Всё совсем не так

Ну а если хорошо всё вспомнить, то это изначально выглядело довольно странно. Мы с тобой с самого начала так и не определились, кто мы друг другу. С самого первого дня нашего знакомства, а было это ещё в детском саду, ты относился ко мне довольно странно. Не было и дня, чтобы ты не зацепил меня; вечные издёвки и насмешки, но стоило это же или что-то похуже сделать кому-то другому, ты тут же яростно начинал заступаться. Сперва детсад, затем – школа. Да, ты был старше всего на год с небольшим, но нас отличало здоровье. Ты довольно сильный и крепкий мальчишка. Наглости и некой храбрости тебе было не занимать. А я... Что я? Хилый, вечно болеющий по всяким мелочам. В общении с другими вовсе не мастер. Да и желание быть окружённым кем-то у меня было совсем маленьким, предпочитал я больше тишину и некое уединение. Меня тянуло к знаниям и познаниям, так сказать. Вечно с книгами в руках, чем и вызывал к себе повышенное внимание, видимо. Ты цеплялся ко мне по всяким пустякам. Где угодно. А больше всего мне не хотелось попадаться на глаза, когда ты был не в настроении. Тогда ты был не просто язвительным, но и каким-то, как мне казалось, зловещим.
 Но были времена, когда мы могли являться «почти друзьями». В такие дни мы обычно были один на один. Ты звонил мне, и если у обоих были дома родители, то уходили куда-нибудь и умудрялись подолгу говорить о том, чего, казалось бы, обсуждать и не должны. Я знал всё о тебе, а ты знал всё обо мне. Ты часто просил о том, чтобы я читал тебе вслух. И именно в такие времена мне хотелось, чтобы ты стал для меня самым близким из друзей. Хотя возможно, таковыми мы и были, но от чего-то украдкой от всех. До смешного. Каждый из нас ждал ночи. В ту же секунду, как я, услышав тихий стук в окно, открывал тебе и видел сперва твою макушку и затем - то, как ты, подпрыгнув, повиснешь и подтянешься, дабы через мгновение оказаться в моей комнате. А потом мы попросту ложились на кровать, клали между собой плеер, вставляли наушники и погружались в свои собственные миры под тяжёлые аккорды рока. Каждый в свой, но казалось на тот момент, что ещё немного, и грань между нашими мирами исчезнут, и один мир поглотит другой, став единым целым. Вот так и засыпали. Просыпаясь, видел, что тебя уже нет, а в открытое тобой окно уже пробирается новый день. Закономерность. В моём доме ты бывал под покровом ночи. А я в твоём субботними днями, когда почти все были поглощены походами по магазинам и отдыхом после трудовых будней. И если я читал для тебя, то ты платил мне тем, что учил меня. Учил, что стоит бороться, говорил, что если поставить цель, то с лёгкостью можно достичь её. А ещё ты играл на гитаре, и я слушал, настолько отдавшись мелодии, словно не слышал ничего лучше того, что извлекали твои пальцы с надорванных ритмом струн. В те мгновения, когда ты играл, твои глаза оставались закрыты, но все твои эмоции в это время можно было прочесть в твоих жестах и меняющейся мимики. Ты будто сливался с инструментом в твоих руках и переносился в далекое место, где другим не побывать никогда. Это завораживало.
 И вновь мы отдалялись, делаясь, похоже, чужими. Ты издевался и травил меня. И я снова ненавидел тебя. Ненавидел и боялся. И с каждым годом от всей этой путаницы становилось всё хуже и хуже. Словно на душе висел камень. Я не мог понять, отчего всё так. Это твоё странное отношение ко мне... К чему оно? Я пытался всё оборвать, но не выходило. Даже не знаю почему. Всегда находилась причина. Шло время. Мы взрослели. Всё вокруг сменялось: и лица, и места. Но не изменились ни мы, ни наши отношения.
 Школа, после – училище. И снова мы вместе. Ты всегда окружён кучей друзей и подруг. Этакий мачо. Я, как всегда, в тени. В твоей тени, вернее. И все так же рвался к знаниям. И мне оно удавалось. Я – медалист, подающий надежды на высшее образование абитуриент. И тут тебя будто подменили. Просто неожиданно внутри тебя проснулся зверь. Ты не просто подкалывал и травил, но и не упускал случая зажать где-то в углу и насовать тумаков. Я не понимал причины и от бессилия ревел по ночам в подушку. Даже те, кто раньше были твоими закадычными друзьями, попросту стали сторониться тебя. Неизменно остались одни вьющиеся вокруг тебя девицы. Последняя наша стычка закончилась тем, что я угодил в травматологию. Получив сотрясение мозга с вывихом кисти и двумя сломанными рёбрами, я застрял в больнице почти на месяц. Видимо, только это заставило меня измениться.
 После выписки вместо того чтобы подать бумаги в высшее образовательное учреждение, я отправляюсь в военкомат. Решаю служить. И как ни странно, именно в том месте, куда я был отправлен по долгу службы, со мной что-то происходило. Что-то внутри надорвалось, нечто вроде кокона, в котором дремали вся моя воля и весь мой дух. Упорство в усовершенствовании тела. Я не только служил на благо родине, но и с лёгкостью менял себя самого. Хлипкое здоровье закалилось, и физические данные увеличились в разы. Я использовал все знания, что хранил в себе. Научился общаться с разными людьми. Обзавёлся друзьями. Но цель была иной. Я хотел вернуться и доказать тому, кто унижал и притеснял меня, что ни чем ни хуже, а в сто крат лучше.
 Три года. Год по долгу и два по контракту. И вот уже перед самым отбытием в родные края завожу страничку в соцсети, так как знаю: ты всегда там пропадал. Но делаю это лишь с целью разведать почву. И да я с лёгкостью нахожу тебя и наблюдаю за тобой тайно. Теперь я знаю, что с тобой что-то произошло. Ты стал более тихим. Жизнь твоя сейчас напичкана концертными выступлениями. Ты рок-музыкант. И чувство, что всё так же, но не хватает чего-то. Несмотря на так называемую популярность, ты скрытен: ничего нигде не сказано о твоей личной жизни, и на всех концерта и интервью если ты и улыбаешься, то в глубине твоих глаз таится некая тоска. Днём я не упускаю возможности посмотреть хоть краем глаза видео с твоими выступлениями. А по ночам я слышу из наушников твой голос и ловлю ту же тоску в нём, что и в глазах. Всё в тебе – как тогда, в детстве и в юности, очаровывает, и я цепляюсь всё сильней за образы. Те, что выдаёт сознание, лишь я погружаюсь в тот мир, что дарит твоя музыка и голос. Что же произошло? От чего это вдруг такие перемены в тебе? Я хочу знать!
 И вот я в родном городе. Но ничего мне в нём так не интересно, ничего не влечёт так, как желание встречи с тобой. Приходиться сдерживать эти порывы. Вот я начинаю, подобно тени, преследовать тебя, но так, чтобы не выдать себя. А спустя неделю тебе кто-то доносит весть о том, что я в городе. И что же? Первое, что ты делаешь – мчишься в дом моих родителей. И, не застав меня, там оставляешь записку. Которую мне и передают они по моему возвращению. Ты назначаешь мне встречу в одном из ресторанов нашего города. Принимаю приглашение. Когда я прихожу туда, ты уже ждёшь меня за столиком. От чего-то срываешься с места и буквально виснешь на мне. Прижимаясь так, словно мы закадычные друзья, которые не виделись целый век. Я просто стою, не отвечая тебе и не мешая тем самым тебе делать то, что ты хочешь. Спустя некоторое время ты понимаешь, что я не обнял тебя в ответ, и тут же отступаешь со словами: «Ты так и не простил». Отводишь глаза, но я успеваю уловить в них именно ту тоску, которую я не мог понять прежде. Что? Ты сокрушаешься об этом? Тебе нужно моё прощение? Смешно. К горлу подкатывает некий яд, который так и хочется вылить на тебя. Даже не понимаю, откуда это во мне взялось. Хочется рассмеяться прямо тебе в лицо и уйти. Но вместо этого я поднимаю руку и хлопаю тебя по плечу, чем заставляю снова посмотреть на себе. Смешок, слетевший с моих губ в тот момент, когда ты поднял всё такие же тоскливые глаза, заставляет тебя смутиться и отступить. Я же продолжаю безмолвно сверлить тебя смеющимся над тобой взглядом. И вдруг я подаюсь вперёд и у самого лица изрекаю, чеканя каждое слова:
 – Умоляй, и, может, я прощу! Но ты не унизишься, ты же не баба, да? – я отдаляюсь, и дикий хохот сотрясает стены.
 Даже сам в тот момент пугаюсь этого своего смеха, но, швырнув тебе на стол твоё приглашение, я разворачиваюсь и, так же смеясь, ухожу. Переполняет некое чувство удовлетворённости, и до дома я не иду, а лечу. Неделю я пребываю в некой эйфории. Меня переполняет осознание того, что я сделал больно тому, кто мучил меня раньше. Но спустя какое-то время вдруг доходит. А я ли сделал больно? И чем же это вдруг? И снова это непонимание. А затем и пустота, от того, что не всё так, как хочется. Чувство состоявшейся мести улетучивается. Дьявол! Как же так?!
 И однажды вечером звонок. Твой голос. И почему-то он казался мне гораздо ближе. И только когда я подошёл к окну, видимо старая память подтолкнула обоих, я понял, что ты сейчас, как и тогда, в детстве, стоишь под моим окном. Ну что ж. Так и быть. Помня, что я в доме один, распахиваю окно. Ты подтягиваешься и через пару секунд уже стоишь передо мной. И я снова сверлю тебя глазами. Но когда ты всё же поднимаешь на меня свои, в них уже нет ни толики той грусти, что была в тот день. Снова этот твой прежний, холодный и колючий взгляд. Похоже, ты дико зол. И на секунду я теряюсь. И ты это замечаешь. По твоим губам скользит прежняя презрительная улыбка.
 – Ты так и остался той прежней «девчонкой», – смешок, и он толкает меня в плечо.
 Но, видимо, что-то внутри меня именно этого и ждало. Вся моя растерянность сгорает в пламени дикой ярости к тому, кто стоит сейчас передо мной. Жаль, ты не учёл, что мы теперь примерно равны физически. Схватив тебя за ворот рубахи, которая трещит по швам от моей хватки, и с силой швыряю тебя от окна к двери. На ногах устоять тебе не удаётся, так как ты спотыкаешься о ковёр на полу, и пролетаешь это расстояние, врезаясь головой в дверь. А я, не теряя времени, нагоняю тебя и, подтащив тебя за ворот, бью кулаком в лицо. Твою голову откидывает, и ты снова ударяешься уже затылком о дверь - из носа струйкой стекает кровь. Вот снова встряхиваю тебя и заношу руку, но тут пуговицы на твоей рубашке с цокотом разлетаются по полу, обнажая грудь. И меня словно переклинивает:
 – «Девчонка» говоришь? Сейчас разберёмся, кто из нас кто, - шиплю я и, перехватив тебя за волосы, с силой тащу на себя.
 Ты шипишь от боли и, упираясь ногами, пытаешься встать. Не выходит. Оттащив тебя от двери и прижав к полу, я тянусь к твоему ремню. И тут же в твоих глазах всё как в отражении стекла. Ты в ярости пытаешься скинуть меня с себя. Но не удаётся. Я снова бью, но теперь уже в живот. От этого ты начинаешь задыхаться, прижав обе руки к животу, и ты пропускаешь то, что я расстёгиваю твой ремень и тяну его на себя, вытаскивая его из джинс, а затем, преодолев твоё слабое сопротивление, переворачиваю на живот и заламываю обе руки, стягивая их тем же ремнём. Вот теперь ты обездвижен и без какого либо шанса на спасение – полностью в моей власти. Усмехаюсь тому, как ты пытаешься трепыхаться, когда моя рука проскальзывает между тобой и полом и быстро расправляется с пуговицей и молнией. Стаскиваю с тебя всё разом. Ты вдыхаешь резко воздух и шипишь, ведь я так и продолжаю удерживать тебя за волосы и вжимать лицом в пол. Твоё лицо давно покраснело, только вот не разобрать, это от обрушившейся на тебя ярости или от стыда. Сам не понимаю почему, но в тот момент, когда я увидел твоё обнажённое тело, желание обладать им просто лишило рассудка. И вот я уже чуть тяну тебя за волосы и впиваюсь грубым поцелуем в колючую от щетины скулу, затем прикусываю мочку уха и этим вызываю хриплое рычание. Оставив череду засосов, я сперва целую плечи, кусаю покрасневшую кожу и снова зацеловываю. И опять твоя не имеющая никакого смысла попытка вырваться. Но это распаляет меня ещё больше: то, как ты извиваешься, и твоя пятая точка, соприкасающаяся с моим, уже пылающим под тесной тканью, членом. И вот на какое-то время я выпускаю твои волосы и, отстранившись, стаскиваю одежду и с себя. Когда наши тела соприкасаются вновь, тебя вдруг пробивает холодный пот, и по телу пробегает мелкая дрожь. Но ты продолжаешь сопротивляться и молчать при этом, лишь иногда слышно как шипишь и рычишь от злости. Эти твои трепыхания. Яростные урчания и попытки скинуть меня. Злюсь. И одной рукой снова хватаюсь за волосы на затылке и тяну их на себя. Ты выгибаешься. И тут же вторая моя рука впивается в твоё бедро, и я тесно прижимаюсь возбуждённой до придела плотью к твоему заду. Ты задыхаешься, и воздух из лёгких вырывается хриплый, рваными полувздохами, полувсхлипами. Когда я снова начинаю целовать твои плечи, ты вздрагиваешь и отдёргиваешься. И тут я взрываюсь. С силой вжав тебя в пол, я направляю себя и одним резким толчком вхожу в тебя. Кричать не выходит – ты мычишь в ковёр под тобой. И тут же замираешь. А мне теперь уже всё равно. Я даже не даю привыкнуть тебе. С яростью вколачиваюсь в тебя до упора. Теперь тебя всего сотрясает и от боли, и от сдавленных рыданий. Ещё немного, и ты подчиняешься полностью. Как безвольная кукла, распластавшись и не шевелясь, дабы не сделать себе ещё больней. Покрывая поцелуями твои плечи и спину со сведёнными от боли лопатками, я чувствую солоноватый привкус смешавшихся с потом и кровью слез. Не знаю, как долго я истязал тебя. Но когда я прекратил, то ты уже даже не всхлипывал, только вот тело била крупная дрожь. А когда ты понял, что тебя оставили в покое, - сжался в ком. Глядя на тебя такого, я лишь хмыкнул и, стащив с постели плед, набросил его на тебя. Больше ничего не хотелось. Там внутри меня по какой-то причине возникла пустота. Натянув боксеры, я забрался на кровать и окунулся во тьму внутри себя.
 А вот утро было жутким. Осознание того, что я натворил, начало приходить ещё в полудрёме. И как только я понял, что это точно не приснилось, глаза распахнулись, и резко вскочив, уставился на то место, где вчера оставил тебя. К горлу подкатила тошнота и душащей петлёй сдавила его. Тебя не было. Как ты высвободился самостоятельно, я не знаю. Как смог подняться и уйти после такого. Не было ни тебя, ни вещей, даже разодранной рубашки. Только на светлом ковре были видны разводы от твоей крови. Я стал метаться по всей комнате. Как?! Как я на такое пошёл? Зачем так с тобой? Да я хотел мести, но... В отчаянии я метнулся к окну и остолбенел. На стекле неровным почерком кровью было написано: «Прости». Тело содрогнулось, и ноги, став ватными, подкосились, и я рухнул на колени, обхватив голову руками. Хотелось кричать, но ком, застрявший в горле, не давал этого сделать. Вырывались лишь жалкие сипы и всхлипы. Голос исчез. А в голове словно калейдоскоп всей жизни. И только вспомнив всё, что произошло между нами до деталей, я понял. Понял то, что не ты был отбросом, не ты мучил меня, а я. Ты просто был трусом, болваном. Тем, кто не мог сказать правды. Но ты пытался всё показать на действиях. А я просто оказался слеп. И когда ты избил меня, это было просто отчаяние. Твой крик, которого я просто не мог расслышать и понять. Весь день как будто в клетке я метался в своей комнате, сжираемый тем, что я - последняя тварь, от которой тебе, глупому, стоило бежать. А потом в голову снова полезли мысли о твоём теле, о том, как я ощущал его под собой. И сейчас, вспомнив это, я почувствовал, как лечу в бездонную пропасть. И имя ей отчаяние. Изнутри всё выжигало. Крики, рвущиеся из меня, застревали в горле, вынуждая лишь взвывать, как раненый волк. Нет, я хочу тебя видеть, хочу слышать! Пускай выплеснешь на меня всю злобу и ненависть, но я не отпущу. И пусть снова буду в твоей тени, но только бы рядом. Собираюсь так, как даже на службе не мог сделать. Вылетаю из дома и несусь со всех ног к тебе. И вот, когда я уже достиг заветного поворота, вдруг осознаю, что вот так, влетев к тебе, я могу лишь сделать хуже. Замираю и устремляю взор на теперь уже виднеющийся дом. Везде темно, но в окне твоей комнаты виднеются слабые блики. И я шагаю из укрытия уже медленнее, но так же уверенно. Оказываюсь во дворе и преодолеваю расстояние от ограды, через которую только что перелез, до твоего окна, шурша гравием под ногами. И шорох мелких камешков сейчас сравним лишь со скребущимися кошками, что рвутся наружу из моей груди. Останавливаюсь у приоткрытого окна. Но ненадолго. Прыжок. А затем подтягиваюсь и ступаю на полкомнаты. Сдвинув занавеску, замечаю тебя, сидящего спиной к окну. Ты за письменным столом, склонив голову, и из динамиков тихо вторит твой голос: «Прости за эту вот порочную любовь». Я не слышал её прежде, но не это важно сейчас... Тихо окликаю тебя, и ты резко оборачиваешься. Вскочив на ноги, ты начинаешь пятиться к двери, что прямо за твоей спиной.
 – Подожди, – выдыхаю я. – Я придурок. Урод моральный. И знаю, что это ничего не меняет. Вины я не заглажу только этим признанием, – голос предательски срывается на каждом слове. – Но ты очень нужен мне.
 Я медленно сокращаю расстояние между нами. А ты уже вжался в дверь, но даже не пытаешься открыть её и на помощи звать не пытаешься. И вот я уже стою так близко, что вижу как, ты начинаешь дрожать, губы сжаты в тонкую нить до белизны, и, борясь с душащими слезами, ты часто моргаешь. Мы почти одного роста. И именно поэтому я вижу в глазах страх от моей близости сейчас. Бог мой, что же я сделал с тобой!? Губы искусаны в кровь. Нос сбит так же, как и скула, и под одним глазом почти чёрный синяк. Вот я поднимаю руку, чтобы прикоснуться, а ты рефлекторно вжимаешься в дверь, хотя больше уже и не возможно, и прикрываешься обеими руками. И я ужасаюсь ещё больше. На обеих руках, там, где я скрутил ремнём, остались синяки и ссадины от тех твоих попыток высвободится. Теперь осознание, что я всё разрушил, с новой силой накрывает меня. И я, почти в голос взревев, отступаю от тебя, прикрываю рот рукой и до боли зажмуриваю глаза. А потом я слышу твой голос, перебиваемый душащими тебя всхлипами:
 – Я сам виноват, – и ты чуть задыхается.
 А я открываю глаза и непонимающе смотрю на тебя. В чём?! Как так провиниться нужно, чтобы вот такое вот стерпеть?! Я отворачиваюсь и молча движусь в сторону по-прежнему открытого окна.
 – Не уходи! – всхлип. – Я же больше никому не нужен.
 И тут я не сдерживаюсь, резко оборачиваюсь. Вижу то, что ты уже почти на середине комнаты, и резко сокращаю оставшееся расстояние между нами. И как только я касаюсь тебя, тело начинает трястись, и слёзы, что ты душил в себе, вырвались солёными бисеринами, скатывающимися по щекам. Ты вовсе не пытается удержаться за меня, когда твои ноги подкашиваются, и ты начинаешь падать. Но я успеваю удержать тебя и уже медленней опускаюсь вместе с тобой на пол. А ты, уткнувшись куда-то в мою грудь, тихо, почти безмолвно сотрясаешься от рыданий; и когда твои слёзы проникают сквозь ткань футболки, они выжигают не только всё снаружи, но и внутри. Не знаю, как долго мы вот так лежали, но когда твои рыдания стали стихать, мои руки сами потянулись в карман. Я достал телефон и наушники и, отдав один тебе, включаю на полную, давно полюбившийся и объединивший нас рок.