Поцелуй в затылок

Серый, матюгнувшись, шибанул дверью о косяк. Тонкую стену тряхнуло, что-то стеклянно звякнуло на полках.

Сцинк дернулся всем телом —  вода волной выплеснулась на пол — и открыл глаза: зрачки во всю радужку, расфокусированный взгляд. Серый еле удержался, чтоб с размаху не съездить по его обдолбанной харе. Он успел подумать худшее. Ладони стали влажными, Серый вытер их об штаны.

— Какого хуя ты все еще здесь? Тебя что, не забрали?

Ванна была набрана до краев, Сцинк лежал в ней голый, раскинувшись и опираясь локтями на борта, голова свесилась набок, из угла рта тянулась нитка слюны, волосы мокрыми колечками облепили лоб и виски. То, что он не захлебнулся в отключке, само по себе было подарком, но Серого охватил острый приступ бешенства. 

Он оглядел Сцинка с ног до головы и чуть не блеванул. Слишком длинный, мосластый и синюшно-бледный, в воде он был похож на заспиртованную крипотную дрянь: распяленную лягушку, жабу или тритона. На ящерицу же — вот, на что. Дебильная кличка неожиданно обрела смысл.

Сцинк с трудом сконцентрировал взгляд и медленно расплылся в улыбке.

— Серенький пришел... — произнес он сипло — с интонацией, от которой все мгновенно стало еще гаже. 

— Вылезай и уматывай отсюда живее. Тебя здесь не должно было быть. 

Он вызвал три такси и распихал ничейных шлюх по машинам, он выпер тех, кто был в состоянии ехать сам, и заказал водителей на развозку убитым. Он обошел все закутки, углы и норы, все проверил, слил воду в заблеванном бассейне. Он вызвонил уборку — с переплатой за срочность. Они должны были приехать через два часа. А через пять здесь уже будут отец с Яной, черт их дернул вернуться раньше срока.

— С кем ты сюда приехал?

Он попытался вспомнить, кто приволок это животное с собой, но не смог. Кроме липкого рукопожатия и сального взгляда при входе в памяти не осталось ничего. Ни Викуля, ни Кристя с подругами взять его с собой не могли. Вряд ли они его даже из пространства отличали. Не Макс точно, он бы с этим чмошником срать на одном поле не сел. Гарик с его вечной свитой из любителей халявного бухла? Раиса? О, она-то легко — что угодно, лишь бы подгадить ему любым способом. 

Какое это теперь имело значение, Серый сам не знал, ковыряться не было смысла. Кому слать проклятия, он мог выяснить и позже. Теперь перед ним стояла другая задача.

— Эй! Ты меня вообще слышишь? 

Сцинк заторможенно кивнул, поерзал тощей жопой по дну ванны, словно примериваясь, и попытался сделать рывок. Руки его соскользнули с бортиков, и он шлепнулся обратно, вода опять перехлестнула через край Серому под ноги.  Изнутри поднималась волна желчи. Серый стиснул зубы и шагнул к ванне. 

Отросшие лохмы на макушке хорошо захватывались в кулак, стоило бы приложить эту тварь затылком о борт, но Серый лишь оттянул его голову назад, и заглянул в лицо. Сцинк не сопротивлялся, только зажмурился и скривил рот от боли. Это еще больше злило. Серый прикинул, реально ли выволочь его таким макаром — не только из ванны, но и из дома: стянуть с лестницы голым задом по ступеням, протащить по присыпанной гравием дорожке, вытолкать за ворота, швырнуть где-нибудь на дороге, вот так: без одежды и денег — пусть бы кто-нибудь подбирал, если надо. Расплатится, найдет способ, злорадно подумал он и сам же скривился: мысль была мерзкой и подлой. Но такой отравляюще яркой. 

Серый не сдержался: макнул Сцинка так, чтоб он ушел под воду целиком, с головой, на несколько секунд, — а потом выдернул обратно. Остывшая, грязная вода потекла по лбу, щекам и рыжим ресницам Сцинка, закапала с подбородка и носа. Он был упорот настолько, что даже рефлекторно не схватился за запястье Серого — держал руки поднятыми, как пленный, и втягивал воздух со всхлипами. Впалый живот его был поджат, грудь ходила ходуном. Раздвинутые ноги открывали член в короткой поросли рыжеватых, но темных волос. Выворачивающее любопытство не давало Серому отвести взгляд. Триммером, отметил он. Вспыхнула непрошенная картинка, как Сцинк стрижет себя там, — Серого передернуло. Ствол был крупный, на полувзводе — или наоборот, на спаде после разрядки.

— Что ты делал в ванне, придурок? 

Он брезгливо отряхнул руку, выкрутил кран над раковиной и сполоснул кисть под горячей струей с мылом. 

— Думал о тебе.

— Что? 

Серый решил, что ему послышалось, и обернулся.

— Не сердись, котик, — фыркнул Сцинк. — Все будет хорошо.

Он бессмысленно улыбался сиреневыми от холода губами. Его песчаные глаза смотрели с искрой издевки и одновременно как-то отстраненно. На мгновение Серому почудилось, что зрачок у Сцинка и правда сжимается вертикально, по-змеиному. Стало не по себе. Непреодолимо захотелось размазать чертову тварь по стенке.

— Помоги мне, — попросил Сцинк.

— Мне к тебе притрагиваться мерзко.

Улыбка Сцинка стала еще шире, превратившись в судорожную ухмылку. Губы его дрожали, зубы отстукивали морзянку. Он вцепился в борта побелевшими пальцами и изготовился к подъему, но Серый видел, что эти маневры опять ничего не дадут.

Скрипнув зубами, он стиснул жилистое плечо Сцинка пальцами и, дождавшись слабого рывка, дернул к себе. 

Перевалившись через борт, как мешок с дерьмом, Сцинк грохнулся на кафель с отвратительным костяным звуком. С него потекло. Серый поискал глазами полотенце или что-то, что можно было бы кинуть на пол, но кроме затертого вафельного огрызка, не увидел ничего и вспомнил, что нормальные полотенца и постельное белье отовсюду предусмотрительно убрал. Лихорадочно перестирывать потом все в режиме кипячения к приезду отца  в его планы не входило.

Сцинк обмяк в позе эмбриона у него в ногах. 

— Где твоя одежда? — несильно пнул его Серый носком кроссовка. — Поднимайся, ну!

Сцинк привстал на локте, нескладно пошевелился и, не удержав равновесие, схватился за его штанину — сначала одной рукой, потом второй. Обхватил его ногу, как обезьяна дерево, прижался животом, стиснул бедро. Джинсы Серого моментально пропитались влагой с его кожи. Вот и вытерся, скотина.

— Какого?.. — задохнулся гадливостью Серый и рванул Сцинка за волосы, оттаскивая от себя, — больше скользкое, мокрое тело хватать было не за что. Ощущение капкана, ловушки перетекало в приступ паники. Горло перехватило, сердце бухнуло и заскакало в ребрах.

— Отвали, — прошипел он и вкатил Сцинку оплеуху: с оттягом, звонко, так что ладонь обожгло болью. 

Сцинк сдавленно вскрикнул и по-бабьи зажал щеку. В считанные мгновения на бледной коже расцвело багровое пятно, похожее на кленовый лист с канадского флага. Но змеиные желтые глаза, казалось, смеялись.

— Шизанутая больная тварь, — сказал Серый.

Сквозь полуприкрытые ресницы Сцинк смотрел на Серого в упор. 

— Ебать, — протянул он и наконец-таки отцепился от его ноги. — У меня на тебя стоит.

Он откинулся назад, упираясь ладонями в пол за своей спиной и широко развел колени, иллюстрируя заявление. Зрелище вызвало у Серого тошноту — до головокружения. Или головокружение до тошноты. 

Он ухватил Сцинка за подмышки и вздернул на ноги — он оказался неожиданно тяжелым — и, распахнув дверь, пинком вышвырнул наружу. За порогом Сцинк споткнулся и упал, но потом все же поднялся на четвереньки. Смотреть на его возню было мерзко, и Серый отвернулся.

— Ищи свои вещи, — бросил он. — Через пять минут я вызываю такси, не найдешь — поедешь так. У меня для тебя ничего нет. 

Он вернулся к ванне и брезгливо дернул за цепочку с заглушкой, стараясь даже случайно не зачерпнуть воду, в которой лежала эта мразь. Мокрые джинсы и забрызганную футболку стоило сорвать с себя сейчас же, но раздеваться при нем в доме совершенно не хотелось. От чавкающего звука сливаемой воды к кадыку подступали рвотные позывы. Серый еще раз вымыл руки, ногой откинул крышку унитаза, нагнулся, надавил пальцами у корня языка и блеванул. Потом еще раз. И еще. И снова, пока не пошла одна желчь.

Стало только хуже, он ослабел, живот свело от спазмов, колени стали ватными, горло саднило, а ресницы слиплись от слез. Серый выдавил пасту прямо в рот и прополоскал горло, как лекарством, вывинтил синий кран до упора и сунул голову под струю. 

— Сука.

Зашкаливающая злость пополам с отчаянием распирала черепную коробку. Ему было плохо.

Разбухший от крови член больно упирался в джинсовый шов.

Он нашел эту дрянь лежащей на ковре в гостиной, у дивана. При появлении Серого в дверях Сцинк разлепил веки и повернул набок голову, чтобы лучше его видеть. Никаких шмоток он, конечно, не искал.

— Давай, а? — он расставил ноги шире и подтянул колени к груди, открывая дырку. — Никто не узнает, Серенький... Даже я. Никогда ничего не помню.

С колотящимся от ярости сердцем Серый медленно пошел к нему.

— Ты это специально, да?

Он встал между его бедрами, почти вплотную к телу, едва справляясь с искушением наступить на побритые триммером яйца, так чтоб Сцинк взвыл и свел наконец вместе свои длинные ноги.

— Специально что?

— Болтаешься постоянно около меня, лезешь мне на глаза, шьешься в тех же местах, где и я. Что тебе от меня надо? — он осекся, осознав глупость вопроса. — Кто тебя сюда позвал вообще?

Затуманенный взгляд Сцинка исказило подобие удивления. 

— Кто меня позвал? — тупо повторил он. Серому вдруг нестерпимо захотелось заткнуть ему рот — сейчас же и не важно чем. — Как "кто позвал"? Ты.

— Врешь, — уверенно сказал Серый.

— Меня никто никуда не зовет, кроме тебя, — Сцинк опять расплылся пошлой, грязной улыбкой. — Я никому из твоих друзей больше не нравлюсь.

— Мне ты тоже не нравишься.

Сцинк поднял ногу и ступней медленно проехался по его бедру до ширинки, мягко ткнулся пальцами в пах. Ебаная Лолита. От смешанного с отвращением возбуждения стояк закаменел и затребовал внимания безотлагательно. 

Серый ударил по щиколотке, отталкивая ногу Сцинка, прицельно и смачно плюнул, надеясь попасть ему в лицо, но промазал и только заляпал ковер у его щеки.

— Упс, — без тени обиды рассмеялся Сцинк. Он скосил глаза и провел скулой по полу, стирая с ворса плевок. — Так лучше? Или попробуешь еще?

— Я тебя ненавижу, — сдаваясь, выдохнул Серый. 

Пока он расстегивал ремень, Сцинк поднялся, сел на колени и по-собачьи ждал, когда Серый пляшущими пальцами выковыряет из петель болты. 

— Мой котик, — протяжно сказал он, неясно кому: Серому или вытащенному из трусов члену — и полуоткрытым ртом влажно поцеловал головку. 

Серый поспешно пережал пальцами у основания, чтобы не кончить постыдным скорострелом, и заправил Сцинку по гланды и глубже, не позволив ему помогать себе руками. Сцинк шумно сопел заложенным носом и время от времени давился, с трудом справляясь с рвотным рефлексом. 

Серый нарушал свое же правило — ни с кем не трахаться в этом месте. Впрочем, раньше ему тут и не хотелось — сложно настроиться в доме, каждый угол которого дышит ненавистным духом. Фирменный отцовский холод, его надменно сжатые губы, скорбная брезгливость в чертах и невысказанное son I'm disappointed во взгляде виделись Серому везде: от кухни до дальних углов сада. Детский страх быть застуканным за чем-то кошмарно постыдным обычно морозил любое желание на взлете. А с такой тварью, как Сцинк, он даже и не вспомнил об этом — ну надо же. 

Серый, не сдержавшись, фыркнул. Вот бы отец его теперь видел! Сложно было бы представить картину похабней: стоя посреди гостиной со спущенными штанами, он ебал в рот голого парня, судорожно вцепившись ему в волосы на затылке. И был бы еще парень. Там, где дражайший фатер пялил свою охуенную, журнально-модельную Яну — интересно, она ему отсасывала на ковре? — его сын натягивал на всю длину убитое в хлам мясо, дрожа при этом, как блядь, и подвывая на пике. Хорош! Серый подумал, что многое дал бы, чтоб посмотреть, как сползет — пусть даже на долю секунды — с лица отца его хваленая бесстрастность.

Он вытащил член в последний момент — тело полыхнуло электрической дугой, и Сцинку на ресницы брызнули белесые капли. У Серого никогда не стреляло с бабами — так, стекало толчками, а тут поди ж ты. Сгустки спермы на лице у Сцинка мешались со слезами, соплями и слюнями — и почему отвратные биологические жидкости начинаются с одной и той же буквы? Сцинк откашлялся и утерся тыльной стороной ладони, больше размазав все дерьмо по морде, чем очистившись от него. А потом улыбнулся, моргнув желтыми глазами. 

Серый поймал себя на том, что все еще держит дрожащей рукой плечо Сцинка и машинально гладит подушечкой большого пальца его шею. Он отнял руку, и Сцинк потянулся следом, толкнулся кошачьим движением под ладонь. Серый на автомате потрепал его, как животное, за ухом. Где-то в ванной были влажные салфетки, он помнил, но ему было в лом идти искать. Хотелось лечь и сдохнуть.

Хотелось еще — и больше. Глухое разочарование, что все так скоро закончилось, осадком взбаламутило душу. Он уступил сам себе в надежде утолить этот скотский голод, но лишь раздраконил его сильнее.

Скрестив ноги по-турецки, Сцинк неспешно гладил себя, пялясь на него в открытую. Член у него был больше — Серый не мог решить, унижало его это или льстило ему.

— Так и не разденешься? 

— Ебать, ты отвратный.

Ноги  подкашивались, Серый обессиленно опустился на пол, не подтянув нормально джинсы, и в жопу ему впился колючий шерстяной ворс.

— Еще, котик?

— Не зови меня так.

— Как скажешь. Еще, милый? 

Серый съездил ему по щеке — и не как в прошлый раз, легче, Сцинк даже не потер ушибленное место.

— Да понял я, понял, — усмехнулся он и приглашающе развел руками. — У меня кое-что есть для тебя.

— Что?

— Ну... всё. А чего, например, ты хочешь?

У Сцинка не было прыщей на теле — отсутствовали как класс, было даже завидно: у Серого то и дело появлялись. Зато были крупные соски — как у девки, торчащие вперед, розовые в небольшом круге.

— Британские ученые доказали, что, если по соску щелкнуть, он затвердеет за семь секунд. Посчитаем?

Серый протянул руку, покатал один из двух в пальцах и резко, с силой выкрутил, Сцинк дернулся и ойкнул в голос. 

— Восемь, — потрогал для проверки Серый.

— Девять, — всерьез поправил Сцинк хрипло. В сравнении со вторым, нетронутым, сосок казался теперь воспаленно-бордовым. — Надо было взять секундомер. Для чистоты эксперимента. 

Его мелко трясло. 

— Я хочу, чтобы ты кричал, — нагнувшись вперед, сказал ему на ухо Серый.

Он уткнул Сцинка мордой в пол и был бы очень не против, если б ковровые ожоги у него остались не только на коленках и локтях, но и на скулах. Слюны их обоих хватило, чтоб Серый нормально вошел, но дальше пошло туговато, так что стоны и взвизги Сцинка сквозь кляп из снятой Серым футболки звучали вполне правдоподобно. Во второй раз Серый не мог кончить долго — мешали нервы, или остаточный хмель, или переизбыток злости. Он то бешено взвинчивал темп, выдыхаясь, — Сцинка под ним колотило, как загнанную гонкой клячу, он даже бросил попытки подмахивать, получая по заднице за каждый неверный рывок, — то тормозил, почти останавливался, и тот изнывал в ожидании. Весь в испарине, Сцинк был скользкий, как уж, и верткий, как ящерица, но на ощупь оставался холодным, тогда как от взмыленного Серого спокойно можно было прикуривать. Холоднокровные, вспомнил Серый уроки биологии, всегда нагреваются от внешнего источника тепла. 

Спустив, он упал сверху изможденно, ощущая себя выпотрошенным, вывернутым наизнанку. Влажная холка Сцинка со слипшимися колечками волос пахла чем-то кисловато-молочным, но не блевотно. Серому, по странности, не был противен его запах. Раиса, допустим, воняла отдушками всей хуйни, которую на себя брызгала, намыливала или мазала, и Серого едва не рвало.

— Если я тебя поцелую, ты превратишься в тыкву... — сказал он Сцинку в затылок недоутвердительно. — Ты успел?

Сцинк улыбнулся куда-то в ковер, Серый его улыбку услышал.

— Не к каждой Золушке в конце концов приезжают принцы, — он закинул руку назад и вслепую погладил Серого по плечу. — Живешь тут на чердаке или в подвале и спишь в золе у камина? 

— Я здесь не живу, — не стал отшучиваться Серый. 

— Тыква, кстати, вещь. Просто надо уметь ее готовить. И это лучше, чем крыса.

— Ты кончил? — повторил он.

— Конечно.

— Тогда выматывайся. Уборка, — напомнил  Серый.

У него не было сил даже перекатиться и выпустить Сцинка из-под себя, но тот и не пошевелился.

— Я делаю это только с тобой, ни с кем больше, — неожиданно сообщил он, повернув голову. — Это чтоб ты не думал, что я шлюха или что-нибудь в этом роде.

— Ты издеваешься? Отличная шутка.

Сцинк ничего не сказал, только вяло дернул плечом, что расценивать можно было как угодно.

— Я мог бы тебя убить, — сказал ему Серый и вдруг с холодной ясностью понял, что точно убил бы — если б увидел с кем-нибудь еще. — Я бы хотел, чтоб тебя не существовало. Чтобы ты оказался глюком, например.

— Что если так и есть? — хмыкнул Сцинк. — Спроси своих друзей, заметил ли меня хоть кто-нибудь из них.

Серый отвалился на спину, закинул руки за голову. Напряг память.

— Кто из нас кого зацепил: ты меня или я тебя — и где это могло случиться? А главное: зачем? — спросил он.

Сцинк развернулся к нему, навис сверху, опираясь на локоть. В трещине в углу широкого рта круглой бусиной засохла капля крови. 

— В "Копакабане", — сказал он. — Я там работал два через четыре. Была пятница. Ты приехал со своим зверинцем, заказал клубничную "маргариту" и латтэ, замутил сальсу с какой-то шкурой на танцполе — под Леди Гагу, потискался у стойки, а потом свистнул мне. Я был очень даже не против. Подменился на полчаса и вышел. Мы ебались в подсобке со швабрами, потому что в сортире тебе воняло. 

Он замолк, словно что-то взвешивая про себя, а потом все же продолжил:

— Ты был очень нежен, обращался со мной трепетно, называл кисой и заечкой. Я растаял. У меня даже был твой засос, вот здесь, — Сцинк ткнул пальцем в основание шеи. — Если б знал, что понадобится пруф, сфоткал бы, пока не сошел.

— Врешь, — бесцветно отозвался Серый. 

В голове обрывками зароились картинки. Мигающая вывеска "Копакабаны", аншлаг на парковке, была это пятница или нет? "Маргариту" любит Раиса. Сальса?  Кто-то из Кристиных подружек — красная юбка, чулки, бежевые туфли на платформе... 

— Конечно, вру, — ухмыльнулся Сцинк. — Какая в "Копакабане" Леди Гага? Я же говорил, что нихуя не помню, если накидаюсь. Может, нам везде чекиниться и делать селфи?

— Одевайся и мотай отсюда. Вызовешь такси сам. Деньги дам. 

Это было хорошее предложение — просто акция месяца. Сцинку стоило им воспользоваться, пока у Серого после марафона на действенную, всесожигающую ненависть не хватало сил, в крови пульсировала только глухая, черная тоска. 

Всякая тварь после соития печальна. Сомнительная мысль для пресмыкающихся гадов. 

Сцинк сел на ковре, потер покрасневшие колени. Растерянно оглядел гостиную.

— Ты что, перся в ванную через весь дом голым на виду у всех?

— Возможно, я материализовался прямо там? Я же твой глюк, котик. Меня никто, кроме тебя, не видит. 

— Ладно. Возьмешь мою одежду.

Строго говоря, его одежды в доме не было. В этом доме по факту не было ничего, принадлежащего Серому. Но кому до таких мелочей было дело?

— Блядь, Сцинк! 

— Что? 

Жеваная, в не высохших до конца слюнях футболка болталась на нем, как половая тряпка. Он натянул на себя все, включая снятые Серым трусы.

— Я имел в виду чистую.

— Какая разница, ты же все равно это выкинешь, — Сцинк достал из кармана джинсов его телефон, несколько купюр и еще одну резинку, гондон и деньги пихнул обратно, а трубку протянул ему. — Набери. Где-то в доме должен валяться мой. Так-то и плевать бы, но если твой отец пороется в содержимом, выйдет неловко.

— У меня есть твой номер?

— Ты его забивал. Тогда же. В "Копакабане".

— Ты же сказал, что про "Копакабану" неправда.

Серый точно знал, что Сцинку никогда не звонил.

— И ты поверил? 

Он прокрутил список контактов на "С", но нужного не обнаружил.

— Поищи по имени, — посоветовал Сцинк. 

— Тот неловкий момент... — Серый окинул его взглядом. — Было бы забавно узнать, что ты вдруг какой-нибудь Аркадий.

— Или Арсланбек, вот тоже был бы сюрприз, — хмыкнув, согласился Сцинк и прищурился. — А что, если там как-нибудь ласково?

— Просто продиктуй номер.

На дисплее высветилось: "солнышко". Серый нехорошо усмехнулся.

— Это не твой.

— Набери.

Где-то отдаленно запиликал рингтон. Сцинк дернулся встать, и Серый остановил его жестом.

— Сиди, я сам открою.

Телефон с паутиной трещин на стекле нашелся за бассейном в кустах, шмотки валялись тут же.  Подобрав все, Серый вернулся обратно не сразу: поднялся с заднего хода в экс-детскую — натянуть на себя хоть что-нибудь.  В гостиной он швырнул тряпье комом Сцинку под ноги, сунул ему в руки полиэтиленовый пакет, а в карман — телефон.

— Оставь, — сказал он, когда Сцинк потянул его футболку через голову. — Я все равно выкину.

Сцинк поддернул сползающие с тощих бедер джинсы Серого и запихнул свою одежду в мешок.

— Ладно, я соврал, — сказал он, — это я тебя тогда склеил. Я отсасывал тебе в кабинке, мы были прям как нормальные, тебе не воняло, и все было зашибись. А потом тебя вынесло в аут, я не видел, как это случилось, но ты вырубился у сраной кладовки, видимо, в поисках выхода или чего-то покрепче. 

— С клубничной "маргариты" вынесло? — уточнил Серый.

— Не знаю, не исключу, что с латтэ. Тебя нашел парень из охраны, и у нас случился маленький симпозиум, потому что в "Копакабане" не очень любят вызовы скорой. Я сказал, что хорошо тебя знаю, что у тебя не все в порядке с головой, но это мелочи, не смертельно. Моя смена подходила к концу, меня отпустили раньше, и я отвез тебя к себе на такси. 

— На глазах у моих друзей?

— А никого из них на тот момент уже не было. Они уехали. Свинтили куда-то в другое место. Без тебя.

— Свинтили без меня? Мы гуляли в "Копакабане" на мои.

— Наверно, они тебя искали — и не нашли. Может быть, спрашивали у кого-то, но не у меня. Решили, что ты их сам кинул, свалив.

Серый смотрел на него в упор испытующе. 

Красное платье, бежевые туфли, чулки, бретелька, выпавшая на плечо в пройму... Теннисные мячики груди — небольшие, ровно в ладонь, но тугие. Подружка Кристи — Милана? Милена? Тошнотворно пряные духи и все сухое между ног. Перекошенное Раисино лицо.

— Я не знаю, когда тебе верить, — сказал Серый. — И стоит ли верить рыжим вообще?

— Хорошо, срываем покровы, — засмеялся Сцинк. —  Вот как было дело. Ты понравился мне сразу, как вошел. Люблю тех, кто платит: их видно сразу. А тут наконец нашелся тот, у кого с головой еще больший пиздец, чем у меня, — блядь, ты пил ебаную клубничную "маргариту" и танцевал сальсу! — как я мог упустить свой шанс? Я хотел тебя на ночь — для начала — поэтому подсыпал клофелина в кофе. И когда ты отрубился в сортире, осторожно оттащил в кладовку, где тебя еще хуй бы через сколько нашли. А твоим забегавшим в поисках личного банкира друзьям сказал, что ты их кинул, вызвал такси и свалил с той озверевшей стервой в "Шато". Видел бы ты их кислые морды, с которыми они доставали кошельки! Я сэкономил для тебя приличную сумму, мог бы просто сказать мне спасибо. 

— Спасибо. 

Сцинк посерьезнел, ерническая улыбка исчезла с его лица.

— Не верь мне никогда, — пожал он плечами. — Или верь всегда. Делай что-нибудь одно: по крайней мере, это будет последовательно. Худшая стратегия — полагаться на интуицию. Особенно... 

Он затих, и Серый выжидающе наклонил голову.

— Особенно с диагнозом "диссоциативное расстройство идентичности", — закончил Сцинк.

Серый сделал долгий глубокий вдох. Сцинк замер, словно догоняя с опозданием, что и с какой целью сказал. Серый тоже не очень понимал, зачем ему было открывать карты.

— У всех рыжих, что я видел, были веснушки, — сказал он, — а у тебя их нет. В этом есть какой-то двойной подвох. 

— Никто не узнает, Серенький, — покладисто пообещал Сцинк. — Даже я. Я же никогда ничего не помню. 

— Я серьезно сомневаюсь в том, можно ли доверять рыжим в принципе, но в том, что рыжим без веснушек доверять нельзя, я не сомневался никогда. Можешь считать меня предвзятым.

Что-то в его ухмылке заставило Сцинка неуверенно отступить. Очень зря, потому что Серому вдруг смертельно захотелось его потрогать, каким угодно образом, в любом месте: потрепать по щеке, заправить за ухо выпавшую у виска прядь волос, погладить от локтя до запястья и обратно, провести по шее пальцами, почувствовать под ладонью кадык. Посторгазменная приторная слабость наконец оставила его, прежняя холодная ярость, возвращаясь в тело, покалывала подушечки пальцев. 

Серый снова понемногу начинал чувствовать себя собой, а не растекшейся бесформенной лужей.

— Я тебя ненавижу, а себя — за тебя — еще больше. У тебя от меня стресс, синяки, разрывы, ковровые ожоги, пиздец в голове и нихуя денег. Разве не так?

— Есть нюанс, — вставил Сцинк, сделав еще один шаг назад. 

Серый, пожалуй, даже восхищался бы его изворотливостью, если бы так до дрожи ее не презирал.

— А он нежен, и ласков, и заносит тебя в список контактов солнышком. А еще щедр: я ведь знаю все его счета и траты.

Под его взглядом у Сцинка белеют подрагивающие губы, зато вспыхивает бордовым горячечный румянец на щеках. Если не заткнуть ему рот кляпом, он будет говорить в постели о любви, и это выстегивает Серого больше всего.

— Так кого из нас ты любишь, стратег?

— Тебя, — не раздумывая ни секунды, произносит Сцинк. — Только.

— Неужели? И кто тебя пригласил в этот дом, не напомнишь? Ты же нас даже не различаешь.

— Ты. Ты меня сюда приглашал, я уверен, — упрямо тряхнул головой Сцинк. — Я тебя с ним никогда не перепутаю. Котик?..

Серый медленно двигался вперед, пока не остановился на расстоянии вытянутой руки. Теперь до Сцинка можно было дотронуться. 

— Он зовет тебя кисой и заинькой, а как его называешь ты? — Но касаться его было еще рано, и Серый унял дрожь в руках. — Не помню, я когда-нибудь говорил, что убью тебя, если увижу с кем-нибудь другим?

— Говорил, — шепотом ответил Сцинк, трещина в углу его рта лопнула, запекшуюся бусинку крови смыла свеженабухшая алая капля. Он вдруг прыснул, упершись спиной в стену, нервно рассмеялся и, не в силах остановиться, выдавил: — Но ты же никогда не увидишь.

Это и правда было по-настоящему смешно. Серый отозвался на его веселье искренней улыбкой. Ни малейшего шанса застать их вдвоем в постели, все истории про вернувшегося из командировки мужа никогда не окажутся про него — какая радость. 

— Действительно. Никогда. Как удобно. Я просто не смогу увидеть, — он продолжал улыбаться, наблюдая, как хохот Сцинка стихает волнами, пока наконец не обрывается последним полувсхлипом.  — Ну разве что, если ты снимешь видос.

Он заметил, как метнулась рука Сцинка к карману, в желтых глазах отразился тот момент, когда пальцы нащупали гладкий, без трещин экран. 

— Никогда не понимал, как людям это не мешает, — Серый вытащил вторую трубку и потыкал пальцем в разбитый дисплей. — Ты что, не можешь поменять стекло? Я давал тебе столько денег, что ты давно мог купить себе новый. Хотя стоп... или это был не я?

Сцинк не сводил с него остановившегося взгляда.

— Уборка, — тихо напомнил он Серому. 

— Только через полчаса, — успокоил его Серый, проверив время на растрескавшемся экране. — Мне вполне хватит.

На молочно-белой коже кровоподтеки выглядели инородными багрово-сизо-желтыми пятнами — слишком яркими, словно наляпанными в пейнте. Серега со злостью скривился. К Сцинку можно было относиться как угодно — в меру своей зашоренности, но он всегда смотрелся красивой штучной вещью, редкой коллекционной куклой, с которой нельзя было вот так  — при наличии чувства прекрасного хотя бы в зародыше. Что за дерьмо нужно иметь в голове, чтобы подобным образом с ним обходиться, понять было сложно. Какой-то пещерный вандализм. Или сознательно передаваемый месседж, к чему Серега, пожалуй, склонялся.

Он осторожно погладил расцвеченную синяками шею, Артем откинул подбородок, подставляясь под его ласку. 

— И как теперь? — спросил Серега. Сбитые костяшки пальцев все еще ныли. — Что дальше?

— Не знаю, он больше не объявлялся. 

— Сколько?

— Недели полторы... Погоди, сейчас точно скажу. С прошлой субботы — значит, сегодня десятый день. А ты разве не считаешь? 

— Пытаюсь, но точно никогда не выходит. Пограничные состояния вылетают, плюс иногда ненадолго коротит. Десять дней — это хорошо. 

Он улыбнулся и вытащил из кармана телефон. Герман всегда учил его фиксировать светлые факты в череде серых будней, и Серега отмечал их в календаре — больше в память о Германе, чем ради самой терапии.

— Может, он был, просто я его не видел?

— Нет, я бы вряд ли это пропустил, — покачал головой Серега. — Не двигайся, зай.

Сцинк моргнул. Глаза у него были почти девчачьи: густые ресницы, припорошенные золотой пылью, и кристальные, голубые в синеву глаза. Дела не портила даже нынешняя фиолетовая окантовка от носа к виску. Он послушно замер на его коленях, пока на дисплее не возник режим фото. 

— Красиво, — отсмотрел результат Сергей и прикрепил получившийся снимок к дате.

— С фингалом?

— Особенно.

Сцинк вымученно улыбнулся. Серега запустил пальцы ему в волосы, навис над его лицом.

— Мог бы и ответить ему посерьезнее.

— Мог бы. Тогда сделал бы ты сейчас симметричное селфи для двойной красоты. 

— То есть это ты меня пожалел, солнышко? Не стоило. Я и не к такому привык.

— Я в порядке.

Серега провел ладонью по его груди к животу и дальше вниз, задрал край майки повыше, скользнул под резинку болтающихся на бедрах шорт. Артем напрягся и закаменел, но тело его на знакомый прием сразу податливо отозвалось.

— Сереж... — голос его сорвался, — отец же дома.

— Ерунда. Не бери в голову. Окна кабинета выходят на другую сторону. И плаванье его совсем не интересует.

Щеки Сцинка зарделись пламенем, он облизал губы с подсохшей ранкой в углу, но Серегину руку не отвел. Его способность нездорово, чахоточными яркими пятнами краснеть Серегу особенно заводила. Не будучи по жизни стесняшей, в постели Сцинк часто казался смущенным, даже пристыженным, в этом было что-то трогательное, одновременно возбуждающее и рождающее умиление.

— Сереж, не надо... давай не здесь, — неубедительно попросил он без особой надежды.

Проигнорировав просьбу, Серега плавно погонял ему туда-обратно в несколько заходов, и Сцинк без лишних кривляний сдался: прикрыл глаза, расслабился, широко расставил ступни по краям шезлонга и целиком отдался ощущениям.

Кожа у него на ощупь казалась лайковой, болезненно нежной. Страх ненароком поцарапать или натереть ее заставлял Серегу быть предельно осторожным. Грубость ему никогда не нравилась. Он еще поиграл с ним чуть-чуть — неторопливо, слегка небрежно, дождался натянутой, дрожащей готовности. Загорался Артем с той же скоростью, что и покрывался румянцем, так что вскоре сам суетливо помогал Сереге, когда тот спускал с него штаны, сунул ему в руки флакон с кремом от загара. Обойдя на этот раз вниманием ствол, Серега завел руку под него, ниже, легко стиснул, погладил, заставляя поджаться. Сцинк раскрыл себя для него, и он ввел пальцы по вторую фалангу — через силу, преодолевая рефлекторное сопротивление. Артем вполголоса ахал, извивался и вскидывал бедра навстречу, пока Серега придерживал его, положив ему ладонь на живот.

— Так зачем ты ему сказал, заинька? — между делом поинтересовался Серега после одного из тихих, протяжных стонов.

Сцинк распахнул глаза. Льдисто-голубая радужка в моменты волнения у него всегда темнела. 

— Он увидел все сам... я не собирался... это же ты снимал тогда на мой телефон.

— Я не о видео. Не так важно, что он узнал о нас с тобой, хотя, по-моему, это лишнее, важнее другое: теперь он знает, что тебе известно о существовании нас с ним по отдельности, — Серега вытащил пальцы и снова вставил, дотянувшись кончиками ровно до нужной точки. Сцинк сдавленно вскрикнул и насадился глубже. — С какой радости ты вдруг решил открыть ему карты?

— Он бы и так... узнал... — задыхаясь, Артем выдавал обрывки фраз порционно. — А может, и знал уже... только не имел... подтверждений... Я решил, что так... будет лучше.

Для человека с крупной каплей смазки на вздернутом к животу члене Сцинк отвечал очень здраво и стройно. Кто как не Серега мог это оценить: его собственный обтянутый мокрыми шортами бугор упирался Сцинку в шею. 

— Ну хорошо. Предположим, что так. Тогда почему бы...

— Серега! — неожиданно перебил Сцинк, больно толкнув его локтем.

Лицо его полыхнуло смятением, он рванулся, свел ноги и, метнувшись замутненным взглядом вокруг, набросил на себя сверху край широкого махрового полотенца. Оптимальное решение, снова отметил Серега: впопыхах натягивать сползшие трусы на стояк, лежа головой на чужих коленях было бы куда как глупее.

— Отлично выглядишь, Янчик, — наклонив голову, поприветствовал Серега. — Решила освежиться?

— Привет, — глухо буркнул Артем, но Яна на него даже не посмотрела. 

— Теперь даже не знаю, хочу ли, — сказала она. 

Серега шевельнул рукой под полотенцем, и Сцинк втянул носом воздух.

— Ты не мог бы заниматься этим где-нибудь в другом месте? — Яна остановилась в двух шагах от них и кинула полотенце на свободный шезлонг поодаль.

— Например, в отцовском кабинете? — уточнил Серега. — Акустика там действительно лучше, чем в спальне. Эхо по всему дому. Я, кстати, так рано не встаю, как вы, ты меня разбудила. И вчера. И на той неделе. 

— Именно поэтому ты вроде бы и собирался наконец окончательно съехать отсюда к себе. 

— Окончательно? К себе? — переспросил Серега и перевел взгляд на Артема. — Я собирался куда-то съехать?

Он вскользь мазнул ладонью по влажной головке взведенного члена, Артем то ли всхлипнул, то ли нервно рассмеялся и утвердительно кивнул. 

— В таком случае, очевидно, что я передумал, — пожал Серега плечами. — Это мой дом, я в нем живу и уезжать не планирую.

Он обхватил член полноценно, медленно прошелся по всей длине. Сцинк зажмурился, шумно сглотнул слюну и прикусил губу. Он фантастически хорошел в возбуждении, и Серега искренне залюбовался.

Возвышающаяся над ними Яна брезгливо скривилась.

— У тебя семь пятниц на неделе, сам не знаешь, чего хочешь. Зачем ты тогда выклянчил у отца квартиру?

— А зачем это делают? — вопросом на вопрос отозвался Серега. — Какие будут предположения? Ты вот, например, для чего пыталась сделать то же самое? Жаль, что не выгорело. Твое присутствие и твои игры здесь мне нравятся так же сильно, как тебе мои.

Он постепенно нарастил темп; забив на Янино присутствие, Сцинк вытянулся в струну, откинул голову и длинно выдохнул в голос.

— Это мерзко, — процедила Яна. Ее кукольно миловидное личико исказилось брезгливой гримасой. — Ты избалованный, больной на всю голову извращенец. 

— Какой есть. Попробуй родить отцу другого наследника, — усмехнулся Серега, не останавливаясь. — Может быть, тогда все сложится лучше для тебя? 

Яна завороженно переводила взгляд, исполненный гадливости, с его ритмично дергающейся руки на захлебывающегося стонами и комкающего полотенце Сцинка. В пиковый момент он вскинулся, забросил руку Сереге на шею, пригибая к себе, потянулся открытым ртом за поцелуем, и Серега поддался. Артем кончил, когда они соприкоснулись языками.

— Что-то мне расхотелось плавать, — Яна резко запахнула полы халата и развернулась к дому.

— Зря, — Серега оторвался от Сцинка, вытащил наружу и вытер испачканную руку о полотенце, — вода отличная.

Отдышавшись, Артем заговорил, когда она уже скрылась за дверью.

— Что не так с твоим отцом? 

— Неведомая хрень, — пожал плечами Серега. — Мертвая сперма. Может быть, инфекция или последствия зэпэпэ. После смерти матери и пары десятков моих нянь это выяснилось практическим образом. Я не вдавался в детали, знаю только, что он долго лечился, но, как видишь, результата как не было, так и нет.

— Пожалуй, мне больше не стоит здесь при нем появляться. Яна ему сейчас все в красках передаст.

Артем поднялся с его колен, встал, натянул шорты.

— Не станет она ничего ему рассказывать, не такая уж она дура. Хотя как по мне, то лучше бы пусть попробовала: не выношу бэби-фейсы, — равнодушно повел бровью Серега. — Но ей-то какой толк? Отец слышит только то, что хочет, а верит и тому меньше. Тех, кто пытается пробить его броню и достать до мягкого подбрюшья, он долго рядом с собой не держит. Не она первая, не она последняя.

— И сколько у него их сменилось за это время? Твоя мать погибла, когда тебе было...

— Шесть. Она попала в аварию перед моим поступлением в школу. Моя первая линейка была окрашена в черный.

— Прости.

— Не за что, это было давно, и я уже давно вырос.

— И как ты с ним уживался все это время? 

— Нормально. Это не сложно, если приноровиться.

Серега тоже поднялся, размял затекшие ноги — онемевшие икры закололо иголками. Он потянулся всем телом, подошел к бортику, сложил руки над головой и прыгнул. Вода на самом деле освежала: достаточно прогрелась с ночи, но не успела превратиться на дневном солнцепеке в теплый кисель. Серега ушел вглубь, почти к самому дну, потом вынырнул, в три маха достиг противоположной стороны, оттолкнулся в кувырке от стенки и снова вернулся обратно. Подплыл к бортику, оперся локтями о скользкий, залитый водой край. Артем присел перед ним на корточки.

— Прокатимся в горы, киса? — задрал к нему голову Серега. — Покажу тебе кое-что.

Серега припарковался у "Наны". Незнакомая девочка, по виду совсем школьница, протиравшая столы на веранде, тут же бросила тряпку, улыбнулась и разве что не вприпрыжку подбежала к ним. 

— Проходите, пожалуйста. Где хотите сесть? Можно пройти в зал, там кондиционер и прохладно, — затараторила она.

— Асет сегодня не работает? — спросил Серега. 

— У нее выходной. Меню, винная карта, напитки... Минеральной воды с дороги?

Новенькая вытерла руки о передник и стояла перед ними навытяжку, как отличница у доски.

— Чуть позже, солнышко, — сказал Серега. — Мы немного погуляем и вернемся к вам пообедать. У тебя есть какие-то пожелания? — он обернулся: Артем равнодушно мотнул головой. Серега подмигнул девчонке. — Придумай нам что-нибудь на свой вкус. 

Она с той же готовностью кивнула, но улыбнулась явно растерянно. Хотелось потрепать ее по щечке и вручить ей из кармана конфетку.

— Ладно. Сделаем проще. Хорен! — крикнул Серега наверх. 

После второго окрика из окна второго этажа выглянул сонный Хорен. Увидев Серегу, он засветился дежурно-искренней радостью и довольно споро скатился по лестнице вниз.

— Один? — с разочарованным укором посмотрел он на Серегу. Позади негромко хмыкнул Артем. — В смысле: почему без компании? — вскинул руки в виноватом жесте Хорен.

— А что, дела плохи? — окинул взглядом ресторан Серега. Единственным посетителем был сидящий в углу веранды мужик с тарелкой харчо и нарезанными ломтиками сыра — видимо, водитель припаркованной на стоянке фуры.

— Обижаешь. Дела идут отлично, но тебя с друзьями я всегда счастлив буду принять. Приезжай, не пожалеешь! 

— Обязательно, — пообещал Серега. — Может быть, на выходных или на той неделе выберемся все вместе на базу. 

— Все сделаем по высшему разряду, не сомневайся. Как отец? — посерьезнел и участливо склонился к нему Хорен. 

— Хорошо, спасибо. Я тут ненадолго собираюсь отлучиться. А потом вернусь и с удовольствием посижу с тобой и твоей... — он вопросительно кивнул в сторону вернувшейся к протиранию и без того чистых столов девчонке.

— Племянницей! — оборонительно поднял ладони Хорен.  

Серега рассмеялся.

— Сколько же их у тебя?

Хорен то ли сокрушенно, то ли горделиво поцокал языком и показал руки с растопыренными пальцами — загнутыми остались только три.

— Дочка Арама. В десятый класс перешла. На каникулах у меня подрабатывает. 

— Мы где-то через час будем обратно, не дольше.

— Все успеем, не беспокойся. Как вернешься, и накормим, и напоим, ты же меня знаешь...

— Уже скоро, не пыхти, — бросил Серега. — Сюда проще пешком, поверь, на машине было бы хуже.

Они поднялись по каменным ступенькам еще один пролет до проезжей части и пошли по внутренней стороне дороги вдоль горы. Скала поднималась над головой пластами. Сквозь противоосыпную сетку пробивались пучки выжженной травы и ростки лещины. 

— Это старая дорога, теперь по ней сейчас редко ездят, только до горных сел, — пояснил Серега. — Не помню, ты когда переехал, туннель уже был?

Артем кивнул.

— Значит, не имел счастья здесь покататься? Многое потерял, — усмехнулся Серега. — В некоторых местах двум легковушкам не разъехаться, а перед последним прогоном от Осеевки до озера раньше была забегаловка, где рюмку коньяка наливали путешествующим дальше бесплатно, для храбрости. Там выше кемпинг и турбаза, ну ты знаешь, а за Ишханом — альпинистский центр, — махнул рукой Серега. — По новому шоссе напрямую через тоннель — хоть яйцо кати — полчаса, минут сорок, не больше. А раньше часа два с половиной, а то и все три пилить по ебаному серпантину: наверху уже голова кругом, повороты под углом сорок пять и камни крошатся вниз из-под шин в пропасть. Высоты боишься? — обернулся он к Артему.

— Так себе, — напряженно пожал плечами тот. Он взмок, майка липла к телу, волосы закрутились в колечки.

— Иди сюда, — Серега пересек двухполоску с бугристым асфальтом и остановился у низкого ограждения. Артем подошел следом. — Взгляни. Вон там "Нана" и стоянка. Видишь мою ласточку?

— Где?

— Да вон же, наклонись.

Артем, помешкав, неуверенно нагнулся вперед. Веранда ресторана отсюда казалась не больше ногтя, крыша ровера блестела на солнце каплей алой гуаши. Резким движением Серега толкнул Артема под мышки, тот потерял равновесие и, всплеснув руками, уцепился за край его футболки. Серега быстро перехватил его поперек груди и притянул обратно — спиной к себе.

— Бу! — сказал он ему на ухо. — Страшно? Настоящей высоты надо бояться, здоровее будешь, все правильно. Но именно здесь не свалишься, жопой по камням далеко не уедешь, да и ухватиться есть за что. 

— Смешная шутка. Ты ради нее меня сюда притащил?

Сердце Артема под его ладонью колотилось. 

— Нет. Я хотел тебя кое с кем познакомить. Пойдем, мы уже почти на месте.

Площадка совсем заросла, и Серега пожалел, что не взял у Хорена нож или даже секатор — "Нана" по периметру была обсажена розовыми кустами, наверняка у него был. Артем непонимающе осматривался. Серега оборвал самые высокие стебли руками, притоптал траву вокруг постамента, сгреб в сторону ногой сушняк, слегка обтер стелу рукой. Буквы имени позеленели и забились пылью. Он прочертил их пальцем.

— Ну вот и пришли. Это Герман. Мой первый и, пожалуй, единственный настоящий, доктор, — "представил" Серега. Он положил руку сверху на гранитную плиту. — Артем, это Герман. Герман, это Артем, — невесело усмехнулся он.

Сцинк подошел ближе и опустился перед табличкой на одно колено.

— Он похоронен здесь? — удивленно спросил он. — Почему?

— Он похоронен на городском кладбище. Это не могила, а памятный знак. Герман здесь разбился. В грозу. Не справился с управлением и сорвался в ущелье. Я упросил отца отметить это место. 

Прочитав надпись, Артем встал и еще раз огляделся — уже иначе. Шоссе круто уходило вверх и пропадало из зоны видимости за поворотом. За ним был следующий, еще круче — Серега знал это место как свои пять пальцев. 

— Так значит, Скенази был твоим лечащим врачом? 

— Да. Знал его?

— Не знал. Слышал, — помолчав, нехотя сказал Артем. — Мой отец закончил жизнь в психушке, я, кажется, тебе как-то говорил. 

— Говорил, помню.

— На каком-то этапе своей жизни я знал всех мало-мальски значимых специалистов этого профиля в стране. 

— Герман лечил твоего отца? 

— Нет. Не успел. Я хотел этого, даже писал ему с просьбой взяться, но он не ответил — то ли этического конфликта с текущим лечащим не хотел, то ли случай оказался не очень ему интересен. К тому времени, когда отцу стало совсем худо, Скенази уже погиб. 

— Герман был лучшим из всех в стране. Он бы мог вылечить твоего отца, я уверен. Он... мне очень помог. — Штампованные слова, формально называя все верно, фактически не означали ничего, и Серега про себя поморщился. — Он сделал для меня так много. Если б он тогда остался жив, сейчас бы все было иначе. 

— Не сомневаюсь. Он погиб слишком рано. Сколько ему было? — Артем снова обратился к табличке. — Здесь не выбиты даты.

— Это не могила, — напомнил Серега, — а памятный знак. Для меня. А я не хотел, чтобы на нем были даты. Ему было тридцать пять. 

— Рано, — повторил Сцинк. — И ни семьи, ни детей?

Серега помотал головой.

— Никого. Осторожно! — предупредил он непроизвольно отступившего к обрыву Сцинка, шагнул вперед и ухватил его за плечо. — Там нет ограждения. А в этом месте с края не покатишься, а полетишь. Стой. Сейчас покажу.

Он пошел вперед, раздвигая перед собой траву. За ее высокими стеблями и каким-то чудом укоренившимся без земли можжевельником скала уходила отвесно вниз на добрых пять сотен метров. Тонкой ленты реки отсюда не могло быть видно, она протекала под уступом, но даже сквозь пласты камня сюда доносился отдаленный плеск воды. Противоположная, солнечная сторона ущелья, заросшая ковром изумрудной зелени, спускалась к потоку гораздо более полого. 

— Красиво здесь, — сказал Артем из-за его плеча. 

Серега молча с ним согласился.

— Я не просил тебя с ним спать, солнышко, — он повернулся и обошел Сцинка, встав у него за спиной. — Я просил тебя всего лишь с ним познакомиться. Установить обычный человеческий контакт. Никто другой мне ничего о нем не скажет. Никто из тех, кого мы делим на двоих, о нем не знает ровным счетом ничего, а я знаю еще меньше остальных. Мне нужен был ты и твоя помощь. Потому что у него нет друзей. Все, с кем он проводит время, — это те, кого выбрал для общения я, и не исключу, что он их всех без исключения ненавидит. Но при этом он не заводит своих, вот в чем дело. Он ни с кем не делится, никому не доверяет, никого не подпускает к себе. Мне нужна была информация. И не о том, каковы его предпочтения в постели. А на данный момент я обладаю только ею. Хотя об этом я мог узнать и от Миланы с Раисой.

— С Миланой он не спит. Ну... в строгом смысле. Он бы на нее без тебя не взглянул, так что Милана — целиком твой выбор. А каков он с Раисой, кстати? Я, в отличие от тебя, не знаю об этом ничего. Было бы любопытно.

— Ты сейчас серьезно? 

Артем развернулся к нему, оказавшись к пропасти спиной. 

— Нет, шучу, — ответил он. — По-твоему, установить простой человеческий контакт с тем, у кого нет друзей и кому ничего от тебя не нужно, легче, чем с оравой нахлебников, готовых ради места в тусовке и халявных удовольствий на все? Давай, скажи, что я не годен ни на что, кроме как раздвигать ноги.

— Тш-ш, — мягко отошел назад Серега, приложив к губам палец, — потише. Здесь сильное эхо и велика вероятность камнепадов. Давай полегче, заинька. Я ничего такого не говорил.

— А зря. Потому что я действительно иначе добывать инфу не умею, и если тебя что-то не устраивает...

— Я сказал тебе, что меня не устраивает.

— Что ты хочешь о нем узнать? — развел руками Артем. Судя по неровному дыханию и дергающимся уголкам губ, на площадке у обрыва он чувствовал себя не совсем в своей тарелке.

— Все, — сказал Серега. — Все, что составляет его личность: его образ мыслей, его планы, его надежды, его чувства, его глобальные жизненные цели. 

Артем тяжело вздохнул и опустил глаза.

— Я отсмотрел кучу видео с ним. Слышал записи его разговоров. Регулярно обтекал за него тонной бабских и не только истерик на тему того, каким говном бываю, как смертельно обижаю людей, изуверски выношу им мозг, как не дорожу никем и ничем. Но в этом образе мудака не появляется ни малейшего стержня, я до сих пор не имею представления о том, что у него в голове. Каковы его мотивы? Чего он хочет? Чем живет? Есть ли хоть что-то существенное, кисонька, что ты мог бы мне о нем поведать здесь и сейчас?

Артем молчал.

— Зато ты пополнил ряды тех, кого я поставляю в его постель из своей. Отличный результат! Я доволен.

— У него твое тело, по-твоему, я железный? — тихо и почти виновато произнес Сцинк. — Ты ревнуешь?

— Боже упаси, зая! Конечно же, нет. Я убежденный сторонник открытых отношений, и, если тебя забавляет ощущать себя Марлой Сингер, я счастлив предоставить тебе такую редкую возможность. Но сам я немного другого от тебя ждал, когда просил об услуге. Прости мне мой эгоизм.

— Ты меня в чем-то обвиняешь? Это угроза? — искоса бросил на него взгляд Артем. — Я поэтому здесь, на месте гибели твоего врача?

Серега широко улыбнулся и протянул ему руку.

— Отойди от края, заинька, прошу тебя, там очень опасно. 

Подумав, Сцинк дал ему руку, и Серега вывел его за собой к постаменту.

—  Герман был для меня не просто врачом. Он был моим другом. Я часто сюда приезжаю, когда в чем-то сомневаюсь или ищу ответ. Мне необходимо было убедиться, что ты на моей стороне, — сказал он, опираясь локтем на стелу. — Вот почему ты здесь.

— Я на твоей. И только.  

За спиной по разбитой дороге с тарахтением проехала какая-то развалюха, но за стеной травы им с обочины ее было не видно, и водитель с проезжей части заметить их не мог.

— А если бы он и вправду тебя убил? — сказал Серега. — Что бы я тогда без тебя делал? 

На секунду Артем чему-то своему ухмыльнулся, но тут же серьезно и твердо покачал головой.

— Он на убийство не способен.

Серега отпустил его руку и в последний раз погладил нагретый солнцем гранит.

— Я бы на твоем месте не был так в этом уверен.

— Мне плохо, — безотчетно выдохнул Серый с последним толчком и осознал, что произнес, только тогда, когда в слепом взгляде Сцинка вдруг вспыхнула какая-то докторская тревога, как если бы Серый посреди толпы крикнул: есть здесь врач? Рука Сцинка на члене на секунду замерла, он моргнул белесыми ресницами и задергал кулаком более торопливо.

— Я сейчас, — прошептал он, — сейчас.

Серый хотел сказать что-нибудь вроде: тебе-то что или забей, но язык не шевельнулся во рту. Серый отупленно ждал, когда Сцинк кончит на него — может быть, прилетит даже в лицо — и умозрительное отвращение никак не мешало животной, выворачивающе приторной сытости тела. На удивление, Сцинк слил очень аккуратно, не капнув на него, — в салфетку или гостиничное полотенце, было не видно — вытерся чистым краем, скомкал, отшвырнул на пол подальше и поднял на Серого тревожный взгляд. Потом наклонился, обхватил за плечи, потянул к себе, неловко устраиваясь сзади. Серый вяло хотел его послать — и опять промолчал; непонятная возня раздражала, но по-прежнему очень отдаленно, как во сне. Он чувствовал себя тяжелым, неповоротливым борцовским манекеном в неумелых руках. 

— Иди сюда. Иди ко мне.

Прикосновения Сцинка были до тошноты приятны, и Серый безвольно позволял ему себя лапать, приподнимать в кровати, гладить по голове.

— Так лучше? 

От странных, слишком сильных для такого дрища объятий Серый легко не избавился бы даже при желании. Но ему и не хотелось. 

— Нет, — соврал он. — Хуже.

— Сейчас пройдет. 

Его хватило только на каркающий, дерущий горло смех. Сцинк произнес что-то еще, невнятное — Серому послышалось: вот видишь, уже не больно — и покачал его, как спеленутого ребенка. Тронул губами макушку, теплом выдохнул в волосы. В голове мелькнуло, что пеленки и погребальные пелены — даже словесно одна хрень, но пугающая мысль о смирительной рубахе кольнула и тут же отпустила. В руках Сцинка его наконец перестало колотить, смерч внутри стих — ровно в тот момент, когда Сцинк поцеловал его в затылок. 

Это было несправедливо. 

— Скажешь хоть слово... — бессильно предупредил он.

— Что будет? — отозвался Сцинк. — Убьешь меня?

Он нагнулся к уху Серого, шепот его был горячим, и сухие губы касались кожи. Серый закрыл глаза. 

— Где мы? — выдавил он из себя, только чтобы заглушить стук бьющегося сердца.

Полчаса назад Сцинк спал, и Серый, отстранившись, молча его рассматривал.

Если бы он мог взглянуть отрешенно, холодно, то, наверно, оценил бы и правильность черт, и чистую гладкость кожи, и припухший широкий рот, и асимметричную горбинку носа, и жесткое, пацанское тело — но отрешиться никак не получалось. От взгляда на Сцинка воронкой раскручивалась внутри тянущая, высасывающая душу пустота. 

Сцинк пошевелился, засопел, сонно закинул на него руку и притерся щекой к мятой подушке. Мокрое пятно от слюны на наволочке оказалось где-то под его виском. Губы сомкнулись и снова раскрылись с влажным звуком, белесые ресницы дрогнули и замерли. 

Если бы это всё принадлежало кому-то другому, скакало бы на незнакомых Серому хуях, отсыпалось бы в далеких, неизвестных ему постелях, не подступала бы к горлу мучительная тошнота, не возникало бы ощущения несмываемой грязи изнутри и снаружи. Но оно лежало рядом, небрежно забросив Серому руку на грудь — чужое, но слишком близкое и осязаемое, чтобы можно было отмежеваться, отморозиться, перестать злиться вхолостую. Чтобы можно было хотя бы уйти, закрыв за собой дверь, если невозможно сделать худшее. Уйти и потом не пожалеть.

Кисловатый перегар. Пятно слюны на гостиничной подушке. Расцарапанный его щетиной до красноты подбородок. Отсутствие трусов. Костлявое, неудобное колено — между его бедрами. Воронка внутри то сжималась и вытягивалась в узкий жгут, то расширялась толстой спиралью, распирая грудь, черная дыра втягивала в себя внутренности, выворачивая наизнанку, и лучше бы она втянула Серого целиком и больше не выплюнула обратно.

Сцинк моргнул и тут же зажмурился от солнца, поднял руку ко лбу, прикрывая глаза. 

— Привет, — прохрипел он, привыкнув к свету. Серый не отводил взгляда: так в детстве сложно не смотреть на распотрошенного кошаком голубя или размазанную по асфальту крысу. — Давно не виделись.

— С прошлой ночи... Что?.. Нет? — спросил он, когда губы Сцинка искривились в усмешке. — Так уверен, что знаешь, с кем из нас кувыркался? Считаешь, я не умею в нежность?

— Умеешь, — сказал Сцинк. —  Но я же говорил, что никогда вас не путаю. Это еще его или уже твоё? 

Он провел ладонью по бедру, зажимающему его колено.

Серый освободил его ногу и перекатился на спину. Потолочный вентилятор мерно отмахивал обороты, разрезая воздух со звуком гильотины. Тонкая желтоватая занавеска у приоткрытой створки окна надувалась и опадала от ветра. Под ребрами гудел с волчьим подвыванием, наматывая на оборотах кишки, его личный торнадо.

— Тебя долго не было. Почти три недели, — Сцинк потянулся к нему, ткнулся лбом в плечо, навалился грудью. Серый спихнул его с себя локтем.

— А то ты скучал. 

— Ждал.

От вытянутого в нить смерча вибрировало в горле.

— Зачем? 

— Надо. 

Сцинк перевернулся и навис над ним, переступив ногой через его тело. Нагнулся низко, прижался лбом ко лбу, так что спинки их носов соприкоснулись. Широко распахнутые глаза слились для Серого в мутное, грязно-серое пятно. 

— Хотел увидеть.

Серый оттолкнул его лицо пятерней. 

— То, что случилось в прошлый раз, ничего между нами не изменило, — он сжал зубы. Стоило повторять это себе часто и громко. — Ты дно. Ниже некуда.

Вместо бабочек в его животе жил ураган, от круговерти которого он готов был выблевать внутренности.

Сцинк скинул на пол одеяло.

— Когда ниже некуда, это хорошо, — кивнул он, стягивая с него трусы. — Только от дна можно оттолкнуться. 

Если оно не илистое и в нем не вязнешь, не стал говорить вслух Серый.

— Где мы? — повторил он.

— В "Ишхане". Ему позвонили с просьбой подтвердить бронь и перевести остаток денег, но заказывал ты. Мы приехали вместе. Ты этого и хотел или был другой план?

Серый огляделся вокруг. 

— Я бронировал другой коттедж.

— Там что-то случилось: с трубами или сантехникой, я не понял, они извинились и заселили в этот.

— И что? — Серый усмехнулся и повернул к нему голову. — Ему здесь понравилось?

— Ну, судя по тому, что он ушел, не очень, — сказал Сцинк. — Он допытывался у меня, чего именно ты хотел, в чем смысл этой поездки и вообще, но мне нечего было ему ответить. Ты ничего мне не говорил.

— И он тебе поверил? — заинтересовался Серый.

— А ты бы на его месте поверил?.. Может, ты собирался ехать не со мной?

— Ты же знаешь, что нет.

— Потому что он был уверен, что нет. Зачем мы здесь? 

Сцинк расцепил руки, и Серому на секунду стало холодно и слишком свободно. Порывшись, он нашел в складках сбившейся простыни не только трусы, но и майку и с сомнением посмотрел на несвежие тряпки: натягивать их ужасно не хотелось.

— Брезгуешь его бельем? — ухмыльнулся сзади Сцинк. — А спермой? У тебя, наверно, была отдельная от него зубная щетка?

— И полотенце тоже, — холодно подтвердил Серый. Было отлично, что Сцинк сам не давал ему забыть, кто он. — Я в душ.

После ванной — выхода не было — пришлось надевать то, что было. 

— Вы ехали через тоннель? — Серый приподнял единственную в комнате пару джинсов, которая была брошена на спинку кресла: — Это мои или твои? 

— Да, — голос Сцинка напрягся. 

— "Да, мои" или "да, твои"?

— Да, через тоннель, — Сцинк спустил ноги на пол и босиком прошлепал за дверь. — Все мое валяется у входа. 

Серый с трудом отогнал полоснувшую мозг картинку чужого вечера, застегнул ремень, оправил толстовку и вышел в коридор. Сцинк одевался, проигнорировав возможность принять душ. 

— Что? — поднял он голову в ответ на тяжелый взгляд Серого.

— Ничего. Редко вижу тебя трезвым. Непривычно.

Сцинк завязал шнурки.

— Может, все-таки скажешь, зачем мы здесь?

— Хотел показать тебе одно место.

Сцинк с сомнением покусал губу, но решился открыть рот, только когда они вышли на улицу.

— Если ты про обрыв, то я уже был там. Он меня возил. 

— Долго думал, — хмыкнул Серый. — Нет, мы не туда. Я собираюсь показать тебе кое-что другое. 

Они миновали коттеджи и волейбольную площадку. Выложенные плиткой дорожки складывались незнакомым рисунком, но старый кривой дуб нынешние хозяева, к счастью, не спилили — по нему Серый и сориентировался. На заново отстроенной базе вместо самого дальнего угла территории приметное дерево стало почти центром комплекса, из него сделали что-то вроде местной достопримечательности: обнесли каменным бордюром с фонарями, поставили вкруговую скамейки. Сразу за ним располагалась точка проката снаряжения. Поднимаясь еще дальше вверх, Серый обогнул корпус персонала, какой-то склад и вышел к ограде. От шоссе базу отделяла добротная и высокая железная решетка со шлагбаумом у центрального въезда, но с северной стороны, где не было выхода к реке или троп, выводящих на известные маршруты, тянулся беспонтовый забор из сетки-рабицы. Метрах в двадцати от последнего строения виднелась калитка. Серый шагнул за территорию комплекса — Сцинк без лишних вопросов последовал за ним. Утоптанная дорожка шла от калитки вдоль базы — к поселку и нижнему кемпингу, но им туда было не надо.

Он не сразу нашел почти заросшую тропу, пристрастность и избирательность детской памяти исказили реальную картину: ему помнилось, что они спускались к реке левее, сам спуск был круче и по пути сквозь деревья можно было разглядеть старую дорогу, но он ошибся. Тропа располагалась ближе и была намного более пологой, чем ему казалось, а ущелье оттуда не просматривалось совсем.

Они добрались до знакомой площадки минут через десять. За спиной, тяжело дыша с непривычки, поднимался Сцинк. Серый замер и медленно выступил вперед. Под ложечкой мгновенно заледенело.

Река лежала прямо под их ногами. Ее излучина отсюда больше всего напоминала выгнутую кошачью спину. Солнце, отражаясь в воде, слепило глаза. Брошенная в горы скрученной лентой, Аилга причудливо извивалась сверху вниз: здесь, на высоте, шумная и бурная — сплав по ней мог обернуться нешуточными проблемами — у подножия она разливалась прохладным, равнодушным потоком. 

Дальняя гряда сегодня была окутана облаками: с середины подъема пегой полупрозрачной дымкой, к пикам снежно-белыми кучевыми клубами. Контур нижних отрогов еще проглядывал за пеленой, а хребты, круто уходя вверх, терялись в густом молочном мареве.

— Охуенно, — присвистнул Сцинк, но его напряжение Серый почувствовал спиной.

Уголок рта непроизвольно дернулся.

Он ненавидел это место теперь даже острее, чем прежде. Ярче, чем от себя ожидал.

— А тебя правда заводит ощущать себя Марлой Сингер? — спросил он. 

— Что? — оторопел Сцинк. — Это жучки?.. Что, серьезно?

— И камеры тоже, — кивнул Серый.

Там, где когда-то было место лагерного привала, теперь пестрел небольшой палаточный городок. Кислотно-веселенькие цвета, охраняемая автостоянка, мангалы напрокат.

— Он всегда любил красивые вещи, — Серый повернулся. — Если в моей комнате появлялись стоящие штуки, они всегда принадлежали не мне. Это ему отец покупал все, отказы выпадали на мой счет. Девчоночьи фарфоровые куклы — без понятия, что он с ними собирался делать. Коллекционные модели машин со всеми деталями в пропорции один к десяти. Железная ретро-дорога с настоящим паровозом, у которого дым валит из трубы, и целый маленький мир вокруг: опускающиеся и поднимающиеся шлагбаумы, станционный смотритель с флажком, разномастные человечки, магазины с прилавками, дома с черепичными крышами и цветами на окнах... Не знаешь, зачем нужны игрушки, которые нельзя ломать? Которые нельзя портить под страхом наказания? — он усмехнулся. — Я их ненавидел. Мне они казались уродскими. Может быть, я сам виноват в нашей ссоре. Было несправедливо — он терял игрушку и ему же влетало за это, но кто разбирался? Пока он научился делать мне плохо, я многое успел натворить.

— Он пытался... — начал Сцинк, но замолчал под его взглядом.

Серый прищурился.

— Нам надо просто поговорить друг с другом, правда? И тогда все станет хорошо, да? — улыбнулся он. 

Сцинк пристально посмотрел на него и неопределенно покачал головой.

— Пойдем, — вернулся к тропинке Серый. — Я хотел показать тебе другое место.

— Что это? — спросил Сцинк, когда они остановились.

Третий корпус был разрушен целиком: сохранился только фасад с террасой, огороженной деревянной балюстрадой, остальные три полусгнивших стены завалились внутрь, сложившись, как картонка, под рухнувшей на крышу сосной. Зато центральный и медицинский корпуса все еще стояли, мертво пялясь на них слепыми глазницами.

— Детский оздоровительный лагерь, — тихо, с расстановкой, вслушиваясь в каждое слово, ответил Серый. Сцинк явно не понял, чему он следом рассмеялся. — Я провел здесь несколько смен.

Сцинк обошел его и двинулся по дороге, но не к центральному корпусу, не к медкабинету и не к кирпичной столовке с пролетами веранды, а к покосившемуся грибу, некогда ядовито-желтого цвета. 

— Что он сказал тебе?

Ненавистная розовая краска виднеющегося за ним здания побурела и местами отслоилась с досок. Оголенное дерево покрылось мхом. Второе окно от входа, хорошо помнил Серый. Сейчас оно было проткнуто веткой стоящего рядом дерева, свисающая на одной петле форточка ощерилась осколками не выбитого до конца стекла. Серый обернулся на режущий уши железный скрип.

Сцинк тронул с места вертушку заржавевшей качели с "рулевым" кругом посередине.

— Там, у обрыва, — поторопил его Серый.

— Я понял, — кивнул Сцинк и в раздумье пожал плечами. — В сущности, ничего. Кроме того, что Герман погиб именно там.

Он тряхнул волосами, кивнул на карусель и ухмыльнулся Серому широким ртом. 

— Покатаемся? — предложил он тем же тоном, которым обычно предлагал отсосать.

— Конечно, — согласился Серый, хотя предпочел бы расстегнуть ширинку и избавиться наконец от чужого белья.

Он сел на единственную оставшуюся целой деревянную перекладину, а Сцинк примостился на каркасе сиденья. Они оба положили ладони на рулевое колесо и потянули в одну сторону, не сговариваясь.

Скрежет наждаком проехал по ушам. Взвизгивающий стон карусели был похож на похоронный вой старух-плакальщиц. Сцинк улыбнулся — Серый так и не понял чему. На третьем круге Серый без предупреждения спрыгнул, карусель резко повело набок, и Сцинк еле удержался на своем железном насесте. 

— Герман был единственным, кто знал вас обоих по отдельности, — сказал он Серому, — и он разбился...

— И? — не дождавшись продолжения, произнес Серый.

— Но разбился на опасной горной дороге в грозу. 

— Это он тебе сказал, что была гроза? — фыркнул Серый. — Романтик.

— Грозы не было?

— Смотри. Вон там, — Серый со скрежетом развернул карусель со Сцинком в нужную сторону, — ворота. Рядом с ними можно было оставить машину в дни посещений. Сразу за территорией лагеря — полоска леса метров на двести-триста, а за ней — старая дорога. Ею до сих пор пользуются, потому что там, — он махнул рукой выше и еще раз крутанул карусель, и Сцинк поморщился, — помимо альпинистских точек, есть несколько полумертвых селений, где все еще живут люди — в основном, старики, конечно. В одном таком месте у Германа был дом. 

— Ты был там? 

— Дом ему достался в наследство от какой-то дальней родни еще лет в семнадцать, когда Герман жил здесь. Не знаю, почему не оказалось прямых наследников, может быть, они отказались от чести получить старую рухлядь у черта на рогах. Но Герман этот дом любил.. Работал там — говорил: никто не мешает — читал, статьи писал, даже книгу собирался издавать, только не успел. Он часто здесь ездил. Один. По этой дороге. Туда и обратно. 

— Он знал эту дорогу как свои пять пальцев, — сказал Сцинк.

Он положил свою ладонь Серому на руку, которой тот придерживал карусель. 

— В тот день он навещал... кого-то из вас?

— Давай, уточни, кого именно, если это я помню про погоду. Никакой грозы в тот день не было. Но ты же знаешь, что я мало на что способен и, конечно же, не мог причинить ему вреда.

— Так это не было аварией? — спросил Сцинк. — Тогда расскажи, как все произошло.

— Боишься отправиться следом?

— Когда я надоем: тебе или ему, не знаю, — так и будет. Теперь я, как когда-то Герман, единственный, кто знает вас обоих. Ни одному из вас огласка не нужна. 

— В психушку я не пойду, это точно, — помрачнел Серый. — Только что бы ты понимал.

— А что надо?

Серый не ответил. Он высвободил руку и пошел по усыпанной ржавой хвоей тропе к ветхому корпусу. И лестница, и половицы выглядели так, что казалось, осыпятся в труху под легким нажимом, но Серый в два шага одолел крыльцо, ступил на террасу — и она выдержала его вес. Он толкнул ручку-скобку и вошел. Внутри пахло сыростью и гнилью. В проеме коридора была видна дверь вожатской напротив палат и игровая. "Вторая палата! Сережа, к тебе приехали".

— Герман ебал его, — громко и внятно произнес он.

— Что? — откликнулся с улицы Сцинк. Он поспешно спрыгнул с карусели и подошел к крыльцу. — Что ты сказал?

— Лет с тринадцати, — добавил Серый. — А может, и раньше. Он тебе не рассказывал?

Ржавая панцирная сетка под ним скрипуче застонала, но осталась натянутой достаточно туго, и лежать оказалось удобно. На его прежнем месте койки уже не было, на всю палату в два ряда по пять их осталось только две — с погнутыми ножками, остальные, видимо, вывезли прежние хозяева. Каким чудом местные не утащили и эти на металлолом, было неясно. Серый просунул ноги под верхнюю скругленную на углах перекладину спинки, уперся пятками и закинул руки за голову. Штакетник когда-то побеленного потолка растрескался, разбухшие от влаги участки с отслоившейся по краям краской были похожи на трофические язвы. На электрошнуре по центру свисал одинокий черный патрон.

— Никогда не думал, что всего за десять лет все приходит в такой упадок.

Сцинк показался на пороге, настороженно озираясь, шагнул вперед, какой-то притихший и почти подавленный. 

— Этот лагерь уже тогда переживал не лучшие времена. Отправка сюда должна была служить для нас наказанием. 

— Давай уйдем отсюда.

Серый покачал головой и подзывающим жестом похлопал по сетке.

— Если я лягу рядом, мы провалимся, — без тени улыбки сказал Сцинк. — И по моим ощущениям — прямо в преисподнюю.

— Так и есть, — не менее серьезно согласился Серый.

Сцинк постоял на месте и все же двинулся к нему. Осторожно опустился на сетку в изножии.

— Тогда расскажи.

— О чем? О том, чего я не могу помнить?

— Если ты не можешь этого помнить, почему тогда точно знаешь, что Герман... — он осекся, осознав глупость вопроса. — Черт.

Серый хмыкнул.

— Он никогда не оставляет на тебе следов, верно? Ни засосов, ни синяков, ни царапин. Он не оставляет их ни на ком, разве что нарочно — для меня, — сказал он. — Угадай, кто научил его быть таким предельно аккуратным? Иметь одно тело на двоих не очень-то сподручно. Даже одного неаккуратного раза мне хватило, чтобы понять.

— Он трахал его в том доме в горах?

Серый не ответил.

— Или в машине, когда приезжал навестить, — утвердительно сказал Сцинк.

Слепящая солнцем излучина Аилги под ногами и кристальная чистота неба над головой.

— Он мог повредить в машине Германа тормоза, да?

Серый подтянул к себе ноги и сел по-турецки. Неустойчивая на кривых ногах кровать зашаталась, и Сцинк схватился за раму.

— Почему ты так уверен, что это он его убил, а не я? 

— Потому что я знаю вас обоих.

Во рту у Серого горчило. Он неприятно рассмеялся — такой его смех особенно отталкивал отца: губы его кривились презрением, а глаза холодели особым отчуждением. Хотя чтобы вызвать отторжение у отца, Серому слишком стараться никогда и не приходилось. 

Сцинк протянул руку, чтобы дотронуться до его лица, и Серый отшатнулся. Пальцы Сцинка замерли в воздухе, в нескольких сантиметрах от щеки. На секунду Серому до омерзения остро захотелось, чтобы Сцинк дотянулся и все-таки коснулся его, он скрипнул зубами от ненависти: больше к себе или к Сцинку, сложно было понять. 

Сцинк не подался вперед и просто опустил руку.

— Я знаю, что с ним станет, если ты однажды не вернешься, — сказал он.

— Откуда ты можешь это знать?

— Мой отец. Не помню, я рассказывал о том, как он умер? — Серый, подумав, кивнул. — Я пытался его вернуть, но процесс был необратимым. Никто не смог нам помочь. 

— Я должен сказать: мне жаль?

— А тебе на самом деле жаль? Тогда скажи, — неожиданно резко отозвался Сцинк. — Если нет, то не надо. Ты мне ничего не должен. И это было давно. 

— Сколько тебе было тогда?

— Шестнадцать.

Серый прислушался к себе. 

— Мне жаль тебя в твои шестнадцать, когда это случилось. Но мне плевать на то, что станет с моим телом, когда в нем уже не будет меня. Он постепенно превратится в овощ, так? — уточнил он.

Сцинка заметно передернуло. В его глазах промелькнуло до боли знакомое отцовское выражение отвращения. 

— Я подожду тебя снаружи, — сказал он, поднимаясь с кровати.

Серый улыбнулся в пустоту.

Они вышли через центральные ворота, повернув вертушку у увитой плющом будки, площадка-стоянка за территорией заросла высокой травой, кое-где торчали кусты боярышника и вездесущей лещины. Асфальт на старой дороге еще больше растрескался, по бокам валялись осыпавшиеся с гор камни разной величины. 

Сцинк шагал молча на полметра впереди, словно это он всегда знал путь и вел за собой Серого, а не наоборот. За выступом в ущелье шумела река, солнце быстро согрело их после прелой промозглости лагерного корпуса, но запах гнили, казалось, впитался в одежду и волосы. Серый мечтал о душе в коттедже нового комплекса.

Неожиданно Сцинк остановился как вкопанный и пристально посмотрел куда-то вниз по склону горы. Было слишком далеко. В зарослях травы отсюда сложно было бы разглядеть стелу — цинизм ее установки Серого почти восхищал — но само место Сцинк по каким-то ему одному ведомым признакам явно узнал.

— Мы говорили о Марле Сингер у памятного знака, — обернулся он к Серому. — Там не могло быть никаких жучков. И никого не было рядом.

Серый подошел ближе и убрал воображаемую пылинку с рукава его вылинявшей кенгурухи.

— Так, может быть, мы с ним не так сильно воюем, как ты полагал? — Серый обошел стоящего у него на пути Сцинка и не оглядываясь продолжил движение. — Ты не знаешь ни одного из нас, — бросил он через плечо.

От длинных, по-азиатски прямых каштановых волос приятно веяло смешанным ароматом духов, шампуня и прочих женских приблуд, кончики щекотно елозили по Серегиным губам, щекам, подбородку, падали ему на грудь. Держась за спинку дивана левой рукой, правой Милана то и дело перебрасывала тяжелую гриву с одной стороны шеи на другую, как в рекламе чего угодно: от средств для волос и парфюма до кофе и мужских часов. Она прыгала четко и безостановочно в ритме просачивающейся сквозь стены музыки, ее изогнутые ресницы дрожали, губы были приоткрыты, дыхание не срывалось и даже грудь подскакивала равномерно и легко — все, что Милана делала, было идеально эстетично, как будто она двадцать четыре на семь снималась в воображаемом кино.

— Тебе хорошо? — спросил он.

Милана улыбнулась, обнажив ряд жемчужных зубов, и кивнула. Она не врала. Ей точно было хорошо — немного по другим причинам, чем Сереге: потому ли, что в гипотетическом фильме она выглядела божественно, потому ли, что ее радовала подаренная им брендовая побрякушка, или потому, что где-то за дверью осталась презрительно и зло кривить тонкий рот Раиса, — какая Сереге была разница. Он любил, когда  рядом с ним людям было хорошо.

— По идее, кто-то должен был отвечать за то, чтобы нас тут не беспокоили, — сказал он, обращаясь в сторону полузадернутой шторы у входа. 

— Меня никто не заметил, — Артем выступил вперед, ткань за его спиной заколыхалась. — Я обналичил деньги, — он подвинул бокал к краю и шлепнул на стеклянную столешницу полиэтиленовый пакет из "Магнита". — Не хотел тебя прерывать. Привет, Милана.

Занятая мысленными съемками Милана только перекинула волосы с одной стороны на другую. Серега притормозил ее безукоризненно ровный темп, придержав за талию, осторожно помял бедра над резинкой чулок, чтобы не оставить отметин, — матовую, цвета слоновой кости кожу Миланы синяки бы очень испортили.

— Я просил тебя об этом еще на прошлой неделе, — сказал он, облизав губы и успокоив дыхание.

— На прошлой неделе я не смог. 

Серега бросил на него короткий взгляд. Сцинк стоял напротив стола, сунув руки в карманы, и выглядел усталым и немного настороженным. Серега машинально погладил Милану по груди, тронул мягкий сосок, провел ладонью вверх по шее к подбородку. Угадывая его желание, она раскрыла рот и впустила внутрь пальцы, сомкнула на костяшках пухлые губы, намазанные чем-то полупрозрачно-липким. 

Артем переступил с ноги на ногу, наблюдая за ними.

— Ждал кого-то? — между делом спросил его Серега.

— Если скажу, что не ждал, поверишь? 

— В ногах правды нет, — Серега указал ему на диван рядом с собой. — Сядь. Золотце, ты не против, если Артем здесь побудет? 

Он двинул кистью, проталкивая пальцы глубже, Милана подавилась, но сдержала некрасивый звук, по ее подбородку обильно потекла слюна, а между нарисованными бровями легла недоуменная складка. Милана стрельнула глазами в сторону Сцинка, но все же хлопнула ресницами согласно.

Серега очертил ладонями контур ее фигуры: от груди по ребрам до талии и поясницы, от ягодиц по бедрам до коленей, обтянутых черными чулками. 

— Нравится? 

— Так себе, — пожал плечами Сцинк.

— Сними нас, — кивнул Серега в сторону телефона, брошенного на столе. 

Артем настроил режим и отстранился к краю дивана, чтобы поймать их с Миланой в кадр.

— Всех вместе, — пояснил Серега. — Подожди, — остановил он, когда Сцинк придвинулся к нему и вытянул руку для селфи. — Не возражаешь, зая? Это исключительно для внутреннего пользования. 

Артем, приподняв бровь, вопросительно посмотрел на него через камеру.

— А ты не знал, что у девушек надо спрашивать согласие на любое действие, чтобы они не чувствовали насилия над собой? Мне нравится. Это почти так же трогательно, как то, что им надо присаживаться, чтобы поссать. 

Сцинк фыркнул. Милана на экране повернула голову в три четверти, приопустила ресницы и перебросила волосы на выступающее вперед плечо. 

Артем сделал фото, потом еще одно и еще.

Серега приподнял и снял с себя Милану; как куклу, переставил коленями на сиденье лицом к стене и пристроился сзади. 

— Она даже не течет, — констатировал Сцинк. — И не кончит с тобой. Невозможно кончить, все время держа лицо и позу. 

Милана нервно вскинулась, но Серега подал ей со стола наполненный доверху бокал. 

— Выпей, золотце. Не злись. Артем так шутит. 

Он вставил в нее мокрые скользкие пальцы, пока она пила, — Милана даже не поперхнулась. Артем принял у нее пустой бокал и снова наполнил.

— Ей и не нужно, — объяснил Серега. — Она не для того создана. Нельзя ждать от бабочки меда. 

Раиса и верно уже давно бы потекла, пошла бы красными пятнами на шее и груди, хрипела и цеплялась бы за его плечи. Она была почти уродливой в постели, это цепляло и взвинчивало, но изящество и невозмутимость Миланы заводили его не меньше.

— Красиво же, согласись? 

— Очень, — согласился Артем. — Хоть видео снимай.

— Так снимай.

Артем отхлебнул прямо из горлышка бутылки и перехватил телефон горизонтально. Поймав ракурс, он откинулся к спинке дивана и безотрывно следил за ними.

— Ревнуешь? — спросил Серега. Артем помотал головой. — Хотел бы быть на ее месте?

— Да. 

— Дай ей время, — попросил Серега. — Много не потребуется.

Сцинк закончил с видео, отцепил пальцы Миланы от зажатой в них ножки бокала и налил еще.

— Милана, — позвал он, наклонившись к ней. Она приподняла голову и мутно посмотрела на него, словно заметила только что. — Ты охуенная. 

Она улыбнулась и глотнула через край бокала из его рук. Она не краснела, ее кожа оставалась гладко-матовой и, даже окончательно опьянев, она умудрялась дергаться от толчков Сереги грациозно. 

— Золотце, — прошептал ей на ухо Серега. — Можно Артем тебя ненадолго сменит? 

— Это... какая-то шутка? — заторможенно моргнула Милана. Язык у нее заплетался.

— Конечно, — Сцинк выдернул ремень из шлевок, расстегнул и спустил джинсы до колен. — У Сережи специфическое представление о юморе. Но ты же не против?

Он повернулся спиной, встал на узком диване вплотную к покачнувшейся Милане, прихватил ее одной рукой, чтоб не упала, и оперся другой о спинку. Милана уронила голову ему на плечо. Рядом с ее загаром кожа Сцинка казалась болезненно светлой и чистой: ни пятна, ни родинки. 

— Солнышко, — охнул Серега, придержав его внизу живота. Он подался вперед и не торопясь, очень аккуратно ввел. — Что я буду без тебя делать?..

Артема передернуло, Серега нагнулся и поцеловал его в затылок.

— Двигайся, ну, — хрипло поторопил Сцинк.

— Куда мы едем? — Сцинк повел плечами от холода. — Ты уверен, что тебе вообще стоило садиться за руль?

На стекле оседал конденсат. Под колеса ложилась посекшаяся серая лента дороги.

— Не ссы, — хмыкнул Серега. — Иду по приборам.

Небо еще было темным, но близкое присутствие света уже ощущалось в воздухе. Где-то там, на востоке, за поворотом серпантина, за уступами скалы, за хребтом и отрогами из-за невидимого горизонта медленно вылезало солнце.

— Я устал от напряга, — продолжил Серега, — от вечного ожидания трабблов. Он создает мне проблемы сознательно и постоянно всю мою жизнь. Всю мою жизнь я обречен решать их, подтирать за ним, исправлять, замазывать и расхлебывать последствия. Я не знаю, что он выкинет завтра. Я не могу быть хозяином собственной жизни, пока он существует. Это несправедливо.

— Ты делаешь вещи, за которые тебе могут открутить голову, — Сцинк кивнул на пакет на заднем сиденье. — Это и его голова, на минуточку.

— Именно поэтому я так внимателен к мелочам. Мне нельзя погореть на ерунде, а он наживает мне врагов, о существовании которых я не знаю, и плодит конфликты, которые я не могу разрулить, потому что не в курсе, что они вообще есть. Каждая затаенная обида пахнет местью. Одна заява или привод в полицию, один звонок не тем людям — и рухнет все. 

— Твой отец в этом случае...

— Мой отец в этом случае не пошевелит и пальцем, чтобы меня вытащить. И правильно сделает. Если за двадцать с лишним лет твой сын не научился просчитывать последствия своих поступков, он не стоит ломаного гроша и каких-либо усилий. Я-то научился, а он? Отец поступит верно — только он нас не различает, какая мелочь. 

Сцинк сидел на соседнем месте, привалившись виском к подголовнику, и слушал его то ли с тоской, то ли с неодобрением.

— Только не надо говорить мне о попытках контакта, — отмел невысказанное им возражение Серега. — Я честно пытался с ним договориться. Писал, оставлял сообщения, все было: напоминалки в телефоне, аудио- и видеопослания. И ни разу ни на одно из них я не получил ответа. Он ведет себя так, будто меня нет, пользуясь при этом всем, чего добился я.

— Что ты предлагаешь? И куда мы едем, наконец? Мы проехали мост и поворот к туннелю десять минут назад.

— Я устал. Все, что есть в моей жизни — и его по дефолту, — это результат моей планомерной работы. Я не вижу причин, почему он должен пользоваться ее плодами. Все его друзья — это мои друзья. Все его деньги — деньги, которые я заработал. А если отец выделяет от своих щедрот три копейки, так тоже лишь потому, что это я нашел способ их выбить. Это мне, а не ему известны отцовские кнопки. Он снимал сраную двушку в хрущевке, пока я не выпросил у старика для него квартиру, когда мне вконец опостылело то и дело просыпаться на помойке.  Ему не дал бы никто, если б я не тащил его за собой паровозом. Он ебет только тех, кого я для себя нахожу, и еще ни разу ни от кого не отказался. И что я увидел в благодарность? 

Серега демонстративно подождал ответа, но Сцинк продолжал молчать, покусывая губу. Выражение его лица чем-то Серегу нервировало. 

— Будь у него хоть что-нибудь, за что его можно было бы уважать, я бы потерпел. Но у него ничего нет. Он ноль. Неудачник. Почему я должен делить с ним жизнь?

Он отвел руку от руля, снова выдерживая театральную паузу. 

— Потому что это он тебя придумал, — на это раз отозвался на риторический вопрос Артем. — Потому что вся твоя жизнь — в его голове.

— Что? — оторопел Серега. Он сдвинулся корпусом и пристально, вопросительно посмотрел на Сцинка. 

— Смотри на дорогу! — поморщился тот.

Серега отвернулся к лобовому стеклу и рассмеялся, осознав, что едва не повторил полупьяный Миланин вопрос: это что, шутка? У Артема специфическое представление о юморе. 

По краю шоссе рваным пунктиром мелькало рассыпающееся парапетное ограждение. Над крышей ровера нависала махина изъеденной кротовыми ходами туннелей горы.

— Это он тебе сказал? Когда? Когда вы трахались на скрипучей койке в бывшем "Соколе"? 

— Значит, мы все-таки едем туда?

— Как тебе там, кстати? Понравилось? Можем повторить. Кто из нас лучше в постели, ящерка? Мне ты никогда не говоришь о любви. Я хуже?

— Смотри на дорогу, пожалуйста.

Монохромный пейзаж за окном потихоньку приобретал краски, как будто в инста-снимке сдвигали ползунок интенсивности. Кобальт уходил, уступая место терракоте и зелени. Из ущелья поднимался густой белый туман.

— Он до сих пор считает, что отец отправлял нас туда в ссылку, но это я просил купить нам путевку. Догадываешься зачем?

— Герман? 

Серега кивнул.

— От "Сокола" до его дома в горах двадцать минут езды. Он забирал меня в свободные дни — отец написал разрешение, ведь мне полагалось усиленно лечиться — и нам никто не мешал. Я любил это место. Меня тянуло туда даже после его смерти. Хотя потом я так и не был там больше ни разу.

— Почему? 

— Почему что? — уточнил Серега.  — Рвался или не доехал? Потому что совесть вела меня на место преступления, но я боялся спалиться так же тупо, как Раскольников, ты какого-то такого ответа ждешь? Он ведь убедил тебя, что я это сделал.

— Он никогда такого не говорил.

— Но позволил тебе прийти к такому выводу. Самому. А ты и пришел, такой догадливый. 

Скала линяла в привычный песчано-коричневый, под шинами скрипели осыпавшиеся мелкие камни, угол подъема заметно увеличивался, повороты заставляли Сцинка лихорадочно хвататься то за ручку, то за торпеду.

— А не подкинул ли он тебе, до кучи, мотива и возможности? Зачем мне надо было убивать Германа? И как я это провернул? 

Машину тряхануло на колдобине, и Сцинк повалился ему на плечо. Его бледные губы нервно скривились.

— Нам обязательно ехать в этот аул? Я поверю тебе, если ты расскажешь мне все в любом другом месте, хоть прямо здесь.

— Это не аул, — усмехнулся Серега. — Ты так давно тут живешь, а толком ничего не знаешь. Сейчас будет старый туннель, не психуй, он короткий.

Серега на всякий случай посигналил перед уступом, закрывающим въезд, — вряд ли в такое время кто-то мог направляться вниз, жизнь здесь начиналась намного позднее. Машина заехала в тоннель, и бледная, дрожащая дымка осталась за спиной: ночь пряталась от света в горной норе. Тусклые лампы на каменном потолке выглядели адской гирляндой, прочерченная обычной белой краской полоса по краю пути была едва заметна. Серега заглушил мотор.

— В чем дело? 

— Ты же сказал прямо здесь рассказывать.

Серега наклонился к нему, прикрыв глаза, почти вслепую нашарил его рот, верхняя губа Сцинка оказалась влажной от выступившей испарины. Он ответил на поцелуй — неуверенно, с опаской, больше принимал и поддавался, но потом забросил руки Сереге на плечи, обнял за шею, притянул к себе. Дыхание его было сбивчивым и горячим; уперев ладонь ему в грудь, Серега отстранился и ощутил, как частит чужое сердце.

— Он был влюблен в Германа как кошка, — сказал он. — Ревновал его до одури, навязывался и сходил с ума, оттого что Герман ему взаимностью не отвечал. Несколько раз сбегал из дома — и приезжал сюда, в горы. Герман оплачивал такси, успокаивал его, укладывал спать, звонил отцу, а потом ночевал на кресле или на полу. Ни разу, никогда не было по-другому. Он сам провоцировал Германа, как умел, — кто виноват, что умел он плохо? Герман предпочел ему меня, так случилось, что ж теперь? Стоило бы смириться и забыть, но он не смог. Сколько лет прошло, а он продолжает мстить мне за то, что у нас с Германом было.

— Ты любил его?

— Германа? — зачем-то переспросил Серега. — Все было по согласию и по моей инициативе, если ты об этом. Я сам хотел его, а все тупые прямолинейные выводы идут в жопу.

Артем покачал головой.

— Я не об этом. Ты его любил?

Где-то в глубине туннеля в длинной цепи гирлянды моргала лампа. Свет долго мерцал, на мгновение вспыхивал ярче, а затем тускнел, словно подавал сигналы азбукой Морзе. Сереге слышалось тонкое жужжание.

— Он спас меня, вытащил из дерьма. Сделал тем, кто я есть. Он знал, что будет со мной дальше, все предвидел — еще тогда, объяснял, как и что делать потом, научил жить без него, со всем справляться. А меня даже не пустили на его похороны... — Серега вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот. — Я не убивал его. Он был для меня всем. 

— Я тебе верю, — Артем положил руку ему на колено. Пальцы у него слегка дрожали. — Давай вернемся. Пожалуйста.

Сергей включил фары и завел двигатель. Лучи могли бы выхватить из темноты чудовищ, но подсветили только убогие, выдолбленные кирками стены. Машина тронулась вперед.

— Мы едем не в "аул". В дом все равно не попасть: Герман оставил его по наследству какой-то левой родне, семьи у него не было. Сомневаюсь, что там живут. Мы едем в другое место, но если не поторопимся, опоздаем. 

В теснине не бывает солнца, и вода в реке ледяная до ломоты в костях. У начала второго туннеля маленьким водопадом стекает один из мелких притоков Аилги. Артем попросил остановить и вышел к нему.

— Здесь можно пить, — крикнул Серега. — Она кристальная.

В переводе название реки значило "прозрачная, незамутненная". Со своего водительского места он видел, как Сцинк вытянул ладонь лодочкой, поймал струю и приник к руке губами, повторил движение еще два раза, остатки воды плеснул себе в лицо, растер и пятерней взъерошил рыжие волосы. Вместе с ним в машину ворвалась сырая предутренняя свежесть.

— Аж зубы сводит, — сказал Сцинк. Его колотило ознобом. — Долго еще? 

— Почти прибыли, — обнадежил Серега. Он сунул Артему ополовиненную бутылку, и тот жадно глотнул из горла.

Когда они подъехали, пролеты арок едва заметно розовели. Сцепленные из прямых бетонных блоков опоры галереи казались лапами гигантского членистоногого. Серега обнял одну, прислонился к ноздреватой поверхности лбом. Поздоровался. Под подошвами мешались камешки, стыки плит проросли травой. 

Артем покосился на узкий проем для дороги.

— А если кому-то понадобится вниз? Здесь не разъедутся и два скутера, не то что автомобили.

— Сдадим назад и пропустим. Иди сюда. 

Тень нехотя сползала по противоположному склону ущелья, отступая по сантиметру, оставались считанные минуты. Поежившись, Артем отошел от машины. 

— Ближе, ну. Не бойся. 

Первый луч выстрелил из-за уступа минуты через три — и ударил по глазам. Серега зажмурился и улыбнулся. Детское ощущение беспричинного счастья на секунду охватило тело от кончиков пальцев до корней волос. Он зацепился за опору пальцами, поднялся на носочки и высунулся далеко вперед, завис над обрывом. Солнце лизнуло щеки и закрытые веки красным, пламенным языком.

— Сережа, — напряженно и тихо, словно издалека позвал Сцинк.

— Все-таки боишься высоты?

Серега подтянулся обратно, сел на бетонную плиту, прислонившись к столбу галереи плечом, и свесил ноги в пропасть.

— Как может человек создать того, кто его во всем превосходит? Того, кто его умнее, талантливее, работоспособнее? — не оборачиваясь, спросил он.

— Не знаю.

— А я знаю: никак. Это он паразит, а не я. Я собираюсь избавиться от него, вывести его из себя, как выводят вшей и глистов. Мне известно, как это сделать, и плевать, что ты думаешь по этому поводу. Вдвоем нам в одной жизни слишком тесно, тебе никогда не понять насколько, — Серега жмурился, задирая лицо к небу. — Здорово здесь, да? Рассвет в горах — лучшее, что можно здесь увидеть, — я хотел, чтобы ты его застал... Разве горы можно не любить? Это красиво.

Против солнца круто уходящий вверх подъем казался чернильно-черным, ослепительное солнце разъедало его контур, рассыпаясь между уступами на отдельные лучи. Туман белесой жижей растекся по дну ущелья. Дальний отрог вспыхнул золотом, зелень заиграла десятками оттенков: от бледно-травянистого до темного изумруда хвои. 

— Есть другой выход, — сказал ему в спину Сцинк.

— Нету.

От бетонной плиты тянуло влагой и каменной пылью, сидеть было холодно и жестко. Сцинк неуверенно двинулся к нему, ступил один раз, другой. Шаги давались ему сложно. Серега не успокаивал его и не подгонял.

Не дойдя до парапета, Артем опустился сначала на корточки, а затем сел, поджав к себе ноги, в тени от опоры.

— Моя мать умерла в родах, — неожиданно после паузы сказал он, — и я по ней не страдал...

Серега обернулся.

— ...Замены ей отец не искал, и я никогда не испытывал такой потребности. Он не отдавал меня ни в ясли, ни в сад, мне не нанимали нянь, научная работа позволяла ему бывать дома, а преподавательская — брать меня с собой; сколько себя помню, мы жили вдвоем, и это казалось естественным. Наверно, у него были женщины, но я о них не знал, в нашем доме они не появлялись. Нам было хорошо вместе. 

Шея затекла, и Серега развернулся к Сцинку вполоборота, вытянув ноги вдоль края плиты. Сцинк сцепил пальцы на коленях и смотрел мимо него, на разгорающееся зарево неба.

— Я не знаю, в какой момент что-то пошло не так. Где была грань, отделяющая эксцентричность от небольшого нарушения, нарушение от отклонения, а отклонение от болезни? То, в чем другие видели сначала странности, а затем симптомы, не являлось для меня чем-то особенным — мне не с чем было сравнивать, я привык жить с ним разным. Я любил отца любым. У меня, кроме него, никого не было. Меня забрали от него в двенадцать, не знаю почему — он никогда не причинял мне вреда. 

— Исключая те случаи, которые описаны...

— Прямолинейные выводы идут в жопу, так ты сказал? — резко перебил Сцинк. — Я умел с ним жить и знал, что делаю. А меня лишили всего. 

— И тогда ты поклялся, что вырастешь и придумаешь лекарство от смерти, но не добрал баллов в медицинский. Я правильно продолжаю? Приехал сюда в надежде, что здесь поступить будет проще, но оказалось, что чужих здесь не ждут: своих с избытком. Не обижайся! — он поднял примирительно ладони. — Я рад, что ты туда не поступил. Все мозгоправы — первостатейные психи. Я обязан Герману всем, но и он был больным на всю голову. То, что ты не влился в их число, для тебя и для меня счастье.

— Небольшая поправка к твоему досье. Я приезжал сюда еще раньше. К Герману. Я написал ему, умолял помочь отцу, взять его к себе в клинику, но он мне не ответил: не отказал, но и не согласился. И тогда я сбежал из интерната и дернул к нему явочным порядком. Только опоздал, и пришлось возвращаться обратно.

— Я не знал. 

— Теперь знаешь, — пожал плечами Артем. — Отец умер еще через полгода, но это уже было не так больно. В нем убили его, и он перестал существовать намного раньше.

Длинные, изломанные у стен столбы света от арочных проемов располосовали галерею. Серега сорвал листок дотянувшегося кроной до бетонной плиты клена и покрутил в пальцах.

— Со мной такого не случится. Я останусь, потому что я сильнее и ценнее для всех. Эта жизнь — моя, а не его, потому что он не живет, а издыхает, питаясь мной и теми, кто меня окружает. Но даже если ты окажешься прав, и я плод его ума и ничто без него, мне плевать. Жить, ужимаясь вполовину, я больше не хочу. Мне необходим воздух. Свобода. Пусть ненадолго, но я останусь один на один с собой.

— И в чем твой план?

— Тебе не нужно знать план. Тебе надо только определиться: ты со мной? 

Лицо Сцинка скривилось, как от зубной боли.

— Я не хочу делать между вами выбор, — через силу произнес он.

— Тебе придется. И если ты не со мной, ты мне больше не нужен.

Он поднялся и последний раз оглядел горы. Треск цикад заглушал шум скачущей по камням воды. Ветер теребил листву, в треугольном просвете между вершинами показались полупрозрачные, ватные облака. 

— На этой дороге невозможно развернуться назад, — сказал Сцинк. — Мы рухнем вниз. Все втроем.

— Не рухнем. Так ты со мной? — протянул ему руку Серега.

Артем смотрел на него, сощурившись от бьющего в глаза света. На солнце его кожа казалась еще бледней, часто моргающие золотистые ресницы придавали лицу растерянно-беспомощное выражение.

— С тобой, — наконец ответил он и крепко ухватился за Серегину ладонь. Серега рывком дернул его на себя. — Я тебя никогда не оставлю.

Что-то болезненно-сладкое нежданно кольнуло под ложечкой. Серега высвободил руку и быстро пошел к машине. 

Ключ повернулся в замке. Или в тишине у Артема начались слуховые галлюцинации. Он приподнял голову с подушки и замер. Тонко скрипнула открывающаяся дверь, и звук неуверенных шагов сразу смолк, как будто с той стороны так же чутко насторожились. Артем лихорадочно откинул покрывало и метнулся в коридор, словно только от его скорости все зависело.

Серый стоял в прихожей, привалившись к стене. В темноте, неподвижный, он был похож на сумеречную тень из ужастика, которая исчезает при включенной лампе, поэтому Артем сначала крепко вцепился в его локоть и только потом нашарил выключатель.

— Ящерка... — механически, тускло произнес Серый, глядя мимо него.

Он никогда Артема так не звал.

— Где ты был? Я тебя столько времени ждал.

— Сколько? 

— Почти два месяца. 

— А, ну да, — Серый вяло высвободил локоть; порывшись в кармане куртки, вытащил телефон и швырнул на столик у вешалки. — Отличные фото в календаре. И видео тоже. Рад, что ты не скучал в ожидании. Нет, правда. Мы же сторонники открытых отношений, хули. 

Он начал  стаскивать с себя куртку. К рукаву ее прилипли засохшие травинки. Артем развернул Серого к свету, нагнул к себе и проверил зрачки, пальцами оттянув веки. Он не сопротивлялся. 

— Что видно?

— Где ты был? — переспросил Артем. — Я тебя искал. 

— Какая разница?.. У Раисы. Терпела меня, сколько могла, — Серый криво усмехнулся: — Надолго не хватило. 

— Ты ушел от нее больше недели назад. А потом? Куда пошел? Что делал?

— Не помню... Спал. Тебе-то что? Пусти, мне надо в душ.

Артема словно заклинило, он не мог сконцентрироваться и бессмысленно повторялся. Мутным осадком со дна души поднималось предчувствие сбывшихся опасений. Он просчитал десятки вариантов, пока ждал, а теперь вдруг поплыл и потерял контроль. Ему надо было успокоиться, чтобы вернуть все в правильное русло.

— Раиса там плачет, кстати. Может, позвонишь ей?

Серый безучастно отмахнулся.  

— Зачем? Она плачет не по мне.

Он отодвинул Артема, как мебель, чтобы пройти в ванную, остановился у раковины, оперся на нее ладонями и устало склонил голову. Артем придержал за ним дверь и, помедлив, хотел шагнуть следом.

— Я даже не буду спрашивать, какого хуя ты здесь делаешь, — остановил его голос Серого. — Я позвал тебя сюда сам, если скажешь. Выдал тебе ключ. Разрешил перевезти ко мне вещи. Возможно, даже предложил тебе руку и сердце. Все, что ты решишь мне скормить, я сожру. Я заранее верю любому твоему слову. Только сейчас съеби. Пожалуйста. Я хочу остаться один. 

Артем убрал ногу с порожка и позволил двери захлопнуться. Несколько секунд спустя в дно душевой кабины гулко ударили струи воды. 

Он поставил чайник, дождался свистка, выключил. Вытащил на стол и, подумав, спрятал обратно в бар бутылку. Перестелил постель. Нашел в шкафу большое махровое полотенце, чистое белье — и вернулся к ванной. Постучал, но не услышал ответа.

Дверца душевой была открыта, горячая вода хлестала из рассеивателя в полную силу, оседающий на кафеле пар собирался в капли и извилистыми дорожками стекал по стене. Серый сидел на полу, откинув голову к стеклу кабины, и не моргая, безжизненно пялился в потолок. Артем бросил вещи на стиралку и опустился на колени рядом, повернул к себе за подбородок. Серый сфокусировал на нем выцветший взгляд.

— Я просил тебя уйти.

Артем собирался сохранять трезвую голову, но против воли пьянел, когда целовал его: в скулы, переносицу, щеки, губы, веки — кожа у Серого была холодной и влажной, отросшая щетина царапала губы. 

— Я искал тебя, — шептал Артем ему в висок, в ухо, в шею. — Везде, где только мог: у Хорена, на базе, в "Соколе", у обрыва, ездил по чертовой старой дороге в горы...

— Ненавижу горы, — отозвался Серый. — Всегда больше любил море.

— Я испугался, — Артема вело, он плюнул и перестал себя сдерживать. Переступил через ногу Серого, оказавшись между его коленями, зарылся пальцами ему в волосы. — Я думал, что не успел, что поздно, что теперь все напрасно. 

Серый закрыл глаза и безвольно поддавался его напору. 

—  Ненавижу, как ты это делаешь со мной, — слабо скривился он.  — Не надо так.

Артем раздевал его, как ребенка: стянул отсыревшую толстовку, футболку, выпростал ремень из петель; заставив подняться, спустил джинсы. Серый выступил из штанин, едва не поскользнувшись на мокрой плитке, Артем слепо поцеловал его во впалый живот, в руку, задел плечом полувзведенный член.

— Я просил тебя уйти, — с непонятной интонацией напомнил Серый.

— Я уйду, — бодро соврал Артем. — Сейчас... скоро.

Серый по-детски жалко дернул плечом, но ничего не сказал.

— Подожди, — Артем сунулся внутрь кабины и отрегулировал ему воду. — Вот так. Нормально.

Он послушно ступил внутрь, под воду. Облокотился на стену перед собой, ненадолго задрал подбородок, позволив каплям ударить в лицо, подставил поочередно одну щеку, вторую, а потом низко, тяжело пригнул голову. Вода падала и рассыпалась мелкими брызгами о его широкие ссутуленные плечи, стекала с темных волос по шее на спину и грудь, струилась по бедрам и икрам, огибала косточки на щиколотках. 

— Тебе приглашение? — глухо спросил он, его голос сливался с шумом воды. 

Артем как был, в одежде, тупо перешагнул бортик кабины и задвинул за собой перегородку, как будто Серый мог передумать. Вода мгновенно пропитала майку и шорты, мокрая ткань облепила тело, сковала бедра. Внутри кабины было тесно, душевая явно не предназначалась для двоих. Артем прижал к себе обесточенное, похудевшее, но по-прежнему сильное и жилистое тело, крепко стиснул в руках, и под ложечкой нестерпимо свело от жалости и предвкушения. Он нашел губами выступающий крупный позвонок, сполз поцелуями-укусами к плечу, оставил яркую метку у мышцы над ключицей. Жмурясь от водяной пыли, отстранился и окинул Серого голодным взглядом. Янтарный загар все еще покрывал его спину и руки, но от линии вечно приспущенных пляжных шорт кожа осталась бледной до самых икр. У ребер линял в желтизну неизвестного происхождения  кровоподтек, лопатки короткими штрихами изукрасили царапины — следы Раисиных ногтей. От острого приступа собственнической жадности, жажды единоличного обладания потемнело в глазах. Артем прихватил Серого за горло ладонью и притянул к себе, ткнулся носом в глянцевые от воды мокрые волосы, в ямку у затылка.

— Давай уже, — Серый длинно судорожно вздохнул, в обреченной позе досмотра развел руки по сторонам от смесителя и шире расставил ноги. — Не тяни, не с девкой.

— С чего вообще вдруг-то? — все-таки спросил Артем.

— Чтоб потом не жалеть. 

Обескураженную паузу Артема Серый понял по-своему, потому что обернулся через плечо: изогнутый выступ скулы с запавшей щекой, заросший щетиной подбородок, прилипшие к виску пряди, капли на кончике носа. 

— Хотелось, — добавил он.

Артем попытался избавиться от намертво прилипших к телу шорт одной рукой, потому что другой суеверно не отпускал Серого от себя. Справившись наконец, он бросил мокрые тряпки на пол подальше от водостока и сделал воду погорячее — его трясло. 

Опустошенная анемичность Серого очень быстро сменилась судорожным зажимом, все тело было схоже со стояком деревянной неподатливостью, и, наспех лаская его, Артем ощущал ладонью забитые горячие мышцы.

— Хотелось, так впусти меня, что ли, — от бессилия грубо бросил он, захлебываясь тягостной, затапливающей нежностью. Он ждал, что Серый сорвется, срыв был бы лучше молчаливой заторможенности, но Серый все терпел и очевидно старался выполнить то, что Артем от него требовал.

— Серенький, — прошептал тот, — радость моя... вот так, да.

— Какая я, нахуй, радость, — бесцветно отозвался Серый.

— Специфическая, — признал Артем. Он толкнулся резче, Серый втянул со свистом воздух. — Не стискивай зубы.

Артем вскинул локоть поверх его плеча, крепче прижал к себе его тяжелое, неподатливое тело — как при удушающем приеме. Серый инстинктивно ухватился за его предплечье и болезненно вздрагивал от рывков.

Все шло неправильно. Струи горячей воды обрушивались на них разверзшимися небесными хлябями: капли хлестали по плечам и спине, заливали глаза, заставляли ступни скользить. От густого пара трудно дышалось, теснота мешала мало-мальски развернуться, Артем тщетно цеплялся за голос разума, как за обламывающуюся кромку льда в полынье, и тонул. Все складывалось чудовищно, катастрофически не так, но ему не хватало силы воли прерваться. 

— Хуево выходит, — нервно фыркнул он. — Пожалеешь потом, что дал.

— Не успею, — помотал головой Серый.

Он кончил со стоном в три движения кулаком и, ослабев, осел из рук Артема на пол. Артем дождался, когда сгустки его спермы стекут в отверстие слива, плотно закрутил краны и открыл дверь. За стеной кабины было посвежее, хоть и так же влажно, он глубоко вздохнул. Колени подгибались. Уголком полотенца он вытер Серому мокрое лицо с сосульками волос на лбу, потом, развернув полностью, накрыл его плечи.

— Хватит корчить из себя сестру милосердия.

Серый поморщился, когда Артем промокнул тело его футболкой — едва заметно, отголоском прежней брезгливости, но ничего не сказал. Поднялся, замотал полотенце вокруг бедер и шатаясь двинулся из ванной.

— Подожди, — торопливо натянув на себя его джинсы и толстовку, Артем вылетел следом и ухватил его за плечо. — Поешь что-нибудь. Есть картошка, сосиски...

— Я не голоден.

— Я сделаю кофе.

— Не сейчас. Потом, может быть. Пойду лягу.

— Стой, — Артем заступил ему путь в спальню. Серый недоуменно поднял голову. — Я тебе не дам.

Взгляд у Серого был потерянно-мутным, отсутствующим, и от узнаваемости этого выражения у Артема сдавило грудь. 

— Я не дам тебе уйти, — объяснил он.

В темно-карих глазах мелькнуло понимание. Подобие усмешки изогнуло губы.

— Как? Не пуская меня в кровать? — он шагнул в сторону, чтобы пройти, и остановил попытавшегося загородить ему дорогу Артема просительным жестом: — Не надо, Сцинк. Пожалуйста. Я очень устал. Дай отдохнуть.

Артем остался на месте, придавленный провалом.

— Почему ты сдаешься? — кинул он Серому в спину. 

Замерев на мгновение, Серый не ответил и двинулся дальше. У Артема заплясали пальцы — больше от злости, чем от бессилия.

— Почему ты так просто позволяешь ему забрать у тебя все?

Когда он, опомнившись, рванул в спальню, Серый уже успел залезть под одеяло и с видимым наслаждением вытянул ноги.

— Потому что он победитель, — как ребенку, с равнодушным спокойствием ответил он. — Победитель получает все, это любому известно.

Он блаженно прикрыл веки. Артем подошел к окну и с шумом отдернул шторы одну за другой, рванул на себя раму, впустив в комнату осенний холодный воздух и дневной свет. Солнце стояло высоко над крышей, до сумерек было еще далеко. Серый сел на постели, щитом выставил руку перед лицом.

— Мы на улице Вязов или это пытка? Ты всерьез?

— Почему ты позволяешь ему победить?

— Закрой окно, мне холодно, — Серый посмотрел на него, воспаленно щурясь. Артем не пошевелился, и тогда он натянул край одеяла до шеи и понуро кивнул, мысленно соглашаясь на сделку. — Потому что он прав. Потому что я с ним согласен, — он невесело хмыкнул: — Никогда не думал, что это скажу.

Он ненаигранно поежился, в мокрой толстовке у открытого окна Артему тоже было не по себе. Он хлопнул фрамугой и повернул ручку.

— Это только в книжках и в кино злобные мистеры Хайды появляются из голов благородных докторов Джекиллов. В реальности добро не порождает зла. Добрые доктора лечат детей и зверушек, а дерьмо плодит другое дерьмо. Среди нас нет Джекилла, мы с ним оба Хайды, только я никчемный и слабый, а он удачливый и харизматичный.

— Он это ты. У него твои мозги.

— Какая разница, если он умеет найти им лучшее применение.

— Я знаю, что с ним станет без тебя. И ты это знаешь. 

— Тем лучше, — Серый впервые по-настоящему, почти довольно улыбнулся. — Единственное светлое пятно во всей этой жалкой истории. Даже стимул. Обидно, что я не смогу этого увидеть.

— Я тебя не отпущу, — убежденно повторил Артем. 

— А что ты сделаешь? — вскинулся Серый, на секунду превратившись в себя прежнего.

— Всё, — пообещал Артем. Он потихоньку нащупывал почву под ногами, еще не поздно было все изменить. Той же ошибки он больше допускать не собирался. И если не выйдет повернуть время вспять, он хотя бы умрет, пытаясь. 

— Тебе-то это зачем? — Серый откинул в сторону одеяло и спустил ноги на пол. Губы у него задрожали. — Твоя в чем забота? Не хочешь увидеть его деградацию и пережить то же самое снова? Любишь его? Так сотвори с ним свое чудо воскресения, а меня оставь в покое, — он зачесал пятерней мокрые волосы к макушке и потер костяшками пальцев виски, сморщившись, как от приступа мигрени. — Я тебя не звал и не ждал, ты появился в моей жизни из ниоткуда и завел меня в этот тупик. Это ты стал тем, кто окончательно убедил меня в моей безнадежной ущербности. Это ты последовательно заставил меня вскрыть все заросшие раны, чтобы ныли, гноились и смердели. Это ты убедительно показал мне, что в моей собственной жизни я ничем и никем не владею. Это ты сделал так, чтобы я захотел раз и навсегда исчезнуть, будто меня не было. Так что теперь тебе еще нужно? Когда мне больно, страшно и плохо, ты не отпускаешь меня отсюда. Это такое изощренное издевательство?  Меня больше ничего здесь не держит, я издыхаю живьем, разве ты не этого хотел? — он почти сорвался на сдавленный шепот-крик. 

— Этого, — серьезно подтвердил Артем. Серый осекся на полуслове и замер с открытым ртом, словно от пощечины, глаза его обескураженно распахнулись. Артем еще раз кивнул, чтобы у него не оставалось сомнений. — Этого и хотел.

— Почему? — спросил Серый после долгой паузы. 

— Выпей кофе, — сказал Артем и, не оборачиваясь, пошел на кухню.

Он снова включил остывший чайник, засыпал три ложки растворимого кофе в чашку и столько же сахара.

— Я блевану этой бурдой, — предупредил появившийся в проеме двери Серый. 

Артем не ответил. Серый сел за стол перед чашкой и тупо постучал ложечкой в пустой чашке о стенки.

— Я помню, когда я его придумал, — сказал он. — Был ноябрь или декабрь. Дом тогда еще не построили, мы с отцом жили в квартире. Шел дождь — такой нудный, затяжной. Капли стучали в подоконник, и стоны няни были слышны не так сильно, как обычно. Не знаю, почему он всегда выбирал крикливых, каждая следующая орала под ним громче предыдущей. Мне было тоскливо. Вообще я привык быть один, но тогда почему-то захотелось сыграть с кем-нибудь в настолку. А он был веселый и всякое умел придумывать, он выигрывал в любой игре — даже в той, где невозможно сжульничать, но мне было плевать. Он был клевый, всем нравился, даже отцу, и я хотел с ним дружить.  Какое-то время мы действительно ладили, — он вопросительно посмотрел на Артема, но тот не отрываясь, следил за чайником, словно под присмотром тот мог закипеть быстрее. — Я человека убил, Артем. Поэтому, да?

— Ты никого не убивал. А потом появился Герман?

Серый покачал головой.

— Герман появился намного позже, когда все стало совсем плохо. Он обещал мне... многое. Обещал, что поможет, что никогда не сделает мне больно. Что избавит от него навсегда, и я смогу дальше жить, как все нормальные люди. Обещал, что все наладится и будет хорошо. Он развел нас с ним. Сказал, что так будет лучше, что это только начало, а со временем он исчезнет совсем. Я поверил, ему сложно было не верить. 

Чайник засвистел, и Артем наполнил кипятком чашку, параллельно размешивая в ней сахарный песок.

— Ты любил его?

— Больше жизни, — не раздумывая ни секунды, ответил Серый. Его темно-карие глаза посветлели. — Фантазировал, как он заберет меня к себе, когда отца не станет. Он много рассказывал: про Москву, Петербург, Казань, про разные города в Европе и Америке, где он бывал на конференциях, а я слушал и обдумывал, как подстроить несчастный случай с отцом, чтобы мы могли уехать с Германом отсюда навсегда. Далеко-далеко. Всерьез просчитывал варианты: разобрался в автомобильном двигателе — знал, что и как повредить, чтоб со временем отказали тормоза, изучил отцовские лекарства на предмет совместимости, знал все противопоказания при его диагнозе, перебирал удобные яды. Я мечтал быть с Германом — во всех смыслах. Он делал меня счастливым. Пока не предал. Я думал, я сдохну. А потом решил, что сначала убью его, а потом себя. 

— Ты никого не убивал.

Серый, подув, сделал глоток, потом другой, потом, поморщившись, залпом выпил полчашки.

— Так за что, ящерка? — снова спросил он.

Артем достал с полки еще одну чашку, налил себе чаю и сел на табурет рядом.

— Я ведь рассказывал тебе про своего отца?

— Да. Как он жил, где работал, когда началась болезнь, как развивалась, чем все закончилось. Мне уже кажется, я знаю про твоего отца все.

— Про моего отца — да. Но не про меня. И не про Германа.

— Я знаю, что ты писал Герману с просьбой помочь отцу, но он тебе не ответил.

— Я так и говорил, да, — кивнул Артем. — Но на самом деле он мне ответил. Ответил, что мог бы взяться, если бы отца перевезли к нему клинику, сюда, правда сам ходатайствовать о его переводе отказался, как и вообще говорить с кем-либо из своих коллег в Москве. Повлиять на решение московских врачей я не мог никак, поэтому собирался повлиять на решение Германа. В отличие от тебя, на тот момент я знал о нем намного больше. Молодой блестящий врач-новатор, красавец и эксцентрик, с отличными перспективами на взлете успеха внезапно уезжает из Москвы в какой-то глухой аул в горах и живет там едва ли не отшельником — такие романтические повороты часто дурно пахнут. Как о психиатре я слышал о нем только хорошее — как про покойника, но стоило завести речь о возможном с ним контакте, все начинали темнить и уходить от ответа. По недомолвкам и экивокам, по тому, как категорически запретил мне о нем думать мой опекун, я кое-что предположил, но мне надо было знать наверняка, и я в конце концов докопался. Нехорошая история, о которой я знал, возможно, и не вызвала бы в свое время шума, коснись пацана попроще, но был замешан сын достаточно влиятельного человека, и она получила огласку — в узких кругах, конечно. До уголовки дело не дошло, это Герману удалось замять, но пришлось все бросить и уехать, и в обе столицы с тех пор он ездить остерегался. Даже думал эмигрировать, но с этим тоже как-то не срослось.

Серый смотрел на него, не отрываясь. Артем перехватил его взгляд и усмехнулся.

— Ты бы знал, как мне понравилось все то, что я услышал. Впервые за много времени у меня появилась надежда — маячил шанс заполучить врача, который делал невозможное, вытаскивал людей со дна ада, добивался стойкой ремиссии в случаях, когда другие только разводили руками — и по такой смешной цене. Ради отца я пошел бы на все, мне оставалось только молиться, чтобы Герман на меня клюнул.

— И как? Клюнул? — прищурившись, спросил Серый.

— Я накопил на билет из тех денег, что выдавал мне опекун — друг отца и довольно порядочный человек — и сбежал сюда без спросу. Нашел адрес, на последние деньги нанял водителя и закатился явочным порядком. Герман не выгнал меня. И даже помочь не отказался. Но дальше порога тогда не впустил. Может быть, я был уже староват для него: мне было пятнадцать, но инфантильной свежестью по понятным причинам от меня давно уже не веяло. Может, я слишком откровенно предложился — у меня не было ни опыта, ни времени для долгих игр в невинность и соблазнение. Может, Герман опасался подставы. А еще он временами честно пытался бороться с собой. Так или иначе, на свое деловое предложение я получил деликатный отказ. Он нашел мне место, где я смог бесплатно переночевать, купил мне обратный билет и в разговоре пообещал приехать в Москву и собрать консилиум — как только дела отпустят, недели через три. Пообещал твердо, искренне заверил. Он умел быть убедительным, правда?

— Он не приехал, — без вопроса сказал Серый.

Артем, рассмеялся и развел руками.

— Бинго. Ни через три недели, ни через месяц, ни через три. И с тех пор не отвечал ни на мои звонки, ни на письма. Второй раз сбежать из интерната было намного труднее — не говоря уже о том, чтобы найти на побег деньги. Я смог вырваться только через полгода, для чего мне пришлось тайком вскрыть собственную квартиру, продать кое-какие отцовские вещи и добираться автостопом. Герман меня узнал, когда я появился перед ним снова, — а вот я его не очень, он был сам не похож на себя. Он очень извинялся, в этот раз впустил меня к себе в дом, я жил у него дней десять, пока не пришел в чувство, и он держал это в тайне — видимо, боялся обвинений. Мы о многом успели поговорить в эти дни, даже по-своему сблизились — не так, как изначально планировалось. Герман поработал со мной школьным психологом, выводя из фрустрации: я то бился в отчаянии, то делился планами поступить в мед и вылечить отца самому — он успокаивал, поддерживал, давал советы, объяснял, что и как. Но о его поездке в Москву речи больше не шло. Герман отводил глаза, ссылался на туманные непреодолимые обстоятельства и не отступал под моим напором. Я думал, дело в прежнем страхе, в возможности преследования, ареста или мести, но потом я увидел тебя рядом с ним — этого не должно было случиться, но так вышло — и все понял. Его непреодолимым обстоятельством был ты. 

— Не я...

— Ты меня не помнишь? — улыбнулся Артем. Серый покачал головой. — Очень удобно, когда тебя никто не замечает... У Германа случился краш. Обсессия. В тебе и заключалась причина его перемены.

— Не во мне. В нем.

Серый ткнулся лбом в сведенные вместе ладони. Артем отодвинулся с табуреткой к мойке и отстраненно на него посмотрел.

— Интересно, — произнес он наконец, — как ты вообще дожил до своих лет, так безнадежно ничего не понимая в людях?

— О чем ты? 

— Герман был одержим тобой, а не им, — сказал Артем. — Это ты стал его Лолитой. 

Серый медленно поднял голову.

— Между нами никогда ничего не было. Он не хотел меня.

— Хотел. Только скорее отрезал бы себе руку, чем к тебе прикоснулся. Он сходил по тебе с ума так сильно, что дышать в твою сторону боялся. Что ты вообще знаешь об этом человеке?

— Он меня лечил...

— От чего? От одиночества?.. несчастья?.. заброшенности? Каким, по-твоему, мог быть изначальный диагноз? — Серый растерянно молчал. — У тебя был воображаемый друг, подростковая склонность к суицидальному поведению, легкое биполярное расстройство и наследственная предрасположенность к шизофрении, которая могла и не проснуться, но именно ее до паники боялся твой отец. После самоубийства твоей матери он готов был платить любые деньги и идти на все, чтобы избавить единственного наследника от той же перспективы, и харизматичный доктор Скенази, гонимый злыми завистниками гений, со своими новаторскими методиками пришелся ко двору как никто. Твой отец не вмешивался ни во что, он доверял Герману безгранично и предоставил ему карт-бланш. И тот им воспользовался по полной. Какое-то время Герман сам верил в то, что все делает правильно — и главное, бескорыстно. У него была гипотеза о дублирующей личности как способе стимуляции компенсаторных механизмов. Это он, а не ты творец твоего альтер эго. Изначально оно должно было стать частью терапии, но превратилось в проклятие — сперва для своего создателя, а потом и для тебя. Он сумел слепить из спящих в тебе черт копию — другого, позитивного и созидательного, тебя — за рамками твоего сознания. Только вот существовал этот фантом вовсе не умозрительно, а вполне себе во плоти. В твоей. И работать послушной марионеткой точно не собирался. Герман тебе не врал, что планирует его уничтожить, он был уверен, что у него получится. Если бы не страсть к тебе, возможно, так и вышло бы, но он не смог устоять. Перед глазами и в его воле оказалась живая кукла тебя — "ненастоящий", вымышленный мальчик в твоем теле, и искушение стало непреодолимым. Он убеждал себя, что ты ничего не знаешь — и не узнаешь никогда, что тебе это никак не вредит, что долго это не продлится, что он вот-вот все бросит и исправит. Но бесконечно обманывать себя трудно. После той вашей встречи в горах истинное положение дел окончательно предстало перед ним во всем своем сияющем пиздеце.

— Ты все это выдумал, — хрипло сказал Серый. — Тебе не может быть об этом известно. 

— Выпей кофе, — попросил его Артем. — У меня есть его дневники и все записи. Будет желание полюбопытствовать — обращайся. Доктор Скенази по-врачебному старательно записывал все, что считал важным. Психиатрией не занимаются здоровые, ты же сам это говорил. Подсознательно туда идут те, кто хочет вылечить себя. Он диагностировал собственные отклонения с тем же холодным интересом, что и чужие. 

— Откуда? — коротко спросил Серый и, верно истолковав паузу, зло выпил кофе до дна.

— Я приезжал к нему еще раз, уже с официального разрешения опекуна — сумел его убедить, что Скенази невинен и оболган, что он великий врач и в состоянии помочь отцу, и опекун махнул рукой, вероятно, просто меня жалея. Я стал тем, с кем Герман говорил обо всем — и о тебе тоже. Он знал, что я намерен поступать в медицинский и заниматься психиатрией, даже обещал мне протекцию в местном меде, и после его смерти я получил доступ к архиву. Я точно знаю, зачем он поехал в тот день к тебе.

— Я был так счастлив, что он приехал — ко мне, а не к нему. Мы вышли за территорию и отправились к тому уступу, что я тебе показывал — меня он к себе в дом не возил. Я не собирался ему навязываться, всего лишь хотел поцеловать его: тогда мне еще казалось ужасно несправедливым то, что одному достается все, а другому — ничего. Но он меня оттолкнул с таким видом, что... — лицо Серого перекосило болью, он проглотил ком в горле и на несколько мгновений затих. — Я сорвался, орал так, что слышно было, наверно, даже в лагере, странно, что не сошел оползень. Я вывалил все, что передумал и перечувствовал за это время, а потом убежал. Он пытался меня догнать, звал, метался, но я не откликнулся, вернулся в лагерь вдоль обрыва — в лагере он меня трогать не стал, только убедился, что я в безопасности. Я видел, как он сел в машину... Если б я тогда знал...

— Ты ничего уже тогда не мог изменить. Он принял решение задолго до вашего разговора. Герман зашел в тупик, казнил себя за то, что с тобой сделал. Он собирался попрощаться — все маньяки донельзя сентиментальны, а то, что ты ему сказал, только подвело под всем закономерную черту.

— Ты знал? 

— О том, что он планирует самовыпил? Тогда — нет. Я прилетел к нему последний раз в невменозе: отец угасал в Москве на моих глазах, я думал броситься Герману в ноги, умолять, обещать все, что угодно, лишь бы только он согласился ехать со мной. Но вместо бала попал с корабля на похороны.

— И возненавидел меня?

— Не тебя. Его. За все рухнувшие надежды, ложные обещания, обманутые ожидания, за впустую потраченное время. Я так жаждал ему отомстить, что, будь у меня волшебная сила воскресения, я бы вытащил его из ада, чтобы заново заставить страдать и умирать в муках. Но у меня ее не было. И бездны ада не транслировали мне сцен возмездия в онлайн режиме. Я изводился и разъедал себя несколько месяцев, неизбежная к тому времени смерть отца только подлила масла в огонь. Ничто не успокаивало меня, не примиряло с произошедшим, пока мне не пришел в голову другой способ мести. 

— Я...

— Извращенная страсть к тебе была его единственной ценностью и радостью. Помощь тебе стала последним его ярким побуждением. Он убил себя, чтобы облегчить тебе жизнь, освободить тебя от своих демонов. Он верил, что тебе без него станет наконец лучше. Мне нравилось думать, что я тоже пущу его надежды под откос, перечеркну все то, ради чего он жил перед смертью, сделаю бессмысленной его жертву — чтоб она ни от чего тебя не избавила. Меня не смущало, что он никогда об этом не узнает — достаточно было того, что об этом буду знать я. Ты должен был повторить судьбу моего отца — это казалось мне справедливым.

В горле пересохло, Артем взял чашку, чтоб отхлебнуть чаю. Неудачно глотнув, он поперхнулся и закашлялся. Серый дотянулся и постучал его по спине.

Когда Артем вытер заслезившиеся глаза, Серый часто кивал, словно с чем-то внутренне соглашался или уложил последний паззл в огромную, опостылевшую мозаичную картину. Сердце Артема сдавила ледяная, колючая ломота. 

— Никаких обид, ящерка, — спокойно произнес Серый. 

Он зевнул, и глаза его как-то разом потеряли блеск.

— Погоди, — задохнувшись, выдавил Артем, — это не все, история на этом не заканчивается.

— Да не важно, — отмахнулся Серый, привставая с места. — Ерунда это все. Расскажешь как-нибудь в другой раз. Я пойду, ладно? Очень спать хочется. Растворимый кофе — хуйня полная, тебе не говорили? 

— Ты останешься, — Артем крепко схватил его за руку. — Останься, пожалуйста.

— Давай уточним, — Серый не стал вырываться, просто опустился обратно на табуретку. Выражение его лица было ровным, как маска. Пульсирующая жилка на тыльной стороне запястья билась мерно и не учащенно. — Сначала ты сделал все, чтобы увидеть, как я уйду из этого тела, а вторичная, неавтономная личность, словно срезанный цветок в вазе, постепенно будет гнить и разлагаться, пока не превратится в живой труп без воли и интеллекта. А потом ты передумал — ты ведь об этом хотел продолжить? — и поэтому теперь я обязан остаться.

— Приблизительно, — Артем прижал к столу его второе запястье. 

Он мысленно прикинул, что даже ослабленный Серый мощнее и сильнее его, но даже если Артему удастся с ним справиться, это ничего не решит. Схватка в рукопашную — самое тупое, чем может закончиться их разговор. 

Серый вдруг улыбнулся: непохоже на себя, широко и искренне.

— Ты славный, — сказал он. — Почти как Герман. Даже лучше. Герман мне никогда не давал.

Артем придвинулся, нагнулся к нему, не отпуская рук, близко-близко, так что лицо Серого начало расплываться перед глазами.

— Дело не в том, что я влип так же, как и он, хотя именно это со мной и случилось, — Артем коснулся носом его переносицы, провел губами по лбу — Серый прикрыл глаза и не отстранился — потерся скулой о его висок. —  Но не это главное. То, что ты мой оживший кошмар, я осознал не сразу, а когда осознал, для меня все изменилось — вот что важнее. Ты это я, с которым случилось худшее.

— Наследственная предрасположенность?

Артем кивнул.

— В психиатры идут, чтобы исцелить себя?

— Я счастлив, что не поступил. Я пытался дважды, а потом завязал не потому, что отчаялся и плюнул, а потому что понял: мне этого не надо. Я не собирался возиться с тараканами десятков психов и деградантов, мне плевать на чужие судьбы, я хотел спасти одного человека, но тот умер. А потом в моей жизни появился другой. Ты. Второй потери я не допущу, чего бы мне это ни стоило.

— Ты гораздо больший псих, чем я, — прошептал Серый ему в ухо.

— Именно поэтому я знаю, что делать, — отодвинулся Артем. — В слове "исцелить" корень "цел". Исцелить — значит сделать целым. 

— Ты шутишь, да? А ему ты об этом сказал?

— Нет никаких жучков и камер, ты просто знаешь, что он думает и чувствует, тебе известны его мотивы и побуждения, вам не нужно писать друг другу писем и снимать видео, каждому из вас и так известно все, что скажет и сделает другой, ты это он и наоборот. Вы одна личность, остальное морок и наваждение, и я тебя от них избавлю.

— Да кто ты такой вообще?

— Вы оба были настолько заняты друг другом, что ни одного не интересовало, чем я был занят, когда не проводил с кем-нибудь из вас двоих время. 

— Мешал коктейли с клофелином в "Копакабане"?

— Есть немного, — усмехнулся Сцинк. — А еще я придумывал таблетки от смерти в тайной лаборатории и теперь собираюсь тебя ими накормить. 

Он посерьезнел, тронул пальцами колкую от щетины щеку Серого:

— Ты мне нужен, у меня, кроме тебя, никого больше нет.

Серый едва заметно качнул головой, на мгновение прильнув к его ладони, а потом отвел его руку от своего лица.

— Ты никогда не сделаешь мне больно, избавишь меня от всего плохого и никогда не предашь, я ничего не путаю? Я где-то уже это слышал. 

Он поднялся, несколько секунд Артем машинально продолжал удерживать его за запястье, а потом разжал пальцы, и кисть Серого медленно выскользнула из захвата. Серый шагнул вперед.

— Не бросай меня, — не оглядываясь, попросил Артем.

Серый был уже за его спиной. В проеме кухонного коридора он вдруг остановился.

— Мог бы просто ответить "да", со мной это работает. 

— Да, — послушно сказал Артем. 

Он обернулся. Серый прислонился к стене у выхода и пристально смотрел на него. Вид у него был по-прежнему утомленным и разбитым, но что-то недоверчиво-ждущее, испытующее появилось в чертах, пелена мутного безразличия растаяла и осела на самом дне глаз, как в ущелье. 

— Я всегда буду тебя ненавидеть. И скорее всего когда-нибудь убью.

— Не убьешь, — покачал головой Артем. — А с остальным я справлюсь.

Артем заглушил мотор.

Руки на руле дрожали от напряжения, лоб и верхняя губа чесались от выступивших капель пота. Он вытер испарину рукавом пальто.

— Неплохо.

— Обратно поведешь ты.

— Спускаться легче, чем подниматься.

Он вылез, закрыл за собой дверь, обогнул машину и присел на капот, оглядывая знакомое и старательно забытое место. 

Разреженный воздух был по-осеннему свеж, слабо пах горелыми кизяками и почему-то озоном. Тронутая желтизной листва подрагивала от ветра. В тени с травы еще не сошел белесый налет инея, и даже на солнце было зябко. Артем поежился и низко натянул капюшон. Небо наполовину закрывали уходящие вверх пегие склоны, а еще выше, незаметные сейчас глазу, кутались в облака вершины с белыми ледниками.  Узкая улочка, как река в ущелье, убегала вперед и скрывалась за поворотом между возведенными по обеим сторонам заборами из разнокалиберных камней.

На другом конце села слабо теплилась чья-то жизнь: что-то отдаленно стукнуло, залаяли и смолкли собаки, тонкой струйкой искоса поднимался дым из чужой трубы. Но здесь, где они остановились, все казалось глухим и мертвым. Съезд с дороги в оплетенный лозой гараж окончательно зарос, жухлая трава тянулась вверх и встречалась со свисающими плетьми винограда. Заслоненная кронами деревьев двускатная крыша была почти незаметна, на миг Артем даже испугался, что в саду, за кованой калиткой, обмотанной цепью, в конце дорожки с синюшными пятнами тутовника дома сказочным образом не окажется — что он перестал существовать еще тогда, одновременно со своим владельцем. Но потом порыв ветра шевельнул ветви и обнажил неровную черепицу.

Сзади хлопнула дверь, пискнула ненужная тут сигнализация. Шагов десять до крыльца, мысленно прошел путь Артем, несколько ступеней к несимметрично расположенной двери ярко-голубого цвета, низкие окна.

— Дед Аво говорил Хорену, что новый владелец так ни разу сюда и не приехал. 

Артем вздохнул и оторвался от капота. Эхо лязгающей цепи, казалось, прокатилось по всему ущелью, заржавевшая калитка отворилась с плачущим стоном. Артем шагнул за черту, отделяющую пыльную сельскую улицу от внутреннего двора. Серега остался за ней.

— Не думаю, что кому-то будет дело, если мы вломимся без разрешения, но я все же не хочу рисковать. 

Артем порылся в кармане, вытащил и демонстративно прокрутил на пальце ключ.

— Вопрос только в законности? Если так, то я нам разрешаю.

— Ух ты, — справившись с удивлением, усмехнулся Серега. — Значит, он оставил дом тебе...

— Понятия не имею, что творилось в его голове, когда он писал завещание. Но владелец действительно я.  Войдешь туда со мной вместе?

Он обернулся. Серега мимо него смотрел на некогда ослепительно белый фасад с небесными ставнями и наличниками, а нынче серую в потеках стену с заколоченными крест-накрест потухшими окнами.

Он не стал дожидаться ответа и пошел ко входу. Доски давно прогнили, и, чтоб отодрать их от двери и окон, не потребовалось особых усилий. Ключ вошел в скважину и повернулся туго, со скрипом, но открыл замок с первого раза, Артем толкнул дверь, и в нос ударил запах плесени и запустения. Он почти ослеп внутри после яркого света, поэтому буквально на ощупь — а еще больше по памяти — прошел через небольшую прихожую в центральную комнату — что-то вроде гостиной — и, когда глаза привыкли к темноте, огляделся.

По углам и с потолка неопрятными хлопьями свисала паутина, обои выцвели и отклеились по краям, ярко-красный когда-то абажур покрылся толстым слоем пыли. Половицы под ногами скрипели. Артем невольно нагнулся у низкой притолоки кабинета — десять лет назад ему так делать не приходилось. Ящики рабочего стола были выдвинуты — видимо, теми, кто забирал документы — какие-то пожелтевшие листки валялись на полу. Компьютера не было. Пластиковый корпус выдернутого из розетки сетевого фильтра треснул под чьей-то ногой. Лампа с согнутым коленчатым держателем лежала, брошенная поперек столешницы. Артем прошел в маленькую спальню. Седая от паутины и пыли узкая "гостевая" кровать осталась идеально заправленной. Сквозь перекошенные ставни на стены странной геометрией ложились солнечные пятна. На мгновение ему показалось, что он чувствует прежний запах этого дома, и от роя бессвязных воспоминаний-образов передернуло. Он развернулся на пороге и отступил обратно.

Массивные темные шторы в гостиной, как и тогда, были плотно задернуты, Артем двинулся к окну, чтобы впустить сюда свет, когда услышал за спиной шаги и оглянулся. Серега остановился в дверном проеме.

— Ты спрашивал, любил ли я его, — он поморгал, привыкая к темноте. — Я бы ответил: да, если бы временами до спазмов его не ненавидел. Я мечтал о том, чтобы он исчез из моей жизни навсегда, и сам же пугался, что когда-нибудь так и случится, потому что не знал, как без него жить. Мне казалось, что я перестану существовать вместе с ним, что меня без него быть не может. А потом так и случилось. Я мечтал — и он умер. Иногда мне нравится думать, что я действительно как-то причастен к его смерти, от этого делается легче. И страшнее. Он ушел, а я почему-то остался — это самое странное, что со мной произошло, потому что в глубине души я не могу найти этому объяснения.

Серега словно изучал заново все в гостиной, лицо его дернулось и закаменело, когда он наткнулся глазами на большой раскладной диван в центре комнаты.

— Он ни разу не причинил мне боли, был ласковым и очень осторожным — так трепетно, как он, со мной никто больше в жизни не обращался. Я сам его хотел, я ни разу не был против — но вряд ли когда-нибудь забуду, как он смотрел на меня, пока проделывал со мной все, чего ему хотелось. Он смотрел бессмысленно и сквозь, в пустоту, как будто меня перед ним не было. Изредка я просыпаюсь, чувствуя его взгляд на себе, и мне нечем дышать, как будто на груди лежит камень. Но чаще бывает другое: мне снится, как я сам смотрю мертвыми глазами сквозь чье-то голое тело без лица. От этого тошно до ледяного ужаса — и одновременно очень сладко. Я знаю, что твой Серый мечтал оказаться на моем месте, — он кивнул в сторону дивана, — но ему повезло никогда там не очутиться.

— Ты скучаешь по Герману? — спросил Артем.

Серега стиснул губы и медленно покачал головой, но на середине оборвал движение и скривился.

— До сих пор, — сказал он глухо. 

Артем кивнул.

— Ты решил меня уничтожить, да? — без перехода, с той же интонацией продолжил Серега и наклонил голову. — Не вопрос. Попробуй. Не буду играть с тобой в поддавки, я не он, не рассчитывай на легкую победу. Но если у тебя все же получится, — пожалуй что, так будет даже к лучшему. Никаких обид.

Артем улыбнулся и протянул ему руку.

— Иди сюда, — позвал он. — Покажу тебе кое-что.

Серега стоял на пороге, не делая ни одного движения.

— Когда-нибудь замечал, какой с этой стороны дома открывается вид? 

— Нет. Герман никогда не раздвигал здесь штор.

Артем вскинул руку, крепко ухватился за край полотнища и рванул вниз со всей силой. Ткань с треском отделилась от железных креплений и тяжелыми складками сложилась на полу. Артем закашлялся от полетевшей в ноздри, глаза и рот пыли, заткнул нос рукавом как респиратором и сразу же рванул вторую занавеску. Через секунду та тоже оказалась под ногами.

За распахнутыми ставнями в прогалине между двумя рогами хребта открывалось на просвет чистое, голубое небо.  

— Иди ко мне, — повторил просьбу Артем. 

Неуверенно, нетвердым шагом Серега подошел к оконному проему. Артем встал за его спиной.

— Ты живой, ты есть и никуда не исчезнешь, — сказал он. — Ты не умер вместе с Германом и не превратишься в него. Он больше не имеет над тобой власти. 

— Давай, скажи, что никогда не причинишь мне вреда и сделаешь меня... — он замолчал, не решаясь выбрал верное слово.

— Тебе не нужна феечка, чтобы стать настоящим мальчиком, — негромко продолжил за него Артем. — Не надо бояться. Настоящие мальчики чуть-чуть сложнее героев Тарантино. 

Серега повернул и дернул вниз шпингалет, закрывающий раму: сначала сверху, потом снизу, — впустив в дом небо, облака, горы и осень. 

Артем обнял его за пояс и коснулся губами волос.