Жучок

Отец напрягся, мать не поняла, как так вышло. Совершенно растерянные, они держали на руках двух сыновей.
Темноволосый мальчик у груди матери. Аден.
Светленький пацан на плече у отца. Лем.

Мальчики ели, плакали, смеялись, сели, поползли, пошли, побежали. Всегда вместе, всегда рядом. Это было удобно для матери, это было интересно им. Одни игрушки, одни родители, одна постель. Слишком привыкнув к глазам напротив, они не хотели расходиться по разным углам, и один всегда плакал, когда другого уводили к врачу или забирали в другую комнату.
Это было так обыкновенно, что никто не вникал в нутро этой ситуации, потому что странности – это часто обыденные вещи, окрашенные в иной цвет. Не всем нравится вкус ментола в жевательной резинке, не все любят клубничное варенье, не всем по душе орехи в шоколаде, однако, надо как-то жить, ведь так?..
Отец видел, что его дети другие. Это бесило, волновало, болело, томило, мучило, смешило, успокаивало, любило. Это была кровь его любимой женщины и пот его самого, его горячие крохотные слезы в оранжевое небо и широкая улыбка с двумя складками-шрамами на квадратных щеках. О, это было его лесное королевство, которое он закрывал огромными каменными руками. Он уничтожал взглядом всех, кто смел, глядя на его сыновей, только намекнуть, посягнуть или набрать в легкие воздух, чтобы издать ненужные звуки.
Мать готовила обеды, убиралась в доме и старела, становясь ненужной вещью, слепой зоной, территорией, на которой цвел лиловый клевер, и пахло сливочным маслом, брошенным в черную масленку, каждое утро встречающую их на большом деревянном кухонном столе.
Жизнь была. Желтело поле, на которое выходили окна их спальни, в которой всегда стояла только одна кровать. Во второй не было необходимости, они все равно бы просыпались рядом. Темнел зимний вечер, мать куталась в темно-красную кофту и выносила отцу, сидящему на улице, горячий чай. Отец откладывал газету, брал коричневыми руками чашку и не смотрел на жену.
Все неслось мимо, все. Менялось, кусалось, росло.
Мать, отец, двое детей. Два мальчика, два брата. Лем, Аден.


Аден редко поднимал глаза на брата. Не надо было, он все знал.
Они не расставались надолго, разве что на пару часов. С пяти лет мать стала оставлять их одних, зная, что Лем всегда поможет Адену, если тот захочет пить, случайно ударится или его обидят другие. Лем всегда был на его стороне, налетая на обидчика с самыми сильными в мире кулаками, выкрикивая в лицо убийце самые страшные в мире проклятия.
Учитель даже не сомневался в том, кто будет сидеть рядом с каждым из них. Это все равно были бы Лем или Аден.
Возвращаясь из школы на мотоцикле, они никогда не задерживались. Отец ждал их около дороги и только после того, как мотоцикл останавливался во дворе, закрывал ворота.
Уже никто в семье не считал их странными. Один брат мог обнять другого, поцеловать, помочь, успокоить, сделать для брата все.
Качая головой, мать тускло улыбалась, и отец обнимал ее за тонкую талию под красным в горошек платьем.
Дети. Счастье. Дом. Любовь.


Из города, куда он ездил за лекарством для матери, он вернулся уже ночью. Оставил капли на кухонном столе, кивнул усталому отцу, чтобы тот закрыл за ним дверь, и пошел в спальню.
Стянув с себя одежду, он аккуратно лег рядом с братом, обнимая его холодной рукой. Прижавшись к его спине лицом, он утопил колени в толстом удушливом одеяле и вдохнул кисловатый запах кожи, по которой спустя секунду провел языком.
- Я ждал тебя, - услышал он тихий голос и уронил дыхание на простынь. Лем развернул голову и потрогал его лицо.
- Ты плакал?
Аден поймал губами его пальцы и закрыл глаза.
- Мать умирает, знаешь?
Лем повернулся к нему и теперь, привыкнув к темноте, одни глаза нашли другие.
- Да… - сказал он. - Я догадывался.
- Я не думал, что это так жестоко.
- Ты не знал, - прошептал Лем и потянул его к себе за шею. - Никто не знал. Смерть всегда некстати. Будь я один, я бы повесился в конюшне, застрелив отца, потому что никто не хочет жить без того, кого сильно любит.
- Ты прав, - Аден подтащил его к себе и положил руку на его спину. - Мать еще жива. Мы выживем. Мы вместе.
- Я не хочу остаться без тебя. Пожалуйста… - Лем смотрел на Адена с такой нежностью, которую только мог ему дать. - Без тебя я закончусь, ты уж прости.
Аден провел рукой по его блеклому лицу. Невнятным пятном оно выступало из полумрака летней ночи. В спальне было тихо, пахло сеном, молоком и разогретым деревом.
Аден не сказал ни слова, когда Лем стал гладить его спину. Аден серьезно смотрел на него, когда он стал его целовать. Лем ставил плюшевые шлепки брату в нос, в лоб, в каждый глаз по два раза. Аден пустил его в свой приоткрытый рот и сразу же, ни в чем не сомневаясь, ответил большому мокрому языку, затолкнувшему в него его собственный выдох. Он не отстранился, когда Лем стал облизывать его шею, а потом спускаться по его телу ниже. Он смотрел на острые плечи Лема, когда тот провел пальцем по его спине, закончив рисунок между ягодицами. Поддавшись, Аден схватил в кулак темно-русые волосы брата, когда сухие губы слегка оцарапали его живот и стали влажной шкуркой обтягивать его член. Он перестал дышать, когда Лем лег сзади и, целуя его ребра, привычно вошел в него. Съежившись и потерявшись, Аден смотрел на пустое место на кровати рядом с собой, и цветная страница разворачивалась в его самом смутном сне. Образы били его в грудь, вырванные листы оборачивались вокруг разобранной души, черные крупные буквы застревали между пальцами рук, которые уже были одними на двоих, а запятые ложились в черные зрачки блошиными укусами.
Букет цвета мяты взорвался у него в животе, когда Лем вжал его в себя. Соль осыпалась с губ на предплечья одного брата, когда в руку другого сначала сочились прозрачные тягучие капли, а после выбросилось освобожденное терпкое семя, ослепившее их шершавую картонную ночь. Оттягивая член Адена испачканной рукой, Лем со смертью в глазах смотрел на его лохматый затылок и в тот момент, когда был ближе всего, схватил зубами самую длинную прядку темных волос. Падая с вершины спиной вниз, он прижал колени к бедрам Адена и тот, повернув к нему голову, пытался смотреть на него в этот момент. Громко дыша Адену в щеку, Лем ломал его шею и звал его слабым голосом, тихим, как дыхание умирающей матери, и хриплым, как смех отца. Вложив в его рот пальцы, Аден заставил его замолчать, и Лем кусал их, изнемогая за спиной родного брата.
Они долго лежали, глядя в темно-серую муть, не отодвигаясь друг от друга. Потом Лем подался назад и встал на ноги. Наклонившись над Аденом, он поцеловал его, не отводя взгляда от его переносицы. Брат ответил на поцелуй и, поднявшись, стянул с кровати испачканную простынь. Лем достал чистую и накрыл ею матрас. Не обращая внимания на наготу друг друга, они выпили воды, стоящей в большой чашке на подоконнике и снова легли в кровать. Лем снова отвернулся к стене, Аден так же прижался к нему и они уснули перед самым рассветом, не сказав друг другу ни слова.


После смерти матери братья стали еще ближе друг к другу. Три мужчины в доме старались быть сильными и грубыми, чтобы не потерять суровую нить, за которую держались все вместе. Аден и Лем заканчивали школу, отец пропадал в поле, а вечером все трое садились за деревянный кухонный стол и ели что-нибудь быстрое, простое, свое. Уходя спать, братья целовали отца в щеку, а он оставался сидеть на кухне, глядя на неопрятные занавески и скрипя желтыми зубами от тоски по, казалось бы, такой вечной, привычной жизни.


Они делали это каждую ночь, а когда им стало невмоготу смотреть друг на друга на уроках, садились на мотоцикл и уезжали, наплевав на школу. Аден всегда был сзади, обхватывал талию Лема ногами, держась руками за сиденье, и так они забирались очень далеко, где, мгновенно содрав друг с друга одежду, жадно наваливались друг на друга. Словно через минуту смерть, и Аден уже рвет зубами губы Лема, одной рукой хватаясь за его член, а другой гладя себя между ног. Словно через секунду конец света, и Лем уже царапает грудь Адена, который сидит на нем сверху, и тихо стонет сквозь тонкую белую траву. Поле, которое отдавалось им, умирало под ними, и они не могли объяснить, как долго же обходились без этого. Как опишешь синий ужас в глазах Адена, кончающего Лему на грудь и зовущего его руки? Как можно нарисовать слепоту Лема, умирающего в сладком вязком плену внутри брата, вцепившегося в землю длинными порочными пальцами?
Как можно описать самые ласковые руки вокруг собственной груди после этого? Какую краску выбрать, чтобы провести линию бедра одного брата, заброшенного на колено другого?
Ни много, ни мало, не надо, никак.


- Мы не можем тут остаться, - проговорил Лем, лежа рядом с Аденом в траве, и медленно-задумчиво размазывая сперму по его животу, - Но отец останется тут один.
Брат поднял голову и открыл рот. Лем с улыбкой опустил ему в губы длинный стебель с сиреневым цветком на конце. Закусив колючий травянистый шарик, Аден смотрел на согнутый стебелек над собой и шевелил пальцами рук, чтобы вырванная трава освободила его от мешающей неловкости.
- Как мы будем жить там, куда поедем? – спросил Аден и Лем лег рядом на спину.
- Мы будем жить вместе, - сказал он. - Два брата могут потерять друг друга в большом городе.
- Да, - произнес Аден, и цветок вырвался у него изо рта. - Вместе.
И, нащупав пальцы брата, он несмело улыбнулся небу.


Поле. Желтое поле. Теплое, топленое, живое, уставшее, осеннее даже летом. Волнуясь, оно пытается прикрыть от страшного маленького жесткого жучка две засыпающие человеческие души, обнявшие друг друга.
Жучок садится на сиреневый цветок, спит, падает на кислую кожу, чтобы, спасаясь от сильного ветра, завязнуть в холодной вязкой лужице и уползти в смятые коленями следы.