Я учился жить

Я учился жить без него. Я вырывался из липкого и неразборчивого сна, перебирался в сумеречную зону, продирался к яви сквозь невразумительные препятствия и заставлял себя открывать глаза. Нет, мне не снились кошмары. Нет, мне не снились эротические сны. Нет, мне не снился он. Я знал, что он где-то за спиной, рядом и далеко. Я учился продираться к яви, не оглядываясь в поисках знакомой фигуры. Я учился вставать с постели и идти на кухню. Я заново учился с увлечением относиться к своей работе. Я учился возвращаться домой в квартиру, которая никогда не была особенно обжитой. Но возвращение домой было желанным тогда. А сейчас я просто возвращался на ночлег. Я учился смотреть за окно своего кабинета и не думать, что за стеклом меня никто не ждет. Меня и в здании никто не ждал. Но я приходил сюда, выходил отсюда, заставлял себя не бродить по улицам, шел в свою квартиру, запирался и учился. Учился заниматься обыденными делами, не рассчитывая на то, что он вернется. Я учился жить без него.

Я учился улыбаться без него. Не только губами, но и глазами, потому что он однажды сказал мне, что меня можно нанимать в рентгеновские аппараты из-за моего пронизывающего взгляда. Он замыкался, когда я переставал улыбаться. Я спохватывался и пытался и глазами дать понять ему, что зол не на него. И он говорил, что у меня замечательный теплый взгляд.

Я учился искать себе занятия. Я покупал себе журналы. Пытался читать книги. Но современная литература производила на меня удручающее впечатление своими акторами – да, заимствованное слово, ударение на первый слог. Акторы – те, кто совершают действия – акты. Чтобы не называть их героями. Потому что они не были героями и никогда бы ими не стали. Я читал научно-популярную литературу, но мне не везло с тем, что продается в книжных магазинах. Я начал скупать книги на иностранных языках, чтобы узнать, что творится за рубежом, был приятно удивлен качеством научного просвещения там. Но, читая книгу, а точней – не читая ее, я ловил себя на мысли, что не помню, как пролетели последние двадцать минут. Я помнил последнюю фразу, после которой время застывало. И я учился заставлять время бежать дальше.

Я учился не глушить звенящую пустоту работой. Я приходил к восьми, уходил в восемь, и это было подвигом, потому что я готов был проводить двадцать четыре часа на работе, благо главный был бы счастлив. Но работа была плохим доктором, и я учился уходить с работы в пустую необжитую квартиру, в которой меня никто не ждет, читать, пить чай, идти под душ, затем идти спать и проваливаться в липкие и невразумительные сны. Я учился жить без него.

На самом верхнем этаже высотного здания располагался конференц-зал. Не самый большой, но самый защищенный. В нем не проводились встречи делегаций, этот зал был предназначен для совещаний команды. У людей, которые как правило присутствовали в этом зале, были определенные ритуалы приветствия, свой арго, давно сложившиеся отношения и иерархия. Человек, сидевший во главе стола, занимал это место последние семь лет с момента открытия этого здания, а до этого сидел на таком же месте, но в другом зале, расположенном в другом здании, еще лет этак семнадцать. Было ему за пятьдесят. И выглядел он в точности так, как должен выглядеть бесконечно успешный, очень богатый, отлично устроившийся в жизни мужчина. Все, начиная с безукоризненной прически и заканчивая сшитыми по заказу в Лондоне ботинками, свидетельствовало об этом. Его звали Виталий Аркадьевич Тополев, и было ему пятьдесят четыре года от роду. Он создавал эту компанию с нуля, лелея мечту о ней, сначала мотаясь с баулами и перегоняя машины, попутно влезая в приватизацию с дерзостью, которой восхищались даже самые заклятые его враги, основывая, организуя, выращивая, затем делая компанию прозрачной и выводя на международный рынок. Ну и естественно связи: первая жена – дочь какого-то там секретаря, вторая из «непростых повыше». Она охотно приняла развод и приличную сумму отступных, и сейчас Тополева сопровождали барышни модельного вида, которые все как одна надеялись найти доступ к сердцу и банковскому счету. Тополев ухмылялся, никак их не разочаровывал, но менял с завидной регулярностью; потому что третьей и настоящей его женой была как раз компания.

По правую руку от него сидел его вечный помощник и по совместительству начальник юридической службы, почти не обращая внимания на то, что генеральный или кто-то другой говорит, или делая вид. Он пересматривал бумаги, лежавшие перед ним, читал что-то на экране лэптопа с совершенно отрешенным выражением на лице. Только все, в том числе и Тополев, знали, что если его окликнуть, он с точностью до паузы воспроизведет все, произнесенное до этого. Его и не трогали. Время от времени Кедрин поднимал прищуренные прозрачные серо-голубые глаза на говорящего, внимательно его слушая. И говорящий напрягался, сжимал колени, пытаясь унять непроизвольную дрожь – слишком уж холодным и пронизывающим был взгляд. Кедрин опускал глаза и снова начинал изучать экран компьютера. Тополев косился на него прищуренными глазами и переводил подбадривающий взгляд на говорящего. Что там творилось у Глеба в голове, Бог весть. Потом он все равно расскажет. Или не расскажет, если ничего существенного.

Кедрин работал у Тополева лет этак одиннадцать – тесть попросил устроить племянника жены после окончания юридической академии. Сначала Тополев очень старался выдавить мальчишку всеми правдами и неправдами. Потом он узнал, что то, что он, и с его молчаливого благословения весь коллектив, практиковал в отношении парня, называлось моббингом и вроде даже не только осуждалось, но и трудовым законодательством оценивалось как вполне себе противоправное. А тогда он был просто зол, что его использовали, чтобы пристроить непонятно кого непонятно откуда, мотивируя это какими-то невразумительными семейными отношениями. И особенно зол, когда понял, что у него ничего не получается. На любые наезды, обвинения, придирки этот парень отвечал прохладным и отстраненным и совершенно невозмутимым голосом, всю взваленную на него работу делал очень качественно, и Тополев против воли зауважал его, вытащив из закутка, в который зашвырнул его поначалу, ставя постепенно на все более высокие позиции и доверяясь все больше. Что там творилось за отстраненным фасадом, который всегда и без исключения демонстрировал Кедрин, Тополев никогда особо не интересовался, опасения, что Кедрин его подставит, предаст или что еще, тоже постепенно зачахли. Друзьями они не были, но хорошими приятелями назывались с полным основанием. Глеб знал все, что творилось у Тополева в личной жизни, Тополев не знал ничего о Глебе, да и не особо интересовался, но кое-что Глеб о себе сообщал, просто чтобы Тополев был в курсе. Все эти вечеринки, застолья и пьянки пониже рангом Глеб посещал исправно, вел себя на них прилично – слишком прилично, задерживался по возможности недолго, к вящему облегчению присутствовавших. И только в тесной компании оживлялся, сбрасывал маску сухаря и зануды, улыбался, и его лицо становилось привлекательным и выразительным.

Кедрин был высоким, подтянутым мужчиной тридцати трех лет от роду, с отличной выправкой, очевидным образом отменно заботившимся о своей внешности. Одет он был безукоризненно, но в его одежде отсутствовали слишком темные и слишком светлые тона; иными словами, стиль Глеба был классическим и неприметным, почти невыразительным. Невыразительной была и его внешность. То есть: черты лица правильные, но обычные. В меру высокий лоб, в меру длинные брови. В меру большие глаза. Обычный прямой нос. Широкий рот, который очень редко выдавал эмоции. Высокие скулы. Все было уместным, и все было незапоминающимся, кроме, разве что, подбородка – он был приметным и с ямочкой. Глаза – и те были серыми; иногда они менялись с безразличных на пронизывающие, но в основном были скрыты тяжелыми веками. Глеб стриг свои пепельно-русые волосы не длинно и не коротко; на висках у него уже были седые волосы, что в какой-то мере располагало к нему посторонних. И весь он был холодным, замкнутым, серым, стальным. И – но это открывалось только тем, кто удостаивал его вторым взглядом – бесконечно надежным. Выносливым. Преданным. Тополев удостоил его не одним и не двумя взглядами и знал наверняка, и ценил.

Совещание закончилось. Присутствующие перекинулись напоследок парой шуток, пообсуждали планы на вечер. Тополев отозвался парой острот и начал терпеливо ожидать, когда все разбредутся. Рабочий день официально закончился минут этак восемьдесят назад, пора и честь знать. Наконец, оставшись наедине в ярко освещенном конференц-зале, Тополев и Кедрин еще раз прошлись по пунктам, вынесенным на повестку. Все вроде было переговорено; оставалась пара нюансов.

- Я это посмотрю попозже, - сказал Глеб с отстраненным видом, не отрываясь от экрана лэптопа.

- Ты это завтра посмотришь, - отозвался Тополев, вставая, потягиваясь и с блаженным видом прикрывая глаза.

Глеб поднял на него холодный взгляд.

- Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? – ровным голосом возразил он.

- Затем, что уже поздно. А отдыхать время от времени надо. Давай, не выдергивайся и топай домой. Все равно ничего критичного не произойдет за двенадцать часов.

Тополев вышел из-за стола и пошел к выходу. Проходя мимо Кедрина, он потрепал его по плечу и добавил:

- Давай, не зависай слишком долго, трудоголик. Ты нужен мне сильным, здоровым и полным сил, а поэтому приказываю: отдыхай. Спокойной ночи.

Тополев задержался на секунду за спиной Кедрина, а затем направился к двери. Кедрин дождался, когда за ним закроется дверь, и посмотрел ему вслед. Затем он прикрыл глаза, сохранил открытые документы, выключил компьютер и начал складывать бумаги. Домой идти не хотелось – кабинет был куда более обжитым, чем квартира. Да и есть было нечего; и не хотелось идти в ресторан. Хотелось побыть одному.

Глеб попрощался с охранниками и вышел из здания. На улице моросил дождь, очень уместный в эти ранние весенние дни и странным образом совсем не унылый. Деревья стояли пока совсем без листвы, и при этом не напоминали об унылой и графичной зиме: казалось, что они затаились и изготовились выстрелить одномоментно и неожиданно робкой молодой зеленью. А пока все вокруг было слегка пасмурным, освещенным ярким искусственным светом и предвкушающим. Глеб шел по улице неторопливо, прикидывая, что он должен купить в супермаркете, и незаметно для себя самого оттягивая момент возвращения в негостеприимную квартиру. Там его никто не ждал. Совсем никто. Это изменилось давно, а Глеб все никак не мог привыкнуть, каждый раз надеясь, что это неправда, и каждый раз разочаровываясь.

До супермаркета оставалось совсем немного – пара десятков шагов. Как водилось, рядом со споро выраставшими торговыми центрами выпрыгивали из земли и киоски. Частью их потом сносили, подводя под это дело всевозможные постановления, которые явно создавались в пьяном угаре и в качестве троллинга. Частью они облагораживались. От некоторых доносились аппетитные запахи, которые напомнили Глебу, что одноразовое питание хорошо в виде исключения, а не правила, которому он упорно следовал. Глеб замедлил шаг возле ларька с шаурмой. Рискнуть здоровьем или довериться более институционализированным заведениям? Глеб сглотнул слюну, которой было примечательно мало, и решил перекусить, прежде чем у него дойдут руки до чего-то существенного.

Состояние усердной умственной деятельности по поводу совершенно несущественных проблем было для него более чем привычным. Глеб развлекал себя тем, что чуть ли не часами прикидывал достоинства и недостатки той или иной рубашки, в течение долгого времени концентрировался на выборе меню на будущую неделю, что угодно; причиной была та примечательная его особенность, что он полностью сосредотачивался в таком случае на задаче, им перед собой поставленной. Все остальное представало тогда размытым, незаметным и почти неосязаемым, да и потом более привычные мысли и чувства не сшибали его с ног подобно приливной волне, а крадучись вползали в нутро – вполне гуманно. Так что пока он совершал усердные умственные действия, тоска не накатывала на него.

Глеб остановился, оглядел возможные точки питания, принюхался. Кажется, в одной властвовал более чем располагающий к себе тип в выразительно чистом фартуке. Глеб направился к нему. В поле его зрения попал парнишка в кедах, джинсах с донельзя вытянутыми коленками и глубокими складками на бедрах, в потертой курточке и рюкзаке, который жадно оглядывал кусок мяса на вертеле и набычившись глядел на продавца. Дождь не моросил, но редкие капли иногда слетали с неба. Джинсы у парнишки были мокрыми до середины икры, сырыми были и взъерошенные волосы.

- Тебе купить шаурмы? – подойдя совсем незамеченным, спросил Глеб у парня.

Парень вздрогнул и подозрительно посмотрел на Глеба.

- А ты добрый дяденька Мороз, что ли? – язвительно отозвался парень, искривив губы в фигурную скобку с красноречиво опущенными вниз уголками рта.

Глеб осмотрел его, пожал плечами и пошел к ларьку.

- Купи, - через полминуты раздалось у него за плечом. Глеб чуть повернул голову в направлении голоса и сказал:

- Говори, какую.

Парню не требовалось дополнительное приглашение, он тут же прилип к прилавку, вытянул совсем тощую шею в направлении вертела и начал ревностно следить за тем, как ему обрезают мясо, нагребают в лепешку и накладывают сверху овощи. Он умудрился за жалкие две минуты поругаться, помириться, снова поругаться с продавцом, почти извиниться перед ним, причем это звучало более чем двусмысленно – Глеб оценил по достоинству кривоватую и беспомощную усмешку того, дать ему пару советов, огрызнуться в ответ на вполне вежливый посыл по всем известному адресу и застыть в благоговении, когда ему протягивали лепешку. Глеб дожидался своей порции в приподнятом настроении; рядом с этим взъерошенным, нервным, агрессивным созданием трудно было оставаться безразличным. С неменьшим рвением парень проследил и за тем, чтобы Глебу досталась хорошая порция, пригнул голову, следя за тем, как тот рассчитывается. Продавец, по достоинству оценив рвение парня, особенно тщательно отсчитал сдачу. Глеб усмехнулся и отодвинул мелкую купюру, посмотрев на продавца, выразительно приподняв брови и подмигнув, забрал остальные деньги и вложил их в бумажник, который он вопреки привычке засунул почему-то в карман брюк. Продавец поблагодарил, пожелал хорошего вечера, предложил приходить еще и обратился к следующему покупателю.

Глеб взял свою шаурму, проследил, как мальчишка вцепляется в свою покрасневшими пальцами с заусеницами и вгрызается в нее, и пошел в супермаркет. Парень крикнул ему вслед: «Спасибо», - и остался сзади. По пути к супермаркету Глеб прислушался к своим ощущениям и решил, что с него хватит ужина. Дома должны были быть конфеты, хватит кофе попить. Утром можно будет перекусить в кафе на втором этаже офисного здания. И он пошел домой.

Дождь припустил на пару минут с новой силой и так же внезапно утих. Людской гул и раздражал и создавал особое настроение на улице – суетливое, живое, бодрое, весеннее. Фонари ярко светили своим искусственным светом. Машины проносились по улице, время от времени пытаясь обкатывать прохожих водой из мелких луж на проезжей части; к счастью, брызги не долетали до тротуара, но наблюдать за тем, как люди инстинктивно поднимают ноги и недовольно оглядывают наглецов, было тем еще удовольствием. Глеб шел не спеша, рассматривая дорожное покрытие или витрины, мерно жуя шаурму и размышляя о совещании. Наконец она закончилась, он вытер руки о салфетку. Проходя мимо урны, Глеб бросил салфетку в нее, но руки ощущались неприятно испачканными, и он полез за платком, который всегда лежал у него в правом кармане брюк – в дополнение к тому, что выглядывал на неполный сантиметр из нагрудного кармана пиджака. Вытерев руки, он аккуратно сложил его и снова засунул в карман, задумчиво оглядывая улицу. Вынимая руку, он не заметил, как вслед за ней и бумажник выскользнул из кармана и шлепнулся на тротуар. И Глеб снова неторопливо побрел домой.

Парень плелся сзади за ним. Мужик, который его так неожиданно покормил, совершенно ничего не требуя взамен, был ухоженным, невозмутимым, даже хладнокровным, и явно при деньгах. Природное любопытство, за которое ему уже не раз прищемляли нос в дверях, взыграло, и справиться с ним не было никакой возможности, кроме разве что уступить. А идти парню все равно было некуда. С квартирной хозяйкой он не просто разругался, а разругался вдрызг, с подработки его поперли час назад со скандалом, и не заплатили за последние две недели, чтоб этому мудаку до конца жизни мясо с паразитами продавали, хозяйка наверняка выбросит не сегодня-завтра все его пожитки в тамбур, потому как и денег заплатить за комнату у него не будет, что она и почувствовала своей жирной обрюзгшей задницей. Надо что-то делать, а что – непонятно. Так что пока парень плелся за покормившим его мужиком, надеясь на озарение, спуск с неба Архангела в сияющих доспехах, который провозгласит ему путь ко спасению, указующий чеширский перст, все, что угодно, лишь бы только ночевать не на скамейке в сквере, а пусть даже на коврике в прихожей, главное, чтобы тепло и сухо, сухо и тепло. И чтобы было что пожрать.

Мужик остановился у урны. Замер, вытер руки, выбросил салфетку, полез за чем-то в карман, платком, наверное, сунул его снова в карман, и что-то выпало оттуда, когда мужик вынимал из кармана руку. А мужик пошел дальше. Люди шли по своим делам, озабоченно глядя перед собой, парень быстро посеменил к предмету, выпавшему из кармана, присел и осторожно взял бумажник – еще теплый, из мягкой бесконечно приятной на ощупь кожи, такой простой и такой охренительно роскошный, что парень не сдержался и понюхал его, одобрительно щурясь от запаха кожи и какого-то совсем ненавязчивого одеколона. Затем спохватился и побежал за мужиком. Кажется, его посетила идея. Но сначала нужно кое-что выяснить, прежде чем ввязываться в драку. И парень снова плелся на безопасном от мужика расстоянии, но так, чтобы не выпускать его из виду.

Глеб все шел по тротуару, избегая визуального контакта с прохожими, скользя по ним глазами и уходя от взглядов. Люди были ему совсем ни к чему в том меланхоличном настроении, в котором он пребывал. Хотелось просто бездумно идти, глядя то на небо, то на крыши, то на окна, вдыхать время от времени врывавшиеся волны весеннего воздуха и не приближаться к своей квартире. Она была пустой, холодной и стильной. И она была совсем чужой. Он и не хотел тратить время на сомнительное удовольствие ее обустройства – не знал как. Журналы по дизайну интерьеров, которые он так и не выбросил, давали туеву кучу советов по сочетаниям, деталям, адресам и явкам мест, где все это можно приобрести, но не отвечали на вопрос: как сделать помещение домом. Глеб время от времени доставал какой-нибудь журнал из стопки и пролистывал его, но спотыкался о закладку, сделанную для того, чтобы воспользоваться идеей, и яростно захлопывал журнал, даже не пытаясь узнать, что так привлекло на той странице. Он осматривал комнату и уходил на свою территорию – почти закрытую от других рабочую зону, надеясь хотя бы там унять беспомощное раздражение. Там было хорошо работать. Но и там не было до конца и безусловно комфортно.

Мужик неторопливо шел к здоровому дому. Если он живет в нем, то будет просто здорово: там отличные большие квартиры. Можно попробовать, подбодрил себя парень и рванулся догонять мужика.

- Стой! – крикнул он. Мужик все шел дальше к дому. Значит, все-таки живет там. Отлично. Осталось только выяснить, один или с кем. – Слышь, кормилец, стой, кому говорю.

Глеб остановился и оглянулся. Парень, которому он в приступе жалости купил шаурмы, подходил к нему, по-бойцовски втянув голову в плечи и подозрительно оглядывая его, готовый, судя по всему, в любой момент задать стрекача. Глеб механически сунул руку в карман и чуть склонил голову к плечу, вежливо обозначая улыбку слегка приподнятыми уголками губ. Глаза его оставались холодными.

Парень помахал у себя перед носом бумажником, в котором Глеб опознал свой.

- И откуда он у тебя? – ледяным голосом спросил он.

Парень еще больше втянул голову в плечи, вздрогнул, но не отступил.

- Ты из кармана уронил. Когда салфетку выбрасывал, - честно признался он.

Глеб выпрямил шею и посмотрел на бумажник. Он вспомнил, что действительно не прятал его по обыкновению в нагрудный карман, а засунул почему-то в брюки. Глеб протянул руку. Парень спрятал бумажник у себя за спиной.

- А спасибо где? – глуховатым угрожающим голосом поинтересовался он.

- Сколько? – усмехнулся Глеб, готовясь к тому, что этот нахаленок попытается содрать с него крупную сумму.

- Пусти пожить! – выпалил парень.

- Что?! – Глеб опешил и оглядел его новым взглядом.

- Пожить, говорю, пусти. Ты что, глухой? – рассердился парень. – Мне пока жить негде. Появится – съеду. А компенсацию за возвращение утерянных вещей ты как квартплату внесешь.

- Может, тебе и ключ от сейфа заодно дать? – голос Глеба зазвенел от тихой и пока еще укротимой ярости.

- Ты один живешь? Один, я спрашиваю? – агрессивно спросил парень. – Ну вот и поживешь со мной. Сам знаешь, как в крупных городах хреново с жильем. А я могу еще и типа горничной быть. Там убрать, жрать приготовить, постирать, лампочку вкрутить, все такое. Ты же типа много работаешь? Насяльника-насяльника много-много работай, так? На дом времени не хватает, правильно? А я могу все это обеспечить.

Глеб приоткрыл рот, подумал и закрыл его. Плотно закрыл и запечатал. Дождь заморосил, и патлы парня почти привычно слиплись и обвисли по обеим сторонам лба. Он поежился, как будто это помогло ему избавиться от воды, залетавшей за шиворот.

- Убрать, жрать приготовить, постирать, лампочку вкрутить. Так? – холодно спросил Глеб.

Парень радостно кивнул головой. Он выпрямился, заулыбался, оживился, счастливо вспыхнули глаза.

- Помыть посуду, делать закупки, - продолжил Глеб. – Платить не буду. На продукты деньги получишь, но не более. Бумажник! – приказал он, протягивая руку.

Парень послушно вложил ему в руку бумажник.

Глеб развернулся и пошел к подъезду, не обращая больше на него никакого внимания. Он открыл дверь, придержал ее, впуская парня, и пошел к охраннику.

Парень огляделся. Парадное было до противного чистым. Пол такой чистый, ковер такой невытоптанный, цветы такие пышные, прямо хочется плюнуть. Еще и потолки высокие. Он посмотрел вверх.

- Эй, - окликнул его Глеб. Задравший голову парень посмотрел на него и подрысил поближе.

- Паспорт давай, - буркнул охранник, весь в чистом и сухом. Парень шмыгнул, запустил руку за пазуху и извлек на свет Божий потрепанный паспорт. Охранник взял его, при этом по лицу скользнуло что-то похожее на смесь жалости и презрения. Парень прищурился и сцепил зубы. Глеб, с отстраненным видом рассматривавший стену поверх головы охранника, случайно заметил в отражении на стекле очень выразительную мину парня и подумал, что охраннику не поздоровится: парнишка-то закусил удила.

- Значит так, Самсонов Макар Леонидович, 1994 года рождения, жильцы нашего дома ценят тишину, комфорт и приватность. Понятно? Попытка нарушить эти пункты может оказаться для тебя очень неприятной. Вон там, за лифтами, - охранник указал в сторону, - черный ход и вход в гараж. Правила можешь почитать вон там. – Охранник ткнул пальцем Макару за спину. Он послушно вертел головой за пальцами охранника, но глаза его так и оставались прищуренными, настороженными и очень, очень колючими.

Охранник сделал копию паспорта, убрал ее к остальным документам и обратился к Глебу:

- Глеб Сергеевич, у вас есть запасной комплект ключей?

- Есть. Я ему дам. Завтра объясните все остальное, - отозвался Глеб, отлепляясь от стены, к которой он прислонился на время очень резкого и категоричного инструктажа. Парень его развлек: он внимательно следил за охранником, согласно кивал головой, но при этом умудрялся выглядеть весьма и весьма независимым, возможно даже проблемным. Он был тощим, скуластым, со вздернутым носом и небольшим подвижным ртом, с блекло-зелеными глазами, щедро усыпанными карими крапинками, с рябоватой кожей, и был бы вихрастым, если бы волосы были сухими. Волосы у парня – у Макара – были рыжевато-каштановыми, подстриженными очень небрежно, судя по всему, визит к парикмахеру был последним в списке дел и никогда не считался важным. Судя по всему, Макар был тонкокостным и гибким, что очень удачно накладывалось на непоседливую и неугомонную натуру, признаков которой Глеб уже нашел немало. – Пошли, горничный.

Бросив эти слова, Глеб пошел к лифтам. Макар увязался за ним, бросил последний взгляд через плечо на охранника, вежливо сказал: «Спокойной ночи», - и стал рядом с Глебом, поджидавшим лифт, сосредоточенно глядя на его дверь.

Открывая дверь квартиры, Глеб неожиданно для себя посторонился и позволил Макару первому войти в нее.

Макар привычным уже жестом притянул голову к плечам и осторожно заглянул в проем входной двери. Затем вытянул шею и вошел. Остановился, внимательно оглядываясь, пошел дальше, заглядывая во все укромные уголки, которые попадались на пути. Глеб последовал за ним, закрыл дверь; звук прозвучал неожиданно резко, Макар вздрогнул и обернулся, посмотрел на дверь, осуждающе оглядел Глеба и засунул нос в кухню, сначала опасливо, а затем выпрямляясь и уже по-хозяйски заходя в нее. 

Глеб снял с плеча сумку и отнес ее к себе в рабочую зону. Он включил компьютер, задумчиво посмотрел на бумажник, который так и держал в руке, бросил его на стол и опустился в кресло. Макар засунул нос в его «кабинет», осмотрел его и пошел дальше.

Глеб просматривал почту. Макар снова появился, сунул нос в экран компьютера, перегибаясь через его плечо, просмотрел записи с умным видом и повернулся к Глебу.

- А в душ мне можно? И чая, - невозмутимо и почти довольно спросил он.

Глеб механически отмахнулся от него, случайно задев рукой нос, и отстранился.

- Все осмотрел? – холодно поинтересовался Глеб.

- Не, наверх еще не поднимался. Там ты спишь?

Макар плюхнулся на небольшую банкетку и вытянул ноги, с любопытством осматривая фотографии, развешанные по стенам.

- В конце коридора есть маленькая такая гостевая ванная с душем. В начале коридора есть кладовая с бельем. Возьми себе полотенец и сходи в душ. Сменная одежда есть? – бросил Глеб, отворачиваясь к компьютеру.

- Гы, одежда, - язвительно усмехнулся Макар. – Аж пятнадцать чемоданов. Вот прям щас лакеи подвезут. У этой дуры квартирной хозяйки остались, - мрачно сказал он, вставая.

- Так съезди и забери, - обреченно закатил глаза Глеб. – И заодно загляни в супермаркет, купи что-нибудь к чаю.

- Презервативы? – оживился Макар.

- Тебе уже здесь надоело? – Глеб повернулся к нему и оглядел с ног до головы. Он задержал пронзительный взгляд на лице Макара. Тот дернулся, словно хотел поежиться, но передумал, и отважно встретил его своими наглыми глазами.

Глеб отвернулся.

- Денег дай, - снова раздалось у него над плечом.

Глеб потянулся к бумажнику, достал несколько купюр и передал их через плечо, не поворачиваясь.

Макар выхватил купюры и убежал.

- Я ушел! – через некоторое время донеслось до Глеба из прихожей. Хлопнула входная дверь. В квартире снова воцарилась пустая тишина.

Глеб пошел на кухню, чтобы сделать себе чай, но решил дождаться Макара. Он сходил в душ, переоделся, заглянул в гостевую спальню, как будто она изменилась за последние две недели. Она была совсем небольшой, но и гость не отличался крупными размерами.

Хлопнула входная дверь.

- Я пришел! – раздался ликующий голос Макара. – Эта корова точно собиралась все выбрасывать!

Глеб вышел в прихожую и прислонился к косяку. Макар приволок большую дешевую и потрепанную спортивную сумку, которая, тем не менее, была чистой, и кое-где даже были видны следы сделанных вручную стежков, которыми парень, очевидно, пытался заделать разошедшиеся заводские швы. Странным образом Глеб почувствовал уважение к Макару.

Тот разулся, аккуратно поставил сырые кеды на полочку для обуви, выровнял их, подхватил большой пакет из супермаркета и всунул чек и два проездных билета Глебу.

- Сдача мне за пробег остается, - хладнокровно пояснил он, заходя на кухню.

Глеб закрыл глаза и усмехнулся. Кажется, он не представлял, во что ввязался, когда со зла предложил Макару должность совершенно не нужного ему домработника. Тишина по-прежнему царила в квартире. Но Макар хлопал дверцами шкафов на кухне, шелестел пакетом и время от времени негромко фыркал. Глеб пошел на кухню. Наверное, самое время попить чай и познакомиться с ним поближе. 

Макар оглядывал большую и чистую кухню неверящими глазами. Он открыл одну дверцу навесного шкафа, вторую, засунул нос за плошки, стоявшие на полке, фыркнул, заинтересовался здоровыми дверцами на кухонном столе, расположенном аккурат посреди помещения. После двух минут упорных попыток и сопения, постепенно менявшегося с заинтересованного на гневное, он просто потянул ручку на себя, чтобы обнаружить, что таким образом выдвигается огромный ящик с кастрюлями. Он задвинул его и снова вытянул, осмотрел пару кастрюль, чтобы прийти к выводу, что в них и не готовили практически ни разу. Холодильник тоже был огромным, но это не гарантировало его автоматической наполняемости. Макар хлопнул его дверцей и начал обходить кухню по периметру, открывая случайные дверцы, заглядывая в случайные сосуды и пытаясь унять желудок, который упорно намекал ему, что та шаурма уже начинает заканчивать свое чудесное насытительное действие. Пусть насяльника раскошеливается.

Мужик оказался на диво безропотным. А еще Макар слегка опешил от количества денег, оказавшегося в его руке просто так. Если он сам работал бы не покладая рук этак три недели и ни на что при этом не тратился, у него было бы примерно столько же. Он несся вниз по лестнице, подозревая, что у него за спиной выросли крылья, но не хотел идти медленно и степенно, когда можно быстро и энергично. С некоторым недовольством Макар заметил, что приближается к первому этажу, и недовольно скривился. Вот сейчас этот дверной пес еще раз на глаза попадется. А с другой стороны...

Дверной пес оказался вполне вменяемым. Макар сиротливо склонил голову набок, постарался придать своим кошаковым глазам хотя бы подобие невинного блеска и крадучись подошел к нему. На бейдже было наверняка написано его имя, но зрение у Макара было так себе.

- Добрый вечер, - кротко сказал он.

- Здоровались уже, - буркнул дверной пес.

- Ну так это было раньше, и ситуация общения закончилась, что позволяет мне с чистой совестью расценивать себя вправе здороваться с вами заново, - Макар сделал еще пару шагов поближе и посмотрел на него прищуренными глазами. – Я просто поинтересоваться хотел, куда тут можно за продуктами ходить и все такое.

Макар улыбнулся и преданно моргнул. Мужик усмехнулся и подошел к нему.

- В трех кварталах в любую сторону есть супермаркеты. – Он с интересом смотрел, как Макар вытягивает шею и читает надпись на бейдже. – Запомнил?

- Так точно, Андрей! А по батюшке как?

- Яковлевич я.

Макар вперился в него острыми глазами.

- Только на кой оно тебе? – продолжил Андрей. – Завтра будет Олег Сергеевич, ему за сорок. Вот он Сергеич, а я Андрей. Иногда женщины сидят. Им на глаза лучше не попадайся. Понял?

Макар плотней сжал губы и кивнул головой.

- Вздумаешь друзей водить – лично голову снесу. Кедрин такой подставы ни с какой стороны не заслуживает. Все понял?

- Кедрин, а дальше? – кротко спросил Макар. Фамилия ему бесконечно понравилась. Сразу повеяло чем-то уютным и располагающим. Добротным. А если чуть потянуть – Ке-е-едрин, то и ласковым.

- А ты не в курсе, к кому ты нанялся? – прищурился Андрей.

- К теплому очагу, полной миске и сухой кроватке я нанялся, - в ответ ему прищурился Макар. – Моя квартирная хозяйка меня давно уже выпереть хотела, корова обрюзгшая, а тут я ей задолжал, и с начальником на работе поругался.

- Глеб Сергеевич, - подумав, сообщил Андрей.

- Спасибо, - Макар попереминался с ноги на ногу. – Ладно, я пойду, меня за тортиком послали.

- Пошли, запасный выход покажу, - усмехнулся Андрей. – И тортика много не ешь, да и вообще, нафига он тебе сдался-то? Лучше стейка тортика не придумали.

Макар сглотнул слюну.

- Это точно, - буркнул он.

Макар высунул нос на улицу. После сухого и теплого помещения в сырую погоду выходить не хотелось, но и вещи свои оставлять этой корове тоже. Поэтому он выдохнул, втянул голову в плечи и вышел на улицу.

Дождь то прибавлял, то почти прекращался. Людей на улице прибавилось. Причем не тех, утомленных, вымотанных, спешаших с работы домой – те уже сидели дома, а других, праздных. Макар с чувством, похожим на ненависть, и непохожим на нее, оглядывал их украдкой, отмечая и холеные телеса, и продуманные прически, и одежду, которая явно совсем недавно висела на вешалке в магазине. Он старался держаться в тени и при этом не мог отказать себе в удовольствии порассматривать праздно шатавшихся, иногда придерживая шаг. Он чувствовал себя чуждым этим людям, но при этом упорно отказывался принимать взгляды этих людей, не замечающие его, скользящие по нему. Макара и задевало, и успокаивало осознание того, что он был незаметным, несущественным для всех этих прохожих. Макар ехал в троллейбусе, вжимаясь в сиденье и позыркивая по сторонам, затем семенил под моросящим дождиком к неказистой многоэтажке, в которой снимал квартиру, и постепенно начинал позволять себе с оптимизмом смотреть в будущее. Даже пахнУвший мочой подъезд не стер с его лица злорадной и почти торжествующей усмешки.

У двери в квартиру он прислушался. Хозяйка по своему обыкновению смотрела по телевизору какую-то трижды отвергнутую пищеводом дрянь, включив звук на полную мощность. Макар с силой сжал веки, вознеся мольбу безымянным высшим силам, чтобы она заснула прямо там: если она на него напорется, то вытрясет все деньги и еще кеды снимет в качестве штрафной санкции. А так есть маленький такой шанс, что ему снова подвезет. И он осторожно открыл дверь.

Дверь в комнату была приоткрыта. По телевизору выясняли отношения очередные неестественно-визгливые участники очередного ток-шоу, и этот гвалт сдабривался сладчайшей из музык – бархатистым похрапыванием хозяйки. Дверь в клетушку, которая сходила за комнату, была незаперта. А его вещи были сгружены на кровать в полном комплекте. Намерение вышвырнуть его как слепого кутенка было слишком очевидным, чтобы его можно было так просто проигнорировать; она очевидно и в свою комнату дверь не стала закрывать, чтобы не пропустить его появления. На его счастье, засмотрелась, умаялась, телевизор глядючи, трудяжка. Макар решил не быть слишком принципиальным и оставить постельное белье этой заразе, пусть радуется – места в сумке оно занимало слишком много, а так – вроде компенсации, и тихонечко выскользнул, осторожно опустив ключи на нижнюю полочку, так, чтобы она не сразу их нашла. Хозяйка не проснулась. Макар чуть не вприпрыжку рванул к остановке, спеша домой, словно опасался, что если его не будет дома дольше, чем он сам себе отпустил, то этот Кедрин передумает и не пустит обратно. А этого Макар себе позволить не мог. Но еще и к чаю чего-то купить надо было. Деньги ему были даны не просто так, а для применения в гастрономических целях. И он вынырнул из автобуса, оглянулся и практически безошибочно рванул к супермаркету, который так удачно расположился прямо перед его носом.

Странным делом впервые Макар чувствовал себя неуверенно. То есть до неуверенности это чувство не дотягивало, но и легкое ощущение растерянности создавало дискомфорт. Осознание того, что у него денег с лихвой хватит на все причуды, было непривычным. Он вырос в семье, в которой каждая копейка была на счету, затем, когда решил начать самостоятельную жизнь, он не раз вынужден был гнать от себя мысль о своей самонадеянности, в очередной раз латая дыры, а поведение в продуктовых магазинах было очень даже простым: полки с хлебом, полки с молочкой, смотреть на товар строго слева внизу – там эти буржуи прятали вещи подешевле и, как ни странно, посвежей, и к кассе, чтобы ни на что еще не соблазниться. А тут, чуть ли не до боли сжимая ручку тележки, он осторожно оглядывался и собирался с мыслями. Наконец, возмущенно обругав себя за бездействие, Макар принялся за дело. В конце концов, надо не только о сегодняшнем вечере подумать, но и о завтрашнем утре. И наверное, даже о вечере. И он решительно начал нагружать тележку продуктами, подспудно ликуя, что у него есть причина и возможность наконец-то и тележку покатать, и нагрузить ее. Управляться с ней было не так уж и легко, как он выяснил, неуклюже лавируя между рядами. А еще она не останавливалась сразу, поворачивала не резко и не всегда туда, куда Макару было надо. И эти «охранники» косились на него. Хорошо хоть сумка была в целлофан запаяна. И Макар проходил мимо них, стараясь выглядеть как можно более невинно, а отходя подальше, косился и злорадно улыбался. Подкатывая тележку к кассе, он несколько раз проверил, на месте ли деньги, и начал дожидаться своей очереди, сжимая купюры в кулаке, словно боялся, что они испарятся.

Тащить и сумку, и пакет с продуктами было не очень удобно, но за те пару кварталов, которые отделяли Макара от своего нового дома, он не единожды успел отчитать себя за то, что еще забыл купить, о чем надо будет позаботиться завтра, и вообще, он та еще раззява. На этой оптимистичной ноте он добрался до дома. Остановился, задрал голову, подставляя лицо вновь заморосившему дождику, посмотрел на дом, на небо, снова на дом, пообещал себе, что обязательно выяснит, куда выходят окна его новой квартиры; довольно улыбнулся. И пошел к входной двери.

Переть сумку и пакет на своем горбу было тяжеловато, но и в лифт не хотелось; желание поближе познакомиться с домом было очень сильным. Макар неторопливо топал по ступенькам, вертя головой по сторонам, рассматривая отделку, изучая освещение, поглаживая перила, словом, осваиваясь. И ему нравилось то, что он видел. Наконец ему надоело, и Макар прибавил скорости. Перед дверью он остановился, коснулся ее пальцами и не смог улыбнуться. Постояв так несколько мгновений, Макар наконец решился и открыл ее. В квартире было тихо, но эта тишина была какой-то располагающей, даже приглашающей. И это было так просто и так приятно, пусть даже необычно, что он не смог сдержать ликования. Он пришел, и у него есть свои личные вещи, которые он может оставить здесь, не боясь, что они окажутся на помойке.

Кедрин неторопливо вышел из своего кабинета и замер, глядя на него. Макар снял почти сухие кеды, поставил их на полку, аккуратно пристроил сумку рядом, рассчитывая разобрать ее чуть попозже, и подхватил пакет. Пусть этот Кедрин думает себе, что хочет, но Макару как домработнику все-таки нужны деньги. Да и заслужил он, тягаясь по этому магазину и потом транспортируя пакет домой. Заходя на кухню, Макар на секунду задержался на пороге, окидывая ее другим, пристрастным, собственническим взглядом.

Помещение было большим. Очень неплохо отделанным. Просторным. Светлым. И неуютным. Верней, тут же поправил себя Макар, необжитым. Стулья стояли на отвратительно одинаковом расстоянии друг от друга и от стола. Посуда была расставлена безобразно симметрично. А тому умнику, который пристроил фотографии подобного толка на стенах, голову бы снести. Прямо малые голландцы в фотографии – праздник желудка, от которого запросто может начаться несварение. Кухней явно не пользовались, но это пока. А теперь у кухни есть Макар. И с такими оптимистичными мыслями он начал наполнять холодильник.

Кедрин последовал за парнишкой. Он заглянул в кухню, чтобы увидеть, как тот с сосредоточенным видом раскладывает продукты, посапывая от усердия. Глеб зашел, подошел к столу, осмотрел те упаковки, которые были предназначены для первого совместного чаепития, и направился к чайнику. Макар покосился на него, подогнул пальцы на ногах, проследил за его манипуляциями и переместился ко столу. Теперь не мешает убрать тот бардак, который он тут устроил.

Глеб прислонился к столу, дожидаясь, пока закипит чайник, и наблюдал за Макаром. Тот не особенно обращал внимания на его пристальный взгляд, аккуратно разрезая упаковку с печеньем, снимая целлофан и выбрасывая. Он бросил взгляд на чайник и начал расставлять чашки, а затем уселся и с самодовольным видом уставился на Глеба. Тот поизучал его, тщетно пытаясь найти хотя бы намек на неловкость, смущение или нечто подобное, усмехнулся про себя, взял чайник и подошел ко столу.

- Она тебя искать не будет? – поинтересовался Глеб, наливая кипяток в чашки и усаживаясь.

Макар пожал плечами с похвальным безразличием; Кедрин не смог не отметить, что Макара совершенно искренне не заботила ситуация.

- Пусть. Ей в любом случае обломится. Когда она с моей матерью познакомится, то через две минуты бежать будет дальше, чем видит, - равнодушно отозвался он, с куда большей заинтересованностью оглядывая сдобу.

- Что так? – спросил Глеб.

Макар метнул на него неприязненный взгляд, плотней сжал губы и опустил глаза. Его ноздри дернулись, демонстрируя яркое желание огрызнуться, но комментариев Глеб так и не дождался. Он потянулся за печеньем.

- Приятного аппетита, - сухо произнес Глеб. Он взял печенье, отправил его в рот и вынул пакетик из чашки. Макар исподлобья и пристально следил за его движениями, что не столько раздражало, сколько развлекало Глеба. Подтолкнув к нему пиалку, в которую он положил пакетик, Глеб сделал первый глоток. Макар выпрямился и с серьезным видом достал пакетик, опустил его в ту же пиалку, а затем отпил чая. Он с довольным видом зажмурился, засунул в рот сдобу и с искренним и нескрываемым удовольствием начал ее смаковать. Глеб разглядывал его прищуреными глазами, и уголки его рта против воли поднимались вверх. Макар морщил нос, довольно улыбался, жмурил глаза, бережно вытягивал губы, чтобы сделать еще один глоток, и попутно поглощал сдобу в количествах, опасных для здоровья. Глеб был равнодушен к сладкому, и поэтому он встал, чтобы сделать еще чаю, а затем сидел, время от времени пригубливая чай, и поглядывал на Макара, для которого не существовало ничего, кроме того, что находилось на столе. Ему было странным образом уютно. Макар не стремился вести разговоры, но звуки, которые он производил – посапывания, шуршание оберткой, звон чашки о блюдце – все это действовало умиротворяюще.

- А ты где работаешь? – наевшись, напившись чаю, спросил Макар, откидываясь на спинку стула.

Глеб вскинул голову и посмотрел на него прозрачными, почти холодными глазами. Он вежливо приподнял брови.

- Работаешь, говорю, где? – невозмутимо переспросил Макар. Легендарный холодный взгляд Кедрина на него явно не подействовал.

- С какой стати тебя это должно интересовать? – Глеб отозвался почти механически, и только произнеся эту фразу, осознал, как резко она прозвучала.

- Да так просто. Спросить нельзя? Интересно, - Макар пожал плечами и осмотрел еще раз натюрморт на столе. – Не, не хочешь, можешь не отвечать. Я что, я ничего.

Глеб согласно кивнул головой и встал.

- Я поработаю немного. А ты будь добр убрать здесь все, раз уж взялся за домомучительство.

- Ладно, - бодро отозвался Макар и засунул еще печенье себе в рот.

Глеб шел к себе в «кабинет», а за его спиной доносилось негромкое, но весьма отчетливое звяканье посуды, снова шелест пакетов, недовольное бурчание, и на лице Глеба помимо его воли появилась недоуменная и растерянная улыбка. Это было непривычно и как-то уютно. Он уселся в свое любимое кресло и взялся за бумаги, надеясь хотя бы немного поработать, пока его новому жильцу не придет в голову потребовать общения. А что это непременно случится, Глеб не сомневался.

Макар недовольно пробурчал под нос все, что он думал по поводу этих тонкостенных извращений. Нет, если какую девушку обхаживать или там еще кого в конфетно-букетный период, как любила говорить мать, пока совсем не свихнулась от этих своих дел, то нормально. Чай какой-нибудь извращенный, с жасмином, например, пирожные, то-се, но чтобы после работы вечером снова из таких вот наперстков чай хлебать – это просто непорядок. Макар еще раз облазил все шкафы, нашел что-то очень экзотичное, похожее на япона-стиль, с несуразной формой и какими-то дурацкими иероглифами, и шумно фыркнул, выражая таким образом все, что думал о тех криворуких идиотах, которые сюда все покупали. Ну неужели не видно, как этот Кедрин в два счета свой чай выпивал? Значит, ему тоже надо что-то большое. Макар убрал все со стола и принялся за мытье посуды, надеясь, что у него не настолько огрубели руки, что он эти тоненькие предметики раскрошит просто из-за своей неловкости.

Убрав все и решив, что не мешает переодеться в сухое и чистое белье, Макар остановился напоследок в двери, оглядел кухню с самодовольным и торжествующим видом и пошел за своей сумкой. Взвалив ее на плечо, он пошел к Кедрину, чтобы выяснить, где он будет жить.

Этот зануда сидел в кресле. Место, которое он себе выбрал для рабочей зоны – ничего так, уютное – было освещено двумя настенными лампами и настольной. Только зря он кресло к правой стене придвинул. У левой было бы не в пример удобней. Макар осмотрел зону и принялся рассматривать Кедрина. Свет от бра был совсем невнятным, больше создавая иллюзию освещенности, чем непосредственно освещая. Он несмело выхватывал его лицо, странным образом выделяя банальные прямые и продолговатые линии, из которых оно состояло. Да и острыми углами лицо тоже не могло похвастаться. Его черты были невыразительными, но и цельными, но и бескомпромиссными. Они как-то удивительно перетекали одна в другую, подходили друг другу, дополняли и усугубляли. И лицо, благодаря ли дурацкому освещению, благодаря ли времени суток, казалось чеканным, почти неподвижным, почти вечным. Такой если отворачивается, то навсегда. Наверняка не сразу принимает решение. Но если принимает, то следует ему вопреки всему. Макар внезапно задался вопросом, сколько Кедрину лет. Вроде молодой мужик. Хотя стройный и, очевидно, ведет здоровый образ жизни. А такие всегда моложе выглядят. С другой стороны, даже намека на морщины не было, ни на лбу, ни вокруг глаз. Следил он за собой, что ли, или, чего доброго, еще и ко врачам обращался? Хотя нет. Макар одернул себя. Ну не похож был Кедрин на этих – новомодных, которые считали, что после двадцати пяти жизнь заканчивается, потому что старость наступила. У него вон в волосах седины сколько, особенно на висках. Хотя его дядька после тридцати очень быстро поседел. Наследственность. Хорош мужик, холеный. Макар еще раз оглядел его оценивающим взглядом. Его бывший начальник, который его как кутенка под дождь выбросил, который сильно много о себе мнил, направо-налево хвалился, что за кожанку семьсот баксов отвалил, и ездил на типа джипе, ни в какое сравнение не шел с Кедриным, который обладал невыразительным, но очень красноречивым достоинством и совершенно не нуждался никому и ничего доказывать, потому что знал наверняка.

- Слушай, насяльника, - Макару надоело созерцание. – Я дико извиняюсь, что отвлекаю от дико важного дела, с которого я тоже поимею денег, но куда мне с вещами? Кроме, конечно, выхода, - попытался пошутить Макар и поморщился от того, как непривлекательно эта фраза прозвучала.

Глеб вздрогнул и посмотрел на него отрешенными глазами. Затем отвел взгляд. Макар присмирел. Бездонные темно-серые глаза на почти прозрачном лице создавали странное ощущение сюрреальности, словно перед ним на секунду открылось окно в другой мир. Он напряженно ждал ответа. Глеб встал.

- Пойдем, покажу комнату, - невыразительным голосом отозвался он. Макар послушно посторонился.

Глеб поднимался по лестнице наверх, Макар смирно плелся за ним, придерживая сумку и с широко раскрытыми глазами осматривая все вокруг. Вот вроде и вкус был у того, кто это делал, а получилось стерильно. Глеб остановился и открыл дверь.

- Твоя комната, - ровно сказал он, оглядывая ее. Макар стал по другую сторону двери, засунул в нее голову и огляделся. Большая, светлая. Слишком светлая. Он зашел в нее. – Дальше по коридору ванная. Можешь ей пользоваться. Еще вопросы?

- Во сколько ты встаешь? – тут же отозвался Макар, уже вошедший в комнату, опустивший сумку на пол и с собственническим удовольствием осматривавшийся.

- В полшестого.

- Во сколько?! – Макар в неподдельном изумлении вытаращил глаза. – Ты что, дояркой работаешь?

Глеб не смог сдержать смешка.

- Можно и так сказать, - он пожал плечами. – А с какой стати это тебя так взволновало?

- Ну как, завтрак делать. – Макар засунул руки в карманы джинсов и поднял плечи в защитном жесте.

- Можешь часам к восьми, - Глеб усмехнулся, оглядев настороженного и готового к драке Макара. – Я обычно обхожусь кофе.

На лице Макара отразилось все, что он думал о такой привычке завтракать, и это было далеко от одобрительного. А Глеб подумал, снова усмехаясь, что за этот вечер он улыбался куда больше, чем за предыдущие полгода. Да и до этого он не особо утруждался таким атавизмом.

Макар подозрительно оглядел Глеба, явно выискивая признаки душевного нездоровья. Относительно успокоенный осмотром, но куда более – тем фактом, что от него не требуется тоже вздираться ни свет ни заря из теплой постельки – а она будет теплой, Макар кивнул головой и сказал:

- Ладно, посмотрим.

Глеб кивнул головой и взялся за ручку двери с явным намерением закрыть ее снаружи.

- Спокойной ночи! – звонким, счастливым и благодарным голосом крикнул ему вслед Макар.

- Спокойной, - тихо отозвался Глеб и закрыл дверь.

Он спустился по лестнице, молча посмеиваясь энтузиазму новоприобретенного домработника, неторопливо устраивался в кресле и долго невидяще смотрел перед собой, перед тем как собраться, вырваться из оцепенения и взяться за бумаги. Но перед тем, как снова погрузиться в них, он прислушался к звукам наверху. Макар, очевидно, на молекулярном уровне был неспособен вести себя тихо. До Глеба доносились звуки – то лившейся воды, то возмущенного бурчания. Он улыбался и снова принимался за бумаги.

- Слушай, кормилец, - голос Макара рядом с ним оказался неожиданностью. Глеб вздрогнул и вскинул голову. Макар стоял рядом, наклонившись и с серьезным видом изучая текст на бумаге; вид у него был слишком серьезным, и Глеб заподозревал, что Макар понимает в написанном через девять слов на десятое. Почувствовав очень неодобрительный взгляд Глеба, Макар покосился на него, выпрямился и с невинным видом сказал: - А как тут с бельем постирать?

Глеб оглядел его. Макар стоял в выношенных джинсах, босиком и держал на руке ту одежду, в которой знакомился с Глебом. Глеб встал, демонстративно сложил бумаги и положил их чистой стороной вверх, стал между ними и Макаром и подбородком указал направление. Тот посмотрел на него прищуренными глазами, но подчинился молча, хотя Глеб уже приготовился брать его за шкирку и вышвыривать.

Оставив Макара наедине со стиральной машинкой, Глеб намерился было вернуться к работе, но передумал. Он заглянул в каморку, где стояла машина.

- Ты не хочешь чая на сон грядущий?

Макар, сидевший перед ней на корточках и задумчиво глядевший через стекло в дверце, как начинает вращаться барабан, вскинул голову, осмотрел его и задумался.

- Можно, наверное, - без особого энтузиазма согласился он и снова повернулся к машине.

- Присоединяйся тогда.

Макар покосился на него через плечо и согласно кивнул головой.

Глеб медитативно прихлебывал чай, дожидаясь Макара. Он не пошевелился ни встать, ни сказать хотя бы фразу, наподобие: «Располагайся»; Макар уселся, подобрал под себя ноги, посмотрел на пакетики с чаем, выбрал мятный и опустил его в чашку. Глеб рассматривал его из-под полуприкрытых век, отмечая, что парнишка выглядел утомленным, словно вдруг и внезапно на него накатилась вся усталость, которая накапливалась не один день. Внезапно заострился нос. Внезапно проступили тени под глазами. Волосы, которые были помыты и расчесаны, начали пушиться и закручиваться в забавные колечки на концах. Макар не пошевелился надеть майку, и Глеб с каким-то удовлетворением оценивал крепкие, пусть и юношеские совсем мышцы и отмечал красноречиво выступавшие ключицы. Линия загара нечетко отделяла шею от груди и руки от плеч, и на остаточно загорелой коже проступали веснушки; на белой коже отчетливо отсвечивали родинки. Макар вздохнул, поставил локти на стол и поднес чашку к губам. Сделав глоток, он посмотрел на окно и опустил глаза в чашку. Окно было приоткрыто, и за ним едва слышно шумел дождь. Глеб смотрел сквозь Макара и наслаждался тишиной и компанией.

- Слушай, - Макар поставил чашку на стол и глянул исподлобья на Глеба. – Можно я завтра все уберу? А то сегодня поразбиваю нафик твои офигенно красивые чашки. Что-то я рукам своим не доверяю сегодня больше, - помолчав, пояснил он.

Глеб поднес к глазам чашку и осмотрел ее, недовольно поморщившись.

- Можно, - отозвался он, подумав, что, наверное, был бы даже благодарен, если бы его от них избавили.

- Ладно тогда, пошел я баиньки, - Макар встал. – Спасибо тебе.

Глеб кивнул головой.

- Спокойной ночи.

Глеб кивнул головой.

Макар поплелся в свою комнату, шлепая ногами по полу и пытаясь держать глаза открытыми. Он поднялся наверх и направился было к своей комнате, но любопытство взяло верх над воспитанностью, и он сунул нос в другую дверь – спальню Глеба. Зашел, осмотрелся. Недовольно поморщился и поплелся к себе. Ну да, больше. Ну да, обставлена чуть обильней и в темных тонах. Но ощущение того, что это был не очень-то обжитой гостиничный номер, не покидало Макара и здесь. Он дернул плечами и побрел в свою комнату.

В ней он сел на кровать и уткнулся носом в подушку, а затем потерся о нее щекой. Затем Макар потянулся и выключил свет, в темноте стянул джинсы и забрался под одеяло. Вытянувшись и потянувшись, он повернулся на бок и свернулся клубком, блаженно улыбнулся и закрыл глаза. Дивным и непривычным было слушать тишину в квартире и ровный гул города далеко от нее. Он счастливо вздохнул, зевнул и заснул.

Глеб долго сидел один на кухне. Дождь прибавил и теперь барабанил по оконному стеклу. В квартире было тихо. Наверху спал – скорее всего, уже спал Макар. Глеб поставил чашку и пошел в свою комнату.

Я учился жить один. Учился засыпать, не ища теплого тела под боком, учился просыпаться и не находить вмятину на подушке. Учился не прислушиваться к звукам, не мной произносимым. Учился. Учился не выбирать те вещи в магазинах, которые бы нравились ему. Учился не вздрагивать, видя похожую фигуру и похожую прическу. Учился не думать о том, что не смог бы вернуть, даже если бы сильно захотел. Учился покупать столько продуктов, что половину их не приходилось бы потом выбрасывать потому, что они портились. Учился вообще избегать магазинов, потому что привычка – или идиотская иррациональная надежда – оказывалась сильней меня. Учился обходиться малым и с большим дружелюбием относиться к общепиту. Учился не удивляться, когда, открывая холодильник, обнаруживал лишь пустые полки.

Я учился жить день за днем. Не считая минуты, а считая дни. Учился смотреть на неделю и видеть перспективу. Делать планы на неделю и месяц и не ненавидеть выходные, которые мне снова приходилось бы проводить одному либо с группой коллег, которые чего-то от меня требовали, ничем не делясь взамен. Учился вежливо улыбаться, когда узнавал флирт в обращенных ко мне словах. И учился отвечать на него хотя бы комплиментами. Я понимал, что я та еще добыча для одиноких, как я. Но они мне были нужны куда меньше, чем я им. Они мне были не нужны. А им нужен был не я, а объект, заполнивший бы пустоту рядом. Мне говорили и говорили, что пора бы завести подругу. Мне намекали, что одиночество слишком пагубно сказывается на человеке вообще и может сказаться и на мне в частности. И я учился отшучиваться или отмалчиваться, не показывая, как что-то стальной рукой сжимает горло и не дает вздохнуть. Мне после таких разговоров приходилось унимать жжение в глазах, бешеный пульс и медленно расслаблять челюсти. А те, кто начинали эти разговоры, переходили к другим, будучи преисполнены чувства отлично исполненного дружеского долга, и не знали, что я думал об их слепоте. И я учился жить дальше. Я учился жить, не надеясь ни на что, я учился жить один.

Я учился жить один. Я учился находить себе занятия, я учился заниматься домашним хозяйством, учился находить причины, по которым это было мне необходимо, и учился не ждать помощи ни от кого. Я заставлял себя не ненавидеть пустые комнаты, которые зачем-то остались мне одному, учился одергивать себя, когда руки тянулись разбить и изломать то, что напоминало... и учился не относиться к ним, как к напоминанию, а всего лишь как к вещам. Я учился не любоваться чашками, которые отбирались с упрямством и тщанием, достойным другого применения, не держать их в руках слишком долго перед тем, как наполнить кипятком, учился не связывать вещи с воспоминаниями. Я учился смотреть сквозь того, кто стоял перед ними, не вспоминать, как он относился к ним, я учился жить один. Я учился не надеяться на избавление. Я учился не надеяться на общение. Я учился не надеяться на понимание. Я учился жить день за днем, от цели к цели, от будня к будню, через летучки, через пьянки, через корпоративы, через банкеты, я учился жить минуту за минутой, не думая о том, чего не вернуть, не пытаясь искать в толпе того, кто улыбнется мне одними лишь глазами, знающе, понимающе, чуть приподнимет уголок рта в лукавой усмешке, чуть склонит голову к плечу и отведет глаза, имитируя непричастность. Я учился не искать в толпе похожих на него, я учился не вздрагивать, находя их, я учился не ждать возвращения домой, к которому был так привычен за те годы. Я учился жить дальше. Я учился жить так, как должен был жить, я учился жить, делая вид, что одиночество – это временный статус, я учился жить по правилам...

Глеб делал мерные шаги на беговой дорожке, внимательно слушая новости и глядя строго на экран телевизора. Оставалось еще пятнадцать минут пробежки. Он бросил быстрый взгляд на монитор, больше по привычке, чем по необходимости, и снова поднял глаза на телевизор. За окном приятно распогодилось. Небо было серым, но в целом день обещал быть по крайней мере сухим. Солнце кокетливо пряталось за приметно поредевшими облаками, и предметы с удовольствием демонстрировали четкие и яркие контуры.

- Ого!

Глеб вздрогнул и сбился с ритма. Он замедлил шаг и остановился, переводя недружелюбный взгляд на Макара. Того куда больше интересовал агрегат, на котором измывался над собой Глеб. Он обошел его спереди и с детским интересом уставился на монитор.

- Доброе утро, - бросил он Глебу, не утруждаясь даже поднять на него взгляд. Глеб опустил руки на бедра, склонил голову к плечу и уставился на Макара. Он сосчитал до десяти и произнес холодным тоном:

-Доброе.

- А нафига ты на ней бегаешь? – Макар поднял на него почти счастливые глаза.

Глеб шумно выдохнул. Упорствовать в своем раздражении значило бы только одно: вызвать недоумение у Макара, который явно бы не понял его причин.

- А почему я не должен этого делать? –Глеб скрестил руки на груди и посмотрел в окно.

- Ну как, можно же и велотренажер, например. – Макар запрыгнул на дорожку и сделал пару шагов. Спрыгнув обратно, он радостно посмотрел на Глеба. – Ты не будешь против, если я тоже буду ей пользоваться?

- На здоровье, - пожал плечами Глеб, выходя из комнаты. Судя по всему, эти пятнадцать минут придется отработать вечером. Или в другой день, что было более вероятно.

- Подожди! – Макар тут же увязался следом. – Подожди, кому говорят! Я чего хотел-то. Тебе чего в ссобойку делать?

Глеб остановился и повернул к нему голову.

- Куда?

- С собой. Ну, на работу.

Макар подошел ближе и внимательно осмотрел его с головы до ног. Ноги его до крайности заинтересовали. Шорты, в которых Глеб совершал свои пробежки, не скрывали, а очень даже выставляли напоказ ноги. С бледным загаром и без волос. Макар подозрительно посмотрел на него и сделал полшага назад.

- Ну так с чем тебе бутеры делать? – бодро спросил он.

- На твое усмотрение, - раздраженно отозвался Глеб, пребывавший в недоумении от странной смеси реакций Макара, которую он если и мог расшифровать, то только после долгих усилий и неточно. Он развернулся и направился к своей комнате.

- Да я усмотрю, ты не переживай, - донеслись до него ехидные слова. Верней, именно таким было первое впечатление. Но возможно, Макар вкладывал в них совершенно другие эмоции. Или просто Глебу казалось, что слова были ехидными. Глеб взялся за ручку двери. – Слышь?

Глеб обреченно вздохнул и повернулся к нему.

Макар стоял, засунув пальцы в карманы джинсов и склонив голову к плечу. Его губы сложились в лукавой усмешке, глаза радостно блестели и в унисон им радостно топорщились волосы – очевидно, он не особо утруждался причесыванием. Глеб вопросительно приподнял брови.

- А у тебя классные ноги, - ликующе выпалил Макар.

- И тебя туда же, - вежливо отозвался Глеб и вошел в свою комнату.

За закрытой дверью, надежно отделявшей его от мерзавца, он возвел очи горе. А затем, с трудом сдерживая улыбку, посмотрел на ноги и покачал головой.

Макар стоял перед дверью спальни Глеба и переминался с ноги на ногу. Он почти признался себе, что ведет себя нахальнейшим образом, но состояние хорошо выспавшегося, сытого и почти не тревожащегося о будущем пацана сыграло с ним коварную шутку: он хотел осчастливить весь мир. И это состояние подкинуло его на ласковой и настойчивой волне, и Макар решительно постучал в дверь.

Глеб, судя по не самому дружелюбному выражению лица, эйфории Макара не разделял. Он стоял в дверном проеме, завязывая галстук, и недовольно смотрел на Макара.

- Ну ты скоро завтракать придешь? - энергично спросил Макар, разглядывая его. Он причесался, оделся и был готов ко свершениям. Его глаза оптимистично поблескивали, губы против воли растягивались в улыбке. Глеб прикрыл глаза и смиренно вздохнул.

- Уже иду.

- Ладно, я тогда чайник ставлю, - поставил его в известность Макар, отступая назад и разглядывая его. Его глаза с жадным любопытством изучали Глеба.

- Кофе.

Макар посмотрел на него взглядом, в котором самая неискушенная фантазия могла очень отчетливо распознать недовольство.

- Видел я твой синхрофазотрон. А теперь иди и объясняй мне, как им пользоваться. А то я напользуюсь, - протянул он низким голосом.

Глеб разгладил галстук на груди и закрыл дверь перед носом Макара. Через две минуты он открыл дверь и совершенно не удивился, увидев за ней Макара. Тот стоял, склонив голову к плечу и бодро поблескивая любопытными глазами.

- Какие отношения у тебя с кофе? - бросил Глеб через плечо, идя к лестнице.

- Недоуменные, какие еще? - охотно отозвался Макар. - Он недоумевает, как я могу о нем чего-то не знать, я недоумеваю, с чего он взял, что я могу о нем что-то знать.

Глеб покачал головой и подумал, что надо что-то посильней кувалды, чтобы вышибить неунывающий дух из этого проходимца.

Он подошел к машине, стараясь обрести в себе блаженное, привычное отрешенно-созерцательное спокойствие. Но все его благие намерения не обращать на наглеца внимания разбились, как волны о мол, когда Макар стал совсем рядом за локтем и начал пристально следить за тем, как Глеб насыпает бобы, заливает воду; Глеб слышал, как Макар осторожно принюхивался к аромату кофе, и странным образом ощутил, как разливается тепло внутри.

Макара заворожил терпкий запах свежесмолотых бобов. Он осторожно втянул воздух, пытаясь обработать и запомнить аромат, сохранить его и вспоминать в «минуту жизни трудную». Он сделал почтительный полушаг назад, глядя, как Глеб подставляет под сопло другую чашку и снова нажимает кнопку, втянул воздух и прикрыл глаза в робком блаженстве. Глеб открыл полку и совершенно непочтительно бросил перед ним инструкцию по эксплуатации.

- Можешь поизучать на досуге, - безразлично добавил он, взял чашку и пошел ко столу. Только поэтому он не увидел очень красноречивое в своей кривости выражение лица Макара, которым он давал понять стенам все, что думает о занудстве и педантичности некоторых «домохозяев». Но чашку Макар взял и торжественно понес ко столу.

Бутерброды дожидались их красиво выложенными на тарелку.

- Спасибо, что манку не сварил, - сухо произнес Глеб, поднося чашку ко рту.

- Могу. Или лучше овсянку, сэр? – Макар пожал плечами, принюхиваясь к кофе. 

Глеб только дернул плечом в ответ.

- Я могу, - предупредил Макар. – То есть сварить могу. Съедобность не гарантирую.

Глеб посмотрел на него, прищурившись. Макар радостно поблескивал глазами, лукаво улыбался и игриво – Глеб не мог подобрать другого слова – смотрел на него, склонив голову к плечу. Волосы, пять минут назад приведенные в цивилизованное состояние, неприметно противились порядку и начинали топорщиться. А еще у Макара рядом со ртом красовались почти незаметные ямочки. Глеб вспомнил, что слышал когда-то о том, что их обладатели отличаются эгоцентричным характером. Вчера, только вчера этот парнишка стоял под дождем, не утруждая себя попытками от него укрыться, и явно не знал, где будет ночевать, сегодня осваивает новую территорию. Очевидно, его нужно остановить, пока он не захватил весь мир.

Глеб допил кофе, встал и пошел ко двери.

- А бутеры?! – раздался ему вслед полный негодования голос.

Глеб повернулся, чтобы сказать, куда Макар может засунуть свой бутерброд, наткнулся на почти дерзкие, молящие глаза с растерянно-расширенными зрачками, уголки губ, подрагивающие в нахально-просительной улыбке, одним взглядом впитал то, как Макар до побелевших костяшек держится за край стола, и то, как упрямо вздергивает подбородок, а под ним подрагивает кадык на тощей шее, и молча протянул руку, отлично понимая, что он не избавится от бутербродов, какими бы гадким на вкус они не оказались, а съест. Макар просиял. Глеб никогда не задумывался над тем, что конкретно обозначало это слово; он увидел, что глаза у Макара внезапно стали изумрудно-зелеными и счастливыми, засветились бледные веснушки на переносице и на лбу, растянулся в широкой, искренней и радостной улыбке рот, и даже волосы, казалось, весело затопорщились на голове – и Глеб понял, что в действительности значило это слово: «про-сиял»   и насколько оно буквальное. В его руке тут же оказался сверток, которого хватит как минимум пятерым сумоистам. Глеб опустил глаза, посмотрел на сверток, поднял взгляд на Макара, улыбавшегося с удовлетворением и облегчением, и тихо сказал: «Спасибо».

- Кушай не обляпайся, - выстрелил жизнерадостной тирадой Макар. – А во сколько тебя домой ждать?

- Поздно, - сухо отозвался Глеб, идя ко двери. – Я сегодня ужинаю с шефом и партнерами. Это может затянуться.

- Да? – разочарованно протянул за его спиной Макар, увязавшийся следом. – Тебя дожидаться? Чисто там чтобы чай попить.

Глеб пожал плечами и открыл дверь.

- До вечера, - вежливо произнес он и вышел.

- До вечера! – Макар высунул голову из двери, проследил за тем, как Глеб заходит в лифт.

Пока лифт спускался в подземный гараж, Глеб успел переложить тщательно и очень аккуратно, где-то даже кокетливо, запакованный сверток с едой в портфель, усмехнуться, покачать головой и снова принять невозмутимый вид.

Дорога до родного здания, в котором он работал уже который год, занимала не очень много времени. Глебу не надоедало смотреть в окно на энергично менявшийся городской пейзаж. Место серых и невыразительных зданий занимали помпезные небоскребы. Росли и изничтожались, и снова росли деревья. Время от времени появлялись машины, призванные строить или ремонтировать, а иногда и сносить то, что было заложено другими. Люди, только люди оставались теми же. Они все так же спешили куда-то, упорно игнорируя других таких же спешащих, настаивая на том, что они одни в этом мире, который сами же себе придумали. Глеб посмотрел на бумаги, которые он по давней привычке достал из портфеля и положил на колени, даже просмотрел пару листов. И снова вернулся к разглядыванию пейзажей, неторопливо сменявших друг друга за окнами.

День обещал быть почти таким же пасмурным. Хотя метеорологи настаивали на том, что весна непременно настанет. Это наверняка затянется еще на пару недель, а потом после сумбурного ее начала придет лето, такое же изнуряюще-жаркое, как и предыдущее. Второе лето в одиночестве. Глебу почему-то вспомнился офис, каким он был в то лето. После оглушающей дневной жары стены даже изнутри выглядели утомленными. И эти дурацкие игры с поглощением более мелких компаний, которые именно в пору летних отпусков затеял и осуществил Тополев, неожиданно пришлись ему как нельзя кстати. Тополев инициировал все эти захваты, перекупы, биржевые игры и с огромным удовольствием переложил детальную разработку грандиозных планов на Глеба. А тому было все равно, чем заниматься, лишь бы заниматься. И он занимался. По шестнадцать часов в день, приходя в свою квартиру только для того, чтобы сменить костюм, принять душ и заглянуть на обратном пути в офис в парикмахерскую. Он уходил из своего кабинета по пустым и – как ему казалось – натужно переводившим дух коридорам, шел вдоль утомленных жарой стен, спускался в подземный гараж, воздух в котором тоже был переполнен наземной духотой, и ехал в свою квартиру в отменно кондиционированной машине. И остро чувствовал свое одиночество в полной изоляции от мира. Там, за жестяной банкой машины плавился асфальт, изнывали от жары деревья, а внутри он был один, в прохладном воздухе, на прохладном сиденье, и все те мысли, эмоции, переживания, которые пытались вырваться за пределы машины, рикошетили и ударяли по нему с удвоенной силой. А город стоял в ночных пробках, и слишком много времени было у Глеба, чтобы еще и еще раз поесть себя поедом. И никому не было до него дела. И ему не было дела ни до кого. Он приезжал в свою квартиру, менял одежду, заезжал в парикмахерскую, где его голову приводили в порядок, и снова ехал в контору за работой, которой было более чем достаточно, и где он мог заняться чем-то во внешнем мире и отвлечься от себя. Затем на смену изнуряющей жаре лета пришло осеннее расслабление. Тополев осваивал новые высоты, которые он захватить захватил, а что с ними делать, пока не знал. Компания переводила дух. Глеб вгрызался в незнакомые пока области, отстраненно отмечая, что летняя жара сменилась осенними непогодами, потому что он так и жил в кабинетах, коридорах, машинах, бумагах, файлах, и лишь вместо жары, стекавшей по стеклу автомобиля, стекали капли осеннего дождя. Люди все так же спешили. Машины все так же спешили. Время все так же текло.

Глеб привычно поблагодарил водителя и вышел из автомобиля. Портфель привычно тяготил руку. Глеб ткнул в кнопку вызова лифта. Глядя на двери, которые вот-вот должны были открыться, он непроизвольно усмехнулся, вспомнив то, верней, того, кто свалился ему на голову и прочно обосновался, судя по всему, на его шее. Потому что привычно тяготивший его руку портфель непривычно раздувал аккуратно упакованный сверток. Потому что парень, который ему этот сверток впихнул, наверняка не сомневался, что иначе быть не должно, и раз ему поручили быть домоправителем, то он должен ответственно выполнять свои обязанности, самой главной из которых, с его точки зрения, является сытый желудок хозяина, и он вполне мог искренне полагать, что такие свертки – единственная возможность обеспечить это. Двери лифта раздвинулись; Глеб вошел в кабину и привычно стал в правом дальнем углу, глядя на противоположную боковую стену. Он взял портфель в правую руку, держа его между собой и стеной. С другой стороны, если это – все, что нужно, чтобы осчастливить этого приблуду, то что теряет он, Глеб?

В лифт входили и выходили новые люди, кабина упорно возносилась наверх. Глеб смотрел перед собой, по привычке избегая обращать внимание на людей. Если бы он потрудился посмотреть на себя попристальней в зеркальную стену лифта, то наверняка подумал, что лицо слишком невыразительно в своей правильности. Может быть, полюбопытствовал праздно, что скрывается под тяжелыми веками. Может быть, поразглядывал примечательный подбородок с ямочкой. Может быть, полюбовался проседью на висках, соседствовавших с молодым и ухоженным лицом, и перевел бы взгляд дальше, на другие, более подвижные и открытые лица. Чем выше поднимался лифт, тем меньше оставалось людей. Наконец Глеб перевел взгляд на дверь, которая раскрылась на нужном этаже, и вышел. Родной холл встретил его элитной тишиной, разбавляемой тихой музыкой. Глеб кивнул барышне, сидевшей за стойкой, и направился к себе в кабинет.

Первым делом после того, как Макар закрыл за Глебом дверь, он рванул наверх. Ему не терпелось повнимательней осмотреть тот типа настоящий, прирученный такой, комнатный спортивный зал. Перед дверью, заробев буквально на пару ударов сердца, Макар медленно и осторожно открыл дверь и засунул в комнату голову. Осмотревшись, убедившись, что его активному благоговению ничто не помешает, он зашел и огляделся. Выразив свое восхищение выдохом, а затем одобрение почтительно сложенными в соответствующую линию губами, он обшаривал глазами каждый квадратный метр поверхности, который был хоть чем-то занят. Макар порассматривал ряды кнопок рядом с монитором на беговой дорожке, осмотрел силовые тренажеры, запрыгнул на дорожку и попытался сделать пару шагов, передумал, подошел к кросстренажеру и подозрительно его оглядел. Удовлетворившись предварительным знакомством, он подошел ко двери, задержался у нее и окинул комнату собственническим взглядом. Только жалюзи тут явно нужны другие. Или не жалюзи.

До занятий времени оставалось более чем достаточно. Макар с торжественным видом подошел к машине и начал с визуального осмотра. Пригреб волосы, недовольно дернул губами и решил все-таки начать с изучения инструкции. Он недовольно поморщился, дотянулся до увесистой брошюры и открыл оглавление; порассматривал его, оценил шрифт и размер и пролистал пару страниц. Текст, который Макар имел честь читать, был коряво переведен, судя по всему, с итальянского какого или немецкого, но понять можно, что там эти технологи имели в виду. Он проверил, хватает ли бобов, определил, где регулируется крепость напитка и грубость помола, проверил, как снимается емкость для воды, поперебирал пальцами в воздухе рядом с машиной и ткнул в кнопку, которая должна была обеспечить ему приготовление роскошного напитка. Хруст зерен, гудение воды и тихий плеск кофе были оценены им как лучшая музыка. Макар решил, что готов слушать такие симфонии бесконечно. Он бережно взял чашку и поднес ее к носу. Принюхался, улыбнулся, оперся бедром о стол и повернулся к окну. Небо было свинцово-серым, угрюмые облака висели низко, но за ними любопытно посверкивали солнечные лучи. Смотреть на такую красоту в огромной оконной раме, стоя на огромной кухне и нюхая офигенный кофе, можно было бесконечно. Макар решился и сделал первый глоток. Кофе был жутко горьким и пряным. Но сыпать в него сахар, как он сделал бы дома, в студенческой столовой или еще какой забегаловке, он бы не рискнул. И кроме того, Глеб тоже пил кофе без сахара, и даже без молока. Хотя сливки в холодильнике водились. Отличия от обычной жженой бурды, которую Макар пил до этого, были очевидны: он за пару секунд ощутил, как зашевелилась кровь в венах, застучал пульс в висках и по телу распространилась почти неукротимая бодрость. Он допил кофе, убрал со стола, вытер посуду и снова подошел к машине. Поколебавшись, Макар нашел в брошюре указания по обслуживанию и с облегченной улыбкой прочитал, что от него не требуется слишком много, да и то не сразу: машина замигает и откажется варить кофе. Книжка полетела на подоконник, Макар побежал в комнату, которую в мыслях не называл иначе, как своей.

До занятий оставалось несколько минут. В аудитории было немного народу. Макар привычно пошел к месту, которое он давно облюбовал: почти сзади и у стены, по пути здороваясь с теми, с кем обычно здоровался, и презрительно фыркая в ответ на приветствия тех, кто облекал приветствия в двусмысленную форму. Их хватало, таких. У кого-то папа с мамой сидели в администрации на разных уровнях, у двух работали в полиции, чей-то папа был предпринимателем. Макар был единственным ребенком у матери-одиночки со средним специальным образованием, что автоматом выкидывало его на дно. И пусть специальность у них была не самой престижной и не в самом престижном вузе, но расслоение в группах производилось сразу и однозначно в соответствии с соответствующими социальными поветриями. Макара поначалу задевало, что люди поглупей и поневоспитанней оказывались более референтными персонами, чем он; по прошествии времени он смирился, лишь фыркая раздраженно время от времени на подколки и демонстративно держась отчужденно. А сегодня ему было все равно.

Он бросил сумку на стол, опустился на скамейку и потянулся, размял шею и достал папку с листами.

- Макарушка, солнышко, как спалось, деточка? – через два ряда обратился к нему Стас Ясинский, красавец, почти умница, заводила и тот еще хмырь.

- Твоими молитвами, Стасинька, - равнодушно бросил Макар, перелистывая конспекты. Он не потрудился поднять голову, но не по той причине, что раньше – потому что хотел ему показать, как мало этот тип для него значит, а потому, что ему действительно было безразлично, что ему или про него говорят всякие мажоры. Эйфория от того, что у него есть роскошный дом с роскошным и щедрым хозяином, категорически отказывалась уходить. Чистые джинсы действовали получше любого успокоительного, и Макар наверняка еще и подработку найдет вечером – мест, где могли быть нужны официанты, в городе хватало, не могло не хватать. Он торжествующе улыбнулся своим мыслям и со снисходительной улыбкой начал ждать начала лекции.

- Макарушка, солнышко, неужели ты поимел хорошую ночь? – к вящему удовольствию Макара в голосе Ясинского почти отчетливо раздались раздраженные нотки.

Макар соизволил обратить на него внимание и многозначительно улыбнулся.

- Твоими молитвами, Стасинька, шикарную.

Ясинский был красавцем. Ясинский был общительным красавцем. Он был общительным красавцем с деньгами, да еще и щедрым. И он был злопамятным, злоязычным и эгоцентричным красавцем. По крайней мере, в злопамятности, злоязычности и самолюбовании этого красавца Макар имел удовольствие убедиться не раз и не два. Почему-то именно его, Макара, присутствие действовало на Ясинского максимально раздражающе. И разумеется, с точки зрения Макара, чрезмерно острая реакция Ясинского на его огрызания, избегания и на то, что он упорно не поддавался массовой истерии по поводу исключительности Стасиньки, была патологично необоснованной.

- Мне даже интересно, что за имбецильная дура на тебя внимание удосужилась обратить, - ухмыльнулся Ясинский. – Это до какой степени нужно бабе без ласки оголодать, что она на такого задрипанного воробья кинулась.

Макар сложил руки на груди и снисходительно посмотрел на Ясинского.

- Завидуй молча, Стасинька. То, что ты этой ночью ворочался один да продинамленный, еще не значит, что и другие так же страдали, - ехидно прищурил глаза Макар, с удовольствием следя за тем, как самодовольная ухмылка испарилась с лица Ясинского. На его счастье, началась лекция. Но от этого придурка стоит держаться подальше. Кажется, Макар только что азартно так пошевелил метлой в осином гнезде.

Опыта в партизанских действиях у Макара было хоть отбавляй. Если кто думает, что мелкому, да еще и рыжему, парню с острым языком и склочным характером, живется в школе легко, ошибается. Приходилось не столько учиться драться, сколько быстро бегать. Помогало не всегда, но куда чаще, чем в худшем случае. Школьная закалка пригождалась и в универе. И пригодилась в этот замечательный день. Ясинский оставался с носом на всех переменах, хотя – Макар чувствовал это копчиком – он очень хотел еще раз поспарринговать с ним, и желательно как можно больней его при этом достать. После последнего часа занятий Макар выскакивал из здания, как ошпаренный, слыша раздраженный голос Ясинского, который его окликал. Не дождется! Макар ликующе улыбнулся и понесся прочь.

Ликование оказалось еще более обоснованным, когда в двух улицах от главного корпуса Макар обнаружил вполне себе чистую забегаловку, в которой как раз нужен был официант на вечернюю смену. Тетка, которая этой забегаловкой заведовала, была крупной, энергичной и громкоголосой. А еще в этой забегаловке пекли отличные плюшки, которые в количестве двух штук Макару довелось попробовать с местным чаем. Он поклялся в вечной любви к этой тетке. И даже ее предупреждающее: «Только чтобы постригся, Макар!» - не омрачило его настроения.

- Наталья Владимировна! – честными глазами взглянул на нее Макар. – Вот с первой же получки!

Наталья Владимировна подозрительно посмотрела на него. Поставив локоть на стол, она указала пальцем куда-то за стену.

- Там, - угрожающе сказала она, - работает очень неплохой парикмахер. Я сейчас звоню ему и говорю, что ты сейчас к нему подойдешь. Он тебя стрижет. Ты будешь мне должен. Вопросы?

Макар попытался гипнотизировать ее печальным взглядом. Наталья Владимировна угрожающе посмотрела на него поверх очков.

- Иначе выброшу нафик, - предупредила она.

Макар надулся и опустил голову. Ну как можно так издеваться над бедным им? Он исподлобья взглянул на эту бессердечную тетку; к сожалению для него, либо у нее два сына-подростка ходили по струнке, либо он совсем потерял квалификацию, но Наталья Владимировна выглядела непреклонной. Он тяжело вздохнул, надеясь пробудить сочувствие.

- Звоните, - печально сказал он и скорбно поджал губы.

Макар еще раз попытался скорбно поджать губы, разглядывая себя в зеркале после экзекуции. Но парикмахер был очень неплох. То, что творилось у него на голове, безобразием мог бы назвать только законченный маразматик, а человек со взыскательным вкусом, но справедливым отношением к жизни скорее всего оценил бы ЭТО очень даже хорошо. Макар повернул голову вправо, влево, задрал подбородок, осторожно поправил челку, полюбовался общим видом. Вставая, он заметил в зеркале насмешливый, но добрый взгляд мужика. А ведь таким суровым казался: у Макара, когда он этого парикмахера впервые увидел, даже пальцы на ногах поджались.

- Спасибо, - кротко сказал он и смущенно улыбнулся. Получилось неважно, но мужик удовлетворительно кивнул и отвернулся. – До свидания? – Макар вперился в его спину.

Мужик помахал рукой и пошел в подсобку.

Первый день всегда самый сложный – тут уж к бабке не ходи. У Макара и времени не было особо подготовиться, потому что Наталья Владимировна сказала: «Ты нахал, и ты сам говорил, что уже работал официантом. Так что справишься, а у меня эта дура уволилась. Давай, бери фартук и вперед впахивать». И Макар нацепил фартук и пошел работать. Работники на кухне закатывали глаза, когда он очередной раз врывался на кухню и требовал объяснений. Наталья Владимировна выглядывала на шум, прикрикивала на него, успокаивающе хлопала жертву энтузиазма по предплечью и снова отправляла Макара к посетителям.

Домой очень хотелось бежать вприпрыжку, но сил хватало только на то, чтобы идти неторопливо и с достоинством. Макар крепко сжимал деньги, тихо радуясь тому, что у него появилась еще одна причина с оптимизмом смотреть в будущее. Теперь осталось только выполнить свои обязанности домоправителя. Он проскользнул в дом, осторожно высунул нос в холл, определил человека, который поправлял фотографию на стене как того самого страшного Олега Сергеевича, решил попасться ему на глаза немного позже, когда приоденется и будет выглядеть более презентабельно, и пошел домой. Стоя у двери квартиры, он прислушался: вроде было тихо. Макар открыл дверь и засунул голову в проем: было темно. Недовольно поморщившись, он зашел домой. И где носит этого Глеба?

Глеб зашел в квартиру и принюхался. Из кухни маняще распространялся запах кофе. Свет горел только на ней, и тихо работал телевизор. Он разулся.

- Добрый вечер, - раздался голос Макара, вроде бодрый, но Глебу эта бодрость показалась наигранной, и голос, кажется, томным – или усталым.

Глеб поднял голову. Макар стоял в двери кухни, засунув большие пальцы рук в карманы и внимательно смотрел на него, готовый как сделать шаг навстречу, так и сбежать на кухню.

- Добрый, - флегматично отозвался Глеб, оглядывая его.

- Кофе сделать? – в голосе Макара отчетливо слышалась гордость.

Глеб усмехнулся.

- Сделай.

Макар скрылся в кухне.

Глеб покачал головой. Он подумал, что завтра не мешает прийти пораньше и принести пирожных из своей любимой кондитерской.

Жизнь налаживалась. Погода улучшалась, а затем ухудшалась, из игриво-весенней становясь изнуряюще-летней, сначала радуя простых людей ласковым теплом, а потом сшибая с ног оглушающей жарой. Деревья радостно выстрелили листьями, порадовали людей цветами и сменили свежую молодую листву на тусклую темно-зеленую. Здания, дороги, мосты натужно вздыхали под яростными лучами солнца.

Макар радовался жаре. Он, выросший в панельном доме, который возводили во время и в лучших традициях застойного социализма, помнил слишком хорошо, что такое лед вокруг оконных рам, что такое спать под тремя одеялами и все равно натягивать на себя несколько пар носков, чтобы хоть немного согреться, что такое умываться зимой холодной водой и обходиться двумя тазиками на помывку. Он с огромным удовольствием вычеркнул бы из своей жизни холодную пору года – все ее девять месяцев, включая осень и весну. А по жаре он летал как наскипидаренный, заразительно улыбаясь и счастливо посверкивая глазами. Наталья Владимировна, сидевшая в предельно допустимой близости от вентилятора, страдальчески закатывала глаза, когда Макар снова влетал к ней, требуя, шумя, грозя и возмущаясь, переводила дух, шумно обмахивалась и рявкала на него. Макар пригибал голову, зыркал на нее исподлобья и огрызался. Наталья Владимировна тяжело вздыхала и спрашивала, что он опять хочет; Макар объяснял, сначала успокаиваясь, потом возмущаясь, потом вдохновляясь, Наталья Владимировна выслушивала, кивала головой и говорила, что примет к сведению. Макар улетал осчастливленный, не видя одобрительного и немного удивленного взгляда хозяйки, которым она его провожала. Она же осторожно выглядывала в помещение и присматривалась к нему в боевых условиях: мальчишка ей нравился, и она не могла ничего с собой поделать. Макар же утихомиривался и даже начинал печалиться, что снова повел себя глупо, снова слишком энергично попытался изменить мир, но потом успокаивался и решал, что что бы она ни решила, это ее право. Хотя дома за традиционным вечерним чаепитием выплескивал и свое негодование, и пояснения, и умозаключения на голову отрешенно взиравшего на него Глеба. А Наталья Владимировна принимала к сведению и применяла очередную идею Макара – адаптированную, укрощенную, немного выхолощенную, но применяла. И когда Макар замечал это, он растерянно сжимал губы и моргал, сглатывал и сбегал куда-нибудь подальше от посторонних глаз. А в качестве благодарности он пытался вести себя степенно и чинно, неторопливо обслуживая посетителей и изображая почтенного метрдотеля. Хватало его ненадолго, но и это время было очень даже запоминающимся. Наталья Владимировна посмеивалась, работники на кухнях понимающе переглядывались, и в кафе некоторое время царило блаженное спокойствие.

Как-то незаметно пролетели недели, в течение которых Макар обосновывался в кафе «Под липами». Как-то незаметно туда начали приходить в его смену одни и те же люди, которые радостно приветствовали его, и которых радостно приветствовал он. Как-то незаметно Наталья Владимировна начала давать советы по поводу внешности и общих вопросов этикета. Как-то незаметно Глеб начал одобрительно улыбаться, одними уголками глаз и поощряюще опускать веки, когда Макар оттачивал на нем очередные этикетные заморочки.

Макар с удовольствием приветствовал Андрея, который охотно заглядывал со своей девушкой в кафе «Под липы». Он познакомился и с Олегом Сергеевичем, которого поначалу боялся чуть ли не до икоты, а потом с удовольствием притаскивал ему пироги от Натальи Владимировны. С женщинами-обслуживающим персоналом, которых в доме хватало, Макар держался настороже, стараясь как можно реже попадаться на глаза – он опасался, и вполне обоснованно, что дамы к любой приживалке, вне зависимости от пола, биологического вида, внешности и дохода, у любого из жильцов дома относятся крайне негативно: как же, покушаются на святое, на ИХ жильцов. Все штучки с рецептами от легендарного шеф-повара, косметическими хитростями и сведениями о распродажах воспринимались ими как попытка саботажа. И Макар перешел на полупартизанское поведение, усердно и с характерным энтузиазмом избегая встреч с ними. Не больно-то и хотелось. Глеб на его возмущения недоуменно поднимал брови. Уж с кем-с кем, а с консьержками он детей крестить не собирался и фамильярничать с собой не позволял, что и сообщал Макару. Макар подозрительно щурился, не особо верил, но помалкивал.

Узнав о том, что Макар устроился на работу официантом, Глеб очень пристально уставился на него и поинтересовался прохладным голосом, насколько Макар уверен, что осилит и работу, и учебу. Макар поежился под взглядом его прозрачных глаз, но торжественно пообещал, что сдаст сессию вовремя и даже постарается вытянуть на стипендию. «Ты обещал», - ровно произнес Глеб. Макар сжался под его взглядом, но разозлившись на себя за робость, встрепенулся и нагло уставился в его глаза своими болотными. Глеб не изменился в лице и не изменил взгляда. Макар отвел глаза и послушно кивнул головой. Глеб поднес к губам чашку – солидную, большую, уютного бежевого цвета, с массивной ручкой, с толстыми стенками, благодаря которым чай в ней долго оставался горячим. Макар в точности повторил жест Глеба, довольно улыбаясь в такую же чашку; он купил их обе с первой же выручки, которую ему выдала Наталья Владимировна, и Макар тут же рванул в ближайший магазинчик, чтобы найти что-то по вкусу. Глеб отметил утром, что именно эти две чашки стоят впереди на полке, очень успешно перекрывая доступ к другим, изощренно-элегантным, погипнотизировал их взглядом полминуты и отвел глаза. 

Через пару дней после этого знаменательного чаепития Макар хвастался успехами в универе, рассказывая в лицах, какой он молодец и как безоговорочно с ним согласны преподы. Глеб согласно кивал головой, легко улыбаясь одними глазами, и отпивал чай маленькими глотками. На тарелках перед ними красовались пирожные, которые он принес из своей любимой кондитерской. Немного позже выплеснувший свои восторги и выдохшийся Макар с опасливым любопытством дегустировал пирожное. Глеб сидел, откинувшись на спинку стула, и скользил глазами по кухне. Горел приглушенный боковой свет на стене, ласкаясь к Макару. Глеб краем глаза отмечал, как свет путается в волосах и высвечивает острые углы на его лице, задерживаясь на скулах, носу, подбородке, то подсвечивая глаза, то стыдливо ускользая на лоб. Свет с особым тщанием обласкивал руки Макара с выразительными, пусть и тонкими мышцами, с цепкими и сильными пальцами, уверенно орудовавшими десертной вилкой. Свет со стыдливым интересом освещал выстиранную майку, которую Макар таскал по дому, и Глеб с подозрительным вниманием изучал, как она безвольно свисает с крепких и пока еще совсем узких плеч. И взгляд Глеба снова перемещался на стены, на окно, на полки, на лампы, на пирожное.

- А ты чего не ешь? Вкусное же пирожное, - Макар, нахмурившись, смотрел на Глеба. Тот рассеянно посмотрел на него.

- Я спокойно отношусь к сладкому, - флегматично отозвался он. – Хотя не против побаловать себя иногда.

Макар задумался. Ему очень понравилась эта фраза – «побаловать себя». Это ведь не то же самое, что побаловаться, решил он. Это именно сознательное, целенаправленное, немного отстраненное и... продвинутое? развитое? какое? рациональное? действие. Макар решил попробовать именно побаловать себя. Он осторожно снял крем и важно поднес его ко рту, попытался принюхаться, разочарованно нахмурился, не ощутив ничего особенного, прикрыл глаза и снял крем с вилочки одним плавным движением. Глеб покосился на его ужимки и приподнял брови, с любопытством глядя, как Макар сосредоточенно смакует крем. Следующей в рот отправилась вишня. Она Макару понравилась куда больше, судя по ямочкам, заигравшим рядом с уголками рта. Глеб усмехнулся и отделил кусок пирожного. Он еще раз оглядел кухню. Оказывается, она была уютной; пирожное – вкусным, и чай горячим.

Макар ревниво проследил за движениями Глеба. Ему хотелось, чтобы Глеб тоже наслаждался пирожным – вкусно же. Но улыбка у Глеба была странной, вроде многозначительной, но и ничего не значившей. Как-то с таким щедрым ртом и улыбаться должно быть просто, а он скупо отмеривает улыбку и отводит глаза. Макар отправил в рот еще кусок пирожного и продолжил разглядывать его из-под ресниц. Красивые у него на лице линии – все ровные, плавные, длинные, точные. И совершенно восхитительным акцентом подбородок с ямочкой. А над ним этот рот, уголок которого Глеб приподнимает в загадочно-невыразительной улыбке, и так хочется разозлиться. Макар следил за тем, как Глеб брал чашку неспешным, плавным и уверенным движением, и ему казалось, что пальцы, чуть больше необходимого скользнувшие по ней, скучают по ласке. Он поерзал, сжал бедра, подложил ногу под себя и уткнулся в чашку.

Глеб отложил вилку и выпрямился.

- С твоего позволения я пойду спать, - глядя перед собой, сказал он чуть потеплевшим и умиротворенным голосом. Макару, негодующе посмотревшему на него, открылся невозмутимый профиль Глеба.

- А если я не позволю? – не смог удержаться от шпильки Макар.

Глеб скосил на него глаза. В них поблескивала добродушная насмешка.

- Попробуй, - за будничностью тона он скрыл и насмешку, и совершенно неожиданную для себя самого игривость.

Макар лишь фыркнул в ответ.

- Иди уж, - снисходительно отозвался он. – Ты же собираешься взодраться с утра пораньше, как обычно.

- Спасибо, - Глеб снова не смог сдержаться от шалости. – Что бы я сделал без твоего разрешения.

Он встал и тут же повернулся к Макару спиной, направился к двери и на пути бросил через плечо:

- Спокойной ночи.

- Спокойной, - механически отозвался Макар, с преувеличенным интересом рассматривавший остатки пирожного на тарелке. Неторопливые шаги Глеба раздались на лестнице. Макар злорадно посмотрел в том направлении, и на его губах заиграла торжествующая усмешка. А не так уж он и холоден, как хочет показать, иначе чего так резво отвернулся? Макар гордо вздернул нос. Ну и пусть у него во всех этих игрищах типа всякого флирта, или чего подобного, опыта кот наплакал, но что этот хмырь к нему не так уж и равнодушен, Макар распознать может: физиология – она такая, честная. С такими оптимистичными мыслями он принялся убирать со стола.

Что-то изменилось после того вечера, что-то совсем крохотное, но очень существенное. Макар перестал даже пытаться делать вид, что относится ко Глебу с трепетом и уважением, типа преклоняясь перед возрастом, статусом, чем там еще, и начал пробовать гнуть свою линию. Макар уже передвинул кровать и прикроватный столик в комнате, которую занимал, так, как счел нужным; у него был свой шкаф, в котором было до неприятного мало вещей, но он улучил момент и сгонял на родительскую квартиру. Родительница к его счастью была не дома, опять, поди, по своим собраниям тягалась, но Макара это волновало меньше всего. Он быстро сгреб вещи и был таков, с матерью и ее очередными знакомыми видеться не хотелось очень и очень сильно. Вернувшись, Макар забросил все вещи в стиральную машину и со злорадным удовольствием залил моющее средство: почему-то ему было особенно важно, чтобы они были очень, очень чистыми. Глеба, казалось, не интересовало, как и чем живет Макар. Но все его бесконечные рассказы о том, что и как происходило в его жизни, что он собирался делать, Глеб выслушивал внимательно, пусть и с безразличным видом, и запоминал, для того, чтобы припомнить Макару в самый неподходящий момент, заставая его врасплох. Макар негодовал, бурчал себе что-то под нос, косился на Глеба и по своей дурацкой привычке втягивал голову в плечи, вскидывал взгляд, чтобы поогрызаться, наталкивался на прохладные серые глаза и затыкался, чтобы через пару минут, повинно свесив голову, признаться, что да, сплоховал, да, больше не будет, да, постарается исправиться.

Макар ревностно следил за порядком в доме. К счастью Глеба, парнишка действительно был неплохой домохозяйкой – или домотеррористом, азартно наводя чистоту, убирая, следя за бельем. Он подозревал, что уборкой Макар занимается далеко не первый год, по крайней мере, что и как делать, тот знал, увиливать не пытался и был технически подкованным, если можно так выразиться. Глебу очень импонировало внезапно просыпавшееся занудство Макара, из-за которого обувь на полочке в прихожей стояла безупречно чистая и выстроенная по линеечке, одежда, которую Макар взялся стирать и даже гладить, лежала, сложенная в аккуратные стопки, или висела на нужных местах, и посуда всегда была составлена в безупречные с геометрической точки зрения фигуры.

- Ты прямо мастер-классы по домоводству можешь давать, - с одобрением сказал ему однажды Глеб в субботу, вернувшись домой и застав Макара за хозяйничанием по дому.

- Мамашке спасибо, - буркнул Макар, не отвлекаясь от гладильной доски. – Побегал бы ты с мое за ней по домам, которые она убирала, тоже бы научился с закрытыми глазами дома пидор... драить. Ты, кстати, сам дурак, что рано вернулся. Жрать нечего. Готовь сам.

- Без проблем, - механически отозвался Глеб и пошел на кухню, чтобы с умным видом заглянуть в холодильник и стать перед плитой. По здравом размышлении он выглянул из кухни. – Я пиццу закажу. Тебе какую?

Макар повернулся и подозрительно оглядел его.

- Ты что, макароны какие-нибудь, например, сварить не можешь? – недоверчиво спросил он.

- Это обязательно? – холодно отозвался Глеб. – Какую тебе заказывать?

Макар прищурил жадно вспыхнувшие глаза и пожевал губы, перед тем как определиться.

В ожидании пиццы Глеб достал из винного шкафа бутылку кьянти и в задумчивости осмотрелся. Вроде ничего не изменилось в квартире: все оставалось на своих местах, все было таким же продуманным, таким же отстраненным. Но две чашки, которые были нахально выдвинуты на передний план, фотографии, которые Макар поменял местами, а некоторые и вовсе убрал, и два мелких пока еще растения невыразительного вида на подоконнике укрощали эту продуманность и делали кухню почти уютной. Глеб подошел к окну и в задумчивости тронул листья растений.

- Это кофейное дерево будет, а рядом диффенбахия. В супере стояли со скидкой. Чахлые, конечно, но тут уж чего поделаешь. Зато хоть что-то живое тут будет. А то это у тебя тут больше на бактериологическую лабораторию похоже, чем на жилое помещение.

Глеб вздрогнул и посмотрел на Макара, стоявшего совсем рядом с ним, почти прикасавшегося к локтю и напряженно поглядывавшего то на растения, то на Глеба.

- Хорошая идея, - Глеб помедлил, чтобы произнести эти слова, изучая его. Его и забавляла и притягивала забавная белая с рыжеватыми крапинами кожа, и эти небольшие подвижные губы, и эти выразительные глаза. На его счастье, раздался дверной звонок. – Я открою.

Он отвернулся от Макара и неторопливо и немного скованно пошел в прихожую.

Макар довольно поправил цветы, проверил землю и осторожно выглянул из кухни. Глеб уже возвращался с двумя коробками. Макар застыл на пороге, с интересом глядя на него. Глеб подошел к нему и остановился. Макар не шевелился, дерзко глядя ему в глаза. Глеб дернул углом рта и ответил ему похожим пристальным взглядом. Одна секунда, две. Зрачки глаз Макара расширились, веки сощурились, брови съехались к переносице. Глеб злорадно подумал, что практики таких питоньих взглядов у него явно не было. Три секунды, четыре. Глаза Макара снова распахнулись, и он отвел их, выхватил коробки и недовольно буркнул, разворачиваясь и идя к столу:

- Иди переоденься.

Глеб злорадно ухмыльнулся ему в затылок.

Макар засыпал его вопросами о вине, о кухне, об этикете, о том, о сем, о работе, о его вкусах. Глеб, одетый в уютные брюки, которые очень не нравились тому, кто был до Макара, и в выношенную и до неприличия мягкую майку, лениво потягивал вино и отвечал, стараясь делать ответы как можно более немногосложными. Ему хотелось просто помолчать после напряженного дня, а Макар теребил его, снова загораясь какими-то вопросами и требуя внимания. Глеб не смог скрыть раздраженного взгляда, и Макар, настороженно заглянувший ему в глаза, умолк и выразительно постучал ногтями по тонкому стеклу пустого бокала.

Глеб усмехнулся и подлил ему и себе вина. Макар подобрал под себя ногу и вгрызся в предпоследний кусок пиццы. Глеб потянулся за бокалом. На землю очень неторопливо опускался вечер. Мерно гудел за приоткрытым окном город. Вся суета прошедшей недели осталась где-то далеко. Глеб в задумчивости скользнул глазами по столу и принялся за пиццу.

Макар откинулся на спинку стула, довольно улыбаясь.

- Хорошо, слушай, - умиротворенно произнес он, похлопав себя по животу. – Очень, очень хорошо. Ладно. Я там типа готов, можно и устроить уютный домашний вечер.

- Можно в гостиной чай попить, - лениво предложил Глеб, не шевелясь. Его рука лежала рядом с бокалом, и он задумчиво постукивал указательным пальцем по его ножке. Грудь мерно поднималась и опускалась. Он задумчиво смотрел куда-то в угол. Тишина сгустилась и насторожилась.

- Можно, - помедлив, отозвался Макар, сжимая пальцы на своих руках. Он как-то неожиданно для себя увидел, какие у Глеба ухоженные ногти. Свои-то он обстригал и поддерживал в относительной чистоте, но эти заусенцы, эта пересохшая и потрескавшаяся кожа на костяшках особо привлекательными не выглядели. А его руки были именно что ухоженными. – Ладно, ты иди, а я все принесу.

Глеб посмотрел на него нечитаемым взглядом, задержал его на Макаре и согласно опустил глаза. Макар встал, и Глеб подался вперед, явно собираясь подниматься.

Макар подхватил коробки и понес их к мусорному ведру. Он повернулся к столу и увидел спину Глеба в дверях. На его лицо непроизвольно заползла злорадная ухмылка. Мужик явно куда менее равнодушен к молодому почти доступному телу в досягаемой близости, чем хочет показать. Вон как шифруется, вон как сбегает. Хвала старым и тесным майкам! И Макар еще раз довольно похлопал себя по животу.

Глеб сидел на диване, без особых церемоний положив ноги на журнальный столик, и листал журнал. Макар приволок поднос с чайником и чашками и без обиняков скинул ноги Глеба на пол, водрузив на их место поднос. Усевшись, по привычке подобрав под себя ноги, он включил телевизор и взял чашку.

Вечер был непривычно уютным. Макар активно шелестел конфетами, время от времени вскакивал и убегал на кухню, чтобы принести еще чая – или сладостей, в зависимости от того, что взбредало ему в голову. Глеб прочитал журнал и принялся за книгу. Время от времени они обменивались незначительными репликами, иногда разрождались небольшими диалогами. Но медитативное настроение Глеба передалось и Макару, и он не рвался загружать тишину своей болтовней. Вечер неумолимо перетекал в ночь.

Макар зевнул и сказал, что идет спать и что Глеб, будучи хозяином может ничтоже сумняшеся оставить этот бардак на столе. «Да я вроде так и собирался», - усмехнулся тот. Макар недовольно на него посмотрел.

- Нет, ну ты и нахал. Мог ведь сказать: нет, что ты, дорогой Макарушка, я не смею обременять тебя сверх необходимого и чисто по-дружески обеспечу тебе выходной, - хмуро пробурчал он. – Но нет. Твоей наглой буржуинской натуры хватает на то, чтобы нещадно эксплуатировать бесправного меня и вести себя как рабовладельцу.

Глеб с интересом выслушал тираду. По ее окончании он повинно склонил голову.

- Mea culpa. Mea maxima culpa*. Надо врать, что я виноват, исправлюсь? – поинтересовался он.

- Можешь еще раз тех пирожных принести, - величественно бросил ему Макар, вставая. – Ну или не тех, других, но оттуда.

Он еще раз зевнул и с наслаждением потянулся. Глеб пристальным оценивающим взглядом оглядывал вытянувшееся перед ним в струну тело, с удовольствием скользя глазами по рельефной спине, по выгнувшейся пояснице и крепким ягодицам, по гибкому телу, с особым, пристрастным удовольствием проследил, как Макар ерошит волосы и поворачивает к нему голову. Нацепив на лицо смиренную мину и послушно кивнув головой, он преданно заглянул в лицо Макару.

- Слушаюсь и повинуюсь, мой домомучитель, - кротко сказал он.

- Вот так, - довольно буркнул Макар. – Ладно, пошел я спать. Спокойной ночи.

- Спокойной, - отозвался Глеб, глядя ему вслед. После такого зрелища возвращаться к журналу было особенно нелегко. Глеб потянулся к пульту, лениво полистал каналы, остановился на какой-то импортной высоколобой лабуде и снова ноги на стол – эта привычка упорно не вытравливалась, как бы он ни старался. Раньше она не приветствовалась, вызывая у... неважно, не самые положительные эмоции. И Глеб смирно ставил ноги на пол, чтобы доставить удовольствие. Хотя сама эта поза – скрещенные ноги на журнальном столике, бесхитростная и невинная, в общем-то, вопреки логике, рассудку и приличиям, ему нравилась. Было в ней что-то домашнее, беспретенциозное, вольное. Макару, судя по всему, она была бы близка – Глеб заметил, что тот вечно подбирает под себя ноги и даже за обеденным столом может сидеть, оперевшись локтем о колено ноги, которую примостил на сиденье стула.

В соответствии с дурацким законом ассоциативных связей мысли Глеба перетекли к Макару. Он пытался сам определить, что подтолкнуло его принять вызов этого жалкого заморыша и довериться настолько, что он, обычно осторожный и подозрительный, привел его домой и доверил ключи. И можно было говорить часами, что он был непохож на аферистов, на банальных гопников, но подобрать мальчишку на улице и привести его домой – нужно быть сильно недалекого ума, чтобы сделать это. И первые два дня, в течение которых Глеб особенно сильно себя укорял, он все ждал, что придет домой и обнаружит голые стены. А его встречал Макар, возмущенный, что Глеб так поздно возвращается домой, молчаливо, но очень эмоционально требовавший одобрения за помытую посуду, убранную квартиру, и рьяно старавшийся быть хорошим и полезным, заглядывая в глаза, ходя по пятам и усердно мешая жить спокойно. Глеб почему-то не мог найти слов, чтобы приказать Макару оставить его в покое, и стоически сносил его энтузиазм, которого в Макаре было хоть отбавляй. Хотя по здравом размышлении, хотел ли он этого покоя, уже к концу первой недели Глеб ответить не мог. А Макар, решивший, что Глеб обязан знать о нем как можно больше, рассказывал о том, что у него началась белая полоса в жизни, и вон есть работа, есть личный отличный парикмахер, и даже в вузе какие-никакие, а достижения. О семье Макар не говорил, только недовольно морщился, но время от времени у него вырывались фразы, явно окрашенные в недовольные эмоции, в которых он недружелюбно отзывался о родительнице. Распространяться на эту тему он не спешил, и Глеб не горел желанием лезть ему в душу – самому хватало.

Глеб задумчиво глядел на экран телевизора, механически вертя в руках пульт. Если он хоть что-то понимал в этой жизни, то был очень даже прав в своих мыслях о Макаре, особенно когда ловил на себе его очень уж недвусмысленные взгляды: тот оглядывал его не просто так, изучая, оценивая и примериваясь. Скорее всего, парень очень просто относился ко всем этим заморочкам с ориентацией, не испытывая особых проблем с партнерами одного с ним пола. И в связи с этим возникал вопрос: насколько это допустимо с этической точки зрения? Макару есть восемнадцать лет, но он живет у него дома и вроде как может считаться наемным работником. Интрижка с ним возможна, но приемлема ли? Ведь Глеб сам был бы не против – парень его привлекал, возбуждал и интриговал. Глеб прикрыл глаза, отрешаясь от шума работавшего телевизора, от гула улицы, и попытался прислушаться к себе. Впервые за долгое время его привлек человек, вывел из блаженного, почти умертвившего его чувства оцепенения, и Глеб заметил, что оглядывает людей и не просто видит в них статистов для своего одиночества, но и присматривается к ним. Посидев еще немного, бездумно попялившись в телевизор, Глеб решил идти спать. Поднимаясь по лестнице наверх, он прислушивался к звукам на втором уровне квартиры. Было тихо. Глеб постоял у двери своей комнаты, изучая тишину, но она упорно не желала раскрывать ему свои тайны. Невесело усмехнувшись своему дурацкому поведению, Глеб пошел в свою комнату.

Он стоял у зеркала в ванной, причесываясь, когда в ее дверь настойчиво постучали. Разумеется, это мог быть только Макар, которому почти около полуночи вдруг резко что-то понадобилось.

- Ну что еще? – недовольно спросил Глеб, поворачиваясь к двери. Она приоткрылась, и Макар засунул голову в ванную комнату.

- Ты еще не спишь! – самодовольно отметил Макар, с любопытством оглядывая его. Глеб закатил глаза и отвернулся от него, отложил щетку и взялся за крем для лица. Макар вошел в ванную. Глеб посмотрел на него в зеркало: стервец был только в плавках, и Глеб мог любоваться его телом сколько угодно. На сон грядущий самое то, для успокоения. Он прикрыл глаза и попытался угомонить внезапно оживившееся либидо.

- Чего тебе? – раздраженно огрызнулся он, злясь на себя за совершенно дурацкую реакцию.

Макар, куда более заинтересовавшийся кремами, мельком посмотрел на него и взял с полки тюбик. Поставив его обратно, он повернулся к Глебу.

- Я чего подумал. Я завтра выходной, делать ничего к понедельнику не хочу, а погода шикарная. Ты не хочешь завтра на озеро съездить? Я знаю одно, далеко, правда, но в такой, глуши, что если и будут люди, то совсем мало. Можно взять бутеров каких, пива, и айда. Давай?

Глеб пристально смотрел на Макара, стоявшего совсем близко к нему.

- Какое озеро? – пытаясь унять бурю эмоций и – чуть точней, реакций, вопросил он.

- Лещанское. – Макар пристально смотрел ему в глаза, натянуто улыбался и часто дышал совсем рядом с ним. – Оно совсем небольшое, нифига не заросшее, но далеко в лесу, - отрывисто говорил он грудным голосом. – Туда от жэ-дэ станции километров семь пехом про просеке, поэтому про него никто не знает. У меня двоюродная бабка недалеко жила, я у нее на каникулах часто околачивался.

Макар говорил, неотрывно глядя в глаза Глебу, и гипнотизировал его, по крайней мере, именно так казалось ему.

- Лещанское. – Голос Глеба вибрировал где-то в груди. – Семь километров.

Макар дернул плечами и подался вперед.

- Лещанское, - охотно подтвердил он.

Их разделяли всего несколько сантиметров.

- Чистое, незаросшее, даже с раками. Можно на весь день поехать, - Макар шептал ему прямо в губы, нагло заглядывая в глаза.

Глеб выдохнул. Не понять, чего от него добиваются – это каким дураком надо быть? И он подался вперед и прошептал прямо Макару в губы, в отчаянном томлении заглядывая в горевшие неровным огнем глаза:

- Можно.

Макар ухмыльнулся и прижался к нему. Глеб мгновенно опустил руку ему на затылок и другую на ягодицы и вжал в себя, с яростью впиваясь в его рот. Макар утробно заурчал в ответ, довольно, радостно, ликующе, и азартно ответил на поцелуй. Опыта у него было не так, чтобы много, отметил отстраненно Глеб, тесня его на кровать, но энтузиазма хватало на пятерых. По пути он потерял полотенце, на кровати стянул с Макара трусы, жадно обцеловывая тело, которое тот охотно выгибал под его губами, убеждаясь, что Макар очень хорошо знал, на что шел, вламываясь около полуночи к нему в ванную, и наслаждаясь почти забытым ощущением горячей кожи под губами, пряного и податливого тела. Он вспоминал и сам, что значило быть податливым самому, послушно выгибаясь под любопытными ласками и вскидывая голову, чтобы еще раз заглянуть в блудливые глаза, которыми Макар алчно сверкал в полутьме спальни.

Ночи летом были короткими, в этом Глеб убедился, на рассвете натягивая на себя и Макара простыню и закрывая глаза. Он чувствовал себя невероятно легким, истомленным и уставшим. Макар уже спал, свернувшись рядом с ним калачиком и прижавшись упрямым лбом к плечу. В полудреме Глеб провел рукой по его волосам и потянулся к ним губами.

Макар бесцеремонно тряс его за плечо.

- Доброе утро! – ликующе провопил он. – Да доброе утро же!

Глеб вскинул голову. Макар улегся на кровати рядом с ним и оперся о его грудь. Заглядывая в лицо Глебу сияющими глазами, он сказал, шевеля губами в опасной близости от его губ:

- Я тебе кофе принес.

Глеб покосился на прикроватный столик. На нем действительно стоял поднос с кофейником и двумя чашками, и блюдца с круассанами. Он улыбнулся и повернул голову к Макару, пристально следившему за ним; Глеб отчетливо видел на самом дне нахальных глаз робость и отчаянную жажду похвалы. Он поднял руку и провел ей по взъерошенным волосам Макара.

- Доброе. Спасибо, - мягко сказал он.

Радостный Макар потянулся к его губам и коротко поцеловал их. Он перелез через Глеба и устроился на кровати рядом с ним.

- Я посмотрел в нете, до ближайшей электрички еще сорок минут, потом через час, - доложил он усаживавшемуся Глебу. Тот потянулся за подносом. Озеро вдали от людей, пиво и бутеры казались не такой уж плохой идеей, особенно с учетом компании.

Глеб был благодарен Макару. Парень совершенно не озадачивался поисками глубинных смыслов, сокровенного и прочей лабуды, которой сам Глеб неторопливо, но верно мог начать разъедать свой мозг. Макар вертелся рядом с ним, устраиваясь, тянясь за чашкой и усаживаясь рядом с Глебом, так, чтобы соприкасаться с ним как можно большей поверхностью тела, пусть и через одежду и простыню, заглядывал ему в лицо и счастливо рассказывал о том, что он уже приготовил бутеры, а воды и пива можно будет купить по дороге, что он специально уточнил погоду на пяти сайтах и по телеку, и все говорят, что погода должна быть сухой. Глеб слушал его голос, послушно кивая время от времени, и смотрел на ногу Макара, лежавшую рядом с его ногой. Как бы он ни старался, ни на каком уровне не мог обнаружить в себе отторжения. И как бы Глеб ни старался, он не мог не заметить, как часто Макар заглядывал ему в лицо внимательными, немного встревоженными глазами, в самой глубине которых проблескивал страх; и нотки неуверенности в его голосе тоже не оставались незамеченными. Глеб не мог ничего с собой поделать и улыбался поощряюще, глядя на вызывающе вздернутый нос, эмоциональные глаза и суетливые губы. Он погладил Макара по бедру, удобно расположившемуся рядом с его ногой, и переключил внимание на кофе. Руку он так и оставил на бедре Макара, с удовлетворением отмечая, что тот, ерзая и тянясь за печеньем на подносе, изо всех сил старался не шевелить им. Глеб поднял руку к чашке и продолжил неторопливо пить кофе, держа ее двумя руками и с наслаждением вдыхая аромат напитка; Макар приумолк и робко прижался плечом к нему. Глеб усмехнулся; ему было уютно. Приятно. Хорошо.

Одиночество было для Глеба привычным состоянием; он очень трудно сходился с людьми. Проходило немало времени, прежде чем он находил допустимыми душевные разговоры, да и их он поддерживал, готовый в любой момент замолчать и сменить тему разговора. Глеб давно не рисковал испытывать либо проявлять доверие к людям, ограничиваясь простым расположением, которое пытался выказывать улыбками и более мягкими интонациями. Его считали сухарем, называли железным дровосеком, кто-то даже брякнул в пределах его слышимости что-то про ледяной статуй, и Глеб был в чем-то с ними согласен: ликовать, услышав первые соловьиные трели, или рыдать навзрыд над растоптанным одуванчиком он не был способен и в шестилетнем возрасте. Но благодаря общественному мнению, считавшему его безэмоциональным, окружающие не спешили делиться с ним своими эмоциями. И самые близкие люди, самый близкий человек не решался открываться ему. А Макар особой чуткостью не отличался, за что Глеб был ему бесконечно благодарен. Он улыбнулся и посмотрел на Макара.

Макар, пристально следивший за ним, ловивший малейшие указания на то, как дальше себя вести, просиял и расплылся в счастливой улыбке.

- Тебе еще кофе подлить? – радостно спросил он.

- Сиди уже, егоза, - тепло отозвался Глеб. – Кофейник ко мне ближе.

Макар фыркнул в ответ. Краем глаза Глеб уловил движение: Макар вытянул шею, чтобы заглянуть ему в лицо. Глеб повернул к Макару голову и не удержался, осторожно тянясь к его губам. Он заметил удовлетворенный блеск в шкодливых болотных глазах и услышал довольное сопение, медленно и настойчиво углубляя поцелуй. Макар подался к нему всем телом; у Глеба хватило здравого смысла отставить чашку, прежде чем переместить ладонь на его затылок и привлечь к себе. Мальчишка был до безобразия нетерпеливым, упорно пытаясь избежать прелюдии во имя высшей цели, но Глебу, удовлетворившему свой голод за ночь, хотелось чего-то другого, интригующего, неторопливого. Макар недовольно урчал, пытаясь заставить Глеба быстрей перейти к непосредственным действиям, но тот в явном упоении скользил руками по его телу, ерошил волосы, медленно забирался пальцами в джинсы и обстоятельно, самозабвенно, увлеченно ласкал его рот. Макар поддался ему, а затем и отдался, находя особое удовольствие в неспешном ритме, и томно жмурил глаза, подставляясь под ласки Глеба.

Валяться на кровати было приятно, но Макара хватило совсем ненадолго. Он сел рядом с Глебом, устроился у него на груди и заглянул в глаза.

- Ну мы едем? А то весь день пропустим.

Глеб лениво потянулся, обреченно вздохнул и согласно угукнул.

Макар чмокнул его в плечо и спрыгнул с кровати. Глеб позволил себе понежиться еще пару секунд, прежде чем собраться с силами и отправиться в душ.

Идея, казавшаяся неплохой ранним утром в сопровождении чашечки кофе, приобретала угрожающие очертания, которые странным образом совпадали с недавно отремонтированной, но уже утратившей очарование свежести железнодорожной станцией. Людей было невероятно много - Глеб и забыл, что их столько может собираться в одном месте - суетящихся, гомонящих, стремящихся куда-то. Он давил в себе глухое пока раздражение, но чувствовал, что оно окажется сильней. Еще и запахи: немытого тела, несвежего сигаретного дыма, жирной еды. Макар, напротив, был бодр и резв и тянул его за собой, время от времени прикрикивая, чтобы тот шевелился.

Всю дорогу до неказистого поселка Макар развлекал Глеба рассказами о том, как они с парнями отрывались летом у бабушек. Глеб рассеянно кивал головой, глядя в окно на неухоженные поля, леса и полузаброшенные постройки; ему было непривычно, чудно, любопытно, интересно. Непонятное настроение только усиливалось, когда он шел по заросшей лесной дороге рядом с Макаром, и все явственней были в нем ликующие нотки. Глеб чувствовал, как подрагивали его щеки от желания улыбнуться широкой улыбкой, и он позволял себе расслабиться, отпустить корсет, в который сам себя и затянул когда-то давным давно. Небо странным образом казалось бесконечно-лазурным, солнце ослепительно нежным, зелень - ликующе-изумрудной. Макар делал передышки между своими рассказами и подстраивался под неторопливый и почти праздный шаг Глеба, с сосредоточенным видом оглядываясь, ища необычное в привычном.

Место, на которое Макар притащил Глеба, когда-то лет этак восемь назад было обжитым; о былой славе напоминали заросшие противными зелеными водорослями бутылки поодаль да проплешины – предположительно кострища.

- Раньше тут побольше людей бывало, - приглушенным голосом пояснил Макар, оглядываясь. – А потом кто съехал, кто спился. Ну знаешь, как это бывает. – Он дернул плечами, и Глебу показалось, что он усилием воли удержал себя от того, чтобы не поежиться.

- Бывает, - эхом отозвался Глеб и подошел поближе к воде. – Но озеро чистое.

- Ну еще бы! – фыркнул Макар. – Во-он там ключи бьют. А во-он там местная речка-вонючка, в которую вся дрянь смывается. Я тебе серьезно говорю, тут раки до сих пор должны водиться.

Глеб посмотрел на Макара, стоявшего рядом, тянувшегося к его носу, возмущенно сверкавшего глазами и сурово хмурившего брови. Он скользнул взглядом по окрестностям. Кроме оравших благим матом птиц живых сущностей поблизости не было. Он притянул Макара к себе и чмокнул в нос.

- Ну что ты тут руки распускаешь! – Макар отскочил назад и присел от негодования, сжимая кулаки и яростно блестя глазами. – Что я тебе, девчонка, что ли?!

Глеб не смог сдержать смешка.

- Ни в жисть! – он постарался произнести эту фразу как можно серьезней, но все испортила дурашливая улыбка, наползшая на рот – щедрый, выразительный рот.

Макар прищурился, подозрительно оглядел его и поддался очарованию легкого смешка. Улыбнувшись скупой улыбкой, склонив голову со взъерошенными волосами к плечу, он пробурчал что-то невразумительное, фыркнул, стянул майку, джинсы и рванул к воде. Глеб поежился, больше в шутку, чем действительно предполагая, что вода холодная. Он опустился на траву и закинул голову назад, уставившись в небо. Тень покрыла его лицо, глаза потемнели, улыбка сползла. Думать о том, изменяет ли он своей памяти, предает ли свое прошлое, он не хотел; ощущение легкости и беспечности было драгоценным и хрупким, и так не хотелось его терять. И мысль, скользкая, коварная мысль пробралась в его мозг: был ли он когда-либо таким беспечным, как сегодня утром?

- Ну чего ты Лазаря празднуешь?

Он вздрогнул и посмотрел на Макара, сидевшего перед ним на корточках, недовольно дувшего губы и встревоженно заглядывавшего ему в глаза. Глеб виновато улыбнулся и опустил голову. Поднимая ее, он снова держал себя в руках, загнав глубоко свои воспоминания.

- Ты сходи покупайся. Вода классная. Только прохладная, - бубнил Макар, ежась и устраиваясь на солнце.

- Смотри не сгори на солнце, - ласково сказал Глеб, с удовольствием оглядывая его.

- Чего это я должен сгореть? – недовольно покосился на него Макар.

- У тебя кожа светлая, - лениво пояснил Глеб, присматриваясь к озеру. Затем он стянул майку. Макар пристально, алчными глазами следил за ним, оглядывая, оценивая, опечатывая каждый мускул, каждую связку, каждую клеточку тела. Глеб подмигнул ему, стянул чиносы и пошел к воде. Макар за его спиной выразительно округлил глаза и сделал многозначительное движение губами, очень одобрительно оценивая увиденное. А мужик был очень даже ничего, даже все-все-все. Макар вспоминал своих тощих и мосластых одногодков, да и себя самого, неказистых, внезапно выросших, но не обросших мясом, совершенно не наученных уходу за собой, уверенных, что гигиена сводится к периодическому бритью и спорадическим банным процедурам, вспоминал мужиков, на которых глядя, он рос в своем районе, которые вырастали из таких вот невежд – кто-то так и оставался тощим и мосластым, кто-то превращался в грушеподобное нечто с узкими безвольными плечами, необъятной талией и женскими бедрами. Некоторые мешались на почве бодибилдинга, и это было где-то комично, где-то безобразно. Мужики, которые хоть немного были привлекательными, оказывались до такой степени обласканными женским вниманием, что превращались в законченных нарциссов, и это было еще неприятней. А тут шикарный мужик, высокий, не крепкий, а стройный, прямо не верится, что такие реально бывают, одевается как Ален Делон, холеный, и одинокий. Макар по-хозяйски оценил спину с некрупными, но рельефными мышцами, упругие ягодицы, ровные мускулистые ноги, и устроился поудобней, алчно глядя, как Глеб ныряет, а затем ровными экономными движениями удаляется от берега. Вроде и ночью он не звезды считал да соловьев слушал, и утром кофеек темпераментным оказался, а ты смотри – либидо как резвится, реагируя на шоу, которое ему забесплатно устроил Глеб. Макар самодовольно ухмыльнулся и решил составить Глебу компанию. И не откладывая дело в долгий ящик, он вскочил и понесся к воде.

Макар плескался с энтузиазмом пятимесячного щенка. Глеб, сидевший на берегу, неторопливо потягивавший пиво, с одобрительной усмешкой глядел, как тот плюхается в воде, забирается по-обезьяньи на полуразваленную вышку, прыгает с нее в воду и снова забирается в нее. Нанырявшись, набарахтавшись, он выскакивал на берег, отряхивался и усаживался рядом с Глебом. Жуя бутерброд, он рассказывал Глебу о своей работе и учебе, возмущался идиотизмом однокурсников и хамством посетителей, негодовал по поводу решений начальства, теребил Глеба, жаждая узнать его мнение, не соглашался с ним, фыркал и прикладывался к своей бутылке в знак молчаливого протеста. Затем он сбегал к воде, чтобы побарахтаться еще немного и, вернувшись, недовольно буркнуть, что Глеб в чем-то прав. На снисходительное: «Ну разумеется», - он предсказуемо реагировал, ощетиниваясь и обвиняя его в самодовольстве, чем вызывал веселье Глеба, набрасывался на него, опрокидывал на спину , оседлывал и требовал признать себя победителем. Глеб охотно подчинялся, скользя ладонями по его спине, и широко улыбался в ответ на недовольно-возбужденные звуки, которые Макар издавал. Тот сбегал, пристыженный, чтобы вернуться и с кротким видом сесть рядом.

День незаметно превратился в вечер, Глеб как самый взрослый и самый ответственный прикрикнул на Макара, и они пошли обратно к станции, неторопливо, наслаждаясь прохладой в тени деревьев, ароматным воздухом и ощущением утомленности и удовлетворенности. Глеб тихо улыбался своими мыслям. Макар грустно думал, что ему осталось еще до фига экзаменов, а кому сейчас легко? Глеб скользил глазами по деревьям, глядел на небо, изучал дорогу перед собой. Солнце пробивалось сквозь листву, но уже лениво, нехотя, нетерпеливо дожидаясь, когда оно с полным правом исчезнет за горизонтом. Тени углублялись, насыщались, вытягивались, делая очертания предметов менее четкими и более загадочными. До дороги, по которой они брели к станции, долетали только отдельные звуки, и Глебу казалось, что во всем мире практически нет никого и ничего, что имело бы значение, только эти тени и он. И с его позиции бессмысленна вся суета, которой он озадачивался уже который год. И только отдельные отрезки в прошлом, которые выделялись благодаря людям, и только благодаря им имели значение. Например, та тихая ярость, с которой он противостоял неприязни Тополева – очень деятельной неприязни. И та тихая ярость, с которой он искал одобрения Тополева, снова и снова. То тихое удовлетворение, с которым он принимал недружелюбно-уважительные взгляды, которые затем сменялись дружелюбно-уважительными. Гневное смирение, с которым он принимал презрение родителей. И щемящее душу, самое ее ядро упоение, с которым он принимал поклонение...

Глеб попытался найти успокоение в небесной бездне. Казалось, больше года за спиной, и все равно перехватывает горло, и желание стонать и скрежетать зубами, молотить кулаками по земле такое же непреодолимое, как и тогда. Он судорожно вздохнул, отворачивая голову от Макара, надеясь, что тот слишком увлечен печальными думами о своей сессии, чтобы обращать внимание на его меланхолию. За своими мыслями он не заметил, как они вышли к станции. Людей на ней было совсем мало, и они куда больше интересовались железнодорожными путями, чем другими людьми. До поезда оставалось двадцать восемь минут, которые Глеб с Макаром провели, сидя на скамейке, глядя на горизонт и не говоря ни слова. Макар с трудом сдерживал зевки. Глеб флегматично думал о том, как организовывать быт дальше в свете изменений, которые он так радикально провел в свою жизнь.

- Так, я в душ и баиньки, - зевнув, сказал Макар, заходя в прихожую.

- Хорошо, - флегматично отозвался Глеб, идя на кухню. Макар поплелся следом.

Глеб повернулся к нему и в приглашающем жесте приподнял брови, ощущая всей спиной, что Макар что-то хочет спросить, что его что-то беспокоит.

- Тебе же понравилось? – Макар стоял рядом и просительно заглядывал ему в глаза.

- А откуда сомнения? – Глеб обнял его за талию и привлек к себе.

- Ну... – Макар высвободился, недовольно хмурясь. – Откуда я знаю? Вдруг тебе для счастья фуа-гра какие надо на фарфоровых тарелках династии Вынь-да-Положь. – Он втянул голову и исподлобья посмотрел на Глеба, выискивая в его лице следы недовольства. – А тут дикарский отдых такой. Плебейство одно.

- Мне очень понравилось, - Глеб одобряюще улыбнулся. – Попьешь со мной чаю?

- Не, - подумав, буркнул Макар. – Я лучше спать завалюсь, а завтра за экзамен примусь. Вдруг подвезет, и я даже на стипендию вытяну.

Он помялся еще немного у дверей.

- Спокойной ночи? – наконец выстрелил он.

- Спокойной, - ровно отозвался Глеб, оглядывая его из-под век. Он приподнял уголок губ в легкой улыбке, и Макар расплылся в ответной, широкой и довольной. Он помедлил еще немного, словно решаясь что-то сказать, но не решился, и позорно сбежал.

Глеб сидел на кухне, смотрел в окно, отпивал мелкими глотками остывший чай и странствовал в мечтаниях. Наконец, отметив мимоходом, что небо совсем потемнело, а скоро, чего доброго, зарозовеет на востоке, он встал и пошел к себе. У двери спальни он задержался, готовя себя к сюрпризу – любому сюрпризу, и открыл дверь. Присмотревшись, Глеб сжал губы разочарованным движением и включил свет: заботиться ни о чьем сне необходимости не было, Макар, очевидно, был у себя. Но при этом на кровати было застлано чистое белье и в ванной висели свежие полотенца. Глеб не смог не улыбнуться. И улыбнулся еще раз, лежа на кровати, закрывая глаза и уплывая в сон.

Тополев выслушивал отчет Глеба и рассеянно скользил глазами по кабинету.

- Молодец, молодец, Кедрин, это я всегда знал, - после паузы произнес он, ухмыльнувшись, и перевел на него цепкие, умные глаза. – А скажи-ка ты мне, Глеб-свет Сергеевич, где ты такой курорт шикарный нашел? Буквально одни выходные, и ты похож на человека, а не на Кентервильское привидение.

Глеб вежливо приподнял брови.

- Желаете адрес, Виталий Аркадьевич? – ровно отозвался он, усилием воли унимая внезапно залихорадивший пульс.

- Да нет, - Тополев посмотрел на него пристально и перевел взгляд на стену. – Я так подозреваю, что у нас сильно разные курорты.

Глеб молчал, судорожно стискивая челюсти. Тополев резко перевел на него глаза, и Глеб успел принять невозмутимый, даже расслабленный вид, встречая его взгляд прямо и спокойно.

- Ты расслабься, - миролюбиво сказал Тополев. – Моя последняя жена, чтоб ей пятьсот раз на дню икалось, суке, по пьяной лавочке выдала, чего тебя ко мне сослали. Предупредить хотела, дура, типа, чтобы и я не заразился. И чего твой отец с тобой за руку здороваться брезгует, тоже. И про Дениса я тоже в курсе, - глуховато добавил он.

Глеб не хотел давать волю эмоциям, он был готов, он был почти готов, но все равно задохнулся и почувствовал, как кожу закололи мириады ледяных иголок.

- В общем, не знаю, что у тебя за курорт такой, но только ты и прошлой весной таким спокойным не был, - тихо сказал Тополев, отводя взгляд.

В кабинете воцарилась тяжелая тишина. Тополев остерегался глядеть на Глеба. Глеб не мог не смотреть прямо перед собой невидящими глазами.

Тополев резко встал и подошел к окну. Глеб перевел дыхание и опустил голову.

- Тебе отпуск не нужен? – поинтересовался Тополев, не поворачиваясь.

- Зачем? – глухо спросил Глеб.

- Чтобы ты закрепил эффект этих выходных, придурок, - саркастично протянул Тополев, изучая небо.

Глеб посверлил взглядом его спину. Но нужно что-то посильнее стада взбесившихся бизонов, чтобы заставить Тополева обратить внимание на чужую точку зрения. А всякие интеллигентские штучки вроде яростных взглядов его и вовсе оставляли равнодушным.

- Не стоит, - холодно отозвался Глеб. – Нижайше благодарю за невмешательство в мою личную жизнь.

Он пристально глядел на Тополева, готовясь защищаться и атаковать, потому что работать с ним ему нравилось, бесконечно нравилось. Он знал, что тот не самый толерантный и совершенно не демократичный руководитель, но он был достаточно мудрым и проницательным, чтобы предоставлять свободу действий тем, кто мог с ней совладать. У Глеба ее всегда было предостаточно.

- Да нема за что. – Тополев посмотрел на него через плечо. – Только на досуге почитай Трудовой кодекс, зануда. Особенно главу нумер девятнадцать. Немало интересного для себя почерпнешь. Чтобы ты знал, имеешь право на отпуск. Уже лет одиннадцать как имеешь.

В его взгляде не было остро знакомых эмоций – брезгливости, презрения, ненависти, чего там еще. Кажется, Тополев гадил с высокой колокольни на все эти демагогические выверты, связанные с моралью и нравственностью, особенно те, которые практиковались наиболее консервативными ее членами, и Глеб мог не бояться за свое место под солнцем. Но было что-то изучающее в его взгляде, которым он оглядел Глеба. Отстраненное, отчужденное. Пронизывающее. Препарирующее.

Глеб встал. Пронизывающий, иезуитский взгляд, которым Тополев его ощупывал, исчез. На его место пришел более привычный Глебу мужицкий прищур.

- Значит, отпуск брать не хочешь? – поинтересовался он, ухмыляясь.

- Осенью, если вы не против.

Глеб ощущал себя странным образом. Он смотрел на Тополева своими глазами, но одновременно смотрел на них обоих со стороны, практически не отвечая за те слова, которые срывались с его губ, хотя и ощущал их своими. Равным образом он ощущал свое тело, но не мог объяснить, что в его мозгу решает, сидеть ему или встать, выпрямиться и напрячься так, что он только что не звенел от напряжения, или без сил опуститься на колени – это был и он, и не он. Но под плутоватым, ехидным и бездонным взглядом Тополева Глеб не мог позволить себе сдаться. И он стоял, вибрируя от напряжения, и тем самым здорово раздражал Тополева, который хотел проверить, насколько сильно можно согнуть Кедрина, чтобы тот сломался, и по-детски злился, что ему это в очередной раз не удалось.

Тополев еще раз оглядел его. Со способом спровоцировать этого стервеца на агрессию он явно просчитался. Ты посмотри, каков. Стоит, как из стали выкован. Волосы серые, глаза сизые. Губы белые. По носу пальцем проведешь – до кости палец располосуешь. И не сдастся, гад. Тополеву не осталось ничего, кроме одобрительной усмешки и согласного кивка.

- Я – за. – Тополев помедлил, обдумал, что хотел сказать. И продолжил: - Только ты сам не забудь осенью, что согласился взять полноценный отпуск. И, Глеб, прежде чем ты себе конспиративных теорий напридумываешь. Я не вышвыриваю тебя в отпуск. Я хочу, чтобы ты отдохнул, чтобы не выгореть до срока. Я позволял тебе жить на работе, потому что вне ее у тебя жизни не было. Теперь что-то там затеплилось. Поэтому и отпуск обоснован. Понял?

Глеб согласно склонил голову и пристально посмотрел на него.

- Что еще? – закатил глаза Тополев.

- Кто еще знает? – ледяным голосом спросил Глеб.

Тополев непроизвольно поежился.

- Генка, - бросил он и отвернулся к окну.

Глеб прикрыл глаза, желая испытать облегчение, но не находя для этого сил.

- На сегодня все? – произнес он, стараясь звучать как можно нейтральней, но вместо этого окатывая Тополева еще одной волной арктического холода.

Тополев покачал головой, не поворачиваясь к нему.

- До свидания, - ровно сказал Глеб.

Дверь за ним тихо закрылась. Тополев вздрогнул, разозлился на себя, что так остро отреагировал, и усмехнулся. Он поднял глаза к небу и задумчиво посмотрел сквозь него, словно пытаясь разглядеть ответ на многие и многие вопросы, которыми его балует жизнь.

Глеб усилием воли заставлял себя доделывать бесконечные мелкие дела, которых всегда накапливалось в изобилии к концу рабочего дня, стараясь в простом механическом упорядочивании бумаг на столе найти упокоение. Он знал за собой такую черту: при попытке надавить на него он не отвечал равным по силе противодействием, а отстранялся, чтобы в своей пещере всласть погрызть себя. Агрессия была ему не свойственна, как бы он не пытался пробудить ее, а вот самоедство - в полной мере. После странного и изматывающего разговора с Тополевым, за несколько совсем коротких минут которого он лишился защитного панциря, который взращивал на себе, болезненно и настойчиво, последнее десятилетие и особенно яростно - последний год, и теперь упорно отграничивал себя от мыслей, которые вихрем роились вокруг него и жалили, болезненно и ядовито: прав ли он был, правильно ли себя повел, действительно ли Тополеву наплевать, смогут ли они дальше работать, и многое, многое. Общественное мнение не способствовало чувству безопасности, и когда Глеб наконец решил, что может идти домой, он не смог не почувствовать, как подрагивают руки, как ноют от холода щеки и как закручивается нутро в жесткий и тугой узел. Поход по коридорам, поездка в лифте и переход в гараж были для него тем еще испытанием: он глядел прямо перед собой, но не мог не отмечать взгляды, и не в силах ничего с собой поделать, думал, оценивал, прикидывал: знают ли они, думают ли они, осуждают ли они, рады ли они поиздеваться. И у него не было ответа.

Водитель дружелюбно поприветствовал его; Глеб ответил ему ровным голосом, стараясь звучать как можно приветливей. Кажется, удалось, судя по тому, что парень не дернулся и не покосился. Дорога до дома заняла непривычно мало времени; Глеб практически не заметил пути, не обращая внимания на то, что творилось за окном машины, не пытаясь развлечь себя наблюдением. Когда машина остановилась перед домом и водитель обратился к нему, Глеб вздрогнул, оглядывая подъезд к нему, как будто видел его в первый раз, унял зачастивший пульс, попрощался, оценил свою интонацию как приемлемую, и пошел в квартиру, твердо намереваясь отгородиться от всего мира.

Макар добросовестно готовился к экзамену. Наталья Владимировна развеселилась, узнав, что в его планы  на ближайшее будущее входит амбициозный такой пункт о стипендии, но одобрительно кивнула, когда он поинтересовался у нее робким голосом, преданно заглядывая в глаза, можно ли ее попросить так составлять график, чтобы перед экзаменами у него было свободное время. Она по-девичьи хихикнула и поинтересовалась, с каких это пор Макарушка просит, а не приходит и берет. Он надулся и обиженно посмотрел на нее исподлобья.

- Не цените вы меня совсем, - драматично вздохнул он.

- И не говори, охламон. Ладно, посмотрим, что можно сделать.

Макар оживился, заулыбался и сбежал работать. Наталья Владимировна покачала головой, умиленно глядя ему вслед. Она совершенно неожиданно для себя привыкла спотыкаться о него пятнадцать раз на дню, привыкла к его вездесущности, к тому, что он не давал спокойно жить не только ей, но и другим. И при этом - она не могла ничего с собой поделать - несмотря на его нахальство, у нее неизменно поднималось настроение после стычек с ним. И она искренне желала ему успехов, но остерегалась оглашать свои мысли, боясь, что этот кошак драный совсем нос задерет. Макар же активно использовал высвободившееся время для своих грандиозных планов и не подозревал, причиной каких мыслей он стал.

Когда Глеб вернулся домой, Макар в отчаянии перечитывал конспект и увлеченно ругал себя, что он нифига не помнит, лох такой, что наверняка экзамен завалит, что не видать ему стипендии как своих ушей. Наконец, выплеснув на свою бедовую голову весь запас ругательств, он решил поощрить себя чаем с пирожным и кубарем скатился с лестницы. Он сунул нос в направлении рабочего места Глеба, скорей из любопытства, чем действительно надеясь его там застать, и замер, увидев его стоящим у окна.

- Привет, - бодро сказал он, подходя ко Глебу.

Глеб кивнул головой и отвернулся.

Макар постоял рядом, пожевал губы.

- Как дела на работе? - осторожно спросил он, становясь рядом и пытаясь заглянуть ему в лицо.

- Хорошо, - сквозь зубы процедил Глеб и пошел от него.

- Глеб? - возмутился Макар. - Ты чего?

Голос у него был привычно дерзкий, но глаза, которыми он проследовал за Глебом, были беспомощно-отчаянными.

Глеб поднимался по лестнице.

- Глеб! - негодующе окликнул его Макар, увязавшись следом. - Да что случилось-то?

Когда и этот вопрос остался без ответа, Макар обежал его и вклинился между Глебом и дверью.

- Гле-еб?! - возмущенно протянул он.

- Оставь. Меня. В покое. - Ледяным голосом отчеканил Глеб, отодвинул его с дороги и вошел в свою комнату.

Макар смотрел на захлопнувшуюся перед его носом дверь. Его рот растерянно приоткрылся, брови недоуменно взлетели. Две секунды продлилось это его состояние. А затем Макар сжал кулаки, сощурил глаза и плотно сжал губы. Что бы там ни случилось, он должен знать!

Макар решительно нажал на ручку двери и распахнул ее. Глеб, стоявший посреди комнаты и смотревший в окно, как там, на кухне, вздрогнул, чуть повернул голову и замер. Макар решительно обошел его и стал перед ним. Уперев руки в боки и хмуро глядя на него исподлобья, он сурово произнес:

- Ты, блин, вообще оборзел меня так пинать? Что у тебя на работе какая-нибудь херня стряслась, так я при чем?

Рука Глеба лежала на узле галстука. Он сделал шаг назад, отводя чуть дальше голову, и отвернулся. Макар, отчаянно боровшийся с яростью, не сдержался и ткнул его в грудь.

- Ну ты будешь отвечать или нет?

Глеб опустил руку и неопределенно качнул головой. Обведя глазами комнату, он подошел к шкафу, взял пару вещей и пошел в ванную. Макар в растерянности опустился на кровать. Он вроде понимал, что у Глеба что-то случилось, судя по всему, что-то серьезное. Только всего его опыта, скудного опыта, выстраданного ли собственной шкурой, почерпнутого из посторонних примеров, явно не хватало, чтобы определиться, что делать дальше. Было обидно, что его за здорово живешь так игнорируют. А с другой стороны, даже ему видно, что человека здорово придавило. И что делать? Макар угрюмо смотрел на дверь, категорично отделившую Глеба от него, и пытался определиться с тем, как ему следует себя вести, и что более важно: что чувствовать. Годится ли злиться и показывать, что ему не понравилось, или он пока еще ростом не вышел права качать? Макар в задумчивости погладил покрывало, изучая пол. Оно было приятным, шелковистым и прохладным на ощупь, ласкалось к руке и отвлекало от мрачных мыслей, которые роились в его голове. Макар прислушался: шум воды прекратился, и он вскинул голову. Пусть только этот Кедрин выйдет, пусть только появится на открытом пространстве – Макар ему покажет!

Глеб вышел из ванной. Он был одет в спортивные шорты и майку. Макар подобрался и начал было подниматься, но Глеб скользнул по нему отстраненным взглядом и вышел из спальни. Макар подался за ним, замер у двери, следя за тем, куда направится Глеб. С каким-то облегчением он увидел, что Глеб подошел к беговой дорожке и ткнул пальцем в табло. Ее жужжание неимоверно успокоило Макара, и он, постояв, посмотрев на Глеба, определив, что тот взял не самый быстрый, но очень, шизофренично размеренный темп, решил, что следует что-то предпринять, чтобы отвлечь его после того, как он вымотается на этой дорожке. Воспрянув духом, Макар проскользнул к лестнице.

Компьютер привычно показывал метры и калории. Глеб смотрел на цифры, которые ему ничего не говорили сейчас, и переводил глаза на телевизор. Он рассеянно смотрел на мельтешившие на экране пятна, механически пытался вслушаться в слова, но не получалось. В голове снова и снова возникало противостояние с Тополевым. И снова эта его черта, с которой он ничего не мог поделать: а правильно ли он отреагировал? И хотя он пришел к выводу, что трагизм ситуации и общая ее катастрофальность надуманы им, под солнечным сплетением все равно пульсировал противный холодный комок, снова и снова вызывая в памяти его печальный опыт. Еще и подранок этот от него чего-то хотел. Глеб замедлил скорость. И кажется, ему досталось. Ни за что ни про что. Он попался ему под горячую руку, чего-то резко восхотел и получил соответственно хороший такой отлуп. Только вот незаслуженно. И Глеб перешел на шаг. Мерно переставляя ноги, с маниакальным упрямством идя к непонятной цели по бесконечной ленте и рассеянно ища мелодию в ее жужжании, он безразлично следил за событиями на экране телевизора, хмуро думая, что повел себя совершенно по-идиотски, сорвав на нем свою злость, когда тот пытался влезть ему в уши своим дурацким «В чем дело?». Требовать от девятнадцатилетнего пацана приличного поведения и мудрых и взвешенных решений как минимум глупо, и тем более смешно самому реагировать так остро на его нечуткость, закусывая удила и еще глубже забиваясь в нору. Глеб остановился, оперся руками о поручни беговой дорожки и задумчиво уставился в окно, еще раз прокручивая в голове последние события этого странного дня. Он возвращался домой, думая только об одном: побыть с собой, поупиваться неуверенностью и болью, посидеть в темной комнате, глядя за окно, может, выпить вина. Может, полистать фотографии. Он очень хотел успокоиться привычными средствами, какие помогали ему до этого, пусть условно, но помогали. Но про что он совершенно забыл, так это про то, что одиночества у него осталось всего ничего. Воскресенье было проведено частью в толпе людской, частью вдвоем. До этого Макар дергал его регулярно и частью по пустякам. Кажется, стоит распрощаться с прошлым, в котором он был один ровно столько времени, сколько хотел. А хотел он этого почти постоянно. Да и с его стороны было не самым лучшим поведением сначала приблизить Макара к себе. Мысль эта была странной, почти преступной, но до такой степени яркой, что Глеб выразительно покачал головой, осуждая себя. Не следовало этого делать, подпускать его к себе, позволять привязаться, самому привязаться к нему, не следовало поддаваться его обаянию и жизнерадостности. Нельзя было забывать про то, что Макар – это всего лишь наемный работник, начинать относиться к нему по-простому, по-человечески, по-душевному. Как так получилось, что этот приблудыш так основательно основался в его квартире и – чего греха таить – в его мыслях? Совершенно не чуждым было его возвращение в дом, в котором его ждал Макар, и Глеб испытывал что-то похожее на удовольствие, когда Макар вываливал на его голову все, что произошло с ним за день, не обращая внимания на то, что он не особо вслушивается в его слова. Ему доставляла удовольствие компания за ужином, уютные звуки, которыми Макар очень активно обозначал свое присутствие в квартире, и его непосредственность, с которой он выказывал как уважение, так и скептицизм.

Глеб сошел с дорожки и потянулся за полотенцем. Механически вытирая пот со лба и шеи, он еще раз пересматривал ситуацию с Макаром, пытаясь определиться, как вести себя с ним дальше. Можно попробовать сделать вид, что в воскресенье не произошло ничего особенного, что это, что вся ночь и весь день были чем-то банальным и невыразительным, легко забывающимся. Глеб вытирался и оценивал такую возможность. Идея была неплохой. Идея была в чем-то разумной – отгородиться от него сейчас, снова вернуть все на круги своя. Имело смысл сделать это сейчас, пока он не привязался к нему еще больше, и когда это было бы почти безболезненно. Рука, которой он вытирал пот, замерла. Глеб отчетливо понял, что не хочет отваживать Макара от себя. Ему было хорошо с ним, тепло, несложно. Глеб бросил полотенце на скамью и пошел в душ. И там, стоя под струями прохладной воды и подставляя им лицо, он снова и снова обдумывал, насколько он готов прекратить то робкое, зарождающееся, что так беспечно привязало его к Макару. И понимал, что ему было слишком хорошо в воскресенье, чтобы он так просто мог этим поступиться. Натягивая домашние штаны и лениво завязывая шнурок, он задумчиво жевал губы, признаваясь, что ему следует как минимум извиниться за резкость.

Выйдя из ванной, Глеб подошел к шкафу, чтобы взять майку. Одинокий стук в дверь и Макар, бесцеремонно ее открывший, застали его врасплох. Он вздрогнул и удивленно обернулся. Макар с решительным видом упер руки в боки и сердито сказал:

- Пиццу привезли. Пошли есть.

Пару секунд постояв, поизучав Глеба, вытянув руки по швам, а затем скрестив их на груди в полном решительности жесте, он развернулся и вышел.

Глеб посмотрел ему вслед, усмехнулся и с усилием сжал глаза. В груди, на том самом месте, где до сих пор слабо пульсировал холодный комок, потеплело.

Макар стоял у шкафа с винами и с сосредоточенным видом изучал их. Глеб бесшумно подошел к нему сзади и выхватил одну бутылку прямо перед его носом.

- Сверху слева лежат обычные столовые вина, - тихо проговорил он ему почти на ухо, и у Макара волосы на загривке встали дыбом от странной и нежданной интимности ситуации. – Можешь смело брать почти любое. Пойдем ко столу.

Он помедлил еще немного, не собираясь ничего добавлять к сказанному, а просто изучая его в новой ситуации. Макар вытаращил глаза, но робел посмотреть на него, то ли пребывая в шоке, то ли наслаждаясь близостью. Он даже дыхание затаил. Глеб опустил голову прямо к его шее, подумал, стоит ли коснуться ее губами, и решил, что не стоит: едва ли мальчик оценит этот жест, зафыркает скорей, что ему эти слюни ни к чему. Молодость, что с нее взять. Он взял штопор и пошел ко столу. Через две бесконечные секунды он услышал шорох, и Макар нарисовался рядом с ним, пряча руки сзади, пряча глаза, суетливо облизывая губы. Молчание было насыщенным, Глеб всей кожей ощущал, что Макар хочет спросить что-то, но не мог подобрать слов. Он положил пробку на стол и повернулся к Макару. Тот поднял на него растерянные глаза.

- Меня на работе немного прижало. Я не должен был срывать злость на тебе, но я не привык, что дома меня встречают. Не сердись, - ему самому слова казались глупыми и беспомощными, но только не Макару – он просиял.

- Да ладно, что я, не понимаю, что ли? – великодушно буркнул он.

Глеб улыбнулся ему, благодарно и признательно, задержал глаза на нем, еще немного, и отвернул голову.

- Ну что, попробуем поужинать?

Макар согласно кивнул головой, усаживаясь на стул и привычно подбирая ногу под себя. Глеб потянулся и включил боковой свет над столом, выключил верхний и присоединился к нему.

- У меня тоже аврал полный, - прожевав первый, самый большой и самый вкусный кусок, признался Макар. – Такое ощущение, что я нифига не понимаю. То есть я понимаю и даже семестровые работы нормально писал, но одно дело там и другое послезавтра. Еще и надо как-то выкрутиться, чтобы побыстрее сдать. Наталья Владимировна попросила пораньше прийти. Девчонке-сменщице ко врачу надо. Короче ужас-ужас-ужас.

Глеб, взявшийся было за бутылку с вином, задумался, стоит ли спаивать подрастающее поколение в такой ответственный момент.

- Да ладно тебе! – с упреком произнес Макар, совершенно правильно понявший, почему Глеб медлит. – Уж от пяти капель моя работоспособность сильно не понизится. А там же еще вроде как и сахара разные есть, опять же для мозга полезно.

Глеб усмехнулся и налил ему вина.

- Ты алеутам на Аляске снег продашь, если что, - добродушно признался он.

- Ну не знаю, как твоим алеутам, а клиентам еще одну порцию впарить могу, - самодовольно признался Макар и радостно вгрызся в пиццу. Глеб, с улыбкой смотревший на него, покачал головой и отпил вина.

Чуть позже насытившийся и осмелевший Макар еще раз попытался выяснить, что случилось у Глеба на работе, но получил в ответ лишь упреждающий взгляд холодных глаз, под которым он стушевался. Подувшись немного, он встал, чтобы сделать чай.

- И между прочим, это несправедливо. Я тебе вон все рассказываю, а ты мне ничего, - пробормотал он.

- Спасибо, солнце, - хладнокровно отозвался Глеб, допивая вино.

- Кушай не обляпайся, - не смог не огрызнуться Макар.

Чаепитие подошло к концу. Глеб медлил. Макар не спешил. Но время было позднее.

- Ладно, пойду я еще немного погрызу гранит науки, и баиньки, - хмуро, но решительно произнес Макар, вставая.

- Спасибо за вечер, - ответил ему на это Глеб, оставаясь сидеть. Он наблюдал за тем, как Макар составляет посуду в мойку, вытирает стол и хлопочет по кухне. И ему было хорошо. И с этого момента в настоящем прошлое казалось не таким угрожающим, а будущее не таким безрадостным.

Макар остановился перед ним. Достаточно далеко, чтобы не показать, что он хочет чего-то, и достаточно близко, чтобы Глеб дотянулся до него своими длиннющими руками, если что. Глеб положил руки ему на талию и подтянул к себе. Макар с готовностью опустил руки ему на плечи и заулыбался.

- Слушай, я подсмотрел, как наши повара жарят отбивные, и хочу сам попробовать, - ни с того ни с сего сказал он. – Ты будешь, если что?

- Ты не умеешь готовить? – развеселился Глеб, глядя на него снизу вверх и с каким-то странным, интимным удовольствием касаясь бедрами его ног.

- А с чего бы мне уметь? Обычно мамашка готовила. Да и то там макароны, ну картошку, каши разные. А потом, когда я типа ушел, готовить было особо негде. А тут такая кухня шикарная, и все такое, - беспечно пожал плечами Макар. – А можно подумать, ты умеешь! – вдруг ощетинился он.

Глеб сделал вид, что задумался.

- Яичница считается? – беспечно поинтересовался он, улыбнувшись. Макар сосредоточенно рассматривал его. По некотором размышлении он снисходительно качнул головой.

- Нет, - величественно отозвался он. – Ну ничего, это можно исправить. Ладно, пошел я. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи, - отозвался Глеб, опуская руки. Он склонил голову, вслушиваясь, как Макар энергично поднимается наверх, как хлопает дверь в его комнату, и встал. Время было позднее. Время было спать. Он набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул. И что-то говорило ему, что со сном могут возникнуть проблемы. Оставаться одному не хотелось, хотелось избавиться от вечно серой пустоты.

Глеб неторопливо поднялся по лестнице, вслушиваясь в звуки наверху. Но квартира ответила ему тишиной. Он постоял немного перед дверью своей комнаты, словно в ожидании чего-то, и открыл дверь. В комнате было темно и тихо. Он помедлил немного, прежде чем включить свет. Кажется, впервые за бесконечно долгие месяцы он не готовился НЕ увидеть в ней Дениса. Глеб осмотрел ее еще раз и прислонился спиной к двери. Время летело. Боль притуплялась. Притуплялась надежда. Не хотелось думать, чего было больше в их отношениях – чувств или привычки, и так ли плоха она была, эта привычка. Только вот Денис никогда бы не позволил себе влезать Глебу под кожу, когда у того были проблемы на работе, как это без задней мысли сделал Макар. Глеб вспомнил, как долго могло длиться отчуждение после того, как Глеб говорил ему: «Отстань», и как нелегко было ему подойти и позвать ко столу, например. И как долго он чувствовал неловкость после подобных совместных ужинов. И как неловко ему было заходить на кухню пару часов назад, и как быстро исчезло это ощущение. Глеб отлепился от двери и подошел к комоду, на котором стояло несколько фотографий. Взяв одну, он вгляделся в глаза человека, на ней запечатленного, и обвел контур его лица. Поставив ее на место, Глеб пошел в ванную. Завтра на работу.

Лежа в темноте в постели и глядя в потолок, он снова и снова лениво обдумывал события прошедшего дня. Все-таки он прошел неплохо. Тополев, раз уж он знал долго про ориентацию Глеба и его отношения и ни словом, ни намеком не показал этого, действительно имел в виду отношение общества к этому щекотливому, если не сказать грубее, вопросу. Он попытался проверить Глеба на прочность, наверняка разочаровался, что не получилось сломать его, но и остался удовлетворенным – ему же хорошо, что его работник так вынослив. И дома его больше не поджидает пустота.

Глеб закрыл глаза, привычно дожидаясь вязких воспоминаний. Но следующим, что его потревожило, был звонок будильника.

Утро было мерным, как всегда. Солнце заглядывало в окно. День обещал быть ясным и жарким. Глеб не мог переключиться на новости, все время переводя взгляд за окно и наслаждаясь видом яркого голубого неба. Утренняя пробежка была наполнена странными посторонними мыслями, например, как провести следующие выходные, и эти мысли вызывали добродушную усмешку и что-то похожее на предвкушение. В конце концов, можно еще раз вырваться к тому озеру. Макар должен разобраться со своей сессией, и маленький праздник будет более чем обоснованным.

К завтраку Глеб спустился в отличном настроении. Макар таковым похвастать не мог. Он был ершистым, раздражительным, агрессивным. На пожелание доброго утра он буркнул что-то невнятное и снова уткнулся в свою чашку. Глеб уселся напротив и дотянулся до его носа. Легонько щелкнув по нему, он поинтересовался:

- Неужели экзамен настолько страшный?

Макар дернулся, отшатнулся и недовольно засопел.

- Что ты руки распускаешь? – вознегодовал он. – Что я тебе, игрушка плюшевая? Или пупс какой, которого тискать можно? Вообще обнаглел!

- Грешен, каюсь, - Глеб ухмыльнулся. – Господин домомучитель, я дождусь своего кофе?

- Ну ты вообще обнаглел! Забыл уже, где этот твой агрегат стоит? – огрызнулся Макар, вставая. – Ты вообще на мою шею сел и едешь, и едешь.

- Безобразник, - охотно подхватил Глеб, смиренно дожидаясь кофе. – Так экзамен сильно страшный, что ты так дергаешься?

- Да не. Я вроде все выучил, но старпер, которому я его сдавать буду, он странный, ну, не совсем чокнутый, но уже такой, с тараканами. Кто его знает, с какой ноги он встанет. Про него разные истории рассказывали. В каких группах он всем просто выставлял, а кого до вечера мучил. А тут не знаю. Понимаешь, - Макар поставил перед ним чашку и уселся напротив, удобно поставив ногу на стул и оперев о ее колено подбородок. – Я хочу на стипендию вытянуть. Как бы надо хотя бы «хор». – Макар вздохнул, дотянулся до бутерброда и с аппетитом от него откусил. – То есть если не получится, ничего критичного, я у теть Наташи нормально зарабатываю, но было бы приятно.

- А социальная стипендия? – поинтересовался Глеб, отпивая кофе и с любопытством и чем-то, похожим на любование, глядя на Макара. Тот сидел перед ним, взъерошенный, озабоченный, сосредоточенный и решительный. На белой коже посверкивали веснушки, брови были сдвинуты к переносице, а нос двигался в такт челюстям. Глеб не смог не улыбнуться.

Макар перестал жевать и закатил глаза.

- Это нужно к мамашке переться за всеми этими справками, - недовольно огрызнулся он. – И опять попадать на разборки, типа назидания, наставления всякие. Да ну ее! Обойдусь как-нибудь.

Он категорично откусил от бутерброда и начал энергично жевать.

- У тебя такая суровая мать? – поинтересовался Глеб.

Макар поморщился.

- Да затюрканная она, - неохотно признался Макар. – Меня одна типа растила, а потом с этими сектантами спуталась и ну меня туда в свою церковь тянуть. Мне вообще жизни не стало с этими ее Светами истины, Источниками жизни и еще какой дребеденью. Ну знаешь, эти придурочные, которые там поют на сценах всякую муть и проповедуют, что надо десять процентов в церковь отдавать? – Макар оживился, вскинул глаза на Глеба, дождался его согласного кивка и возмущенно заговорил: - Они там много всякой дури говорят, и про грехи, и про спасение. Но елки, они ей мозги промыли, и она вроде мне и добра желает, но как она мне мозги выедала! Прямо достало! Ну вот я и удрал от нее.

Макар вздохнул и отложил недоеденный бутерброд.

- Она неплохая, правда, - пробурчал он. – Но как она меня с этими делами достала!

Глеб потянулся, поправил его челку и снова щелкнул по носу.

- Верю, верю. Ну что, желаю тебе удачи с твоим экзаменом, - успокаивающе сказал он.

Макар привычно отдернул голову и фыркнул.

- Ну вот ты опять! – огрызнулся он. Но в его голосе Глеб услышал не негодование, а удовлетворение. Он улыбнулся и выпил кофе.

- Где моя ссобойка? – поинтересовался он, вставая.

Макар закатил глаза и величественно простер руку в направлении разделочного стола. Глеб взял сверток, подошел к Макару, наклонился и коротко чмокнул его в щеку.

- До вечера, - сказал он, взъерошив Макару волосы.

- До вечера! – довольно отозвался Макар.

Глеб ехал в машине, в задумчивости перебирая бумаги, пытаясь в привычных действиях обрести равновесие, которое вдруг покачнулось от мысли, что ему предстоит предстать пред светлы Тополевские очи. Кажется, и бояться особенно нечего, и он получил подтверждение его поддержки, и все равно странное ощущение беспомощности накатывало на него волнами. Глеб не знал, чего от Тополева ждать, и надеялся, что если тот его удивит, то только чем-то не неприятным.

Тополев его удивил. Тем, что ни словом, ни духом, ни движением бровей не напомнил о вчерашнем разговоре. Он был традиционно энергичным, насмешливым, язвительным и говорил только о делах. И только после окончания их утреннего совещания он сказал: «Ты не забудь написать заявление на отпуск, Кедрин». На подозрительный взгляд Глеба Тополев по-юношески подмигнул. Глеб вышел из его кабинета, прошел приемную и только в коридоре решился перевести дыхание. Придя в свой кабинет и подойдя к окну, он посозерцал город, размышляя, как ему толковать реплику Тополева, и решил не париться. Он усмехнулся. Макар определенно заразил его своей жизнерадостностью.

Макар осторожно заглянул в аудиторию и облегченно выдохнул. Стасинька, который последний месяц пребывал в состоянии перманентной гормональной бури, в аудитории не наблюдался. Макар проскользнул в помещение и направился к своему месту. Времени у него было всего ничего, на работу нужно. И завтра предстоит выйти как можно раньше. Он задумчиво почесал затылок и еще раз пересмотрел конспекты. Вроде он все помнит. А вроде ничего не помнит. В любом случае, экзамен неотвратим, и с этим ничего не поделаешь. Он шумно вздохнул и откинулся на спинку скамьи.

Дверь распахнулась, и в аудиторию торжественно вошел Ясинский. Макар уставился на него подозрительно прищуренными глазами. А стервец хорош. И несет себя, как будто весь мир у его ног, а он делает одолжение, истаптывая его своими стопами. Макар осмотрел его с ног до головы, оценивая осанку, легкую, танцующую походку, роскошные плечи, роскошные шмотки на роскошном теле, и пообещал себе купить с третьей получки джинсы покруче, чтобы не выглядеть совсем уж гадким утенком. А волосы у него хороши. Сегодня Стасинька чуть ли не демонстративно убрал их в аскетичный хвост, а на некоторых парах, особенно тех, которые вели дамы, он не гнушался потрясать темными шелковистыми кудрями. Байрон, блин. И ногти ухоженные, на скульптурных пальцах, через которые он так эффектно кудри пропускал. Макар подумал, что если он попробует повторить этот жест, то скорей напомнит кикимору в салоне красоты, чем плейбоя на пляже. У него-то на голове рогожка скорей, или моток медной проволоки, а у этого – ренессансный шедевр.

- Макарушка! – издевательски протянул Ясинский, бросая сумку на стол рядом с ним. – Солнышко, уж не соскучился ли ты, что так взглядом обмусоливаешь?

Ясинский опустился на скамейку, обнял Макара и прижал его к себе со всей дури.

- А то, деточка, я смотрю, кто это меня так взглядом обшаривает, как будто портмоне украсть хочет, а это наш Гаврош бледнолицый. – Ясинский откинулся на спинку, не выпуская Макара. Тому это предсказуемо не понравилось, и он яростно высвободился из достаточно болезненных объятий.

- Придурок, - в бешенстве огрызнулся Макар и стукнул его по плечу. – Руки убрал! И не распускай, троглодит хренов!

Он подхватил свой конспект и сумку и пересел на другое место.

- Ну куда же ты, крысеночек, куда же ты от меня? – вслед ему бросил Ясинский, раскидывая руки на спинке скамьи. Макару не нужно было поворачиваться, чтобы убедиться в том, что на лице этого жлоба царит такая издевательская, высокомерная ухмылка, за которую его в кипящую лаву вбросить мало. – Я ночей не сплю, тоскую, стремлюсь к тебе, а ты бросаешь меня наедине с моей тоской-печалью. Не радуешь меня новыми заплатами на джинсах, новыми прыщами на носу, что же ты так меня разочаровываешь?

Макар вскинулся было, чтобы огрызнуться, но почему-то подумал, что Глеб ни за что не опустился бы до перебранки.

- Тебе своих прыщей мало, ты хочешь, чтобы я своими поделился? – ухмыльнулся он. – Стасинька, да мы же ослепнем от твоей восхитительности.

И Макар послал ему воздушный поцелуй.

На счастье Макара в аудиторию вошел преподаватель, иначе быть ему битым начавшим угрожающе подниматься Ясинским.

Консультации имеют обыкновение заканчиваться, закончилась и эта. Преподаватель ушел, в аудитории воцарился гул студентов, которые пытались определиться с очередностью: преподаватель настоял на устном «традиционном» экзамене, объяснив все, что думает о современной реформе образования. Макар четко просек одно: если он идет хотя бы в первой пятерке, он успевает прискакать «Под липы» к полудню, как раз как Наталья Владимировна хотела. И он яростно затребовал себе места в самом начале. Почему-то на первые пять мест оказалось как минимум восемь кандидатов, и одним из них оказался Ясинский. Причем он забронировал себе место во главе именно после того, как Макар заорал, что ему кровь из носу надо как можно быстрей сдать экзамен.

- Стасинька, лапочка, да ты явно ко мне неравнодушен! – взорвался Макар. – Ты же как маньяк какой мне жить мешаешь. Что ты приколебываешься все время?

- У тебя мания величия, Макарушка, - в бешенстве процедил Ясинский. – Ты себе льстишь, крысеныш, ой как льстишь! Но помечтай, помечтай, что на тебя внимание обращают не только для того, чтобы пятачок в кепку бросить от жалости.

Макар осекся, замер, часто моргая, уставился на него. Он дернул ноздрями, сглотнул.

- Не всех родители на батистовых простынках на свет Божий производят, Ясинский, - глухо отозвался он. – И какого хера ты этим гордишься, если твоей заслуги в этом нет?

Макар опустил голову и угрюмо уставился в стол. «Придурок мажорный», - буркнул он. В тишине, которая установилась в аудитории, это было слышно всем.

- Не всем же на паперти побираться, - не смог не огрызнуться Ясинский. Макар вскинулся и обжег его яростным взглядом.

- В общем так. – Он решительно встал и взял сумку. – Я прихожу завтра к девяти и иду первым. Кого это не устраивает, претензии в письменном виде в пяти экземплярах на магическом пергаменте с печатью Деда Мороза. А я пошел. Счастливо оставаться.

Макар не смог отказать себе в удовольствии как следует хлопнуть дверью напоследок, и у него даже хватило сил дойти до туалета, но зайдя в него, Макар бессильно прислонился к двери. Постояв так, успокоившись, он подошел к раковине. Ладони были подозрительно влажными, да и лицо пылало.

Холодная вода приятно охлаждала лицо. Руки почти не подрагивали, за что Макар себя отчаянно похвалил. Он чуть повернул запястье, проверил время, отряхнулся и полез за платком, чтобы обтереть лицо и руки. Дверь в туалет открылась, и в нее, как в дурацком триллере, ввалился Ясинский.

- Это тебе так на работу надо, Самсонов? То ты орешь больше всех, чего-то требуешь, то водные процедуры принимаешь, – говорил Ясинский, насмешливо прищурившись, и приближался к нему. – Что, в твоем клоповнике даже воды нет?

Макар смотрел на него исподлобья, плотно сжав губы и держа руки в кулаках. Накинуться на него – бесполезно, Ясинский лось тот еще, заломает, как медведь малину. Выбраться из туалета – так он путь к выходу загораживает.

- Ага. Вот сейчас кончу джакузи принимать и пойду. – Огрызнулся он. – Дай пройти.

- Да я даю. Проходи, - кротко отозвался Ясинский, не пошевелившись.

Макар повесил сумку через плечо и попытался обогнуть Ясинского, чтобы оказаться прижатым к дверце кабинки.

- Пусти, придурок! – взбеленился Макар и захлебнулся, потому что его рот основательно и очень агрессивно был накрыт ртом Ясинского. Две секунды, три, пять... Макар пришел в себя, вырвался и сбежал, воспользовавшись его увлеченностью.

Пока Макар добежал до кафе, он успокоился и даже нашел в себе силы улыбаться.

- Макар, у тебя все в порядке? – спросила его Наталья Владимировна, подозрительно оглядывая его.

- Да все в порядке! – вскинулся Макар.

- Волнуешься? – сочувственно произнесла она. – Страшный экзамен?

Макар неопределенно пожал плечами и покивал головой. Он жалобно посмотрел на нее, и она заулыбалась в ответ.

- Все у тебя получится, - сказала Наталья Владимировна, похлопав его по плечу.

- Спасибо! – смущенно улыбнулся Макар и сбежал работать.

Когда смена закончилась, Макар задумчиво снимал фирменные фартук и рубашку. Его мысли настойчиво возвращались к происшествиям дня сегодняшнего. Его уши медленно, но верно разгорались. Разозлившись на себя, он швырнул фартук с рубашкой в корзину, натянул свою майку и понесся домой.

Вечер был уютным; жара отступила, небо было ясным, темно-синим и ласковым. Под стать ему был и гул улицы, в который вслушивался Макар, подходя к дому. Можно было, наверное, еще прогуляться, но к сожалению, экзамен был неотвратим. И от него зависело не то, чтобы очень много, но иметь дополнительный заработок всегда приятно. Поэтому нужно было идти домой и продолжать готовиться, но именно это было на данный момент крайне трудным: Макар не хотел возвращаться домой. Он вертел головой по сторонам, пытаясь найти причину, отмазку, если быть более точным, чтобы задержаться на улице еще немного; увы, она не находилась. Макар засунул руку в карман своих стареньких джинсов и до боли сжал в кулаке связку ключей, словно в этом ощущении он мог найти что-то похожее на искупление. Он угрюмо смотрел на неприметную дверь, через которую возвращался домой, и собирался с духом. Если еще и Глеб будет дома...

Дверь тихо закрылась за ним, но Макар все равно вздрогнул и обернулся, словно чтобы убедиться, что она отсекла его от беспечности прошлой жизни. Он угрюмо осмотрел холл и, опустив голову, побрел наверх. Одна надежда: дома будет он один.

Перед входной дверью в квартиру Макар долго колебался. Ему очень не нравилось ощущение, похожее на угрызения совести, которое заново придавило его по прошествии сумасшедшего утра и хлопотливого дня. Пока он был занят в кафе, времени на размышления да на самоедство особо не было, но потом, когда пришла пора домой топать, он снова пережил это дурацкое утро и этот дурацкий междусобойчик, что возродило дурацкое ощущение неловкости, даже стыда. В квартире он был один, установил Макар, прислушавшись, и с облегчением сбросил кеды и пошлепал на кухню, чтобы перекусить и зашиться в комнате. Хорошо было бы, чтобы Глеб подольше задержался на работе.

Макар пытался оправдать себя. Ну дурак Ясинский, ну хотел его всякими и всевозможными способами достать. Не получилось по-людски, решил по-друговски, чисто для того, чтобы самоутвердиться и его унизить. Думал, наверное, что это Макара заденет, унизит, что ли. Можно подумать! Макар хмыкнул и даже жевать перестал. На его лицо наползла злорадная усмешка: уж чего-чего, а иллюзий на свой счет он не питал. И с девчонками путался, целыми двумя, но с парнями ему понравилось куда больше. Это хорошо, что в его школе был чокнутый парень, и куда лучше было, что он умел молчать. Только пялится в потолок своими водянистыми глазами, обведенными черным карандашом, как у панды, и делает вид, что для него ничего, кроме музыки в наушниках, не существует. Жил Юрка большей частью один, и Макар к нему захаживал редко, но с удовольствием. И все было быстро, прагматично и энергично. Но чтобы еще и Ясинский «по этой же стороне улицы» променады устраивал? Вот тот же Глеб – сразу особо не скажешь, скорей подумаешь, что он вообще асексуальный, но в целом вопросов особых не возникает, потому что похож. Но в случае с Ясинским – ничто ведь не предвещало. Макар сделал себе чай и понесся наверх, чтобы не столкнуться с Глебом, буде тот скоро придет. Почему ему не хотелось Глеба видеть, он не мог объяснить даже под страхом смертной казни, но одна мысль о встрече вызывала странное сосущее чувство где-то внутри, и уши тут же начинали алеть. Думать о Ясинском и злорадно скалиться было куда приятней. Мысль, которую вымучил в себе Макар, оказалась до безобразия приятной: а что если Стасинька не потому до несчастного Макара доколебывался, что почему-то невзлюбил, а потому, что невзлюбил самого себя за то, что Макарушка ему нравится?

Поставив кружку на прикроватный столик, Макар высунул нос в коридор, прислушался и по-змеиному проскользнул в ванную. Став перед раковиной, он уставился в зеркало, пытаясь повнимательней рассмотреть себя. Глебу нравился его нос, как коту нравится кусок газеты на нитке: он не мог пройти мимо без того, чтобы по ему не щелкнуть. И чмокал тоже энергично. А нос прохиндейский – вздернутый, острый, да еще кожа на нем облупилась. Загореть не получилось, кожа-то белая, а обгореть – на два счета. И подбородок острый. Губы шелушатся тоже. А глаза настороженые, как будто он что тот бродячий кот жрет кусок рыбины перед крыльцом и прислушивается: не собирается ли его кто пнуть. И если вот так брать и смотреть, то мысль о том, что Ясинский к нему воспылал любовью неземной, любовью страстной, как минимум глупа. Ну тогда остается неразрешенным вопрос: чего он на него в туалете набросился. И при этой мысли, а еще при других мыслях, которые Макар усердно от себя гнал весь день, его уши снова зажглись. Он недовольно поджал губы, отошел от зеркала и постоял так в ванной. Вроде как у них с Глебом ничего серьезного. Макар честно живет у него за уборку и разные заботы типа закупок. Глеб честно его терпит за эту самую уборку и завтраки, например. И что холодильник не пустой, как в материнском доме («отчим домом», что более традиционно, его язык не поворачивался называть, отца не наблюдалось аж со второго года его, Макарушкиной жизни), тоже ведь дело Макаровых рук. Так что он честно рассчитывается за проживание. Ну а что там в воскресенье было – ну живут все равно вместе, чего бы друг другу не помочь? Только очевидно было, что Глеб принял это совсем не так, как Макар, изменив свое отношение, потеплев и начав проявлять мелкие знаки внимания. И самым дурацким во всей этой истории было то, что Макару нравилось. И в принципе, можно серьезно задуматься о том, чтобы эти их типа отношения как-то усугубить, серьезно к ним начать относиться.

Макар снова опасливо высунул нос в коридор, прислушался и совершил марш-бросок к своей комнате. Там, обложившись конспектами, создав видимость интенсивного интеллектуального труда, чтобы в случае стука в дверь можно было схватиться за что угодно и сделать вид, что он прямо до смерти занят, Макар продолжил невеселый анализ того, из чего была та каша, которую он заново переваривал в себе. За этим неблагодарным делом и застал его Глеб.

Он коротко стукнул в дверь и открыл ее. Макар сидел на кровати, скрестив ноги по-турецки, угрюмо пялясь в книгу учебникового типа.

- Добрый вечер, - тепло поприветствовал его Глеб, подходя. Макар хмуро зыркнул на него исподлобья. – Мне уже страшно, - шутливо попятился он и опустился на кровать.

- Добрый вечер, - буркнул в ответ Макар. Глеб потянулся, очевидно чтобы чмокнуть его куда-нибудь, но Макар отпрянул и возмущенно заворчал: - Ну вот что ты лезешь? И слюнявишь, как будто девчонку! Что я тебе, игрушка?!

- Ни в коем разе, - усмехнулся Глеб, с интересом заглядывая в его записи. – Не хочешь составить мне компанию за чаем?

Макар осторожно принюхался.

- Ты пил! – возмутился он и негодующе уставился на него.

- Немного, и во имя благих начинаний, - повинно опустил голову Глеб и осторожно коснулся носа Макара пальцем. – Работа у нас такая, с вечеринки на презентацию, а оттуда на деловой ужин. – Так как насчет чая?

Макар вскинулся и посмотрел на кружку, которая сиротливо стояла у кровати.

- Вот же блин! – буркнул он, вспомнив, что собирался выпить чай. – Ладно, иди делай, я сейчас.

Глеб смиренно кивнул головой и все-таки дотянулся до его щеки. Коротко и скупо поцеловав Макара, он встал и отправился на кухню. Макар рефлекторно отдернулся, но без былого азарта, больше по привычке, хотя и не преминул пробормотать что-то невразумительное. Глеб помедлил у двери и покосился на него; встретив настороженный и изучающий взгляд Макара, он недоуменно приподнял брови. Макар в ответ сдвинул свои к переносице и встал.

- Ну ты еще здесь, - недовольно произнес он. – Давай, давай, иди, работай на пользу обществу.

Глеб усмехнулся и склонил голову, аккуратно прикрывая за собой дверь.

Макар опустился на кровать и ссутулился, с облегчением рассматривая ковер у кровати. В голове билась одна-единственная мысль: «Пронесло». Что пронесло, и почему он испытывал облегчение, Макар предпочитал не думать.

Глеб стоял у окна и рассматривал улицу. За этим неблагодарным делом и застал его Макар.

- И чего туда пялиться? – со скептическим видом поинтересовался он, став рядом с Глебом и посмотрев пару секунд на улицу. Глеб перевел взгляд на него и усмехнулся. Притянув к себе и прижав, спрятав лицо у его шеи, задержав секунду в своих объятьях и легко коснувшись плеча губами, он сказал:

- Вы совсем не романтик, господин Самсонов, - усмехнулся он, отстраняясь.

- Ой беда-беда, - огрызнулся он. – Ну какая это романтика – пялиться на улицу? Да еще на эту улицу. – Макар поморщился. – Ты же посмотри: она обычная, совсем обычная! Дома одинаковые, деревья одинаковые, люди – и те на девяносто процентов одинаковые. Другое дело что-то такое, нестандартное, - Макар развел руками. – Ну такое, что выражает твою индивидуальность. Понимаешь?

- Панки, рокеры, эмо? – невинно предположил Глеб, опускаясь на подоконник и опуская руки Макару на бедра.

- Я тебя умоляю, - поморщился Макар, охотно приближаясь к нему и снисходительно глядя на Глеба сверху вниз. – Они же существуют строго в канонах. Вот выбрали канон, и все. Шаг вправо, шаг влево – расстрел. Скука!

- И тебе никогда не хотелось быть панком или рокером или эмо? – поинтересовался Глеб, осторожно поглаживая его поясницу, спускаясь ниже и снова возвращая руки на талию.

- Еще чего, - презрительно фыркнул Макар. – У меня, во-первых, не было времени, во-вторых, денег, и в-третьих, была своя голова на плечах. И я как-то мог сам выбрать, что я хотел делать и что не хотел, а не бегать с каждым чихом к вожакам.

Глеб усмехнулся и осторожно коснулся губами его шеи. Макар был максималистом, насколько может быть максималистом девятнадцатилетний парень, не беспокоящийся о завтрашнем дне. Пытаться объяснить ему, что человек в любом случае делает выбор, и не всегда свободный, между рамками, в которых ему предстоит существовать, Глеб не собирался. У него было непривычно-игривое настроение, и он с куда большим удовольствием обменивался с Макаром общими репликами, а взамен получал замечательную возможность ощущать чужое тело под ладонями.

- А они же тебя судят по своим тараканам, и фик ты знаешь, правильно ли то, что они говорят, или нет. Они могут теми еще мудаками быть, если честно, - вдруг буркнул Макар, отстраняясь. – Вот так нормальные, нормальные, а потом опа – и выкидывают что-то такое непонятное.

Глеб пристально смотрел на него, изучая неожиданно потускневшее выражение лица только что такого самодовольного Макара. Очевидно, проблем у него куда больше, чем он хочет показать. Это, наверное, и не удивительно: Макар был откровенно конфликтным типом, и едва ли подростки – наиболее консервативная часть общества с более чем жесткими кодексами поведения – это так просто спускали ему с рук. Понимающе кивнув, Глеб встал и обнял его.

- Не без этого, - механически отозвался он, подумав, что последняя фраза Макара очень хорошо подходит и к нему. Тополев вел себя более чем прилично, Глеб при всем своем старании даже взглядов подозрительных приметить не мог. Глеб взъерошил волосы Макара, находя в этом какое-то странное, фривольное удовольствие. Макар предсказуемо отдернул голову. – А ты, однако, быстро обрастаешь, - заметил он.

- В смысле? – мгновенно ощетинился Макар.

- Ты буквально пару недель назад щеголял такой облагороженной шевелюрой, - ласково усмехнулся Глеб, рассматривая воронье гнездо на его голове, - а теперь снова очень эксцентричная прическа.

- Да какая это прическа, - отмахнулся Макар. – Так, растут, как им растется. Хотя надо подстричься, - задумчиво признался он, потеребив волосы на темени.

- Тебе дать телефон моего парикмахера? Он занесет это на мой счет, - легко предложил Глеб, устраиваясь за столом и продолжая наблюдать за Макаром.

Макар подошел к кухонному столику и включил чайник.

- Ха, тебе дать телефон МОЕГО парикмахера? – тут же вздернул он нос.

- Даже так? – развеселился Глеб.

- Ага. Он рядом с теть Наташиным кафе. У них вроде бухгалтерша одна, и теть Наташа дала ему денег, чтобы он свою парикмахерскую открыл, - тут же начал рассказывать Макар. Глебу показалось, что он весь тут же ободрился, оживился, воспрянул духом и даже расправил плечи. – Он классный, суперский, на меня прошлый раз один раз посмотрел, и раз-раз – и прическа готова. Даже тетя Наташа тут же сказала, что классно получилось. А она суровая тетка.

- Да что ты говоришь?

- Ага. Ты бы послушал, как она всех у нас гоняет. Классная тетка.

Макар залил заварку и перенес чайник на стол.

- Тебе твоя работа не мешает учиться? – внезапно поинтересовался Глеб, наблюдая за тем, как Макар разливает чай, усаживается и привычно подбирает ногу.

- Ну вот завтра и посмотрим, - беспечно отозвался Макар, присматриваясь к пирожным, которые Глеб принес домой. – Но вообще нет. Нормально. Да я всегда так жил, так что не переживай. – Макар вскинул голову и посмотрел на него невинными глазами. – И в школе, и потом. Так что нормально. – И он опустил голову, откровенно давая понять, что его не интересует ничего, кроме пирожных.

Глеб усмехнулся и взял чашку.

Макар сбежал учить экзамен, Глеб пошел в гостиную. Он принес с собой бокал вина, из которого периодически пригубливал, лениво листая каналы. Время было позднее, и взглянув на часы, он решил отправиться спать. Глеб подумал, что ему странным образом не хватало общества; он с удовольствием потрепался бы еще немного с Макаром, или просто посидел бы рядом на диване, ощущая его всем телом, наслаждаясь возможностью перебрасываться ленивыми репликами, да просто угукать в ответ на его комментарии. Он уже имел возможность убедиться, что Макар чуть ли не физиологически не способен утаивать в себе свои мысли. И даже по тому, как торчат вихры на его макушке, можно определить, в каком настроении находится их обладатель. Глеб с гурманским удовольствием вспоминал, как брови Макара то съезжались к переносице, то взлетали почти до линии волос, то самодовольно расслаблялись над довольно прищуренными глазами. Нос Макара тоже был отменным индикатором настроения; Глебу даже подумалось, что в самый его кончик встроен маячок, и на волну этого маячка он теперь настроен. И губы – небольшие, красноречивые губы, которые очень легко поджимались, растягивались в улыбке или приоткрывались в задумчивости. С ним было просто, совершенно не нужно было придумывать очередную тему для разговора или для молчания – Макар с легкостью заполнял паузы и выпытывал то, что его интересовало, с легкостью выбалтывая все, чем считал нужным поделиться, а этого было много.

Глеб смирился со скудным выбором телепродукции, несмотря на обилие каналов, остановился на какой-то научно-популярной передаче и лениво следил за происходившим на экране, делая мелкие глотки вина и периодически возвращаясь к Макару и к тому, что изменилось за то время, которое он жил в квартире Глеба. Изменилось немного. Но изменились существенные вещи. Макар обладал удивительным энтузиазмом во всем, что касалось ее обустройства, притаскивая цветы, которые размещались в квартире соответственно инструкциям, и ревностно следя за тем, чтобы они хорошо себя чувствовали. Со стен исчезали фотографии, и на их месте появлялось что-то попроще и поуместней. Журналы, с которыми Глеб не мог решиться расстаться, перечитывались – Глеб убеждался в этом, то находя их в других комнатах, то обнаруживая небольшие закладки, которыми пользовался Денис, но не видя журналов, в которые они были вложены. Он хотел разозлиться   и оказывался неспособным. Потому что Макар прилетал к нему с сияющим видом, потрясая тем самым журналом, бесцеремонно плюхался рядом и совал под нос страницу с фотографией, и совершенно иной фотографией, не той, которую бы выбрали они. Макар сунул ему под нос фотографию, ткнул пальцем в пару предложений и потребовал денег на «занавески». Через пару дней они висели в гостиной, Глеб держал в руке чек и сдачу, которую Макар по своей замечательной привычке вернул не полностью («Это мне копытные, что я, даром, что ли, по магазинам ноги бил?!»), пытался рассердиться и не мог: Макар стоял вроде рядом, но заглядывая в лицо встревоженно-заискивающими глазами и пытаясь определить по скудным признакам, нравится ли Глебу. Считать информацию с его лица было не так просто, Глеб был слишком давно приучен держать хорошую мину при любой игре, и счастливо блестевшие глаза Макара тускнели, а уголки губ медленно обвисали. Глеб улыбался, одобрительно отзывался о его энтузиазме, получал в ответ вспыхивавшие радостным блеском глаза и считал, что счастье ребенка достойно любой жертвы.

Обведя еще раз комнату, Глеб лениво подумал, что Макар очень хорошо знал, что делал, когда поступал на дизайн. Это не было влиянием моды, тусовки или чего-то еще. Это было его осознанное, обдуманное и взвешенное решение, как бы странно эти слова ни звучали по отношению к Макару. Пока, очевидно, в учебе доминирует этот блок общеобразовательных предметов, да и потом ему будет трудно развернуться, учитывая ортодоксальный преподавательский контингент в вузе. Но то, с каким азартом он поглощал всю информацию, связанную со специальностью, производило на Глеба впечатление. Его личная помощница, даром что сразу после учебы, впечатления увлеченного человека не производила, проигрывая в этом плане Макару по всем параметрам. А еще она была крашеной блондинкой, злорадно подумал Глеб, допивая вино.

После душа, натянув пижамные штаны, Глеб устраивался на кровати с твердым намерением немного полистать журналы. Но дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щелку засунул нос Макар, изо всех сил пытавшийся сделать виноватое лицо.

- Ты еще не спишь! – с наигранным энтузиазмом воскликнул он, просачиваясь в комнату. Глеб опустил журнал на живот, с интересом оглядывая Макара. На прелестном юноше со взором горящим не наблюдалось ничего, кроме очень легкомысленных боксеров. Глеб одобрительно прикрыл глаза и приглашающе отбросил простыню, которой накрывался, открывая место рядом с собой. Макар заулыбался и тут же оказался на этом месте, точно также, как Глеб, устраиваясь и кладя на колени конспект. – Я тоже немного почитаю, - с серьезным видом пояснил он.

Глеб не сдержал ласкового смешка и наклонился к его плечу.

- Разумеется, - прошептал он, согревая теплым дыханием кожу. – Я очень рад, что ты составишь мне компанию за чтением в постели.

- Ну вот как тебе это удается, - заворчал Макар, поежившись от совершенно непривычного ощущения шаловливой ласки, - что ты и ничего такого не сказал, и так двусмысленно, а?

- Путем долгих утомительных тренировок, - весело отозвался Глеб. – Не отвлекайся.

Макар негодующе фыркнул и поднял конспект. Глеб переключил внимание на журнал.

Прошло немало времени. Макар зевнул раз, другой; Глеб посмотрел на него.

- Ну что, спать? – повернулся он к Макару. Тот с готовностью подложил конспект под подушку и стек вниз. Раскинув руки, он счастливо вздохнул:

- Хорошо, однако!

Глеб отложил журнал и дотянулся до выключателя. В спальне было светло от уличного освещения, но это был неяркий, почти искусственный свет, который, смешиваясь с чернильной темнотой ночи, наполнял комнату почти призрачным сумраком. Макар внимательно поблескивал глазами, задерживая дыхание, и следил за Глебом из-под прикрытых век. Глеб навис над ним. Он осторожно провел пальцем по подбородку Макара, тронул самую выступающую его часть, глядя на Макара внимательными, исследующими глазами.

- У тебя завтра экзамен, - предупредил Глеб. – Отдыхать надо.

Макар судорожно сглотнул. Ситуация и пугала, и забавляла, и возбуждала его. И это возбуждение было сладостным, мучительным, почти болезненным. И Глеб этот, интеллигент, ну ведь пусть бы брал, пока дают.

- На том свете наотдыхаюсь, - ухмыльнулся Макар, нагло прищуриваясь. – Больше, чем я выучил, я все равно не выучу, а для здоровья опять же полезно. Не парься, будь счастлив.

Глеб тихо засмеялся.

- Ты гадский засранец, - прошептал он прямо ему в губы. – И чего тебя прибрало именно сейчас? Можно же было до пятницы подождать.

Макар приподнялся, чтобы дотянуться до его губ, но Глеб отстранился.

- Да чего ждать? – выдохнул он. – Ну чего ты тормозишь? – возмутился Макар, закидывая на него ногу и притягивая к себе. Глеб опустился к губам Макара, чтобы осторожно, внимательно начать их исследовать. Макар недовольно заворчал: ему хотелось больше и сразу, и быстрей!

Глеб был крупней, и на него не особо подействовал энтузиазм Макара.

- Не спеши, беда, не спеши! – прошептал он. – Успеем.

Он шептал много чего, успокаивая Макара, когда тот в очередной вскидывался и требовал страсти в его, Макара, понимании, оглаживал его гибкое тело, вдавливал его в себя, вдавливался в него сам и целовал глубоко, основательно и изучающе. Макар постепенно проникался тем темпом, который ненавязчиво устанавливал Глеб, и получал все большее удовольствие в том, чтобы выгибаться под его опытными руками, а позже и сам в упоении ощупывал тело Глеба, извиваясь рядом с ним и жадно вскрикивая от самых жадных ласк.

Макар успокаивался под чуткими руками Глеба, глубоко дыша и лениво помаргивая: глаза держать открытыми было выше его сил. Глеб лежал рядом с ним на боку, осторожно целуя его плечи, и водил рукой по его безвольно раскинувшемуся телу. Наконец, вздохнув, он улегся рядом.

- Спокойной ночи, Макар, - тихо прошептал он, осторожно обнимая. Макар повернулся набок и прижался к нему спиной.

- Угу, - сонно отозвался он, засыпая. Глеб еще немного полежал, изучая темноту, вслушиваясь в дыхание Макара, и снова коснулся губами его плеча. Потянувшись за будильником, проверил время. И улегся рядом с Макаром.

Глеб неохотно просыпался под настойчивые трели будильника. Макар недовольно заворочался и забормотал что-то непонятное, но откровенно ругательное. Глеб дотянулся до часов, отключил будильник и откинулся на спину. Сладко зевнув, погладив Макара, он уставился в потолок. Впервые за долгое время он нуждался в будильнике, чтобы проснуться. И забытое ощущение теплого тела рядом было необычным и приятным. Глеб осторожно вытянул руку из-под головы Макара и, собравшись с духом, встал. Сил на полноценную разминку не было, хотя ночь была не самой бурной. Но хотя бы немного пробежаться стоит. Он посмотрел на сладко спавшего Макара, который, как только Глеб отстранился от него, свернулся клубком и подложил руку под щеку, и набросил на него простыню. Пригладив у него растрепанные волосы, Глеб пошел в ванную.

Макар проснулся под шум воды в душе. Полежав на спине с раскинутыми руками, пооглядывав спальню, он довольно вздохнул. С наслаждением выгнувшись, Макар прислушался ко своим ощущениям, чтобы по здравом размышлении прийти к выводу: он чувствовал себя хорошо. Не совсем бодрым, но вполне дееспособным. Потянувшись, Макар вскочил с постели и унесся в свою комнату.

Глеб, войдя в кухню, первым делом подошел к Макару, стоявшему у кухонного стола, и поцеловал его в шею.

- Доброе утро, - промурлыкал он. По телу Макара пробежала волна сладкой дрожи – ему были совершенно непривычны такие незамысловатые знаки внимания, но сейчас они воспринимались им как нечто заслуженное, объяснимое, приемлемое. Поэтому он не фыркнул, а с важным видом отозвался:

- Доброе утро.

- Что там у нас с завтраком? – поинтересовался Глеб, коварно шевеля губами у самого его уха.

- Ну вот, почти, - самодовольно ответил Макар. Глеб усмехнулся, терпеливо дожидаясь кофе.

Дверь за Глебом закрылась. Макар понесся в свою комнату. Одна мысль, не оставлявшая его в покое со вчерашнего вечера, да еще подогретая замечанием Глеба, требовала своей реализации. Он нашел телефон, в телефоне запасливо сохраненный номер парикмахера рядом с кафе. Илья ответил своим привычным немногословным: «М-м?». Макар затрещал в трубку, что ему кровь из носу нужно подстричься, потому что от этого зависит его судьба. Илья отвечал на каждую его тираду все тем же многозначительным: «М-м». Наконец он вздохнул и бесцеремонно прервал Макара как раз посреди очередного речитатива пояснений:

- Я открыт. Подгребай.

Макар ликующе крикнул в трубку:

- Я сейчас!

Илья сидел в кресле и играл в какую-то игрушку на телефоне. Макар попытался сунуть свой любопытный нос поближе к экрану, но получил по носу: Илья отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Тяжело вздохнув, он встал и оглядел его.

- Чего раньше не пришел? – недовольно спросил Илья. – Вчера, например, позавчера?

Макар преданно посмотрел на него невинными глазами.

- Занят был. Правда! Столько всего навалилось, ты не представляешь. У меня же сессия, готовиться надо, чтобы сдать нормально. И работа, и вообще.

Илья с интересом прищурил глаза и многозначительно приподнял брови.

- Это твое «вообще», я так понимаю, самое главное в списке, - хмыкнул он. – Садись.

Макар мужественно опустился в кресло и зажмурил глаза. Илья начал с банальной головомойки, аккуратно и до чертиков приятно массируя кожу на голове. А потом началась экзекуция под залихватское щелканье ножниц. Все эти звуки вокруг его ушей особого оптимизма не добавляли; ему каждый раз казалось, что помимо волос, его и части других органов лишат. И хотя сомневаться в ловкости Ильи оснований никаких не было, жутко было все равно.

- Все, - раздался сверху ленивый голос Ильи, а сам он привычным движением снял пеньюар. Макар открыл глаза и уставился на свое отражение в зеркале. – Я бы тебе пару прядей высветлил. Или ты пока не готов?

- Ага, - рассеянно отозвался Макар, любуясь своей новой прической. – Потом.

И ничего у него, оказывается, уши, совсем не большие. И подбородок с такой формой прически очень даже привлекательный, и скулы симпатичные.

- За кожей на морде ухаживать надо, - бросил ему Илья, скрываясь в подсобке. – А то она у тебя на переваренную манку похожа.

- Как? – Макар выпрыгнул из кресла и понесся за ним. Илья посмотрел на него через плечо, неторопливо развернулся и угрожающе надвинулся.

- Куда лезешь? – недовольно спросил он, нависая над Макаром.

- Как ухаживать? – возмутился Макар. Илья закатил глаза, вытолкнул его из подсобки и подошел к столику рядом с диванчиком для посетителей. Порывшись в кипе журналов, он выхватил один и всунул Макару, который тут же вцепился и начал листать, ища нужные статьи.

- Все, вали нафик отсюда, мне работать надо, - отмахнулся от него Илья, снова уходя в подсобку.

Макар засунул журнал в сумку, крикнул «Спасибо!» и понесся на экзамен.

Ни одна живая душа ни слова не сказала, когда Макар еще раз объявил всем, что он сдает первый, и точка. Побурчали немного, но без Стасиньки Ясинского к нему относились более чем нормально, снисходительно воспринимая неугомонный темперамент и неудержимый язык. А потом, когда он уже сидел в аудитории и, посапывая, обдумывал ответы на экзаменационные вопросы, все эти детские капризы Ясинского и иже с ним и вовсе казались мелочью, недостойной внимания.

Макар, вытянув шею и приоткрыв рот, следил за тем, как капризный преподаватель выводит «хорошо» в зачетке и ведомости, и с трудом сдерживал ликующую улыбку. Стипендия у него в кармане, пусть мелкая, но своя. С преданным видом выслушав наставления преподавателя, он кивнул головой, звонким голосом поблагодарил и пошел к выходу. Закрыв за спиной дверь, он встретился взглядом с Ясинским, стоявшим у противоположной стены и угрюмо смотревшим на него. У Макара тут же начали расспрашивать, сильно ли препод зверствует, можно ли списать, и прочее, прочее. Он механически отвечал, отмечая, что Ясинского в коридоре больше нет. Наконец, сославшись на то, что ему пора, пожелав всем ни пуха и хорошо провести лето, Макар пошел к выходу, но решил напоследок заглянуть в туалет, во избежание, так сказать, возможности не донести содержимое мочевого пузыря.

Стас стоял у окна и угрюмо смотрел на него.

- Сдал? – мрачно спросил он.

- Еще бы. Надеюсь, я не сильно тебя разочаровал? – огрызнулся Макар.

- Как ты можешь разочаровать, Макарушка? – ласково проговорил Стас, подходя. Макар подумал было сбежать, но разозлился на себя: ну что этого мажора бояться? А Ясинский подходил ближе со странным выражением на лице. Макар дерзко глядел ему в глаза и не думал шевелиться.

Ясинский прижал его к двери и поцеловал коротко и отчаянно. Макар прикрыл глаза, упиваясь своим почти всемогуществом и сладостью отчаяния Стаса. Затем, оторвавшись, Ясинский осмотрел Макара.

- Гад! – выплюнул он, оттолкнул и вышел. Макар постоял, переводя дыхание, и вытер рот рукой. Он покосился на себя в зеркало. На скулах горел румянец, глаза торжествующе поблескивали за прищуренными веками. Он злорадно ухмыльнулся и повернулся к писсуару.

Несясь к кафе, Макар самодовольно улыбался: жизнь прекрасна, сессия сдана, впереди замечательное лето, отличная работа и классное начальство. А еще классная квартира. И вообще.

За стеклом торжествовало солнце, в порыве своего ликования раскаляя все относительно твердые поверхности, до которых могло дотянуться. Небо было ослепительно голубым, и редкие облачка выглядели на редкость смущенными. А еще деревья стояли, понурив листву, смиряясь под тяжестью жары. Народ при этом перемещался резво, сверкая кожей и солнечными очками. Глеб оглядывал улицу, задумчиво поглаживая корпус телефона. Пару минут назад он решил сделать себе паузу. На столе стояла маленькая чашка кофе, рядом с ней блюдце с печеньем, и в порыве праздного настроения Глеб поддался очарованию несравненно более легкомысленной мысли, которую он и обдумывал, рассеянно скользя глазами по пейзажу за окном. В уголках его губ пряталась растерянная усмешка, но в глазах поблескивали многозначительные искры. Он в принципе не имел ничего против совершенно невинного жеста внимания, но этот жест и поведение в последние пару недель было настолько нетипичными, что оставалось только удивляться и оценивать, насколько проще жить не застегнутым на все пуговицы. Он подумал, что всегда следил за тем, чтобы ни словом, ни жестом не выдать своей связи с другим сотрудником, и ему это удавалось. Да и Денис был не таким поборником сентиментальных жестов. Обходилось как-то. Глеб сомневался, что если бы он вдруг решил озадачить Макара чем-то таким, сентиментальным, то этот спиногрыз, упорно считающий себя более взрослым, чем он есть, не вознегодовал бы, что его держат за школоту, или что там еще он выплеснет на голову несчастного Глеба. С другой стороны, с другой стороны.

Глеб уселся в кресло и снова повернулся к окну, лениво вдыхая аромат кофе. Мальчишка вспыхивал от счастья, когда на него обращали внимание. Он сиял, когда с ним обращались как с равным. Но при этом как бы он не возмущался по поводу совсем незначительных жестов Глеба, наподобие банального чмоканья в щеку – или куда он дотянется: Макар уворачивался от таких «обслюнявливаний» очень энергично, явно чтобы не заподозрили, но нос у него излучал самодовольство, и уголки губ упрямо стремились вверх, и в голосе появлялись характерные урчащие нотки. Глеба они привлекали особо. Казалось бы, ничего особенного, чуть глубже спускается голос, но звуки выходят более округлыми, вибрирующими где-то на уровне ключиц, а от Макара начинают исходить волны особого, уютного, теплого обаяния; и даже уши топорщатся радостней. Судя по всему, он не был избалован банальными объятиями и прикосновениями, которых в нормальных семьях хватает с излишком, и сейчас, в совершенно нетипичном для проявления бесхитростных эмоций возрасте старательно добирает то, что недополучил раньше. Глеб сам не мог похвастаться особо душевной атмосферой в семье, но мать не считала необязательным гладить его по голове, поправлять воротнички и просто обнимать, да и отец в периоды благодушного настроения не гнушался простыми человеческими жестами. Глеб отвлекся на глоток, совсем крохотный глоток, осторожно втянул аромат и посмотрел на тонкую кромку чашки. Он задумчиво провел по ней кончиком пальца, вслушиваясь в ощущение прохладного фарфорового рельефа, вспоминая. Он сам никогда не был против простых объятий, простого знака внимания – рука касается руки, глаза улыбаются глазам. С Макаром у него была возможность в полной мере потакать этой своей слабости: допустив к себе мальчишку, он бесплатно и обильно мог ощущать другого рядом – Макар нуждался в обществе. Глеб провел по чашке большим пальцем, словно играя на невидимой арфе, вслушался в ощущения и позволил себе приоткрыть дверь воспоминаниям. Ему было и легко и сложно с Денисом, но по иным, нежели с Макаром, причинам. Они были слишком похожи. Недоверчивы, подозрительны, в чем-то избалованы, в чем-то ущербны, причем даже эти вещи были похожими. Денис тоже был не самого пролетарского происхождения и с детства имел доступ к привилегиям, и его родители точно также, как и родители Глеба, возлагали на отпрыска большие надежды. Глебу не нужно было объяснять, откуда брались в Денисе те тараканы – они были штампованы по похожим лекалам. С другой стороны, Денис был амбициозен, жаждал большего, стремился выше. Не настолько, чтобы играть в подковерные игры не самого хорошего толка, но... Глеб же куда лучше чувствовал себя на вторых ролях, тем более с Тополевым это и объяснимо, и подразумевается, и от него это требуется.

Вновь переведя взгляд за окно, Глеб подумал, что впервые за долгое, долгое время он не боится называть его по имени. Раньше это было больно, просто вспоминать, просто позволять его имени всплывать в памяти. Это было словно воспаленным следом от слишком усердно раскаленного, а затем слишком сильно прижатого тавра. Глебу подчас не нужно было даже глаз закрывать, чтобы вспомнить, но именно вспоминать он и не хотел – его имя жгло внутренности. А сейчас он даже был в состоянии улыбнуться, вспоминая его. Острая, пульсирующая, рваная, непредсказуемая боль ушла, оставив легкий зуд. Наверное, давно надо было посмотреть в глаза тому, что он так усердно отгонял от себя столько времени, поблагодарить его за то, что они были вместе, что он принял Глеба со всеми заморочками, что пытался устроить совместный – восхитительное слово – со-вмест-ный – быт, подстраиваясь, частью даже жертвуя. И отпустить. А самому жить дальше.

Он растерянно заморгал глазами, пытаясь скрыть от себя самого подозрительно защипавшие глаза. Больше года он варился в своей печали и даже привык и сроднился с ней, ощущая ее неотъемлемой частью себя, упиваясь, наслаждаясь и самонадеянно пытаясь укротить. Она и сопротивлялась, оказываясь в своих яростных и непредсказуемых порывах куда сильней его. Глеб вспомнил те многочисленные случаи, когда он задыхался, в толпе увидев стройного светловолосого человека со знакомой княжеской осанкой, как он боролся с чернотой перед глазами, ловил взгляд и беспомощно отводил глаза, снова убеждаясь, что это не он. Он напомнил себе о журналах по дизайну интерьеров, которые Денис самозабвенно скупал и изучал, чтобы превратить стены, пол и потолок в уютное и обустроенное жилище, и которые долгое время лежали мертвым грузом – тема была Глебу совершенно неинтересной, а расстаться еще и с ними он был не в состоянии. Теперь эти журналы использовались по прямому назначению, и Глебу было нисколечко – нисколечко не жаль. Ну ладно, после первых пяти-десяти случаев. Но он вообще консервативен, а с Макаром перемены врываются в его жизнь слишком быстро, чтобы иметь возможность к ним подготовиться. И Глеб усмехнулся, найдя взглядом телефон. Время близилось к полудню, и Макар, категорически настроенный первым сдавать экзамен, должен был с ним разобраться.

Глеб посидел еще немного, просто держа чашку у носа, а затем одним глотком выпил ее содержимое. Кофе остыл и горчил чуть сильнее. Осторожно поставив чашку на блюдце, Глеб взял телефон и набрал номер Макара.

- Да! – Макар рявкнул в трубку; Глебу показалось, что он куда-то бежал.

- Отвлекаю? – флегматично поинтересовался он. А уголки его губ, правый чуть больше, левый чуть меньше, привычно приподнялись в усмешке.

- Я, блин, как лошадь в мыле! Как будто кругом других местов не осталось! Все сюда ломятся, не успеваешь нифига! И ты понимаешь, первоклашки сдали первую серьезную сессию, и туда же! Деловые, аж прям застрелиться! Кроме них же никто такой подвиг не совершал.

Глеб выслушивал короткие очереди фраз, которые Макар ему выстреливал, и широко улыбался, слишком хорошо представляя, как возмущенно торчат в разные стороны его вихры, как гневно двигаются брови и рот, как негодующе торчит нос.

- А ты сам таким не был? – беспечно спросил Глеб.

- Я, между прочим, праздношатающимся по разным кафе никогда не был, - яростно огрызнулся Макар; Глеб отметил, что фоновой гул голосов сменился чем-то, отдаленно напоминавшим тишину. – У меня ни времени, ни денег не было.

- Беда, - сочувственно вздохнул Глеб.

- И не говори, - самодовольно отозвался очевидно воспрянувший духом Макар. – А ты чего звонишь?

- Поинтересоваться, как прошел твой экзамен.

- Нормально. Сдан, стипендия будет. Так что я теперь вольный фрукт.

- Я рад, - улыбнулся Глеб.

- А уж как я рад! – тут же отозвался Макар. – Ладно, слушай, теть Наташа не особо возражает, когда по телефонам в смену говорят, но это совсем не хорошо. Ты домой нормально? Или опять по своим презентациям тягаться будешь?

Глеб засмеялся.

- Ну вот чего ты ржешь? – возмущенно заворчал Макар. – Чего я смешного-то сказал?

- Немного задержусь на работе. Честное слово, на работе! – он даже приложил руку к груди в клятвенном жесте.

- Это хорошо, - отстраненно отозвался Макар. – Тогда до вечера. Пока!

Глеб едва успел попрощаться с ним перед тем, как услышать короткие гудки. Отложив телефон и отставив подальше чашку, он только успел повернуться ко столу и углубиться в бумаги, как дверь распахнулась и вошел Тополев. Глеб вскинул голову, подозрительно глядя на него. «Постучать не забыли?» - явно читалось у него на лице. Тополев умильно приподнял брови, своим невинным видом отвечая безмолвно: «Ой, простите, я больше не буду». Кедрин скептически качнул головой.

- Я по всем этим инста-анциям еду, - хладнокровно пояснил он, опускаясь в кресло. – Алиночка, лапочка, а сделай-ка мне и этому эксплуататору по кофе, - не оборачиваясь, приказал Тополев маячившей в дверях барышне. Глеб проследил, как за ней закрылась дверь, и перевел взгляд на него. – Жизнь, мой друг, это утомительная штука, которая способна даже из такого жизнелюба, как я, сделать законченного мизантропа, - с сосредоточенным видом произнес Тополев. Кедрин откинулся на спинку кресла, положил ногу на ногу и сделал благоговейное лицо.

Тополев вздохнул и покосился в окно. Глеб, которому его компания была не то, чтобы в тягость, но и энтузиазма особого не вызывала, терпеливо ждал, когда шеф расщедрится на пояснения. Но Тополев, судя по всему, ждал кофе.

Алина не заставила себя ждать. Счастливо улыбнувшись генеральному, ловко убрав пустую чашку и выставив кофейник и чашки на стол, она восторженно посмотрела на Тополева.

- Спасибо, Алиночка, спасибо, деточка! Ты просто прелесть какая незаменимая, - довольно пробасил Тополев и потянулся за чашкой. – Тебя хоть этот зануда не сильно гоняет? А то я ему – ух! – он шутливо погрозил кулаком Глебу, который тут же закатил глаза.

- Не сильно, практически совсем не гоняет, Виталий Аркадьевич, - с готовностью отозвалась она.

- Это хорошо. – Тополев с наслаждением отпил кофе.

- Спасибо, Алина, - прохладно отозвался Глеб, подозрительно глядя на свою чашку.

- Пожалуйста, - тут же отозвалась она, понятливо кивнула головой и ушла.

Глеб смотрел на чашку, Тополев усердно делал вид, что ему только что подали самый вкусный кофе, и пока он не посмакует его хотя бы минут десять, ни о каких разговорах не может быть речи, и Глеб терпеливо ждал, играя с ним в свою игру, не скрывая, что общество Тополева не то, что нежеланно, но его присутствие здесь требует каких-то пояснений, и все это с вежливо-выжидающей постной миной, которую Тополев очень не жаловал.

Тополев опустил чашку на блюдце. С раздраженным стуком опустил, злорадно отметил Глеб и приподнял брови, обозначая легкое недоумение.

- Мне нужно общество человека, который не будет требовать, не будет учить, не будет жаловаться на свои проблемы, - наконец со вздохом признался Тополев. – Только и всего. Тебе напомнить, сколько у меня друзей осталось? Ну вот. А у тебя хоть помолчать можно душевно.

У Глеба вытянулось лицо. Челюсть не отвисла только потому, что он сидел до этого, сцепив зубы.

- Не делай большие глаза, - поморщился Тополев. – Как будто ты не в курсе. На дружбу не рассчитывай, - тут же предупредил он. – Просто устал я от всего этого. А с друзьями попробуй-ка слабину покажи, тут же порвут. Вот так-то.

- А психотерапевты? Исповедники? Клуб анонимных трудоголиков? – вежливо поинтересовался Глеб, беря чашку.

Тополев засмеялся и забросил в рот печенье. Глеб повернулся к окну в пол-оборота; покосившись на него и убедившись, что тот совершенно ничего не имеет против, а сам с благодушным видом пялится в окно, Глеб погрузился в рассеянное созерцание, время от времени что-то вспоминая и заглядывая в бумаги. Рядом с ним шумно выдохнул Тополев и снова принялся за кофе.

Тополев сидел, глядя в окно, и задумчиво потягивал кофе. Как-то странно было осознавать, что в чопорном, сухом и выхолощенном кабинете такого же чопорного и сухого Кедрина ему было так хорошо. Просто и душевно. На него можно было вывалить все свои проблемы, и он бы впитал их, как пересохший песок бесследно поглощает воду. И кто его знает, как он видит проблемы, учитывая особенности его личности – возможно, нестандартно. Что и хорошо. Как ее там, латеральная логика? Тополев потянулся за печеньем. Энергично жуя его, он подлил себе кофе.

Глеб повернулся ко столу и вытянул из стопки слева документ, испещренный его пометками, который он молча протянул Тополеву. Тот взял, прочитал, подумал, угукнул, вернул Глебу и выискал шоколадное печенье. Глеб отложил лист, стараясь не думать, что подозрительно пристальный взгляд Тополева как-то слишком мало общего имеет с его внезапно проснувшимся желанием душевности. Как будто тот что-то хочет узнать и не очень успешно (или не очень усердно) притворяется. Но раз он сам не хочет говорить, то и Глеб не собирался ему помогать.

- Ладно, пора мне унижаться, лизоблюдничать и вести себя по-дипломатически, - мрачно сказал Тополев, вставая. Глеб склонил голову. – К совещанию вернусь, может, чуть раньше. С пяти можешь звонить, если что.

Глеб согласно кивнул, поднимаясь вслед за ним. Тополев направился к двери. У нее он чуть помедлил, оглянулся на Глеба, стоявшего, чуть склонив к плечу голову, и пристально смотревшего на него стальными глазами на нечитаемом лице. Отведя глаза, Тополев вышел. Что бы генеральный от него ни хотел, было это не настолько важным, раз даже с его отсутствием эмпатии он не захотел про это говорить. А значит, и Глебу не стоит уделять этому слишком много внимания.

А Тополев шел к лифту и думал, что надо будет к нему Генку заслать, чтобы тот вытащил его в какой бар и мимоходом завел разговор о пацане. Сам он так и не решился заговорить. А балагур и жеребец Генка, усердно окучивавший оба поля, и не про такое способен поговорить. И пусть это был бы чисто общий разговор о мальчишке, за которым ничего и никого не стояло, но за которым тоже будут присматривать, чтобы ничего такого, но по крайней мере не за спиной Кедрина. Хотя, подумал Тополев, - не дурак Глеб, должен понимать, что в любом случае за ним присматривают. Хотя и неприятно это. Он нажал кнопку вызова лифта, и пока тот ехал, успел сменить хмурое выражение лица на приветливо-целеустремленное, подбавил блеску в глаза и поправил галстук. Его официальное выражение лица было готово к испытанию публичностью.

Илья творил нечто почти невообразимое на голове очередной клиентки и совершенно пропустил момент, когда рядом с ним оказался этот крысеныш. Вот только что в зеркале никого не было, и вот он, стоит и внимательно смотрит на его руки. Илья покосился на него и выразительно нахмурил брови. Макар покосился на него, споткнулся об угрожающее выражение лица и тут же принял максимально невинный вид.

- Интересно же, - кротко пояснил он и приподнял руку, в которой держал какой-то сверток. – Тети Наташин пирог. Тебе к чаю. А еще журналы можно посмотреть?

Илья беспомощно опустил руку, которая зудела схватить наглеца за ухо и вышвырнуть на улицу. Но сверток был большим, и насколько он знал Наталью и насколько она знала его, скорее всего с мясом. Тяжело вздохнув, он повернулся к клиентке. Макар истолковал это как приглашение и тут же отнес сверток в подсобку.

- Тебе помочь? – спросил он, снова становясь рядом с Ильей. Тот переглянулся с клиенткой в зеркале. Ее глаза искрились смехом, и Илья помимо воли усмехнулся.

- Бери веник и начинай подметать, - ответил он. – Корона не спадет?

- С какого органа? – огрызнулся Макар, оглядываясь. – Где твои причиндалы?

- А ты пошляк, мелкий, - развеселился Илья. – Что, совсем с физиологией не знаком? Там же, где и твои.

Макар упер руки в боки.

- И что, есть чем хвалиться?! – прищурился он.

- В подсобке в шкафу, - отозвался посмеивающийся Илья и указал большим пальцем в его направлении. – Иди отсюда, басурман.

Макар ушел, чтобы через минуту вернуться с жалким веником и затертым совком в руках.

- Что. Это?! – негодующе потряс он ими в воздухе.

- Причиндалы, - охотно пояснил Илья, снимая с клиентки пеньюар. Она даже оторвалась от зеркала и посмотрела на Макара с удивленным и веселым выражением на лице.

- И чем хвалиться? Как вообще этими ошметками можно убираться? – обреченно задал риторический вопрос Макар, принимаясь за дело. – Вообще ты в курсе, что в движимую недвижимость таки вкладывать надо? Ты же на внешнем виде твоей шараги экономишь.

- А давай я вложу движимые финансы тебе в руку и ты двинешь не экономить на внешнем виде моей шараги, - довольно протянул Илья.

Макар остановился и выразительно посмотрел на него, а затем не менее выразительно потер большой и указательный пальцы левой руки.

- Да понятно. Откуда в таком мелком столько корыстолюбия? – драматично вопросил Илья, возведя очи горе.

- Из пространственного кармана, - огрызнулся Макар. – Не отвлекай, я работаю.

- Не смею, - смиренно ответил Илья, подходя к кассе. – На следующий раз тебя когда записывать? – обратился он к клиентке.

Макар прислушался, но не услышал ничего интересного и продолжил увлеченно подметать.

Илья, отправив клиентку восвояси, посмотрев записи, осторожно просочился мимо Макара и зашел в подсобку. Вышел он оттуда с большой кружкой и большим куском пирога. Усевшись в кресло и водрузив ноги в легкомысленных сандалиях на столик, он принялся увлеченно жевать пирог.

- Ты наглый эксплуататор, - буркнул Макар.

- Работай, работай, большой альтернативно пигментированный человек, - величественно помахал ему Илья.

- Так я уже все, - злорадно огрызнулся Макар, заканчивая убираться, унес причиндалы в подсобку и вернулся с кружкой поменьше, но с куском, примерно сопоставимым по размеру с тем, что поглощал Илья.

- Мал клоп, да вонюч, - одобрительно отозвался тот, оценив размеры пирога. – И куда в тебя все влезает? Тоже в пространственный карман?

Макар водрузил ноги на столик рядом с Ильей и поставил на них тарелку.

- Что бы ты понимал, - беспечно отозвался он. – Метаболизм не выбирают.

Илья только хмыкнул в ответ.

Макар дожевал пирог, осушил чай и требовательно посмотрел на Илью.

- Так, ты мне журналы должен был показать, - энергично сказал он. – И рассказать, как за собой ухаживать, все дела.

- Ну ты, мля, косметолога нашел, - обреченно отозвался Илья. – Стопку видишь? Берешь, листаешь, выбираешь, конспектируешь, забываешь, ищешь свои пути.

- Ты сначала твоими поделись, а потом я буду свои искать.

Илья мрачно посмотрел на замершего в боевой позе Макара, решительно поджавшего губы и прищурившего глаза.

- Иди садись в кресло, хищник, - тяжело вздохнул Илья. Макар мгновенно просиял, вскочил, словно распрямившаяся пружина и вихрем понесся к креслу. Илья неторопливо поднялся, взял кружку и пошел за ним. Перед тем, как приняться за него, он предупредил:

- Ты моешь посуду. И месяц бесплатно убираешь. Вопросы, претензии, предложения?

- Ты бесплатно стрижешь меня все это время, и остальные процедуры тоже.

- Два месяца.

- Ну ты в курсе, - развернулся к нему злорадно ухмыляющийся Макар. – Хоть до сентября. Но ты бесплатно мне, я бесплатно тебе.

Илья засунул большие пальцы рук в карманы.

- И почему у меня дурацкое предчувствие? – угрюмо поинтересовался он.

- Да ладно, не страшно, - успокаивающе улыбнулся Макар и подмигнул. – На самом деле я очень миролюбивый.

Илья с мстительным удовольствием вдавил его в кресло и развернул к зеркалу. Учитывая тот очевидный факт, что был он раза в полтора крупней Макара, получилось это очень просто, Макар попытался возмутиться, но сник под угрожающим взглядом. Он послушно позволил Илье взяться за наведение лоска и даже помалкивал. Но через десять минут не выдержал:

- А татуировки делать больно?

- Зачем они тебе?

- А тебе зачем были?

Илья задумался. Макар повернулся к нему, порассматривал изукрашенные предплечья и снова требовательно уставился прямо в глаза Илье.

- Потому что гладиолус, - наконец отозвался он и в очередной раз решительно отвернул Макара от себя. Тот приглушенно хрюкнул. Илья посмотрел на довольную физиономию этого наказания и усмехнулся.

Макар торжественно шел к супермаркету, наслаждаясь мыслью об основательно очищенной коже, куче знаний по укладке волос и ощущая приятную тяжесть журналов, которые он выклянчил у Ильи. Теперь осталось обеспечить возможность экспериментировать на шикарной кухне дома. Именно эта мысль толкала его в магазин. Именно эта мысль толкала его мимо полок и рефрижераторов с полуфабрикатами к прилавкам с мясом. Он хотел сделать отбивные. Хотя чисто формально это должно быть обозначено иначе: он хотел попробовать их сделать, но Макар был оптимистичен. Кое-каких знаний он почерпнул из интернета и теперь был твердо намерен воспользоваться ими. Только прилавок с мясом оказался совсем не таким дружелюбным. Макар прошелся один раз вдоль его, другой, и подозрительно осмотрел продавцов. Одна тетка явно была злой, она наверняка в жисть ни одну бездомную кошку не покормила, а старушек так и вообще на проезжую часть прямо под машины выбрасывала. Вторая была вроде ничего, но сильно молодая, чтобы быть сведущей. А еще там был здоровый мужик со впечатляющими бицепсами и не менее впечатляющим животом. Макар решительно направился к нему.

- Здравствуйте, - звонко поприветствовал он мужика.

- И ты не болей. – Мясник с интересом посмотрел на него. Макар очень не хотел показывать свою слабость, и поэтому у него получилось не поежиться под тяжелым взглядом мужика. Разозлившись на себя, он выпрямился до звона и четко объяснил, чего он хочет. Мясник сложил руки на груди и кивнул. – Жарить-то ты их умеешь?

- Вот, буду учиться, - хладнокровно отозвался Макар. Мясник оперся крупными руками о прилавок, и Макар снова с огромным уважением осмотрел их. Свои он поглубже засунул в карманы, внезапно застыдившись тощих запястий и неровно обрезанных ногтей с заусенцами вокруг них.

- Учись, студент, - по непродолжительном размышлении сказал мясник. – Слушай и запоминай. Повторять не буду.

Макар несся домой. Его рюкзак потяжелел еще на пару килограммов, и оглядываясь на прошедший день, Макар снова и снова убеждался, что он прошел не просто замечательно, а очень замечательно. У него позади была сессия, впереди каникулы, погода стоит замечательная, Глеб позвонил – это вообще было невероятно, Макар даже не думал, что ему будет так приятно. У него была работа, у него был личный парикмахер, и очень хороший парикмахер (при этой мысли Макар непроизвольно потянулся к своим вихрам и пригреб их пятерней, по привычке, а затем еще раз, но осторожно). Теперь у него появился личный мясник, который, запаковывая мясо, сообщил ему, когда работает и к кому обращаться, если его нет. Осталось завести новые джинсы и начать откладывать на новый компьютер.

Зайдя в пустую пока и наполненную уютной полутьмой квартиру, Макар первым делом понесся на кухню, чтобы выгрузить из рюкзака продукты. Разложив их на столе в художественном порядке, подровняв и полюбовавшись, он побежал наверх, чтобы переодеться. Вернувшись и еще раз помыв руки, включив телевизор, Макар принялся за дело, тихо бурча что-то себе под нос, поругиваясь или наоборот хваля. Отбивные были вроде готовы, в мойке находилось всего ничего – четыре тарелки, две доски, два здоровых ножа и миска, а мелочи типа вилок-ложек так и вообще зачем считать, на плите стояла кастрюля, в которой закипал рис, а Макар держал в руках две сковороды – большую и огромную. В шкафу осталось еще штуки четыре, и Макар медленно, но верно закипал от всех этих цивилизационных заморочек. У них с матерью была одна средняя чугунная сковорода, на которой они пекли блины, и одна чуть побольше, в которой делалось все остальное. И хватало же! А у Глеба одних ножей двенадцать штук, причем три из них – практически неотличимые друг от друга шеф-ножи, и как с ними прикажешь разбираться? И как определить, какую сковороду лучше всего брать для отбивных? Со злостью вернув сковороды в шкаф, Макар решительно направился в кабинет Глеба, чтобы поискать в интернете.

У Глеба был шикарный компьютер, у которого был шикарный экран, шикарная клавиатура и шикарное быстродействие. Макар не обнаружил на нем никаких игр, кроме дурацких пасьянсов, но и в них играть на таком шикарном компьютере было одно удовольствие. В интернете рыскать тоже было одно удовольствие: грузилось все и сразу, поисковик выбрасывал результаты миллионами в доли секунд, сайты были удивительно яркими, только ответ на вопрос, какую сковороду лучше всего пользовать для того, чтобы пожарить отбивные, он найти не мог. Единства мнений не наблюдалось, впрочем, и по вопросу о том, как лучше жарить отбивные. Оказалось, что их и на решетке можно было сделать. И не отбивать. И называться они могут очень даже по-разному. И из разного мяса. И дядька тот действительно ас, все, что он сказал ему про мясо, подтверждалось. Макар угрюмо засопел. С кухни донеслись какие-то звуки. Он встревоженно вскинул голову.

Глеб возвращался домой в странном настроении. С одной стороны, он отлично себя чувствовал. Настроение было неплохим, повода для пессимистических мыслей не было. Да и с Макаром было очень даже хорошо: он и развлекал, и озадачивал, в общем, не давал скучать. С другой стороны, радоваться вся его натура упрямо не хотела, словно ожидала подвоха от судьбы. Странное кофепитие с таинственным образом ставшим меланхоличным Тополевым, странное ожидание грядущих неприятностей особого оптимизма не добавляли. По пути домой Глеб даже подумал зазвать Генку в какой-нибудь бар, чтобы попытаться выведать, знает ли он что-то о Тополевских маневрах, но отложил: пока терпит. Но дороги домой в хорошо кондиционированном автомобиле, проползавшем по изнывавшим от жары улицам, хватило на то, чтобы настроиться на приятный вечер с Макаром.

С особым настроением открывая дверь квартиры, Глеб был не готов к тому, что его встретят странные позвякивающие звуки и шипение, доносившиеся из кухни, и к тому, что Макар не выпрыгнул оттуда, чтобы поприветствовать его. Кухонные звуки сопровождали странные запахи. Глеб насторожился и зашел в комнату. Из кастрюли, стоявшей на плите, медленно, но неотвратимо выдавливалась белая пена. В мойке уютно расположилась целая гора посуды. На доске на столе лежали куски мяса. И Макара не было. Глеб раздраженно передвинул кастрюлю на соседнюю горелку, замер у плиты и нервно втянул носом воздух.

- Привет, - раздался у него за спиной виноватый голос Макара. Глеб повернулся к нему, давя раздражение. Макар вздрогнул под тяжелым и обжигающе-холодным взглядом Глеба и робко улыбнулся, делая шаг навстречу. Он бросил быстрый взгляд на плиту, заметил потеки на кастрюле и на плите, и его губы выразительно округлились. – Что, рис малость сбежал? А я там занялся искать, на какой сковороде отбивные лучше всего жарить, и увлекся. Но это же не страшно, правда не страшно?

Макар стоял у двери и не решился подойти ближе. При ближайшем рассмотрении даже один-единственный шаг оказался не очень удачной идеей: Глеб явно был зол. А там еще компьютер работает. Это ему совсем не понравится.

- Слушай, а давай ты сейчас пойдешь, переоденешься, отдохнешь, а я тут все уберу? – Макар широко улыбнулся непослушными губами, беспомощно глядя на него широко открытыми глазами.

Глеб молча вышел из кухни, мимо суетливо посторонившегося Макара. Он осторожно высунул нос из кухни, чтобы проследить, куда пойдет Глеб, и сморщился, когда увидел, что он предсказуемо понес портфель с бумагами к компьютеру. Макара подмывало нестись за ним и клянчить прощение, но сначала надо на кухне прибраться. Одно счастье, что рис почти сварился. Он решительно взял среднюю сковороду и принялся за дело, между делом перемывая посуду и убирая бардак, который он развел на столе.

Глеб смотрел на включенный компьютер и очень хотел пойти и как следует отчитать Макара. Подойдя к компьютеру, он взялся было закрывать вкладки в браузере, но посмотрел, что понадобилось этому проныре, и опустился в кресло, пересматривая запрос и почти физически ощущая, как что-то похожее на признательность одерживает верх над раздражением. Он оставил компьютер включенным и пошел наверх.

Макар сидел на стуле, ссутулившись и зажав руки между колен. Когда Глеб вошел на кухню, он взвился в воздух и выпрямился у стула.

- Слушай, не сердись, пожалуйста, что я компьютером пользовался, - тут же начал он, искательно глядя на Глеба, желая подойти к нему и взять руку для пущего эффекта, и робея, потому что память о холодных глазах с режущим словно бритва взглядом была совсем свежей.

- Макар. – Ровно отозвался Глеб.

- Но я правда там нигде не лазил, ничего такого, только интернет...

- Макар, - перебил его Глеб. – Успокойся.

- Я просто не знал, что и как делать, и поэтому я просто...

- Макар, - отчеканил Глеб, и Макар вздрогнул. – Все в порядке. Ты можешь пользоваться компьютером. Без проблем. Я просто установлю пароль на личные папки, и все. Не потому, что не доверяю. А потому что мало ли что. Договорились?

Макар моргнул глазами. Еще раз. Начал жевать губы и опустил голову. Он смущенно кивнул и благодарно посмотрел на Глеба.

- Будем ужинать? – ровно поинтересовался Глеб. Макар закивал головой.

- Я сейчас, я быстро, - засуетился он. Глеб неслышно вздохнул, подошел к нему со спины и обнял.

- Можно и не спеша, - тихо сказал он Макару в шею, осторожно коснулся ее губами и пошел к винному шкафу.

Макар расставил тарелки, ровно уселся на стуле и напряженно ждал, когда Глеб съест первый кусок его первой отбивной. Глебу было неловко под таким пристальным и таким полным надежды взглядом; он мужественно донес кусок до рта. И Макару довелось смотреть, как его лицо вытягивается, и Глеб пытается не скривиться. Он быстро отрезал кусок и попытался прожевать его, а затем опрокинул в себя полбокала вина.

- Твою. Дивизию. – Выдохнул он наконец.

- Ага, - охотно подтвердил Глеб. – Но прожарилась она отлично.

Макар посмотрел на него, на безумно пересоленную и переперченную отбивную и снова на него. В глазах Глеба разгорался смех. Макар выдохнул с облегчением. Глеб взглянул на Макара, пялившегося на свою тарелку вытаращенными глазами, и засмеялся.

- Вот все тебе! – вспыхнул Макар, но его губы неудержимо растягивались в улыбке. – Что есть будем? 

Глеб пожал плечами, смеясь. Макар дотянулся до него и легонько хлопнул по руке, подобрал ногу и начал посмеиваться сам. Хорошо, что на плите стояла целая кастрюля разварившегося риса.

Дни незаметно сменяли друг друга. Глеб отмечал изредка, как кокетливая весенняя зелень сменяется заматерелым насыщенным темно-зеленым цветом, как деревья выстреливают цветом - то белым, то желтым, и как появлялись крапины желтого, коричневого и красного цветов. Дни становились короче, а ночи, как ни странно, длинней. Он мог отметить это и по тому, как низко стояло солнце, когда он подходил к беговой дорожке. Погода менялась резко, даже отрывисто: оглушающая жара резко сдавалась не менее оглушительным ливням. И снова жара. Глебу и нравилась, и не нравилась эта погода и это время, оно почему-то напоминало ему безвременье на перекрестке миров; он часто думал, что именно такая яркая погода воспринимается другими как должная, слишком много людей почему-то рвутся именно в такую погоду из невнятной осенней и тем более отчаянно-зимней. А он находил удовольствие в изучении следов, которые оставляли за собой мелкие дождевые капли на фоне осеннего неба, прежде чем раствориться в других безмолвных следах, в загадочной вязи дождя на стекле. Глебу нравилось смотреть на низкое небо и угрожающего вида тучи, которые хмуро переползали с места на место прямо над головой, казалось, руку протяни – достанешь; хотелось иногда потянуться к ним пальцами, и самому за пальцами, чтобы почувствовать мягкую, прохладную и безразличную вату этих туч кожей. Куда приятней было думать о бесконечности, глядя на сумрачный рыхлый купол неба, чем на ослепительно яркую летнюю его лазурь. И по большому счету, куда легче было отрываться от этого сизого безобразия и снова наклоняться над бумагами, переводить взгляд на экран компьютера или что там еще, чем от звенящей синевы погожего летнего неба.

Дни то ползли, то летели; вечера оказывались и похожими, и непохожими друг на друга. Глеб и радовался и раздражался, и каждый раз совершенно непредсказуемо. Макар с прозелитским рвением отвоевывал у Натальи Владимировны вечерние смены, и Глеб не всегда мог с точностью сказать, будет ли этот рябой кошак дома или нет. И когда квартира встречала его тишиной и сумерками, он странным образом чувствовал себя обманутым, долго принуждал себя заняться хотя бы чем-то, но даже если принуждения оказывались успешными, вечер проходил в ожидании: спать укладываться было бесполезно, потому что Макару чуть ли не до коликов нужно было поделиться тем, как прошел день, и Глебу было подчас очень трудно делать вид, что он спал, и выслушивать сопение, бурчание и наконец произносимое с невероятной надеждой осторожное: «Ты не спишь?». Но когда он возвращался, и его приветствовал Его Неугомонность лично, задавая вопросы, частоте и настойчивости которых позавидовал бы иной пулемет, Глеб с трудом сдерживал раздражение. В иные благодушные минуты Глеб принуждал себя к умственным усилиям и пытался объяснить, откуда это; и он решал, что виной тому усталость, накапливавшаяся за день, если был в меланхоличном настроении и жаждал жалости, которую и изливал на себя ушатами; но если у него было желание поупрекать себя чуть больше, чем следовало, то Глеб охотно признавал, что он раздражался от патологичного желания Макара нарушить его личное пространство, которое Глеб сам отмерял себе очень и очень щедро. И тогда любое появление Макара на периферии зрения воспринималось как угроза его privacy. Иногда Глеб шел еще дальше и признавал с патологичной честностью, что Макар был потрясающе удобным объектом для вымещения раздражения. Он не был «мальчиком для битья» в своем прототипическом значении, не тот у него характер. Попробуй его ударь – мальчишка тут же ударит обратно, и не просто ударит, а осыплет целым градом тумаков. И именно поэтому Глеб, подспудно искавший способ избавиться от чувств, его разъедавших, почти интуитивно не сдерживался при Макаре. Странным образом тот не обижался – Глебу иногда казалось, что Макар вообще не способен обижаться, – когда Глеб огрызался на банальный вопрос: «Как прошел день?», - и сбегал в свой загон. Макар увязывался за ним следом и, грозно хмурясь и угрожающе сжимая губы, требовал объяснить, что случилось. Попытки избавиться от него не приводили ни к чему, Глеб требовал права побыть одному, Макар требовал объяснений, что за блоха его укусила; Макар побеждал: Глеб выдавливал из себя куцые фразы, криптографично сообщавшие о том, что стряслось, Макар мгновенно принимал сторону Глеба и был готов обвинить весь мир в несправедливости, и странным образом Глебу легчало. Раздражение отступало, галстук больше не казался удавкой, и Глеб мог смотреть на Макара, не борясь с желанием вышвырнуть его из комнаты и запереться в ней на ключ. И было до маленькой сверхновой в нутре приятно смотреть, как вспыхивал от радости Макар, глядел на него лучистыми глазами и сиял счастливой улыбкой, на которую невозможно было не ответить. В его безусловной преданности Глеб находил странное, в чем-то деспотичное, в чем-то эгоцентричное, в чем-то благодарное удовольствие. Быть объектом восхищения просто потому, что этим объектом был он, казалось Глебу приятным и вознаграждающим бонусом в не самом легком совместном проживании.

Глебу казалось иногда, что он и не жил особо до того момента, как в его квартире обосновался Макар. Что этот приблуда основался в ней прочно и надолго, сомнений не вызывало, достаточно было посмотреть на то, с каким усердием он обживал кухню и эргономизировал остальные комнаты. Но как выяснялось, Глеб не так уж часто сталкивался и с простыми радостями жизни, наподобие той же вылазки к озеру, и уж подавно не был способен получать от них удовольствие. Макар оказался удивительно предприимчивым парнем, и он требовал компании. Поэтому пикники на природе, вылазки за культурой и категорические требования поддержки в сложном деле выбора новых кед воспринимались Глебом с фаталистическим спокойствием. И странным делом он получал от них удовольствие. Скупое, невыразительное, очень робкое, но удовольствие. От него и не требовалось особо ничего, просто послушно угукать время от времени и послушно плестись следом, и Макар был полностью удовлетворен. Мало ли было нужно человеку для счастья – многозначительный взгляд, легкое прикосновение, легкомысленная фраза – чтобы он самодовольно умолкал и приосанивался. Ему было целых девятнадцать лет. Ему было всего девятнадцать лет. И с этой точки зрения к нему следовало относиться снисходительней. Что Глеб и делал.

Была еще одна странная мысль, которая заглядывала ко Глебу робко и редко. Чаще всего это случалось перед рассветом, и как правило когда тело все еще ощущалось изнеженным и сытым. Макар тихо спал рядом, а Глеб смотрел на комод, где в крайнем левом ящике под альбомами были положены фотографии. Лицом вниз, чтобы даже случайно не спотыкаться об изображения. Он смотрел на этот ящик, медленно доверяя себя сну, и пытался определиться с тем, как оценивать себя почти вне траура, которого никто от него не ждал – не ждал бы, даже Денис, Макара, который появился так неожиданно и так цепко ухватился за его жизнь, и то, что он почти не тосковал. Почти. Он не мог забыть удивительное и непередаваемое понимание, чуткость Дениса, его примечательную способность подбодрить, и думал, думал, что из этого действительно присутствовало в их отношениях, а что кажется сейчас. Ситуаций, в которых Макар устраивал скандал, требовал внимания, было немного, и они были типичными. Только скандалы эти были уникальными именно для их отношений и чем-то новеньким для Глеба: с Денисом эти же поводы для выяснения отношений присутствовали. Но ничего не искрилось, не взрывалось, Денис не увязывался за ним и не требовал объяснений. Они как-то проскальзывали такие времена, по обоюдному согласию избегая бессмысленных выяснений отношений. Они жили мирно. И Глеб, оглядываясь туда, думал, сколько он не знал о Денисе, и сколько не позволил ему узнать. И расслабленно позволяя этой почти неловкой мысли-вине испариться, он поворачивался к мирно спавшему и не ведавшему ничего об этих размышлениях Макару, легонько проводил рукой по линии его плеча и закрывал глаза. Он столько не знал об отношениях, и кто бы мог подумать, что глаза ему на это откроет человек, который в чувствах понимает чуть больше, чем свинья в апельсинах. Уголки губ Глеба приподнимала снисходительная усмешка, и он с чистой совестью и с почти пустым мозгом засыпал.

Макар был почти счастлив. Он жил в роскошной квартире с роскошным хозяином, который роскошно к нему относился, пусть и был занудой. Но учитывая его должность, неудивительно. Макар снисходительно относился к неторопливой, даже флегматичной, прохладной манере Глеба, в конце концов люди разные бывают. Он отлично знал за собой маленький такой недостаток – свою неугомонность. Ему постоянно надо было что-то предпринимать, и влетало Макару за это здорово, начиная с детского сада. Свои первые попытки предпринять что-то, и не просто предпринять, а втянуть в них Глеба, он совершал в порыве какого-то отчаянного, разнузданного веселья, готовясь к тому, что его выставят на лестничную площадку или просто запрутся в своей комнате, а на ручку повесят что-нибудь вроде «не беспокоить». Глеб умел как никто дать понять, ничего не говоря и не показывая, что у него нет желания. Но первый раз прошел на ура, потом был второй, третий, и Макар осмелел. И еще он видел, что Глебу нравилось, пусть этот кусок таранки и делал вид, что он выше всей этой суеты; но его комментарии, саркастичные, ироничные, двусмысленные, роскошные комментарии в меру опытного человека, не утерявшего при этом свежести восприятия и не гнушавшегося иметь свое собственное мнение, были Макару бесконечно ценны. Он остерегался дергать Глеба слишком часто, но и оставлять его в покое позволить себе просто не мог. В конце концов, терять такого здоровского собеседника!

Макар злился на себя. Он-то думал, что готовить просто. Временами, когда официальный повар Натальи Владимировны сваливал по своим делам, как ежик в туман, к плите, верней, к плитам, становился Илья – был у него и такой талант. А еще у него был диплом выпускника кулинарного техникума. Макар попытался позубоскалить по этому поводу и долго драил пол подсобки в парикмахерской, на который Илья предусмотрительно разлил растительное масло аккурат к его приходу на очередное клининговое мероприятие. На гневную тираду Макара по поводу безрукости некоторых Илья невинно сказал: «Ой. Так ты что, и стричься у меня, безрукого, больше не будешь?», - и счастливо улыбнулся. Макар прикусил язык, но к следующей стрижке познакомился более чем основательно с теорией парикмахерского искусства и битый час изводил Илью советами по поводу того, как стричь, комментировал каждое его движение и тщательно выискивал оплошности.

- Один-один, - буркнул Илья, убирая инструменты. – Ты гребаный психотеррорист. Хуже матросов на зебрах.

Макар заухмылялся.

- Да, я такой, - без тени лишней скромности признал он. – Я добрый, скромный, умный, а до чего красивый!

Илья попытался хмуро посмотреть на него, но самодовольная физиономия этого востроноса вызвала у него непроизвольную улыбку. Он только и смог, что покачать головой.

- Только беда у меня, - посмурнел Макар и жалобно посмотрел на него.

Тень неотвратимости надавила на Илью свинцовым гнетом и потопталась в ритм вступительных аккордов Седьмой симфонии Бетховена. Он обреченно вздохнул.

- Ну давай, мучь меня, мучь, изверг, - тяжело вздохнув, сказал он.

- У меня блинчики не получаются! – мгновенно выпалил Макар. – Моя мамашка такие блинчики классные делает, а я уже три раза тесто выбрасывал.

- Так и спросил бы у нее, - по-буддийски умиротворенно пожал плечами Илья.

- Так это к ней ехать надо, - поморщился Макар. – А она опять начнет «евангелизировать» или еще какая чушь. С ней даже по телефону поговорить нормально нельзя. Тут же все переводит на своих братьев и сестер в церкви. И какие у всех дети замечательные, и только я не пойми на кого учусь.

- У-у, - понимающе протянул Илья. – Раз такое дело, пошли, Наташиной кухней попользуемся.

- Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо! – Макар возликовал. Он подскочил к Илье с явным намерением броситься ему на шею, но передумал: Илья смотрел на него очень недружелюбно, примерно так же, как бизон на соперника в брачный период. Поэтому Макар ограничился счастливой улыбкой и замер у дверей, почти кротко ожидая, пока Илья вальяжно подойдет к нему, потреплет только что уложенные волосы, нервно отводя голову, выскакивая на улицу и глядя, как Илья неторопливо выходит из своего салона. – Ну чего ты топчешься! Ну вот чего ты топчешься! В тебе явно крови ленивцев чуть более, чем 146 %.

- Так я и вернуться могу, - хладнокровно отозвался Илья.

- Садист, - просвистел Макар.

- Какая самокритичность, - заухмылялся Илья и по-панибратски щелкнул его по носу. Макар ухватил его за руку и потянул в кафе, а затем бесцеремонно запихнул в помещение. И показалось ему, или он действительно увидел Стасиньку Ясинского в паре домов от кафе, в веселеньком черно-красном мотоприкиде, смотревшего на них очень недружелюбно? Хотя мало ли высоких парней в таких вот байкерских упаковках по улицам тягается? И почему бы им не быть темноволосыми? Поэтому Макар пожал плечами и проследовал за Ильей на кухню, на которой тот устроил дива-шоу из своего прихода к вящей радости всех на ней присутствовавших. Макар подумал, что это может длиться еще минут пять, пока он хотя бы для приличия о нем не вспомнит. И он поддался своему любопытству, выскочил на улицу и огляделся, усердно щурясь. Слегка разочарованно пожав плечами и буркнув кое-что очень нелицеприятное о том, что нужно делать некоторым ..., когда кажется, он вернулся к Илье.

Глеб читал что-то очень высокобровое о современном искусстве, лениво пригубливал вино и покачивал ногой в такт фортепьянным пассажам. Время было позднее, Макару пора бы уже и появиться, меланхолично думал он, ловя себя на мысли о том, что слишком часто поглядывает на часы. И в качестве ответа на его мысли хлопнула входная дверь, и до него донесся ликующий голос Макара:

- Я дома!

Глеб усмехнулся и с неожиданным удовлетворением закрыл книгу, неспешно встал, подхватил бокал и пошел в прихожую. Макар уже исчез в направлении кухни. Глебу только и оставалось, что приподнять брови и проследовать за ним.

Макар развернулся к нему.

- Мы будем есть блинчики! – торжественно объявил Макар. – Они, конечно, остыли, и я еще Андрею немного отложил, но они получились здоровскими! Ты только попробуй!

На его скулах горел самодовольный румянец, в тон ему полыхали и уши, а сам он излучал такое откровенное, ликующее и при этом невинное самодовольство, что Глеб широко улыбнулся и подошел к нему. Макар послушно задрал голову для короткого поцелуя и почти сразу оторвался.

- Нет, давай сначала попробуем! Я тогда завтра сам все сделаю. Как раз к твоему приходу. – Он отскочил от Глеба и заносился по комнате, собирая посуду, расставляя ее, доставая молоко, к которому испытывал стыдливую слабость, мед и варенье. – Мне Илья столько всего рассказал, это же просто настоящее искусство! Моя мамашка знаешь, как ловко их печет?

Глеб подозрительно смотрел на блинчики. Сакральности этого блюда он не постиг: в детстве обходился кашами и простыми бесхитростными блюдами вроде котлет с каким-нибудь непретенциозным гарниром, затем пробовал блинчики в местах разной степени элитности и восторгов по поводу банального мучного блюда не понимал. Но Макар очевидно думал иначе.

- Илья? – вежливо поинтересовался Глеб, настороженно оглядывая стол.

- Ну да, который меня стрижет. Кстати, зацени! – Макар пригреб прическу и застыл в позе Наполеона. Глеб перевел глаза на него и одобрительно усмехнулся.

- И как выяснилось, что он специалист по блинчикам? – почти легкомысленно спросил он.

- Почти случайно, - беспечно пожал плечами Макар, усаживаясь и подбирая под себя ногу. – У него было замечательное настроение, а после моего появления он вообще весь мир готов был любить. – Его щеки подрагивали от усилий остаться серьезным, но в глазах поблескивал торжествующий, злорадный огонек.

- А после твоего ухода? – ухмыльнулся Глеб, отмечая это, как и то, что губы Макара с трудом не расползались в самодовольной улыбке. – Он тебя от своих ножниц и расчески не отлучит за наглость?

- Приятного аппетита, - вместо ответа величественно произнес Макар.

Глеб не сдержал широкой улыбки, смягчившей и оживившей его лицо. Он проследил за Макаром, азартно сворачивавшим блинчик в аккуратный рулончик и в упоении отправлявшим его в рот.

- Ну ты попробуй! Не будь снобом! – с набитым ртом возмутился Макар. Глеб решился снять пробу.

Стопка блинчиков изначально не казалась такой большой, но изничтожалась она медленно. Глеб в особый восторг не пришел, но ел их не спеша и с относительным удовольствием, а Макару нужно было рассказать все про то, как Илья учил его замешивать тесто, а потом их печь, и как они потом угощали Наталью Владимировну, которая причитала на тему лишних килограммов, но к угощению отнеслась исключительно серьезно. И он активно жевал блины и не менее активно выплескивал события своего дня.

- А еще я убедился, что мы живем в жутко маленьком городке. Почти как в моем квартале, - неожиданно задумчиво произнес Макар. - Все всех знают, а мамашке моей так вообще с особым удовольствием докладывали, что я там опять типа натворил. Ты представь: до школы идти буквально пять минут, в нашем доме жила одна моя классуха, через дом – другая, ну и естественно докладывались как священнику на исповеди. Так и тут. Смотри: я раньше работал за четыре квартала от универа, сейчас за две улицы. А теперь смотрю, одногруппники тоже там околачиваются, ты представляешь? Вот я думал, что хотя бы летом от них отдохну, ан нет, они там. Вот никуда от них не избавиться. Вот чего им по своим курортам не сидится? Околачивались бы там, а то летом в городе – ну совсем же не комильфо, не?

- Какая тебе разница? – пожал плечами Глеб. – Пусть околачиваются в городе.

Он встал, чтобы сделать себе кофе, а Макару чай. Макар остался сидеть, задумчиво барабаня пальцами по колену. Тишина, которую Глеб оставил за спиной, была странной: двусмысленной, полной странных недомолвок. Ему показалось, что Макар хотел что-то сказать, в чем-то признаться, чем-то поделиться, и передумал. Вот буквально осекся на полуслове. Глеб повернулся к нему и прислонился ко столу, дожидаясь, когда приготовится кофе и закипит вода в чайнике. Макар покосился на него, как-то резко отвел глаза и с особым энтузиазмом принялся за последний блинчик. Глеб отметил его рвение и повернулся к кофе-автомату.

- Все в порядке? – легко спросил он, ставя чашки на стол.

Макар активно закивал головой и взял чашку, упорно не поднимая на Глеба глаз. Ему показалось, или уши Макара действительно отсвечивали красным? Смущение, стыд, что? Или в сумерках позднего вечера, да при приглушенном свете и не такое привидится? И что за тип этот Илья? С другой стороны, идти в то кафе или в ту парикмахерскую и знакомиться с ним – эта мысль звучала настолько нелепо, что Глеб поморщился. Он слишком привык подозревать всех и вся во всем. Может, стоит сделать исключение хотя бы для квартиры и довериться?

Глеб с интересом смотрел на настенный календарь. Он был в некотором роде более наглядным, чем настольный. И красное окошко на прозрачной ленте приближалось все настойчивей к заветному дню двадцать шестого августа. Именно тогда начинался отпуск. Тополев уже поинтересовался, куда и как отчаливает Глеб, какие у него планы, порекомендовал, что посмотреть стоит кровь из носу, что не стоит пробовать ни в коем случае, и раз пятнадцать обсудил с ним погоду в пафосном швейцарском городке. Глеб долго решал, в какие заграницы он хочет отправиться, долго уговаривал себя попытать счастья в Азии, пытался убедить себя не доверять так рьяно ВСЕМ новостям политики из Северной Африки и Латинской Америки, и понял, что его занудной брюзгливой душонке куда ближе тщательно облагораживаемые альпийские улочки, чем спонтанная жизнерадостностность латинян. Билеты и пансион были оплачены, Глеб уже составил примерный план мест, которые бы хотел посетить, и изучил транспортные возможности, связывавшие городок с остальной Швейцарией. И ему было странно отправиться в отпуск. Непривычно, подозрительно, где-то боязливо. Глеб старался не думать, что он оставляет кучу малу не до конца решенных вопросов, что в его отсутствие может разразиться очередной дефолт, метеоритный дождь, наводнение, что угодно. Он старался держать себя в руках и на очередном совещании не увлекаться раздачей слишком подробных инструкций по поводу того, что следует делать и чего не делать. Очень эффективным средством был и насмешливый и понимающий взгляд Тополева, который сам вел себя не самым мирным образом в последние дни перед своими отпусками. И Глеб смотрел на те девять дней, которые ему остались до пугающей пятницы, которой на смену придут выходные перед этим временем. В настольном календаре эта неделя еще была скрыта, но он знал, что она оставалась пустой – он смог перенести и соответственно вычеркнуть те дела, которые уже запланировал до решения об отпуске, но испортить бумагу этим дурацким словом «отпуск» он так и не смог. Глеб с трудом представлял себя вне своего кабинета, вне офисного здания, вне перемещений по делам и давно выработанной рутины.

- Здравствуй, о мудрейший из мудрых, светлейший из светлых, проницательный и снисходительный Глеб ибн-Сергей, - эффектно распахнув дверь, застыл на пороге Генка. Глеб неторопливо перевел на него взгляд и приподнял брови.

- Обязательно делать вид, что я рад тебя видеть, или твое чувство собственного величия переживет и без моего подхалимажа? – хладнокровно поинтересовался он.

Генка захлопнул дверь и вальяжно направился на кухню.

- Оно пережило двух секретарш главного, пятнадцать замдиров всяких разных мастей и три твоих отлупа, Глебушка! – Генка выглянул из кухни и обличающе указал на него пальцем. – Так что такая мелочь, как твоя кислая рожа, меня явно не смутит.

- Какие еще отлупы, - тяжело вздохнул Глеб, задумчиво глядя на настольный календарь.

- Тебе чисто отлупы напомнить, или с указанием точного места и времени?

Глеб вздрогнул, когда голос Генки раздался прямо над ним. Чего у этого стервеца было не отнять, так это желания бесшумно ходить, что любви народных масс к нему не добавляло. Вот стоят простые офисные работники высшего звена и хают, хают главного и его прихлебал, и голос одного из них, довольный, сытый, мурлыкающий голос Генки просит огонька. Вот задержалась какая-нибудь барышня на работе, и чтобы отчетность в порядок привести, и чтобы поудовлетворять свое женское тщеславие с бравым сотрудником службы безопасности прямо на рабочем месте, и когда он, раскрасневшийся, довольный и в виде, откровенно не соответствующем представлениям начальства об опрятности, отрывается от дамы, этот самый голос начальника этой самой службы, одобрительно оценивающий его ягодицы, энтузиазм  не вызывает. Генка умудрялся оказываться в самых неожиданных местах и пратически всегда усердно имитировал праздность. Многие, очень многие велись.

- Отойди, - угрожающе произнес Глеб.

- Уже, - невинно произнес Генка, усаживаясь напротив. – Хорош кофеек-то. И почему тебе так везет? Даже у главного он горчит, - печально признался Генка.

- Главному секретарша в резервуар с водой плюет, ее яд и горчит, - пробормотал Глеб и добавил погромче: – Мог бы и мне сделать.

- Так что же ты сразу не сказал? – радостно воскликнул Генка и легко поднялся. Глеб усмехнулся. – О! – донесся до него Генкин голос из клетушки. – У тебя же печеньки есть! О! – он чем-то зашуршал и радостно замычал. Кажется, это была ссобойка Макара. Глеб закатил глаза: они бы с Макаром друг друга поняли. – Ты же не против? – кротко поинтересовался Генка, ставя перед ним чашку, усаживаясь и держа в руке бутерброд. Глеб только и сделал, что закатил глаза. – Ну вот и я так думаю. Ты попитаешься нектаром, а мне надо форму поддерживать. Борьба с дисциплинарными проступками, расхищениями капиталистической собственности, диверсионными проникновениями извне, угрозы жизни главного тела и прочая мура требуют калорий.

- Ты чего приперся? – без обиняков спросил Глеб, дав ему доесть бутерброд.

- Отличная штукенция, - дожевав, сказал Генка. – Передавай привет и мое большое спасибо.

- Кому? – вежливо поинтересовался Глеб, глядя на него острыми серыми глазами. Он не дрогнул.

- Макару, - невинно сказал Генка наконец, померившись с ним взглядами. Не для того, чтобы что-то доказать, не для того, чтобы проверить, кто из них быстрее сдастся. Это никому из них не нужно было. А просто потому, что так того требовала ситуация: ноблесс оближ. Но поиграли в суперменов, и хватит. – Самсонову Макару Леонидовичу, девятнадцати лет от роду, студенту второго курса, прописанному по одному адресу, проживающему по совсем другому, работающему, живущему бурной общественной жизнью. Огонь пацан! Тянет к тебе таких. И чего ты мне отлупы дал? – внезапно пожаловался Генка. – Я же тоже огонь пацан. Я бы тебя ого-го!

- Ты какого решил поиграть в дружбу реальных пацанов? – безразлично поинтересовался Глеб.

- Так Глеб, реально! – Генка клятвенно приложил руку к сердцу и посмотрел на него печальными карими глазами. – Ты же знаешь, я ради тебя в огонь и воду. Вот честно!

- За меня? Не за печеньки? – хладнокровно уточнил Глеб.

- Можно я не буду врать? – он умильно приподнял брови. Глеб удовлетворенно кивнул. Он встал и пошел к буфету на кухне, вернулся оттуда с пирогом, который вчера приволок Макар. Он поставил тарелку с пирогом перед счастливо сложившим руки перед собой Генкой.

- С рыбой и картошкой. Почти оттуда. По сведениям источника ссобойки, сделан неким Ильей.

- Угу, - с набитым ртом отозвался Генка. – Парикхмахером тамошним. Хорошим, кстати, парикмахером. – И он многозначительно провел рукой по коротко стриженным волосам, а затем снова переключился на пирог. Дожевав его, он поинтересовался: - Что, не доверяешь?

Глеб усмехнулся.

- Доверяю. А что, не стоит?

Генка пожал плечами.

- Пацану девятнадцать лет. Мало ли какие глупости мы в том возрасте творили, - философски заметил он, откидываясь на спинку кресла.

Глеб был несогласен. Но спорить с ним не стал; скорее всего, представления об опыте девятнадцатилетних парней у них были в корне отличными.

- Это все, зачем ты приперся? – спросил он. – Или есть что посущественней?

Генка подобрался. И (Глеб очень неохотно в этом признавался даже себе) ему нравилось это зрелище: вот только что сидел веселый, беспечный, довольный жизнью и собой блудливый кобель Генка, а вот сидит остроглазый и собранный, эффективный и преданный Геннадий Юрьевич, с которым лучше не враждовать. Хотя ходить ему все равно следует не так бесшумно.

Глеб неторопливо возвращался домой после дружеских посиделок с Генкой в баре. Вечер был замечательным. Настроение неплохим. Глеб оглядывался на странный день и странное решение Генки посидеть после работы. После второго пива разговор с незамысловатых сплетен, которыми он исправно грузил Глеба, неожиданно принял куда более серьезную форму. Они говорили о верности, понимании, чуткости, и впервые Глеб говорил о Денисе. Обрывисто, мучительно подбирая слова, перебивая себя и делая дурацкие паузы – он, юрист, который должен был и умел продать песок бедуинам, сверля взглядом стол и беспомощно разводя руками, но говорил. Генка его выслушивал с серьезным видом, не пытаясь балагурить и подтрунивать, и сам признавался во многом. Стоя перед дверью квартиры, Глеб не сдержался и тяжело вздохнул: все-таки не стоит и дальше жить прошлым. Он открыл дверь и вошел в квартиру. Разуваясь, он прислушивался к звукам в ней. Макар выскочил из кухни.

- Привет! – ликующе воскликнул он. – Ты как раз вовремя. Как раз будем ужинать.

Глеб усмехнулся и подошел к нему. Он обнял Макара, прижал к себе и на ощупь нашел его губы. Макар позволял ему фривольность ровно в течение трех секунд, а затем отвел губы и привычно заворчал, что опять Глеб набрался, и что это такое, и как ему не стыдно, и что он его как кутенка тискает. И при этом не вырывался и тесно прижимался всем телом. Глеб потерся щекой о его волосы и выпустил.

- Я сейчас переоденусь и приду, хорошо? – тихо сказал он.

Макар согласно кивнул головой и остался стоять в прихожей, глядя ему вслед и теребя полотенце, которое оказалось у него в руках. Затем, довольно подпрыгнув на месте, он понесся обратно на кухню.

Отпуск был неотвратим. Глеб это понял с особой отчетливостью, когда на последней летучке Тополев обращался к нему куда реже, чем привык он и другие. Тополев сам, казалось, с трудом держал в узде свои привычки: Глеб слышал те ноты в его голосе, после которых Виталий Аркадьевич обычно переводил взгляд на него и требовал либо подтверждения своим словам либо оценки ситуации, готовился принимать подачу и вынужден был разочарованно выслушивать ответы других людей, к которым Тополев обращался вместо него. Глеб чувствовал себя обделенным, выключенным из этого общества, язвенником на Лукулловом пиру. Все было почти как всегда, только к нему относились как к медленно и слишком нестабильно выздоравливающему тяжелобольному: мол, ты не перетруждайся, отдыхай. Мы будем делать вид, что нам просто позарез необходимо твое присутствие, авось поможет твоему самочувствию, но сильно мучить не будем, главное, что ты с нами, наш свадебный генерал. Глеб слишком увлекся поисками аналогий и оказался неготовым к тому, что переглянувшийся со своими замами, подмигнувший секретарше Тополев величественно поднялся и торжественно провозгласил:

- А теперь, дорогой ты наш Глеб Сергеевич, предлагаю по маленькой за твой отпуск.

Глеб покорно встал вслед за ним, медленно, чтобы скрыть удивление, поправляя узел галстука, застегивая пиджак на все пуговицы и тут же расстегивая нижнюю, поправляя манжеты рубашки, и пытаясь за банальными жестами скрыть свою растерянность и идиотское чувство беспомощности, вдруг охватившее его. Тополев торжественно вещал своим хорошо поставленным уверенным голосом, как здорово, что Глеб отправляется в отпуск, как он надеется, что Глеб там как следует отдохнет и вернется полным сил. Глеб пытался смотреть ему в глаза и не мог, будучи не в силах поднять взгляд выше подбородка. Что за дурацкая робость им овладела, Глеб понять не мог, но остро боролся с жестоким чувством: как будто бы он противостоял толпе крайне недружелюбно настроенных дикарей, сам одетый только в исподнее. Он согласно кивал головой, рассеянно скользил глазами по его лицу, избегая глаз Тополева, хотя и замечал, что в них была только удовлетворенность и вполне благодушное одобрение.

- Так что по этому поводу не грех и выпить, - завершил свою речь Тополев, снисходительно смотревший на появившихся как чертик из табакерки официантов, споро закатывавших тележки с блюдами и напитками. – Немного, задерживаться не будем, в конце концов нас всех ждут выходные. Но тебя следует достойно сплавить в отпуск. Прав я, Геннадий Юрьевич?

- Всегда, - проурчал Генка, незнамо какими судьбами оказавшийся в конференц-зале и предсказуемо отиравшийся у харчей. Глеб не смог не оглянуться и посмотреть на него обреченным взглядом. Генка был одет в свою традиционную псевдогавайскую рубашку, да еще рукава у нее закатал, самодовольно сверкая бицепсами под одобрительными взглядами барышень; на саркастичный полувопрос Глеба, который тот обозначил приподнятой бровью, Генка ответил невинным взглядом плутовских глаз и продолжил хищно следить за едой.

- И чтобы ты не вздумал остаться здесь и отсидеться на какой-нибудь даче, мы торжественно вручаем тебе именной билет на самый что ни на есть ледниковый экспресс в Швейцарских Альпах. Катайся и наслаждайся. Все включено.

Тополев вытянул из-под пачки бумаг характерный конверт и протянул его Глебу.

- Учитывая твою любовь к сидению на месте и созерцательности, ты получишь возможность в полной мере потакать этим твоим качествам. Обзорные вагоны, все дела. Пусть и недолго, в один день вложишься, но сколько удовольствия! – невозмутимо вещал Тополев, хотя он и не мог не заметить крайне подозрительного взгляда, которым Глеб изучал конверт.

Глеб осторожно взял его и открыл. Проспект, как и следует ожидать, демонстрировал роскошные виды альпийских снегов. Описание поездки тоже звучало маняще. Он поднял глаза на Тополева, и глядя прямо в них, отвечая на изучающий и испытующий взгляд, ответил просто, стараясь звучать искренне:

- Спасибо.

Глеб подумал, что несмотря на то, что его благодарность авансирована, ему наверняка понравится поездка. Он обозначил улыбку, приподняв уголки губ, и сложил проспект. Тополев был удовлетворен.

- Я предлагал тебя на Транссибирский экспресс сплавить, но Витальаркадьич воспротивился, - довольный Генкин голос прозвучал прямо над его ухом. Глеб недовольно посмотрел на него и отстранился. Генка продолжил, довольно улыбаясь, держа тарелку с возвышающейся на ней впечатляющей горкой снеди: - Мол, а вдруг тебе понравится, а вдруг сибиряки не вернут, и будешь ты утрачен для нас. Так что, друже, отдыхай и любуйся цивилизованными швейцарскими снегами. И фотоотчет не забудь.

Глеб закатил глаза, когда Генка по-панибратски похлопал его по плечу. Кто-то издал смешок, очевидно полностью поддерживая не самое дружелюбное выражение лица Глеба: Генка был любим, но Генку было за что ненавидеть. 

- Да электричкой на дачу куда интересней, и панорамы замечательные, а уж сколько впечатлений! – раздался бодрый голос справа. Глеб повернул туда голову, вежливо улыбаясь.

- Что бы ты понимал, - пренебрежительно отозвался Генка. – Поезд Мурманск-Адлер, боковая плацкарта у туалета – вот оно, испытание. Электричка, - высокомерно протянул Генка. - Ишь какой эстет!

- Что бы ты понимал, буржуй! Дембель-1990, Караганда-Псков...

Глеб вежливо следил за тем, как коллеги перебрасываются остротами, одобрительно ухмылялся, кивал головой, отшучивался и пытался не следить за Тополевым, который удобно расположился во главе стола, время от времени вставлял реплики и чувствовал себя очень комфортно. 

Генка сидел на столе, вытянув ноги, следил за официантами и краем глаза наблюдал за Глебом, благодарившим коллег и принимавшим от них пожелания хорошего отпуска. Кажется, он смирился, что ему предстоит целые две недели провести в праздности и ничегонеделании. Слишком мало, чтобы полностью выключиться. Более чем достаточно, чтобы отдохнуть. Тополев уже откланялся, сославшись на совершенно скучный прием, на котором ему кровь из носу нужно быть. Генка дождался, когда они останутся одни в конференц-зале.

- Ну что, Глеб, по маленькой за твой отпуск? – подошел он. – На посошок! – с упреком пояснил он в ответ на откровенно раздраженный взгляд Глеба. – Мне ведь без тебя, без твоей кислой рожи жить. Так что давай, поднимай.

Глеб хмыкнул и поднял рюмку, садясь на стол рядом с ним.

- Сыру мне привезешь? – неожиданно спросил его Генка.

Глеб обреченно посмотрел на него.

- И что ты с ним будешь делать? – саркастично поинтересовался он.

- На взятку кому-нибудь подсуну, - Генка посмотрел на него ехидно прищуренными глазами.

- Так может лучше шоколада? – усмехнулся Глеб.

- Ах, Кедрин, ах, проказник! – оживился Генка. – Нет, ты точно ко мне неравнодушен. Все средства используешь, чтобы соблазнить.

- Ну как хочешь, - Глеб пожал плечами и отвернулся.

- Ну хоть магнитиков привези, - Генка виновато оттопырил губу и толкнул его плечом. Глеб закатил глаза.

- Ты определился бы, чего ты хочешь.

Генка только и отозвался, что двусмысленным смешком.

Они смотрели, как убирают зал, как он пустеет, и молчали. В зале установилась уютная и многозначительная тишина, которую не хотелось нарушать. Глеб не хотел уходить из конторы, с легкой усмешкой думая, что его ощущения сродни тем, что посещают рассеянных людей, когда они идут на работу: а утюг выключили? А он точно все доделал?

Генка остался сидеть в зале, задумчиво глядя в окно. Глеб распрощался и пошел домой. Своего шофера он давно отпустил и поэтому в лифте думал о том, стоило ли пешком прогуляться или брать такси. И почему-то эти размышления были ему куда важней, чем все остальные, более насущные мысли. Лифт опустился на первый этаж куда быстрей, чем Глеб успел принять решение, и он, обреченно выдохнув, пошел к выходу. Двери перед ним раздвинулись, и Глеба встретил обычный шумный летний вечер. На улице было тепло и уже сумеречно. Глеб посмотрел на небо, хмыкнул в тон своим сокровенным мыслям и неспешно пошел домой.

Макар успокоился. Ну, не совсем, но он был почти адекватен. По крайней мере, он хотел думать о своем состоянии именно так, но не получалось. Он топтался перед дверью квартиры добрых две минуты, прежде чем решиться и войти. И в темной прихожей, предварявшей безжизненную квартиру, он замер, прислушался и нахмурился: а Глеба-то еще не было! Макар выдохнул, понесся в свою комнату, надеясь, что Глеб тягается по своим светским мероприятиям и передышка затянется, а он пока придет в себя. Макар попытался полазить по сайтам, но у него не хватило терпения. Он зашел на кухню, но и там делать особо ничего не хотел. Он покрутился на ней и поплелся в гостиную. Усевшись на диван, Макар угрюмо смотрел на телевизор, листая каналы. Интересного ничего не было, и отвлечься не было никакой возможности. А отвлекаться было от чего. Макар опешил, когда до простого непретенциозного кафе добрел господин Ясинский собственной персоной. И так неспешно вошел, так уверенно расположился за столиком, как будто до него кафе и не существовало вовсе. И Макар как раз был в зале, обслуживал посетителей – нормальных посетителей, которые очевидно зашли к ним после нормального рабочего дня, а не после этих своих мажорских дефиле. А столик был как раз его, Макара. И как этот гад так точно умудрился приземлиться? Макар подошел к нему и сунул меню под нос.

- Добрый вечер. Что будем заказывать? – сурово спросил он.

- Макарушка, солнышко мое ненаглядное, - Ясинский тут же подобрался, на лице заиграла недобрая ухмылка, глаза – и те зажглись очень нехорошим огнем. – А ты порекомендуй чего.

Макар открыл рот, чтобы сказать, куда Ясинскому идти, но осекся. На поводу у этого стервеца он ни с какой стороны идти не собирается, поэтому улыбаемся и машем, и наблюдаем за реакцией. Он приветливо улыбнулся и елейным голосом начал рекомендовать. После пятой минуты приторно-паточных рекомендаций Ясинский выстрелил одно-единственное слово: «Кофе».

- Какой? – ласково поинтересовался Макар. – Простой фильтрованный, эспрессо, двойной эспрессо, латте...

- Простой. Фильтрованный. Кофе. - Словно сплевывая каждое слово, отозвался Ясинский.

- С сахаром, молоком? – Макар прищурился от удовольствия. Ясинский помрачнел.

- Самсонов, простой беспафосный фильтрованный кофе. Или мне искать другое место, чтобы выпить кофе?

- Честно? – не сдержался Макар и прикусил язык. Он кашлянул, чтобы скрыть неловкий момент. – Ладно, не пыхти, сейчас принесу.

Идя к бару, он не сдержался и покосился на свое отражение в окне. Волосы предсказуемо взъерошились. Глаза почти ожидаемо горели. И уши. И на скулах лежат отблики злорадного торжества. И улыбка довольная прячется в самых уголках губ.

Макар поставил перед Ясинским чашку и нагнувшись чуть больше, чем нужно было, поинтересовался приглушенным голосом:

- Ты ведь не собираешься играть в детство и устраивать скандалы? Ясинский, ты же выше таких мелочных паскудств, или я думаю о тебе слишком хорошо?

- Если ты честно признаешься, сколько раз плюнул в чашку. – Он поднял лицо к Макару, глядя прямо в глаза яростным взглядом. Макар самодовольно отметил, как широко раздуты его ноздри, как плотно сжаты губы и как высоко поднимается грудь. И лицо его было совсем близко. Так, попробуем? Кое-чего Макар нахватался у некоторых товарищей, склонных к гурманству.

- Зачем мне это? – опуская голос глубже в грудь, с наслаждением ощущая, как звуки вибрируют в горле и как задержал дыхание Ясинский. – Есть немало других, куда более интересных занятий. Или ты только и способен развлекаться, что в чашки плевать?

- Что ты, - после короткой паузы, переведя дыхание, отозвался Ясинский. – Мои развлечения очень разнообразны. Хочешь ознакомиться с некоторыми?

Макар выпрямился и посмотрел на него сверху вниз. Ему отчего-то стало немного жутко. Совсем чуть-чуть. Что-то было в этой ситуации странное, незнакомое, темное и манящее.

- Ладно, мне работать пора, - отступая на шаг назад, сказал он нормальным голосом, глядя, как брови Ясинского – выразительные такие брови – сдвинулись к переносице и снова взлетели. На лице проступило знакомое уже высокомерно-пресыщенное выражение. А глаза по-прежнему горели.

- Иди, иди, - покровительственно отозвался Ясинский, отворачиваясь к окну.

Макар почувствовал себя задетым, и руки прямо зачесались приложить поднос к этой бедовой голове. На счастье Ясинского, в кафе вошли еще посетители, и Макар рванул к ним с удвоенным рвением. А Ясинский смотрел в окно. Макар нагло флиртовал с парочкой помоложе, с парой постарше, срывал комплименты благодарных посетителей, стараясь при этом находиться неподалеку от Ясинского. А он упрямо глядел в окно, практически забыв о кофе. А окно было большое, и за ним темнело. За ним ходили по улице люди, ездили машины, и другой человек получил бы немалое удовольствие от созерцания. Но за окном темнело, и то, что творилось в кафе, было видно очень неплохо, и нужды пялиться в зал не было. Макар был все тем же тощим недокормышем, и на голове у него творился все тот же бардак, который задевал нежную артистичную душу Ясинского. Но он не был больше зашуганным и недоверчивым недокормышем: и плечи у него были красноречиво расправлены, и подбородок многоговоряще вздернут, и улыбка – довольного жизнью человека. И вихры не вызывали больше ассоциаций с драной рогожей. Ясинский дернулся было поскандалить с Макаром из-за чего-нибудь, изготовился   и откинулся на спинку стула. Он достал купюру, бросил ее на стол, резко встал и вышел. Как Макар остановился посреди зала, дернулся было нестись за ним, в бешенстве сжал поднос, а затем раздраженно убирал столик, за которым Ясинский сидел, он не видел. Он шел по улице, все быстрее, не особо замечая, куда идет, злобно хмурясь и глядя вниз. А перед глазами стоял этот проклятый Самсонов, тонкий, гибкий, проворный, подвижный, многоликий, язвительный Самсонов, бодрый, радостный, агрессивный, снисходительный, настороженный, внимательный, веселый урод, с сильными руками, с гибкими пальцами, с уверенно распрямленными плечами и с таким аппетитным румянцем на щеках. И глаза эти дурацкие – настороженные и оценивающие, прикидывающие, изучающие, примеряющиеся. И губы эти многообещающие. Стас смотрел перед собой, стоя на перекрестке, и осматривался. Он шел совсем в другую сторону, не замечая этого, и отмахал изрядно. Теперь возвращаться, да еще и мимо этого кафе. Он оглянулся и посмотрел назад. Категорично покачав головой, что, наверное, немало удивило прохожих, он решил заложить крюк, лишь бы не поддаться в очередной раз искушению и не заглянуть в окно кафе и не прилипнуть к нему на долгие, долгие минуты.

Смена закончилась, Макар собирался домой, но медлил, с каким-то жестоким удовольствием теша в себе иррациональную надежду, что Ясинский вернется или, например, будет ждать его на улице. Хотя их пикировка и так выглядела глупо. Приходилось делать вид, что они просто ужас какие враги. А девчонки чуть ли не телефон того офигенного парня требовали, что Макару симпатии к ним не добавляло. Он зло огрызнулся на одну, угрюмо осмотрел другую и сбежал домой, чтобы по дороге остановиться от неожиданной мысли: там же Глеб может быть! До дома Макар долетел, наверх поднимался, чередуя пролеты, которые он одолевал в три прыжка, с пролетами, по которым тянулся как морж по гравию. А перед дверью он замер в таком раздрае эмоций, что даже за ручку взяться не решался. И казалось бы: ну почему его должно дергать, что Ясинский повадился в их кафе? Какая разница, где этот хлыщ пьет кофе, так нет, Макар чуть на Алену не вызверился, потому что она вечером в смену становилась, и вдруг он придет, а Макара там нет? Еще и Глеб в отпуск уезжает. По большому счету можно было бы его куда-нибудь вытащить или просто на хороший секс раскрутить, чтобы хотя бы немного успокоиться, так и он дезертирует.

Покрутившись по комнате, механически открыв ящик комода и сунув туда нос, больше для того, чтобы чем-то заняться, чем из любопытства, Макар посмотрел на фотоальбомы, закатил глаза и решительно закрыл его. Пометавшись еще немного, он решил погрузиться чем-то более осмысленным. Но ни интернет, ни телевидение не прельстили, и Макар поплелся за молоком.

Приятно расслабленный после неторопливой прогулки Глеб медленно подходил ко двери квартиры. Он усмехнулся своему предвкушению: Макар должен быть дома, скорее всего выскочит навстречу, возмутится, что он поздно, и вывалит все происшествия одним махом на бедную Глебову голову. И он будет вслушиваться в треп Макара и наслаждаться ровным и ласковым теплом, которое так настойчиво распространяется в груди, когда Макар рядом.

Он открыл дверь и вслушался в звуки: в гостиной работал телевизор, на кухне было темно. Глеб разулся и пошел в гостиную, рассчитывая на несколько минут блаженного ничегонеделанья и тишины рядом с Макаром, прежде чем тот спохватится и начнет бурно интересоваться всем и вся.

Макар надувшись смотрел сквозь телевизор. В руке он держал стакан молока, который был наполовину пуст. Глеб не смог не подумать, что у него что-то случилось, что особого восторга у обычно жизнерадостного Макара не вызвало. И зная его характер и немного изучив его поведение, Глеб был почти уверен, что виноват сам Макар, хотя он и отказывается признавать это. Макар повернулся к нему, хмуро оглядел его и снова отвернулся к телевизору.

- Привет, - негромко сказал Глеб, усаживаясь рядом и кладя ноги на столик.

- Привет, - недовольно отозвался Макар.

Глеб притянул его к себе и чмокнул в щеку.

- Ты такой суровый сегодня, - попробовал начать с шутливого замечания он. Макар покосился на него и устроился поудобней в объятьях.

- Да.., - Макар пожевал губы. – Забегался. Иногда такие посетители чокнутые бывают, просто ничем им не угодить.

Глеб тихо засмеялся.

- Иногда и начальство бывает чокнутым, и ему угодить чуть сложнее, чем нельзя, - заметил он в тон своим мыслям.

Макар шмыгнул, покосился на него, отпил молока и отставил стакан. Пристраивая ноги рядом с Глебовыми, он бросил пульт ему на колени.

- На, выбери что-нибудь. А то мне вечно какая-то хрень попадается, - буркнул он.

- В таком случае требую оплаты услуг по грамотному выбору медийных юнитов, - Глеб улыбнулся, заглядывая ему в лицо, и легко проводя рукой по плечу. Макар отстранился в притворном возмущении.

- Ну ты посмотри, какое корыстолюбие! Куда мир катится, - обреченно вздохнул он, вставая. – Чай, кофе, что погорячее?

- Жаркие объятья? – Глеб раскинул руки на спинке дивана и широко улыбался, глядя на Макара. Тот смотрел на него снисходительно, многозначительно приподняв брови.

- Что-то ты сильно благодушный, - подозрительно заметил он. – Такое ощущение, что тебе на работе премию выписали.

- Не без этого. Так я дождусь чего-нибудь погорячее?

Макар покачал головой, усмехнулся и поплелся на кухню. Там он наконец смог перевести дух: с одной стороны, Макару было очень неловко находиться рядом с Глебом, было боязно увидеть то ли осуждение, то ли обреченное понимание на его лице, а с другой, именно рядом с Глебом ему и хотелось находиться. Как будто одно его присутствие вселяло в Макара уверенность в себе. Он взял чашку с кофе и пошел в гостиную. И перед тем, как войти туда, Макар осторожно заглянул туда, чтобы убедиться, что Глеб не изменился и по-прежнему готов принять его к себе, терпеть рядом, обнимать и трепать по голове. Он подошел ко Глебу, протянул чашку и требовательно уставился на него.

- Ну так что за люлей тебе там выписали? – категорично спросил Макар. Глеб призывно улыбнулся и многозначительно похлопал по дивану рядом с собой. Макар резво устроился рядом.

- И что, это должно быть интересно? – разочарованно спросил Макар немного погодя, изучив проспект, рассмотрев железнодорожный билет и повернувшись наконец ко Глебу. Тот флегматично пожал плечами.

- Пока не проверю, не узнаю.

- Семь часов тупо сидеть и пялиться в окно? – скептически произнес Макар, бросая билет на стол.

- В окно обзорного вагона, неторопливо едущего по альпийским лугам, горам и акведукам Швейцарии, - мягко поправил его Глеб. Он задумчиво улыбнулся, подумав, что это будет хорошей проверкой для его созерцательности: не заскучает ли он там в отсутствие людей. В городе именно прохожие его интересовали. С другой стороны, в городе и этих ландшафтов не было, а значит... – Неужели это хуже банальных валяний на пляже? Тоже ведь днями напролет ничего не происходит.

- Ну, там хотя бы вода есть, можно поплескаться, - попытался возразить Макар, но получилось вяло. Глеб усмехнулся и спрятал лицо у него в плече. Легко коснувшись губами шеи, он отстранился и сказал:

- Можно и поплескаться. Ну что, спать?

Макар повернулся к нему и замер. Глеб смотрел на него прозрачными понимающими серыми глазами. И они были странно теплыми, эти глаза, и где-то глубоко-глубоко в них искрились смешинки. Макар почувствовал странное чувство облегчения, как будто только что получил индульгенцию лет так на сто пятьдесят. Он снова осмотрел лицо, как будто знакомясь заново после долгой разлуки, изучая спокойные черты лица, и еще какие-то: он попытался подобрать нужное слово и решил, что «непреклонные» подойдет. Макару захотелось провести по нему пальцами, ощутить кожей и ровные линии, и своенравную ямочку на подбородке, но он не решился. Вместо этого он несмело улыбнулся, согласно прикрыл глаза и, не произнося ни слова, забрал чашку из рук Глеба. Тот остался сидеть на диване, следя за Макаром, и на лице его играла добрая и немного грустная усмешка. Макар вышел из гостиной. Глеб опустил голову и перестал улыбаться. Затем он встал и пошел наверх.

Первые дни без Глеба тянулись бесконечно. Квартира была слишком большой для одного Макара. И он с особым рвением носился по супермаркетам и рынкам в поисках нужного белья, штор, присматривая вазы или лампы – в общем, интенсивно отвлекал себя от скуки, тем более Глеб оставил приличную сумму на бытовые расходы, и чуть-чуть сверху на копытные, двусмысленно подмигнув при этом. К вящей радости Макара еще и сменщица ушла на больничный, и работать у Натальи Владимировны приходилось раза в полтора больше, что опять же вытесняло странные горячие и тревожные мысли, связанные с ним. Ясинский больше не появлялся, к облегчению Макара, смешанному с разочарованием. Но и начало третьего семестра приближалось неумолимо, а уж там этого мажора будет более чем достаточно.

В здании университета было шумно, суетливо и радостно. Время было замечательное – еще никаких забот, но уже все вместе. Все-таки малые группы, которые формировались в этих условиях, занимали очень важную нишу в жизнях их членов. Макар, шедший по коридору, имел удовольствие наблюдать неоднократные возгласы приветствия разной степени интенсивности. Некоторые барышни набрасывались друг на друга с таким энтузиазмом, как будто не видели друг друга столько же времени, сколько Робинзон Крузо свою жену. Макар тогда сторонился их и просачивался мимо, надеясь, что не заразился такой радикальной эмоциональностью. Он замечал, что студенты постарше смотрели на этот эксгибиционизм с похожим недоуменно-пренебрежительным выражением на лице.

У родного деканата уже стояли одногруппники. Макар, чувствовавший себя на порядок уверенней в новых джинсах, кедах и вызывающе яркой майке, решительно подошел к ним. Все-таки они не такие и ужасные, мельком подумал он некоторое время спустя, активно участвуя в обсуждении лета и планов на первое сентября. Наверное, убедившись, что жизнь и вне стен университета бьет ключом, существенно расширив свой круг знакомств очень интересными типами – один Илья чего стоит, уверившись, что есть люди, куда более значительные, умные и образованные, и перестав подспудно жаждать одобрения коллег-студентов, Макар успокоился, расслабился и начал воспринимать их как просто хороших знакомых, с которыми совсем не обязательно взращивать замечательные отношения, что не могло не пойти ему на пользу. У него даже начали проскальзывать мысли о том, что некоторые высказывания и особенности поведения одногруппников воспринимаются им как ребячество. Отстраненный взгляд и интенсивный опыт, накопленный за лето, пошли Макару на пользу, как бы там ни было, но идея активно поучаствовать в студенческой жизни нашла яростно-положительный отклик, почти детский в своей яркости, тем более что теперь он мог себе это позволить – он будет с ними на равных. Решение «вечеринке быть» было принято единогласно, осталось выяснить, где ей быть. К единому решению народ не пришел, и решили договориться в понедельник на парах.

Что вечеринка будет проводиться у Ясинского, удивился, похоже, только Макар. По некоторым репликам он понял, что подобные события проводились у того неоднократно с разной степенью наполнения и успешности. Сам Ясинский сидел, развалившись на скамье, и снисходительно смотрел на бурное решение материальных вопросов. На Макара он не обращал никакого внимания, мало того, он чуть ли не демонстративно смотрел в сторону. Макара так и подмывало выстрелить по нему чем-то язвительным, жалящим, но он мужественно сдерживался – это было бы просто глупо. И еще более глупым было бы заявить, что он не сможет прийти, потому что у него резко появились дела: буквально полчаса назад он энергичнее всех участвовал в обсуждении, и подобное дезертирство вызвало бы слишком много недоуменных взглядов, и один презрительный - Ясинского. А этого Макар позволить себе просто не мог.

Квартира, которую Ясинскому подарили родители на совершеннолетие, была небольшой, но удобной. Когда у него собралась вся группа, стало тесно, но даже в этом была своя прелесть, и Макар искренне наслаждался замечательным временем, болтая, смеясь и периодически отхлебывая пиво. Он снова и снова убеждался, что его одногруппники – неплохие ребята, если смотреть на них не сквозь толстые искажающие призмы желания нравиться. Они были не дураки и посмеяться и поговорить на серьезные темы. И Макар рьяно ввязывался в самые разные разговоры, пытаясь отгородиться от дурацкого ощущения, что его давит к земле тяжелый взгляд Ясинского. Попытки убедиться в этом успешными не были: каждый раз, когда Макар бросал на него взгляд, Ясинский либо переговаривался с соседями, либо угрюмо смотрел на свою бутылку. Но как только он отводил глаза, то почти физически ощущал, как темные сумрачные глаза снова приклеиваются к нему. Спокойствия это не добавляло, и Макар сбегал в ванную или на кухню, чтобы подсунуть руки под кран с холодной водой и ополоснуть холодной водой разгоряченное лицо.

Ванная была заперта изнутри, и Макар направился на кухню. Свет включать он не хотел – в комнате было достаточно светло от уличного освещения, и он нагнулся над раковиной, прижимая мокрые ладони к горевшим щекам. Он постоял немного, согнувшись над раковиной, чтобы дать воде стечь с лица, и заметил краем глаза, что кто-то вошел на кухню и начал медленно и неотвратимо приближаться к нему. Макар осторожно втянул воздух и узнал туалетную воду Ясинского. Он повернул голову и посмотрел на него, настороженно и угрожающе.

- Опять нахаляву джакузи принимаешь, Макарушка? – тихим глухим и рокочущим голосом произнес Ясинский. Макар выпрямился и прищурился.

- Так ведь за твой счет, Стасинька, - интимно промурлыкал Макар, замирая и напряженно следя за ним. Ясинский на ощупь дотянулся до рулона с бумажными салфетками, не глядя оторвал квадрат, смял его, чтобы бумага стала мягче, и осторожно промокнул его щеки, лоб и подбородок.

- Конечно, - прошептал Ясинский, - конечно.

Макар приоткрыл рот и затаил дыхание, обуреваемый самыми разными чувствами, но Ясинский отшвырнул салфетку и, постояв безмолвно и посмотрев на него, развернулся и ушел. Макар бессильно прислонился к мойке.

Дело близилось к полуночи, в квартире оставались самые стойкие, но и они постепенно собирались домой. Макар решил помочь самым ответственным одногруппницам и хозяину прибраться в квартире, упорно игнорируя тяжелый и недружелюбный взгляд Ясинского. Когда осталось лишь выбросить мусор, Стас предложил попутно проводить девушек к метро, а затем вернуться и вынести оставшиеся пакеты. Девушками предложение было встречено с облегчением и благодарностью, и они шли впятером, изредка обмениваясь вежливыми фразами, в основном касавшимися учебы – нейтральная и совершенно невинная тема. Путь назад был куда более напряженным. Ясинский стремился домой, как будто за ним по пятам свора волков гналась, Макар едва поспевал за ним. Стас приоткрыл дверь в подъезд и впустил его, упрямо глядя в сторону; Макар просочился внутрь, задержавшись напротив него на долю секунды, но спохватился и рванул к лифту. Кабинка была совсем маленькой и тускло освещенной. Ясинский все так же угрюмо смотрел в сторону от Макара, скрестив ноги в агрессивно-защитной позе. Когда лифт остановился, он устремился к дверям, упрямо не обращая на Макара никакого внимания. Он отпер дверь и вошел в квартиру, оставив дверь распахнутой. Макар поколебался и вошел.

Закрыв дверь, он пошел на кухню, чтобы взять оставшиеся мешки с мусором. Услышав шаги за спиной, Макар замер, выпрямился, медленно обернулся. Стас стоял в нескольких сантиметрах от него, пристально глядя полыхавшими темными глазами. Макар снова приоткрыл рот; Стас медленно поднял руку и поднес ее к щеке. Макар послушно опустил голову к его руке, и Стас провел большим пальцем по его губам, затем обхватил лицо обеими руками и впился в его губы. Макар облегченно заурчал и запустил руки ему под куртку.

У Макара были удивительные губы. Они были жаркими, обжигающими и проворными, они упрямо требовали внимания и настаивали на подчинении. Стас пытался ухватиться за мысль о том, что этот сучонок тот еще захватчик, чтобы сохранить хотя бы подобие здравого смысла, но все, о чем он мог думать, ослепляло его каждым прикосновением, каждым движением. Макар ликующе порыкивал, срывая с него куртку, пытался прижать к стене, что, учитывая разницу чуть ли не в пятнадцать сантиметров и добрых двадцать килограммов, было непросто. Ясинский не слышал ничего за шумом крови и жарким дыханием, не особо различая, чье оно было, он упивался яростными и требовательными ласками Макара и отчаянно терся о него, вдавливая в себя, словно пытался расплющить, растереть, уничтожить его. Макар выскальзывал для того, чтобы сорвать рубашку с него, неожиданно проворными пальцами расстегнуть на Стасе штаны и забраться в них, издав при этом голодный стон. Движимый одними инстинктами Ясинский теснил его в спальню, послушно избавляясь от рубашки, стягивая майку с Макара непослушными руками – она при этом многозначительно затрещала, и со всей дури сжимая руками его тело. Макар гневно вскрикивал время от времени, когда Ясинский слишком увлекался, и в отместку ощутимо и иногда даже зло кусал его или щипал, злобно шипя: «Придурок, гад», - и подобное. Стас хотел бы сказать хотя бы что-то, но то, что он был способен узнавать слова в потоке звуков, которые издавал Макар, казалось ему подвигом – сам он был способен только на шумное и рваное дыхание и отрывистые стоны.

Стас лежал потом на кровати, в мареве усталости, полудремы и вязкой гнетущей легкости следя за тем, как Макар одевается. Этот жилистый, поцарапанный и помятый бойцовский кот не иначе высосал из него все силы, и в то время как Ясинский лежал, безвольно раскинувшись на кровати, и следил за ним из-под упрямо слипавшихся век, Макар сносился в ванную, потянулся и почти не трясшимися руками застегнул джинсы. Он осмотрел свою яркую майку и основательно пнул Стаса.

- Придурок, - рявкнул он. – Какого хера ее рвать было?

Осмотрев еще раз лежавшего, живописно развалясь на кровати, Ясинского, почти прекрасного в своей безмятежности, Макар недовольно фыркнул.

- Ладно, я пошел, - буркнул он, оглядывая Стаса прищуренными глазами. Помедлив, Макар собрался с силами и понесся к выходу.

Стас закрыл глаза. Как хлопнула дверь, он уже не слышал, растворяясь в темноте. Он почти не помнил своих сновидений, но ощущение того, что он покачивался на волнах, кружился, парил, было невероятно отчетливым и жутковатым.

Утром он заполз на кухню на ватных ногах. Он не верил своим ощущениям и воспоминаниям, хотя укусы на плечах и груди были отличным свидетельством тому, что память его не подвела. Он налил в стакан воды и поднес его к щеке, оглядывая кухню. Рубашки, которая вроде должна была лежать где-то на полу, не наблюдалось. Не было видно и пакетов с мусором. Стас опустился на стул и сгорбился, а затем запустил руки в волосы и пригреб их назад, словно попытался в знакомых и привычных жестах найти опору.

Макар несся домой по зябкой улице и забывал ёжиться, хотя ночь была прохладной. Но небо было высоким и ярко-темным, и звезды были восхитительно отчетливыми. Людей было немного, да и время неудачное, когда слишком поздно даже для праздношатающихся, но слишком рано, чтобы люди спешили на работу. Добежав до дома без приключений, Макар рванул в ванную в конце коридора. Рывком стянув майку и пристально оглядев себя, он возмущенно засопел. Судя по всему, этот придурок мажорный его в битую сливу превратил, и синяков будет слишком много. Придумывай потом, откуда они. Хорошо хоть, что на Макаре заживает все, как на собаке. Иначе ходить бы ему всему ободранному. Он уставился на себя в зеркало колючими, счастливыми, горящими и голодными глазами. Губы были припухшими, волосы торчали в таком хаосе, что художественным беспорядком назвать это безобразие можно только слепому вусмерть пьяному имбецилу. И Макару казалось, что все его суставы невероятно гибкие, а в нем самом пятнадцать футов росту и он может обнять весь мир. Ликующе улыбнувшись, он швырнул майку в корзину, содрал джинсы и зашел в душевую кабину. Через несколько минут, слегка обтершись полотенцем, он подхватил сумку, которую бросил посреди коридора, вытянул из нее телефон и пошлепал в гостевую спальню. Там, скинув покрывало прямо на пол, Макар забрался под одеяло, потянулся, свернулся клубком и провалился в сон.

Будильник вырывал Макара изо сна долго и настойчиво. Наконец Макару надоело играть в «ну еще секунду», и он решительно откинул одеяло, усаживаясь на кровати. У него было отличное самочувствие и замечательное настроение. Казалось, весь мир лежал у его ног, сам Макар резко вытянулся на два с половиной метра вверх, и мышцы были дивно эластичными, и суставы просто во все стороны гнуться могли. Макар полетел в душ, а потом на кухню. Есть хотелось зверски.

Эйфория не оставляла Макара все утро вплоть до двери аудитории. Путь до родного университета был отмечен замечательной погодой, ослепительно прекрасной природой и дружелюбными людьми, которые, хоть и косились на него недоуменно поначалу, но отводили глаза, с трудом сдерживая улыбку. Ну разве не отлично? Макар бодро несся на занятия, гордо демонстрируя еще одну яркую майку. Он не мог удержаться от удовольствия покоситься на себя в витрины, чтобы еще раз убедиться, как отлично выглядит. Нет, жизнь определенно прекрасна. Даже сумрачные коридоры родного вуза не смогли омрачить его радостное настроение. И лишь проем открытой двери в аудиторию оказался странной непреодолимой преградой. Макар застыл на пару секунд, охваченный внезапной робостью и чем-то, странно напоминавшим подозрительность, затем разозлился на себя и решительно вошел в аудиторию.

Сторона была солнечной, на лицах у однокурсников было нарисовано крупными буквами, что вечеринки в честь воссоединения групп после бесконечно долгих летних каникул прошли вполне успешно, о чем яростно свидетельствовало не самое лучшее самочувствие и невыспавшиеся лица, и Макар немного расслабился. На фоне общего неважного самочувствия его необъяснимо сияющая физиономия может пройти и незаметной. Главное, чтобы Ясинский не начал дурить.

Предмет опасливых размышлений Макара не заставил себя ждать. Он внес себя в аудиторию, привычно с высокомерным видом оглядывая преподавательский стол, окна и только потом переводя взгляд на простых смертных. По странной прихоти избалованной натуры Стас был одет во все черное, и даже майка, туго обтягивавшая его торс, была черной. Макар закатил глаза: чего уже этому дитяти неймется, какого лешего он из себя Байрона строит?

Ясинский оглядел аудиторию, целенаправленно идя к месту в центре, остановился взглядом на Макаре, глядевшем на него колючими глазами под ехидно приподнятыми бровями, снял сумку и бросил ее на облюбованное место, не отводя глаз. Затем он неспешно снял куртку к вящей радости Макара, что тот и обозначил, многозначительно пошевелив бровями и облизав губы, бросил ее рядом с сумкой и уселся.

Люди знающие уже сообщили, что лекции у данного конкретного препода нудные, но полезные, и Макар приготовился грызть гранит науки, послушно здороваясь с преподавателем, изготавливаясь делать пометки и вести себя прилично. На Ясинского он пытался не обращать внимания, только тщетно – вот он сидел прямо перед ним, и пусть Макару нужно было щуриться, чтобы в деталях рассматривать романтичные кудри и рельефные плечи, но и не щуриться было неможно, хорош ведь, хорош! Что-то он там делал своими руками, что плечи так красноречиво шевелились, и усердно смотрел под стол – текстовое сообщение набирал, не иначе, но зрелище очень и очень привлекательное. И Макар довольно, самолюбиво и коварно улыбнулся, старательно концентрируя свое внимание на предмете лекции. Только телефон завибрировал, извещая о сообщении. И Ясинский тут же вскинул голову и уставился на доску. Макар схватился за телефон.

Время пришло идти на пару в другой корпус. Все, практически все вышли из аудитории, только Ясинский сидел, как припечатанный, что-то высматривая в телефоне. Макар тоже не спешил, чего-то дожидаясь. Но время не позволяло тянуть дальше, и он встал. И практически за секунду до того, как Макар принял решение, начал подниматься Стас. Он нагнулся за курткой и сумкой и оглянулся на Макара, напряженно следившего за ним.

Остановившись в метре от него, Стас не глядя сунул руку в сумку и достал сверток. Швырнув его Макару, он бросил:

- Возмещение ущерба.

Постояв, посмотрев на Макара с пару секунд тяжелым, липким и магнетичным взглядом мрачных темных глаз на мрачном потемневшем лице, он развернулся и пошел к выходу.

Макар, сидевший все это время затаив дыхание, выдохнул и алчно облизал губы. Он сунул сверток в сумку, отлично зная заранее, что это будет майка, не может не быть, и что сегодня вечером, когда он отработает у тети Наташи, он именно ее наденет и именно в ней понесется к Ясинскому, и что этот типа Онегин и ее, чего доброго, издерет в клочья, и скорей всего у него припасена она. Главное, чтобы она не была черной. Макар внезапно ухмыльнулся, сдержал нервный смешок и понесся на пару.

Ясинский пребывал в сплине. Он с таким отрешенным видом рассматривал засиженное мухами оконное стекло, что у человека непосвященного создавалось впечатление, что он там чуть ли не тайны мироздания постигает. Макар же не мог определиться между: «хочет спать и трахаться, причем именно в такой последовательности» и «легкий бодун, накладываемый на невыспанность и жажду потрахаться». Текстовые сообщения позволяли думать обояко, а припухшие веки говорили скорее в пользу второго. А еще Макар тщательно сдерживал желание пригрести свою рогожку: у Ясинского темные, почти черные волосы так ухоженно блестели, были так тщательно расчесаны и собраны в такой артистичный пучок, из которого так живописно выскользнули несколько прядей – не слишком мало и не слишком много, аккурат в самый раз, что ему хотелось пудрой их присыпать, чтобы не раздражали. Или запустить в них свои руки. Макар спрятал их под стол от греха подальше и непроизвольно сжал бедра: как-то мысли привычно вызвали цепочку ассоциаций, которые закончились в квартире в высотном доме, в комнате с постерами мотоциклов на стенах и горячим телом, яростно прижимающим его к холодной стене. Макар пригнул голову и воровато огляделся, надеясь, что никому нет дела до его полыхавших ушей. Ясинский, словно почувствовав что-то, медленно повернул голову и обжег его угрюмым взглядом. Макар задержал дыхание, но глаз не отвел. Желание, чтобы побыстрей прошел вечер и он мог бы отправиться к Ясинскому, было невероятным, почти неконтролируемым, и ярким, сладким, дурманящим.

Макар выскочил на крыльцо после пар и замер, счастливо глядя на небо. Жизнь задалась, погода была замечательной, небо – бесконечно глубоким и приветливо-многомудрым, студенты вокруг беззаботными и бодрыми, после двух-то месяцев отдыха, и настроение было отличным, просто отличным.

- Ты сейчас куда? – раздался у него за спиной и чуть сбоку голос Ясинского, тихий, глубокий, скороговоркой спрашивавший его о какой-то банальности, но жаждавший куда большего. У Макара от такой откровенной интимности и неосознаваемой самим Стасом чувственности волосы встали дыбом. Он задержал дыхание, выдохнул и отвернулся в другую сторону, якобы заинтересовавшись тем, что происходит в сени деревьев.

- На работу, - в тон ему, тихо и бегло отозвался Макар.

- Тебя подвезти? – небрежно бросил Ясинский. Макар не утерпел и резко повернулся к нему. Оглядев Стаса недоуменным взглядом, он хмыкнул и снова отвернулся.

- Придурок, - усмехнулся он.

- Сам дурак, - огрызнулся Ясинский и пошел к стоянке, толкнув Макара плечом по пути – основательно и с явной обидой.

- Бе, - не сдержался тот, глядя ему вслед.

Ясинский повернул голову, словно хотел оглянуться. Но передумал и целеустремленно зашагал к мотоциклу. Макар дождался, когда Ясинский усядется, желая узнать, что он будет делать, и что самое главное – как. Он не разочаровался: Стас долго держал в руках шлем, угрюмо глядя на Макара, наконец опустил голову и надел шлем, к особому наслаждению Макара тряхнув перед этим волосами. Солнце заискрилось еще ярче, небо засветилось еще многозначительнее, ветерок чувственной прохладной лаской обогнул его тело. И нестись на работу не хотелось, хотелось идти не спеша, упиваясь новыми и невероятными ощущениями, которые подкинула ему жизнь.

- Ты какой-то неугомонный сегодня, - добродушно усмехнулась Наталья Владимировна, глядя на Макара, с особым усердием и несвойственной ему беспечной улыбкой обхаживавшего посетителей, переругивавшегося с поварами и флиртовавшего с коллегами. – Такое ощущение, что тебе заранее автоматы пообещали по половине дисциплин.

- Ага, лишь бы на парах не появлялся и не трепал нервы преподам, - охотно отозвался один из официантов.

- Они еще не успели понять своего счастья, - самодовольно отозвался Макар. – Но дайте срок, они еще запросят пощады!

- Какая патологичная скромность! – умилилась Наталья Владимировна.

- Я болен ею, - скромно потупил глаза и умильно сложил руки на груди Макар. – И у меня самая уникальная, самая невероятная, самая сильная и самая скромная скромность. Наталья Владимировна, и чтобы оценить ее по достоинству, вполне возможно попробовать применить денежный эквивалент, - невинно посмотрел он на нее под добродушный смех окружающих.

- Тебя драть надо, Самсонов, как сидорову козу, - Наталья Владимировна покачала головой.

- И снова мое изумительное чувство юмора, моя ослепительная внешность и моя фантастическая скромность остались неоцененными по достоинству, - притворно-печально вздохнул Макар.

- Беда какая, - охотно подхватила она. – Кончай балагурить и иди работать, скромный студент.

Макар заулыбался, засверкал зубами и заиграл ямочками на щеках. В его глазах снова заплясали чертенята, острый подбородок чуть выдвинулся вперед, и сам он подобрался, заискрился радостной энергией и понесся в зал. Наталья Владимировна покачала головой, с улыбкой глядя ему вслед. Она не могла помочь своей симпатии, но Макар ей нравился, он развлекал ее и поднимал настроение одним своим бодрым настроением. Она выглянула в зал. Макар уже втирал что-то посетителям, преданно глядя на них и довольно улыбаясь. «Подружка у него завелась, что ли?» - подумалось ей. Наталья Владимировна усмехнулась, прикинув, что причина более чем убедительная. Но бедная та девчонка, которая поддастся обаянию этого оторвы.

Вечерело неотвратимо, но медленно. Слишком медленно, на непредвзятый Макаров взгляд. Смена упорно не хотела заканчиваться, народ все прибывал в кафе, а ведь еще и к Илье надо было идти – оброк у этого барина никто не отменял. Макар время от времени проверял, не прислал ли Ясинский какое-нибудь гадкое сообщение, что типа он не может, у его мамы заболел любимый пудель и он просто обязан присутствовать у его одра, но нет, ничего не отменялось. И Макар рвался туда, на далекую улицу в тихом районе, а ему все подваливали и подваливали работы здесь. Он огрызнулся на повара, который прикрикнул на него, и зашился в закуток, чтобы еще раз проверить сообщения. Не обнаружив ничего нового и с огромным удовольствием перечитав те – недвусмысленные, многообещающие и много требующие, что они с Ясинским набросали друг другу на парах, Макар успокоился. Сунув телефон в карман, он осторожно высунул нос из закутка и проскользнул на кухню. До конца смены оставалось еще сорок восемь минут.

Илья был занят клиенткой, и еще одна ждала своей очереди. Макар вежливо поздоровался, надеясь, что его приветствие прозвучало не слишком резко. Илья нужен был ему как специалист, потому что ужас, который творился у него на голове, Макару совсем не нравился, и он рассчитывал, что Илья ему в этом поможет. А для того, чтобы Илья смилостивился над его бедой, лучше всего вести себя прилично, не грубить, не огрызаться и как следует все выдраить. Но тот прискорбный факт, что Макару придется ждать двух теток, которым приперло на ночь глядя тягаться по парикмахерам, его совсем не вдохновил. Илья заметил в зеркале угрюмую мину Макара, но предпочел ее не замечать. Если у мелкого проблемы в личной жизни, так лучше Илье ничего не знать про это. Но медлительность, с которой Макар принимался за уборку, вызывала у Ильи обоснованные опасения, и он прикидывал, как отмазаться от жалостливых разговоров.

Макар терпеливо листал журналы, время от времени поглядывая на клиентку, которой все чего-то хотелось попричудливей. Как будто с ее тремя волосинками может получиться что-то приличное, угрюмо подумал он. Наконец тетка удовлетворилась результатом и принялась рассчитываться. Макар вылетел из диванчика, как из катапульты, и направился к Илье. А тот, совершенно не обращая внимания на Макара, красноречиво топтавшегося поблизости, знай грузил эту бабищу советами. Скорее бы она уже вспомнила, что у нее муж не кормлен, дети не проверены, раздраженно подумал Макар, гневно переминаясь с ноги на ногу за ее спиной и сверля ее широченную спину под массивной шеей гневным взглядом. Илья, гад, время от времени переводил на Макара злорадные глаза, убеждался, что этот заморыш еще там и еще не у дел, принимался грузить тетку с удвоенной силой. А она не дура потрепаться была. Но наконец, вспомнив, что у нее еще и семейный долг есть (про супружеский ей забыли и не напоминают лет этак пятнадцать с учетом таких габаритов, злорадно подумал Макар), дама откланялась. Макар тут же подпрыгнул к Илье, а тот неторопливо пересчитал деньги, аккуратно сложил в кассу и тщательно закрыл ее. И только проведя рукой по волосам, поизучав улицу в окне, зевнув и потянувшись, он удостоил Макара обреченным взглядом.

- Ты можешь что-нибудь с моими патлами сделать? – возмущенно выпалил Макар.

Илья начал пристально изучать его волосы с умным видом.

- Сбрить нахрен? – наконец предложил он.

- Но-но-но! – угрожающе произнес Макар. – Я те дам сбрить! Я тебе тогда сиденья медом намажу!

- Сам же драить будешь, - сурово сказал Илья, подходя к нему, и бесцеремонно ухватился за волосы. – Тебе для каких целей?

- В смысле для каких целей? – Макар умудрился выкрутиться из захвата и гневно посмотреть на него.

- Для выглядеть привлекательно или выглядеть цивилизованно?

- А разве одно другое исключает? –нахмурился Макар. Илья с огромным удовольствием посмотрел на него высокомерно.

- Ты такой ребенок, Самсонов, - снисходительно бросил он и подтолкнул его к креслу. Макар закипел и явно порывался сказать что-то обидное, но помалкивал, потому что ему нужен был результат от Ильи, и результат должен быть хорошим. – Для кого тебе надо выглядеть привлекательно, хоть скажи?

- Ну... – Макар посмотрел на него в зеркало, и его лицо красноречиво закаменело. Глаза враз стали холодными и колючими, и губы решительно поджались. - А что тебе?

Илья щелкнул его по носу.

- Не боись, мелкий, колись давай, добрый дядя Илья все поймет, - добродушно подбодрил он Макара. Тот поколебался, осмотрел Илью еще раз в зеркале, повернулся, пристально поглядел в глаза и нехотя признался:

- Ну парень. Одногруппник. Щеголь, каких мало. Мы как бы сегодня встречаемся. И блин, он весь ухоженный, как не знаю что, и я весь такой воробей драный.

Илья усмехнулся.

- Ты действительно ребенок, Самсонов, - признал он наконец, разворачивая Макара к зеркалу. – Под прической можно скрыться первые пару раз. Ну три. А дальше или ты продолжаешь его интересовать, или нет. Ладно, попробуем изобразить что-то щегольское, что и в беспорядке будет неплохо смотреться. 

У Макара красноречиво вспыхнули уши. Он с надеждой покосился наверх, где Илья примеривался к его патлам. Он мужественно молчал ровно три минуты.

- А тебя это совсем не волнует? – наконец спросил Макар.

- Что? – рассеянно отозвался Илья.

- Ну это. Ну ты понял, - буркнул он, неотвратимо краснея.

- Нет, скажи, - злорадно отозвался Илья, поглядев на него в зеркало прищуренными глазами. Макар угрюмо сдвинул брови и отвел глаза. – Урок тебе, мелкий. Не суйся со свечой в чужие спальни, а то в твою с прожектором заглянут.

Макар присмирел и молча отсидел до конца экзекуции.

Илья снял пеньюар и начал убирать инструменты. Макар встал и посмотрел на себя в зеркале изучающим и критическим взглядом. Он сам не мог определиться, понравился ли бы он себе, если бы он был не он и клеил бы себя со стороны. Можно вежливо сказать, что у него экзотичная внешность, например, или яркая и харизматичная натура. Ну привлекательный он. Хотя с другой стороны, привлекает же он людей – вон Ясинский как привлекся, как будто одурманенный. Макар усмехнулся и покачал головой. Он повернулся к Илье.

- Спасибо, - дружелюбно сказал Макар и кротко улыбнулся.

Илья прищурился.

- Не обольщайся, крысеныш, на меня твои чары не подействуют. Я пубертатный период давно перерос, чтобы на малейший призыв похотью реагировать, - добродушно отозвался он.

Макар дернул плечами, подумав, что это можно было бы расценить как оскорбление. Но как он ни старался, он не мог найти в себе ничего, похожего на эту эмоцию. Растерянность была, даже недоумение – с чего бы Илье решить, что Макар с ним заигрывает? И неловкость, неизвестно откуда всплывшая и добавившаяся к и так богатому букету непривычных эмоций, которые Макар сам не мог бы и назвать. Но ни оскорбления, ни обиды в нем найти было невозможно. На Илью было решительно невозможно обижаться, более того, в его присутствии Макар странным образом успокаивался и расслаблялся, радуясь возможности и отпустить сальную шуточку, и задать серьезный вопрос, на который не всегда получал прямой ответ. Он осторожно посмотрел на Илью в зеркало: тот увлеченно щелкал ножницами, не особо обращая внимания на растрепанные чувства, в которые парой фраз вверг Макара.

А Илья подумал, стоит ли его предупредить о том, чтобы он не заигрался в свою жизнерадостность и хотя бы раз в сутки обращал внимание и на других. Но звучать брюзгливым старым дедом в теплый сентябрьский вечер не хотелось, и он промолчал. Макар медлил, словно что-то хотел спросить, но в ответ на поощряющий взгляд Ильи лишь покачал головой и пожал плечами, скупо улыбнувшись и глядя при этом сосредоточенными глазами на стену рядом с Ильей.

- Ладно, я ушел, меня нет, - задумчиво сказал он и оглянулся в поисках сумки. Подхватив ее, Макар перекинул ремень через плечо, поправил сумку на бедре и преданно посмотрел на Илью. – Спасибо, до завтра.

Илья, уходивший в подсобку, не обернулся и помахал рукой.

Макар неспешно шел по улице к ближайшей остановке и рассеянно глядел на небо, на деревья, дома, время от времени на людей, и настроение у него было странно умиротворенным. В автобусе ему досталось свободное место, что было воспринято Макаром как просто приятный довесок к приятному во всех отношениях дню. Автобус остановился, Макар вышел и пошел легким прогулочным шагом к знакомому уже подъезду. И только у самой двери, занеся руку над кнопкой домофона, он вспомнил про сверток с майкой, который лежал на дне сумки. «Бли-ин», - протянул он, недовольный собой. «Ай, фигня, - махнул рукой Макар, - успеется, наношусь еще». И он решительно вдавил кнопку. Дверь открылась почти сразу; Макар толкнул ее и побрел к лифту.

Дверь в квартиру была приоткрыта, Стас поджидал Макара в глубине прихожей, заманчиво отсвечивая обнаженным торсом. Он стоял, набычившись, глубоко засунув в карманы руки, сжатые в кулаки. Макар неторопливо снял сумку, неспешно стянул кеды и крадучись направился к нему. Стас молча ждал, пока Макар приблизится к нему, и не произносил ни слова, не двигался, только глубоко дышал и пристально следил за ним горящими глазами. Макар неторопливо снял майку и замер в полуметре от него. Стас облизал губы и сглотнул. Это было здорово, это было вожделенно, это было возбуждающе, и Макар неторопливо принялся за ремень. На Стаса бесхитростная, в общем-то, процедура расстегивания ремня явно произвела сильное впечатление, он поднял плечи в защитном жесте и напрягся, следя за Макаром горящими глазами, в самой глубине которых посверкивала беспомощность. Макар подался вперед, и одновременно с ним сделал шаг вперед Стас, неуверенно вытягивая руки из карманов. Макар оказался проворней, агрессивно набрасываясь на Ясинского и прижимая его к стене, чтобы через секунду самому оказаться прижатым. Он издал довольный звук, не дотягивавший до стона, застрявший где-то на уровне ключиц и вибрацией отозвавшийся по всей груди, и на эту вибрацию Стас отозвался серией судорожных вдохов.

Через пару часов они сидели на кухне и лениво жевали бутерброды. Макар уже сбегал в душ, натянул джинсы и майку – старую майку – и хмуро смотрел в окно, время от времени позевывая. Стас не пошевелился одеться вообще, и ко мстительной радости Макара на голове у него творился не самый привлекательный бардак. Ясинский сидел, вытянув ноги и откинувшись на спинку стула, и глядел в стену перед собой. Тишина на кухне была гнетущей, но Макар отказывался обращать на нее внимание. У него была пара мыслей, одна из них: как выспаться, и вторая: где позавтракать – дома в холодильнике натюрмортец был зело скудный, и именно на них он и был сосредоточен.

- Ладно, я пошел, - наконец буркнул он, вставая. – Давай, до завтра.

Ясинский убрал ноги с его пути и посмотрел на Макара снизу вверх. У него были потрясающие глаза – выразительные, но совершенно нечитаемые. Кажется, он смотрит с мольбой, но эта мольба обжигает почище тавра. Макар осмотрел его еще раз, полюбовался беспорядком на голове и пошел в прихожую. Стас остался на кухне.

Вторник был практически днем сурка. Ясинский весь в черном и снова – вот гад – со своими байроническими патлами, снова нечитаемые выразительные взгляды, снова рельефная спина прямо по курсу, снова куча сообщений на телефоне. И они снова стоят на крыльце и обмениваются совершенно незначительными фразами.

- Я могу тебя встретить после работы, - предложил он, когда Макар огрызнулся, что ему с работы не ближний край добираться.

- Встреть, - беспечно отозвался Макар, глядя в сторону. – Я в полдевятого заканчиваю.

Ясинский угукнул и пошел к мотоциклу. Макар алчно смотрел ему вслед.

Добросовестно отработав смену у Натальи Владимировны, Макар ввинтился к Илье. Тот с отрешенным видом изучал голову очередного клиента. Макар вежливо поздоровался и смылся в подсобку. Клиент в псевдогавайской рубашке, бледно-голубых джинсах, ладно сидевших на крепких бедрах, и вызывающе модных мокасинах покосился ему вслед. Ему показалось, что мальчишка выглядел затягавшимся.

- Ученик твой, что ли? – небрежно поинтересовался он.

- Клининг-сервис, - поправил Илья. – Ну и вообще самоусыновившийся товарищ.

Генка коротко хохотнул.

- Так тебе мелирование, колорирование или еще какую хрень делать? Вообще за твоими патлами поухаживать не мешало бы, но не на ночь глядя, - Илья щелкнул ножницами.

- А если я с утра припрусь? – Генка с интересом посмотрел на себя в зеркало. – Тогда и разберемся с этой хренью, давай?

- Припирайся, - охотно согласился Илья, снимая с него пеньюар и отходя в сторону.

Кофе в кафе под липами варили очень неплохой. Бариста была барышней общительной и с удовольствием перебрасывалась шутками с посетителями, особенно такими видными. Генка охотно пользовался и улыбками, и заинтересованными огоньками в глазах, и чашку в руках вертел очень эффектно: барышня прямо соловьем заливалась, рассказывая про всех и вся. Он потрепался с барышней, расплатился за кофе и вышел из кафе очень удачно. Макар как раз вышел из парикмахерской, что-то сказал Илье – весело огрызнулся, решил Генка, затем вполне отчетливо попрощался и огляделся. Наконец увидел кого-то и направился к нему. Генка довольно вздохнул и осмотрел улицу. Погода была хороша, жизнь была неплоха, и на работе было немного работы, что не могло не радовать. Жизнь бурлила, и по улице дефилировали толпы народа разной степени праздности. Мимо пронесся мотоцикл, и Генка бросил вслед двухколесному коню, с яростным ревом пролетевшему мимо, одобрительный взгляд. Номер был незамысловатым; и что за мода у этих мажоров жаждать повторяющихся цифр и букв? Боятся не запомнить, что ли? Он пошел к своей машине, бодро насвистывая каватину Фигаро и одобрительно оглядываясь вслед молодежи в азартно обтягивающей одежде.

Первая сентябрьская неделя была почти праздной для большинства студентов. Еще не было никаких проблем, почти никаких обязательств, мысли о сессии не мучили вообще, да и кто помнит о зачетах-экзаменах за три месяца до времени «Ч»? Поэтому студенты с чистой совестью вели бурную светскую и личную жизнь. Макар удивлялся обилию тем для почти бессмысленного с его точки зрения трепа. Ну какая к лешему разница, с кем встречается актер Х, который известен только тем, что встречался сначала с актрисой А, а потом певицей В? Ну какая к лешему разница, что в клубе Z будет выступать группа N, которая пела на разогреве у певицы М? И почти бессмысленна информация о новых коллекциях и распродажах, которой со священной обязательностью обменивались его сокурсники. И тем удивительнее был для него банальный факт, что и одногруппницы, и одногруппники не просто готовы проводить часы за подобными разговорами, но и устраивали нешуточные баталии, которые чуть ли не заканчивались враждой и крестовыми походами. Макар запоминал имена звезд разной степени яркости – на всякий случай, названия магазинов – с куда более прагматичными целями, благо он был очень неплохо обеспечен финансово теперь, с оглядкой вступал в разговоры, готовый в любой момент начать огрызаться по своей давней и с трудом искореняемой привычке, и с трудом распрямлял пальцы на ногах, которые подгибались очень яростно под обжигающими взглядами, которыми его награждал Ясинский; и неуместный, притягательный и пугающий жар распространялся от его взглядов по всему нутру Макара, тревожа и отчуждая. Пару раз Макар не выдерживал, шипел на него, предварительно убедившись в отсутствии любопытствующих слишком близко: «Ты совсем офигел, придурок? Держи либидо в узде, не шестнадцатилетний девственник! Не хватало еще спалиться». Глаза Стаса угрожающе вспыхивали, ноздри раздраженно дергались, но он сдерживался, отворачивался, пару часов вел себя почти целомудренно, чтобы по окончании очередной пары снова оказаться слишком близко к Макару. Макар дергался, в бешенстве оглядывал его и чуть ли не с ликованием огрызался на шпильки, которые Ясинский отпускал в его адрес; и пусть они были вялыми и вымученными, но их искусственности не замечал никто из одногруппников, как и выхолощенности. Макар начал сбегать из университета до того, как его остановит у аудитории, в коридоре или на крыльце Ясинский, чтобы банальным образом просто безмолвно стоять рядом, хмуро глядя в сторону. И если ему удавалось, то за этим следовали раздраженные сообщения, которые можно было игнорировать только до того момента, пока Макар не выскакивал из кафе или от Ильи. А там его ждала кара в виде мрачного Ясинского, который набычившись ждал его около мотоцикла.

- Чего ты хмуришься, как в жопу раненный? – не выдержал Макар.

Ясинский сделал ему навстречу очень многозначительное движение: как будто он не то придушить Макара хотел, не то в асфальт вкатать. Тот втянул голову в плечи и подался корпусом вперед, готовясь сопротивляться до последнего. Ясинский с силой вдавил ему в руки шлем и оседлал мотоцикл.

- Садись, - сквозь зубы процедил он, отворачиваясь.

Макар постоял, хмуро глядя на него и опасливо сжимая шлем, словно он мог взорваться в любой момент.

- Бегом! – рявкнул Ясинский, повернув голову. Макар скорчил недовольно-непослушную гримасу, но надел шлем и уселся сзади.

Первый перекресток они преодолели очень резво – слишком резво даже на пылкий юношеский взгляд Макара, да еще и практически на красный свет, на втором Стас остановился, и Макар с удовольствием ударил его по плечу.

- Я не камикадзе, придурок! Или ты едешь нормально, или я ссаживаюсь и иду домой! – заорал он. Ясинский отмахнулся и в отместку стукнул его по колену. Путь дальше проходил относительно спокойно, но выдохнуть Макар смог только по приезде. Стас ждал, опустив голову, пока Макар спрыгнет на землю, затем встал и снял шлем. Макар не мог ничего с собой поделать: он нагло любовался им. Ясинский покосился на него, прищурился, но не удивился, не смутился, не начал распространять самодовольство. Он просто пошел к подъезду. Макар рысью понесся за ним, недовольный на себя, что так инфантильно раскрылся, немного недоумевая по поводу реакции Ясинского, но и ощущая удовлетворение, что тот воспринял подобные взгляды совершенно адекватно, без кокетства, ложной скромности или самодовольства.

Стас почти привычно придержал дверь, дожидаясь, когда резвые шаги Макара раздадутся рядом, и пошел к лифту. Ему не особо нужно было оглядываться, ища Макара глазами, чтобы увидеть еще раз это примечательное угловатое лицо с блудливыми болотными глазами, эти неожиданно искусные похотливые губы, которым он иногда ничего не мог противопоставить, эту любопытно вытянутую шею и самолюбиво расправленные плечи. Внешность Макара и особенности его поведения въелись в его память неожиданно хорошо, чтобы можно было просто закрыть глаза и отрешиться: Стас опускал веки и снова сталкивался с наваждением, алчно требовавшим от него еще большего внимания. Он не знал, как справиться с ним; надеялся, что послабление своему искушению, которое он так легкомысленно попустил, принесет и желанное освобождение, но вместо этого весь устремлялся мыслями туда, где находился Макар. Он мог с точностью сказать, что делал и как вел себя Макар, какие жесты совершал и даже как смотрел, и не нужно было даже оглядываться – память почти профессиональная, чего уж. Что злую шутку с ним и сыграло. К своему глубочайшему сожалению, Стас представлял себе Макара слишком отчетливо, практически до болезненного, возбужденного, почти лихорадочного наслаждения. Да еще и эта решимость, с которой он сам пытался отделаться от наслаждения, и та решимость, с которой Макар принял его агрессию, не способствовали умиротворению, которого Стас начал жаждать. Вот сейчас они доберутся до квартиры, и Стас прижмет его к стене, а затем сам не пойми как окажется прижатым, будет срывать с этого гада одежду, и он будет издавать невразумительные, но требовательные звуки, срывая одежду с него, и шиш получится оказаться сверху и прижать Макара к кровати, потому что этот сучёныш будет упрямо выскальзывать и оседлывать его. И который раз удивит неожиданной искушенностью и изобретательностью, которой сам Стас противопоставить ничего особого не сможет.

У него были дурацкие предчувствия; они терзали его не первый день с момента их странного увлечения и не давали успокоиться и смириться, и они вихрем пронеслись в голове за те несколько мгновений, в течение которых Стас заходил в квартиру, пересекал прихожую, дожидался звука захлопывающейся двери и поворачивался к вибрировавшему от напряжения Макару. Стас сглотнул и сделал шаг навстречу, чтобы оказаться в эпицентре вихря невнятных желаний, непонятных настроений и эмоций, которым боялся дать имя. Гибкое, жилистое тело Макара послушно оплеталось вокруг него, его губы деспотично навязывали свою волю, и Стас подчинялся, потому что противостоять Макару он был неспособен.

Макар удрал в душ. Стас оглядел свою комнату еще раз и лениво потянулся. Он откинулся на стену, рассматривая плакаты напротив и неторопливо собираясь с силами. Мыслей в голове практически не было, и думать не хотелось. Эмоции, ощущения – и те ворочались лениво, с легким стуком соприкасаясь и снова раскатываясь по разным углам его нутра. Стасу было покойно, словно он нащупал что-то похожее на вменяемость в том невнятном состоянии, в котором пребывал. Он немного понаслаждался смешанными чувствами – удовлетворенностью и голодом, встал и неторопливо пошлепал на кухню. У него было еще несколько минут, пока в ванной шумела вода, чтобы полностью избавиться от неги и подготовиться к очередным невнятным минутам, в которые Стас не знал, что делать и как себя вести.

Он сидел, удобно вытянувшись, скрестив ноги, потягивая чай и позевывая. Макар засунул голову в кухню. Скользнув взглядом по Стасу, он заинтересовался в беспорядке лежавшими на столе хлебом, ветчиной и маслом. Переступив через длинные ноги Ясинского, он бесцеремонно плюхнулся на стул и взялся делать себе бутерброд. И откусив от внушительной конструкции, которую он навертел себе с завидной скоростью, в первый раз, Макар счастливо вздохнул и обмяк на своем стуле.

Стас мерно отхлебывал чай. Половина бутерброда лежала на столе. Он сам думал о том, что во всей этой ситуации есть что-то неправильное, что-то неуклюжее, что-то, что вызывает его неудовлетворенность. Вот вроде все неплохо: они тихо встречаются, шумно трахаются и тихо разбегаются. Вне его квартиры они изображают вооруженное перемирие, и неплохо вроде изображают. Ни претензий, ни требований, никаких обязательств. И именно это грызло Стаса. Ему хотелось чего-то помимо банального удовлетворения похоти. Желание не только наслаждаться телом другого и насыщать свое, но еще и рассчитывать на него вне этих узких и жестких, вне рамок физиологии.

Посидев еще немного в оцепенении, Стас потянулся за бутербродом. Мысль о расширении рамок, в которые он сам же и попытался втиснуть себя поначалу, привлекла его; более того, она показалась ему верной, многообещающей, заманчивой. Теперь осталось преподнести ее так, чтобы этот придурок ершистый не высмеял его – язык у него жалит будь здоров, Ясинский имел удовольствие неоднократно в этом убедиться.

- Не хочешь в пятницу куда-нибудь сходить? – небрежно спросил он, не поворачиваясь к Макару, вроде бы не особенно заботясь об ответе, но с напряжением ожидая реакции Макара.

Макар перестал жевать и замер с полным ртом. Посидев, помолчав, подумав, он осторожно спросил:

- В смысле?

Ясинский дернул плечом и закатил глаза.

- В клуб, Макарушка, в клуб. Развлечься, потанцевать, выпить. Ты вообще в курсе, что такое ночной клуб?

- В курсе, Стасинька, в курсе. Я там, правда, не как гость бывал, а полы за вами, мажорами, пидорасил, но зачем туда золотая молодежь тягается, очень даже знаю, - Макар посмотрел на него очень недружелюбно и яростно вгрызся в бутерброд. Ему так и хотелось пренебрежительно фыркнуть и пробормотать что-то оскорбительное, но Макар неожиданно осмотрительно сдержался и выразил что-то похожее на возмущение всего лишь энергичным двиганием челюстей.

Ясинский скосил глаза на него. Макар стрелял глазами по кухне, усердно жуя, и был таким заманчиво-привлекательным, что Стас с усилием отвел глаза и снова напустил на себя равнодушный вид. А внутри колыхалось что-то ласковое, и кончики пальцев зудели от желания провести по лицу.

- Ну так давай сходим,- лениво протянул он, переводя взгляд на потолок.

- Ну давай, давай, не ной только, - в тон ему отозвался Макар, вставая. – Все, я ушел.

- Можешь остаться, -  тут же отреагировал Ясинский и задержал дыхание, пребывая в смятенных чувствах после собственной решимости.

Макар недоуменно посмотрел на него.

- А утром через полгорода домой за шмотками переться? Не, спасибо.

Он решительно переступил через длинные ноги Стаса и пошел в прихожую.

- За какими шмотками? – недовольно пробормотал Ясинский, поднимаясь следом.

Макар зашнуровывал кеды. Он исподлобья смерил Стаса, скорчил пренебрежительную мину, завязал последний узел и выпрямился.

- Ты какой-то малахольный сегодня. Как будто тебя седативами накачали. Стасинька, это я, Самсонов. Отребье, дворовый пес, прыщ на теле благопристойного человечества, забыл? – ехидно произнес он.

Ясинский в раздражении поморщился и огрызнулся:

- Тебя послушать, так ты просто пай-мальчик.

- Ах, - Макар томно поправил волосы. – Ты наконец-то это заметил?

Это были сознательно нелепый жест и выражение лица, комичные в своей утрированности. На томно вытянутом лице с кокетливо сжатыми в куриную гузку губами ехидно и заговорщицки поблескивали острые зеленые глаза. Ясинский засмеялся. Макар взъерошил волосы и довольно ухмыльнулся.

- Ладно, пошел я, - буркнул он, мерцая улыбкой, которая погасла в глазах, но проблескивала в уголках губ.

Ясинский кивнул и протянул руку к нему. Он ласково провел ей по плечу Макара. Тот дернулся к двери.

- Ну что ты вяжешься? – вознегодовал он, выскальзывая из-под руки Стаса.

Ясинский сделал шаг и решительно обнял его. Коротко и жадно поцеловав, он на мгновение заглянул в возмущенные глаза Макара и отстранился, глядя угрюмо и предупреждающе.

Макар оглядел его, недовольно фыркнул и открыл дверь. Он понесся вниз, в недоумении вытирая рот. Ясинский был каким-то чокнутым. Странным образом на ум Макару пришла его почти истеричная мамашка. Будучи по жизни задерганной и окрысившейся теткой, время от времени и с завидной регулярностью она вдруг становилась мягкой, ласковой и почти вменяемой. Пока Макар был маленьким, он радовался этим проблескам, а потом понял, что за такими периодами грядет расплата: мамашка после них в сугубом размере выплескивала на Макара свое раздражение. Вроде это как-то с какими-то циклами было связано. Легче Макару от этого не становилось, но хоть предсказывать можно было. Интересно, Стасинька тоже этим мается? Макар злорадно захихикал и поспешил к остановке.

Странным образом Ясинский был спокоен на следующий день. Даже мрачные горящие глаза, которые он по своей привычке останавливал на Макаре время от времени, не давили, как еще вчера. Ясинский был почти нормальным, лениво вставлял свои пять копеек в разговоры одногруппников, время от времени отсылал сообщения Макару и не пытался загнать его в угол в конце коридора или в туалете. Макар расслабился: кажется, даже у их личного плейбоя есть шанс на вполне себе развитый головной мозг и что-то вроде здравого смысла. Жизнь была замечательной. Только откуда-то взялось странное беспокойство, которое не давало ему спокойно наслаждаться праздными разговорами и будничными делами. Что это было за беспокойство и чем оно было вызвано, Макар не мог понять. И он косился в окно, словно в нем должны были проступить буквы и сложиться в слова, которые и объяснят, что за червячок точит его.

Пары закончились, студенты неспешно разбредались по своим делам. Макар стоял на крыльце и щурился.

- Чего ты очки не носишь? – спросил у него Ясинский, взявший себе в привычку отираться поблизости.

- Тебе дело? – недружелюбно буркнул Макар.

- Нет, - после паузы благодушно отозвался Стас. – Только с очками куда как проще. И видишь больше.

- Иногда это недостаток. – Макар сдержал зевок и задумчиво осмотрел двор. – Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь.

- Что это было? – подозрительно спросил Ясинский и даже отстранился, оглядывая его.

Макар вздохнул и снисходительно посмотрел на него.

- Ты такой... многоопытный, Стасинька, - мурлыкнул он. – Ладно, пошел я работу работать. Ты сейчас куда? – поинтересовался Макар между прочим, спускаясь на одну ступеньку.

- Да... – Ясинский недовольно дернул плечом. – Тоже.

- Тоже что? Подносы разносить? Не верю, - весело отозвался Макар.

- Нет. – Ясинский недовольно смотрел в сторону.

- Ха, я знаю! Ты, наверное, просто стоишь где-нибудь в красивой позе, и тебе к ногам деньги возлагают, - начал зубоскалить Макар.

- Придурок, - Ясинский покосился на него. Раньше он бы разозлился. Сегодня он воспринимал это как банальную шутку.

- Что, серьезно? – Макар остановился и посмотрел на него. – Давай колись, - потребовал он.

- Тебя подвезти? – вместо ответа спросил Ясинский.

- Я тебя умоляю, - Макар тут же закатил глаза. – Ты дольше отсюда выезжать да туда подъезжать будешь. Тут же дворами восемь минут мелкой рысью.

- Как по-плебейски, - хмыкнул Стас, задерживаясь и пропуская его вперед, чтобы самому пойти к стоянке. Макар сделал пару шагов вперед и оглянулся.

- Только о месте и цели работы ты мне все-таки отчитаешься, - пригрозил он.

- Конечно, босс, - ухмыльнулся Стас. – Давай, до вечера.

- Ага, - рассеянно отозвался Макар и прибавил шаг.

Стас смотрел ему вслед, подходя к мотоциклу, садясь на него и надевая шлем. Затем он еще минуту просто сидел, опустив голову. На сердце было пусто, и голова почти звенела от той самой пустоты. Напряжение первых дней недели постепенно отпускало его, и вроде ему на смену должно было прийти хоть что-нибудь, но кроме недоумения и неименуемой пока жажды чего-то, ничто не стремилось заполнять пустоту. Его тянуло к Макару, болезненно, мучительно, сладко, но и близость не давала послабления, терзая, словно в отместку за что-то. Стас завел мотоцикл и продолжил сидеть, слушая, как работает двигатель. Он посмотрел вслед Макару, которого уже не было видно, и подпустил к себе отчаянную мысль: а что дальше? От нее неожиданно стало почти жутко. Стас выдохнул и решил сначала отработать, а рефлексией заниматься потом. Он сцепил зубы и поехал в студию.

Сессия была бесконечной, в студии было душно, Стас раздражался, и даже отрешенный обычно Оскар начинал злиться.

- Ты можешь сделать задумчивый вид? – цедил он сквозь зубы. - Задумчивый, а не имбецильно-голодный! Я не прошу тебя посчитать факториал от семисот, я всего лишь прошу чуть сдвинуть брови и приподнять подбородок. Что ты делаешь с руками? Тебе их ампутировали и присобачили протезы, а я и не знал? Ясинский, не надо строить из себя Квазимодо! И гопника тоже не надо. Обычная осанка. Обычная! И ноги моделям даются, чтобы их красиво демонстрировать, а не гнуть в разные стороны под неестественными углами. Все, на сегодня хватит. Хотя бы полтора нормальных кадра у меня есть, и да поможет мне фотошоп.

Оскар угрюмо осмотрел Стаса еще раз и огляделся. Выключив камеру, он посмотрел на Ясинского, медленно и неохотно выходившего из-под ламп, и задумался. С одной стороны, у них были неплохие отношения, а парня явно что-то беспокоит. Просто по-человечески было бы понятно и уместно. С другой стороны, Ясинский тот еще зазнайка. Оскар вздохнул и пошел к нему.

Стас неспешно натягивал майку; Оскар, подходивший к нему со спины, с профессиональным удовольствием скользнул взглядом по знакомым в общем ландшафтам и стал в поле его зрения.

- Выпьешь со мной чаю? – ровным голосом предложил он.

Ясинский вежливо приподнял брови.

- Уж не заигрываешь ли ты со мной? – язвительно поинтересовался он.

- Откуда такая подозрительность, мой яростно натуральный друг? – надменно прищурился Оскар, умудряясь, будучи ниже Ясинского на полголовы и куда как субтильнее, смотреть на него сверху вниз. Стас шумно втянул воздух и отвернулся. – Где моя каморка, ты знаешь. Можешь присоединиться.

Ясинский посмотрел ему вслед. Оскар уходил, изъявляя своей восхитительно прямой спиной пренебрежительное высокомерие к простым человеческим страстям. Хвост, который он по примечательной привычке завязывал на макушке одним из своих многочисленных кожаных шнурков, почти не раскачивался, и несмотря на его общую ауру снобизма, которую Оскар демонстрировал спорадически, но весьма болезненно для объектов демонстрации, в одном с ним помещении было уютно. Стас подхватил куртку и пошел за ним.

- Жасминовый чай, - не оборачиваясь, сказал ему Оскар, колдуя над чайником и чашками. – Надеюсь, ты не затребуешь сахар, - почти угрожающе добавил он.

- Не осмелюсь, о великий и мудрый, - хмыкнул Стас, опускаясь на стул.

- Это хорошо. – Оскар вскинул голову, прислушался и подхватил поднос, оглядывая свою каморку. – Ты этого гаденыша не видел? Если он мне опять провода перегрызет, я начну его в клетке запирать.

Стас недоверчиво на него посмотрел и скептически приподнял брови. Оскар грозился сделать это последние два года – практически все время, которое Стас его знал. Время от времени на хорьке появлялся ошейник, но не более того.

- Локи, сахар, - вкрадчиво произнес Оскар, опуская поднос на столик. В доказательство своих слов он щелкнул ногтем по сахарнице и уселся напротив Стаса.

Стас смотрел на чайник, на две совсем крошечные почти прозрачные пиалки с черным рисунком. Он поднял глаза на безмятежного Оскара, который щеголял сиреневыми прядями на пшеничных волосах, и странным образом успокоился. Хорек вынырнул откуда-то из-под стола, обнюхал Стаса и проскользил к Оскару. Тот подхватил его и усадил на колено. Локи попробовал потянуться ко столу, но, получив по уху и услышав угрожающее цыканье, прижался к бедру Оскара и испытующе посмотрел на хозяина. Оскар достал кусок сахара и протянул его хорьку; погладив его, он потянулся к чайнику и немного повращал его, а затем налил чай Стасу и себе. Стас смотрел на его изящные и сильные руки, на запястья с обилием шнурков, на фарфоровую утонченность лица и думал о том, что он никогда раньше не обращал внимания на его привлекательность. На его притягательность. Никогда до этой недели, потому что никогда ранее ему не доводилось задумываться о чем-то серьезнее, чем потенциальная доступность партнерши. Он поднял пиалку и вдохнул аромат чая. Кажется, он был бы заинтересован в возможности узнать Оскара и с этой стороны, если бы не было Макара.

- И что же печалит тебя, о отрок? – легко поинтересовался Оскар, отрешенно исследуя пиалу.

- Да... ничего, - неопределенно пожал плечами Стас. – У тебя есть кто-то?

Оскар посмотрел на него прозрачными глазами и вежливо приподнял брови.

- Разумеется. Локи, - невозмутимо отозвался он. Хорек, услышавший свое имя, приподнял голову, но, подумав, зевнул и снова улегся. – Уж не заигрываешь ли ты со мной? – игриво поинтересовался Оскар. Стас усмехнулся.

- Нет. Просто понимаешь, есть человек, и есть человек. И вроде как что-то такое есть, но не знаю, что. – Стас замолчал, мучительно подбирая слова. Он хотел поделиться, но сам себе не мог внятно объяснить, что. – Он как бы... – Стас развел руками. – Не знаю. – Он опустил голову. – Блин, не знаю!

Оскар в задумчивости гладил Локи.

- И как этот человек, который человек, реагирует на то, не знаю что? – флегматично поинтересовался он.

Стас вскинул на него сверкнувшие злостью глаза, но на лице Оскара даже интереса не было написано. Только вежливое внимание. Стас опустил голову и задумался.

- Он не против, наверное, - наконец сказал он.

- Не против чего? – прохладно уточнил Оскар.

- Встречаться, - неуверенно предположил Стас. – Не знаю, в том-то и дело!

Оскар сделал глоток; Стас зачарованно следил, как он относил пиалу ото рта, ставил ее на стол и наливал еще чая.

- Оскар! – завопила ассистентка. – Стив не может приехать! У него простуда!

- Лучше бы чирьи на заднице, я хотя бы во вселенскую справедливость поверил, - хладнокровно произнес Оскар, успокаивающе поглаживая засуетившегося Локи. Ассистентка засунула голову в дверной проем.

- Только что позвонил, сопли прямо досюда достают, и жаловался, жаловался! Он и к таким врачам, и к таким, и никак! – затрещала она. Оскар обреченно кивнул головой. – Он мне пятнадцать минут мозги выковыривал, как у него нос распух и глаза слезятся. Короче, если он к выходным оклемается, будет чудо.

- Ну тогда отбой дальнейшим планам. Можете расходиться, - кивнул Оскар. Ассистентка исчезла из дверного проема, и в помещении раздался оживленный гул. Оскар осмотрел Стаса. – Я бы тебя пощелкал, но ты сегодня деревянный, - задумчиво произнес он. – А его ты спрашивал?

Стас дернул плечами.

- Как? Просто взять и спросить? – пренебрежительно хмыкнул он.

- Не поверишь. Просто взять и спросить. Или тебе куда больше нравится упиваться неизвестностью, наслаждаться жертвенностью и страдать, глядя, как жизнь вокруг бьет ключом?

- Да ты поэт, - буркнул Стас, подливая себе еще чая.

- Я бы попросил! – недовольно протянул Оскар. – Ты меня еще властителем дум назови.

Стас хмыкнул и отпил чаю.

Студия опустела, а Оскар все стоял посреди нее, не решаясь выключить свет. Ему хотелось посозидать, поиграть с образами, потворить маски, но Ясинский сбежал, гонимый своими гормонами, других моделей не подворачивалось, а дома были совсем не те удовольствия – ничего, связанного с фотографией. Локи вертелся у треножника, обнюхивая его в который раз за день, Оскар, склонив голову, смотрел на него, думая, стоит ли делать стопиццотый снимок этого оглоеда.

- Восхитительный зверек, - зажурчал интимный баритон за его спиной.

- Пройдоха, проглот и диверсант, - согласно отозвался Оскар, поворачиваясь к человеку, чьи шаги он совсем не слышал. Неужели настолько поглощен своими мыслями?

- Я и говорю, восхитительный, - заулыбался мужчина. Роскошный экземпляр, улыбчивый, с чертенятами в глазах, которых так трудно передать в кадре, с проказливыми мальчишескими ямочками на щеках, с выразительным лицом, с широкой улыбкой. С великолепным телом.

Локи забегал вокруг Генки, недовольно пофыркивая и обнюхивая его. Оскар задумчиво осматривал мужчину, прикидывая, настолько ли сей муж авантюрист, как кажется. Он склонил голову к плечу и вежливо приподнял брови, задавая безмолвный вопрос.

- Не поверите, проходил мимо, - согласно заулыбался Генка. Оскар покосился на столик, где лежала камера.

- Мимо чего? – флегматично спросил он, идя к нему. Локи увязался следом. Оскар поправил по пути лампы, взял камеру направил ее на Генку и вопросительно уставился на него, склонив голову к плечу. Тот беспечно пожал плечами и повторил жест Оскара.

Оскар сделал первую серию кадров. Генка легко задавал вопросы о сложности работы вообще и сложности работы с признанными моделями обоих полов. Оскар легкомысленно отвечал на них, не задумываясь, что говорит, и приказывал представить то и то, переместить руки, склонить голову, изобразить эмоции, и увлекался все больше, потому что мужчина оказался дивно артистичным, и работу с ним можно было смело называть сотрудничеством.

- Руки на пояс, - отрывисто бросал Оскар. – Вдох, томный взгляд из-под ресниц. Руку к верхней пуговице! Расстегивай ее.

- И сложно со Стасом работать? – густым вибрирующим голосом спрашивал Генка.

- Хорошо. Руку в волосы, отведи голову назад.

- И сегодня?

- Сегодня он совсем отрешенный. Голову к плечу, улыбайся позаманчивей.

- Влюбился?

Оскар застыл на секунду.

- Похоже на то, - бархатным голосом признал он. – Руки на живот и веди их медленно к поясу.

Генка послушался; ему нравилась и невероятно возбуждала игра. Он видел, что фотограф увлекся, и подогревал его увлечение, наслаждаясь тем, что делал, послушно следуя указаниям и угадывая его мельчайшие желания. Он подкрадывался поближе, намереваясь проверить, так ли горяч фотограф, как его рабочий азарт.

Оскар замер и посмотрел на экран камеры. На его лице отразилось откровенное удовлетворение. Он пролистал снимки и оглядел студию.

- Локи! – раздраженно крикнул он. – А ну убрался, стервец! Все на сегодня. – Бросил он Генке, устремляясь к дальней стене, у которой что-то зашуршало. – Локи!

Генка опешил. «И все?!» - безмолвно спросил он у самого себя и скорчил обиженную рожу.

Оскар появился через пару минут, неся по сумке на каждом плече. Генка стоял посреди студии, печально глядя на него.

- Загляните послезавтра, посмотрим, что получилось, - безразлично сказал Оскар, нисколько не тронутый ужимками Генки.

- Вас подвезти? – грустно спросил он, преданно глядя на Оскара собачьими глазами.

- Нет, спасибо, мне недалеко. Мне нужно закрыть студию, - и он выжидающе уставился на Генку.

Генка послушно поплелся к выходу. Потом он шел рядом, пытаясь разговорить Оскара, но того совершенно не интересовал разговор, и он отвечал неохотно и после продолжительных пауз. У выхода Оскар распрощался и пошел к пешеходному переходу. Генка печально посмотрел на небо, оглядел улицу и направился следом. С каждым его шагом отчетливей становился охотничий блеск в глазах. 

Макар был заинтригован. Он не просто был в клубе. Он был в ночном клубе с той самой репутацией, и не один. Стас шел рядом, невозмутимый и шикарно выглядящий, и недовольно поглядывал по сторонам. А Макар оглядывал помещение, людей, бар горящими глазами и упивался атмосферой. В клубе было многолюдно, ревела музыка, орала толпа, и народ был совершенно разношерстным – от ярой метросексуальности до почти консервативных костюмов. Макар оглядывал людей и самодовольно улыбался, убеждаясь снова и снова, что его практически ничто от них не отличает. Отлично, просто отлично!

После второго коктейля Макар готов был признать, что мир прекрасен. Его попытались угостить, с ним жаждали танцевать, и настроение было просто превосходным. Ясинский хмуро смотрел на него, сидя у бара, но что один-единственный недружелюбный взгляд одной-единственной пары недружелюбных глаз? А Стас все больше сомневался в том, что был вменяем, когда предлагал этому проныре выбраться в клуб – Макару было хорошо, и он совершенно не обращал внимания на Ясинского.

Макар время от времени подбегал к Стасу, вытягивал его в пол, заставлял танцевать, но потом увлекался другими партнерами, забывал про него, и Стас, постояв минуту, снова убирался к бару. Ему было странным образом одиноко, и Макар этому ощущению только способствовал.

- Привет! – проорали ему на ухо. – Тебя угостить?

Стас вздрогнул и посмотрел на мужчину с темными живо поблескивавшими глазами.

- Нет, - огрызнулся Стас. Мужчина пожал плечами в яркой желтой рубашке с яркими же оранжевыми и красными полосами и белой строчкой.

 -Но со мной же выпьешь? – хладнокровно продолжил мужчина, невинно улыбаясь и довольно оглядывая его прищуренными глазами. Стас согласно кивнул и подозвал бармена. – Ты не один здесь? – полуутвердительно поинтересовался Генка, с интересом разглядывая угрюмого Ясинского. Стас снова кивнул головой. – С другом? Который твой? – беспечно спросил он, переводя взгляд на пол.

- Рыжий, - в раздражении выплюнул Стас, глядя на Макара. – Скотина блудливая.

Генка похлопал его по плечу.

- Давай, за знакомство, - подбадривающе сказал он.

Макар сидел на кухне, пил чай и листал журналы. Времени было за полдень, он толком не отдохнул после ночи в клубе, и этот малахольный Ясинский внезапно затребовал, чтобы Макар ехал к нему. Что-то чудит парень, совсем зачудил. Макар недовольно посмотрел на кружку, в которой ничего не осталось, и встал, чтобы нагреть еще воды. Телефон завибрировал, и Макар схватил его с намерением послать этого придурка дальше, чем видит. Он посмотрел на номер, и у него внезапно вспотели ладони и практически мгновенно запылали уши. Он поднес телефон к уху непослушной рукой.

- Да, - выпалил он, стремясь звучать как можно более бодро.

- Привет, - умиротворенным голосом отозвался Глеб.