Обыкновенная история

Телефон завибрировал у Кости в руке, заставил дернуться и проснуться. Рыжий отключил будильник, надеясь, что Влад не услышал. На окнах, конечно же, занавески свинцовых туч и брызги дождя. Осень в Петрограде гремит костями, отбивает чечетку - встать с кровати приравнивается к самоубийству. Влад в дреме заворочался, нашел его и приобнял, эмигрируя под чужое одеяло. Костя большой фанат личного пространства, но сегодня лучше лишний раз голос не подавать. Помурчать, подлизаться, рассеянно улыбнуться и... - Вставай, - Влад вынес приговор, не открывая глаз. 
Костя собственное дыхание поймал за хвост, успешно притворяясь спящим, а то и вовсе мертвым. Влад затих, рыжий расслабился, устроился поудобней, но внезапно шестикилограммовая лохматая бомба спланировала с шифоньера прямо Владу на живот. Отборный мат и норвежская лесная, будто рикошетом полетевшая в дверь, лишили последнего шанса сохранить хрупкую утреннюю идиллию. 
- Гребаная мутация, - сквозь зубы ругнулся Влад, укладываясь. - Пятнадцать штук за кусок... говна и шерсть, которую никто не убирает. 
- Я предлагал тебе бюджетную дворнягу, - Костя не удержался от шпильки. 
Влад навалился всем весом ему на плечо, убрал с лица рыжие пряди и поцеловал в щеку. В голове Кости мелькнула светлая мысль, несмотря на то, что дыхание было стеснено, он кое-как перевернулся к мужчине лицом и медленно провел руками по торсу. 
- Вставай, - неумолимо отозвался Влад, глядя ему прямо в глаза, а потом, зевнув, добавил: - Еще блины испечь успеешь. 
Костя, яростно рыкнув, свел все представление на ноль и показательно отвернулся, кутаясь в одеяло с головой. 
- Мы уже всё обсудили, - монотонно донеслось из-за пределов кокона. 
Это стало последней каплей. Рыжий вскочил, путаясь в сети пододеяльника, но вдруг в спальню влетела Таша с травмированной кошкой на руках - в пропорциях это выглядело так, будто тринадцатилетняя девочка схватила медвежонка. Таше было не тринадцать, а целых восемнадцать - невысокая, худенькая девчонка с каштановыми дредами и такими же как у Влада глазами цвета травы, выгоревшей на солнце. 
- Ты опять бил Бражку! - грозно выкрикнула она, ткнув недовольным животным прямо в лицо мужчине. 
На постельное белье тут же осели косицы угольно-черной шерсти. 
- Как я могу ее с вами оставить! - возмутилась девочка, прижимая беззащитную Бражку к любящему и, несомненно, страдающему сердцу. 
- Крепись, Брунгильда, - без особого энтузиазма пожелал Костя кошке-валькирии, по-прежнему не собираясь вставать. 
Холодный ветер истеричными рывками подкидывал в мышиное небо пеструю, отсыревшую листву, рассыпал ее, будто снопы искр. Почему-то этой осенью было много красных листьев. Нева, забрызганная кровавыми кляксами, отражала багряные подтеки склонившихся к ней кленов. 
Таша носилась по спальне, зачем-то рылась в их тряпье, мятыми пригорками высившемся на стуле. Два костюма тройки такого отношения к себе не терпят - у них номер-люкс в полупустом шкафу. Таша переключилась на прикроватные тумбочки и столик, уже наведенную анархию возводя в ранг хаоса. 
- Ты что ищешь? - вяло поинтересовался Костя. 
- Зарядку от айфона, - чуть нервно бросила Таша, дернув фату тюли и придирчиво исследуя подоконник. - Ты не брал? 
- Кстати, об айфонах, - не успев ответить, рыжий перескочил с мысли на мысль. - Ты с кем вчера трепалась до трех ночи? 
- С Алиской, - продолжая набег на спальню, небрежно ответила девочка, - ее папенька, прикинь, от матрены ушел к нашей класснухе. 
Костя с Владом переглянулись и почти синхронно присвистнули. Классная руководительница у Таши была не то чтобы ах. 
- И ты ее успокоила? - хмыкнул Влад. 
- Да, - выпрямив спину, с тем же спокойствием ответила Таша, наконец выудив из змеиного клубка зарядок свою, точнее, это была Костина, но он возмущаться не стал. Девочка улыбнулась, обнажая мелкие зубки, оседланные брекетами. - Сказала, что мой папенька ушел от моей матрены к рыжему пацану, который меня старше на семь лет. Кстати, Кость, сделай блинчики. 
*** 
Ко всему привыкаешь. Даже к утру в квартире на Невском проспекте. Даже к тому, что в квартире этой три комнаты размером с футбольное поле. К керамическому камину с бруснично-красными изразцами привыкаешь, к не протопленной, темной спальне, в стекла которой бьется ветер с Фонтанки, но теплой, тесной кухне. Привыкаешь к крашеной кирпичной кладке в гостиной, гробу пианино, чью пыльную крышку не открывал никто и никогда, к обрамляющим его картинам, к стеклянным створчатым дверям. К одному только Костя никогда не привыкнет. К гребаной варочной поверхности. 
Он тихо ругнулся, когда сковородка снова плюнула на черное стекло кипящим маслом, плюхнул первый блин на тарелку. Брунгильда вилась у ног, отмечая серые спортивки своим присутствием. 
- Интересно, а можно ли продавать пояса из кошачьей шерсти под видом собачьей? - вопросила Таша, прохлопывая себя по карманам на рваных джинсах и оглядываясь, но вдруг взгляд ее наткнулся на одинокий блин: - Ура! Шоколадный! 
В длинной прихожей, забрызганной искусственным светом, у самой двери разместился небольшой чемодан на сбитых колесах, бедолага клинически страдал вздутием живота, но заменить его на более вместительного собрата Таша не решалась. На каждые каникулы она неизменно уезжала к маме в Москву - без нее становилось в разы тише и нежилее. Когда они возвращались вечером, казалось, что вся квартира своей этой апатичной пустотой ставит им в укор отсутствие девочки. 
- Предпринимательская жилка заговорила? - вяло усмехнулся Костя, глядя как Таша перебрасывает горячий блин с руки на руку и судорожно дует, в надежде побыстрее укусить. 
- А что? Папа в бизнесе, мачех - худо-бедно. И у меня даже есть все шансы себя проявить, - девочка подняла на Костю смеющиеся глаза, будто провела оценку, - если ты вымрешь раньше.
Рыжий только усмехнулся, поддевая лопаткой следующий блин. Тесту с какао лучше бы постоять хоть пару часов, но вчера он ложился спать с мыслью, что нипочем не станет бесить Влада. 
- Унаследовать дело - это не значит его сохранить, - напомнил Костя. 
- Это значит - его удачно продать, - на ходу кивнул Влад, заходя на кухню. 
Теперь Костю зажали со всех сторон - в спину почти упирался стол, спереди - плита, по бокам - Влад с Ташей, а под ногами вилась Бражка. Устав ждать своей очереди, кошка поднялась на задние лапы, а передними прижалась к Костиной ноге, выпустив когти. Рыжий болезненно зашипел. 
- Там штормовое предупреждение передавали, - сообщил он Таше, - а твоя Брунгильда идеально подойдет к моей дубленке. 
Девочка состроила гримасу. 
- Ты издеваешься? - нахмурился Влад, глядя на уже приличную стопку. 
Костя придал лицу самое невинное выражение и, хлопая васильковыми глазами, ответил: 
- Нет, что ты. 
Влад ненавидел сладкое. В любом виде. Большую подлость, чем шоколадные блины на завтрак, Костя мог совершить, только если б самолично измазался сливками с мармеладом и растянулся на супружеском ложе. 
Влад дошел до того, чтоб высказать ему все, что думает, но отвлекся на телефонный звонок. Таша набрала чайник. 
- У тебя сегодня пересдача? - будто бы между делом спросила она, бухая в брюшко блина ложку йогурта. 
Костя раздраженно уставился на стеклянную поверхность, забрызганную, заляпанную. Хрень. Купил бы нормальную, газовую. Конфорки обрамляли следы от сковородок, кастрюль, и никакими силиконовыми средствами отодрать их было нельзя. Еще рыжий постоянно забывал выключать плиту, так что, бывало, зайдет утром, а она смотрит на него своими накаленными, полными гнева красными глазами, да всеми четырьмя! Окна запотели, зато жар такой, что тепло даже в спальню просочилось. Лепота! 
- Опять в точку ушел? - Таша ткнула его под ребро. 
Костя цыкнул.
- Да-да, - огрызнулся он, - пересдача. Последняя. 
- Ну и? - не переставала виться вокруг него девчонка, облизывая худые пальцы. 
Косте вдруг стало интересно, когда Влад последний раз заглядывал в ее дневник. 
- Что «ну и»? - Вскинул он темные брови. - Таш, не обижайся, но лучше думай о своем поступлении. 
- А мне что думать? - театрально вздохнула девочка, разводя руками. - На мое образование двести штук в год никто выкидывать не будет. 
Сейчас Костя бы с радостью показал ей фак, но только все так же сухо ответил: 
- Не прибедняйся. 
- Двести пятьдесят, - машинально поправил Влад, убирая телефон и взявшись за уже остывающую кружку кофе. - Сорри, нам Адваформ завезли. 
- Чо? - вскинулась Таша, хлопая глазами как разбуженная сова. - Это лечится? Или типа Эболы? 
- Это типа такая хрень, чтоб формы для ванн штамповать, - максимально доступно разъяснил Костя, доставая из холодильника заранее собранный паек, и сунул Таше в руки. - Поешь в дороге, бизнес-леди. 
Девочка добродушно рассмеялась, поблагодарила и, коротко нырнув в комнату, вернулась с потрепанной книжечкой в мягком переплете. 
- Можно я возьму?
Костя прищурился. С измятой черной обложки большие оранжевые буквы кричали: «The Catcher in the Rye». Рыжий коротко кивнул. Когда Таша скрылась в прихожей, Влад подошел к нему сзади, крупная рука обхватила торс, а потом вдруг перед лицом оказалась зачетная книжка, из чьей захлопнутой синей пасти торчал морковный краешек купюры. 
- Просто дай ей зачетку, - негромко, но внушительно прокомментировал Влад. 
Костя резким движением вырвал у него документ, открыл чайник, выпустив ватные клубы пара, бросил книжицу в кипяток и решительно-быстро вышел из кухни, пока Влад не очухался и не пришпарил его наглую морду сковородкой. 
- Сука! 
Костя хотел выбежать в парадную - не в Фонтанке, конечно, топиться, но Влада как-то отрезвляет, когда он пересекает границу квартиры. Когда отдаляется. И вдруг перед глазами его становится искривленный отрезок кухни: из металлического корытца раковины поднимается седой пар - рядом с ней заваленный на бок чайник. Крепкий мужчина в сером джемпере, который ты сам очищал от шерсти, гладил - глаза его будто наливаются зеленью, пылают, волевой подбородок вздернут, темные волосы растрепаны. И вот он ты - рыжий, обросший, белолицый паренек, у которого взгляд такой синий, что топиться впору. Какая внезапность. Кто бы мог подумать? 
- Я, блядь, сколько раз просил убрать это херово зеркало с двери?! - вспыхнул Костя, когда Таша ненавязчиво высунулась из ванной, проверяя обстановку. 
- Зеркало? - опешил Влад, на глазах теряя уверенность. - Наверное, столько же, сколько я прошу тебя сходить в херов универ! 
Самое время закатить истерику и устроить разбор полетов, но Костя прикусил язык, чувствуя, как Влад остывает. Потому что любовь - это, в первую очередь, научиться молчать. 
- Собирайся, - уже совершенно спокойно, но немного виновато опустив голову, говорит Влад. 
- Мне рано еще, - так же мирно отвечает Костя. - Лучше Ташку отвези, у нее Сапсан скоро. 
Влад во все глаза уставился на дочь, робко покинувшую свое убежище. 
- А ты что, сегодня уезжаешь? 
*** 
Питер давно уже не тот, каким мы привыкли его любить. Дистанцированно, горько так, болезненно, обещая себе прийти умирать на Васильевский остров. Такая наша любовь его испортила, наводнила и развратила. Питер - это ловушка для разбитых сердец и несформированных, податливых умов. Этот город не свободы и вдохновенного порыва, нет, такой же, заселенный серолицыми гигантами из бетона, прошитый артериями метро, город, захваченный хипстерами и теми, кто будет считать себя лучше остальных только потому, что живет в нем. Это город тех, кому он по карману. Город так называемой интеллектуальной элиты - мертвых поэтов и непризнанных гениев. Дело в том, что все мы, особенные особенности, стремимся туда, пытаясь обрести если не признание, то гармонию, единство с миром. Тем иным, другим миром, который видим исключительно в этом городе, но натыкаемся на куклу с человеческим лицом. Питер - это ловушка. Но Костя все это ему прощал за Неву, за мосты, за Финский залив. 
Ветер выгибал зонты на манер телевизионных тарелок, ломал спицы, рыжий-то шел без зонта - пешая по городу сорвалась, и он решил дать Анечке отгул, сам посидеть на кассе. Несмотря на все выпады Влада, он любил то, что делал - всяко веселее акриловых ванн, хоть и менее прибыльно. И работу экскурсоводом, и свой магазин - за два года полуподвальная лавка комиксов обзавелась славой злачного места и тематическим баром. Влада все это раздражало: раздражал запах табака, татуированные чудаки декадентского вида и собственного приготовления леденцы в виде членов, которые Аня придумала выдавать в подарок к покупке. Влад-то был уверен, что сюда станут ходить мамочки с упитанными чадами под ручку, а не что это место будет одним из излюбленных у питерских неформалов всех возрастов. Ровно так же он был уверен и в том, что Костя так и останется в должности сопровождающего групп - без официального трудоустройства, с зарплатой в три тысячи за тур, который мог быть и один в неделю. А потом вдруг открылись сказочные дороги на север... 
Было еще рано. Заставленный, заполненный всякой всячиной магазинчик еще не наполнился галдящими инопланетянами. Костя сел, закинув ноги на прилавок, пару минут наслаждался тишиной, замешенной на клекоте дождя и присвисте ветра, потом достал телефон. 
Гудки шли долго, но это было делом привычным. Папа, скорее всего, только вернулся со службы и еще на первом этаже. Чтобы нормально поймать сеть и поговорить, надо подниматься на второй. Наконец трубку сняли: 
- Подожди, - быстро и холодно велел ему женский голос, этим коротким словом напоминая, что слышать его лишний раз не хотят, но тут же перешел на громкий крик: - Папа, тут этот педик звонит!
- Фригидная сука, - как можно громче и четче пропел Костя в динамик. 
Послышался топот и скрип ступенек. 
- Мир вам, дети мои, - вполне себе дружелюбно пожелал отец обоим. 
Рыжий растекся в улыбке. 
- Здрасьте, батюшка! 
- Ну, зачем же так официально, - послышался добродушный смех, - для вас - просто «папа». 
Дома шумно. Гомонит телевизор - на кухне у Даши и в комнате у бабушки, носятся два сорванца, Кирилл опять реанимирует чей-то ноутбук, сейчас сестра либо начнет виться вокруг отца с лекарствами, либо громко, отчетливо так скажет, что идет на кладбище. 
- Как дела у тебя? - бодро спрашивает папа. - Наташу маме выслали? Патологию свою сдал? 
- Не сдал, - уже порядком устав от этого вопроса, неохотно ответил Костя. - Не пошел. 
- Ну, Кость, - чуть замявшись, разочарованно, своим фирменно-пристыжающим тоном позвал отец, - ну вы уже второй год с Владом воюете. Что ты, в самом деле? Стоматолог, сынок, это очень хорошая профессия! Получать будешь...
- Как священник? - ровным голосом перебил Костя, лениво листая новый выпуск одного из отечественных комиксов. 
- Гидра, - усмехнулся папа, но тут же зачастил: - Нет-нет, Дашуль, это я не тебе. Таблетки потом выпью, ты иди-иди пока, дай поговорить... 
У Дашули во время Костиных звонков обостряются дочерние инстинкты. 
- А у вас как? - переводя тему, быстро поинтересовался рыжий. 
- Как-как, к маме дорожка совсем плохая стала. Буераки, кочки, плывет все, заасфальтировать бы надо, - протянул папа, а потом, громче тона на три, четко проголосил: - А то баба Нюра пойдет внучку навестить, завалится там и прикопаем рядом с мужем. 
Из динамика брызнуло дребезжащее старушечье хихиканье. 
- Или Дашка, не приведи Господи, - уже серьезней заворчал папа, - она ж шлындает на каблуках, переломается еще. 
- На все воля Божья, - флегматично привел Костя отцовский любимый аргумент. 
Смех в ответ последовал тихий и невеселый. 
- Кость, - как-то доверительно, проникновенно позвал папа. Гам затих, только где-то в отдалении негромко тараторил телевизор. - Я очень хочу, чтоб вы с Дашей помирились. 
Это была просьба - от души, очень чистая, честная просьба. 
- Да я знаю, пап, - рыжий сел ровнее, глядя в узкое окошко, - но она ж меня с детства не переваривает.
- Ты стрелки-то не переводи, - хмыкнул отец. 
Костя хохотнул, вспомнив совсем несмешную историю. 
- Когда ты мне втрепал, так что я калачиком по полу катался, на мое обещание накатать заявление в ментуру и лишить вас родительских прав, Даша радостно завизжала: «Родители, соглашайтесь, мы от него избавимся»! 
Трубка затихла - не безжизненной тишиной, свидетельницей прерванной связи, а задумчивым, глубоким молчанием, очень тоскливым. 
- Вы оба хороши, - горько усмехнулся папа, - и я хорош. Только мама у нас замечательная была. А мы все черти бесноватые. 
Костя закусил губу, чувствуя, как ни с того ни с сего на глаза навернулись слезы. От давно и хорошо усвоенной, переваренной истины на глаза навернулись слезы! Неправда. Даша хуже его. Даша хуже! Даша не поехала с мамой в Израиль на лечение. Даша вышла из спальни, когда мама умерла. Даша почти не заходила к маме, когда ее отпевали, Даша не держала ее за еще теплую руку. Даша угробила мамины астры. 
- Я тебе не рассказывал никогда, - вдруг произнес отец, - она мне снилась... На Первомай как раз. Просто приснилась и говорит - сделай, Лёнь, лестницу. Так и сказала. Первым делом, говорит, срочно. 
Костя почувствовал, как у него сперло дыхание, а желудок скрутило тугим клубком. Май семилетней давности. Май, в котором они с отцом до сих пор маются. 
- У меня месяц почти был, - глухо продолжил папа, - эвоно как вышло... Каждую ночь вот теперь ложусь и думаю перед сном - сделай я эту лестницу, может, и по-другому бы все сложилось? 
Если что-то и отозвалось в Косте - то какой-то отзвук, призвук пустоты. 
- Не, пап, не сложилось бы, - примирительно сказал он, - на дорожку маме я тогда переведу... 
Костя вешает трубку. Даша не ездила на химиотерапии, Даша вышла из спальни, не сидела с покойницей и угробила астры, но у Даши было двадцать лет, чтоб любить маму, а Костя спохватился в последние два года. 
*** 
Иногда бывает очень хорошо и не одиноко. 
Влада атаковало что-то светлое, доброе, вечное, но встретило сопротивление в виде бытовой криворукости. Криворукость одержала победу. 
- Ризотто с артишоками и копченым лососем? Серьезно? - с осязаемым скепсисом переспросил Костя, глядя на свою любимую тефлоновую сковородку, покрытую угольно-черной коркой гари. 
Влад виновато кивнул, спрятав руки за спину и закусывая уголок губы, чтоб не рассмеяться. 
- Еще раз подойдешь к плите - убью, - пообещал рыжий, подаваясь ближе и целуя, поощряя просто за то, что не спрашивает про эту гребаную пересдачу. 
В Ташиных отъездах есть свои преимущества. Например, можно заняться сексом на столе. Хорошим, долгим, качественным сексом. 
- Презервативы в сумке, - бросает Влад, когда выходит в спальню за лубрикантом. 
Костя находит упаковку, открывает и долгим, растерянным взглядом смотрит на ленты из трех квадратов. 
Влад подходит сзади, обнимает, руку запускает в живой огонь. 
- Ты просто скажи, - деликатно кашлянув, попросил Костя, - это было обдуманное решение или ты взял первые попавшиеся на кассе? 
- Н-ну,да, - насторожился Влад, но рыжий быстро отставил коробку. - А что такое? 
- Да ничего, - хитро улыбнулся Костя, отрывая один квадратик. - Свет погаси. 
- Ну ты б сказал, что на романтику потянуло - я б свечи зажег... 
- Да ты и так сейчас зажжешь, - хохотнул рыжий. 
Костя очень любит, когда его целуют. Еще любит, когда Влад не делает резких движений и дает ему раздеться самому. Когда он стоит перед Владом совершенно голый, не возникает никаких резких, контрастных чувств, он этого будто не замечает, даже щеки не загораются. Влад уже на него подолгу не смотрит, как зачарованный, проводит по кубикам пресса, Костя может с уверенностью предугадать следующее его движение. Каждое движение. Влад любит его тело. Влад знает его досконально. 
Костя хулигански закусывает губу. Опускается. Звякает пряжка. Джинсы и трусы опускаются до колен. Костя думает, как бы это шоу получше провернуть. 
- Ложись, - шепчет он. - И закрой глаза. 
Влад послушно растягивается на плиточном полу и опускает веки. Чувства обостряются. Костя зажимает презерватив губами, нависает над Владом и касается головки. Широкая грудь тяжело вздымается. Ладонь опускается на затылок. Одно движение. Костя отпрянул, хохоча в голос. Влад растерянно вскинулся, приподнялся на локтях. 
- Что за... Какого хера он зеленый? Какого хера он светится? Что ты ржешь? Стяни с меня эту хуйню! 
- Почему я? - давясь смехом, вопрошает рыжий. 
- Да потому что ты это уже трогал! - раздается истеричный вопль. 
Костя сползает вниз по ножке стола, почти рыдая. 
- Зараза, - шипит Влад, подняв его за локоть и усаживая на стол. 
И Костя подается навстречу знакомым прикосновениям, запахам и ощущениям, но, открыв глаза, видит на полу, возле холодильника линию светящегося неона и снова начинает заливисто хохотать. Прийти в себя удается только после того, как вся упаковка отправляется в мусорное ведро. От смеха его разморило, он потеплел и разомлел. Влада же эта задержка разгорячила. 
Получается долго, не резко, но страстно, обжигающе. Не так, когда Костя подолгу лежит на животе, закрыв глаза и почти не дышит, просто, да, не показывая это Владу, мысленно бросает в космос - спасибо, что он кончил. Влад не забывает, что с ним живой человек, которому и хорошо может быть и больно, не наказывает, как это у него иногда получается, если у них что-то идет не так, а потом сидит, бессмысленно таращась в никуда и приговаривая, какой же он мудак. Нет. В этот раз все как надо. 
Костя улыбается, обхватывая его ногами, обнимая шею, целует. 
- Давай, что ли, пиццу закажем, - предлагает Влад. 
- Давай, - легко соглашается рыжий, в темноте нашаривая мобильник, а потом, усмехнувшись, спрашивает: - Не посветишь? 
*** 
Когда приезжает пицца, почти кончается бутылка красного вина, и приходит время для второго раунда. Звонок в дверь короткий, не настойчивый, Влад оперативно натягивает штаны, удивляется, как это их нашли так быстро, даже не позвонили с рыданиями - верните нам, пожалуйста, курьера, он у вас потерялся. 
В парадной, окруженный квадратным ореолом лимонного света, стоит крепкий, высокий парень, он держит руку возле звонка, вскидывает голову, глядя на Влада, и тот успевает понять, что что-то с ним не так - с этим взглядом, не злым, не опасным, но смиренным. Вдруг он становится решительным. Парень опускает руку, и Влад уже собирается спросить, чего он, собственно говоря, приперся, когда вдруг получает удар в солнечное сплетение. Узнаваемый нокаутирующий удар. 
Дыхательные пути перекрывает. Не получается то ли вдохнуть, то ли выдохнуть. В глазах темнеет. 
*** 
Влад приходит в себя, привязанный к стулу. В груди тесно, при каждом вздохе кажется, что она вот-вот треснет, дико кружится голова. Кто-то подносит к его губам стакан с водой, и Влад, не подумав, жадно пьет. Сердце колотится от страха. От немого, невыразимого страха неизвестности, потому что ты мужик под два метра в холке и тебя привязали к стулу в собственном доме. 
- Здравствуйте, - спокойно приветствует незнакомец, избегая на него смотреть. Он внимательно разглядывает рисунки на бежевой плитке, облицовывающей стену, полки с утварью, сожженную сковородку. - Извините, что так вышло. Оправдание так себе, но я, честно, не хотел. 
- Где Костя? - хрипло выдыхает Влад, судорожно думает, что отдаст этому уроду все самолично, ровной стопочкой сложит, лишь бы обошлось. - Какого... тебе надо? 
- Костя одевается, - вяло отзывается парень, усаживаясь на барный стул и раскручиваясь, - сейчас выйдет. 
Обычный парень. Клетчатая рубаха поверх майки, джинсы - только выправка армейская, удар поставленный, а глаза... 
- Ты, блядь, кто такой? 
- Павел Шанин, - сухо представился он, бросив на стол пачку «мальборо». - Костя обо мне не рассказывал? 
Спирает дыхание, и страх, наконец, обретает вектор. Что, как в дешевых детективчиках, да? Завел любовника, решил ограбить и сбежать? Серьезно? 
- Паша безобидный, - совершенно спокойно обещает Костя, заходя на кухню, расправляет огненные пряди, перехваченные воротом клюквенно-красного пиджака. - Просто он... 
- Псих? - рявкнул Влад. - Что это за поебень, развяжи меня! Кто этот мудак? 
- А ты спрашивал, зачем его связывать? - флегматично поинтересовался Павел, но, когда Костя подошел к мужчине, очень уверенным движением взял мясной нож и не глядя навел лезвие на рыжего. - Нет, Кость, коль уж я тупанул, будем разговаривать начистоту. 
- Чтобы поговорить начистоту, не обязательно привязывать Влада к стулу, - возмутился рыжий, смело подходя к психу. - Я тебе и так на все отвечу. 
- Хорошо, - пожал плечами Павел, подкидывая нож и поймав за ручку. - Один простой вопрос. Элементарный. 
Костя кивнул, сложив руки на груди. 
Он был девственником, когда они с Владом познакомились. Говорил, что у него даже отношений не было. Отсасывать не умел. Что, блядь, за херня тут творится? 
- Ты не рассказывал ему обо мне, потому что я для тебя совсем ничего не значу, или потому что ты его не любишь? 
Парень одним ударом отправляет в нокаут и кухонный нож воспринимает исключительно как холодное оружие - ответ, кажется, должен быть очевиден, но рыжий молчит. Предельно честно молчит. 
- Садись, Кость. 
*** 
Паша забирает пиццу и расплачивается. Костя курит чужие сигареты. Влад хорошо знает это выражение лица и эту ленивую манеру - рыжий ведет себя так, когда позволяет течению нести его. Когда ему уже все равно. 
- Кто он? Бывший ебарь? 
Костя смотрит, как опадает пепел. 
- Друг детства, - вяло отзывается он. - Король френдзоны. 
Владу юмор непонятен. 
- Развяжи меня. 
Костя снова качает головой, не отрывая от сигареты взгляда. 
- Он ничего мне не сделает, - уверенно заявляет рыжий, - и тебе, если я скажу. 
- Правильно говоришь, - возвращаясь в кухню, подтверждает Паша, опуская на стол коробку, и Влад замечает в его руках бечёвку. - Думаю, для полноты картины тебя все-таки надо связать. Как-то неудобно перед Владом. Решит еще, что у нас тут заговор, а ты в доле. 
Он нависает над рыжим, и Влад чувствует, как его парализует, ток пробегает по венам. Костя поднимает на Пашу глаза - вокруг зрачка... расширенного зрачка лепестки васильков почти не видны. 
- Я такие вещи не люблю, - монотонно напомнил он, выдохнул дым в сторону и вмял бычок в краешек блюдца. 
- Помню, - кивнул Паша, несмело коснувшись белого запястья. 
- У тебя крыша за эти шесть лет поехала, да? - с брезгливым прищуром поинтересовался Костя. - Дрочишь на школьный альбом? 
Паша усмехнулся, отходя к окну и разглядывая бечёвку. 
- Я наш школьный альбом увидел неделю назад, - небрежно бросил он. - В Люторичи приезжал. Мама хранила. 
- Так вот почему отец вспомнил про лестницу... - оживился Костя, но вдруг вскинулся, растерянно глядя на прямую спину и искренне сказал: - Мне жаль. 
- Это естественно, - ровно отозвался Паша. 
Влада передернуло, скрутило, когда он увидел, как Костина рука невесомо ложится на спину этому психопату. 
- Слушай, я же маньяк, да? - вдруг обрадовался Паша, взгляд его заискрился. - Я придумал, как мне тебя не связывать. У нас же может быть сделка? Маньяки так делают. 
- Наверное, - Костя неуверенно вздернул плечи, будто не совсем знал правила игры, но логичными их находил. - Это Влада спрашивать лучше, он бывший следак, про маньяков больше знает. 
Паша вскинул голову и, глянув на Влада своими смеющимися светло-карими глазами, улыбнулся. Улыбка оказалась на удивление доброй, открытой, но на этом лице совершенно инородной, неумелой вставкой, диким, режущим глаз муляжом. Будто бы во весь рот, от уха до уха улыбался покойник. 
- Поцелуй. 
- Не смей, - тут же сквозь сцепленные зубы рявкнул мужчина. 
- Ай-ай, - ухмыльнулся Паша, - какой эгоизм. А если я решу кого-нибудь убить? 
Костя молчал, правой рукой сжав левый локоть. 
- Давай, рыжий, - подначивал Паша, опустив ладони ему на бедра, - еще один поцелуй, а? Еще один. 
- Если ты это сделаешь, - пообещал Влад, - я тебя сам ебну. 
- У тебя правда поехала крыша... - бессильно шикнул Костя, когда лоб коснулся лба. 
- А у тебя она и была съехавшая. 
Влад с ужасом наблюдает, как чужой человек опускает руки в лаву. 
Поцелуй получается легким и на губах почти тает. 
*** 
- Я передумал, - вдруг сообщает Паша, отходя от Кости, чтоб оседлать стул у другого края стола. 
Так он оказывается между ними, обхватывает спинку - любуется рыжим, безнаказанно, бессовестно, нагло. 
Влад наконец видит, как Костя вздрагивает, как в глазах мелькает, но быстро гаснет искра испуга. 
- Что ты передумал? - с опаской спрашивает он, глядя, как «друг детства» жонглирует ножом. 
- Просто передумал, - снова улыбается Паша той дикой, чужеродной улыбкой, - ты же знаешь, со мной бывает. 
- Ты больной, - сплевывает Влад, - ненормальный. 
- Не совсем, - вполне миролюбиво отзывается Паша, - просто меня в детстве укусил лось, и теперь я странный. 
И все-таки, что он передумал, ясно так никому и не становится. Костя остается несвязанным, курит одну за другой, Влад глядит на них исподлобья - на сетчатке глаза у Паши выгравирован образ, Владом любимый, это ли не повод для судорог от малейшего вздоха, движения этого человека? Владу страшно не за то, что он может сделать Косте больно, за то, скорее, что может не сделать. 
- Правила простые, - наконец, безмятежно сообщает Павел, - вы отвечаете на все мои вопросы. Предельно честно. Исходя из ответов... Исходить будем из ответов. 
- С хрена ли? - хмыкает Влад. - Давай ты просто соберешься и тихо свалишься отсюда, а мы, так и быть, не будем звать ментов. 
- Я могу, но тогда вы никогда не узнаете, кто я, а что важнее, - легко соглашается Паша, кивнув на Костю, - вы не узнаете, кто он. 
*** 
- Как вы познакомились, Влад? Как увидели его первый раз? Что почувствовали, подумали? 
Голова гудит, на глаза давит. Влад роняет подбородок на грудь. Пытается сосредоточиться. 
- В Венеции, - врет он. Нагло, бессовестно врет. 
Паша опускается перед ним на одно колено, внимательным, но мягким взглядом ощупывает лицо, чуть склоняет голову набок. 
- Я не смеюсь над вами, - доверительно говорит он, - и не стану. Будьте искренним, и я отвечу тем же. Представьте, что это исповедь. Впрочем, это она и есть. 
Влад жмурится - просто не понимает, не понимает ни логики, ни четкого мотива, ни цели. Ничего. Он поддается, потому что все, что ему остается - это поддаться. 
Это было пять лет назад. Они вместе уже пять лет, и пять лет такой жизни приравнивается к пятнадцати среднестатистической - с бюджетной свадебкой в девяностые, морем где-нибудь в Таганроге, попытками сколотить бизнес из подручных средств по принципу: «Делаем все - недолго, недорого, некачественно, потом всю жизнь переделывать заебетесь», затем с детскими утренниками, где среди девчушек-снежинок в синтетических платьях не можешь найти свою и тихо паникуешь, с каким-то плавным переходом от безденежья к стабильности и переходом этой самой снежинки класс в седьмой. А потом она вдруг зачесывает челку на один бок, ходит как черно-розовая зебра и заявляет, что всех ненавидит. Вы с женой косо переглядываетесь и понимаете - наверное, что-то пошло не так. 
До Кости у Влада была совсем другая жизнь. Он, конечно, понимал, что стояк на парней не ветром надувает, но не было ничего хоть мало-мальски серьезного, никого такого, чтоб хотелось поцеловать. 
Они встретились не в Венеции - во Флоренции. Вот экскурсовод поставленным голосом вещает про историю Уффици. Наташа села на лавочку и жует жвачку, всем своим видом демонстрирует, что она об этом семейном отдыхе думает, Влад бы рад к ней присоединиться, да как-то несолидно, Ирина внемлет гиду, как всем святым. Экскурсовод указывает на рыжеволосую Истину, что стоит в стороне от Клеветы, Коварства, Лжи и даже Невинности, от царя-судьи, в чью черепную коробку заливает свой шепот Глупость. Истина нага и прекрасна. У всех рыжих Боттичелли невероятно одухотворенные лица - Влад поворачивается и видит такое лицо. Квинтэссенцию ренессанса. 
Огненный мальчик - не из тех туристов, что своим присутствием оскверняют города. Высокий, осанистый, хорошо одетый. У него сильное, но стройное тело, синий взгляд, а черты такие, что описать трудно. У Влада начинает кружиться голова от одной мысли, насколько это существо не вписывается в каноны его повседневности - Владу четвертый десяток. Тридцать с хвостиком. Он чувствует себя очень старым. Задается вопросом вдруг - а что это было-то? За эти тридцать с хвостиком? 
Рыжий итальянец его не замечает. Почему Влад решает, что он итальянец? Наверное, потому что он - единственная гармоничная деталь этой картины, в отличие от них всех. Рыжий уходит. Владу остается только проводить его взглядом, запечатлеть образ на изнанке век - ну, по понятным причинам. 
Вяло переругиваясь с Ириной, они гуляют по Флоренции - после двенадцати часов в Венеции земля под ногами кажется слишком прочной и неуместной, слишком громоздкими дома, слишком широкими улицы. Владу кажется, что в городе на воде осталось что-то очень важное, что-то, что поможет ему выбраться из сансары, но возле статуи Нептуна выясняется, что это всего лишь Наташины документы. Утром у них самолет из Римини. Таша плачет, Ирина кроет то ее, то мужа, а потом сама начинает рыдать. Ирина любит говорить, что он сделал из нее дерганую истеричку, но ему самому кажется, что, когда брал, так оно и было. Вернуться в Венецию он, в общем-то, рад. 
В маленькой гостинице документы ему возвращают быстро, улыбаются дружелюбно, широко, от души. Влад выходит на узкую мощеную улочку, зажатую между домов со старинными фонарями. Они идут сплошным рядом и, в конце концов, обрываются у канала. Сине-зеленые волны качают иглу гондолы, в них плавают завитки апельсиновой стружки, целлофан, бычки, но это ничуть не портит вид. Особенный. Владу надо сразу поехать в Римини, Ирина настаивала, но в водах Адриатики тонет пурпурный закат, обжигает перья вельветовых облаков. Город воспламеняется. Какие-то десять минут небо будет полыхать этим цветом малинового джема, таким живым, таким насыщенным, что его сладость чувствуется на кончике языка. А потом буйство красок утихнет, летняя ночь набросит на Венецию звездную сеть. Ладно. Уедет утром. Самым ранним. 
Чтобы узнать Венецию, надо в ней потеряться - ходить по лабиринту дворов, который может в любой момент оборваться тупиком канала. Фонари облепила мошкара, со стен улыбаются маскарадные маски, с балкончиков свисают зеленые кудри герани в продолговатых горшках, народ толпится в сувенирных лавках. Это еще та Венеция, которую он уже видел - вытоптанная туристами, муляж, но есть часы, когда любой город безлюден, наг и чист. Часы перед рассветом. 
Когда ноги начинают гудеть от усталости, вереница улиц выводит его к небольшому ресторану у воды. Под бутылочно-зелеными козырьками ютятся круглые столики, к удивлению Влада, место ему находится. Напротив, по ту сторону вздыбившего спину моста, за захлопнутыми зелеными ставенками с хитрым прищуром, идет реальная жизнь этого города, обыденная, привычная. На школьном английском объяснившись с официантом, Влад расслабился, но вдруг взгляд напоролся на огненный волос. 
Рыжий парень сидел за столом и курил, глядя на воду. Только сейчас Влад заподозрил в нем иностранца - так на родные города не смотрят, так не смотрят на женщин, с которыми прожили жизнь... или, может, все-таки? Владу вдруг ударяет в голову - это, да, черная неблагодарность городу, который сделал ему такой подарок, но он готов сыграть в парфюмера. С мужчинами в его возрасте это бывает - ну, хочется вдруг перевернуть жизнь. А что потом? Может быть, он успеет уехать, может быть, его повяжут тут. Это будет одно из тех затянутых, резонансных дел, Ирину пригласят в «Пусть говорят», кого-нибудь с работы, наверное, тоже притащат... Ну, уточнить про репутацию и ориентацию. 
Влад смотрит внимательно, запоминает каждую деталь - думает, как прекрасен он будет, распятый среди узких венецианских улиц, уже от такого бесстыдства отвыкших. Старый глупый Ашенбах. Ты опять нарвался на Тадзио. Рыжему приносят счет, рука ныряет во внутренний карман пиджака, вполне уверенно, брови сходятся к переносице. Он что-то говорит, Влад пытается в какофонии языков - лающего немецкого, щебечущего французского, экспрессивного итальянского - журчание ненавязчивой музыки и воды, различить его голос. Паренек что-то говорит, кивает на громоздкие пакеты, занявшие плетеное кресло перед ним. Официант вскидывает брови - очень удивленно, улыбается и отрицательно качает головой. У рыжего на лице растерянность. Официант отходит, что-то говорит солидному мужчине у входа во внутренний зал, и тот уже не сводит с рыжего глаз. У Влада, к его собственному удивлению, профессиональная чуйка включается не сразу, а когда включается - он не может поверить удаче. 
- Проблемс? - даже не пытаясь приблизить свое произношение к адекватному, поинтересовался Влад, небрежно сбросив пакеты на пол. Он мельком заглянул в них - как и предполагалось, пустые коробки. 
Надо же, схема везде одна и та же. 
Рыжий вскинул бровь, только теперь его заметив. 
- Серьезно? - хмыкнул он. 
И Влад растерялся, как если бы заговорила статуя. Итальянская статуя на чистом русском. 
- Что? - усмехнулся рыжий. - Не надо так удивляться. Русского человека за километр видно. 
- Медведя и балалайки при мне вроде нет, - вяло пошутил Влад. 
Рыжий не оценил. 
- Вон сидят европейцы, - кивнул он на столик, где разместилась шумная компания, - посмотрите на девушек - ни макияжа, ни каблуков - сплошное удобство. Говорят громко, смеются. Русская парочка в том конце террасы - женщина выглядит просто сногсшибательно, ведут себя очень скромно. Так что... стереотипы - это плохо. Если речь не о Турции и Египте. Там они во всей красе. 
Влад усмехнулся. 
- Ну, я мог оказаться кем угодно... 
- Только не китайцем, - кивнул рыжий и протянул руку, - Константин. 
- Влад. Откуда ты? 
Рыжий откинулся на спинку сиденья, внимательно изучая собеседника. 
- А вы откуда? - вопросом на вопрос ответил он. 
- Из Москвы. 
Костя усмехнулся, достал сигарету и закурил. 
- Вы все равно не знаете, где это. Слишком далеко за МКАД-ом. 
- И ты говоришь о стереотипах, - хмыкнул Влад, подтянув к себе его счет. 
- Не надо, - не резко, но твердо попросил Костя, сделав затяжку и уколов мужчину синим взглядом, - я вам... помочь ничем не смогу. 
- Что ты сказал официанту? - вдруг из чистого любопытства поинтересовался Влад, доставая портмоне. - Что оставил кошелек в машине? 
- Да, - немного насторожился Костя. 
Влад рассмеялся. 
- Ты тут в радиусе пятидесяти километров хоть одну машину видел, гений? 
Кровь прилила к лицу. Резко так. Контрастно. Завораживающе-очаровательно. 
- Шли бы вы... - шикнул рыжий. 
- Не пойду, - отрезал Влад, подавшись вперед, - но можем договориться. 
- Я за еду не трахаюсь, - грубо отрезал молодой человек, - не дошел еще. Что с лицом? Думаешь, это похоже на что-то, кроме съема? 
Влад сцепил зубы, потом вложил несколько купюр в счет и махнул официанту. Рыжий, как и ожидалось, ерепениться не начал. Только руки на груди сложил. Глаза его забегали. Был бы чумной, прыгнул в воду, но... 
- Ты боишься, - совершенно спокойно заключил Влад, глядя ему прямо в глаза, - меня боишься, но вон тех ребят - больше. Ты бы на такое не пошел, будь у тебя... 
- Я не занимаюсь сексом за деньги, - отрезал Костя.
- Да я не предлагаю, - пожал плечами Влад. - У меня в девять начало регистрации в Римини. Пойдем, пройдемся по городу - ограничимся эскорт-услугами. 
Влад решил, что насиловать его действительно не стоит - не тот типаж, чтоб расслабиться, получить удовольствие, а потом начать просить еще. Поломает. Обозлит. Странно, что вариант накачать его вином показался менее безболезненным. Странно, что он на такую глупость повелся. 
- Сколько тебе лет? - спросил мужчина, когда они устроилась у очередных скользких ступеней, ведущих на дно. - И что ты без средств делаешь в Венеции? 
- Двадцать, - округлил уже порядком подвыпивший Костя, закинув голову и снова закуривая. - А ничего. Накопил, приехал, снял комнату... деньги кончились. 
- И на обратный билет нет? - удивился Влад. - А мама, папа выслать не могут? 
- А мне обратный и не нужен, - усмехнулся рыжий, звездная пыльца сыпалась ему в глаза. - Я не собирался уезжать. 
- И что ты будешь делать...? - так и не понял Влад. - Тебя же выгонят из квартиры. 
- Ну и что, - легкомысленно пожал плечами парень. 
Они долго бродили - до того момента, как город затих. Этот час застал их на Сан Марко. Небо светлело, постепенно, неторопливо, будто теряло свою сочность. Они сидели у дворца дожей, когда Костя вдруг уронил голову ему на плечо и сказал: 
- Пошли. Поспишь хоть немного. 
Сон сняло как рукой. 
Влад никогда не забудет эту комнатушку - Костя, наверное, тоже. Она была на первом этаже, и ее единственное окно, большое, широкое, выходило прямо к каналу - брызги попадали на письменный стол, расположенный у подоконника, на котором стоял горшок с небольшим лимонным деревом. К нему же примыкала низкая, но широкая кровать, застеленная красным мягким покрывалом. Повсюду валялись книжки, пачки из-под чипсов и сигарет. 
Когда Влад повалил его на постель, рыжий сопротивляться особо не мог - устал, перепил, но понимал, что происходит. 
- Пожалуйста, - жалобно скулил он, слабо ерзая, - ну, пожалуйста, не надо. 
Владу было от всего сердца плевать - он раздел его и трахнул. Только после нескольких движений по отборному мату и нытью, догадался, что нарвался на девственника. Рыжему понравилось - не сразу, но понравилось. Под конец ночи, когда пенистые волны Адриатики уже слизали звезды. 
Проснулись они в половине первого, и менять что-то было решительно-поздно. Костя до последнего делал вид, что спит. 
- Вот деньги, - сказал Влад, накидывая рубаху и выкладывая почти всю оставшуюся наличность, - не подумай - не за секс. Просто не хочу, чтоб ты загремел в местное КПЗ. И вот мой номер... 
- Забирай все это барахло, а то в канал выкину, - пообещал рыжий, не поворачиваясь. 
- Слушай, - серьезно позвал Влад, коснувшись белой спины, - я хочу, чтоб ты приехал в Москву - я тебе помогу... 
- Блядь, да иди ты! - выпалил рыжий, обернувшись. - Ты женат. Даже кольцо не снял, когда мне вчера зад разъебывал. 
Влад смотрел на него и не понимал - опьянение будто спало. Стоило ли это пропущенного самолета и очередной Иркиной истерики? Влад был на что угодно готов, лишь бы вернуть это ощущение пьянящей сказки. Костя сидел, сжав гудящую голову руками. Влад опустился перед ним на одно колено. 
- Кость, - тихо позвал он, коснувшись холодного бедра, - ты очень ласковый мальчик, очень красивый. И мне с тобой очень понравилось, если хочешь - я правда помогу тебе в Москве. Обещаю. Не кину. Ты же тут... что ты тут делать будешь? 
- Что-нибудь, - огрызнулся Костя, не поднимая глаз. - Все. Штаны натягивай и уебывай. 
- Ты ребенок еще, - бормочет Влад, наконец остро почувствовав свою вину. 
Деньги он все-таки оставляет. Понимает, малый, конечно, с характером, но не дурак. Номер... в номере нужды нет. Это ведь жизнь, а курортные романы - это просто курортные романы. Все, что случилось в Вегасе, остается в Вегасе. Ничего. И ночи такие - они жемчужины в деревянных бусах, но не больше. Не больше. 
Ирина закатывает самый грандиозный скандал, Влад «честно» говорит - напился с мужиками и... и хочет добавить, что снял шлюху, но язык так и не поворачивается. 
Москва встречает последними грозами августа и началом сезона обострений. С Ташей за компанию Влад пересматривает «Бойцовский клуб», но это не его анамнез. На работе жмурики, хулиганы, зеки, психи, дома - остывший ужин, Ирина, которой слово не скажи - истерика, а вот Таши дома нет. Как тривиально. И когда ложишься ночью, закрываешь глаза, чувствуешь, как языки огня перебрасываются на твои плечи, шею, грудь. Утром Ирина швыряет на кухонный стол перед ним Ташин дневник, вопит, мол, мне стыдно! Не знаю, что с ней делать! Посмотри, посмотри на нее! Таша в рваных джинсах с лесенкой огромных, цветных булавок, на толстовке скалится позитивный череп с розовым бантом. Таша плачет, тушь течет. У Таши трагедия. Таше очень больно. 
- Учителя жалуются! Мне надоело в школу ходить, как на работу! Они же думают, что мы алкаши какие-то... Мне стыдно! 
Влад поднимает на нее проникновенный взгляд. 
- А мне нет, - пожимает он плечами, - отъебись от ребенка, Ир. 
Наверное, поэтому Наташа решила жить с отцом-педиком, а не припадочной матерью. 
И Влад помнит этот день - он был не канонично-пасмурным, нет, он выдался очень солнечным, правда ветреным. Листопад начался, медовые листья толстым ковром под ногами пружинили. В этот день его привели в квартиру, где нельзя было продохнуть - понятая упала в обморок, лейтенант блевал на лестничной клетке. А Влад, в общем, не хочется даже вспоминать сваленные в ванную трупы, мотивы и иже с ними. Глава семейства, виновник торжества... 
В общем, он тогда понял, что просто хватит. Так вот просто, банально, хватит. Взял отгул, пошаманил с визой, купил три билета и улетел, никому ничего не сказав. Это было спустя две недели, как они вернулись. А в Венеции времени нет, в Венеции дух божий носится над водой, и Влад находит ту комнатку без труда. 
Рыжий стоит на пороге совершенно растерянный - самый красивый, самый чистый и немного ангелоподобный. Где вас таких красивых, блядски-неземных штампуют? Влад слюной исходит, похлеще бешеной шавки. 
- Дай мне шанс, - настойчиво требует он, даже не переступая порог, искренне так, потому что искренность - единственная его возможность пробиться в это чудо, - я тебя прошу - дай мне шанс и себе дай. 
***
- Дай мне шанс, - как-то нервно кривляется Костя, передразнивая его, глаза сверкают, - сука ты, Киреев. 
Костя снова закуривает, хотя бросил давно... Ну, как в Москву перебрался.
- Что-то не так? - деликатно уточняет Паша. 
- Нет, все так, - флегматично пожимает плечами Костя, - он действительно приехал, распинался, что есть-пить без меня не может, я особо не верил, но поехать с ним решил, потому что, сам понимаешь, деваться было некуда. Все что мог, он действительно сделал - съемщиков из квартиры покойных родичей выпер, заселил меня... И, знаешь, до зимы как-то прожили. Влад меня в автосалон пристроил, а по ночам я в колл-центре сидел, он от жены ко мне бегал - после работы, на выходных. Не тупо потрахаться. А потом... потом я немножко приболел... 
Зима кончалась. Одинокая, пустая и какая-то почти бесснежная. Костя тогда квартировал в панельном доме у Тропаревского парка, в однушке с выгоревшими обоями, странным образом хранившей запахи всех, кто жил там до. Работа была скучная и никчемная, в общем-то, не только она. Бессонница при такой жизни становилась скорее лекарством, чем отягощающим обстоятельством. 
Костя третью неделю ходил с температурой под сорок, так что Мегафоновский колл-центр с ним благополучно распрощался. Он пришел тогда невероятно усталый - к пустому, гудящему холодильнику, поющей сантехнике и совершенной темноте. Не стал включать свет. В окно единственной комнаты заглядывал фонарь, дотошно, словно понятой. Костя задернул шторы и упал на диван. Он всегда видел яркие сны, живые, подвижные, но бред - это не сон. Бред - это тяжелая, неоспоримая реальность, способная раздавить тебе грудь. Снилось, что мама жива. Было легко и хорошо. Вот Израиль - душный, жаркий, мама прошла первый курс, вечером им лететь домой, а сейчас она рядом идет... Похудевшая, не истощавшая, а наоборот - свежая, полная жизни и цвета. И Костю переполняет несусветная легкость, невыразимая радость просто от того, что он идет рядом. Что может снова слушать ее голос, слышать, внимать тому, что она говорит... Те два года каждое ее слово было на вес золота. Она так отчаянно пыталась научить его счастью, дать ему покой. Это раньше, до диагноза обрехивался, оговаривался... а теперь? Вот она сидит на лавке, смотрит, как девушка в черной парандже заходит в море, обмахивается какой-то брошюрой, сложенной на манер веера. Костя садится с ней рядом, дает холодную воду, сочный инжир и... 
- Ой, а что это? - удивленно спрашивает она, крутя в руках странный грушевидный плод. 
- Цабар, - с видом знатока объясняет Костя и забирает у мамы фрукт, чтоб разрезать, - кактус съедобный. Его разделать аккуратно надо, а то уколешься.
Мама улыбается. Волосы у нее выцвели - эдакая медь с проблеском серебра. Костя один унаследовал этот дикий окрас - Дашка светленькая, как папа. 
- Умница ты моя, - говорит она, заправляя за ухо рыжую прядь. 
И тепло по всему телу разливается, если не благодать. И это свет, оправдывающий все - твое бессмысленное существование, в частности. Только вот становится жарче и жарче, дышать все тяжелее и тяжелее. Костя приходит в себя, от того, что сердце варится в собственных соках, просыпается в душной, темной квартире совсем чужого города, враждебного к нему. Совсем один. 
Разом вспоминается все - все грубости, все колкости, скандалы, но главное - это ее боль. Его сорвало тогда - скорчился в три погибели и завыл белугой. Зарыдал. От усталости. От боли. От бессмысленности. От... одиночества? 
- Почему? - вдруг искренне спросил Паша, вырвав его из того вечера. - Почему одиночества? 
- Потому что Владик тогда себе развлекуху завел, - хмыкнул Костя, зло глянув на мужчину. - Как собака, знаешь, выгулять, вычесать - потрахать. Сказок рассказать, о том, что без меня ему жизнь не жизнь была и надо, мол, не бояться делать шаг вперед и все круто менять... Только вот ни хрена он не менял. С коллегами - показательные вспышки гомофобии, к каждой бабе подкатывал, к жене бегал исправно. И не только к ней. 
- Бля-я-ядь, - протянул Влад, вскинув голову и ухмыляясь. - Всю жизнь припоминать будешь? 
- Да, - совершенно честно отозвался Костя, затянувшись. 
Он бы подох там, в той квартире. Просто Влад внепланово заглянул, испугался, что трубку не берет, а застав его в истерике, чуть сразу не вызвал скорую. 
- Кость, ты чего... - растерянно бормотал он, поднимая рыжего с пола и усаживая на диван, обнимая горячую голову руками, пылающие пряди отлепляя от вспотевшего лба. - Мокрый, как мышонок... Плохо так? Где градусник?
И эта ласка, эта забота тогда взяла за сердце. Ни одно из тех слов, на которые Влад никогда не скупился, ни поступки и подарки - ничто не способно сравниться с этой нежностью. Костя не мог остановиться, просто обхватил его, прижавшись к груди и продолжая реветь. В темноте как-то легче даются слезы. 
- Кость, что такое? - мягко повторил Влад, взяв его лицо в ладони и приподняв. - Устал? Хочешь, долечишься и куда-нибудь в Таиланд махнем... Просто на море. Тебе полезно. Ну, что случилось, а? 
Костя молча качает головой, совсем по-детски вытирая мокрое лицо, нос, но губы все равно дрожат, и срывается рваный всхлип. 
- Мама снилась. 
Влад теряется. Каменеет и даже отстраняется. Они вместе полгода как, и все, что он смог из него вытянуть, так только название деревни, где вырос. И то, как вытянул - в паспорте подглядел. 
- Мы ей Тармадол кололи... и... еще. Нам неправильно скомбинировали. Пластырь героиновый... 
Костя выплевывал отдельные слова, давился всхлипами, почти завывал, судорожно вцепившись во Влада. 
- Тебе жаропонижающее выпить надо, посиди секунду... 
Он навел тогда нимесила, а потом еще и нурофена дал - от головы. Две таблетки. Дебил. Косте как-то не до того было, он просто отключился, а проснулся за полночь от дикой боли в подреберье. Пришлось вызывать скорую, закатали в инфекционное - предположили мононуклеоз. Не мудрено, с щитовидкой-то, которая раздувается, как воротник у плащеносной ящерицы. Там корь была в отделении, Влада дальше коридора не пускали. У Кости была отдельная палата, широкое деревянное окно выходило на морг и заброшенную, обветшалую часовню. Обычная больничка средней паршивости - стены шелушатся, уборщица по мелочи подворовывает, он проснулся как-то посреди ночи и видит - снег валит. Крупный такой, лохматый, пушистый. Спокойно стало. Умиротворенно. И не надо никакого Таиланда, никакого моря, никакого смысла. Становилось лучше, но температура держалась, хоть и не такая высокая. Медсестры криворукие, постоянно мимо вен кололи, найти их не могли, говорили, убегают... Влад ходил к нему каждый день, и Костя даже стал относится к нему теплее, ласковей, роднее, но потом лечащий врач попросила заглянуть на огонек. 
Костю всегда отличали три черты: умение ударно работать, желание вникать во все происходящее с его организмом и... природная хитрожопость. 
В приемной мужик средних лет вполголоса переговаривался с дружелюбной старушкой, сжимая ее сухую, морщинистую руку. Семейная пара - достаточно молодая, взволнованно охаживала мальчишку-подростка, женщина в норковой шубке загрузила его контейнерами с домашней едой, отец то и дело трогал лоб, сосредоточенно кивал, что-то озабоченно спрашивал... Все старались держаться друг от друга на безопасном расстоянии, беседовали негромко. Влад ждал его на лавке с пакетом из «Биллы», Костя себя ничем не выдал - улыбнулся, сел рядом, забрал передачку. 
- Результаты мои пришли, - легко сообщил он. 
- И как? - поинтересовался мужчина, коротко глянув на него. 
Раньше на людях он всегда вел себя тише, спокойней, старался выглядеть как можно незаметней, не привлекать внимания и не вызывать подозрений - поэтому из больницы всегда убегал быстрее быстрого. Костю это веселило. Обычно. Только не сегодня. 
- Это не мононуклеоз, - спокойно сообщил он. - Другая инфекция. 
- Какая? - насторожился Влад, пристально глядя за старушкой, ровно с таким же вниманием глядевшей на них, что-то торопливо рассказывая сыну. Тот интереса не проявлял. 
- Половая, - коротко ответил рыжий, растянув губы в улыбке. 
Влад всегда плохо скрывал эмоции. Спектакль можно было и не разыгрывать, ограничиться этим выражением лица, ответившим на все вопросы. 
- Это было до меня, да? - изображая крайнюю степень жизнерадостного аутизма, вопросил Костя. 
- Д-да, - часто закивал Влад, опомнившись. - Да. Только... а почему я тогда не... 
- У тебя иммунитет нормальный, - честно объяснил Костя, - а у меня с детства очень слабый. 
- А, - коротко изрек Влад, поправив фуражку и про себя, наверное, перебирая все известные молитвы. - И... что теперь будет? 
- Хрен отвалится, - улыбнулся рыжий, - я тебе его сам оторву, чтоб не совал куда попало. 
Влад поперхнулся, наверное, впервые за все время их знакомства глядя на Костю с испугом. 
- Симптомы появляются спустя двадцать-шестьдесят дней после заражения, - сухо констатировал рыжий, полный какого-то нездорового веселья, - это не могло быть до меня, Влад. Никак. Ты сам заразился, в лучшем случае, два месяца назад. 
- Н-ну, - замялся он, - я женат в некотором роде. И не всегда получается отлынивать от супружеских обязанностей... 
- А женщины не являются носителем, - и глазом не моргнув, соврал парень. 
Будь Влад чуть умнее - пошел бы в отказ, будь это правдой - начал бы материться и хлопать глазами, как оглушенная сова, пытаясь понять, что это за колдунство такое. Костю бы заподозрил. А то сидел смертельно-бледный - впервые настолько напуганный. А самое смешное - заразиться-то можно было, допустим, случайно выпив кофе не из той чашки. Плевое дело, половина людей живет себе и не замечает. 
Семейная пара начала недвусмысленно переглядываться, коситься на них, мужчина брезгливо, девушка - растерянно. 
- Потом поговорим, - небрежно бросил Влад и поднялся. 
- Не расскажешь мне все сейчас, - предупредил Костя, глянув ему в спину, - я уеду. Сегодня же. 
Влад постоял на месте, потом повернулся к нему, заглянув прямо в глаза, будто подавляя и тихо, твердо сказал: 
- Многовато условий. 
Костя так растерялся, что даже слов подобрать не смог. 
- Это был первый и последний раз, - продолжил Влад, - я был в говно - ничего не соображал. Сейчас ты долечишься, вернешься, и мы с тобой сделаем вид, что этого вообще не было. 
Костя закипел. Понял, что вот еще чуть-чуть и... 
- Хорошо, - согласился он, - хорошо. Только скажи, просто скажи - кто это был. 
- Да какая... - взъелся было Влад, но напоролся на холодный взгляд. 
- Большая, - соврал рыжий, сложив руки на груди, - работаешь ты с этим человеком или это просто... в баре ты кого-то подснял. Влад, как это вообще вышло? 
- На задержании, - сдался он, просто чтоб поскорее закончить этот разговор и уйти, не чувствовать на себе эти быстрые, жадные взгляды с примесью отвращенья. 
Костя кивнул сам себе. 
- И ты был говно? - уточнил он.
Взгляд зеленых глаз забегал, сжались челюсти. 
- Если ты мне сейчас все не объяснишь, - негромко, но внушительно пообещал Костя: - я пойду к твоей жене и расскажу все, а главное - какую заразу ты волочёшь к ней в дом... 
Сжались кулаки, так опасно - будь они одни, наверное, долбанул бы. Костя снова улыбнулся. Вряд ли он вообще когда-то улыбался так часто как в тот день. Будь они одни, Влад бы размазал его по стенке и ни слова не сказал. 
- Это был транс, - сдался мужчина, решив, что легче выпалить все как на духу и сбежать, - пацан переодетый. Меня просто... просто повело. 
- Ты его снял? - стараясь не выдать отвращения, уточнил Костя. 
- Да, - не глядя на него, ответил Влад. 
Соврал. 
Опять соврал. 
- За сколько? - нервно хмыкнул рыжий, встретившись с растерянным взглядом. - За сколько ты его снял? Где? Давай, не стесняйся... 
- За дозу, - так же издевательски улыбнулся Влад, сорвавшись. Голос его стал четким, поставленным, но стоило мужчине наткнуться на ошарашенный взгляд, снова сделался виноватым: - Я этим не занимаюсь. Просто... свел с кем надо. 
Единственное, чего Косте в этот момент хотелось - попросить у медсестер кварцевую лампу, проблеваться и отмыться. 
- И ты даже презерватив не надел? - обескураженный такой глупостью спросил рыжий. 
- Я... - судорожно вздохнул Влад. - Не подумал. 
- Не подумал, - кивнул Костя. - Хорошо. Сдай анализы и жене посоветуй. И больше никогда ко мне не подходи - не хочу, чтоб в следующий раз это был СПИД. 
СПИД - это слово, от которого людей бросает в холодный пот, и они суетливо разбегаются, разве что не крестятся и через плечо не плюют. Костя горячку не порол и дураком не был, пролежал чуть больше десяти дней - за которые Влад ему, кстати, ни разу даже не позвонил. И вроде было спокойно, сдержанно, но в ночь перед выпиской пустота вошла, предварительно постучав, огляделась, нашла его под одеялом и забралась под кожу. 
Москва осточертела. Нет, Костя не считал ее квинтэссенцией урбанизации, не соглашался с теми, кто говорил, что вот, столица мол, такая разэтакая, глотку ближнему рвать заставляет, жилы тянет - так говорят трусы, те, кто не может найти здесь места, поладить с этим городом. Косте он нравился, нравилось наблюдать за ним, чувствовать себя деталью вечного двигателя, но... столица оказалась слишком большой для него, как родная деревня когда-то слишком маленькой. Не Москву же в этом винить, ну? А жить надо там, где не то что стены, улицы лечат. 
Он бы рад не возвращаться к Владу вообще, но надо забрать вещи и карту, а ключей с собой нет. Костя, ведомый одной только практичностью, звонит, спокойно говорит - мол так и так. Получает столь же спокойный ответ - я сейчас приеду и сам тебя заберу. Нервы щекочет мысль, что его сейчас отвезут туда, где никто не найдет, потому что, допустим, того злосчастного трансвестита Влад прикопал бы и глазом не моргнув. Однако, за рулем он собран и спокоен, московские пробки как нельзя лучше располагают к долгим, душещипательным беседам, но Влад только один раз спрашивает хмуро так, сердито: 
- Как себя чувствуешь? 
- Твоими молитвами, - хмыкает Костя, сложив руки на груди. 
Март выдался снежней февраля - вьюга расписывала небо кружевным узором, мелкий, мучнистый снег валил так, что двери подъездов приходилось откапывать. Костя переступил порог - квартира стала вдруг какой-то жилой. То ли дело в пуховике на вешалке и паре ботинок, то ли в зацветшем кактусе и запахе гари... Рыжий вошел на кухню, возле раковины обнаружилась глубокая тарелка с холмиком обуглившихся головешек - все это так напоминало апофеоз войны, что Костя даже получше разглядеть решил. В стеклянном кувшинчике, в почти черном, подернутом чае плавали комья плесени, она же будто свила себе гнездо в засохших спагетти. У рыжего чуть челюсть не отвисла, но Влад вдруг подошел сзади, обхватил его и прижался к затылку, чуть ли не скуля. 
- Бля-я-ядь, - брезгливо зашипел Костя, морщась и пытаясь просочиться через кольцо крепких рук. - Скройся нахер, я блевану сейчас... 
- Кость, ты чего? - непривычно тихо спросил Влад, отстранившись с несвойственной ему послушностью. 
- Ты думал, это шутка юмора? - передернув плечами, опешив, уточнил Костя, схватив его за запястья. - Ты вот этими самыми руками трогал торчка. И не знаю, куда еще их засовывал... 
- Кость... 
- Что Кость? - выпалил рыжий. - Ты реально дебил, что ли? Ты хоть проверился? 
- Да нахуя? - глядя как на парня, как на ненормального, Влад развел руками. - Со мной-то все нормально, может, это вообще не моя вина... 
Рыжий даже оправдываться не стал, не стал объяснять и доказывать. Просто вышел в спальню - спортивная сумка упала на пол, жадно распахнув пасть. Костя одну за другой швырял в нее вещи.
- Хорошо, - наконец, признал Влад, - ладно. Мой косяк - схожу в больницу, пропью все таблетки, только успокойся, ладно? 
Сумка была почти утрамбована, когда ее подхватили и перевернули, все содержимое выкинув на диван. 
- Косяк? - переспросил Костя, привалившись к шкафу. - Ты называешь это - косяком. Великолепно. Владик, давай мы с тобой тихо разойдемся. Ты будешь блядовать, я не буду тебе мешать. 
Взгляд становится острее, злее. 
- И куда ты пойдешь? - спокойно спрашивает мужчина, присев на край стола. - Ты понимаешь, что один мой звонок и на оклад в семь штук жить будешь. У тебя ни прописки, ни регистрации... 
- А кто тебе сказал, что я останусь в Москве? - разумно поинтересовался рыжий, взяв портмоне. 
Вид у Влада сделался нездоровым, лихорадочным каким-то, испуганным. Он быстро встал, вырвал кошелек из рук, достал карту и демонстративно переломил. 
- Ну ахуеть теперь, - хмыкнул рыжий, закатив глаза. - Придется потратить два часа жизни на хренов Сбер. Спасибо, Владик. 
Он уже хотел двинуться к дверям, когда его схватили за грудки. Костя не боялся. Просто заглянул в глаза - спокойно, властно, как мама учила смотреть на гусей, когда они, размахивая крыльями и опасно гогоча, выбегали на дорогу. 
- Я тебя люблю, понимаешь ты это? - голос ломается, трескается, не выдерживает внутренняя плотина. - Я сирота без тебя... 
У Влада слезы в глазах. Действительно. Наводнили, стеной стали. А Костю не трогает - ни дрожащий голос, ни эта вода. 
- Какая любовь, а? - поразительно честно спрашивает он, а потом будто на пальцах пытается объяснить что-то ребенку неразумному, отчаянно надеясь быть понятым: - Нет никакой любви. Как в принципе. Есть уважение, есть семья. Ты - моя семья, потому что... Нет у меня больше никого. Мы одно целое - так должно быть, но в твоей голове это все такой замечательный способ развлечься на выходных. Я думал, ты действительно хочешь что-то изменить... А ты не хочешь ни хрена, тебя все устраивает. Работа твоя, семья, я для тебя просто еще одна блядь. 
- Да-а-а? - нервно хохотнув, протянул Влад. - Я каждой бляди, наверное, хату подгоняю, работу, бабло трачу, чтоб на ноги поднять... Я задолбался уже от всего этого, Кость. Въебываю, как проклятый, Ирина со свету сживает, а теперь ты еще... 
- Я больше не буду, - честно обещает парень. - Только знаешь, почему это все, Влад? Потому что ты слабак. 
И это точка кипения, которую он проходит. Слова бросает небрежно, насмешливо и... в ответ получает удар. Очень крепкий, хороший удар в челюсть. Такой, что его с ног сшибает, падая, он ударяется головой о низкий письменный столик. Какие-то минуты не хватает сил поверить, сообразить - шатает из стороны в сторону. Влад, как ни в чем не бывало, опускается в кресло. 
- Что ты хочешь-то от меня, гнида? - судорожно выдыхает он, а когда Костя поднимается на четвереньки, ударяет ногой под дых. - Что я должен сделать, а? Ты, сука, понимаешь, что если я от Ирки уйду, она с меня живого не слезет - узнает, распиздит на всю Москву... Ты хочешь, чтоб тебя упиздили в какой-нибудь подворотне, потому что каждая собака будет знать, что ты педик? Или мы с тобой поиграем в борцов за права? На парады всякие выходить будем... Что разлегся, Кость? Силенок не хватает? Слабак, что ли? 
Почти получается продохнуть, сфокусировать зрение, когда снова получает удар по ребрам, по печени. И все, что остается - нет, даже не злость и желание дать сдачи, хотя, конечно, можно. Остается жалость, остается обида, потому что до Влада сказанное не дошло, потому что он его не услышал. Он так и лежит - молча, ни на что не реагируя. Влад, кажется, всхлипывает и уходит, заперев дверь. Рыжий, очухавшись, чувствуя каждую мышцу, каждую косточку, выходит на балкон и перебирается на соседний - к соседке. От нее ловит такси и... плевать даже на те пятьдесят пять тысяч на карте и зарплату, которая вот-вот на днях прийти должна. Он приезжает на Курский, с покупкой билетов возникает загвоздка, можно ласточкой до Тулы, но это утром. В семь. А есть плацкарт в Питер-Махачкала через Узловую. Это в одиннадцать вечера. Костя берет боковушку. Ни обиды, ни страха, просто боль. Голову кружит, начинает тошнить... Но поезд - та же колыбель. Стук колес лечит, однообразные, сотканные из снега пейзажи. В вагонах холодно. Тогда вот думается: «Не пройди ты, милый поезд, Питер, лежал бы, как подыхающий кот, пока ты не упрешься плоской башкой в тупик, а там бы вышел и сидел под Казанским...» 
Но в три Костя высаживается на пустой станции убогого, серолицего городишки. Вдоль перепачканных мазутом рельс тянутся составы, лень их обходить, и рыжий, согнувшись, пролезает под сцеплениями. Поедет - так и Бог с ним. Маршрутки начинают ходить в шесть, а до этого приходится сидеть на станции, тихо лелея надежду замерзнуть насмерть. Мысленно он подсчитывает, что, да, пока он доедет - папа как раз вернется со службы. 
Дорога такая знакомая, что не хочется открывать глаз. Его высаживают прямо напротив дома - так просто получается. Два блага цивилизации, и оба под рукой - маленький магазинчик «Ромашка» и остановка. Дом - новый, двухэтажный, добротный такой, стоит на возвышенности, среди густых зарослей, припорошенных снегом. Справа замерзший пруд, за забором, позади - пустырь, поросшее бурьяном поле. Начинает брехать огромный ротвейлер, которого он, Костя, сам завел - искал для подруги добермана, а нашел самого лучшего в мире ротвейлера. Правда болявого и хвостатого, но... это точно он. 
Костя открыл первые ворота, подошел к вольеру с псом. Увидев его, собака принялась разговаривать совсем по-другому. Именно разговаривать - умно так, понимающе глядя в глаза. Костя просунул руку, коснулся мокрого носа. 
- Здравствуй, Зевс, - мягко сказал он, - здравствуй, мальчик. Что ж они тебя в такой холод домой не пускают... 
Можно было позвонить. Восемь утра - наверняка Дашка дома, но... через Дашку - это как через черный ход, по-воровски. У дома другой хозяин. Поэтому Костя остается ждать у порога, каждая проезжающая мимо машина - паника. Валит снег - капитальный такой, крупный, ветер аж присвистывает, разбрасывая его по голубоватой корке наледи. Сердце падает на дно желудка, подступает к горлу тошнота. Проходит несколько часов, прежде чем он слышит неумолимо приближающийся рокот мотора. Тогда решает - нет. Единственного родного ему человека больше нет. Здесь ничего родного нет. Все чужое, отмершее давно. Не надо искать жалости. Подрывается под оглушительный, растерянный лай, по сугробам сбегает в овраг, к пруду. В детстве-то... забавы ради - как сиганул туда, на лед. Провалился по пояс, пока до дома дошел, штаны задубели так, что еле стянули. От усталости он падает, ломая замерзшие, почерневшие ветви. 
- Эй, товарищи алкоголики, опять греетесь? Я ж вам сколько раз говорил! Вот спущу на вас пса и все, цап за зад - и Аминь! 
Голос знакомый до боли - немного негодующий, немного насмешливый и серьезный. Все вместе. 
- Зюка, ну-ка, воспитай...
А Зюка срывается и рысью несется к хозяину через сугробы. Костя еле подняться успевает, но этот тюлень чуть снова не валит его с ног, ударяя по всем болевым точкам разом. Из горла не выжать ни звука, только рука гладит лоснящуюся, черную шерсть. Пес отпрыгивает, будто хочет привести заместителя, но боясь, что настоящий хозяин опять исчезнет, снова бросается к нему. 
- Зев, доедаешь их там, что ли? - ворчит отец и, тяжело дыша, осторожно спускается вниз по склону. 
Он ворчит, не поднимая глаз - поседевший, гипертоничный мужчина. Костя стоит, как вкопанный. Отец отодвигает ветку, хочет улыбнуться, но вдруг взгляд его напарывается на сына... Ну да, да. Рожа разбита, синяки под глазами, а от холода уже трясет. Да, куртка не по сезону, но схватил же первое, что под руку попалось. Да. Да. Да. Да. 
Да. 
Некуда пойти больше, но...
Этот взгляд - в нем сначала испуг, такой отцу не свойственный, а потом какая-то наигранная... отстраненность. Мол, говорили тебе. Удержать пытались. Помочь. Костя, облизав сухие губы, кивает, пытается улыбнуться, думает, что теперь - подойти, подумает же, что пришел, потому что не справился. С жизнью. Со всем. Уйди - так и решит, что не любишь, не раскаиваешься, а гордость мешает помощь попросить. 
- Ну что... - сипло произносит отец, а потом вдруг срывается на крик: - Что стоишь-то, бестолочь? В машину - живо!
Ждать, пока сюда, в хреновы Люторичи доедет скорая - чистой воды самоубийство, папа сажает его на заднее сидение и, не заходя домой, везет в травму. Говорят - сотрясение мозга, сломано два ребра, дают направление. Костю опять закатывают в больницу. Он до сих пор очень жалеет, что не видел Дашиного лица, когда папа зашел и сказал - твой брат, мол, вернулся. Отбил последние мозги, я отвез его в больницу. Завтра мы везем ему апельсины, потом забираем домой. 
- А дядя Леня всегда мировым мужиком был, - вставляет Паша, снимая визжащий чайник с потухшей конфорки. 
Он обнюхивает все коробочки, выбирает чай, щедро рассыпает по чашкам. Косте заваривает с грушей и гранатом, очень привычно опускает перед ним чашку. Так могло быть каждый день? Нет. Не могло. 
- Ты много врешь, Кость, - вдруг говорит он, глянув на Влада с каким-то странным сочувствием, почти оскорбительным для рыжего и пояснил: - Нам он сказал, что добирался автостопом и его обчистили. 
Влад поднял голову, прищурившись, глядя на Пашу с совершенным непониманием, боясь признать, что страх чувствует почти первобытный - каждое слово этого человека может обрушить его жизнь. 
- Кому нам? Когда сказал? 
- Я был тогда в Люторичах, - поясняет он, размешивая сахар в чае, - своих навещал. Заходил к нему в больницу. 
Влад, не веря этому, в ужасе смотрит на Костю. 
- Почему же? - фыркает рыжий. - Отцу я не врал, это он и посоветовал тебе ничего не говорить. Сказал, и так грех на душу взял. Из-за меня. 
Взгляды опять сталкиваются - между ними расцветает космос, вспыхивают созвездия, что лампочки на новогодней елке. Они говорят, какую-то мысль, ясную им одним, отражают друг другу бездонными зеркалами-порталами. 
- Так вы виделись, - вмешивается Влад, шумно выдохнув: - Ну и как? Отыгрался. 
- Ага, - протянул рыжий, - на больничной койке со сломанными ребрами и сотрясом. 
- Ладно, Кость, - прерывает их Паша, отхлебнув чая, - продолжай. 
- Нет, - решительно вмешивается Влад, - мне тоже интересно. Ты ж такой безгрешный был, расскажи, как прошла эта встреча... 
- Может быть, потом, - снова влезает Павел. - Но, честное слово, никакого интима. Их в палате трое лежало. 
Костя усмехнулся, задумчиво глядя на блюдце, усеянное рыжими бычками, от которых шел слабый дымок. 
- Ну что? С отцом не ладилось. Он так - узнал для протокола, не влип ли я во что серьезное, не нужна ли «помощь свыше», - хмыкнул парень. - Вроде понял, простил, домой забрал... Дашка, конечно, несказанно мне обрадовалась. Но это понятно, у нас всю жизнь нежная любовь... Короче, не ладилось. Никак. Я вроде шел на поправку, думал найти работу, на заочку поступить, свалить от них, чтоб не напрягать. Но однажды кое-кто приперся ко мне домой... 
- И тут, я так понимаю, вступает Влад, - провозгласил Паша. 
*** 
У русских деревень есть одна замечательная особенность - рядом с тем, что вот-вот развалится под весом собственной крыши, по самый подоконник просев в мерзлую землю, высятся почти монолитные замки из рыжего кирпича за глухими заборами - ну, чистая романика. Брешут цепные волкодавы, робко выглядывают глазки камер. Дом Костиного отца отличался от всех, он находился на возвышенности, первые ворота - не сплошные, кованные, открыты нараспашку. Функционал Владу остался не ясен, тогда как их легко можно было обойти по сугробам, через бурьян, хотя позже там обнаружился заснеженный заборчик. Чтоб не скатиться с горки, пришлось парковаться у самого гаража. Собака бесновалась в вольере. Влад уже собирался подойти к каменному заборчику, когда калитка открылась и навстречу ему вышла девушка. Невысокая, узколицая, с волосами цвета лимонной мякоти и чуть раскосыми серыми глазами. Она куталась в мужской пуховик, накинутый поверх махрового халата, и едва ли не пританцовывала, пытаясь согреть голые ноги. 
- Вы к кому? - крикнула она, цепко глядя на него. 
- К Косте, - немного растерянно признался Влад. 
Девушка выпучила глаза, даже рот открыла от удивления. 
- Так это ты его так отделал! - выпалила она. 
Влад промолчал, совершенно обескураженно глядя на нее. 
- Слушай, я тебя понимаю - сама б прибила, - смешливо заявила хозяйка, доверительно положив руку ему на плечо, и будто раздосадовано объяснила: - Но тут такое дело - у нас в семье жесткий патриархат, а мужик в доме один - эт мой папа, так что без его разрешения ты дальше калитки не пройдешь. А если пройдешь - очень пожалеешь. Ферштейн? 
Растянув бледные губы в улыбке, она похлопала Влада по плечу и удалилась. 
- Да, - раздался крик уже из-за забора, - и тачку от гаража отгони. 
Тачку Влад от гаража отогнал, припарковался внизу, у съезда, озадаченно глядя на чужой дом. Он не так себе это представлял. Скорее - какую-нибудь запущенную хибарку, отца-алкоголика, а сестра - это что-то совсем уж инопланетное. Он ведь не звонил им. Ни разу за полгода. Даже номеров в телефоне не было. До того, как Костя заговорил про маму, Владу вообще представлялось, что растила его какая-нибудь бабушка... Ну, из тех, излишне ответственных, говорящих часто, с плаксивыми нотками, всегда таскающих в кармане фотографию с первого сентября. 
Очень скоро у поворота притормозила чистая до блеска темная иномарка, Влад будто примерз к месту, судорожно вцепившись в руль. Из машины вышел полноватый мужчина в темном пальто, косо глянул в сторону Влада, и тот, собравшись с духом, тяжело выдохнул и вышел. 
- Здравствуйте, Леонид, - громко позвал он, подходя ближе. 
Мужчина лениво повернулся к нему, будто только заметил. 
- Здравствуйте, - отозвался он, пожав плечами. 
Влад поймал себя на мысли, что его колотит. Человек этот смотрел так пристально, так мудро - насквозь, навылет. Казался почти всеведущим. Не хотелось на него смотреть, не хотелось говорить - признавать, что, да. Он вот такой ущербный. Впервые подумалось, мол, лучше б и не было всего этого. Вообще. Никогда. Жил бы себе да жил, ругался с Иркой, изменял, работал... Не надо было прыгать в омут. А мужчина смотрел - долго, тяжело, издевательски выжидая. 
- Мне... - начал Влад, но тут же запнулся. - Позовите Костю. 
- Простите, а это не вы сломали ему два ребра и выбили челюсть? - будто задумчиво нахмурившись, поинтересовался Леонид.
- А это не с вами он полгода не разговаривал? - вырвалось у Влада, в ответ глаза, такие же синие как у Кости, укололи. - Послушайте, я не понимаю, почему должен отчитываться перед вами, я просто... 
- Потому что, - спокойно, но решительно оборвал Леонид, - у моего сына черепно-мозговая травма. И потому что он в моем доме. И я никому не дам его калечить. 
- Так получилось, понимаете... - слова текут сами по себе - несуразные, беспомощные, нелепые, - вы же знаете, он кого угодно доведет... 
- Владислав, - будто опешив, снова зовет Костин отец. - Я бы, может, еще понял, если б это блеял такой же двадцатилетний мальчик. Но вы - взрослый мужчина. У вас семья. И серьезные проблемы с головой, потому что ЭТО, - нажим на слово такой, что у Влада сердце обрывается, - не нормально, по определению. Все Костины травмы зафиксированы, дело подсудное... 
- Вы мне угрожаете? - с нервным смешком переспрашивает Влад. - Серьезно? Я сам в уголовке, мне совершенно до звезды... 
- Владислав, - с тем же насмешливым, опасным спокойствием снова перебивает Леонид. - Поймите меня правильно, есть люди, для которых нашего сомнительного закона не существует как в принципе. И если вы еще раз подойдете к моему сыну, - проступает, наконец, настоящая, болезненная, почти отчаянная злоба, - не посмотрю, что тварь божья - жизнь поломаю. 
- Вы думаете, что ли, я его ради забавы бил? - щурится Влад. - Да ни хрена подобного. Он вывел просто, понимаете? Должны же понимать. 
- Не хочу, - отрезает Леонид, качая головой. - Я не хочу этого понимать. Это противоестественно... Может, и до этого красавца дойдет теперь! 
- Да, но это имеет место быть, - пытается объяснить Влад, - у некоторых людей вот так. Вы думаете, проблема во мне? А в ком она была раньше? В каком-нибудь однокласснике, вашем друге... Нет, дело в Косте - он самый настоящий, стопроцентный гей. Вы мне шанса не дадите - хорошо, только он себе другого найдет, рано или поздно. Или вы вообще хотите, чтоб он один остался... Вам так легче будет? Знаете, где я его нашел? В Венеции. Он... блин, да он еду воровал. У него ни копейки не было, из квартиры выгоняли... Он сам мне говорил, я - это единственная семья, которая у него осталась. Пожалуйста. Просто дайте мне с ним поговорить. 
Леонид его слышит. Это главная особенность этого человека, как Влад поймет позже, он слышал с первого раза, пытался понять, вникнуть... Через себя переступить. Только такие вещи за раз не делаются. 
- У Кости есть семья, - только говорит он и уходит. 
И пока Костя, закутавшись в пуховое одеяло, спит в самой теплой комнате, Влад остается сидеть под порогом. Почему? Да потому что идти некуда. На работу отнес заявление, Ире сказал - ухожу. Без подробностей пока, просто - ухожу. А март такой, что околеть и сдохнуть. Рядом пруд, затянутый морозной пеленой, как во сне кошачье веко, и мелкий снег тонким слоем пудры ложится на хрустящий наст... Можно пойти в машину, но это же дело принципа - выстоять, высидеть. Собака брешет, разрывается так, что Дарья, хорошенько обматерив Влада, цепляет её за ошейник и утаскивает в дом. Ночь тянется очень долго. Засыпать на холоде страшно. Утром, затемно, выходит Леонид, выгоняет машину - делает вид, что так и надо. Дарья остается дома - видать, за караульного. Когда Костин отец возвращается со службы, неся полные пакеты еды, Влад осознает не только холод, но и голод. И все равно сидит. Пару раз местные алкаши звали погреться, несколько раз из дома выходила низенькая, полненькая старушка, то гнала его, то жалела, потом обещала вызвать милицию, но тут же выбегала Даша или ее отец, хватали бабушку и уводили. За три дня на улице в холод можно умереть. Появился глухой кашель, постоянная головная боль, усталость, нос забило. Кажется, ну, пока не видит никто - пойди в машину, сядь погрейся, водки выпей. Нет. Получится тогда, правда, слабак. К вечеру пятого дня Влад уже не чувствовал ног и рук, хрипел так, что Даша ночью открыла окно и велела ему заткнуться. В субботу вечером, когда уже стемнело - вышел Леонид. В одной руке лопата, в другой - роскошный букет ирисов, настолько синих, настолько ярких, что зима вокруг потускнела, померкла, словно кто-то вырубил софит. 
- Пошли, - коротко скомандовал он, спускаясь вниз. 
- Земля мерзлая, - вяло просипел Влад, - может, до весны...
- До весны ты сам преставишься, раб Божий Владислав, - так же монотонно ответил Леонид, шагая вперед, - и копать придется мне. Плавали, знаем. Косте свинку морскую на новый год подарили, а он решил посмотреть, как она плавает... 
Краем они обошли деревню, вышли к полю, мимо состарившейся водонапорной башни и леса, стоявшего стеной - голые деревья сплетались ветвями, будто скребли друг друга костлявыми пальцами. 
- А твои родители знают? - будто небрежно бросил Костин отец. 
- Нет, - закашлявшись, ответил Влад, волочась за ним, - и никогда не догадывались. 
- Завидую, - шумно вздохнул Леонид. - А кто они у тебя? 
- Отец профессор в МГУ, физик-ядерщик, завкафом был... Мама инженер-конструктор. Очень красивая женщина была. Умерла лет шесть назад. Инсульт. 
- Отец один живет? - сухо поинтересовался Костин отец, отряхиваясь от снега. 
- Нет, - вяло ухмыльнулся Влад, - он в Тбилиси. Три года назад встретил любовь молодости, женился и укатил...
- А-а-а сколько ему лет? - немного опешил Костин отец, глянув на собеседника через плечо. 
- Семьдесят, - довольно усмехнулся Влад, преисполненный внезапной гордости. 
- Ты поздний, - лениво отозвался мужчина. 
- Да, - вдруг странным образом осознав этот факт, согласился Влад. - Они долго не хотели детей. Они вообще друг друга терпеть не могли. 
Только впервые сказав это, признав вслух, он понял, какой глупостью с его стороны было заводить ребенка. Дошло наконец, что это ведь не кошечка или собачка неразумная, что дочка дома плачет, Ирка ее теперь совсем затюкает - не со зла, по глупости. Детей надо одарить любовью и силой, а у него ни того, ни другого. Но даже сейчас эта вина отзывалась в нем не жгучей болью, а ноющей пустотой. 
Наконец, они вышли к погосту - достаточно ухоженному, с покосившейся, но свежевыкрашенной оградой, сквозь которую проросли деревья и кустарники, щетинившие свои колючие, серые ветки, как дикобразы. Дорожка к этой могиле была протоптана, памятник казался больше, массивней остальных и... только подойдя ближе, за низкую калитку, Влад заметил, что номер этот на двоих. 
Золотые буквы и символы складывались в одну историю любви: «Ольхова Алевтина Евгеньевна 1974 - 2013», а ниже «Ольхов Леонид Геннадьевич 1965 - ». Так ведь делают? Бронируют места поближе к любимым, и даже памятники... Но между лопаток пробежали мурашки. 
- Детишки потом дошкрябуют, - нервно хохотнул мужчина, перчатками сметая снег с надгробья. 
- У вас... большая разница в возрасте, - подавив приступ кашля, как-то неуверенно заметил Влад.
- А у вас какая, - обиженно заворчал Костин отец, сурово глянув на него через плечо, - лет десять, не меньше. 
- Тринадцать. 
- Господи, помилуй. 
Невероятной синевы живые ирисы опустились на мерзлую землю. Росли и высились кругом снежные пригорки, снег искрился на тощих ветках, и казалось, будто это вишня в цвету, кренились обшитые сухим плющом, пожеванные коррозией изгороди, чернели тяжеловесные обелиски, коронованные некогда красными звездами, медленно, совсем неторопливо кружился редкий снег, морозный воздух колол застуженные легкие, и тишина стояла такая совершенная, что слова не вымолвишь. 
- Никогда не думал, что хоронить ее придется, - вдруг произнес Леонид, нежно коснувшись замерзающих лепестков. - Она в гробу лежит, я... Я вот на нее смотрю, а вижу девочку восемнадцатилетнюю. Тоненькая вся, прозрачная, рыженькая, как лисичка. Весь нос, все щеки - все в веснушках. И понимаю вот, что не уберег. Старше же был, умнее. И не уберег. Так природой заложено - мужчина женщину беречь должен. 
Владу на мгновение показалось, что сидя вот так на корточках у заметенной могилы, касаясь черствой, замороженной земли, он сжимает ее ладонь. Спрашивает совета. 
- Да, природой так заложено, - соглашается Влад, пытаясь в очередной раз донести смысл, делает над собой максимальное усилие и берется за главное свое оружие - искренность: - Но вот сбой какой-то происходит в программе... и получается так. Я не люблю женщин. Вообще. Ни одна женщина не сравнится с мужчиной - в первую очередь, это мое физиологическое ощущение, во вторую - психологическое. Мне трудно довериться существу, которое заведомо слабее меня - для меня это проблема. Я понимаю, с этим сложно не поспорить, но такая моя установка. У Кости другая. 
- И какая же? - внимательно глядя на собеседника, спросил Леонид. 
Влад хорошенько взвесил то, что хочет сказать, но все-таки решился: 
- Морально он хочет доминировать, физически - подчиняться. Когда он подчиняется - чувствует чужую силу, чувствует себя под защитой, но вместе с тем понимает, какая у него власть. Даже сейчас. Я знаю, что он меня простит - я для этого все сделал, все, что он хотел, как обычно. Вопрос в том, когда он наиграется... 
- Или когда ты легкие свои выплюнешь, - хмыкнул Леонид, запустив руки в карманы. - Влад, я давно все знаю и с этим живу - не худшая беда, которая может приключиться с ребенком. Он здоров, он способен быть счастливым - это главное. Но если ты еще раз поднимешь на него руку, - взгляд впился в усталое, осунувшееся лицо, слова, окрашенные угрозой, сделались долгими, опасными: - Я не шучу. Я действительно устрою тебе такую жизнь, что свои установки ты реализовывать будешь на нарах, с чертом на одном месте. Понял меня, Владислав? 
- Понял, - нехотя проскрежетал тот в ответ. 
- Дорогу помнишь? Иди, я догоню. Если задержусь - на порожке посидишь, не впервой. Без меня не заходи, Дашка солью шмальнет, и Аминь. 
Тот жар, то тепло, которым встретил его это дом, свалили Влада с ног - он рухнул на тумбочку для обуви, совершенно растерянно глядя на странную, угловатую лестницу, ведущую на второй этаж - все деревянное, натуральное. Влад приподнялся, опираясь на балясину. 
- Это вообще черный ход, - сказал Леонид, ударяя сапоги друг об друга, чтоб сбить снег. - Костина спальня наверху, напротив - Дашкина. 
Влад кивнул, хотел уже двинуться наверх, но его перехватили за локоть и развернули, отправляя на кухню. Даша немного растеряна, она скакала вокруг плиты, та дымит, со сковородок валят клубы дыма. Девушка, закашлявшись, подбежала к окну, открыла нараспашку. 
- Что, сегодня твоя смена? - раздосадованно поинтересовался Леонид у дочери.
Кухня уютная, живая - у Иры не такая. Тут не портит впечатления ни гора немытой посуды, ни хаотично расставленные специи, упаковки от продуктов и раскиданная в беспорядке утварь. Тут пахнет вкусно, несмотря на гарь. У стола две продолговатые лавки. Стоит Владу сесть, робко так, на краешек, Даша тут же переливает что-то из турки в чашку, добавляет рома, дольку лимона, корицы и ставит перед ним. 
- Правильно, - одобрительно кивнул Леонид, - и покушать дай - что не сгорело и не сбежало в среду обитания, я пока одежду поищу. 
Дашка улыбнулась, подходя к Владу, рассматривая в упор, отчего ему стало более чем не по себе. Морщась, он выпил обжигающе-горячий глинтвейн. 
- А ты симпотный для педика, - вдруг заявила Даша, чисто профессионально прощупывая бицепс. - Думала, вы все такие... мажоры недоношенные. 
- Твой брат недоношенный мажор? - хрипловато уточнил Влад. 
Даша хохотнула. 
- Мой брат - натуральный пидорас, - заключила она. - Это состояние души. Кстати, до универа он был дрыщ-дрыщом. 
- Он в универе учился... - опешил Влад, но потом его отвлекли. 
Принесли шерстяной свитер и спортивные штаны с начесом. Накормили. Это было и дико, и удивительно. Вышла та самая старушка, подслеповато захлопала глазами, села напротив, указав на него сухим, сморщенным пальцем и едва слышно протянула: 
- Что за хлопчик? 
- Друг Костин, баб Нюр, - выкрикнула Даша ей в ухо, зависая со сковородкой, к которой намертво прилипли остатки пересушенной говядины. 
- Паша? - переспрашивает баба Нюра, наивно подняв глаза. 
Даша прищурилась, скептически осмотрела Влада, но потом махнула лопаточкой, мол, Бог с ним. 
- Паша - Паша. 
- Хорошо, что ты пришел, Пашенька, - радостно огласила она, протянув к Владу руку, - гроб мне колотить поможешь. 
«Пашенька» поперхнулся чаем. 
- Баба Нюр! - в один голос возмущенно взвыли Леонид с дочерью. 
- Ну что ж вы опять-то... - зачастил мужчина. - Ну, купим мы вам гроб. Купим. Что ж вы так переживаете... 
- Нет, Ленечка, нет, - гордо вскинув острый, морщинистый подбородок с россыпью бородавок, отказалась старушка, - я понимаю, что ты тянешь. Время такое. Денег мало. Вы мне лучше сами сколотите, я вот помню, дед мой сам колотил... 
- Да это ж было... - негодовал Леонид, - немного-немало, когда вон - большевики на Урале царя стреляли! 
- Ну и что? - Баба Нюра развела ручонками, сморщенными, как птичьи лапки. - Что тогда денег не было, что теперь. Сынок вон поможет тебе - благое дело. А платье ты мое забрал? 
- Это то, в котором хоронить? - деликатно уточнила Даша, снова поставив на конфорку чайник.
- Да-да, его, - оживленно закивала бабуля, с надеждой глядя на девушку. 
- Не сшили еще, баб Нюр, - улыбнулась та. 
- Ой, что-то они тянут... - тяжело вздохнула старушка. 
- Баб Нюр, - уводя старуху от темы платья, позвал Леонид, - а вот Костя уедет сейчас, назад, в Москву учиться. Паша тоже на работу вернется. Кто колотить будет? 
- Как - кто? - искренне удивилась старушка. - Вы с Дусей! 
Дуся вытянула голову, озадаченно хлопая глазами. 
- Хорошо, - капитулировал Леонид, - а денем мы его потом куда? 
- Да пущай стоит себе... - отмахнулась бабушка, - хоть в бане, хоть в прихожей. Не застоится ж! 
Леонид закатил глаза, Влад так увлеченно наблюдал эту сцену, что не заметил, как открылась дверь. 
- О! - обрадовалась старушка. - Костя! Ты когда в Москву? Может, успеете до отъезда с папкой мне гробик сколотить, а то за душу ж тянет. Не готово ж ничего... 
Костя в каком-то растянутом свитере, рыжие вихры встрепаны, в руке кружка. Если чай горячий - самое время плеснуть им Владу в глаза. Но чашку он просто опускает на столешницу, разворачивается и уходит - Влад хочет подорваться за ним, но Леонид перехватывает его за локоть. 
- Посиди, - говорит он. - Завтра все наладится. 
Паша присвистнул, сосредоточенно глядя на Костю и раскручиваясь на стуле. 
- Ну что, - хмыкнул рыжий, - мировой мужик дядя Леня? 
- Дядя Леня всегда знал, как лучше, и умел всех в этом убедить, - заявил Паша, закинув голову, и Влад с ним мысленно согласился. 
Повисло тяжелое молчание. Тяжелое. Очевидное. 
- Хотите чаю, Влад? - вдруг спросил Паша, кивнув ему. 
- Я хочу, чтоб ты меня развязал, - съязвил мужчина, морщась и пытаясь размять затекшие руки. 
- Не, - тут же отказался Паша, - вы буйный. Так что там дальше было-то? 
- Да, Кость, - кивнул Влад, колко глядя на рыжего, - что там дальше было? Куда ты ночью поперся? 
*** 
- Я просто пройдусь, - говорит Костя, когда отец возникает в дверях его комнаты. 
Нет, наверное, не его. Болезненного, одинокого мальчика, потерянного - ребенка без желаний и целей. Без умения эти цели ставить. Без осознания непосредственной необходимости. На полках низкопробное фентэзи в потрепанных обложках, комиксы. Странно, что отец все это хранил, с мамиными вещами он, допустим, расстался... Ну, расстался. Они все расстались. 
- Почему ты его пустил? - спрашивает рыжий, не глядя на отца. 
- Понимаешь, Кость, - вздыхает отец, опустившись на не заправленную кровать, - ты еще не осознал некоторых вещей. Отношения - это тяжелая работа. Нельзя так, чтоб как в сказке - пришел, увидел, зажил. Нет. Ты меняешься. Другой человек - тоже. Это путь. Его надо пройти. 
- А я не хочу, - крикнул Костя, захлопнув ящик, - ночевать один не хочу, жить один, заразу всякую цеплять... 
- А ты женись, - сорвавшись, все-таки произнес отец, поднимаясь и с надеждой глядя на сына: - Женись, да - на девочке самой тихой, самой затюканной, она тебя любить будет, как никто. И спать одному не придется и заразу цеплять... И стерпится, Кость, слюбится, ты поверь. Это как кошку бездомную подобрать. Приживется. 
- Что, пап, стерпится? - развел он руками. - Что у меня даже не встанет? Или что я жизнь кому-то испоганю, как вон Влад своей Иринке... 
Леонид судорожно вздохнул, перекрестился украдкой, совсем незаметно, на автомате. Присел на угол письменного стола, сложив пухлые руки на груди. 
- Если тебе нужно мое благословение - то сейчас я тебе его даю, - устало говорит он, а потом как-то болезненно, чуть дрогнувшим голосом добавил: - Просто, да, это твоя жизнь, ну, вот такая она. Иди туда, где тебе хорошо будет, с кем тебе хорошо... Только не останься один. Это ведь страшно, Кость, на самом-то деле. 
Костя благодарен, да, невероятно благодарен за эти слова, потому что они - это лучшее, чего можно дождаться. 
- Спасибо, - отвечает он еле слышно. - Только пройдусь. 
- Возвращайся, пожалуйста, - подойдя совсем близко, просит отец, - к нам. Сегодня. У меня ж сердце не выдержит, если ты опять вот так... 
И он впервые за долгие годы позволяет себе нежность - обнимает крепко-крепко. Так, что ребра заныли. Особенно те два обломанных и третье треснутое. 
- Приду, - честно обещает Костя. 
Дорога под ногами дыбится колдобинами, снег оглушительно хрустит под подошвами. Он уже достаточно далеко, прошел даже кладбище, заснеженные ветви над головой сомкнулись кронами, сплелись - темно и самую малость страшновато. Сбоку торфяное озеро - раньше ходили сюда всей семьей купаться, землянику собирать, грибы. Ни черта, кстати, не находили. Десяток боровиков, который обычно, по возвращению домой, оказывался сквозь источенным. Как-то Дашка подсунула Косте поганку. Дашку чуть не придушили, Костю еле реанимировали. Мама потом отшучивалась - мол, чуть обоих за раз не потеряла. 
Мир чист и бел - снег тут не такой, как в Москве, на нем не оседает нефтяная копоть. Он сахарный. Костя поднялся на холм, вздохнул полной грудью, хотел уже спуститься, но вдруг оступился - кубарем полетел вниз и... 
Боль была такая, что стало ясно: все, что было до этого - болью не было вообще. Костя заорал в голос - крик пронесся над холстом занесенного поля, звездная крупа хлынула в глаза, вышибая их них слезы. Сесть получилось, но ногу пронзило так, что из груди снова вырвался вопль. Ни отец, ни сестра трубку не взяли. Самый важный абонент оказался вне зоны доступа. Вызывать скорую означало проторчать на хреновой полянке еще, минимум, часа полтора-два. Влад взял раза с пятого, заспанно, устало ответил: 
- Да... 
- Бля-я-дь, - проорал Костя, - забери меня, я встать не могу... 
- Что? - выкрикнул Влад. - Где ты? 
- Возле озера торфяного... 
- Кость, твои ушли все, я не знаю, где это... Далеко от кладбища? 
- Прямо, - простонал он, откинув голову в снег и глотая замерзшие слезы. 
Холод заполз под воротник, леденящей волной поскакал через позвонки. 
- Что прямо? 
- От кладбища прямо! - выкрикнул Костя. - Езжай все время прямо! 
Езжай, как же! Возле погоста Владов «Фиат» и сдался, погрязнув в сугробах, снег из-под шин брызжал фонтаном, идти пришлось пешком и Костю с самодельной шиной на себе переть километра три - под отборный мат, слушая о том, как он его ненавидит. В травме принимают как родного, смеются, говорят, мол, де, с пятого класса так часто не возили. Неделю он лежит в гипсе, Владу уже ощутимо неудобно объедать честных людей, которым, ко всему прочему, на дому приходится лечить его пневмонию, но к Косте он ходит исправно - с дебильной улыбкой и пакетом апельсинов. 
- Зато теперь ты от меня не убежишь, - шутит он, когда они остаются в палате одни. 
- Ляг в больничку, - сухо просит Костя, - скворчишь, как чайник. И Дашка еще ржет - типа с жопой твоей такое делает, что мне и не снилось. 
- Конечно, - кивает Влад, болезненно морщась, - на ней уже места живого нет. Мастер уколов, блин... 
Костя довольно ухмыляется. Лежит с подвешенной конечностью и радуется. 
- Поехали домой, - сжав его руку, просит Влад. 
- А у нас есть дом? - вскинув бровь, удивляется Костя. - Я вот живу на съемной хате... 
- А я у тебя под порогом, - кивает Влад. - Слушай, я бросил все. У меня ни семьи, ни работы. Хороший старт, да? Давай продадим эту однушку и... и уедем. Хоть за границу, серьезно. Куда хочешь. 
- А деньги? - спускаясь с небес на землю, напоминает Костя. - Ты уволился, у меня образования нет, мы продадим жилье... Что дальше?
Влад улыбается.
- Ну... есть одна мысля, - признается он, - и пара состоятельных, толковых должников. В Питере. Потерпишь гадкий климат? 
- Потерплю, - кивает Костя, склоняясь ниже, лбом касаясь лба. 
Влад сидит на его постели, целует мягко, нерешительно. Собирает волосы в горсть, чтоб коснуться губами пульсирующей жилки. 
- Ты только будь со мной, - просит он, - и я все смогу. Веришь? 
- Верю, - шепчет Костя ему на ухо, обжигая дыханием. - Только Влад...
- Что? - выдыхает он, осторожно целуя шею. 
- Секс у нас теперь только безопасный. 
*** 
За окнами ночь. За окнами дождь. Косой ливень сечет мостовые, так что в свете фонарей они блестят, как рыбьи чешуйки. Шелест этот успокаивает. Костя выключает верхний свет, оставляя гореть только лампочку на вытяжке. Влад смотрит на него исподлобья. Паша стоит, прислонившись к шкафу, смотрит, как он моет чашки - любуется. 
- Ты себя перерос, - говорит он, протягивая руку, но Костя отстраняется, не глядя на него, возвращается на свое место. 
- Влад был прав, сравнивая тебя со скульптурой, - продолжает Паша в пустоту, - ты действительно произведение искусства. Что-то максимально приближенное к совершенству. 
- Здоровый сон, правильное питание, тренажерка три раза в неделю и отказ от вредных привычек, - деланно улыбнулся он, чиркая зажигалкой и холодно глядя на снопы мелких искр, рассыпающихся у черного колесика. 
- Я не о том, - как-то вяло объясняет Паша. - Влад вон здоровее тебя, но я же не хочу называть его совершенным. Или... не знаю, есть очень красивые женщины - ну, такие, что прям глаз радуется. Есть что-то среднее... андрогинное. Такое мне не нравится. Мне нравишься ты. Каждая твоя черта, каждая линия. Глядя на тебя, я вижу Бога. 
Он подходит со спины, обнимает, голову укладывая на плечо и шепотом добавляет: 
- Повсюду. 
Костя стеклянными глазами смотрит на Влада, он будто окаменел, замер... боясь спугнуть этого диковинного зверя. Ласку. 
- Я думал, ты хочешь что-то сказать, - ухмыляется он, - тебе же есть что мне сказать, да, Паш? 
Парень искренне удивляется, отстраняется. 
- Нет, - предельно честно отвечает он. - Я здесь, чтобы понять тебя. Понять, как это работает. Бог в тебе. 
Взгляд Кости стынет, море волнуется, море полнится безнадегой.
- Обычно со словами «хочу понять, как это работает» ты разглядывал дохлых голубей. 
- Все дети так делают, - насмешливо огрызнулся Паша, отходя. - А дальше как? Сразу в Питер? 
- Ага, - хохотнул Влад. - Прям из Люторичей. 
*** 
- Инвалиды, а! - ругался Леонид. 
Март как-то резко передумал быть январем - начал таять, затопил норы мышам, выселил их, метил в головы подтаявшими сосульками, что всего пару дней назад походили на настоящие сталактиты, мышиное небо тоже словно растворялось, оседая на покатых крышах талым, сырым снегом. 
- Куда вас несет, полторы калеки! - сотрясал воздух мужчина, торопясь за Владом, который вполне целенаправленно тащил одноногого Костю к машине, при этом хрипя так, словно сора в его легких, как трухи в мешке очень старого пылесоса. 
- Погостили и хорошо, - веселился Влад, загружая Костю в машину и протягивая Леониду руку: - Ну, спасибо...
Мужчина показательно сложил руки на груди, насупленно глядя на него. 
- Свинья ты, раб Божий Владислав, - заворчал он. 
Костя тихо засмеялся. Была где-то такая забавная грань, когда папа из мудрого царя превращался в перепуганную курицу наседку. 
- А вот не смешно, - закачал он седой головой, - этот герой денек поскачет и в больничку сляжет, а ты будешь на одной культе прыгать! 
Как в воду глядел. Влад, правда, продержался почти неделю. Потом начался жар, стало совсем дурно, и положили уже с плевритом. До выходных Костик крепился - заказывал еду, передвигался на костылях, ездил на такси в больницу, но в один прекрасный момент решил прогуляться до мусоропровода и поскользнулся на плитке. Десять минут он лежал, сосредоточенно изучая зеленоватый потолок и ослепительно-яркую лампу, потом тяжело вздохнул, понял, что подняться - испытание непосильное, достал из кармана мобильник и максимально абстрагировался от происходящего: 
- Пап. Кажется, у меня проблемка... 
Дело-то, в общем, не смертельное, дотянул бы как-нибудь, не помер. Просто это игра такая - подели родителей, вообще, представь, как круто, будь ты в семье единственным. Не круто. Вряд ли папа пережил бы все это без Даши. Он приезжает тем же вечером, ругается, ворчит, сварливо твердит: «говорил же, говорил». Костя прекрасно знает - без него ничего нигде не рухнет, просто Дашка побесится лишний раз. Живется мирно, тихо, с пародией на домашние супы, которые никто так и не научился варить после смерти мамы. Светлеет. Талое, искристое солнце дожевывает остатки грязного снега, на улице сыро, в подъезде грязно. По двору слоняются покоцаные, брутальные такие коты - одноглазый, с рваными ушами. Боевые ранения носят как ордена, по ночам поют. Зима стекает по водосточным трубам, отражается в скользких, прозрачных осколках льда - последних, ее вытаптывают в слякоти, глинистых лужах. В особо погожий день Леонид выгуливает сына до парка. Грязи в Тропарёвском по колено, пруд стоит переполненный грязно-бурой водой в солнечных потеках. Кричат птицы. Возвращаются. 
- Тебе всегда в голову лезли какие-то тупиковые вопросы, - вспомнил тогда папа, - например, сколько соловьев умрет по пути на юг. 
Им бы, наверное, следовало подольше в парке прогуляться, потому что по возвращению на лестничной клетке они сталкиваются с привлекательной женщиной и ее миниатюрной копией. Костя себе Ирину совсем по-другому представлял - вульгарной, пошлой, безвкусной, но, главное, некрасивой. Это оказалось не так - красивой Ирина была в первую очередь. Грамотно красивой. В их первую встречу под кашемировым пальто на ней было темно-синее платье с ярким цветочным принтом, кипенно-белым острым воротничком и манжетами, длины - еще не вызывающей, но уже интригующей. Каштановые волосы - натуральные, не густые, чуть завитые, аккуратно перехвачены заколкой, макияж только подчеркивал природные достоинства, оставаясь при этом почти незаметным. Девочка лет тринадцати, хмурая, чуть полноватая, растрепанная, в рваных джинсах и грязных сапогах, казалась совершенно незаметной на фоне матери. 
- Здравствуйте, - немного растерялась женщина, указав на квартиру, - а вы... живете тут? 
- Да, снимаем с сыном, - добродушно улыбнулся Леонид. - А вы кем будете? 
- Ирина, - вежливо представилась она, - жена Владислава. 
- Очень приятно, - улыбнулся Костя, почувствовав, как в груди вдруг что-то злое заклокотало. 
Она так по-детски не нравилась ему, хотелось, чтоб она ушла. 
- Скажите, а Влад часто к вам заходит? - деликатно поинтересовалась она. 
- Нет, - как-то слишком резко отозвался рыжий, - я вообще его один раз видел. Деньги перевожу каждый месяц и все. 
Ирина кивнула, колко глянув на него. 
- Ну, - тяжело вздохнула она, - хоть пустите тогда, я проверю, в каком состоянии квартира... 
- Конечно, - легко соглашается Леонид. 
- Паспорт покажите, - попросил Костя и тут же насмешливо пояснил: - Всякое бывает, а я со сломанной ногой далеко не убегу. 
Ирина улыбнулась, протянула паспорт в красной обложке. Она была младше Влада на год, но это тогда мало интересовало, уточнить хотелось другое... 
Наверное, она поняла все с порога. Просто глядя на обои - серые, в частую черно-белую полоску. Они с Владом переклеивали еще когда он въехал, потому что старые были совсем убогими и помнили пакт Молотова — Риббентропа. 
- Чисто у вас, - улыбалась она, - тут раньше студенты жили - пили, гуляли... Вонь стояла жуткая. 
- Да не было тут никакой вони, - поспорил Костя, сам не зная, зачем. 
- Была-была, - вклинился Леонид, - присаживайтесь, Ирина, может чаю? 
- Да, спасибо, - кивнула она, прислонившись к столешнице. - А вы давно в Москве? 
- Нет, - спокойно ответил мужчина, ставя чайник. - Сын в университет поступил, я вот с ним поехал... 
Ирина кивнула, разглядывая Костю - рыжий, не стесняясь, отвечал тем же. Отец пытался разболтать Наташу - та забилась в самый угол, нахохлилась, мрачно следя за приготовлениями. 
- Пирожок будешь? - предложил он, опустив перед девочкой чашку чая. 
Девочка согласно кивнула. 
- Сама как пирожок, - беззлобно прокомментировала Ирина, выходя из комнаты. 
- И все равно красивей мамы, - вполголоса добавил рыжий, подмигнув девочке, которая попыталась сдержать улыбку, но не смогла, поэтому тут же поднесла к губам ладонь, сделала вид, что что-то сосредоточенно разглядывает. 
Пару зубов у нее приплясывало, но это добавляло какого-то очарования, живости. 
В ванной что-то упало. Леонид красноречиво глянул на Костю, но тот по возможности быстро подскочил, прихватил костыли и попрыгал за Ириной. 
- А обязательно рыться в моих вещах? - хмыкнул он, глядя, как женщина торопливо затыкает обратно в шкафчик пену и лосьоны. И еще кое-что. 
- Так это ты, - выдохнула она, брезгливо поджав губы, - сучонок малолетний. 
Дверь на кухню молниеносно захлопнулась. Ирина вылетела, едва не сбив его с ног, распахнула створки тяжеловесного шкафа, потроша его, вытряхивая все вещи. Костя поспешил за ней. 
- Пидор, - чуть ли не задыхаясь, шипела она, оперевшись о шкаф и стремительно краснея. На глаза навернулись слезы, судорожно вздохнув, она втянула носом воздух и сказала: - Значит так. Ты сейчас звонишь этому хуесосу и говоришь, что если он сегодня не придет ночевать - про его наклонности узнает вся его родня, все друзья... 
- Ты-то сама не сильно удивилась, - вдруг констатировал Костя. - Что, не впервой? 
- Пасть захлопни, - крикнула Ирина, швырнув в него свитер. - Забирай свою сиделку, хламье свое и вали... Чтоб завтра тебя тут не было, понял? 
- Ирин, - вдруг успокоившись, позвал Костя, - а ты успокойся. Сядь и поговори со мной нормально. 
- С тобой? - опешила она. - Я тебе все сказала, выблядок. 
- Да? - переспросил Костя. - Хорошо. Тогда напомни, а село Хвастовичи - это вообще где? 
Ирина сначала покраснела, глаза сделались как у бешеной собаки, но потом вдруг наполнились слезами, а краска с лица стекла, оставив мертвенную бледность. 
- Потому что, - неторопливо, но очень твердо продолжил рыжий, - если пасть не захлопнешь ты - поедешь туда сегодня же. Со своим неполным высшим, нулевым опытом и... Да, дочерью. 
- Да-а-а? - протянула она. - Смотри, как бы самому пинка не дали. Думаешь, он раньше не развлекался... 
- То есть, ты знала, - перебил Костя, усевшись в кресло, - и тебя это устраивало? Ты, вообще, представляла, после кого он к тебе домой приходит? 
- Он приходил домой, - кивнула она. - И в этот раз придет. Потому что Владик свою жизнь любит - работу свою, дочь, собутыльников... 
- Круто, - кивнул рыжий, - слушай, Ир. Давай договоримся, ты молчишь - ты затыкаешься, не позоришь ни себя, ни мужа. За это получаешь алименты и квартиру, в которой живешь. Не затыкаешься - я надоумлю Влада ее продать, ты поедешь в свои Хвосты и не получишь больше ни копейки. Ты же понимаешь, что я тебе не просто угрожаю, да? 
- Чтоб ты сдох, - рявкнула она. - Молоденький, смазливенький, жопу подставил и все - думаешь, золотые горы теперь будут? А у меня вот дочь от него... И ей я точно врать не буду. 
- Значит, дура, - не сдержался Костя, - и садистка. 
- Наташ, - крикнула Ирина, - поди, посмотри, с кем папа теперь живет. 
В сущности, не такая уж истеричка, как описывал Влад. Но да. Сука еще та. Влад в восторге не был, по головке не погладил. Отец вообще бабой назвал. Первый раз. Брезгливо. Жалко было только Наташу. Так жалко, что упорно не спалось пару ночей. Потом Влада выписали, и началась подготовка почвы. Отец уехал, ему сняли гипс - начались сборы документов, дрязги с риелторами, развод, знакомство с рынком, разработка бизнес-планов. Влада, постепенно утопающего во всем этом, опасно было выпускать на работу. Костя опять прыгал по однодневкам с пометкой «без высшего образования». Периодически Ирина штурмовала двери, неизменно таская с собой Наташку, словно круглевшую день ото дня. 
- Мне надо устроиться... - как мантру твердил Влад, сидя ночью за ноутбуком. 
Костя опустил перед ним чашку травяного сбора, отвернул компьютерное кресло от стола и присел перед мужчиной на колени, поглаживая бедра. Было уже начало пятого. Кажется, во всей Москве бодрствовала одна эта настольная лампа. 
- Нет, - мягко сказал он, - пока так поживем. Ты все не потянешь, надо хоть как-то... отдохнуть, сил набраться. Ты и так в постоянном напряге, очень много делаешь... 
- Да уж, - насмешливо протянул Влад, потирая раскрасневшиеся глаза. 
- Я откладываю на отпуск, - вдруг сказал он, но тут же хитро прищурился, - бюджетный, конечно. Но... перед отъездом можно. 
- Перед отъездом можно гульнуть, - хмыкнул Влад, - штук семьдесят-восемьдесят роли не сыграют. 
- Сыграют, - отрезал Костя, - семьдесят штук - это три месяца на съемной квартире со всеми коммуналками. Так что придется вложиться в мои тридцать и последний раз насладиться какой-нибудь Кабардинкой перед годами богатства и расточительства. 
Влад ухмыльнулся, откинув голову. 
- Все получится, - вдруг невероятно серьезно пообещал рыжий. - У тебя не может не получиться, Влад. Ты самый сильный из всех, кого я знаю. А даже... даже если не сразу - ты знаешь, я пройду через это с тобой. 
Влад улыбается, поглаживая спутанные волосы. 
- Я отрубаюсь, - улыбнулся он, откинув голову и закрыв глаза: - И помню, что тебе завтра на работу, но... Подаришь мне две минуты счастья? 
Костя безоговорочно расстегивает ремень, берет в рот еще вялый член. Счастье действительно длится минуты три-четыре. Этот год секс вообще был плавным и недолгим, работая, скорее, как болеутоляющее и успокоительное. Антистресс, своего рода. Они перебрались в Питер под новый год - сняли мансарду, два на два, с одной кроватью, раскладным столом, но окном... окном прямо в небо. Бескрайнее небо Санкт-Петербурга. Владу действительно неплохо подсобили, устроили, направили, но собирать команду, ориентироваться приходилось самому. Тем не менее, дело шло экстремально быстро, хотя иногда и доходило до перевернутой мебели, разбитой посуды и нервных срывов. Бессонных ночей. Костя опять работал - с горем пополам устроился в туристическое агентство, сначала просто сопровождающим, потом стал сам водить экскурсии по Питеру и пригородам, потом - на север. В Финляндию, Норвегию, Данию, время от времени, Эстонию. Постепенно туры стали авторскими. Хельсинки, Осло, Стокгольм, Копенгаген хороши, а со временем все хорошее, роднее, когда Влад находит время втиснуться в его группу, они уже знакомы ему ровно так же, как Питер - тогда же Костя узнает, что самый горячий секс в гостиничных номерах, пароходных каютах. Но север приедается быстро, становится эдакой сказочкой, любимой в детстве, живущей в сердце, а Петербург - тем, чем не хочется делиться. Костя не то чтоб бросил совсем это дело, но внес некоторые коррективы, тем не менее, появилась идея, на которую нужны деньги. Свои. Каждая свободная минута уходила на Влада - быть ласковым, поддержать, согреть, так что он пытался сводить все к однодневным турам, оставляет себе Таллин, Нарву, Хельсинки и Питер. За два года их жизни в этом городе он ни разу не сказал Владу ни одного грубого слова. Хотя очень хотелось иногда. Появились финансы. Набралась сумма, подвернулся удачный случай, один из партнеров продавал трешку на Невском... 
- На фига нам трешка? - ворчал Костя, когда Влад вернулся со смотрин. 
- Гарантирую, ты будешь в восторге, - восторженно тянул мужчина. - Тем паче отдает же реально за бесценок, уезжает с дочерью в Америку. 
Влад оказался прав. Костя действительно пришел в восторг - вида не подал, но пришел. Особенно от камина. Тогда главным были деньги - они приносили спокойствие, возможности, уверенность. Времени, правда, не прибавилось, но иногда они выходили гулять по ночам. Город пах волшебно... подводным царством, мерзлыми водорослями. Как-то они шли по Университетской, ветер с Невы забирался под кожу, дух Божий носился над серой, бесцветной водой. 
- Я там у тебя бизнес-план на компе видел... - усмехнулся Влад. - Магазин открыть надумал? 
- Ну-да, - нехотя признался Костя. 
- А что не говоришь? - остановился мужчина, привалившись к каменному борту. - Не готовишь к вычленениям из бюджета. 
- Их не будет, - осадил его Костя, - пойду по схеме - триста штук дадут на подъем, возьму кредит - вполне возможно, что на твое имя. Выплачивать буду сам. Со своих кровных. Так разумней. 
- Разумней, - заметил Влад, - получить-таки наконец вышку. Это более грамотное вложение. 
Костя скептически захохотал - рыжий, в дорогом пиджаке и дизайнерских брюках, наигранно манерный и, действительно, невероятно красивый. Жизнь, может, так и прошла бы. Пока однажды не позвонила Ирина. Косте. 
- Я не знаю, что делать, - она казалась действительно напуганной. - Мне Влад не верит. У Наташки крыша едет... Она высохла вся, ее в больницу положили, на обследование - сказали, психиатрия. Я не знаю, что делать. Если я ее положу - это все, это конец... 
- Ты договориться с врачами пробовала? - уточнил он. 
- Да пробовала, - взвыла Ира, - и знакомых Владовых подключала - ничего. В Москве нельзя. 
- Ладно, - обещает Костя, - я тебе сегодня позвоню.
Так начинается их с Владом первый скандал. На кухне - в уюте и тепле, промозглой, не разгулявшейся весной. 
- Она твоя дочь, помнишь? И у нее потек чердак... 
- Блядь, да что я должен сделать-то? Понимаешь, нельзя просто так прийти в Питерскую дурку, сунуть врачу денег и несовершеннолетнюю психопатку... 
- Так договорись с кем-нибудь, - настаивает Костя, - мать твою, эти люди помогли тебе поднять невъебенные бабки... 
Влад хлопает ящиком, глядя на Костю и судорожно вздыхает, подходя ближе: 
- Понимаешь, деньги для этих людей - ничто. Приятный бонус. Формальность. Всегда остается еще один пункт: «ты мне должен». Можно любые бабки выложить, но я все равно останусь должен. И это, Кость, может очень хуево кончится. Для тебя, для меня - даже для Ирки с Наташей. Пусть лучше лечится, а устроить - я ее потом устрою... 
- А Влад прав, - вдруг вклинился Паша, подкидывая монетку. - Есть люди вне системы. Их лучше вообще не знать и в должниках не иметь... Долго не проживешь. 
- Я им в ментуре был нужен, - объяснил Влад, - а потом... смысл меня грохать? Вложились. Откат получили. Больше не пересекаемся. 
- Повезло, - Паша как-то задумчиво кивнул, а потом вскинулся, глядя на рыжего. - Ну и как вы решили проблему с Наташей? 
- С Божьей помощью, - усмехнулся Костя. - Прошение, как ты можешь догадаться, шло от Леонида Геннадьевича. У папы в Астане сестра двоюродная, а ее муж - главврач в дурке. Сказал для начала с ним созвониться, а там... В общем, так как у Влада было дохрена работы, к Таше поехал я. 
Москва после Питера казалась... казалась старой подругой детства, хотя никакое детство с ней рядом, конечно, не стояло. Ирина встретила на пороге. Раздобревшая такая Ирина со здоровенным, округлившимся животом, на который Костя таращился добрых десять минут. 
- Что? - хмыкнула она. - Думал, я тут слезки лить буду... Проходи, чего стоишь?
В квартире было светло и уютно. На вешалке висело несколько мужских курток, стояла обувь. Нового Ириного сожителя звали Анатолием, и он был экономистом - хороший такой мужчина, которого она, к счастью, в подробности не посвящала, а Костю представила коллегой бывшего мужа. Таша обнаружилась за компьютером - вернее, часть четвертая Таши. Костя увидел совершенно исхудавшую, выцветшую девочку с пустым взглядом. 
- Привет, - поздоровался он, слабо улыбнувшись. 
Наташа глянула на него исподлобья и вернулась к монитору. Через час они с Ириной посадили ее перед экраном, на котором появился квадратный дяденька в толстых очках. Он торопливо задавал вопросы, внимательно слышал ее монотонные ответы. 
- Да-да, - кивал он, - а хочешь, скажу, какие у тебя еще симптомы есть? 
- Ну, - хмыкнула мрачная девчонка. 
- Все это - тошнота, головные боли, проблемы с кожей, о которых ты говоришь - это ерунда, - перечислял док. - Даже твои бессонницы - тоже пустой звук. Периодически, Наташенька, у тебя случаются необоснованные приступы страха - паники. Тебя просто накрывает, так? 
Таша побледнела еще больше, испугалась так, что смогла только едва заметно кивнуть, а док вдруг как гаркнул: 
- Что мычишь, говори давай, какие БАДы пила, дура? 
Из зеленых глаз хлынули слезы. 
- Я не пила, - испуганно всхлипнула Таша, шарахнувшись от компьютера, - я ничего не принимаю. Даже не знаю, что это. 
- Биоактивные добавки, - пояснил Костя, глядя сквозь Наташу на обомлевшую Ирину, - а дура тут явно не ты. 
Ташу обещают пролечить задним числом, но для этого надо лететь в Астану - Ирина на седьмом месяце и не в состоянии сама обуться, Влад разводит кипучую деятельность и, скрепя сердце, Костя соглашается на роль сопровождающего. Наташа и в лучшие-то времена боялась самолетов, так что ехать пришлось на поезде. Она была тихая, никогда не улыбалась и не разговаривала - в общем, Костя и не надеялся, что с ним заговорят. В дороге она читала «Игру престолов», нацепив наушники. Костя спал, когда она вышла ночью, а вернувшись в купе, где их было двое, принесла с собой запах табака. 
- Куришь? - флегматично спросил он, вслушиваясь в стук колес. 
- А что? - рявкнула девочка. - Нотации читать будешь? Так мне все равно, чем быстрей сдохну, тем лучше. 
- Жизнь говно, да? - так же безразлично поинтересовался Костя, взбивая подушку. 
- Именно, - хмыкнула девчушка. 
- Я в пятнадцать думал так же, - согласился рыжий. 
- Твой отец тоже оказался голубым? - съязвила Наташа. 
- Нет, - ровно отозвался Костя, - моя мама умирала от рака. 
Девочка осеклась, стыдливо замолчала. 
- Так что, наверное, если хочешь сдохнуть быстро - сигареты плохой способ, - констатировал рыжий, - и зубы желтеют. 
- Они и так уродливые, - шикнула Таша. 
- Я один раз видел, как ты улыбалась, - так же монотонно припомнил Костя, - мне понравилось. 
- Это когда ты утер маму, - оживилась девочка, усмехнувшись. - Не думала, что тебе интересны женские улыбки... 
- Изучаю конкуренток, - хмыкнул Костя. - Только выдающихся. 
- Ты подмазываешься, - фыркнула девочка. 
- Да, - легко согласился Костя, - хочу подружиться. 
- Думаешь, папа это оценит? 
- У-у-у, - насмешливо протянул рыжий. - Поверь, я часто делаю вещи, которые твой папа «не оценит». 
Таша в темноте заерзала, улеглась, глядя на него из-под стола. 
- Почему он мне так редко звонит? Не приезжает? 
- Он боится, - соврал Костя, поразившись этой честности. - Ему стыдно. 
Этим Таша тоже походила на отца, крайняя мера - искренность. Выпалить, как на духу. 
- Ты можешь поехать к нему, - говорит Костя в темноту, - как только поправишься. Прямо со мной. 
В больнице ей ставят капельницы, дают таблетки, препараты придется пить регулярно, запускать нельзя. Таша круглеет, теплеет к Косте - дикая такая кошка, позволяет себя подкармливать, но не гладить. 
- Как так вышло - с БАДами? - спросился Костя, когда они стояли на перроне. 
Ташка похорошела, расцвела, взгляд стал не такой тяжелый. Она сидела на чемодане, писала однокласснице сообщение. 
- Да мама какие-то таблетки пыряла... - поморщилась девочка. - Она вообще помешана на витаминах всяких. 
- А ты не интересовалась, что тебе дают? - осторожно, без нажима спросил Костя. 
Наташа пожала плечами, снова насупилась, задумавшись:
- Ну... давала и давала. Это ж не наркоторговец, мать родная. 
- Да, - согласился Костя, глядя на девочку, - но, пойми, Наташ, тело - это храм, который ты строишь сама. Никогда не позволяй его осквернять, вторгаться без спроса. 
- Мама то же заливала, - припомнила она, - когда я хотела набить татушку. Ну, типа, тело - храм божий и вообще... А я во все это не верю. 
- Тело - это храм божий, потому что в нем обитает Бог, в каждом человеке, - объяснил Костя, - татуировки не имеют к этому ни малейшего отношения, рисунком ты украшаешь свой храм - страшного в этом ничего нет. Только из практичных целей - с татухой возьмут не на каждую работу, да и вряд ли тебе сейчас на нормальную хватит, забьют партак, будешь потом тональником замазывать. 
Таша слушала его внимательно, если не сказать - жадно. На майские мама, запланировав разродиться, отпускает ее к отцу. Влад вот оказывается не в восторге. Непонятно, как Таша оседает, она добреет, становится ручной и холеной, ей нравится, когда ей готовят вкусную еду, хвалят за сущие мелочи, с ней проводят время и слушают. Просто с Ириной отношения не ладятся, а отец - авторитет, как-то болезненно, наивно любимый. 
- Ты действительно думаешь, так будет лучше? - спрашивает Влад, плеснув себе виски. - Ей, конечно, не пять лет, но проблем будет немерено. С ней всегда так было. 
- Ей лучше тут, - настаивает Костя, - Ирка ей нервы трепет, там мужик чужой, ребенок, семья другая... 
- У меня тоже чужой мужик, - буркнул Влад, сделав глоток. - Ты - моя семья, мы сейчас совершенно свободны, а Таша... сам понимаешь, это внесет массу ограничений. К тому же, надо будет регулярно таскаться в школу, заниматься ей - у меня на это времени нет, у тебя особо тоже - даже если я тебя представлю, ну, дядей каким-нибудь... Какую из двух работ ты готов бросить? 
- Никакую, - хмыкнул рыжий, - и так справлюсь. 
- Я против, - качает головой Влад, - но я хочу, чтоб ты решил это за меня. 
Так Костя становится сверчком Джимини, а Наташа повторяет девятый класс в питерской гимназии. 
*** 
- Великолепная история, - кивает Паша, привалившись к столешнице и глядя на Костю, - не думал, что ты станешь таким... Раньше тебе нравилось рисовать и ты говорил, что деньги - это зло. Тебе хватит чердака и карандаша для счастья, да? 
- Деньги - это свобода, - на выходе судорожно улыбается Костя. - Говорят, за деньги главного не купишь - не знаю. За деньги покупают авторитет, за деньги покупают уверенность в себе, за деньги покупают здоровье. Я рад, что у Влада все получилось... он действительно стал другим человеком. 
- Ага, - кивнул Паша, - только не из-за денег, а из-за тебя. 
- Если у тебя есть деньги, - констатировал Костя, - общество считает твоего молодого любовника не извращением, а причудой. Тем, что ты можешь себе позволить. Это помогло ему смириться. Принять себя и жить по-человечески. 
- Не знал, что ты рисуешь, - вдруг хмыкнул Влад, а потом холодно глянул на Пашу: - Допрос окончен? 
- Мой - да, - кивнул он. - Можете начинать свой. 
- У меня нет вопросов, - вдруг заявляет мужчина, бегло глянув на рыжего: - Я прожил с ним пять лет. Спал в одной кровати, ел из одной тарелки... Он для меня все - пусть я и не знаю, что там было раньше. Даже толком не в курсе, почему ты сбежал из дома, хотя догадаться не трудно. Если ты не хочешь об этом говорить - значит тебе больно. А я этого не хочу. 
Костя смотрит на него и между обожжённых ресниц подрагивает солнце. 
- У меня только один вопрос, - выдохнул Влад, глянув на Пашу: - Ты зачем пришел? Почему? Сезонное обострение? 
- Так получилось, - пожимает плечами Паша, - я не знаю, как ответить на ваш вопрос. Не знаю, как ответить на многие другие. Я пришел, потому что хотел понять, как это работает. И... наверное, убить вас, но передумал. Просто мне казалось, что Костя хочет этого. Но, кажется, нет. 
Обрывается дыхание, взгляды сталкиваются. Приговор выносится спокойно, сухо: 
- Костя хочет умереть сам. 
- Нет, - отрезает рыжий как-то истерично, будто сам себя пытается убедить: - Не хочу. 
- Я не понимаю тебя, - спокойно говорит парень. - Давай сыграем, Кость? Как тогда, как в детстве. 
- Не надо, - голос начинает дрожать, - пожалуйста, Паш, не надо. 
- Нет, давай, - просит он, стягивая со спинки стула кухонное полотенце. - Просто сыграем. Мне все станет ясно. 
Влад молчит, дышит шумно - не потому что страшно, просто знает. Работал с такими. У Кости ярко выраженные инстинкты и развязанные руки, он не потеряется, он сможет... Все обойдется. Обязательно. 
Повязка ложится на глаза, Костя начинает сорвано дышать, словно приступ подкатывает. 
- Пожалуйста, - просит он, - не надо, Паш... я боюсь. 
- Я тоже, - шепотом отвечает тот и поцелуем сминает сухие губы, касаясь их большим пальцем: - Иди на голос, хорошо? 
Темнота не обостряет рецепторы, темнота заливается в уши, в нос, словно его окунули в черную воду. Истерика подступает. Стирается мир, стираются ориентиры, не образов, не очертаний. 
- Влад, - сорвано выкрикивает он во мрак, выставляя руки и чувствуя, как пустота скользит между пальцами, - Влад, пожалуйста, говори со мной... 
- Кость, стой на месте, - напугано просит он, - не двигайся. Слышишь, все в порядке. 
Паша держит нож, как пику, взгляд его отстраненный и безразличный. 
- Не трогай его, пожалуйста, - стиснув зубы, просит Влад, чувствуя, как слезы к глазам подступают. - Не трогай... 
Костя стоит, будто парализован - пальцы судорожно хватают пустоту, а губы - воздух. 
- Ты же обещал, - крик рвется сам собой, - ты мне обещал!
- Я и не отказываюсь, - сухо отзывается Паша, вытягивая руку с ножом вперед. 
Они стоят друг напротив друга и один шаг отделяет Костю от того, чтоб напороться на нож. Почему не сдернуть чертову повязку, не схватить первое, что под руку попадется и не убить этого урода? Это игра. Такая дикая, жестокая игра. 
- Расскажи, - вдруг просит Влад дрожащим голосом, - Костя, расскажи мне, что он хочет. Давай. Пожалуйста. Только стой, где стоишь. 
***
Темнота делает его меньше и беззащитней, но сама сминается под его шагами, в отпечатках прорастают пряные травы и дикие цветы. Они играют на поляне в жмурки - он очень боится, тут водятся змеи, можно сорваться в воду, скатиться в овраг. Из леса может выбежать кабан, а Даша сказала, что повязку снимать нельзя, завязала еще так туго... Они играют втроем. Он, Дашка и Паша. Всем остальным детям, почему-то, с Пашей играть запрещают. Костя слышал от мамы странное слово, а папа говорит, что он особенный, Паша, отличается от других, но это не значит, что он плохой. А баба Нюра крестится - бесноватый. Костя осторожно, шаг за шагом двигается вперед - острая, выгоревшая трава колет икры, под подошвой давится земляника, умирают бабочки. Внезапно он спотыкается - сердце ёкает, все, наверное, упадет сейчас со склона и расшибется... 
Костя тут же сорвал повязку - Паша сидел по-арабски, что-то держа на ладони, впившись в это пустым, бессмысленным взглядом. Рыжий заглянул ему через плечо, брезгливо поморщился - это была дохлая мышь. Мелкая, пучеглазая, с приоткрытым ртом, на коричневой, свалявшейся шкуре осела пыль, а хвост шнурком свисал с Пашкиной ладони. 
- Это ее кошка так, - пояснил Костя, - сова б сожрала, а если б раздавил кто - кишки бы выдавил. А кошка заиграла и бросила. Мурка наша, наверное - другие так далеко не ходят. Брось, Пашок, вдруг заразная...
Костя учится с Пашей уже три года и знает, что, когда с ним происходит такие вещи, не надо мешать, а то он может разозлиться, а если уж разозлился - надо держать за руку и гладить по голове, спокойно, неторопливо повторять одно и то же несколько раз - тогда Паша снова становится обычным. У него вдруг краснеют щеки, глаза как-то странно поблескивают. 
- Это Мурка, - спокойно говорит Костя, поглаживая Пашу по волосам, как гладит всех дворняг, встречающихся ему на пути, - только Мурка ходит в лес - она же самая старая и крутая кошка на деревне. Она ее убила, а домой тащить не стала, знает, что мама тапкой отлупит. 
Паша все еще сосредоточенно смотрит на мышь. 
- А не съела потому что сытая, - изо всех сил старался Костя, - мы же ее кормим. Смотри - мышь точно убила кошка, потому что сова бы ее съела, а если б кто-то раздавил - то выдавил бы все кишки. Этой кошкой была моя Мурка, потому что только моя Мурка гуляет в лес. Есть она ее не стала, потому что не голодная, домой не понесла, потому что мама ее за такое ругает. А... ну, убила она ее, потому что все кошки так делают. Брось, гадость же. 
Проходит еще каких-то несколько минут, Паша сосредоточенно глядит на дохлого грызуна, а потом, скривившись, выбрасывает. 
-Хорошо, - радостно вздохнул Костя, - а Какашка куда делась? 
- Не знаю, - хмурится Паша. - Тут бегала... Может, домой пошла? 
- Блин! - выкрикивает Костя, ударяя себя по лбу. - Мама ж с папой к теть Насте ушли, давай бегом, еще на компе поиграть успеем, если Дашку сгоним... 
- Ага, - оживляется Паша, подскакивая, - только Дашку пугнуть надо, чтоб не сдала, а то мамка ругается... 
Летняя ночь на небо ложится тонким слоем васильковой краски, душисто пахнет полевыми цветами, они, сломя голову и задыхаясь, наперегонки несутся по разбитой дороге, вдруг Пашка остановился, как вкопанный, схватил его за руку, так резко, что Костя чуть не упал, пальцем показывает. А прям напротив них, у конца дороги, колесо катится... Старое такое, ветхое, как от телеги. 
- Не пойду я к тебе, - вдруг шепнул Паша. - Домой пойду... 
- П-а-аш, - обиженно протянул Костя, - ну ты что. Папа говорит, в это только бабы верят. Ну толкнул кто-то колесо, вот оно катится... 
- Как же, - хмыкнул Пашка и угрюмо поплелся за другом. - У меня кошка черная два дня на заборе сидела - потом дед ее ка-а-ак шибанул. Так бабка Агафья и хромает теперь... 
Костя только небрежно усмехнулся, как папа. Дома интересно - крыши над вторым этажом нет, спят они с Дашкой в единственной обустроенной комнате, на кухне полов нет, одни балки. Это невероятно увлекательно. Много разных досок, инструментов... Пашкин дед часто помогает Костиному отцу что-то пилить, строить, а они пока лазают по этим «руинам», воображая себя кладоискателями в джунглях. 
Передняя дверь оказывается закрыта, Костя, ворча, обходит дом, открывает заднюю дверь, хлопает по выключателю - свет, почему-то, не загорается. Это опасно - значит, идти надо очень аккуратно, потому что легко можно упасть и сломать ногу. Костя, сопя, аккуратно входит на кухню, как вдруг дверь захлопывается, отрезая от него Пашку, и, задвинув щеколду, из темноты на него бросается чудовище. Убийца из сериала, который смотрит мама - в страшной, кричащей маске, белом балахоне, запачканном кровью, с огромным тесаком - Даша давно говорила, что он приходит за всеми, кто смотри этот фильм, маму, наверное, уже убил, а теперь замахивается на Костю. Мальчик зашелся диким криком, ломанулся вперед, споткнулся о перекрытие, упал разбив ногу, но тут же вскочил, хотел выбежать в коридор, но убийца появился в проеме, держа в руках окровавленные ножницы. Нет, их двое, они схватили его, зажали, стиснули шею - Костя вопит, что есть мочи, дергает ногами, из глаз хлещут слезы. Вдруг грохает входная дверь, Паша с разбегу падает на одного из маньяков, валит его начинает лупить кулаками. И тут поднимается такой визг, что оглохнуть можно - все кричат. Перепуганные убийцы, Костя... Тот, до которого Паша не добрался, отталкивает рыжего и бросается прочь из дома, Костя бросается следом, но на входе врезается в насмерть перепуганного отца, тот подхватывает его, быстро передает в руки маме... Мама, мама жива, с ней все в порядке, убийца до нее не добрался! А сам забегает в дом, следом за ним, вооружившись отсыревшим паленом, тетя Настя, а мама следом еле поспевает со своей ношей. 
- Ты что устроил? - кричит теть Настя, схватив взбешенного Пашу за локоть и оттаскивая от убийцы. 
Костя все еще плачет, обняв маму. 
- Тюша, солнышко, что случилось? Что такое? - спрашивает она, опустив его, но он тут же хватает ее, продолжая всхлипывать.
Мама бьет по выключателю - ничего. 
Убийца вскакивает, бросается к папе, а тот рывком сдирает с него ужасную маску. 
- Даша, дура! - первый раз в жизни папа так кричит. - Ты что устроила? 
Костя, все еще не осознав происходящего, воет. Мама, взяв его за руку, выводит на улицу, сажает на поленницу, обнимает, целует во вспотевший лоб. Даша тоже плачет, но ее никто не успокаивает. Кругленькая девочка с тонкими светлыми косичками, папа вытаскивает ее на улицу - страшного убийцу, завернутого в новую простынь, заляпанную гуашью. Папа тут же срывает эту простыню, взволнованно ощупывает ноги, руки, живот. Тетя Настя - очень красивая тетя с густыми черными кудряшками, в модно длинном сарафане обнимает сына - гладит по волосам. Паша снова ушел в точку, зло глядя на всхлипывающую Дашку. 
- Даша, тебе двенадцать лет! - толкует папа. - Двенадцать! Косте - восемь! Он маленький! Ты это понять можешь? Да ты его убить могла... А Паша? Ты взрослая, ты умная - ты о них заботиться должна, помогать им, а ты? Правильно тебя Пашка отлупил... А теть Настя уйдет - я еще добавлю! 
- Теть Настя следующий раз сама добавит, - хмуро буркнула она, гладя сына по голове, но потом повернула его лицо к себе и крикливо добавила: - А ты что? Что колотить-то сразу? Вот дядя Лёня разозлится и запретит Косте и Даше с тобой дружить! Что тогда делать будем, а? 
Маме, кажется, этот воспитательный процесс безразличен. Она обнимает Костю за шею, прижимает к себе, гладит по спине. 
- Давай, лисенок, - просит она, - успокаивайся. Тебе лучше? 
- Д-д-да, - кивает Костя. 
Мама отшатывается, растерянно хлопая глазами и беспомощно глядя на папу. 
- Молодец, - хлопает он, склонившись к девочке, - из брата заику сделала. Умница, доча. 
Костя хочет что-то сказать, но дыхание не хватает, и он снова начинает плакать. Балаган продолжается, но прерывает его тихое кряхтение - отрезая все звуки разом, во двор к ним заходит хромая, полноватая старуха. Агафья. Ее в деревне боятся, дом стороной обходят. Тетя Настя резко отворачивает от нее Пашку и заталкивает в дом, мама тоже закрывает Костю, Дашка за папу прячется сама. Старуха тихо смеется, садится на низкую лавочку. 
- Что тут у вас творится? - чавкает она беззубым ртом. 
- Чего притащилась? - вяло кивает отец. - Иди давай, не звали тебя. 
Бабка смотрит сквозь него, бросает на маму пристальный взгляд, улыбается. 
- Помрет она, - сыто говорит она, - помрет, не жимши веку. Хочешь, Ленька, приходи, попроси, можт, вспомогну чем... 
- Ой, иди отсюда, Агафья, по добру-по здорову, - отмахивается папа, слышав это уже ни раз. - Давай-давай, не доводи до греха... 
Мама прижимает его к себе, а Костя снова начинает плакать. Вдруг взгляд бабки впивается в него. 
- Ой, - радостно вскрикивает она, всплеснув толстыми руками, - урод, Лёнька, урод он у тебя! У шаромыжницы юрод, а у тебя урод... 
Костю бросило в вой. Мама побагровела, схватила полено и ка-а-ак пошла на бабку! Таких слов ей наговорила, что папа рот от удивления раскрыл, а Дашке уши зажал. Даже теть Настя из дома выглянула. Бабка Агафья, плюясь, подскочила, пятясь, пока вовсе не скрылась за воротами... Мама повернулась к отцу, краснея, как рак. Такая тоненькая, маленькая, но такая воинственная. 
- Что? - пискнула она. - Меня мама учила, что их материть надо. 
- Пап, - растеряно позвала Даша, чуть запрокинув голову, - а полено в пизду по самые гланды, это как? 
Папино лицо налилось краской, глаза вспыхнули. Тетя Настя громко сглотнула, ухватив сына. 
- Ой, Пашок, пошли-ка мы отсюда... 
Папа с мамой вообще часто спорили из-за бабки Агафьи, папа постоянно вытаскивал из маминой сумки моток веревки и святую воду. Раз, правда, помедлил, подумал, и воду все-таки оставил. Еще они ругались потому что мама квасила капусту по лунному календарю... Больше поводов для ссор у них не было. А бабка прицепилась тогда. Еще года два ходила, маме про смерть все говорила, Костю уродом называла. Мама каждый раз как ее встречала, плакала. Было дело как-то осенью, они с папой из леса возвращались, а навстречу колесо катится... Ну, отец разозлился, схватил его и в озеро бросил. Да хорошо так, ровно - на самую середину и молитву прочитал. А на следующий вечер прибежала радостная тетя Настя и сказала, что бабка померла. Утонула в торфяном озере. Вот так. 
А на следующий же вечер Паша пропал. Сказал, что пошел к Косте домашку делать и не дошел - Костя тогда очень испугался, представил, что Паши вот больше нет. Он не хватает все дохлое, не уходит в точку, не придется больше ему объяснять все и успокаивать. Папа тогда с мужиками вечером в лес пошли искать, Костю тоже взяли - он ведь все Пашкины любимые места знал. В лесу было страшно, среди сгрудившихся деревьев тут и там появлялся убийца в страшной маске и окровавленном балахоне - нельзя было объяснить себе, что это сестра. Двенадцатилетняя сестра, закутанная в простыню с пятнами гуаши. Убийца показывал ему то нож, то ножницы... 
Охотники повели глубоко-глубоко, к болотам, они шли через валежник. Ряды поваленных деревьев, обтянутых бутылочно-зеленым мхом и трутовиками, напоминали о свежих могилах. Где-то вдалеке кричала выпь, в чаще стоял сильный сосновый запах... 
- Паша! - раздался оглушительный вой. - Паша! 
Кричала тетя Настя - все тут же ринулись к ней. Костя вряд ли забудет это. Пашка, белый, как мел, лежал у выпущенных веером мощных корней - казалось, из почти оторванной руки хлестала кровь. Теть Настя рыдала, трясла его за здоровое плечо. 
- Да отойди ты... - прикрикнул отец, сжав Пашино запястья и вслушиваясь и облегченно выдохнул: - Живой... Кровь остановить надо. 
- Тут кругом следы лосиные, - крикнул кто-то из мужиков, но его не слышали.
Пашу увезли в больницу. Дня через три Костя с Дашей повезли ему много конфет и фруктов. 
- Лося он поглядеть хотел, нашел и за рога схватил... испугал бедолагу, тот его и цапнул, - хохотнул папа. - Ну малый, ну чума! Правду, что ли, бабка говорила, не дурачок никакой, а юшка. 
То ли после укуса, то ли бабкиной смерти, а, может, возраст просто... но Паша становится здоровее, реже уходит в точку, теть Настя отдает его на плаванье. Костю папа засылает следом, но эта операция проваливается - рыжий постоянно хватает простуду, а та прогрессирует в бронхиты, ангины и иже с ними. Вместо этого папа раз в неделю возит Костю в художку - рыжий растет хилым, болезненным и замкнутым. Он любит маму, папу и Пашу - так что только им можно смотреть на его рисунки. Дашка, как правило, их высмеивает. Все как-то резко меняется в девятом классе, когда они всей семьей улетают на море, а, возвращаясь, сталкиваются с другим миром. Паша вытянувшийся, литой, с бронзовым загаром, заработанным в огороде - улыбается широко, у него фингал под глазом. Теперь извечный. Теть Настя, ставшая вдруг такой маленькой и хрупкой рядом с ним, сетует, мол, дерется постоянно, а еще от девок отбоя нет. Паша, юшка, которого он выхаживал, становится вдруг душой компании, потому что научился играть на гитаре... а он, тощий, нелепо-рыжий и прыщавый, робко сидит в уголке. В нем чего-то не происходит, чего-то, что у всех есть, а у него нет. Одноклассники много времени проводят вместе, Пашу приглашают постоянно, его - нет. Он много рисует, теперь не показывает рисунки уже никому. Как-то они встречаются с мамой после школы. 
- Пошли, джинсы тебе новые купим, - предлагает она, приобняв сына. 
И Костя как-то спокойно кивает, но слышит вслед хихиканье одноклассниц. 
- Мда, - делано-громко хмыкает Рита. - Какая прелесть. Здоровый мужик, а до сих пор с мамочкой. 
- Ну, тогда понятно, чо он одевается, как чмо. 
Это бьет очень больно, но вдруг до него доходит... Все повзрослели, а он - нет. Мальчики давно лазают к девчонкам под юбки, мечтают расстегнуть лифчик, а ему... а с ним что-то не так. Костя понимает, что ему тоже хочется так. В магазине он выбирает рваные джинсы и хватает косуху. Мама удивленно таращится, хлопая глазами. 
- Ну джинсы, допустим, ладно... - выдыхает она, - но ужас этот повесь. Это клеенка. Вся потрескается и вообще она холодная. 
- А старшаки ходят, - хмыкает рыжий. 
Куртка ему очень нравится. Она как-то... как-то роднит его с этим миром. Он кажется старше, круче и больше. В такой куртке просто нельзя быть маменькиным сынком. 
- Но ты же пока не старшак, - добро ухмыляется мама, подавшись ближе, чтоб убрать ему челку со лба.
Костя болезненно дернулся, первый раз почувствовав в ней врага. Она не хочет ему помочь. Не понимает его. 
- Ну... - растерянно тянет она, - хорошо. Возьми. Только давай нормальную посмотрим, теплую. 
Костя кивает. Вскоре ему становится ясно, что ходить он все равно должен в нормальной куртке. Это рождает постоянные споры и препирания. В итоге он уходит из дома в пуховике, садится в автобус, полный ненависти заталкивает его в рюкзак и одевает косуху. Вот так! У Паши от таких вещей случаются кратковременные приступы, и он пустыми глазами таращится на друга, не понимая, почему он это делает и зачем. Даже после того, как Костя объясняет четыре раза. А еще рыжий начинает отращивать волосы, от чего беситься начинает уже папа. 
- Я хочу на бокс, - заявляет он зимой, когда они, колея, идут до остановки. 
- Тебя мать не пустит, - Костя шмыгает носом. 
- Уговорю, - настаивает Паша. 
Система, в общем-то, хлипко, но функционирует. Они с Пашей дольше шляются с одноклассниками, чаще пропускают автобусы, добираются домой поздно, благо, дома можно соврать, что он по дороге сломался. Зима же. 
- Хочешь? - захмелев, он протягивает Паше пластиковый стакан пива. 
Они сидят дома у Ритки. Мать ее свалила к очередному хахалю, и девятиклассница живет почти одна. В захламленную, плохо обставленную однушку набилась добрая половина класса. Гремит музыка, парни распивают, приходит Казбек с кальяном - его встречают бурной радостью. 
- Кость, - недовольно сопит Паша, - нельзя с таблетками, мне... по шарам дать может. 
- А в том и суть, - пьяно смеется Костя, за шею притягивая друга к себе и вливая напиток. 
В этот момент происходит что-то странное, вот под его рукой крепкое плечо, рядом - живое, теплое, горячее тело, сильнее его. Совсем рядом лицо - знакомое. Давно знакомое. Изученное. Но в этот момент Костя видит не Пашу, он чувствует тело... что-то происходит первый раз. Что-то очень странное. Настолько странное, что голова кружится, а потом Паше на колени плюхается Каринка и начинает целовать. С языком. По-взрослому. Подскочив, Костя выскальзывает на кухню. Приваливается к деревянной раме, распахивает форточку, жадно глотая холодный воздух. 
- Слышь, Джигурда, - окликает его Мурат - пучеглазый, долговязый кавказец, - сиги есть? 
- Кончились, - врет рыжий, отворачиваясь. 
Мурат матерится, дает кому-то пинка и возвращается с полной пачкой. 
- Ё-о-оханый Гондурас, - тянет он, глядя куда-то вниз, - нихера себе, Костян, тебя приперло... поди это... с Риткой в туалет. Она поможет. 
Костя краснеет, как рак, но Мурат доверительно хлопает его по плечу, мол, нормально. Мужик. От мамы с папой по десять пропущенных, Косте все равно. Сегодня случилось что-то, перевернувшее его мир. Они не успевают на последний автобус, просто Пашка на станции находит какой-то полуразваленный катафалк, и добрый дед за сто рублей соглашается провести их через Люторичи, хотя и так ясно, что не будь ему по пути - не потащился бы в такую пургу. Костя все еще немного под мухой, но притворяется пьянее, чем есть на самом деле, делает вид, что засыпает, голову опускает Паше на плечо, пытаясь проверить... сработает ли еще раз. Работает еще как. Под закрытыми веками бьются бабочки зрачков, в голове начинают гулять фантазии. О Пашиных руках - крепких таких, прошитых венами, с рельефом мышц. Особенное удовольствие доставляет думать о плечах... прям ток пробегает, вспоминать, как Каринка за них цепляется, когда они целуются. О напряженной, широкой спине. 
Домой он доходит на ватных ногах. Дом почти достроен, осталась только родительская спальня наверху и лестница к ним с Дашкой, пока они лазают по обычной, строительной. 
- Наконец-то, - вяло хмыкает Даша, - а я уж надеялась, тебя замело... 
- Костя, - выбегает перепуганный папа, - тебя где носило, это... это что такое? 
Тут рыжий понимает, что пуховик остался у Ритки, а он в любимой косухе - его мотает, частично от холода, частично - от алкоголя. К горлу подкатывает и его выворачивает прямо под ноги к перепуганной маме, выбежавшей из коридора. 
- Ты что, пил? - опешив, медленно спрашивает она. 
Они с отцом растерянно переглядываются. Он хочет схватить сына за ворот, но Костя ловко выкручивается, отскочив к лестнице. 
- Отвали, - шипит он, вытирая рвоту рукавом. Становится как-то совсем дурно. 
Ночь он проводит в обнимку с унитазом, мама держит волосы, все пытается чем-то напоить и согреть. Когда Костя просыпается - сидит рядом, усталая, бледная и напуганная. 
- Костя... - тихо зовет она. - Что происходит? Почему ты так напился? 
- Просто так, - хмыкнул он. - Хочу и пью. 
- Значит так, - гаркает отец, заходя к нему в комнату. - «Хочу и пью». В школу ты теперь ездишь со мной, из школы - со мной. Настька вон рассказала, чем вы занимаетесь... 
- И что? - срывается Костя, подпрыгнув. - Что в этом такого? 
- Кость, - мама аккуратно кладет ладонь ему на руку, - ну, понимаешь, это компания такая... Они до добра не доведут. 
- Да мне плевать, - огрызается рыжий, подскакивая, - я сам могу решать, что делать. 
Он хватает джинсы, свитер, хочет одеться, но папа становится в дверях. 
- Ты несовершеннолетний, - спокойно осаждает он, - живешь ты в моем доме на мои деньги. Так что решаю пока я. 
Костя почти ненавидит его за эти слова. С этих самых пор все идет наперекосяк. Папа пытается его контролировать, делает только хуже - Костя сбегает с занятий, убегает из дома. Огребает постоянно. Теперь по ночам он думает... думает о теле. Не Пашином. Одного старшеклассника - он крепче всех, кудрявый такой, занимается баскетболом. Ему нравится представлять, что он меньше, незначительней, что его... его трогают, что он может дотронуться. В школе надо определиться с экзаменами и выбрать профиль, но сейчас совершенно не до этого. Вообще. Жизнь... жизнь со всем этим - навязчивыми, глупыми родителями, идиотской учебой и быдловатыми друзьями кажется сущим говном, действительно. А тетя Настя выходит замуж второй раз, а Паша выпрашивает у нее разрешение пойти в секцию. Он начинает заниматься, он становится еще больше. От его близости у Кости едет крыша. От любой мужской близости. 
- Сигареты, - вздыхает мама, встретив его очередным вечером у порога, всхлипывает, срываясь на крик: - Кость, ну какие с твоим здоровьем сигареты? Что происходит, объясни мне. 
- Отстань, - огрызается он, - какого фига ты вообще в моих вещах роешься? 
- Кость, пожалуйста, объясни мне, что с тобой происходит... 
- Тебе какое дело? 
Поток грубостей прерывает отец, спускаясь вниз, видит у мамы в руках пачку сигарет. 
- Я тебя сейчас всю пачку курить заставлю, - обещает он, выхватив их у матери. - Ты вообще на кого похож стал? Что ты себе позволяешь? 
- Да отцепись ты! - срывается Костя. - Я тебя не трогаю, и ты меня... 
- Хорошо, - моментально перебивает отец, - отцеплюсь. Ты от меня больше не копейки не получишь - понял! 
- Да пожалуйста, - смеется Костя, разводя руками, - не получу? Ну и смысл мне оставаться! Я сваливаю! 
Мама плачет. Костя запихивает в рюкзак какие-то вещи, думает, куда пойти. Дашка так счастлива, что чуть ли шмотки упаковывать не помогает - крутится рядом. 
- Костя, - мама подходит к нему, - пожалуйста, успокойся. Куда собрался? Зачем... 
- Затем, - срывается он, отшвырнув рюкзак. - Я не хочу с вами жить. Вы достали - то делай, то не делай. Крутите, как хотите! Да вам на меня плевать, вы меня вообще не знаете... 
- Чего же я про тебя не знаю? - как-то глупо улыбается мама. - Что такое, Кость? Я же все пойму. Просто объясни, в чем дело? В друзьях, в девочках... 
- В мальчиках, - срывается у Кости, и, кажется, становится легче. 
Мама молчит, совершенно опешив, пятится. 
- Да, - выкрикивает Костя, - да, мам! В этом дело... 
- Чего... - тянет отец, зайдя в комнату. - Ты что несешь? 
- То и несу, - выкрикивает рыжий, - гей я. 
Даже Даша из комнаты выходит, вытаращив глаза. 
- Что? - выкрикивает он. - Знаете вы меня, да? Примете все... 
- Ты издеваешься? - будто с надеждой выдыхает отец. - Мать угробить решил... 
- Да больно надо! - выкрикивает Костя, швыряя в отца рюкзак. 
Это как-то само собой получается.
- Урод... - шипит отец, подходя ближе, чтоб схватить его за волосы и ударить лбом об стол. 
Костя, как дурак, начинает махать кулаками, сопротивляться, Даша с мамой повисают у отца на руках, пытаются оттащить. Костя падает на пол, получает под дых, лежит, плачет, свернувшись клубком. 
- Не подходи к нему, - сорванный голос доносится откуда-то снизу, - пусть хоть подохнет там! 
У Кости из носа хлещет кровь. Отец убирает лестницу, так что со второго этажа теперь не выбраться. Даша отпаивает маму корвалолом. Костя чувствует себя совсем брошенным, одиноким, никому не нужным и никем не понятым... Решение приходит как-то внезапно, он просто выпрыгивает из окна, приземлившись в сугроб, босиком - назло, кажется, даже не себе - идет к единственному человеку, который всегда ему рад. Паша встречает его совершенно растерянно. 
- Ты что... 
- Я из дома ушел, - Костя шмыгает носом, выпивая обжигающе-горячий чай. 
- Это тебя что, отец так? - шалеет Паша, глядя на разбитый нос друга. 
- Да, - кивает он. -Можно... у тебя останусь? 
- Конечно. 
Паша дома один. Дед умер, мама в городе. У них есть камин, а над ним - лосиная голова. Тетя Настя часто шутит, что, мол, того самого. В комнате очень тепло. У стены компьютер, на дверце шкафа висит написанное женской рукой расписание, когда пить таблетки. На полу - очень теплый ворсяной ковер. 
- Постелить тебе в зале? - спрашивает Паша. 
- А можно с тобой? - робко предлагает Костя, морщась так, будто боится снова получить удар. 
Паша не видит в этом ничего предосудительного. Они ложатся вместе, лицом к лицу - Паша очень теплый, горячий, а, главное, он настолько близко, что из глаз искры вышибает. Костя обхватывает его шею, касается колеи рваного шрама. 
- Обними меня. 
Паша обнимает. Горячие, сухие ладони ложатся на спину. Лежат там неподвижно.
Костя тычется в губы - несмело, робко. Целует быстро. Паша не реагирует. Он провалился в точку. Остается только гладить его по волосам и молчать, потому что объяснить что-либо Костя не в состоянии. Утром приходит Даша, на посланца мира она похожа меньше всего - взъерошенная, уставшая, держит под мышкой сапоги, смотрит волком. 
- Мама слегла, - говорит она, бросая обувь на пол, - давление бешеное, сердце болит...
Костю тогда кольнуло каким-то детским испугом, страшно, все-таки, если вот так - если не успеет вдруг помириться. Он не спорит с сестрой, обувается и уходит, Паша ему вяло улыбается, обещая заглянуть. Будто вчера ничего и не было. Они идут мимо заснеженной дороги, вернее, Даша идет, а он плетется сзади. У нее тогда... такая дубленка красивая была. Тоже с мамой воевала, потому что короткая - до середины бедер. Черная. Из тосканы. Даша тогда пообещала - спокойненько так, без свойственного ей раздражения: «Еще раз - и убью». Подушкой, мол, придушу, пока спать будешь. Когда Костя вернулся домой, комнате чего-то существенно не хватало... Компьютера. И он понял, что так устал, что сил на сопротивление не осталось совсем. Так началось затишье. Он сильно заболел и болел еще долго - может, нервы сдали, может, иммунитет. Пришлось переводиться на надомное. Костя жил у себя, наверху, как в сказке, на самом деле... Эдакая остриженная Рапунцель. Читал и рисовал. В гости ходил только Паша, пытался взбодрить, что-то рассказывал, слушал... Костя больше не скандалил с родителями - только вяло переругивался, отбрехивался. С отцом не разговаривал. Не разговаривал год. Даже за стол не садился, хотя мама каждый раз звала... но потом все равно дожидалась, пока он спустится. Костя никогда не ел остывшее. 
- Куда ты хочешь поступать? - спросила она как-то летом.
Он закончил десятый класс. На дому. Хотя, по правде, весной уже почти и не болел... Он сидел, безразлично глядя на пиалу крупной малины. Своей. Домашней. Ему нравилось спать во дворе. Теперь разогрело, и они с Пашкой часто шатались по ночам... это создавало какую-то краткосрочную иллюзию свободы. 
- А ты это за меня не решишь? - вяло хмыкнул Костя. - С профилем лихо определилась. 
- Кость, - обиженно протянула мама, - ну я же говорила... ты отстал, а в гуманитарном классная адекватней и вообще... 
- На ракетостроение, - вдруг перебил ее Костя, поднявшись: - Поступать я буду на ракетостроение. В Тулу. Как чокнутая литераторша мне в этом поможет - без понятия. 
Мама тяжело вздохнула, поморщилась... Костя так привык, что она постоянно хватается за бок, что не обращал внимания. Странно, но никто ведь не обращал. Даже папа. Только Даша. Потом... потом началась осень. Теплая, жаркая. Пашка практически жил один, тетя Настя вляпалась в серьезные отношения. Папа, почему-то, часто ее хвалил. Говорил, что несмотря ни на что, толкового парня воспитала... с головой. Костя, когда слышал это, ощущал странную горечь, но в очередной раз сорвавшись за свою неправильность на маме, забирался наверх - рисовал, читал... Свято верил, что уйдет из дома. Вот закончит школу и уйдет. Это было в ноябре. Ну, когда мама легла в больницу. На обследование. Костя значения этому не придал - легла и легла, с желудком что-то. Дня три ее не было. А потом Дашка пришла ночью, села к нему... и заплакала. 
- Ты вообще понимаешь, что у нее там рак может быть... 
Костя не понимал. Лестница на второй этаж так и не появилась, только стремянка... Он помнит, как чуть не упал с нее, как вбежал к отцу в кабинет. Первый раз увидел его с бутылкой. Ту ночь они с Дашкой спали вместе. Не спали, точнее. Лежали лицом к лицу на не застеленной кровати. Даша плакала. Костя таращился в пустоту. Сестра к утру заснула - туман, густой как молоко, белесыми космами оплетал холмы, лип к стеклам. А Костя знал - у нее не рак. Не может быть рака. Это же, ну... всегда же проходил по краю. Пройдет сейчас. Ведь не может такое случиться с ним? Вот позвонят, скажут результаты, окажется... окажется это все неправда. И он изменится. Он больше так с ней не будет. Никогда. Он будет ее любить. Никуда не уедет. Обо всем забудет. Проходит еще два дня. И... чуда не происходит. Начинается все со слез, истерик, поиска денег. С постоянных поездок. С того, что Костя... Костя на шаг от нее отойти боится. Боится, что проснется, а ее нет. Самое страшное, что к этому возможно привыкнуть. Костя начинает говорить ей, что любит. Каждый день. Начинает вспоминать все-все то хорошее, что она для него делала и продолжает делать. Каждая операция - надежда, каждый разговор с врачом. Так проходит год, он заканчивает школу. Мама даже приходит на выпускной. С отцом. Он поздравляет - вежливо, как-то строго... и Костя не может престать думать, что в случившемся винят его. 
Самое страшное, что жизнь продолжается. Выпускной они справляли у кого-то на даче. Костя остался - очень много пил. Очень. Паша все пытался его окоротить, остановить, но в итоге получил в рыло... За все. За то что он, как и все, его не понял. К утру Костю начинает выворачивать, самое пригодное к этому место уже занято, так что он выбегает на улицу... Кто-то держит волосы. Костя думает, Паша, по пьяной лавочке лезет обниматься, бормочет что-то, очередное покаяние, но... видит совсем другого человека. Это парень. Высокий, ладный, плечистый. Старше его, явно. У Кости дыхание перехватывает. 
- Это Кузя, - представляет совершенно трезвый Паша, выходя на опушку. - Серега Кузин - мы на бокс ходим... 
Костя ждет чего-то вроде: «а твой друг петух», но Серега сажает его на траву, насмешливо, придирчиво рассматривает. Глаза у него серо-голубые, птичьи, немного хищные. 
- Веснушки голимые, - вдруг говорит он, словно пытаясь кончиком пальца стереть грязь со щеки, ухмыляется и уходит с Пашей. 
И с тех пор, как заколдованный, Костя трет их лимонным соком, мажет всеми кремами, чуть ли не с мясом стереть пытается, но чертово солнце рассыпает их по коже снова и снова... Через три дня в комнату заходит Даша, красная вся, злая. 
- Кузин Сергей, - выкрикивает она, швырнув на стол телефон, - кто это? 
Костя теряется... 
- Ну, - кричит Даша. - Кто? 
- Друг Пашин, - пожимает Костя плечами. - На выпускном с нами гулял... А что? 
Дашка кивает на мобильник. В диалогах смс сообщение. Сбербанк онлайн. Кузин Сергей отправил сорок тысяч. Сообщение: «У тебя пиздатая шевелюра». Деньги пришли на мамин счет, и Костя... в нем что-то по-другому заработало. Под вечер пришло еще сообщение: «Может, в кальянную?». Рыжий упал на кровать, долго глядя на телефон, прежде чем напечатал: «Сорри. Автобусы не ходят». 
«Я заеду. Адрес». 
«Подъезжай к Паше». 
«Паша меня сегодня не интересует». 
«Меня тоже». 
Маме лучше. Она сидит на кухне. Пьет чай с теть Настей. Это плохо - увязаться может... Но Костя вдруг выбирает оптимальную тактику. 
- Ты куда? - ненавязчиво интересуется мама. 
- С Кузей хочу встретиться, - улыбается рыжий, обняв ее. 
- С Кузей, - удивляется тетя Настя, хлопая глазами. - Привет ему... забавный хлопец. 
- Да, - будто бы безразлично кивает Костя. - Сумму нам недавно достаточно крупную перевел. 
- Ну, - тетя Настя качает кудрявой головой, - у него отец состоятельный... Малый, правда, баловень. 
Маму вовлекают в педагогический дискус. Она спокойна - это главное. У Сережи черный «фольксваген», мощный такой, блестящий. Он улыбается, глядит хитро, с прищуром.
- Как мама? - вежливо интересуется он. 
- Спасибо, лучше, - на автомате кивает Костя. 
Кузя оказывается очень холодным - чем-то таким монолитным, незыблемым. Гранитным. 
- Мне на ринге круто только с Пашей, - рассказывает он, когда они уже раскуривают кальян. - Вроде нормальный-нормальный, жопу рвешь, выводишь его, и вот когда сорвет - этого терминатора палкой не упиздишь... Двинутый он немного. 
- Ну, вообще-то, у него вполне конкретный диагноз, - хмуро отзывается рыжий. - Не советую его выводить. 
- Круто, - ухмыляется Кузя. - Я догадывался. 
Через пару недель Кузя будет говорить: «Мне на ринге круто только с Пашей, для остального есть ты». Он был действительно холодным, иногда Косте казалось, что его не учили чувствовать, будь он сам чуть живее, не так убит и обессилен маминой болезнью - этой развлекухи Сереге хватило бы на месяц. Но сейчас его привлекает все - серьезность, недоступность, строгость. Отсутствие к нему интереса. А Паша, такой далекий от всего людского и просто недалекий Паша как-то недовольно говорит: «Это некрофилия». И как Костя не просил его эту фразу расшифровать - ответа не добился. Он, в общем, понимает, что Кузин - обыкновенный мажор, но от единственного себе подобного отказаться не может. Сережа застрял в стране вечного веселья, в мире, где он всесилен и могуч, все ему по колено и по плечу, так что, когда мама умирает - помочь не может ничем. Рыжего тогда единственный раз сорвало - он закатил такой скандал, каких, наверное, Кузину не закатывал никто. Тогда же он понял - в боли нет смысла. Мало того, что она никому не нужна, так еще... зачем она? Пусть сидит внутри, точит, уничтожает. Маленький спартанец прячет бешеную лису под тогу. 
Со смертью мамы кончилось все. Земли под ногами не было, не было воздуха и неба. Круг замкнулся. Костя понял, что хочет уехать. Неважно куда, просто собрать вещи и уйти туда, где никто не знает, где истина ближе. Он учился, устроился на две работы, одна из которых была ночной. Так Костя обеспечил себе одну радость в жизни, то, что должно быть неотъемлемой частью повседневности стало драгоценным подарком - сон. Тяжелый, глубокий, бесцветный. Так прошел год. Год с тех пор, как ее не стало. Паша поступил в правовую академию - накачался, Серега ходил, грудь колесом, вечно недовольный, постоянно готовый поругаться - горечь и соль, оседавшие даже в чайных кружках, ему приходились не по вкусу, но каждый раз, когда Костя спокойно говорил: «Иди с миром», давился, захлебывался какими-то признаниями, словами... Они падали на раскаленный песок, как рыбы, выкинутые на берег. Били хвостами, беззвучно глотая воздух, и умирали, таращась на обжигающее солнце холодными, бесчувственными глазами. «Ну оставайся» - безразлично говорил Костя. 
Летом Серега звал его на море. В Испанию. Костя распрекрасно понимал, чем это кончится, поэтому всевозможными способами отлынивал. Это случилось в мае. В последних числах. Мирные такие посиделки дома. Он, Дашка, Паша... убирались, вычищали все, нашли еще кое-какие мамины вещи. Это первое время стоило увидеть на трюмо ее перчатки, и поднимался вой. Особенно, почему-то... Почему-то ближе она была к Даше. Искала теплые колготки, оп, упали со шкафа. Искала деньги на автошколу - нашла в шкафу мамину заначку. И часто, почти без повода, Костя слышал от сестры: 
- Спасибо, мамочка. 
Это ударяло током. Хотелось сказать - заткнись, хватит уже, но вместе с тем, каждый раз, открывая портмоне, натыкаясь взглядом на квадратик паспортного фото, мысленно произносил: «прости». Но когда тем вечером они нашли ее лекарства, спрятанные от папы, убранные в закрома на всякий случай - дело было уже не в самой боли, а в воспоминаниях о ней. 
- Ты зачем их оставил? - изображая недовольство, ворчала Даша, по-турецки сев и взвешивая пластиковые баночки в руках. - А если б папа нашел? Он только в себя приходить начал... 
Чердак был пропитан пылью, оплетен паутиной. Даша хотела обустроить здесь мансарду, но руки никак не доходили. Они, вернее, все никак не поднимались. 
- Ты знаешь, сколько они стоят, - так же холодно напомнил Костя. - Нельзя их просто выкинуть. Я думал... соображу, куда их пристроить. 
- Понесешь в хоспис? - огрызнулась Даша, швырнув ему банки. - Вперед. Чтоб дома этого не было. 
Костя вздрогнул. 
- Я пристрою, - быстро вызвался Паша, забирая все из рук рыжего. - Только не ссорьтесь. 
Это как-то окорачивает и Дашу, и Костю. К тому же, рыжего отвлекает телефонный звонок, Кузя ноет, напрашивается на встречу, хочет в гости. 
- Тащите вашего дружка сюда, - распоряжается Даша, - еще угол тот разобрать надо, а потом отмыть это все... 
Дружок производит на Дашу приятное впечатление - уже через полчаса она ему доверяет и совсем ничего не подозревает. Это он умеет. Костя ему, правда, совсем не рад. А Кузя не рад Паше. У него появляется какая-то болезненная ревность, которую рыжий от всей души советует затолкать куда подальше. А от Паши, почему-то, все так же хорошо, как пять лет назад - и тепло его греет так же. Они остались на чердаке одни, изгалялись, придумывая, кому продать полное собрание сочинений Ленина, и в груди разливалась какая-то странная нежность, когда вдруг под крышей пронесся дикий рык и из-за угла выскочил убийца. Тот самый в совсем не страшной маске из «Крика», в окровавленном саване, с ножом в руке... Паша шарахнулся к стене, у Кости перехватило дыхание. Он резко опустился на корточки, закрыв лицо руками. Мама его обняла, прижала к груди. Совсем молодая, красивая, бесстрашная мама, готовая ради него даже ведьму убить... 
- Ииии, внимание, в левом углу ринга только что обоссался Павлик Морозов, - сняв маску, от души заржал Кузя. 
Редко он так веселился. Обычно, когда кто-то ломал ногу. 
- Дебил, - выдохнул Паша, - я тебя размажу сейчас... 
- Давай-давай, - шутливо задирал его Кузя, прыжками бешеного кенгуру перемещаясь по чердаку и наигранно боксируя: - Костян, тебя там что, Кондратий обнял?
А Костя вдруг вскочил, оттолкнув его, и бросился вниз. Плакать всегда было стыдно. 
- Да что случилось-то... 
Справиться с этим страхом было сложно. Было сложно убедить себя, что убийца не прячется в темноте, что не вылезет из шкафа и из-под кровати, не прячется за дверью. Что это Дашка. Дашка и ее чумовая подружка его так напугали. Мама заставила его поверить, научила не бояться, помнить, что она всегда его защитит, но мамы больше нет. 
Костя зарыдал, опускаясь перед раковиной, медленно сползая вниз и цепляясь за ее край, словно за нечто спасительное. Пускай слезы - не мужское дело, и страх тоже, но вот они хлещут по лицу, словно прорвало систему водоснабжения. Словно кровь из рваной раны - это произвольный процесс, нельзя совладать с ним, нельзя его остановить. Он истекает кровью. 
- Да ебт, я ж не специально... - раздается за дверью, по которой глухо ударяют. - Бля, пусти меня... 
Костя съеживается, плача тише, заглатывая всхлипы. На секунду ванная заливается светом, но в тот же миг дверь захлопывается. Паша подпирает ее стулом. Серега что-то еще орет - глупое такое, бессмысленное. Паша подходит к нему, хватает за локоть, поднимает и прижимает к себе, обнимая за шею. А теперь представь, что тебя этой раной - открытой, да в пуд соли. Вой поднимается такой, что банши впору оглохнуть. 
- Тихо, - шепчет Паша, гладя его по волосам. - Я здесь, Кость... 
- Уйди, - всхлипывает Костя. - Мудак. 
- Почему? - как сомнамбула спрашивает Паша, прижимая его к себе. - Мне не хочется, чтоб тебе было так больно... 
- Я тебя люблю, понимаешь, - вдруг выдает Костя. - По-настоящему. У меня из настоящего - ты и вот эта боль нереальная. Все остальное пусто. Смысла не имеет. 
- Я не понимаю, - будто пытаясь до него достучаться, объясняет Паша. - Кость, я как слепой... 
Кузя вваливается. Костя даже не думает отстраниться от Паши, стоит, голову на грудь опустив, смотрит колко, зло. Серега первым делом его отталкивает, хватает рыжего за рукав. 
- Ну что ты закатываешь, а? - ноет он. - Я же не нарочно! Откуда мне знать было... 
- Сереж, - глядя на него совершенно безразлично, совершенно равнодушно перебивает Костя, - я тебе рассказывал. 
Кузя на секунду теряется, выпадает в осадок, но, прежде чем успевает что-то ответить, Костя говорит: 
- Уебывай. Просто вали. 
Валить по доброй воле Серега отказывается, так что Паше приходится его вытолкать. 
Дашка к ним больше не подходит, идет закрывать теплицы - закрывает час. В детстве она залезала в пустую бочку и плакала. Костя без капли смеха думает, что, а может быть и сейчас... Это ведь общее воспоминание. Мама - воинственная, как валькирия. Такая хрупкая, Костя представляет, что обнимает ее сейчас... и она кажется маленькой девочкой, и сердце ее бьется как перепуганная птица в грудной клетке. Но что теперь плакать. Вырвалась птица. И улетела. Костя знает простые истины назубок - страшные истины. Знает, чувство вины и страх оплетают его и душат. Паша закрывает глаза зачем-то, кончиками пальцев невесомо касается лица, все черты собирая в цельную картину, гладит по волосам... 
Они лежат в темноте, друг напротив друга. Ночь входит в неубранную комнату растерянно озираясь, сворачивается клубком и ложится сразу по всем углам. 
- Я люблю тебя, - не открывая глаз, как мантру твердит один. 
- Дай мне только понять, - просит второй, - дай понять, что это такое... 
Ночь, навострив уши, едва разбирает шелест шепота. И это что-то отключенное от тела, чистое, слепящее сияние. Такое яркое, что глаз не разомкнуть. Только обожжённые ресницы дрожат. Решив, что эти двое мертвы должно быть, ночь гасит лампочку луны и выключает звезды, укрывает их черным пологом. 
Телефонный звонок разбудил Костю ближе к рассвету. Какие рассветы летом? Ранние. Тихие. Мир полон нетронутой красоты и совершенства. Он безопасен. Только это ложь. 
- Поговори со мной, - просит Кузин, - пожалуйста, десять минут. Десять минут мне дай, ладно? Я тебя умоляю... Я уже под порогом. 
Этот человек навсегда отучил Костю верить словам. Тот, кто просит у тебя десять минут, в конечном счете может затребовать целой жизни. Разрывалась собака, подпрыгивая в вольере. Костя, кутаясь в спортивную толстовку, быстро открыл калитку, запустил визитера внутрь. Кузин был весь опухший, красный, его пошатывало. 
- Пьяный, что ли? - шепчет Костя, привалившись к стремянке. 
Кузя только качает головой - взгляд у него плывет. Он не в адеквате, явно. 
- Ты что, сам приехал? - шипит рыжий. - Больной? А если б сбил кого-нибудь... 
- Похуй, - коротко отбрехивается Серега и, схватив его за шею, целует. 
От него несет перегаром и табаком. Костя грубо отталкивает, повторяет: 
- Вали. 
- Да, - скрипит Кузя, пристроившись на ступень и перекладину и потирая глаза, - я виноват, Кость... я тебя кидал постоянно. Помнишь, когда вы с лекарствами этими... ну, когда ей неправильно назначали... ты еще говорил, что она просит не колоть, а вы кололи. Я ж вообще не соображал, как тебе. Только требовал чего-то. А когда в этот ее отвезли... Я ж вообще у Юрки был. 
Заря была такой тихой и безмолвной, что Костя поверил на секунду, будто кошмар этот кончился. Что больше воспоминания не будут одолевать. Но к горлу снова подкатило. 
- Я понимаю, - кивает Серега, поднявшись, кладет руку на плечо, - понимаю, что тебе плохо... Я правда теперь другим буду. Ты меня прости только. Я же... хреново мне без тебя. 
- Вали, - с трудом выдавливает Костя. 
- Да что ты заладил... - гаркнул Кузя, навалившись на него. 
- Съебись отсюда, - выкрикнул рыжий. 
Не надо было. Один злой, но точный удар, и лестница завалилась, едва его не прибив. Рыжий, вскрикнув, отскочил, оказавшись на кухне. Это какие-то секунды длилось, наверное. Просто Кузя попер на него, сжал нижнюю челюсть, спиной толкнув на стол. 
- Как же заебал ты меня... - выкрикнул он. - Сука блядь, я как собака за тобой... 
Костя вцепился в запястье, попытался оттолкнуть. Рука тут же спустилась на горло, сжала. 
- Я тебя выебу, - орет Кузин, - прям ща, понял, мразь рыжая... 
Он начинает колотить его затылком об стол, стискивает пальцы так, что дыхание действительно перехватывает, в глаза заливается темнота. Где-то вдалеке раздается женский крик. Когда Паша вдруг хватает Серегу за ворот и ударяет об угол. 
Несколько секунд. 
Даша кричит. Даша орет. 
Костя... его потом несколько раз спрашивали, сколько было ударов. А сколько нужно, чтоб даже по зубам не опознали? У него все лицо в крови было. Папина белая майка, в которой он всегда спал, когда оставался у них... Паша замер, шумно дыша, глядя на него бешено. 
- Беги, - еле слышно выдавил Костя, а потом во всю глотку заорал: - Даша, прыгай... 
И сам бросился в отцов кабинет - Паша за ним... Костя мало что помнит. Вот он вываливается из окна, а рядом, буквально в двух шагах, падает Даша. На руку. Она ее тогда сломала в двух местах, но боли тогда не чувствовала. Они бежали до самой деревни. 
Что было потом, вспоминать не хочется. Пашку выводили в наручниках, чем-то обколотого. Дашу увезли. Приехал папа... ему тогда кто-то сказал, мол, паренька какого-то у вас зашибли. Костя помнит эту панику, метающийся взгляд и слово, сказанное слово в детстве первый раз. Давно забытое: 
- Папа... - крикнул он и закончил кошмар отца. Сотворил для него чудо. 
Он оказался жив. В ошейнике из синяков - носитель единственного следа, который Сергей Кузин после себя оставил. Недолговечного. Что было потом, Костя совсем не хочет помнить. Потом они оттирали кровь со стены, закрашивали. Потом ему пришлось рассказать правду. Повторить ее много раз. Собрать сто и одну пощечину от тети Насти, постаревшей за месяц. Поседевшей. И последний раз увидеться с Пашей. Его не посадили, почему-то. Признали невменяемым, но даже закрывать не стали... 
- Я уезжаю, - сказал Паша, когда они ночью стояли на трассе. 
- Я с тобой, - почти обрадовался Костя. - Правда, куда... 
- Кость, - перебил парень, вяло пытаясь объяснить: - Я... работать буду. 
- И что? - не понял рыжий. - Я тоже. 
Паша молчал. Долго и тяжело. 
- Я буду работать на человека, который меня вытащил, - нехотя признался он. - Я думаю, так будет лучше. Для меня. Я буду на своем месте. 
Костя решительно не понимает. Паша уходит молча. Пустой циферблат луны висит на темном небе. Ветви сплетаются кронами. Дорога пуста. 
Темнота... совершенная, непроглядная. 
Костя делает шаг вперед, но вместо боли его принимают горячие руки. 
- Тихо, - шепчет Влад, целуя его в макушку, - я здесь, я с тобой, слышишь... 
Костя обнимает его за плечи, тихо подвывает. Дверь распахнута настежь. Квартира пуста. Влад качает его, как младенца. И Костя вдруг понимает, что этого мог лишиться, что ноги его делаются ватными, подкашиваются. Влад - то, что роднит его с реальностью. Влад. Костя обхватывает его голову, смотрит в глаза, дышит сорвано. Предрассветная дымка сочится в окна - холодный воздух, несущий запах мерзлых водорослей. Все такое настоящее, что дыхание перехватывает. Такое совершенное. В квартире старого образца с окнами на Фонтанку город венчает их. Город снимает бремя. Отпускает грехи. 
Оставляя право на последнюю тайну. 
Эпилог 
Это случилось на последнем звонке. Все рыдают под «Оранжевое солнце», обнимаются, ленточки поправляют, фотографируются. Влад сияет улыбкой, как будто уже в списке «Форбс», Ташка такая забавная - с дредами в косе, на высоченной шпильке и в самом очаровательном лилейно-белом платье, Ирина глазами стреляет... И вдруг он теряет сознание. Влад в панике. Скорая отмахивается, климат, мол. Вариант с больницей отметается быстро - выходные. 
Первым делом Костя позвонил Андрюхе Редному, тот его без записи на МРТ. Долговязый, всклокоченный парень со свежим бланшем под глазом у Влада доверия не вызвал, но Костя настоял. Ташка, бледная как смерть, гарцевала по коридору, грызла наращенный ноготь. Полчаса в капсуле. Полчаса Костя смиренно думал, что это рак. 
- Если это опухоль, - испуганно просит он, когда Андрей колет ему контраст, судорожно хватает его за запястье, - пожалуйста, ничего моим не говори. 
- Там аденома, по ходу дел, - нехотя отвечает Редной. - Здоровая, с-сука... Бля, Кость, куда вены дел? 
Когда Костя выходит, они все молча сидят в коридоре. Минут двадцать. Друг на друга не смотрят. Потом в приемной появляется Дрон, не стесняясь, сжимает в зубах дымящую сигарету, все еще разглядывает снимки. 
- Короче, - говорит он, - пиздуйте к хирургу, ребята. Аденома гипофиза - один и семь. Эт дохуища, на самом деле. Будет расти, напрет на зрительный нерв - начнешь слепнуть. Честно - по-моему, консервативным лечением тут уже не обойдется. Надо удалять. Причем быстро, потому что тут артерии крупные, нервы глазодвигательные - все рядом. Тогда только за резекцию возьмутся... 
Андрей отрывается от снимков, натыкается на три пары перепуганных глаз. 
- Аденома, - надсадно вздохнув, объясняет он, - доброкачественная опухоль. Большинство обходится без хирургического вмешательства, но у тебя она крупная, расположена неудачно... Но, судя по всему, хотя б гормонально неактивна - вообще это только анализы покажут, я просто исхожу из твоих рассказов. В любом случае - срочно в больницу. 
- А эти операции... - начинает Влад, но замолкает, встретившись с суетливым взглядом. 
- Если позволяют финансы, нужен стопроцентный результат и минимум последствий - рекомендую Израиль, - честно советует Дрон и искренне, уверенно добавляет: - Не переживайте. Удалишь и забудешь, серьезно. Это ни коим боком не онкология, рак гипофиза - это... случай на миллион и это не твой случай. Операция, скорее всего, будет проводиться в два этапа, потому что опухоль крупная достаточно - ее сначала иссекут, она опустится немного, потом удалят окончательно. 
Андрей говорил так твердо, так обстоятельно и уверенно, что даже Влад ему поверил, хотя гарантий никаких и не было. Первое, что сказал Костя, придя в себя, было перепуганное: 
- Если расскажешь моему отцу - я тебя убью. 
Влад и не рассказывает. По врачам с Костей ходит Наташа - контролирует процесс, слушает, задает вопросы, потом все дословно передает папе. Лето выдается каким-то аномально жарким. Иногда по ночам Костя просыпается от того, что Влад целует его или гладит по волосам, но чаще от головных болей. Тогда они молча лежат, смятые простыни скинув к ногам, в окна заливается прохлада с приморским послевкусием, звезды вспарывают небо. 
- Я теперь постоянно думаю об этом, - вдруг устало признался Влад. - Постоянно. 
- О чем? - насторожился Костя, приподнявшись. 
Рыжие вихры тут же рассыпались по веснушчатым плечам. Влад тоже приподнялся, сжал переносицу, закрыл глаза. 
- О том, что я тебя избил. 
Рыжий хохотнул, завалившись на спину. 
- Ну, хочешь, теперь я тебя изобью? 
Владу не смешно. Он сидел сосредоточенный, в позе Врубелевского демона, скрестив руки, прежде чем без какой-то особой обреченности признался: 
- Если что-то с тобой случится - я сопьюсь, - и добавил для пущей доходчивости, подняв на него глаза: - Я сдохну, Кость. 
Костя знает, как умирают с кем-то. Не физически, конечно, просто сердце кладут в могилу. Со временем признаки жизни возвращаются, но... Влад опускается, целует колено. Косте странно, что болезнь может быть такой - без боли, от которой жить не хочется, тихой, молчаливой... 
- Ничего не случится, это так же, как аппендицит удалить, - обещает рыжий, запуская руку в жесткие черные волосы: - А даже если и так - никогда не вспоминай, что там натворил. Смирись с тем, что все уже случилось. Все, что мог, ты исправил. 
- Ты же делал обследования, - привалившись к его согнутой ноге, снова ворчит Влад. 
- Да, - кивнул Костя, - Андрюха ж объяснил, там шаг томографа был - десять миллиметров. Тогда она была меньше десяти миллиметров... 
- А сейчас почти два сантиметра, - заключает Влад. - Ничего. В июле все сделают...
- Сделают, - кивает Костя и, помолчав, добавляет: - Я не хочу, чтоб ты со мной ехал... 
- Это не обсуждается, - отрезает Влад, ложась рядом и обнимая. - Кость, я ж тут помру... 
- Пожалуйста, - просит рыжий. - Я не хочу, Влад. Я боюсь. Тогда это точно... тогда мне будет еще страшнее. 
Повисает молчание. Влад горячий. Влад живой. С ним Костя точно знает - реальность есть. Она прекрасна. 
- Врач должен быть очень жопоруким, чтоб я умер прям на операционном столе, - в своем стиле подбадривает рыжий. - Я в любом случае вернусь домой. 
Влад целует его в висок. 
- Я тебе не все рассказал тогда, - зачем-то сказал вдруг Костя, - Паша не просто так пришел... 
- Кость, - ненавязчиво обрывает мужчина, - ты сказал, что больше он не придет. Я тебе верю. Если хочешь выговориться - все выслушаю, если... если покаяться - не надо. Какую бы глупость ты ни сморозил - я знаю, теперь все по-другому. Не береди раны. И не нервничай лишний раз, хорошо? 
Самое лучшее, что может быть в жизни - когда тебя встречают дома. Ты можешь быть заражен бродяжничеством, скитаться по странам и даже мирам... но когда валишься с ног, главное, чтоб встретили на пороге. 
Питер тем летом какой-то особо солнечный, Костя водит по нему экскурсии, делится им, раздает свою любовь. От более длительных туров он пока отказывается, боится... 
А Андрей оказывается прав с какой-то пророческой точностью - алкоголик и гитарист, который как-то встретил его на Приморском и начал рассказывать, де, Питер - город шквального ветра, дворы-колодцы, мол, спасали. А Костя отвечает - заткнись, это землю экономили. Я знаю. Я экскурсовод. А Андрюха ему - а я врач, но коренной петроградец. Влад теперь чуть что бежит к нему за консультацией. 
Перед операцией они приезжают в Люторичи. Все вместе. 
- А мужика Дашкиного куда дели? - спросил Костя, когда они вечером шли к озеру. 
Ничего не изменилось. Та же разбитая сельская дорога бугрилась под ногами, племянники - такие же белобрысые, как сестра, ловят сверчков, ищут змей, тайком от мамы набивая рот мелкой земляникой, утопают по пояс в цветущих травах. 
- К родителям отправили на денек, - ворчливо отозвался отец, - развыступался тут, умник... 
- Что, про Кирюшу сплетничаете? - с видом божьего одуванчика и резвостью горной козочки подскочила к ним баба Нюра. - А я тебя предупреждала, Леня, подозрительный он... Все с компьютерами своими носится. 
- Да, - рьяно согласился рыжий, часто закивав головой, - наркоман, наверное. 
Дальше эту тему баба Нюра отправилась развивать непосредственно к правнучке, о чем-то болтавшей с Ташей. 
- Сорри, - зачем-то извинился Костя, запустив руки в карманы. 
- Еще чего, - хмыкнул отец, прищурившись, - я слова не сказал. Это Дашка ему устроила с претензией, мол, то, что можно говорить мне, тебе, дорогой, можно только подумать. В принципе, в чем-то она права... Хотя сама виновата. У вас своеобразная манера общения. 
За шашлык отвечал Влад, поэтому он подгорел. У озера было тихо, летний вечер цвел, Ташка с пацанами вылавливала лягушек в камышах, только от комаров то и дело приходилось отпшыкиваться спреями или нарезать вокруг импровизированного лагеря круги с горящей спиралью. С учетом того, что делать это вызвалась поддатая бабка Нюра - выглядело достаточно зловеще. Потом она уселась, принялась вспоминать молодость - немцев, трех схороненных мужей, школу за десять километров от дома... и белую кошку, сидевшую на открытой форточке, когда их вывели в заснеженное поле на расстрел. Дашка-то с Костей знали все эти истории, но слушали все равно, как завороженные. 
- Пошли, - украдкой позвал его отец, тронув за локоть. 
Костя послушно поднялся, двинулся за ним. Деревенские погосты - это нечто особенное. Городские кладбища лишены души, огромные, множащиеся лабиринты, венки и искусственные цветы тошнотворно-яркие, могилы слишком друг к другу тесно - настолько, что приходится по ним идти и... и на деле-то не всегда знаешь, куда идешь. Погосты совсем другие. 
- Ах вы ж охламонки... - грозно гаркнул папа, показав увесистый кулак двум девчонкам, собиравшим с надгробий карамельки. 
Испуганно переглянувшись, девочки побросали конфеты и побежали прочь, ловко перелезая через ощетинившуюся штыками ограду. Месяц рассекал небо, темное, как перезрелая слива. Над маминой могилой цвела сирень - полыхали белые свечи. Ни сорняка, ни соринки. Отец почему-то усмехнулся. 
- Что такое? - поинтересовался Костя, присев на небольшую лавочку у могилы. 
- Вспомнил то, что обещал никогда тебе не рассказывать, - заговорчески протянул отец, но под искристым синим взглядом быстро раскололся: - Ты когда с переломом лежал, а Влад у нас жил - я по глупости решил, что с ним тяпнуть можно. Ну... коньяк достал - хороший, армянский. Все неплохо прошло - он даже до кровати сам добрался. А потом... 
- Что потом? - уже боясь услышать ответ, насторожился рыжий. 
- А потом к тебе на второй этаж полез по старой памяти, - хохотнул отец, - только лестницы перепутал и приперся ко мне. Я, пойми, просыпаюсь от того, что меня эта пьяная рожа по башке наглаживает... 
Костя залился краской. 
- И? 
- И-и-и, - передразнил отец, сложив руки замком, - кадило у меня лежало рядом - ну, я с перепуга шандарахнул, и Аминь... 
- Пап, - Костя ошарашенно захлопал глазами, - а что оно вообще у тебя делало? Тем более возле кровати. 
- Ну вот Влад твой как прочухался, то же самое спросил, - спокойно кивнул отец. 
Костя тихо засмеялся. Кузнечики стрекотали, сирень пахла так, что голову кружило. И впервые в жизни, наверное, Костя сидел тут, переполненный не выгрызающей, многолетней болью, а живой памятью. Вечно живой. Теплой. 
- Он звонил мне, - снова признался отец, - осенью. Очень напуганный, рассказал про Пашу... 
Костя поморщился. Сердце коротко кольнуло. 
- Я сам виноват, - честно ответил он, - мы с ним год... 
Парень осекся, облизав сухие губы, уставился на свои руки. 
- Ты тогда сказал «кто угодно, только не Паша», - вспомнил он. - Ты поэтому... Влада пустил? 
- Да, - кивнул отец, - и прав же оказался, в конечном счете? Паша, Кость... в нем души нет. Я все думал, правильно его Настя воспитала - научила понимать, что болезни сопротивляться надо. Что он не калека, не хуже других. Матери таких детей, знаешь, они же обычно... они не дают им шанса быть кем-то, кроме их обездоленных малюток. Настя дала, но, видимо, зря. 
У Кости глаза стекленеют. 
- Он меня на экскурсии выловил, - рассказал он, - бодрый такой, уверенный - в очках пилотных... Квартиру снимал. Студию. Возле Финского. Там ничего не было - стены кирпичные, окна на залив и... кровать, уж прости за подробности. На нем места нет живого - в шрамах весь. Я его... я его ждал каждый вечер. Каждый вечер туда приходил. Он всегда выпрыгивал как черт из табакерки. За этот год мы виделись раз пять. Последний он приволокся с пулевым... я думал, он на руках у меня умрет. Хотел скорую вызвать - так он меня чуть не загрыз там, серьезно. Выгнал. Просто выгнал. Сказал еще раз сам приду - убьет. 
Это уже не боль совсем. Это пустота. От Паши всегда так. От всего, что с ним связано. Пустота. 
- Забудь, - отмахнулся отец.
- Просто объясни мне, - вдруг попросил Костя, - что творилось в этой голове. 
- Он не видел смысла, - пожал плечами мужчина, - думал, ты его покажешь. 
- Я сам его часто не вижу, - признался рыжий. 
Отец снова тихо рассмеялся. 
- Хорошо, - как-то грустно улыбнулся он, - тогда еще кое-что расскажу. Знаешь же, когда мы с твоей мамой познакомились - я уже зрелый был. Детей хотелось, ясное дело. А у Альки то внематочная, то выкидыш, то еще Бог весть что... Бабка тут все вокруг нее ходила. Помнишь, наверное, Агафью? 
Костя кивнул. 
- Ходила все горланила, ведьма старая - изведу всех, Бог тебе не помощник. Ну, а тут... родила Алька. На седьмом месяце - с божьей помощью, потому что воды отошли, когда мы в Узловой были. Прям вот... от роддома недалеко. Так бы не доехали - у ребеночка пуповина вокруг шеи прям петлей обвилась. Ну, сначала патология, потом вообще из больниц не вылезала. И уже годик исполнился - отправили в инфекционное, с подозрением на воспаление легких. И температуру сбить не могут, никаких улучшений... Положили в реанимацию. Аля уже никакая, говорит, что случится - руки наложу. И тут... встретила девочку в больнице. Ходит, говорит, без носок, без тапок, руку все к уху прикладывает - с мамой, с папой разговаривает. К Але в палату ходить начала - то сухари принесет, то лампу кварцевую выключит сама, чтоб в глаза не светила. А когда Алька совсем плохая стала - начала, говорит, по волосам гладить. Успокаивать, бормотать что-то. Хотя говорила в свои пять лет еле-еле... В общем, сироткой девочка оказалась. Дашей звали. 
Костя опешил, во все глаза уставившись на отца. В глазах стали слезы. 
- А она... 
- Конечно, - улыбнулся отец, - конечно, помнит, Кость. Только не признается никогда. 
После этого Костя подошел к сестре и обнял крепко-крепко. 
В Израиль с ним летит Наташа. Обследование занимает день, вечером ему разрешают выйти... Операция через день. Вечерний Тель-Авив полнится горит рыжими огнями фонарей, галдит гремучей смесью языков. Костя предпочитает не выбиваться из туристической зоны. Не здесь. Не теперь. 
Вот ночь опустилась. Девушка, пеленатая в паранджу, заходит в воду... море пенистыми языками лижет ноги. Таша опускается рядом. В пакетах у нее фрукты. 
- Цабр? - усмехается Костя, забрав у нее грушевидный плод. 
- Ага, - кивает девчонка, - давай разрежу, а то уколешься...