Водитель ритма

Лёхина бы воля – до утра б просидел, бережно обвив руками худенькие плечи. Так словно легче дышалось, словно прежняя сила возвращалась к нему с каждым вдохом. Но думать надо было не о себе.
- Идем, покормлю! – он разомкнул объятия и потянул ладонь из вцепившихся в нее тонких пальцев. – Вставай-вставай. А то вдруг позвонят с работы, и - уедешь. Голодный.
Артём подчинился. А уже на кухне, глядя, как он ест, Кэп с досадой чувствовал, как трудно бьется сердце. Как не хочется, почти нет сил быть главным. А хочется по-бабьи, глупо, выговаривать обиду: «Почему ты той ночью ушел? Что я сделал не так?...» Но всё это было не к месту, всего было – нельзя. И, сохраняя лицо и право старшего, он строго сдвинул брови:
- Останешься на ночь. Я лягу на раскладушке.
При другом раскладе Артём, может, начал бы лепетать про «надо ехать», но сейчас молча кивнул, накоротко смотался в душ и лёг. А Кэп, укатив на балкон с сигаретой, снова бередил свою боль: «Приехал – не ко мне. Случайно. По ошибке. Завтра опомнится и - не вернется». За спиной прозвучали шаги: Тёма мялся в дверях.
- Лёш, посиди рядом, пока я усну. Не могу отвлечься: всё боюсь телефонный звонок пропустить…
Кэп затушил сигарету и покатил в спальню. Там было темно, и, сидя в своем кресле в метре от кровати, он лишь минут через десять стал различать черты успокоившегося и уже мирно сопящего Тёмки.
- Рыжик? – едва слышно позвал он.
Рыжий спал. Тогда он стянул с себя футболку и скользнул под одеяло. Найти в себе силы, чтоб сейчас уйти на раскладушку, он не смог.
Не придвигаясь близко к Тёме, лишь накрыв ладонью его руку, он смаковал ночь по минутке, слушал его дыхание, пытался почувствовать пульс сквозь нежную кожу запястья… Потом всё же забылся. ОбсыпАлся ли Артём, понял ли ночью, что они спят вместе, Кэп не узнал. Утро начал звонок телефона и сразу за ним – хрипловатый спросонку голос Артёма, диктующий в трубку:
- Одиннадцать. Плюс полтора - три раза. Норадреналин стандартно – дважды. Да, выезжаю. Через полчаса буду у вас.
- Как там? – спросил Кэп.
- Жива. Это Белова звонила: уточняла вчерашние дозы наркоза. Перед транспортировкой надо еще вводить и с дозировкой не просчитаться. Я там нужен сейчас.
Он за пять минут собрался, умылся, крупными глотками выпил чашку холодного чая и на пороге обернулся:
- Лёш, мне - идти…
- Я понял. Ты позвони: как и что. Обещаешь? – сказал Кэп, словно никаких других неясных вопросов между ними не осталось.
- Ок, - кивнул Артём.
            *          *          *
Днем от него пришло смс: «Звонили из Москвы. Довезли, жива, есть шансы». «Дай Бог!», - ответил Кэп. Но едва спало напряжение, как накатило вчерашнее: «он не вернется». После случайной, тревожной и не им принадлежащей ночи Лёхе стало окончательно ясно, что жизнь без Рыжего ему не потянуть. «Я – идиот, я не сказал, что буду ждать его вечером», - страдал он. И, выходя с работы, малодушно отбил смску: «Очень ломит колено. Приедешь, уколешь?» Ответа не пришло. Дома была только Донька. Кэп набрал Тёмин номер – телефон был недоступен. Силы кончились враз, до нуля. Тугой обруч боли жал поперёк груди. Единственное, чем Кэп смог себе помочь, был опиумный анальгетик, хранившийся в аптечке на случай критических болей в ногах. Он проглотил две капсулы и лег. «Заснуть бы и сдохнуть!» - думалось ему, и мутный сон укутывал всё вязкой пеленой.
Дверной звонок не смог его поднять. Зазвякал ключ в замке, хлопнула дверь, прозвучали шаги.
- Лёш, ты как? – Тёмин голос был первым, что Кэп хоть как-то осознал. – Меня задержали в клинике... Очень болит? Я сейчас уколю.
Сон не отпускал, мысли путались. Наркота была сильнее воли.
- Уже не надо. Я выпил – там, на столе, - с трудом сплел в слова Кэп.
Артём увидел упаковку лекарства:
- Так плохо было? Прости... Дай, гляну! – он потянул на себя одеяло, но Кэпу пришло в голову, что Тёма сейчас поймет, что про больное колено - враньё, и он замотал головой:
- Не трогай! Уйди! – и отвернулся к стене.
Дурман отпустил его только к полуночи. Хотелось пить. В память вплыло озабоченное Тёмино лицо, и в первый миг Кэп не смог понять: правда это была или морок?
- …Всё равно. Ничего не меняет! – обреченно хмыкнул он и покатил на кухню.
Там горел свет. И за столом, уронив голову на руки, спал Артём. Выцеживая один за другим два стакана воды, Кэп смотрел, как тот щурится на лампу и трет заспанные глаза.
- Что ты – здесь? Удобно?
- Я, чтобы… вдруг будет нужен укол?
- А нормально лечь, в постель, не догадался?
- Может, у тебя кто-то есть. …Кто-то придет, а я – там…
Кэп поставил стакан, придвинулся к столу и сжал руками Тёмины запястья.
- Кто ко мне придет? Я – не гулящий. У меня – кольцо на руке. Это значит: Никто. Не. Придет. Ясно?
Тёма заёрзал, заёжился, дёргая руки в железных кольцах Лёхиных ладоней:
- И я – не гулящий.
- Ты врёшь. Ты – «бла-бла-бла», потом – хвостом взмахнул и – по мужикам. Снова «Алёшу» искал? И как – нашел? Сказка про брата – прокатывает, да? И имя ведь можно любое: сколько есть разных персонажей?! Про каждого можно придумать.
- Нет, Лёш! Нет! – шептал Артём.
Кэп, наконец, отпустил его руки.
- Спать идем. В постель. Всё завтра доскажешь.
Тёмины глаза были полны слезами.
- Лёш, зачем ты так?
- Ты почему вечером телефон отключал?
- У нас планёрка была. Меня песочили – за нарушение административного режима. Так нельзя: двое суток дежурства, потом – операция.
- Что они, не люди, что ль, совсем? Ты такую сложную операцию сделал! …Как там – в Москве? Не звонили?
- Там – ок. У них оборудование классное, для них даже 30 процентов ожога – не приговор. Шансы большие теперь.
- Ну! – Лёхин голос наполнился гордостью. – Ты ТАКУЮ операцию осилил, а они – ругать?
- Я, правда же, нарушил. Формально заведующая права. …Еще премии лишат.
За разговором Кэп увлек Тёму в постель и уложил в привычную, родную позу. После лекарства мужское желание спалО. Мягкие Тёмкины пряди щекотали шею.
- Всё. Отбой. Всё завтра, ладно? А то – только что перестало болеть…
И Тёма, прижимаясь щекой к Лёхиной бицухе, всхлипнул:
- Лёш, я – слабый. И я не могу без тебя. Вот совсем…
            *          *          *
Ах, как Кэп потом жалел, что не сумел не торопиться!
Утро наступило абсолютным, нереальным счастьем. Суббота, тишина за окнами, сквозь незадвинутую штору льется чопорный осенний свет, шуршит у себя Донька. А поперек кровати, нахально придавив Кэпа едва ли не всем весом, спит голый Рыжик. Вчерашняя «химия» прошла, попустила, и нормальный, привычный стояк не оставил сомнений «с чего начать день?» Кэп бережно взъерошил рыжую чёлку:
- Тём, в душ идешь?
Тот, не раскрывая глаз, промычал:
- Не. Трахать будешь – не буди!
- Вот как?! – Кэп добрался до резинок, умело повернул податливое тело: - Тогда не жалуйся! Молчи. Лежи. Терпи.
Он обнял Тёмку поперек живота, хотел после нескольких движений откинуться на бок, поменять позу, пройтись рукой по стройному бедру, но… всё закончилось – едва успев начаться. Позор, конечно: как пацан! Но… ведь сколько дней ему пришлось терпеть?! Он уже хотел оставить Тёмку досыпАть, но тот раскрыл глаза:
- Алёш, я не успел!
- Ты – спишь, тебе не надо.
- Надо,… - в голосе была мольба.
От нежной радости у Кэпа запершило в горле.
- Ну, поцелуй меня тогда!
Артём хотел было забрать Лёхины губы взасос. Но тот увернулся:
- А это – фиг. Ты был плохим мальчишкой. Ты – не заслужил.
- Заслужил, Лёш! Не был! – встрепенулся Рыжий.
Кэп перекатился через него, подмял, целуя… Со второго раза все успели всё…
Рыжий взбил подушку, подоткнул одеяло и затих, прижавшись к Лёшкиному боку.
- …Алёш, я – развратный?
- Не знаю. Скольких без меня насобирал?
- Никого.
- Не верю. К Ваньке ездил?
- Нет. Ни разу. Ты – что, его вконтакт не читал?
- Что мне – заняться нечем? – фыркнул Кэп. – И что я мог там прочесть?
- Он специально для тебя писал каждый вечер, что я – не с ними, что - никуда не хожу. Он говорил, что его кто-то с Билайна читает. Мы думали – ты.
- Интриганы, - Кэп, едва касаясь, гладил Тёмкин локоть и думал: как не сдохнуть, как суметь дышать, когда он уйдет? Хотя бы – в душ, на кухню, в магазин?… А – на работу? На дежурство? На целые сутки?! И в голове маячила назойливая мысль, что, остановись его сердце сейчас - и ему никогда, ни-ког-да не будет так больно, как было вчера – в одиночестве и отчаянии.
- …Лёш, какие у нас планы? – первым прервал молчание Тёмка.
- Пьем кофе, а потом едем к твоим – за всеми твоими вещами.
- Вместе? Вдвоем? – удивился Артём.
- К ним в дом я не пойду, в машине подожду. Но ехать одного тебя не отпущу. Я уж и так вчера решил, что прошлая ночь мне приснилась…
            *          *          *
- Почему ты за мной не приехал? Я ждал каждый день.
- А я и не приеду. Я – без ног. Помнишь, я рассказывал про Тонечку, которую пьяный олигарх на снегоходе сбил и, чтобы дело замять, оплатил ей протезы и квартиру в областном центре? Мы в клинике с ней ели за одним столом, ходили по одним и тем же кабинетам, а по вечерам сидели в зимнем саду и разговаривали. Мы оба только что были без ног, оба только что встали на протезы – нам было о чем поговорить. А когда она уезжала, я ее провожал до ворот. Она смотрела на меня и – я знаю! - ждала, что я сделаю ей предложение. Намекала, что по заполярным меркам она - завидная невеста, что будет мужа любить… А у меня тогда никого не было. Ты был в Нью-Йорке со «спонсором», помнишь? Я понимал: скажу три слова, и – уже женат. Но я, гад, подумал: «куда она мне – без ног? Я – инвалид, она – инвалид. Не жизнь будет, а пытка». И промолчал. Она едва не плакала, прощаясь. Так что я знаю, что такое жить с безногим. К себе примерял и - не решился. И тебя держать не буду, права не имею.
…
- Тём, почему ты уехал в ту ночь? Что я сделал не так?
- Пригрел на груди эгоиста. Я свою жизнь под откос пустил и твою ломаю. Ты – обычный, нормальный. Тебе жениться надо, детей заводить, друзьям в глаза прямо смотреть. А я – как балласт.
…
- Лёш, мне стыдно за мой идиотский побег! Отлупи меня, а? И мне и тебе станет легче.
- Больше ничего не придумал?! Выбрось чушь из головы. Я никогда не ударю.
…
- Мадьяр ругается, что ты ко мне вернулся?
- Нет. Он сразу сказал, что я от тебя еще сто раз уйду и сто раз вернусь. И буду любить и прощать.
- А ты похвастался, за что меня «прощаешь»?
- Нет, - краснея и пряча лицо: - ему не надо знать.
- А сам - простил меня? За это?
- Ну тебя. Молчи!
…
И так – раз за разом, по кругу, пунктиром, несмело касаясь больного и спорного. Боясь разрушить хрупкий мир. Не тот, который «не война», а тот, который – Вселенная, сжатая до размера квартиры. Мир, где можно вечером в прихожей стиснуть усталые плечи любимого и не отпускать:
- Я уж думал: не придешь…
Мир, где после заполошного порыва создать «женский уют» с виноватым видом отдираешь от сковороды пришкваренный окорочок:
- Лёш, у нас с плитой что-то не то. Я на две минуты отвлекся, а здесь уже угли…
Но жить-то - надо. Хоть и неправильно, хоть и вопреки своей собственной логике – надо. И – мягко подсмеиваешься над тревогой любимого:
- …Лёш, ну с какого фига я «не приду»? Я же написал, что задержусь на полчаса, а успел даже раньше.
- …Тём, даже если ты научишься делать омаров в персиковом соусе, я всё равно не смогу тебя маме предъявить. Давай, не надо кулинарных подвигов, окей?
А жизнь листает новые страницы.
- Мне Полина вконтакт написала: она родила вчера. Дочку. Зовет меня крёстным. Помоги придумать повод, чтоб отказаться.
- Зачем? Согласись!
- Там до крестин надо на исповедь идти. И что я батюшке скажу? Как ты это видишь?
…
- Ты с кем сейчас спорил по телефону?
- Звонил Марат. Который из Совета ветеранов, помнишь? Они Уроки мужества будут в школах проводить. И он меня хотел включить: рассказывать про армию, про службу.
- Супер!
- Не. Я уже отказался. Прикинь: найдется кто-нибудь знакомый - племяш Кирилла, например. Я начну про свои, типа, «подвиги», а он мне при всех скажет: «Пидор!»
Тёма прятал обреченный взгляд, молчал часами, сидя с Донькой на руках. Уйти от Лёшки, чтоб освободить его для «нормальной жизни» не хватало сил. А понимать, что он лишает Любимого будущего, было слишком страшно.
Кэп видел его мУки, затевал какие-то выяснения, но, поняв, что не может достучаться до Тёмкиного здравого смысла, бросал разговор. В постели, обняв Рыжего, прижавшись тесно-тесно, шептал:
- Не уходи от меня! Я без тебя не смогу. Я теперь такой же, как ты. Ну, поверь.
Артём молчал, целовал обнимающие его руки. Но Кэп чувствовал, что смутные мысли так и не отпускают его. В дни Тёмкиных дежурств, когда квартира и кровать опять были пусты, на Кэпа накатывал страх. Он сжимал телефон, не решаясь набрать желанный номер. Кружил на своем стуле по квартире, перебирая Тёмины вещи: ноут – на кухне, рубашки – в шкафу, зубная щетка и бритва – на полочке ванной. «Он на работе. Он занят. Он завтра придет», - говорил Кэп сам себе вслух. Растирал ладонью щемящую грудь. Потом, не выдержав, катился к аптечке и доставал таблетку-опиат. Заснуть без нее у него уже не получалось.
            *          *          *
…Приглашение, скорей всего, креативила Марина: вокруг утыканного свечками торта сидят мультяшные коты в забавных шапках, над ними – связка шариков и текст:
«Лёша! Приглашаю Тебя на мой День Рождения, который пройдет…»,
и – дачный адрес Серёгиной тещи. Невинно, мило. Только слово «Тебя» написано с заглавной красной буквы. Может – ошибка? Открытку отправляли всем подряд, меняя только имя, а на «тебя - вас» - и внимания не обратили. Серёга ведь знает, что Кэп – не один.
 Он закрыл «вконтакт» и прикурил сигарету. Не стал ничего отвечать. И огорчаться раньше времени не стал: может, правда, случайность? Но Серый сам позвонил:
- Лёх, ты почту видел? Приедешь в субботу? У меня в машине место есть, могу тебя прям у подъезда подхватить…
Кэп закусил губу: значит – не показалось! И, чтобы тему закрыть, энергично отбарабанил:
- Нет. Не могу: работа. Если вдруг отменится, то позвоню, - и бросил трубку.   
И только теперь – в первый раз за все годы! – подумал: хорошо, что у него до армии не было невесты. Была бы – бросила. И было бы херово, как сейчас…
А чуткий Рыжик снова просёк по глазам:
- Лёш, что-то случилось? Плохое? Скажи, не молчи!
Кэп сперва отнекивался, даже шумнул: мол, не лезь, куда не просят! Потом - рассказал. Тёмкина реакция была неожиданной:
- Ты должен туда ехать!
- Нет. Без тебя – ни за что.
- А я сказал: надо! Когда родители меня… ну, когда я ушел из семьи, я бросил общаться со всеми: с тёткой, с дядей, с двоюродными сестрами. Мне звонили, звали на днюхи, на Новый год и просто в гости, а я отказывался: злился на отца, боялся представить, что он всем про меня наговорил. Родные, наконец, решили, что я зазнался. Год назад тётка умерла, кузина уехала в Питер, а с теми, кто остался, странно было бы снова начинать общаться. Сейчас я понимаю, что - дурак. Жалею. Но – ничего не вернуть. …Если друг зовет, то надо ехать. Поверь мне, я знаю, о чем говорю!
Кэп пару дней упрямился, потом дал себя убедить. В субботу Тёма провожал его в дверях:
- Если напьешься, и нужно будет забрать – позвони, я приеду.
Кэп притянул его к себе и прошептал в самое ухо:
- А если я не один вернусь, а?… Во дворе на каруселях покатаешься полчасика, окей?
Тёма дернулся – несильно, так, чтоб Кэп точно удержал. Кэп плотней стиснул руки. Он знал, что Рыжий и злится, и напрашивается каждый раз на эти фразы. И ему самому нужнО было чувство мягкой, чуть снисходительной силы, которую давали такие подколки, от которых Тёмка становился младшим и беззащитным... Он выдержал пару секунд и ласково подул на рыжую макушку:
- Ладно, шучу я. Не будет такого.
            *          *          *
На дне рождения было суматошно. Друзья, шашлык, дартс, шумные Маринкины подружки, разновозрастная детвора. Перед террасою на лавке стоял небольшой бочонок малосольных огурцов, и после того, как Серый притащил туда бутылки и стаканы, мужскую часть гостей примагнитило на этот пятачок от лавки до мангала. Чокаясь с Кэпом, Ильяс спросил:
- А ты чего один?
- А больше никого не пригласили…
- Как? – он удивленно вскинул брови и обернулся к мангалу: - Серё-ё-ёг?...
Но Кэп, понизив голос, оборвал его:
- Не надо. Не при всех…
После первой порции шашлыков придумали пойти купаться. Серёга высыпал ворох детских плавательных кругов и нарукавников на лавку рядом с Кэпом:
- Поможешь надуть? - видно, хотел за общим делом парой слов с ним перекинуться с глазу на глаз.
Но смотреть на возникающих из цветастых тряпочек дельфинов и лебедей собралась вся малышня, галдя и хлопая нетерпеливыми ладошками по упругим клювам и хвостам. Заткнув клапан последней надутой игрушки, Серый спросил:
- Ты же с нами идешь?
- Нет. Мне доктор запретил. Сказал: уже холодные ночи и холодная вода. Нельзя для суставов.
- Доктор? – первый раз слово прозвучало рассеянно, потом Серёгин голос игриво дрогнул: - До-о-октор?
- Да, он, - кивнул Кэп без улыбки.
Компания ушла. Один Кирилл остался у мангала, да две взрослые тётки – видно, соседки по даче – протопали вверх по крыльцу, громко окликая Тамару Федосеевну. Кэп пошел прочь от дома, по огороду. Яблони, смородина, аккуратные грядки. …Интересно, Серый впахивает здесь, на шести сотках? Он, вроде, против тёщи – орёл, но как Маринка брови сдвинет, так и уступает. И опять неразрешенный вопрос засвербел: кто решил не приглашать Артёма? Серый? Оказался слаб в коленках для настоящей дружбы?! Марина? Это - после того, как Тёма их ребенка вылечил?! Тёща? Да ей-то что за дело?! Было обидно, как-то по-глупому, почти до слёз, по-бабьи. И снова болело в груди. Может, это – гейство? Проросло, просочилось, меняет его изнутри. Пришла хмельная и смешная мысль: всё оттого, что он тогда у Рыжего взял в рот. Раньше-то он был - мужик. А теперь, может, женские гормоны в кровь пошли? Он фыркнул и мотнул головой, чтобы вытряхнуть из нее всякую ересь.
Когда он вернулся к крыльцу, во дворе уже снова был народ.
- Лёх, ты куда делся? Мы уж думали - уехал. Давай, мы в дом идем. Мы на реке замерзли!
«Думали: уехал, вздохнули с облегчением», - стукнуло в голову Кэпу. И захотелось напиться. В стельку. Как раньше, как - когда пил. Он выбрал место за столом нарочно около Кирилла:
- Ну-ка, двинься!
«Вот сейчас хоть слово вякнет, и морду в хлам разобью!» Но Кирилл молча потеснился, а когда Кэп, специально задевая его локтем, потянулся за салатом, вообще тихо слился в дальний угол. «То-то же!» - зло подумал Кэп и налил себе водки.
На улице стемнело. Кто-то еще пил чай с пирожными, кто-то уже уходил. Марина – сама за рулем - увезла в город Файку с детьми. Тамара Федосеевна убирала посуду.
- Идем, где гостей нет! – Серый вцепился в рукав Кэпа и потянул его из-за стола.
Кэп нетрезво хмурился:
- Нет. Я ухожу.
- Погоди! Ты что – обиделся? …Пойдем, поговорим!
Тамара Федосеевна коснулась рукой зятева плеча:
- Сиди! Ты уже на ногах не стоишь! – она проворно собрала перед ним тесный паззл: котлеты, огурцы, бутылку, боржоми, оливки: - Всё, наши гости ушли. А ты здесь со своими сиди.
Они остались втроем: Кэп, Ильяс и Серёга. Сначала молча пили, разбирая по тарелкам огурцы, потом Серый поднял голову:
- Лёх! Здесь щебетухи Маринкины были, которые твоего по поликлинике знают. Тёщины соседки-сплетницы. Кирилл, который - чудо, что сегодня промолчал. Мне было или вас обоих звать, или – их всех. Ведь по вам с Артёмом ясно всё!
- Ты врёшь! – Кэп стукнул по столу ладонью.
- Нет, он прав, - Ильяс расцеживал последние сто грамм по трем стаканам. – У твоих родителей, в деревне, может, и не поняли. Но я-то видел, как он смотрит на тебя: как на невесту перед ЗАГСом.
Кэп опрокинул в себя рюмку и передернул плечами:
- На какую «невесту»?! Ты хоть чуть-чуть башкой вари, что говоришь.
- Ок, пусть – «на жениха». А в День ВДВ?! Ты из подъезда в форме вышел, а он уж – видно! – сразу насквозь мокрый стал, - Ильяс, чуть смутившись, осёкся: - …ну, или – как там у него?!
Кэп стиснул кулаки:
– Заткнись, скотина! – вскочил, нашарил в кармане телефон, потыкал кнопки: - Тёма? Забери меня. Прямо сейчас. Да, от него! – нет, Рыжий не успел ничего переспросить, просто Лёха машинально скопировал фразу, которую Артём сказал Мадьяру той памятной ночью. – Нет, я буду без бабы. Я буду с тобой! Понял, да? …Подъедешь - позвонишь? Окей!
На протезах и спьяну стоять было трудно. Он снова сел и зажмурил глаза. А настроение за столом – как это случается в пьяной компании – поменялось. Серый пил боржоми. Ильяс любопытно покосился на Кэпа:
- А что, ты мог бы и с бабой приехать?
- Я приезжал, - ответил Кэп, не открывая глаз. – С Полинкой, помнишь? Он прощает. Терпит.
- Ну, он влип… И что, он прям – всё-всё?...
- Всё-всё – что?
- Ну-у-у,... – Ильяс недвусмысленно понизил голос.
Кэп открыл глаза, отобрал у Серого бутылку минералки, сделал несколько глотков и снисходительно хмыкнул:
- Что, Файка в те ворота не даёт?
Ильяс сделал было возмущенную гримасу, потом улыбнулся:
– Файка – нет. Но Файка – не всегда ж была! Я в армейке пробовал…
- Там, на заставе? С Абакумовой, небось?
- Оба-на! А ты с ней тоже был?! Огонь, не баба!
- Я не «тоже» был. Пока я «был», она больше ни с кем не встречалась, понял?! Серёг, водки нет больше, что ль?
- Полудурки! – нахмурился Серый.
- Маринка тоже не даёт! – заржал Ильяс.
Артём приехал быстро. Кэп и Ильяс вышли к машине вдвоем.
- Тём, подкинем Ильяса до дома? …Хотя – нет: до рынка довезем, а дальше сам дойдет, как в прошлый раз, - хмельного Кэпа тянуло трепаться. - …Илюх, признайся, почему ты у моих на сеновал сбежал? Боялся, Тёмка станет приставать? Так это – зря! Он у меня приличный.
Артём пытался одернуть его:
- Лёш, прекрати.
- …Или ты, Илюх, сам боялся оскоромиться?
Машина резко тормознула. Пассажиры качнулись. Тёма щёлкнул кнопкой, открывая двери:
- Если не прикроешь балаган, пойдешь пешком.
- Как я пойду? Здесь темно, а я - на протезах.
- Вот на них и пойдешь, - отрезал Артём.
Минуты три сидели молча, потом Кэп картинно опустил повинную голову:
- Я больше не буду. Прости! - а когда машина вновь тронулась, обернулся к Ильясу: - Видишь, он из меня веревки вьет. А ты сказал – «всё-всё».
- Это ты Файки во гневе не видел! – фыркнул Ильяс и, заметив, что Тёма снова придавил педаль тормоза, добавил: - Всё, Кэп, заткнись! Мне сейчас от рынка самому добираться не тянет!
            *          *          *
Артём, конечно, не сварливая жена, но утром «вклеил» Кэпу по полной:
- Ты офонарел – так напиваться? Совсем берега потерял! Это надо ж было натурала домогаться с вопросом «почему он с геем вместе ночевать не лёг?» Я думал, мы до дома не доедем. Думал, вы прямо в машине убивать друг друга станете!
Кэп, стараясь не качать гудящей от похмелья головой, скривился:
- Не зуди. Никого я не домогался. Ильяс – нормальный мужик, с чего ему меня убивать?
- С того, что «нормальный» за эту тему в порошок сотрет. Помнишь, я к тебе пришел, и ты меня едва по стенке не размазал?
- Ну, не размазал же. …Не ори так, а? – Кэп прикрыл глаза. – Дай аспирина.
- Сам бери. Алкаш! – сочувствия к похмелью от Тёмы было не дождаться. – А я - ушел.
- Куда? – Кэп резко сел, тревожно вскинув брови. – Выходной же!
- С женщиной встречаюсь.
- С кем? Что за на фиг?!
Артём открыл-таки аптечку и сердобольно бросил в стакан воды шипучую таблетку.
- К пациенту на дом еду: там – вирусное, температура, в поликлинику - нельзя, а  мышечные боли обострились. Мамаша позвонила: «помогите, Христа ради!» Я обещал придти.
Кэп большими глотками выпил аспирин и придержал Артёма за кончики пальцев:
- Тём, но ты - вернёшься, правда?!
            *          *          *
А пациентом с мышечной болью была та самая девочка Наташа, которой Кэп и Тёма летом помогали сесть в поезд.
Три санаторных недели мелькнули, как один яркий и радостный день, и поезд – теперь уже оборудованный для инвалидной коляски – увёз девочку и маму в осень. И то ли сквозняк был в вагоне, то ли смена климата далась непросто, но дома всё пошло наперекос: больное горло, температура под сорок, осложнение на суставы. Участковый врач пришел, послушал: «дышите – не дышите», выписал стандартные рецепты и ушел. А девчушка, после месяца моря и солнца снова запертая в четырех стенах, рыдала в голос.
- Нат, давай горлышко прополощем, - пыталась уговаривать мама.
Но дочь выкручивалась из ее объятий:
- Нет! Мне больно. Уйди! – едва справляясь неуклюжими руками, толкала на пол подушки. – Ненавижу тебя! Зачем мы вернулись? Ты злая. Ты – ведьма. Отдай меня в детский дом, в тот, который на море! – и билась головой об стену.
Три дня прошли в истерике. Наконец, мать рявкнула, перекрикивая дочку:
- Всё! Хватит! Я звоню в психушку, - и ушла на кухню, набирая телефонный номер.
Наташа охнула, давясь слезами, попыталась вслушаться в телефонный разговор через прикрытую дверь. …Конечно, врач, которому позвонила измученная женщина, не был психиатром. Это был Артём.
Их дом был рядом с поликлиникой. Артём поднялся без лифта на третий этаж. Дверь распахнулась сразу, словно хозяйка ждала у дверного глазка. И прямо с порога взгляд резанула привычная, давняя, «честная» бедность. Мешок муки у входа в кухню, под телефоном - стопка скидочных купонов, вырезанных из бесплатных газет, в ванной – дешевое мыло и вместо армии флакончиков и банок – один одинокий шампунь.
- Артём Николаевич, можете нам успокаивающее выписать? Как мы приехали – плачет, волнуется, не спит! – привстав на цыпочки, шептала женщина на ухо врачу.
- Сейчас посмотрим, что-нибудь решим.
Притихшая в присутствии чужого человека пациентка смотрела исподлобья.
- Очень больно, да? – Артём сел рядом с кроватью и безошибочным движением накрыл напряженный, распухший сустав.
Девочка кивнула и заплакала.
За полчаса он сделал два укола, промассировал судорожно закаменевшее предплечье, наложил на мышцы три согревающих тейпа и уговорил больную на полоскание.
- Ната, будешь кушать? – мать всё еще шептала, словно боясь, что ее услышит кто-то лишний.
- Нет! – слабеющая боль и сбитая температура лишили девочку сил и, приняв помощь мамы и врача, она перебралась с коляски на кровать и зарылась головой в подушки.
- Ну, поспи. …Артём Николаевич, можно, я хотя бы чаем вас напою? Простите нас. Ни в будни, ни в выходные нет от нас покоя.
Артём прошел за нею вслед на кухню. Он понимал, что должен дать себя отблагодарить: чаем, вареньем, слезами благодарности – чем-то кроме денег. Потому что лишних денег в этом доме нет. Женщина поставила чайник на конфорку:
- Попьем горячего, ладно? Холодно в доме. Осень… так быстро пришла…
- Мама! Мааам! – раздался требовательный оклик.
- Вы, пожалуйста, садитесь. Я – сейчас, – она кивнула врачу и ушла в комнату дочери.
У Тёмы чуть дёргалось веко. Не потому, что он должен был сейчас принять неловкую, ненужную ему благодарность. Не потому, что многократно примерял к себе такую вот семью с больным ребенком: стать ее членом, главою, помочь, а своим родителям дать право перестать себя стыдиться. Не себя он сейчас представлял в этой кухне. В его кармане лежал листок бумаги с телефонным номером Кэпа. Артём не смог забыть, как эта поблёкшая женщина вдруг расцвела там, на вокзале: «Я – Оля!» И – взгляд: смущенный, быстрый, светлый вопреки всему. Она будет любить Лёшку! По-настоящему, по-женски. А Лёша накупит ей платьев, отвезет знакомиться с мамой, будет на руках вносить падчерицу на крыльцо родного дома, и тётя Нюра с Катей будут хлопотать вокруг них, горюя и радуясь за сына и брата…
Он подошел к окну. Между домами виднелся забор его клиники. Так близко! Он будет приходить сюда после работы: сядет там, на лавочке у гаражей, закурит, будет ждать, когда в их окнах загорится свет… За спиной послышались шаги. Артём вздрогнул, не оборачиваясь, вынул из кармана лист и начал рвать его на мелкие клочки.
- Артём Николаевич, что же вы не сели? …Что это у вас?
- Старый рецепт. Ненужный. Забыл уничтожить, - Артём запихивал обрывки обратно в карман. – Простите, Оля, мне пора идти. Домашние ждут. Обижаются, что я все дни – на работе.
Она опустила глаза. Чего она ждала, чего хотела? Кто же знает?! Прощаясь, врач участливо коснулся ее плеч:
- Не падайте духом! Вы справитесь. Наташа перевзрослеет проблемы. У вас есть улучшения: правая рука – сильней, чем была до поездки. Увидите, она еще будет писать, готовить, чаем вас поить!
- Да, в санатории нам тоже говорили… Да, спасибо!
Едва сев в машину, Артём набрал Лёшкин номер:
- Лёш, сделай пожрать. Я еду домой. Есть хочу – умираю! – а потом, дав отбой звонку, с силой сжав рукою руль, проговорил: - Господи, какая же я сволочь!
            *          *          *
Кэп встретил его у порога, вгляделся в огорченные глаза.
- Там - всё плохо? Умирающий ребенок, и нельзя помочь?
- Не всё. Не умирающий. Парализованный. …Я как-нибудь потом, в другой раз расскажу, ладно?
Кэп приставать не стал. Рассыпал пельмени по двум тарелкам, одну придвинул Рыжему, вторую залил кетчупом, поставил к себе на колени и укатил в комнату, вскользь обронив:
- Там вчерашний футбол повторяют. Приходи смотреть.
Минут через двадцать Рыжий нарисовался в дверях с планшетом в руке:
- Лёш, купи мне дубленку!
- Что? – не понял Кэп. – В каком смысле?
- В прямом. Герка Мадьяру подарил бомбер из рыси: зацени! И я тоже хочу!
Кэп скользнул взглядом по фотке в планшете, выключил телевизор и потянулся за протезами:
- Ок. Едем в магазин.
- Да нет, ты что?! Я ж в шутку, - замотал головой Рыжий.
Но Кэп сказал, как отрезал:
- Мадьяру - купили. У тебя - тоже будет. Идем.
- Нет! – Артём испуганно пытался заступить ему дорогу. – Я глупость сказал. Не всерьез!
- Если не поедешь - сам куплю. Размер и цвет - уж как угадаю, - Кэп надел свитер, достал паспорт из шкафа: – Идешь или нет? Думай быстро! Я жду на улице. Через пять минут не выйдешь – всё сделаю сам.
- Лёша, прости! Ну не надо. Зачем?!...
Но спорить с закусившим удила Кэпом было бесполезно. Через полчаса, паркуясь у универсама, Артём в последний раз пытался остановить то, что затеял:
- Ну, у тебя что – деньги, что ли, есть?
- Лучше. У меня - кредитная история.
Магазины уже были готовы к зиме: в витринах - манекены в теплых шапках, над входом - бегущая строка с рекламой шуб. Последняя надежда Тёмы сдать назад таяла как снежинка на ладони.
- Лёш, давай сегодня выберем, а купим потом. Мне квартальную премию выпишут, мы вместе еще раз приедем…
- У тебя квартальной не будет. Ты график дежурств нарушил и заработал выговор. Забыл? …Вот эта, светлая, по мне – так лучше всех! Берём?
Артём попытался было достать свои деньги, но Кэп его осадил:
- Сейчас начнем спорить и спалимся. Кассирша поймет, кто мы и что… Ты точно решил, что именно этого хочешь?
Артём примолк. Кэп взял квиток на кассе, спустился эскалатором на первый этаж, где офис банка оформлял кредиты. Девушка порылась в компьютере, сравнила Кэпа с фото в паспорте, попросила «обождать пять минут» и, наконец, лучезарно улыбнулась:
- Одобрили. Я поздравляю Вас с покупкой!
Дома Тёма с виноватым видом стоял в новой дубленке перед зеркалом:
- Лёш, мне идет?
- Да. Супер!
- Давай, я свои деньги заплачу?
- Сказал же: уймись!
- Лёш, я – наглая сволочь. Я должен отпустить тебя, уйти. Ты должен встретить женщину. А я – во всём обуза…
Еще не снявший протезов Кэп подошел и сгрёб Тёму в охапку:
- Ну - нормальное кино?! Раскрутил меня на шубу и – «уйти». Ты должен рядом быть, как минимум, пока я за нее не расплачусь. Ты понял?
            *          *          *
Не будь этой покупки, всё бы, наверно, сложилось иначе. В Москву бы Кэп уж точно не поехал!
Виталик Чалый был известный донжуан. Все, с кем Кэп служил, уже давно угомонились, оженились. У многих – вон, как у Ильяса – был полон дом детворы. Кто-то уже во второй раз развелся. Один Виталик словно мотылек порхал с цветка к цветку: каждые полгода - новая подруга. И вдруг приходит от него письмо: «Ребят, женюсь! Нашел Ту Самую, Принцессу! Свадьба - через три недели». Ильяс с Файкой собрались ехать. Лёха отказался. Не то, чтоб он был жадный, но жизнь его так напрессовала, что за два дня потратить столько денег - дорога, одежда, подарок – он был не готов. Чалый звонил, уговаривал: мол, и подарка не надо, и на протезах ты обязан показаться, среди гостей будут те, кто деньги тебе собирал. Но Кэп уперся: нет! И тут вот – эта «шуба». Деньжищи за нее были заплачены большие. И – ничего: Кэп справился, сумел. И сам на себя словно новым взглядом посмотрел: ни фига он не бедный! Он – всем ровня: вон любимому какой подарок сделал! А если уж всё по плечу, то – всё по плечу! И наплевать, что в кредит снова влез… В общем, «Л» - «логика». И когда за три дня до свадьбы Чалый снова звонил приглашать, Кэп, словно нехотя, сдался:
- Уболтал. Приеду. Где спать-то мне, найдешь? – а вечером у Тёмы спрашивал: - Как, в Москву меня отпустишь? Не заревнуешь? И не загуляешь? …Я из стола пятнадцать тысяч возьму, окей?
Билеты на поезд в конце октября – не проблема. Он сумел купить нижнее место в соседнем с Ильясом вагоне. Утро началось в Москве дождем, шумным вокзалом, толпою в метро: плечом к плечу, меланхолично шаркая ногами, полусонные люди медленно втекали в переход. Кэпу вспомнилась клиника, где ему подбирали протезы: там было упражнение «пингвин», когда, учась ходить, он должен был вот так же медленно тащить ступни по полу…
Потом у подъезда высотки они украшали лентами машины. Там же выпили «по первой» для согрева и настроения. Дальше была суета, кутерьма, знакомые и незнакомые люди, невеста с красивой прической, нервно улыбающийся Чалый, деловитый фотограф, фотосессия на Поклонной горе, после – ЗАГС, Мендельсон, «сделайте умные лица». К ресторану Кэп был уже «без ног», искал, где сесть. Виталик, оторвавшись от всех дел, нашел для него тихий угол, сказал своей тёще:
- Инна Львовна, это – Алексей. Пожалуйста, возьмите его под своё крыло. Пусть он здесь в покое посидит, окей?
Но через пять минут нахлынули невестины подружки и такому красавцу, как Кэп, конечно, не дали скучать. Он прицеплял на стену перетяжку «Поздравляем новобрачных!» и надувал воздушные шары. К началу банкета он был хорошо подшофе. И две голосистых грудастых девицы постоянно маячили рядом и были, казалось, «не против». К середине вечера Виталик присел рядом с ним:
- Лёх, ты-то – как? Расскажи. Давай тебе здесь найдем кралю? У Оксанки, - он кивнул на стоящую в кругу гостей невесту, - есть подружки - вполне ничего!
- У меня, Виталь, есть. Только фотку не покажу, – под взглядом друга он запнулся, потом вырулил: - Замужем она, бегает ко мне тайком. Ильяс вон с Файкой знают!
- Ты – зараза скрытная. Но - ладно, я рад за тебя! - Чалый чокнулся с Кэпом бокалом.
Праздник был клёвый, тамада – заводной, и Кэп, грешным делом, поучаствовал в паре конкурсов, где надо было целоваться и с завязанными глазами щупать девиц за коленки. К концу вечера его локоть плотно оккупировала соседка по столу.
- Турнир для самых стойких! – кричал тамада. – Кто еще на ногах?
- Лёша, иди! – тормошила его разрумянившаяся нимфа.
Но ему теперь сильней всего хотелось снять протезы, надетые уже больше суток назад.
- Кэп, на минутку! – бухой Ильяс вытянул его из-за стола. – Там такси. Ты с нами едешь? Или у тебя - планы?
Кэп насупился:
- Что ты мелешь? У тебя у самого-то «планы» есть?
- Я – с женой.
- Ну и меня из дома отпустили без потрахушек.
Соседку по столу, прощаясь, он поцеловал в щечку и наобещал с три короба всего. Такси повезло их за МКАД. Уже в дороге он нашарил в сумке и проглотил две таблетки от боли.
В подмосковном поселке у дачного домика незнакомый мужик кивал Ильясу, Кэпу и Фаине:
- Вас – трое? Виталик, вроде, говорил – четыре.
…Лекарство стало действовать, боль в ногах – уходить. И, пока они с Ильясом курили на крыльце, Кэп набрал Рыжего:
- Алло, привет! Ты дома? Или в кабаке?
- Лёш, как ноги? – был первый вопрос от Артёма. – …Дома, конечно. Ноги - как?
- Нормально. А мне вот тут с Файкой постелили. Говорят: больше – негде. Ильяс на сеновал ушел, - но тут ему прилетело по шее.
Ильяс выкрутил из его пальцев телефон и фыркнул в трубку:
- Артём, не паникуй. Всё под контролем. Уж к кому, к кому, а к Файке я его не подпущу!
- Я понял, - усмехнулся Тёма. – Пусть позвонит, когда проспится!
Водка, виски, две таблетки наркоты. …Две таблетки, плюс спиртное… Кэпа рубило, но неприятная тяжесть в груди не давала улечься. Боль мешала дышать, отзывалась под лопаткой. Он сел в кровати, попытался растирать отёкшие колени, почувствовал, как слабнет левая рука. Дурной дикий страх взвился к горлу. Он потянулся за протезами, стынущими пальцами попытался их надеть, понял, что вот-вот потеряет сознание, хотел спуститься с кровати и рухнул на пол в темноте, с шумом роняя протезы и сшибая стоящий рядом стул…
            *          *          *
Кэп пришел в себя от того, что вокруг стало темней. Только что свет слепил даже через закрытые веки, и вдруг – комфорт и покой. Он приоткрыл глаза. В комнате, похожей на больницу, у окна стояла, как ему сначала почудилось, Тёмкина мама. В голове звенело, словно птичий щебет, и Кэп никак не мог вспомнить ее имя.
- А где Артём? – он приподнял голову и огляделся.
Сиделка в светло-голубом халате положила руку ему на плечо:
- Тихо, милый. Лежи. Очнулся – умница! Давай с тобою памперс поменяем.
- Что?! – Кэп похолодел. – Где я? Что со мной?
- Инфаркт.
Он только теперь осознал знакомое по госпиталям – черт бы забрал эту память! – ощущение: да, он был в памперсе. Правая рука была примотана к кровати, а к ложбинке локтя пластырем приклеена игла капельницы. Боже! Опять всё сначала! За что?!
- …Пьешь, видно? – словно в ответ на его мысли проговорила сиделка. – И привезли тебя пьяным.
- Я на свадьбе у друга гулял. А кто привез?
- Скорая, - женщина привычными движениями распаковала памперс и стянула с Кэпа одеяло. – Повернись…
- Не надо, я сам.
В этот миг дверь распахнулась, вспыхнул свет – Кэп вспомнил ощущение лампы, слепящей глаза через веки – и в комнату вошло человек десять в белых халатах. Старший, в круглых дымчатых очках, кивком поздоровался с больным и сиделкой и, обращаясь к своим спутникам, заговорил:
- Неординарный случай. Мужчина, двадцать девять лет. Нестабильная стенокардия, morbus ischaemicus cordis, arrhythmia, в анамнезе - amputatio cruris*…
Его спутники – студенты и студенточки – стояли полукругом и пялились, как казалось Кэпу, на памперс и прикрытые простыней культи.
- Шли бы вы… отсюда! – вскипел он. – Я не давал согласия на меня смотреть! Док, уведите их.
Врач скользнул глазами по больному, поморщился и продолжал что-то вещать по-латыни. Кэп привстал, содрал с руки пластырь, вытащил из вены иглу, одним движением сорвал бинты с запястья, зажал освобожденную руку в локте и сел на кровати:
- Сказал: уведите!
- А ну, успокойся! – врач, не повышая голоса, двинул желваками. – Быстро взял себя в руки, или прямо сейчас переведу в психиатрию. Ирочка, верните всё, как было! – под его строгим взглядом от стайки студентов отделилась девушка и наклонилась над Кэпом.
Кэп скрипнул зубами, но у очкарика, видно, был нехилый опыт работы с «неординарными случаями», и не подчиниться ему было тяжело.
Врач закончил недлинный рассказ и прикрепил к экрану, стоящему в ногах кровати, листок кардиограммы и несколько бланков анализов:
- Ну-с, коллеги, озвучьте ваши мысли.
Студенты смотрели листки, оглядывались на натянувшего простыню до шеи, злого Кэпа.
- Гипертрофия правого предсердия, – первой высказалась Ирочка, возвращавшая на свое место капельницу.
- Микроинфаркт миокарда? - с акцентом спросил темнокожий студент.
- Миграция водителя ритма.
- Синусовая тахикардия.
- Я понял: я сдохну! – подал голос и Кэп. – Оставьте уже меня тогда, а?
- В четверг будет дополнительная лекция по психологической реабилитации, - прервал его профессор. – А конкретно этот случай мы разберем на семинаре. Теперь прошу всех пройти в палату сто два.
Студенты вышли, а он обернулся к больному и нестрого, с сочувствием спросил:
- Ну, что бузишь, буян? Ноги где потерял?
- На войне.
- Пьешь? «Колёса» глотаешь?
- «Колёса» - от боли, – сказал Кэп с досадой: - Я умираю, да? Херово. Нечестно.
- Не умрешь. Пролечим. Свечку в церкви поставь за человека, который тебя вовремя нашел.
            *          *          *
Два следующих дня втрамбовали Кэпа в дерьмо глубже, чем три года госпиталей. Совсем недавно, всего пару дней назад, он - любил, смеялся, целовал взасос незнакомых девчонок, дарил любимому шикарные подарки, в кругу друзей поднимал стопку: «Ша, мужики! Тихо! Я скажу!» А сейчас – беспомощный, с тугой болью в груди и дурной от лекарств головой, не может сам добраться до ванной и туалета.
Протезы ему не отдали, коляску не выделили: «вам врач не разрешил вставать». Оказалось, что без сознания, под препаратами, вколотыми в скорой и в больнице, он пробыл семнадцать часов. С большим трудом он отвоевал право снять памперс. Под его кровать поставили судно. Телефон был разряжен. С мобильника сиделки он пару раз набрал свой домашний номер, но трубку там никто не взял. Мать беспокоить не хотелось, а телефонов Тёмки и друзей он наизусть не помнил.
- Найдите мне зарядку для телефона, а? – просил он нянечку. - Пожалуйста. Я заплачу!
- А такой вот и нету, - огорченно качала она головой.
Из расспросов врачей Кэп допёр, что частые боли в груди, к которым он привык в последний месяц, были сигналом беды. Палатный врач накричал на него, когда он честно рассказал, сколько выпил на свадьбе и сколько после этого принял лекарств:
- Вы что – ненормальный?! Вам на себя наплевать? Вы не знали, что этот препарат и алкоголь – несовместимы?
Кэп не стал оправдываться, отвернулся к стенке и прикрыл глаза. Его одолела апатия. Чего теперь ждать-то? Нового приступа? Памперсов? Состояния овоща? …Сдохнуть бы сразу!
В первый день он еще спрашивал сиделку, далеко ли от клиники до вокзала, и ждал Артёма. Прикидывал: сколько времени поезд идет до Москвы, сколько ехать в метро, сколько - бегом по больничному двору и коридорам. В подсчитанное время Артём не появился. …А если - не бегом? …А если в метро заблудиться? …А если билет был на следующий поезд? Но прошла ночь, утро, день, вечер, снова ночь… В конце концов Кэп решил, что Артёма не отпустили с работы. Бывает же, что - операция, которую ребенок ждал полгода, или кто-то из хирургов-сослуживцев в отпуске, и некем тебя заменить. Но так даже лучше, решил Кэп. Всё равно теперь расставаться. Не тянуть же до тех пор, пока станешь жалкой, беспомощной куклой, которой Артём будет мыть грязный зад…
Вечером второго дня в палату заглянула нянечка:
- Шумилин, не спишь? К тебе посетитель.
Кэп пригладил шевелюру, сел в кровати, приготовил бодрую улыбку, но это был Чалый.
- Лёх, ты – чего это? Всех напугал. Тебе совсем нельзя пить? Что ж ты не предупредил?!
- Да не, не всё так плохо. Это - случайность, – как можно легкомысленней ответил он. – Вам спасибо за праздник. Всё было супер! Прости, что я вам настроение подпортил. Кто меня нашел-то?
- Тёщин брат. Это у него вы ночевали. Сказал: у тебя всё лицо аж посинело, вот он и вызвал скорую, а нам даже не позвонил. Мы и не знали, мы уезжали на три дня. А протезы и вещи – это Ильяс с Файкой сюда привезли.
Виталик оставил денег - на всякий случай, мало ли? - и обещал назавтра принести зарядку для мобильного. Кэп подождал, пока за ним закроется дверь, и погасил свет над кроватью. Надо как-то достойно завершить всё, что ему еще в жизни осталось: без слёз, соплей и истерик. …Мать только жалко!
            *          *          *
Наутро, после завтрака, в палату втиснули каталку, и пожилой медбрат скомандовал:
- Залезай! На обследование поедем.
Его везли по коридорам, по крытому переходу между корпусами, а в новом корпусе – лежащий Кэп не уловил момент, когда? – рядом с каталкой пошел врач с папкой бумаг, а за ним… за ним шел Артём! В белом халате, серьёзный и сосредоточенный. Кэп не ожидал от себя такой реакции: в первый миг он не успел ни поймать Тёмкин взгляд, ни что-нибудь сказать, а потом говорить уже не мог, потому что… заревел. Вот так вот, позорно, как тёлка: закрыл лицо локтем, и слезы покатились по щекам. Никогда раньше он так при Рыжем не лажал! Ни когда вешаться собрался, ни когда вымаливал прощение, ни даже провожая на войну. Всегда мужиком был! А тут…
Каталка громыхнула, преодолевая невысокий порожек.
- Вы свободны, спасибо, - это, видимо, врач отпустил санитара. – Тём, вы ждите здесь, а я за Алисой схожу.
Пристукнула дверь, и Кэповой руки коснулось что-то мягкое. Он отодвинул локоть от лица: это Артём пихал ему в кулак свой носовой платок:
- Держи!
Они были одни в кабинете, уставленном странными аппаратами и мониторами. Кэп сел на каталке – только так можно было отвернуться от Рыжего – и стал стирать слёзы со щёк.
- Почему у тебя телефон не доступен? – Тёмкин голос звенел от напряжения.
- Разрядился, - глухо после слёз ответил Кэп.
- Какое было самое низкое давление? Минимальные цифры?
- Не знаю, – Кэп уже взял себя в руки. – Мне не сказали. …А кто этот перец? Который «Тёма, ты здесь подожди»?
- Андрей Сергеич, профессор. Кардиологию нам читал на пятом курсе.
- …Больно молодой для профессора.
- Не ревнуй, он – гетеро, - смог улыбнулся Артём.
- Примерно, как я? – хмыкнул Кэп.
Больше ничего сказать они не успели. Профессор привел двух врачей: тётку и мужика. Кэпа заставили лечь на кушетку, раздеться по пояс, облепили проводами, тётка налила ему на рёбра липкого геля и стала размазывать датчиком…
- Объем желудочка – два и четыре, полость не расширена, устье аорты…
Кэпу было холодно, щекотно и не видно Тёмки. А все про него словно забыли: тыкали пальцами в экран, перебирали бумаги, говорили непонятные слова. В какой-то момент тётка вскрикнула:
- Вот! Правая нижняя четверть, ноль-шесть, один и восемь, два…
И по тому, как рвано выдохнул Артём, Кэп понял: они нашли, что искали, и это – приговор.
…Он думал, Тёмка будет провожать его в палату, но тот ушел с врачами. Уже другой санитар провез его обратно. На тумбочке в палате стояли тарелки с обедом, а на соседней кровати сидел новый «жилец». Артём пришел через час. Принес зарядку для мобильника, лаваш и пачку колбасной нарезки.
- А протезы? – покосившись на спящего на своей койке соседа, тихо спросил Кэп.
- Их я не смог отспорить. Потерпи уже. Протезы – завтра. Мы завтра домой уезжаем!
- Всё плохо? Что нашли-то у меня?
- Не плохо, нет. Это - старый рубец. У тебя инфаркт когда-то был: скорей всего - в момент взрыва. Но теперь уже не понять. …Скажи, как так вышло, что ты сразу две таблетки выпил? Ты ведь знал, что нельзя.
- Очень ноги болели, - Кэп теперь уже понимал, что – дебил, но слушать морали сейчас не хотелось. Он кивнул на спящего соседа и приложил палец к губам: - Давай потом, ладно?
Ночь он не спал. Он знал, что в двух остановках метро от него, в гостинице, ночует Тёмка, что завтра они встретятся и уедут домой. И – знал, что не должен больше терять лица, как случилось сегодня. А ведь всё, что происходит сейчас – только начало печального, злого пути, на котором всё чаще будут встречаться больницы, капельницы, памперсы, беспомощность, сдающие нервы… Как объяснить Артёму так, чтобы он понял? Как поставить точку в отношениях, которыми он дорожил больше жизни? Он забылся неспокойным сном под утро, и разбудили его только к обходу.
- Ну, буйный, готовься к выписке! – доктор в дымчатых очках сегодня был без группы студентов.
- Док, скажите правду: сколько мне осталось?
- Если пить бросишь и не будешь лекарства «от балды» глотать горстями, то – сто лет!
Но Кэпа его энтузиазм не убедил. Ему случалось видеть, как выписывают из госпиталей умирающих безнадёжных, как сестрички бодро улыбаются, назначают телефонные звонки и встречи «на день рождения», «в новый год», «через пять лет», а, проводив до ворот, возвращаются с опустошенными глазами, разливают по мензуркам спирт и пьют, уже не чокаясь:
- Пусть всё случится легко. …Мать-то - понимает, плачет. …Хороший он, да?
            *          *          *
Коляску, которую Кэпу так и не дали в больнице, Артём сумел выхлопотать в дорогу до вокзала.
- Я сам дойду! – пытался заикнуться Кэп.
Но Тёма был строг:
- Нет. Я и так тебя под «честное слово» отпросил. Давай, нормально до дома доедем, а там будет видно.
Это только укрепило мрачные предположения Кэпа. Спорить он не стал.
Водитель больничного ПАЗика привез их к вокзалу и проводил до вагона. Опираясь на Тёмкину руку, Кэп поднялся с коляски и, пока Артём давал шофёру деньги и предъявлял проводнице билеты, стоял, широко расставив ноги: за пять «лежачих» дней он словно опять разучился ходить. В купе с ними ехали две говорливые тетки. Обсуждать при них личное было нельзя. Кэп смотрел за окно и подбирал слова, которые скажет Артёму, прощаясь. Нужно рвать сразу, пока он не сломался, пока не стал себя жалеть, пока не перестал быть настоящим и сильным.  
Осенний день угас, к Брянску подъехали уже в темноте. Артём навьючил на себя все вещи.
- Дай – я? – несмело сказал Кэп.
- Нет.
- Такси возьмем, да?
- Нет, нас встречают.
Он решил, что Тёма созвонился с Серым. Но, выйдя из вагона, вздрогнул: на перроне стоял Николай Юрьевич, положив руку на спинку Кэповой коляски.
- Здравствуй, пап, – кивнул ему Артём.
- Привет, - Юрьич, как всегда в общении с сыном, был суров.
Кэп хмуро покосился на Тёму, но увеличивать общую неловкость не стал, молча сел в коляску и, перебирая обода руками, покатил в объезд вокзала.
Когда проезжали мимо гастронома, Артём встрепенулся:
- Пап, останови на три минуты. У нас дома ни хлеба, ни молока. Я - быстро…
Юрьич затормозил. А когда Артём скрылся в дверях магазина, Кэп повернулся к старику:
- Николай Юрьевич, заберите его, а?
- Что?
- Вы же хотели, чтоб он от меня ушел? Теперь и я хочу того же. Заберите его. Сейчас. С вещами.
Старик молчал минуту, потом начал ронять слова, как тяжелые камни:
- Ты – прямо нелюдь! Он едва с ума не сошел, когда про тебя позвонили. Его с работы не хотели отпускать, так он заявление на увольнение написал! А ты теперь – «забрать». Как ты был скотом, так скотом и остался.
Кэп закусил щеку изнутри.
- Что вы понимаете?! Я болен. Я уже не жилец. И я слишком много раз видел, как это бывает. На Тёмкиных глазах валяться без сознания, мочиться под себя, чтоб он мои горшки таскал, я не хочу. И пройти через то, что бывает с матерями и женами, когда ребят в последний раз простыней с головой накрывают, я ему не желаю. Может, я плохую жизнь прожил, счастья никому не принес, но сдохнуть как-нибудь смогу достойно, никому не став обузой.
Ответить Юрьич не успел: из магазина появился Тёмка. С неба сыпалась морось, Тёма поднял воротник, нахохлился, и сейчас казался старше своего возраста. В руках у него были пакеты, он смотрел на Лёшку сквозь стекло и улыбался: ни дать, ни взять, отец семейства, накупивший с зарплаты гостинцев для всех домочадцев… Николай Юрьевич завел мотор, и, едва Артём сел и хлопнул дверью, машина рванула с места, словно за ней гнался кто-то жестокий и беспощадный.
Выходя из машины у дома, Артём сказал:
- Спасибо, пап! Ты нас очень выручил.
- Наверх провожу. Столько сумок сам не унесешь, - сухо выронил Юрьич.
Перед дверью в квартиру Кэп придержал коляску, пропуская старика вперёд. И, заехав следом, сразу заговорил:
- Тёма, я прошу тебя уйти. Забери Доньку и все свои вещи: летние, зимние – все!
- Что? – Артём, стряхивавший мокрое пальто, застыл на полдвижении: - О чем ты?
- Я – скоро труп. Я не хочу, чтобы ты был рядом, когда… Тебе за всё спасибо. Ты – самое лучшее, что у меня было! Слушай, я не знаю: как и что говорить... Всё кончилось. Я тебя бросаю. Уходи!
Артём ошеломлённо обернулся на отца. В тоне того прозвучала досада:
- Долюбился? «Мой Лёша, мой Лёша!...» Вещи собирай. Выгнали тебя. Не унижайся!
Тёма неуклюже заметался в тесном коридоре: чтобы повесить пальто, нужно было протиснуться между отцом и Лёшкой, чтобы положить его в комнате на стул – разуться. Наконец, он бросил пальто на пакеты и ушел в ванную комнату, закрыв за собою щеколду.
Кэп поднялся с коляски. В своем, привычном, доме он не боялся споткнуться – не то, что на перроне, полчаса назад! Он выпотрошил на пол сумку, принес из шкафа ворох Тёминых вещей, стал их укладывать, потом опустил руки и прислонился плечом стене.
- Детей-то нету у тебя? – голос Юрьича был отстраненным.
- Нет. Не обзавелся.
- Племянницы есть? И родители живы?
- Да.
- А ради них жить не надо? Сдаться – проще?!
Кэп промолчал. В квартире было тихо.
Тёма в ванной комнате стоял, прижавшись спиной к двери. Сердце колотилось в горле. Он не мог уйти! Не сейчас. Не сегодня. У Лёшки неважная кардиограмма. Ему еще лечиться и бороться, чтобы всё стало окей! Ему нужен курс инъекций и капельниц: схему расписал Андрей Сергеич. О себе и личном Тёма не думал совсем. Он повернулся к своему отражению: человеку, смотревшему на него из зеркала, было страшно. Он до крови закусил губу, гипнотизируя самого себя взглядом. Он - не должен, он - просто не может уйти. Через несколько минут он сумел взять себя в руки. Его серые глаза умели быть стальными.
            *          *          *
Задвижка ванной щёлкнула. Артём вышел и остановился перед ожидавшими его в коридоре.
- Я не уйду. Я за тебя отвечаю, как за пациента. Мне профессор протокол лечения составил, тебя только поэтому выписали – под профессиональную репутацию двух докторов, – с силой выпрямившись и до дрожи сжав кулаки, он стоял перед двумя самыми важными мужчинами своей жизни: на полголовы ниже каждого из них, младше, слабее, но сейчас – главнее их обоих вместе взятых. – И если здесь кому-то кажется, что я – не мужчина, что меня можно взять за шкирку и выкинуть, то вы – ошиблись. Вынудить меня уйти вам не удастся. Можете даже не начинать!
Его голос звенел и сорвался на фальцет в последнем слове. Но это никому не показалось смешным. Кэп плотней привалился к стене. Ответ его звучал растерянно:
- Ну… оставайся…
- Клоуны! – хмыкнул Николай Юрьич, направился было к двери, а потом обернулся, сделал шаг к сыну и протянул ладонь для рукопожатия. - Всё, Тём, я – уехал. А ты маме позвони, она волнуется.
Артём пожал протянутую ему руку. Дверь за отцом закрылась. Кэп, так и стоявший, прислонясь к стене, сказал с досадой:
- Значит, ты – мужик, а я – клоун? Он мне даже руки не подал.
Юрьич и сыну-то руку подал в первый раз за 5 лет. Тёму трясло, но он не мог сейчас этого выдать и, собирая с пола пакеты, он проговорил, изо всех сил стараясь казаться равнодушным:
- Ну, он не любит, когда ноют. А ты муру какую-то заладил: «скоро труп, скоро труп»…
            *          *          *
Если бы Юрьич его самолюбие не зацепил, Лёха, наверно, принялся бы «умирать». Он ведь всё уже решил, продумал: как с матерью прощаться, как ноутбук племяннице отдать, как на работе проставляться, когда увольняться придёт. А тут - на тебе: «клоун»! И ведь правда: разнылся позорно, как тёлка… А после Юрьичевых слов корчить из себя «умирающего лебедя» стало стыдно. Он пошел разбирать сумку, сунул одежду в стиралку, окликнул Рыжего:
- Я – первый в душ, ладно?
Тот кивнул, не отрываясь от разложенных на столе кардиограмм и ноутбука. Выкатившись из ванной, Лёха застал его в том же месте, в той же позе. Пришлось самому мастерить ужин.
От бумаг и интернета Тёму оторвал запах жареной курочки.
- Вау! Хочу! – появился он в дверях кухни.
- Чего ты грудки не купил? – Кэп ворошил на сковородке разномастные куски.
- Они дороже.
- В смысле?
- …У меня зарплата будет в понедельник, - Тёмин голос прозвучал без энтузиазма.
И тут еще одно прозрение окатило Кэпа как холодный душ. Он влез в кредит, забрал из стола едва ли не последние пятерки, уехал, загремел в больницу. Артём платил за обследования и консультации, за то, чтоб их в Москве к вокзалу отвезли…
- Мы - на нуле, Тём?
- Я тридцатку у Мадьяра занял, я же не знал, чего ждать. Но почти десять тысяч осталось!
- А с работой - что?...
- Отпустили до конца недели. Со скандалом. Я на увольнение писал, но – обошлось.
- Я завтра выйду работать.
- Нет! Ты на больничном.
Кэп положил на Тёмкину тарелку два лучших куска.
- Ты – мужик сейчас у нас, да? Единственный добытчик? Ешь! – и, перебивая Тёмкины возражения, спросил: - …Скажи: я умру?
- Нет. У тебя был приступ, есть патологии в кардиограмме: миграция водителя ритма, стенокардия. Плохо было восемь лет назад, но тогда ты справился, и теперь всё будет ок. Я обещаю!
Кэп кивнул и, не отрывая взгляда от жующего Тёмки, набрал свой рабочий телефон:
- Леонид Андреевич? Это - Шумилин. Вы меня еще не потеряли? Не уволили? Я болел. Нет, не ноги. Сердце прихватило. Я еще дней пять побюллетеню. Не выгоняйте меня пока, хорошо?
            *          *          *
А проблем-то впереди еще было – вагон! И одна – внезапная, там, где Кэп и ожидать бы не придумал: в койке. Конечно, дело было не в нем! Не он причина – препараты. В клинике его нехило накачали, да и домой Артём приволок целый пакет: все десять тысяч, оставшиеся после Москвы, спустил в аптеке. И капельницы, уколы и таблетки продолжались. От них Кэпа рубило в сон. И даже утром – даже! утром! – не было привычного стояка. Если бы он через такое не прошел в госпиталях, его сейчас бы паника накрыла. Но с ним всё это уже было.
В ростовском госпитале медсестра Любовь Сергеевна ввозила в палату стойки с капельницами:
- Шумилин, Поляков, Теидзе, по ночам в курилке с практикантками хороводы водили? Всё, кончилась ваша «малина». Доктор нейролептики назначил… Теперь спать будете, как зайки.
- Что, правда, тёть Люб? И мне? И что теперь – надолго «полшестого»? – все они всё уже знали, через всё прошли, смехуёчками отделывались, иначе бы свихнулись, не выкарабкались из своей беды…
И сейчас та проблема вернулась. Но ведь тогда, в госпиталях, Лёха был один, как перст. Практикантки и сестрички (сколько их было-то? четверо? пятеро?) – просто мимолетные, случайные истории. А сейчас – Артём. Родной. Любимый. Любящий. И как к нему ложиться, когда он ждет, а ты не можешь?! Ясно, что он – врач и всё понимает. Но от этого только стыдней!
Устраиваясь на ночь, выключив свет, Лёха теперь клал руку Тёмке на плечо:
- Рыжик, спиной повернись!
Артём послушно двигался. Лёха нежной ладонью проводил от мягких прядей на затылке по острой лопатке до косточки бедра.
- Что ты худющий такой? Плохо кормлю тебя, да?
- Не. Я всегда таким был, - шептал Артём, боясь прервать сладкое мгновение.
Дрожь пробегала по его плечам. Лёха пальцами описывал круги на поджарых бедрах.
- Стройный. Девчонки твоим ногам завидовать должны. Красивый.
- Темно же? – неловко, вопросительно выдыхал Рыжик.
- Я руками «вижу».
 Широкая ладонь пробиралась вперед, проводила по мужской плоской груди, спускалась на живот.
- Тём, я вот хотел тебя спросить… так вышло… я люблю мужчину. Это – жутко, да? – вкрадчивые пальцы опускались ниже, по-хозяйски огибая Тёмкин пах. – Кошмар? Позорище?
- Нет. Со мной – такая же фигня. Такое бывает! – шептал Тёма.
Его член откликался на ласку.
«В рот возьму!» - думал Кэп. – «Вот сейчас он намекнёт мне, и…» Но Артём молчал. Закрыв глаза, плавился под прикосновениями, оставляющими после себя на коже жгущие дорожки, переводил дыхание со всхлипом, а потом вдруг хмурился:
- Ты на этой свадьбе целовал девиц! А ведь обещал, что не будешь!
Кэп, который то ли из честности, то ли из гусарства показал Тёмке свадебные видео, хмыкал:
- Это ж баловство было. У всех на глазах, ради хохмы. Смешно ревновать!
- Да? А если я завтра в клуб поеду и ради хохмы там буду с парнями сосаться, ты тоже посмеешься?
Лёха стискивал Тёмкино запястье железной хваткой.
- Нет. Тебе нельзя. Я не пущу.
- А так - нечестно! – Рыжий отворачивался в стену и досадливо бубнил: – Я тебя тоже больше не отпущу.
Кэп шептал извинения, клятвы. Всё кончалось миром, но настроения трахаться уже не было. Тёма придвигал ноги к Лёхиным культям.
- Спим?
- Спим. Отелло! – мягко улыбался Кэп.
Всё получилось лишь через неделю, когда Кэп уже и больничный закрыл, и целых два дня как ходил на работу. Он проснулся среди ночи от каменного стояка. Скатался в туалет, потом попил воды. Хотел, как приличный и семейный человек, дождаться утра. Но как, скажите, просто лечь в постель к тёплому, желанному и сладкому мальчишке, когда уже полмесяца не трахались, и вот он ты – готов на всю катушку?!
- Тёмчик! Тё-ё-ём, - он коснулся губами сначала его локтя, потом – плеча, слабо подул на рыжую челку.
Артём, еще не открывая глаз, повернулся к нему, Кэп взял его руку и притянул к своему стояку:
- Рыжик, я хочу тебя! Дашь? В душ идешь?
- Я готовился. Дам! – сонный Рыжий ответил сначала на второй вопрос, потом – на первый.
«Готовился? Каждый раз? Все вечера, пока я не мог?!» - обожгло Кэпа. Но следующая минута вытряхнула на фиг все мысли из головы. Тёмка – любимый, горячий – уже сам покрывал поцелуями его лицо и руки:
- Лёша! Лёшка! Я хочу тебя! Да!
Видно, лекарства всё еще имели власть над Кэпом: секс протянулся дольше, чем обычно. Артём зашелся в оргазме, потом – притих, потом снова стал заводиться. Может, он смог бы кончить еще раз, но Кэп, шумно выдохнув, прижал его к постели.
- Спасибо.
- За что? – Тёма всхлипнул.
Кэп только теперь разобрал, что он шмыгает носом. Тревожно вскинулся:
- Я обидел тебя? Прости меня, а?!
- Не обидел. Я просто соскучился очень!
- Плакса моя! – Кэп снова был сильным и старшим. Он притянул Рыжего к себе на плечо и заснул – спокойно и облегченно, не заметив ни того, как через пять минут спящий Тёма придавил его бедро своей коленкой, ни того, как щекочет ноздри запах секса – запах, которого у них в постели не было столько дней!  
            *          *          *
А вот клятвы «больше не общаться с девицами» Кэп сдержать не смог.  
Ему вконтакт написала Полина: «Лёша, надо поговорить».
«Что-то случилось?»
«Крестины через две недели. Мне ОЧЕНЬ нужно, чтобы ты стал крёстным».
«Я не могу. Найди кого-то другого. У меня – серьезная причина, правда».
«Пожалуйста, встреться со мной. Мне нужна твоя помощь».
Разве после этого откажешь? Он показал переписку Артёму. Тот недовольно дернул плечом и отвернулся.
- Тём, там проблемы какие-то. Надо помочь.
- Ее муж в постели не удовлетворяет, вот и вся проблема!
- Не фантазируй!
Кэп попытался привлечь Рыжего к себе, но тот раздражено сбросил с плеч его руки.
– Клянусь, что не будет интима. Не вредничай, Тём! Разреши.
- Ну что, я тебе запретить, что ли, смогу? – в Тёмкином голосе звучала досада. – Пообещай не трахаться! – и, опустив глаза, добавил: - А если будешь трахаться, пообещай, что всё равно меня не бросишь...
Встречались в сквере у Полининого дома. Кэп, пока ехал туда на автобусе, вдруг стал думать: а что, если ребенок – от него? Сейчас Полина протянет ему укутанный в кружева свёрток, а там – «белёсое», как сказал бы Юрьич, голубоглазое чудо – его, Лёшкина дочь?!
Она ждала у остановки. Свёртка у неё в руках, конечно, не было: девочка была в коляске.
- Поль, она точно - не моя? – спросил Кэп вместо «здравствуй».
- Не твоя, Алёш. Точно. Прости…
И он почувствовал в груди укол разочарования.
Полина взяла его под локоть, и они пошли по аллее. После родов она еще раздалась вширь и… похорошела. Блестящий взгляд, улыбка, ямочки на щеках, монументальная грудь – молодая счастливая мать. С нее картины бы писать в стиле сталинского реализма.
- Лёёёёшка, какой ты обалденный на «ногах»!
- И ты отлично выглядишь. Красотка!
Она положила его руку на ручку коляски, накрыла сверху своей ладошкой и, сама себя перебивая, начала рассказывать: про дочку, про подарки, которыми ее встречали из роддома, про скорый переезд в Москву… Он сжимал ладонью ребристый пластиковый обод, косился на спутницу и улыбался. От нее пахло чем-то цветочно-женским, и было здОрово, что она – рядом, что рада ему, и что, как ни крути, она – одна из его мужских побед.
Наконец, она подобралась к главной теме:
- Через субботу мы крестим Алёнку. Я очень тебя прошу стать Крёстным.
Он огорченно, с усилием, выдохнул и вытащил ладонь из-под ее руки.
- Я не могу.
- Ты некрещеный?
- Крещеный.
- Может, в мусульманство перешел?
- Нет. Не допрашивай, я не скажу.
- Знаешь, если я признаюсь, в чем дело, то ты не откажешь. Так получилось… несколько раз,… – она смотрела в сторону, и было видно, что ей тяжело говорить. - Он… муж… ну, замахнулся, стукнул... И я боюсь, что будет дочку обижать. А если ты станешь крёстным, он распускать руки побоится. Он у меня - трус.
- Чтоооо? Он бьет тебя? Поль, ты обалдела - терпеть?! – Кэп повысил голос так, что с липы, мимо которой они шли, вспорхнула галка. – Я это разом прекращу! Идём к нему. Сейчас.
- Тише, Лёш! Разбудишь! – Поля на ходу покачала коляску и снова взяла его под руку. – Да он не бьет. Пару раз толкнул по пьяни. Он хороший вообще-то, но - дурак.
Но Кэп не мог успокоиться.
- Ты же беременная была, сейчас – кормящая. А он – урод. Убью!
- Да сейчас - нормально. Но пару дней назад опять орал. Алёнка испугалась, плакала. Я с ним не буду жить, если буду бояться… Не ломай мне всё, а? Помоги.
А в памяти Кэпа некстати встала фигура Артёма с неуклюже прижатой к груди, поврежденной рукой. Он прикусил губу, стараясь взять себя в руки.
- Ладно.
Она повеселела, придвинулась к нему плечом. И не успел он подумать: «как решать дело с исповедью?», как она прощебетала:
- Если хочешь, на крестины можете вдвоем придти. …Борька говорил: ты не скрываешь.
- О чем ты? Кого не скрываю? – попытался было отморозиться он. Но тут же понял, что этим «кого» и спалился. – Блин, одни балаболы вокруг!
Дома Тёма встретил его напряженным взглядом. Кэп, отвечая сразу на все возможные вопросы, отбарабанил:
- Не трахался. Не бросаю. Согласился стать крёстным. Как мне исповедоваться, а?
- Там медицинские проблемы у ребенка?
- Нет. Там папаша шальной. Поля попросила ему объяснить, что женщин и детей обижать не рекомендуется.
- «Объяснить»? Его уже жалко, - хмыкнул Артём. – А про исповедь попробуем решить, - и через минуту уже спрашивал в телефонную трубку: - Вань, можешь говорить? Помнишь, Денис перед операцией ездил в церковь каяться? Это где-то за городом, да? Лёшку крестным зовут, нужно – исповедь и всё по канону, - он выслушал ответ и, дав отбой звонку, поднял взгляд на Кэпа. – Тридцать километров от города, сельский батюшка, телефона нет. Надо подъехать, узнать, какие есть варианты.
- …Толерантный священник?
- Ну как – «толерантный»? Считает, что мы – грешники, но отворачиваться от слабых и заблудших - Бог не велел.
            *          *          *
В ночь перед крестинами Кэп почти не спал: ворочался, лежал с открытыми глазами, потом укатился на кухню. Часа в три к нему вышел Артём:
- Что, нога болит?
- Нет. Я вот думаю: как всё непросто. Она могла быть моей. Не случилось... И всё равно я вроде как ей не чужой. Странно, да?
- Полине?
- Ну тебя! Алёнке.
Артём закурил и сел за кухонный стол:
- Ты слышал про телегонию?
- Нет. Что это?
- Есть такая теория: если у женщины были мужчины до мужа, то ее дети будут носить гены всех этих мужчин.
- Сказки! – хмыкнул Кэп.
- Да, в институте нас учили, что - антинаука. Но с тех пор как Аристотель это придумал, раз за разом возникают странные случаи и подтверждения… Так что можешь считать, что – не чужой.
Небольшой церковный двор едва вмещал пришедших: в это утро было четверо крестин. Кэп сначала не нашел знакомых лиц, стал набирать Полинин номер, и тут она сама его окликнула:
- Алёш, мы здесь!
Он обернулся. Рядом с ней стояли Борька, Оля с малышкой на руках, две похожих друг на друга пышных дамы… Он приготовился улыбаться и здороваться, но Полина потянула его из церковной ограды. На улице, у припаркованной «шкоды» стоял парень в кожаной куртке и что-то набирал в телефоне.
- Женя, знакомься, это – Алексей, наш крёстный. Лёш, это – мой муж. …А я пойду: может, еще успею Алёнку покормить?
- Ну, здравствуй, кум, - Кэп протянул парню руку.
Тот ответил слабым пожатием и невнятным кивком. А Кэп рубанул без предисловий:
- Разговор есть, Женя. Отложи аппарат на минуту.
- Чего? – парень поднял рассеянный взгляд.
- Я однажды у Полины синяки на руке видел, - Кэп сымпровизировал, но, видимо, не промахнулся. – Так вот, чтобы такого больше не было, ясно?
- Что? Когда? – «кум», наконец, зафиксировал на Кэпе взгляд, но еще не понял, во что влип. – Да это не я. Она сама тогда упала… оба раза.
- Чтоооо? «Оба раза»? – горло Кэпа стиснула ярость. – Ты – урод! Если еще раз рискнешь распустить свои подлые руки…
- Тихо, тихо, - парень попытался отстраниться.
Но Кэп сгреб его воротник и потянул вверх. Парень вцепился в Кэпов рукав, привстал на цыпочки и захрипел:
- Пусти!
- Если с Полиной или Алёнкой хоть раз что-то случится, лучше сразу сам удавись, тебе ясно?
Про «труса» Поля говорила правду. Парень расслабил пальцы и закатил глаза. Кэп брезгливо выпустил его и несильно толкнул. Тот, привалившись к своему автомобилю, растирал шею и пёрхал, запоздало и еле слышно бубня:
- Отпусти, придурок…
- Как она тебя только выбрала? Тьфу! – Кэп с досадой сплюнул. – Так ты всё понял, кум? Не надо повторять?
Женя пробормотал что-то, явно не возражая, и пошел к воротам, чтобы не оставаться больше с Кэпом наедине.
            *          *          *
Покормить дочку грудью Поля не успела. Двери раскрылись, и их пригласили войти. В тёплом церковном притворе Борькина Оля с Полиной выпутывали малышку из одеяла. Кэп встал в отдалении, но его тут же позвали:
- Лёш, ты где? Иди сюда. Держи! Под голову - аккуратнее, ну!
- Уже брать? – опешил он. Маленькое тельце показалось невесомым. – Как правильно держать-то?
- Иди уже! Иди! – толкали его в спину.
И он шагнул вперед.
Четыре пары крестных с крестниками стояли перед алтарем. Один из малышей плакал. Священник читал Оглашение, а Кэп держал малышку и думал: как это Артём делает операции таким крохам? Разве это возможно?! … Алёнка заплакала, только когда ее окунули в купель. Принимая ее из рук священника, Оля улыбнулась:
- Всё хорошо, Лялечка. Всё хорошо!
Обряд закончился. Нанятый фотограф, многословно командуя и суетясь, сделал несколько стандартных снимков. Малышка в белом платье и чепчике, наконец, оказалась на руках матери и притихла. И с Кэпа словно сняли тяжкий груз. После бессонной ночи, после неприятного разговора с Полининым мужем, после нервного напряжения и неожиданной бережной нежности к нечужой теперь малышке, он чувствовал облегчение и опустошенность.
- Поедешь с нами отмечать? – теребила его Полина. – У Борьки с Олей есть место в машине. И вы же теперь – кумовья.
- Нет, не поеду. Мне пора идти. А Жене твоему я пару слов сказал. Думаю, он понял…
Она обвила его шею руками и чмокнула в щеку:
– Спасибо, что ты есть!
Он обернулся, кивнул наугад нескольким лицам и пошел к остановке.
Машины от церкви разъехались. Автобуса всё не было. И Кэп вдруг понял, что у него совсем нет сил. Он сел на узкую скамейку и набрал Артёма:
- Рыжик, забери меня, пожалуйста, от храма. Я на остановке сижу. Нет, скорую не надо! Ну что ты за паникёр?! Да, нитроспрей* есть. Ладно, брызну. Только не ругайся!
Артём приехал моментально. Кэп сел в машину, виновато улыбаясь:
- Прости. Без тебя не справляюсь.
- Нам точно не в больницу?
- Боже, что ты за зануда! – вздохнул Кэп. – Просто я ночь не спал, потом - два часа на ногах, а в автобусе – давка… И я еще тут шестьдесят килограммов разом поднял. А врачи же говорили: пока гантели – нельзя.
- Шестьдесят кило - Полину, что ли?
- Не. Ее не поднял бы сейчас. Ее заморыша.
- И что, заморыш жив?
- Да. Я сегодня добрый!
            *          *          *
- Лёш, помнишь, год назад…
Кэп помнил. Приближалась годовщина дня, когда, сходя с ума от ревности, он ежеминутно обновлял Ванькин вконтакт, где появлялись фотографии Тёмы с собрания в мэрии.
- Тём, больше не повторится!
- Я знаю. Я не про то. Уступи мне в одном деле.
- В каком?
– Мадьяр и Герка нас зовут к себе. День социолога же, Геркин проф. праздник. Он тусу собирает. Сходим?
Кэп нахмурил брови.
- Мы-то здесь причем? Или у тебя - толпа знакомых социологов?!
- Опяяяять! …Вот поэтому я никогда не перестану ждать, что ты всё равно заревнуешь. …Ну пожалуйста, Лёш! Я загадал, что если мы этот день нормально проведем, дальше всё будет ок.
- Так, может, лучше дома посидим? Вдвоем. Чтобы – «всё ок».
- Нет, так не сработает! – упёрся Рыжий.
А иногда ему бывает легче отдаться, чем переупрямить…
«Золотой мальчик» Гера собирал вечеринку четырнадцатого ноября не абы где, а… на теплоходе. Узнав это, Кэп хлопнул в ладоши:
- О! Я знаю, что подарим: календарь. Редкий случай, когда человека, у которого всё есть, можно удивить за три копейки.
Теплоход, конечно, стоял на приколе. С покрытого инеем причала на корму были проброшены сходни. Два ряда палубных фонарей маслянистыми пятнами отражались в черной воде. На борту гостей встречал стюард в щеголеватой форме.
- Дурдом, - недовольно ворчал Кэп, ступая на борт вслед за Тёмой. – На хрен эти понты? Тебе кажется, это – нормально?!
- Не нуди. Здесь такие правила игры. Мне вон у твоих одну постель с Ильясом постелили – я хоть слово сказал?!
- Да, я – из деревни. Комбайнёр. Вам, крутым и городским, не пара, - обиделся Кэп.
Но Рыжий не ответил. Ему уже шлея под хвост попала…
            *          *          *
В огромной, мягко освещенной кают-компании был накрыт фуршет. Два стола занимали шеренги бутылок и фужеров. Тёма взял шампанское. Кэп, которому всё утро «личный врач» читал нотацию о несовместимости спиртного с его сердечными лекарствами, выбрал бокал с лаймом и мятой, безалкогольную импровизацию на тему мохито, и прислонился к стене перед большим экраном, на котором мелькали фотки невысоких гор, цветущей тундры и медведей. Видно, Герка понтил очередным отпуском за папин счет.  
К Артёму подошел здороваться какой-то лысый кент.
- Воробей, привет! Сто лет, сто зим! – голосил он, чокаясь с Тёминым бокалом рюмкой водки.
Кэп скрипнул зубами и отвернулся. Он понимал, что Рыжему приспичило организовать дебильный квест «Удержись от ревности». Значит, где-то в душе не отпускает, болит у него прошлогодняя память. «Окей. Если не станет по углам с кем-нибудь шариться – стерплю. А если в дурь попрёт – уйду домой. Я тоже не игрушка», - решил Кэп. Народ прибывал. Дядька в светлом костюме толкал в микрофон спич о социологии - длинно и нудно. Кэп всё же выпил рюмку водки. Подошел к столу с едой, и официант в безукоризненно белых перчатках, подчиняясь его указаниям, сервировал тарелку, проговаривая вслух названия блюд:
- Фаланги королевского краба, голландский соус, прошутто, мини-брускетта с маслинами, микс-салат с кедровыми орешками...
- Вот только орешков не надо, - остановил его Кэп, уцепившись за знакомое слово.
Официант услужливо отдернул уже добавленную было ложку салата.
Кэп взял тарелку, еще одну рюмку белой и ушел в дальнюю часть зала. Там, в отгороженном закутке, стояли столы, два парня курили кальян, и скучала какая-то дева. Он выпил водки, стал закусывать едой, которую без ущерба смыслу можно было описать словами «хлеб, ветчина, майонез»…  
- Не увлекаетесь социологией? – дева без лишних сомнений и церемоний села на соседний стул.
- Не очень.
- А крабы - вкусные?
- Да.
Эти простые слова вывели Кэпа из раздраженной скуки.
- Принести на вашу долю?
- Нет. Давай на ты? Жанна.
- Алексей.
Над ними застыл официант с подносом выпивки.
- Мне – мартини, - сказала новая знакомая.
Если бы не фирменная надпись на бокале, Кэп ни за что не угадал бы, что брать. Но ребус оказался прост. Он поставил перед девушкой бокал, взял себе стакан сока со льдом.
- На антибиотиках сидишь? – улыбнулась она.
- Нет. Спортсмен.
- Да, в принципе, видно, что не социолог, - она уважительным взглядом смерила его раскачанный торс. –  Бодибилдинг?
- Армрестлинг.
Умный официант поставил на их стол тарелку крабов и закуски, собранные из «прошутто» и «брускетт». Речи в микрофон закончились. Кто-то, повышая голос, прокричал тост из категории «за всё хорошее против всего плохого». Кэп своим соком чокнулся с надписанным бокалом. В их часть зала потянулся народ. Артёма среди них не было. «Не пойду искать!» - подумал Кэп упрямо. Официант принес им еще сок и мартини. За соседними столиками тоже уже ели.
Музыке, до того еле слышной, добавили громкости. Двое молодых мальчишек вышли танцевать медляк.
- Пойдем, потанцуем? – предложила и Жанна.
Кэп осторожно ответил:
- Ты, может быть, внимания не обратила… Я – хромой.
- Ну, не безногий же! – она уже вставала.
У него прямо сердце зашлось! Чтобы не обнажить накрывших его чувств, он закусил губу. Пройдя на танцевальный пятачок, протянул ей руку и, когда она вложила в его ладонь свои пальцы, резко дернул ее на себя. Она качнулась и едва не шлепнулась к нему на грудь, а он галантно придержал ее плечо.
- Полегче, поручик!
- Но ты же уже знала, что – не социолог.
Прием этот был – дурацкий, старый, бывший в моде десять лет назад на дискотеках аграрного колледжа. И Кэп его ввернул только для того, чтобы спрятать свою неуверенность. «Не сверзиться бы на пол с нею вместе», - думалось ему. Но всё оказалось несложно: то же самое упражнение «пингвин», которому учили в медцентре, и которое по утрам и вечерам выполняют пассажиры московского метро: медленно, печально, лилипутскими шагами, только – под музыку и в обнимку с дамой. Искупая слишком вольное первое движение, он невесомо положил ладонь ей на спину.
- Ты здесь с девушкой? – спросила она.
- С парнем. Не похоже?
- Не знаю. И – не социолог?
- Вот не поверишь: комбайнер!
- Петросян! – засмеялась она.
Когда музыка кончилась, и они, не размыкая рук, пошли к столу, путь им преградил… Артём. Кэп протиснулся мимо него, помог Жанне сесть и только после обернулся:
- И?
Пары возвращались за столы. Стюард тащил по проходу два стула. А они стояли друг напротив друга в самом узком месте и молчали. Около них образовалась «пробка». Наконец, Кэп взял Тёмку за руку и почти потащил за собой.
В коридорах светильники были приглушены. Кэп одну за другой открывал все двери: второй вход в кают-компанию, кухня, забитая коробками кладовка… Они спустились по узкому трапу и лишь на нижней палубе нашли пустую, темную каюту. А в это время наверху по их следу метался Мадьяр.
- Где они?
- Оставь их в покое! – за Мадьяром шел Герка. – Ты им не нянька.
- Что ты понимаешь?! Он год назад от него с гипсом приехал!
- «Он», «от него»… Вань, давай без фанатизма.
- Герман Ильич, можно еще два стола поставить у экрана, – к Герке подошел распорядитель вечера.
Герка безнадежно махнул рукой на бой-френда и пошел решать организационные вопросы. А Мадьяр, заглянув во все открытые двери верхней палубы, уже сбегАл вниз.
Открыв дверь каюты, он сразу понял, что там кто-то есть. Но после освещенного коридора не видно было даже силуэтов.
- Тём, вы здесь?
- Да, - ответил Кэп вместо Артёма.
- Все живы?
- Вань, отцепись и не лезь! – Тёма был возбужденным и злым.
Было ясно, что они сейчас ругались. И это было ровно то, чего боялся Мадьяр.
- Да хрен тебе, Воробей! Ты задолбал уже своими выкрутасами. Если он ревнует, то на фиг ты сам нарываешься? Если тебе не нравится, что он ревнует, то что ты сам сейчас  устроил? Ты – адекватный, умный человек. Всегда, когда дело не касается Лёши. А как про него, так тебе будто мозги отключают! А если тебя отсюда в гипсе увезут, у Германа будут проблемы. Ты этого хочешь?
Кэп ответил спокойно:
- Вань, всё под контролем. Никто никого не убьет. Мы выясним пару вопросов и вернемся.
- Да фиг ты что выяснишь! – вдруг вынесло Мадьяра. – Ты думаешь, он с тобой навсегда? Хрен-то! Он ждет – не дождется, когда ты его бросишь, чтобы потом всю жизнь страдать. Чтобы дрочить на то, как ему плохо. Он триста раз уже сказал: «вот когда Алёшка меня бросит»… Он каждый день своих страданий уже в мелочах продумал, ясно?
- Вань, ты – скотина! Тебя просили это говорить? – в Тёминых словах клокотала ярость.
- Ты понял, Лёш, да? – Мадьяр не собирался униматься. – Это – правда!
- Рыжий, это – правда?
- Нет.
- А вот сейчас ты врёшь, - голос Кэпа захлебнулся болью. – Я только не пойму, зачем тянуть? Ждёшь, хочешь – уйди и страдай!
- Алёшка, нет! – это был крик отчаяния. – Не бросай меня! Ваня, ты – сволочь!
- Лёш, я не то хотел сказать, - Мадьяр не был сволочью. – Он тебя любит. Он на тебя молится, как на кумира. Но ты же – гетеро. Ты только что вон с Жанкой танцевал. И Воробей мается, что тебе жизнь сломал, что вы – не пара.
– Лёш, не бросай меня! – Тёма плакал. - Еще хотя бы немного…
- Господи, Рыжик, куда бы нам хоть часть твоих тараканов отселить?
Дверь опять распахнулась:
- Эй, есть кто живой? Что здесь творится: разврат-де-труа*?
Герка пошарил рукой в поисках выключателя. Зажегся свет. Мадьяр подпирал спиною стену в метре от двери. В дальнем углу, на койке сидел Кэп, а на его груди плакал Тёма.
- Ты видел?! – Мадьяр возмущенно взмахнул руками. – Он вынес всем мозг своим бредом, а Лёшка его обнимает!
- Завидуешь? – усмехнулся Герман. – Иди – обниму.
- Ну тебя. Не сейчас. …Маразм же, скажи?!
- Идёмте все. Стриптиз приехал. Лёш, специально для тебя: мальчишки и девчонки, полный букет.
- Зачем ему «мальчишки»? Он – гетеро! – через слёзы проговорил Артём и снова ткнулся лбом в лацкан Лёшиной рубашки.
- Ну, девочек посмотрит. Идёмте. Хватит здесь!
- Нет, Гер, мы уже домой поедем. Правда, Рыжик? Вам спасибо за приглашение. Всё было супер, особенно - крабы!
Рыжий всхлипывал, защищенный от всего мира сильными Лёшкиными руками. Герман кивнул:
- Ну – как хотите. Только машины дождитесь. Анатолий Иваныч двоих в Мичуринский повез, вернется за вами минут через двадцать.
В кают-компанию они больше не пошли. Ванька вынес им куртки. В верхнем коридоре им встретились два парня и девчонка в блестящих одеждах: это, правда, были стриптизеры.
            *          *          *
С реки поднимался туман. Они спустились на берег и пошли вдоль причала.
- Мы здесь гуляли прошлой осенью, помнишь? – Артём кивнул туда, где не различимая в темноте роща городского парка нависала над рекой.
- Ага. И ты стихи читал: «Игрушечной нашей любви…», а дальше – не помню.
Они подошли к концу причала. Кэп облокотился на перила, расстегнул куртку и привлек Рыжего к себе:
- Холодно. Иди-ка ты сюда!
- Не надо. Замерзнешь, - пытался возразить Артём, но после слёз это вышло у него слабо и неубедительно.
Он прижался головой к теплой широкой груди и прошептал:
- «Тук-тук», «тук-тук», «тук-тук».
- Что там? – улыбнулся Кэп.
- Сердце бьется.
- Нормально всё с ритмом?
- Ага.
- Знаешь, мне сестра звонила - на день рождения приглашать. И стала спрашивать, что у меня с водителем. Я не понял, стал про кардиограмму говорить - там же был «водитель ритма». А она, оказывается, тебя имела в виду: повезешь ты меня или нет?
- Надо съездить,… - Артём помолчал, потом проговорил: - А я встречался с ней. С Катей.
- Ого! – присвистнул Кэп. – С какого перепуга?
- Серёгина Марина дочку ко мне на приём приводила. Ну и я попросил помочь: найти в соцсети твою сестру и передать ей брюки, чтоб она для тебя перешила. Маринка – заводная, ей бы только что-нибудь замутить. Катю мы нашли, Марина ей написала: мол, твои друзья хотят тебе сделать подарок, только чтобы ты не знал. Договорились встретиться. Она в начале октября в город приезжала, помнишь?
- Да. На ночь не оставалась, я у нее мамино варенье на автовокзале забирал.
- Вооо. А мы с Маринкой с ней встречались вечером. И две пары джинсов отдали. Катя так на Маринку пристально смотрела: решила, что она – твоя «любовь».
- Интриганы, - улыбнулся Кэп.
Вернулась машина. Геркин водитель приоткрыл окно:
- Замерзли? Садитесь. Что это вас Герман выгнал на мороз?
- Не, Анатоль Иваныч, мы сами свалили. Устали.
            *          *          *
А уже вечером, в постели, запустив пятерню в мягкие Тёмины волосы, Кэп спросил:
- Ну, мы прошли испытание «этого дня»? Теперь – не боишься?
Тёма спрятал лицо у него на плече.
- Тём, а расскажи: чего еще я о тебе не знаю?
Рыжий молчал, выводя пальцем узоры на Лёшкиной груди, потом сказал негромко:
- Я не на тебя тогда дрочил. Когда ты,… - он так и не решился выговорить нужного слова. – Ну, когда я ушел.
- А на кого же?
- На порно.
- Покажешь?
Рыжий вылез из постели, принес ноутбук и через три минуты развернул к Кэпу экран.
- Похож на тебя, да?
Могучий блондин в хаки позволял своему молодому любовнику гораздо больше, чем бывало у Кэпа и Тёмы. И следующий вопрос напросился сам собой:
- А сколько у тебя было мужчин? Ну, тех, которых – ты?
Рыжий молчал.
- Да ладно, колись. Много? Двадцать? Тридцать?
- Пять.
- Ого! До фига! – Кэп сам не смог бы ответить: серьезно он это сказал или в шутку.
- Макс, мой самый первый. Потом – Ванька. «Спонсор» этот. Ну, и еще двое. …Сегодня их не было! – добавил Артём торопливо. – И я уже сто лет не видел никого!
«Сто лет, сто зим!» - вспомнился Кэпу лысый Тёмкин знакомец.
- Ладно, всё. Закрыли тему, а то - заревную!
           *          *          *
Десант не отступает. …Цитата практически… Не в Лёхиных правилах было растерянно мяться. Решил – выполняй! Но теперь, чтобы решиться, ему потребовалась целая неделя.
На улице шел снег. Опять немного ныли колени. Донька завалилась в спячку. По вечерам они как-то быстро оказывались в постели. Кэп листал Ванькин вконтакт:
- Посмотри, какую кралю я склеил!
Жанна на фотках теплоходной вечеринки была чудо как хороша. Рыжий страдал, изо всех сил стараясь этого не выдать.
- Да ладно, не парься. Я даже телефона у нее не взял…
В среду Тёма задержался на работе: очередная планёрка вылилась в длинный и муторный срач. Он появился на пороге в девять вечера, усталый и голодный.
- Что так поздно? Опять тебя песочили?
У Алёшки было непонятное выражение лица: то ли он что-то скрывает, то ли недоволен Тёминым поздним приходом. Артём быстро провернул все дела: ужин, душ, одним глазом – соцсети и пришел в спальню. А Кэп… листал порнушку.
- Я свет гашу? – попытался Рыжий взять инициативу в свои руки.
- Нет. Подожди. Иди сюда!
Он забрался в постель, бросил быстрый взгляд на Лёшкин ноут и закусил губу: порнушка была «бабская». Сегодня его мазохизму хватило бы и воспоминаний о планёрке, а фотки пышных девиц в их постели явно были лишними. Но у Кэпа были свои планы.
- Рыжик, дай руку.
- Лёш, я спать хочу.
- Ну пожалуйста. Чуть-чуть.
Прошлой осенью это была часть игры: начиная с гетеро-порно, Кэп позволял себе идти в постели всё дальше. А сейчас это показалось странным. Уж не начнет ли он разговор о Жанке? Артём зажмурил глаза, потому что навернулись слезы.
Но Кэп был ласково-настойчив:
- Ну что ты? Устал? Совсем не хочешь?
Тёма положил-таки руку, куда попросили, и Лёшкины желание, готовность, запах его тела понемногу одолели все обиды и неприятности.
- Я люблю тебя, Лёш!
- Я не обижу, Тём.
Тёма стал заводиться. Положил голову Лёшке на грудь. Потом начал скользить губами по его фактурным мышцам. Облегченно вздохнул, когда Лёшка отложил-таки ноут, и недовольно насупился, когда тот мягким движением чуть отодвинул его от себя.
- Тём,… - Лёшка начал и замер. Выждал минуту и, когда Рыжий уже думал, что он больше ничего не скажет, договорил: - Я мылся. Как ты.
- Что? – он сначала реально не понял. Секунд двадцать смотрел на Алёшку, пытаясь как-то объяснить себе «глупые», как сперва показалось, слова. Но по улыбке, с которой Кэп смотрел ему в лицо, стало ясно, что у сказанных слов действительно есть смысл. Поймав себя на этой мысли, он шарахнулся к краю кровати:
- Лёш, ты с ума сошел?! – дрожащими руками он скинул с себя одеяло и сел.
Голос Кэпа заледенел:
- Если ты сейчас от меня уйдешь, это будет подло. Я не причинил тебе зла!
Артём услышал его. Понял. Шарахнулся в другую сторону. Прижался к стене. А Кэп смотрел на него и… уже улыбался: ну с чего он взял, что Тёмка сумеет решиться? Ведь ясно же было, что – нет.
- Я не настаиваю. Не надо – так не надо.
Рыжий молча лежал, накрывшись одеялом с головой. Кэп включил телевизор. Там шел футбол. Сначала он и сам не мог понять: кто, куда, зачем бежит и даже – кто и с кем играет. Потом успокоился, отвлекся от недавних мыслей и минут через пять потянул с Рыжего одеяло:
- Штрафной, Тём. Сейчас забьют.
Рыжий, видно, тоже взял себя в руки. Нырнул к Кэпу под мышку, устроился так, чтобы видеть экран. Матч завершился. Они посмотрели спортивный обзор. Началась реклама. Кэп выключил звук. И только тогда Артём подал голос:
- Лёш, зачем ты?... Как только в голову пришло?
- Хотел, чтоб у тебя всё было, что тебе надо. Со мной было, ясно? Чтоб не ждать расставания.
- Я не жду. Не буду больше ждать. Ванька правильно сделал, что всё тебе сказал. Я – дурак, да? Ты - не гетеро, ты – мой?
- Я - твой, - ответил Кэп. – Давай спать, хорошо?
Они устроились в обычную позу, и Кэп уже начал дремать, когда Тёмкины губы коснулись его спины. Раз. Другой. Третий. Кэп собрался спросить «Чего не спишь?», как вдруг сам понял: «чего». Ждать пришлось пару минут. Губы Рыжего стали настойчивей, даже – наглей. Руки жадно скользили по Лёшкиным плечам.
- Лёш, скажи «нет»! – взмолился Тёма. – Пожалуйста, скажи. Не молчи! Лёша, я не могу!...
А Кэп уже понял, что значит это «не могу»: «не могу остановиться!» «Ну, я попал!» - хохотнул он про себя. – «А Тёмка - мужииик!»
- Лёша, я люблю тебя! – голос Рыжего набрал горячих нот.
Кэп помедлил еще пару мгновений, а потом повернулся на живот. Рыжий ахнул, почти застонал. Встал, включил свет и с треском вскрыл упаковку презерватива. Тронуть Кэпа рукой ниже пояса он все же не решился. Но в бок Кэпу ткнулась подушка, и тот покорно привстал, принимая верную позу.
- Лёша, скажи: «нет»! – в последний раз выстонал Артём и через долю секунды налег всем весом на любовника.
Его движения были бережными, но неотступными. Сначала – медленно, видно, в каждое мгновение готовясь остановиться, потом, доведя первое движение до конца – плавно назад и вперед, понемногу увеличивая амплитуду. «Потерпеть» Лёхе было не сложно. Что – в его жизни боли, что ли, не было?! Была, еще и не такая! Но Тёмка завёлся, «поплыл», старался  грудью дотянуться до его спины и в конце каждого толчка подавался еще чуть вперед: ненамного, всего на пару миллиметров, но -  ритмично и властно. И вдруг Лёха понял… как это интимно. Как он стал Тёмкиным – весь, до последней клеточки. Как сейчас принадлежал ему, с каждым движением отдаваясь и покоряясь. И одновременно пришло чувство, которого он не ждал: ревность. Злая, резкая. Не к тем, с кем Рыжий был «сверху», а к остальным, которые вот также по-хозяйски впечатывали его в койку. Вот так безраздельно и пОшло Рыжий раньше принадлежал не ему, а – другим, многим, десятку других! Он скрипнул зубами. Чуткий Тёма вмиг откликнулся вопросом:
- Больно?
- Нет! - он ответил сразу, но в его тоне было столько стали, что Тёма отпрянул, в один миг прервав всё, что между ними было.
Кэп выждал минуту и обернулся. Артём, прижавшись спиною к стене, смотрел на него со страхом.
- Тёмка, ну что ты?! – Кэп уже взял себя в руки и понимал, как жестоко обломал Рыжему кайф. – Чего ты напугался? Всё ок.
Но Артём закрыл лицо руками. Эрекции у него уже не было. Кэп сам снял с него презерватив и повернул к себе спиной:
- Прости. Это я виноват. Давай спать.
- Надо свет погасить? – выдохнул Тёма.
- Чёрт с ним. Спим со светом.
Они, правда, заснули. Разбудил Кэпа сон о том, что Тёмка плачет. Он хотел повернуться на спину, но вовремя понял, что, правда, слышит звуки, и это – не всхлипы, а вздохи. Рыжий дрочил у него за спиной. Свет в комнате еще горел, и Кэп много бы отдал, чтобы сейчас видеть этого знойного парня… Через пару минут кровать ощутимо прогнулась: Тёмка привстал на лопатки, кончая. Дав ему время привести себя в порядок, Кэп, наконец, повернулся:
- Ну, сейчас-то хоть – на меня?
Рыжий охнул и залился румянцем. Но забиться под одеяло Кэп ему больше не дал:
- Иди ко мне.
- Нет! – Рыжий уворачивался, пряча глаза.
- А я сказал: да! - Кэп повысил голос. – Кто в доме хозяин, а? Хватить блажить! – и, уложив Рыжего к себе на плечо, наклонился к его уху: - Как ты столько месяцев терпел-то? Объясни.
- Я не терпел. Я даже мечтать не решался.
- И не дрочил?
- На тебя? На такое? Ни разу.
- То ли ты – рохля, то ли – кремень? Не пойму…
До звонка будильника было еще полчаса, но Кэп поднялся и Артёма потянул из койки:
- Всё, встаем.
Ему нужно было снова почувствовать себя сильным и главным. И еще - скрывая это даже от себя – он хотел понять: отразилось ли ночное на его походке. Он надел протезы, умывался, брился, резал бутерброды на кухне и нервно прислушивался к ощущениям. Вроде, всё было ок… Когда, еще в расстегнутой рубашке, он вышел в коридор, Рыжий встал рядом, приобнял его рукой за пояс и развернул к зеркалу:
- Ты видел?! Красавчик! Я трахал этого парня. Он любит пожёстче!
Кэп аж поперхнулся:
- Чтоооо? Горобченко, ты офонарел?!
Но Рыжий уже сдулся, обеими руками обвил Кэпа за талию, зарылся лицом ему под мышку:
- Я молчу, молчу. Молчу!
Кэп взял рукой его за ухо и несильно потянул вверх:
- Рыжий, ты, давай, держи себя в руках! Иначе буду драть тебя, как сидорову козу!
* Morbus ischaemicus cordis, arrhythmia, amputatio cruris… (лат.) - ишемическая болезнь сердца, аритмия, в анамнезе - ампутация голеней.
* Нитроспрей – лекарство, аэрозоль («брызгалка») для снятия приступа стенокардии.
* Де-труа (от франц. de trios) – втроём.