Не было печали, просто уходило лето

Вихрастое облако наползло рваным краем на солнце, и ветер с реки посвежел. Артём поежился.

– Замерз? - Кэп повернул лицо, чтобы увидеть загорелые плечи, покрывшиеся на миг «гусиной кожей».- Майку надень…

- Не. Сейчас солнце выйдет.

Тёмка лежал на спине, закинув руки под голову и сдвинув на нос козырек бейсболки. Это была первая жара за лето, и на всем пляже его среднеазиатский загар никто не мог переплюнуть кроме пары мальчишек, зависавших все каникулы на речке. Лёха снова расслабленно ткнулся лбом в ладони.

Визг детворы. Крики девчонок на волейбольной площадке. Попса из репродуктора. Лето.

Протарахтела моторка. Пахнуло дымом с костерка соседей – взрослых, шумных и пузатых мужиков. Чуть дальше от реки, в березках, между «Нивой» и Серёгиной «восьмеркой» шаманил у мангала Кирилл, и звенели посудой Марина и Файка. Покой нарушили двойняшки: прокрались за спинами взрослых, шлепнули шишку в мангал. Пепел метнулся в глаза.

- Равиль! – Фая сдвинула брови.

Пацан спрятал руки за спину и замотал курчавой головой:

- Это не я. Это – Айдарчик!

Она покосилась на мужа:

- Ясь, отведи их купаться.

Ильяс бросил крутить магнитолу:

- Айда, бедокуры!

- Я тоже… схожу? – Лёха чуть придвинулся к Артёму, и в негромкой фразе прозвучали вопросительные ноты.

Поймав ответный быстрый взгляд, он поднялся серией точных и оттренированных движений, снял брюки у самой воды и с сухим треском потянул крепящую протез липучку. За спиной кто-то присвистнул:

- ХренА себе... Глянь!

А рядом восторженно замерли два неотличимых друг от друга малыша:

- Дядь Лёш, ты – Терминатор?

Кэп усмехнулся:

- Ага!

- А Гоша в садике сказал, что его дедушка - тоже с железной ногой, - выпалил тот, который бросал шишку.

- Врёт! – вмешался второй.

- Не врёт!...

- Подеритесь еще! – хмыкнул Ильяс. – Ну-ка – в воду! А дядя Лёша догонит.

Кэп снял «ноги», стряхнул с них песчинки, бережно свернул нейлоновые гильзы. Тёмка протянул руку за протезами и еле слышно сказал:

–…Не застудись.

Кэп кивнул и на четвереньках дополз до воды. Как ни убеждал себя он сам, как ни уговаривал его еще дома Артём, эти три метра дались тяжело. Добравшись до глубины, он поплыл, почти не отрывая от воды горящего стыдом лица.

Они уже приезжали сюда пару раз – ночью, чтоб не было зрителей. Тёма отчаянно мёрз после жаркого Баткена, но самоотверженно лез в воду рядом с Кэпом, тревожно спрашивал:

- Не сводит ноги? Точно? Дышится нормально?

Но страхи были лишними: сильные руки легко несли Кэпа в волнах. Новая свобода, новая радость полузабытых движений заставляли смеяться. Лёха нащупывал и пожимал под водой Тёмкину руку… Вот почему сейчас Тёма так спокойно пошел к машине, кутая в полотенце драгоценные протезы.

Уголь в мангале дозрел. Серёга с Кириллом нанизывали на шампуры мясо. Девчонки строгали салат. Артём минут пять копался в багажнике, потом приблизился к компании – несмело, будто невзначай, как посторонний, который шел мимо и задержался поглазеть.

- Слышь, у тебя кулинарные таланты-то есть? – Кирилл смерил чужака презрительным взглядом. – Должна же от тебя общественная польза быть…

- Я сервелат могу резать. Тонкими кружками.

- Чё-то скудно для бабы. А, может, гладью вышиваешь?

- Да. В этом я – ас! – в голосе Артёма звучал вызов.

- И что в последний раз пошил?

- Щёку шестилетней девочки, которую порвал ротвейлер.

- Герооой! – чуть стушевался задира. А потом добавил: - И то, небось, врешь!

- Кир, тебе что - зубы жмут? – буркнул Серёга. – Кэп сказал: не цепляться!

- А Тёма не ябеда. Правда? - Кирилл смотрел на чужака в упор. – Мы с ним без Кэпа разберемся! – и поиграл мышцОй.

- Да! – кивнул Артём. – У меня как раз скальпель в кармане…

Кирилл от ответа опешил:

- Это что - норма?... Он мне ножом угрожает!

- Вот мы и знаем, кто ябеда! – фыркнула Файка.

А на мелководье начался волейбол. Яркий мячик взметал тучи брызг. Двойняшки азартно визжали. Ильяс встал на колени, чтоб сравняться ростом с сыновьями и сидящим на пятой точке Кэпом.

- …Я!

- Пусти! …Ко мне летел!

- Держиии!

Вода вокруг вскипала бурунами. Все четверо хохотали. И когда Файка строгим «мамским» голосом позвала их на берег, огорченные физиономии состроили не только оба мелких, но и оба больших. Тёма подкатил коляску к кромке воды.

- Зачем ты унес?... – насупился Кэп. – Принеси, я надену…

- Нет. Высохни сперва, а то – натрешь, - Тёмин голос был мягким, но Кэп уже знал: это совсем не означало легкого компромисса.

- Зануда! – хмыкнул он, но спорить не стал: закатал брюки снизу, забрался в коляску и привычными движениями покатил ее к устроенному на траве столу. - Вода - супер! – он улыбался всем сразу, и улыбка его была не такой, как раньше - настороженной, готовой сорваться в нервный неловкий смешок, а - открытой, расслабленной и самую каплю - усталой. Он пятерней  сгреб со лба мокрую челку и со вкусом вдохнул терпкий дымок: - Мммм… Мясо-мясо-мясо-мясо…

Шашлык был хорош. Кроме белой пили вино из картонной трехлитровой коробки и домашний Файкин, с хорошим градусом, квас. Небо было захмурилось, и пять минут били об стол редкие крупные капли. Но не успели все огорчиться, как дождь стих, и в прорехи между облаками опять пробилась жаркая лазурь. Серый зачерпнул из миски горсть клубники, закинул в рот, устроился головой на Маринкиных коленях и поставил на колени магнитолу:

- Кааайф!

«О боже, какой мужчина!» - простонало у него в руках радио.

- Вау! Громче, Серёнь! – Марина повела плечами: – «…Я хочу от тебя сына!»

- «И я хочу от тебя дочку!»... – заголосила Надя.

- А ты что не поёшь? Бабская же тема!... – обернулся Кирилл к Тёме.

- Ты у меня спроси! – Кэп стиснул кулаки. – Ну?!

Спасибо, вклинилась мудрая Файка:

- Лёш, пропусти мальчишек! …Идите, идите! Глазки уже спят.

За легкой перепалкой – пацаны упирались, Фая твердила «в садике уже тихий час» – недоразумение затухло, не начавшись. Двойняшки задремали на разложенных сидениях Тёминой «Нивы». Ильяс зарядил новую порцию шашлыка. Откупорили последнюю бутылку. Разговор свернул на машины. Спорили о рамных джипах и клиренсе. Серый защищал своё «зубило»*:

- …Нормальная проходимость! В дождь по глине доехали до тёщиной дачи. Марин, скажи?! А сосед на «жопеле»* увяз, полчаса «шлифовал», пока газелью не дернули. Потому что клиренс с гулькин хвост.

- Да дело – в приводе! - встрял Тёма. – Был бы ты заднеприводный – сел бы рядом.

Кирилл скривился:

- Ты такие слова не бросай. Здесь один «заднеприводный» - ты. Остальные – нормальные.

Если б не Серёгины навыки по рукопашке, вышло б хреново. Кэпову правую прямую в челюсть пропустить – верный нокаут. Но Серый успел поставить блок на пути пудового кулака. Кирилл запоздало «нырнул». Кэп, качнувшись от сбитого удара, дотянулся левой до его воротника:

- Удавлю, понял?!

Надька взвизгнула. Ильяс с Серегой потянули забияк в разные стороны. Артём вскочил и пошел к машине.

- Тём, я сама их разбужу! – побежала за ним Фая.

Он притормозил, обернулся. Губы его дрожали, но он старался улыбаться:

- Зачем? Пусть спят, - и свернул на тропинку  - вдоль берега.

Кэп покатил догонять.

А у мангала грудь-в-грудь, как петухи, стояли парни.

- Вот ты сссука! – цедил Ильяс. – Он в первый раз хоть куда-то поехал. В первый! Раз! А тебя на дерьмо растащило. Ты же знал, что они будут. Ну и не ехал бы, если тебе – поперёк.

- Я думал, пидорок – как баба: помада-кудри-шпильки. А он – простой мужик. Не понимаю Кэпа!

- На хрен тебе понимать? Тебе его что - в постель кладут? …«Облико морале», бля!

Девчонки собирали посуду. Серёга достал сигареты. Закурили втроем – молча, не глядя друг на друга.

- Если мне надо выбрать между тобой и Кэпом, я выбираю его. Я с ним под минометами ходил, - проговорил, наконец, Ильяс.

- Очень нужна была… твоя дружба…

- …Знаешь, мой старший брат, Марсель, женился на русской. На свадьбе она уже беременная была. Но дед взъерепенился: не будет русских в нашем роду! И запретил нам общаться. И я, сопляк малолетний, поверил, что Марик нас предал, даже на другую сторону улицы переходил, если его встречу... Они год жили у тещи, потом уехали в Яр Чаллы*, а оттуда – в Арабские Эмираты, как спецы по нефтянке. И теперь у меня даже адреса его нет. Будто не было брата. А ведь мы выросли вместе. В ночное ездили, на танцы бегали, он мне два велика своих отдал… Скажи: надо было так всё ломать, а?

- Это – другое! Это - ни при чем! – буркнул Кирилл, вдавил окурок в землю. – Надь, идём отсюда! – и, не простившись ни с кем, пошагал к автобусной остановке.

Надя запихнула в сумку какие-то миски, кивнула Фаине:

- Привезешь, если я что забыла, ага? - и побежала за ним.

            *          *          *

Кэп снова проснулся от боли: застыл вчера, перекупался, как пацан. Перед сном хотел колено мазью растереть, но за день так умотался, что даже до траха с Тёмкой не дошло, заснул, будто тумблером выключили: раз – и нет тебя. А теперь – огреби, идиот! Колено горело. Боль взбухала волнами, и на пике тошнотой тянуло под ложечкой. Он попытался привстать, но Тёмка спал, обвив обеими руками его бицепс, и от Кэпова ёрзанья лишь засопел и крепче втиснулся виском в его плечо. Кэп вздохнул, на эту же секунду пришелся новый всплеск боли, и из горла, вопреки желанию, вырвался стон. Он нарочно закашлялся, чтоб скрыть это даже от себя.

Сколько было больных минут в его жизни? Одиноких, отчаянных, черных. Когда ни помощи нет впереди, ни просвета. Как быстро скользнуло короткое счастье перед Тёмкиной командировкой - горячие горькие ночи. Как душил страх потери всё время разлуки. И как теперь хотелось всего – заботы, ласки, щекочущих шею пушистых вихров, ворчливых упреков: «опять простыл! Глаз да глаз за тобой!» Лёха представил это ворчание, улыбнулся сквозь боль и потянул руку из Тёмкиных объятий:

- Рыжик, пусти! Нога болит.

Тёма чуть приподнялся на локте, всё еще с закрытыми глазами:

- Сильно? Фантомы? – и потом, сам испугавшись этих страшных слов, мгновенно просыпаясь: - Лёш, фантомы?!

- Нет, - Лёшкин голос был неловким и успокаивающим. – Прости, что разбудил. Я – сам!

Но Артём уже проснулся, уже свёл волевым движением брови:

- Лежи! Я ж говорил: простынешь. Как школьник, ей богу!

Невинное, ребячливое счастье стиснуло Лёхе горло, и голос сел до шепота:

- Прости, Тём. Я буду беречься. …Уколешь?

Рыжий в пять секунд нашаркал у кровати тапочки и уже звенел ампулами в холодильнике.

- Блокаду ставим? – окликнул из кухни.

- Нет. Анестетик.

Щелкнул выключатель. Лёха прижмурился, а потом прыснул от смешной картины. Зазябший с вечера Рыжий спал в футболке, и сейчас она кончалась чуть ниже пупа, а дальше – ну кто б ему разрешил в трусах ложиться?! – всё было нараспашку.

- Ты причиндалы-то свои прикрыл бы, доктор!

«Доктор» нахмурился:

- Полегчало, смотрю? На лирику потянуло? Задницу дай.

Боль снова обожгла сустав. Лёха переждал самый пик, потом повернулся на бок и вздохнул обреченно:

- Садист.

- Поболтай еще! – Тёмка привычным коротким движением вонзил иглу в напряженную ягодицу. – Расслабь, чего зажался?

Он сам натянул Лёхе наколенники и сел в ногах кровати, держа теплыми ладонями опухший сустав. Голос его был огорченным:

- Это я не уследил. …Сейчас пройдет. Потерпи немного, ладно?

Отпустило не сразу. Лёха прикусил изнутри щеку, чтоб нечаянно не застонать, подвинулся, освобождая Тёме место:

- Ложись.

- Не, посижу еще. Спи!

Лёха зарылся в подушку лицом и пережидал последние накаты боли. В аквариуме шебуршилась Донька. Предчувствуя рассвет, запели птицы. Надежные добрые руки баюкали больную культю. И сон пришел незаметно и тихо. Минут через десять Тёма подкатил к нему под бок, и Лёха, не проснувшись, прижал его к себе, но меж его бровей заломилась горькая морщинка. Он пока не свыкся с новой жизнью, во сне всё еще ждал Артёма из Баткена и был уверен, что это объятие – просто сон, который растает, стоит лишь открыть глаза.

            *          *          *

Историю с резинками, считай, затеял Рыжий.

В последнюю перед отъездом ночь они почти не спали. Любились, ругались, складывали вещи, говорили о каких-то пустяках. Тёмка ревел вечером, на Лёхином плече. Лёха – ночью, на кухне, когда Рыжий заснул, наконец. Утром после будильника – молчали. Не было сил наново всё ворошить. Кофе попили. Посидели, обнявшись. Такси заказали. Зачем Лёха полез в шкафчик в ванной – он даже не помнил теперь. Так, наверно, просто чем-нибудь руки занять. Открыл – и охнул. На полке лежала пачка презервативов: нераспакованная, новая. Откуда?! Сначала он грешным делом подумал, что это – предостережение: «смотри, мол, не подцепи чего-нибудь!» Обиделся. Потом допёр: это Артём «разрешил»: «если что-то случится, то – пусть»! Тут у Лёхи еще сильнее взыграло! Он презики взял, шагнул из ванной... А Тёма стоит в коридоре к нему спиной, телефон у уха держит, и слышно, как его мама в трубку плачет. Лёха все свои досады в трубочку свернул, презики сунул на место. Человек через час на войну уезжает. Не время для тупых разборок.

Пришло такси. На вокзале ждали Тёмкины родители: суровый Николай Юрьевич и утирающая слезы мама. Когда подали поезд, Артём спохватился, что бутылку воды дома забыл. Лёха пошел к киоскам. Купил минералки, детектив «одноразовый» Рыжему в дорогу. А потом подхлестнуло его, взял пачку презиков. Мол, «и у тебя, если что случится – прощу!» Сложил всё в пакет. Тёма до отъезда в него и заглянуть-то не успел. Потом Лёха полдня ждал, что Тёмка позвонит ругаться за «подарок». Не позвонил.

Когда Рыжий вернулся, та самая, нераспечатанная пачка лежала на полке в ванной. Лёха думал, он такую же целую рядом положит, но – нет. Хотел было подколоть: мол, ты свои все извёл, или пара штук осталась? А потом решил – черт с ними! Рыжий или забыл про них, или тогда еще, сразу, психанул и выкинул в помойку.

Заготовленного Лёхой стратегического запаса резинок хватило дней на десять. И вот снова дело шло к койке. Лёха в ящик стола сунулся, а там - ноль. Ну - точно: он вчера сам пустую упаковку выбросил. Тут Рыжий вышел из ванной.

- Тём, презики закончились. Сгоняешь?

А Рыжий вдруг спохватился:

- Я же привез! Погоди! – и в шкаф полез. И только уши почему-то – красные.

Шуршал пакетами, в телефоне зачем-то копался, а потом - нырк в постель, лицом Лёхе в бок ткнулся и пачку в руки суёт. Лёха взял и – обмер: пачка – открытая, и двух штук не хватает. У него аж скулы свело. Вот, значит, как!? Рванулся встать. Но Рыжий вцепился в его руку изо всех сил.

- Не уходи! Там… в телефоне… фото.

Лёха зубы стиснул. Что, Шумилин, буянить будешь? Давай, стряхни его с кровати! Отлетит, как тряпочный. Благо, силы у тебя – на пятерых! А Тёмка его запястье держит, а у самого рука дрожит. И сердце колотится – даже сверху слышно. Лёха перевел дыхание, наклонился к пунцовому уху, проговорил, как мог, спокойней:

- Я пойду покурю. И вернусь.

Но Рыжий вцепился, как в последнюю соломинку, и шепчет отчаянно:

- Нет!

Кэп снисходительно и горько усмехнулся: «Эх ты, цыпленок мелкий! Не удержался,  значит? Согрешил?!» Но куда теперь деться? Ведь его не то что прогнать - отпустить от себя на миллиметр невозможно! Смахнул Кэп дурацкую влагу с ресниц, накрыл ладонью вздрагивающие пальцы:

- Ты встречаешься с кем-то?

Тёма головой мотает:

- Нет.

- Звонишь? Переписываешься?

- Нет. Телефон посмотри…

Лёха сгреб, притиснул к себе худенькие плечи.

- Не буду смотреть. Было и было. Война всё списала. Ты же вернулся ко мне. Это – главное. А остальное - забудь.

Но Тёма тоже – упрямый.

- Пожалуйста, – шепчет.

Лёха на спину откинулся, глаза закрыл. Молчал и думал. Ведь там, правда, война. Особый счет. Ему пришел Кавказ на память. Как он утром Пашку Шатрова попросил: «оставь компота! пить хочу». Тот полстакана протянул: «на! за ужином вернешь». А на закате Пашку на носилках принесли, глаза ему закрыли. И с тех пор у Лёхи все компоты мира комом в горле встают… Ведь и Рыжему было несладко. И больно. И страшно. В какую-то сложную минуту, видно, всё и случилось… Обидно только, что он молчал так долго. Вроде, в глаза смотрел честным взглядом, а у самого булыжник за пазухой… Скрипнул Лёха зубами, сырость с глаз – откуда только берется она!? – стер. Выдохнул:

- Ладно. Что там у тебя?... Давай!

А на экране мобильника – фотка, но ясно, что - не та. Какой-то суповой набор: картошка, морковка, кастрюля, ходики висят на стене. Дальше - ливень, капли бегут по стеклу, потом – мокрый шиповник, воробей пьет из лужи. Отлистал назад: снова - дождь, овощи-фрукты, перед ними – восточный пестрый рынок. Потом его, Кэпа фото, сделанное с экрана компа. Это Артём в интернет-кафе ходил с ним по скайпу общаться. И никакого урода, который его Тёмку там, в горах, «обесчестил», нет и в помине. Лёха взъерошил рыжий затылок:

- Нет здесь никого. Ты всё стёр, и слава богу!

- Нет! – Рыжий голову приподнял. – Дай, найду!

Лёха с неохотой отдал телефон. Рыжий потыкал кнопки, снова лицо спрятал, телефон держит на отлете. Лёха глянул – и головой озадаченно мотнул. Снова – чушь. Морковка на столе. Скатерть – та же, ходики – те же. Тёмкина комната, а день – другой, и погода другая. И морковка другая… И тут его аж жаром обдало. Он, тоном прокурорским:

- Тём-ма!

Рыжий не выдержал, рванулся - дёру дать. Но Лёха поперек груди его обхватил:

- Лежаааать! – и, ехидным шепотом: - Что ж ты за позорник такой, а!? Как мне в глаза смотреть будешь? Что это за овощные извращения?

Тёма вжался в подушку и, кажется, дышать перестал.

- Ну-ка, посмотри на меня!

- Нет!  

- Давай, давай. Вылезай! – потянул его на себя. Рыжий приподнялся – правда, со стыда сгорает, не кокетничает. У Лёхи теплый ком внутри перевернулся. – Что, совсем ждать не мог?

- Это был мой день рождения, помнишь? – вышептал Тёмка. – Ты меня по скайпу поздравлял. Я вышел с почты. И так стало… плохо, понимаешь? Так… словно никогда уже не будет ничего. И страшно…

- Представлял хоть - меня? – в Лёхином голосе сквозило снисхождение. Он листал от одного «овощного набора» к другому и обратно. – Размер-то побольше, чем мой!

- Тебя. Размер - почти такой же! – Тёмка лег лицом Кэпу на грудь. – Прости меня, Лёш! Я… не знал, как признаться. И презики не выкладывал поэтому…

Лёха взялся пальцами за всё еще горячее ухо:

- Всыпать бы тебе за этот цирк! Нет, чтоб в двух словах сказать! …Чуть до инфаркта не довел меня, паршивец!

Смущение в Тёмкином голосе уступило место облегчению:

– Я больше никогда, Алёш! Я… слабый, да? Развратный?

- Ты – мой. И больше никуда не поедешь! – Лёха с минуту гладил Тёмку по плечу, а потом чуть надавил, передвигая его вниз: - Давай уже, ставь! Всё упало от таких твоих… признаний.

            *          *          *

И всё равно легко у них не было. Было – сложно.

Мирная жизнь накрывала, как волнами: накатит, укутает, и кажется: всё позади! А потом то воспоминание какое всплывет, то сон дурной приснится, и опять - страх потери, и сердце колотится, как от большой беды. Разлука отпустила их не в один день. Даже не в одну неделю.

Сразу после Тёмкиного приезда встала тема: надо проставляться. Лёхиных друзей собрали в одну из суббот. Хотели часок посидеть. А посиделось – душевно. Два раза за «ещём» гоняли. Тёма листал на компе фото загорелых лиц, заставы, своей медсанчасти и гор. Кэп с Ильясом своё вспоминали. Серёга – своё. Пели «Опять тревогу», «Алёшку» и «Виват!»* Серый плакал пьяными слезами. Артём уже ждал, что соседи начнут по батарее стучать, но обошлось. В час ночи позвонила Файка. Сказала: если Ильяс сейчас домой не явится, пусть ночует, где хочет. Пришлось закругляться.

Гостей проводили до лифта. Кэп следил из окна, как они идут по двору, нетрезво качаясь и поддерживая друг друга. Артём убирал со стола. Кэп к нему обернулся и… замер. Как будто другими глазами увидел.

- Рыжий, как тебя трахать-то теперь? Ты, выходит, герой. А я к тебе - с этим…

Тёма вздрогнул, вскинул на Кэпа пристальный взгляд.

- Я зря всё рассказывал, да? Такой – не возбуждаю?

- Да не… Я не к тому.

- А к чему?

Кэп сконфуженно хмыкнул:

- …Ладно, забудь! Давай всё уберем по-быстрому, и – спать…

Но Тёма с досадой бросил вилку в раковину:

- Фиг тебе! Я ж герой, а не кухарка. Сам убирай! – и ушел в комнату.

Кэп распихал в холодильник остатки закуски и поспешил следом. Тёма стоял, отвернувшись к окну. Кэп уже сообразил, что сморозил лишнее, и окликнул мягко, почти заискивающе:

- Ну, ты чего? Ложись!

Тёма кивнул, но не тронулся с места. Кэп лёг на свою половину кровати и, закрыв глаза, пытался вслушаться в Тёмкино дыхание, но пьяный сон сморил его раньше, чем щелкнул выключатель и Тёма пристроился рядом - неловко, как чужой, прижавшись к стене. Спасибо, ночь расставила всё по местам. Даже не просыпаясь, они сплели руки, перетекли в привычную позу и утром проснулись обнявшись. Ночную запару бередить не стали. Мало ли кто какую чушь по пьянке ляпнул?

            *          *          *

А с Тёминой компанией всё было трудней.

- Алёш, Мадьяр спрашивает: когда я всех соберу?

- Зови! – кивнул Кэп. – Накроем поляну.

- Он не один придет. С ним – Герка, Аня, Гаврилов с бой-френдом…

- Стол в комнате разложим. Все поместятся.

Артём несмело улыбнулся:

- …А может - в клуб?

Лёхин тон вмиг стал ледяным:

- Окей. Иди в клуб.

- А ты?

- А я – пас. Я в ваши клубы не ходок.

- Ну как я без тебя?! Давай один разочек, а?

- Ты сам сказал, чтоб я никому не признавался. Раздумал? Хочешь, чтоб я на площади с плакатом встал?

- Да почему сразу – «на площади»? Можно обычный клуб выбрать, не «гей».

Но Кэп уперся:

- Надо тебе в клуб – вали в клуб. Нагуляешься – придешь.

Ситуация подвисла. Артём звонил Мадьяру:

- Лёшка в клуб не хочет. Давайте - вы к нам? – а выслушав ответ, язвил: - Ясно: не царское дело ходить по лачугам!

А Мадьяр гнул свою линию:

- Что, твой бычара на цепь тебя посадил? На пять минут с работы задержался – карцер, с друзьями встретился – гипс?

- Не смей так о нем! – Тёма бросал трубку.

Но отголоски этих слов невольно проникали в домашние разговоры.

- …Лёш, я только повидаюсь со всеми, посижу полчаса и вернусь?...

- Повидайся. Вернись, - Лёха не перечил, но тон его добра не предвещал.

…Нет, он всё понимал: что семья – не тюрьма, что каждый может с друзьями встречаться, куда-то ходить. Но, ё-моё, не в кабак же?!

Как-то в начале июля Артём вернулся с работы с оживленными словами:

- Лёш, Герка приехал с регаты, с Эгейского моря. Сегодня в клубе на большом экране будет фотки показывать...

Бой-френд Мадьяра Гера был мажором в самом смелом смысле этого слова. Его отец долго грел высокое кресло в мэрии, потом ушел в крупный бизнес. Поэтому Гера привык к шикарной жизни. Но Кэпа чужая крутизна не тронула:

- И что?

- Интересно же будет. Пойдем?

Кэп сдвинул брови:

– Я сказал уже: хочешь – иди.

Но сегодня и Артём был настроен упрямо:

- И пойду!

- И иди…

Тёма надулся. Ужинать не стал, вынул из аквариума Доньку и с ней на руках присел на краю подоконника. Но даже Доня была не в настроении. Вместо того чтоб мирно притихнуть, она упорно скребла лапами по Тёмкиным коленям, пытаясь освободиться. Кэп пару минут наблюдал перформанс «Два узника в мрачных застенках», потом не выдержал:

- Верни черепаху на место. Игрушка она тебе, что ли?

Тёма промолчал, а Кэп сорвался:

- Положи ее, сказал! И вали в свой клуб. Задолбал уже ныть. Ну?! - забрал у Рыжего Доньку, потянул его за локоть.

Тот упирался:

- Пусти!...

Но Кэп выволок его в прихожую:

- Уже пустил. Нашляешься – придешь!

Артём сердито вывернулся из цепких рук:

- Ты - гад! Ванька правду сказал...

Возмущенно насупясь, Тёма обулся, сунул в карман телефон и ключи, в дверях чуть замешкался. И Кэп сказал ему вслед совсем другим, негромким и примирительным тоном:

- Вернуться не забудь.

Тёма нерешительно оглянулся, но всё же шагнул за порог и щелкнул дверью.

Кусая губы, Кэп смотрел из окна кухни, как Рыжий у подъезда здоровается с бабульками, как идет по двору, как роется в кармане, доставая сигарету. Не выдержав напряжения, он закрыл глаза и досчитал до шестидесяти, а когда открыл их снова, Рыжий курил на лавочке у соседнего подъезда. Докурив, затушил сигарету и пошел… на детскую площадку, на качели, на которых год назад ждал Кэпа со дня ВДВ. И только тогда Кэп рвано, почти со всхлипом, перевел дыхание и отвернулся от окна.

Он жарил котлеты по материному способу: на двух сковородах сразу и каждые пару минут бросал взгляд во двор. Тёма сидел на качелях, потом пошел по бордюру вдоль дома. Кэп гипнотизировал взглядом его спину, и у последнего подъезда Рыжий повернул назад. …Котлет получилось два блюда. Времени прошло - час. Кэп мыл сковородку, когда в замке звякнул ключ. Он вышел в прихожую с дружелюбной улыбкой:

- Привет!

Но Рыжий зло огрызнулся:

- …Пошел ты...

Кэп на мгновение с силой стиснул зубы, потом сказал жестко:

- Иди в душ.

- Может, еще лимон съесть? – скривился Артём.

Но Кэп тяжело уронил:

- Или - мойся, или – с вещами на выход! - повернулся и, не дожидаясь ответа, ушел в комнату.

Тёма потоптался в прихожей, швырнул на полку телефон и поплелся в ванную. Он оттирал, отскребал с себя несуществовавшую измену и шептал вперемешку слова оправданий и обвинений. Когда вышел из ванной, Лёха лежал, отвернувшись к стене. Артём сел рядом и сказал уже примирительно:

- Я никуда не ходил. Я был во дворе.

- Молодец, - Лёхин голос звучал отрешенно. - Там на кухне – котлеты.

- Я не хочу…

Лёха молчал. Тёма лёг рядом и положил руку на его локоть:

- Лёш, прости меня!

Кэп осторожно, медленным движением накрыл ладонью тонкие пальцы, еще медленней  развернулся и сказал очень тихо:

- Я знаю, что – не ходил. Я тебя видел.

- Зачем тогда – «мыться»? – Тёмин голос дрогнул обидой.

Кэп накрыл свое лицо его ладонью:

- Тём, я – без ног. Я – урод. У меня только ты или - пропасть.

- Дурак, замолчи!

Но Кэп продолжал:

- Мы оба это знаем.Даже если молчать, ничего не изменится. И я боюсь, что ты уйдешь.

Рыжий лёг сверху, властно - словно был в доме старшим - обнял Лёху двумя руками.

- Глупый мой! Я с тобой до самой смерти, - он привстал на локте и в упор заглянул в тронутые застарелой болью голубые глаза. – На-всег-да.

- Сходи уже к ним. Меня утомило бояться, - попросил Лёха.

- Не надо. Обойдусь.

Но Лёха закинул руку Тёме на плечо, легко перекатился, прижав теперь его к постели.

- Я – нормальный? – Артём кивнул ему. – Как все? – еще один кивок. – Тогда сходи уже, правда. Только вернись.

            *          *          *

Пати на Геркиной даче было назначено на пятницу.

Рыжий раз двадцать спросил:

- Лёш, может, мне не идти? Или – вместе?...

- Отцепись! – бурчал Кэп. – Договорились же. К тому же я занят.

«Автозапчасти» работали до десяти вечера. И Кэп на пятницу нарочно поменялся на вторую смену. Он сам себе поклялся не истерить, не психовать, не ревновать. Но когда Рыжий позвонил: «я на месте, всё ок», а в трубке был слышен чужой смех и оживленные вопли, у Кэпа неприятно захолонуло в груди, и голос прозвучал строже, чем нужно:

- Смотри там…

Тёма ответил серьезно:

- Если скажешь, я прямо сейчас уеду домой.

Но Кэп уже спохватился и произнес как можно легкомысленней:

- Нет. Оставайся. …Прости, меня зовут…

В магазине весь вечер была суета. Привезли новую партию «Кастрола»*, и Кэп с кладовщиком больше часа таскали коробки. Потом покупатель скандалил из-за неправильно подобранной рейки. Без трех десять, когда уже закрыли кассу и поставили склад на охрану, Кэп сидел, прикрыв глаза и протянув уставшие за день ноги, и думал, что сейчас даже за сигаретами и хлебом не пойдет, просто поедет домой ждать Тёмку. Но тут зазвонил телефон.

Это был Мадьяр:

- Лёш, Воробей напился. Приедь за ним, я одного его не отпущу.

- Что? – опешил Кэп.

- Ну «что-что», ты сам никогда лишнего не перебирал? Вот и Тёмка – живой человек. Или его одного в такси отправить?

У Кэпа в висках застучало.

- Не, Вань, не отпускай. Я приеду. …Спасибо!

            *          *          *

После кондиционированного магазина на улицу шагнулось как в парное молоко. Город жадно дышал ночным холодком. Пахло липой и остывающим асфальтом. Две тетки у обочины тоже ловили такси, но жигуленок тормознул около Кэпа.

- …В Супонево, по Карачижской до конца?...

Водила кивнул и с недовольной миной ждал, пока пассажир втиснется в узкое кресло.

- Сиденье подвинь. Сейчас вёз двух сопляков и десять ящиков абрикосов. Битком всю машину уставили, а абрикосы - текут. Обивку испачкали, твари!

В салоне, точно, всё еще царил фруктовый дух. Кэп с облегчением толкнул кресло назад, покосился на шофера:

- Мне надо друга с пьянки забрать и – снова в город. Подождешь, пока найду?

- Заплатишь – обожду, - буркнул водила, всё еще злой из-за испорченной обивки.

            *          *          *

А в элитном поселке для очень своих не найти вечеринку сейчас было трудно. Веранда коттеджа, двор и сад пульсировали звуком и огнями. В бассейне с подсветкой визжали девчонки. Колонки колотили мощный ритм. Неоновый прожектор многоцветным языком лизал танцпол и сдвинутые в каре столы. Пахло кальяном. Кто-то смеялся в беседке, кто-то навзрыд что-то рассказывал, сидя за столом.

А в самом тихом месте, у гаражей, не такой уж пьяный Тёма стоял перед Мадьяром и с напором просил:

- Отдай телефон!

- Твой приедет – отдам.

- Я уйду без телефона.

- Валяй. Всё равно твой Алёшка примчится сюда.

- Скотина ты! – Артём чуть не плакал. – Тоже мне, друг называется.

- Ты же сам хотел им похвастаться. Нет?

- Ну не так же! Что он обо мне подумает?

- Вот и узнаем.

Артём ушел к столу с напитками, накатил сто грамм «Кампари» и сел, демонстративно отвернувшись ото всех. А у Мадьяра на плече повисла Геркина сестра Анюта:

- Вань, правда, зачем?... Не хочет человек приезжать – его право.

- Воробей еще «спасибо» скажет. Знаешь, как он похвастаться хотел?! Знаешь, какой там чувак?!

- Лучше меня? – к ним подошел пьяный Герка.

- Не, - качнул головой Мадьяр. – Но там - натурааал! ВэДэВэ! Круче только яйца.

- Юрка! Макс! – Аня обернулась в сад. – Айда сюда! Сейчас будет аттракцион: десантник-гей. Чудо века. Только одно представление! Не жалейте ладоней.

Подошел охранник:

- Герман Ильич, там какой-то жигуль. Открывать?

- Калитку, - сказал Герка.

- Калитку, - повторил охранник в рацию.

Артём испуганно вскочил из-за стола:

- Гер, фонари включи!

Мадьяр первым понял:

- Гер, быстро – свет. А то как он, без ног, в темноте?...

            *          *          *

Ночная улица была пуста, лишь у одних ворот приткнулся десяток крутых тачек, в которых водители ждали своих богатых юных боссов. И только тут Кэпу пришло на мысль, что сейчас он, в дешевой клетчатой рубахе и нарочно мешковатых –  чтоб не видны были протезы – брюках, пойдет в богатую тусовку, как дворняга на выставку породистых терьеров. Но там, «на выставке», был его Тёма, и отступить было нельзя. Он сдвинул брови и сжал кулаки. И тут распахнулась калитка.

- Я – к Герману...

Охранник кивнул:

- Добрый вечер. Вас ждут.

К столам подтянулись все: девчонки из бассейна, разносоставные парочки, минуту назад тискавшиеся по беседкам, даже охрана. Кэп шагнул к ним из аллеи, отогнув наклоненные ветки сирени. Как Тарзан: высокий, раскачанный, со стиснутыми кулаками, в простоватой одежде, на фоне местного гламура вполне тянувшей на звериную шкуру.

- Вау! Не обманул! – восклицание было женским.

Нетрезвые взгляды расслабленно лоснились одобрением.

Кэп узнал примелькавшегося по фотографиям Герку, потом увидел Тёму, виновато стоящего возле стола.

- Не пьяный? Идём! – коротко выронил он и пошел назад, к калитке.

- Лёш, подожди! – зачастил Рыжий. – Я не хотел. Это – Ванька.

Кэп обернулся:

- А для тебя, кто громче цыкнет, тот и «папка»?

- Я… прости,… - Рыжий сник.

Но тут встрял Мадьяр:

- Что, Лёш, ты - свистнул, он - побежал? Может, паранджу ему наденешь?

- Может, надену.

- А может, поздороваться надо? Здесь люди вообще-то. Здесь день рождения у девушки. Может, надо поздравить? Или ты – из берлоги?

Кэп замялся. Правда, всё вышло дико. Его тронул за локоть Герка:

- Привет. Я – Герман. А именинница – моя сестра, Анюта. Давай, один тост за нее, и пойдете.

Кэп медлил. А Артём успел взять себя в руки. Похвастаться Лёшкой, правда, хотелось до дрожи под ложечкой.

- Алёш, давай, один тост?... Тебя здесь очень ждали, правда!

Кэп покривился, но пошел к столу. Официант наполнял бокалы. Тёма повысил голос:

- Ребят! Все-все! Познакомьтесь: это - Алексей. Хозяин, у которого я снимаю жилье, - он сделал многозначительную паузу. – Просто хозяин, и всё.

- У Алексея папа строгий? – понимающе протянули из-за стола.

- Нет. Просто я так решил! – Артём сделал ударение на слове «я».

- Паранджа – одна. Поэтому носят по очереди! – прыснул Герка.

Пацан с причудливым хаером и пирсингованной бровью облизывал взглядом мощный Кэпов торс:

- Мммммм... Так не бывает! Воробей, добей меня. Он – уни?

- Нет! – быстро ответил Артём.

- Что? – не понял Лёха.

- Потом объясню! – Тёма развернул его к стоящей напротив девчонке: - Вот - именинница.

Кэп поднял бокал:

- Я всегда завидовал тем, у кого день рождения летом. Еще со школы. Ведь клёво: и подарки, и каникулы.

Девушка улыбнулась:

- А я думала, ты спросишь, не восемнадцать ли мне лет. Гусар же?!

Кэп кивнул:

- Ага. Я даже с локтя могу! – согнул руку, поставил на локоть бокал и, дотянувшись, осушил его до дна: - За прекрасную даму!

Кто-то засмеялся, кто-то игриво цокнул языком. Тёма обиженно фыркнул. Кэп обвел взглядом пеструю компанию: девы в купальниках, многие парни – топлес. Лукаво усмехнувшись, он тоже скинул рубаху, оголяя свою фактурную мышцУ, и притянул Рыжего к себе:

- Всё, я своего забираю. Всем – бай!

- Я сейчас кончу в штанишки! – простонал парень с хаером. – А вам еще одного квартиранта не надо?

Кэп покосился на его бриллиантовый пирсинг и мотнул головой:

- Ай’м сорри, хани, ай’м шот оф мани!*

Гости засмеялись. Тёмка, благодарно прижимаясь к широкому плечу, не удержался:

- Он - чемпион области по армрестлингу! – и столько гордости прозвучало в его словах, что Кэп против воли прижал его к себе еще крепче. - …Ладно, всем - пока. Гер, спасибо, всё круто. Ань, еще раз: счастья и любви!

Их больше не держали.

Когда их фигуры скрылись в аллее, кто-то за столом спросил:

- Мне показалось, или он – хромой?

Мадьяр пихнул локтем Герку, чтоб тот не ляпнул лишнего, и небрежно ответил:

- Да, там что-то такое с ногами…

А в эту минуту, уже за воротами, Лёха спрашивал Артёма:

- У тебя сколько денег с собой?

- Штука.

- Фууух! А то я боялся: вдруг на такси не хватит?

            *          *          *

В тот вечер никаких скользких тем не поднимали. Кэп и так «колеса» пил, потому что перетрудил ноги за день. Тёма изо всех сил старался быть тише воды, ниже травы. Разговор о вечеринке вскипел следующим утром. Едва проснулись, Кэп придвинулся к Рыжему и вдруг положил ладонь ему на яйца:

- Ну, кайся: что вчера творил до моего приезда?

Рыжий заерзал:

- Не надо, Лёш!

- Как это - «не надо»? Я отпускал тебя под обещание «ни-ни». Вот и расскажи, что было?

Тёмка тщетно попытался отодвинуть сильную руку, замялся:

- Ээээ… нууу,… - а потом с сожалением расхохотался. – Слушай, ну ничегошеньки не было! Я всех от себя на три метра отгонял. Боялся: кто-то что-то щелкнет и в Сеть выложит. А ты увидишь, и будет всё как в прошлый раз. Вот всем и стало интересно: какой ты, и почему я таким «семейным» стал. А ты оказался круче, чем я думал. Ты даже и английский знаешь?!

- Угу! – хмыкнул Кэп. – «Хенде хох*» там, все дела...

            *          *          *

А через пару дней разговор получился другим.

После ужина Лёха какое-то время возился на кухне. Когда прикатил в комнату, Тёмка полулежал в постели в обнимку с ноутом, а на щеках его горел румянец.

- Что делаешь? – спросил Кэп, перебираясь на кровать.

- С Мадьяром о красавчиках трещим, – небрежно бросил Тёма, продолжая щелкать по клавишам.

Кэп опешил:

- Чтоооо?

Рыжий стрельнул кокетливым взглядом:

- В питерском стрип-клубе тааакие пацаны танцуют!

- Хрена себе, заявы! – Кэп придвинулся к Рыжему, обвил одну руку вокруг его пояса, а второй решительно придавил пах. – Ну-ка, что там за «пацаны»?

Рыжий стушевался, как в прежний раз, вцепился пальцами в Лёхину руку:

- Не надо. Пусти!

- Щщщас тебе, «пусти». В моей постели - о чужих мужиках? Показывай, сказал!

Тёмка ёрзал в стальных объятиях и, кажется, старался отодвинуться, но отчего-то с каждым движением всё плотнее «прилипал» к широкой груди.

- Там – ерунда. Мы закончили уже.

Лёха чуть сильнее сжал ладонь вокруг нежной плоти.

- Сссс… - зашипел Рыжий и обреченно повернул ноут к Кэпу экраном: - Ну – вот.

На экране в одном из окон был открыт видеоролик с породистым мачо, с небрежной грацией отирающимся около шеста. В другом окне тянулся диалог с Мадьяром:

«Вань, смотри, какой громила. Слюнидополу!»

«Тебе твоего не хватает? Еще на порнушку силы остаются? ? …Правда, симпотный!»

«А здесь, глянь, будто он – уже сверху!»

«Дрочишь?...»

«Не, сейчас Лёшка дома. Увидит еще!»

- Дрочил на него? – Лёхин тон был суровым.

Артём лбом боднул его плечо:

- Лёш, не надо!

- Распущенный сопляк!

- Прости, - прошептал Тёмка и накрыл Лёхину ладонь двумя руками. – Я больше не буду!

Порывисто дыша от возбуждения, он пытался выгнуться, привстать на лопатки, но все границы в их постели сейчас задавал закаменевший Лёхин кулак. Ноут пискнул, приняв очередную реплику Мадьяра.

- Открой.

Ослушаться было невозможно. Тёма кликнул мышкой.

«Чего затих?»

- Ответь.

Неудобно выгнувшись, одной рукой упираясь в Лёхину руку, Тёма неуклюже, одним пальцем набирал:

«Муж застукал. Блин, сейчас нагнет».

- Плохо боишься! – усмехнулся Кэп. – И плохо прячешься.

Артём со стоном выдохнул и, больше не в силах держаться, начал яростно, двумя руками дрочить, видимо, причиняя себе боль. Кэп выдержал минуту этого безобразия, потом рыкнул:

- Руки убрал!

Артём отдернул руки. Его тут же перевернули вниз лицом. Властного вторжения не пришлось ждать и трех секунд...

Рыжий никогда так раньше не кончал. Оргазм накрыл с головой. Его трясло, и слезы текли по щекам. Он пришел в себя лишь через несколько минут. Голова его лежала у Кэпа на груди. И широкая ладонь, едва касаясь, гладила его локоть.

- …Хотели без резинки попробовать? Вот, - негромко сказал Кэп.

- Алёш, не нужно так больше! – выдавил Тёмка. Потом уточнил: - Это я не про резинку. …Очень страшно!

- Так кто ж тебя за руку дергал? Не дрочи в моей постели на чужих, и будет - ваниль! – усмехнулся Кэп.

Затрещал Тёмкин телефон.

- Господи, кому неймется? – Артём дотянулся до трубки: - Да? – и, выслушав энергичную реплику абонента, расслабленно сказал: - Я жив. Не бьет. …Я просто комп уже выключил,… - а, повесив трубку, пояснил: - Мадьяр. Тот еще параноик!...

            *          *          *

Катя приезжала пару раз в год: девчонок в театр отвести, по магазинам побегать, брату по дому помочь. Лёшку она жалела, но чаще выбираться не могла. Автобус до города три часа пылит. А дома – работа, семья, две дочки, свекровь после инсульта, огород, корова, куры. Разве всё бросишь? Но в июле в Брянске открылись «школьные ярмарки», и Катя позвонила брату:

- Лёш, гостей принимаешь?

- Мои вы хорошие… Жду! – обрадовался он.

Вопрос «где перекантоваться» Тёма решил просто: поменялся с Беловой дежурствами, еще одно взял вне очереди, и – вуаля! - три дня подряд на работе.

- Это ж против инструкции. Как ты - без сна? – хмурился Кэп.

- Брось! В Баткене и не такое было. В отделении сейчас сложных нет. Койка в ординаторской – нормальная. Высплюсь. Еще спокойней, чем под боком у кое-кого...

Тёмкины вещи распихали по антресолям. Кэп взял отгулы. Водил сестру с племяшками в кино, помогал шоппиться. Катя перечитывала список покупок, загибая пальцы:

- Маме – да, тете Оле – да. Борьке – нет пока. Елизавете Егоровне – нет. …Лёш, где можно шторы купить?

В очередном торговом центре Кэп «упал» на пластиковое кресло ресторанного дворика:

- На третьем этаже есть какой-то текстиль. Идите, а я посижу. Загоняли вы меня.

Катя понимающе кивнула и увела девчонок к эскалатору. Вечерняя толпа текла мимо пестрых витрин. Аниматоры-«смешарики» зазывали детвору на карусели. Кэп взял пива и воблы, вынул мобильник, но звонить не стал: в семь вечера в больнице - обход, Тёма занят. Первая после Баткена разлука давалась с трудом. Вчера после работы Кэп даже к больнице подъезжал. Рыжик вышел, они минут пять посидели в машине, потрепались. Лёха украдкой острую коленку потискал. Как школьники, да!

Он цедил остатки пива в бумажный стакан, когда над ухом раздалось:

- Привет! Можно здесь приземлиться?

Он обернулся и вздрогнул.

- Садитесь.

Николай Юрьевич поставил перед собой бутылку «Жигулей», картонку жареной рыбы и добродушно проворчал:

- Значит, Тёма еду покупает, а ты расселся, как барин?

- Тёма дежурит.

- Не ври. Он вчера с дежурства матери звонил.

- Сегодня – тоже…

«Тесть» помрачнел:

- Вам денег не хватает? Он в две смены пашет, чтоб тебя пивом поить?

И тут Кэпову шею обвила пара детских ручонок:

-  Дядь Лёш, ты морожено будешь?

- Мо-ро-же-но-Е, - поправил он. – Нет, не буду.

Племяшка кивнула и убежала к матери, а Кэп только теперь сообразил, что - влип.

Тон Николая Юрьевича заледенел:

- Вот как ты гуляешь?

- Вы не так поняли, - Кэп покраснел против воли. – Это моя сестра и племянницы.

Навьюченная сумками Катя шлепнула на стол поднос с мороженым:

- Устала, аж ноги гудят. Лёш, помоги!

Кэп напряженно начал:

- Кать, познакомься…

Но старик с оскорбленным видом собрал свою еду и ушел за самый дальний стол.

            *          *          *

В субботу гости уехали.

Наскучавшийся по дому Артём уминал оставленные Катей разносолы, рассказывал рабочие новости и словно невзначай касался Лёшки то локтем, то плечом, то  коленом. А тот цепко – так коршун следит за зайчонком - ждал момента, когда этого вечноголодного обжору наконец можно будет умыкнуть в койку. Про встречу с Николаем Юрьевичем он упомянул вскользь, без деталей: свое, долгожданное было важней. Вечер субботы прожили не зря. Ночью еще раз проснулись – добирать пропущенные ласки. В воскресенье их разбудил домофон. Тёмка сонно побрёл в коридор, а через полминуты примчался тормошить Кэпа:

- Лёш, вставай. Отец приехал.

- Кто?

- Мой папа. …Сказал: огурцов нам привез.

В прихожей пиликал звонок.

Кэп, спросонку не догоняя, с чего вдруг обломилось им такое счастье, взялся надевать протезы. Это было важно сейчас. Слишком разные вещи: когда ты на коляске, собеседнику дышишь в пупок, или когда - на ногах, как все, и со всем миром можешь говорить на равных.

Голос гостя был сердитым:

- Живешь еще здесь? Не согнали? …Держи. Мать передала. Не мотай головой, не мотай!

Лёха спешил. С брюками возиться не стал. Протезы закрепил, в шорты влез и вышел. В прихожей растерянный Тёмка держал пакет огурцов, а Николай Юрьевич доставал из рюкзака литровые банки компота:

- Клубника. Смородина. …Что, деньги не на одно бухло идут, еще - на алименты?

Лёха прислонился плечом к стене:

- Доброе утро.

- Полдень уже, - буркнул гость. - Добрые люди обедать садятся, - а потом обернулся к сыну: - Пока ты ночами дежуришь, он с бабой гуляет. Ты знаешь?

- Папа!.. – вскрикнул Артём.

- Папа виноват? Его, безногого, жена попёрла, даром, что двое детей. А ты, лопух, нашелся: кормишь, поишь, койку греешь, а когда ты на работе, он – вольная птица.

Кэп собирался быть вежливым, но после этих слов руки сами сжались в кулаки:

- Слышь, я тебе вмажу сейчас, не погляжу, что старик! Я сказал тебе: это – сестра!

Николай Юрьевич задиристо повернулся к нему, но… Кэп был не тем человеком, кому хамят в лицо. Старик осёкся, сделал шаг назад, но взгляда не отвел:

- Я смотрю, у тебя дочки есть? Вот подрастут, найдут пьянчужек и будут в две смены пахать, им на водку. Ты вытерпишь, а? Не заступишься?

- Папа, молчи! Я прошу! – Тёмку трясло.

Кэп посмотрел на дрожащие худенькие плечи, закусил губу и взял себя в руки. Притянул Рыжего к себе:

- Всё, не воюй, успокойся, – и проговорил уже без угрозы: - Я сказал: племяшки.

- Белёсые – один-в-один в тебя! - упрямо бормотнул старик.

- Сам вы белёсый! – огрызнулся Кэп. Но в этом «вы» уже сквозило примирение.

  Николай Юрьевич мерил взглядом картину, увидеть которую не ждал, не хотел, даже боялся: его сын стоял, уткнувшись лицом в плечо мужику, и широкая ладонь бережно обнимала его шею. А хозяин ладони, на странных железных протезах, с вызовом смотрел ему в лицо, и было видно, что он готов защищать этого дурика, горло за него перегрызть… Николай Юрьевич поставил на подзеркальник последнюю банку:

- Ешьте. Мать малину закатает, приедь, забери. Нам самим столько не надо, - и вышел, не дожидаясь ответа.

Они еще минуту стояли обнявшись. Потом Кэп потерся щекой о Тёмкину макушку:

- Он защищать тебя приходил.

- Ну его! – мотнул головой Рыжий и потащил компоты в кухню.

            *          *          *

Это была родная Геркина школа, охранником на вахте сидел Геркин одноклассник. Плюс сто рублей, вдобавок к старой дружбе, и ключ от спортзала им дали на весь день. Из-за летнего ремонта половину зала занимали парты и стулья. И лишь теннисный стол был выдвинут на середину.

Они открыли окна, на крайнюю парту сгрузили две бутылки кваса, телефоны, чехлы от ракеток. Играли по кругу: Тёма, Герка, Мадьяр. Кэпу предлагали:

- Лёш, может, попробуешь? Мы будем аккуратно отбивать…

Но он качал головой:

- Нет.

- Ты – что, не играл никогда?

- Играл. Но сегодня не буду.

На самом деле у него было замечательное настроение. Просторный зал, чуть различимый запах краски, распахнутые окна, за которыми шумел проспект, цокот шарика по столу, ловкие движенья Тёмки, отбивающего сложные подачи, мирный трёп друзей… Это была жизнь – та самая, которой Кэп так долго был лишён, и которую теперь взахлеб хотелось нагонять. К тому же, Мадьяр и Герка были единственной компанией, в которой он мог чувствовать себя семейным. Ильяс с Серёгой, конечно, друзья, но вслух при них назвать Рыжего супругом не хватало духа, не то, чтобы обнять или игривым словом подколоть, как они - своих жён... Клубную Тёмкину тусовку Кэп терпеть не мог. Ему мерещились липкие взгляды, он ревновал любимого и не хотел, чтоб кто-то лишний узнал про его протезы... Другое дело – Ванька: свой, привычный, да теперь еще «замужний». Он опекал Артёма, выдразнивал Кэпову ревность и с наигранно-невинным видом - к Тёминому удовольствию и Геркиной досаде - расточал комплименты Лёхиному торсу.

В очередной раз отдав ракетку Мадьяру, Герман плюхнулся на стул рядом с Кэпом:

- Слушай, а ты мои фотки с регаты видел? Нет? Показать?

Кэп кивнул. Герка порылся в айфоне. На фотографиях был южный город, светлое море, караван стройных яхт под разноцветными парусами, загорелые лица. На трех снимках подряд на палубе яхты белозубо смеялась негритянка в розовом купальнике.

- Ого! Краса. Мечта поэта! – Кэп огладил взглядом ее пышные овалы, долистал галерею до конца, потом опять вернулся к фото с негритянкой и подвинул  Герке телефон: - Кучеряво живешь!

- Это папе спасибо…

И в этот миг Мадьяр возмущенно заорал:

- Тём, сколько можно?! Я же говорил: туда не отбивать!

Артём, облокотясь на подоконник, показывал рукой:

- Он - вон там, в клумбе! – где-то внизу, в листве бархоток спрятался улетевший шарик.

- Вот и беги! – огрызнулся Мадьяр.

- Нет. Ты же не видишь, где он? Я так не найду. Иди ты, а я сверху скажу, где искать.

- Давайте, я сгоняю! – вызвался Кэп и, не дожидаясь ответа, пошел к дверям.

Герман проводил его глазами.

- Слышь, Тём, как тебе вообще удалось его захомутать? Он стопроцентный гетераст. Если на картинке баба с сиськами, он больше ничего вокруг не видит.

Тёмкин голос жалобно дрогнул:

– Но всё же мы – вместе. У него была…, - он пропустил слово, не зная, как назвать Татьяну, - …пока мы ссорились. А потом он всё равно выбрал меня.

- Я думаю, он даже не би, - пожал плечами Герка. - Тёлка была, да сплыла, иначе б он тебя не выбрал. У него транзиторная гомосексуальность. Как бывает в тюрьмах, в казармах,… – он учился на социолога, и про свою ориентацию прочитал массу книг. – Не может найти партнера нужного пола, вот и заместил тобой. Залезь в его комп, посмотри, какую он порнуху смотрит. Спорим, там одни бабы?

- Гер, чего ты лезешь? – разозлился Мадьяр. – Кому нужна твоя правда? Может, они сто лет проживут и умрут в один миг от оргазма…

Снизу раздался Кэпов свист:

- Эй! Где искать? Вы что там – уснули?

Они свесились с подоконника и стали командовать, где искать потерю.

Шарик нашелся, но настроение у всех как-то пропало. Игра больше не шла.

- …По домам? – первым сдался Артём.

А в машине в ответ на Лёхин озабоченный взгляд сказал:

- Зря я после ночной смены сразу на теннис. Надо было выспаться. Приедем - я лягу, окей?

И уже дома, завернувшись в одеяло, словно в кокон, спросил:

- Лёш, ты, когда женишься, будешь в гости ко мне ходить?

- Не фантазируй! – мягко улыбнулся Кэп.

- Тебе, что ли, жалко?... Скажи просто: «да».

Кэп знал, что Рыжик иногда мается мазохистскими разными штуками, и так же мягко ответил:

- Да, буду.

- Смотри, обещал, - негромко сказал Тёмка и подтянул колени к животу. – Посиди со мной рядом. Я посплю. …Я так сильно устал...

            *          *          *

Дня три спустя Артём сидел в парикмахерском кресле, и стоящий рядом мастер – тот самый парень с пирсингом, который тащился на Кэпа у Герки на даче – начесывал ему чёлку:

- Может быть, так?

- Не, Денис, так – стрёмно, - Тёмкин голос был унылым. - …А Герка прав: я залез в Лёшин ноут, там порнухи немного, но почти вся – гетеро. Я теперь каждый день его с работы жду и маюсь: вдруг он войдет и скажет: «прости, я встретил женщину»?

Денис приподнял рыжие вихры над ушами:

- Давай, виски забрею? В стиле гранж. И,… - он скосил взгляд на Тёмкин локоть, – ты депиляцию рук-ног бы сделал, если уж спишь с натуралом.

Дома Кэп встретил Тёму энергичной фразой:

- Что ты так долго? Быстро есть иди, пока не остыло, - а когда Артём сел напротив него в кухне, спросил: - Тём, ты сто километров на машине проедешь? Может, съездим к моим? Ильяса возьмем для компании, а про тебя скажем: «знакомый шофер согласился свозить». Я с мамой тебя познакомлю. Давай?...

И только вечером, в постели, проведя пальцами по Тёмкиной руке, он вздрогнул:

- Тём, это что? Ты побрился?

Рыжий смутился:

– …Не бритвой, это – воск.

Лёхина рука скользнула по знакомым изгибам и замерла на девственно гладкой голени.

- Зачем?  

- Для тебя.

- А я - просил? – его голос стал строгим: - А – там? Тоже кто-то лазил? Тём, что за нафиг?!

Артём еще сильней сконфузился.

- Там – нет. Я не стал, - он стянул трусы.

Рыжие кудряшки были на месте. Кэп облегченно выдохнул и подмял Тёмку под себя:

- Не делай так больше! Ты понял?

            *          *          *

В день поездки Кэп уже упаковал подарки, уложил в термос пирожные для племяшек, отнес сумки к порогу, а Тёма всё копался в шкафу.

- Ну, что ты завис?!

- Не знаю, что выбрать: с длинным рукавом – жарко, а с коротким – депиляция видна, - беспомощно развел руками Рыжий. - …Я – бестолочь, да?

– Никто не будет тебя там разглядывать. Или,… - Кэп подошел к нему вплотную, положил руки на плечи и очень серьезно спросил: - …ты хочешь, чтоб я им признался?

Тёма замотал головой:

– Нет! Не надо. Нам хватит проблемы с моими.

Ильяс пришел с баклажкой кваса и великолепным настроением. День был солнечным. И ехалось легко, лишь далеко за городом начали тормозить их путь неповоротливые трактора и груженые зерном грузовики. Кэп сперва болтал с Ильясом, вышучивал Тёмкину депиляцию и говорил с сестрой по телефону, а потом – замолчал, посерьезнел, опустил стекло и без отрыва смотрел на уходящие за горизонт поля, уже прошитые пунктирами комбайнов, перелески, деревушки и орлов, неторопливо перекладывающих крыло над своими бескрайними угодьями. За пару километров до деревни Кэп обернулся к Тёме:

- Подъедь вон туда! – параллельно шоссе шеренгой шли три комбайна, а четвертый стоял у межи, и рядом с ним возился человек. – Это наши. Я ж их всех знаю.

Тёма свернул на проселок. Облаком взметнулась пыль. Комбайнёр, прикрывая ладонью глаза, всматривался в неожиданных гостей, а когда Кэп вышел из машины, расплылся в улыбке:

- Капитоооооха! Откуда ты, а? Про тебя говорили,… - он покосился на Кэповы ноги.

- Привет, Витёк! – Кэп на секунду сжал его плечи. – Косите уже? Не рано? – и, отвечая на вопросительный взгляд: - Ног нет у меня, нет! Это – протезы. Сам - как? Женат? Как тетя Вера? Дом достроили? Как Васька?

В эту минуту Ильяс обернулся к Артёму и… увидел, как тот любуется Кэпом. Откровенно, восторженно. Не часто Тёме удавалось разглядывать Алёшку со стороны – как он стоит, смеется, говорит, и ямочки играют на щеках, и белая рубашка облегает мощный торс, и закатанные рукава открывают красивые сильные руки, и случайный всплеск ветра трогает светлые пряди.… Ильяс смутился, словно стал свидетелем интимного момента, передернул плечами и вышел из машины.

Они болтали минут десять, пока у комбайнера не зазвонил телефон, и в трубке – это было слышно даже на расстоянии – не раздались конкретные маты бригадира.

- Я слышу. Еду! – огрызнулся комбайнер, кивнул городским гостям и пошел к своему «Ростсельмашу».

А Ильяс, пока они с Кэпом возвращались к машине, негромко сказал:

- Лёх, ты бы своего сегодня утром вытрахал нормально, что ли? А то он смотрит на тебя и млеет, как невеста перед первой брачной ночью. Вас так запалят.

- Сильно видно? – хмыкнул Кэп и, не удержавшись, горделиво добавил: - Понимаешь, мужик – не девчонка. Чтоб его затрахать – нужно попотеть! – но когда сели в машину, сказал: - Тём, давай моим скажем, будто вы с Ильясом - друзья. И общаться будем через него, а друг от друга подальше держаться. Окей?

Рыжий кивнул. Когда ж он Лёхою не соглашался?!

            *          *          *

В деревне их ждали. Едва подъехали, к калитке поспешил Кэпов отец, а следом и мама. Улыбающийся Кэп представлял друзей:

- Это – Ильяс, это – Тёма.

- Помню тёзку, помню! – басил рослый старик, протягивая руку Ильясу. – Илья Андреич, если ты забыл! – и кивнул на стоящую чуть поодаль жену: - Мать наша – тетя Нюра.

Он подал руку и Тёме, а тот, растерявшись, смутившись моментом, назвался по-служебному:

- Артём Николаевич.

- Во как! – присвистнул старик.

- Водитель, - пояснил Ильяс. – Мы его довезти попросили…

- Идите в дом, умоетесь с дороги, – тетя Нюра держала полотенца и не утирала слёз.

Лёха ткнулся губами в ее висок:

- Мам, не плачь! Посмотри, я какой!...

- Красавец! – прошептала она.

И в груди у Тёмки провернулся тёплый ком. Он был благодарен этой женщине. За то, что она любила Лёшку. За то, что не знала о нем неудобной тайны. Ему стало жалко ее, и себя, и Алёшу, и – кажется, сильнее всех – свою маму. Слезы подошли впритык к глазам. Он потеснил плечом Ильяса и первым наклонился умываться над гулкой жестяной раковиной.

Пришла с фермы Лёшина сестра Катя. Приехала на велосипеде ее дочь Юлька, а вслед за ней прибежала коза.

- Куда ты?... Ошалела?! – бранилась тетя Нюра. – Юль, гони ее назад! Я просила вас с Соней придти малину к столу собирать, а от вас – баловство одно, а помощи нет!

Тут соседка принесла кастрюлю холодца. Поспели пироги. И суматошная толчея, которая бывает в больших семьях перед праздником, заполнила и дом, и двор, и сад, где накрывали столы. Илья Андреевич повел Лёху и Ильяса смотреть коня. Артём, помня Лёшину просьбу «держаться подальше», подошел к хозяйке:

- Хотите, я малину соберу?

Она кивнула, выдала ему банку и показала дорожку к кустам.

- «Николаич»-то стеснительный у вас, - усмехался Илья Андреевич, глядя, как сын осторожно переступает неродными ногами высокий порожек конюшни.

- Он – хирург. Операции делает сложные. Детям, - Лёха только сейчас осознал, как гордится своим Тёмкой.

- Чего ж он тогда на машине «бомбит», если – врач? Денег не хватает? Эх, у всех одни и те же беды, - вздохнул отец.

            *          *          *

Артём снимал с колючих веток нежные ягоды, а за его спиной тетя Нюра и Катя уставляли стол закусками. Подошел Кэп. И тетя Нюра, боясь, что потом не выйдет поговорить без ненужных ушей, улучила момент:

- Лёш, девушки нет у тебя?

Кэп сконфузился:

- Не надо, мам, про это…

- Катя сказала, что - нет, - мать оглянулась, убедившись, что нет рядом внучек. – Ты помнишь Катину подругу, Надю Терпенёву? …Она сейчас придет. Муж ее уехал уж лет семь как. Не пишет и денег не шлёт. Она – одна, с двумя детьми. Она не пьет, ты не думай!

- О чем ты, мам? – не понял Кэп.

Но мать тряхнула его локоть, заставляя замолчать.

- Слушай, пока говорю. Она останется на ночь. Я ей сказала, что ты – в гости, так она – сама…

- С какой бы стати? Нет! – запротестовал Кэп. – Что за глупость?!

- Ты - тихо, тихо!...

От калитки шли еще соседи. Кэпа стали разглядывать, прицокивая языками и говоря, что не видно протезов. Прибежали Катины дочки – теперь, наконец, без козы... Мать и Катя были рады, что успели рассказать Алёше свой секрет. Горюя над его искалеченной жизнью, они вместе придумали эту удачную, как им казалось, «штуку», и однокласснице Наде Катя два дня назад отнесла в подарок тёплую шаль. И им, конечно, было невдомек, что, услышав этот быстрый разговор, стеснительный гость «Николаич» стоит, с силой выпрямив плечи, и всё никак не может вдохнуть, прижимая к щемящей груди стеклянную банку с малиной.

            *          *          *

За стол сели в пятом часу. Народу собралось человек двадцать: родня, соседи, Лёшкины друзья и пожилой директор школы. А Нади всё не было. Артём ждал ее, как казни. Ему казалось, она обязательно будет красивой, с крупной грудью. Такою, что против нее любой гей будет чистым нулем в Алёшкиных глазах.

Кэп, которого тянули в разные стороны, ахали и охали, рассказывали и расспрашивали одновременно полдюжины человек, не сразу заметил изменившееся Тёмкино настроение. Заметив, понял, что Артём слышал материны слова, но как сейчас к нему подойти, как увести от всех и успокоить - не знал. Через Ильяса ведь не передашь: «скажи, что я не буду трахать никакую бабу». Лёшка отвечал на тосты, чокался, кивал кому-то, а сам всё пытался поймать Тёмин взгляд. Это, наконец, просёк Ильяс и толкнул Кэпа локтем:

- Ты палишься! Понял?

Пришла Надежда, кажется, последней. Тетя Нюра встала ей навстречу, подвинув зятя, усадила ее рядом с Лёшкой. А Тёма, разглядев ее, похолодел. Взрослая, сухая, с нездоровым лицом, она гляделась старухой. И по тому, как она с хрипотцой поздоровалась и как качнулась, идя к своему месту, Тёме показалось, что она пьяна. Его затрясло. Он испугался, что не справится держать лицо, налил себе водки, выпил в три крупных глотка и крепко зажмурил глаза. «Зачем они так про него?» В висках стучало. «Как они могли?» Он правильно понял, что тетя Нюра всё решила не одна. «Катя сказала, что девушки нет». Значит, вдвоем выбирали «невесту», просили ее, может, даже денег дали. …А Артём лишь час назад любовался своим Лёшкой. Как он хорош! Высокий, крепкий, с теплой улыбкой, с прямым, открытым взглядом, в котором сильны властные и чувственные ноты. …Но весь мир, значит, видит его по-другому? На память пришли Лёшкины слова о жалости. Он для них для всех – урод?!

Ни с кем не чокаясь, Тёма осушил еще сто грамм и стал выбираться из-за стола.

            *          *          *

Сколько раз тётя Нюра свою подушку насквозь к утру заливала слезами! Как болело сердце за Алёшу! Судьбина горькая, за что так над сыночком надругалась?!

Когда ему квартиру дали в городе, она короткое время надеялась, что он пристроится там, заживет, работу какую найдет, сердобольную женщину встретит… Но – не сложилось. Пил он, дна не видел. В отчаянии разбивал о стену кулаки. Она как-то навестить приехала, а у него обе руки «стёсаны».

- Лёш, подрался ты, что ли?

- Нет. Упал случайно, - и глаза отвёл.

А на обоях у кровати - бурые следы: видно, что стучал со злости, разбивая в кровь костяшки, выл от одиночества ночами.

Присматривать ему пару тетя Нюра начала еще зимой. По окрестным меркам деревня их была большой, но выбор нестарых «солдаток» всё ж был невелик. И Надежда подходила лучше других: незлая, неболтливая, муж – не в тюрьме, а просто где-то сгинул. Судачили, что она до спиртного охоча, но под забором пьяной не валялась, а дома, за ужином… – кто уж совсем без греха?! Рассказала тётя Нюра свои мысли Кате. Та головой замотала: не надо, Лёша теперь на протезах, может, сам кого найдет.

- Днем -  на протезах, а в кровать-то всё равно инвалидом ложится, – через боль вздыхала мать.

И Катя уступила, пошла к Надьке. Та отнекиваться стала, так зимой и не сладили. А вот теперь - уговорили. И шаль отнесли. И с утра еще три раза звонили, чтоб не передумала...

А Надя согласилась не за шаль и не из жалости - от скуки. Лёшку Шумилина она помнила сначала мелким белобрысым пацаном, а потом – уже безногим, на коляске пробирающемся по осенней грязи к магазину. И только живые яркие глаза смотрелись странно на хмуром небритом лице: зачем такая лучистая синь инвалиду?! Ни девичьи грешки, ни недолгое замужество не научили Надю любить постельные дела. Она знала: «всем мужикам одно только надо от бабы», и относилась к этому как к «надо». Но до вчерашнего вечера ждала приезда Катиного брата с любопытством. А ночью раздумалась: как с ним, с ногами-обрубками, лечь? Ужас же! Утром позвонила Кате: «я не приду». Та – в упрёк: «нечестно, Надь, ты обещала». В конце концов, она сдалась, но перед встречей, для смелости – Тёме не померещилось – хлопнула рябиновки пару рюмах.

            *          *          *

Надежде налили штрафную. Кто-то разливал под новый тост, кто-то про что-то шутил. И тут Артём молча выпил стакан и вскочил. Кэп в ту же секунду рванулся. Спасибо, что Ильяс сообразил: нажал рукою на плечо друга, прошипел:

- Сиди! Я сам.

За столом встрепенулись:

- В чем дело?

- У машины сигнализация, вроде,… - нашёлся Ильяс.

- Да, я тоже слышал, - кивнул Кэп, провожая глазами Тёмкину фигуру.

Выскочив из калитки, Тёма сел в свою машину. Ильяс, ничего не спросив, на пассажирское сидение забрался, а сам сердито зубы сжал: что, ему теперь уговаривать плаксу? Ладно бы еще девчонку. Но – мужика?! Спасибо Кэпу за такое дело!

Но Тёма не плакал. Вцепился в руль, глаза закрыл. Минуты три молчали. Потом Артём начал сам, дрожащим голосом:

- Он тебе кажется жалким?

- Что? Ты о чем?

- Ты сам бы с нею - стал?

- Нет.

- А ему… зачем такая? Старая, пьяная. Никого похуже не нашлось?

- Ты из-за чего убежал-то? – осторожно улыбнулся Ильяс. – Что ему плохую подобрали?

Тёмка повернул к нему бледное лицо:

- Ему тяжело. Целый день на протезах – не каждый бы смог. Я - не смог бы! Я говорю: снимай днем, отдыхай! Он не хочет. Хочет - как все, чтоб на равных. Потом домой придёт и сидит чуть не час. Не ест, не пьет, молчит. Пот со лба вытирает. Зато на работе покупатели не знают, что он инвалид. И из моих друзей почти никто не знает. Зачем ему напоминать? Зачем с ним, как с убогим? Как мать не поймет?!...

- Она ж не знает про тебя. Если б знала, искала бы только красотку, - в голосе Ильяса была мягкая ирония. - Я думал, ты – из-за себя, а ты... Ему так с тобой повезло. Ты – молодчина! – он по-дружески накрыл Тёмкин локоть ладонью, но не сдержался и тут же отдернул ее: узкая рука, абсолютно гладкая после эпиляции, показалась ему женской. Аж холод прошел по спине. Он смутился. Но сказал очень твердо: - Пойдем к столу. Прямо сейчас. Давай, соберись! А то неловко выглядит. Пойдем!

            *          *          *

Стемнело. С низины, с картофельных грядок к домам потянулся туман.

- Идемте на террасу, - звала всех тетя Нюра. – Здесь зябко. Я там чай подам.

Но гости потихонечку прощалась. Илья Андреевич ушел закрывать на ночь сараи. Сонечка, Катина младшая дочка, сидела на коленях у отца и ела собранную Тёмой малину. Кэп и Ильяс под неодобрительными взглядами тети Нюры наполняли Надеждин бокал, чокались, что-то ей шептали в оба уха. И она уже, кажется, смутно разбирала, кто из них – Алёшка, а кто – совсем чужой, приезжий гость.

Артём подсел к Алёшиной сестре:

- Кать, извините, вы – шьете? – она кивнула, и он продолжал: - Помогите Алексею. Ему надо вшить молнии в брючные швы, чтоб можно было снизу расстегнуть и снять протез. Я – врач, у меня есть такие пациенты, как он. Я знаю, что это – удобно.

- Лёшк, хватит пить! – подошла Катя к брату. – Ну-ка, штаны покажи!

- Еще чего! – хмыкнул Кэп и покосился на Тёму. – Чему он тебя научил?

Но и тётя Нюра встала за спиной у сына:

- Правда, Лёш, вставай. Пойдем, я гостям покажу, где им спать.

В доме после улицы было тепло. Тётя Нюра включала везде свет:

- Смотрите: здесь – умыться, вот – полотенца, вот - фонарь, если на двор пойдете ночью. Тут, осторожней, порог. А здесь, - она распахнула неширокую дверь: - лягут Артём и Ильяс. Кровать большая. Одеяло, правда, одно. Но Тёма – худенький, и, думаю, им хватит на обоих.

А три городских гостя лишились дара речи от открывшейся взгляду картины: огромной двуспальной кровати с по-деревенски пышными подушками, на которой бесхитростная идобрая тетя Нюра постелила Тёме и Ильясу.

            *          *          *

Кэп первым взял себя в руки:

- Нет, мам, так не пойдет. Они ж городские, там так не принято.

- Больше негде, Алёш. В чулане – тёти Шурина мебель стоит, в Катиной - Юля и Соня ночуют, а на террасе – беспокойно, все будут ходить взад-вперед. Так гостей не кладут… Разве что одеяло второе найду.

Она ушла, Кэп обернулся к друзьям, и они выпалили одновременно:

- Лёш, я в машине переночую.

- Кэп, я лягу на полу. Не кипишуй!

Кэп взял Артёма за запястье:

- В машине - не будешь, - а потом спросил Ильяса: - Правда, ляжешь? Без обид?

Тетя Нюра с одеялом в руках остановилась на пороге:

- Может, нам с отцом в летнюю кухню пойти?

Но Кэп уже принял решение:

- Нет. Всё ок. Они поместятся, не подерутся, – он стрельнул в Артёма быстрым взглядом и кивнул Ильясу: - Идем, я тебе плащ-палатку найду.

Когда Ильяс вернулся, одна подушка и одеяло были аккуратно свёрнуты в ногах кровати, а Тёма лежал, укрывшись с головой и вжавшись в стену. Ильяс пошуршал, раскладывая плащ-палатку на полу, взбил подушку, спросил:

- Свет гашу? – и, не дождавшись ответа, щёлкнул выключателем.

«Что было не ответить-то?» - раздраженно подумалось ему. – «Не верю, что заснул. И на фиг в угол забился? Боится, пристану?» Раньше Ильясу даже в голову не приходило прицениваться, что и как у Кэпа с Тёмой в постели. Ясно: Кэп у них – «мужик», а дальше – без деталей. Но сейчас всякая чушь полезла в голову. …Еще эта гладкая рука в машине. Зачем он схватился? Он повернулся на другой бок, потом сел. Прислушался: с кровати доносилось приглушенно-рваное дыхание - значит, не спит. И тут Ильяса осенило: а Кэп-то, интересно, не ревнует? Он вскочил. Да ну их на хрен! Чтоб он с «голубком» вдвоем, в одной комнате, ночью?! Кэп тоже, умник, расщедрился: «лягут и не подерутся»… Ильяс сгреб плащ-палатку и вышел за дверь.

На крыльце летней кухни рядом с Кэпом сидели давешний комбайнер, еще трое парней и девчонка.

- Что случилось, Илюх? – поднял голову Кэп.

- Душно в доме. Сеновал-то у вас – не на ключ?...

- Не, там щеколда. Проводить?

- Найдусь.

Ильяса уже всё раздражало. Зачем он поехал? На кой ляд подорвался этого Артёма утешать? Какое ему было дело?! И с этой кроватью… Кэп должен был настоять, чтоб Ильясу хоть на террасе постелили, хоть где, но - не так! У сарая, подсветив себе телефоном, он нашел задвижку. На ощупь перебирая прилаженные к стене скобы, взобрался наверх. Он не был «городским», и ночёвки на сеновале были в его юности привычным делом. Устроил лежанку, свернул куртку под голову, лег. На мысль непрошенно пришло: «А что этот подумал?» Он нахмурился и, засыпая, отчего-то чувствовал себя гадом.

            *          *          *

Слышал ли Артём бегство Ильяса? Конечно. Обиделся? Нет.

Увидев общую кровать, он в первый миг испугался, что Ильяс сейчас вспылит и скажет лишнего. Пока Ильяс пытался на полу устроиться, Тёма ждал каких-нибудь обидных, грубых слов, а когда тот просто молча ушел, вздохнул с облегчением. Понятно же, как Ильяс к нему относится: «пидор!» Спасибо, хоть Лёшку из друзей не вычеркнул…

Едва шаги Ильяса стихли на террасе, Артём сел на кровати. С улицы слышался говор припозднившихся гостей. И его Алёшка – там, с ними, с друзьями и подругами… Холодок побежал по спине: что, если Лёша не захочет возвращаться в город? Останется здесь, где родные, где дом.

В большой кровати было неуютно. Тёма завернулся в одеяло, закрыл глаза и стал представлять, что они здесь живут: открыто, вместе, как семья. И тетя Нюра знает, что он – Лёшкин супруг. Приносит ему полотенце, посылает собирать малину и спрашивает, как сегодня за ужином: «Тебе котлет-то добавить? Нет? Ну, хотя бы одну!» А Лёшка… гуляет. Вот так, ночами: где-то, с кем-то. Смеется, спорит. Может быть, даже… еще… Тёмка мотнул головой, чтобы не представлять неприятные сцены. Он всё равно будет ждать. И двуспальное ложе будет расстелено. И Лёшка обязательно придет!

…И тут зазвонил телефон:

- Рыжик, спишь? …Извини. Я только сказать: все ушли. И эта Надя. Я не был с ней, не бойся!

- Я люблю тебя, Алёш! – Тёмкин голос захлебнулся благодарностью. - …Ты - лучший в мире! Самый желанный, самый красивый, самый родной!... - слабея от облегчения, он лишь теперь понял, на каком был стрессе, как много выпил сегодня и как безумно хочет спать. - До завтра! – вышептал он и отрубился, кажется, раньше, чем в трубке замерли короткие гудки.

            *          *          *

Когда он проснулся, солнце было высоко, а дом – пуст. Но едва он вышел на крыльцо, на пороге летней кухни появилась тетя Нюра:

- Как городским спалось на наших перинах?

- А где Алёша? - слова вырвались у него так легко, будто вчерашняя мечта была правдой, и все знают о его правах на Лёшку.

- Завтраком его кормлю. И ты иди, пока молоко парное - теплое. Где третий-то ваш?

Артём, сообразив, как неоднозначно прозвучал его вопрос, прикусил язык. В кухне за столом сидели Кэп и две племяшки. Тёма сел с краю, не поднимая глаз, и тетя Нюра поставила перед ним тарелку. Ильяс явился через четверть часа, а настроение у него было вчерашнее, хмурое.

- Фаина звонила. Спрашивает: во сколько я приеду?

- Неужто так рано обратно? – сокрушалась тетя Нюра.

- Теть Нюр, у меня трое детей. Это вот они – свободные, - Ильяс кивнул на друзей, - а мне  домой пора.

Он тут же осекся, понял, что некрасиво кичиться детьми перед Кэпом и Тёмкой, но исправить уже ничего было нельзя, и от своей бестактности он еще сильнее помрачнел.

Собрались быстро. Казалось, каждый из троих сейчас боится, что его приятели сделают что-то неловкое, стыдное.

Тётя Нюра собирала деревенские подарки:

- Всё - свежее. Только творог сразу ешьте, он не достоит.

Все молча кивали. Илья Андреич вышел их провожать:

– Алёш, не забывай нас, приезжай!

- Если Артём привезет, то приеду, - не удержался Кэп.

- Артём не откажет. Ему пироги мои понравились, правда? – тетя Нюра повернулась к гостю.

- И малина, - улыбнулся он.

По полю, как и вчера, шли комбайны. А когда дорога нырнула в лес, Кэп тронул лежащую на руле Тёмкину руку:

- Давай в лес cвернем на пять минут?

Артём выбрал удобный съезд в орешник, спустился с дороги. И Кэп, открывая свою дверь, покосился на него:

- Выйди…

Кэп обогнул машину, сгреб его в охапку и прижал к себе:

- Как ты, Рыжик? Как тебе, а? Мои – хорошие? Я не обидел тебя?

- Хорошие… очень,… - прошептал Артём, вжимаясь в Лёшкино плечо.

Сидящий в машине Ильяс резко отвернулся от этой сцены. «Для чего это здесь? До дома не могли дотерпеть? Идиоты!» Он чувствовал, что вел себя нечестно, боялся, что Кэп затеет неудобный разговор и скажет что-то глупое, такое, после чего им уже не остаться друзьями… И от всего этого злился всё сильней.

До города молчали, а едва шоссе обступили дома, Ильяс сказал:

- Останови. Я на рынок зайду.

- Может, на кольцо подвезти?

- Нет.

Артём остановился. Ильяс буркнул:

- Пока! – и ушел, оставив в машине гостинцы, собранные для него тетей Нюрой.

            *          *          *

Весь июль Лёшка гантели тягал с удвоенной силой. Сидя перед теликом, до изнеможения мучил эспандер. Два вечера подряд парадку начищал и герб на голубом берете полировал. До дня ВДВ оставалось полторы недели… А после поездки к родителям он вдруг все приготовления бросил. Тёма просёк, что из прихожей исчезла парадка, заглянул в шкаф: китель висел в дальнем углу, за зимними куртками. Но даже тогда он ничего не понял и только вечером первого числа сообразил: Кэп не пойдет.

- Давай, форму поглажу? – предложил он вскользь.

- Не надо.

- Почему?

- Сам поглажу, когда потребуется.

Второго августа Тёме было на работу к полудню. Пока он спал, Кэп смотался в магазин, и, выйдя на кухню, Артём застал его перед поллитровкой.

- Лёш, что случилось?

- День сегодня... праздник, - ответил Кэп, не обернувшись.

- Ты дома-то не пей. А то придешь туда уже «на бровях».

- Я никуда не приду.

- Почему?

- Отцепись, – Кэп опрокинул в себя стопку.

Зазвонил городской телефон. Кэп на кресле покатил к аппарату и почти сразу вернулся обратно.

- Кто там?

- Ошиблись номером.

Артём выглянул в коридор: на полу валялся выдернутый из розетки штепсель.

- Лёш, кто звонил? – Тёма встал в дверях кухни и произнес тихо, но твердо. – Объясни, что происходит?

Лёшка развернулся к нему вместе с креслом:

- Мне не надо туда. Я им чужой.

- Кто-то что-то сказал?

- Кирилл сказал. Ты забыл? Ильяс у моих ушел на улицу спать. Не догоняешь, почему?

- …Я жизнь тебе сломал, – обреченно выдохнул Тёма.

Тут затрезвонил телефон у него самого.

- Дай сюда! – сказал Кэп жестко.

Он успел прочитать на экране: «Сергей», но Кэп забрал у него мобильник и сбросил звонок.

- Но ведь звонят же, зовут. …Может, нестрашно?

Кэп раздраженно вскинул голову:

- А если меня на розочку от бутылки посадят – тебе страшно станет? Или тоже – пустяк?

Он налил еще стопку, но пока не пил. Артём стоял у него за спиной и не мог найти нужных слов. И в эту минуту с улицы раздался свист, и три голоса – два мужских и женский – нестройно закричали:

- Кэээп! Алёооо!

Тёма вышел на балкон: внизу стояли Серый с Маринкой и Ильяс с близнецами.

- Пришли. Серёга и Ильяс, - он растерянно обернулся на Лёшку.

- Кээээп! Выходи! – еще раз долетело снизу.

- Придурки! Весь двор переполошат. Скажи, чтоб не орали!

- Сам скажи,… - начал было Артём, но сразу замялся: Кэп провел локтем по лицу, словно смахивая слезы.

            *          *          *

- Иди к ним. Скажи, чтобы потише. А я пока протезы нацеплю.

Артём непонимающе пожал плечами, но покорно пошел вниз. Пришедших оказалось больше: с балкона он не увидел Бориса, Серёгиной Вари и Файки.

- И где он сам?

- Сейчас придет, - сказал Артём и, чтоб не отвечать, пойдет ли Лёшка на праздник, обернулся к нарядной Варе: - …Ух-ты, большая какая! Ты кем станешь, когда вырастешь? Балериной? На мысочках умеешь ходить? Покажи.

Марина верно поняла его просьбу и напряглась:

- У нее что-то не так с ногами? ...Варюш, дай маме ручку!

Девочка на миг насупилась, потом включилась в новую игру. И Артём минуты две сосредоточенно смотрел, как она идет на цыпочках, потом улыбнулся:

- Да нет, всё нормально.

Но Маринкины глаза были тревожны, и он договорил:

- Нормально, правда! Но если хочешь, запишитесь ко мне. Я по пятницам с УЗИ-кабинетом в одну смену принимаю. Посмотрим, проверим, - он обернулся и… застыл на полуслове.

От этой картины у него по-прежнему галопом билось сердце: из подъезда выходил Алёшка. Его Алёшка. В полной форме.

- Привет… ЗдорОво…Что ты трубку не берешь? – насели на Кэпа друзья.

А он смотрел на Рыжика и едва сдерживал улыбку. Серёга проследил за его взглядом, фыркнул:

- Ясно… Здесь - не для детей.

Тёма рвано выдохнул:

- Лёш, мне с тобой идти?

- Тебя там не хватало! – буркнул Ильяс.

- Тогда,… - Тёма помнил, что нужно что-то важное сказать, но Лёшкины аксельбанты, берет, медали путали все мысли. – Ты - это…, - он запнулся, потом всё же вспомнил: - Если нападающий с «розочкой», то важней всего шею и печень закрыть: здесь и здесь. А через ребра - не пройдет…

Ильяс его оборвал:

- Ерунду не мели. Никто не даст его в обиду.

- Тём, иди домой, - Лёшка посмотрел ему в глаза. – И не волнуйся. Всё будет пучком.

Не волноваться было трудно. Тёма позвонил Мадьяру:

- Вань, из ваших на Проспекте кто-то будет?

- Да. Как же мы без репортажа?! Попросить кое за кем присмотреть? – заехидничал тот.

- Нет. Только если вдруг – драка, позвонишь?

*          *          *

А на Проспекте всё было «пучком». Парни в голубых беретах, их жены, детвора, улыбчивые девчонки. Два байка с мощными колонками. Знакомые, еще трезвые лица. Не один и не двое подошли поздравить Кэпа с протезами. Сперва он напряженно ждал от каждого подвоха, потом расслабился. А Серый и Ильяс старались не терять его из виду.

У столика, где составляли списки на армрестлинг, Кэп встретился с Кириллом. Тот зыркнул глазами, невнятно кивнул и смешался с толпой. В аллее ставили столы для поединков. А за сценой в это время Марат Альбертович говорил дюжему дядьке в голубом берете:

- Мить, «ляг», будь другом. Я хочу этому парню приз вручить.

- Пусть честно победит! – упирался собеседник.

- Честно он тебя не победит. А приз ему нужен. Он – безногий. Загибался, пил. Потом взял себя в руки. Протезы поставил. Работает. Кредит закрывает. Ему – надо.

- Давай тогда я вообще снимусь с соревнований.

- Ты – баран упёртый! – разозлился Марат. – Ведь там уже списки готовы…

*          *          *

В полуфинал Кэп попал без проблем. А потом его соперником должен был стать победитель сильной пары: недавний собеседник Марата, сибирский шахтёр, которому Кэп «слил» бой год назад, ломал молодого, крепкого – кровь с молоком – лейтёху. Первый раунд кончился ничем:

- Разрыв захвата, - объявил рефери и начал спутывать два мощных кулака ремнем.

- Митя, дожми! – переживали за шахтёра.

- И-горь, И-горь, И-горь, - рвали глотки друзья лейтенанта.

А когда рефери дал отмашку начать, за спинами зрителей вдруг крякнул сиреной полицейский УАЗ. И, видимо, на это звук шахтер отвлекся, дернулся, и лейтенант впечатал в стол его руку. Народ загалдел. Больше всех ликовал Кэп:

- Красава, Игорёк! Теперь ты – мой! Иди, я тебя «положу»! – путь к Кубку был теперь открыт.

Да, он выиграл все поединки. Прошли официальные речи, показательная рукопашка. Почтили память павших. Вручили ключи от квартиры седому и, видимо, очень больному майору. И «градус» мероприятия рос. Сдвигались пластиковые стаканчики:

- За ВДВ!

- Никто, кроме нас!

Ильяс смотрел по сторонам всё напряженней и, наконец, пошел за сцену.

- Марат, вручи Кэпу кубок. Он уходить собрался.

- Кто? – Марат Альбертович общался с журналистом и не сразу врубился, в чем дело.

- Кэп, победитель, уходит. Не хочет напиться. Вручи, если будешь вручать...

Марат кивнул, и через минуту микрофон разнес над площадью слова:

- На сцену приглашается победитель сегодняшних соревнований, двукратный чемпион Брянской области по армрестлингу Шумилин Алексей!...

Сразу после вручения двое ребят отжали Серого в сторонку:

- Слышь, а правда, что Кэп с мужиком живет?

- Я свечку не держал, - сказал Серёга заготовленную фразу. – Интересно, так спросите сами. …Но только он челюсть обещал сломать любому, кто еще на эту тему заикнется.

Приятели отстали. А Серый, короткое время спустя, взял Кэпа за локоть:

- Лёх, давай, уходи!

- Кто-то что-то сказал?

Сергей отвел глаза.

Кэп помрачнел, стиснул зубы. Подал руку всем, кто стоял в их кружке, и пошел сквозь толпу, мимо будки, к которой два года назад прижимали Артёма, к проспекту, где уже убрали пластиковые щиты, и где уже ходил автобус.

*          *          *

Возвращаясь с работы, Артём не мог решить: идти домой или сначала позвонить? Нет, он не думал, что Кэп может придти с женщиной, как год назад. Скорей ему хотелось напомнить Лёшке тот день. Всколыхнуть в себе боль, которую пришлось пережить. Получить еще чуть-чуть извинений, любви и новых клятв. Он притормозил у подъезда, сжимая в руке телефон, и вдруг тот сам зазвонил в его руках.

- Ты где? Я дома жду.

- Иду! – ответил Тёма.

А едва войдя в квартиру, он увидел на подзеркальнике Кубок, за который была небрежно заткнута грамота.

- Лёш, что это? – с придыханием выговорил он.

- Это – для тебя, - уронил Кэп небрежно. – Тебе ж хотелось, чтобы я титул подтвердил.

Тёмка прижал золотистую вазу к груди и спросил:

- Было трудно?

Но Кэп помотал головой:

- Не. Я же сильный!

*          *          *

Кэп выплатил кредит.

Внеся последний транш, в двух метрах от окошка банка, набрал Артёма:

- Рыжик, я - погасил! Сейчас с Ильясом и Серёгой посижу. Пилить не будешь вечером?

Тёма только хмыкнул. Кэп пошел в «Каравеллу», на ходу набирая номера друзей. Но с компанией его ждал облом: Серега телефон не брал, Ильяс сказал скороговоркой:

- Лёх, мы ж на родину уехали. Забыл? Вернусь через неделю.

А Кэп уже вошел в кафе и неуверенно остановился. Квасить в одиночку было странно. Но обмыть конец кредита – святое! Слишком страшно всё было в начале. И то, что он сладил, не слажал, надо было отметить. Подошла официантка:

- Вас сколько будет?

- Я один, - ответил Кэп. Пристроился за столик у окна, заказал триста грамм водки и отрубил телефон.

Вообще, вспомнить было о чем. Как он начинал этот путь – с деньгами, которые привез ему Чалый, без уверенности, что что-нибудь получится, без Тёмки, без тылов. …Он опрокидывал в себя небольшую стопку, брал с тарелки ветчину и закрывал глаза… Память накрыла его. Как было больно ходить в первые дни! Как он боялся, что вдруг матери срочно потребуются деньги. Ведь она всё подчистую отдала, до копейки! Как было после приезда морозно, скользко, стрёмно. И – счастливо. До дрожи, до истерики, до беспричинного хохота счастливо, когда он шел по двору и смотрел сверху вниз на бабулек на лавках, на машины, на прохожих, когда впервые входил в магазины, мимо которых сто раз пробирался на коляске, а внутрь из-за крутых ступенек попасть не мог…

Он смотрел за окно, в теплый августовский вечер, и думал, как страшно было – без ног. И как он свободен сейчас: вот встанет и выйдет. И никто не поймет, почему он чуть качнулся, выбираясь из-за стола… Тарелка опустела, опустел графин. На улице зажглись огни. И лишь когда официантка деликатно наклонилась к нему:

- Повторить? – Кэп понял, что уже долго здесь сидит.

- Нет. Счет, пожалуйста! – сказал он и подмигнул ей.

И она улыбнулась в ответ.

Домой он пришел расслабленный и светлый. А Тёмка почему-то ждал его в дверях.

- Лёш, у тебя всё в порядке?

- Да.

- Тебя Серый искал.

Кэп лишь сейчас сообразил, что весь вечер у него был отключен телефон.

- Упс. Тём, прости. Я выключил, чтоб не мешали.

- Он спрашивал: чего ты хотел? Я перезвонил: ты не доступен. Я набрал Ильяса, он – в Казани. Я не знал, где тебя искать. Хотел твоей Татьяне позвонить. Помнишь, ты мне писал телефон?...

- Фу, Тём! Какой Татьяне. Причем здесь она? – наконец, Лёха понял, как неоднозначно выглядит вся ситуация. – Я, правда, был один.

- Ты сказал, что – с ними, - Темкин голос стал совсем тихим. – Я ж – ничего. Ты только говори, когда ждать.

Кэп шагнул к нему, обнял:

- Не истери! Я был один. Серега сам трубу не брал. Ильяс уехал. А я хотел обмыть…

Рыжий не отшатнулся, не оттолкнул его рук, лбом прижался к Кэпову плечу и прошептал:

- Молчи сейчас. Не надо. Просто приходи ко мне всегда, хорошо?

*          *          *

Разговоров о том вечере больше не возникло. И Кэп решил, что всё прошло. Но всё стало плохо. У Тёмы и раньше-то душа болела, что Лёшка – гетеро, что вся их любовь – понарошку. Что мать всегда будет Лёшу жалеть, пока он жену не найдет. А друзья поиграют чуток в толерантность и бросят. Вон, в день ВДВ никто из оравших под балконом Тёме руки не подал. И с праздника Кэп так рано неспроста вернулся... И из всего выходило, что долго им вместе не быть. Нужно рвать, ставить точку, не дожидаясь, пока Кэп это сделает сам.

Ожидая его с поздних смен, Тёма глупо стоял у окна, смотрел во двор, на дом напротив и представлял, что за одним из освещенных окон - его Алёшка. Что у него там женщина. Они садятся есть, целуются, смеются, спорят. Если в выбранном окне задёргивали шторы или гас свет, Тёма хмурился, ему рисовались гадкие картины. Это был бред, наваждение, но справиться с этим он не мог.

Усталый после работы Кэп звонил в дверь, а Тёма выходил, обиженно сжав губы, словно его нелепые бредни были правдой.

- Чего ты, Рыжик? – Кэп тянулся его обнять.

- Я устал, – отстранялся Артём. – Ты ужинай, а я уже лягу.

Когда Кэп ложился в постель, Тёма делал вид, что спит. А ночью уходил на кухню – сидеть в интернете. Кэпу снилась родная деревня, танцы в клубе, на которые он шёл с Артёмом, потом – стычки с друзьями. «Я буду с ним! Ты понял?» - брал он за грудки школьного приятеля. – «Не лезь к нам, или убью!» И, спящий, сжимал кулаки. А Тёма в эту минуту за кухонным столом искал в соцсети своих бывших. Вглядывался в фотки. Как он любил их? Как было без Лёшки? Как он будет жить, когда придет пора перевернуть эту счастливую страницу? Пока Кэп во сне шел к Тёмке, к новому себе, к счастливой жизни, Тёма по-живому рвал свою любовь и рвался прочь. Листал порнуху, искал какие-то зацепки, способы, чтоб победить себя. Хотя б на время, чтобы хватило сил уйти и дать свободу Лёшке, которого он любит больше жизни.

*          *          *

Их отношения поменялись. Не сразу и не резко, но чем дальше, тем было заметней. Артём стал жёстче, и в его глазах застыла отчужденность. Он больше не ластился к Лёшке в первые минуты, у порога. И демонстративно перестал делать скидку на его протезы. Он и раньше мог показать на улице на девушку: «смотри, еле идет на каблуках. Ей больно ноги. Сильней, чем тебе» или на старика: «видишь, сгорбился, шаркает. Ты в сто раз лучше ходишь!» А теперь Артём и вовсе отказался признавать его «неполноценность».

- Рыжик, за хлебом сгоняешь?

- Я занят, - Артём едва приподнимал голову от компа.

- С Мадьяром чатишься?

- Профессию читаю, - он, правда, вечерами сидел на сайте медицинской библиотеки.

Кэп, вздохнув, катил надевать протезы и потихоньку отвыкал считать себя инвалидом.

Раз, в дождливый вечер Тёма пришел позже Кэпа:

- Ливень – жуть! Ты белье с веревки снял?

- Не-а. Я Доньку кормлю.

Артём прошел на балкон и вернулся сердитый:

- Белый свитер на пол сдуло. Что, не было слышно, что ветер? Донь, ты бы хоть сползала, порядок навела! Или дома все – без ног?

Лёшка знал, что этот свитер, подаренный мамой, Артём очень берёг. Потому не обиделся. Проехал в комнату, надел протезы, приоткрыл дверь ванной, где Тёмка застирывал испорченную вещь.

- Рыжик, прости…

- Ты что оделся-то? – покосился Тёма на его протезы. – Идешь куда-то?

- Нет. Но ты… ругался, - виновато сказал Кэп.

Тёма распрямил спину, посмотрел Кэпу в глаза и… улыбнулся. Через минуту они хохотали:

- Слушай, ну я же не на то ругался, что ты – без ног! Я ж - нормальный!

- Да? А мне показалось: за это!

А если вы над чем-нибудь смеетесь в голос, то эта тема не может быть для вас по-настоящему больной, такой, чтоб - на разрыв аорты. Но чем пустяшнее казалась Кэпу его прежняя беда, тем тревожней была новая прохлада между ним и Тёмой.

- Артём, пожалуйста, скажи мне: что не так? – Кэп убрал звук телевизора и бережно перебирал тонкие Тёмкины пальцы.

- Я – гей, ты – гетеро. У нас с тобой, Лёш, всё  не так.

- Да уж, с девчонками проще! …А тебе коленно-локтевая нравится? Скучаешь по ней?

- Очень, - в Тёмином голосе не было улыбки.

Кэп удивленно повернулся. Рыжий смотрел на него серьезно и прямо:

- Знаешь, они – вырастут. Нужно только творогу побольше есть. И рыбы. И всё станет ок. Ты меня будешь и в коленно-локтевой, и еще во всяких позах пялить, - Тёмин тон был вызывающим.

Через несколько долгих секунд удивление на Лёхином лице уступило место обиде. Он отвернулся. Артём выдержал паузу. Потом голос его стал мягким:

- Они не вырастут, Лёш. Тебе придется с этим смириться и жить, как живешь.

- Профдеформант* проклятый! – буркнул Кэп.

*          *          *

- Лёш, можешь мне по работе помочь?

- Опять хромого уговаривать?

- Нет, другое. Там даже не к тебе, наверно, просьба, а к Ильясу.

Кэп напрягся:

- Что такого может Ильяс, чего не могу я?

А дело оказалось несложным. Клиника отправляла пятнадцатилетнюю девчушку с ДЦП на курс лечения в Москву. Направление дали, а билетов в оборудованный для инвалидов вагон на нужный день достать не смогли. Мама девочки пришла с этой бедой к Артёму. Он обещал помочь.

- Девчонка – крупная, пятьдесят кило, - объяснил он Кэпу. - Я боюсь уронить. Да она еще руками держаться не может. Чтоб нанимать медбрата, нужны деньги, которых у мамаши нет. Я обещал кого-нибудь найти...

- Помочь внести в вагон? Да это – на раз. А в дороге как они? Если в туалет надо будет? – Кэп понимал проблему, как никто.

- В дорогу мать ей наденет памперс. Она сначала отказалась, плакала. Я рассказал, что снайперы надевают памперсы на задание, в интернете нашел, показал. Она прочла и согласилась.

- С тобой такие вещи обсуждают?

- А куда деваться? Я же врач, – пожал плечами Тёма.

Худенькая, с незакрашенной сединой, женщина лет сорока катила по перрону инвалидное кресло. Девочка в кресле в аккуратном платье, с уложенными локонами и книжкой на коленях, с любопытством смотрела вокруг, на незнакомую яркую жизнь. Кэп заметил их первым, толкнул Тёму локтем:

- Они?

Женщина тоже увидела их:

- Артём Николаевич, здравствуйте! Здравствуйте,… - она посмотрела на Кэпа.

- Алексей, - подсказал он.

- Наташ, поздоровайся. Дядя Алексей тебя отнесет, хорошо? – обернулась женщина к дочке.

Та кивнула, а Кэп, не удержавшись, сокрушенно качнул головой. Нормальное, не искаженное болезнью лицо было не по-детски серьезным, а сведенные вечной судорогой, неразвитые руки в странной позе сжимали «Асю» Тургенева. Ему стало неловко, что он знает про памперс.

- Давай, дочур, держись за мою шею.

- Она не может. …Не сможет держаться, - сказали в один голос Артём и Наташина мама.

- Ничего! – он легко подхватил ее и шагнул в вагон.

Его лишь раз качнуло в узком проходе, и он локтем стукнулся в стойку.

- Третье купе, Лёш. Входи! – подсказал сзади Артём.

А Кэп уже сажал девчушку на полку.

- Нормально?

- Спасибо, – серьезно сказала она.

- Спасибо вам, - завторила ей мать. – Алексей, сколько мы вам должны?

- Вы что – с ума сошли? – отшатнулся Кэп. – За что должны-то?

- Алексей… я – Оля, - зачем-то сказала она. А потом обернулась к Артёму: - Доктор, как мне вас благодарить?...

Ее прервал зычный крик проводницы:

- Провожающие, выходим! Поезд отправляется…

Когда они вышли из вокзала, Кэп сказал:

- Странная какая-то.

- Мама? Несчастная просто.

- А папы – нет?

- У таких почти никогда не бывает.

Всю обратную дорогу молчали. Кэп думал о том, сколько есть никому не заметного горя. А Артём вспоминал нелепое «я – Оля». Зачем это она? Впрочем, ясно – зачем… И в сотый раз явилась проклятая мысль, что если бы он Лёшку отпустил, тот и месяца б не проходилнеженатым. Нашлась бы женщина. Хорошая, нормальная, которую можно показать родным. И, живя с которой, нет нужды бояться, что кто-то из вчерашних друзей пойдет на тебя с розочкой от бутылки.

*          *          *

В Тёмином рабочем графике не было ничего неудачней, чем дежурство с субботы на воскресенье. Всю субботу работаешь, а в воскресенье приходишь домой в девять утра и не знаешь, то ли телепаться до вечера сонной мухой, то ли спать лечь, всё равно выходные - насмарку. И на эту неделю такое дежурство пришлось.

Утром Лёшка его встретил в дверях:

- Привет! Ты - как? Кофе будешь?

Но у Тёмы было совсем хреново с настроением.

- Нет. Я посплю.

Кэп чмокнул его в висок и ушел на кухню. Тёма лёг. Но заснуть не получилось. Всего только месяц назад он попросил бы Лёшку: «полежи со мной», всё быстро бы сошло на секс, а после он задрых бы на широком плече хорошим, сладким сном. А теперь… Теперь он ревновал Любимого к «холостяцким» субботам, винил себя за слабость, не дающую ему уйти из Лёшкиной жизни, злился на желание, которое здесь, в Лёшкиной постели, на подушке, хранящей, кажется, тепло его щеки, пьянило, будоражило, ворочаясь внутри щекотным комом. Час он промаялся без сна, потом сдался правилу: «не можешь заснуть – подрочи». Но он теперь и в этом не давал себе свободы. Старался представлять не Лёшу, а кого-нибудь другого. И в последнее время у него появился вариант. Он нашел этого актера в порнухе по словам «military, blond»*. Раскачанный, светловолосый, в форме какой-то скандинавской страны и темно-зеленом берете, парень походил на Лёшку и на одной из фотосессий нежил худенького пацана лет двадцати. …Тёма закрыл глаза и уплыл из супружеской постели в новый мир. Он уже часто и прерывисто дышал, прогибаясь в пояснице, когда над ним прозвучало:

- Фига себе! Это – нормально?

Он открыл глаза и отдернул руку от члена.

- Да ладно, я всё видел, - усмехнулся Кэп. – А что, меня нельзя было позвать? Или я был не нужен?

Если бы Тёмка нашел, что ответить, всё могло сойти на тормозах. Но он растерялся. Видение со скандинавом было настолько живым, что он залился краской и закрыл лицо локтем.

- О чем мечтал-то? – подкалывал Кэп. – Кого представил? Не меня?

- Я… никого. Просто так… Не мог уснуть.

- Из бывших кого-то? Из порно? Знакомых? – перебирал Кэп, присев на край кровати и накрыв ладонью Тёмкино запястье. – Ну, что так смутился?

Тёмка всё не мог взять себя в руки. Кэп посерьезнел:

- Новый кто-то есть? …Да ладно, не сопи так. Я не пристаю. Не моё дело – стало быть, не моё, - ему стало жаль Тёму, и он сам уже хотел замять этот вопрос. – Идем кофе пить. Всё равно не спишь, - встал и вышел.

А сконфуженный и красный, как рак, Тёма стал натягивать футболку.

Тему эту Кэп педалировать не стал. Они поели, съездили на рынок, потом Артём – давно собирался! – погнал машину на ТО. Пока на автосервисе ждал мастера, пока потом вернулся на автобусе домой, был уже вечер. Лёшка выпил пива, даже телика уже не захотел:

- Давай спать?

Тёма придвинулся к его уху:

- Лёш, у меня, правда, никого нет! Не думай.

Кэп его со спины обнял, подождал, пока Тёмка ноги к его коленям придвинет, и вышептал:

- Верю.

Так и заснули.

А во сне Кэпа вдруг осенило. Так ярко, что он глаза открыл и на локте приподнялся. Спящий Тёмка, будто винтик за магнитом, подвинулся вслед за его движением и уткнулся лбом в его локоть. Но спать дальше ему была не судьба.

- Рыжик, ты же меня представлял?! Скажи! – зашептал Кэп ему в ухо.

- Что? – Тёмке не хотелось просыпаться.

- Меня представлял?

Артём спросонку согласился:

- Тебя.

- А иди-ка ты мыться! – подытожил Кэп.

- Зачем?

- Сказал: иди.

Тёма послушно поднялся и, на ходу продирая глаза, побрел в ванную. Он не понял, в чем его винят. Но Кэп уже не раз ревновал его впустую, без всякого повода, и демонстративно гнал в душ. Каждый раз выяснялось, что ревность была беспричинной, каждый раз Кэп потом извинялся. Но когда, сдвигая брови, говорил: «или – мойся, или вещи собрал и – на выход!», то спорить с ним было нельзя.

Душ в первый миг был ледяным. Артём поежился, долго настраивал вентиль, потом выдавил на руку гель из флакона. Кэп на своем стуле въехал в ванную следом и смотрел, как Тёма взбивает пену на руках, животе и груди. От воды Артём, наконец, совсем проснулся. И стал прикидывать, к чему Кэп сейчас придерётся: к задержке на автосервисе или к утренней дрочке? А Кэп, выждав, пока Артём смоет пену, вдруг перекинул свое тело в ванну:

- Ну-ка, пусти!

Струи воды падали сверху, текли по Тёмкиному животу, по мокрым, прилипшим кудряшкам, по ногам. Рукою опираясь о край ванны, Кэп потянулся, зачем-то зажмурил глаза и коснулся губами Тёмкиного члена. Тёма вздрогнул:

- Лёш, что ты?! Зачем?

- Замолчи! – Кэп прервался на миг, чтобы выдохнуть единственное слово. Потом придвинулся опять. Вода лилась по лицу, попадала в рот. Он сдвинул Тёму в сторону от душа. Так было легче дышать. И съежившийся, только что промытый член снова оказался под его губами. Это было нестрашно. Ни запахов, ни гадких ощущений. Он поводил языком.

- Лёш, не надо! – снова жалобно всхлипнул Артём.

Кэп отодвинулся, властно выронил:

- В койку! – и, не оглянувшись, чтоб убедиться, что ему подчинились, выбрался из ванны и накинул на плечи полотенце.

*          *          *

Тёма застыл у кровати.

- Ложись.

- Нет.

- Ложись. Мне понравилось. Ну?!

Тёма лёг и закрыл лицо руками. А Кэп пристроился в позу, в которой никогда не думал оказаться. Острая косточка Тёмкиного бедра упиралась ему в шею, и неожиданная «игрушка» вновь была во рту. Неприятных ощущений не пришло. То ли от его движений, то ли от самой ситуации Тёмкин член стал расти. «Значит, правильно всё», - подумалось Кэпу. А когда, спустя минуты три, член стал совсем большим и твердым, он снова отстранился и спросил:

- Ну? Это представлял? Меня?...

Тёма всхлипнул.

Трудился Кэп несколько минут. Всё, что он знал из «теории», оказалось непросто сделать самому. Движения были прерывистыми и неуклюжими. Но Тёмку завело, он плакал и то пытался оттолкнуть Лёшу и дрочить, то клал ладонь на Лёшкин затылок, а потом отчаянно и громко вскрикнул:

- Ой, пусти! – и накрыл ладонью струю спермы.

Кэп, улыбаясь, сел:

- Ну как? Нормально?

Но того, что было дальше, он не смог бы представить и из миллиона вариантов.

- Всё, Лёш, я больше не могу. Я ухожу! – нервы у Артёма были на пределе уже несколько недель. И это потрясение стало последней каплей. Ему сорвало тормоза.

Он встал и начал одеваться. Кэп протянул с улыбкой:

- Ну, Ры-ы-ыжик! Ну, не истери!

Но Артём продолжал натягивать брюки, вытаскивать из шкафа шмотки и упихивать в сумку ноутбук.

- Куда ты? Уймись. Успокойся. Если тебе так не надо – не буду, - Кэп говорил ровно и ласково. – Что, я больно сделал? Прости!

Но Тёму трясло, он спешил…

В любой тусовке геев есть любители нарассказать страшилок, и один из непременных сюжетов - соблазнение натурала, который поддаётся уговорам, допускает в постели больше, чем нужно, а опомнившись, жестоко мстит человеку, с которым «согрешил». Степень мести зависит от фантазии рассказчика, колеблясь от простого мордобоя до крови, кишок и расчлененки.

Артём сейчас не смог бы ответить, чего он боится. Но точно знал, что надо уходить. Что всё, что между ним и Кэпом было, не должно было случиться. А то, что случилось вот-вот, не имело права даже в его мечтах на один миг мелькнуть.

- Я никуда тебя не отпущу, - Лёхин голос был всё еще спокойным и твёрдым.

- Я вызову полицию! – выпалил Артём.

- Вызывай. Я давно не дрался. Я дорого продам свое счастье, обещаю тебе!

Тёма схватил телефон и стал тыкать кнопки. Кэп сдвинул брови:

- Артём, прекрати!

Но на звонок уже ответили, и Тёмка судорожно затараторил в трубку:

- Вань, забери меня! Прямо сейчас. Да, от него.

Кэп потянулся, чтоб отобрать у него телефон, но Тёмка отшатнулся, пошел в коридор, не отнимая трубки от уха:

- Вы где? В «Гвинее»? Ну, вам близко до меня. Вас Анатоль Иваныч ждет? Давай! А если я не выйду, пожалуйста, поднимитесь к квартире!

Примиряющее выражение на лице Кэпа сменилось злым:

- Ты крышей двинулся? Какого хрена ты им позвонил?

Но Тёма продолжал кидать вещи в сумку, потом подошел к Доньке, и тут Кэп разъярился:

- Оставь ее в покое! Она не виновата, что ты больной по всей башке. Я ее не отдам! – и подкатил к аквариуму, отодвигая Артёма.

Тот снова отскочил в сторону, еще покружил по квартире, что-то собирая с полок. В открытое окно донесся короткий звук клаксона.

- И – что, ты с укуренным Геркой поедешь?

- Он не за рулем. Они с водителем, - ответил Тёма и вышел за дверь.

Кэп покатил на балкон. У подъезда стоял дорогой Геркин джип. Артём вышел с сумкой и, не оглянувшись на окна, сел в машину. Кэп проводил глазами фары и процедил:

- Подлец!

*          *          *

- Что он сделал тебе?

- Ничего. Отвези меня к маме на дачу.

- Снова бил?

- Нет, не бил. Отцепись. Анатолий Иваныч, меня – за Мичуринский. Там – СТ «Рябинка». Знаете? Я покажу.

Мадьяр, которого звонок друга вытащил из клуба, протестовал:

- Нет уж, говори! Мы из-за тебя, между прочим, кальян оставили. Рассказывай: где твоя машина? Почему – в час ночи?

- Сейчас – час ночи? – это была первая информация, которая нормально добралась до Тёмкиного сознания. – Ой, Вань, что было – вам лучше не знать!

- Да лааааадно! – голос Ваньки стал скабрезным. – Я никогда не поверю! Ты врешь! Он такоооой натурал…

- Дурак, ты о чем? – оборвал его Тёма. – Ты даже не думай! Это – не о том история,… - он старался звучать убедительно, но если бы в машине было светлей, то Мадьяр по залившемусякраской Тёминому лицу понял бы, что близок к разгадке.

Шофер знал свое дело, и Ванька не успел досказать какую-то забавную клубную байку, как машина уже остановилась на узкой улочке дачного поселка. Пару минут Артём стучал в окно родительской дачи:

- Мама, открой, это я!

В окне вспыхнул свет. Дверь отворил отец:

- Здрааасьте! Откуда ты среди ночи?

- Пап, здравствуй. Я – можно?... Если нельзя, то я завтра уйду.

- Вышвырнули? Ночью? Как ненужного щенка? А я же тебе говорил!

Вступилась мама:

- Коль, впусти его! Что ты – на пороге…

Но Николай Юрьевич не торопился пускать сына в дом:

- А что? Ему не привыкать. Его уже выгнали сегодня. Видишь, с вещами. До утра не дотерпел тебя безногий?

У Тёмы не было сил спорить, он поставил сумку на землю и опустил глаза. Отец, наконец, сжалился и отступил с дороги. Тёма вошел и, качнув головой на все вопросы матери:

- Не надо, мам. Не надо, нет! – шмыгнул в небольшую комнатку, в которой спал, когда был ребенком.

Дрожь, которую он сдерживал всё это время, наконец, одолела его. Его начало колотить. Он мог думать только о том, что на всё, что с ним случилось, он не имеет права. Ему почему-то казалось, что он даже не имеет права сесть на свою кровать. Он опустился на пол, обнял себя двумя руками. Пытался успокоиться, уговорить, что раз у него хватило сил отказаться от чужого, непозволенного, то он – молодец, и теперь всё будет как надо. И только к рассвету он смог подняться с пола и лечь в кровать.

*          *          *

Будильник прозвонил в девять утра. Тёма вышел на крыльцо и увидел мать, подвязывающую розы у калитки. Она разогнула спину:

- Завтракать будешь?

- Да. ...Мам, можно я здесь поживу?

- Живи. Здесь всё твоё. А папа… он сказал, что в городе переночует.

- Не хочет со мной под одной крышей?

- Да нет, дела какие-то, - сказала мать и отвела глаза.

Три дня он ждал Алёшкиного звонка. Ждал и боялся. На работе, во время приема больных, отключал телефон, опасаясь не сладить с эмоциями, когда услышит Лёшу в трубке. Вечером, на родительской даче, уходя с лейкой на огород, он специально оставлял телефон в доме. Потом почти бегом возвращался, брал его в карман. Боялся и ждал. Отчаянно хотел услышать Лёшкин голос и готовил фразу: «Нет, я ушёл навсегда». И, в общем, чего он хотел, то и вышло: Лёшкин звонок он пропустил. Выложил мобильник на террасе, ушел к машине за какой-то мелочью, минут десять копался в багажнике. А когда вернулся, мать сказала:

- Тебе звонили.

И это был Кэп. У Тёмки сердце заколотилось. Перезвонить? Он позовет назад? Плюнуть на все благие «правильные» мысли и побежать к нему бегом, босым, хоть на край света? Он взял телефон, долго тискал корпус, снимал и снова ставил клавиатуру на блокировку. Но позвонить не решился. Набрал смс: «Можно, я заберу Доньку?» Ответом было ледяное, короткое: «Нет». У него в груди словно что-то оборвалось. Значит – всё. И он верно сделал, что ушел. Поставил точку в бесконечном ожидании плохой, больной развязки.

Теперь каждый вечер он приезжал с работы и шел поливать огород. Когда-то, когда он был школьником, даже студентом, это была его обязанность. Он появлялся на даче, и отец объявлял:

- Всё, мать, помощник приехал! Хватит горбатиться, пусть молодёжь поработает.

Он даже любил это дело: опустить лейку в бочку, ждать, пока в нее наберется согревшаяся за день вода, тащить лейку на огород, расплёскивая темные следы, поливая, смотреть, как под тонкими струями веселеют кудрявые морковки и разлапистые огурцы. Беда была в том, что в юности, возясь на огороде, он всегда мечтал о Лёшке. О незнакомом еще ему, придуманном, книжном Лёшке. Представлял, как тот подходит и садится на перевернутую бочку: «Привет, Тём!»

- Привет! – отвечал он вслух выдуманному брату.

«Поливаешь?»

- Да ну… Мать заставила.

«Ну, давай уже шустрей. Потом пойдем на речку!»

А сейчас ему представлялся настоящий, живой, его родной Лёшка. Как он приедет, как минует дом и пройдет к огороду: «Привет!» Артём мотал головой, чтоб сбросить наваждение. И говорил вслух, обращаясь к самому себе:

- Забудь. Он не придет.

Туманом схваченные августовские вечера сменялись звездными холодными ночами. Мама звала его пить чай, убирала со стола огромный букет георгинов и наливала в блюдца новое варенье.

- Мам, а если я женюсь, вы будете меня любить?

- У тебя есть девушка?

- Нет. Но, знаешь, ко мне на прием приходят мамы с больными детьми. Почти всегда - одинокие. Им нужна помощь. И я могу жениться на такой... И ребенок сразу будет. У меня будет семья, такая, как вам бы хотелось. А у вас - внук. …Вы будете тогда меня любить? Вот ты, мам, будешь?

Она молчала. Артём пытливо смотрел на нее.

- Знаешь, у Валентины Аркадьевны дочка, Танечка. Хорошая и не замужем.

- Нет! – раздраженно перебивал Артём. – Мне не нужны ни Танечки, ни Манечки. Я - другой. Ну, пойми же меня! Но есть пациентки с детьми, женщины, которым нужна помощь, а не секс и не новые дети.

Они долго пили чай молча.

- Хорошее варенье! – хвалил он.

А она касалась его локтя натруженной за день рукой:

- К себе прислушайся, Тём. Если сможешь, то мы будем рады…

            *          *          *

Кэп проследил, как Геркин джип уезжает из двора, вернулся с балкона и, включив везде свет, растерянно оглядывал квартиру, из которой несколько минут назад так быстро, как эвакуируются при воздушной тревоге, ушел Артём. За что он так с ним поступил? Зачем было вмешивать чужих людей в интимное, личное? Что он сейчас говорит Мадьяру? Кэп ездил по квартире, задвигая выдвинутые Тёмой полки и поднимая оброненные в спешке рекламные буклеты. Звякнула смс-ка. Это Мадьяр написал: «Отвез его к родителям на дачу. С ним всё в порядке». Кэп скрипнул зубами:

- Уроды!

Но через несколько минут додумал, снова взял телефон и выстукал в ответ одно слово: «Спасибо».

Ночь была бесконечной. Кажется, он засыпал. Потом просыпался, вспоминал, что случилось. И то, что сделал он, ему уже казалось диким бредом, а то, что сделал Тёма – странно логичным, правильным поступком. Ведь Рыжему уже давно было всё не по душе. Верить, что у Тёмки кто-то появился, он не хотел. И решил, что кто-то из Тёмкиных друзей сказал что-то злое. Как это бывает, он неплохо знал сам… А если Тёма не от себя всё решил, если просто кого-то послушал, то, может, вернется?

На работе Кэп целый день ждал звонка. Проверял баланс – не кончились ли деньги. Смотрел, нет ли пропущенных. Но телефон молчал. По дороге с работы надеялся, вдруг Тёмка дома? Поклялся себе не заводить никаких разговоров, будто не было той ночи… Но дома ждала только Донька.

- Вернется! – объяснил он ей. – Видишь, он иногда психованный, наш Рыжик.

А пока Тёмки нет, Кэп решил начать ремонт. Ведь вон Николай Юрьевич кивал им на утёртые стены: «Живете, как в сарае». Не снимая протезов, он начал обдирать обои в коридоре. Оторвал два куска. Третий оказался крепким. Он взялся подцеплять бумагу ножом, но тут силы кончились, словно внутри погасла какая-то лампочка. Казалось, каждая рука весит тонну, и поднять ее вверх невозможно. Он подкатился к кровати и лег. Стало легче, и еще лучше сделалось, когда он повернулся вниз лицом: так было проще дышать, так он был живой. Сил было ровно столько, чтобы лежать, дышать и смотреть в одну точку.

Таскать себя на работу теперь сделалось тяжким трудом. На третий день он понял, что даже чтоб дышать не остается сил. Взял телефон и набрал Тёмкин номер. Ответом были длинные гудки. Он ждал несколько минут, потом дал отбой. Закрыл глаза, и из-под век потекли слезы. Но он яростно растер их рукавом. Ты – сильный? ВДВ? Ну и хрен ли разнылся? Зубы сцепи и живи!

Час спустя ему упала смска: «Можно, я заберу Доньку?»

«Нет. Возвращайся сам», - набрал он. Но представил, что Тёма сейчас сидит где-то в кабаке в компании Мадьяра, и это «возвращайся» нужно ему, как рыбе зонтик. И он стер последние слова, отправив только короткое «Нет».

            *          *          *

После ночного дежурства у Артёма был 4х-часовой приём. Строго говоря, так рабочие графики не составляют, но если хороший человек попросит его подменить... Смена новой молодой врачихи Людмилы выпала аккурат на первое сентября, а у нее - первоклашка.

- Артём, мы не могли бы с вами поменяться: вы выйдете сегодня, а я - завтра?

Тёме было не жалко. И мало ли, когда-нибудь и самому придется обратиться…

А ночь вышла сложная. В два часа по скорой привезли шестнадцатилетнюю барышню с «острым животом». Она отталкивала Тёмины руки и орала на весь коридор. Мать стояла рядом с ней и причитала.

- Руки убери, я посмотрю, - пытался он увещевать больную. Но та была в неадеквате.

- Ой, доктор, осторожно, осторожно! – повторяла перепуганная мать.

- Так, - Тёма сдвинул брови, как это делал Кэп. – Вы, мама, за дверь. Вы мне мешаете. Ты, красавица, или дашь себя осмотреть, или мы тебе маску с наркозом дадим и скальпелем вскроем, чтоб понять, что случилось. Учти: шрам останется от сих до сих.

Девица примолкла. «Живот» оказался самопроизвольным выкидышем в ходу. Тёма вызвал бригаду из Центральной, и девчонку увезли во взрослую гинекологию. Потом он еще полчаса отпаивал сердечными каплями ее мамашу. В шесть утра поднялась температура у вчерашнего «планового аппендицита». А едва закончилось дежурство, началось время приема в поликлинике. Начало сентября – неспокойные дни для детской травматологии, и очередь к его кабинету была длинной и нервной. К концу смены он уже мечтал о том, как приедет на дачу и сразу завалится спать.

Но в дверь кабинета коротко стукнули, и, не дожидаясь ответа, вошла врач Людмила:

- Артём, помогите! Там ожог - тридцать процентов.

- Люд, у меня пациент. Пожалуйста, подождите, пока я закончу.

Но она нервно тискала руки:

- Ожог верхних дыхательных. Предположительно, стеноз гортани. Шестнадцать месяцев.

Он посерьезнел:

- Срочно трахеотомия, некротомия по показаниям, раствор новокаина местно.

- Артём, трахеотомию – не я. Шестнадцать месяцев, совсем еще младенец. Я не смогу, - заплакала она.

Он вытащил ее в перевязочную и рявкнул:

- Возьми себя в руки! Здесь у меня, в кабинете, пациент. Выслушаешь жалобы, спросишь про отеки, назначишь на пятнадцатое сентября. Отпустишь остальных и – в операционную. Ясно?

Она кивнула, а он скороговоркой объяснил маме мальчишки с загипсованной ногой:

- Меня срочно вызвали на операцию. Вот доктор, Людмила Геннадьевна, вас посмотрит, - и быстрым шагом вышел из кабинета.

Фельдшер скорой помощи стоял с какими-то бумагами над уже пустой каталкой.

- Резать буду я. Говорите, - кивнул ему Артём.

- Мошкина Дарья, возраст – шестнадцать месяцев. Пожар в сельском доме. Ожог тридцати процентов поверхности тела. Бронхи, верхние дыхательные… Введен морфин…

- Вес? Медикаментозная непереносимость в анамнезе?

- Какой там анамнез! Неблагополучная семья, – махнул рукой фельдшер. – Там мама и старшая сестра погибли. А карточка в поликлинике – два с половиной листа.

Артём пошел в операционную, на ходу перечисляя подскочившей медсестре фамилию нужного анестезиолога, набор препаратов и вопросы, которые надо задать по телефону участковому педиатру обгоревшего ребенка.

Крошечное тельце, укрытое по пояс простыней, почерневшие вены на веках, жилка, бьющаяся на виске, и кардиомонитор, вскидывающий вверх кривую пульса.

- Кислород - двадцать четыре процента, влажность – шестьдесят, - сами собой вплывали в сознаниефразы из лекций по комбустиологии*.

За спиной ассистент крутил настройки аппарата ИВЛ*. Скальпель в Тёминой руке словно сам, по своей воле, освобождал от сгоревших, мертвых тканей вскрытую трахею. Кто-то вошел в оперблок и, встав рядом с ним, стал диктовать ответы на вопросы, которые он просил задать лечащему врачу. Смысл ответов доходил до сознания, а вот был говорящий голос женским или мужским, он бы сказать не сумел.

- Пульс падает. Нитевидный.

- Норадреналин в/в*.

«О, Матерь милосердная! Ты видишь жестокую скорбь», - вплыло в мысли тоже будто само.

Это завкафедрой нейрохирургии, Ева Александровна, сказала на последней лекции:

- Вы много учили, ребята. Много еще будете учить - и нужного, и того, что никогда не пригодится. Послушайте совет: выучите молитву о исцелении. Не важно, верите вы или нет. Не пригодится – значит, будет всего лишь несколько лишних заученных строчек. А пригодится - так сами поймете и вспомните.

- Пульс сто двенадцать. Давление падает.

- Живи, живи! «…Да спасен он будет божьей помощью…»

Трубка, введенная в гортань, дрожала. Значит, где-то в маленьком тельце билась конвульсия.

- Конвектор плюс два градуса. Нашатырь – мне.

Артём делал некротомию и не мог вспомнить, на каком слове оборвал молитву.

- Пульс шестьдесят три. Кардиограмма – синус.

Монитор рисовал невысокие, но ритмичные пики.

- Кислород – двадцать семь. Повязку - сами.

Он поднял голову и понял, что ассистент, который последний час работал с ним рука об руку – та самая Людмила.

- Григорьевна, - сказала она.

- Что?

- Я – Григорьевна, а вы сказали – Геннадьевна.

Он постарался улыбнуться. Медсестра заканчивала пеленать стерильный кокон на маленькой, по локоть обгоревшей ручке.

            *          *          *

Он успел в ординаторской выпить два стакана крепкого сладкого чая, когда подошла Белова:

- Как, Артём?

- Даст Бог, - ответил он. – Вас вызвали?

- Да, я останусь. Люда пусть едет домой, - сказала доктор. – И ты – тоже.

Он кивнул и встал. За окном уже был вечер. И осенние тучи. А, кажется, еще с утра было лето?

Собирался дождь. Зябко ежась, он включил в машине печку и всю дорогу следил, как отдельные капли падают на лобовое стекло. Едва он подъехал к подъезду, дождь застучал частой дробью. Артём порылся в бардачке, но зонта там не оказалось. И только теперь он сообразил, что приехал не к маме на дачу, а к дому Кэпа.

Он положил руки на руль и закрыл глаза. Сейчас еще куда-то ехать просто не было сил. Он не знал, сколько времени так просидел, а пришел в себя оттого, что постучали в окно: у машины стоял Кэп. Тёма опустил стекло.

- Чего ты? Что не выходишь?

- Я… не к тебе. Я сюда случайно, - утомленно выдохнул Артём. – У меня был очень сложный день.

- Операция? – Кэп был в курсе рода Тёмкиных проблем.

- Да. Пожар. Обширные ожоги. Очень сложный случай.

Кэп не понял, остался ли жив ли пациент, и боялся спросить. А посеревшее Тёмкино лицо не давало ответа.

- Идем сейчас ко мне. Куда тебе в таком состоянии ехать?! Хотя бы пару часов отдохнешь.

- Она жива, - ответил Тёма на незаданный вопрос.

В лифте ехали молча. В квартире, встряхивая мокрую куртку, Тёма спросил:

- Как ты меня вычислил?

- В окно увидел. Ты подъехал, стоишь, не выходишь, ну я и пошел выяснять. Ты ужинать будешь?

- Наверно.

Но когда Кэп, разогрев еду, пришел за ним, тот спал, прямо поверх покрывала.

Ливень барабанил по стеклу. Кэп, уже без протезов, сидел на кухне и сжимал в руках Тёмкину куртку. Как он хотел, чтобы Тёма проспал до ночи, чтоб остался! Но в кармане куртки затренькал телефон. Кэп повез его в комнату. Тёма услышал знакомую мелодию, приоткрыл глаза.

- Это Мадьяр. Ответь ему, а?

Кэп снял трубу:

- Привет, Вань. Нет, это не он, это – Лёха. У него сегодня трудная операция была. Он спит. Давай не буду будить, а?

- Опачки! Вы таки – что, помирились? – поцокал языком Мадьяр. – Ладно, пусть спит. Потом созвонимся.

Артём подложил под щеку руку и закрыл глаза:

- Мне уходить?

- Нет.

- Мне ехать надо. Темно уже.

- Здесь переночуй. Я могу на раскладушке лечь. На работу-то будешь звонить?

- После десяти, после обхода. …Как думаешь, сейчас всё хорошо?...

- Конечно, - сказал Кэп уверенно. – Если б что-то было, то тебя бы набрали.

- Дождь пошел, - кивнул Тёма.

- А что ты хочешь? Осень, – они говорили негромко, словно могли помешать крошечной, отходящей от наркоза обгоревшей девочке.

- Покормишь?...

Лёшка кивнул, но сказать ничего не успел: телефон опять залился трелью.

- С работы! – выдохнул Артём. – Ведь не должны были звонить. И до обхода еще далеко, – паника взметнулась в его глазах.

Кэп сам не заметил, как перебрался на постель, сгреб Рыжего в объятия, прижал к себе, словно ребенка:

- Тём, ты сделал всё, что мог! - он понимал, какую новость может принести этот звонок. – Ты – лучший, Тёмк! Ты старался. Врач не всегда всесилен, ты же знаешь?!

Артём снял трубку:

- Слушаю.

Лёшка прижал его крепче. И жизнь – настоящая, теплая жизнь, которой ему не хватало, словно стала вливаться в него через это объятие. Ему подумалось, что он отбирает у Рыжего силы, он хотел отодвинуться, но Артём вцепился в его руку, не отпуская ни на миллиметр.

- Да. …Конечно, я понял. Завтра – к восьми. А с давлением что? …А с температурой? – он слушал еще пару минут, потом дал «отбой» и, всё также прижимая к себе Лёшкину руку, облегченно сказал: - Завтра в девять из Москвы вертолет МЧС прилетит. Мне нужно там к восьми быть – готовить к транспортировке.

- А всё остальное?

- Стабильно. Прогнозы пока осторожные, но если в Москву довезем, то шанс будет большой.

Лёшка замер в этой сладкой, случайно сложившейся позе и негромко сказал:

- Не отпущу никуда. Хочешь – вызывай ментов, я буду драться.

Тёма вжимался спиной в его грудь.

- Зачем я тебе?

- Господи, какой же ты придурок! Неужели до сих пор не понял?

- Ты должен любить женщину.

- А ты – меня. Любить, быть со мной и не шляться.

- Я не шляюсь! – обиженно сказал Рыжий.

- А что это было? – Лёшка уже опять взял нужную, привычную им ноту. – Где прошлую ночь ночевал?

- У мамы. Я все эти дни там жил.

- Большой уже мальчик. Так и будешь к маме с папой бегать?...

Крупная капля звонко ударилась в подоконник. Тёмка вздрогнул. Кэп еще крепче притиснул его к себе:

- Жалко лета, да?

Тёма потянул к себе его ладонь, закрыл свое лицо и прошептал в нее:

- Да ну… Осень – тоже прикольно.

Примечания.

* «Зубило» – слэнговое название 8-ой и 9-ой моделей «Жигулей». «Жопель» - слэнговое название автомобилей Opel.

* Яр Чаллы (татарское) – Набережные Челны.

* «Виват!» (Салам, бача!) - https://www.youtube.com/watch?v=ZtwqfXKKu0U

«Алёшка» https://www.youtube.com/watch?v=N8syGHqZ3aA

«Опять тревога» https://www.youtube.com/watch?v=QjdP2AfjZ08

* Castrol – моторное масло.

*  I'm sorry, honey

I'm short of money" (англ.) -  "Прости, дорогая, у меня мало денег", из песни «Midnight Dancer» группы «Арабески».

https://www.youtube.com/watch?v=tz0R6f-Txmc

* Hande hoch (нем.) – руки вверх!

* Проф. деформация – профессиональная деформация – изменения, происходящие в личности человека под влиянием профессии. У хирургов это часто жесткое отношение к проблемам пациентов, особенно таким, какие не несут угрозу жизни.

* Military, blond (англ.) – военный, блондин.

* Комбустиология – ожоговая медицина.

* ИВЛ – искусственная вентиляция легких.

* В/в – внутривенно.