулаторную тень в другом углу гостиной в виде горшков с фикусом и китайской розой. Все в дизайне взаимосвязано и ассоциативно!

«Понимаете»! А что понимать-то? Либо дизайнерша стала строить глаза мужу, либо решили сэкономить, видя лабуду, которую им впаривала «извините за выражение специалистка». 

Но я догадался, почему Настя, призванная в свой черед, не согласилась работать с ними: с бабами ей всегда было труднее не то что договориться, но даже и просто разговаривать.

На скорую руку был составлен внушительный список необходимых преобразований – от цвета стен до замены подоконников. Я уточнил некоторые волнующие подробности. Мои вопросы явно произвели впечатление: «а вот она ни разу не спросила, что нам нравится!». Судя по всему, в этом доме практически любая «она» вызывала негатив и обструкцию. Включая Настю. Включая, кстати, и тещу, при каждом слове которой взгляд хозяина стекленел. Фаянсовая подделка быстро пошла молоть сущую абракадабру и задавать всякие провокационные вопросы: «А в какой области дизайна вы сильнее всего? Что вам удается лучше: полы? потолки? цветовая гамма?» Хотелось по-хамски ответить, что именно беседы с такими вот въедливыми дамами и есть мой конек, изюминка и пунктик! Я вообще с трудом переношу, когда со мной не говорят, а «поддерживают беседу» на якобы светском языке. 

«Я зашла сегодня в булочную № 28, но там не было необходимого ассортимента товара, вследствие этого мне пришлось направиться в булочную № 46…»

А еще такие дамы любят от собственных шуток прыскать в ладошку, как старорежимные горничные.

Сделав напоследок «козу» младенцу, я откланялся, унося в кармане коммерческую тайну задатка, поразившего размером. Ну, с размерами у этого мужика вообще все обстояло замечательно. Хороша же эта «кроха с Настиного стола» – да она легко могла бы проломить пол!

Бредя от метро домой, я в который раз обратил недоуменное внимание на вывеску парикмахерской, носившей гордое имя «Приама». И зачем из бедного троянского царя сделали женщину? С названиями всяких «ООО», «ЗАО» и «ПБОЮЛ» у нас вообще творится интеллектуальный и фонетический беспредел: либо не выговорить, либо обозвались так замысловато, что диву даешься! Чего, например, стоит кафе «Амфитрион», где, очевидно, собираются попить пивка смиренные рогоносцы? Про «Русскую панель», торгующую стройматериалами, не хочется и говорить...

От рассуждений на тему косноязычия российского бизнеса отвлекло пиликанье мобилы: звонила мама, в совершенном ужасе. 

– Кто у тебя в квартире??? Говорит, что твой друг! А сам голый весь и роется в твоем шкафу! Я решила в церковь сходить, потом к тебе заглянуть, а тут такое... – голос мамы был полон паники и суровых инвектив одновременно.

Я собрался с духом и хорошо поставленным спокойным голосом заверил ее, что голых домушников не бывает. Что это действительно мой друг, вернее – сын знакомых, которому я решил помочь с трудоустройством в Москве.

– А почему он голый??? Мы зашли, а он сидит на полу, разбирает твои свитера... Хорошо, у отца спокойный характер, а меня чуть удар не хватил!

– Да я его попросил прибраться, ты же сама все ругаешься, что бардак! Мам, ну что тебе за дело до этого? Я сейчас приду, дождитесь!

Эх, нелегкая пристала! Значит, мама пошла в церковь – папа, старый агностик, конечно, топтался на улице, – а потом они решили меня проинспектировать. Все бы ничего, но голый парень после посещения церкви как нельзя лучше вписывался в систему маминых духовных ценностей.

Дома обнаружились: Ваня с ярко-синими от испуга глазами (вот кого точно хватил удар!), мать с поджатыми губами (признаком крайнего неодобрения) и отец (флегматичный как всегда). 

По дороге я на скорую руку накупил всяких увещевательных деликатесов и стал их укладывать на кухне в родительскую сумку-самобранку. Подозреваю, что моя красавица-мама еще и немного колдунья: в этой сумке она таинственным образом могла бы разместить «...и корову, и быка и хромого мясника...»

Ваня, пришибленный ситуацией, забился в угол как мышка. Мама, поглядывая на прикрытую дверь в комнату и выгребая из холодильника что-то протухшее, заметила: «будь в доме женщина, – были бы и порядок и благолепие». Это давно стало рефреном к любым ее заявлениям и напоминает интервью с одним известным пианистом. У того ответы на какие угодно вопросы – вплоть до «где булочная?» – заканчиваются мрачным утверждением, что «русскую культуру погубили педерасты!»

– Хрен бы ты что вынесла из этого дома, будь тут женщина, – заметил мой непробиваемый родитель. Мама, у которой самым страшным и обидным ругательством было «обещалкин», моментально прекратила давать мудрые советы по перелицовке моей биографии. Последний раз она сказала «согласна» на своем бракосочетании, но с годами научилась вовремя умолкать.(7)

И предки заторопились на подмосковный автобус, в котором их ждали бесплатные пенсионные места. Я сто раз просил их не делать такие набеги без звонка! Как и ездить исключительно на «льготных местах». Но они, подобно хазарам, упорно продолжали «набегать». Вообще, наши отношения – пример мирного сосуществования систем с различным общественно-политическим строем. Я делаю вид, что окружен немыслимым количеством женщин, а они – что этому верят.(8)

Вот ведь как у Пикассо? Ни леса, ни обнаженных, а картина, между прочим, называется «Обнаженные в лесу»...

Из комнаты выполз слегка оттаявший и оживившийся Ваня, под шумок все же закончивший сортировку шмоток. Набралась пара большущих пакетов совсем уже окаменелого, на выброс. Выяснилось, что отец все же хотел поговорить с новым человеком на производственные темы и в сотый раз поведать, как «прорвало канализацию в кислородно-аргонном цехе в одна тыща девятьсот лохматом году», но мама срочно увела его на кухню под прицелом строгого взгляда. 

А бедный мой «старый агностик» цеплялся за дверные косяки и все пытался досказать. Выйдя на пенсию и переехав ко мне поближе, он не имел никакого другого общества, кроме маминого и отчаянно тосковал по «настоящим мужским разговорам».

Оказалось, Иван весьма успешно сходил на собеседование. Заявил, что директор там – «классный мужик, такой прикольный, все время шутил и анекдоты рассказывал, длинные только», работа – не бей лежачего («а чё там – сиди, принимай ящики да выдавай банки»), оклад – очень и очень. Ну, последнее выглядело таким от безысходности. Восхитили бесплатные вкусные обеды.

Успех придал Ваниному воодушевлению гротескные формы: он попытался воспроизвести один из анекдотов нового шефа. 

Рассказывать Ваня не умел катастрофически, запутался в какой-то пошлой игре слов (что-то вроде «теннис-пенис») и жалобно спросил: «Не смешно, да?». Я великодушно удавился от хохота.

Потенциальный ас «учета и контроля» уселся за чтение научно-популярной книги о динозаврах, приобретенной недавно и самостоятельно. Стоит ли упоминать, что там было много картинок? У меня создалось впечатление, что Ванюша таким образом готовится к встрече с будущим коллективом. 

«Террариум единомышленников».

Я сделал скидку на ситуацию и не стал настаивать на «Войне и мире». Оба внушительных тома вменялись Ивану в «круг домашнего чтения» для поддержания общей культуры, пока бедный мальчик не взмолился: «А если я прочту второй раз «Графа Монте-Кристо», – будет считаться, что я Толстого читал?»

– Ты Сережу видел? 

– Нет, но я буду под его началом, просто он уехал в командировку, в Нижний Новгород, кажется… Скажи… А он тоже... ну, свой? 

– Ты туда работать идешь, а не замуж!!! – возбух я на ровном месте. Ваня моментально надулся. Кто-кто, а он еще ни разу не дал повода заподозрить его в злокачественной похотливости.

Сережа, легкий на помине, тут же позвонил и радостно сообщил, что «твоего протеже берут». «Протеже» обиженно тренькало на кухне кастрюлями. 

– Отец сказал, что этот эээ... Иван – вроде годный… А он – твой… ммм… близкий друг?

Та-ак… И эта интеллигентная дрянь туда же! Меньшинства? Ха! Мир представился мне огромным скопищем сплошных сексуальных маньяков, думающих о чем угодно, только не о работе! То есть не о чем угодно, а об одном. 

Может, и папа там – старый павиан, гроза песочниц и ужас лифтов?!

Поэтому на Сережин вопрос я сурово промычал что-то про пластическую операцию, которая ждет «любопытных Варвар». Впрочем, равносильное признанию.

Позвонил Фима: он забыл выспросить меня про всех хорошеньких на кодировании: «так подавлен был, прям кошмар какой-то, никого толком не разглядел!». Там все были по-своему «хороши», но уж «хорошеньких» не было точно! И вообще, я что – хохочущая гиена или гриф-падальщик, чтобы высматривать добычу на этом поле боя за печень человеческую?

Позвонил и Владик, тяжелее прочих переживающий потерю партнера по «налейболу». В нем, однако, теплилась надежда, что все это ненадолго: сам неоднократно кодировался и срывался. Я тогда тоже не особо верил в эффективность произведенных надо мной обрядов, но душа требовала поступка. 

Чтобы как-то привести мозги в порядок, я пошел в гости к Сосульке, который весьма кстати пригласил на тефтели, а заодно и взглянуть на его «последнюю ошибку». Все понятно: на повестке дня стояло очередное заседание семинара «Искусство принимать и развлекать гостей». Ваня что-то пробубнил, сослался на усталость и не присоединился. На самом деле он в наши посиделки так толком и не въехал, лишь отчаянно скучал там, и походы в гости раз от разу становились для него все большим наказанием. 

Что ж, мы были животными стадными, а он – норным.

У моего странноприимного соседа уже сидело Светило Отечественного Театрального Искусства, кушало водку и чаровало. Чаровать, правда, было некого: обычная свита заточенных под обожание «качков» почему-то отсутствовала, я запасся его очарованием на годы вперед, а хозяин был весь в новом госте! Да и следил больше за разлитием горячительного, чем за речами.

Присутствовала еще пара давних приятелей, питерская диаспора (9). Из тех «рафине», что употребляют выражения типа «у него такие половые органы!», а при слове «жопа» готовы тихо заплакать. У них на какую угодно очаровательность и вовсе был высокомерный иммунитет.

Говорили об очередной – разумеется, чудовищной! – постановке «Жизели».

«Последняя ошибка хозяина» – крупный, волосатый, начинающий лысеть симпатичный парень – показался то ли шофером-дальнобойщиком, то ли слесарем-сантехником, короче, кем-то подчеркнуто мужественным. На роль слушателя тонких замечаний о балете не тянул категорически. Как я понял, он был выловлен «международной сетью», но чтобы такую рыбину вытащить, ее надо оглушить. Вот «улов» и сидел с каменным лицом, неостановимо помалкивая и абсолютно не въезжая ни в какие «чары». Ему было фиолетово, что Жизель, использованная в качестве дубинки, «ну никак не может танцевать в лиловом»(10). 

Бедный, он, наверно, пришел с пачкой презиков, а ему – пачку Жизели подсовывают! Да еще не того цвету.

Питерские приятели тоже слушали вяло и без трепета. Они так давно жили вместе, и так многократно омолаживались у одного хирурга, что стали не только похожи между собой, как бранденбургские концерты Баха, но и все реакции у них унифицировались, позволяя попеременно служить друг другу бэк-вокалом и подтанцовкой.

Поглощая неприличную по счету обалденную тефтелину, я рискнул взбудоражить кисло-жизельное течение застольной беседы. Но рассказ о моих злоключениях, долженствующий стать бомбой, особого впечатления на компанию не произвел.

У Сосульки несчастья ближнего вызывали смешанное чувство жгучего интереса и брезгливости: он обожал драматические события, но не любил неудачников. Разве что на сетования по поводу моих слишком педовых одеяний в бедственный день справедливо заметил: «А что ты вроде как оправдываешься? Тебя послушать, так за желтую майку и зеленые штаны теперь надо на улице руки заламывать и тащить в кутузку! Вечно вы жидким калом обливаетесь из-за всякой ерунды! Еще никто ничего не сказал и даже не подумал, а вы уже виноватые!»

Да, никакая отмена 121-ой статьи УК, с ее трогательной заботой о чужих задницах, не избавит от виртуальной тюрьмы, которую каждый из нас, как улитка, таскает с собой. Этот ужас, очевидно, умрет только вместе с нами. 

Светило видало на своем веку злоключения и похлеще, а посему, выразив приличные сему случаю соболезнования, спокойно продолжило сыпать шутками и анекдотами. Разве что с подчеркнутым равнодушием поинтересовалось: что это за новый парень у меня появился? правда ли, что я «выписал его аж из Симеиза»? а почему не привел с собой? 

Понятно: быть властителем дум Светилу надоело, оно решило «перейти к телу».

Каменное лицо «сантехнического дальнобойщика» слегка оживилось. Он даже перестал метать в себя рюмки. Значит, не его одного периодически мудохают менты? А и таких вот интеллигентов-контриков тоже?! 

Мужик неожиданно дал несколько дельных бесполезных советов, как надо вести себя в подобных ситуациях. Даже попытался показать пару приемов самообороны. Что было воспринято присутствующими как грязные сексуальные домогательства.

Эх, жаль, мы не познакомились раньше, когда печальный опыт был еще впереди. Но кто сказал, что он однозначно позади? Правда, мне такие уроки давать бессмысленно, я ударить человека просто не могу и все.

Утомленные семейным счастьем и ботэксом «питерасты» шевельнули неподвижными лицами, сделали глаза еще более выпуклыми и стали похожи на лемуров, которые какают. Даже произнесли хором слово «ужас», но восприняли мои страсти-мордасти скорее как сюжет еще одного балета – теперь уже на современную тему.

А коварный мент был в лиловой пачке или все-таки в голубой?

Однако безмятежная атмосфера «канкана и зубоскальства» сделала свое: я окончательно пришел в себя и даже вставил в разговор пару смешных анекдотов, припасенных загодя. Гораздо больше всяческих злоключений поразил мой отказ от выпивки. Нет, не поразил – рассмешил! Никто не мог серьезно поверить, что Кузя уже не матерый алконавт, а какое-то «мохито безалкогольное». Сочли это блажью и очередными «поисками себя». 

История с «психологическим кодированием» тоже осталась без должного внимания: в этой компании никто себя алкашом не считал и кодироваться не собирался. Еще чего! А у меня мелькнула грустная мысль: если я и в самом деле завяжу, то меня уже не будут любезно привечать на пьянках-гулянках. Пьющие неважно выглядят в глазах трезвенника.

Салатово-зеленая кухня уютно мерцала, Сосулька источал радушие, ужин был обилен и вкусен, кот Мурзик ластился, бесстрашно подставляя животик. 

Купленный за бесценок в комиссионке настоящий граммофон – с трубой, допотопными иглами и пластинками! – хрипел то голосом Клавдии Шульженко, то еще более древних исполнителей, чьи имена уже мало что говорили нынешнему обывателю.

"Профэссор, ты вовсе не старый, а я… чем мы не пара?"

Шульженко звучала гуще Шаляпина, поскольку хозяин захлопотался и забыл подкрутить пружину. Но все лучше, чем «дебютный сингл культовой певицы Занозы».

Присутствующие потихоньку набирались, и речи становились все бессвязней, и музыка гремела все громче в час ночи… 

Сосулькин обоже оказался нестоек не только насчет выпивки, но и морально: с тем же каменным лицом попытался оказать мне под столом именно что трогательные знаки внимания. Как цыпленок считает первый движущийся предмет своей мамой, так и этот интернет-следопыт готов был видеть в каждом, кто пошевелился, свою вторую половину. Я курицей быть не захотел и благоразумно прикинулся равнодушной мебелью. Да Сосулька мне голову оторвет и скажет, что так и было! Вон, уже посматривает кристальным взглядом крокодилы.

Во рту она держала кусочек одеяла…

Кот Мурзик принялся яростно вылизывать свой гардероб, первым сообразив, что его статус «идола дома» уже качается на краю пьедестала. 

Нет, пора домой, к Ванечке, он всегда так трогательно выскакивает в прихожую, обнимает и называет «бельчонком»… 

Когда я обувался в прихожей, Сосулька шепнул мне: 

– Деньги-то нужны? Менты же тебя пощипали будь здоров, знаем мы этих козлов!»

– Не, спасибо, новый заказ наметился, выкручусь! – участливый вопрос отодвинул саму потребность в помощи на задний план.

Но Ваня навстречу не выбежал и не обнял, а пластом лежал на диване, уткнувшись в подушку. Когда я разделся и присел рядом, он вдруг спросил: 

– А ты будешь больше так не делать?

Судя по несколько причудливому порядку слов, мальчик слишком серьезно углубился и распереживался. Выяснилось, что его невероятно обидел мой упрек в нескромном интересе к кому-то другому.

– Ванюша, извини, конечно, но в такую позу уж не становись, а то скоро ты начнешь оберегаться и от меня самого, чтобы сохранить несказанное целомудрие. 

Не надо быть таким стерильно чистым, чтобы хотелось туда плюнуть! Согласись, когда устраиваются на работу, то не интересуются ориентацией сотрудников. Вот если бы я тебя в цирк устраивал, ты бы тоже все спрашивал: «А бывают карлики-геи или тигры-лесбиянки?»

– Но я же должен быть готов ко всякому! Вдруг там кто-нибудь начнет… Сам говорил, что у тебя друзья – практически одни свои… Скажи, а правда бывают тигры... ой, не буду, не буду!

– Ты лучше там банки с реактивами считай, а не количество «подруг» вокруг! Кстати, не худо было бы освежить твои химические познания. Я же по образованию – химик! И отпусти мою майку – ворот растянешь!

– А тогда ты опять удерешь! – и Ваня мертвой хваткой вцепился в мои трусы.

В душе я, конечно, признавал некоторую его правоту: а что, если там действительно шуры-муры начнутся, потом без толку будет верещать, как последняя дура!

Тигры-лесбиянки... Н-да...

На следующий день выяснилось, что химические познания Вани были на нуле, и даже не по Цельсию, а по Кельвину! Из солей он знал только одну – поваренную, а слово «спирты» вызвало живой интерес: «Их чё, много что ли???»

Освежать было нечего, и я принялся Ваню свежевать в химическом отношении, что напоминало «сеанс садо-мазо в четыре руки». Две ваниных руки пытались при этом отбиваться, а две мои громоздили одно химическое правило на другое (по принципу «наручники – плетка – страпон»). Я прочел маленькую лекцию: вот где пригодились институтские знания.

Должен сказать: сладостно было и самому вспомнить то, к чему меня когда-то так основательно готовили. Нашлись и учебники, и справочники. Освежеванный Ваня скис и заныл, что кладовщику все это знать не обязательно. Но мой перфект-сионизм набирал обороты, и я потребовал учить, вникать и претворять!

На пару мгновений даже перенесся в полузабытые годы учебы, а потом и работы в НИИ, когда гранит науки был моим куском хлеба... Идти в армию после школы категорически не хотелось, и химия стала чем-то вроде плоскостопия или легкой дебильности: я почти шесть лет изображал любовь к точным наукам. От титанических усилий сгрызть пресловутый гранит остался лишь анекдот про покупку резиновой груши в аптеке. Эти груши в лаборатории служили для набора жидкости в бюретку и постоянно портились в агрессивных средах.

– Дайте мне, пожалуйста, во-он ту, самую маленькую ...эээ... клизму.

– Клизма, молодой человек, это процесс! А то, на что вы тычете, называется спринцовкой! И что значит «без пластмассового наконечника»? Как же вы ее … ммм... туда запихаете?? – немедленно образовавшаяся очередь корчилась от смеха.

Полночи Ваня просидел, осоловело листая учебник. Периодически он поднимал от книги голову и сурово спрашивал:

– А ты меня любишь?

– Угу... – бормотал я.

– Ну, ладно тогда…

Я тоже готовился к завтрашним схваткам с клиентами: отбирал необходимые каталоги, делал наброски и эскизы. В этих схватках и рождался дизайн. Концепция преобразований (преобразо-Ваня!) постепенно прояснилась, цветовая гамма выстроилась, стиль обозначился. Стали вырисовываться и будущие диалоги с «фарфоровой статуэткой», которая немедленно начнет мешать мне: то «я этот цвет вообще ненавижу!», то «да я за такие деньги восемь полочек на рынке куплю!!», а то и «вот не хочу и все!!!»

И наступило утро, и началась обычная рутина: «дом – работа – дом».

Ване пришлось впервые целыми днями находиться в большом коллективе. Его первые трудовые опыты в крымском пивнаре были не в счет. Зато он продолжил освоение компьютера, семимильными шагами начатое еще по приезде в Москву под моим чутким малограмотным руководством.

Я рядом уже стал напоминать продавщицу с деревянными счётами. Более того, творческий подход к главному изобретению человечества привел Ивана от сытого лоснящегося Майкрософта к худенькому бесплатному Линуксу.

Он засыпал меня наборами звуков, которые для более продвинутых являлись терминами. Оставалось только надеяться, что изучение компьютера не помешает работе кладовщика. 

Сам Ваня мотивировал свои изыскания тем, что его замучили «знаки внимания» дам разного возраста и веса, от которых он заслонялся монитором. Хорошо еще, что не пола – «единомышленников» в этом террариуме Ваня все-таки не заметил. Ну, если не считать Сережи, о котором он отозвался подозрительно скупо: «ну, вежливый такой, улыбчивый, мало бывает в офисе…» Эх, дура я, дура...

Подружился новоявленный кладовщик только с некой Валентиной, «начальницей транспортного цеха». Описал он ее довольно скрупулезно.

– Носит только все, ну, мужское какое-то, стрижка короткая совсем, ногти длинные не признает, сигареты курит крепкие – я стрельнул раз, так закашлялся... Голос низкий и хрипловатый. Не особо разговорчивая, матом не ругается. Вроде вежливая, только грузчики ее боятся. Девчонок наших шугает, говорит, не приставайте к ребенку, работать ему не мешайте! Ну, типа мне, – а сама усмехается... По-моему, она все понимает... Как думаешь, она тоже, ну, – «того»?

Из описания следовало, что боятся ее не только грузчики, но и вообще... трепещет все живое. Что ж, образ хрестоматийный: «обер-лесбиянише фрау». Понять Валентину очень даже можно было: таких конкурентов, как Ваня, надо тщательно отслеживать и обезвреживать. 

Сергей периодически звонил по разным пустякам и тоже говорил о Ване сдержано, словно не новый симпатичный сотрудник на фирму поступил, а какой-то хитроумный турникет на вахте установили. Мы с ним, кстати, так и не увиделись после Симеиза – только перезванивались.

В один из вечеров Ваня сообщил, что у них намечается корпоративная вечеринка по случаю очередной годовщины фирмы. Пожаловался, что идти туда неохота. Это было вполне в его нелюдимом духе, и никого не удивило. Но я настаивал на участии, считая, что надо влиться в коллектив, стать не просто своим, а незаменимым. Ведь понятие «работа» заключается не только в сноровке. Мало было быстро въехать в суть дела, бисерной каллиграфией навести порядок на полках с реактивами, а для документации найти какую-то простенькую и удобную программу. Сережин августейший родитель о новом сотруднике отзывался – со слов самого нового сотрудника – очень похвально. А что, мой клинический педант и должен был оказаться идеальным кладовщиком!

Дизайнерские дела на объекте были в разгаре, и не оставалось времени вникать в Ванины детсадовские «а он ей... а она ему....».

Намедни Фима с ликованием сообщил о приезде своего батоно! 

Наконец-то горец достанет мою любимую вещь с полки, стряхнет пыль целомудрия и напомнит этой «фее карандашей и фломастеров», что такое настоящий «дырокол»! 

– Его на день рождения зовут, а он, гад, спрашивает: и сколько тебе стукнет? Я, понятное дело, отвечаю, что стукну сам и даже точно указываю, куда именно. А он упорствует! Тогда про день ангела намекаю – ну, чтобы меньше расстраиваться от цифирей, а он опять: разве есть святой Фима? Кстати, надо будет выяснить! – жаловался мой счастливый друг, не пожелавший в свое время стать выкрестом. 

Тем немногим, кто видел главного врага – паспорт, – он врал, что мама его записала на четыре года раньше, чтобы сыночек мог быстрее выйти на пенсию. Хотелось спросить: «А почему твоя всемогущая мама записала тебя мужчиной и евреем?» 

Уж какой такой «ангел Ефим» его, бедного, охраняет, я не знаю, но делает он это из рук вон плохо: Фима постоянно влипает в истории. 

То ему чистят чайник после дискотеки, то бьют таксисты за нескромные предложения, то очередной бой-френд бросит в «грубой извращенной форме» -- в такой, что даже Роза Алексендровна возмущается… 

Он стоически верит, что вот-вот полоса невезения пройдет и начнется нечто совсем другое, полное счастья и высокого смысла.

Полоса невезения длиною в жизнь…

Ангел Ефим, хранитель секрета счастья, судорожно порхает вокруг и принципиально не вмешивается, только бесстыдно подглядывает. За такое стоическое невмешательство и сладострастный вуайеризм (11) его в эмпиреях давно уже должны были разжаловать в «черта лысого». 

А может, появление калужского батоно и означало долгожданное вмешательство таинственных высших сил? 

За время всей этой суеты наступила невнятная московская «гнилая» зима, методом проб и ошибок полученная из промозглой и сумрачной поздней осени. Лоно природы захлопнулось до лучших времен. Садово-парковый период, с его прогулками по городу и вылазками на дачи, сменился банно-прачечным, подружайцы ринулись в сауны. Ванечка после солнечного и теплого Крыма очень страдал от тоскливой среднерусской мглы. Не поймешь: то ли вечер, то ли утро, не то еще «вчера», не то уже «завтра»… Началась также и тусня по «заведениям». 

Салонное общение практически сошло «на нет» после того, как Ельцин, шантажируемый Европой, даровал геям «волю». Так, редкие посиделки до полуночи, когда пора идти «клубиться». 

Государственные праздники (12) закончились, впереди были только новогодние увеселения, когда одержимые санта-клаустрофобией граждане рыщут по городу в поисках подарков и обжираются фаршированными гусиками, мандаринами и поддельным салатом «Оливье» (в настоящем-то вместо колбасы должны быть и черная икра, и крабы!) 

Но еще раньше должны были состояться празднества в честь дня рождения Фимы, по своей грандиозности уже давно соперничающие с государственными. Даже фейерверки во дворе запускались!

Приглашающая сторона торжественно объявила, что после официальной части – с мамой и традиционно обильным столом, петардами и шутихами! – все поедут в клуб, где оторвутся на всю катушку.

Оторваться-то они оторвутся – кто обратно приклеивать будет?

Корпоративная вечеринка у Вани совпала с вечером Фиминых празднеств. Так я и не понял, что у пацана вызвало большее неприятие: гала-педерашник или вакханалия химического оборудования? 

Но ради служебных перспектив посоветовал идти на фирменные увеселения, а уже потом – рысью – на днюху.

– Только не напиваться там! Знаю я эти корпоративные оргии! Сам когда-то домой на такси добирался! После проблевона.

 

------------------------------------

Очередной визит на объект (стопудовый «жаворонок») чуть не закончился массовым убийством с моим последующим суицидом.

Сначала киргизские рабочие запороли укладку плитки на лоджии: «а так, нащяльника, люче будет!». По-моему, это была единственная фраза, известная им на русскому языка. Вообще, мои попытки объяснять рабочим, что им следует делать, больше напоминали какой-то драмбалет. Я скакал, размахивал руками, а они лишь пучили глаза и только что программками не обмахивались.

Потом их прораб, тощий дядечка общекавказского происхождения, неведомым ветром прибитый к объекту, стал интенсивно снабжать меня впечатлениями от концерта в филармонии, пространными рассуждениями о французской поэзии и философскими – о «жизни после смерти». 

Снабженец, блин! Вот нет, чтобы заботиться о качественной краске, о покупке грунтовки или там шпателей и прочих пролетарских прибамбасов! Или хотя бы покаяться, что он ни черта не смыслит в ремонтных работах! Судя по тому, что покупалось всегда не то, не столько и по диким ценам, он был простым шарлатаном. И горячо заботился лишь о своей бесценной заднице: его первым и единственным желанием было спихнуть вину на кого угодно, дабы избежать наказания. 

Таких развелось довольно много, ведь строительный бизнес – весьма прибыльный. Мне это несуразное чучело только мешало, но вмешиваться в его отношения с хозяином я не стал. Может, он друг семьи какой? Звали его не то Камаз Отходов, не то Замир Народов. Не то Букет Левкоев.

Бойтесь прорабов, цитирующих Стефана Малларме!

А потом фарфоровая статуэтка хозяйки стала мне объяснять, как она видит «дизайнерское решение кабинета»:

– ...там должен быть такой диван, но чтобы не диван – папа у нас крупный, вы заметили? – а что-то прочное ......... я похожее видела в одном магазине, мне там очень милая продавщица кровать продала......... она еще такая полная была, наверное, беременная ........ да, точно, беременная! вот я когда была на седьмом месяце от счастья, то ......... короче, синий – ни в коем случае, только зеленый, а лучше голубой ......... она мне и говорит: здесь нужна масса подушек, а я ей и говорю: да вы с ума сошли! а она адрес записывает – ну, доставка! – «какое, мол, ближайшее метро», а я ей: «вы кровать на метро повезете?»....... представляете? кровать, кстати, развалилась через полгода — ну, папа же крупный ......... шторы убрать, жалюзи ненавижу, ну, в общем, что-нибудь этакое... из оргазмы или органзы, не помню точно.........

В лакуны этого текста дотошный читатель может произвольно вставить какие угодно термины строительной, культурной или обсценной лексики.

Дабы не оставлять сиротами троих детей (в недрах квартиры со временем обнаружилась и совсем уже микроскопическая дочь), я поспешил изобразить приступ язвы, астмы и сифилиса - на всякий случай! -- и убежал. 

Придя домой, я с тоски рухнул в Интернет. Надо сказать, что первое время после приезда Вани я в «сеть» заходил редко. Зато стихи писал чуть не каждый день! 

Однако после всех событий напуганные музы стали ходить ко мне не чаще двух раз в месяц, будто я сижу на окладе. 

Но свято место пусто не бывает: Интернет постепенно вернул свои позиции и опять пустил корни. Разумеется, ядовитые. Суеверие помешало снять свои анкеты и прекратить игривое порхание по сайтам.

Ага, я тут все удалю как дурак, а он возьмет и бросит! Сиди потом, восстанавливай?! Прибавляй сантиметры, убавляй килограммы и годы…

Поглощенный своей любовью, я особо не обращал внимания на письма и знаки внимания. Но постепенно снова стал шарить и шурудить, все энергичнее отвечая и флиртуя – виртуально, разумеется! 

Ваня на мои «штудии» смотрел сквозь пальцы, понимал, что привычка – дело серьезное, и что лучше ему туда не лезть. Нет, конечно, я и старым пен-френдам отвечал, но и новые появлялись. Интересно, – как только я заявлял, что вот, есть бой-френд, люблю, сюси-пуси, то они просто зверели: чуть не руку, сердце и прочий ливер начинали предлагать.

А уж сколько поступило предложений соорудить групповичок – страсть! И ведь Ваню они не видали, даже не знали, сколько ему годов, а все равно: предлагали, и с жаром. 

«Пронститутки», как выражался муж симеизной хозяйки. Вот лишь бы третьим влезть! Воистину чужое привлекает куда сильнее, чем ничье. Но самое забавное: большинство из них было абсолютно безобидно, поскольку влезть третьими, пятыми и десятыми эти килобайт-звезды хотели только виртуально, как и положено тем, кого бог наказал «счастьем в личной жизни». Пару раз я ради прикола поддержал идею групповухи – исчадья сразу брали три тона ниже и переписка глохла.

Вот и в этот вечер я засел за виртуальный кобеляж. Сразу наткнулся на письмо Зинки, с маниакальной скрупулезностью отыскивающей вторую половину. Вместо того, чтобы задрать виртуальную юбку, она задирала планку своих требований.

Требования к наличию волос на теле (грудь-борода-спина!) занимали четыре абзаца. Усы были выделены в отдельный параграф, как и цвет глаз (хорошо, не их количество). Экземпляр, преисполненный подобной шерстистости, существовал только в голливудских страшилках и наскальных изображениях. 

Не отягощая себя поисками «родственной души» и «наличия мыслей», Зина западала – помимо усов! – на красивую задницу. Неудивительно, что до сих пор в ней и пребывает. 

Подруга снабдила меня ссылками на кандидатов в избранники, с просьбой вынести вердикт и выдать «сертификат соответствия». Я лишь одному подивился: никто из претендентов даже отдаленно не напоминал жуткое «гризли» Зинкиных эротических фрустраций. Впрочем, найти его в планы и не входило. Не зря анкета была украшена экспрессивным лозунгом «Люблю искать тебя всю свою жизнь!». Так что мои вердикты ровным счетом ничего не значили.

А Зина в своей конкретике напрасно не прибегла к самой уникальной возможности, предоставляемой Интернетом: стать кем-то другим, придумать себе новый имидж и биографию. Стать хотя бы роскошным барсиком-натуралом со стандартной и удивительно исчерпывающей информацией:

Познакомлюсь — С девушкой 

Знание языков — Русский 

И абзац! Чё ей, дуре, еще нужно?

Или напихать в анкету фоток каких-нибудь ослепительных моделей, виртуально оказаться на Сейшелах, блестяще нахамить, а не уныло расписываться в собственной невостребованности. 

Так нет, Зина наивно перечисляет все, что только в сексе можно вытворять, полагая риммингом восполнить отсутствие крутой тачки. 

Да, поиск «счастья целой жизни» – дело такое... серьезное. 

Но расслабьтесь, если в графе «Кого я хочу найти» вдруг начинают перечислять: «М+Ж, М+М, Ж+Ж, Би, Цис, Транс», обещают «снизу, сверху, в подъезде, на люстре» и тому подобное. Перестаньте терзать свое воспаленное воображение подробностями «тихих семейных радостей». Там ищут совсем не любовь. И даже не секс. И уж точно не Вас!

Хлопнула входная дверь: вернулся Ваня, сделавший закупки для дома. Со мной он ходить по магазинам категорически расхотел после одного забавного случая. Мы дожидались у прилавка усвистевшую куда-то продавщицу. Наконец она появилась и спросила: «кто из вас первый?» На заявление, что мы типа вместе, пробормотала с усталой улыбкой: «рада за вас!» Я умер со смеху, а пунцовый Ваня заявил, что тетка все поняла и это вообще кошмар, стыд и он туда больше «ни ногой».

Добытчик важно выложил на стол проклятые макарошки, несъедобную колбасу – ту, что когда-то имела гордое название «за два двадцать», – и пакетики супов быстрого приготовления, грозящих «бесконтрольной спонтанной дефекацией». Вершиной его рачительности стала туалетная бумага с глумливым названием «Сирень-стандарт», абразивные свойства которой восхитили бы отечественных проктологов: через месяц от тебя остаются одни уши.

От хозяйственных подвигов Ваня перешел к интеллектуальным: засел за самоучитель английского, плавно переходящего в немецкмй, кротко не вмешиваясь в мои Интернет-штудии. 

Вот уж кого не надо было развлекать, и кто ни разу не сказал: «мне скууучно». Сидит себе, читает, вопросы всякие задает: «А downtown – это город, где живут одни дауны?» Типа шутит. В школе Ваня имел по предмету «тройку», натянутую, как улыбка алкоголика в кондитерской. В условиях Симеиза это означало: человек вместо «the» говорит не исконно-русское «зе», а «тхе».

Поиск себя часто устремляется в область языкознания, которое позволяет довольно простым способом завоевать глубокое уважение окружающих. Не включая мозги вообще. 

Хорошо еще, что у Вани возобладал здравый смысл и английский, а не безумие и китайский. Меня пугают языки, где «Лю» означает что-то вроде «младшая дочь, рожденная в год Черного Дракона». А еще бывает: человек увлеченно изучает сразу и норвежский, и японский, и латынь, и абсолютно необходимый эсперанто... 

На котором и пытается в конце концов общаться с психиатром.

С языками у меня самого вообще «полный вперед». Как-то я гостил в Израиле, где мне "просто так" отдали «почти новый» пылесос, довольно, впрочем, дорогой. 

Природная застенчивость, помноженная на мелочное скопидомство, не позволила отказаться от этого потрясающего подарка, и я повез его в Москву. В аэропорту «Бен-Гурион» на досмотре багажа жрица таможенного культа никак не могла понять, что там в сумке высвечивается. И тут на меня напал лингвистический ступор: я напрочь забыл, как будет "пылесос" по-английски. И попытался перевести буквально, но калька «dust-sucker» вызвала жуткий переполох всех мыслимых поц- и спец-служб. Меня со злосчастным «даст-сакером» долго пытали и просвечивали, орально и анально. Да, методы борьбы с терроризмом порой в разы ужаснее самого терроризма!

Периодически Ваня принимался петь, вынуждая меня либо рычать, либо затыкать ему рот долгим поцелуем, более похожим на искусственное дыхание: экспрессивные вокальные упражнения в пределах одной ноты могли вывести из себя и менее тонких ценителей прекрасного. 

Страшнее вокала была его любовь к малобюджетному американскому кинематографу. Он мог по восемь раз смотреть про каких-нибудь «девушек из группы поддержки». Когда кино-Ли-сын-ман спрашивал, видел ли Ваня тот или другой фильм, я за него отвечал, что нет. Пять раз ведь не в счет! Тем более, что и десять просмотров не помешали бы ему спутать Жана Маре с Жанной Моро.

После поцелуев Ваня проворчал:

– Обмуслякал меня всего!

– Чтооо? 

– Да это батя так говорил, – бабушка рассказывала... Она перед... ну, смертью... много мне про отца рассказывала. У него вообще тот еще говорок был... Интересно, а как думаешь, он жив еще?

Я, зная, что век алкоголиков недолог, пробурчал что-то типа «дапочемубы инетачё» (без намека на вопросительный знак), и вновь зарылся в Интернете. 

Но, наткнувшись в чьей-то анкете на очередной визгливый шедевр, мужественно бросил это нескончаемое, как грызня семечек, занятие. Сами посудите:

«Убедительная просьба маленьких, убогих, нищих и особенно извращенцев прошу не писать, все равно не отвечу т.к. встреча произойдет по фото».

Надо же – и тут «извращенцы»! Анкета в точности соответствовала энергичной заявке: образование там значилось «гумманитарное», и ответ «мало от природы» должен был бы иметь отношение совсем не к «наличию волос на теле». В графе «вероисповедание» значилось экспрессивное «Бога нет» (на всякий случай с большой буквы). Пойди пойми, лучше такая позиция или хуже дистиллированного:

В сексе люблю: Поцелуи, массаж

Предохраняюсь: Да (от поцелуев? как??)

Зато среди этого месива лиц, параметров и попыток заинтересовать обнаружился совершенно неожиданный и такой отрадный вопль: «Мужики, научите писать акварелью!!!» Но самым потрясающим по исчерпывающей глубине было:

– Что вы больше всего не любите в людях нетрадиционной ориентации?

– Латентность.

Вот снимаю шляпу! Лучше про злобную и завистливую латентность сказать трудно!

Я вышел за сигаретами, запасы которых Ваня забыл пополнить. «Разорение птичьих гнезд» – отыскивание заначек – окончилось пшиком. 

Вечер был мрачный, ветреный, промозглый. Еще больше, чем курить, хотелось сладкого. Так организм отреагировал на исчезновение из рациона бухла – дармовых обильных калорий. Я стал обжираться шоколадками и пить кофе декалитрами. Слегка поплыл, конечно, во все стороны… Опять же – «гормоны счастья». Без них даже наличие счастья воспринималось печенью как издевательство.

У ларька молодой мужик интересовался пивом, рассеянно шаря по карманам. На землю вдруг выпала бумажка. Ничего себе: 500 рублей! Я, раздираемый жаждой наживы с одной стороны и горестной порядочностью с другой, протянул человеку его потерю, вызвав тем шквал благодарности. Он живенько купил еще бутылку и протянул ее мне со словами: «ну, щто, давай знакомиться!» 

Я напрягся, ибо еще совсем недавно с удовольствием принялся бы пиво поглощать, а теперь… Призрак седенького нарколога грозил мне костлявым пальчиком и грозно так завывал: «пяяяять леееет!».

Я отказался в пользу энергетика, на что случайный знакомый откликнулся жаркой проповедью, типа «страшно вредно, и друг у него от проклятых энергетиков недавно помер». 

– И сколько же он пил этих «ядреналинов»? – спросил я растеряно.

– Да по сорок банок в день! – новый знакомый явно любил гиперболы.

– Ну, этак и от родниковой воды кирдык наступит, если столько ее пить! Я ж по баночке-другой, не больше.

– О! Кирдык! – ты тоже татарин?

– Не, я… ммм... – на этот вопрос ответить было трудновато. Кровей во мне намешалось много, только они сидели в ряд, как бабульки на скамейке у подъезда, и говорили по очереди. В данный момент подключилась пра-прабабка, самоедка из чума. Она, однако, смотрела значительно и загадочно, отвечала уклончиво и односложно. Но происхождение мое быстро перестало интересовать нового знакомого.

– А ты здесь где-то живешь? Смотрю – одет вроде легко... 

– Да, вон в том доме. А что?

– О, и я в нем! Как же так – ни разу не столкнулись? Правда, я недавно поселился, с годик. Хотя сейчас как живут? Мышкой в дом прошмыгнешь, тока кивнешь кому, если на пути попадется, – и все.

– Да, дружить с соседями в Москве как-то не особо принято... – я едва удержался, чтобы не сказать «и слава богу!» От любознательной дружбы соседей – этого коммунального гестапо – я и смылся из родного городка… (13) 

Мы шли к дому, болтали, и тревога не покидала меня: новый знакомый явно хотел дружить. Звали парня Ильгамом. Сразу и не подумаешь – есть такие татары, светленькие, от русских почти не отличить. 

«А он ничего, симпотный, – подумал я неожиданно, – стройненький и глазастенький такой...» Подлое воображение немедленно принялось рисовать различные эротические сцены, тем более, что когда-то я мечтал найти друга в своем доме, чтобы далеко не ходить... «Да что я забиваю башку всякой чепухой?! Это же у него банальный дефицит общения!» 

Возле подъезда Ильгам приготовился стоять, пить пиво и трепаться. Потом, надо думать, захочет в гости заглянуть. 

Нееет! Не будем травмировать образцово-показательного – надо думать! – отца и мужа.

Я сослался на необходимость купить еды и стал прощаться.

– Ладно, беги в семью, Ильгам! Очень приятно было познакомиться!

– А я у сестры живу, от жены ушел… А ты? 

– Я? Ну, перманентно один, а периодически… не один.

– Так жениться надо! 

– Не, уже был женат, больше не заманите!

И я убежал, даже не сказав номера квартиры. Шепотков еще не хватало за спиной! 

А ведь, в сущности, я не так давно и последовал этому наимудрейшему совету, только своеобразно.

Вернувшись через довольно продолжительное время (бродил по супермаркету с шоколадкой), я уже беспрепятственно проник в подъезд, а дома нашел уснувшего над учебником Ивана. Встреча с соседом так меня завела, что Ваня был безжалостно разбужен и вызван на любовный поединок, закончившийся обоюдной победой. Впрочем, он был, как пионер, «всегда готов». 

В конце концов, желание – всего лишь всплеск гормонов, не знающих никакой персонификации, и величайшее чудо любви в том и заключается, что вся эта химия вдруг направляется на конкретного человека. Впрочем, наверное, это дело вкуса, воспитания и количества гормонов. Ну, и везения, если, конечно, считать любовь везением, а не наказанием.

Потом были перекуры в ночи, разговоры за жизнь, и вот уже Ваня отключился на полуслове, а я все никак не мог успокоиться, желание жгло и требовало продолжения...

"И на спине, от страсти влажной, мне родинок не перечесть... вот, наконец, вздохнул протяжно... и важно, что ты есть, я есть, а что умрем – совсем не важно!"

Хорошо уснуть, обнимая своего пацана, а утром застать его на кухне, красного от смущения, читающего эти строки.

Назавтра «дважды еврей Советского Союза» потащил меня по бутикам обновлять свой гардероб. Поход за покупками вообще составляет огромную и очень серьезную часть Фиминой жизни. 

При этом он умудряется найти за 270 то, что везде стоит 360. Думаю, на том свете ему достанется и сковородка не такая раскаленная, и обслуживать будут не мерзкие черти с рогами, а румяные хохотушки в украинских венках и лентах. 

Короче, полная противоположность Зине, которая идет покупать авиабилет до Парижа, а возвращается с плацкартным до Казани. 

Однако, дело предстояло нешуточное: как всякому рыженькому, Фиме далеко не все шло. А тут такой ответственный момент – сам бог велел приодеться! 

Соберется же человек двадцать, не меньше, и батоно опять же. Подобно многим одиноким, Фима не знал других способов снятия стресса, кроме покупки себе новой шмотки или безделушки. Выпивка, как традиционный антидепрессант, не в счет, тем более, что пить он толком так и не научился.

Надоевшие (точнее – ставшие тесными) шмотки раздавались бедным, и возле Фимкиной помойки (14) нет-нет да и можно увидеть бомжа в замусоленной куртке от «Прада». 

Но для меня эти походы по магазинам были не приятным променадом, а каторгой! 

Фимины муки выбора всякий раз принимали психиатрический характер, и он до слез расстраивался, если не было нужного цвета или размера. Даже покупка носков становилась проблемой: «обер-ватмана» душила не жаба, а стремление к совершенству. Хотя и жаба тоже.

Раз где-то есть самое лучшее и подешевле – надо во что бы то ни стало найти! И мой любимый друг, полный сил и средств, опасный как медведь-шатун, (15) хмуро бродил по бутикам в тоске по идеалу. Время от времени испуская жуткий рев настоящего мужчины с большой буквы Ж. 

А бесконечные отвлечения на «хорошеньких»? А истерики по поводу цен? А мелочный поиск дефектов на уже выбранном и даже оплаченном? Нет, это не штаны с якобы кривой строчкой, это саму Эсфимь надо было сдать обратно! Куда? Именно туда! На досидку. 

О, великий и могучий язык, где понятия «плачУ» и «плАчу» обозначены одним словом! (16)

Интересное дело: вот себя за свои недостатки мы ненавидеть по настоящему не можем. Долго, во всяком случае. Зато когда мы видим те же недостатки в других, наступает просветление: мы бичуем их, мы возмущены, мы просто прекрасны в своем негодовании! 

Так я злюсь на Фиму, Эдиту или Матильду, которые, в сущности, являются моими альтер-эго, всяк на свой лад (даже книголожица Зина).

Их присутствие делает мой образ завершенным. Не в этом ли заключается секрет странного факта, который в истории человечества описан вопросом: «А чё ты с ними водишься???» Да вот за этим и вожусь: уж очень хочется выглядеть красивенько на фоне испещренных недостатками друзей, а не серенько на фоне величавых титанов духа. (17) 

Ведь идеальный друг – это вполне замечательный человек. Только чуточку хуже тебя. 

И здесь уже маячит разница между «идеальными», «задушевными», «закадычными» друзьями – и Настоящим Другом, отношения с которым в «систему мер и весов» не вписываются...

Я, уподобляясь сияющему Аполлону, то и дело оттаскивал мохнатого сатира Фиму от витрин с подростковыми яркими джемперами, потрясающе-драными джинсами и вызывающей бижутерией. Объяснял: уж если врешь на сайтах знакомств, что «универсал», то это означает вовсе не внешнюю схожесть с «универсальным магазином». 

Всячески внушал, что пубертатная дешевка – не его чашка чая, что батоно, как всякий серьезный человек, западет скорее на благородную черно-серо-белую гамму, только ДОРОГУЮ. 

Иными словами, имениннику хотелось зажигательного канкана, а я предлагал унылый молебен. С огромным трудом, со скандалами и угрозами были выбраны строгие черные джинсы (с гламурным стразовым узором на заднице), бледно-болотный пуловер (тут Фима встал насмерть, твердо выучив, что этот цвет, именуемый им как «фисташковый», идет рыжим), классические мягчайшие туфли того самого размера, после которого уже следуют чемоданы. 

Оплачивались покупки с несчастным выражением лица и криками типа «это меня старит!» Что, признаться, было недалеко от истины. Сыпались упреки в лицемерии: делаю тут из него «благородного старика», а сам тем не менее живу с «юной простушкой»!

После тридцати многие страстно хотят выглядеть моложе. А надо бы – умнее.

Но сердце не камень: я сломался на маечках. И «грядущая голубица», задыхаясь от счастья, накупила радужного ширпотреба на всю оставшуюся жизнь. 

Хватило бы даже пару маек св. Петру подарить. 

Стресс был побежден. А уж когда Фима узнал, что джинсы – это мой подарок, стресс просто стал «виньеткой ложной сути»! 

Правда, им был выбран какой-то несерьезный детский размер (ты что, совсем «ку-ку»? 38-й! да я всю жизнь 34-й ношу!), и я долго пытался вколотить нашего мамонта в эти ползунки вместе с его наглым враньем. Вколотил, обрекая будущего именинника на страшные муки в сидячем положении. Там, откуда я родом, такие тесные штаны называют «аламасово ущелье».

Каторга каторгой, а я рядом с Фимой все же чувствовал себя настоящим «мущиной» (через четыре «Щ»), и даже глаза в магазине закатывал очень мужественно. 

Это грело. Особенно когда Фима выбирал кремы и лосьоны и еще давал мне ценные советы: «кожа становится упругой и приятной на ощупь». Создалось странное ощущение, что вместо лица у меня – обивка дивана, где успела посидеть куча народу. 

Интересно, а прочности эти кремы не прибавляют? Ну, чтобы рожа не треснула. 

Тем не менее, повинуясь порыву и примеру, я тоже накупил себе и «питательных», и «лифтингов», от которых морщины должны были рыть свои окопы где-то на маковке. Мудрость мудростью, а ориентацию-то куда девать, с ее культом вечной молодости? 

И вовсе не обязательно басить самому – достаточно иметь рядом ходячую истерику.

Празднование дня рождения было назначено на ближайшую субботу. Три дня Роза Михайловна готовила всякие гастрономические безумства. В пятницу прибыл батоно, обильный неподдельным армянским коньяком, тончайшим лавашом и кавказскими травами-приправами, которыми на рынке в Калуге торговала его жена.

Наконец всплыло из симеизных глубин имя – Аршам. А то все батоно да батоно. И не батоно он вовсе, а «парон» – так по-армянски будет «господин». Фима, похоже, превратится в «текин» – госпожу.

Это мой любознательный друг сразу выяснил и выучил. Даже попытался пару раз обратиться ко мне «текин Кузя», но я решительно воспротивился и пресек. Как там через раз пишут в анкетах? «Мужчина должен оставаться мужчиной». Как бы он ни сопротивлялся!

Аршам приехал с подарками. Из своего Фима сделал страшную тайну, заострив внимание на шикарных духах для мамы, перед которой «батонопарон» сильно робел. Даже меня ждал роскошный альбом Бакста! Надо же, я на него давно зубы точил, но – жаба, жаба...

Общая положительность персонажа произвела на Розу Михайловну определенное впечатление: они субретничали на кухне, образовав своеобразную «Лигу Фиминисток». Впрочем, я хорошо знал, что любящая мать имела сообщить «свежему лицу»:

-- Знаете, Аршам, мой сын такой доверчивый и робкий... (ага, особенно в Симеизе!) ... 

-- Он же в юности был чемпионом Москвы по лыжам! (ну, если под «лыжами» понимать определенный рост и вес) ... 

-- Как это «куда все делось?» (18) Прямо я вас не понимаю! А больная спина? А суставы? (ничего, по скалам скачет как подорванный!) ... 

--Мой сын очень любит музыку! (это Фима-то, у которого функцию органов музыкального слуха выполняют жопины ушки?!) 

Единственное, с чем сердце матери не смирилось, так это с ролью, уготованной сыну: младшая жена... 

А бедный Фима рад был стать самым распоследним (младшим – само собой!), лишь бы в его жизни появился хоть какой-то внятный смысл. Торговля карандашами на смысл никак не тянула.

Семейные бой-френды бывают двух видов. Первые, снеся собственную крышу, бросают семью и делают тебя «злым разлучником», умножая и без того бесчисленные «комплексы вины». Как твои, так и собственные. И бросают тебя, якобы не выдержав груза этой самой вины. К женам, впрочем, не возвращаются.

Вторые долго бегают к тебе тайком, а потом опять-таки заявляют, что «не могут осквернить алтарь и осиротить жену и малых детушек». И тоже бросают. 

В обоих случаях это чаще всего значит, что ты им просто надоел, и у них уже появился кто-то другой, а ты украсить их «личную жизнь» не в состоянии, как и благоверная.

Ситуация, когда супруга «дает добро» любимому на уход к мужику, а ликующие дети усыпают путь цветами, имеет литературное происхождение и кинематографическое развитие. В жизни если и встречается, то чаще всего в виде необратимых деструктивных изменений психики.

Вы думаете, этим грешат лишь семейные натуралы? Геи, живущие в паре, поступают подчас точно так же. И если есть что женское в иных «подружайцах», то это не столько манеры-маникюры, цепки и пестрые шмотки, сколько пресловутая «женская доля». Выныривая из койки, мы становимся удивительно обычными...

Эх, женатики, ни богу вы свечка, ни черту кочерга! Далекие, ускользающие, желанные...

Конечно, Лопе де Вега был абсолютно прав, говоря, что «любовь предпочитает равных». Но еще больше она предпочитает разных. Всяких разных. Ну, просто хотя бы «не одного и того же». Категория «другой» тихо вытесняет категорию «лучше». Вот и выбирай: фантастическая ночь всякий раз с новым или долгая череда унылых супружеских соитий... Тут уж решать каждому. Или вообще не нам.

Наконец, день Фиминых торжеств, затмевающих все остальные праздники года, наступил. Иван пообещал приехать сразу после корпоратива.

Я извозюкал морду в семи водах и трех масках, выщипывал, подбривал и ароматизировал – куда рука дотягивалась. 

У нас, как уже говорилось, длинные руки. 

Результат должен был стать офигительным, но отпущенная легкая бородка вкупе с неандертальским лбом свели к нулю мои титанические усилия: из зеркала все равно пытливо смотрела «женщина-учёный с Планеты Обезьян». 

Одевался столь долго и тщательно, что едва не вышел из дому в шлёпанцах. И одет в конечном итоге «модный столичный дизайнер» оказался так, словно брал он баксы не за квадратный метр общей площади, а за час пресловутых «эскорт-услуг»…

Но, как сказал один рассудительный человек, «главное — смотреть на себя в зеркало без желания отвернуться».

Фима вышел встречать при полном параде, в новых джинсах «от Кузи» – рыжая шевелюра аж дымилась от удовольствия. Ожидание счастья сделало свое маленькое обыкновенное чудо: пропала лишних пара кило, мордочка светилась, и Фимка неожиданно оказался-таки просто красавчиком! Некоторая строгость мною выбранных одеяний придавала образу аристократический налет: ну, вылитая «дочь начальника синагоги», только небритая!

«Критическая масса» цепок и прочих украшений на теле моего друга на сей раз свелась к одному скромному новому браслетику, на вид серебряному (оказалось – белое золото). Это было настолько непривычно, что хотелось с лермонтовской суровой прямотой спросить: «Фима, где твой второй браслет?»

Он очень удивился, увидев меня одного. Подняла искусно начертанные стрелки бровей и Роза Михайловна, желавшая наконец увидеть «мою последнюю ошибку». По случаю праздника она пребывала в золотой парче и знаменитых «цацках».

Приблизительно так -- по моим представлениям -- должна была выглядеть дореволюционно-цирковая «женщина-змея». Вернее – три женщины-змеи.

К собравшемуся обществу она давно притерпелась и многих даже успела полюбить.

Недоумение читалось и на морде спаниеля Дуси. Вообще, глядя на то, как все в доме Дусю холили, лелеяли и вылизывали, я бы хотел в следующей жизни стать собакой у Фимы. Жаль только, что в этой следующей жизни сам хозяин будет рассекать нильские просторы…

Я все объяснил, и сказал, что если гости вдруг услышат в углу шорох и сопение, то пусть не пугаются: «это моя лягушонка в коробчонке приехала».

Фима, заливаясь смехом, потащил меня за стол. Подаренные джинсы уже были перемазаны кетчупом! Он не признавал модные ныне фуршеты, когда одна половина гостей пьет без всяких тостов и, соответственно, без остановки, а вторая половина слоняется с бутербродом и рюмкой, тщетно пытается «примкнуть к группировкам», но оседает большей частью где-нибудь в пятом углу. 

Гости сидели друг на друге за огромным столом, сооруженным из всего горизонтального, что было в доме. Разминались закусками и светскими беседами.

Беспечный именинник в своем желании объять необъятное не придумал ничего лучшего, чем пригласить всех своих друзей-подруг, а они – пучком! – далеко не всегда совместимы на одной территории. 

Реплики со скользкой глины подшучиваний то и дело норовили съехать на ледяной гранит прямых издевок, и походили уже на бабуинские «демонстрации эрегированного пениса».

Ничё-ничё, замечательным друзьям спето немало дифирамбов, а ведь замечательные враги порой не менее важны!

Особенно окрысилось Театральное Светило, которое постоянно перебивали и не давали блеснуть и впарить свои шутки по цене выше рыночной. Оно сидело в ярко-алом пуловере, обиженное и надутое. Лишь огрызалось по любому поводу, состроив «козью ностру». 

И то сказать, уровень сборища явно не соответствовал статусу Светила, отягощенного излишним весом в обществе. Само оно проживало в черте Садового кольца, в престижной «сталинке», фронтон которой украшали мускулистые колхозницы со снопами, серпами и яйцами. Посему довольно презрительно отзывалось о «новых жилищных комплексах», стоящих на отшибе. На заявления типа «парк рядом, воздух пить можно!» и «улучшенная планировка» отвечало, что «нам и в центре есть что пить, а кухня не должна быть больше колонного зала Дома Союзов».

Интересное все-таки выражение: «жилищный комплекс»! В нормальных городах это архитектурное понятие, а вот в Москве – тяжелое психиатрическое заболевание на почве нехватки квадратных метров.

Голосом «инженю-кокет» мне было отпущено что-то вроде: 

– О, Кузя у нас сегодня в новых «подтяжках»! Свежести-то сколько! А «мадам Сижу» подтягивать кто будет? Куда опять своего дел? Боишься, что уведут? – даже я не сразу сообразил, о каких «подтяжках» идет речь. 

Приемчик, однако, известный. Сначала тебя объявляют близким другом, а потом под видом искренних излияний говорят гадости. И пресловутое правдолюбие оказывается на поверку не более чем «судорожным желанием укусить». 

Удивляло лишь умение вместить в одну тираду столько обидных слов.

Парировать «правду» я не успел, да этого и не требовалось – из прихожей выскочила Зина, неосторожно одевшаяся чересчур экстравагантно. Все перья были тут же словесно и безжалостно выдраны, и вербально размазанная по стене «энциклопедистка» растерянно юркнула на свободное место, как раз напротив своего подобия, которое громоздилось на блюде аппетитными копчеными кусками. И подле меня, несчастного!

«Чем провинился я, Феб и Девять сестер, перед вами?»

Сначала мы стыдливо боимся, что нас заметят. Потом обижаемся, что не заметили.

Во всяком случае, Зине, да и мне тоже, грех было жаловаться на отсутствие внимания. Тем более, что подоспела и «помощь зала»: все постарались вдогонку обронить какие-то перлы и обозначить нашу ничтожность отчетливее.

– А ты так вырядился, чтобы обогатить гей-культуру?

– Я не желаю иметь к гей-культуре никакого отношения!!

– Да? Тогда зря на тебе эта маечка со стразами...

Эх, не было бы добрых подруг – жизнь казалась бы медом, а сладкое полнит, поэтому хорошо, что они есть. 

Только вот просачиваться на вечеринки надо незаметно: вроде как тебя все нет и нет, а потом вдруг – бац, и ты уже красуешься среди гостей с неумолимостью буквы «к» в словах «эспрессо» или «грейпфрут».