Я учился жить

Первые дни отпуска казались Глебу бесконечными. Умиротворяющая тишина и звенящий от чистоты воздух в небольшом, скорее даже крошечном городке были для него непривычными, и время тянулось слишком медленно, чтобы он был в состоянии насладиться заслуженной праздностью. Но размеренный ритм, педантичное соблюдение режима дня – в пансионе он соблюдался с маниакальной точностью, вежливое достоинство работников пансиона и отстраненное дружелюбие жителей городка расположили Глеба к отдыху и настроили на медитативно-оптимистичный лад. Он с любопытством исследовал город, делал вылазки в места по соседству и наслаждался европейской кухней, благо ресторанчиков, относившихся к самым разным кухням, в его городке и по соседству хватало. И все это время проходило под мерный, тягучий и скрытно-мощный поток воспоминаний, который все очевиднее укрощался мыслями. И глядел ли Глеб из окна неспешно передвигавшегося по пряничным ландшафтам ледникового экспресса, смотрел ли на те самые альпийские луга, сидя на уютно прятавшейся в сени дуба скамейке, изучал ли меню в ресторане, он вспоминал о Денисе и думал о том, что делать и как жить. Ему было о чем вспомнить. Они недолго были знакомы с Денисом, познакомились около трех лет назад, и совсем незадолго до его смерти съехались. Глеб с легким недоумением смотрел на упрямое рвение Дениса обустроить квартиру, которую Глеб купил совсем незадолго до того, в соответствии с его представлениями о современном и даже удобном жилье. Он сам относился к таким вещам совершенно спокойно, куда больше значения отводя банальному удобству. Но он шел на уступки, смиренно принимая участие в обсуждении обстановки, декора и прочей дребедени, послушно тягаясь по разного рода торговым предприятиям и покорно снося энтузиазм Дениса, который настаивал на соучастии. У Глеба было бесконечно много времени, чтобы окунуться в прошлое и еще раз пережить его, вскрыв те залежи воспоминаний, которые он столько времени прятал от себя. И он вспоминал. Как они знакомились, присматривались друг к другу и оказывались рядом вроде совершенно случайно, но совершенно целенаправленно. Как они незаметно переросли ту ступень, которая «как бы вместе» и оказались на «не могли по-другому». Каким единственно возможным казалось решение жить вместе, каким естественным – совместный быт. Глеб рассеянно отмечал, какими приятными казались те дни ему, сидящему в Швейцарии и меланхолично оглядывающему ландшафты. И как отчетливо видно все то, что подспудно мешало – какие-то недоговоренности, неловкости из-за нежелания задевать другого. Вспоминал нередкие ситуации, в которых ему или Денису казалось, что лучшее решение – «как надо», а представления о том, «как надо», были очень консервативными, основанными на понятиях, заложенных в буржуазных, в общем-то, семьях. И надо было многое, и многое из того, что они делали, делалось совместно, и многое из этого порождало неловкости, вынуждая к постоянным компромиссам. Они достигли значительных высот в искусстве компромисса. А надо ли это было?

Глеб думал и о том, на что был бы похож их брак, если бы был возможным такой вариант событий, в силу ли легализации однополых браков, смены страны проживания, или в совсем экстремальном фантастическом варианте, когда один из них был бы женщиной. Глеб хмыкнул и подумал, что скорее всего женщиной был бы он; Денис был куда более агрессивным, энергичным, доминантным; он был порывистым, неугомонным, в отличие от созерцательного и инертного Глеба. Их брак наверняка начался бы со страстного и стремительно развивавшегося романа; возможно, он пережил бы кризис первого и пятого года. Но насколько бы они сохранили себя и их отношения дальше? Глеб не мог найти ответа и отказался от настолько бесплодных размышлений. А взамен он снова и снова, как драгоценные четки перебирал воспоминания, связанные с Денисом. Иногда уголки его губ непроизвольно поднимались в скупой и ласковой улыбке, иногда он опускал голову и улыбался злорадно. Иногда он просто смотрел перед собой, снова и снова перебирая бусины воспоминаний и дыша медленно, словно не желая спугивать их. Он думал о Денисе так свободно впервые с того самого момента, как узнал о его смерти, и впервые думал о его смерти, не утаивая этих мыслей от себя. Глебу было больно, но при этом он словно обретал себя, учился находить в этих воспоминаниях поддержку. Он сомневался, что окажется в состоянии хотя бы наполовину открыться кому-то так, как готов был открыться Денису. Как бы там ни было, пришло то время, когда Глеб был готов подпустить к себе других людей, выбираясь из своего панциря с опаской, но неотвратимо. И оглядывая окружающий мир из щелей в панцире, а затем приподнимаясь над ним, он отмечал, что мир не так уж и враждебен, что люди относятся к нему куда лучше, чем следовало бы ожидать, и жизнь в общем-то неплоха.

К особому удовольствию, погода баловала Глеба. Всю первую неделю отстояла сухая погода, но в ночь с пятницы на субботу собрался дождь. Глеб лежал на кровати, прикрыв глаза, и слушал музыку раскатов, пребывая в блаженном оцепенении. Для полного соответствия праздному созерцанию он даже руки за голову закинул; шум дождя принес ему немало удовольствия. Глеб не заметил, как заснул, и проснулся все под тот же дождевой шум, который совершенно не нарушали человеческие голоса или гул машин. Он долго лежал на кровати, не желая нарушать иллюзию полного уединения, но наконец встал, чтобы раздвинуть шторы. Небо было серым, и на его фоне желто-зеленые деревья выглядели особенно выразительно. Солнца не было, и вероятность того, что оно появится, скорее всего стремилась к нулю. В воскресенье в церкви в соседней деревне давали концерт аж два состава оркестров, с примыкающим к нему праздником города и каким-то невнятным рыбным фестивалем, которому, тем не менее, было уже более ста восьмидесяти лет. А на субботу у Глеба не было особых планов. И Глеб улыбнулся, покачал головой и решил начать с пробежки.

Возвращаясь после пробежки, Глеб задержал внимание на двух велосипедистах – типичной европейской девушке, очень сильно унисекс, невысоком темноволосом парне, который энергично крутил педали и что-то возбужденно ей рассказывал. У него была примечательно подвижная мимика и забавные острые скулы, нос и подбородок. Его лицо было таким возбужденным, отражая возмущение и практически сразу восторг, сменяясь сосредоточенностью, когда заговорила девушка, что Глеб непроизвольно улыбнулся. Парень напомнил ему Макара, такого же неугомонного и подвижного, что твой шарик ртути. В голову Глеба закралась мысль, что не мешало бы узнать, чем сейчас жив этот пройдоха. Первая неделя занятий должна быть насыщенной, но только не учебой. Завтрак был сдержанно-сытным, дождь припустил с новой силой, и Глеб подумал, что с вылазкой придется повременить. Он приготовил книгу, чтобы занять себя до ужина, но прежде решил позвонить Макару. Он набрал его номер, нажал на кнопку вызова и подошел к окну. Дождь мерно барабанил по стеклу, за окном было тихо и пасмурно, в комнате уютно.

Макар ответил не сразу, Глеб услышал резкое «да» и улыбнулся.

- Привет, - благодушно сказал он. – Это я.

Пауза в динамике была забавной: неужели Макар забыл, как звучит его голос? Глеб непроизвольно усмехнулся.

- Да понятно, - голос Макара звучал настороженно, опасливо, словно он должен был перейти озеро с лавой по тонкой дощечке и примеривался к тому, как бы половчее это сделать; слова были произнесены медленно и выговорены очень тщательно. – Видел же.

- Как дела? – после очередной паузы, снова показавшейся Глебу неловкой, спросил он.

- Нормально, - все так же настороженно произнес Макар. – А ты как?

- Я тебя ни от чего не отвлекаю? – легко поинтересовался Глеб, с интересом рассматривавший дождевые капли на стекле.

- Да нет, - буркнул Макар.

- Ничего не случилось?

- Нет, - категорично выпалил Макар сразу же. Глебу показалось, что это краткое слово было произнесено сквозь зубы. – Все нормально, чего ты пристал? А ты сам там вообще чем занимаешься?

- Не поверишь, стою у окна, смотрю, как капли стекают вниз, - мирно ответил Глеб.

- Морда лица хоть умная? Чтобы все понимали, что ты при этом еще и думаешь, - приободрившимся голосом съехидничал Макар.

- Обязательно. Только прохожих нет, так что и на мою умную морду лица смотреть некому. Усилия потрачены всуе, - медитативно отозвался Глеб, улыбаясь его шпильке.

- Что, совсем нет? Ни на улице, ни внутри? – Макар прозвучал подозрительно, и при этом необоснованно ядовито. – Ну ты бы там привлек кого, чтобы смотрели.

- Я ехал в маленький пансион в маленьком уединенном городке не для того, чтобы мне люди сверх меры досаждали, - Глебу понравилось, как звучала эта фраза. Тщательно выговорив ее, он подумал, что ему было куда важней услышать, чем убедить в чем-то Макара, в чем-то, что тот едва ли поймет в свои бурные девятнадцать. – Так что у меня приступ анахоретства. А как твои дела? Как первая учебная неделя?

- Нормально, как обычно. Предметов новых дофига, пока лекции, так что ничего такого.

Макар рассказывал, по привычке то возмущаясь, то скатываясь в язвительность, то восхищаясь. Глеб слушал его и послушно кивал головой.

- А одногруппники как?

Повисла пауза.

- Нормально, ну вот что ты пристал? Я же сказал, все в порядке! – вспыхнул Макар и возмущенно зачастил, что Глеб его за неразумного считает, каждый шаг контролирует и дурацкие вопросы задает. Ну студенты и студенты, все как обычно.

- Хорошо, мой самостоятельный друг, - примиряюще произнес Глеб. – Я рад, что ты справляешься. Надеюсь, и с работой у тебя все нормально?

Он подумал, что «нормально» в его устах прозвучало ядовито, но Макар, радостно отозвавшийся тирадой о том, как он поднялся на чаевых за первую неделю сентября, когда студенты радовались началу учебного года, этого явно не заметил. А Глеб подумал, что знает многое о Наталье Владимировне и Илье, знает, как зовут его коллег-официантов и чем они живут, но почти ничего не знает о его академической группе. Только как зовут старосту – ее имя он как-то упоминал; у Глеба сложилось мнение о ней как о немного занудном, но надежном администраторе. Даже о своей матери Макар говорил с куда большей охотой. И почему-то вопросы о студенческой жизни вызывали неожиданно бурную реакцию, которая в сегодняшнем разговоре была слишком агрессивной.

Макар расспрашивал Глеба о том, что тот успел увидеть и как ему понравилось бесцельно кататься на поезде по всем этим акведукам, выяснил, что ему еще предстоит, пренебрежительно фыркнул, узнав о деревенском празднике, и потребовал сказать, когда Глеб возвращается. Глеб рассказывал, лениво парировал выпады Макара и равнодушно смотрел сквозь стекло. Что-то ему не нравилось в этом разговоре.

Разговор иссяк. Глеб распрощался с Макаром, пожелал хороших выходных и не сильно пренебрегать учебой в начале семестра, с удовлетворением выслушал гневную тираду и наконец распрощался с ним. Он еще немного подержал телефон в руке и неторопливо опустился в кресло. Вытянув ноги, Глеб закинул голову и посозерцал потолок. Затем он потянулся за книгой. Остальные мысли могут и подождать.

Макар сидел на стуле, замерев и плотно сжав веки. Звонок застал его врасплох, совершенно врасплох. Неловкой рукой положив телефон и вытерев потные ладони о брюки, Макар уставился в пол. Почти неделя, которую он не думал о Глебе и не думал вообще, не просто не желала оставаться в прошлом. Она придавила его к земле, с садистским удовольствием представив события в неприглядном свете. Кажется, ну что тут такого, ну Ясинский, ну перепихнулись, ну было прикольно, ничего особенного. До тех пор, пока не вспоминать о Глебе. Перед ним было очень неудобно. И не хотелось, чтобы он про это все узнал. Тем более они вроде как вместе. Макар в раздражении закрыл журнал и оттолкнул его. Недовольно фыркнув, он встал и побрел в комнату – в гостевую комнату, в которой обитал во время отсутствия Глеба. Как-то даже зайти в его комнату Макара не тянуло. Кажется, теперь очень даже было понятно, почему.

Стас позвонил ему вечером. Макар убирал парикмахерскую. Чувствуя себя очень неловко под праздно-любопытным взглядом Ильи, он ответил на звонок и постарался забиться подальше от его проницательного взгляда, который почему-то действовал на него особо удручающе.

- Ты работаешь сегодня? – глухо спросил он.

- Еще как, - огрызнулся Макар.

- Во сколько заканчиваешь?

- Не твое дело! – Макар закусил удила. – Что ты лезешь, как не знаю что? Не знаю, когда заканчиваю, а если бы и знал, тебе что за дело?!

- Ты вообще охренел? – разозлился Стас. – Что значит: «что мне за дело»? Я тебе сейчас точно голову оторву! Где ты?

- Да не вяжись ты ко мне! – рявкнул Макар и нажал отбой.

Илья, с интересом внимавший разговору Макара, даже перестал на это время запускать злых птиц по свиньям. Но развлечения кончились, Макар втянул голову в плечи, окатил его гневным взглядом и сбежал в подсобку. Илья вернулся к телефону и игрушке, но без азарта. А Макар нервничал. Звуки, которые до Ильи доносились, свидетельствовали о его патологической неловкости и сопровождались тихой бранью.

- Ты к Наталье сегодня идешь? – повысив голос, спросил у Макара Илья.

Макар радостно вскочил в его поле зрения; виновато посмотрев на Илью, он тряхнул головой.

- Не, завтра, - искательно заглядывая ему в глаза, с готовностью ответил он.

- Это хорошо. Иначе ты ей всю паскуду перебьешь, вместе с вазами и оконными стеклами, - величественно кивнул он. – Работай, работай, мой маленький пятнистый друг.

Макар задохнулся, набрал воздуха, собрался было сказать что-то обидное, но лишь выдохнул, нервно сжимая и разжимая кулаки:

- Блин, ты гад!

- Я вообще-то твои джинсы имел в виду. Пятна воды, нет? – Илья указал глазами на них.

- Придурок, - буркнул Макар, успокаиваясь.

- Бу, - ответил Илья и снова принялся за игрушку. Макар помедлил еще немного в поле его зрения и вернулся к уборке.

Он явно не хотел уходить, перекладывал журналы, еще раз поправлял цветы и оглядывал зал. Илья осмотрел его с ног до головы и хмыкнул.

- Что, влип, очкарик? – полуутвердительно произнес он. Макар покосился на него и пожал плечами, красноречиво отводя глаза и втягивая голову в плечи. Илья помолчал: ему не хотелось связываться с Макаром еще больше, привязываться к нему еще сильней и оказываться вовлеченным в жизнь совершенно постороннего и совершенно ненужного в общем человека. Он тяжело вздохнул. – Там Наташа вчера пирог подкинула, я не осилил. Иди, делай чай, работничек.

Макар радостно кивнул и скрылся в подсобке. Илья отложил смартфон и посмотрел в окно. Не то, чтобы у него были планы на вечер – никаких, кроме приятной компании телевизора, очередных ралли в очередной пустыне и, возможно, пива. Но совесть, с которой он успешно находил компромиссы ранее, неожиданно продемонстрировала свой склочный характер и отказалась позволять ему не поддерживать Макара. Который, легок на помине, уже нес поднос с чашками, блюдцами и пирогом. Илья пересел ко столу и приглашающе обвел рукой богатство.

- Налетай, подешевело, - добродушно произнес он, прищуренными глазами оглядывая пирог.

У Макара могла быть нечистая совесть, рыльце в пушку или что там еще за аномалии, но на аппетите это не сказывалось. Илья, с удовлетворенным видом откинувшийся на спинку кресла, с любопытством следил за тем, как Макар доедает последний кусок.

- Куда в тебя лезет, мелкий? – риторически вопросил он, наблюдая, как Макар опустошает чашку. Илья похлопал себя по животу. – Хороши пироги, да и ватрушки тоже ничего. Так что у тебя за геморрой приключился?

Макар вздрогнул, стрельнул на него виновато вспыхнувшими глазами и поморщился.

- Да ничего не приключилось, - огрызнулся он, но без своего обычного задора.

- Ну то поднимай свои нижние полушария и давай домой, что ли, - тем же вальяжным тоном предложил Илья. – Я тоже не откажусь от родных стен.

Макар откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Угрюмо посмотрев в сторону и недовольно шмыгнув, он сказал:

- Да фигня в общем. – Он быстро посмотрел на Илью и снова опустил глаза; Илья сидел с невозмутимым видом, склонив голову к плечу, и ждал. Дернув плечом, Макар попытался пробить броню хладнокровия умильным взглядом, но Илья только приподнял брови. – Понимаешь, в общем, у меня есть одногруппник. – Макар выдохнул и попытался поточней описать то, что беспокоило его. – В общем, шикарный тип. Ну мы там и... – он снова дернул плечами. – Типа первое сентября, пиво, то-се. – Макар поерзал и замолчал.

- И в чем проблема? По поводу своей ориентации ты не дергаешься, парень привлекательный. Все же в порядке. 

Макар вздохнул.

- Я сейчас у одного мужика живу. Типа за домохозяйку, все дела. Ну и не только. – Он выдохнул и решительно продолжил: - В общем, мы типа вместе. Понимаешь?

Он напряженно посмотрел на Илью, готовый в любой момент выпустить когти и как следует отходить ими Илью или удрать. Но Илья сидел и задумчиво смотрел на столик.

- И давно? – флегматично спросил он.

- Ну, считай, два месяца, - замялся Макар.

- А мужику сколько лет?

- Ну... тридцать. Может, больше.

- Скажи мне, мой юный друг, а он ваши отношения как рассматривает? – задумчиво поинтересовался Илья, изучая стену поверх его головы.

- В смысле? – Макар вскинул голову; неловкое выражение на его лице сменилось настороженным.

- Мужик имеет домработника. Причем и как домработника и имеет. Нормально, - Илья пожал плечами. – Удобно. Но и замуж он тебя не звал. Никаких обязательств. Ни с его стороны, ни с твоей. Он тебя к дому цепью не приковывал, за тобой не следит, свободу не ограничивает. Насколько я могу судить, он за дверью салона не стоит и облавы по городу за твоей блудливой задницей не устраивает.

Макар заерзал. Слова были очень удобными, но взгляд у Ильи – неожиданно тяжелым. Он опустил голову.

- Ну... Он сейчас в отпуске, - недовольно признался Макар.

Илья хмыкнул.

- А когда вернется?

Макар попытался посмотреть на него, но духу у него не хватило. Он снова опустил голову.

- Тебе с ним удобно, опять же квартира, деньги, или что?

Он пожал плечами. Открыл рот и снова закрыл его.

- С ним хорошо, - наконец решился он и произнес глухим голосом: – Он надежный. И спокойный. Не хочу я от него никуда.

- А он хочет, чтобы ты от него куда?

- А я знаю? – огрызнулся Макар. – Он там вроде сидит, о себе знать не дает. А вчера – позвонил. Интересуется, как дела. Фик поймешь.

- И это выдрало тебя из любовной лихорадки и спустило на бренную землю? Бляденыш ты, Макар. Что-то мне кажется, что если твой мужик и дальше тебя терпеть согласится, у этого твоего одногруппника будут еще собратья по несчастью. Кто его знает, чем твой мужик дышит. Но если он не дурак, должен был понять, что за заразу домой впустил. Может, и не будет особо грузиться.

Макар угрюмо посмотрел на него, злобно сощурил глаза и сжал губы, но благоразумно промолчал. Он переваривал слова и находил их оправданными; и постепенно он успокаивался, избавляясь от напряжения, время от времени прорывавшегося гадкой нервной дрожью. 

Илья задумчиво смотрел на стену. Макар поставил локти на колени и в задумчивости сцепил пальцы рук, с чрезмерным интересом рассматривая их переплетение.

- Ты от меня-то что хочешь услышать? – полюбопытствовал Илья.

- Да ничего, в общем, - Макар посмотрел на него явно успокоившимся взглядом. – Спасибо.

- Да кушай не обляпайся. – Илья лениво пожал плечами и сложил на груди руки, с интересом за ним наблюдая. Макар явно что-то решил для себя и намерен этому решению следовать вопреки метеоусловиям, мнению общественности и здравому смыслу.

- Ладно, я пошел домой.

Макар встал и застыл, задумчиво разглядывая поднос. Затем, цыкнув, он подхватил его и поволок в подсобку. Илья поднялся и неторопливо пошел за ним.

- Чего пялишься? – буркнул Макар, принявшийся мыть посуду, Илье, стоявшему в дверном проеме.

- Бесконечно, друг мой, можно смотреть на три вещи. Вот я думаю, куда пристроить горящую свечку, раз льющаяся вода и работающий ближний в наличии имеются, - самодовольно ухмыльнулся Илья.

- Ты тот еще демон! – развеселился Макар. – Как тебя земля носит?

- С трудом, друг мой. Прогибается под моим весом и обильной мудростью, но носит, - снисходительно пожал он плечами и выглянул из подсобки, услышав звук открывающейся двери. – Ну закрыто же! – недовольно крикнул он и вышел.

Макар, как был, с мокрыми руками высунул любопытный нос из подсобки, чтобы узнать, кого принесло, и скривился, как от оскомины. Как-то он не горел желанием увидеть Ясинского так скоро.

- Ты чего приперся? – тут же заорал он, выскакивая. – Я же сказал не вязаться ко мне!

Илья с интересом осмотрел Ясинского. Он очень хорошо понимал Макара: повестись на такого парня можно очень легко. Особенно когда он оглядывал Макара такими жадными глазами. Гормоны, туды их в качель. Химия, опять же. Похоти можно немало ярлыков навесить, и некоторые звучат очень и очень эстетично.

Как бы там ни было, объект, ставший причиной отрыва Макара от бренной земли в начале недели и его же на нее возвращения, оторопело смотрел на него.

- Да в чем дело? – недоуменно протянул он. – Что за муха тебя укусила?

- Никакая муха меня не кусала, - рявкнул Макар. – Я тебе просто говорю, чтобы ты оставил меня в покое!

Стас выдохнул.

- То есть как «оставил в покое»? – угрожающе произнес он, надвигаясь на Макара. – Мы неделю встречались, и просто так – оставить в покое? Просто так – все? Почему?

- У меня друг есть! – прямо ему в лицо выплюнул Макар, забыв испугаться куда более крупного Ясинского, у которого глаза медленно, но верно начали наливаться кровью.

- Друг. У тебя. И давно?

- Два месяца!

- Ну ты гад! – Ясинский рванулся к Макару, но был перехвачен Ильей, который удерживал его.

- А ну-ка успокоился, - приказал он. - Брысь отсюда, пакость, - бросил Илья через плечо Макару, порывавшемуся наброситься на Стаса. – Вон! – рявкнул он. – Быстро!

Макар фыркнул, засопел и остался стоять, сжимая кулаки и гневно сверкая глазами.

- Макар, иначе я тебе уши надеру, - угрожающе произнес Илья.

Макар что-то буркнул себе под нос и ушел в подсобку; через секунду он вернулся обратно с сумкой, все так же бурча что-то неразборчивое себе под нос, и как следует хлопнул дверью на прощание.

Илья дождался, пока дверь за ним закроется, проследил, чтобы Макар отошел подальше, и отпустил Стаса.

- Пиво будешь? – обреченно спросил он. Стас смотрел на улицу, судорожно дыша.

- Это ты его друг? – он резко развернулся с хищным блеском в глазах.

- Друг, - недовольно закатил глаза Илья. – Да не тот. Садись, сейчас принесу пиво. Устроили, блин, детский сад - штаны на лямках. Хотя, - он остановился на полпути, повернулся, оглядел Стаса, оценил его байкерский прикид. – Ты не хочешь под пиво гонки посмотреть? Пошли, - он заговорщицки кивнул головой в сторону двери. – Давай, не стой пнем, пошли! У меня дома пиво всяко лучше, и пожрать есть чего. Давай, давай.

Илья обнял Стаса за плечи и увлек за собой. Ясинский, опешивший от такого обращения, позволил Илье тащить себя, не особо слушая, что этот «друг» ему втирает, но поддаваясь очарованию бархатного голоса и добродушно-насмешливых ноток, звучавших в нем. Они вышли на улицу, Стас терпеливо дожидался, пока Илья закрывает салон, и угрюмо смотрел в землю. Затем они шли к соседнему дому, поднимались наверх, Илья показывал ему квартиру и вел за собой на кухню. Стас послушно отнес в комнату пиво и замер в растерянности у двери.

- Ну чего стал как пень? Плюхайся. Сейчас елевизор включу.

Стас посмотрел на него в недоумении. Илья указал глазами на диван.

- Располагайся, не стесняйся, - дружелюбно сказал он. – Меня, кстати, Ильей зовут.

- Стас. Спасибо, - выдавил Стас, отчаянно пытавшийся понять, что он делал в незнакомой квартире, в гостях у незнакомого человека и почему он держит в руках пиво, хотя пить его не собирался совершенно. А Илья невозмутимо рассказывал, что и почему они будут смотреть, почему они будут пить именно это пиво и закусывать именно этими снеками. Стас не слушал его, но непроизвольно выхватывал из речевого потока отдельные слова, за которые отчаянно цеплялся, как будто они скрывали все тайны мироздания, оглядывал комнату, избегая смотреть на этого мужика с колоритными татуировками, и думал о том, что неожиданно в первую очередь для него самого повел себя как последний дурак.

Эти свои размышления Стас озвучил ближе к полуночи, когда они опустошили не по одной бутылке. Он пытался объяснить, как он чувствовал себя всю эту неделю, как пытался держать себя в руках, хотя хотелось проводить с Макаром часов этак двадцать пять в сутки, как у него вставало от простых мыслей о том, что они вытворяли. Он рассказывал, как не ожидал, что это может быть так здорово и что никогда до этого не было, и что он вообще был не готов с таким столкнуться. Кроме этого, он озвучил и то, что сам не понимает, почему так остро отреагировал на категорическое нежелание Макара продолжить встречаться. Последние два слова он произнес с огромным усилием, мучительно краснея и ожидая издевок от Ильи. Тот же, повернувший голову, но косившийся в телевизор, задумчиво покачал головой. Стас пытался пояснить, что это ведь очень удобно, просто встречаться на ночь и разбегаться, но ему хотелось большего, а этот гад Самсонов только и отреагировал, что насмешкой, и ничего неопределенного не сказал. И что Стас даже не подозревал, что у него кто-то есть. Илья слушал эти излияния краем уха, куда больше интересуясь очередным этапом очередного кубка, и ему была так знакома эта ситуация. Он угукал, время от времени чуть более выразительно поворачивал к Стасу голову, всовывал ему в руку полную бутылку и время от времени задавал очередной общий вопрос, на который Стас с готовностью отвечал многословно, сбивчиво, непоследовательно и горячо. Ближе к трем часам ночи Илья окончательно убедился, что раненого самолюбия Стаса и свежести первого опыта серьезных отношений в этой ситуации куда больше, чем реальных страданий, подпустил пару шпилек и отправил Стаса спать на свою кровать, что тот и выполнил, переместившись к ней по примечательно вихляющей траектории. Илья же, посмотрев этап еще несколько минут, шумно выдохнул, пообещал себе снести со стервеца Самсонова голову и истребовать с него еще как минимум три месяца бесплатного клининг-сервиса, причем и в квартире тоже, и отправился в ванную.

И только стоя в спальне в одних боксерах, глядя на Стаса, вольготно разметавшегося на кровати и мерно посапывавшего, Илья озадачился своей вменяемостью. Кроватка была хороша и вынослива, спору нет. Но места в ней им двоим как бы не маловато было. Идти в гостиную на короткую софу не хотелось, потому что утром это было чревато муками выпрямления, и Илья, сладко и основательно зевнув, махнул рукой на внезапно проснувшуюся щепетильность и скатил Стаса на дальнюю половину кровати. Счастливо вздохнув и потянувшись, он перевернулся на живот, уткнулся носом в подушку и заснул.

Стас чувствовал себя отвратительно. Пиво, верней, продукты его переработки основательно изгадили рот и усердно натягивали стенки мочевого пузыря. Добрый же фей, который вчера спас его от цепи необдуманных поступков, которые Стас почти начал совершать, хозяйничал на кухне, мурлыкая под Бон Джови. Стас уткнулся в подушку, но оттягивать дальше величайшее из событий – явление себя доброму фею – было неприлично. Солнце светило ярко, издевательски намекая если не на полдень, то на время, чрезвычайно близкое к нему. Стас лениво оглядел комнату и решительно сел на кровати. Илья по-прежнему был на кухне, и Стас воспользовался этим, чтобы пробраться в ванную. Отчего-то ему было боязливо встречаться с Ильей: больно глупым казалось его вчерашнее поведение при свете солнца.

Обнаружить в ванной нераспакованную зубную щетку и полотенце было очень приятно. Стас нагло воспользовался еще и душем, стараясь как можно меньше мочить волосы – хоть их и стоило помыть, но это потерпит до вечера. Он недовольно морщился, натягивая вчерашнюю одежду, и усердно концентрировался на своих неприятных ощущениях, лишь бы не думать об Илье и о том, что он про Стаса может думать, тем более ничего хорошего он подумать явно не может. В конце концов, он приперся в чужое заведение не пойми за чем, чуть не начал драку, и с кем – с Макаром, полночи устраивал бурю в стакане воды, и жаловался, жаловался, жаловался... За последнее было особенно стыдно.

Стас глотнул воды из-под крана и выпрямился. Так или иначе, из ванной нужно было выходить. Он замер на секунду перед дверью и решительно взялся за ее ручку.

Ильи не было на кухне, и Стас обиженно оглядел ее. Но на столе его дожидался небольшой поднос, а на нем тарелка с каноничными яичницей и беконом, чашка кофе и два прелестных бутерброда. В гостиной работал телевизор, и Стас, подхватив поднос, решительно направился туда.

Илья полулежал на диване, торжественно возложив ноги на стол, неторопливо жевал и сосредоточенно смотрел какую-то хрень по телевизору. Гонки, предсказуемо. По совершенно неожиданному, но почему-то неудивительному легкомыслию одет он был исключительно в боксеры.

Приветственно помахав вилкой Стасу, Илья снова обратился к телевизору.

- Этот урод или слепой, или глухой, или имбецильный, или два из трех, - недовольно сказал он, ткнув вилкой в направлении экрана. – Не удивлюсь, если он не понимает, где он и что от него требуется.

Стас сел рядом и положил ноги на столик.

- Спасибо за завтрак, - небрежно бросил он.

- Да на здоровье, лишь бы несварения не было, - беспечно отмахнулся Илья и снова уткнулся в телевизор. – Ну куда ты прешь? Ну вот куда ты прешь, придурок! – возмутился он, подаваясь вперед.

- Ты прямо служба спасения, - буркнул Стас, которого почему-то задело явное пренебрежение Ильи, выказываемое им по отношению к компании.

Илья покосился на него и озадаченно приподнял брови.

- У тебя бодун, что ли? – озабоченно спросил он. – Башка болит? Или клопы покусали? Чего на людей кидаешься? – сурово закончил он и снова отвернулся к телевизору.

Стас вяло ковырялся в завтраке и рассеянно следил за действом, разворачивавшимся на экране. Он избегал смотреть на Илью, но именно Илья его и интересовал, куда больше, чем очередной этап очередного кубка. За кого Илья болел, сказать было трудно, и хаял и хвалил он всех подряд, не забывая при этом поглощать яичницу. На время рекламной паузы Илья удовлетворенно откинулся назад и принялся усердно уничтожать завтрак.

- А ты Макара давно знаешь? – небрежно поинтересовался Стас, просто для того, чтобы спросить что-нибудь. Ему не так сильно хотелось знать, что да как, но сидеть в молчании не хотелось еще больше, высокомерно задирать нос и цедить благодарности за завтрак было как минимум смешно, да и Илья явно не тот человек, который бы проникся величием его статуса. У него за плечами заведомо было куда больше опыта, чем у Стаса, и любая попытка задрать нос могла бы вызвать не самые приятные последствия, тем более Илья мог быть очень острым на язык. Благодарности были ему тоже не нужны. Кроме этого, Стасу было уютно сидеть на диване в небольшой комнате перед большим телевизором, есть бутерброды, запивать их кофе и украдкой рассматривать Илью, сидевшего рядом с ним в одних лишь черных боксерах.

Илья покосился на него и легкомысленно пожал плечами, и жест этот не вязался с пристальным взглядом прикрытых глаз, изучавших Стаса и отмечавших, насколько важна информация и насколько важно то, что он может сказать помимо простых фактов. 

- Месяца два, чуть больше, - беспечно отозвался он, внимательно глядя на него прищуренными глазами.

Стас помнил, что планировал спросить еще что-то, но совершенно забыл, что именно. Его куда больше интересовал человек, сидевший рядом и следивший за ним, с любопытством склонив голову к плечу.

- И как? – ляпнул он.

Илья засмеялся.

- Как со взрослеющим опоссумом, - весело признался он.

- В смысле? – Стас отозвался механически, но задав вопрос, даже порадовался этому: он был уместным и вполне себе неглупым.

- Ну, в смысле. Любопытный он, как двадцать папарацци. Пронырливый. – Илья отвернулся от Стаса и с сосредоточенным лицом уставился на стену поверх телевизора. – Хотя не пройдоха. Хотя проблем от него куда больше, чем он весит. Хватит? – он снова уставился на Стаса.

- Хватит, - буркнул он, пытаясь скрыть неловкость. – А со своим другом он как?

- А я откуда знаю?

- Ну вы же вроде друзья...

- Именно. – Илья предупреждающе смотрел на него, приподняв брови. – Именно поэтому спрашивай у него сам, мил человек. 

Рекламная пауза закончилась, Илья снова откинулся на спинку дивана.

- Ты смотришь эту хрень или нет? – через несколько секунд спросил он.

- Да так, - недоуменно пожав плечами, отозвался Стас.

- В таком случае иди на кухню и делай еще кофею. А я буду ее смотреть, - хладнокровно отозвался Илья и протянул ему поднос. – И это забери.

Стас опешил; и пребывая в таковом состоянии, он безропотно взял поднос и встал. Илья довольно сложил руки на груди и водрузил ноги на стол. И сосредоточенно уставился в экран. У него на щиколотке была забавная и совсем неуместная ящерица. И слишком мощные для обычного парикмахера руки, хотя пальцы были почти изящными. Стас пошел на кухню.

Кофе, который он приготовил, произвел на Илью такое неизгладимое впечатление, что он подскочил, поволок Стаса на кухню, заставил вылить эту бурду в раковину, сопровождая маневры непечатными выражениями, и после двадцатиминутной лекции повторить попытку. Ему упорно не приходило в голову одеться, а Стас начинал реагировать на него все острее, из-за этого раздражаясь и огрызаясь. К непонятным эмоциям добавилось и совершенно идиотское возбуждение, которое он усердно пытался скрыть, чувствуя себя при этом еще глупее под проницательным и немного ехидным взглядом Ильи. Когда тот все-таки натянул брюки, Стас чуть ли не вздохнул с облегчением. Но маленькая ящерица лукаво подмигивала ему из-под штанины, не желая оставить в покое.

Стас собрался домой поздним вечером. Илья совершенно ничего не имел против компании, с удовольствием приготовил обед на них двоих, затем испек блинчики; они умудрились поспорить, поругаться, согласиться, снова поспорить и даже поорать друг на друга, хотя Стас под страхом смертной казни не смог бы вспомнить, о чем была речь. Ему просто доставляло удовольствие общаться с Ильей безо всяких масок и претензий, открываясь самому и с удовольствием следя за тем, насколько откроется Илья. Тот охотно шел Стасу навстречу, делясь многим и часто в небрежной форме открывая сокровенное. После фильма, который они молча досматривали в комнате, наполнявшейся сумерками, Стас посидел, собирая решимость по крупицам и вынуждая себя подчиниться ей.

- Ладно, мне пора, - хмуро сказал он.

- Ага, - отозвался Илья и зевнул. – Типа того.

Стас хмыкнул. Он поколебался. Но ему хотелось сделать что-то особенное. Что-то, что выделит его из череды простых прохожих.

- Спасибо, - тихо сказал он, глядя в окно, пытаясь найти слова в вязком потоке эмоций, чувств и ощущений, которые не мог бы назвать даже под страхом смертной казни. Хотя бы это слово вспомнил, подумал он и криво усмехнулся.

Илья поднял на него глаза.

- Пожалуйста, - так же тихо отозвался он.

- Я пойду, - переведя на него растерянный взгляд, выдавил Стас, медля.

Илья кивнул. Стас очень хотел услышать хоть что-нибудь в ответ, но Илья молчал. Молчал и внимательно смотрел на него, тихонько постукивая пальцами по бедру. Стас протянул ему руку. Илья после совсем короткой, но очень отчетливой паузы пожал ее. У него была сухая, немного шершавая и жесткая ладонь, которая отлично ложилась Стасу в руку. Он задержал рукопожатие, заглядывая Илье в глаза, пытаясь увидеть там что-то, убедиться, что он выделяет Стаса; но ему не хватало опыта, чтобы понять, что выражали глаза Ильи. А в самой их глубине было что-то, от чего у него на спине проступила испарина и снова заворочалось глухое агрессивное возбуждение.

- Пока, - бросил Стас и сбежал в прихожую.

- Пока, - донеслось до него у самой двери. Или показалось? Он закрывал дверь, слыша, как Илья снова нашел какие-то гонки по этому проклятому телевизору.

Макар приплелся на занятия за добрых пятнадцать минут до начала пары и зашился на самую камчатку. Он еще и к парте пригнулся, подозрительно отслеживая всех, кто входил в аудиторию, чтобы не пропустить тот суровый момент, когда в дверном проеме появится Ясинский. Чтобы в случае чего либо спасаться бегством, либо готовиться принять геройскую смерть. Все воскресенье он боролся между злостью на Ясинского за то, что тот чего-то там себе возомнил, и банальным любопытством: его подмывало выяснить у Ильи, во что вылилось его знакомство с этим пижоном. Он сунул нос в парикмахерскую пару раз, но у Ильи был очень основательный выходной, и его работница пояснила, что ей еще в четверг было строго-настрого запрещено дергать его по пустякам и не только; Макар ушел несолоно хлебавши, попытался было посердиться на Илью и даже поразмышлял над тем, чтобы позвонить Ясинскому, но остатки здравого смысла все-таки восторжествовали. Утром и днем Макар был занят в кафе, а затем носился по городу с какими-то не совсем внятными целями. Так что было вполне терпимо; куда хуже стало ему ближе к ночи. Вечером он бродил по квартире, пытаясь найти себе хоть какое-то занятие: хотя бы сервизы какие стояли, чтобы их можно было протереть,  но ничего так и не нашел. Он попытался занять себя журналами, телевизором, даже в книгу нос сунул, но отвлечься так и не смог; мысли упрямо возвращались к ситуации с Ясинским и Илье. В способностях последнего вызвать к жизни глас разума, даже если объект воздействия к оному с рождения глух был, Макар был уверен полностью. Что Ясинский с Ильей в надежных руках – тоже. Макар пытался посмотреть на саму ситуацию отстраненно и чуть ли не во второй раз задался вопросом, а каким образом в нее вписывается Глеб. И если в субботу вечером его куда больше волновало, что станется с ним, если что – если в самом-пресамом отвратительном случае Глеб все-таки узнает всю эту историю – мир не без добрых людей, это Макар знал преотменно – а ну как вышвырнет?, то когда он подумал, что ему придется смотреть Глебу в глаза, демонстрировать честность, искренность и все остальное, Макару стало не по себе. Как-то постепенно, не совсем ставя себя на место пострадавшей стороны, но представляя, что бы он сам чувствовал, если бы пред его блудливы очи предстала какая-нибудь пидовочка и томным голоском объяснила бы, что они с Глебом просто ой-ай, Макар очень четко определил, что ему бы это не просто не понравилось. Узнать, что его партнер гульнул, пусть с кем-то совсем незначительным – да от одной мысли Макар вскочил и забегал по кухне. А ведь Глеб привлекательный мужик, и на него наверняка ведется охота. Чисто потенциально. Наверное. Он-то сам не из тех, кто производит впечатление сильно заинтересованного в любого вида безответственной связи человека и способен отшить любого ста восьмьюдесятью пятью способами разной степени суровости. И вот ему докладывают, что Макар – скотина блудливая.

Макар опустился на стул. Ладно, это если донесут. Хотя вроде некому. Он приблизительно знает, где Макар работает, про учебу знает куда меньше, что не может не радовать, но чтобы серьезный и уважаемый Глеб поперся в кафе или в университет выяснять, с кем Макар дружит?! От таких мыслей парнишка презрительно фыркнул. Глеб на такое никогда не пойдет. Более-менее успокоившись, Макар взялся за свой уже почти остывший чай. Он пил его мелкими осторожными глотками, снова и снова ежась от неприятных ощущений и успокаивая себя, когда очередная дурацкая мысль приходила в его буйную голову.

Поздним вечером, сходив в душ, Макар задержался у двери гостевой спальни, которую подсознательно выбрал на время отсутствия Глеба, и решил наведаться и в хозяйскую, в конце концов он имеет право и на нее. Делов было пройти пару шагов и взяться за ручку, а затем повернуть ее и толкнуть дверь. Но эти незначительные действия почему-то потребовали от него немалого мужества. А комната была знакомой, почти уютной, почти обжитой и вполне приветливой. Макар осмотрел ее и выключил свет. Почему-то кровать казалась ему слишком большой, потолок слишком высоким, окно слишком широким, а гостевая спальня – такой милой по сравнению с этим актовым залом. И Макар резво сбежал к себе. Забираясь под одеяло – нехотя и весь в раздумьях, он пытался укротить мурашек, которые резво топали по его хребту. Пробирало почти до оскомины. А ведь ему придется как-то собираться с духом и смотреть Глебу в глаза.

Лежа на кровати, Макар таращился в потолок, пытаясь ухватить за хвост хотя бы одну из тех мыслей, которые бродили там совершенно неприкаянными. Ему это удалось, за что он разозлился на себя еще больше: это была совершенно дурацкая мысль о том, что делать на занятиях. Ясинский может либо испортить ему жизнь полностью и бесповоротно мелкими и крупными придирками, разборками и прочими милыми его сердцу развлекалками. Он может, конечно, удариться в другую крайность и начать разыгрывать из себя обиженного, что тоже не самая приятная ситуация. С третьей, и совершенно неожиданной стороны, ему не хотелось полностью ставить крест на хрупком и робком взаимопонимании и почти нормальных отношениях, которые проклевывались у них с Ясинским: в те краткие моменты, когда Стас избавлялся от своего пафоса и томных поз, он оказывался неглупым и риторически неслабо продвинутым собеседником. С ним можно было и поспорить, и вместе похаять кого-нибудь или что-нибудь, благо жизнь всегда оказывается щедрой на такие темы; Ясинский еще и слышать собеседника был способен, что с его внешностью и бэкграундом вообще удивительно. Если бы он на самом деле не вздумал дурить и обижаться, что их авантюрка закончилась не по его высочайшему соизволению, было бы вообще здорово.

Макар повернулся на бок, свернулся клубком, попялился немного в окно и закрыл глаза. Сон не шел, но спать надо было – время не раннее. Он горестно вздохнул, и по поводу бренности всего земного, и из-за своей импульсивной натуры, которая на один явно удачный случай устраивала девять каверз, уткнулся носом в подушку и приказал себе спать. Только сон его особо не радовал: Макар то и дело просыпался и всматривался то в окно, то в потолок, пытаясь определить, где он и что готовит ему день грядущий. Проснулся он за несколько минут до будильника и вяло ждал, когда он даст о себе знать. После первых же нот Макар сел на кровати и сгорбился, мог бы – в клубок свернулся и под кровать забился. На занятия идти совсем не хотелось.

Сидя за самым дальним столом и добросовестно пригибая голову к столешнице, чтобы как можно меньше демонстрировать себя любимого, Макар угрюмо оглядывал аудиторию, старательно пряча глаза и увиливая от любого визуального контакта – у него своих личных проблем было более чем достаточно, чтобы еще на общественные размениваться. И он ждал, ждал с нетерпением и замиранием появления Ясинского. Мысли о Глебе остались дома, а сейчас Макара жалили опасения по поводу встречи со Стасом. А он не спешил.

Как бы ни ждал Макар появления Стаса, он оказался неготовым к его появлению в дверном проеме. Волосы у Ясинского были убраны в почти целомудренный хвост на затылке, куртку он держал в руке, и майка была скромно-белой. Он пошел к своему месту, лениво сдерживая зевок, но аудиторию оглядел. На Макаре взгляд Стаса задержался на пару ударов сердца, за которые тот успел выпрямиться и угрожающе посмотреть на Ясинского. Стас померился с ним взглядами и отвел глаза. Макар почувствовал облегчение и – ну откуда бы еще и такое? – разочарование. Чего ему хотелось и чего он ждал, Макар не особо помнил, но такое безразличие, причем не напускное, а вполне себе искреннее, его задело.

Пара закончилась, однокурсники покидали аудиторию с разными степенями ускорения. Ясинский, сидевший прямо по курсу, с наслаждением потянулся, отчего Макар пришел бы в возбуждение всего неделю назад, но сегодня всего лишь лениво полюбовался; он перекинулся со старостой парой слов и неторопливо достал сумку. Макар медлил сзади. Проскальзывать мимо Ясинского он не рисковал и нетерпеливо дожидался, когда этот барчук изволит встать и выместись в коридор. Наконец свершилось, и Ясинский вальяжно направился навстречу новым знаниям. Макар поплелся следом.

Ясинский все той же походкой зарулил в туалет, и Макар воспринял это как знак судьбы: Ясинский был сыт и, кажется, доволен, он не набросился на него на глазах у честного народа, а сейчас стремился в уединение к думам и мечтаниям, практически, хотя обшарпаннный туалет типа «сортир» оным способствовал весьма условно. Стас стоял у раковины, моя руки и задумчиво глядя куда-то вниз. Макар стал рядом, и Стас подозрительно на него посмотрел.

- Ну и чего тебе от меня надо? – обратился он к Макару, и его вопрос прозвучал до странного риторично. Макар дернул плечами и отряхнул руки.

- Поздороваться, - ядовито отозвался он. – А то ты так усердно меня игнорируешь, что я прямо даже обиделся.

- Ох ты, красна девица какая, - хмыкнул Ясинский. – А конкретней: чего тебе от меня надо?

Макар замялся. Все, что приходило ему в голову, звучало до такой степени по-девчачьи, что даже думать о том, чтобы произнести все эти «давай останемся друзьями», «ты замечательный друг» и еще какую муть казалось ему непристойным. И он угрюмо посмотрел на Стаса.

- Я бы сказал, но это будет звучать сильно по-мещански, - скривился он. – Типа никаких обид, все дела.

Ясинский кивнул и набрал полную грудь воздуха. Он задрал голову и посмотрел в потолок. Но глядеть в нечто серое с зеленоватыми разводами, отслоившейся штукатуркой, а местами и подкопченное было совсем неинтересно. Мыслей особых в голове тоже не водилось, и Стас посмотрел на Макара. Этот гаденыш все так же угрюмо смотрел в сторону, ожидая приговора.

- Морду бы тебе набить, - наконец сказал он.

- За что? – агрессивно протянул Макар. – Никто никому ничего не обещал, все получили удовольствие, а если кто-то резко захотел еще и любви, так это в комплект изначально не входило.

Ясинский осмотрел Макара, и еще раз. Он по-прежнему привлекал, по-прежнему тревожил либидо, но избавившись сначала от угара неосознаваемых влечений, а потом и шквала вседозволенности, Стас неожиданно обрел возможность смотреть на него как на человека, а не на раздражающий фактор, постоянно маячивший перед глазами назло его соизволению. И этот человек, стоявший перед ним и явно чувствовавший себя неловко, вызывал симпатию вопреки всем доводам «здравого смысла», хотя что это за зверь такой, Ясинский предпочитал не думать. Да и Илья относился к нему неплохо, что тоже как бы намекало.

- Ты засранец, Самсонов, - наконец признал Стас.

- Да ладно тебе! – вскинулся Макар, но больше по привычке, и в его выражении не было ни азарта, ни убежденности. – Ты-то уже чего кипишишься? Ты сначала целый год со своими непонятными чувствами как дурак с писаной торбой носился, потом вроде как получил, что хотел, чего бы тебе в моралиста играть?

- А друг твой?

- А тебе какое дело? – недовольно скривился Макар. – Это явно и очевидно мои проблемы.

Ясинский оперся о раковину. Он хотел поинтересоваться, что Макара ждет, но это было праздное любопытство, которое ему самому пришлось не по нраву. Поинтересоваться, что за друг такой - но они явно не в настолько хороших отношениях, чтобы использовать друг друга для душевных излияний. Поэтому он просто дернул плечами и повернулся к писсуарам. Макар скрипнул зубами: только что успокоившаяся совесть снова ехидно ухмылялась прямо в его физиономию.

Стас подождал Макара, и они вместе пошли на следующую пару, молча, думая каждый о своем и чувствуя себя вполне уютно в компании другого. После занятий он предложил Макару подвезти его, но предсказуемо получил в ответ пренебрежительное фырканье.

- Ну и иди как дурак пешком, - буркнул Стас, глядя в сторону парковки.

- Ну и езди как малахольный, - огрызнулся Макар, хмуро глядя в другую сторону. Стас посмотрел на него и подмигнул, когда Макар повернулся к нему. – Ты придурок, - категорично заявил он. Стас дернул плечами.

- От такого слышу, - беспечно отозвался он. – Ладно, я пошел. До завтра.

- Ага, давай, - механически отозвался Макар.

До смены оставалась еще четверть часа, и Макар заглянул в парикмахерскую. Илья вдохновенно творил очередной шедевр на голове очередной дамы и на сдержанное приветствие Макара, нахально ставшего рядом, и его невинную физиономию, отразившуюся в зеркале отреагировал лишь невнятным междометием. Макар терпеливо дождался окончания мастер-класса и нагло вперился в Илью своими глазами.

- Ну? – бесцеремонно спросил он.

- Ну, - многозначительно отозвался Илья. – Будешь мне до Нового года салон драить, а в пятницу получишь ключ от квартиры, и чтобы она к субботе блестела! И это я не требую от тебя компенсации за безжалостно убитые алкоголем клетки печени.

Макар отмахнулся.

- Наглый эксплуататор, - для приличия буркнул он и увязался следом за Ильей, направившимся в подсобку. – И это все, что ты можешь мне сказать? – обличающе воскликнул он, снова появляясь перед ним.

Илья приблизил к нему лицо.

- А что ты хочешь услышать? – кротко поинтересовался он.

Макар нагло изучал его, заглядывал прямо в глаза, и от его цепкого, подозрительного и до неприличия острого взгляда Илье захотелось поежиться. Он отвернулся.

- Да, наглый прощелыга, да. У тебя хороший вкус. Ты это хотел услышать, эстет хренов? – бросил он через плечо, складывая инструменты в стерилизатор.

- Ну, не совсем, - снисходительно отозвался Макар. – Но пока сойдет.

Илья оглянулся и покосился на самодовольную физиономию Макара. Ему только и оставалось, что закатить глаза. Он вздохнул, взял Макара за шиворот и аккуратно выставил из подсобки.

Макар негодующе заворчал, отскочил и снова повернулся к нему.

- Ага, даже так! Так я прав? – торжествующе спросил он, издал злорадный смешок и сбежал, пока Илья не разозлился. А он был как никогда близок к тому, чтобы как следует съездить Макару по морде. Следующую клиентку Илья стриг без особого энтузиазма, а по окончании шумно выдохнул и отрешенно уставился куда-то мимо зеркала. Затем покачал головой и снял с нее пеньюар. 

Фотографии были хороши. Оскар был отличным фотографом. Генка был в курсе – он успел немало узнать про объект, в том числе адрес, телефоны, номер машины и всевозможных страховок, зарплату и места учебы-работы. Журналы тоже были от Оскара в восторге, облагораживая свои страницы его творениями с завидной регулярностью, и некоторые сеты Генка пересматривал не по одному разу, словно они помогли бы ему разглядеть характер их автора. Но замечал он всего лишь характер образа, в котором пребывал модель; Оскар предпочитал снимать мужчин, что вселяло в Генку оптимизм, и он умел снимать мужчин, позволяя им быть слабыми, задумчивыми, романтичными, даже нежными, не настаивая на брутально нахмуренных бровях и тестостероново выпяченном подбородке, но тем не менее создавая замечательные образы. Помогло ли это Генке, он сам сказать не мог, но ко встрече, на которой должно было состояться изучение фотографий, которые Оскар должен был натворить, готовился основательно. Кто его знает, что этому художнику придет в голову на сей раз.

Время было выбрано очень удачно. Оскар сидел на полу, скрестив по-турецки ноги, задумчиво оглядывал опустевшую студию, освещенную парой ламп, и медленно перебирал пальцами что-то похожее на розарий. Локи рядом не наблюдался. Заслышав шаги, Оскар неторопливо повернул голову и кивнул ему в знак приветствия.

Генка опустился рядом с ним на корточки.

- Доброго вечера, - интимно промурлыкал он.

Оскар снова наклонил голову. Скользнув взглядом по студии, он осмотрел Генку. Что он подумал по поводу тщательно уложенных волос, обработанной трехдневной щетины и ослепительно яркой рубашки на кнопках, которые расстегивались в меру легко – Генка проверил целых три раза, стоя перед зеркалом и внимательно оценивая жесты, осталось неизвестным. Оскар легко поднялся и сказал:

- Выпьете чаю?

- С удовольствием, - Генка подпустил в голос мурлыкающих ноток, но ответом ему был лишь любопытный взгляд прозрачных голубых глаз.

- Локи! – крикнул Оскар. – Сахар!

Генка поднялся и крадучись последовал за ним. У Оскара была дивная эльфийская походка, легкая и танцующая, и этот хвост на макушке, почти не раскачивавшийся при ходьбе, и мышцы, призывно двигавшиеся под тонкой тканью широких брюк – вид открывался восхитительный. Генка замедлил шаг, и перед ним в комнату Оскара стрелой пролетел Локи и замер у стола на задних лапках, просительно сложив передние и встревоженно поблескивая глазами. Оскар насмешливо посмотрел на него и достал кусочек сахара и присел. После короткой возни – он то протягивал хорьку кусок, то отнимал, и Локи послушно тянулся за ним и издавал возмущенные звуки, когда ему не удавалось дотянуться – Оскар торжественно вручил ему сахар, подхватил и усадил в короб.

- Располагайтесь, - дружелюбно предложил он, идя к чайнику. – Зеленый чай с бергамотом, вы не против?

Генка опустился на небольшой стул и вытянул ноги.

- Нисколько, - ответил он, оглядываясь.

Оскар усмехнулся, включил чайник и направился ко столу. На пути он подхватил конверт и достал из него снимки, которые молча протянул Генке. Тот подозрительно посмотрел на Оскара, взял их и с некоторым опасением посмотрел на первый. Фотогеничным он не был, длинный нос и близко посаженные глаза под низкими бровями особого эстетизма его внешности не добавляли, но оказалось, что при соответствующем освещении он выглядел очень даже ничего, насколько можно было судить. С расстегнутой рубашкой получилось очень хорошо, одобрительно подумал Генка и самодовольно улыбнулся, упрямо игнорируя щелчки затвора. Оскар поправил свет и переместился ему за спину.

- Повернись ко мне, - низким голосом приказал он. – Медленно! Локоть на спинку.

Это была заманчивая и увлекательная игра. Оскар командовал, заскальзывая за стол, замирая у стеллажей, присматриваясь и снова перемещаясь, Генка позволял ему думать, что подчиняется, поворачиваясь вслед и с огромным наслаждением заигрывая с камерой. Рубашка на кнопках оказалась исключительным достоинством, будучи расстегнутой и снятой в две секунды. На губах Оскара затаилась одобрительная, слегка насмешливая и понимающая улыбка, и он продолжил играть в охотника-и-добычу.

- Хватит, - наконец выдохнул Оскар. – Чай.

Он отложил камеру и скользнул к чайнику. Генка застыл, глубоко дыша и пытаясь унять залихорадивший пульс. Чуть не скрипнув губами, он на мягких лапах подкрался к Оскару и осторожно положил руки на талию. Оскар замер, застыл и тихо сказал:

- Не стóит.

Генка послушно убрал руки, но остался стоять у него за спиной. Оскар вручил ему чайник, и Генка принял его, осторожно касаясь его рук, задержав их и заглядывая в глаза. Оскар указал ему на стол спокойными глазами. Генка медлил, заглядывая в них и стараясь дышать ровней. Оскар осторожно высвободил руки.

Генка пил чай из крошечных капсул, по недоразумению названных пиалами, небрежно развалившись на стуле и положив щиколотку правой ноги на колено левой. Локи повертелся рядом с ним и сбежал исследовать студию. Оскар изучал фотографии. Разговор с ним не клеился, Генка был вынужден замолчать после серии безразличных односложных ответов, до которых этот спящий красавец снисходил после пауз, в которые с куда большим интересом рассматривал снимки. Но не выгонял и позволял невозбранно любоваться, что Генка и проделывал с алчным удовольствием.

Оскар отложил планшет, выпил чай и посмотрел на Генку.

- Все на сегодня, - кротко сказал он, мягко улыбнувшись. – Спасибо за доставленное удовольствие.

Генка хотел сказать хоть что-то, даже открыл рот, и прямо так, с открытым ртом, выдохнул и смиренно кивнул.

- Загляните в среду, - предложил Оскар.

Генка снова кивнул, опуская глаза.

- Локи! – угрожающе позвал Оскар, вставая.

- Тебя подвезти? – безнадежно, но упрямо спросил Генка. Оскар, намерившийся выйти в студию, посмотрел на него и приподнял брови.

- Не стоит, - терпеливо сказал он, словно несмышленышу.

Генка выдохнул и усмехнулся. Подхватив рубашку, он натянул ее и выглянул в студию, застегивая. Оскар сидел на полу и вычитывал Локи, который то прижимался к полу, то тянулся к нему с коварными намерениями и умильно поблескивавшими бусинками глаз, пытаясь выклянчить прощение за очередную каверзу. Генка подошел к Оскару, опустился на корточки. Посмотрев на него, на Локи, который подался к нему, он повернул лицо Оскара к себе за подбородок и коротко поцеловал.

- До среды, - тихо сказал Генка, вглядываясь в его глаза. Затем встал и пошел к выходу.

Генка пытался уговорить себя не ехать в студию. Целых две минуты, он почти засекал. Но желание увидеть себя в роли жертвы, а не хищника – к последнему он подпривык, желание продолжить догонялки, увидеть Локи, увидеть Оскара, увидеть искру интереса и азарта в его глазах пересилило здравый смысл. А здравый смысл вопил, что он настаивает на том, чтобы остаться Генке перед дверью и не пытаться ломиться в нее, а лучше повернуться спиной и делать ноги, пока глаза видят. Потому что ничего хорошего из попытки выстроить отношения с малахольным созидателем выйти не может по определению. В такой мысли здравого смысла – или его подобия было более чем достаточно, и Генка решил обдумать ее на досуге, а лучше обсудить с более опытными в делах сердечных товарищами – тем же Кедриным, например, а пока студия ждет. И оборвав полет самоедства на этой звенящей ноте, Генка поправил ворот рубашки, ремень, скосил глаза в зеркало, подмигнул себе, такому неотразимцу, и походкой сытого гепарда направился туда, куда неудержимо манила его перспектива светлого будущего.

Здание, в котором располагалась студия, было странно и непривычно пустым. Казалось, что после взрыва нейтронной бомбы если и можно рассчитывать на биомассу, то только неодушевленную. Свет горел, но тусклый, откуда-то доносилось что-то похожее на музыку. Ни голосов людей, ни звука шагов любой степени отчетливости – ничего. Генка задумался, пропустил ли он что-то типа локального апокалиптеца, банкротства, рейдерского захвата, просто каникул фирмы, но ничего такого его услужливая память припомнить не могла. Он осторожными шагами, почти крадучись, направился к лестнице, и на его счастье пред ним предстал объект его вожделения. Оскар неторопливо спускался прямо Генке в объятья, умудряясь держать в руке Локи, планшет, а во второй телефон, набирая на нем сообщение. Генка зачарованно понаблюдал за тем, как Оскар легко и медленно спускается по ступенькам, словно стекает, и сделал шаг наверх. Оскар поднял глаза, замер, инстинктивно отправил сообщение и спрятал телефон.

- Тебе помочь? – тихо, почти на выдохе, произнес Генка, поднявшись на одну ступеньку и замирая.

Оскар склонил голову и посмотрел на Локи, оживившегося у него на сгибе локтя: он узнал Генку и задорно кивал головой, жаждая поздороваться поближе. Генка поднялся еще на ступеньку и протянул руку, и Локи начал активно втягивать воздух, обнюхивая и приветствуя. Оскар спустился на ступеньку и повернул корпус так, чтобы Генке можно было перехватить Локи; Генка осторожно взял хорька, не отводя глаз от Оскара, задумчиво и снисходительно смотревшего на любопытствовавшего Локи. Генка прижал хорька к себе и почесал ему шейку, глядя на Оскара бархатными карими глазами, и всполошенные огоньки, вспыхивавшие в них, растворялись в безмятежном взгляде Оскара, смотревшего на него, склонив голову к плечу. Он протянул руку и погладил Локи, успокаивая.

- Ну, проныра, попался? – мягко, с ироничными обертонами, произнес он, когда Локи попытался обнюхать Генку, забраться к нему на плечо и дотянуться до носа. Генка улыбнулся, и Оскар ответил ему ехидной, добродушной ухмылкой. Оскар постоял, помедлил и сказал: - Мы можем вернуться, если ты хочешь посмотреть твои фотографии. Я оставил их в студии.

Генка пожал плечами. Он многого хотел, и фотографии были в этом списке даже не в первой дюжине.

- Это обязательно? – скорчил он жалобную гримасу. Оскар спустился еще на ступеньку и понимающе приподнял брови.

- Мне нужно купить корм Локи, - Оскар плавно передвинулся на полшага в сторону и проскользнул между Генкой и перилами. – И заехать в пару магазинов. Компанию составлять совершенно необязательно. Это скучно и утомительно.

Он спрятал телефон в кармане, планшет и с интересом начал следить за Генкой, у которого на лице отразились немного утрированные чисто мужские эмоции предвкушения шоппинга – Генка жалобно посмотрел на Оскара и печально вздохнул.

- Только если за этой экзекуцией последует компенсация, - алчно прищурил он глаза. Оскар учтиво склонил голову, поправил сумку и пошел к выходу. Локи попытался дотянуться до хозяина, издал возмущенный звук и устроился на сгибе локтя у Генки. Оскар оглянулся, лукаво посмотрел на него, внимательно на Генку и открыл дверь.

Генке понравилось ходить по магазинам с Оскаром: он точно знал, чего хотел, не обращал особого внимания на упорное желание консультантов продемонстрировать свою полезность, вежливо, но безапелляционно говорил «нет», и весь шоппинг занял в общей сложности не более полутора часов с дорогой и выбором игрушек Локи, который принимал в выборе активное участие, почти сравнявшись в энтузиазме с Генкой. Оскар закрыл багажник, посмотрел на Генку и вежливо и почти безразлично поинтересовался:

- Не хочешь чаю?

Генка положил руки на крышу машины и заинтересованно посмотрел на него.

- Только не из наперстков, - жалобно попросил он и умильно приподнял брови. Оскар тонко улыбнулся. Подавшись вперед, он прищурил глаза и томно прошептал:

- Ты зря так высоко поднимаешь брови. Лучше ограничиться внутренними углами и чуть склонить голову. Поучись у Локи.

Генка задержал дыхание, затем выдохнул воздух и усмехнулся.

- Уел, - признался он. – Так?

Он послушно склонил голову к плечу, приподнял уголки бровей и изобразил жалобный взгляд. Рука Оскара непроизвольно дернулась, словно в попытке нащупать камеру. Он хмыкнул и кивнул.

- Вполне. Далеко пойдешь.

- Да уж куда дальше, - буркнул Генка, усаживаясь в машину.

Оскар пристегнулся и оглянулся, убеждаясь, что Локи в машине в своей переноске, и посмотрел на Генку. Тот следил за ним. Но удивительным образом не хищным ястребиным взглядом, чего можно было бы от него ожидать, а внимательным, изучающим, небезразличным и ласкающим. Что этот парень тягается к нему, полный энтузиазма, как не каждая модель на работу, секретом для него не было. После неожиданной вспышки интереса к Стасу Ясинскому Генка и не вспоминал больше о нем, с куда большим азартом заигрывая с камерой и человеком, ею управлявшим. Оскар ощущал яростный интерес Генки, который тот и не скрывал особо, при этом представляя его как нечто почти незначительное и такое приятное. И все это время, которое Генка возникал на его пути, Оскар думал, надо ли оно ему, отвечать на его притязания. Это могло быть интересным. Это могло быть утомительным. И у Оскара были серьезные сомнения, что то, на что он решается с этим парнем, выйдет за рамки банальной интрижки. Надо ли ему это, Оскар был не уверен, скорее он был уверен в обратном. Прошлое у него было бурным, как и подобает «человеку творческой профессии»; Оскар, вспоминая постулаты этой идеологии, полупрезрительно усмехался, если настроение было хорошим, и морщился в отвращении, если настроение было плохим. После череды таких ни к чему не обязывавших знакомств и ряда еще менее обстоятельных, даже случайных, разовых он чувствовал себя куда более опустошенным, чем можно было подумать. Ни удовлетворения, ни вдохновения, ничего такие связи не приносили. Ему понадобилось время и поддержка знакомых, случайно оказавшихся значимыми, чтобы восстановить уважение к себе, которое Оскар медленно, но верно утрачивал. За курсом реабилитации последовал период созерцания, Локи, подаренный старым добрым другом, с которым и врагов не надо, и относительно успешное, уютное и скромное настоящее, и не было никаких причин задумываться, не в болоте ли он живет. Генка привлекал его своей удалью и раскрепощенностью, Генка настораживал его своей харизматичностью, он и отпугивал его своей ярко выраженной доминантностью.

Объект размышлений сидел рядом, внимательно глядя на рассеянного Оскара.

- У меня к чаю только мед, - наконец выплыл из оцепенения Оскар и посмотрел на Генку прохладными глазами.

- Да я бы с ужина начал, - честно признался Генка, - а после сытного ужина все причиндалы к чаю утрачивают свою сакральную необходимость.

Оскар улыбнулся неожиданно солнечной улыбкой.

- Ужин, - задумчиво сказал он. – Конечно.

Генка задохнулся и застыл, беспомощно глядя на него. Оскар склонил голову к плечу, покачал ей, снисходительно посмеиваясь, и повернул ключ зажигания. Генка не смог отвернуться от него и перевести взгляд на дорогу, он так и смотрел на изящный профиль и небрежно убранные в пучок и перехваченные шнурком волосы Оскара. Время от времени их владелец поворачивался к нему и вопросительно и изучающе смотрел; на его приглашающе приподнятые брови Генка слабо улыбался и отрицательно качал головой.

Генка настоял на том, чтобы Оскар нес только Локи. Сам он охотно нагрузил на себя остальные пакеты, которых было немало, и послушно плелся за неторопливо шагавшим к подъезду Оскаром, время от времени подмигивая Локи, который возникал над его плечом и заинтересованно смотрел, чтобы затем потянуться к носу Оскара и что-то ему сообщить. Оскар посмеивался, гладил хорька и что-то объяснял, и Генке яростно хотелось оказаться на его месте, чтобы его вот так гладили, щекотали шейку и обещали вкусностей, если он будет хорошо себя вести. Генка был согласен, на все согласен, лишь бы только...

Ужин был великолепен, хоть и с рыбой вместо мяса, чай был зеленым с какими-то цветами, которые выглядели куда лучше, чем пахли, на пристрастный Генкин взгляд. Но Оскар именно в созерцании и находил особую прелесть, что немало забавляло Генку: у него складывалось стойкое впечатление, что Оскар – яркий кинестетик, какой бы ересью эта заумь ни была; он с особым, почти эротичным удовольствием проводил кончиками пальцев по корпусу своей камеры, Генка до хруста сжимал зубы, глядя, как он замедлял шаг, проходя мимо лавки с цветами, прикрывал глаза и втягивал воздух, и как он бережно касался ужасных несуразных убогих плюшевых игрушек, просто касался, не глядя. И болезненным удовольствием было смотреть, как он гладил Локи. Забавным было то, что Оскар неожиданно для своей кинестетической натуры оказывался очень хорошим фотографом, раскрывающим в визуальном образе много больше, чем человек сам знал о себе, и показывающим через визуальные образы много больше, чем простой образ простой, пусть и генетически благословлённой модели. Так что идея с яркой рубашкой была неплохой идеей. Не самым умным было решение снова уложить волосы, пусть даже пенкой, не гелем – если дело дойдет до тактильных ощущений, напененные волосы окажутся в явном проигрыше. И Генка шел за Оскаром, одетым в просторные штаны и просторную рубаху, обутым в невзрачные, но удобные сандалии, и плавился. Генка смотрел, как Оскар бережно берет маленькую пиалу из тонкого и гладкого фарфора, приятно-горячую, и подносит ее к носу, прикрывает глаза, вдыхает аромат этих непонятных цветов и замирает, и плавился. Генка следил за тем, как Оскар нагибается, подхватывает Локи, устраивает его на коленях и осторожно, даже нежно скармливает ему кусочек сахара, гладит и выпускает, и запоминал рассеянную и немного недоуменную улыбку, с которой Оскар следил за хорьком, по которому кругу обегавшим комнату и возвращавшимся то к Оскару, то к Генке.

Стол был совсем небольшим, Оскар сидел за ним на расстоянии даже не вытянутой руки, но Генка не решался потянуться к нему, не робея, но испытывая чувство, странным образом похожее на благоговение, насколько, разумеется, Генка мог о нем хоть что-то знать. А Оскар сидел, подобрав под себя ноги, задумчиво глядя куда-то в никуда, время от времени вдыхая аромат чая и встряхивая запястьями, чтобы браслеты, фенечки и непонятные шнурки, водившиеся на них в изобилии, не мешали ему. От таких незамысловатых жестов искушенный Геннадий Юрьевич превращался в пубертатного Генку и злился на себя за испарину, выступавшую на шее и загривке.

Оскар краем глаза любовался безмятежным Генкой, сидевшим перед ним, следившим за ним цепким взглядом и насмешливо-ласково улыбавшимся, когда в поле его зрения возникал Локи, и размышлял, стоит ли овчинка выделки. С одной стороны, с другой стороны,.. у него в любом случае оказывалась фигура с бесконечным множеством сторон, и Оскар в некоторой растерянности пытался определиться, насколько он хочет, чтобы знойные взгляды и не менее знойные намеки получили достойное развитие. Не тот человек был его визави, чтобы рассчитывать на его надежность. Оскар прикрыл глаза, пытаясь получить удовольствие от жасминового аромата, и поправил себя. Как раз надежным Генка был. Верным, постоянным – едва ли.

Генка потянулся и легонько щелкнул Оскара по носу. Тот открыл глаза и вопрошающе посмотрел на него.

- Тук-тук, кто в тереме живет? – с любопытством глядя на него, поинтересовался Генка. – Думают ли в тереме обо мне, горемычном?

Оскар скосил глаза на свой нос, перевел их на Генку и приподнял брови. Генка облокотился о стол и ухмыльнулся.

- Мы поужинали, чаю попили, пора и честь знать? – беспечно произнес Генка. – Или мне будет позволено составить тебе компанию и дальше?

Оскар в задумчивости опустил взгляд.

- Все зависит от того, что ты понимаешь под этим, - размеренно отозвался он наконец и поднял на Генку испытующие глаза. – Что ты понимаешь под этим?

Генка замер. С этими интровертами одни сплошные проблемы, подумал он, один Кедрин чего стоит: напридумывает себе проблем и носится с ними. Только с Глебом было куда проще, все эти заигрывания, на которых Генка настаивал, яйца выеденного не стоили в перспективе, и они оба знали, что из них ничего не получится. Поэтому Генка ни в чем себе не отказывал, беспощадно флиртуя с ним, потому что знал, что ничем не рискует, и Кедрин ни в чем себе не отказывал, язвительно отфутболивая флирт, зная, что ничем не рискует. А тут Генка внезапно оказался на тонком льду метрах так в пятнадцати от берега, и ему ничего не оставалось, как только замереть, боясь пошевелиться, и попытаться определить, что делать дальше.

- То есть? – сделал он невинные глаза. Судя по скептически поджатым губам Оскара, у Локи они получались на порядок лучше.

- Мне не нужна простая авантюрка, - кротко пояснил Оскар. – Если ввязываться в отношения, то только в постоянные, долгосрочные и стабильные. И если ты вознамерился составить мне компанию и дальше, то только на таких условиях. Оно тебе надо?

Генка осторожно опустил ладони на руку Оскара и игриво улыбнулся.

- Зачем все усложнять? – легко поинтересовался он. – Ты привлекателен, я чертовски привлекателен, и дальше по тексту. Жизнь слишком хороша, чтобы заморачиваться всеми этими экзистенциальными прибамбасами.

Оскар опустил ладонь сверху и снисходительно похлопал его. Он мягко сказал:

- Ты не поверишь, именно потому, что жизнь слишком хороша, и не следует размениваться на невнятные пародии на чувства.

Он убрал свои руки и встал. Генка откинулся на спинку стула.

- То есть нет? – небрежно поинтересовался он. Оскар замер и обернулся.

- То есть да, но. - Пояснил он.

Генка встал следом и подошел к нему. Он крадучись подошел к Оскару, который методично составлял посуду в посудомоечную машину, дождался, пока тот выпрямится, и положил руки ему на талию.

- Я согласен, - промурлыкал он Оскару в затылок и решил разыграть очень рискованную комбинацию. – Но мне нужно учиться. Я не имел удовольствия узнать, что есть постоянные, долгосрочные и стабильные отношения.

Он вдыхал аромат шампуня, туалетной воды и тела Оскара, терпеливо ожидая его реакции и яростно обдумывая, что и как делать дальше, и желательно в рамках приличий. Пока.

- Трудное детство, скользкий подоконник, деревянные игрушки, прибитые к полу? – усмехнулся Оскар, не пытаясь высвободиться.

- Не без этого, - неожиданно искренне и почти зло огрызнулся Генка. – Но я готов изменить прошлому. С тобой я готов на многое, - игриво добавил он, осторожно водя ладонями по талии Оскара, стараясь дышать ровно и не очень глубоко. Оскар, к его удовлетворению, дышал редко и неровно. Генка склонил голову к его шее и осторожно подул на нее, провел губами по контуру плеча, почти касаясь его, не видя – чувствуя, как Оскар откинул голову назад и задержал дыхание. – Поможешь? – прошептал он рядом с уголком рта Оскара.

Оскар не отвечал. Генка ждал, пытаясь не обращать внимания на его тело, плотно прижимавшееся к нему.

Вместо ответа Оскар чуть повернул голову.

- Откуда бы я знал? – тихо произнес он точнехонько в губы Генки. – Поможешь? – усмехнувшись, повторил Оскар Генкин вопрос.

- Помогу, - выдохнул Генка.

Макар считал дни до приезда Глеба, ожидая его возвращения с нетерпением и чем-то похожим на ужас. С одной стороны, он почти уверовал, что до Глеба не может дойти никакой сплетни – откуда? У них просто невозможно наличие общих знакомых, а Глеб явно не тот человек, чтобы бегать и выяснять, как Макар вел себя в его отсутствие. Да и с чего бы? Как Илья сказал, они друг другу в любви до гроба не клялись, с чего бы им теперь нервничать? Макар успокаивался, оживлялся, расправлял плечи и начинал с любопытством смотреть на мир, отмечая яркость красок, обилие прелестей и шикарные перспективы. С другой стороны, каким бы крупным ни был город, теорию шести рукопожатий никто не отменял. Вдруг найдется кто-то, кто знает кого-то, кто в свою очередь... И тучи снова сгущались над головой Макара, и он втягивал голову в плечи и начинал настороженно оглядываться. Ему казалось, что на него презрительно смотрят девять человек из десяти, а за спиной еще и пальцами показывают. Он мужественно не оглядывался, но жить легче не становилось. Хорошо, что эти периоды обостренной совестливости длились не очень много времени. Макару хотелось выговориться хотя бы кому-нибудь, но Илья на попытки Макара пооткровенничать рявкнул так, что тот отскочил и вытаращил глаза – от Ильи такого дождаться казалось бы ему еще пару недель назад просто невозможным. Стас был не против общения, но его отрешенные взгляды сначала раздражали Макара, а затем вызывали приступы патологического любопытства, которые заканчивались похожими рявками. Это наводило на раздумья. И отвлекало от своих невеселых мыслей.

За те несколько дней, прошедших с той самой знаковой субботы, Макар успел передумать много, вспомнить еще больше и с особым, трепетным чувством вспомнить, как покойно он чувствовал себя рядом с Глебом и как ему нравилось отношение Глеба – вроде шутливо-заботливое, небрежно-покровительственное, но какое-то уважительное. Ему нравилось, что Глеб всегда готов был слушать, хотя не всегда был готов говорить. Он вообще был очень скрытным, и это тоже нравилось Макару – кроме тех случаев, когда ему не нравилось. Но вообще это было свойственно Глебу – неумение, а иногда неумение, помноженное на нежелание, делиться. А с другой стороны, иногда, немало времени спустя, он беспечно, шутливо и кратко рассказывал Макару, что его тревожило энное количество времени назад. Макар вспомнил, как он злился вначале: ну что, трудно было сразу рассказать? Он вспомнил, как удивлялся своей смелости, когда впервые вспыхнул и вцепился в хмурого Глеба, что твой терьер, требуя рассказать и показать, и как тот не просто не отчитал его за наглость, но еще и отблагодарил позже – по обыкновению молча, но очень выразительными ласками. У Макара в его отсутствие и в ожидании возвращения возникало желание обрести ту уравновешенность и выдержку, которых ему самому как раз не хватало, и тогда он шел в спальню Глеба, о которой вспоминал, но которую не решался называть своей в его отсутствие, и занимался там своими делами: читал, готовился к первым семинарам, самым щадящим; Макар отлично понимал, что от него в начале семестра радивости не ждут даже сами преподаватели, но если ничем не заниматься, невнятное трусливое ощущение пробиралось вверх по позвоночнику и начинало свербеть в затылке. В спальне оно отступало, а если еще и планами семинарских занятий отбиваться, то в будущее можно было смотреть с опасливым оптимизмом.

Дни тянулись, действуя на нервы, Макар развлекал себя тем, что совал свой любопытный нос во все щели квартиры. Стеллажи с книгами восторга у него не вызвали, скорей укрепили во мнении, что Глеб тот еще зануда: подумать только – не просто читать разные мудреные книги на разные мудреные темы, но еще и с карандашом, делать пометки и закладки. Но тематика была самой разнообразной, и некоторые тома Макар отложил в сторону с твердым намерением если не вгрызться в гранит науки, то хотя бы поцарапать. Журналы он перетряс давно, и ничего нового не мог обнаружить в принципе. В компьютере ничего интересного не было, даже порно – и то отсутствовало. Куда больше его заинтересовал комод, в котором Макар обнаружил фотоальбомы. И их он перелистывал целый вечер, знакомясь с другим Глебом и каким-то парнем, который явно значил для него куда больше, чем можно было подумать, глядя на Глеба в реальной жизни. Оказывается, он мог улыбаться совершенно непринужденно, и кажется, Глеб любил обниматься. Было много снимков, которые это подтверждали. На некоторых он смотрел в объектив, на некоторых – на того парня. Симпатичный, кстати, недовольно признал Макар, давя в себе недостойное желание рвануть к зеркалу и провести сравнительную экспертизу. Он рассматривал конкурента и пытался его поненавидеть. Не особо успешно, к своему облегчению. А Глеб был какой-то непохожий на себя. И виски не седые. Макар откладывал альбомы, сбегал в гостевую спальню, в которой с маниакальным упорством продолжал ночевать, и долго ворочался, думая, что за человек, что за история может стоять за ними. На занятиях, на работе, убирая парикмахерскую и квартиру наглого эксплуататора Ильи, он совершенно не вспоминал о фотоальбомах, а по возвращении только что не подпрыгивал, борясь с желанием как можно быстрей снова открыть их. Макар пошел еще дальше и обшарил другие полки, другие шкафы, но больше фотографий не нашел, не обнаружил он ничего и в компьютере. Только эти фотографии, как памятник кому-то. И снова Макар переворачивал страницы, изучая того Глеба, искал знакомое выражение лица, знакомые жесты, и озадачивался, не особо обнаруживая их. Глеб очень изменился по сравнению с этим временем. Стал и старше, и иным. Макар долго искал то слово, которое помогло бы ему определить, что изменилось в нем. На ум приходило только «вневременной» - жутко пафосное слово, с уклоном в шизофренический надрыв. Но найдя его, Макар остался жутко довольным собой: именно это и привлекало его в Глебе. Он смотрел на непоседливость Макара, как прадед на шалости любимого правнука, и тут же мог ущипнуть его, как первоклассник, или отреагировать на возмущенное ворчание Макара невероятно розовой, пушистой и отвратительно слащавой фразой, которую только тот самый прозрачный, бездонный, ироничный и понимающий взгляд удерживал от скатывания в кондовую пошлость.

Исследовательская деятельность, совершенно несвойственная Макару, закончилась предсказуемо: он потерял интерес к фотографиям и к тому парню на них, с которым Глеб был моложе и консервативней. Макар даже подумал самолюбиво, что тогда (когда бы это ни происходило) Глеб не смог бы так запросто привести домой приблуду и доверить ему всю квартиру сразу и целиком. Ему хотелось польстить себе еще больше и прийти к заключению, что Глеб внезапно смог рассмотреть в нем чистое сердце и души прекрасные порывы, но при попытке развить тему у него зачесалась спина, в районе лопаток, но оттого, что по ней резко побежали мурашки, а не от высыпания на теле морфологически необоснованного оперения. А возвращение Глеба надвигалось. И Макар нетерпеливо ерзал в его ожидании и тут же ерзал от опасений, накатывавших на него с новой силой.

По счастливому стечению обстоятельств Макар не работал в тот день, когда должен был вернуться Глеб. Предыдущим вечером Макар позвонил ему и потребовал отчитаться о планах. Глеб вежливо выразил свое недоумение энтузиазмом Макара, и его вербальная эквилибристика вызвала в Макаре отчаянный зуд, который он выплеснул в паре раздраженных фраз и требовании не строить из себя юриста. Глеб засмеялся и смиренно рассказал, что уже упаковал чемоданы (Макар тут же фыркнул и пробурчал, что это его как раз и не удивляет), уже проверил и перепроверил документы, билеты и деньги (Макар снова снисходительно фыркнул) и что полностью готов взойти на трап металлической птицы. Кажется, они поговорили, выяснили все, и осталось всего ничего времени, прежде чем смогут увидеться, только и прекращать звонок не хотелось. Глеб молчал, задумчиво улыбаясь и рассматривая улицу из окна. Макар молчал, хмурясь и отчаянно сжимая телефон.

- Ну ладно, - безмятежно произнес Глеб, и Макар резко распрямился наподобие пружины от доверительных интонаций, которыми Глеб щедро присыпал слова. – Пора и честь знать. Тебе завтра на учебу, мне завтра на завтрак. Спать пора.

- Учеба! – радостно скривился Макар, отчаянно хватаясь за этот предлог и рассчитывая воспользоваться им, чтобы еще немного насладиться общением. – Да ладно тебе, в начале года кто про учебу думает?

Глеб усмехнулся.

- Не будь как все, о неугомонный, - ласково отозвался он. – Все, хватит на сегодня, а то ты в минус влетишь.

- Ну какая разница, - заворчал Макар, довольно краснея. – Ну подумаешь...

- Спокойной ночи, - мягко и непреклонно отозвался на этот маневр Глеб.

- Спокойной ночи, - буркнул Макар. Он еще немного посидел на кровати, задумчиво вертя в руке телефон, и откинулся на спину. Потолок был предсказуемо белым, небо в окне предсказуемо темным с редкими звездами. И улица отсвечивала желтоватыми, голубоватыми, розоватыми огнями разной степени мертвости. Макар закрыл глаза и вздохнул. Вечер был бесконечным, Макар так и не решился прийти спать в спальню Глеба; к угрызениям совести добавилось подозрение, с которым он косился на левый ящик комода, в котором лежали альбомы. Отчего-то именно после их изучения Макар стал чувствовать себя захватчиком, и все безрассудство его поведения, без скидок на безнадежность, сырую погоду, вопрос выживания и прочую дребедень, предстало пред ним во всей неприглядности. К этому добавились и другие мелкие и не очень проказы, которые были ему так свойственны и которые Макар находил безобидными, когда делал, и глупыми, злыми и прочее, когда он оглядывался назад. Он ворочался на кровати, то глядя в окно, то в раздражении отворачиваясь от него к высокомерно белевшей стене, то пялясь в потолок, и отчаянно гнал от себя мысли о будущем.

Утро было странным. С одной стороны, Глеб приезжал. С другой стороны, приезжал Глеб. Макар шел на занятия, ощущая на своих плечах всю тяжесть мироздания. В аудитории его ждал еще один сюрприз. За партой, которая его устраивала больше всего, сидел Ясинский.

- Ты чего тут делаешь? – хмуро спросил Макар, шлепая на стол свою сумку.

- Сижу, - лениво протянул Стас и похлопал по сиденью рядом с ним. – Присоединяйся.

Макар опустился на указанное ему место и повернулся к Ясинскому. Тот посмотрел на него нечитаемыми темными глазами и отвернулся. Макар уставился на доску.

- Жить хреново? – риторически вопросил он.

- Хреновей некуда, - согласился Ясинский.

Макар повернулся к нему, и Стас сделал то же самое. Они посмотрели друг на друга и понимающе усмехнулись.

Глеб получил багаж и пошел к выходу. Шум, суета и общая бестолковость родного аэропорта, особенно на фоне патологичной организованности швейцарского сервиса, были ему как бальзам на душу. Он с чем-то, напоминавшим наслаждение, вдыхал дым отечества, неспешно катя чемодан, оглядывался, отмечая, что обилие народа, может быть не неприятным, и предвкушал долгожданный вечер в родной квартире.

- Привет! – раздался ликующий голос Макара прямо перед ним. – Ты вообще на людей хотя бы для приличия смотришь? Им это даже нравиться может.

Макар тут же потянул на себя сумку, которую Глеб нес на плече.

- Давай помогу, - заворчал он. Глеб был рад слышать его, признавал, что соскучился по этому прохиндею.

- Привет, - сказал он. Его приветствие прозвучало несколько недоуменно, и Макар вскинул на него глаза. Глебу показалось, и показалось слишком отчетливо, что взгляд этот был совсем не удивленным и ... вороватым.

Макар мялся перед табло добрых пять минут, прежде чем решиться и отлипнуть от него. До посадки оставалось пятнадцать минут, а сколько времени уйдет, пока Глеб получит багаж и что там еще (что именно, Макар представлял весьма смутно: на самолетах ему передвигаться не доводилось, читал – было, слышал краем уха – было, сам – непричастен), он особо не знал. Аэропорт особого впечатления на него не произвел, гений технической мысли вид имел неказистый и зело суетливый, а в голове угрожающе заворочались мысли о потенциальном ущербе, с которыми Макар боролся уже который день после пробуждения от своего наваждения.

Слова Ильи о том, что никто из них никому ничего не обещал, никакого успокоения не приносили. Вроде как и правда – действительно не обещали. Макар решил попрочней обосноваться, да и удобно, чего уж; Глеб признал, что удобно, хотя вроде относился к этому чуть серьезней, чем следовало бы ожидать от человека, основательно пропитанного оказывающим неслабое разлагающее влияние воздухом метрополиса. Но как-то наличие друг на друга прав не оспаривалось. Наличие обязанностей друг перед другом вроде не обговаривалось, но тем не менее подразумевалось. Макар сам не понимал, что он имел в виду, но не словами, не в мыслях, а на каком-то подсознательном уровне считал Глеба своим, примерно так же, как считал своей кухню, гостиную, спальню. Обе спальни, если быть точней, и маленькую чуть больше, чем большую. Сама возможность того, что они могут как-то разойтись, как в море корабли, ему в голову не приходила. До того самого момента, как звонок Глеба вырвал его из непонятного состояния недовлюбленности. Если быть совсем уж точным, признался Макар, угрюмо рассматривая покрытие пола, стен и избегая встречаться с людьми глазами, причины угрызений совести остаются для него неясными. Ничего ведь особенного не случилось, ну побарахтался он с Ясинским, так его легко понять – парень привлекательный, да что там, шикарный. Макар воровато оглянулся, попятился к стене и поежился. Это звучало цинично и совершенно безжалостно, и не только по отношению к Глебу, но и Стасу. Хотя этот мажор не убивается совершенно, куда только делись его страстные взгляды и печать вселенской тоски на челе? Так что Ясинского можно с чистой совестью и спокойным сердцем скидывать со счетов. Остается самая большая загадка: почему Макару стыдно перед Глебом.

Вообще для него не было секретом, что походы налево практикуются, и весьма успешно, многими и многими. Что многие его знакомые не гнушались от своих подруг направо спрыгнуть, Макар знал – те из этого особого секрета не делали, еще и хвалились подвигами. Макар слушал эти байки без особого интереса, делил их правдоподобность на три-четыре-пять, в зависимости от степени надежности рассказчика, а у некоторых индекс достоверности чуть ли не одной двенадцатой достигал; иногда он злорадно ухмылялся, когда горемычные вынужденно рассказывали о последствиях разоблачений. Но удивительным это не находил. Что гей-культура печально известна своим промискуитетом, тоже не было для него откровением, достаточно послушать, какие махровые мифы из уст в уста передают внештатные сотрудники инфо-агентства АБС, к которому помимо гламурных и не очень барышень, бабок-вахтерш, бабок в метро, общественном транспорте, у подъездов и просто в магазинах относится львиная доля всех СМИ. У Макара уши закручивались в трубочку, брови взлетали прямо до линии волос, а рот некрасиво так приоткрывался от пикантных сведений разной степени проверенности, которыми оные охотно делились с любым, кто хотел слушать, а к ним по умолчанию относились все находившиеся в поле зрения и в поле потенциального доступа несчастные. Но и это он удивительным не находил. Ну да, гуляет народ. И что? Дело такое, дело любопытное. Но все эти выкладки, весь накопленный Макаром багаж знаний, все самооправдания, которые он изобретал с похвальной предприимчивостью, разбивались вдребезги об один простой вопрос: как отреагирует Глеб? И ответа не было.

Глеб появился наконец в толпе людей. Макар сделал было шаг навстречу, но присмотрелся сначала. Глеб выглядел не то, чтобы расслабленным, но отдохнувшим; выражение лица у него было отстраненным, взгляд задумчивым, и весь он был какой-то отрешенный. Наверное, перестраивался после десяти дней в альпийской идиллии. А тут суровая славянская действительность, злорадно подумал Макар и тут же одернул себя. Уж кому-кому, а ему давно пора изучить это выражение лица – непроницаемое, иногда благодаря стальным глазам бросающее блики напряженной внутренней работы на скульптурные скулы и ничего не выражающий рот. Сейчас, правда, глаза были мягкими, немного предвкушающими; Глеб выглядел, как должен выглядеть человек, проведший хороший, деятельный, интенсивный отпуск. Наверняка наузнавал много. Наверняка привез много разных всякостей, вкусных в том числе.

Макар затаился, чтобы еще раз оглядеть его. Нет, определенно, Глеб был хорош. И этот пиджак, который сидел на нем с легкомысленным изяществом, и рубашка под ним, и джинсы, которые так настойчиво льнули к ногам. Хорошо смотрелось, с удовлетворением отметил Макар и решился посмотрел на лицо повнимательней. Да, хорош: знакомый лоб, знакомые скулы. Волосы отросли, заметно отросли. Знакомый подбородок и знакомый рот, сжатый в ровную ничего не выражающую линию, который ни одним уголком не выдавал посторонним, каким щедрым может быть. Глаза были спокойными, они безмятежно оглядывали помещение аэропорта, скользили поверх голов людей и явно не желали увидеть его. Интересно, как он отреагирует на Макара? Явно ведь не ждет. Макар рванул навстречу.

- Привет! – огласил он своим восторженным восклицанием аэропорт, нагло вламываясь в поле его зрения. - Ты вообще на людей хотя бы для приличия смотришь? Им это даже нравиться может.

Глеб опустил глаза на него, и в них к ужасу Макара проскользнула искра узнавания, недоумения, сменившаяся подозрением.

- Давай помогу, - Макар суетливо попытался занять себя хоть чем-то и ухватился за ремень сумки. И дурацким образом на совершенно инстинктивном уровне он выбрал именно сумку, потому что на ручке чемодана лежала рука Глеба, а прикоснуться к нему стало вдруг страшно.

- Привет, - недоуменно отозвался Глеб, оглядывая все его маневры глазами, в которых заклубился туман. И тут же как заслонка отсекла все эти эмоции, и снова в них возникла та привлекательная безмятежность, а уголками рта овладела красноречиво непроизвольная и бесконечно желанная радостная улыбка. – Не ожидал тебя увидеть.

- Да я у тети Наташи сегодня выходной, вот и решил тебя встретить.

- А в университете? – легко поинтересовался Глеб, вежливо улыбаясь и глядя перед собой. Интонации Макара были очень выразительными, настолько, что даже смотреть на него не было необходимости. – К занятиям готовиться нет необходимости?

- Вторая неделя же, - Макар с трудом справлялся с оскоминой, которая внезапно образовалась во рту, даже захотелось прополоскать его как следует. – Ну я же тебе говорил, все в порядке, я твердо намерен нормально учиться, и все такое.

Глеб повернулся к нему, поощрительно улыбнулся и склонил голову.

- Рад слышать, - примиряюще отозвался он, положил руку ему на плечо и прижал к себе. Макар не отпрыгнул от него по своему обыкновению, гневно сверкая глазищами и с фырканьем объясняя, что он не слюнтяйка какая и не пушистый зверек, чтобы его так беззастенчиво тискать. Он не прильнул к нему на секунду и затем отстранился, многозначительно и игриво глядя на него искоса. Он закостенел и позволил Глебу прижать его к себе, и тут же отстранился наподобие неваляшки, как только Глеб убрал руку. У мальчика явно рыльце в пушку. И это скорее всего имеет отношение к их отношениям. Макар подозрительно молчал, и Глеб не спешил продолжить беседу.

- Ты приехал на такси? – отстраненно поинтересовался Глеб, оглядывая небо с сентиментальным удовольствием.

- Ага, на двух, - недружелюбно буркнул Макар. Глеб посмотрел на него и усмехнулся: Макар донельзя напоминал ему себя самого под тем дурацким дождиком, мокнувшего в явной растерянности и не знавшего, что делать дальше. Разница была невелика: погода была сухой, джинсы не потрепанными, а Макар явно не голодным и обеспеченным жильем. Глеб положил руку ему на плечо, подбадривающе сжал его и провел по руке в легком и невинном жесте.

- Пойдем, что ли, - ласково произнес он. Макар поднял на него глаза, в которых полыхало что-то похожее на признательность и благодарность. Он выпрямился, воспрянул, оживился и потянулся к нему.

- Ага, пойдем, - хрипловато отозвался он.

Поездка была спокойной донельзя. Макар сидел сзади, держа на коленях сумку Глеба, с которой так и не расстался, и вытянув шею следил за водителем – нестарым и очень проворным товарищем. Глеб вежливо отвечал на вопросы таксиста о погоде, отпуске, планах на выходные, не менее вежливо выслушивал его реплики и с добродушной улыбкой осматривал знакомый город, в котором отсутствовал без малого две недели, целую вечность. Им повезло не застрять в пробках, не оказаться на пути у других форс-мажоров, и дома они оказались в приятно короткие сроки.

Дома было хорошо, признал Глеб, оглядывая квартиру. Дома было здорово, решил он, сделав шаг из прихожей. Макар, уже отнесший сумку наверх, стоял рядом и не решался приблизиться. Глеб решил помочь ему.

- Давай я разберусь с вещами в первом приближении, и мы попьем чаю, - довольно произнес он, ободряюще улыбнувшись Макару.

- Что значит «в первом приближении»? – Макар заметно воспрянул духом.

- Это значит, что я отнесу вещи наверх и, может быть, распакую что-нибудь сильно требующее распаковки, - Глеб повернулся к нему. – А ты пока делай чай. Хорошо?

Макар кивнул и проскользнул мимо него на кухню. И снова аккуратно просочился рядом, стараясь не задеть лишний раз. И снова этот встревоженный и виноватый взгляд. Глеб постоял, посмотрел ему вслед и пошел наверх, плотно сжимая губы, угрюмея, глядя куда-то перед собой и ничего не видя.

Спальня показалась ему необжитой. Глеб подошел к двери, осторожно приоткрыл ее, убедился, что Макара вблизи нет, и пошел в гостевую спальню. Зайдя в нее и оглядевшись, он увидел журналы, лежавшие на полу рядом с кроватью, и джемпер, брошенный на кресло. И эта комната имела куда более жилой вид.

Глеб вернулся к себе, переоделся, с наслаждением стянул вещи, в которых провел долгий и утомительный день со всеми перемещениями, перелетами и дальнейшими перемещениями, достал подарок, который приготовил для Макара, швейцарские сладости и пошел вниз.

Макар сидел в зале, подобрав под себя ногу, и лениво переключал каналы. Поднос с чаем и посудой стоял на столике, и Глеб обошел его и уселся рядом. Макар следил за ним с напряжением, но сверток привлек его внимание куда основательней, и он оживился, вытянул шею и с любопытством уставился на него. Глеб потянулся и легко чмокнул его в щеку – куда дотянулся. Макар в ответ игриво склонил голову и кокетливо стрельнул глазами, улыбнувшись одними уголками рта.

- Это тебе, - сказал Глеб, протягивая пакет Макару и рассматривая его. В Макаре что-то изменилось за это время. Совсем чуть чуть, совсем неуловимо, но очень существенно. Что-то заставляло его глаза смотреть внимательно не с целью оценить выгоду для себя, но и узнать реакцию собеседника. Даже губы были сжаты не капризно, а решительно. У Глеба вообще сложилось ощущение, что за это время Макар заглядывал в глубины своей натуры куда чаще, чем за все девятнадцать лет до этого, и был вынужден немалое в себе признавать. И снова возникал вопрос: что за человек и при каких обстоятельствах его к этому вынудил?

Макар радостно засунул нос в пакет и достал альбомы.

- Ты бумажный крыс, Глеб, ты в курсе? – благоговейно произнес Макар, бережно гладя их по обложке. – Я про этих мужиков читал, по их сайтам лазил, но альбомы – это же совсем другое!

- Я рад, что тебе нравится, - отозвался Глеб, наливая себе чай. – Швейцарский пирог попробовать не хочешь?

- А где ты их нашел? – Макар оживился и развернулся к нему, уставившись на Глеба сияющими глазами.

- Не поверишь, - зловещим шепотом просвистел Глеб. Макар заинтересованно подался вперед. – В магазине.

У Макара неподражаемо вытянулось лицо. Глеб издал ехидный смешок.

- А где еще, Макар? – Глеб притянул его к себе и прикоснулся губами к его виску. – Давай, пробуй пирог. Мне обещали, что он хранится чуть ли не месяц, но лучше не рисковать.

- А шоколад ты привез? – Макар подозрительно смотрел на темное и влажное нечто, основательным куском возлежавшее на тарелке, и колебался.

- Конечно.

-Ну хоть что-то радует, - буркнул Макар и внезапно взвился. – А фотки? – обличительно уставился он на Глеба. – Фотки привез?!

Глеб посмотрел на него и хмыкнул.

- Конечно, - обреченно произнес он. Макар оживился и требовательно уставился на него. Глеб вздохнул и потянулся за планшетом.

Глеб лежал в своей кровати и смотрел в потолок. Совершенно верно истолковав робкие намеки Макара, он решил притвориться старым и немощным и признался, что после дороги думает только об отдыхе, поэтому если Макар не против, то они перенесут все игрища на выходные. Макар был только за и, поколебавшись, предложил, что он вообще не будет Глебу мешать отдыхать и поспит в гостевой спальне. Произнесено это было виноватым голосом и сопровождалось бегающими глазами. «Конечно, - согласно кивнул Глеб, взъерошив его волосы. – Я как раз хотел как следует выспаться. Все эти перелеты были очень утомительными». Макар приободрился, даже расщедрился на короткий поцелуй и сбежал. Глеб постоял, отрешенно глядя ему вслед, и пошел к себе. Он пытался как-то определиться, что ему думать, и пока он стоял под душем, когда натягивал пижамные штаны, и позже, когда улегся и уставился в потолок. Наиболее вероятной причиной для такого неловкого поведения Макара он признавал случайную интрижку с каким-нибудь сокурсником – слишком очевидно он не хотел говорить именно о своих одногруппниках, хотя и по поводу преподавателей, и по поводу учебного процесса бурчал вполне бесцеремонно. Парнишкой Макар был горячим, в этом Глеб имел возможность неоднократно убедиться, и секс для него был пусть и не первостатейным, но очень важным пунктом в обеспечении адекватной жизнедеятельности. При этом ни особой изощренностью, ни внятными пристрастиями он не обладал, компенсируя отсутствие опыта энтузиазмом и энергичностью. Глеб попытался определить, как он относится к такой возможности, и долго искал в себе недовольство, ревность или оскорбленное самолюбие. Наконец он вздохнул и закрыл глаза. Как говорится, не пойман – не вор, пока еще ничего определенного сказано не было, поэтому и с принятием решений можно повременить.

Стас неожиданно обрел в Макаре отменного наперсника. Этот прохиндей отличался удивительной бесцеремонностью, за которую его хотелось придушить, и за которую он был благодарен. На невинный вопрос об Илье, заданный совершенно небрежным тоном, Макар развернулся, выгнулся под невероятным углом и вперился прямо ему в глаза своими блудливыми глазищами.

- А поцчему вас это интересует, ясеневый вы наш? – гадким голосом протянул он. – Поцчему вас интересует банальный непритязательный парикмахер из банального непритязательного района? Неужели вы решились доверить свои романтические кудри какому-то непосвященному?

Стас от всей души треснул его по плечу, скрипнул зубами и пересел за соседний стол.

- Э нет, подожди! Сказал «А», говори и «Б», а также «В» и дальше по тексту, - Макар тут же бросился за ним. – Давай колись: вы того этого?

- Ты совсем придурок?! – взъярился Стас и огляделся. – Думай, что несешь! – прошипел он, почти уткнув свой нос во вздернутый, осыпанный веснушками нос Макара, совершенно органично сидевший под злорадными и донельзя любопытными болотными глазами.

- Так я думаю, Ясинский, ты чо! – Макар горделиво выпрямился рядом с ним. – И не боись, нас никто не слышит. Страшно далеки мы от народа. Ну так давай, колись, ну давай, давай!

Макар ерзал на месте и награждал Стаса тычками, которые по его искреннему убеждению должны были простимулировать оного на душевный стриптиз.

- Да что ты пристал? – огрызнулся Ясинский. – Он тоже мотоциклами увлекается, вот я и хотел позвать его на слет. Прокатиться, все дела.

- Ты дурак малахольный, Ясинский. И тебе не Ясинским надо зваться, а Дуболомским, - осуждающе покачал головой Макар. – Прокатиться.

- А что? – недовольно спросил Стас.

Макар замялся.

- Учти, мне это у тети Наташи в кафе рассказали, - угрожающе зыркнул он на Ясинского. – Проболтаешься – в волосы репья натолкаю.

- Да ладно, что я, совсем, что ли? – притворно возмутился Ясинский, сосредоточенно глядя на него.

- Ну, там такая история мутная. Типа его друг разбился на мотоцикле. Сам Илья вроде был в отлучке, а тот друг упился в хлам и чего-то уселся на мотоцикл. Ну и все. – Макар пожал плечами. – Теперь сам не ездит, и очень не любит, когда пьянчужки вроде тебя из себя героев строят.

- А что за друг? – Стас разозлился на себя за то, как ревниво это прозвучало. Макар с огромным интересом уставился на него.

- Во как даже? – зачарованно произнес он. Стас руками показал, что сделает с шеей Макара, если тот не прекратит паясничать. Руки у него были крупные, шея Макара поместилась бы в них без остатка, и комично сглотнув и поджав губы, он тихой скороговоркой сказал, зыркнув по сторонам: - Друг, просто друг, а не то, что некоторые пошляки думают. – И добавил ехидно: – Некоторые пошляки теперь что, совсем в мужскую дружбу не верят?

- Да пошел ты, - рефлекторно огрызнулся Стас, отрешенно глядя перед собой. Макар хмыкнул и довольно откинулся на спинку стула. Ситуация забавляла его все больше и больше.

Макар, который из-за своей бедовой головы был вынужден еще и квартиру Ильи убирать, был просто счастлив выяснить, что хозяин квартиры тоже дома. Он гордо дефилировал по квартире в одних боксерах и даже побриться не удосужился.

- У тебя очередной приступ нелюбви к жизни? – Макар внимательно оглядел его и нагло вперился прямо Илье в глаза. – Или ты решил соблазнить меня твоими восхитительными кривыми волосатыми ногами, твоей шикарной грудью второго размера и твоим сексуальным брюхом?

Илья задумчиво поскреб подбородок.

- А ты против? – флегматично поинтересовался он.

- Я за просто так не отдаюсь! – гордо вздернул нос Макар.

- А за блинчики? – томно промурлыкал Илья.

Макар приблизился к нему.

- А если я соглашусь? – злорадно спросил он.

- Чур меня! – Илья отстранился. – Ладно, ушел я. Буду футбол смотреть. Будешь заканчивать - свистни, чтобы я блинчики напек.

- Посвистуна нашел, - буркнул Макар и вздохнул. – Нет, такое ощущение, что ты специально свое стойло к моему приходу загаживаешь. Смотри не поседей за то время, пока я твои Авгиевы конюшни чищу.

- Работай, работай, мой маленький, но неубиваемый друг, - небрежно помахал рукой Илья и величественно удалился. Макар грозно нахмурился, а потом злорадно ухмыльнулся.

Макар свистнул, когда закончил уборку. Тихонько подкравшись к увлеченному матчем Ильей, заложив два пальца в рот, оглушительно и прямо в ухо. Оказывается, Илья обладал весьма обширным словарем виндиктивной лексики и продвинутыми комбинаторными способностями. Макар, спрятавшийся от гнева в ванной комнате, похихикивал, слушая очередную тираду.

- Юпитер, ты сердишься, - он приоткрыл наконец дверь и высунул из образовавшейся щели свою голову, – а значит... И вообще. Что за претензии? Уточнять надо, как именно свистеть, - невинно сказал Макар, довольно улыбаясь.

- Сейчас я тебя выставлю нахрен, Меркурий хренов, и сам сожру все блинчики, - угрожающе произнес Илья.

Макар грустно осмотрел его фигуру.

- Да, в тебя мой недельный рацион влезет, еще и на пирожное место останется, - печально признал он. – Окей, договорились. В следующий раз буду художественно высвистывать меццо-пиано три зеленых свистка желтого цвета. 

- Вот так, - сурово произнес Илья, величественно кивнул головой, поддернул боксеры и пошлепал на кухню. – На мотив пятого каприза Паганини. Метнись в магазин за конфитюрами, посвистун, а я пока тесто разведу.

- Побегуна нашел, - буркнул Макар, но побрел натягивать кеды.

Блинчики были вкусными, а с конфитюрами, чаем и легкомысленно-задушевной беседой – вдвойне. Макар, однако, только что не ерзал от нетерпения, так ему хотелось наконец получить достойный повод для маленькой диверсии. И он его получил. После обсуждения очередного ЧП Илья пренебрежительно сказал:

- Чего ты буйствуешь, Самсонов? В реальной жизни катастрофы случаются зело редко на сто тыщ душ населения. Это же не твоя жизнь, в которую ты эти катастрофы с хомячьим рвением приволакиваешь.

Макар обиженно засопел, но остатки стыда не позволяли ему огрызнуться.

- Кстати, как поживает твоя жизнь? – с интересом посмотрел на него Илья. Макар засопел еще усердней и буркнул:

- Сволочит.

- И что бы это значило?

- Что значило, что значило. Нет, ты представь: этот придурок Ясинский только что чуть ли не в вечной любви признаться готов был, а тут на тебе, уже тягается по разным злачным местам и вообще ведет себя неподобающе.

Макар обиженно выпятил нижнюю губу и потянулся за предпоследним блинчиком.

- И с кем он ведет себя неподобающе? – вежливо поинтересовался Илья. Макар вцепился в него испытующим взглядом; на его счастье, Илья смотрел строго перед собой и совершенно не обращал внимания на Макара.

- А я знаю? – хмуро поинтересовался Макар. – Но блин, эсэмэсочки, звоночки, чмоки-чмоки... Тьфу, - пренебрежительно сплюнул он. – Никакой верности в человеке!

Илья тут же повернул к нему голову.

- Уж чья бы корова мычала, Самсонов, - раздраженно протянул он.

- Да он по жизни кобелем был! – возмутился Макар. – Весь первый курс кобелил направо и налево! Только что по девкам был, не по парням, а так только успевай юбки оправлять!

Илья повернулся ко столу и задумчиво снял последний блинчик с тарелки. Намазав конфитюром и торжественно свернув из него рулончик, он отправил его в рот.

- Ой беда-беда-огорчение, - наконец изрек он.

- Хотя вообще их можно понять, - задумчиво изрек Макар. – Он же, стервец, красивый, и если сильно постарается, еще и за умного сойдет.

Илья угрожающе посмотрел на него, скрипнул зубами, но промолчал.

- Хотя старается больно редко, - печально признал Макар и посмотрел на Илью грустными глазами страдающего запором бассета. – Больше за него стараются. Ну или за возможность подержаться за... – Макар замялся, - руль. Да, именно руль.

Илья с шумом втянул воздух.

- Заткнулся бы ты, рыжий, - процедил он и резко встал. Макар удовлетворенно посмотрел на него.

- Что, тоже подержаться хочется? – ехидно выдал он.

Илья резко развернулся к нему и нагнулся.

- Собрал свои манатки и пошел домой. Быстро, хорек хренов! – прошипел он. Макар довольно заблестел глазами и осторожно отодвинулся от него.

- Он действительно кобелил по полной программе, - произнес он нисколько не виновато. – Но кажется, исправился.

- Ты когда-нибудь отсюда уберешься? – обреченно выдохнул Илья. Макар, поняв, что гроза миновала, подошел к нему и весело посмотрел в глаза.

- Кстати, пожрать он не дурак. И вообще парень неплохой, - легкомысленно пояснил он, широко улыбаясь. Илья не сдержался и улыбнулся в ответ. Криво поначалу, но против наглого обаяния этого пакостника кто устоит?

Макар бодро шагал домой, довольно оглядывая улицу. Было почти темно, почти выходные, почти осень. Ветровки вроде как еще не нужны, но джемпер захватывать было необходимо. Деревья стояли желтые, и охровый ковер под ними становился все толще. Народ избавлялся от летней праздности и начинал суетиться вполне себе по-деловому. Жизнь была хороша. Макар возвращался домой – ему нравилось и само слово, и сама процедура. Идти, выглядывая здание, отмечая, есть ли свет в окнах его квартиры, представляя, что еще он попробует приготовить. Кое-какие блюда он уже умел делать. Кое-какие – пробовал. Результаты как правило соответствовали действиям. После проб ножа некоторое было практически несъедобным, но Макар был оптимистом. Макар всегда был оптимистом, и пока у него было мало причин разочаровываться в этом отношении к жизни.

Он неторопливо поднимался по лестнице домой, задумчиво изучая ступеньки у себя под ногами и снова возвращался мыслями к Илье и Стасу. Любопытство, оказывавшееся страшным хищником, грызло его изнутри; Макар изводился, желая узнать, кто из этих двоих и что предпримет. Он даже подумывал заключить с собой пари, но пока было неясно: а вдруг Илья вообще сдаст назад и сбежит в ужасе, как та воспитанница монастыря кармелиток при виде свечи с натянутым на нее презервативом в руке матери-настоятельницы?

Макар остановился перед дверью квартиры, которую он столько месяцев считал своей, к которой привязался и за которой следил со рвением, которое ничего общего с долгом службы не имело. Несмотря на длительное знакомство, возвращение домой оставалось для него таинством. Макар с легким трепетом переживал это ощущение – открыть дверь своим ключом и за ней встретить не стену, обклеенную устаревшими лет пятнадцать назад обоями, а просторную прихожую с легкомысленными фотографиями, закрыть за собой дверь, зная, что тем самым надежно отсекаешь себя ото всех звуков. Макар до сих пор удивлялся тому, что не слышал, как работает телевизор у соседей снизу, как сходила в туалет бабка сверху, не знал, что готовили соседи напротив и из чего гнал самогон чувак с первого этажа. Ему нравилось ухаживать за ней и за ее хозяином – он и в этом находил удовольствие. Не только потому, что ему был приятен сам процесс, но и потому, что Глеб, надевший свежевыглаженную рубашку, не просто говорил «спасибо», его глаза при этом подтверждали, что он совершенно искренне благодарен. Макару нравилось готовить Глебу завтраки, и он был бесконечно благодарен за его невероятную тактичность, когда, допустим, тот брал ссобойку. До Макара не так давно дошло, что у Глеба не только денег достаточно, но и кейтеринг в офисном здании может быть настолько хорош, что Макару утруждаться не стоит совершенно. Но он продолжал паковать завтраки, не такие основательные, больше похожие на десерт, и Глеб продолжал их брать и все так же вежливо благодарить, и не только словами, но и взглядом.

В прихожей было темно, за исключением тусклого света, падавшего из открытых дверей кухни и гостиной. Макар разулся и аккуратно поставил кеды на полочку. Он подхватил рюкзак и побрел в гостиную.

Глеб сидел, возложив ноги на стол, и читал. Он поднял голову и приветственно посмотрел на Макара.

- Привет, - негромко сказал он.

- Привет, - в тон ему отозвался Макар и уселся рядом. – А ты все просвещаешься, - легкомысленно отметил он, проверяя название книги. Попытавшись прочесть название – а книга была на немецком языке,   он поморщился и пробормотал, что это специально придумано, чтобы отсеивать психически неустойчивых. Глеб, успевший обнять и привлечь его к себе, усмехнулся. – Я надеюсь, содержание не такое ужасное, как название?

- Ну, если не считать немецкое гражданское право ужасным, то нет, что ты, - иронично признался Глеб.

- Ой. Ужас. Просто ужас, - лениво признался Макар, устраиваясь поудобней. – И ты что, весь день эту муть читал?

- Не только. Еще фотографии заказал. Как день прошел? – вежливо спросил Глеб.

- Ой, отлично, - самодовольно признался Макар. – Я такой тролль, ты не представляешь!

Он оживленно перевернулся, чтобы видеть Глеба, и сияя от гордости, начал рассказывать:

- Я Илью довел до бешенства, а он ну плюшевый медведь! Его просто невозможно расшевелить, а тут три фразы, и он злится, прямо душа радуется. И Стаса тоже. Хотя с этим вообще просто, он, блин, ну такой, - Макар замялся. – Порывистый, понимаешь? Типа такой весь страстный, и тут, короче, два слова, три намека, и он прямо на блюдечке с голубой каемочкой мне рассказывает все и вся! Короче, я молодец.

- Стаса? Твоего коллегу в кафе? – флегматично предположил Глеб, улыбаясь и с удовольствием разглядывая оживленного Макара.

- Да нет, одногруппника, - отмахнулся Макар. – Он вообще тот еще мажор, но нормальный парень, если так чуть поближе с ним познакомиться. Ну вот мы типа поближе познакомились, и он оказался нормальным парнем. Хотя до этого вообще жлобствовал нешуточно.

Макар снова устроился рядом с Глебом, прижался к нему и недовольно посмотрел на книгу.

- Ладно, я пошел чай делать. Ты сильно голодный?

- Вполне сытый. Но от бутерброда не откажусь.

- Окей. Я побрел тогда. Я сюда принесу, да?

- Хорошо. Спасибо, - кивнул Глеб, глядя, как Макар собирается с силами и садится, а затем встает.

Макар лениво потянулся, размял шею, подхватил рюкзак и неторопливо пошел наверх.

Глеб закрыл книгу и отложил ее на столик. «Типа поближе познакомились» - формулировка ему очень понравилась. Просто бесконечно понравилась. Он включил телевизор, привычно нашел музыкальный канал и принялся дожидаться Макара, готовый в любой момент снова начать ласково улыбаться.

Генка проснулся от щекотки. Чихнув, он приоткрыл глаза и был вынужден скосить их к кончику носа: почти уткнувшись в него, к Генке тянулся Локи, живо поблескивая темными бусинами глаз. Генка покосился вправо, влево, убедился, что он не просто один - он не слышал, ни когда Оскар встал, ни куда он делся, что было ему удивительно: он-то был уверен, что спит чутко; и, подхватив Локи, Генка устроился поудобней на постели. Зверек оживился, даже попытался рассказать что-то, а Генка гладил его и прислушивался к звукам в квартире.

Дверь в спальню открылась неожиданно: Генка не слышал шагов. Оскар осторожно заглянул в проем и, убедившись, что никого не разбудит, вошел. Локи тут же рванул к нему.

Генка смотрел на него почти с благоговением. В Оскаре действительно как минимум три четверти эльфийской крови: ни темных кругов вокруг глаз, ни общей помятости образа, ни томных движений - ничего, что бы указывало на бурную ночь. Зато на нем многоговоряще красовалась майка с высоким горлом, подтянутая почти к самому подбородку. Генка самодовольно ухмыльнулся: уж теперь не отвертится, неземное создание.

Оскар цыкнул на Локи и опустился на кровать рядом с Генкой. Локи мгновенно устроился рядом с ним и потянулся носом к его носу, радостно блестя глазами. Оскар механически погладил его, не отводя глаз от Генки; он склонил голову к плечу и приглашающе приподнял брови. Он явно хотел либо услышать приветствие, либо был готов ответить на вопрос. Взамен этого Генка, здраво рассудив, что все умствования подождут, подался вперед и потянул Оскара к себе. Локи, едва не оказавшийся в тисках тел, выскользнул, разразился возмущенной тирадой и стрелой метнулся к двери. Оскар, опешивший поначалу, позволивший Генке себя целовать, начал отвечать, а вскоре и вполне себе успешно перехватывать инициативу. Генка на периферии сознания отметил, как ловко им манипулируют, но удовлетворение от обладания вполне себе податливым телом, перемежавшееся с удовольствием от спарринга со вполне себе своенравным партнером, было велико, слишком велико, чтобы даже внимание на такие мысли обращать.

Локи вернулся, опасливо прижимаясь к полу, но убедился, что боевые действия закончились, он не должен оказаться на линии огня, поворчал немного и бросился к Оскару; тот поднял голову – Генке пришлось убрать руку, которая заблудилась в его волосах, вздохнул и стек с Генки. Локи забрался на Оскара и уткнулся мордочкой в его нос, чихнул и снова прижался к Оскару, забавно шевеля носом.

- Ишь ты, не нравится ему, - лениво протянул Генка, обвивая Оскара ногой.

- Запахи слишком резкие, - Оскар сел, посмотрел на него через плечо и улыбнулся. Одними глазами, рассеянно, и тут же отвел глаза.

Генка подложил подушку под голову и раскинул руки. Можно было бы дотянуться до спины, лениво подумал он, но смотреть было тоже бесконечно приятно.

- Ты завтракать собираешься? – Оскар оглядывал его бархатными глазами, и изящные ноздри его совершенного, с точки зрения Генки, носа время от времени подрагивали, словно он принюхивался.

- Всегда! – с готовностью отозвался Генка.

- Так может, соизволишь встать, заглянуть в душ и присоединиться ко мне на кухне?

Генка сел, глядя на него с любопытством. У Оскара замечательно получалась ироничная интонация: не высокомерная, ни жалящая, ни добродушная, чуть суховатая, едва уловимо манерная, и на предложение или вопрос, высказанные ею, можно было бы ответить и положительно и отрицательно, и оба варианта были бы уместными, и оба варианта не задевали бы ни одного из партнеров. Именно интонация скрадывала некоторую ядовитость слов. Именно с такой интонацией можно было бы произносить слова, как угодно мягкие, и не звучать сентиментальным. А еще слова Оскара подсвечивали лучистые глаза, с интересом смотревшие на Генку.

- Так может, присоединишься ко мне в душе? – игриво прошептал Генка, приближаясь к нему.

Оскар подался назад и усмехнулся.

- Сначала завтрак, - извиняющимся голосом произнес он.

Генка издал смешок и потянулся. Оскар оглядел его, но уже с другим интересом, словно прикидывал, как выстроить свет и какой ракурс выбрать. Генка самодовольно ухмыльнулся и подмигнул. Оскар хмыкнул и потянулся за штанами.

Завтрак был радикально континентальным. Генка радостно смел с тарелки всю ветчину, которой изначально было не так много, подумал и съел весь сыр, хотя не особо его жаловал, присмотрелся к круассанам, декоративно возлегавшим на блюде в центре стола, поколебался и решительно взял один – придется есть, чтобы не оставаться голодным. Оскар смотрел на его варварство с вежливым интересом, неторопливо поглощая один-единственный, да с медом, даже без масла. Этого Генка понять решительно не мог, накладывая масло. Зато кофе был хорош, подумал он и рассыпался в комплиментах. Оскар усмехнулся.

- Да и волосы у меня тоже хорошие, - с непередаваемым выражением на лице отозвался он. Уголки его губ подрагивали от с трудом сдерживаемой улыбки.

Генка ухмыльнулся и пожал плечами, нисколько не смущаясь. Ему как крупному физически активному мужику, да после физически активной ночи по штату положено быть голодным. Почему Оскар не был мучим голодом, хотя тоже ночью не в бирюльки играл, оставалось для Генки загадкой. Не иначе как нектара вкусил. 

- Да нет, волосы у тебя шикарные, - ухмыльнулся Генка. – А кофе и правда хорош. Опять же салфеточки красивые. Жалко только, букета нет. Можно было бы и по его поводу что-нибудь комплиментарное отвесить

Оскар захохотал.

- В следующий раз исправлюсь, - пообещал он, отсмеявшись.

Генка посмотрел на стол.

- Заодно и меню подправить не мешало бы, тебе не кажется? – весело спросил он. – Я могу поучаствовать.

- Поучаствовать? – заинтересованно спросил Оскар. – Только поучаствовать? Не совершить?

Генка внимательно изучал его, по-прежнему улыбаясь.

- А ты как хочешь? – после затянувшейся паузы спросил он. – Мне участвовать или как?

- Я не был бы против обоих вариантов. Ты можешь заботиться о завтраке и принимать участие в обеспечении ужина, - подумав, сказал Оскар и беспечно пожал плечами.

Генка заинтересовался. Завтрак, начавшийся чуть ли не на рассвете, плавно перетек в ланч; Оскар рассказывал Генке, что ему нравится готовить разные экзотические блюда и по этому поводу он записался на очередной семинар, который и состоится сегодня вечером. Генка делился с ним своей любовью к загородному отдыху, рассказывал о вылазках в тесной компании и чуть ли не с пеной на губах начал доказывать,какие дрова лучше всего подходят для какого мяса; Оскар слушал его зачарованно, подозревая, что Генка оттачивает на нем свое риторическое мастерство, чтобы применить оное в качестве изящной прелюдии к дружескому мордобою в скором времени. Время от времени Оскар застывал, прислушивался и срывался с места. Генка следовал за ним и наслаждался воспитательными сценами, которые тот устраивал с невероятным артистизмом. Злости на Локи, который снова что-то погрыз, развернул, опрокинул, где-то застрял или куда-то забрался, хватало у Оскара на две минуты, не более, а затем Локи возвращался, подбирался к нему, обнюхивал, поднимался на задних лапах и забирался на руки, и Оскар привычно гладил его и морщился, когда Локи щекотал своими усами его нос. Генка попытался скормить ему кусок сахара, и Локи был бы не против, но взгляд у Оскара был таким... многообещающим, что Генка бережно вернул кусок на место и смирно уселся. Он даже руки на коленях сложил и попытался поглядеть на Оскара невинными глазами. Получилось так себе, Оскар закатил глаза и опустил Локи на пол.

- Не закармливай его, - сухо сказал он Генке и чуть помягче продолжил: – Этот паразит у Плюшкина добавки выпросит, и будет просить, что характерно, хотя и наелся до отвала пять минут назад.

Генка покосился на Локи, сидевшего на полу на задних лапах, сложившего передние перед собой и преданно глядевшего на него. Кажется, Оскар знал, что говорил. Генка смиренно кивнул.

- Хорошо, - голос Оскара прозвучал подозрительно скептично.

Генке не хотелось уходить. Он знал, что они встретятся: Генка напросился встретить Оскара после этого самого семинара по тайской кухне, а потом предложил заехать в бар, просто потому, что. Но больше всего в этот полдень ему хотелось остаться, понаблюдать за тем, как Оскар готовит обед, помешать ему при этом, повозиться с мелким проказником, просто побыть рядом. Только и людей он знал достаточно хорошо, чтобы видеть, что Оскар уже тяготится обществом. Он упорно избегал прямого контакта, отвечал односложно и сухо, а чаще просто пожимал плечами и поглядывал в сторону рабочего стола. И Генка убрался восвояси, рассчитывая на отличный вечер и не менее отличную ночь. И его совершенно не задело, нет-нет, нисколько, что дверь за ним захлопнулась с радостным, почти ликующим и очень энергичным звуком.

Макар торжественно исполнял свои непосредственные обязанности. Глеб, который даже в субботу взодрался в свои привычные без тридцати минут шесть часов утра, традиционно, упрямо и неизменно совершал свою ежедневную пробежку; Макар и не слышал, как он вставал, сладко досыпая, уткнувшись носом в подушку, подгребя одеяло и подтянув ногу к груди. Он не чувствовал, как Глеб осторожно убрал волосы с его лба и попытался расправить одеяло, тщетно, увы – Макар превратил его в основательный комок, еще и ногой к кровати припечатал. Глеб усмехнулся, покачал головой и посмотрел на окно. Погода была не самой солнечной, у него были целые выходные, чтобы избавиться от медитативного отпускного настроения, да и Макар не должен был позволить ему заскучать. С такими благодушными мыслями он отправился в свой спортзал. Новости были вроде бы новыми, но до скрежета зубовного предсказуемыми. Глеб лениво следил за ними, нет-нет, да и отвлекаясь на облака за окном – небо было куда интересней, и старался не особо думать о Макаре. А Макар, недовольно застонавший в ответ на звонок будильника, нащупал его и отключил. Подремав еще пару минут, он с наслаждением потянулся, издал довольный звук и уселся на кровати. Глеба почти ожидаемо не было; Макар после душа, одевшись, подкрался к спортзалу, прислушался, удовлетворенно кивнул, расслышав мерное гудение беговой дорожки, и понесся вниз. Завтраки никто не отменял. Да и суббота. У него были грандиозные планы, как всегда. Мир был полон интересных мест, голова была полна интересных мыслей, и жить хотелось, хотелось жить.

Глеб застал Макара переносящим на стол чашки. Он подошел и легко чмокнул его в скулу.

- Доброе утро, - благодушно поздоровался он.

- Доброе! – Макар вытянулся в струнку и подался к нему. Он попытался даже заглянуть Глебу в глаза, выискивая в них что-то, что даже ему самому было пока неизвестно. Глеб склонил голову к плечу и лукаво посмотрел на него. Макар прищурился и поставил чашки. Глеб ухмыльнулся и уселся за стол.

- И ничего смешного! – возмутился Макар. – Я, можно сказать, тут не сплю, тружусь, как пчелка, а он развлекается. Что за непорядок?!

- Не бушуй, - миролюбиво отозвался Глеб, беря чашку. – Лучше принимайся за завтрак.

Макар отозвался невнятным негодующим звуком и вгрызся в бутерброд. Глеб продолжал пить кофе, с интересом наблюдая за ним.

- Ты чего не ешь? – настороженно поинтересовался Макар, с очень хорошо скрытым, возможно даже, не до конца осознаваемым беспокойством следя за ним. Глеб успокаивающе улыбнулся и подхватил кусок ветчины.

Макар лихорадочно искал темы для разговора, чтобы не сидеть в таком утомительном молчании, но в голову лезла какая-то невыразительная ерунда. Он следил исподтишка за Глебом, приканчивая еще один бутерброд, и завидовал его ленивой отстраненности, которой Глеб совершенно искренне наслаждался.

- Я встречаюсь сегодня со знакомыми, - ровно сказал Глеб, глядя поверх головы Макара и лениво постукивая пальцами по столешнице. – Скорее всего, это затянется. Так что вернусь скорее поздно, но вернусь.

- Ага, со щитом или на щите, - не преминул буркнуть Макар. – Искренне надеюсь, что дышать будешь в сторону.

Глеб засмеялся.

- Да ты и сам можешь вырваться из темницы на волю, встретиться с друзьями, хорошо провести вечер, - предложил он. – Например, со Стасом, которого ты упоминал.

Макар моргнул и попытался отвести глаза. Не получилось. Он был вынужден смотреть на тепло улыбавшегося Глеба. Наконец Макар нахмурился.

- Идея неплохая, - задумчиво произнес он наконец, моргнул еще раз, опустил глаза и снова уставился на Глеба. Взгляд у него был почти невинный, и постепенно беспокойство заменялось любопытством: идея ему явно нравилась. – Заодно проверим, чем он жив.

- Надеюсь, обойдется без разрушений, - предупреждающе сказал Глеб, вставая. - А то знаю я тебя: как вцепишься клещами, так не оторвать. Пожалей человека, не усердствуй. Впрочем, ты и сам не дурак. Спасибо за завтрак.

- Пожалуйста! – радостно отозвался Макар. – А завтра я хочу сам рыбный пирог сделать.

Он увязался следом за Глебом, рассказывая, что целых два раза подглядывал за Ильей, творившим в кафе у тети Наташи, заставил его продиктовать рецепт и даже вытряс несколько полезных советов. Незаметно он перешел на возмущения по поводу какой-то новой рейтинговой системы, которую не понимает даже староста – та еще зануда, да сам замдекана тоже только глазами хлопает. Глеб собирался, внимательно слушая его, по крайней мере делая вид, что внимательно слушает, время от времени задавал общие и совершенно невинные вопросы, на которые Макар с радостью и очень многословно отвечал, и следил за руками Макара, которыми тот то совершал выразительные размашистые жесты, то прятал их в карманы и ежился, когда ему приходилось хмуриться и рассказывать что-то, вызывавшее у него неодобрительную оценку.

- Я тебя не очень напрягаю? – внезапно перебил он себя и подозрительно уставился на Глеба.

- Нисколько, - Глеб ответил, ни на секунду не задумавшись. Он не просто произнес эти слова искренне; он не кривил душой, произнося их. Присутствие Макара на его территории благотворно сказывалось и на его настроении, и даже на оптимизме, который он за собой если и замечал, то случайно; с Макаром же оптимизм Глеба не то чтобы зацвел пышным цветом, но бодрости добавлял. Удовольствием было просто наблюдать за ним, так легко выплескивавшим и свое возмущение, и чужое, за его поведением, которое вызывало у Глеба не умиление и не восторг, а тихое, но незыблемое удовольствие.

- Это хорошо, - Макар воспрянул духом и смущенно заулыбался. Глебу даже показалось, что у него самодовольно залоснился подбородок. И Глеб потянулся и чмокнул Макара в самый кончик носа, а затем и подбородок.

- Ладно, мне пора. Не скучай, ребенок, - легкомысленно произнес Глеб и игриво дернул Макара за мочку уха. – Я ушел, меня нет.

Макар смешно сморщил нос и хвостиком последовал за ним. Он задавал незначительные вопросы, на которые Глеб охотно отвечал, и застыл, глядя, как закрывается входная дверь, оживленно поблескивая глазами. Суббота уже нравилась ему: Глеб был такой деловой и такой игривый одновременно, целый день в его распоряжении, ни одна из инициатив не оказалась наказанной, а завтра он будет самостоятельно делать тот рыбный пирог и надеяться, что он и по вкусу получится тем, что и у Ильи и тети Наташи. А сегодня – уборка. Макар шумно выдохнул и бодро направился на кухню.

Глеб спускался в лифте, задумчиво улыбаясь. Спокойствие звучало здорово, но иногда было просто недостижимо, особенно с таким питомцем. Хорошо, если кухня останется целой, неожиданно подумал Глеб и широко улыбнулся. А еще интересно, что Макар удумает на вторую половину воскресенья.

Он вежливо поздоровался с Андреем, который относился к нему с невероятным почтением, что иногда забавляло, а иногда настораживало, подумал, интересоваться ли успехами в учебе (Андрей заочно учился на юриста), но решил, что в начале учебного года это как минимум бессмысленно, охотно ответил на фразу о погоде и вышел на улицу. Небо хвасталось неожиданным сизым, почти мышиным цветом с редкими проблесками лазури. Солнце не выглядывало из-за облаков, но и холодной погоду назвать было нельзя. Ранняя осень, замечательное время. Глеб собирался вполне по-пролетарски проехаться в метро, и до него предстояло преодолеть прелестный отрезок пути по одной из улиц в центре, в хорошем, ухоженном районе, в почти праздную субботу. Глеб неторопливо шел, скользя глазами поверх голов прохожих, и снова возвращался мыслями к тому времени, которое он провел с Макаром после своего возвращения.

Странным образом, признал Глеб, Макар изменился. Раньше он был в чем-то ершистым, в чем-то неуверенным, жадно искал одобрения и отчаянно боялся наказания. Глеб старался приглаживать иголки, которые тот умудрялся топорщить по поводу и без, безвозмездно делясь своей мудростью и житейским опытом, но у него самого педагогического опыта было не очень много, и выходило иногда забавно, когда советы звучали как минимум бессердечно. Хорошо, что Макар не умел обижаться и не искал в его действиях злого умысла; а уж его найти можно всегда, если присматриваться, пристрастное око даже в самых невинных действиях может разглядеть многое вплоть до попытки раздавить оппонента. Но при всех недостатках Макара именно этой жажды свалить вину на других в нем не было; с ним было просто. С ним было сложно, потому что удержаться от скрытой язвительности, которую бы тот не распознал, стоило усилий, а такого отношения Макар не заслуживал. Глеб, немало удивившийся, когда Макар нарисовался в аэропорту, без особого труда распознал попытку антикризисных мер, неуклюжую, импульсивную, но похвальную. Но не тогда, и не позже вечером, когда Макар просиял после слов Глеба, что он предпочел бы как следует отдохнуть после утомительного пути, он не заметил изменений. Вечером в пятницу Глеб сам был удивлен тому, как Макар слушал его. Не безусловно соглашаясь, просто потому, что говорил Глеб – благодетель, который по умолчанию прав. А вслушиваясь и даже пытаясь оценивать. Глеб не смог удержаться и приподнял брови, подумав, сколько времени пройдет, прежде чем Макар осмелится еще и спорить с ним. И эта мысль повлекла за собой вереницу других. Глеб никогда не задумывался, почему Макар не возражал ему. А ведь ни разу не было такого. Мальчишка не самый покладистый. И пусть есть у него такая черта: сбегать от неприятностей. Но Глеб искренне сомневался, что Макар перед побегом не высказывал обидчику все, что о нем думал, пусть и с безопасного расстояния. Но в его с Макаром отношениях никаких возражений со стороны Макара не было. Глеб попытался заглянуть поглубже в прошлое, чтобы распознать, были ли моменты, когда Макар был не согласен, но боялся возразить, и остался собой недоволен: как выяснилось, он обращал слишком мало внимания на человека, с которым прожил столько времени в одной квартире.

Глеб снова одернул себя, внутренне недовольно покачав головой: до чего же он любил вдаряться в бесплодные размышления! А дел-то было - понять, что изменилось в Макаре, что именно привлекло Глеба в их уютном вечере. Макар, радостно возбужденный после удачной шутки, льнул к Глебу, требуя от него если не одобрения, то по крайней мере хорошего настроения. Глеб охотно улыбался, даже посмеивался, когда Макар рассказывал еще одну историю о невозмутимом Илье и энергичной тете Наташе и о том, как за этим Ильей увиваются все официантки, а он только ухмыляется. Глеб поинтересовался учебой, и Макар недовольно пробурчал, что ждал от учебы в вузе большего, но хоть группа ничего, хотя в прошлом году он думал куда как иначе. После часа относительно легкомысленного трепа они сидели на диване, плечо к плечу, словно старые и хорошие знакомые, и – нет, не откровенничали, но узнавали друг друга, по намекам, по темам, которые привлекали другого, по тому, как они реагировали; было интересно и держать с самим собой пари по поводу слов, которые должен был употребить Макар, отвечая на очередной вопрос или возражая по очередному поводу, и не разочаровываться, ошибаясь, когда Макар его удивлял неожиданными сравнениями и оборотами. У Макара был острый и неугомонный ум, и пусть его обладатель не обладал особой глубиной суждений, но у него было потрясающее качество, которым сам Глеб не обладал изначально, но которое усердно в себе развивал. Интуиция у Макара была просто звериной. И в случаях, когда Глеб нуждался не в одном часе основательных раздумий, Макар просто глядел сквозь толщу вод и видел жемчужину. Неоднократны были случаи, когда Глеб скупо рассказывал о проблеме, которая его тяготила, и Макар мог задать такой вопрос, что Глеб застывал, ощущая что-то похожее на благоговение – как на основании такой скудной информации так ясно видеть суть? 

Солнце время от времени выглядывало из-за туч, но пришла пора спускаться в метро. Глеб стоял на эскалаторе, глядя на свод потолка, и думал о том, что делать дальше. Он привязался к Макару, это было бы глупо отрицать. Он не скучал по Макару в Швейцарии, да и радость от встречи была более чем сглажена иными эмоциями, и не последней из них было подозрение. Но Глебу было приятно видеть его; его развлекали вечера, с Макаром было просто уютно. Достаточно ли этого, чтобы с оптимизмом смотреть в будущее?

Глеб опустил глаза. У него было достаточно времени, чтобы подумать. А пока это идиотское мероприятие, за которым следует не менее идиотская пьянка с каким-то пафосным названием. Тополев был рад, что Глеб вернулся. Слишком рад, - поморщился Глеб. Он почти смирился с безнадежно испорченной субботой. А с другой стороны, Тополевскому серому кардиналу многое с рук сойдет. Глеб ухмыльнулся. Едва заметно, даже не губами, а одними глазами. Авантюризм явно передается контактным путем, подумал он и решил получить от всей этой камарильи как можно больше удовольствия. Незаметного, понятного одному ему и, может быть, Тополеву. Но стоит попробовать. Глеб поднял глаза, в которых поблескивало предвкушение, и стал дожидаться поезда.

Илья был зол. Мало того, что свой законный выходной он проводит в этой дурацкой парикмахерской, которую не пойми зачем открыл, так еще и девчонка, которая должна была выйти на работу после обеда, резко заболела, что значит только одно: еще и завтра выходить. И накрылись блестящим медным тазом мечты о шашлыках, аромат которых он только что не вживую осязал. Самое вредное – народ валит косяками. Илья даже заглянул в лунный календарь и глухо застонал: растущая луна. Эти дуры малахольные решили, видать, на фоне лунного обострения, что и волосы расти будут лучше. Или не решили, но в любом случае, обострение налицо, верней, на его бедную голову. Даже чаю попить толком нет. Упадническое настроение хорошо так накладывалось на идиотскую злость на Самсонова, который то ли умышлено, то ли благодаря сверхъестественным способностям основательно потоптался по мозоли, которую Илья пестовал уже который день. У мозоли даже имя было и роскошные темные кудри, и мозоль вопреки всем чаяниям, но в полном согласии с почти твердым решением Ильи глаза мозолить не спешила. Илья с мрачным челом обслуживал еще одну пациентку, то есть клиентку, которая с какой-то дури решила, наверное, что это у Ильи вдохновение, и благоговела под пеньюаром. А Илья думал только о том, чтобы не увлечься и не отчекрыжить лишнего, например, ушей.

- Привет, - от входной двери донесся голос, относившийся к тем самым кудрям. Илья застыл и медленно повернул голову.

Стас стоял у двери, оглядывая салон и упорно избегая встречаться взглядами с Ильей.

- Ну, - хмуро буркнул Илья и повернулся к барышне. Оглядев художественный бардак на голове, он щелкнул в воздухе ножницами в явных раздумьях. Если он возьмется и дальше ее обрабатывать, не уйдет ли дамочка с проплешинами в силу неоправданной, но вполне объяснимой агрессивной увлеченности Ильи? Он решил остановиться и взяться за укладку.

Шаги за спиной прекратились у диванчика. Илья застыл и стрельнул глазами в зеркало. Стас сидел на диване, широко расставив ноги и опустив на колени локти. И выражение лица у него было не самое благообразное. Неожиданное тепло разлилось у Ильи в груди, а губы потянуло улыбаться: таки не один он страдает. Это хорошо. Пусть страдает, Тантал, а Илья обслужит прелестную дамочку по вип-разряду.

Дама улетала на крыльях восторга. Стас молча кипел и готовился взорваться. Илья методично и очень увлеченно считал кассу.

- Как дела? – наконец решился Стас.

- У кого? – после паузы, с озабоченным видом отвлекаясь от купюр, недовольно посмотрел на него Илья.

Стас сжал зубы. Илья снова уставился на деньги и смешал их в одну кучу. Он уже четвертый раз пересчитывал их, и все безуспешно.

- Тебе чего надо? – раздраженно спросил он.

Стас развел руками.

- Я стою здесь, как последний дурак дожидаясь, пока ты эту козу пострижешь, и ты спрашиваешь, чего мне надо? – гневно вопросил он.

- Постричься, что ли? – масленым голосом протянул Илья. – Так чего же ты молчишь? Прошу к креслу.

Он рывком задвинул ящик, закрыл его и подошел к Стасу.

- Ну? В кресло, быстро! – рявкнул он.

Стас в ярости осмотрел его, шумно втянул воздух и чеканными шагами направился к зеркалу. Илья подхватил пеньюар, валявшийся на соседнем кресле, и торжественно вскинул руку с ним. Мог бы, еще и начал развевать, как штандартом.

Стас зажмурился, когда противная темно-синяя штуковина обвилась вокруг шеи. Ему стало жутко слышать щелканье ножниц и жужжание машинки: он с детства чуть ли не патологический страх перед парикмахерами испытывал, как бы не больший, чем нормальные люди перед зубными врачами. Но отступать было поздно. И он сидел, зажмурив глаза, пытаясь дышать ровно и не очень судорожно, сжимая и разжимая кулаки, и думая о чем угодно, кроме того, что делает с его волосами Илья. Он не обращал внимания на запахи, усердно вжимаясь в кресло, время от времени рефлекторно сглатывая, молясь, чтобы Илья не заметил испарину и чтобы его лицо было не очень бледным, послушно откидывая голову, повинуясь сильным и уверенным пальцам Ильи, сдерживая судорожную дрожь, резво пробегавшую по телу, когда этот куафер хренов взялся мыть голову. Стас старался не думать ни о своей реакции на его прикосновения, ни о том, какие мысли вызывало сосредоточенное посапывание Ильи где-то сверху, ни о яростном отклике тела на массаж кожи головы, который тот взялся делать с отвратительным энтузиазмом.

Кресло крутанулось вправо, влево. Стас вцепился в подлокотники и распахнул глаза.

- Ты чего играешься? – глухо возмутился он. – В детстве не натешился? Или дома компьютерного кресла не хватает?

В салоне было светло. За окном темнело. Илья нагнулся к нему почти вплотную.

- Принимай работу, красавчик, - злорадно выстрелил он.

У него были потрясающе красивые глаза с потрясающе красивыми ресницами, подумал Стас в благоговении. И изумительно очерченный рот. Его бы Оскару подогнать, тот очень любил таких людей, которые вроде обычные, а раскрываются погодя в полной мере и ко всеобщему восторгу. Вот только то, как глаза были прищурены, Стасу не понравилось. Совсем.

Он покосился в окно, подумал, что этим вечером стемнело как-то особенно быстро, и собравшись с духом, повернулся к зеркалу. Застыл. Сглотнул. Присмотрелся.

У Стаса в классе было целых три эмо-дурочки, класса этак до десятого. Потом мысли о том, что им предстоит выпускаться из школы и поступать в вуз, выбили из их головы всю эту дурь. Но радикально асимметричные прически с завидной частотой менявшихся ядовитых цветов он помнил: девчонки были то красными, то синими, то пурпурными. Но никогда одновременно. А он был. Справа у него был полубокс, слева что-то похожее на каре, но с зигзагообразной кромкой, и вся эта красота – тех самых трех цветов. Стас встал и приблизился к зеркалу, перевел взгляд на самодовольно ухмылявшегося Илью, стоявшего за его спиной со скрещенными на груди руками, и снова уставился на себя в зеркало. Он пытался узнать себя, и не узнавал. Вроде черты лица принадлежат ему, но с ними приходится знакомиться заново. Он поднял руку, но так и не решился прикоснуться к волосам.

Стас медленно развернулся.

- Ты что сделал, гад? – тихо прошипел он.

- Тебе не нравится? – кротко спросил Илья.  – Какой ужас! – в фальшивом отчаянии воскликнул он. У него даже хватило наглости заломать руки. – О ужас! Ему не нравится. Только работа сделана. Будь добр уплатить.

- Да это же... Это... – Стас боялся думать о понедельнике и реакции группы, о среде и реакции Оскара, которая могла оказаться куда более ядовитой, бес бы побрал его шляхетскую натуру, о людях на улице, о родителях, к которым ему идти на чай. – Это...

- Последний тренд, - торжественно провозгласил Илья. – Пользуйся моим гением.

Во всей его позе было столько самодовольства, что Стас не сдержался.

- Ты гад, ты гребаный урод, ты придурок малахольный! – заорал он, рванувшись к Илье. Тот опешил и успел выкинуть вперед руки, чтобы попытаться перехватить Стаса на подлете. Неожиданно получилось. Илья свел его руки за спиной и прижал к себе. Стас тяжело дышал и смотрел прямо в его глаза. И губы были совсем близко, приоткрытые губы. Счастье, что у Ильи были крупные руки – одной можно было удерживать оба запястья Стаса. Свободную руку Илья положил на его затылок и привлек к себе.

За окном стемнело. В парикмахерской было светло. Глаза Ильи с расширенными зрачками, не встревоженные, не испуганные – злые и алчные – глядели прямо на Стаса, и его запах щекотал ноздри. Он держал запястья Стаса, надежно, крепко, не больно, и Стас знал, что при желании может вырваться: они были примерно одинаково сильны. Но только прижиматься к нему всем телом было куда более возбуждающе, чем за каким-то интересом вырываться, что-то требовать, бунтовать. Стас попытался облизать губы, почувствовал, как поднимается грудь Ильи, как его пальцы рефлекторно поглаживают волосы Стаса; он попытался задержать дыхание и хоть немного успокоить бешеную пульсацию крови, укротить глупое и отчаянное возбуждение, но злые глаза с угольно-черными ресницами в паре миллиметров от его лица, но твердый член, упиравшийся ему в пах, спокойствию не способствовали. Каким-то образом Стас знал, что ему достаточно сказать: «Пусти», даже не кричать, просто сказать, и Илья уберет свою руку, сильную, твердую и надежную, с затылка, отстранится, прищурит глаза, может, чуть склонит вперед голову и ни слова не скажет, пристально глядя, как Стас уходит. И именно этого ему не хотелось, потому что с неменьшей яркостью Стас понимал, что достаточно одного совсем неуловимого движения вперед, к небольшим и четко очерченным – и многоопытным, и изобретательным, уж на это Стас рассчитывал – губам, и он неоднократно сможет убедиться, что совершенно не знает себя, совершенно не знает, что ему нравится, и узнает, многое узнает.

Стас бесшумно выдохнул и подался вперед, не рискуя закрывать глаза. Это было что-то похожее на суеверие: ему казалось: закрой их, и все покажется дурным сном, и это дурацкое наваждение окончится, останется лишь болезненная эрекция и тянущее ощущение внутри, способствующее сознанию своей беспомощности. Стас боялся еще одного: не спутать, не забыть, с кем он. Это в любом случае было трудно – Илья не был похож на подавляющее количество знакомых, бывших стройными, совсем не похож на мелкого и жилистого Макара, не к ночи будь помянут, но Стасу до дрожи хотелось видеть его. Потому что это был тот самый человек, видевший его в щекотливой ситуации и вовсе не требовавший эффективного ее разруливания. Это был тот самый человек, который признал за ним право быть растерянным, недоумевающим – рефлексирующим, и переживающим; и это был тот самый человек, который не погнушался нянчиться с ним, когда (Стас понимал это совершенно отчетливо сейчас) он мог по бешеной глупости немало дел натворить. Стас хотел его видеть и потому, что просто хотел смотреть на него, находя в этом особое, щемящее и оглушающее удовольствие. И губы у него были твердыми.

Стас заглядывал Илье в глаза, не вырывая рук из захвата, потому что эта его дурацкая поза оправдывала то, как плотно он прижимался. Стас шумно выдыхал и жадно ловил шумные выдохи, почти животное сопение Ильи и отзывался всей кожей на бережные ласки пальцев, на судорожно поднимавшуюся грудь, на спорадические движения тела Ильи.

- Млять, - тихо выдохнул Илья, отрываясь, встревоженно посмотрел на окна и развернулся к подсобке, все так же держа Стаса. В ней Илья прижал его к стене, отпустил руки и яростно начал целовать, держа ладонь на затылке, а другой до боли сжимая ягодицы и подталкивая его всем телом к ритму, который смог бы удовлетворить их обоих. Стас не пытался сопротивляться, не пытался выкрутить победу всеми силами, как это было у него с Макаром, не пытался доминировать, как это было у него с другими – те воспринимали его лидерство как должное, охотно и даже угоднически подчиняясь. Стас искал этот самый ритм вместе с Ильей.

Илья играл. Это было глупое сравнение, но он играл. Это было не то дурацкое сравнение: мол, как на музыкальном инструменте, настроенном или расстроенном. Речь совсем не шла о мастере и объекте, с помощью которого он мог демонстрировать свой талант. Речь не шла и о шалостях двухмесячных щенков, которые радостно теребят игрушки, подчиняясь невнятным, но вполне настойчивым инстинктам. И речь не шла об азартных противостояниях, в которых один обязательно должен выиграть, чтобы лицезреть поражение другого. Илье вообще были чужды все эти рассуждения о доминантности, альфа-самцовости, первенстве; если при нем заводили эту шарманку, он скептически приподнимал брови и саркастично угукал. Он играл в чем-то похожем на джем-сейшн, предлагая тему и с интересом следя, как Стас отзывается на нее, подхватывает и развивает во что-то иное. Он с нетерпением и увлечением ждал реакции Стаса, чтобы отреагировать на нее, и снова перехватывал инициативу и предлагал свою тему. Сытые, удовлетворенные и добродушные подростки, не обезображенные цивилизованными понятиями о долге, чести, достоинстве, обязанностях и прочих кандалах, играют в такие игры, плескаясь в воде, резвясь и устраивая догонялки, не для того чтобы победить, а для того, чтобы насладиться могуществом тела, своего и чужого. Тело Стаса вибрировало, обновляя и подпитывая в Илье желание большего, и было так здорово и так интригующе играть с ним; хотя что-то подсказывало Илье, что губы будут завтра ныть: Стас не гнушался кусать их вполне себе ощутимо. И мышцы на спине были так хорошо промассированы его пальцами, как бы не до синяков. И все равно было не жалко, потому что этот опыт стоил всех неприятных ощущений.

Стас сидел на стуле, откинув голову и переводя дыхание. Он пытался удержать в себе россыпь мелких, почти неуловимых отголосков только что пережитых ощущений. Ему было дивным образом непривычно чувствовать себя таким удовлетворенным – обычно хотелось продолжения. А сейчас было хорошо. Он осторожно и глубоко вдохнул и бережно выдохнул, словно боялся, что от избытка переживаний его грудь разорвет на части. Не свершилось. И тут же на колени что-то приземлилось. Он лениво приоткрыл глаза и покосился вниз. Всего лишь полотенце, которое ему кинул Илья. Сам он стоял, опираясь о стену напротив, склонив голову, словно вслушивался в себя, и промокая шею. Стасу хотелось оказаться рядом с ним, и чтобы стоять и снова касаться его всем телом.

Илья обвел клетушку отрешенным взглядом, упорно избегая встречаться им со Стасом, лениво следившим за ним, и вышел. Свет в рабочем помещении погас, оно освещалось только уличными фонарями. Илья вернулся.

- Оклемался? – безразлично бросил он Стасу.

Стас наклонился вперед и потянулся за майкой.

- Ну, - неопределенно буркнул он.

- Тогда давай, собирайся, - Илья звучал отрешенно. Не безразлично, это Стас определил бы сразу; отрешенно, в раздумьях. Он собрался с силами и встал. Ноги были ватными, и у Стаса было одно-единственное желание: лечь и вытянуться во весь рост, желательно рядом с ним. Он посмотрел на Илью. Тот отвел глаза и вышел. В дверном проеме он остановился и бросил через плечо глухим и раздраженным голосом: - Мне закрыть салон надо. Давно уже пора.

Стас, наслаждавшийся негой, распространившейся по всему телу, этой интонации не заметил, или просто не обратил внимания. Он пожал плечами и подхватил сумку. Подойдя к окну и остановившись у него, он потянулся, рассматривая улицу. Ночь обещала быть ясной и шумной, учитывая количество людей на улице. Стас повернул голову, прислушиваясь к звукам, которые вызывал Илья, прибираясь в подсобке, затем сделал пару шагов ему навстречу.

Илья замер, выйдя из подсобки.

- Ты еще здесь? – раздраженно бросил он.

- А где мне быть? – лениво отозвался Стас, томимый желанием приблизиться к нему и не позволявший этому желанию овладеть им. Что-то во всей этой ситуации было странное.

- Домой ехать, - зло бросил Илья. – Я же сказал: мне надо закрывать салон.

Стас сжал зубы. Несильно, не до хруста. Вышел на улицу и замер у входа в парикмахерскую, глядя на небо. Он все-таки решился дождаться Ильи, хотя ему было очевидно, что тот его видеть не хочет. И Стас стоял, смотрел на небо и ждал Илью.

Илья звенел ключами рядом, шумно дыша.

- Ладно, давай, пока, - буркнул он и развернулся. Стас посмотрел на него: только к Илье домой идти было совсем в другую сторону, но для этого нужно было пройти мимо него, Стаса.

- Пока, - тихим звенящим шепотом отозвался он, сверля спину Ильи испытующим взглядом. Илья замер. И пошел дальше. Стас опустил голову.

Макар сладко спал на большой кровати. Глеб уже развлекался на своей беговой дорожке, несмотря на позднее возвращение и некоторую настойчивость Макара. А Макар честно досыпал самые сладкие несколько минут воскресного утра, перед тем как решительно сесть на кровати, отбросить одеяло и попытаться открыть глаза. Но телефон звонил слишком настойчиво, чтобы можно было и дальше безнаказанно его игнорировать. Макар недовольно замычал, дотянулся до аппарата и нажал на зеленую кнопку.

- Привет, - в динамике раздался решительный голос Стаса. – Ты не спишь?

У Макара приоткрылся рот.

- Ясинский, ты вообще охренел? – от такой наглости у него глаза распахнулись задолго до того, как Макар сел на кровати. – Восемь утра выходного дня! Конечно сплю!

- Уже нет, - безжалостно констатировал Стас. - Как Илья работает?

- С азартом, елки! С огоньком и выдумкой.

- В курсе, - ядовито отозвался Стас. – Время, сестра, время!

Стас даже потрудился изобразить английский R, пытаясь придать всей ситуации хотя бы оттенок комичности.

Макар сел на кровати и уставился в окно. Помолчав, поделав задумчивый вид, он наконец выдал умное:

- А что?

- Самсонов, ты всегда такой тормоз или иногда все-таки умудряешься и газом притвориться? – саркастично произнес Стас. – Вопрос простой: когда работает Илья? Ответ должен быть не менее простым. Ну? Я жду.

- От обеда и до упора, - помолчав, предположил Макар. – Там у него аврал полный. Все позаболели, поумирали и вообще все плохо. Так что он пашет похлеще рабов на галерах. До вторника точно. А что? – с живым интересом спросил он.

- Спасибо, Макарушка, - Стас постарался, чтобы его ответ сочился ядом.

- Стасинька, я же не отстану, - на Макара его ухищрения не действовали.

- Завтра, все завтра, Макарушка, - буркнул Стас и отключился.

- Вот гад! – громко произнес Макар и оглядел пустую комнату. – И что я пропустил?

Сурово нахмурившись, Макар встал и решительно направился в душ. Но любопытство жгло его изнутри, и он почти сжег яичницу, забыл положить сыр в бутерброд и насыпал себе три ложки сахара. Глеб, с подозрением глядевший на нервные движения Макара, помалкивал, но прищуренные глаза и насмешливо приподнятые брови красноречиво говорили о том, что он думает по поводу агрессивных и опасных для самого Макара движений.

- Что случилось? – наконец поинтересовался он, когда Макар со звоном опустил чашку на стол и поморщился от сладости кофе.

- За моей спиной кипит жизнь! Происходят невиданные события, зажигаются сверхновые, и только я остаюсь в неведении! – патетично воскликнул он.

- И кто их зажигает? – флегматично поинтересовался Глеб, с любопытством и с добродушными искринками в глазах глядя на него.

Макар задумался. Через пару секунд он пожал плечами и сказал:

- Пока еще не знаю, но чесслово, я из этих пироманьяков душу таки вытрясу.

Глеб торжественно кивнул головой. Макар осекся и подозрительно посмотрел на него.

- Ты не издеваешься? – осторожно спросил он.

- Нисколько, - Глеб усмехнулся, потянулся и щелкнул его по носу. Макар сморщил его и осмотрел Глеба в щелочки глаз. Удовлетворило ли его увиденное или нет, но он глубоко вздохнул и принялся за бутерброды. – Вот ты не понимаешь, а тут такие страсти кипят, просто ужас.

Глеб тихо засмеялся.

- Прямо адский котел, не меньше, - отозвался он.

- Не меньше, - заулыбался Макар. Глеб смотрел на него, склонив голову, словно заново знакомясь со своевольными ямочками на щеках, с подбородком, обострявшимся словно для того, чтобы порезче передать эмоции, которые Макар переживал с особым смаком, со скулами, которые освещал свет беспокойных болотных глаз, с волосами, которые, отрастая, превращали искусство парикмахера в оду энтропии. Рот Глеба на мгновение застыл, словно раздумывая, искривиться ли ему в болезненной гримасе, но расслабился, и уголки приподняла ласковая и немного покровительственная усмешка.

- Спецкостюм не забудь, когда в котел полезешь, юный пожарник, - добродушно поддел Макара Глеб и отпил кофе, поблескивая над краем чашки глазами с лукавыми искрами. Макар только и сделал, что кокетливо стрельнул глазами и заиграл ямочками на щеках.

Макар сидел за своим любимым столом на своей любимой камчатке и вертелся в ожидании некоторых прекраснокудрых харизмоносителей. Но пара должна была начаться чуть ли не через пятнадцать секунд, а Стас еще не соизволил почтить своим присутствием горизонт. Макар изнывал от нетерпения, энергично огрызаясь на одногруппников, которые пытались втянуть его в свои разговоры.

Наконец Ясинский внес себя в аудиторию. Он шел, весь в черном, надменно глядя поверх голов, гордо задрав свою голову, на которой красовалась не менее черная бандана.

- Ух ты, люди в черном, - Макар не смог сдержаться от реплики. Ясинский, угрожающе глядя на него, пошел к столу. На Макара его взгляд не произвел особого впечатления, но подобраться заставил – на всякий случай. Стас бросил сумку и рыкнул:

- Двигайся, покемон.

- Десперадо хренов, - огрызнулся Макар и притих, недовольно следя за доцентом, входившим в аудиторию. – А очки чего не напялил? Чтобы полностью за кота Базилио сойти.

Стас чувствительно ткнул его кулаком в предплечье.

- Заткнись, иначе ничего не узнаешь, - прошипел он. Макар шмыгнул и мужественно прикусил язык. Он время от времени косился на Стаса, который так и не удосужился стянуть бандану. И что-то было в этом неправильное. Что-то, что так и подзуживало его наброситься на Ясинского и вытрясти информацию. Макар присмотрелся, пытаясь определить, куда Стас спрятал волосы. Замер. Выпрямился и заглянул за спину Ясинскому.

- А косы твои где, Стасинька? – ликующе прошептал он. – Где твои локоны, за которые дрались, дерутся и будут драться все первокурсницы?

Стас отвернулся. И к вящему счастью Макара у него заалели уши.

- Так значит, вот что любовь с людями делает? Не просто отдаться, но и отдать. Это ты его так сильно возлюбил, что на простую просьбу о локоне всю шевелюру состриг? – радостно зубоскалил Макар. Стас сопел, с трудом сдерживаясь, чтобы не стукнуть его. На его радость, доцент обратил внимание на слишком бурную радость господина Самсонова по поводу ознакомления с философией Античной Греции. И не будет ли он в таком случае любезен поделиться ею с комилитонами, и желательно чтобы эта радость была выражена страницах этак на десяти двенадцатым кеглем? Макар, скрежеща зубами, согласился. Ясинский сдержал широкую ухмылку, торжествующе глядя перед собой, и пообещал себе посещать все лекции и семинары этого замечательного человека и ко всем им готовиться. 

Макар высидел до конца пары относительно спокойно, но как только прозвенел звонок, выпрямился подобно сжатой пружине, развернулся к Стасу, неторопливо прятавшему конспект в сумку.

- Ну?! – негодующе выпалил он. – Ну?! Показывай!

Стас закатил глаза и пошел к выходу.

Макар увязался следом.

- Ну давай показывай! – заныл он, стараясь успевать за широким шагом Ясинского. Тот резко завернул в аудиторию, которая оказалась пустой.

- Будешь смеяться – оторву башку, - угрожающе предупредил он.

- Ни в жисть! – энергично замотал головой Макар, не забыв скрестить пальцы – кто его знает, что там Ильюша на радостях учудил.

Стас недоверчиво посмотрел на него, поколебался и стянул бандану. Макар ждал тигровой раскраски, декоративно выстриженных в виде неприличных слов проплешин, в общем всего, что было бы вполне в духе Ильи. Но у него разочарованно вытянулось лицо: у Стаса всего лишь был совсем короткий, правда трехцветный, ежик. В надежде увидеть что-то непристойное он даже обошел Стаса, ища это на затылке. Увы, тщетно.

- И чего ты под хиджабом прячешься? – буркнул Макар. – Симпатично же. Будь у меня такая костная структура, как у твоей морды, так я бы вообще лысым ходил.

Тяжело вздохнув, Макар отодвинул Стаса и вышел в коридор.

- Я думал, у тебя там шедевр, а у тебя там комнатные тапочки, - обвиняюще посмотрел он на Стаса и побрел на пару. Тот, подумав, потеребив бандану, все-таки натянул ее на голову.

- Я его вчера заставил обстричь, что он мне в субботу натворил, - догнав Макара, признался Стас, нервно ежась. Макар недоуменно посмотрел на него. - А то устроил хрень с зигзагами, придурок.

- Так это у вас еще и регулярно совершается? – Макар остановился и повернулся к Стасу. – И как, тебе нравится, как он расправляется с твоими волосами? – жарко зашептал он. – Ты замираешь в предвкушении его опытных прикосновений, кровь наполняет твои пещеристые тела, когда ты слышишь звон ножниц и жужжание машинки? Кстати, у нее вполне себе фаллическая форма. Ясинский, да ты фетишист!

- Я с детства парикмахерских боюсь, придурок! – Стас разозлился и пошел широкими шагами к аудитории. Макар вытаращил глаза. Постояв так, подумав, он рванул догонять Стаса.

- Сильно? – сочувственно спросил он.

- В детстве чуть сознание не терял. С тринадцати лет не чаще раза в год стригусь, - недовольно отозвался Стас, отводя глаза.

- А я крыс боюсь, - просто признался Макар. – Одна меня как укусила, так и видеть их не могу без того, чтобы чуть не задохнуться.

Он похлопал Стаса по плечу.

- Тебе, кстати, реально идет, - ободряюще произнес он. – А Илья классно стрижет. Его главное советами не мучить, а то он как выстрижет что-нибудь на затылке, что потом долго отрастать будет.

- Тебе не мешало бы, - буркнул Стас себе под нос.

- Но-но! – Макар развернулся к нему. – Я полезный кадр! Я знаю, какое варенье он больше всего уважает! Или ты так и будешь воздыхать под его балконом и подобно призраку бродить под окнами?

- Ты точно обо мне только что говорил? – склонил голову к плечу Ясинский. – Я к твоему сведению кое-чем могу похвастаться.

- Ну ты сравнил хрен с пожарным рукавом, - презрительно фыркнул Макар и добавил, понизив голос: – Это перед местными дурами тебе достаточно своими патлами потрясти, чтобы они тебе дали, а там думать надо.

Ясинский не смог сдержать снисходительной ухмылки. Он только и похлопал Макара по плечу и пошел к аудитории. У Макара вытянулось лицо и любопытство достигло запредельных высот.

Глеб ждал его с самого утра. Рабочий день подходил к концу, а его все не было, хотя по некоторым намекам Глеб понял, что он все-таки в офисе. Кто попал в поле его зрения, Глеб едва ли мог предсказать, но искренне сочувствовал тому горемыке. Уже и папки можно было прятать в портфель, и документы сохранять, а он все не появлялся. Глеб даже был разочарован: он считал, что неплохо изучил его за то время, которое они знакомы. Но чу, дверь распахнулась без стука, и...

- О великолепный! О несравненный! О отрешенный! О блистательный! – торжественно провозгласил Генка, эффектно разводя руки в стороны. – Как, скажи мне, о как прошел твой отпуск? Кстати, Аркадьич не просто доволен, а очень доволен. Говорит, что ты там в своих Швейцариях добрых двести мильярдов клеток восстановил, таким умным стал. Здорово ты Леонидыча пригладил.

- Я чувствую себя униженным. До этого все было так плохо? – хладнокровно поинтересовался Глеб.

- До этого все было замечательно. Ты типа по зарплатным бонусам не замечал, ага, - ехидно сказал Генка и закрыл ногой в салатовом кроссовке дверь. – Аркадьич тебе таких бонусов выписывал, что все его замы каждый месяц на дерьмо исходили. И только ты ходишь по коридорам, освещаешь их своими нимбами, удобряешь перьями и не замечаешь, как на тебя жуткие и злобные хэдхантеры облизываются. Пироги у тебя случайно не водятся?

Глеб молча указал пальцем на кухню. Генка бесцеремонно прошествовал туда.

- А мясо? – обиженно спросил он, выходя оттуда, держа в руке тарелку с брусничным пирогом.

- Было. В обед. – Безжалостно отозвался Глеб, с удовлетворением глядя на Генку. Тот послушно вытянул лицо, принял на пару секунд обиженный вид и отправил в рот внушительный кусок пирога.

- О ужас, как ты смел оставить меня без провизии и все такое, - беспечно отозвался он, усаживаясь на стул и вытягивая ноги. – Как съездил?

- Отлично, более чем отлично, спасибо. Твоими молитвами.

- Да я прям лоб об пол расшиб, как о твоем отдыхе молился, - кротко улыбнулся Генка. – Гульнул хоть, пернатый ты наш нимбоносец?

- Обязательно. По долинам и по взгорьям, - Глеб смиренно улыбнулся. – Тебе кофе делать? Или ты уже уходишь?

- Не хочу тебя разочаровывать, но делай, - Генка торжественно вскинул голову и принялся за пирог. – Кстати, хорошая штука. Тоже Ильи произведение? – он повысил голос, чтобы Глеб в кухне его слышал.

- Едва ли, хотя и возможно. Из кафе.

- Едва ли, хотя и возможно, - задумчиво повторил Генка, - пациент скорее жив, чем мертв.

- Как ты скорее всего знаешь, - терпеливо пояснил Глеб из кухни, - Илья не гнушается пачкать руки на кухне кафе Натальи Владимировны, у которой, как ты с куда большей вероятностью знаешь, работает Макар. Но в силу некоторых форс-мажорных обстоятельств он был вынужден провести все выходные в своей парикмахерской, вознося обильную дань своему цирюльному богу, о чем ты, скорее всего, не знаешь. – Он опустил чашку перед ним. – Поэтому я исхожу из предпосылки, что учитывая свежесть данного пирога, которую ты, надеюсь, оценил по достоинствам, не меньшим, чем и его вкусовые качества, к этому пирогу он скорее всего не имеет отношения. Но место ночным бдениям и прочим прелестям я все же оставлю. Кто их знает, этих увлеченных. Я в достаточной степени объяснил субъективную непротиворечивость двух частично антонимичных атрибутов модальности вероятности в моем высказывании?

Генка отмер, пожевал и потянулся за кофе.

- Зато я в пейнтбол на выходных играл, - хладнокровно сказал он, опустив чашку. – Кстати об увлеченных, мы выиграли. Разбили тех уродов в дулю. А фотографии есть?

- Того, как вы разбили тех уродов в дулю? Откуда?

- Швейцарий твоих, - вздохнув, пояснил Генка. – Показывай давай.

Глеб хмыкнул и достал планшет.

- Ты сам их посмотришь, или мне комментировать надо? – кисло поинтересовался он.

- На твою физиономию посмотреть, так ты за сегодня просто всем фотки показывал, от уборщиц до Галины Борисовны, - насмешливо прищурился Генка.

- Галина Борисовна – это святое. – Глеб приподнял брови и посмотрел на Генку многозначительным взглядом, все-таки главная секретарша главного биг-босса – персона слишком важная, да и человек хороший. – Она даже некоторые себе сохранила, а акведуки так и вообще на рабочий стол установила.

- Покажи! – оживился Генка. – Которые?

Глеб показал. Через некоторое время он поинтересовался:

- Ты не будешь против, если я буду заниматься своими делами?

- Да сколько угодно. Только не сверли меня своими криобуравчиками, которые у тебя за глаза сходят, если я дерзновенно осмелюсь попросить комментариев к твоим без сомнения шедевральным снимкам.

Глеб только хмыкнул.

Генка не уходил. Он пересмотрел фотографии, порадовался подарку, попробовал шоколад, понюхал сыр и благочестиво запаковал его обратно, обнюхал пальцы и ушел их отмывать от сырного запаха и вернулся с чашкой кофе.

- Тебе не делаю, ты и так нервный, - невозмутимо сказал он Глебу, глядевшему на него холодными глазами. – И да, я боюсь, но и кофе у тебя хороший.

- Лучше, чем у тебя? Бобы вроде одни, - Глеб откинулся на спинку кресла.

- Между моими и твоими есть все-таки существенная разница, - снисходительно произнес Генка. – Мои бобы – это мои, а твои бобы – халявные, соответственно вкусней.

Глеб хмыкнул.

- Так чего ты добиваешься?

Генка смотрел на него невинными карими глазами и кротко улыбался.

- Я? О, самой малости. Общения, друг мой, общения, - наконец, пояснил он, понимая, что игру в молчанку ему, деятельному, у Глеба – человека созерцательного не выиграть.

- Иными словами? – после паузы, во время которой Глеб снова поиграл в переглядки с Генкой, приглашающе спросил он.

- Идем пить пиво! – радостно воскликнул Генка.

- Твоя команда выиграла в пейнтбол. Неужели тебе не хватило спиртного?

- Не придирайся, давай, собирайся и пошли. Звони своему водиле, своему питомцу и айда, - Генка встал. – Ну давай, шевелись, шевелись!

Глеб задумчиво смотрел на него, похлопывая рукой по подлокотнику.

- Почему у меня дурные предчувствия, а, Геннадий Юрьевич? – сухо поинтересовался он.

- Не знаю, - Генка широко заулыбался и не поленился развести руки. – Я вообще не знаю, что такое дурные предчувствия. Давай, собирайся!

Глеб, подумав, покачал головой и взял телефон. Водитель оказался предсказуемо слишком хорошо воспитан, чтобы явно продемонстрировать свою радость. Глеб спрятал телефон.

- А питомцу звонить не будешь? – полюбопытствовал Генка, пристально следя за ним.

- Питомец отлично в курсе, что такое ненормированный рабочий день. Но если ты настаиваешь, я пошлю ему сообщение. Немного позже. Когда будет ясно, насколько я задерживаюсь.

- Я снова не понимаю твоей логики, но буду считать, что она водится и в этом случае, - не смог удержаться Генка. Глеб подошел к нему и остановился в полуметре.

- Я бесконечно счастлив, что в моем поведении усмотрели зачатки разума, - почти ласково улыбнулся он.

- И не простого. Сверхъестественного, - напыщенно отозвался Генка. – Неподвластного нам, простым неоперенным смертным. Давай уже, пошли.

Бар был уютным и немноголюдным. Глеб решил взять себе кофе по-ирландски, а потом подумать насчет пива, Генка сразу потребовал портер.

Атмосфера располагала к разным разговорам. К сплетням, например, которых немало накопилось за время отсутствия Глеба и которые Генка выкладывал ему со счастливым видом, если хоть немного принимал участие в их развитии, и с печальным, если он узнавал их из вторых рук. Тополев рвался на новые рынки, что вызывало у Глеба смешанные ощущения – работы было непочатый край, но должно быть интересно; старые партнеры вели себя почти предсказуемо, чему Генка тоже радовался. Глеб, проведший внушительный промежуток времени в ином информационном пространстве, ряд событий оценивал немного иначе, чем и делился с Генкой. Тот ерничал, но мотал на ус.

- Вообще Аркадьич подозрительно кротко себя ведет со всеми этими новыми перспективами, - наконец признался Генка. – Такое ощущение, что он сделал шаг назад и примеряется к какому-то сильно ловкому прыжку.

- В этом есть смысл, - Глеб пожал плечами. – Больше не скажу, потому что надо смотреть документы. Но Тополев дожимает чутьем там, где ему не хватает банальных сведений. Так что будем посмотреть, Геннадий Юрьевич.

- Кстати о «будем посмотреть». Наш гениальный самый главный пиарщик решил, что все эти маневры есть ничто иное, как типичное «седина в голову, бес в ребро», - как бы в раздумьях признался Генка и отхлебнул пива. – Знаешь же, что у Аркадьича новая мамзелька. Целых четыре дня официальная мамзелька. А до этого целых пять дней типа оборону держала. Краси-ивая! Где-то даже скромная. – Он подумал и сказал: - Насчет ума сам понимаешь – она сопротивлялась, но согласилась. Не дура, точно. Аркадьич прям очень даже усердно в охотника поиграл.

Глеб засмеялся. Но что-то в очень пристальном взгляде, которым следил за ним Генка, его насторожило.

- Так что наш гений пиара считает, что тестостерон Аркадьича на подвиги и толкает. Типа «Любимая, я тебя поведу к самому краю Вселенной...» Что там дальше было?

- «Я подарю тебе эту звезду»?

- Ну да. А в это время умненькая девочка подбивает богатенького папика на новые подвиги, а сама промежду прочим проворачивает свои куда более приятные дела с куда более приятными сверстниками.

- Например? – Глеб откинулся на спинку стула и уставился на Генку, перестав скрывать под маской дружелюбия настороженность.

- Глеб Сергеич, ну что ты? – Генка подмигнул ему. – Ну вот то самое. У мамзельки может быть друг, который ей нравился, но которого она задвинула на дальнюю полку своей памяти, потому что звон монет – вот он, а биение сердец в унисон имеет обыкновение заканчиваться резонансом и часто с самыми разрушительными последствиями.

- А у нее есть друг, с которым она готова биться в унисон? – лениво поинтересовался Глеб, думавший, с чего бы Генка вздумал ему и такие штуки выкладывать, да еще под таким соусом, что именно его это и касается.

- Нет. Но всегда есть сверстник, с которым может в любой момент зазвучать. Сам же понимаешь. Барышня типа умненькая, учится в нехилом вузе, а там все такие приметные, а она немного обтешется, отлакируется и все такое. Сам же понимаешь, разница в возрасте – тяжелая штука. А всей этой муры о любви и прочих чмоках хочется.

- Сам понимаю? – Глеб приподнял брови, изучающе глядя на очень многозначительно глядевшего на него Генку.

- Ну конечно. Твой же питомец тоже не на два года тебя моложе. Аннексировался в полное и безраздельное... хотя нет, что это я. Просто полное. Аннексировался в полное пользование за пару совсем коротких единиц времени, а в это время учится в вузе, который пусть и похилее мамзелькиного, но мажорами разной степени пафосности не обделен. – Генка по-прежнему улыбался. Но в тусклом освещении эта улыбка напоминала Глебу оскал. – А молодежь народ такой... охочий до жизни.

Глеб внимательно слушал Генку с неподвижным лицом.

- Охочий, - согласился он. – И?

- Не боязно тебе, Глеб, что твой питомец тебе благодарен, но только и благодарность свою выражает вполне определенными способами во вполне определенных местах? И продолжает быть охочим до жизни, только с другими.

Глеб пристально смотрел на Генку. 

- Ты что-то знаешь? – светским тоном поинтересовался он.

- Знаю? – Генка прищурился. – Знаю. Есть такой замечательный мальчик с такими замечательными кудрями и замечательной внешностью, на которого дрочат очень многие однокурсники твоего питомца. А он не дрочит. Потому что он к этим замечательным кудрям и замечательной внешности имеет полный доступ.

- Стас Ясинский?

- Ты в курсе? – Генка замер и подался вперед, алчно блестя глазами. 

Илья был не в духе. Макар, который мог сделать себе выходной, решил, что усталость усталостью, а почти добровольно взятые на себя обязанности все-таки нужно выполнять. Да и рожа у Ясинского была сильно загадочная. Именно последнее вкупе с его не менее загадочным молчанием и идиотской прической и привели Макара к заветной двери, за которой и скрывался дракон, на которого положила глаз принцесса. Перед входом в салон Макар попытался сделать максимально безразличный вид, признал, что таковой у него не получится, даже если от этого будет зависеть не только его жизнь, но и всего квартала, и решительно открыл дверь.

Илья, колдовавший над клиентом, вздрогнул, посмотрел на Макара и закатил глаза. «Знаю, - так и подмывало сказать Макара, и по возможности предельно самодовольным тоном. – Знаю, я не он. Но от меня так просто не отделаешься. Так что принимай меня с распростертыми объятьями». Но он благочестиво поздоровался и ужом проскользнул по свободному пространству и скрылся в подсобке. Скрип зубов этого басурмана показался Макару райской музыкой, но это могла быть и игра воображения, одернул он себя и осторожно выглянул из дверного проема. Илья стоял, угрюмо рассматривая макушку клиента. Словно почувствовав на себе взгляд этого нагленыша, он скосил глаза на Макара, прищурился и красноречиво провел рукой по горлу, кровожадно обнажая зубы. Макар спрятался в подсобке и только в ее надежном полумраке с наслаждением показал язык и радостно заулыбался. На что там Ясинский надеется с этим бегемотом, неизвестно, но шансы у него роскошные, просто роскошные – Илья оказался сражен красотой Стасиньки до самой глубины своей творческой души.

Пока суд да дело, пока Илья возился с клиентом и еще клиентшей, пока с особо эффектным злорадством троллил визгливую тетку, которая требовала, чтобы ей прямо сейчас и за двадцать минут сделали укладку, потому что у ней ресторан через пятнадцать (Макар не удержался и высунул нос из подсобки – та  барышня, которая сидела в кресле перед зеркалом, созерцала спектакль с благоговейно приоткрытым ртом; заметив Макара краем глаза, она подмигнула ему и снова обратила свое внимание на дуэт), Макар перемыл посуду, разгреб бардак, устраивать который Илья был спец, и принялся за зал. Барышня ушла, Илья тяжело вздохнул. Макар тут же одним прыжком преодолел весь зал и стал перед ним.

-Ну? – ликующе спросил он.

- Что «ну»? – сквозь зубы огрызнулся Илья, в раздражении открывая и закрывая ящики, с резкими звуками доставая и снова убирая папки и гроссбухи и усердно избегая встречаться с Макаром взглядом.

- Что значит «что «ну»»? Что значит «что «ну»»?! Как ты дошел до жизни такой? Да даже больше – как Стасинька допустил тебя до своих кудрей? – гневно ткнул его кулаком Макар. – Ну давай, не томи, рассказывай! За что ты себя так наказал?

- С какого перепугу себя? – рявкнул Илья.

Макар предусмотрительно стал подальше.

- Как это с какого перепугу? – он подумал и сделал еще пару шагов назад и за кресло. – А в какие кудри ты будешь запускать свои пальцы? И не надо мне тут гнать про то, что цирюльничество – это всего лишь работа. Не нравилось бы тебе – не делал бы!

Илья вцепился в край стола. До побелевших костяшек на руках. Макар вполне отчетливо видел клубы обжигающего пара, которые Илья выдыхал из ноздрей, но остановиться он тоже не мог: не сейчас, когда он так близок к тому, чтобы выковырять из него всю правду. И когда Макар говорил «всю правду», он подразумевал всю. Не больше и не меньше.

- Ты понимаешь, чего ты себя лишил? Никаких тебе эффектных жестов, никакого шелка, разметавшегося по подушке, морду твою - и то спрятать некуда. - Макар попятился, держа в поле зрения Илью, который напрягся, прищурил глаза и подался корпусом вперед. Он был крупным человеком, но слишком уж ярко Макару подумалось, что боа-констрикторы, похожие на неповоротливые бревна, двигаются не в пример этим бревнам ловко. – А у Стаса, между прочим, стресс. Он, бедный, чуть не поседел, слушая, как ты вокруг его мозга ножницами щелкаешь.

Илья сделал несколько шагов навстречу Макару, очень осторожно ввинчиваясь в пространство между ним и дверью. Макар, следивший за ним счастливо горевшими глазами, попятился.

- Ты в курсе, что у него фобия? А ты, бессердечный чурбан, состарил его на несколько десятков лет! – жарко обличал он Илью, пятясь назад. – Нет, ну как непорядочно с твоей стороны!

Илья замер. Ему не хватало еще упреков совести, усугубляемых извне. У него за спиной было немало времени после инцидента, чтобы обвинить себя, погрызть себе душу и возненавидеть за эти неприятные ощущения. И терпеть пацаненка, который на немало лет его моложе и сам творит куда как более крамольные вещи, он отказывался категорически.

- Глеб приехал? – ласковым голосом проворковал он.

- Приехал, - Макар насторожился и снова сконцентрировался на том, чтобы достать Илью.

- Подарочки привез, - Илья подобрался поближе.

- Ну привез, - Макар замер на секунду и подозрительно посмотрел на него.

- И что, интересовался твоей жизнью? Расспрашивал про твое житье-бытье? Узнавал, как учеба? – ворковал Илья, перемещаясь к Макару, смотревшему на него со все большим подозрением. - А что он по поводу Стаса говорил? Радовался, наверное, что ты ему рогов навешал, да?

Макар застыл и посмотрел на него внезапно потускневшими глазами.

- Так может, и ты заткнешься меня жизни учить? – Илья стал перед Макаром, угрюмо глядя на него и склонив голову к плечу. – Не говори, что мне делать, и я не буду говорить, куда тебе идти. Окей?

Макар зачем-то посмотрел в окно, затем в пол. Кивнул головой и пошел в подсобку. Илья в раздражении воздел глаза горе, посмотрел в окно, швырнул на столик салфетку, которую он непонятно как и где сгреб и уже которую минуту мял в руке. Он рывком засунул руки в карманы, приподнял плечи и попытался спрятать в них голову. Макара ему жалко не было – малец бойкий, котообразный, приземлится на четыре лапы, а то, что ему и в таком виде преподнесли шалость, болезненно, но не смертельно. Илья опустился в кресло. Куда больней, когда ему самому в глаза тычут вещами весьма болезненными, да еще попадают по чувствительным местам с удивительной прозорливостью.

Макар негромко постукивал разными предметами в подсобке. Илья заставил себя пойти и посчитать выручку, начал за каким-то лешим упорядочивать гроссбухи, половину из которых он завести завел, а зачем – не помнит. Вроде нужны. Макар выскользнул из подсобки. 

- Убирать надо тут? – спросил он хмуро, отводя глаза.

Илья смотрел на него исподлобья и молчал. Макар, занервничавший в тишине, поднял на него подозрительные глаза.

- А ты как думаешь? – угрюмо поинтересовался Илья.

- Я вообще не должен был сегодня приходить! – Макар вскинулся, попытался подерзить, но как-то неубедительно. Огонька ему явно не хватило. Раздражение Ильи постепенно лопалось, как лопаются мыльные пузыри. Он тяжело вздохнул.

- Там в буфете буженина есть, - глубоким недовольным голосом сказал Илья наконец. – Иди ставь чайник.

Макар ободрился и вскинул на него взгляд, куда более бойкий, но такой же настороженный.

- Предупреждаю: любая провокация – и ты вылетаешь на улицу на второй космической. Если пробьешь стену здания напротив, виноват будешь сам. Что я это могу сделать, сомневаешься? – Илья попытался снова нависнуть над Макаром, не сходя с места. Получилось фигово: Макар обрадованно затряс головой, преданно пялясь на него. Илья обреченно вздохнул.

За совместными чаепитиями с Макаром Илью пробивало на маго-философские размышления. Например, пространственные карманы. В желудке у Макара их было как минимум несколько. Или один, но очень большой: мясо исчезало с завидной скоростью. У самого его аппетита не было: после очередного напоминания о своем фейле есть совсем не хотелось; Илья вообще подозревал, что у него голод и хорошее настроение прямо зависят друг от друга; на этой радостной гастрономо-философской мысли он отогнал от себя праздные мысли и подтянул к себе блюдо, на котором оставалась пара кусков.

- Но-но! – Макар имел наглость возмутиться, голодными глазами глядя на то, как его лишают еды.

- Пусть тебя твой папик кормит, - вяло буркнул Илья и отправил кусок себе в рот.

- Да он моложе тебя! Это ты старпер! – возмутился Макар, но без привычного азарта. Очевидно, он был сытым и почти спокойным.

- Так прямо и моложе, - недоверчиво буркнул Илья.

- Ну или ровесник, - пожал Макар плечами, отворачиваясь и с преувеличенным вниманием начиная пялиться в окно. Посидев, подумав, он признался: - Хотя я сам думал, что ему лет под сорок. Или даже за сорок. Только у него просто виски седые. Ну и вообще волосы.

Макар покрутил рукой над головой и замолчал, хмуро думая о чем-то своем. Илья лениво забросил в рот последний кусок и пододвинул блюдо Макару, мол, не ленись, убирай посуду.

- Ты эксплуататор и угнетатель невинных и честных юношей, - пафосно обиделся Макар.

- А еще я старушек через улицу не перевожу, - согласился Илья. – Если ты напихался и нахлебался, то топай домой, студиозус.

- Слушай, а как он может отреагировать? – неловко отводя взгляд, несмело поинтересовался Макар.

- Кто и на что? – лениво спросил Илья, хотя отлично понял, о ком речь. Макар саркастично посмотрел на него. Илья прищурил глаза и насмешливо вздернул бровь.

- Глеб! – рявкнул Макар и тут же осекся. Продолжать было страшно, потому что компонент «на что» ему вдруг показался очень неприглядным. – На Стаса, - промямлил он. Илья, разозлившись, закинул голову назад и скрипнул зубами.

- Ты мелкий пакостный бляденыш, - процедил Илья. – Сначала, ты задравши хвост, несешься за удовольствиями, а потом, натворив дел, резко спохватываешься? Откуда я знаю, как Глеб может отреагировать? Может из окна выбросить, а может свингером оказаться и еще советом подсобить. Еще вопросы?

- Кем? – Макар смотрел на него широко раскрытыми глазами.

Илья подумал сначала, что над ним издеваются, но недоумение Макара было вполне искренним.

- Гугл в помощь, - буркнул он, вешая голову на грудь.

- Это извращение? – осторожно спросил Макар.

- Это у меня спрашивает свежевылупившийся совсем чуть-чуть совершеннолетний гей, - хмыкнул Илья. – Мелкий, совершенно нормальных людей в мире мало, и все они в Кащенко лежат, причем чем вегетативней состояние, тем они нормальней. Ясно?

- Девушки мне тоже нравятся, - попытался огрызнуться Макар.

- На девушек твой Глеб скорей всего не отреагировал бы совсем, -  лениво отозвался Илья. – Хотя и на... ровесника тоже. – Илья наклонился вперед и опустил голову.

Пауза перед незамысловатым словом «ровесник» насторожила Макара. Ему бы встать и пробежаться пару кругов по залу – на ходу очень хорошо думается. Но и так неплохо, прищурился он. Под многозначительным «ровесник» подразумевался Стас.

- Думаешь, Глеб не ревнивый? – Макар оживился.

- Откуда я знаю? Может, и не ревнивый. Может, и не собирается тебя ревновать. Может, ты не тот человек, которого он хотел бы ревновать. Макар, я еще раз повторюсь для некоторых конопатых альтернативно одаренных: я твоего папика не знаю, - вяло отозвался Илья, разглядывавший пол. Он-то как раз не ревновал Стаса к Макару. Но внезапно закравшаяся в голову мысль о том, что кто-то может предъявить на него права, приводила его в тихое бешенство. И этот гад еще кудрями трясти смеет!

- Он не мой папик! – Макар взвился. – Я честно отрабатываю за жилье и честно зарабатываю себе на жизнь! И ни при чем, что мы спим!

- Это ты мне пытаешься что-то доказать? – насмешливо посмотрел на него Илья.

Макар не выдержал, вскочил и забегал.

- Нет, ты не понимаешь! Понимаешь, он хороший, он надежный, он ласковый, он офигенский! Правда, офигенский! – он остановился на секунду перед Ильей, зачем-то заглядывая ему в лицо. – Нет, правда. С ним так здорово. Понимаешь, он столько знает, он столько понимает, никогда не истерит, не ругается, ничего такого. Вот правда, как удав спокойный. И очень разумный, даже мудрый.

Макар развел руками и отбежал на пару шагов. Илья приокрыл рот, закрыл его и спросил:

- Мелкий, а ты про хахаля своего рассказываешь или про идеал отца?

- В смысле? – подозрительно спросил Макар.

- Ну как. Спокойный, мудрый. Надежный. Отец семейства, отец государства, отец нации. Мудрый старик на вершине, глядящий на всех как орел с Арарата. А страсть, биение сердец в унисон, судьбы скрещенье в конце концов? – Илья немного развеселился, с любопытством следя за Макаром.

У Макара красноречиво вытянулось лицо.

- Можно подумать, ты сам в это веришь, - полупрезрительно бросил он. Илья тяжело вздохнул.

- Что, твоей страсти хватило на неделю? – сухо откомментировал он и встал. – Ну что, каждому свое.

Макар уставился на него.

- Ты веришь? – осторожно спросил он.

- Иди домой, тебя папочка ждет, - лениво отмахнулся Илья и пошел в подсобку.

Макар послушно кивнул головой и поплелся за рюкзаком. Он вышел на улицу, и ему стало жутко.

Глеб смотрел на Генку, радостно блестевшего перед ним своими наглыми глазами, сверкавшего кривоватой улыбкой и явно немного разочарованного, снисходительно улыбался и думал, зачем этому проходимцу надо забираться ему под кожу. И чем более он думал, тем более убеждался, что Генкой двигали исключительно личные мотивы. Осталось выяснить, что за мотивы. В бескорыстное желание снабдить информацией Глеб не верил: любые сведения сообщались по корыстным мотивам. Любые. Даже бабками на скамейках у подъездов. Особенно бабками на скамейках у подъездов. Глеб посмотрел на Генку и с трудом сдержал ухмылку: этому типу не понравилось бы такое сравнение, и именно поэтому его стоит придержать напоследок. Попытку Тополева таким образом оградить его от новых отношений Глеб отмел почти сразу – Тополеву как раз важней иметь спокойного, уравновешенного и где-то даже счастливого юриста, чем дерганного и вполне возможно не самого здорового сатира. Попытку Генки предупредить желание Тополева еще до того, как оный его озвучит – тоже: Генка не дурак и четко знает границы своей самодеятельности, а подобное явно выпирало за рамки. Разумеется, полпроцента Глеб оставил – а вдруг кто-то из них сошел с ума? Непохоже, впрочем. Цвет лица у Генки вполне здоровый, общая адекватность тоже не вызывает сомнений, глаза блестят таким здоровым нездоровым любопытством. Иными словами, Глеб присутствует на дружеских посиделках.

Это умозаключение вызывало глубочайший диссонанс. Это не посиделки друзей – они не были друзьями. Хорошими знакомыми – да. Глеб даже позволял себе пойти дальше и излить ему душу в разумных пределах; Генка был надежен как швейцарский банк и почему-то охотно подпускал к себе именно Глеба, за что ему спасибо. Только данный конкретный вечер в баре не был посиделками друзей-хороших знакомых. Друзья-хорошие знакомые не зазывают в бар, не вливают алкоголь, не выкладывают грязные сплетни о близких людях. И опять же: Глеб не мог ничего с собой поделать и отказывался сомневаться в том, что Генка инициировал этот вечер со злым умыслом. У них все-таки были неплохие отношения. Совсем неплохие. И не для того Генка выволок Глеба, чтобы огорошить его неприятной новостью. Да и вообще, не ради Глеба это делалось и не ради сомнительного соблюдения чести и прочей махровой ереси. Макар вообще оказался банальной разменной монетой. Генке, кажется, нужно было поговорить именно на эту тему и именно с Глебом.

- Я не в курсе, -ровно ответил Глеб, - может, расскажешь?

- Ага, - Генка расплылся в улыбке. – Наш проницательный Кедрин, наш остроглазый Кедрин, которого Витальаркадьич провозгласил нашим корпоративным сибиллом, не в курсе?

- Гена, я не в курсе деталей. Но сам факт того, что мой питомец имел доступ к кудрям и их носителю, у меня сомнений не вызывает. Ты и дальше будешь ломаться, и я сочту вечер законченным, или соизволишь пояснить, чем тебя так взволновала ситуация?

Глеб многозначительно постучал пальцами по блюдцу, на котором стоял стакан. Генка покосился на него. Кофе в стакане осталось ровно на полглотка, после которого и предстояло сделать выбор: еще кофе, пиво или такси и домой.

- Представь, мой дорогой друг. Решил я постричься. Время пришло. А Илья стрижет просто замечательно. Да и собеседник неплохой. С очень интересным прошлым, судя по татуировкам и мировоззрению. В общем, лучше уж ходить к нормальному мужику, чем к этим.., - Генка сделал плавный жест рукой, якобы будучи не в состоянии подобрать верное слово.

- Манерным? – вежливо предложил свою помощь Глеб.

- Ну да, - многозначительно улыбнулся Генка. – Признаюсь честно: твой питомец исключительно трудолюбивый пацан. Швабрами и всеми этими причиндалами орудует на ура. Но самоусыновляется он с поразительной эффективностью. На это слово копирайт у Ильи, кстати, он посетовал, что единожды впустив его в махонькую щелочку, ты его уже не выгонишь. От тараканов избавиться можно. От этого проходимца нет.

Глеб усмехнулся.

- Сказал проходимец, - в спокойном голосе Глеба прозвучали предупреждающие нотки.

- Рыбак рыбака, Глеб Сергеевич, - заулыбался Генка. – Собственно поэтому когда я увидел, как роскошнокудрый Стас увозит шваброкудрого Макара в ночь, вывод напрашивался один. И он подтвердился. И подтверждался почти неделю. – Генка развел руками в притворном разочаровании.

Глеб смотрел на него, вежливо улыбаясь. Генка молчал и ждал реакции Глеба. После первой минуты его широкая улыбка померкла. Глеб помучил его еще пару секунд и вежливо спросил:

- И?

- И тебя не волнует, что тебе наставили рога? – Генка смотрел на него с настороженным интересом.

Глеб задумчиво посмотрел на стакан, в котором оставалось полглотка кофе, и подозвал официантку.

- Я так понимаю, живым ты меня отсюда не выпустишь, пока не вытрясешь душу, - смиренно пояснил он Генке. Генка ухмыльнулся и заказал еще пива. – Так что подкрепить силы не мешает.

Глеб поблагодарил официантку. Генка отпил пива, выжидательно глядя на него.

- Мне не наставляли рога, дорогой мой друг, - отстраненно сказал Глеб, осматривая потолок. – Терминологически ты неправ. Напомнить, кто и кому их наставляет? Не надо. Хорошо. Далее. Ты переоцениваешь наши отношения. Они удобны. Прежде всего. Понимаешь?

Генка подобрался.

- Нет, - честно признался он.

- Мне удобно иметь чистоплотного в меру активного мальчика под боком, - мирно начал пояснять Глеб. - Ему удобно по своим причинам. Никто из нас не Ромео и Джульетта, не Петрарка и Лаура, не Кастор и Поллукс. Мы не клялись на Библии, на Эскалибуре, на бюсте Юлия Цезаря, что будем моногамны, посвятим всю жизнь друг другу и прочее вроде умрем в один день. Так что если ты хотел меня задеть, то метод выбран неудачный. Манагеров у тебя куда лучше получается из себя выводить. Что, собственно говоря, вызывает мое недоумение. Уж в чем-чем, а в твоей изобретательности у меня не было причин усомниться, скорей наоборот. Чем вызвана такая неуклюжесть?

Генка взялся было за бокал и опустил руку.

- Но вы ведь неплохо уживаетесь? Вам хорошо вместе? – в некоторой растерянности спросил он.

- Ну да. Тебя это удивляет?

Генка хмыкнул.

- И как вам удается? – наконец поинтересовался он.

- Осмелюсь ли я полюбопытствовать, по каким таким причинам ты стремишься залезть к нам в постель? Уж не хочешь ли ты меня оттуда вытеснить? Думаешь, ты с Макаром уживешься? Не слишком ли вы для этого похожи? – саркастично произнес Глеб и с трудом сдержался, чтобы не заорать в восторге. Больше никакого виски, а то он слишком несдержанным становится. Но ответ – вот он! Генка, похожий на Макара, пытается найти общий язык с кем-то, похожим на Глеба. Он спрятал глаза под тяжелыми веками, надеясь, что Генка не заметит резкой смены настроения.

А Генка начал оглядывать зал, как будто это было замечательное зрелище.

- Дорогой мой человек, - усмехнулся Глеб. – Я не знаю, говорила ли тебе мама, но чужие рецепты счастья как правило не действуют, когда их к себе применяешь. И если ты познакомился с человеком, который похож на меня, и думаешь, что мои секреты помогут тебе понять его, то не особо обольщайся.

Генка набрал полную грудь воздуха, покосился на него  и промолчал.

- Что, сильно похож человек? – будничным тоном поинтересовался Глеб. Генка потускнел.

- До твоего занудства ему далеко, - он попытался улыбнуться, но криво. – Но одержимый он вполне.

- Ты тоже, - флегматично пожал плечами Глеб. – И? Хотя нет, подожди. Объясни, почему ты решил именно меня вытянуть. У тебя же друзей дофига.

- Кедрин, я говорю своему женатому другу, который мне уже десятый год подсовывает подруг и родственниц жены, что я как последний дурак втрескался в фотографа. Его реакцию представляешь? Я говорю своему дважды разведенному другу, который строго с двадцатилетками крутит, что думаю съехаться с парнем. Его реакцию представляешь? А у тебя за спиной нехилый опыт, как бы там ни было. Да и в людях ты разбираешься. Галина Борисовна очень высоко ценит твое мнение. Очень высоко. Вон и Тополев не просто так тебя на интервью с молодыми специалистами сует.

- Ты уже решил все, - помолчав, отметил Глеб. – Так чего ты хочешь от меня?

- Рецепта счастья, неужели не ясно? – Генка широко развел руки и растянул губы в улыбке.

- За этим явно не ко мне, - ровно отозвался Глеб.

- А Денис?

Глеб опустил глаза.

- Мы были вместе, - признал он. – Но я полный лох в отношениях.

Генка вытаращил глаза.

- Ты что несешь, Кедрин? – оторопело спросил он.

Глеб хмыкнул.

- Я смотрю в глубины мироздания. Изучаю глубинные процессы. Докапываюсь до самых глубин сущностей и явлений. Только на поверхности тоже жизнь водится, и ее я часто не замечаю. – Он задумчиво смотрел на стол. – Я где-то даже польщен, что ты именно меня выбрал как достойного советчика. Только не думаю, что многим помогу.

- Глеб, я действительно его не понимаю. Вот он стоит передо мной, смотрит на меня своими глазищами, и тут оп – и нет его! А потом оп, и он есть. И я чувствую, что я что-то недоделал, что-то не так ляпнул, а что – не понимаю. И ты ведь тоже такой. Только может, более рассудочный. Но точно также выпадаешь из разговоров, и хрен поймешь, что ты там себе думаешь. А я хочу знать, понимаешь? Я его понимать хочу, и быть с ним, и не допекать, и быть нужным, понимаешь?

Генка не пытался улыбаться, он смотрел встревоженно и яростно, жадно, отчаянно хотел знать.

- Макар вытряхивал из меня причины дурного настроения, - усмехнулся Глеб.

- И как?

- Когда он их вытряхивал, я его придушить хотел. А потом был благодарен.

Генка оживился. Глеб закатил глаза. Кажется, способности Макара вытряхивать душу передаются через ноосферу.

Вечер растянулся заполночь. Глеб был удивлен получить бесконечное количество подтверждений того, насколько Генка увяз. Он рассказывал о зверьке – хорьке собольей раскраски с княжеским характером и императорской способностью наносить ущерб – с возмущенно поднятыми бровями и идиотской улыбкой на лице, чуть ли не в лицах показывал, как Оскар морщит нос, когда у него не получается что-то, и как перехватывает волосы на макушке, и на его лице мерцало блаженное выражение, которое и передать невозможно. Глеб, решивший, что кофе тут подают так себе, но он виски не портил, заказал себе еще одну порцию. Генка забыл о своем пиве, примерно также, как и забыл, что хотел совета, и увлеченно рассказывал, как Оскар двигается, какие у него глаза и прочие мелочи, которые могли казаться совершенно несущественными. Глеб отпивал кофе, время от времени ухмылялся, время от времени согласно хмурился и думал о том, что сам скатывался в похожий хвалебный дискурс в свое время. Только восхищала его именно неугомонность Дениса, его жизнелюбие. И да, глаза у него были красивые, и губы. И нос. И... Глеб усмехнулся, удачно усмехнулся, как раз под очередную проказу Локи. И да, глаза ярче звезд, губы слаще меда, какие там еще метафоры? Клинический случай, господа.

Каких усилий воли требовало от Генки остановить себя на полном скаку, заметив сто сороковой с трудом сдержанный зевок Глеба, осталось загадкой. Но Генка захлопнул рот и немного виновато посмотрел на него.

- Ты еще жив? Спрашивать, не сильно ли я задолбал, не буду, - осторожно поинтересовался он.

- Спасибо тебе, добрый человек, - хмыкнул Глеб, подзывая официантку.

Генка решил вызвать такси, Глеб решил прогуляться. Но он задержался рядом с Генкой, стоявшим на крыльце и задумчиво глядевшим на небо.

- Погода меняется, - глубокомысленно заметил Генка. Глеб угукнул. – Осень пришла. – Глеб покосился на него, стоявшего на крыльце в очередной попугаистой рубашке с коротким рукавом и поежился, хотя и был в пиджаке. – Ладно, пошел я самосовершенствоваться, - бросил Генка наконец, идя к подъехавшему такси. На полпути он замер, остановился, развернулся и подошел к нему. Постояв немного, поколебавшись, он все же спросил: - А тебя это совсем не задело, что ли?

Глеб не сдержал смешка.

- Генка, ты что услышать хочешь? Что я всерьез подумываю мылить веревку? Или что мне совсем пофиг? – он помолчал, посмотрел на небо, оглядел улицу. – Только это не та ситуация, из-за которой нужно уходить в монастырь. Поверь, случаются куда более серьезные вещи. А некоторые даже и непоправимы. На их фоне Макарово легкомыслие такая мелочь, право. А вообще, если честно, до Дениса я вообще не думал, ревнив ли я. С ним я думал, что не очень ревнив. А тут о ревности вообще не стоит задумываться. Что там у вас будет, кто его знает. Вдруг твой Оскар патологически ревнив.

- Нет, - на Генкино лицо тут же наползла самодовольная улыбка. – Он слишком себя для этого уважает.

- А ты? – усмехнулся Глеб. После паузы он похлопал Генку по плечу и сказал: - Ладно, пошел я домой. Спасибо за вечер.

Он шел по улице, чувствуя на себе недоуменный взгляд Генки. Вечер обещал быть куда более тяжелым, чем Глеб предполагал.

Макар выскочил из кухни. И снова этот его виноватый и надеющийся взгляд. Интересно, научится ли он быть более сдержанным, лениво подумал Глеб, а вслух сказал сухим и официальным тоном:

- Макар, ты не мог бы присоединиться ко мне в гостиной?

Макар вздрогнул, попятился, поколебался, но кивнул головой. Глеб стоял у окна и следил за непривычно робким отражением Макара. Тот мялся в дверях, не решаясь приблизиться. Глеб вздохнул и повернулся.

- Я имел удовольствие говорить с одним человеком, - немного саркастично начал Глеб, следя за ним холодными глазами. – И этот человек с удовольствием поведал мне интересную историю о господине Ясинском, Стасе, который с завидным постоянством и похвальной откровенностью награждал тебя знаками внимания и принимал их от тебя.

Макар вздрогнул и судорожно сглотнул. Глеб очень рассчитывал на то, что он не ошибся в Макаре и тот не наградит его инфантильными штуками типа истерик слез и «я больше не буду»; вроде достаточно взрослый уже. Макар его не подвел. Он молчал и напряженно ждал, что дальше скажет Глеб.

Глеб кивнул головой и сухо продолжил:

- Я попрошу тебя перенести все твои вещи в гостевую спальню и продолжить выполнять свои обязанности, если ты согласен вернуться к нашему первоначальному соглашению. Либо ты можешь искать другое местожительство.

- Глеб.., - Макар сделал один отчаянный шаг вперед, но напоролся на колючий взгляд Глеба и замер.

- Макар, - ровно произнес Глеб. – С моей стороны было неразумно потворствовать такому развитию ситуации. Но увы. – Он пожал плечами. – Не смею задерживать.

Макар съежился. Глеб повернулся к окну. Макар помедлил несколько секунд, попятился из комнаты. И снова помедлил. И снова попятился. Путь наверх был очень тяжелым, а гостевая спальня бесконечно неуютной. И этот колючий взгляд, и этот режущий голос. И этот издевательский голос внутри: сам виноват, сам виноват. Макар сел в изголовье кровати, прижал к себе колени и уткнулся в них лбом.

Я учился жить. Я учился жить правильно, я учился улыбаться, когда уместно, хмурить брови, когда положено, я учился произносить правильные слова с правильной интонацией. Я учился знакомиться с общественным мнением прежде, чем был способен сформировать свое, и следовать ему. Я учился подчиняться людям, которые считали себя глашатаями непогрешимости. А потом я учился жить. Я учился не забывать, как улыбаться, как хмуриться, как говорить нужные слова. Я учился доверять себе. Я учился жить. 

Самым коварным в утре было свое собственное представление о нем. Макар, ожидавший хмурых взглядов, скорбно поджатых губ, траурно сведенных к переносице бровей – словом, всех тех уловок для демонстрации крайней разочарованности в визави, с которыми успел познакомиться, был удивлен и даже обрадован, когда Глеб, спустившийся к завтраку, был спокоен и всего лишь чуть-чуть неразговорчив. Макар и сам не рисковал заговаривать с ним, но пытаясь найти в его мимике хотя бы какой-то намек на раздражение, негодование или что-то похожее, к своему облегчению терпел одно поражение за другим. Единственным, что Макара напрягало, было явное нежелание Глеба позволить ему заглянуть в глаза. За весь не самый длинный завтрак Макару так и не удалось встретиться с ним взглядом. Было страшно, было жутко, но Макару было необходимо увидеть, что в них творилось. Увы,  годы практики сказывались, Глеб очень ловко прятал взгляд, хотя Макар был почти уверен, что и Глеб за ним следит.

Глеб послушно взял ссобойку, задержался на секунду, которую еще вчера использовал бы для того, чтобы потянуться к Макару и коротко и легкомысленно чмокнуть его куда-нибудь в область скулы или носа. Еще вчера Макар бы мгновенно наморщил нос и заворчал, что его снова обслюнивают, а сегодня он даже шею вытянул. Но Глеб ровно (Макар начинал ненавидеть эту его манеру), отстраненно и до тошного вежливо пожелал ему хорошего дня и был таков. Макар подошел к двери, коснулся ее, а затем прислонился к ней спиной и опустил голову. Ему было странно понимать, как мало он ценил эти мелочи, как он воспринимал их как тяжелую обременительную данность, и как ему не хватает их сейчас, когда он по собственной глупости их от себя избавил.

Настроение не становилось лучше и по мере приближения к аудитории. Макар буркнул невнятное «привет», зайдя в нее, оглядел помещение, прищурившись, и побрел к своему месту. И только у своего стола он остановился и уставился на Стаса, уже сидевшего там, с выражением на лице, которое точнее всего передавало слово «офигевший». Стас сидел с самодовольным видом, возложив руки на спинки стульев; Макар помимо воли подумал, что Стасиньке не мешало заиметь телескопические суставы, чтобы захватить этак пять ближайших рядов. В общем и целом, всем своим видом Ясинский напоминал основательно наевшегося и хорошо оттоптавшего весь свой гарем индюка. И даже расцветка его короткой стрижки – трех веселеньких цветов – этому образу соответствовала. Самым интересным было понимание того, что Макар не мог припомнить ни одной причины для такого самодовольства: еще вчера Стас был почти угнетен, а вечером у Ильи было алиби.

- Ты наконец-то ночевал не дома, Стасинька? – почти насмешливо спросил Макар. На чистые эмоции у него не хватало ни настроения, ни вдохновения.

Стас лениво убрал руку со спинки стула и похлопал по его сиденью.

- Садись, мой каштановый друг, - снисходительно произнес Стас.

Макар послушно опустился на стул, подумав, что не мешало возмутиться или как-то иначе продемонстрировать, что Стас осел и дурак.

- Ну сел, - буркнул он. – Так чего из тебя прет самодовольство?

- Я принял решение, - торжественно сказал Ясинский.

- Офигеть! – благоговейно выдохнул Макар. – Этот день нужно отмечать как государственный праздник! Ты впервые принял решение!

Стас лениво стукнул его кулаком в плечо.

- Сейчас договоришься до кровопролитья, - лениво пригрозил он. Макар только хмыкнул и засунул нос в рюкзак, чтобы достать нужные конспекты, ручки и все остальное. – А будешь лезть на рожон, ничего не узнаешь.

Макар покосился на него. Вот сейчас ему было до такой степени все равно, что не передать словами.

- Уже молчу, - огрызнулся он. Стас охотно расценил это как желание знать.

- Ладно, ладно, - снисходительно бросил он. Макар откинулся на спинку стула и подозрительно посмотрел на него.

- Ты что, решил оставить Илью в покое и уйти в монастырь кармелиток садовником? – настороженно спросил он. 

- Да нет. Я вчера к Оскару заглянул. Он долго ржал, а потом сказал, что это может быть даже интересно. Так что Илья может сделать мне еще пару экспериментов.

Макар хмыкнул.

- Слышь, стратег, ты там памперсы не забудь натягивать перед очередным сеансом цирюльнической экзекуции. А то Илья как достанет опасную бритву, как щелкнет ей перед твоим носом, так ты и задумаешься о бренности всего сущего. А кресло потом мне убирать, - ехидно прищурившись, произнес он.

- Ты что-то сказал? – Стас угрожающе надвис над Макаром. Тот дерзко уставился прямо ему в глаза.

- Я говорю, ты такой простой, Ясинский. Он тебя и выставить может, если вдруг не захочет с тобой возиться. И ничего ты не сделаешь. Ты пойми одну вещь. Это со мной тебе просто было и сбежаться и разбежаться. Нам с тобой и лет поровну, и опыт не так, чтобы сильно разный. – Макар оперся локтями о стол и посмотрел вперед. – А там та-акие тараканы могут водиться. А твои еще только-только из пеленок вылупились.

Макар поморщился, подумав, что эта его фраза не Стасу предназначалась, а как раз о наболевшем была.

- Разберемся, - отмахнулся Стас. Макар не удержался и тихонько хмыкнул.

К концу занятий до Стаса дошло, что Макар не похож на себя обычного. Он увиливал от разговоров, огрызался, когда с ним пытались перекинуться шутками, и усердно избегал шумных компаний. На последней паре, после того, как прозвенел звонок, Стас ухватился за рюкзак Макара, который вознамерился прошмыгнуть.

- Стоять, - прошипел он и снова обратился к старосте, которая пыталась с ним что-то обсудить. Макар дернулся раз, другой и замер, угрюмо косясь на Стаса. Отбившись от ее домогательств, Стас поволок Макара к выходу, приговаривая:– Пошли-ка мы с тобой посидим в каком-нибудь кафе и потреплемся за жизнь.

- Стасинька, чего это тебя на треп пробило? – попытался вырваться Макар.

- Да вот, Макарушка, жизнь располагает к философствованиям.

- С какого это перепугу подобное и на меня накатить должно? И вообще, мне идти надо! Я спешу, - возмутился Макар.

- И куда же это ты спешишь, Макарушка? – отмахнулся Стас, вытаскивая его на улицу и оглядываясь. В кафе «Под липами» тащиться не хотелось – оно уютное, но под взглядами знакомых, пусть даже и только Макару, глаз особо не поговоришь. То, что ближе, либо слишком пафосное, либо забегаловочное. Стас хмыкнул и решил попробовать одно кафе с уютными холщовыми занавесками ржавого цвета. Туда он и зашагал, крепко держа Макара за рюкзак.

- Я тебе еще раз говорю, мне на работу пора! – рявкнул на него Макар, пытаясь вырваться.

- И к какому времени тебе на работу надо? – насмешливо поинтересовался Стас. Макар замялся.

- А что, у меня других дел быть не может? – воспрял он внезапно духом.

Стас остановился и повернулся к нему.

- Каких таких дел? – ласково поинтересовался он. – Ну давай, поделись со мной, деловой ты мой.

Макар попытался помериться с ним взглядом, смешался, буркнул себе под нос что-то невнятное и явно ругательное и отвернулся.

– Ну вот попьем кофейку, съедим что-нибудь вкусненькое и убедимся, что жизнь прекрасна.

Макар тяжело вздохнул.

- Веди уж, Сусанин, - бросил он, поправляя рюкзак. Стас самодовольно ухмыльнулся.

Стас истребовал сообщение о том, что стало причиной плохому настроению Макара. Глубина терзаний последнего и его же муки совести оставили Стаса невпечатленным.

- Чего ты дергаешься, я не понимаю? – немного недоуменно поинтересовался он. – Подумаешь, велика беда, сбегал на сторону. С кем не бывает. Нет, конечно мы живем в такое время, что болезни всякие, все дела. Только я чистый, да и мы с презиками были, все дела.

- Да не в этом дело, - поморщился Макар. – Тут другое. Ну как он мне доверял, а я его подвел.

Стас подозрительно посмотрел на него.

- И как ты его подвел? Ты же не его лучшего друга на его же свадьбе поимел, или там... не знаю, начальника. Ну или из квартиры все вынес. Да ладно тебе, с кем не бывает! Ну позлится немного, успокоится. – Стас отмахнулся. – По-моему, ты себе напридумывал.

- Не, - Макар покачал головой. – Тут его надо знать. Глеб такой,.. Ну, правильный, что ли...

- Ага, и гей. Сильно правильно. – Не сдержался Стас.

- А причем здесь это? – тут же взвился Макар. – А сам?! Что, как верными быть, так только парень с девушкой, а как тут, так совсем не обязательно?! И тебе самому понравится, если тот же Илья сначала с тобой, потом еще с кем, потом со всем миром, а потом тебе скажет: «А что тут такого?»?!

- А что, он и еще с кем, и со всем миром? – угрожающе прищурился Стас. Макар закатил глаза.

- Ну откуда я знаю? Я ему не дуэнья, со свечкой не стоял. Ну как, тебе самому понравится?

Стас подозрительно смотрел на него.

- Макарушка, - кротко ответил он. – Откуда я знаю? Я вообще не понимаю, из-за чего шум. Ну сходил ты налево, ну запалили тебя, и что? Или ему неприятно, что ты спалился и его друг теперь ему в глаза тыкать будет?

Макар уставился на него.

- Да кто об этом говорит? Речь в другом! Ну что ты такой бестолковый, Ясинский! – в порыве отчаяния он даже руки воздел. – Речь о том, что если у нас серьезные отношения, то мы должны серьезно к ним относиться, понимаешь? То есть и сами доверять, и чтобы нам было за что доверять. Слово такое «моногамность» слышал?

Стас зло прищурился, потянулся через столик и больно дернул его за волосы.

- Говори, да не заговаривайся! Знаю, конечно! Только я не понимаю, что ты этим сказать хочешь. Вот правда не понимаю.

Макар подозрительно смотрел на него. На лице у Ясинского было крупными буквами написано недоумение. И он был совершенно искренен.

- Смотри, - Макар попытался зайти с другой стороны. - Тебе говорят: твой Илья тогда-то и тогда-то, там-то и там-то с тем-то и с тем-то. Твоя реакция?

У Стаса вытянулось лицо.

- Придурок, что ли? Какое «мой Илья»?

Лицо вытянулось у Макара.

- А чего ты за ним бегаешь? – недоуменно спросил он.

- Я не бегаю! – рявкнул Стас.

У Макара приоткрылся рот. Он подумал, что можно сказать, и снова закрыл его. Взяв десертную вилку и повертев ее, Макар посмотрел на крошки на блюдце, пожевал губу и сказал:

- Ну да.

- Что? – подозрительно спросил Стас.

- Не, ничего. А чего ты от меня хотел? Ну, раньше.

- А что, неясно, что ли? – рассердился Стас. – Я свое получил, спасибо большое. Теперь можно и успокоиться. Еще вопросы есть?

- Не, нету. – Макар задумчиво оттопырил губу. – Ладно, тогда все в порядке. Ты точно не сильно переживал, когда все так получилось?

- Да блин, что ты привязался? – внезапно занервничал Стас. – Ну повстречались, ну поругались, ну разбежались, все живы-здоровы. Чего ты в прошлое лезешь?

- Да не лезу я! – вспыхнул Макар. – Ну, почти, - подумав, признал он. – А от Ильи тебе что тогда надо?

- Ну ты клещ! – выплюнул Стас и рывком встал. – Пошел ты знаешь куда?

Макар откинулся на спинку стула, в некотором недоумении следя за Ясинским, который, кипя от эмоций, рассчитывался с официанткой и уходил.

– И что это было? – риторически спросил он.

Смена начиналась через двадцать минут. Макар, подойдя к кафе, посмотрел в сторону парикмахерской, подумал и решил не дергать еще и этого кота за усы. Поколебавшись перед входной дверью еще немного, он вошел в кафе и побрел ко служебным помещениям. День был не самым хлопотным, но занятий хватало, что Макара радовало помимо воли. Так у него была возможность не сильно углубляться в себя; с другой стороны, у него было достаточно возможностей еще раз перебрать по крупинкам вчерашний разговор с Глебом, предварявшую его беседу с Ильей, и он признавал, что совсем растерялся.

- Что-то ты не в своей тарелке, Макар, - голос Натальи Владимировны, раздавшийся сбоку, заставил его подпрыгнуть от неожиданности. Макар настороженно посмотрел на нее. Наталья Владимировна изучала его ласковым и сочувствующим взглядом. – Случилось что?

- Да нет, тетя Наташа. Ничего непоправимого, просто я набедокурил немного, а про это узнали, - немного виновато улыбнулся Макар.

- Эх, голова бедовая! – Наталья Владимировна обняла его и прижала к себе. – Сильно влетело?

Макар дернул плечом, не стремясь вырваться из ее крепкого захвата. Ему было очень уютно стоять, прижимаясь к округлому плечу и чувствуя, как ее рука похлопывает его по плечу.

- Не влетело, - буркнул он, вдохнув и начав высвобождаться. – Лучше бы влетело, если честно. А так просто сказали: твое место на коврике в прихожей. Там просто такой человек, ну такой...

- С холодной кровью, что ли? – неожиданно понимающе спросила она.

- Ага, - Макар вскинул на нее глаза.

- Бывает. У меня муж такой. Кажется, ни эмоций, ничего. А переживает ого-го как. Ты это, дай ему время, - просто сказала она. – Не лезь на рожон, потому что еще сильней получишь. А потом еще раз попробуй поговорить.

- Думаете, надо? – с робкой надеждой спросил он.

- Откуда я знаю? – Наталья Владимировна легкомысленно пожала плечами. – Тебе решать.

- Спасибо! – выдохнул Макар и резко потянулся к ней, обнял и отстранился.

- Да тебе спасибо, - ухмыльнулась она.

- А мне за что?

- Да хоть за Илью, - прищурилась Наталья Владимировна. – Ладно, смена закончилась, марш домой, охальник!

- Щас! – радостно отозвался Макар.

Если Генка думал после злосчастного разговора с Глебом, что начал понимать Оскара, то первая же встреча с ним разбила его надежды в прах. Оскар был вежлив. Даже больше: Оскар был бесконечно вежлив, и от этой вежливости у Генки сводило скулы. Оскар слушал его с вежливой улыбкой, за которой могло скрываться все – от интереса до раздражения, и его глаза, его безмятежные, ничего не выражавшие, кроме все той же безликой заинтересованности, и смотревшие сквозь его, даже лоб, отражали только вежливость. Оскар вроде слушал, задавал вроде уместные вопросы, вроде адекватно реагировал, но что скрывалось за вежливой улыбкой, Генка понять не мог. Ужин был неплох. Локи вел себя почти прилично, по крайней мере, Оскар срывался с места только четыре раза и один раз, притащив его с балкона, запер в клетке, как следует вычитав.

- Бедняга! Без суда и следствия обречь на заключение, - посетовал Генка.

- Он мог испугаться птиц и упасть. Тем более он уже давно знает, что это запрещено, - отстраненно откомментировал Оскар, берясь за вилку; Генке, вслушивавшемуся в его слова с обостренным вниманием, послышались скрежетание зубов, что-то похожее на ярость и страх, и облегчение.

- Ну заслужил так заслужил, - беспечно отозвался Генка; и когда Оскар вскинул на него глаза, совсем на секунду, он был поражен опознать в них яркую и очень выразительную злость. – Ну что ты, - неловко попытался он сдать назад, потянулся и похлопал его по руке. Оскар замер; когда Генка вновь убрал руку, он принялся за еду, но его движения были странно замедленными, как будто он пытался сдержаться и не выплеснуть свои эмоции. Генка помимо воли подумал, что с этими творческими людьми поседеешь куда раньше, чем начнешь понимать жизнь.

- Бери салат, - неестественно звонким и вроде даже приветливым голосом произнес Оскар. – Он получился очень неплохим.

- Спасибо, - Генка радостно улыбнулся, подумав, что нарезка этой самой травы наверняка не оскорбляет эстетические чувства Оскара, и послушно наложил себе немного – так, чтобы не обидеть. Но в салате попадались кусочки салями, и Генка вполне смирился с очередным кулинарным шедевром сомнительной питательной ценности. – А твои как дела?

- Хорошо, - вежливо улыбнулся Оскар, не поднимая глаз. Генка наложил себе еще салата.

- Хорошо – а дальше? Хорошо, все получилось, хорошо, все получилось, но могло быть лучше, хорошо, но заказчик остался доволен?

Оскар поднял на него безмятежный взгляд. Генка невинно смотрел на него, натянуто ухмылялся и ждал. Оскар опустил глаза.

- Не поверишь, мне действительно интересно, - неожиданно решил рискнуть Генка. – Мне действительно хочется узнать, как прошел твой день, хотя я и нифига не понимаю в ваших священнодействиях. Мне действительно интересно знать, что ты думал, когда решал, что все хорошо. И мне действительно интересно знать, что ты там думаешь, ковыряясь в салате и избегая смотреть на меня.

Оскар откинулся на спинку стула и, поколебавшись, подобрал под себя ногу.

- Хорошо. Заказчик остался доволен, - ровно отозвался он. Генка, жадно вслушивавшийся в его слова, услышал неуверенность, нерешительность и совсем незаметное тепло – как будто в стылой комнате затопили печь, и от нее наконец-то начали распространяться теплые волны.

- А ты? – тут же спросил Генка.

Оскар пожал плечами.

- Я всегда недоволен, - честно признался он. – Мне всегда кажется, что я мог бы лучше.

- И я снова слышу в твоей речи «но», - легкомысленно произнес Генка, а на удивленный взгляд Оскара, которого куда вероятней привлекла интонация, чем сами слова, ответил многозначительной ухмылкой. – Мне даже интересно, как ты с собой справляешься.

Оскар усмехнулся.

- С трудом, - согласно признался он. – Мне сначала нужно было учиться ремеслу, а затем – останавливаться и не переделывать сотый раз.

- Научился?

- Частично, - подумав, признался Оскар.

- Хорошо, - торжественно сказал Генка. – Самодовольство еще никого до добра не доводило. Как насчет тоста? И кстати, я совершенно не сторонник этикета, так что можешь хоть в позе лотоса сидеть.

- Спасибо, дорогой, что бы я делал без твоего разрешения. Есть вилкой с ножом можно? – безмятежно поинтересовался Оскар, подбирая под себя и вторую ногу. Генка совершенно по-идиотски заулыбался: ему очень понравилось это слово – «дорогой», такое затасканное и такое многозначительное.

- Как хочешь, - он склонил голову к плечу и посмотрел на него удовлетворенно блестевшими глазами. Оскар вежливо улыбался в ответ и думал о том, что Локи примерно так смотрел на него, когда рассчитывал на поощрение. – Ты не будешь против, если я попрошу тебя сделать чай?

- А к чему такие экивоки? – с любопытством поинтересовался Генка. – Я не буду против. А даже если бы и был, то по куда более незамысловатым причинам: меня значительно больше привлекает мысль о том, чтобы смотреть на тебя, делающего чай, чем заниматься самому этим безблагодатным делом.

- Безблагодатным? – Оскар прищурился, в уголках его губ заиграла ехидная улыбка. – Тебе забесплатно представляется возможность заглянуть в глубины мироздания, открыть дух умиротворению, познать истинное спокойствие и создать свое маленькое чудо, и ты так беспечно от этого отмахиваешься?

- Мое маленькое чудо заключается совсем в другом, - Генка наклонился к самому уху Оскара, оглаживая его плечи и стараясь звучать как можно более интимно. – Мое маленькое чудо заключается в том, что я здесь на этой кухне буду делать чай для тебя, а ты будешь смотреть на меня и любоваться. Ведь будешь? – игриво поинтересовался он.

- Коварно, - одобрил Оскар, поворачивая к нему голову. – Очень по-иезуитски. Вопрос, любой ответ на который может быть истолкован против меня.

- Ах, дорогой, - ласково произнес Генка, задевая губами его щеку и жадно впитывая реакцию, пусть даже она была совсем незначительной: чуть расширились зрачки, чуть глубже стало дыхание, чуть более податливо изогнулась шея. – Ответ на любой вопрос может быть истолкован против ответчика. Но я буду щедр. Цени!

Генка коснулся губами его щеки и задержался на ней, выпрямился и отправился делать чай. Краем глаза он отметил, что Оскар развернулся и устроился поудобней.

- Скажи, - праздным, непринужденным тоном поинтересовался Оскар, - а твое коварство как-то обусловлено твоей профессией?

Генка посмотрел на него и задумался на долю секунды.

- Нет, - беспечно отозвался он. – Но моя профессия его очень даже поощряет. А почему тебя это интересует?

Оскар легкомысленно пожал плечами, на ощупь дотянулся до винограда, отщипнул ягоду и отправил ее в рот, задумчиво созерцая картину.

Генка знал толк в чае, что вызвало не один одобрительный взгляд Оскара; он ловко управился с чайником, бережно отсыпал листьев, залил их водой и закрыл крышку, оставшись стоять у столика и время от времени покручивая чайник. Оскар выскользнул из кухни. Генка попытался определить, куда он сбежал, но ограничился тем, что вытянул шею и проследил, как он скрывается в комнате. К его вящему удовлетворению, Оскар вернулся с фотоаппаратом – почти неудивительно. Замерев в дверном проеме и оглядев кухню, Оскар едва уловимо поморщился, но вскинул аппарат.

- Снимки выйдут так себе, - предупредил он.

- Я буду терзаться, - заухмылялся Генка, - страдать и ночей не спать, мучиться и переживать...

- Скорбеть, - подсказал Оскар, держа камеру наизготове. Генка сделал благочестивое лицо и повертел чайник. Оскар посмотрел на его руку и сделал первый кадр. Генка задержал руку, следя за Оскаром, но он уже вскинул глаза на Генку и тут же щелкнул затвором еще раз, очень уж его привлекли хитро прищуренные глаза и самодовольная ухмылка. – Голову к плечу.

- Скажи, а как ты пришел к твоему ремеслу? – легкомысленно поинтересовался Генка, послушно кладя руку на бедро и опираясь о стол.

- Не поверишь, детское увлечение, - рассеянно отозвался Оскар, переместившись к окну и напряженно следя за Генкой, который повернулся вслед за ним. – Кружки, курсы, отцовский ФЭД, все в комплекте. А ты?

- Случай. Друг пришел ко мне в больницу и спросил, нужна ли мне работа. – Генка сделал шаг навстречу, но Оскар скользнул в сторону.

- Не загонишь, - злорадно ухмыльнулся он, делая еще один кадр. – В больницу, говоришь?

- В больницу, - Генка пристально следил за Оскаром. Его ноздри напряглись, губы поджались, и он сделал еще один шаг.

- И как ты там оказался? – бархатным голосом спросил Оскар, настраивая объектив и краем глаза следя за Генкой.

- Бандитская пуля! – драматично воздел руки к потолку Генка, с наслаждением вслушиваясь в щелканье затвора. – Я пытался увернуться, но она оказалась быстрее.

Генка крался к Оскару, который застыл у стены, держа камеру наготове.

- Твоя самонадеянность? – с издевательской вежливостью поинтересовался Оскар, наклонив голову.

- Ну почему сразу самонадеянность? – Генка застыл, у него хватило наглости сделать обиженное лицо. Оскар скептически приподнял брови.- Она просто оказалась быстрее. Вполне себе объективно.

Оскар неторопливо поднес руку к горловине рубашки. Генка понятливо усмехнулся и неторопливо высвободил верхнюю пуговицу из петли.

- Чуть повернись, - выдохнул Оскар. – И как тебе работа?

Генка откинул голову, повинуясь невысказанному желанию Оскара, втянул воздух и застыл, позволяя сделать несколько снимков, а затем скользнул вперед.

- Бюрократия, дорогой. И жесткие рамки инструкций, - прожурчал он, пытаясь отвлечь его еще и голосом. Оскар вздрогнул, дернул ноздрями и отступил назад. – Никакой свободы творчества. Только преданное служение компании и железная дисциплина.

- И только вечером... – приглашающе начал Оскар, пятясь к окну.

- Только вечером, - интимно ворковал Генка, расстегивая еще одну пуговицу. – Только вечером я сбрасываю с себя ярмо наемной работы, высвобождаю свою нежную, ранимую и трепетную душу и открываюсь свободе.

- Какая драматичная история, - выдохнул Оскар, отступая. Генка неторопливо расстегивал рубашку, надвигаясь на Оскара. Тот уперся спиной в стену, продолжая снимать Генку. Тот сбросил рубашку и медленно положил руки на пояс джинсов.

- Бесконечно драматичная, - прошептал Генка и медленно поднял руки к аппарату. Бережно взяв его и отложив на подоконник, он приблизился к Оскару и прошептал: - Но вечер позволяет моей нежной и трепетной душе насладиться романтикой, восполнить иссякшие резервы и познать дзен.

- Например, ковыряясь в траве, которая сходит у некоторых за салат? – ехидно ухмыльнулся Оскар, берясь за джинсы и проворно расстегивая их. Генка положил руки ему на талию и забрался под джемпер, прижимаясь всем телом.

- Я согласен и на траву, лишь бы купаться в лучах твоих глаз, - прошептал он Оскару в губы.

- Я проверю это, накормив тебя исключительно травой, - тихо засмеялся Оскар, послушно поднимая руки и позволяя ему стянуть джемпер. Генка бросил джемпер на стул и осторожно поцеловал его.

- Не забывай, я отвечаю за завтрак, - произнес он в губы Оскару.

- О коварный, - усмехнулся Оскар, забираясь в его джинсы.

- Еще какой, - пробормотал Генка, обцеловывая его шею, плечи, грудь и спускаясь ниже.

Генка смотрел на безмятежно спавшего Оскара, приподнявшись на локте, и решался. Наконец он поднял руку и осторожно убрал волосы с лица, бережно обвел контур лица, задержался на скулах и осторожно коснулся губами губ. Время было раннее, но ему не мешало попасть домой, чтобы переодеться. Он помедлил еще немного, изучая его, и осторожно поднялся с кровати. Задержавшись на секунду у нее, Генка нагнулся за джинсами и пошел на кухню.

Локи радовался Генке, открывавшему клетку, куда больше, чем стоило ожидать, и охотно позволил вынуть себя из клетки. Он радостно обнюхал его лицо, время от времени пофыркивая, а затем начал издавать возмущенные звуки, похожие на щелканье. Генка невесело усмехнулся и опустил его на пол, глядя, как он рванул из кухни в спальню. Генка выглянул в коридор. Локи стоял перед дверью на задних лапках и недоверчиво трогал ее передними.

- Дай ему поспать, прохиндей, - тихо попросил Генка. – Идем, покормлю.

Локи подумал и после возмущенной тирады побежал на кухню.

Пить вчерашний чай на чужой кухне было непривычно, странно и неуютно. Генка следил за Локи, который уплетал завтрак, медленно жевал бутерброд и оттягивал тот момент, когда ему нужно было вставать и идти домой. Он выторговал себе у себя самого еще минуту, и еще, но наконец собрался и встал. Локи тут же подбежал к нему и встал на задние лапы, преданно заглядывая в глаза. Генка усмехнулся и покачал головой.

- Недаром, ой недаром тебя так назвали, зверек, - сказал он. – Пошли.

Локи стрелой метнулся к спальне. Генка открыл дверь в нее и вошел. Локи уже был на кровати, обнюхивая лицо Оскара, пофыркивая и тянясь к его носу.

- Дорогой, - ласково прошептал Генка, наклоняясь и осторожно гладя его волосы. – Пора вставать.

- Что за манерность с утра пораньше, - в полудреме пробормотал Оскар, переворачиваясь на спину и водружая Локи себе на грудь.

Генка засмеялся.

- Тебе не угодить. – Он медлил, не желая просто так уходить.

Оскар потянулся, зевнул и приоткрыл глаза.

- Доброе утро, - невнятно пробормотал он.

- Доброе, - согласился Генка. Оскар закрыл глаза. Генка вздохнул. – Мне пора. Я к тебе вечером заеду. Ты не против?

- М-м, не против, но я буду занят, - после паузы отозвался Оскар. – Как насчет пятницы?

- Я позвоню? – Генка поморщился, так ему не понравились непроизвольные просительные нотки.

- М-гм, - согласно отозвался Оскар, поглаживая Локи.

Генка собрался с силами и встал.

Утро было странно томительным. Работы было немного, и она была на редкость нудной. Генка с трудом находил в себе силы улыбаться, шутить и вообще вести себя как обычно. Но перед обеденным перерывом он не выдержал и направился на административный этаж.

Алина собиралась на обед. После пары двусмысленных комплиментов Генка одобрительно посмотрел ей вслед, оценил длину юбки и ноги, из нее торчавшие, на четыре и даже с плюсом и постучал в дверь. Решительно распахнув ее, он почти не удивился, когда Глеб вскинул на него отрешенные глаза.

- Дорогой ты наш Глеб Сергеевич, - торжественно провозгласил он. – Я решил взять на себя заботу о твоем режиме. Ты вообще в курсе, что пришло время обеденного перерыва?

Глеб тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла.

- Я боюсь предположить, какими известиями ты огорошишь меня на сей раз, - обреченно произнес он.

Генка закрыл дверь и умильно сложил руки на груди, преданно глядя на него.

- Напротив! Я пришел узнать, насколько велик ущерб, вызванный моими необдуманными откровениями, - печально произнес он.

Глеб указал карандашом в сторону кухоньки.

- Бутерброды и вчерашний пирог, если не брезгуешь, - вяло бросил он, снова склоняясь над бумагами.

Генка вернулся через пару минут, поставил перед ним чашку с кофе и выхватил карандаш из его пальцев.

- Так как велик ущерб? – настойчиво поинтересовался он.

- Какой? – с легким недоумением спросил Глеб. – А, Макар. А не пошел бы ты, дорогой ты мой человек? – отстраненно поинтересовался Глеб, беря чашку. – Что тебе на сей раз от меня надо?

Генка задумался.

- Ничего, - наконец признался он. – Ничего.

Глеб пристально посмотрел на него.

- Твое здоровье, пройдоха, - приподнял он чашку в шутливом тосте. - Давай, налегай. Пирог должен быть очень хорош. 

Октябрь развлекался за счет простых смертных, то раздевая их ласковыми лучами почти летнего солнца, нагревая воздух и игриво рассыпаясь искрами в любых мало-мальски зеркальных поверхностях. То пряча солнце за горизонтом, он опускал на город полог почти зимних температур; праздные прохожие, возвращавшиеся ночью домой, могли полюбоваться клубами пара, вовсю вырывавшимися из их ртов. Утром над землей устанавливался туман – дальний родственник все тех же клубов пара, и он никого не удивлял: осень же, октябрь. Это был неторопливый месяц, но невысказанное «пока» ощущалось. Пока учеба не требовала столько усилий. Пока можно было даже поймать пару моментов с ярким солнцем, теплым воздухом и решительно сбросить куртку и даже джемпер. Пока не происходило ничего.

Макар затаился. Он действовал в полном согласии с тактикой октября и пока попускал событиям мерно течь по долине времени. Он исправно выполнял свои обязанности, обеспечивал уют и комфорт Глебу, который пока был не совсем уставшим и пока мог выделить себе пару часов свободного времени. Что это самое «пока» витало в воздухе, Макар видел более чем отчетливо. Он попытался узнать из СМИ, что творится в компании, в которой работал Глеб, попробовал понять, что говорили так называемые эксперты, но понял только одно: там что-то затевается, и что-то очень серьезное. Книги, которые со вполне сибаритским наслаждением читал ранее Глеб, лежали нераскрытыми, сам он возвращался домой поздно и, поужинав с отрешенным видом, принимался за очередную стопку бумаг. Макар проявлял достаточно благоразумия и не пытался лезть на рожон, да и не дало бы это ничего. Но этот очевидный факт Макар понял только после того, как несколько дней всерьез обдумывал, а не пуститься ли ему во все тяжкие. Что это подразумевало, он представлял смутно, но подмывало его основательно. Макару хотелось вывести Глеба из этого зачарованного фригидного состояния и хотя бы разозлить; как выяснилось, именно безразличие Глеба переносилось им особенно болезненно. Что это ни к чему бы не привело, Макар пусть и не сразу, но понял и тихо порадовался, что его почти инстинктивного благоразумия хватило, чтобы не дразнить Глеба своими бесчинствами. В лучшем случае ему позволили бы уйти самому и в течение двадцати четырех часов, в худшем – вышвырнули незамедлительно, и в любом случае дорога обратно была бы ему закрыта; что-то было в Глебе непреклонное, что делало его одновременно и бесконечно надежным и бесконечно невыносимым. И именно это постоянство и верность однажды принятым решениям и не дали бы Макару еще одного шанса. А пока он жил в маленькой гостевой спальне, обеспечивал комфорт хозяина, настаивал на том, что тот должен знать и про успехи Макара на поприще учебы-работы, требовал советов или просто мнения, которым Глеб делился неохотно, но делился, выцарапывал из него скупые отчеты о проблемах, что было еще более сложным, скрежетал зубами от ровного и безликого отношения Глеба и надеялся. Пока все было стабильно. Пока был октябрь.

Жизнь не собиралась останавливаться, впрочем. Эйфория, которую Макар испытывал, читая в расписании названия предметов, которые в начале учебного года звучали как восхитительная музыка, сменилась разочарованием от схоластичности преподавания и ориентации на баллы, кредиты и прочую шушеру, которую высшее начальство придумывало с настойчивостью тех самых ежиков из пословицы. А разочарованию на смену приходило злорадное «не дождетесь», и он упрямо искал контору по дизайну, в которой мог бы начать хотя бы как-то работать. Пока безуспешно, но чтобы выбить дух оптимизма из него, требовалось нечто большее, чем пятнадцатый по счету отказ. Стас на эти потуги смотрел свысока, но с настороженным любопытством, свойственным истинным наследным принцам, даже советами помогал, за которые Макар был ему благодарен, когда переставал на них же злиться. Он иногда им даже следовал, о чем с изысканнейшей издевкой Стасу сообщал, и разочарованно морщился, когда вся реакция Ясинского на насмешку сводилась к сардонично прищуренным глазам и полувопросительно приподнятой брови. Макар злился, успокаивался и возвращался к учебе. После пар и небольших передышек он несся к тете Наташе, которую почти обожал, или Илье, которого обожал без «почти».

Неугомонности Макара хватало и на личную жизнь. Без эксцессов, без обещаний вечной любви, но короткие увлечения у него случались. Пару дней он даже ходил в раздумьях, не попытаться ли зачать более-менее постоянные отношения с одной барышней – умницей, красавицей, комсомолкой, активисткой, но все его благие намерения растворились как туман под июльским солнцем, когда барышня устроила разнос кассирше, недружелюбно буркнувшей что-то. Реакция Макара удивила его самого: он только и подумал, что Глеб бы себе такого не позволил, и на этом фоне все мысли о возможных относительно долгосрочных отношениях с кем-то другим оказались удивительно недолговечными. Абсурдная мысль и абсурдное сравнение – сравнивать только достигшего совершеннолетия человека и вполне себе состоявшегося; Макар сам это признавал, но ничего не мог с собой поделать. На следующий день, сидя с хмурым видом на последней парте, он думал, что его слишком сильно привлекают невозмутимые и постоянные люди. Вот, например, Ясинский – его взгляд устремлялся на спину Стасиньки, восседавшего впереди, откинувшись на спинку стула, сверлил коротковолосый затылок, и Макар ухмылялся: или Илья   не менее постоянный товарищ, с завидным постоянством измывается над Стасом. Настроение от таких воспоминаний неотвратимо поднималось, и жизнь снова становилась прекрасной.

Как Макар со Стасом умудрились стать сначала приятелями, а затем и друзьями, они оба не смогли бы объяснить. После целого года вражды и партизанских действий, после нескольких дней страстных отношений, после скандала и почти мордобоя – и друзья? Стас не понимал Макара, Макар не понимал Стаса, но именно друг друга они выбирали, чтобы излить душу. Ясинский недоумевал, когда Макар угрюмо признавался, как ему иногда хочется треснуть Глеба чем-нибудь потяжелее, и опасливо отстранялся, когда после его предложения забить на этого малахольного большой болт Макар рвался придушить уже Ясинского. Он не понимал, как можно жаждать былой близости с Глебом и сбегать на очередную квартиру с очередной пассией, и еще меньше понимал, как после этого можно ревновать Глеба к сотрудникам, о которых тот смел отзываться чуть более тепло, чем обычно. А Макар не понимал, как Ясинский может возвращаться к Илье после того, как тот выставил его в очередной раз. Стас сам не понимал, и – что было куда хуже – при попытках объяснить терял все свое красноречие. Ему оставалось только разводить руками, когда он, жаждая высказаться более определенно, не мог подобрать нужных слов, чтобы Макар понял: ну и какая разница, кто там у Ильи сейчас может быть – он же тем субъектам ничего не обещал и Стасу ни с какой стороны не принадлежит. И да, он будет снова и снова возвращаться в эту треклятую цирюльню просто потому, что Илья может заявлять, что Стас ему ни с какой стороны не упал, но Ясинский чувствует, да-да, именно чувствует, поджелудочной железой, копчиком, червеобразным отростком, что недаром приходит, потому что Илья хочет его видеть. А выставляет за дверь – ну хочет он себе что-то доказать. Макар осторожно поинтересовался, почему тогда такой либеральный Ясинский так на него взъелся, когда узнал, что у него Глеб есть. Ясинский нахмурил прекрасное чело под короткими волосами и задумался. Макар закатил глаза, набрался терпения и приготовился ждать до католического рождества.

У Стаса была такая примечательная особенность, с которой Макар очень близко познакомился за последний месяц и которая приводила его в растерянность: Стас не умел говорить о том, что у него творилось на душе. Он был замечательно красноречивым, когда речь шла об ответах на семинарах, рефератах, докладах и просто репликах с места, остроумным, когда обсуждались дела студенческие, но достаточно спросить его, что он чувствует, чтобы получить в ответ неуверенно разведенные руки, большие глаза и резкое: «Что ты лезешь, придурок?!». Не умел Стасинька заниматься самокопанием, не умел. Еще менее он был в состоянии навесить ярлык на ту бурю, которая могла бушевать у него внутри, не был способен сказать, что за чувство он испытывает при взгляде на... при осязании... при обонянии... И тем менее он был способен объяснить, что влекло его к Илье. Макар, который живо сортировал любые эмоции по классам, с точностью до процента мог сказать, что за чувства вызывает у него преподаватель иностранного, сначала считал Стаса тугодумом, потом «эмоциональным дальтоником» (он очень гордился этим определением, пока Илья не рявкнул злобно, что он придурок и лучше бы за своим блудливым хером следил, чем за другими людьми подглядывал; Макара эта внезапная злость отрезвила, а еще заставила присмотреться – Илье очень не нравилось, когда о Ясинском говорили плохо, хотя он сам его поносил будь здоров). А потом Макар подумал, что ярлыки хороши для тех, кто по ним живет. А Стас просто живет. И даже история с Макаром приобретала совсем другой коленкор. Стас год боролся с тем, что его тянет к парню, пытался наказать и себя и объект внимания, а не сдержавшись однажды, принял это как данность и успокоился. А на требование Макара объяснить, чего Стас вспылил, он наконец буркнул: «Мог бы и сказать, а то втихаря и за спиной все делал». Макар снова не сдержался и вцепился в него с требованием объяснить, что ему от Ильи надо. В ответ он получил гневное: «Да отстань ты, клещ!» - и взгляд человека, принявшего судьбоносное решение и готового сражаться за него до конца. «Ты бы тогда хотя бы для приличия поинтересовался, чего он тебя вышвыривает», - буркнул Макар, понимая, что в случае со Стасом и Ильей здравый смысл бессилен.

Отношение Ильи к Ясинскому тоже оставалось загадкой для Макара. Этот бегемот с ревнивым вниманием выслушивал все, что Макар как бы мимоходом докладывал о Стасе; он жутко бесился, когда Макар рассказывал об очередной первокурснице, которая уронила книги прямо перед носом Ясинского с самыми что ни на есть коварными намерениями, и торжествующе, пусть и очень скупо, ухмылялся, когда Макар живо описывал, какую обиженную мордаху она сложила ему вслед, когда Стас задравши нос прошел мимо, упорно ее игнорируя. Макар мог рассказывать о фотосессиях разной степени откровенности, даже портфолио Стаса притаскивал, и Илья не сдерживал довольной ухмылки; а на отчеты о том, с каким упоением Стас делился впечатлениями о работе Оскара, реагировал исключительно болезненно – ревниво, подумав, решил Макар. Но как только он цеплялся к Илье с требованием объяснить, что он за собака на сене такая, Илья тут же огрызался, чтобы Макар заткнулся и оставил его в покое. До чего странный народ эти люди!

Пятница должна была завершиться походом Макара и Стаса в клуб, в котором обещали какую-то сильно современную программу. «Тот случай, когда эпитет «концептуальный» есть явное ругательство», - тут же решил Макар, но потерпеть два часа концептуальности во имя халявной контрамарки согласился. Глеб, снова задержавшийся на работе, скользнул взглядом по фигуре Макара, выскочившего его встречать и облаченного в свои выходные джинсы и клубную рубашку, покосился на выходные кеды, стоявшие наготове, и вежливо поинтересовался, посетил ли Макар какое-то мероприятие или только собирается.

- Ага, - бодро отозвался Макар. – Ясинский пообещался поделиться контрамаркой на какого-то современного перца в клубе.

- Ясинский? – меланхолично повторил Глеб, ослабляя галстук. – Вечер обещает быть интересным?

Макар почувствовал, что у него загорелись уши. Он забормотал, что они просто идут вместе и ничего такого; Глеб кивнул.

- Конечно. Я могу рассчитывать на ужин? – вежливо перебил он Макара и поднял на него глаза. Макар пробурчал что-то невнятно-утвердительное и встревоженно уставился на него.

- Сильно устал? – он сделал шаг навстречу, но поостерегся приближаться еще.

Глеб улыбнулся в ответ – вежливо, тренированно и не вымученно, как ожидал Макар.

- Сегодня пятница, а значит, я отдохну, - немного легкомысленно отозвался он. – Я переоденусь пока.

- Угу, - механически ответил Макар, сосредоточенно пятясь на кухню.

Глеб слушал отчет Макара о прошедшем дне и об очередной неудаче при попытке устроиться в дизайнерское бюро, вяло и односложно отвечал на его вопросы и без особого энтузиазма ковырялся в тарелке. Кофе он принял с благодарностью. Макар, глядевший на него пристрастным взглядом, пытался определить, недоволен ли Глеб, что он идет в клуб (!) в пятницу вечером (!!) с Ясинским (!!!), или он просто устал на работе. И вопрос этот интересовал Макара все сильней. Вроде как и линии прорезали лицо особо глубоко, и веки выглядели свинцовыми, и уголки губ упорно стремились вниз. Но вдруг, вдруг он недоволен тем, что Макар снова упоминает Ясинского?! Наконец он не сдержался и прямо в лоб спросил Глеба. Тот с усилием оторвался от чашки и отстраненно посмотрел на него.

- А я должен быть недоволен? – в его голосе зазвучала мягкая и восхитительно искренняя ирония.

- Нет? – Макар против воли заулыбался. – Ну вдруг... – вырвалось у него, прежде чем он успел прикусить язык. Глеб усмехнулся.

- Это твое свободное время, Макар, и твои друзья. Так что хорошо проведи время, - Глеб допил кофе. – Сделаешь еще?

- Конечно! – радостно откликнулся Макар и вскочил. Глеб посмотрел ему в спину. Уловки Макара не проходили незамеченными, как и его яростное желание восстановить статус-кво. Глеба развлекала и неловкость Макара, когда он пытался как можно реже упоминать Стаса Ясинского, хотя это и было трудно – судя по всему, они крепко сдружились. Глеб усмехнулся.

Эту задумчивую и немного кривоватую улыбку и глаза, опущенные на стол, и увидел Макар, поворачиваясь к нему.

- Если хочешь, я могу не идти в клуб, а побыть с тобой, - осторожно предложил он, опускаясь на стул напротив. Глеб поднял на него глаза, в которых можно было без особого труда прочитать легкую заинтересованность и признательность.

- Все в порядке, Макар. Ты честно заслужил отдых. – Он потянулся и похлопал его по руке. – А я старый чайник, мой удел кресло-качалка у камина, носки из собачьей шерсти, клетчатый плед на коленях и стакан теплого молока.

- Ну вот еще! – возмутился Макар. – Что ты на себя наговариваешь? Ты еще полмира захватить можешь!

Глеб засмеялся.

- Восхитительная уверенность в моих агрессорских способностях! Оно мне надо?

Макар дернул плечами и продолжил сидеть, самодовольно улыбаясь.

- Ладно, позвольте откланяться. – Глеб встал. – Хорошо вам повеселиться.

- Ты же завтра не в полшестого вздираться собираешься? – подозрительно спросил Макар, поднимаясь следом. – А то тебе и такое в голову придет.

- Нет. В семь самое раннее. Можно? – иронично поинтересовался Глеб. – Спокойной ночи. 

- Спокойной, - глухо отозвался Макар. Дождавшись, пока хлопнет дверь в спальню, он помялся еще немного, взялся убирать на кухне и вздрогнул от неожиданности – зазвонил телефон. Стас тягучим голосом поинтересовался, где Макарушку черти изволят таскать. Макар огрызнулся, что он сам дурак, составляя посуду в мойку, и сказал, что через пять минут будет на месте. Ясинский отключился. Макар раздраженно посмотрел на старенький, обшарпанный телефон, после использования которого по назначению непроизвольно вспоминались Фаина Раневская, Любочка Орлова и жестяное ведро. «Надо новый купить», - в который раз подумал Макар и рванул в прихожую натягивать кеды.

Ясинский стоял у фонарного столба и оглядывал улицу.

- Ну тут я, и нечего скандалить! – подбежав, выпалил Макар. Стас недоуменно посмотрел на него.

- Кто скандалит-то? Только какого лешего ты опаздываешь, как красна девица на свидание? – бросил он, поворачиваясь и идя к остановке.

- Ну не смог раньше вырваться, и что теперь? – огрызнулся Макар и бросился за ним. Поравнявшись, он ткнул Стаса в плечо. – Не сердись, правда не мог.

- Да ладно, - великодушно бросил Ясинский. – Все равно скорее всего ничего не пропустим, даже если вообще туда не пойдем.

- Восхитительный оптимизм, - тут же отозвался Макар, непроизвольно копируя ненавязчивую ироничную интонацию Глеба. Стас только поморщился в ответ.

В клубе было много народу, много мертвого света и невероятно громких звуков, которые сходили за музыку. Стас уверенно шел к бару, рассекая толпу людей, как будто всю жизнь только этим и занимался, Макар держался за ним в кильватере, успевая вертеться по сторонам и взращивать в себе настроение выходного дня.

- Ты что будешь пить? – проорал Стас Макару. Тот прокричал ответ, пританцовывая и оглядывая толпу алчно горевшими глазами.

- А прикольно тут! – сказал он, беря бокал и отпивая. Стас угукнул в ответ, чего Макар не услышал, и сел на табурет спиной к бару.

- Народу до фига! – сообщил он на ухо Макару.

- Ага! Весело! – рассеянно отреагировал Макар. А через две минуты он уже сбежал навстречу приключениям.

Стас был рад встретить Оскара.

- Хорошо выглядишь, - благодушно признался он, с любопытством глядя на забавный пучок на макушке, который Оскар прихватил палочками, странно похожими на стилеты. Неровный искусственный свет скорее всего неточно передавал цвет крашеных прядей в его волосах, но Стас был почти уверен, что они были фиолетовыми. Вдобавок к причудливой прическе Оскар натянул на себя фривольную свободную грубо тканную рубаху, то ли холщовую, то ли из какого-нибудь сильно экологичного материала типа крапивы, и повесил не одну нитку бус на шею. Как он при этом умудрялся выглядеть полным достоинства, оставалось для Стаса загадкой. Он предложил Оскару составить ему компанию за выпивкой, получил согласие и потащил его к столику на верхнем уровне. – Там поспокойней, - пояснил он. – Не знаю, как тебя, а меня этот шум уже подзадолбал.

- Так что ты тут в таком случае делаешь? – вежливо поинтересовался Оскар, глядя на толпу.

- Ну пятница же, надо отдохнуть. – Стас пожал плечами и обвел взглядом потолок. Оскар посмотрел на него и хмыкнул. На его лице сохранялась отрешенная улыбка. – Ты один здесь? – повернулся к нему Стас; Оскар отрицательно покачал головой. – С другом? – Оскар согласно кивнул.

Стас подозвал официантку и спросил у Оскара, что ему заказывать. Но в ответ получил лишь вежливый отрицательный кивок головы.

- Мне принесут, - спокойно пояснил он на недоуменный взгляд Стаса. Через пару минут на стол опустились два бокала и рядом с Оскаром сел на стул Генка собственной персоной в алой рубахе, а Стас заподозревал, что на спине у нее вполне может красоваться дракон или другой пресмыкающийся кошмар. Генка радушно заулыбался Стасу, протянул руку для приветствия, а вторую привычно и бережно положил на талию Оскару. И – Стас упорно попытался оспорить это ощущение, но тщетно – улыбка застыла на лице Оскара, и только огромным усилием воли он не позволил ей превратиться в оскал. Стас вгляделся чуть пристальней в Генкино лицо, надеясь увидеть причины такой странной реакции, но кроме хорошо скрытой неуверенности не видел ничего.

После короткой формальной беседы Генка торжественно доверил Оскара заботам Стаса (Оскар наградил его косым взглядом такой степени кислоты, что его хватило бы на закваску тонны молока) и удрал на танцпол. Метрах в пяти от него Стас увидел примечательную вихрастую голову Макара, который безудержно флиртовал с очередными жертвами его обаяния.

- Классный у тебя друг, - осторожно сказал Стас. Оскар закатил глаза и разом проглотил коктейль.

- Мачо хренов, - зло прошипел он. Стас вытаращил глаза. Из-под привычной маски безмятежного эфемерного создания проглянули острые рожки и не менее острые клыки. Запахло ли серой, Стас определить не мог, но стук копыт по полу отдался внятной вибрацией в его стуле. – Жлоб брутальный. – Оскар вскинул руку, подзывая официантку.

- Тебе не хватит? – опасливо спросил он, когда Оскар ничтоже сумняшеся заказал двойной виски. В ответ Стас получил лишь гневное фырканье. – Да чего ты?

- Задолбало! – рявкнул Оскар. – Задолбало его жлобство!

- То есть?  - настороженно поинтересовался Стас, вглядываясь во вроде знакомое лицо Оскара, на котором горели злые и колючие глаза, а губы побелели от ярости.

- Не обращай внимания. – Оскар отозвался после паузы, за которую сумел взять себя в руки. – Но иногда так тяжело чувствовать себя легкой яхтой с белым парусом на фоне стальных кораблей.

- А где он работает, что он такой брутальный? – Стас постарался прозвучать как можно легкомысленней, но бешеный взгляд, которым его наградил Оскар, вызвал большие сомнения в успешности маневра.

 -Какая разница, где он работает, - прошипел Оскар. – Важно то, что он делает по жизни. А по жизни он взялся меня доводить своим джентльменским пижонством.

Стас открыл рот, чтобы уточнить, что Оскар хотел сказать, но, подумав, признался самому себе, что внятную формулировку вопроса придумать не получается. Оскар оттолкнул от себя бокал.

- Он с друзьями тягается на пейнтбол и возвращается счастливым. Меня тягает на выставки-вернисажи, мужественно пялится на экспонаты и зевает за моей спиной. Я получаю жасминовый чай в полупрозрачной фарфоровой чашке и кружева пармской ветчины. Сам он поглощает шаверму и заливает ее дрянным кофейным суррогатом и счастлив. Вопрос: почему я это терплю? – гневно обратился к Стасу Оскар.

- И почему? – осторожно поинтересовался Стас, мужественно отгоняя от себя мысль, что до лестницы вниз и на улицу всего десять секунд и сто метров и сбежать от такого полубезумного Оскара – раз плюнуть. А к понедельнику он протрезвеет, успокоится, и можно будет еще раз попробовать с ним поговорить.

Оскар оглядел его неожиданно ясными глазами и перевел взгляд на танцпол. Стас посмотрел туда же: Генка наслаждался собой и компанией, и совсем рядом с ним мелькал Макар, получавший от танца неменьшее удовольствие.

- У вас серьезно? – с совершенно идиотским видом и такой же идиотской интонацией спросил Стас. Оскар гневно фыркнул в ответ.

- Терпеть не могу, когда за меня расплачиваются, - неожиданно сказал он, подзывая официантку.

- Да я не собирался, - неуклюже запротестовал Стас и заткнулся, поежившись от острого взгляда Оскара.

- А я и не про тебя, - бросил Оскар, вставая. На секунду задержавшись наравне со Стасом, он посмотрел на него знакомым безмятежным взглядом и проговорил своим привычным прохладным голосом: - Надеюсь, я не сильно тебя напугал?

Стас опасливо покачал головой и сдержанно пожал плечами. Оскар улыбнулся. Как бы обычно, и наверное, это была игра света, но Стасу показалось, что в глазах у него заплясали бесенята, а в улыбке мелькнули подозрительно неопасные клыки. Оскар скользнул к лестнице узнаваемой легкой походкой; Стас поежился и вытянул шею – он очень хотел в деталях рассмотреть, как Генку будут выволакивать из зала.

Оскар подошел к Генке вплотную и положил руку на грудь.

- Домой? – проартикулировал он, не утруждаясь надрывать голосовые связки, улыбаясь кротко и позволяя глазам призывно мерцать. Генка замер, не рискуя обнимать его на виду у всех – Оскар очень не любил публичного проявления чувств. Он просто кивнул и послушно последовал за Оскаром, возбуждаясь от предвкушения грядущей ночи и пожирая его глазами с безопасного для себя расстояния.

Стас разочарованно поморщился: сценка вышла так себе, никакого кровопролитья. Он поискал Макара и со скорбной миной зевнул – этот проныра получал удовольствие от толчеи, грохота музыки и ослепляющего света, а Стас не был уверен, что он не заснет от скуки. Он заказал себе кофе и, выпив его, решительно направился вниз в толпу.

В Генкиной крови бушевали эндорфины от отличного вечера; и к вящему его удовольствию, Оскар подошел к нему с этой двусмысленной улыбкой, которая обычно предваряла изумительной насыщенности эпизоды их совместного быта. Генка послушно плелся следом, рисуя себе картины одна ярче другой, сгоняя с лица блаженную улыбку и одергивая себя, когда его руки помимо воли тянулись к Оскару. Не время, еще не время, уговаривал он себя, вот еще немного подождать, и тогда... Размечтавшись, Генка вздрогнул, когда перед его носом захлопнулась передняя дверца такси; Оскар умудрился оказаться впереди прежде него. Генка помялся доли секунды и послушно отправился назад. Он уселся так, чтобы иметь счастье созерцать восхитительные черты Оскара, и увлекшись этим занятием, пропустил момент прибытия к его дому. Сунув руку за бумажником, он застыл в недоумении – Оскар уже расплачивался.

- Пошли, - коротко бросил он Генке. – Ну?

Генка выбрался из машины. Оскар смерил его странным взглядом, в котором смешивались и ярость, и решимость, и обреченность, и пошел ко входной двери. Генка напрягся, и у него внутри дурным голосом взвыла сирена, оповещавшая о грядущих неприятностях.

Оскар закрыл дверь в квартиру тихо, но Генке показалось, что это лязгнула гильотина.

- Дорогой, я ничего, - попытался он изобразить беспечность, - я вел себя совершенно привычно, ты же знаешь...

- Знаю, дорогой, - елейным голосом произнес Оскар, приближаясь. Генка попятился. – Я красивый, да? – Генка яростно закивал головой. – Я нежный? – голос у него зазвенел от отвращения. Генка заколебался, но кивнул. – Я эфемерный?

Генка опешил.

- Ты чего? – выдохнул он.

- Я чего? – Оскар остановился посреди прихожей. – Может, ты объяснишь? Давай, попробуй объясни, почему ты постоянно решаешь, что я должен быть в восторге от любой новомодной дребедени, просто любой. Объясни, почему я совершенно недостоин разделить с тобой простые человеческие радости. Почему мы с тобой проходим по разным критериям. Почему ты с готовностью волочешься за мной на все мероприятия, на которые иду я, но никогда – никогда не берешь меня с собой на свои. Почему все, чего я достоин, сводится к сидению на пьедестале. Давай, объясни, чего я. Ну?

- Ты из-за завтрашнего рейда так разозлился? – промурлыкал Генка, надеясь вкрадчивыми интонациями успокоить его и против воли любуясь Оскаром. – Так он же будет далеко и в глухомани, да и едем мы туда не развлекаться, а работать.

- Нет. Он всего лишь последняя капля. Этих рейдов, пикников и матчей сколько было? Ты знаешь моих друзей. Я не знаю твоих. Ты знаешь мои увлечения. Я о твоих только по косвенным намекам. Меня эта асимметричность не вдохновляет. Или ты меня стыдишься?

- Оскар, - Генка пытался найти слова. Он облизал губы и задержал дыхание. Оскар стоял перед ним, держа голову прямо, и на его лице была до мелочей изученная Генкой безмятежная маска. И ни она, ни бушевавшая в глазах буря не способствовали эффективному поиску убедительных оправданий. Генка выдохнул. – Я просто не был уверен, что тебя привлечет банальная вылазка в деревню.

Оскар закаменел.

- А меня спросить? – ледяным голосом поинтересовался он. Секунду поизучав Генку, Оскар отвел глаза и пошел мимо него в спальню.

- Да там никаких удобств, - попытался защититься Генка, - и грязь кругом, и мы работать едем...

Оскар внезапно развернулся к нему и прижал его к стене.

- Кто сказал, что я с этим не справлюсь?! – зашипел он, и Генка со смешанным чувством восхищения и чего-то похожего на страх ощутил на своем горле железную хватку его руки. – Или что? Испугаюсь? Рассыплюсь? Разобьюсь?

Оскар встряхивал его с каждым словом; Генка осторожно сглотнул и едва уловимым движением выскользнул из захвата и прижал к стене его.

- Испугался? – вкрадчиво прошептал он Оскару на ухо. В ответ он не очень больно, но ощутимо получил ногой по лодыжке, отвлекся и оказался впечатанным в стену.

- А ты? – выдохнул ему в губы Оскар, и глаза его горели. Генка вывернул ему руки, свел их у него за спиной и втолкнул Оскара в спальню. Он задрал рубаху и обмотал ее вокруг рук Оскара, попытался прижать к кровати, но тот выскользнул и оседлал его. Одна шпилька выскользнула, вторая не могла удержать волосы, чем Генка и воспользовался, сгребя волосы и прижимая его к кровати. Оскар внезапно обмяк и выгнулся под алчными Генкиными губами, тяжело задышал и попытался подставить губы; Генка подчинился и оказался лежащим на спине, а Оскар на нем. Ни он, ни Генка не желали уступать, Генка в ярости взрыкивал, Оскар шумно выдыхал и скрежетал зубами, потрескивала ткань, в тон ей раздавались стоны, Оскар требовал, Генка огрызался и рявкал в ответ. Белье частью оказалось скомканным, частью лежало грудой на полу, вперемешку с одеждой. Оскар тяжело дышал, распластавшись на Генкиной груди. Генка вяло гладил его по спине.

- В восемь утра выезжаем, - в полудреме прошептал он. Оскар угукнул. Генка довольно улыбнулся.

Утро началось в семь часов по звонку будильника. Генка отправился в ванную, а вернувшись, застал Оскара сидящим на кровати и изучающим синяки на теле. Он затаил дыхание и приготовился падать на колени и вымаливать прощение, но Оскар неторопливо встал и с торжествующим выражением на лице проскользнул мимо него в ванную. Генка выдохнул и рванул за ним.

Было почти восемь часов, когда Оскар повернулся к нему с Локи на руках с помрачневшим лицом.

- Его с собой брать? - напряженно спросил он.

- Его можно с собой брать? – озадачился Генка.

Оскар опустил глаза. Локи прижался к нему и попытался потереться носом о его нос.

- Лучше не надо, - признался он. – Оставить бы его кому надежному. Но к кому можно в восемь утра ввалиться и доверить незнакомого хорька?

Он бережно гладил Локи. Генка задумался.

- Поехали, - коротко приказал он. – Бери что надо, и поехали.

Последним человеком, которого Глеб ожидал увидеть на пороге своей квартиры в полдевятого утра, был Генка. А Генка, стоявший на пороге его квартиры с невинным лицом, сулил большие неприятности.

- Глеб, - проникновенно начал Генка. – Насколько я могу рассчитывать на тебя?

- Смотря в чем, - осторожно произнес Глеб, обводя глазами холл и не видя ничего подозрительного.

- В сущей нелепице, - заулыбался Генка. – Мы же свои люди, да? Да? – кивнул он, и Глеб кивнул в ответ. – Вот и хорошо. Сочтемся.

Глеб приготовился сопротивляться до последнего.

- Я его в воскресенье заберу, - хладнокровно сказал Генка и рванул к лестнице.

- Кого? – Глеб сделал шаг за ним, но споткнулся. Удержавшись на ногах, он посмотрел вниз на переносную клетку и опустился на корточки. Хорек прижался к ее дну и опасливо поблескивал бусинами глаз. – Не бойся, я сам боюсь, - ласково сказал он и бережно провел пальцами по клетке. Локи подался вперед и принюхался.

Генка летел вниз по лестнице и тащил за собой Оскара.

- Все, он в надежных руках. Глеб в лепешку расшибется, но комфортом его обеспечит, - говорил он на ходу. – Главное теперь оказаться как можно быстрей как можно дальше.

На улице Генка остановился и посмотрел вверх.

- Тогда к чему такая скорость? – ехидно поинтересовался Оскар, напряженно глядя туда же.

- Чтобы не догнал и не надел что-нибудь неприятное на голову, - весело прищурился Генка, посмотрел на дисплей телефона и принял входящий вызов. – Да! Локи. Да все там есть, а чего нет – в интернетах посмотришь. Да ладно, ты со своим рыжим справляешься, а Локи по сравнению с ним ангел. С ним поговорить хочешь? – спросил он у Оскара. Тот в ответ вытаращил глаза и отчаянно замотал головой, но напряженно вслушивался в разговор. – Мы тебе доверяем, - напыщенно сказал Генка Глебу и сбросил вызов. – Но забирать его поедем вдвоем, может, не убьет, - предупредил он Оскара.

Глеб опустился на пол прихожей и открыл дверцу переноски. Он открыл ладонь и позволил Локи ее обнюхать. Зверек осторожно высунул наружу голову, выбрался наружу целиком и стал перед ним на задние лапки. Глеб осторожно погладил его по голове.

- Убью стервеца. Или заставлю все инструкции по ТБ с нуля написать, - ласково, стараясь не пугать Локи, произнес он. Локи отозвался радостной тирадой.

Макар скатился вниз по лестнице в районе одиннадцати часов, полный сил, бодрости и жажды жизни: по крайней мере он пытался себя в этом убедить, старательно сдерживая зевки и мечтая о большой кружке горячего, ароматного, крепкого, густого, терпкого и сладкого черного чая, от которого вяжет язык и ощутимо покрываются налетом зубы. А если еще с сахаром, а лучше с рафинадом вприкуску... и кажется, лимон был. На крыльях предвкушения Макар влетел на кухню и затормозил, чуть не споткнувшись. Глеб сидел на полу, опираясь одной рукой о пол, а другую протянув вперед, глядя на какого-то длинного зверька, который что-то аппетитно уплетал, снимая прямо у него с рук. У Макара отвисла челюсть.

- Доброе утро, - собравшись с мыслями, осторожно сказал он. Зверек прижался к полу и затаился. Глеб осторожно его погладил и повернулся к Макару.

- Доброе, - легкомысленно отозвался он.

Макар отказался бороться с любопытством и подобрался к ним. Опустившись на колени, он уставился на зверька с выражением, напоминавшим восхищение. Локи вытянул шею и потянулся к нему, шевеля носом. Макар приблизил лицо к нему.

- Кто это? – восторженно прошептал он.

- Локи. – Глеб уселся поудобней, наблюдая за животным. – Хорек.

Макар вытаращил глаза в благоговейном изумлении.

- Настоящий? – зачарованно произнес он и снова уставился на Локи; у него чесались руки погладить зверька, но он не решался, не понимая, откуда взялся на кухне Глеба такой диковинный зверь.

- Да уж не игрушечный. Не бойся, погладь. Он домашний, совсем ручной. Очень общительный, по свидетельствам людей, познакомившихся с ним более чем близко, хотя имя у него знаковое, - добродушно говорил Глеб, которому самому невыразимо понравилось гладить радостного Локи. У Макара вспыхнули глаза.

- Уй как здорово! – в восхищении заскулил он, осторожно касаясь Локи, послушно выгнувшегося под его рукой. – А на руки можно?

Глеб пожал плечами.

- Класс! Красавец! Здорово! Настоящий хорек! – ликовал Макар, подхватив его на руки и с огромным удовольствием устраивая у груди, в упоении почесывая Локи за ушком и разглядывая его морду. – А откуда он взялся?

Глеб меланхолично пожал плечами.

- Знакомый со своим знакомым неожиданно решил провести выходные далеко-далеко отсюда, и там для содержания домашнего хорька условий не было бы. Он и решил осчастливить меня. – Лениво пояснил он и начал подниматься.

Эйфория, пышной пеной поднявшаяся в груди Макара, осела, когда он увидел, что Глеб все-таки озадачен.

- Он вообще обнаглел? – прищурился он, мгновенно записывая этого бестолкового знакомого в личные враги.

- Нет, что ты. – Глеб усмехнулся. – Он по жизни такой. Но он утверждал, что Локи почти неприхотлив, почти всеяден и почти послушен. Искренне надеюсь, что ущерб от него будет измеряться вменяемыми суммами.

Макар помрачнел и угрюмо посмотрел ему в спину. Локи начал усердно забираться ему на плечо.

- Можно подумать, он стал бы врать, - глухо пробормотал Макар, пытаясь защитить Локи, попутно вытягивая шею вперед, чтобы Локи смог перебраться на другое плечо.

- Врать – никогда, разумеется. Недоговаривать – еще как, - бросил Глеб через плечо. – Присмотри за ним, пока я попытаюсь выяснить, как это сокровище кормить и как за ним ухаживать. 

Макар воспрял духом и покосился на Локи, обнюхивавшего его лицо.

- Ну что, чаю? – радостно предложил он. Локи согласно закивал головой, заглядывая ему в глаза.

Выпив горячего, ароматного и крепкого чаю, почувствовав себя безусловно бодрым, Макар решил проверить, чем занимается Глеб. Он осторожно подкрался к кабинету Глеба и засунул в него голову. Глеб задумчиво изучал текст на экране компьютера. Локи подбежал к нему и замер, приподнимаясь на задних лапах и приветливо протягивая переднюю.

- Можно? – несмело спросил Макар, переминаясь у входа.

- Разумеется, - механически отозвался Глеб и опустил глаза на Локи, преданно смотревшего на него. – Кажется, мне придется сделать вылазку в ближайший зоомагазин. Генка исключительно заботливо забыл захватить половину вещей, которые бы этому спиногрызу не помешали бы. У тебя какие планы на выходные?

- Ну... как... – растерялся Макар и неопределенно пожал плечами. – Как обычно.

- Хорошо. – Глеб потянулся и погладил Локи к удовольствию, охотно высказанному хорьком. – В таком случае присмотри за ним. Предупреждаю, насколько я знаю, за ним нужно присматривать очень усердно. И надеяться, что провода если и пострадают, то в пределах поправимого, - усмехнувшись, добавил Глеб.

Локи, потерявший интерес к Глебу, уставился на окно и подобрался к нему поближе.

- Хорошо, - как зачарованный отозвался Макар, который следил за Локи приоткрыв рот. Он даже вытянул шею, чтобы лучше видеть, что Локи предпримет. Глеб проследил за хорьком, который подбежал к окну и начал тянуться к растениям, и встал.

- Ты можешь попутно посмотреть страницы, которые я читал, ознакомиться, как за этим созданием ухаживать, и прочее, - обратился к Макару Глеб, не особо рассчитывая, что его слушают; в его голосе играли легкие и почти незаметные мотыльки ласкового юмора.

- Ага, - мимоходом отозвался Макар, наблюдая, как Локи то ли запрыгнул, то ли скользнул к цветам и принялся их обнюхивать. Макар попытался подобраться поближе, и почти одновременно Глеб сделал шаг к выходу. Они застыли в нескольких сантиметрах друг от друга. Глеб смотрел прямо в болотные глаза с золотистыми искринками. Макар смотрел в глаза цвета тумана и пытался вдохнуть. У Глеба были странные глаза, в которых за непроницаемой пеленой скрывалась бездна, и было страшно и жутко любопытно узнать, что в ней скрывается. И покойно сложенные губы, которые могли быть такими щедрыми и такими непреклонными. У Макара судорожно поднялась и опустилась грудь, и он совершенно забыл еще и воздуха набрать.

- Я могу пройти? – тихо, но не шепотом, проговорил Глеб – ровно и при этом не отстраненно, ласково и неспешно. Макар открыл рот, чтобы ответить, но растерялся, кивнул, в сумятице отвел глаза и завертел головой. Он зачем-то сделал шаг назад, втянул голову в плечи; у него заалели уши и покрылся испариной лоб. Глебу очень хотелось положить ему руку на плечо и успокоить. Но он дождался, когда Макар наконец отступит в сторону, и прошел мимо. Макар наконец жадно вдохнул полную грудь воздуха и опустился в кресло. Локи обнюхивал растения и пофыркивал. Он умудрялся проскальзывать между ними и стеклом, заинтересовался происходившим за окном, застыл в позе боевого суслика и начал оглядывать пейзаж. Макар опустил голову.

Глеб провел неожиданно много времени в зоомагазине, сначала осматриваясь, потом с настороженным интересом приглядываясь к мелким грызунам, рыбкам и прочим ящерицам, с удовольствием пообщался с девушкой-продавцом, которая надавала кучу советов, подобрала провизию и впихнула несколько игрушек, которые непременно должны фретке понравиться, и отправился домой. До него было недалеко, и Глеб решил прогуляться, насладиться последними относительно погожими днями; метеорологи обещали ненастье и, судя по порывам ветра, знали, что говорили. Солнце светило, но не грело; оно уже не добиралось до зенита и светило натужными неяркими лучами, что на фоне угрюмого неба производило удручающее впечатление. Но воздух был сухим и – Глеб не хотел верить, но вынужден был признать – по-осеннему ароматным, пахнувшим урожаем и зрелыми деревьями. На улицах было много людей, которые частью спешили, а частью праздно шатались. Некоторые уже были закутаны по самые брови и готовились к полярной зимовке, некоторые отчаянно цеплялись за сентябрьские привычки и фланировали с голыми шеями и в дерзких легких курточках. Глеб задержался у кондитерской, поколебался и зашел внутрь. 

Макар убирал комнаты наверху; услышав, что Глеб вернулся, он слетел с лестницы и затормозил в прихожей, присмотрелся, определил, где Локи, и, отсвечивая запылавшими ушами, преданно уставился на Глеба.

- Где он? – с интересом, который он и не пытался скрыть, поинтересовался Глеб.

- Пока в кресле спал, - заулыбался Макар, беря у него из рук пакет с пирожными. Он засунул в него нос, вскинул голову и счастливо посмотрел на Глеба. – Я чай поставлю!

С этими словами Макар рванул на кухню. Глеб посмотрел ему вслед и широко улыбнулся. Он неторопливо снял куртку, разулся и пошел в гостиную. Локи стрелой метнулся к нему и вытянулся вверх, опираясь на ногу. Глеб подхватил его на руки и наморщил нос, спасаясь от щекотки – Локи усердно дергал своими вибриссами прямо у него под носом, радостно обнюхивая.

- Ты удивительно жизнерадостное создание, - признался он. – Мне прямо не терпится познакомиться с этим твоим хозяином. Думаю, Генка наверняка попытается спрятаться за его спиной.

Локи попытался что-то объяснить ему на своем языке, и Глеб усмехнулся, поглаживая его. Через несколько минут Макар принес поднос с посудой и пирожными. Локи заинтересованно потянулся к нему, но Глеб удержал его.

- Нельзя, - кротко и твердо сказал он. Макара всегда удивляло, как он может звучать непреклонно и при этом располагающе; он замер на секунду, глядя на Глеба с Локи, состроил сочувственную мину в ответ на виновато склоненную голову зверька и пошел за кофейником.

Воскресенье было неожиданно спокойным. Макар сбежал гулять, прихватив с собой хорька, Глеб обложился бумагами; за окном многозначительно серело небо. Макар вернулся под редкую и пока робкую барабанную дробь дождя. Локи побежал обследовать квартиру, Макар вломился ко Глебу в кабинет.

- Нет, ты представляешь, дождь начался! Вот блин, всю прогулку испортил! – возмущенно выпалил он.

- Тебе было мало тех двух часов, которые ты отгулял по сухой погоде? – иронично полюбопытствовал Глеб, откладывая папку с документами, которые изучал до этого.

- Да мы в парке были, Стас откуда-то бумеранг приволок и фрисби, это так здорово, слушай! Он еще хотел мяч припереть, но дождь начался, так что пришлось отложить. Но он сказал, что Оскар наверняка не против будет сдать Локи в аренду, ему тоже интересно по свежему воздуху побегать. Можно было бы вообще вытащить группу куда-нибудь в лес, правда?

- Конечно, - охотно отозвался Глеб.

- Ты собираешься перерыв делать? А то вообще закопался в своих бумагах. Я пока чай соображу, а потом что-нибудь посерьезней приготовлю, да? – Макар гневно сверкнул глазами в сторону бумаг. – Давай, откладывай это все! Работать надо на работе, а дома отдыхать!

С этими словами он наклонился к Глебу, положил руку ему на плечо и заглянул в глаза, решительно сдвинув брови.

- Слушаюсь и повинуюсь, о мой домомучитель, - развеселился Глеб.

- Вот так! – самодовольно произнес Макар, выпрямляясь. – Давай тогда ищи Локи и идите в гостиную. Я печенья какого-то хитрого купил.

Он задержал руку на плече Глеба еще на мгновение и убрал. Помедлив, оглядывая его прищуренными глазами, Макар, словно разглядев что-то, скупо улыбнулся и, помедлив секунду, пошел на кухню.

Глеб вышел встречать Генку с суровым выражением на лице и Локи на руках. Хорек бурно выражал свою радость от встречи с хозяином, и Глеб бережно передал его Оскару. Локи тут же обнюхал его, обфыркал и с радостными звуками устроился на его плече.

Генка полностью оправдал его ожидания, пытаясь спрятаться за куда более изящным Оскаром, который, царственно откинув голову и застыв в скрытом за небрежной улыбкой и вызывающе самоуверенной позой напряжении, хладнокровно смотрел на Глеба. А Генка выглядывал из-за его плеча и пытался сделать как можно более виноватую физиономию.

- У Локи куда лучше получается делать виноватую морду, - сухо признал Глеб, глядя на него расстрельными глазами. Генка обреченно цыкнул и выпрямился, хотя из-за Оскара выдвинуться не рискнул.

- Оскар тоже это говорит, - согласился он. – А можно там про чистосердечное признание и все такое в дело информацию занести?

- А было из-за чего? – ловко скрывая виноватую интонацию, почти одновременно с Генкой спросил Оскар, которого куда больше заинтересовал ущерб, причиненный хорьком незнакомому человеку, чем ужимки Локи.

- Всего лишь два кашпо с цветами, одно сувенирное блюдо и рыба, которую Макар непредусмотрительно оставил размораживаться на столе. Вполне гуманно, - в глазах Глеба заиграла лукавая усмешка.

- Я возмещу.

- Право, - с упреком посмотрел на Оскара Глеб. – Локи был всего лишь верен своей природе, не так ли? Поужинаете с нами?

Генка вытянулся в струну и только что носом не повел: его колоссально заинтриговало это «с нами». Вроде же разошлись они с Макаром. Но вот он, Глеб, говорящий, что они осчастливливаются удовольствием ужинать с «ними». Вон там Макар, выскочивший из кухни, радостно поздоровавшийся с ними, оглядевший Оскара как старого знакомого и недружелюбно покосившийся на Генку. И Глеб обменялся с ним взглядами – взглядами, и все! И Макар моргнул в ответ, всего лишь моргнул, а Глеб уже поворачивается к ним и гостеприимно интересуется, не выпьют ли они вина. Оскар вцепился в Локи, и спина его была болезненно прямой. Генка осторожно положил руку ему на плечо и коснулся губами уха. «Не боись, если Кедрин кого и убьет, то только меня», - прошептал он.

- И медленно, - охотно признался Глеб.

- Ну вот видишь. Вы с Локи не пострадаете, - радостно сказал Генка в голос, сияя улыбкой.

Оскар был совершенно непохож на того эльфа, о котором с фанатичным блеском в глазах рассказывал Генка. Глеб перебрасывался с ними вежливо-ироничными фразами, выслушивал рассказ Генки о том, как они разбирали старую баню, складывали бревна и кололи дрова, а потом делали шашлыки, время от времени, когда Генка хвалился какими-то особо выдающимися с его точки зрения действиями Оскара, Глеб переводил взгляд на него, приподнимал брови и обменивался с Оскаром понимающими взглядами, сам при этом пытаясь ненавязчиво изучить его. Парень был утонченно красив, с несколько высокомерными чертами лица, свежей царапиной на скуле, волосами, перехваченными шнурком в небрежный хвост, усталыми тенями под глазами и довольными, почти счастливыми глазами. На нем был грязный свитер явно с чужого плеча, грязные джинсы, а Локи он гладил пальцами, которые заканчивались грязными ногтями. И он отмалчивался, предоставляя Генке возможность фонтанировать остроумием, тихо улыбался, пряча лицо в шерсти своего хорька, и интимно склонял голову к Генкиному плечу. Генка же поворачивался к нему время от времени и улыбался уже знакомой Глебу по бесконечным предыдущим рассказам идиотской улыбкой. Макар выслушивал рассказ с куда более живым участием, вытягивая шею, азартно смеясь, задавая вполне себе грамотные вопросы и охотно ехидничая.

- А я его совсем другим представлял, - признался Макар, когда они ушли.

- Кого? Оскара? – рассеянно отозвался Глеб, вертя в руке пульт от телевизора и не решаясь его включить.

- Ага. Я думал, он такой весь принц наследный. А он нормальный парень.

Макар хмыкнул. Постояв немного перед Глебом, он признался:

- А классный у него хорек, правда?

Глеб насмешливо посмотрел на него.

- Только не говори, что ты себе такого хочешь, - развеселился он.

- Не, нет, - заулыбался в ответ Макар, - что ты. Не надо мне такого счастья! – он помедлил, подумал и наконец признался: - Но все равно, классно было бы его еще раз на выходные заполучить.

Глеб застонал.

- Макар, - с упреком произнес он. – Ты понимаешь, что если я скажу это Генке, то уже на следующие выходные нам снова достанется переноска с Локи и сумка с его причиндалами?

- И что тут плохого? – Макар устроился рядом с ним на диване, негодующе хмуря брови и возмущенно поджимая губы. – Ну ладно, не на следующие. Но раз в месяц же можно?

Глеб усмехнулся.

- Хорошо, я намекну Генке через пару недель. Договорились? – шутливо-обреченно спросил он. Макар радостно кивнул, глядя на него. Глеб не отводил от него взгляд, и улыбка истаивала в его глазах. – Иди спать, Макар. – Наконец сказал он.

Макар сглотнул, посмотрел глазами, в которых неуверенность перекрывалась надеждой, а та мольбой, вымученно улыбнулся и опустил голову. Поколебавшись, он покосился на Глеба и встал. Глеб внимательно смотрел на него, не пытаясь помочь, не давая намеков, не позволяя догадаться, что он думал.

- Спокойной ночи? – наконец выдавил Макар.

- Спокойной, - согласно отозвался Глеб. Он долго еще сидел в пустой гостиной, механически поглаживая пульт. Затем встал и пошел наверх.

Макар сидел на задней парте, щурился, глядя на доску, и лениво размышлял, что, наверное, нужно сделать над собой усилие и решиться на очки. Какие-нибудь такие, вызывающе заметные. Или, например, еще на что-нибудь радикальное, например, покрасить волосы, как у Оскара. Или, например, сменить стиль. Стас подошел к нему вальяжной походкой, бросил сумку и коротко кинул:

- Двигайся.

Макар поднял на него недовольно сощуренные глаза и приготовился выпалить что-нибудь о том, куда он может идти, но не решился, увидев хмурое выражение на лице. Он безропотно пересел и сразу же развернулся к нему.

- Гром в раю? – радостно спросил он. Стас покосился на него и снова склонил голову над сумкой. Бросив на парту книгу, и еще одну, конспекты, телефон, планшет и поставив сверху саму сумку, он подвинул ее чуть вперед и опустил руки на стол, а на них голову. Он зевнул – Макар решил так по движению челюстей, еще раз, шумно выдохнул и поднял голову, осматривая аудиторию прищуренными глазами из-за сумки, как из-за бруствера. В Макаре взвыло любопытство.

- Стасинька, только не говори, что ты приперся сюда не из дому. Ну давай, колись, это же я, Макар, ну? – пригнувшись к нему, зашипел Макар, сопровождая свою речь тычками. Стас покосился на него и отвел глаза, неторопливо выпрямляясь и откидываясь на спинку.

- Тебя аж распирает, Самсонов, - снисходительно заметил он. Макар пристально рассматривал лицо Стаса, пытаясь определить, можно ли его назвать помятым.

- Да еще бы! – нисколько не смущаясь, радостно отозвался он. – Так где ты ночевал?

Стас покосился на него, нервно поморщился и отвернулся. У Макара вытянулось лицо. Он сел на стул нормально, глядя прямо перед собой, и буркнул:

- Про ежиков и кактус ты слышал? – помолчав немного, послушав молчание, которое тоже было ответом, и положительным ответом, он буркнул: - И чего ты упорствуешь?

Стас шумно выдохнул.

- Отстань, – огрызнулся он.

После еще двух односложных ответов и обещания завязать на морской узел Макар приумолк, почти обиделся и попытался перестроиться на учебу. После пары, сбрасывая вещи в рюкзак, он ткнул Стаса:

- Собирайся, пошли.

Стас сидел и угрюмо глядел перед собой. Покачнувшись от тычка, он вышел из оцепенения, кивнул головой и взялся за сумку. Макар посмотрел на часы, оглядел аудиторию. Народ был далеко, а значит можно было вытрясти из него причину сплина, как раз и время было. Но Стас был непреклонен. Огрызнувшись в очередной раз, он сгреб вещи в сумку и встал.

- Пошли, чего встал? – бросил он Макару и пошел к выходу. Макар посмотрел ему вслед в благоговейном изумлении и порысил следом. К началу следующей пары Стас был вполне дееспособен, принял посильное участие в обсуждении подготовки ко Дню студента, категорически отказался принимать очередное пати у себя на квартире, сославшись на семейные обстоятельства, что вызвало очередной приступ жгучего любопытства у Макара, и сказал, что готов поддержать капустник морально-финансово, но никак не участием, потому что занят.

- Стасинька, твои родители истребовали квартиру обратно? – радостно спросил Макар, когда они отошли на безопасное расстояние от одногруппников.

- В смысле? – Стас посмотрел на него недоуменно, а потом сообразил. – А, ты про это. Обойдутся. Мне больше всех надо, что ли?

- Что прямо так, ты просто решил, что не твое царское дело вечеринки привечать, и все? – развеселился Макар.

- Да что вы все приколебались-то? – внезапно разозлился Стас. – То наследным принцем обзываете, то цесаревичем, то царские дела какие-то! Что вы как сговорились-то?

Он хотел добавить еще что-то, но поглядев на недоуменно вытаращенные глаза Макара, передумал, развернулся и пошел к выходу. Макар увязался следом. У него хватило терпения молчать, пока они не вышли на улицу. На крыльце же, под изморосью, он не вытерпел и выдохнул яростно:

- Ну?!

- Что «ну»? – буркнул Стас, не придерживая шаг.

- Как это? Кто это «все», как это мы приколебались, почему это ты так на банальные шутки реагируешь?

- Банальные?! – Стас резко развернулся. – Вы оба у меня в печенках сидите. Я что, виноват, что у меня родители такие? Я что, виноват, что они со мной щедрые? Я виноват, что ли, что в батистовых тряпках рос? Так нет же, только успевай огрызаться. Мне что теперь, от родителей отказаться, у них деньги не брать, самому пойти грузчиком работать и не дай Бог маникюр делать?! Так, что ли?

Он развернулся и зашагал по тротуару.

- Да подожди ты! – выпалил Макар, пристраиваясь за ним. – Так все – это мы с Ильей, что ли? Так я же просто пошутил, что ты! Правда, без злого умысла! – Макар обежал Стаса и остановился перед ним. – Ну пошутил глупо, с кем не бывает, - он широко осклабился и гостеприимно развел руки. – Виноват, исправлюсь, больше не буду. А Илья – лох и бегемот. В морду ему надо, чтобы хотя бы пытался думать. 

К несказанному удивлению Макара, Стас схватил его за грудки, приподнял и встряхнул.

- Держи язык за зубами, засранец! – в ярости прошипел он, приближая свое лицо к нему. У Макара отвисла челюсть. Когда к нему еще и способность говорить вернулась, он кротко произнес, невинно хлопая глазами:

- Уже. А можно мне обратно на землю?

Стас выдохнул и осторожно опустил его. Он попытался что-то сказать, но махнул рукой и пошел дальше.

Макар посмотрел ему вслед, хотел окликнуть, а затем его посетила парадоксальная мысль. Он развернулся и посмотрел на стоянку, повернулся и посмотрел на спину Ясинского, который широко шагал в противоположном направлении, и бросился следом за ним.

- Стасинька! – воскликнул он, поравнявшись. – Стасюнчик! Стасинюсечка! Лапулечка ты моя ненаглядная, внеклассовая ты моя лапулечка.

Стас остановился и обреченно посмотрел на него. Макар широко улыбался и радостно щурил глаза. Даже подбородок со скулами самодовольно выпирали вперед. Стас не смог сдержать улыбку.

- Чего тебе, изверг?

- Я хороший! – мгновенно возмутился Макар. – А почему ты пешком? Почему не на мотоцикле? Как ты посмел оставить своего верного железного игогошку в конюшне?

Стас отозвался невразумительным рыком.

- Не знаю, - буркнул он. – Не завелся чего-то.

- Чего?

- Я же сказал, не знаю! Знал бы, сказал.

- Понятно, - отозвался Макар. – Ну, бывает. То ты на технике, то техника на тебе.

- Это точно, - куда более благодушно отозвался Стас.

- А куда ты идешь?

Пауза показалась Макару красноречивой. Он мгновенно поспорил с собой, будут ли у Ясинского полыхать уши, или еще и рожа гореть, и повернулся к нему. Да, Макар выиграл у себя бутылку пива. Уши у Стаса горели, и в тон им начинало полыхать лицо.

- Понятно, - легкомысленно отозвался Макар. – А я в кафе.

Стас дернулся и посмотрел на него. Но Макар глядел перед собой с совершенно невозмутимым лицом. Стас стал идти помедленней, чтобы Макар успевал за его длинными ногами и при этом ему не надо было переходить на бег. Попрощавшись у дверей кафе, Макар побежал навстречу новой смене, а Стас решительно направился в парикмахерскую.

Илья совершенно не удивился, увидев Стаса, заходившего в помещение с угрюмым лицом.

- Ты мне всех клиентов распугаешь, - бросил он Стасу. – Они еще подумают, что я тебя так постриг, что от тебя девушка в ужасе сбежала.

- Нормально ты меня постриг, - огрызнулся Стас и стал рядом.

- Ну так что ты тут делаешь? – хмуро спросил Илья. Стас посмотрел на клиентку, на Илью и пошел в подсобку.

Это длилось почти два месяца. Стас упрямо возвращался к Илье, хотя знал, что его не ждет ничего, кроме язвительных замечаний, скептических высказываний и издевок. И при этом именно ему он мог рассказать многое из того, что творилось у него на душе. Илья не снисходил до того, чтобы избавиться от насмешливых интонаций, но его остроты поддерживали Стаса и иногда содержали ответы на вопросы, которые его беспокоили. Был бы на его месте другой человек, и он бы удивлялся тому, как агрессивно Илья относится к нему; возможно, он потребовал бы объяснений, отчета о причинах так явно выражаемой неприязни, но Стаса не удивляло подобное пристрастное отношение. Злило – да, иногда, удручало – тоже, но не удивляло. Он видел, как спокойно, как вальяжно относится Илья к другим. К тому же Макару – подтрунивает, лениво перебрасывается фразами разной степени глубины, добродушно усмехается. А Стас был исключением. И это давало ему какую-то необъяснимую уверенность в том, что он делает.

Стас сделал себе кофе, взял пирожок и уселся на столик, мерно жуя.

- Чего расселся? – буркнул Илья, заходя. Он потрогал чайник и взял кружку. Стас пожал плечами, глядя на него. Илья вздохнул. – Чего ты сюда тягаешься, пацан? – устало спросил Илья. Стас снова пожал плечами. Илья стоял совсем близко; Стас смотрел на него, изучая в который раз знакомые короткие волосы, знакомые нечитаемые глаза, вечно прикрытые почти безликим интересом с добродушными искринками, знакомые губы, которые могли дарить ему потрясающие ласки и тут же выплевывать насмешки, знакомую надежную фигуру, и молчал. Со словами, касавшимися его самого, у Стаса было совсем туго. Илья опустил голову.

Ему меньше всего был нужен этот геморрой с постоянными отношениями. Он умудрился прожить три с хвостом десятилетия, увиливая от них, и совершенно не хотел менять что-то в своей жизни, приближаясь к честно заработанному кризису среднего возраста. У него был стабильный бизнес, стабильные хобби, стабильные друзья, знакомые, расширять круг которых Илья очень не любил, возможность делать все, как хотел он, и не оглядываться, подстраиваться и меняться, чтобы кому-то еще было комфортно. Перед его глазами прошло немало пар, которые сходились, громогласно провозглашая, как они любят друг друга, и расходились, не менее громогласно провозглашая, как они друг друга ненавидят. И в первой паре случаев Илья умилялся абсурдности обвинений, которыми стороны бомбардировали друг друга; а потом, убедившись, что от пары к паре парадигма почти не меняется, он тосковал и, завидев на горизонте знакомые уже зарницы грядущих разборок, бежал как огня любых попыток знакомых как излить на него как свое счастье, так и поделиться несчастьем. А уж если пред ним представала очередная жертва любовной лихорадки со звездами в глазах, розами вместо мозгов и словесным поносом, в котором лейтмотивом звучало: «Он/она – мое счастье, моя жизнь, мое...», Илья тут же придумывал кучу дел разной степени критичности, благо с совестью своей он жил в мире и согласии, тем паче она у него была дама на редкость толерантная. Макаровы излияния его забавляли, потому что в некоторых движениях его души Илья узнавал себя: Макар тоже был не дурак договориться с совестью. А кроме того, про любовь этот пакостник не говорил, что Илье тоже импонировало. Макару было комфортно с кем-то, и ему очень повезло, что кто-то, кого Макар выбрал себе в надежного попутчика и тихую гавань, был человеком порядочным, верным, и насколько Илья мог судить, снисходительным. Илье же было комфортно одному. По крайней мере, именно так он думал. А с совсем недавнего времени Илья раздражался на себя, когда помимо соизволения, помимо понимания ждал Стаса. И ему было очень даже уютно с этим барчуком на одной территории. Иначе не сидел бы Стас сейчас в подсобке, не пил самовольно сделанный кофе из самовольно взятой кружки и не жевал самовольно взятый пирожок. И Илья был даже – о ужас! позор на его светлую голову! – рад, что Стас, не до конца осознавая, совершенно правильно реагирует на все посылы и выгоняния, которыми Илья обильно снабжал его: уходя, но возвращаясь, потому что и сам Илья старался в своей недружелюбности не быть категоричным – он хотел, чтобы Стас возвращался.

- Шел бы ты домой, прелестный мальчик, - не поднимая головы, произнес Илья. – Иди, взнуздывай своего верного пепелаца и гарцуй домой.

Ответом ему был невнятный недовольный звук, изданный Стасом.

- Какого пепелаца? – обреченно буркнул он, вставая. – Его сейчас в сервис-центр гнать как-то надо.

- А что с ним? – против воли заинтересовался Илья.

- Не знаю. – Стас повертел в руках кружку. – Не завелся.

- И почему? – терпеливо поинтересовался Илья.

- Я же сказал, не знаю! Что я, механик, что ли? – взъелся Стас.

- Во как! Ты гоняешь на мотоцикле и не желаешь узнать, что за шайтан-машина у тебя под задницей? – ехидно протянул Илья.

- А ты сильно знаешь? – огрызнулся Стас.

- Я-то знаю, ребенок, я знаю.

- Ну вот взял бы и показал, - недовольно буркнул Стас.

- А ты развратник, малыш, - ласково проурчал Илья и щелкнул его по носу. – А давай покажу.

Стас удивленно посмотрел на него. Илья поставил кружку и вышел в зал. Через пару минут он вернулся.

- Так, мелочь, - обратился он к Стасу, - в углу мусор, его вынести. Посуду помыть, пол подмести. Через полчаса приду проверю. И пойдем твою вжикалку лечить.

У Стаса приоткрылся рот от удивления. Он послушно встал, оглядел Илью взглядом, в котором недоумение мешалось с яростной надеждой, и снял куртку.

Это была еще одна черта Стаса, которая против воли привлекала в нем Илью. Он не гнушался работы, и вернувшись, Илья огляделся, удовлетворенно кивнул и сказал:

- Пошли.

Стас подозрительно осмотрел его, но на широком и обманчиво простом лице Ильи была написана искренняя заинтересованность и даже нетерпение. Он подхватил куртку и несмело улыбнулся. Илья подмигнул ему и, положив руку на плечо, вытолкнул из парикмахерской. Если бы Стас был склонен к рефлексии, он бы возрадовался от мысли о том, сколько ненужного времени ладонь Ильи провела на его плече. А так он просто остановился и оглянулся, чтобы дождаться Илью, тихо надеясь, что это будет не последний знак расположения, которыми его так редко поощряет Илья.

Гараж, в котором Илья намеревался лечить пепелац Стаса, располагался не очень далеко от его квартиры в окружении похожих неказистого вида сооружений. У некоторых стояли машины разной степени дряхлости, обреченно позволяя хозяевам ковыряться в своих внутренностях. Некоторые из машин выглядели обнадеженными. Илья подъехал к своему гаражу и остановился.

- Так, вылезаем, делаем благочестивую мину и готовимся восхищаться, - предупреждающе посмотрел он на Стаса и сурово сдвинул брови. Стас закатил глаза и открыл дверь.

Скатить легкий мотоцикл с прицепа было делом пяти минут, даже учитывая все страховочные ремни, которыми ранее с похвальным усердием обмотал его Стас под чутким руководством Ильи, не удосужившегося помогать ему. Стаса немало позабавила самоироничная царственность Ильи; против воли на его лицо наползала усмешка, которую он тут же прятал, подозревая, что Илья тут же сменит модус поведения на что-то куда более жалящее. А пока – пока Илья был не просто доступен, он был дружелюбен.

Илья открыл створку двери, выкрикнул ответное приветствие пожилому «Кулибину», выглянувшему из-под капота убитого шедевра советского автопрома, и кивком велел Стасу закатывать его мотоцикл в гараж.

- Еще раз предупреждаю: восхищаться на расстоянии и активно, руками трогать только после предварительной дезинфекции. Можно хлопать в ладоши, издавать междометия и вообще имитировать восхищенного имбецила. Ясно? –преградил он путь Стасу.

Стас остановился, выпрямился и закатил глаза.

- Восхищаться роскошной ржавчиной, покрывшей твой фап-объект? Или элегантными вмятинами на его тусклых боках? – снисходительно поинтересовался он.

- Что бы ты понимал, ребенок, - хитро прищурился Илья. – Демонстрирую.

Он посторонился, чтобы дать Стасу пройти, и когда тот оказался в помещении, коварно включил свет.

- Да чтоб тебя! – рявкнул Стас, на секунду ослепший от внезапно яркого света. Проморгавшись и убрав руку от глаз, он выдохнул:

- Вау! Реальный харлей?

- Младенец, - Илья положил руку ему на плечо. А рука у него была тяжелая. Илья еще и оперся о плечо Стаса, упорно придавливая его к земле; Стас не давался. – Ты еще и читать не умеешь. Какой харлей?

Он толкнул Стаса к мотоциклу.

- Читай, желательно по буквам и медленно. Про «с выражением» тоже не забывай. Ита-ак?

Стас искоса посмотрел на него и криво улыбнулся. Но мотоцикл привлекал его несоизмеримо больше, чем желание достойно ответить на ехидства Ильи. Он обошел мотоцикл два раза, опустился на корточки, с умным видом разглядывая детали, провел рукой по сиденьям.

- Понял, как должна выглядеть настоящая машина? – интимно проговорил Илья, нагнувшись аккурат над его ухом. Стас повернулся к нему, оказываясь в паре сантиметров от его лица. – Это, мой друг, суровый российский «Урал», тоже легенда, чтобы ты знал, и как бы не покруче этой твоей импортной жестянки с характерным моторным пердежом.

- Он хорош, бесспорно хорош, - Стас огрызнулся глубоким голосом. – Но ты меня сюда приволок, чтобы своим агрегатом у меня перед носом помахать, или все-таки чтобы разобраться, что с моим пепелацем не так?

Илья засмеялся, довольным, сытым смехом, выпрямился и обошел мотоциклы.

- Уел, - добродушно признал он. – Скидывай куртку.

- Что, прямо сразу? – в Стасе неожиданно взыграло почти незнакомое азартное веселье, вознося его к небесам и выпуская на свободу его привычную красноречивость, которая пребывала в коме рядом с Ильей. – Даже замуж не позовешь?

Он взялся за бегунок молнии на куртке и сделал пару движений вверх-вниз, многозначительно шевеля бровями.

- Будем считать, что ты на смотринах, проказник, - ухмыльнулся Илья, потянулся к стеллажу за своей спиной, взял пару перчаток и швырнул их Стасу. – Надевай, шалунишка, обезопашивайся.

Стас не набросился на Илью, не заорал на него и не хлопнул дверью ни разу за все три часа, которые он под чутким руководством Ильи починял свой мотоцикл. Сам же базилевс восседал на продавленном кресле, возложив ноги на сиденье своего «Урала», требовал не только педантичного выполнения своих инструкций, но и регулярных кофе и пожевать. Изредка он вставал, потягивался, перегибался через плечо Стаса и комментировал его действия; и Стас с трудом давил в себе желание взять гаечный ключ поувесистей и возразить ему с подобающим случаю темпераментом. Илья выпрямлялся, потягивался и снова устраивался в кресле, чтобы продолжить назидания из глубины своего трона. Стас подозревал, что стер зубы как минимум наполовину, но звук без капризов заводившегося и мерно работавшего двигателя своего Кавасаки зазвучал подобно райским песнопениям.

- Ну, и как ощущения? – поинтересовался Илья, становясь рядом с довольно и немного смущенно улыбавшимся Стасом, который стянул перчатку с одной руки, но забыл проделать эту процедуру с другой. В ответ Стас лишь дернул плечом. – М-да. Я так понимаю, восторгов, слез признательности и клятв в вечной преданности я от некоторых неблагодарных желторотиков не дождусь, - философски заметил Илья. – Вот она, неблагодарность современной молодежи во всей ее красе.

- Не все же вам, старикам, свою благодарность на всех перекрестках изливать, - без особого энтузиазма огрызнулся Стас, в задумчивости стягивая вторую перчатку. Илья следил за его руками с необъяснимым интересом, как будто это было самым увлекательным действом, которые он лицезрел в последние -дцать лет. – Предложение есть, - Стас задумчиво посмотрел на свой «Кавасаки», на его «Урал» и наконец на самого Илью.

- Давай, жги, - Илья сложил руки за спиной и принял благочестивый вид.

- Как насчет отметить починку моего пепелаца достойными случаю возлияниями? – Стас глядел на Илью, прищурившись и многозначительно улыбаясь.

- В смысле обмыть? – ухмыльнулся Илья. – Так я завсегда за. Предлагаешь сейчас сходить, али на пути в мою берлогу заглянуть в супермаркет?

- Можно и ко мне поехать. Я только вчера закупился.

- Самостоятельный какой. Ценный кадр, прямо таки, - не сдержался Илья.

- Какой есть, - пожал плечами Стас и поднял голову, глядя прямо на стоявшего совсем близко Илью. – Ну так как?

- Лучше ко мне. – Илья отозвался глуховатым голосом, глядя на него неожиданно жаркими глазами.

- А почему не ко мне? – зачарованно прошептал Стас.

- А потому что вы, желторотики, любите полуфабрикатами пробавляться, - прошептал Илья. – А мы, старпёры, не уважаем ничто так, как оригинальный, неиспорченный, аутентичный продукт.

- Неправда ваша, барин, - пробормотал Стас, подаваясь вперед, глядя неотрывно в его глаза. – Ценим.

Илья чуть отклонился назад.

- И что же вы цените, молодой человек? – насмешливо спросил он.

- Надежность, - Стас потянулся к нему.

- Вот как? – криво усмехнулся Илья. – А еще что?

- Качество, - Стас отбросил перчатки и сделал совсем короткий шаг вперед.

- Да что ты? – Илья сделал тот же самый шаг, но назад. – Все? Или еще что?

- Постоянство, - выдохнул Стас, наступая.

- В младые девятнадцать? – насмешливо поинтересовался Илья. Стас замер и уставился на него прищуренными глазами, плотно сжав губы.

- Представь себе.

Он хотел многое объяснить. Например, что он терпеть не может менять мебель, что даже в квартире, доставшейся ему на восемнадцатилетие, расставил мебель в спальне так, как она до этого стояла в его комнате в родительской квартире - как будто это было интересно Илье. Что это был не первый раз, когда он отгонял бы мотоцикл в сервис-центр, но расстаться с ним, как ему уже не раз предлагали, он не мог, потому что привык и находил даже в его капризах свой особый шарм. Но Стас боялся, что Илья только развеселится от такой глупости. Что он очень долго сходится с людьми, но потом не может не доверять им, вон, тому же Самсонову, например. И что несмотря на поверхностное знакомство с Ильей, он отлично видит все его недостатки, но разве это имеет значение? И точно также он видит, что Илье не все равно, а как раз наоборот, потому что для человека, пытающегося убедить всех в полном безразличии к Стасу, он слишком агрессивен. И что именно его неспешность привлекает Стаса, потому что... потому что она его привлекает. Потому что он понимает, что Илья за здорово живешь его третирует, и совершенно незаслуженно причем, но какая разница? Стас стоял перед ним, замерев, почти готовый к активным действиям.

В лице Ильи что-то изменилось. Куда-то делась сиюминутная кривая усмешка, куда-то делась постоянная вальяжность. Он изучал Стаса полыхавшими на каменном лице глазами.

- И входит в это постоянство тихая семейная жизнь без эксцессов, катаклизмов и шатаний до утра по всяким борделям? – прошептал он.

У Стаса расширились глаза.

- Еще как, - по секундном раздумье признался он.

- И еженедельные закупки?

- Ага, - у Стаса приоткрылся рот, а в глазах загорелся новый, радостный огонь.

- И уборка? – ехидно продолжил Илья.

- А Самсонов? – злорадно улыбнулся Стас. Илья широко улыбнулся в ответ.

- Он только до Нового года в кабале, - отозвался он, подаваясь вперед.

- Придумаешь что-нибудь, - скороговоркой проговорил Стас, тянясь к нему. Илья, смирившийся с неизбежным, с наслаждением положил руку ему на затылок и притянул голову к себе.

- Посмеешь на сторону посмотреть – прибью, - прошептал он Стасу в губы, перед тем как начать глубокий, основательный и жадный поцелуй. Стас не вслушивался в эту фразу – ему она была ни к чему.

Внезапно Илья оттолкнул его от себя.

- Ну что там? – рявкнул он, очевидно услышав что-то, что прошло совершенно мимо ушей Стаса, и пошел к воротам. Выйдя из гаража, он заговорил с кем-то, через пару минут заглянул в гараж и бросил Стасу: - Я сейчас.

Стас кивнул согласно, опустился в кресло, опустил голову на руки, закрыл глаза и с облегчением выдохнул. Ноги у него были ватными, руки дрожали, грудь разрывало от эмоций, голова была пустой до звона, губы ныли, в паху ломило и до тоски хотелось домой. Внезапно появившийся перед ним Илья пнул его ноги.

- Так, встаем, собираемся и едем домой, пока еще один очумелец не потребовал рецепт вечной молодости для своего мафусаила, - зло проговорил он. – Бегом! – рявкнул он, когда Стас поднял лицо и посмотрел на него непонимающими глазами. Постояв секунду, другую, третью, Илья опустил руку ему на голову, провел ей по плечу и обхватил затылок. – Вставай, кому говорят, - с особой, интимной интонацией проговорил он, наклоняясь, - сваливаем, говорю.

Стас тряхнул головой, высвобождая ее из руки Ильи, и огромным усилием воли собрался с силами. Он встал на подкашивающихся ногах и уставился на Илью. Тот подхватил его куртку, терпеливо дождался, пока Стас сообразит, как ее надевать, лично застегнул молнию и вытолкал на улицу. Закрыв гараж, он сел в машину и рванул с места.

- Придурки решили, что я все знаю, вот просто все, особенно как из тридцатилетнего ведра с болтами сделать лимузин класса люкс, - раздраженно пояснил он. – Сейчас прицеп отгоним, и домой.

Стас слушал краем уха. У него внутри постепенно выкристаллизовывалось осознание того, что ему предстоит нечто совершенно новое, с человеком со змеиным характером, нечто, где у него будет не очень много прав, но очень много обязанностей, где от него будут требовать, редко поощряя, толкать вперед, к новым достижениям, к новым вершинам, где он сможет еще большего добиться, и совершенно игнорировать неудачи, пожимая плечами так, как только Илья может, ухмыляясь так, как только он может, совершенно легкомысленно оправдывая Стаса, когда он сам бы себя ни за что не простил, и делая блинчики вместо тысяч слов утешения. Он смотрел перед собой, глядя на дорогу и не видя ее, почти не удивился, когда Илья вытащил его из машины, представил своим знакомым – другим, не тем, у кого брали прицеп, представил его как пижона, который ездит на блохе вместо нормального мотоцикла, усадил обратно в машину и поехал домой. Стас не рисковал смотреть в сторону Ильи и терпеливо, пусть и из последних сил, дожидался, когда наконец они окажутся дома.

Илья закрыл дверь квартиры и прислонился к ней. Стас повернулся к нему, оглядывая совершенно иначе и изучая заново. И Илья смотрел на него иначе – как собственник, присматриваясь, где ставить тавро, оценивая, как лучше всего использовать, и одобряя сложное, но правильное решение. И Стас ответил ему таким же взглядом, оценивая, присматриваясь и одобряя. Он сделал шаг вперед, другой, и через полсекунды они целовались. Сначала жадно, потом осторожно, потом основательно. Стас теснил Илью к спальне, тот ухмылялся ему в рот, шептал пошлости, рассказывал, как он нагнет золотого мальчика, в каких позах поимеет, Стас неторопливо стягивал с него майку, стягивал джинсы и заново, на правах владельца знакомился с татуировками, которых и на бедрах у Ильи было немало, и изучал их, следя за тем, как Илья вздрагивает, повторяя ласки, чтобы проверить, отличаются ли реакции, удивляясь тому, насколько по-новому все ощущается теперь, и наслаждаясь в полной мере, без всяких «если» и «но». Илья время от времени перехватывал инициативу, просто для того, чтобы развлечься и отвлечься, сбавлял темп, лаская Стаса ленивыми, долгими, чувственными ласками и сыто ухмыляясь, когда решал снова вернуться к его рту. Стас скрежетал зубами, но любая мысль о том, чтобы получить желанное быстрей и энергичней, воспринялась бы им как кощунство. Ему нравилось принадлежать, ему нравилось обладать, и спешить было некуда.

Илья сослал Стаса в душ, а сам отправился на кухню, потому что любовным щебетанием сыт не будешь. Он тихо порадовался, что у него будет пара минут передышки, за которые он попрощается с одинокой жизнью. С другой стороны, Стас не тот человек, который рвется к разнообразию. Одни его черные джинсы чего стоят: джинсы могут быть любого цвета, при условии, что этот цвет - черный. И майки. Илья усмехнулся. Ему было странно оглядываться назад, на все свои три с половиной десятка лет, в течение которых он отвоевывал свою независимость, чтобы оказаться по рукам и ногам повязанным желанием обладать, ему было странно смотреть на себя на этой кухне после странно стабильного секса, ухмыляться, прислушиваться к шуму душа и ждать, что к нему присоединятся. Илья посмотрел в потолок и глубоко вздохнул: еще одно совершенно новое ощущение – расставлять приборы на двоих человек.

Стас вошел на кухню, придерживая на бедрах полотенце. Илья, жевавший краюшку хлеба, стоя у разделочного столика, склонил голову и с интересом осмотрел его.

- Тепло ли тебе, молодец, тепло ли тебе, красавец? – довольно улыбнулся он, протягивая Стасу руку.

- Я вот чего подумал, - хладнокровно произнес Стас, не думая приближаться. – Замуж ты меня хотя бы для приличия звать будешь?

- Так по дефолту, мил человек, - Илья прищурился. – Иначе не было бы тебя сейчас тут. Или тебе нужны парные татуировки в знак вечной и неразрывной связи? 

Стас оглядел его с головы до ног и снова вернулся к его лицу. Подумав, он отрешенно спросил:

- А пирсинг не лучше?

Илья подобрался.

- Это больно, - упреждающе произнес он. Стас в ответ хищно прищурился.Илья обреченно покачал головой.

- Сам будешь висюльки выбирать, - мрачно буркнул он. Стас в ответ довольно улыбнулся и сел за стол. Немного подумав, поразглядывав предплечья Ильи, он сказал:

- Или татуировки?

Илья облегченно вздохнул.

Генка избегал любого контакта с Глебом тет-а-тет целых три дня. Конечно, воскресный вечер был вполне мирным, Оскар был почти счастлив, что Локи был в полном порядке и не вызвал шквала негативных эмоций со стороны временных попечителей, и выглядел удивительно расслабленным – Генка отлично определял, нравится ли ему что-то или нет, по почти незаметным признакам, и у Глеба Оскар был раскован и получал от общения искреннее удовольствие. Но Кедрин обещался убить Генку, и медленно. А он свое слово держит. И поэтому Генка не рисковал целостностью своей шкуры; только любопытство было сильней его. Макар, который вел себя как ни в чем не бывало, Глеб, который вел себя как ни в чем не бывало, и общая умиротворенность. А ведь Глеб безо всяких обиняков был осведомлен, что и как его питомец вытворил в его отсутствие. И все равно дальше? Делать вид, что ничего не случилось? Или Генка снова чего-то не замечал за непроницаемым притворно безликим Кедринским фасадом? А ему хотелось знать, ему очень хотелось знать, что и как ощущал Глеб, безо всякого смущения настаивая на том, чтобы Макар присутствовал при посиделках. И простое человеческое любопытство: что у них там за отношения? Оно значительно усилилось после воскресного ужина, потому что до него Макар был всего лишь объектом любопытства, объектом наблюдения, но объектом. Генка знал о нем куда больше, чем Глеб, и наверняка продолжал знать куда больше, потому что едва ли Глеб удосуживался расспрашивать или иначе разузнавать о таких мелочах, как школа, в которой этот приблудыш учился, секции, кружки, аттестаты, вступительные баллы, секта, к которой относила себя его мать, педиатр, к которому упрямо таскался Макар, хотя и к педиатрии вьюнош не имел более никакого отношения, и до педиатра было куда дальше, чем до студенческой поликлиники, даже торговые центры, где он покупал себе одежду. Генка не мог не отметить многочисленных сходств с ним – отсутствия отца, упрямо поднимавшейся на ноги матери и полной и тотальной самостоятельности и в выборе жизненного пути, и в его взрослении. Да и карьерно им обоим было не на кого рассчитывать. Генка знал многое о Макаре, но Генка не знал Макара. Познакомившись с ним поближе, он уже не мог рассматривать его как что-то; Макар стал персоной, даже персоналией, и Генке понятна стала добродушная обреченность Ильи, который пусть и закатывал глаза, говоря о нем, но расплывался в улыбке, когда Макар появлялся в поле зрения. Отчасти Генке стала понятна и скрытая поощряющая усмешка, которой награждал его Глеб, обращаясь к нему. Потому что за то, как улыбался Макар, лучась не только глазами, но носом, ямочками на щеках и своим гоблинским острым подбородком, можно было и потерпеть его предприимчивость, разрушительную временами. Оскар – и тот признал в полудреме, что они оба уникальны, и он бы с удовольствием сделал бы по паре их портретов, причем Глеба скорее всего запихнул бы в постановочный, а за Макаром пошпионил бы: парнишка скорее всего утратил бы львиную долю своего очарования в студии и под прицелом объектива. Генка, поразмыслив, признал правоту Оскара, припоминая и отличное владение собой Глеба, и искрометную непосредственность Макара. И все-таки, неужели у них ничего не изменилось?

Вспоминая Глеба в первый месяц после смерти Дениса, даже первый год, его механическое поведение, и сравнивая с ним сегодняшним, Генка не мог не отметить, что Глеб не только выглядит лучше – он выглядит живым. Нет, это было не то неподдельное увлечение, не те незаметные постороннему человеку связи, которые соединяли его с тем парнем в свое время, даже если они стояли на всякого рода корпоративах по разные стороны помещения, и не было того света, озарявшего его лицо изнутри. Но Глеб снова жил, и его внимание к Макару было неподдельным, искренним. Генка не мог ничего с собой поделать; он отлично осознавал, что лезет не в свое дело, что Глеб имеет полное право послать его ко всем чертям, но ему было до судорог интересно, что за мотивация и что за объяснения позволили Глебу так легко не обращать внимания на нелояльное поведение Макара. Вроде же он радел о стабильных отношениях, и ценил их, не мог не ценить. И тут – так просто спустить с рук? Или Глеб снова видел, знал и принимал что-то эзотерическое, что-то не до конца рациональное, что и позволяло ему смотреть глубже, видеть больше и быть куда более гибким, чем простые смертные? Вон и Тополев относится к его мнению куда уважительней, чем многие, многие другие крупные капиталисты к своим штатным юристам разной степени главности.

Была и еще одна причина, которая подмывала Генку привязаться с расспросами ко Глебу, и чем дольше он пытался самостоятельно найти ей объяснение, тем больше терялся в догадках. Как бы он неплохо разбирался во всех этих поведенческих штуках, типах личности и прочей лабуде – noblesse oblige, никуда не денешься, приходится не только чуйку тренировать, но и мозг. Но кое-что оставалось в нем загадкой. И в последнее время загадкой были его собственные отношения.

Генка вспоминал, как он поначалу скептически хмыкал, когда тот парень въехал в квартиру Глеба, специально для этого им купленную. Мол, перебесятся, ничего серьезного, Кедрин натешится, тот тоже вернется к вольной жизни. Но нет, это длилось. На осторожные попытки выяснить мнение Тополева Генка с немалым удивлением узнал, что шеф как раз не против. Он только и велел прикрывать, если что. Но этот зануда Кедрин сам был вполне осторожен, и особых усилий от Генки не требовалось. Генка тогда долго думал, что шеф непрост, ой как непрост, недаром он так либерален. Но Тополев только приподнимал брови на любые его попытки поговорить на тему прав и свобод ЛГБТ и советовал заниматься своими непосредственными обязанностями, а не разводить турусы на колесах. Когда Генка узнал о совершенно идиотской и совершенно неожиданной смерти от инсульта молодого и здорового в общем парня из PR-отдела на пикнике за городом, он встревожился, а потом чуть ли не с благодарностью выслушал резкий приказ шефа следить за Кедриным не спуская очей. И снова он удивлялся: неужели никто, кроме него, не замечает, что Кедрин держится по эту сторону жизни невероятным усилием воли? Тополев старался не смотреть на Глеба слишком часто и встревоженно и делал вид, что не замечает ничего удивительного в прозрачных глазах и внезапно поседевших висках – мало ли чего? Генка околачивался слишком часто около куда более молчаливого и совершенно безразличного, чем до этого, Глеба, пытался его расшевелить, нагло флиртовал, без особого удивления встречал очень корректный и непреклонный отпор и удивлялся, что у Кедрина не было личной жизни. Причем не просто не было в том смысле, что он поставил крест на относительно постоянных отношениях, довольствуясь услугами шлюх. Но и покупного-продажного не было, чего Генка понять не мог, несмотря на всю широту своих взглядов. Или именно эта самая широта взглядов и ограничивала его точку зрения, не позволяя видеть что-то, что было Глебу очевидно?

А потом появляется этот рыжий Самсонов, ничего общего с Денисом Станкевичем не имевший: где Станкевич был хорошо воспитан, даже манерен, этот Самсонов был искренен до дикости, где Станкевич был отполирован, щеголеват, даже лощен, этот рыжий пройдоха был взъерошен, где Станкевич был аристократично сдержан, Самсонов был порывист, то есть питомец полностью выбивался из типажа, следования которому можно было бы ожидать от Глеба, и только одно у них было общим: маниакальная забота о квартире Глеба, на которую сам ее владелец не обращал внимания. Генка чуть не морщился, вспоминая, как поначалу сбил не одну пару кроссовок, следуя за этим рыжим по всем стройрынкам и против воли восхищаясь агрессивной энергией, с которой тот тащил в чужое гнездо предметы, которые находил приемлемыми. И после огромного промежутка тихого и от этого вызывавшего куда большее уважение своей неприметностью траура в жизни Глеба появляется вот такой исключительно неподходящий по типажу тип, и тот начинает улыбаться, и шеф выталкивает его в отпуск, не опасаясь более за душевное равновесие своего очень высоко ценимого кадра. Генка недоумевал, но это было не его личное дело, как он пытался себя убедить. Личным оно стало, когда появился тот прекраснокудрый Адонис. Генка расценил прыжок Макара в сторону чуть ли не как личное оскорбление и очень сильно хотел познакомиться с парнишей и познакомить его со своими кулаками. Единственным, что сдерживало его, была реакция Глеба. Которая вполне предсказуемо его удивила. Хотя, и Генка понял это немного позже, знакомясь с ней, она не вызвала недоумения. Потому что к тому времени, как они выбрались пить пиво, Генка уже был знаком с Оскаром, и все, что он выкладывал Глебу, примерялось на него самого. Чисто теоретически   но только теоретически! Генка допускал возможность своего похода налево: ну с кем не бывает? И он очень хотел надеяться, что если не приведи Локи Оскар об этом узнает, то он отреагирует на это так же, как и Кедрин, то есть снисходительно.

Размышления размышлениями, умствования умствованиями, а единственным критерием в определении относительно верных ответов в данной ситуации было и оставалось мнение Глеба. Генка мог немало мыслеблудств приплести, но все-таки ему хотелось знать, что по этому поводу думает сам Кедрин. И движимый неискоренимым любопытством, он вошел в опустевшую уже приемную господина Кедрина своей фирменной бесшумной походкой и бравурно отстучав по двери приветствие, широко распахнул ее.

- Дорогой ты мой Глеб Сергеевич! – торжественно провозгласил он. – Я пришел, чтобы понести достойное наказание за мое самоуправство и за мое достойное всякого порицания легкомыслие, с которым я обременил без сомнения уважаемого человека и отяготил его столь скудное свободное время. – Генка неторопливо направился ко столу, довольно улыбаясь и пристально изучая Глеба как бы в дружеской усмешке прищуренными глазами.

Глеб приподнял брови.

- И долго ты готовил эту речь? – сухо поинтересовался он.

Генка застыл и сложил на груди руки. Скорбно повесив голову на грудь, он посмотрел на него печальными глазами.

- Неубедительно, да? – тяжело вздохнул он.

Глеб посмотрел на бумаги, лежавшие перед ним на столе.

- Я боюсь спрашивать, что еще ты от меня хочешь, - меланхолично сказал он и кивком указал на кухню. – Пирогов нет, есть печенье.

- Я пиццу заказал, - оживился Генка. Глеб нахмурился.

- Никаких питомцев на этих выходных, - предупредил он. – Иначе я озадачиваюсь в присутствии Тополева, А-Сэ и Петухова, так ли много ты делаешь, как имитируешь. Они наверняка с радостью подхватят тему.

- Ни-ни! – радостно воскликнул Генка, плюхаясь перед ним в кресло. – Оскар меня убьет, если я подвергну его Локи еще одному стрессу расставания с обожаемым хозяином. – А вот и пицца! Я делаю кофе.

Глеб не хотел этого признавать, но был вынужден: он был благодарен Генке за бесцеремонность. Сидеть за столом, освобожденным от бумаг, есть пиццу и запивать остывающим кофе было приятно. Генка рассказывал так, как только он умел, как они провели выходные, восхищался тем, каким послушным Локи вернулся и как Оскар уже жаловался в недавнем телефонном разговоре, что Локи что-то там испортил в месте, в которое добраться невозможно. Глеб усмехался, слушая рассказ о своем знакомом хорьке, и не хотел думать, что еще Генке от него понадобилось.

- А Макар твой к Локи буквально за пару дней неслабо привязался, - небрежно заметил Генка, широко улыбаясь и следя за Глебом.

- А Макар тебе покоя не дает, - устало отозвался Глеб. – Что тебе еще хочется узнать?

- Ничего от тебя не скрыть, дорогой ты наш Глеб Сергеевич, - притворно восхитился Генка. – А хочу я всего-навсего узнать, вы вместе или как?

Глеб смотрел на Генку и думал: послать ли его к лешему или все-таки отблагодарить за отвлечения – и на выходных, и сейчас.

- А чего бы тебя это интересовать должно?

Генка по-прежнему улыбался. Но глаза у него были не радостные. Настороженные, выжидающие, внимательные. И жаждущие. Глеб вздохнул.

- С чего ты взял, что тебя это должно интересовать? – спросил он.

- Вдруг поможет, - дернул плечами Генка.

- Не думаю, что мы с Оскаром так уж похожи, - предупредил Глеб.

- А если простое любопытство? – усмехнулся Генка. Глеб откинулся на спинку кресла и уставился на Генку. – Нет, правда. Не понимаю. Ты вроде был настроен предпринять какие-то действия. Но твой питомец по-прежнему пользуется твоим расположением и ведет себя как ни в чем не бывало. Ты отпустил свои воспитательные намерения по воде?

- Ген, объясни мне, с чего ты взял, что я хочу делиться с тобой своими намерениями, - грустно поинтересовался Глеб.

- Потому что я твой самый лучший, самый преданный, самый надежный друг? – мгновенно отозвался Генка. Глеб засмеялся.

- Только если так, - пробормотал он. – Как тебе объяснить-то. – Он молчал, тихо улыбаясь и поглаживая ручку чашки. – Ты все ждешь, что я признаюсь, что Макар – замена... – Глеб набрал полную грудь воздуха. – Замена Денису. Зря. Не замена. И он никогда ей не станет. Я был бы не против, если бы Макар был моим братом, возможно племянником. Но мои племянники воспитываются в несколько иных условиях и в несколько ином отношении к обществу. Я не могу помочь этой моей симпатии к нему, и ты тоже к нему расположен, да? – Глеб посмотрел на Генку потемневшими и потеплевшими глазами, дождался кивка и продолжил. – Мне нравится заботиться о нем. Ему нравится заботиться обо мне. Разве этого мало?

- А... – Генка попытался подобрать слова, но в конце концов ограничился простым: - А секс?

Глеб пожал плечами.

- Так вы вместе или просто... – Генка развел руками.

- Честно? – развеселился Глеб. Генка яростно кивнул головой. – Не знаю.

- Как не знаешь? – оторопел Генка. – Ты – и не знаешь?!

- Правда, не знаю. Макар влез ко мне в спальню и обосновался там. Я это принял. Потом он гульнул, я его выгнал, он это принял. Теперь пусть он решает, надо ли ему возвращаться к тому, что было, или проще оставить такие отношения. Меня устроит любой вариант. А... секс, - передразнил он Генку, - можно добрать и на стороне.

- Думаешь, он вернется? – безнадежно поинтересовался Генка. Глеб пожал плечами и промолчал. – Он тебе нужен?

Глеб снова пожал плечами и опустил глаза на чашку. 

Генка помедлил немного, но понял, что больше он ничего не дождется. По крайней мере, ничего внятного. Он встал, сделал еще кофе. Глеб посмотрел на него и молча кивнул в знак признательности. На столе стояли пустые коробки из-под пиццы. В кабинете было тихо и светло. Генка молчал и сосредоточенно хмурил брови. Глеб молчал и рассеянно вертел на блюдце чашку. За окном сгущалась ночь.

Макар утянул пылесос в чулан, огляделся последний раз на кухне, довольно кивнул головой и направился терроризировать некоторых потенциально несчастных жертв его правдолюбия. Жертвы, пока в единственном числе, сидели на диване в домашних брюках, а не в боксерах, к которым испытывали слабость, возложив ноги на журнальный столик и пристроив на животе лэптоп. Телевизор был включен, но внимания на него жертвы (пока в единственном числе) не обращали, с сосредоточенным видом изучая что-то на экране компьютера. Макар с решительным видом стал прямо перед жертвой и упер руки в боки.

- Ну? – требовательно спросил он.

- Что «ну»? – лениво поинтересовался Илья.

- Рассказывай! – возмутился Макар. – Все, в подробностях, в деталях! А то от этого Ясинского фик чего добьешься. Как же, это же не какая-нибудь теория искусств.

Илья подозрительно посмотрел на него. Макар сурово хмурил брови и ждал. Илья с надеждой покосился на дверь, но Макар лишь хмыкнул.

- Ну не добежишь же, я быстрей, большой размалеванный друг, - ехидно пропел он, но на всякий случай стал между Ильей и дверью.

- А в глаз? – обреченно поинтересовался Илья.

- Догони сначала, - легкомысленно отозвался Макар и уселся на диван рядом с Ильей. – Стасинька меня не убьет, что я смею сидеть рядом с тобой?

- Чего это он должен убить тебя за то, что ты сидишь рядом со мной? Неужели за другие мульён причин он уже рассчитался, и я имею удовольствие общаться с умертвием?

Макар развернулся к нему.

- Так не убьет? Это хорошо. А теперь рассказывай, как ты докатился до такой жизни.

- Какой такой? – обреченно буркнул Илья и попытался попятиться, потому что нос у Макара лоснился от любопытства слишком красноречиво.

- Ну как какой? - Макар дернул плечами и попытался заглянуть на экран лэптопа, предсказуемо получил по носу и отстранился, нисколько не обижаясь. – Ты мне который месяц грузил, что одиночество и самоугождение – вот цель твоей жизни, и я почти поверил, и тут Стасинька встряхивает кудрями, и ты сначала замираешь в благоговении, а затем уволакиваешь его в свою берлогу, а теперь выпарываешь эскизы парных татуировок? – Илья закатил глаза и поморщился, а Макар злорадно заявил: - Да, я знаю. Неужели ты думаешь, что Стас позволит себе скрыть от своего лучшего, самого верного, самого надежного и самого преданного друга существенные изменения в своей жизни? Так что давай, выкладывай!

- И что же я должен выкладывать, если он уже все выложил? – Илья с надеждой посмотрел на Макара.

- Айхенбах, не увиливай! Он мне выложил свое видение ситуяйции, а это в интерпретации нашего красноречивого Стасиньки выглядит примерно следующим образом: «Ну. Вместе. Ну нормально». Затем следует два пожимания плечами, три дебильные улыбки и обещание свернуть шею. Как ты думаешь, до каких выводов я могу додуматься с такими исходными данными? Так что если ты не хочешь избыточных умствований с моей стороны, давай выкладывай, что у вас там за фигня творится. И заодно как ты настолько попал под скромное очарование буржуазии, что готов на совершенно панковские сантименты. В принципе, - Макар помедлил и поизучал Илью. – Это можно озвучивать и под ростбиф. У тебя же есть?

Илья слушал тираду Макара с благоговейным лицом.

- Макарушка, тот твой папик уже при жизни может подавать документы на канонизацию. За один день с тобой ему положена индульгенция на полжизни. – Илья тяжело вздохнул и встал. – Пошли, я вырезку на гриль кину.

Он неторопливо направился на кухню. Макар увязался следом.

- Ты замечательный человек и гениальный повар! – затарахтел Макар у него за спиной. – Ты готовишь шедевральные блюда, к которым ни один человек в здравом уме и трезвой памяти не останется равнодушным. А твои замечательные починятельные умения? А твоя хозяйственность?

Илья развернулся и навис над Макаром.

- Это ты сейчас о чем? – кротко поинтересовался он.

Макар бесстрашно уставился на него.

- Мотоцикл же починили? Починили. Бюджет на следующий месяц спланировали? Спланировали. – В тон Илье отозвался он.

Илья шумно выдохнул.

- Я целых пять минут думал, что Стас действительно молчун, - грустно признался он.

- Избирательно, - живо подтвердил Макар и рискнул подшутить над Ильей. – Ты не слышал, как он в свое время первых красавиц нашего отделения грузил! Златоуст, не меньше.

Илья прищурившись посмотрел на него.

- Тролленыш мелкий, - ухмыльнулся он. – Давай, давай, экспериментируй.

Макар поскучнел.

- Ты до такой степени в нем уверен? – спросил он, становясь рядом и сосредоточенно глядя, как Илья режет мясо. Илья расслышал в его голосе страстно, но неуклюже скрываемые нотки неуверенности.

- И что тебя в этом смущает? – лениво поинтересовался он, натирая мясо специями.

- Стас говорил, что ты ревнивый, - буркнул Макар, вытянув шею следивший за его движениями.

Илья усмехнулся. Бросив куски мяса на решетку, он повернулся к нему и прищурился.

- А скажи мне, мой тощий друг, какая физиономия при этом была у Стаса? – смиренно спросил он, и только глаза у него ехидно блестели.

Макар сделал шаг назад и задумался.

- Довольная, - осторожно предположил он. – Нет, правда, он бурчал, что ты тиран и деспот, что ты его терроризируешь, но он был довольный. – Макар постоял, посмотрел на мясо, которое Илья бросил на решетку. И тут его озарило. - Так ты что, на самом деле не такой, просто ты это все ему показываешь, чтобы он там... ну, уверенней был, что ли? Ух ты какой заботливый!

Он искренне восхитился Ильей, заулыбался, но его улыбка потускнела, когда Макар заметил, что Илья смотрит на него, насмешливо приподняв бровь.

- Что, нет? – грустно спросил он.

- Мелкий, запомни на будущее: в жизни кроме белого и черного еще до фига цветов. Одного серого до трехсот оттенков можно насчитать, в зависимости от тренированности.

- Тогда что? – возмутился Макар. – Не, правда, ну объясни! Я мелкий, я глупый, мне учиться и учиться надо! Давай объясняй!

Илья засмеялся.

- Ты у меня вещи спрашиваешь, которые я сам понять не могу, - отозвался он. – Просто бывают люди, которые ни на мгновение не сомневаются в себе и других. Но у них есть какие-то представления о том, как должны выглядеть такие отношения. Не удивлюсь, если у его родителей примерно так роли распределены. Типа мать – сильная, доминантная женщина, отец у нее под каблуком. Соответственно он за ней сумки тягает, на шоппинги ходит, выглядит в глазах других подкаблучником и совершенно не парится, и до тех пор, пока она его всюду за собой таскает, он не сомневается в них. Ему проще так, чем вдаваться во всякие умствования. Кому-то нужны постоянные подтверждения принадлежности. Кому-то что-то другое. В общем, не знаю, - неожиданно закончил Илья, рассеянно глядя на мясо.

- И как?

- Обязывает, - честно признался Илья. – Типа, у разных людей разные таланты. Его талант – доверять.

Он молчал, в унисон ему молчал и Макар. На кухне установилась благоговейная тишина, в которую робко прорывались звуки улицы и многие другие шумы, которыми славны все многоквартирные дома. Илья, пребывавший в созерцательном настроении, изучал, как изменяется фактура мяса, и лениво переворачивал его одной рукой, засунув другую в карман брюк.

- А твой? – Макар наконец осмелел настолько, что позволил себе задать вопрос.

Илья посмотрел на него дикими глазами, а затем захохотал.

- Ты термит! Ты мелкий и наглый саранчонок! Ты прямо так и норовишь под кожу влезть. Ну откуда я знаю? Может, нежелание признавать за ним слабости, может, легкомыслие, может, поддержка. Может, как раз постоянное требование доказательств его принадлежности мне, - Илья усмехнулся и начал снимать мясо с решетки. – Расставляй приборы и доставай соусы.

Макар кивнул головой и потянулся за тарелками.

- Так ты его действительно совсем не ревнуешь, а просто притворяешься? – спросил он, выныривая из холодильника, прижимая к себе бутылочки. Илья угрюмо посмотрел на него и отвел глаза. – Ревнуешь? – просиял Макар. – Нет, правда?

- Заткнулся бы ты! – огрызнулся Илья. – Будто ты у нас такой весь из себя бесстрастный. Неужели у твоего папика никогда глаза не горят, когда он журналы с почти голыми спортсменами листает?

- Он не папик! – взвился Макар и со стуком опустил бутылочки на стол.

- Ну отец русской демократии, - лениво пожал плечами Илья.

Макар сжал кулаки, втянул в себя воздух.

- И он не листает журналы с голыми спортсменами! – гневно выпалил он.

- А в интернетах по разным сайтам не лазит? – хитро прищурился Илья. – Ты уверен? Нимб вступает в неразрешимый конфликт с грязным содержимым этих сайтов?

Макар плюхнулся на стул и гневно уставился на Илью. Тот самодовольно ухмылялся.

- Он не такой! – выпалил Макар. – Понятно тебе?

Илья благоговейно сложил перед собой руки.

- Макарушка, ты дивно оригинален, - выспренне произнес он. – Ты себя-то только что слышал? Сколько пафоса! Сколько напыщенности! Сколько мыльнооперности! «Сам-ты-барбара» обливается горючими слезами от зависти.

У Макара заалели уши.

- Придурок, - буркнул он, берясь за вилку с ножом. А затем он отложил их. – Только он не лазит! – торжествующе воскликнул Макар. – Зачем это ему?

- А что, он снова допустил тебя до своего тела? – деланно невинно поинтересовался Илья.

- Нет, - буркнул Макар и опустил голову. У него заалели не только щеки, но и лоб. Он отлично понимал, что не мешало бы обидеться, демонстративно встать и уйти, но стейки были такими аппетитными, а соусы такими экзотичными, что Макар угрюмо посмотрел на Илью исподлобья, надеясь вызвать в нем угрызения совести, и принялся за свою порцию. Илья хмыкнул, криво усмехнулся и покачал головой.

Он лукавил. Пустив Стаса в свою жизнь на правах полноправного и постоянного партнера – а на меньшее бы ни он, ни Стас не согласились, он с удивлением и раздражением обнаружил у себя внутри маленький, но очень настойчивый шторм, который терзал его. Оказываться субъектом устойчивой привязанности было приятно и даже лестно. Делить свою территорию с человеком пусть и значительно младше его, но уже со сформировавшимися привычками было куда тяжелее. Некоторые вещи приходилось принимать, некоторые менять; ему повезло, что Стас был не ленивым и вполне послушным, иначе совместное проживание с самого начала потерпело бы катастрофу. Илья лукавил и во многом другом. Он не смущался демонстрировать свое недовольство тем вниманием, которое Стас мог уделять любым другим людям, и почти искренно пытался убедить Макара, что это всего лишь игра, но часто, слишком часто Илья действительно ревновал – была за ним такая примечательная особенность. Сам Илья почти в шутку обозначал свое положение в их союзе как «свадебного генерала», но более чем разумно не сообщал этого Стасу – а что, мальчик он домовитый, с огромным удовольствием занимавшийся их совместным бытом (за исключением кухни – на ней Илья не позволял хозяйничать никому), на подтрунивания Ильи, которые изредка граничили с довольно болезненным сарказмом, почти не реагировал, а даже если огрызался, то вполне милосердно. И Стас искренне, неподдельно и полностью отдал себя им двоим. Илья свернул бы шею любому, кто посмел сказать, что это жертва. Но именно отношение Стаса к их отношениям вызывало у Ильи благоговение, и именно поэтому Илья был готов на многое; на все он не пошел бы ни за какие шиши, еще чего! Но глядя на Макара, с кислой миной уплетавшего стейк, Илья удивлялся его аппетиту, которому не могло помешать ничто, и флегматично признавался, что как раз эти выкладки ему сообщать и не стоит. Макар в силу своего юного возраста наверняка ждет признания в Великой и Чистой Любви, верит в нее или напридумывал себе еще какой хрени в силу юношеского максимализма. А хотя – кто его знает, что есть эта самая Великая и Чистая Любовь. К великому облегчению Илья услышал, как хлопнула входная дверь. Он почти обрадовался: спектакль-пантомима «Встреча двух старых знакомых на территории одного из них после его внезапного апгрейда до почти окольцованного состояния» должен быть интересным.

Стас вошел на кухню легким пружинистым шагом, остановился в дверном проеме, настороженно глядя то на Илью, то на Макара. Одно дело подтвердить Самсонову, что они с Ильей почти официально вместе, и совсем другое увидеть этого клеща на кухне, которую Стас иначе как своей не называл, да еще так резво развернувшегося к нему и уставившегося счастливыми глазами.

- Стасинька! – возликовал Макар.

- А в глаз? – лениво поинтересовался Илья, не преминув подмигнуть Стасу, подобравшемуся и тут же переведшему взгляд на Илью в поисках поддержки.

- Простите, господин Станислав Как-вас-там Айхенбах! – обратился к Стасу Макар. Стас посмотрел на Илью, словно ища подсказки. Тот недолго думая провел большим пальцем по горлу.

- А в глаз? – поинтересовался Стас, ставя у холодильника пакет и замирая в явной неловкости. Макар тут же повернулся к нему, глядя горящими глазами. Стас помедлил еще немного и постарался на пару секунд забыть, что на кухне посторонние. Он решительно подошел к Илье и нагнулся к нему, твердо намереваясь клюнуть его куда-нибудь в область лица – типа поприветствовать: ему странным образом нравилось это совсем незамысловатое действие, но при посторонних, да еще Макаре совершать его было неловко. Илья же положил руку Стасу на шею, притянул к себе и начал основательно, тщательно и чувственно целовать. Стас растерялся, подумал, что не мешало бы вырваться и прекратить это безобразие, а то неудобно, но инстинкт оказался сильней. Макар тихонько взвыл рядом, забормотал ругательства, стукнул Стаса в плечо и выскочил из кухни. Через несколько минут он осторожно попятился назад, не поворачиваясь к ним лицом, и глухо спросил:

- Ну вы там ощупали друг другу гланды?

Илья отозвался сытым согласным звуком. Стас покосился на дверь и довольно ухмыльнулся. Макар опасливо засунул в комнату испуганные глаза, за ним – полыхающее лицо. Илья сидел с довольным видом, откинувшись на спинку стула, Стас усаживался рядом с ним. Макар плюхнулся на свое место.

- Вы! – обличающе ткнул он пальцем сначала в Илью, затем в Стаса. – Вы первые люди, из-за которых я чуть не потерял аппетит!

- Что, ты твердо намерен отказаться от добавки? – хладнокровно поинтересовался Стас, читая названия соусов.

- Ани-ни! – возмутился Макар. – Не сметь морить меня голодом!

Илья беззвучно смеялся. Стас посмотрел на него, усмехнулся и поднял руку, чтобы стукнуть по плечу. Илья перехватил его руку и легонько сжал. Стас совсем не спешил ее высвобождать. Макар посмотрел на их рукопожатие и пригнул голову, отводя глаза со странным чувством не то зависти, не то тоски.

После очередного совещания Глеб выяснил, что оставил дома папку с очередным черновиком очередного пакета документов в незыблемой уверенности, что он если и понадобится, то только послезавтра. Увы, он оказался совсем неправ, и документы нужны были ему сегодня. Тополев решил именно сегодня начать совершать активные телодвижения, ссылаясь на карму, расположение звезд и пертурбации в руководстве там, у тех, которые... А времени ехать домой не было. Глеб подозревал, что он снова задержится допоздна и все равно не справится. Час отдавать на то, чтобы отправиться домой, забрать документы и вернуться он не мог. Посылать Генку тоже не вариант; Глеб ему доверял, но отправить домой не мог – чтобы носатый Генка, да не сунул свой нос во все щели? Да и он сам шуршал как наскипидаренный, Аркадьич его снабдил работой на полтора ближайших тысячелетия. Курьера посылать – но только такого, кому можно доверять, и совершенно нелюбопытного. И снова Глеб поморщился. Он очень не хотел посылать к себе домой совершенно левого человека. Но нужно было решаться. Он вздохнул. Потом надо будет позвонить Генке, сказать, что нужен надежный человек, чтобы молча забрать документы и молча привезти их сюда, не суя в них нос. А пока надо выяснить, не впустую ли он пошлет человека.

Макар ответил на звонок после шести гудков.

- Привет! – радостно воскликнул он. – Я на кухне был, пока услышал, пока в рюкзаке телефон нашел, пока ответил, думал, ты сбросишь. Хорошо, что ты дождался, пока я ответил. Как дела?

Глеб против воли улыбнулся. Ему было так приятно слышать бодрый и беззаботный голос, особенно на фоне напряжения, царившего в офисе в последние месяцы.

- Привет, неплохо. Ты дома?

- Дома, а что? – Макар насторожился.

- Я сейчас пошлю курьера. А тебя попрошу взять папку на столе и передать её ему. Хорошо?

- А ты сам чего не можешь ее забрать? – голос Макара прозвучал крайне недовольно, и почему-то Глебу стало приятно – Макар ревностно радел о неприкосновенности жилища, может даже больше, чем сам Глеб. - Как раз и перекусишь. Ты же опять на работе до самой полуночи будешь отираться, да?

- Увы, я не могу позволить себе такой роскоши, как беззаботная прогулка домой, ужин и прогулка обратно в офис. Так что давай мы найдем папку, ты упакуешь ее в конверт, и я пойду вызванивать надежного курьера, договорились?

- А зачем курьер? – неожиданно спросил Макар, обнаруживший папку и взявшийся засовывать ее в конверт. – Давай я сам её привезу. Ты ее в два раза быстрее получишь в свои цепкие лапищи.

- Это не так, чтобы к спеху, - отрешенно начал Глеб.

- А зачем лишний раз народ гонять? – резонно возразил Макар. – Тем более я в уличной одежде, готов к труду и обороне. Мне собраться – ноги в кеды всунуть.

Глеб замолчал.

- Хорошо. – Наконец сказал он. – Адрес ты знаешь? Можешь взять такси, я все оплачу.

Макар выразительно фыркнул.

- У меня проездной! – высокомерно отозвался он. – Ладно, я побежал собираться. Скоро буду.

- Подожди, торопыгин! – усмехнулся Глеб. – Я не уверен, что сам смогу тебя встретить, поэтому запоминай, как ко мне пройти.

Макар решительно подошел к охраннику, стоявшему в холле здания. Он представился, упорно отгоняя от себя благоговейные мысли, внезапно зароившиеся в голове от великолепия вообще и высоты потолка в частности, радостно отметил, как много тут обитает неуместного хрома, и успокоился, даже расслабился. Состроив благочестивое лицо, он поблагодарил охранника, указавшего на лифты, и величественно, насколько это было возможно в кедах, пошел к ним, крепко прижимая рюкзак с ценным содержимым. Да, до Стасинькиной царственной походки ему еще расти и расти. Дюжина сантиметров, килограммов этак... дюжина, и куча мала всяких секций и кружков разной степени элитности, после которых невозможно не ходить царственно, здорово бы подсобили. А пока приходилось ограничиваться снижением скорости и гордо задранным подбородком. Лифт приехал. Макар впихнул себя в него, усердно сдерживаясь, чтобы не оглянуться на охранника и не показать ему язык. А еще чтобы не попробовать ногтями и возможно даже зубами отделку кабины. Он быстро ткнул пальцем в кнопку нужного этажа, прищурился, вытянул шею и начал оглядываться. Ему повезло, до этажа он доехал без попутчиков. И только мысль о возможной камере наблюдения, которая скорее всего присутствовала в таком-то заведении, удержала Макара от несравненно более радикального проявления любопытства. Когда кабина остановилась и двери разъехались, Макар собрался с духом и вышел из нее, подозрительно стреляя глазами. Но в холле было тихо, умиротворяюще мурлыкала ненавязчивая музыка и ослепительно улыбалась роскошная барышня, на лице которой Макар отметил очевидные признаки интеллекта, что почему-то вызвало у него глухое раздражение.

- Здравствуйте, я к Глебу С-сергеевичу, - Макар попытался сделать вид, что просто счастлив лицезреть ее, и не думать, что мышцы на лице ну совершенно отказываются работать симметрично.

- Здравствуйте, - приветливо отозвалась она, подходя. – Он предупредил. Проводить вас?

Макар сделал шаг назад, еще крепче вцепился в рюкзак и подозрительно посмотрел на нее. Но она вроде была искренней, а еще ей было много лет. Макар попытался как-нибудь пооскорбительней обозначить ее возраст и решил, что дамочке как минимум тридцать. Почему-то это его успокоило. Макар дернул плечами и моргнул; к его облегчению, мышцы на лице расслабились и гримаса на лице стала все больше походить на улыбку.

- Да сам доберусь. У меня топографического кретинизма не наблюдается, - выпалил он.

- Везет, - дружелюбно отозвалась дама. – Вон в том направлении идете почти до конца коридора и смотрите на правую сторону. Табличка на двери у Глеба Сергеевича совсем неприметная, но ее не пропустить.

Макар подозрительно осмотрел ее, подозревая, что она насмехается, но ничего такого предусмотрительного в поведении дамы выискать не смог, буркнул «спасибо» и скорым шагом направился к кабинету Глеба. Буквально через пару шагов он сбавил скорость и начал оглядываться, потому что одно дело вылизанные и вычесанные фотографии для всяких журналов и совсем другое – реальный антураж. Только люди в коридорах спасли стены от чьего-то любопытного носа и не менее любопытных пальцев. Макар подошел к двери, на которой действительно была совсем неказистая табличка со скромной надписью некрупным шрифтом «Г.С. Кедрин, начальник юридической службы», поизучал ее, постучал в нее, помялся и осторожно открыл. А тут барышня была помоложе – это даже Макар со своей близорукостью мог определить.

- Здравствуйте, - вежливо сказала она, приветливо улыбаясь. У Макара заныли зубы. Вот ведьма! Притворяется ведь.

- Постараюсь, - буркнул он, оглядываясь. – Добрый вечер. А хорошо тут у вас, тихо, высоко. Птички летают, - Макар посмотрел в окно, но птиц не наблюдалось, да и небо было красноречиво темным. – А я к господину Кедрину по личному делу.

- Вы Макар Самсонов? - улыбка барышни самую малость померкла после энергичного кивка и высокомерно задранного носа. – Глеб Сергеевич сказал, что вы должны принести необходимые ему сейчас бумаги. Он задерживается у господина Тополева.

Макар со все большей неприязнью отметил, как она легко сказала «Глеб Сергеевич» и как торжественно «господин Тополев». Личная ассистентка господина Кедрина была вполне себе среднестатистической женщиной, не высокой, не низкой, не худой, не толстой, очень даже привлекательной и наверняка неглупой, иначе не работала бы она тут. Но на взгляд Макара это была недоощипанная курица, которая наверняка лелеяла свои хищные планы, сидя в гордом одиночестве вблизи от личного счастья. Не выйдет, - решил Макар.

- М-да? – ехидно приподнял он брови.

- Вы можете оставить бумаги и талоны на проезд у меня, - вежливо предложила барышня.

- Я вообще-то должен ему лично отдать, - Макар с особым наслаждением выделил слово «лично». – А дисциплина обязывает в точности исполнять инструкции, правда? И еще у меня и личное дело, - и Макар произнес медленнее и со значительно большим тщанием:   к господину Кедрину. – Так что можно я подожду его?

- Разумеется. – Барышня хорошо держала лицо. Но любопытство не оставляло ее все те три минуты, которые прошли, прежде чем вошел сам Глеб. Она предложила Макару кофе, и тот вздернул нос, заявив, что спасибо, не хочет. На предложение выпить чая Макар хмыкнул и сказал, что он не успеет толком завариться. – Разумеется, - снова сказала барышня, исподтишка рассматривая его. Макар упрямо пялился на потолок, стены, окно и светильники.

- А диффенбахию надо бы ближе к солнцу поставить, а то она совсем захирела, я смотрю. – Не выдержал он.

- Прямо сейчас? – не сдержалась барышня.

- Я же вроде сказал: ближе к солнцу. А оно сейчас не наблюдается. Или я чего-то не замечаю? - Макар прищурился и склонил голову. От ответа барышню удержал только Глеб, вошедший в приемную.

- Макар? Уже приехал? – отрешенно спросил Глеб.

- Как видишь, - буркнул Макар. Глеб подошел ко двери, затем остановился и сделал пару шагов к нему, протягивая руку. Макар прижал рюкзак и исподлобья посмотрел на него. Глеб хмыкнул и открыл дверь.

- Алина, можете заканчивать рабочий день, - Глеб перевел глаза на барышню, с огромным интересом смотревшую на них. Макар с трудом удерживал в узде желание ввинтиться между ней и Глебом и как следует объяснить нахалке, что ей совсем ничего не светит, и нечего глазенками сверкать. И только остатки благоразумия удерживали его от гневной тирады. – До свидания, - ровно сказал Глеб, улыбнулся ей и остановился у двери. – Ну заходи, - обратился он к Макару.

- До свидания, - Макар постарался, чтобы его прощание прозвучало как можно более двусмысленно и ни в коем случае не вежливо, а то развелись тут... всякие.

Алина попрощалась, куда более вежливо. Глеб закрыл дверь.

- Давай документы, о великий и надежный, - сказал он Макару, идя к столу.

- Сначала ужин, - сурово сказал Макар. – А потом и все остальное. На двадцать минут перекуса у тебя время есть, или ты совсем деловой?

Глеб печально склонил голову.

- Честно? – печально поинтересовался он. – Совсем нет. Посему предлагаю компромисс. Ты выдаешь мне пакет, а сам идешь вон к той двери и орудуешь посудой в соответствии со своими представлениями о перекусе. Хорошо?

Макар радостно кивнул головой.

Глеб погрузился в бумаги, буркнул «спасибо», когда рядом с его локтем появилась тарелка с бутербродами и чашка кофе. Макар бесцеремонно обошел его, навис над плечом Глеба, почитал верхние строки, резво убрал голову, когда Глеб от него отмахнулся, и выглянул из окна.

- Ого тут высоко! – восхищенно сказал он, рассматривая улицу внизу.

- Глеб, документы уже у тебя? – Тополев вошел без стука, резко распахнув дверь. – О, да ты не один?

Макар присел от испуга, глядя на него круглыми глазами. Тополева он узнал, как не узнать, и что делать дальше, не представлял. Глеб вскинул на Тополева глаза, застыл на секунду и встал, собираясь с мыслями. Макар очень удачно оказался у него за спиной, откуда и выглянул, опасливо посверкивая глазами.

- Да. Знакомьтесь. Макар Самсонов. Мой личный домомучитель. Макар, познакомься, Виталий Аркадьевич, мой начальник, - прохладным голосом, чуть растягивая слова, чтобы скрыть волнение, произнес он.

- Хм, - Тополев с интересом посмотрел на стол и опустился в кресло. – Он мучит тебя домашними бутербродами?

- Он мучит меня необходимостью их уничтожить, - сухо отозвался Глеб.

- Меня бы кто так помучил, - печально вздохнул Тополев.

Макар осмелел и вышел из-за спины Глеба.

- Там еще есть, - обнадеженный, выпалил он, преданно глядя на Тополева. - Я много сделал, чтобы если что, то было что перекусить. Хотите?

Тополев кивнул.

- И кофе, - благодарно сказал он.

- И кофе! – радостно воскликнул Макар и унесся на кухню.

Тополев хищно поглощал бутерброд. Макар помялся.

- Я пойду? – робко спросил он у Глеба. Тот согласно кивнул и растянул губы в вежливой улыбке.

- Спасибо, - тихо сказал он.

- Спасибо, Макар, - дружелюбно произнес Тополев. На щеки Макара наполз румянец самодовольства.

- Пожалуйста, - смущенно отозвался Макар, попереминался немного, подхватил рюкзак, буркнул скомканное: «До свидания» - и выскочил за дверь.

- Забавный парнишка, - весело сказал Тополев, посмотрев ему вслед. – Веселый.

- Обхохочешься, - пробормотал Глеб, допивая кофе.

Тополев сделал глоток и отставил чашку.

- Вот что меня в тебе удивляет, Глеб, - задумчиво начал Тополев. Глеб застыл и даже задержал дыхание. Почему-то именно перед Тополевым ему было жутче всего показывать свои связи с кем бы то ни было. И теперь он ждал приговора. – Ты умудряешься быть на редкость постоянным. Диво дивное, как тебе везет с теми, кому ты эту верность хранишь. Твой первый постоянный друг ведь первым и был, да? Тот, из-за которого тебя ко мне сослали. Что с ним стало, кстати? Женился, заимел ребенка, развелся и время от времени воздыхает о былом и об упущенном?

- Предполагаете или знаете? – ядовито поинтересовался Глеб.

- Вот еще, узнавать о слабовольном слизне, - поморщился Тополев. – Так я прав?

- Не знаю. Честно, я тоже не пытался. – Глеб выдавил усмешку.

- Это хорошо. Ты с родственниками общаешься? – Тополев пристально смотрел на него. Глеб кивнул. Тополев хмыкнул. Помолчал. – А они с тобой?

Глеб помолчал.

- С братом созваниваемся. Племянникам и снохе шлю подарки. С матерью как-то кофе пили. В кафе, - сухо добавил он.

Тополев кивнул и встал. Подойдя к окну, он сцепил за спиной руки и начал разглядывать темное небо.

- Ты поэтому так хорош на этом месте, Кедрин. Ты совершенно не умеешь быть злопамятным, хоть память у тебя и отменная. Ты и достоинства отмечаешь, и недостатки, и не пытаешься ничего изменить, но из того, что есть, делаешь конфетку. И я никак понять не могу. То ли ты хамелеон, что тебе с любыми людьми может быть хорошо. То ли в чем дело? А, Глеб?

Тополев посмотрел на него через плечо. Глеб смотрел на него подозрительно и даже немного подался назад.

- Да не бойся. – Тополев снова отвернулся к окну. – Я-то сам умудрился два брака похерить, хотя жены у меня были не самые плохие. И с моей нынешней подругой тоже долго не протяну. Меня привлекают амбициозные дамы, хотя как раз с ними я и не уживаюсь. И разрывы с ними превращаются в кровь-кишки-прочие неприятности. Мне просто интересно, как ты так строишь отношения, что с тобой хотят их поддерживать. Так в чем секрет?

Глеб замер, пытаясь посмотреть назад, докуда хватало памяти. Пауза затянулась, но ни он не пытался ее нарушить, ни Тополев, который, очевидно, и ответа не жаждал получить.

- И я не знаю. Макар ведь совсем не похож на тебя. Да? И ты не стал на него похож. Значит, теория о хамелеонстве отпадает.

Глеб наконец пожал плечами. Тополев усмехнулся.

- А бутерброды были хороши, - наконец сказал он. – Так, что ты там себе напридумывал?

Глеб с облегчением, которого и не пытался скрыть, отставил тарелку и потянулся за бумагами.

Тополев шел по коридору к себе и кисло улыбался. Ему самому не нравилось странное желание думать о простых человеческих бедах-радостях. А все равно хотелось. Облегчение, с которым Глеб спрятался за бумагами, от него не скрылось; а с ним было хорошо и поговорить на общие темы, и помолчать. С другой стороны, Глеб был более чем жив и даже бодр, что не могло не радовать.

Глеб смотрел на дверь, не видя ее. Сказать Тополеву – не поверит: он не строил ничего. Ему повезло быть достаточно инертным и непритязательным, чтобы быть благодарным за малые радости, но и большие не отметать, видеть недостатки других людей, но не позволять им заслонять достоинства. Глебу каждый раз приходилось заново учиться общению на интимном уровне с теми людьми, которые решали поближе к нему подобраться, что, наверное, и было тем ключом к успеху, который рассмотрел Тополев, хотя Глеб себя успешным не считал. Ну да, достиг чего-то, но столько раз терпел неудачи. Глеб перевел глаза на стол. Время уже было позднее. Он поднялся.

Я учился жить. Учился жить один, учился жить с другими. Я учился жить под пристальными взглядами, учился жить, когда они поддерживали меня и когда они меня освежевывали. Я учился жить со своими недостатками. Я учился жить с достоинствами других. Учился жить, доверяя похвалам. Я учился жить, не обращая внимания на них. Я учился жить, доверяя критике и не обращая внимания на нее. Я учился жить, доверяя себе. Я учился жить, доверяя другим, принимая и косые взгляды, и кривые усмешки, и вытянутые лица не как личное оскорбление, а как сиюминутную эмоцию. Я учился жить, не обольщаясь насчет велеречий, комплиментов и приятностей. Я учился радоваться простым словам и сам говорить их. Я учился жить с теми, с кем меня сводила судьба. Я учился жить.

Генка любил пятницы. Любил вполне экзистенциальной любовью, просто по факту их пришествия. Особенно он уважал пятничные вечера. Потому что впереди была львиная часть выходных, которые можно было провести в соответствии с планом «А» и всегда воспользоваться планом «В», а иногда и на план «С» время оставалось, если первые две буквы спускались в канализацию. В особо удачные времена он умудрялся составлять из букв всевозможные комбинации и тихо радовался утром понедельника, закрываясь в своем кабинете после дозора владений и прикладываясь к бутылке с минералкой, что выходные имели такое амбивалентное свойство, как завершение. Иногда они заканчивались к печали их проведшего, а иногда к неизмеримой радости. Генка с оптимизмом смотрел на оставшиеся пятьдесят с чем-то, пусть и уже не шестьдесят часов выходных, не ожидая сюрпризов, но рассчитывая на отличное времяпровождение. А еще его обожаемый, его ослепительный, его восхитительный Оскар наверняка утвердит его в этой любви к выходным. Ведь что может быть прекрасней вылазки в ночной клуб, адреналина, бухающего в венах в подобии пульса, его обожаемого Оскара, терпеливо дожидающегося его за столиком, и предвкушения ночи, которая и позволит адреналину выплеснуться наружу к немалому их обоих удовольствию?

И Генка упивался свободой, пусть временной, но полноценной, в клубе, пусть не закрытом, но вполне себе либеральном, где никто не обращает особого внимания на маленькие знаки внимания, которыми время от времени обмениваются однополые пары, а заполночь и вольности себе можно позволить. Генка наслаждался своим телом, которое послушно выдавало совершенно шикарные па, оглядывал прелестную молодежь, охотно состязался с ее представителями и представительницами в движениях, которые у современной молодежи сходили за танец, оценивал, кого бы он попытался очаровать, если бы не сидело за столиком его личное счастье, снова и снова приходил к выводу, что ему несказанно повезло, и с чем-то похожим на притворное сострадание созерцал парней разной степени манерности, которые напялили дезигнерские маечки потуже, но совершенно забыли наполнить их достойным содержимым. Жить было хорошо, и даже мысли о понедельнике пусть и брезжили где-то на подкорке, но не вызывали сильной идиосинкразии. Генка понависал над барышней, которая старательно имитировала стрип-данс, повернулся к другой, которая делала это, но поплоше, но зато какой у неё был бюст, и повернулся к Оскару, чтобы осветить его своей ликующей улыбкой. Вовремя. Потому что Оскар протягивал официанту деньги. Генка застыл, а затем рванул к нему. Оскар встал и направился к выходу, и был так хорош, так неотмирен, что казалось, отдыхавшие в этом простом человеческом клубе люди расступались перед ним в благоговении, и вся эта каша из оглушающего звука, ослепляющего света и неживого воздуха застывала и позволяла ему пройти неоскверненным. Генка на ходу подхватил пиджак, сиротливо висевший на спинке стула и побежал за Оскаром.

- Ты куда? – проорал он, склоняясь к самому его уху.

Оскар повернул к нему голову, осмотрел его нечитаемым взглядом, дернул плечом, но не остановился.

- Рано же еще! – обиженно воскликнул Генка. Оскар застыл. Не остановился, а именно застыл, внезапно прекратив всякое движение, хотя все вокруг продолжало дергаться в странных рваных ритмах. Генка подобрался: кажется, его кроткий и миролюбивый на-три-четверти-эльф недоволен. Только чем?

- Оставайся, - ответил ему Оскар, одними губами, не утруждая себя повышением голоса. И улыбка у него на губах была такая безликая, такая искусственная. Генка услышал; он даже расслышал перезвон сосулек в его голосе, и перезвон этот был совсем не радушным. Улыбка на Генкиных устах померкла. Оскар отвернулся и продолжил свой путь к выходу. Генка покорно плелся за ним, следя за окружающим сквозь амбразуры глазных щелей, и лихорадочно думал, что Оскару взбрело в голову и что светит ему лично.

Оскар легким, почти невесомым шагом шел к стоянке такси. Рядом с первой же машиной он остановился, развернулся к Генке и сказал, и голос его во внезапной тишине после акустического шквала в клубе прозвучал неожиданно зловеще:

- Поезжай домой.

- Как это домой? – подобрался Генка. – Не-ет, мы едем к тебе, как договаривались.

Оскар пожал плечами и заскользнул в такси. Генка забрался на заднее сиденье, неожиданно почувствовав себя медведем в маникюрном салоне для болонок.

У подъезда дома, который имел удовольствие иметь своим жильцом Оскара и привечал Генку куда чаще, чем можно было рассчитывать, Оскар рассчитался с водителем и спокойным и от этого угрожающим голосом сказал:

- Подождите немного, вам нужно будет его отвезти домой, - и он коротким кивком указал на заднее сиденье, где Генка со все большим напряжением следил за развитием действий. Это странное желание избавиться от него было почти оскорбительным, но Генка молчал.

Оскар выбрался из машины. Генка наклонился к водителю и тихо сказал, к великому изумлению того:

- Не слушай этого чокнутого, поезжай.

Оскар подходил ко входной двери. Генка окликнул его: «Подожди». Оскар обернулся и посмотрел на него; фонарь на входе светил достаточно ярко, чтобы можно было разглядеть, как брови Оскара приподнялись в жесте, долженствовавшем обозначить недоумение. Генка подошел к нему и сухо сказал:

- Открывай, чего встал.

Оскар недовольно дернул ноздрями, поджал губы, но подчинился. Путь наверх был примечательно угнетающим. Генка пытался определить, что делать и как себя вести, упорно не понимая причин такого демарша. Оскар молча открыл дверь и яростно зашипел, когда Генка попытался его обнять.

- Собирай вещи и проваливай! – зло выплюнул он, отскочив.

Генка прислонился к двери.

- Ты чего? – крайне недовольно поинтересовался он. – Какая муха тебя укусила?

Оскар стоял на противоположном конце прихожей, изучая его обжигающе холодными глазами.

- Я все сказал. – Коротко сказал он и пошел в комнату.

- Да что с тобой творится? – раздраженно рявкнул Генка, бросаясь за ним. – Что за метания? Чего ты взъелся-то?

Оскар застыл, медленно развернулся и склонил голову к плечу, глядя на него снисходительно и от этого куда более раняще.

- Ты не понимаешь? – вежливо поинтересовался он.

- Понимал бы, не спрашивал! – Генка в имитации отчаяния воздел руки. – Из-за того, что я паре дур в декольте заглянул? Так отвести глаза было куда тяжелей, куда ни посмотри, везде сиськи! Чего ты кипятишься-то? Это же ночной клуб! Мы пришли туда отдыхать, только и всего!

- То есть если бы я начал сальными глазами оглядывать парней, ты бы меня поддержал словом и делом? – ласково спросил Оскар. Генка втянул голову. На пару миллиметров, но от цепкого глаза Оскара и это не ускользнуло бы. Будь он поспокойней. Но судя по тому, как побелели его губы, как яростно прищурились глаза, спокойным Оскар явно не был.

- Ты бы не начал, - Генка беспечно улыбнулся и попытался прозвучать как можно легкомысленней.

- То есть я не делаю ничего такого, что ставит под сомнение наше.., - Оскар споткнулся и задумался на пару секунд. – Наше уважение друг к другу, и это воспринимается как само собой разумеющееся. Ты же вытаскиваешь меня в идиотский клуб под сомнительным предлогом, что надо отдохнуть, решаешь, что можешь считать себя вправе разглядывать содержимое лифчиков, маечек и джинсиков и быть уверенным, что это никак меня не оскорбляет?

- Оскар, - Генка попытался зайти с другой стороны. – Это же ночной клуб. Легкая степень вызова в поведении приветствуется. Там все так себя ведут, ничего такого, просто отдых!

- ЛЕГКАЯ степень вызова? – кротко прошипел Оскар. – Это ты называешь легкой степенью? Что же тогда тяжелая? Минет под столиком?

- Нет, ну...

- Собирай вещи. – Сухо бросил Оскар.

- Крысик, - взмолился Генка, кидаясь к нему. – Ну чего ты? Ну увлекся, бывает...

Оскар выскользнул из Генкиных рук. Тот замер, шумно выдохнул и поднял глаза к потолку.

- Ну не понравилось тебе в клубе, - нормальным голосом сказал он. – Чего ты кипишишься? Сказать трудно?

Оскар заскрипел зубами.

- Мне не «не понравилось в клубе», - тихо процедил он. – Мне не нравится в клубах. Чувствуешь разницу? И ты был прекрасно осведомлен об этом. Пятьдесят процентов твоих представлений об идеальных выходных не совпадают с моими. Но только ты настаиваешь на том, чтобы тягать меня за собой и в оставшихся пятидесяти процентах. И каждый раз. Каждый раз, Гена! Ты не только хорошо проводишь время. Ты еще и ведешь себя, как будто меня там нет. И я снова задаюсь вопросом: а нахера оно мне?

- Да что мне, одному надо было переться туда, что ли? – в ярости воскликнул Генка.

- Если ты так сильно хотел туда переться – да. – Оскар развернулся у двери, смерил его холодным взглядом и снова отвернулся.

Генка прыгнул за ним, развернул и прижал к стене.

- Без тебя – не то, понимаешь? – в отчаянии простонал он. – Ты там сидишь, и мне хорошо. А если ты тут, а я там – ну какой в этом кайф?! Да ни к кому из них я бы и прикоснуться не захотел, побрезговал бы, они – не ты! Мне только ты нужен, Оскар, понимаешь?

Оскар выдохнул.

- А теперь представь, - с трудом сдерживаясь, сказал он. – Мы идем на выставку фотографии. Я треплюсь со всеми подряд, я восхищаюсь всем подряд, а ты идешь за мной следом, нифига не понимаешь, а я на тебя нисколечко внимания не обращаю. Что бы ты сделал?

Генка отстранился. Он бы сделал многое. Очень многое. Если бы Оскар действительно не обращал на него внимания, то Генка нахамил бы половине тех людей, с которыми Оскар говорил, остальную бы половину людей попытался очаровать. Может, дебош бы устроил. Но чтобы Оскар полностью его игнорировал? Весь предыдущий опыт вопил о том, что Генке, пусть и бурчавшему до вылазки о высокобровости некоторых жителей Олимпа, непонятности искусства и чудаковатости художников, неожиданно нравилось там. Оскар терпеливо сносил его фырканья, рассказывал, почему тот или иной арт-объект привлек его внимание, знакомил его со своими знакомыми, которых предсказуемо оказывалось много и не позволял себе исключить Генку из круга их беседы.

- Ты бы не позволил себе такого, - тихо отозвался Генка после затянувшейся паузы, отводя глаза. Он вздохнул. – Мне очень нравится иметь на тебя права, - усмехнулся он, обнимая его и прижимая к себе. – И я все время забываю, что и ты на меня права имеешь. И я никуда свои вещи собирать не собираюсь, - упрямо пробормотал он Оскару в волосы.

Оскар усмехнулся, осторожно, чтобы Генка не заметил и не принял на свой счет. Примечательный ему достался партнер, неожиданно примечательный. Товарищ он упертый, агрессивный, со стенобитной твердостью высокого чела. Просто удивительно, как Генка еще и его мнение в расчет принимать умудряется – Оскар не поверил бы в способность таких типов быть гибкими. А вот же: придерживает свою доминантность, с яростным, почти сакральным упорством настаивает на том, чтобы делить все обязанности по дому, таскает Оскара за собой всюду, просто всюду. Некоторые вещи оказываются просто шедевральными, как те же походы с ночевкой, в спартанских условиях. Оскар даже не подозревал, насколько он закрепощен; и первые сутки отмалчивался и робел, боясь оказаться совсем неподготовленным, зато потом получал искреннее, неподдельное, практически детское удовольствие от времени, проведенного за пределами цивилизации. Некоторые вещи оказываются неудачными, вроде попыток Генки приобщиться к гламуру, причем опять же в его, Оскара, компании – без него Генка отказывался и шаг ступить. Оскар подставлял Генке щеки, отводил губы, которые тот настойчиво искал, выгибал шею, вздрагивал от Генкиных ласк, которые становились все более агрессивными. Еще несколько недель назад он не пытался бы пойти на компромисс с собой и оправдать его, и такси бы дожидалось Генку совсем недолго. Еще пару недель назад он отказал бы Генке в доступе к своему телу, лелея оскорбленное самолюбие и царственно отмалчиваясь в ответ на его попытки подлизаться. Но сейчас Оскар вцепился руками в его волосы, яростно расстегивал рубашку и с неожиданной для себя самого жадностью срывал ее. Генка тяжело дышал, но все равно находил силы отпускать скабрезные комментарии, которые неожиданно находили одобрительный отзыв у Оскара, старавшегося соответствовать им.

Утро почти привычно началось с Локи, топтавшегося по ним. Генка приоткрыл глаза, сгреб его и засунул под одеяло. Локи завертелся в душной темноте, и Оскар отпрянул.

- Щекотно же! – возмутился он. Генка откинулся на спину, довольно улыбаясь. Локи обосновался у него на груди, и Генка начал его поглаживать, любуясь растрепанным, помятым, полупроснувшимся и невероятно красивым Оскаром, угрюмо смотревшим на Локи, приподнявшись на локте. И этот разный Оскар подвинул Локи и улегся рядом с ним на Генкиной груди, которая запросто позволяла разместить на себе двоих. Локи тут же потянулся к его носу, шевеля своим и радостно блестя глазами.

- Есть идея, - самодовольно сказал Генка. Оскар тяжело вздохнул.

- Куда на сей раз тебя черти гонят? – обреченно спросил он.

Генка ухмыльнулся. Сюрприз будет.

- Кедрин меня убьет, - радостно сказал он, глядя на Локи.

Вечер был темным, ноябрьским и ненастным. Именно поэтому дома сиделось особенно хорошо, особенно после всех авралов, завалов и прочих радостей, которыми Тополев интенсивно снабжал Глеба последнее время. Но все постепенно успокоилось, у Глеба появилось свободное время, и он с огромным удовольствием проводил его в одиночестве, с тихим наслаждением читая книги, глядя разные умные передачи и слушая погоду за окнами. Выходные собирались быть мирными, только в воскресенье Тополев затребовал его на какое-то мероприятие. Но это такая мелочь по сравнению с парой недель спокойной жизни, и Глеб рассеянно проводил пальцами по шероховатым страницам и старательно гнал от себя всякие мысли, которые с утроенной агрессивностью начинали его атаковать. Мыслей было много, они были самыми разнообразными, не всегда приятными, и Глеб признавал с особой отчетливостью, что ему нужно определяться со многими вещами, и в первую очередь со своей личной жизнью.

Генка, пребывавший в состоянии влюбленного слабоумия, разместил в центре своего рабочего стола фотографию Локи на руках у Оскара. То есть видны были только хорек и руки с примечательным обилием фенечек, браслетов и экстравагантных колец, но Глеб не сомневался ни на секунду, зачем эта фотография. У него самого до сих пор на столе стояла одна такая, с мостками и ивой, и только он знал, кто под ней спал, когда Глеб делал этот снимок. Присмотревшись, можно было угадать контуры тела. Разглядеть – с трудом; Глеб мог, потому что знал. Фотография стояла так, чтобы быть незаметной другим, но чтобы Глеб всегда мог бросить на нее взгляд. Генка сначала похвастался своей перед Глебом, затем устроил сентиментальную комедию с выбором места, а потом пригласил Глеба «на оценить». Глеб шел туда с подозрением, что Генку опять распирает любопытство, и оказался прав, когда тот беспечным тоном поинтересовался, как там этот его питомец, допущен ли снова во все комнаты и ведет ли себя прилично. Глеб посмотрел на него, ухмыльнулся как можно более многозначительно и перевел взгляд на Локи. Генка чуть не подпрыгнул на месте, но дальше на рожон лезть не решился. Глеб выпил предложенный чай с какими-то хитрыми ватрушками, которые были сделаны Оскаром и которые следовало вкушать с благоговейной физиономией под угрожающим Генкиным взглядом, смягчившимся только после обильных комплиментов. Глеб с трудом сдерживал улыбку, думая, что Генка тот еще эксгибиционист – с таким рвением тот стремился показать всем и каждому, что не один. Не одна барышня закручинилась, упустив из своих цепких коготков такого знатного холостяка, а Генка знай себе дефилировал по помещениям с по-индюшачьи выпяченной грудью и намекал всем, кто хотя бы подозревался в наличии свободного времени, что у него серьезные отношения и это так здорово!

После периода невнятных, неопределенных и ни к чему не обязывавших отношений с Макаром, которые Глеб позволил себе, он снова вернулся к попытке вести себя благоразумно. Его даже совесть помучила, что он так легко воспользовался собственным положением и легкомыслием Макара; но на младой возраст последнего скидку стоило делать крайне осмотрительно, а на недостаток жизненного опыта тем более – голова у Макара на плечах все-таки была, и Глеб подозревал, что парень пользовался ей по назначению куда чаще, чем можно было бы думать и чем сам Макар позволял заподозрить. И вообще этот период, когда они не только сосуществовали с соблюдением весьма условных ролей нанимателя и наемного работника, но еще и сожительствовали, был странным. Ни со стороны Глеба, ни со стороны Макара не было привнесено чувств, эмоций, достойных полновесного и насыщенного романа; при этом за простую бессмысленную и легковесную интрижку это их сожительство тоже сойти не могло: Глеб не желал принять этого, потому что для легкомысленного перепиха их сожительство было слишком регламентированным, и в нем достаточно было черт, которые и позволяли ему с оптимизмом оценивать его как стабильное и достаточно перспективное.

Глеб с легким недоумением оглядывался назад и признавал, что как и глубоководная рыба, привыкшая к огромному давлению, холоду и темноте, оказывается совершенно неспособной существовать в теплых и легких прибрежных водах, да еще и под солнцем, он, бумажный червь, все время погруженный в документы, оказался неготовым к тому, как изменилось отношение к нему людей. Казалось бы: незаметный юрисконсульт, существовавший на задворках общественной жизни и бывший если и не изгоем, то чем-то близким к тому, оказывается сначала личным помощником, через которого проходят все бумаги, направляемые Тополеву, а затем и заправляет всей юридической службой не самой маленькой компании. И как Глеб оказался сначала объектом пристальных, но редких взглядов, а потом пристального и постоянного изучения, он сам не осознал. Вот только что вселялся в новый кабинет, привыкая подниматься на последние этажи и перемещаясь по коридорам, в которых его по-прежнему не замечали, а вот к нему обращаются по имени отчеству все, даже те, кого он видел в первый раз. Глеб упорно цеплялся за свою неприметность, в которую, как выяснилось, верил только он; а помимо этого, он познакомился с Денисом, потерял его – и все это на фоне своего настойчивого заблуждения, что его не замечают. И сколько бы времени Глеб недооценивал свою значимость, если бы не повышенное любопытство Тополева и Генки, сколько времени он существовал бы в своей башне из слоновой кости, пестуя личную трагедию, неизвестно. Оказаться открытым всем ветрам и непогодам было больно, и было здорово ощущать себя живым.

Траур, к которому Глеб приучил себя и в котором находил куда большее, чем он хотел, разрушительное удовольствие, истончился под воздействием любопытного носа и общей настырности Макара. Глеб даже оказался в состоянии называть себе самому имя Дениса и говорить о нем с другими. Хотя бы за это стоило быть благодарным Макару. Единственным, что вызывало недовольство у Глеба, которое было направлено в первую очередь на себя самого, оставалось то попустительство, с которым он принял смену парадигмы их отношений и полное отсутствие попыток как-то их утвердить. Для него самого было важным знать, что у обеих сторон есть права и обязанности, принятые на себя добровольно, которым следуют, пусть это и непросто. Глеб принял это по умолчанию, совершенно проигнорировав, что Макар и по типу личности непохож на него, и по жизненному опыту и по ожиданиям, которые приводили его к Глебу. Он, прошедший через серьезную, очень основательную связь, в которой временами полностью растворялся, и не особо преуспевший в простых, легкомысленных контактах с прохожими, оказался для Макара чем-то вроде якоря, вроде родителя, учителя и старшего товарища, привлекая его и своей глубиной и загадочностью, своим постоянством, которого Макару, похоже, очень не хватало. И по здравом размышлении Глеб не удивлялся тому, что Макар оказался в его постели, затем выкинутым из нее, а потом и до сих пор не оставлявшим надежды в нее вернуться. Это для Глеба секс был логичным, полноценным, но все-таки не самым главным атрибутом постоянной и по возможности длительной связи. Для Макара это была обычная физиологическая реакция. Не вылез он, с точки зрения психологии, из того возраста, когда разные действия и состояния воспринимаются разрозненно, и человек пока еще не в силах обработать их в цельную картину с многочисленными связями и подчинениями; у него хватало реакций, которые еще раз свидетельствовали о затянувшейся пубертатности. С другой стороны, он и не обещал стать человеком, способным на абсолютную верность; хорошо хоть, что у Макара появились мозги не бравировать этим. Глеб, не первый день думавший над этим, признавался себе, что ему нравилось общество Макара, его неуемность и жизнелюбие. И Глеб был бы не против снова отдавать часть своей жизни Макару, но.

Это «но» было очень сложно формулировать. С одной стороны, Глеб уже озвучивал это. С другой – с другой, он не был уверен, насколько искренне он готов принять Макара со всеми достоинствами и недостатками. Одно было Глебу ясно: решение Макара снова начать все должно быть осознанным и добровольным и по возможности быть его личной инициативой, чтобы он и только он был за него ответственным. Можно было бы выдавить из него признание никогда и ни за что не ходить на сторону, но едва ли Макар окажется в состоянии следовать ему стопроцентно. И Глеб не был уверен, что для него самого безупречная верность молодого, здорового и порывистого парня представлялась как что-то совершенно необходимое и настолько возможное. Впрочем, все это софистика, вопрос оставался в том, что думает об этом сам объект размышлений Глеба.

Телефонный звонок, от неожиданной трели которого Глеб вздрогнул, был воспринят им с благодарностью – такая возможность оставить в стороне все эти мудрствования. Номер удивил его еще больше.

- Здравствуйте, Глеб Сергеевич, - официально начал Андрей. – Тут такое дело, Макар внизу. Вы не могли бы спуститься?

- Добрый вечер, - Глеб прозвучал ровно, но холодные щупальца опасений мгновенно обвили сердце и начали его сжимать в тон пульсу и пока неопасно. – Что-то случилось?

- Да вроде ничего особенного, - тут же отозвался Андрей, и Глеб подумал, что для такой небрежной фразы и «вроде» лишнее, и поспешность и излишне веселый тон. – Он в порядке, но тут наверное ваш совет нужен.

- Хорошо, сейчас буду.

Время спуска в лифте показалось Глебу вечностью, в течение которой он усердно тренировался сдерживать воображение – оно у него оказалось на редкость буйным. Людей в форме не наблюдалось, холл выглядел вполне мирным. Глеб подошел к служебному помещению и, постучав в приоткрытую дверь, вошел.

- Ну вот, - раздался недовольный голос Макара. Глеб поздоровался с Андреем кратким кивком и повернулся к нему. Макар сидел на стуле, нахохлившись, виновато смотрел на него и был жив и почти здоров. Куртка была испачкана, нос распух, на правой стороне лица ссадины, которые были уже обработаны, у глаза Макар держал аккумулятор холода, а ноги в своих дурацких кедах и джинсах, заляпанных грязью, пытался спрятать под стулом.

- День студента прошел успешно? – легкомысленно поинтересовался Глеб, стараясь улыбнуться как можно ласковее. С Макаром все было в порядке в тех пределах, которые допускала обцарапанная физиономия, а с остальным разберутся.

- Да они в самых дерзких мечтах ко Дню студента только гоп-стопом этих самых причастны! – возмутился Макар, но без особого энтузиазма, вытянул шею, сверкнул незаплывшим глазом и снова сник.

- Я предложил вызвать полицию, - обреченно сказал Андрей. – Но Макар говорит, что это было за несколько кварталов отсюда и зачем лишние телодвижения.

- Я в порядке! – тут же вскинулся Макар. – Я сам дурак, что там пошел, дворами, и фик разглядел, что там за люди. Надо было сворачивать и тикать дальше, чем вижу, а я их не увидел и напролом пошел.

- Очки носить не пробовал? Или хотя бы контактные линзы? – Глеб подставил стул к нему и сел рядом, заглядывая в лицо. Макар виновато улыбнулся. – Сейчас съездим в травмпункт, снимем побои и напишем заявление...

- Ой, не надо! – взмолился Макар. – Да что я там не видел? Я же тебе еще раз говорю, я в порядке, если умудрился добежать без проблем. Ну Глеб, правда! Ну что с этими придурками разбираться! Да и не найдут их!

Глеб совершенно искренне хотел поступить согласно букве закона, но еще больше ему хотелось поступить правильно. Он посмотрел на Андрея, который куда больше разбирался в дворовой жизни; тот лишь пожал плечами.

- Ко врачу свозите его с глазом. На всякий пожарный. Если есть знакомые в органах – ну, попробуйте. Только с чем? – ответил он на вопросительно приподнятые брови Глеба. Глеб вздохнул и обнял Макара, с готовностью пристроившего голову у него на груди. – Он домой не хотел идти, - мгновенно наябедничал Андрей, ухмыляясь.

- И ничего я не не хотел! Просто спросил, где можно умыться, только и всего, - буркнул Макар. – Главное, что телефон на месте, я все-таки успел его спрятать. Да и они какие-то лохи малолетние. Они даже мельче меня, - бормотал он, и Глеб ощущал, как Макар подрагивал. – А то жалко было бы, я на телефон целую осень копил, даже с Ильи деньги тряс, все стипухи собирал, вообще жалко было бы, и симку восстанавливать и все контакты...

Он что-то еще говорил глухо, пряча лицо в джемпер Глеба, тот кивал головой.

- Ну что, пойдем домой, вояка? – усмехнулся он и обратился к Андрею: - Я позвоню Геннадию Оноприенко, надеюсь, он не слишком занят, чтобы не мочь приехать. Пропустите?

- Это дело, - ухмыльнулся Андрей.

Генка был счастлив. Он с умным видом поставил тридцать восемь страшных диагнозов, включая дефрагментацию перепончатой барабанки, позвонил дяденьке доктору, который страшный аж жуть, но золотой врач, вытряс из Макара подробности о месте, времени и действующих лицах, о которых он сам не подозревал, торжественно похлопал Макара по плечу, дождался доктора, оказавшегося огромным мужиком с бородой, заплетенной в косу, и здоровенными серьгами в ушах, и исчез. Макар порывался напоить всех чаем, но доктор Вася рыкнул на него, выпил с Глебом коньячка, одобрительно поцокал, увидев, как обработали ссадины, отказался от денег, но с удовольствием принял в подарок кирпичеподобную бутылку виски и откланялся. Макар, присмирев, отиравшийся рядом с Глебом, зыркал на него одним глазом и, время от времени выглядывая из-за хладпакета вторым, и злобно хмурил брови, не скрывая свое неодобрение от излишней жизнерадостности доктора Васи и неподобающе игривой реакции Глеба на нее. Увязавшись за Глебом провожать его, он выглядывал из-за его плеча и злорадно ухмылялся, тихо радуясь, что этот прощелыга уходит несолоно хлебавши, а то пристал тут...

Макар не отлипал от Глеба, молча тягаясь за ним и виновато поглядывая искоса, и вздыхал с нескрываемым облегчением, когда Глеб прижимал его к себе и успокаивающе хлопал по плечу. Глеб терпеливо дожидался Генку, смотря телевизор, расспрашивая Макара о том, как прошел вечер в университете, и подбадривающе улыбаясь. Генка вернулся нескоро, но бесконечно довольный собой.

- Они были страшные и ужасные! Они были огромные, больше даже, чем доктор Вася, - радостно сообщил он прямо на пороге. – Они сражались как львы, но мы оказались сильнее.

- Они хоть в девятый класс ходят? – скептически поинтересовался Макар.

Генка скривился как от оскомины.

- Ну разумеется! Не удивлюсь, если даже не один год кряду, - хмуро признался он. – Вот умеешь ты праздник испортить. Ладно, я полетел. А то Оскар один дома, соскучился, наверное.

- А Локи? – Макар не удержался и вскинул голову.

- Локи тоже, - Генка заулыбался знакомой Глебу слабоумно-влюбленной улыбкой. – Они оба соскучились.

Макар был торжественно препровожден Глебом в свою спальню, и на лице у него такими крупными буквами было написано отчаяние, что Глеб тяжело вздохнул и лег рядом. Макар, повертевшись, прижался к нему всем телом, уткнулся носом под мышку, вздохнул и затих.

- Глеб, - робко позвал он.

- М-м? – лениво отозвался тот, лежа с прикрытыми глазами.

- Ты еще сердишься на меня?

- За что? – вяло поинтересовался Глеб.

- Ну как... – Макар растерялся, замешался и покраснел. – За Стаса, - выдавил он шепотом.

- А должен? – после паузы спросил Глеб, стараясь сдержать усмешку.

Макар вздохнул и положил подбородок ему на плечо.

- Ну мы же вроде вместе были, - задумчиво сказал Макар, сосредоточенно глядя куда-то сквозь Глеба.

- Вроде? – поинтересовался Глеб, чуть повернув к нему голову.

- То есть? – недоуменно спросил Макар, заглядывая ему в лицо.

- Вроде вместе или вместе? – терпеливо повторил Глеб. Макар приподнялся на локте, затем снова улегся у него на плече. Он спрятал свое лицо и неопределенно дернул плечами.

- Я скучаю, - тихо признался он. – Очень скучаю. Нет, ты правильно сделал, только мне тебя не хватает. Ну, так... еще и так. Ну, вообще, понимаешь?

Он попытался заглянуть одним глазом Глебу в лицо, не отрывая своего от его плеча. Глеб усмехнулся и погладил его по плечу.

- Понимаю.

- А давай мы еще раз попробуем? – робко предложил Макар; и он так красноречиво сжался и спрятал лицо, что Глеб против воли улыбнулся.

- Что? – ровно спросил он.

- Что значит «что»? – насторожился Макар. – Ну то, как раньше.

Глеб молчал, глядя перед собой. Макар приподнялся на локте.

- Я просто тогда думал, что для тебя это тоже просто так будет. Ну, просто, понимаешь? Ни к чему не обязывая. А ты как-то очень серьезно относился, - Макар пытался подобрать как можно более обтекаемые слова, избегая чрезмерного пафоса, но стараясь быть как можно точней. – И это здорово было, правда здорово. Только я тогда не понимал, что это хорошо, когда друг на друга можно во всем положиться. И вроде как почти ничего не изменилось, мы тут вроде как хорошие знакомые, а мне не хватает тебя, правда. Чего-то все время не хватает. Понимаешь?

Макар заглядывал ему в лицо влажно поблескивавшими глазами. Глеб поднялся повыше и посмотрел на него.

- И что ты можешь предложить? – мирно спросил он. Макар сел и с надеждой посмотрел на него.

- А что надо?

- Макар, речь идет не о том, что надо. Речь идет о том, что для тебя не будет чрезмерной жертвой. Речь о том, что нельзя по четным часам быть легкомысленным, а по нечетным клясться в вечной любви. Речь о том, чтобы я знал, чего мне ждать от тебя. И от себя. И от других, - добавил Глеб, и Макар вздрогнул и пригнул голову. – Речь о постоянстве и надежности. Я не против продолжить с тобой отношения. Но прежними они быть не могут.

Макар моргнул и опустил глаза. Затем он вскинул их, и Глеб к своему несказанному удовольствию прочел в них решимость.

Глеб смотрел на Макара, и у него было ощущение, что он заново знакомился с ним. Вроде и лицо знакомое, не единожды виденное, и не только виденное, а в тусклом свете гостевой спальни, в которой сам Глеб был крайне редким гостем, оно все равно выглядело другим. Глеб изучал Макара, изучал его глаза, пристально и решительно глядевшие на него, упрямо вздернутые нос и подбородок, острые скулы и сурово поджатые губы. Ему пришлось бороться с собой, чтобы не дернуть за пару вихров на голове у Макара, которые наперекор превозносимым им до небес талантам Ильи торчали, как им заблагорассудится. Макар еще и шею тянул, видимо в усердии. Глеб смотрел на него, надеясь, что у него глаза не улыбаются, и ждал. Он был категорически настроен не помогать Макару, надеясь, что это решение, которое он не только принял бы сам, но и пришел к нему, будет и цениться им соответственно. Глеб уже не раз отмечал, как бережно Макар относится к вещам, и как вдвойне бережно – к тем, которые приобрел после долгого накопления капитала.

Макар осмотрел лицо Глеба еще раз. Новым взглядом, собственническим, прищуриваясь и изучая, как будто оно что-то ему сообщит такое, что подтолкнет его в нужном направлении. Хотя Макар и был полностью уверен в себе, но подсказки все-таки хотелось. А Глеб смотрел на него непроницаемыми туманными глазищами под тяжелыми веками и ждал. Вроде Макар и знает его столько времени, а все равно благоговеет. Как у него хватило наглости тогда ввинтиться не просто в квартиру Глеба, но и в его жизнь, удивился тихо Макар. Более того, как у Глеба хватило мудрости не гнуть Макара под себя или не баловать его, как пусть и нелюбимого, но своего домашнего питомца – типа не люблю, так хоть все позволяю? И кажется, ну все же ясно, как дважды два – есть он, который не против, есть Макар, который хочет. Макар баламутит, Глеб успокаивает, идеальная ведь смесь, но что-то останавливало его, что-то мешало выпалить: хочу и буду. Макар скользил глазами по спокойным чертам, изучал лоб, на котором можно было разглядеть морщины, совсем мелкие пока. А вороньи лапки уже заметны. И щеки впалые, и тени под глазами, или это просто сумерки. Макар опустил голову, опасаясь положить ее Глебу на плечо – почему-то это показалось ему неуместным, пока ведутся эти странные переговоры. Хотя даже переговорами это назвать можно с натяжкой. Скорее Макар что-то должен сказать или сделать, а Глеб отреагирует. Скажет свое веское «да» и улыбнется, или скажет не менее веское «нет» и улыбнется чуть печально, и в бестолковой жизни Макара начнется новый этап.

И постепенно Макара охватила странная робость. Ему показалось, что он идет в темноте по незнакомому полю, и каждый шаг может быть жутко опасным, а куда он идет – неизвестно. Хотелось думать, что хотя бы направление его движения правильное, но и в этом Макар был не уверен. Ему жутко хотелось, чтобы они были вместе, но что это значит, Макар не представлял. Он должен ходить по струнке, жить по режиму, отчитываться за каждый сделанный шаг?

Глеб с интересом смотрел, как Макар нахмурил брови, отвел глаза и засопел. Затем он посмотрел на Глеба подозрительно и уселся поудобней. Мальчик явно хотел что-то спросить, но либо вопрос был неудобный, либо Макар не мог сформулировать его покорректней. И Глеб, сдержав усмешку, решил не помогать. Пусть повертится. Он спокойно смотрел на него, тем более живость, с которой эмоции сменялись на лице Макара, была истинной усладой для глаз.

А Макар продолжал пытаться размышлять о том, куда ввязывается. Он еще раз оглядел Глеба, задержался на ямочке на подбородке – такой забавной, такой упрямой, подумал, что у человека с такой ямочкой наверняка должны быть очень жирные тараканы в голове, заглянул в глаза, которые как бы ничего не выражали. А уголки рта у него подрагивали. Макар соскользнул в растерянную мысль о том, что этот рот сколько раз был невероятно щедрым, а потом оказывался таким суровым, а на работе он, наверное, говорит сухим голосом и вообще без эмоций, как может, когда весь погружен в работу дома. Макар отвел глаза и подумал, что у него как раз куда больше прав, чем у банального питомца – он может делать почти все, и Глеб никогда не возражал, обреченно вздыхал – да, закатывал глаза – тоже было, вежливо приподнимал брови – еще как, и Макар терялся, не понимая, что это значит, но не более того. Единственное, на чем Глеб всегда настаивал – это возможность побыть одному, но даже когда Макар врывался в его уединение, его не выставляли за дверь, хотя и приходилось терпеть пару неприятных минут, в которых особенно остро чувствовалась своя непрошенность. Макар уставился на Глеба и посопел, собираясь с духом.

- Тебе было больно? – смутившись, спросил он. У Глеба на лице отразилось непонимание, Макар шумно вдохнул и беспомощно развел руки. – Ну, тогда, когда ты про меня узнал, - скомканно пробормотал он, заалев, втянул голову в плечи и искоса и сквозь прищуренные веки посмотрел на Глеба.

Глеб хмыкнул. Подумал.

- Нет, не больно. Но очень неприятно. Нелегко оказаться объектом деланного сочувствия. Простое любопытство куда проще пережить, чем такое, - наконец сказал он.

Макар хотел бы пообещать, что никогда больше, ни в жисть, ни за что, и его что-то удержало.

- Так больше не повторится, - буркнул он наконец. Ему захотелось выпалить, что всякое может быть, ну случайно, ну с кем не бывает, ну всякие ситуации, главное, чтобы Глеб понимал, что все равно он самый важный и самый главный, но чтобы он верил, но Макар мужественно сдержался. Он жалобно посмотрел на Глеба, а тот все ждал. У Макара даже испарина выступила. – Я буду стараться, - наконец выдохнул он.

Глеб помолчал. Потянулся к Макару и привлек к себе.

- Это хорошо, - тихо сказал он, устраиваясь. – Отдыхай.

Макар облегченно выдохнул, уткнулся в его плечо и спрятал в нем лицо. Но червячок сомнения все равно не успокаивался внутри. Попытавшись унять его в течение нескольких минут, Макар тихо позвал его. Глеб ответил вяло, полусонным голосом.

- Тебе этого достаточно? – осторожно спросил Макар. Глеб погладил его голову и – Макару могло показаться, но он все-таки был уверен, что Глеб сделал это – коснулся его волос губами.

- Вполне. Ты по крайней мере сможешь следовать этому обещанию. И наверняка захочешь большего. Захочешь – поговорим еще. Хорошо?

Макар часто закивал, отвел лицо от его плеча и уткнулся в подушку, рвано задышав. Успокоившись, украдкой вытерев дурацкую влагу, он снова пристроился на плече Глеба. Тот не пошевелился посмотреть на него, даже глаза не открыл – Макар был бесконечно ему благодарен за это, но еще более благодарен, когда он снова прижал его к себе.

- Спокойной ночи? – с надеждой спросил он.

- Спокойной ночи, - после сонной паузы отозвался Глеб.

Проснувшись рано утром, Глеб посмотрел в окно. Небо было хмурым, тучи бродили низко. Плечо он не чувствовал: Макар так и спал на нем. Глеб осторожно вздохнул и попытался вынуть руку у него из-под головы. «Ну чего ты ерзаешь, дай поспать», - заворчал Макар, вызывая умилительно смешанные чувства в Глебе.

- Можно мне в туалет? – смиренно поинтересовался Глеб. Макар согласно угукнул и засопел дальше. Глеб отправился в свою комнату, отчаянно морщась, когда пытался размять руку. Но даже неприятные ощущения не мешали ему растерянно и с надеждой улыбаться все утро, когда он подходил к беговой дорожке, когда шел в душ и когда закидывал голову под струями воды. И ему очень хотелось думать, что Макар его не разочарует этим уютным субботним утром.

Макар сидел по центру кровати, скрестив руки на груди, и сурово смотрел на дверь ванной комнаты.

- Я не понимаю этих извращений! Я просто совершенно их не понимаю, - строго начал он. – Ну что за удовольствие вздираться ни свет ни заря, насиловать себя и инструмент и отнимать у себя эти драгоценные часы выходного дня?

- И тебя с добрым утром, - хладнокровно сказал Глеб, кладя на плечи полотенце, которым только что вытирал волосы. Макар мог сурово хмурить брови, возмущаться, но в глазах у него горела отчаянная и робкая надежда, и это было так умилительно, что Глеб помимо воли улыбнулся.

- Ничего смешного, - вспыхнул Макар и, опустив голову, начал подбираться к краю кровати. Очень неторопливо, со скоростью беременной черепахи, и все время косил глазом в сторону Глеба, стараясь делать это как можно более незаметно.

Глеб сделал пару шагов и опустился на кровать.

- Так с добрым утром, брюзгливый ты мой? – ласково проговорил он, обнимая Макара. Тот вскинул на него счастливые глаза, кивнул головой и потянулся к губам.

- Уй мокро! – возмутился он, проведя рукой по волосам и стянув с шеи Глеба полотенце.

- Да что ты говоришь, - усмехнулся тот, неторопливо проводя руками по его спине: Макар крайне предусмотрительно заявился к нему в спальню без майки.

Макар прижался к нему, всматриваясь в лицо Глеба, словно искал любые намеки на недовольство, пребывая в готовности удрать при малейших его признаках. Глеб же не особо хотел думать ни о чем, кроме полуобнаженного, гибкого и упрямо-податливого тела у него в объятьях. Он осторожно убрал волосы со лба Макара, провел пальцами по его бровям, скулам, скользнул ими вниз к подбородку, опустил руку на затылок и снова притянул к себе. Макар прикрыл глаза и задержал дыхание. Усевшись у Глеба на коленях и обхватив ногами талию, Макар потянулся к его губам. Он помнил, как не любил спешку Глеб, как ему нравилось делать все неторопливо, и он старался, сначала сдерживая себя, а потом встраиваясь в ритм, время от времени ерзая, прижимаясь ко Глебу пахом, вибрируя и томясь медленным огнем, охватывавшим его все сильней. Глеб уселся на кровати поудобней, неспешно лаская его рот, зарываясь руками в его волосы и массируя кожу на голове, скользя другой по его спине, забираясь в боксеры, сжимая ягодицы, решаясь на более интимные ласки. Макар вздрогнул и поджался, повалил Глеба на кровать и, опираясь одной рукой, умудрился стянуть с себя боксеры, с Глеба штаны и прижался к нему всем телом.

Глеб позволил Макару поэкспериментировать с разными ритмами и разными ласками, от некоторых застывая, от некоторых скрипя зубами и судорожно втягивая воздух, наконец вскинул голову, провел рукой по щеке Макара и осторожно уложил его на кровать. Макар глядел на Глеба широко раскрытыми, горящими, невидящими глазами и ждал. Глеб подался к его губам, Макар выдохнул и обхватил ногами его талию.

Глеб лежал на спине, лениво водя пальцами по бедру Макара, и отдыхал. На улице начался мелкий и противный дождик, время от времени по оконным стеклам ударяли крупные капли, было пасмурно, не светло было и в комнате. Макар улегся на бок, устроился на груди у Глеба и заглянул ему в лицо. Глеб приоткрыл глаза, посмотрел на его любопытствующую физиономию и снова закрыл их. Он чувствовал себя успокоенным, расслабленным, удовлетворенным. Но ему пришлось вздрогнуть, когда он почувствовал, как Макар коснулся его лица. Глеб недоуменно посмотрел на него из-под тяжелых век: Макар с сосредоточенным лицом изучал его. Скулы, нос, подбородок. Ямочка, ямочка, ямочка. Кажется, в ход пошли губы. Глеб улыбнулся.

- Ну вот что ты смеешься? – возмутился Макар, приподнялся на груди, но не отстранился. Глеб лениво покачал головой, мол, ничего, и успокаивающе погладил его.

Суббота оказалась странным днем. Глеб порывался помочь Макару с уборкой, но был с негодованием сослан в свой кабинет. Макар же готовил ужин, но не имел ничего против его компании. Вечером они устроились перед телевизором, Макар истребовал свою порцию ласк и, удовлетворенный, с максимальным комфортом расположился рядом с Глебом, скорее даже на нем.

- Глеб, - осторожно позвал он. После вежливого мычания Макар переместился так, чтобы заглянуть ему в лицо. – Ты только не сердись, ладно? – осторожно предупредил он, выдохнул и, сглотнув, спросил: - А у тебя там фотки были. Ну, наверху. На комоде. – Макар опустил глаза, стыдливо покраснел и добавил: - И в нем тоже.

Глеб застыл, осторожно выдохнул, чтобы это не оказалось судорожным и не было слишком болезненно воспринято Макаром.

- Денис? Ты имеешь в виду Дениса? – глуховато поинтересовался он, не отводя глаз. Макар неопределенно дернул плечами, пожал ими и отпустил голову.

- Наверное, - и он вскинул на Глеба глаза.

- Он жил здесь, - после долгой и мучительной паузы сказал Глеб, следя за реакцией Макара. И как Глеб был благодарен ему, что Макар выслушал краткий отчет, как можно более формальный, со внимательным выражением, не сочувствующим, но разделяющим. По окончании рассказа, когда Глеб дернул плечами, не желая больше и не будучи в состоянии ничего добавить, Макар прижался лбом к его шее и снова устроился рядом.

Макар с алчным любопытством истребовал от Глеба показать и рассказать про фотки. Глеб закатывал глаза, лениво возмущался, огрызался, но Макар вцепился в него и начал ныть – невозможно было подобрать иного слова. Глеб смирился со своей печальной участью и достал альбомы. Макара интересовал Денис, но в меру, куда меньше, чем места, где были сделаны снимки, и сам Глеб. Первые пару минут было странно обнимать Макара и рассказывать ему о своем времени с Денисом, а потом – просто.

Прошло немало времени, прежде чем Глеб решился на еще одно мероприятие.

Он стоял перед памятником и изучал его, не решаясь прикоснуться. Он был небольшим, скромным и очень надежным. За местом ухаживали превосходно, и фотография была выбрана замечательная, одна из последних, с загадочной и бесконечно жизнерадостной улыбкой. Глеб опустился на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с ней, и протянул руку. Кажется, теперь он полностью принял все изменения в своей жизни, свои воспоминания, даже с пустотой оказалось возможно жить, особенно когда было чем ее заполнить. Глеб долго сидел перед памятником, улыбаясь ему как близкому знакомому, время от времени поглаживая фотографию, благодаря судьбу за то, что на кладбище не было людей и он наконец мог сделать то, что ни он, ни Денис не решались проделать в свое время. Но ноги занемели, вода собиралась в струйки и стекала по шее за ворот, хотя измороси было всего ничего. Да и Макар заждался в машине. В силу какой-то сверхъестественной тактичности, просыпавшейся в нем редко, но потрясающе уместно, он отказался идти с ним, пробурчав, что он и так на драного кота похож, и его совсем не греет мысль о том, чтобы походить на драного мокрого кота, а после паузы и вопросительного взгляда Глеба добавил, что по солнечной погоде – может быть. Глеб отряхнул голову, еще раз прикоснулся к фотографии, поправил букет и встал.

Небо было низким, серым и недружелюбным. Деревья стояли совсем голые, на земле застаивалась вода. Глеб шел по пустым дорожкам, глядя на горизонт. Перед выходом он остановился, вздохнул и пошел к машине.

Макар выскочил из нее и замер, глядя на приближавшегося Глеба. Подскочив к нему, он прошагал оставшиеся пару метров до водительской двери. Глеб осмотрелся, улыбнулся ему и на совсем короткое мгновение прижался губами к его щеке. Макар отпрянул, испуганно оглянулся и застыл, глядя на Глеба. Через пару секунд он сделал еще шаг назад, смущенно улыбнулся и посеменил к пассажирскому месту.

Пристегнувшись, поерзав немного, он не выдержал и спросил быстро, не очень тщательно скрывая заботливые нотки.

- Ты как?

Глеб улыбнулся и прислушался к звуку работавшего двигателя и шуму дождя.

- Хорошо,-  искренне сказал он.

- Это хорошо, - облегченно отозвался Макар, довольно улыбнулся и уставился перед собой. Глеб посмотрел в окно, на дорогу и включил передачу.

Я учился жить. Я учился жить без него, после того как так и не научился жить с ним. Я учился жить со своей памятью и делиться своими воспоминаниями. Я учился доверять другим и признавать за ними право на неменьшие потери. Я учился быть щедрым и заботливым, строгим и непреклонным. Я учился благодарить за щедрость, принимать расположение, отвечать открытостью на открытость. Я учился радоваться простым радостям и ценить мелкие печали. Я учился спать без сновидений и со сновидениями, учился не сердиться на себя за то, что сны не приходят. Я учился прощать себя за то, что он уходил. Я учился прощать себя за то, что другие, живые, оказывались важней. Я учился делиться. Я учился принимать. Я учился понимать. Я даже учился не прощать.

Я учился встречаться с теми, кто хотел оставить меня позади, но не мог. Мне доводилось смотреть на мою мать, чье мнение было ценным, когда я учился в школе, чье отношение было критически важным, когда я учился в университете, и чья компания не значила почти ничего теперь, хотя она и смотрела на меня виноватыми глазами. Я учился вежливо улыбаться на рассказы о человеке, чью фамилию носил более трех десятков лет и чье имя стало моим отчеством, даже хмуриться, когда мне рассказывали о его болячках, и сдерживать безразличные фразы. Я учился не брать на руки племянников, не здороваться с братом, а потом я учился с ним здороваться и даже гулять с его семьей. Я учился радоваться, снова встречаясь с ними, и печалиться, прощаясь.

Я учился смотреть на людей. Я учился смотреть мимо них, не осуждать за то, что они осуждают меня, и не относить все осуждающие взгляды к тому, в чем меня подозревают. Я учился признавать за людьми право на дурное настроение и не принимать его на свой счет, я учился не чувствовать себя виноватым, когда они вздрагивали под моим взглядом. Я учился жить с другими.

Я учился жить с ним. Я учился жить с его друзьями, увлечениями, вспышками гнева, ревностью и даже находить в них удовольствие. Потому что он всегда принимал мою сторону, даже когда я отказывался ее принимать. И тем более я был благодарен за то, что те фотографии снова стояли на комоде.

Я учился жить с людьми. Я учился жить.