Это когда я приехал второй раз, я спрашивал дорогу и разевал рот. Сейчас мы встретились с Таллином снова.
Сумку на плечо, по перрону, через дорогу, и вот они — ворота в Старый Город. Сразу налево — я тут уже был как-то, вдоль внутренней стороны каменной длинной стены. Узкая даже не улица, а какой-то виляющий проход, ведущий прямо к отелю.

Зачем-то я ведь сюда приехал. Сбитые миллионами подошв камни под ногами уложены в дорогу, ветками расползающуюся куда-то вниз, куда-то вверх, вправо, влево. Я просто бродил, периодически сбрасывая скорость. Привычка ходить быстро уже настолько въелась в моторику, что подчинила себе мышечную память. Не торопиться было трудно, непривычно. Очень непривычно. Да хотя бы потому, что я бы мог за полчаса обойти все, что хотел. А вот этого допустить было никак нельзя.

Но на Ратушной площади сам эстонский бог велел остановиться.

— Присядь, отдохни, — как будто бы радушно пригласил он меня, слегка склонившись в почтении. Повел ладонью полусогнутой руки вокруг себя: смотри, путник, хули ты выёб…
— Спасибо, — мысленно кивнул я. — Но я бы побродил еще.
— Успеется.
Его улыбка была светлой, на душе становилось хорошо, легко, солнечно так по-майски. Но лучше я бы побродил еще.
— Это место никуда от тебя не денется, — упорно продолжал он свою миссию.
— Тем более, — как можно более вежливо ответил я.
— Я рад тебе, — изменил он тактику.
— Я не возражаю, — вырвалось.
— Садись.
В его голосе прозвучала угроза. Ни капли раздражения, ни грамма нетерпеливости. Просто как бы сказал как отрезал, мол, лучше бы тебе согласиться, а не то прокляну к хуям, ибо ты на моей земле, падла, а не у себя вовсе.
Но я все же сделал последнюю попытку проявить силу воли:
— Куда тут садиться-то?
— Да вон, ска, кафе кругом пачками, сел быстро! Пшёл и заказал себе выжрать и пожрать, твою ж мать! — продолжая улыбаться, прогремел эстонский бог. — Все нервы мне вымотал, скотина! Ты думаешь, ты тут такой у меня один?! Да вас, козлов, тут отары, слышишь? И каждого надо отвести, блять, к месту назначения, чтобы каждый, блять, глотнул тут что-то, почувствовал себя челове… — бог схватился за сердце, я аж занервничал.
И все же, подумалось мне, он был прав. Я подумал, что, наверное, мне стоит согласиться. Ну или сделать вид, что я пошел да хоть вон туда. А то чувак что-то не в себе. Рассердил я его.

Я так ясно представил эту картину, что ноги сами понесли меня к ближайшему столику. На одной половине его загорало солнце, на другой было темно и пусто. Туда-то я и направился.
Официанты умели разговаривать только на английском. По-эстонски я не знал ни слова. Но попросить кофе все же сумел, слава яйцам, меню было еще и с картинками.
Под кофе отлично зашла половинка ломтика чизкейка. Курить там тоже было можно, и я, оглянувшись, понял, что ни одной лошади рядом нет, только люди. Детей не наблюдается. Опа, кто-то уже курит. Ну, отлично же.

Ратушных площадей на планете не счесть. Как и самих Ратушей. Как-то стало интересно, я пошел в интернет и углубился. Множество самых разных европейских городков объединяет именно она — Ратушная площадь. Старые Города встречаются примерно в той же кондиции, упоминаниями о нем путеводители и сайты рекламных турагентств так и пестрят. «Тут сохранился дух того времени…», «… в Старом городе до сих пор слышат шаги того самого монаха…», «…окна этого уютного отеля выходят прямо на Ратушную площадь». Почему я выбрал Эстонию? Конечно, по деньгам. По близости к дому. По популярности направления. И, само собой, я не хотел чувствовать себя мудаком на необитаемом острове, приехав в то место, где раньше никогда не был.
В Таллине я был в четвертый раз.

Солнце поменяло цвет и локацию, постепенно скатываясь по крышам. На площади становилось все больше людей. Соседние столики незаметно заселили иностранные граждане всех мастей и наружностей. Обязательные к употреблению рюкзаки и фотоаппараты так и сыпались с них на и под столики, щелкали какие-то замки, пряжки, тренькали мобильники. Позвякивали чайные ложечки о блюдца, о стенки чашек, словно издавая тонкие звуки какой-то неназойливой мелодии. Кто-то тихо смеялся справа, где-то вдруг залаяла собака, судя по тональности, совсем малявка. Я играл в эту игру очень часто. Едешь в метро, встаешь на эскалатор, катишься вниз или вверх, а изнутри подначивает: «Слушай, слушай…». И невольно вычленяешь из вороха звуков только похожие. Как какой-то особенный подвид. Все остальные помехи слухом уже не воспринимаются. Таким образом можно услышать в почти полной тишине как покашливают люди. Или негромкое постукивание каких-то «эскалаторных мозгов» прямо под ногами. Или детские голоса. «Игра» тем и прекрасна, что в обыденности можно найти самое настоящее волшебство. Не эфемерное, не то, о котором говорят в идиотских стихах, а самое настоящее. Этим можно очень удивить ребенка, если нужно. Но не на ходу — не получится сразу. Лучше остановиться и побыть в спокойном состоянии. Эскалатор. Лавочка. Да просто возле стены.

Я посмотрел на экран телефона. Двадцать минут восьмого. Скоро совсем вечер. Темный, не такой, как московской, а другой. И пахнуть он будет иначе, и музыка другая зазвучит. Незнакомая мне речь тонко ввяжется в этот узор — вокруг все сплетется в шевелящееся макраме; будут расползаться, а после вновь тянуться шершавыми серыми нитями — обнимать друг друга, блестеть маленькими каплями-фонариками, разноцветно обещающими уют и роскошь, спокойный вдох и не менее спокойный выдох. Да что же в этом сырном пироге такое, что меня вдруг так развезло?
Ненавидел я эти моменты. В юности угашенный романтик теперь превратился в ком, состоящий из замороженных дубильных веществ с ароматом социопатии, ноткой ненависти и вкраплениями из матюгов. Стоило мне на секунду ощутить такое глупое прикосновение какого-то счастья, что ли, как я моментально полетел с его вершины вниз головой. Кругом были люди — протрезвевший, я уже плохо скрывал раздражение. В голову полезли мысли. Зря сюда приехал, не надо было. Теперь торчать тут почти три дня. Что я тут буду делать, какого хуя я не дома?
Словно эстонский бог щелкнул пальцами — и зажглись на площади фонари. Вывески улыбались с каждой стены. Рестораны, старинная аптека, в каких-то окнах свечи, в чьих-то глазах — любовь, так и не проклятая временем.
Я не знаю, почему я увидел его в этот момент. Мужик резко контрастировал с окружающим его народом. Они все перлись куда-то мимо него и в разные стороны, а он стоял на месте, словно глиняная фигурка. И солнце еще не настолько глубоко скатилось, а фонари отчетливо жарили светом в его лицо, чтобы я не смог его разглядеть.
Третий, бля буду.
Третий, ёб вашу мать.

— Ладно, скромник, — я был рад ему, да. Хоть и не пил ни капли. — Ты мне скажи: я тебя не задерживаю?
— Нет, — ответил Третий, — сейчас я абсолютно свободен.
— Пива хочу, — сказал я. Реально захотелось, и почему я не подумал раньше о том, что вечером можно успокоиться именно чем-то таким?
— Это ж надо, — тихо сказал он, и улыбка едва коснулась его лица. Но теней вокруг было больше. Если бы мы увиделись парой часов раньше, то он бы сидел на солнечной половине, прямо передо мной. А сейчас хер что увидишь — ночь, даже если она основательно подсвечена, прячет многое из того, о чем молчат.
— Ну давай теперь тут разливать восторги по поводу того, как все случайно или не случайно бывает в этом мире. Толкани с броневика спич о судьбоносных встречах, — заметил я и взмолился внутри: молчи, Третий, сука, молчи.
А нам было о чем вспомнить.

— О, открыл, а эт я, да-а, не ждал? Я сам не ждал, — переступая через порог, споткнулся и завалился внутрь, чуть не упав, но ухватился за протянутую руку и устоял на ногах. — Черт, я ж так соскучился, представляешь? Нихера ты не представляешь, — не отпустив руку, привалился всем телом. — М-м, пахнет от тебя, — зарылся носом в волосы за ухом, с силой втянув носом воздух: — Вкусно, — и застыл, замерев в такой позе. — Я не сплю, не сплю. Я дум-маю. Таксисту этот адрес сказал, прикинь? По привычке. На своем этаже только понял. Не, не сильно, я в норме, в норме, почти. С Новым годом, а? С Новым с-с… сука ты вообще! Хоть бы позвонил. Да не дергайся ты, ради бога, ну что ты? Вось-мой ты мой. Не выгонишь меня? Не-ет. Только не сегодня, — потерся щекой о щеку. — Колючий. И жесткий. Почему ты такой жесткий? Расслабься, — рукой по предплечью и выше, перебирая пальцами. — Пожалуйста, — шепотом. — Куда? В комнату, ага. Ботинки, да, сейчас. Нет, не уходи. Ты вечно уходишь. Как у тебя это получается? Держать расстояние. А если я вот так сделаю, смотри, — сделав шаг, приблизился вплотную и обнял. — И никакого расстояния! Близко, — зацепился ногой за скинутый ботинок. — Черт! Держи меня!..

В этот раз тот же официант срубил карт-бланш: Третий сходу заплел его английский своим, да так отборно, что я заслушался. Диалог был коротким, и мы с эстонским богом, переглянувшись, чуть не подавились, увидев восторги на лицах один у другого.
— Светлое ведь? — уточнил Третий уже по-русски. Было понятно, что речь идет о дорогом госте, то есть, обо мне. Официант посмотрел на меня с нескрываемым уважением.
— Ну, — коротко ответил я.
У Третьего вышло еще короче: он кивнул.
Официант исчез, мистически просачиваясь через тесно стоящие друг к другу столы и стулья.
Третий откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на меня.
— Что, — тут же отреагировал я.
Он молча полез в карман.
— А долго ждать пива-то?
— Не знаю, — ответил Третий, достал откуда-то из задницы мобильник и положил его на край стола.
— Забудешь ведь, — старчески посетовал я, хотя, по сути, мне было насрать — мой телефон тоже покоился неподалеку от тарелки, на которой заветривался кусок чизкейка.
— Ты голодный? — осведомился Третий.
Я не был голоден.
— А то тут есть ресторан один, там улица, народу поменьше.
— А зачем мне поменьше?
— Ну вдруг…
— Сиди, — приказал я. — Стулья тут пиздатые. Стулья. Вдумайся. Плетеные. Как у камина я и моя Маша.
— Ваше пиво, — официант вынырнул из-за левого плеча. В этот раз он уже говорил по-русски. Аккуратно сгрузил на стол два высоких бокала. Торжественно качнулись пенные пивные «шапки». Стакан передо мной, стакан перед Третьим. Замена грязной пепельницы на чистую. Была белая, теперь черная. От гладких стенок отлетает свет вечера — Старый Город, Таллин, гул голосов, немного музыки, и я не один тут сижу, кстати.
Третий поднял стакан, призывая меня сделать то же самое. Я ненавидел эти дела, аж бесило. Зачем люди это придумали вообще? Один говорит тост, другие держат на весу рюмки, а никто тостующего уже и не слушает, всем надо выжрать, потому что запах оливье уже пропитал ткань портков, а вон та колбаска выглядит весьма привлекательно… так за что бухаем?
— За тебя.
И сказав это, он сделал глоток пива, а не коньяка, а я так и остался сидеть дурнем с протянутой к нему рукой, в которой держал увесистый стакан со своим светлым.

Мы не задержались там надолго.
— Ресторан, говоришь?
— Нет, пойдем-ка к морю.
А море было совсем рядом. Берег, правда, был облезлый, крупная галька, причал для сверхбыстрых катеров прямо за «спиной» местного супермаркета. Мы нашли бревно, отполированное чьими-то задницами до блеска, сняли кроссовки, закатали джинсы и зашли в воду, оказавшуюся вовсе не холодной. Эстонский май не подкачал — погода была прекрасной. Ну я ж не дурак, в ураган-то сюда переться.

У него был-таки коньяк. Он достал его из сумки, которую таскал на плече. Огромная сумка, но полупустая, и я все никак не мог спросить у него, что он тут делает.
— А что ты тут делаешь? — прищурился я, пытаясь сфокусировать взгляд на знакомом лице. Мы так и стояли в воде, достающей почти до коленей: он пил прямо из горла бутылки, а я тянул баночное пиво, которое мы успели купить в супермаркете перед самым закрытием.
— Выдались выходные.
— Не работа?
— Неа.
— А с работой как?
— Нормально.
Всплеск, огни вдалеке. Мать моя, да это же корабли.
— Это корабли!
— Само собой. Паромы.
— Скандинавские.
— Ну, всякие там, — поставил точку Третий и запрокинул голову. Сделал очередной глоток и выдал вымученно-протяжное:
— Бляяя, как же я нажрался…
Номер для меня был смертельный. Правило один: никогда не смотри в потолок, если ты пьян.
— Нам пора, — сказал он совершенно трезвым голосом. Рука с бутылкой опустилась вниз. Его рубашка была просто белой, но сейчас она притягивала любой свет и, казалось, светилась и тканью, и пуговицами, а человек, находящийся внутри нее, терялся в каком-то мраке.
Третий протянул мне руку:
— Сам выйдешь?
Я схватился за его пальцы, сразу осознав, как трудно будет в темноте и в подпитии сделать несколько шагов до суши.
— Осторожнее.
Эти несколько шагов принадлежали ему. Он вел меня, прокладывая дорогу, за собой. С какого-то хуя нес ответственность, решив, что он тут главный, а я без него пропаду.

Третий показал тогда все, что мог. Не ел, но употреблял, хоть и вежливо: с лимоном и салфетками. Пытался что-то рассказать, но бросал на полуслове, замирая. С одухотворенным выражением на лице втыкал в окно, требовал убрать верхний свет, зажечь какие-то свечи. Потом признавался в любви к моему ночнику, то вдруг напористо трезвел и каким-то нахрапом опять пытался что-то объяснить. Мне все это порядком надоело, и я уже было поднял тему такси, а он согласился. И тогда я вышел из комнаты, чтобы спокойно вызвать машину.
Когда я вернулся, он уже спал. Наполовину лежа на диване, в какой-то удобной для себя позе. Это было мне на руку. Я быстро смахнул со стола посуду, какие-то остатки салата, сгрузил в кухонную раковину бокалы и вилки. После пошел к нему в комнату. Я ни разу не видел его в похмелье, и не знал, насколько далеко он блеванет в скором времени, но тогда он спал совершенно спокойно и, наверное, даже видел какой-то сон. Аккуратно взяв его за руку, я потянул на себя его тело — по моим расчетам, верхняя часть туловища должна была опуститься аккурат на диван, а не куда-то в сторону, а ноги я бы ему после, конечно, уложил. Отвлек звонок на мобильный: такси. Я отменил вызов, извинился, поздравил с праздником. И в этот самый момент Третий вдруг ожил. Он перехватил мою руку повыше запястья, потянул к себе, не открывая глаза. Сука, он реально спал, не придуривался, чтобы после все списать на отсутствие своего пропитого сознания. Я упирался, но вынужден был подчиниться — пусть так; он уляжется, я встану и уйду к себе.
Но хрен он меня выпустил. Идея фикс по пьяни — это нечто. Тут если только в морду, да и то может не помочь. Подгреб под себя, завалил руками и ногами, и заснул. И я, тихо выматерившись, был вынужден еще какое-то время лежать практически под ним.

— Куда идем? — спросил я его.
— По домам, — просто сказал Третий откуда-то снизу. Он раскатывал джинсы, обувался, а я стоял перед ним какой-то выпотрошенной личностью с банкой пива в руке и ничего не делал.
— Тебе плохо, что ли? — уточнил он.
Я прислушался к себе.
— Есть немного.
Врать смысла не было. Если мне было плохо, то полное здравие я не сыграю, в этом я не силен.
— Не наклоняйся.
Он опустился передо мной на колени, держась за мои бедра, чтобы не упасть — вокруг все же было отнюдь не светло.
— Что ты собрался делать.
Он молча раскатал мои засученные до коленей джинсы. Прошуршал кроссовками по крупной гальке и поднялся на ноги.
— Обувь давай сам, я тут не помощник.
Я обулся, стараясь двигаться по минимуму. Желудок вот-вот был готов расплескать все, что я туда натолкал за сегодняшний день.
Третий подождал, пока я наброшу на плечо ремень своей сумки.
— Ничего не забыли? — строго спросил он.
— Я ничего не вынимал, только пиво вот.
Он протянул руку. Я снова схватился за нее. Горячие пальцы крепко смяли мою ладонь.
— Ссуукааа… — вдруг заржал он, — если мы наебнемся, то это будет весело.
— Скандинавские паромы, — вспомнил я.
— Да, с огнями. Вон стоят.
— Где?
— Не оборачивайся.
Плескались, игрались балтийские кружевные волны, забрасывая мусором этот дикий вовсе и не пляж, а, скорее, прибежище для местных алкашей. Мы пришли сюда как раз в тот момент, когда солнце скрывалось за горизонтом окончательно, и успели рассмотреть и пару белых лебедей, гарцующих неподалеку, и маленький красный катерок, который казался игрушечным с суши, и друг друга, конечно. Здесь пахло сырой рыбой — тонко, ненавязчиво, не мешающе. И первые наши коньячно-пивные дозы были восхитительными на вкус. Третий мало говорил, а из меня так и перло словесным перегаром. Когда ты встречаешь того, кто не особенно близок тебе, там, где априори шанс пересечься практически равен нулю, то понимаешь, что безумно рад тому, кого увидел. Да хоть он враг тебе последний — ты все равно охуеешь от того, как четко все это сбылось.
Он вытащил нас на вершину горки, под которой мы сидели. На нас сразу набросился праздный Таллин, но все еще щадил, даря шанс смыться — мы были на окраине, а за спиной дышало глубокое море.
Освободив мою руку, он медленно побрел вперед к старинным стенам Старого Города, которые и не такое видали. Я шел позади, не обгоняя его. С какого-то парома вдарило мощным коротким гудком, я вздрогнул и обернулся. Сверкающими «домами», уложенными набок, стояли, отдав швартовы, иноземные корабли. Чужие, беззастенчиво впахавшиеся носами куда-то, куда наши взгляды не могли проникнуть.

— Совковым все же тянет.
— Да ни черта.
— Мать вспомнил.
— Жива?
— Нет.
— Ясно. А чего вдруг вспомнил?
— Мне сто лет, ты чо. Тут крутая заграница была.
— Ты еще Ленина вспомни.
— Хотел бы — вспомнил бы. Пей давай.
И легкой толчок его плеча в мое.
Хорошо.

Прошуршало такси. Третий обернулся и остановился, поджидая меня. А я уже не вглядывался в его лицо. Он устал так же, как и я. Радости как ни бывало. Я понимал, что все, что я успел почувствовать, закончилось. Кусочек счастья, как тот ломтик не доеденного мной чизкейка, заветрился окончательно. Мягко придушила тоска, накатило возбуждение, тут же сменившееся раздражением, а потом сразу — сильной усталостью. Я был рад тому, что мой отель видно прямо с этого места, — мне бы только дойти, а там разберемся. Куда пойдет Третий, я не знал, и знать не хотел.
Блядский, сука, улей, нахуя я все же сюда приехал, а.


— Ты изменился, — прозвучало с неожиданным упреком.

— Конечно, в худшую сторону? — уточнил я саркастично.

— Как ни странно, нет, — Надя ответила в том же тоне. — У тебя есть кто-то? — женская логика. Сам по себе мужчина изменится не может, на него обязательно кто-то влияет. Либо «дружки толкают по наклонной», либо «женщина окрыляет».

Немного помолчал, думая, как лучше сформулировать, чтобы не развивать тему. Ни рассказывать про себя, ни слушать про её отношения, если они есть, не хотел.

— Меня устраивает, что я ни от кого не завишу сейчас.

— Как будто ты когда-то от меня зависел. Для тебя ведь как: есть кто-то рядом — хорошо, нет — не очень-то и хотелось. Поэтому я и ушла, — она с силой разломала ложечкой пирожное на несколько кусков, но есть не стала. — Понимаешь?

— Из-за меня, понимаю, — спорить или возражать бесполезно.

— Знаешь что?! Нихрена ты не понимаешь! Любовь — это, когда человек не просто удобен рядом, а необходим!

— Надь, ты соскучилась по семейным сценам? Хочешь, шваркни чашку об пол, я оплачу.

Посмотрела снисходительно и вздохнула.
— Ты ведь и квартиру продал не потому, что обо мне думал.

— А о ком же тогда?

— Я тебе, конечно, очень благодарна и дело не только в деньгах, — мы договорились о, так сказать, родственном вложении средств: я помогаю ей, она делится со мной прибылью от журнала, всё на честном слове и без контроля. — Но это ты сделал не ради меня. Ты хотел переехать и по большому счету плевать куда, иначе бы я не смогла тебя ни уговорить, ни заставить. Уж это я за годы жизни с тобой усвоила. Для тебя есть только один важный человек — ты сам! Даже Ма… — она осеклась и продолжила расковыривать ложечкой крем, опустив глаза в тарелку.

Я тоже отвел взгляд и стал смотреть в окно. На улице вновь пошел снег — мартовский каприз погоды, крупные белые хлопья падали на тротуар и тут же таяли.
Надя права. Не ради нее. И, когда она позвонила и сказала, что хочет передать мне энную сумму дивидендов, я не стал изображать благородство и отказываться. Меня тяготила та квартира, а благодаря жене, я не только избавился от давящих воспоминаниями стен и сократил площадь требующих мытья полов, но и приобрел неплохую прибавку к зарплате.
Сплошные плюсы. Разве мог их перевесить единственный минус? — глупо говорить.

Мне нравилось новое жилье, радовал вид из окна на небо, после работы меня встречал Сёмка, оказавшийся на удивление ласковым и общительным. Летом я планировал тачку взять поновее и более мощную, а пока вечерами зависал на автомобильных форумах, сравнивая характеристики и читая отзывы. И даже были какие-то поползновения с одной барышней из отдела кадров: она угощала меня домашним печеньем, а я починил ей притащенный на работу фен, иногда мы обедали вместе. Почему до сих пор не пригласил ее на свидание, непонятно.
В общем, у самого важного для меня человека всё было отлично. Заебись всё!
Еще бегать по утрам начать не хватало для завершения образа правильного и законопослушного члена общества. Я даже не напивался ни разу в говно после той ночевки у Восьмого.
Тогда, конечно, смешно получилось.

Долго не мог понять, почему в кабине лифта кнопки заканчиваются на двенадцати, когда мне нужно на тринадцатый. Стоял и тупил, проводил пальцами, отсчитывая, не доверяя глазам. Потом осенило, и я заржал над собственным идиотизмом — о чем только думал, называя таксисту адрес? Меня трясло от смеха все то время, пока лифт поднимался до восьмого этажа. Это я помнил. Как долго давил кнопку звонка, сбиваясь и начиная мысленный счет заново, тоже. Но когда открылась дверь, мой мозг, видимо, посчитал, что со своей миссией справился, и отключился.

Вот Восьмой стоит на пороге, а потом без всякого перехода наступило утро.
Не самое доброе в моей жизни, но бывало и хуже.
Кот, спавший в ногах и разбуженный моим шевелением, привел меня на кухню, где оказался его хозяин, свежий и бодрый на зависть, пьющий кофе перед буком.

— Вчера учил жизни или объяснялся в любви? — спросил, привалившись плечом к косяку двери.

Хотелось сразу представить весь масштаб бедствий, сотворенных моим автопилотом, а его любимые направления беспосадочных перелетов я знал прекрасно. 

— Попеременно, — он смотрел серьезно и внимательно, будто пытаясь увидеть во мне что-то новое.

— Я сейчас умоюсь и свалю.

— Как скажешь. Пиво, значит, не будешь? — увидев мой взгляд, он улыбнулся: — Алкаш! — и меня отпустило внутри.

— Новый год, имею право, — картинно задрал подбородок.

— Четвертый день уже, как новый.

— После тридцать первого сразу четвертое, серьезно? — я попытался изобразить крайнее изумление, но не выдержал и засмеялся, тут же схватившись за голову, чтобы не дать ей лопнуть на куски от внутреннего взрыва боли. — Где там твое пиво? Мне на работу вообще одиннадцатого.

Это был странный день, но определенно хороший. Я ушел от Восьмого под вечер с необъяснимым ощущением правильности. Как в какой-то книжке по школьной программе: «Из похода партизаны возвратились усталые, но довольные». Или то были пионеры? Да разве это важно? Не важно кто, важно, что чувствуе…
Меня словно ударили под дых. Не важно кто. Необходим.
Это состояние принято называть «эврикой»? Когда разрозненные куски соединяются, и ты не понимаешь — как раньше не видел целой картины?

— У меня есть… кто-то, — через пару минут я собрал разбежавшиеся, как тараканы от света, мысли в кучу, отвернулся от окна и посмотрел на жену.

— Я так и знала, это чувствуется. Что ж, я рада за тебя. Если нужен развод, то никаких проблем, — мы давно могли официально расторгнуть брак, но нам обоим было лень бегать по судам и ЗАГСам, решили, что разведемся, когда одному из нас приспичит влезть в новое ярмо.

— Нет, так далеко, я думаю, не зайду, — тот случай, когда ирония понятна только тебе.

Из кафе отправился прямиком по старому адресу. Если за прошедшие с переезда месяцы не смог выбросить бывшего соседа из головы, наверное, это не просто так. И я хотел разобраться, почему принцип «не очень-то и хотелось» дал сбой.
Захватил в магазине по пути коньяка, конфет, банку кофе и упаковку корма коту — давно ведь обещал животине, пусть и мысленно.

Восьмой работал за буком, я сидел на диване с заполненным на два пальца снифтером в ладонях, кот на подлокотнике талантливо играл роль копилки, за окном сгущалась темнота. Все были на своих местах. Идеально.
Но сегодня мой взгляд притягивала не синева за стеклом, а Восьмой. Как бегают его пальцы по клавиатуре, как он хмурится иногда, задумывается над каким-то словом и поправляет дужку очков на переносице. Не чужой, свой. От взъерошенных надо лбом волос до балансирующего на раскачивающейся ноге тапка. Смотрел и думал: можно ли мой интерес к нему хоть каким-то боком прислонить к сексуальной плоскости? Боги мои, конечно, нет! Но что тогда? Как назвать или охарактеризовать то, что я чувствовал? Влечение на каком уровне? Дружба — мимо, для нее нужны общие интересы и схожесть характеров. Уважение — да, но явно не только оно. Братское отношение — да с чего бы? Родство душ — не смешите меня.
Никаких нитей между. Но ведь нужен. Сука.

Он почувствовал мой взгляд, взглянул коротко в ответ, круговыми движениями размял шею:
— Пойду умоюсь, рубит, а надо закончить сегодня.

Пока он отсутствовал, я без зазрения совести глянул в экран. Пестрящий пометками и сносками текст меня не заинтересовал, но привлек внимание на панели вкладок синий ярлычок с белой буквой В и мелким «booking» следом. Взяв мышку, я открыл страницу. Подтверждение брони на гостиницу, дата и адрес. Кто-то собрался на майские в Эстонию. Название отеля я запомнил.
Услышав, что вода в ванной перестала шуметь, я вернул на экране все, как было, откинулся на спинку дивана в прежнюю позу и поймал пристальный взгляд кота.

— Не выдавай, — он отвернулся, прянув ушами: сами разбирайтесь. — Я пойду, не буду отвлекать, — сказал, когда Восьмой вернулся в комнату.

Влажные волосы зачесаны пятерней назад, за стеклами очков слипшиеся ресницы, борода темнее на тон от воды, по шее к вороту футболки подкрадывается капля — сверху вниз взглядом, и отвел глаза.

— Ладно. Захлопнешь?
— Конечно.

Интересная вещь человеческая психика. Виртуозно прячет то, что не хочется видеть. «Слона-то я и не приметил», — многие платят психоаналитикам, чтобы они тыкали пальцами в их слонов. Я верил, что сам справлюсь.
Если мне нужен Восьмой — насколько далеко я готов зайти? С ним разберемся позже, сперва с собой бы определиться. И с главным вопросом — зачем? Тянет непонятно почему к мужику, запишем в условия задачи и будем решать. Получить неудобоваримый ответ я не боялся, отбоялся уже: по сравнению со смертью все остальное можно принять.
Да если бы все упиралось в желание его трахнуть, я бы обрадовался, ей-богу! Моя гомофобия на себя не распространялась.

У всех, наверное, существуют мысли, желания или фантазии различного толка, о которых вслух не скажешь. Есть те, кто стыдятся их и перед самим собой, считают себя извращенцами и борются, как могут, за внутреннюю нормальность. Я к их числу никогда не относился и принимал свои загибы, как данность и часть себя, любимого. Другое дело, что не все желания надо вытаскивать на поверхность для собственной сохранности, некоторым лучше оставаться на глубине и в анабиозе. Но бывают те, что, как трава, пробивают любой асфальт.
Когда я предлагал Восьмому жить вместе, даже не задумывался о какой-то возможной чувственной подоплеке, и как это может быть воспринято. А после разговора с женой задумался. Хотя, наверное, мог бы и раньше, если бы взглянул на свою потребность в нем со стороны. А ведь парни на дне рождения поняли верно: они-то незаинтересованные наблюдатели, и увидели то, что я не замечал, только привычно заговорили о женщинах — всё логично, о ком же еще.
Интересно, как бы они отреагировали, узнав, что я говорил не о ломающейся дамочке, а о мужике?
Вряд ли бы поняли. Но мне их понимание или одобрение до пизды.

В отличие от того, что Восьмой намылился куда-то один и даже не сказал. Нет, ну казалось бы, едет и едет, мне-то что? И ставить меня в известность он не обязан. Я ему никто. Всё правильно. Но что ж так бесит-то? Может, я тоже хочу в Таллин на майские? Шляться по узким улочкам, дышать балтийским ветром, пить вкусное пиво за ойры, а не за рубли, прикидываться уверенным в завтрашнем дне европейцем. А кто мне мешает, собственно? Придя домой, я зашел на booking.com и нашел тот отель, что выбрал Восьмой. Свободные номера нашлись, и я тут же, не оставляя времени для сомнений, забронировал один на те же даты.
Если что, можно и отменить за сутки.

Не отменил.

— Мой друг должен был приехать сегодня, не подскажете, он уже заселился? — спросил я симпатичную девочку на ресепшене и назвал фамилию Восьмого.

— Да, номер… — назвала и оглянулась на стойку с ключами. — Он ушел, что-нибудь передать, когда вернется? — её русский был практически без акцента.

— Нет, спасибо.

В эстонском языке нет будущего времени. И родов мужской-женский нет — один общий. Меня это потрясло в свое время. Будущее не предопределено, не строй на него планы, и не важно, какого ты пола — все равны. Гениальный язык.
Выйдя из гостиницы, я не планировал искать Восьмого. Просто пошел, куда глаза глядят, и в кафе на площади увидел его. «Предназначенное расставанье обещает встречу впереди». Я не удивился — так и должно было быть. Я ведь за ним сюда приехал. «Милый мой, ты у меня в груди».

Всё так, как должно быть. Правильно. 

В какой момент его настроение изменилось? На пляже или позже? Не знаю, но ощутил, словно вошел в холодную зону. Он замкнулся и, будто ёж, выставил иголки — не лезь!
И я бы отступил, наверное, привычно решив «не очень-то и хотелось», но ветер подул с моря в спину, подгоняя — не упусти.

— Пойдем, — сказал я на пороге отеля.

— Куда?

— К тебе, конечно.

— Зачем?

Чтоб я знал, подумал про себя, но вслух ответил уверенно:
— Нужно! — и он не стал возражать. Не потому, что согласился, а потому, что сил спорить не осталось, это я понимал.

— Садись! — в таком же приказном тоне я продолжил в номере, и Восьмой послушно сел на единственную кровать.

Я, скинув кроссовки, забрался на покрывало, встал на колени за его спиной и положил ладони ему на голову.

— Не дергайся. Просто массаж. Ну мало ли, поможет? Болит ведь, чую.

Действительно чувствовал. Тяжелый свинцовый шар внутри. Вытащить его у меня бы не получилось, но гладя и массируя пальцами затылок и виски, опускаясь на шею и напряженные мышцы плеч, хотя бы попытаюсь его уменьшить. Облегчить, всосав подушечками эту тяжесть. Когда-то жена говорила, что руки у меня лечебные: получалось облегчить ей головную или зубную боль, хотя скорее всего срабатывал эффект плацебо. Но никогда раньше мне не хотелось помочь так, как сейчас, когда я нажимал, гладил и пробирался пальцами сквозь волосы, выглядевшие жесткими, а оказавшиеся удивительно мягкими.
В какой-то момент я забылся, пододвинулся ближе, сжал ладонями беззащитное доверчиво подставленное горло, опустил лицо в пахнущие опавшими листьями пряди. Нет пола. Есть ощущение.

— Не уходи от меня. Ты мне нужен.

И тут же отстранился, пожалев о сказанном. С ним так нельзя. Можно быть просто рядом. Пока везет. Пока не выгнал. И я готов на это согласиться? Я?! Да. Необходим. Сука!


Если бы он молчал, было бы все иначе.
Слова, они же, суки… прикасаются. Трогают. Оставляют следы, и не всегда это выглядит дорожкой из розовых лепестков. С чего вдруг им так верят? Нет, с чего вдруг верят тому, что, прозвучав, уже не попадает туда, куда нужно? А, блять, я даже выразить мысль нормально не могу. Голова была раздавлена, боль сделала свое дело, отозвалась в желудке, в плечах, в пояснице.
— Уйди.
Я резко поднялся с кровати, его пальцы не успели «уйти», больно дернув за волосы. Рука скользнула по спине, а такое ощущение, словно ударили по правому легкому.
Объяснять не хотелось. Не считал нужным, не был обязан. Я ничего не собирался говорить.
Сон застал меня сидящим возле открытого окна. Сняв с себя всю одежду, я выпростал руку в сторону старинного собора, на который смотрели окна одноместного номера на третьем этаже отеля. Разбивались о древние стены какие-то звуки, стекали эхом на мостовую. Было холодно. Замерзал. Все верно, все правильно, так и надо. Эта стадия всегда долгожданна — сон берет вверх над мучениями, и поделом мне, сам виноват.
Стирались картинки, от которых расправлялись крылья несколько часов назад. Пароходы, море, чайки, пиво пенное, ночь шикарная. За все, говорят, надо платить. Готов. Но когда-то закончится и то, что всегда отдаю, осталось мало. Всего осталось мало. А впереди…
Спать. Спать.

Он не позвонил, я не набрал его номер. До десяти утра промаялся от похмельной ломки, потом закинулся таблетками, покидал в сумку вещи и покинул отель буквально за десять минут.

По городу я больше не гулял. Переживет, если уеду, не попрощавшись. Обогнул по правой стороне Старый Таллин, вышел к Макдональдсу, затарился какой-то плевой едой, а потом двинулся в сторону вокзала. До поезда оставалось часа три. Я не был в курсе, где Третий находится, я не знал, увидимся ли мы снова — Таллин казался мелким «пятачком», где с трудом можно было разойтись, не задев друг друга плечами.
Завтра буду дома. И хуй больше куда поеду, во всяком случае, в ближайшее время. Одному где-то делать мне было нечего, с кем-то — тем более. Озверел вконец. Оволчился, тварь. Никого к себе не подпускаю, никого не хочу. Еще немного, и буду мочить ебало каждому, кто спросит время. Нельзя так. Но вышло-то оно… как вышло. И причины известны, и последствия следом за ними, никаких неизведанных земель не осталось. Сломался компас, да и без него такая же творится херня. Что есть он, что нет его — куда бы ни показывал, все равно уйду в противоположную сторону. И не сказать, чтобы сильно мучился. Но и не сказать, что был в меру счастлив. А изменить ничего не могу. И желания такого нет даже близко. Третий был так некстати со своим «Ты мне нужен». Зачем. Объясните мне, зачем. Я пророк. Я великий пророк. Я прекрасно знаю каждый последующий шаг того, кто возжелает произнести подобную хуету. Я глаза эти помню, которые светятся и не гаснут. Я помню глупые поступки людей, от неловкости за которые сводит скулы до сих пор. Совместная покупка двух пар тапок, милые, сука, подарки, забота, хождение по пятам. Наклон головы, нежность. Отпевание своих бывших привязанностей, включая родителей. Особенно по пьяни. Ложные показания в отношении всех, кто — ах, падлы вы такие — разрушил жизнь и сделал больно. Предавать то, что было, ради того, что будет — неприемлемо. Потому что будет то же самое. Абсолютно точно. И ума не хватает у вас, тупые вы создания, ни посмотреть на себя со стороны, ни оставить себе хотя бы грамм ума и каплю гордости.
Плацкарт, нижняя полка. Я бросил сумку на столик, достал бутылку пива, под которую решил уснуть и проспать до границы, и медленно покачал ею в руке. Снова пить? Ну да. А потом в вагон-ресторан, купить бутылку «Vana Tallinn», набор марципановых конфет, и все. Домой. И забыть все это, как страшный сон.

Таксист врубил «Радио Восток». Я покривился — слишком весело.
— А другая озвучка есть?
— А что надо?
— Давай джаз, что ли.
И тут, схлынув, пропала куда-то восточная развеселая мелодия, а вместо нее вдруг потянулась лентой сказочная музыка. Вот уж не ожидал.
— Не трогай, — попросил я водилу, протянувшему руку к магнитоле. — Давай не по навигатору, я сам подскажу, как лучше.
— Давай, — согласился таксист и далее уже следовал моим указаниям.

Кот, поживший у соседки три с половиной дня, не хотел от нее съезжать. Я вручил ей конфеты.
— Классно, люблю такие.
— И я любил раньше.
— А что ж теперь?
— А теперь вырос. Их там пачками берут, я знал, что везу.
— Даже не стану отказываться.
— Ну, слава богу.
Мы выуживали кошака из-под дивана минут двадцать. Потом он узнал меня, и мы вернулись домой, где меня вдруг накрыло так, что впору было сгибаться пополам.

Я пил, и мне не было нехорошо. Пока был в состоянии размышлять на эту тему, то поразмышлял, конечно. О том, что наверное, так и спиваются — через «не лезет», «опасно». Здравствуйте, дорогие «плевать» и «мне нормально, когда я в таком состоянии». Эстонский ликер улетел за один вечер — организм отреагировал положительно. Приятно удивленный, я поехал в магазин, где, помимо того, что было в составленном списке, затарился пивом, которое и стал потихоньку уговаривать.
О чем тут было думать? Я ударил человека. Сначала это действие казалось правильным, теперь — нет. А если вспомнилось уже после сделанного, значит, что-то не то в твоей правоте. Виноват, сука. Снова напортачил. Снова ошибся, будь ты проклят, Таллин со своим чизкейком и плетеными стульями на облитой солнечным янтарем площади Старого Города. Нельзя так, воистину нельзя. А погода за окном просто охуительная, и это вот все вместе с ароматом перегара, который я чувствовал уже в процессе распития, сбивало мою четко вылизанную схему действий. Сбой, да еще какой.
Кажется, пора становиться на колени. Самое время.
— Это я.
— М.
— Ты еще в Эстонии?
— Что случилось?
— Блять, ты в Таллине еще?
— Можно и так сказать.
— Ясно.
— Пару часов назад пересекли границу. Что ты хотел?
— Самолетом или поездом?
— Какая тебе разница? — он уже начал раздражаться.
— Поездом, — решил я.
— Ну даже если и так?
— Может, я в соседнем купе?
— У меня плацкарт. Что ты хотел?
— Ничего я не хотел.
Отбой, ебись дальше в своем плацкарте. Если я не ошибусь, то рассчитать прибытие его поезда не составит труда. Ноутбук подтвердил правильность моих расчетов. У меня было время проспаться, а потом…

Вокзал — место трудное. Не понимаю, почему пропадает столько свободного места. Вон купола какие — подбросишься и улетишь, никто и не заметит, а найдут тебя застрявшим между огромными плафонами величественных вокзальных люстр только через пятнадцать лет, когда новый мэр решит модернизировать подобные постройки.
Я купил бутылку воды, посидел на парапете около главного входа. Накурился до тошноты. Убивал время. Ждал. Ну и дождался, конечно.
Толпы как таковой не было, а я знал, кого мне искать. И увидел его, а потом и вышел наперерез.
— Здравствуй.
Лицо Третьего было слегка помятым. То ли пил всю дорогу сны, то ли глушил чай. Первое мне казалось более верным.
— Так все же, что случилось?
Какой равнодушный тон. Я бы на его месте ни слова не сказал бы, а прошел сквозь себя как через компьютерную инсталляцию. Но не для того я тут нарисовался, чтобы дать ему шанс вырваться.
— Срочные дела какие-то у тебя сейчас есть?
— Я только приехал.
— Я заметил.
— Домой, а после да, дела.
— Я спросил насколько они срочные.
— Что ты хотел?
— Тебе какая разница? — разозлился я. — Свободен или нет?
— Нет.
— Ну и хуй с тобой.
Он обошел меня и двинулся своей дорогой.
Я хамил ему. Чувство вины всегда дает некие побочки; хамство — одна из них. Но даже сказав ему все, что я думаю, я понимал, что нельзя свернуть диалог, развернуться в другую сторону и уйти, гордо выкатив грудь. Не в этом случае.
— Надо поговорить, — достаточно громко сказал я ему в спину.
Можно ли назвать счастьем тот момент, когда тебе дают еще один шанс? Вряд ли. Но я испытал облегчение, это точно.

— Начну издалека.
Таксист сделал вид, что впереди дорожная «пробка», состоящая из пары машин. Уперся носом своего астон мартина в жопу серому фольксвагену, выпростал локоть наружу, стал любоваться красотами города в виде разукрашенного витринами универмага и пары автобусных остановок.
— Начинай, — согласился Третий. — У тебя минут двадцать есть.
— А у тебя?
— И у меня найдется. Больше не смогу.
— Ну, спасибо. Может, куда заедем?
— Нет.
Тронулись. Рывками, медленно, но тронулись же. Поворот налево, корпус таксиста снесло чуть вправо. Старается объехать серый «фольксваген», а тот ему кислород перекрывает, соблюдает правила. Кто кого, интересно? Ответ очевиден: ГИБДД выебет всех, и мы потратим кучу нервов.
— Ну тогда вот что, — сказал я. — Ты давай по своим делам, а я подстроюсь.
— Говори сейчас.
— Не знаю даже, что ты ответишь на это. Хотел извиниться.
Третий смотрел в свое окно. Между нами стояла его серая дорожная сумка.
— Ничего никто никому не должен.
— Детский сад какой-то. Ок, я попробую еще раз. Ты должен понимать.
— Я понимаю.
— У меня вопросы.
— А у меня голова трещит, — повысил он голос. — И мне нахуй не нужны проблемы… Эй, парень, не вздумай тут свернуть.
Таксист сбросил скорость. Наверняка проверял маршрут по навигатору.
— Слушай, мне нужно объяснить тебе. И нужно сделать именно так, чтобы ты услышал. Устал, дорога, все понимаю, сам недавно оттуда же. Но, блять. Вон какие-то «Кишки навылет», упадем там ненадолго.
Третий молчал.
«Согласен», — вздулось мое тщеславие, но я легко придавил его глупую выходку. Прекрасная возможность порулить, а уж если на кону что-то важное…
— Тормозни у остановки, — я полез в карман, достал пятихатку, сунул ее таксисту в плечо. — Без сдачи.
Мы вышли в солнце и весну. Третий аж взбесил — на все согласный. Тряпка, а не мужик. И рожа помятая. Небрит, вид действительно усталый. Захотелось не пива, а тарелку здоровенных макарон с какой-то подливкой, кусок белого хлеба, чтобы помидоры были в масле, чтобы в салате были обкусанные рассолом кубики брынзы, а в большой белой чашке — черный горячий чай, непременно сладкий. Все это вернуло бы нас к жизни.
Около кабака была импровизированная веранда: дешевый настил, три стены, две ступеньки. На всю улицу перло запахом шашлыков — отличная приманка для посетителей. Народа мало — многие еще спят, выходной. Я даже не стал уточнять, где нам лучше приземлиться. Прошел к свободному столу, снял куртку, повесил на спинку стула, встретил добрым взглядом подошедшего тонкого пацана с меню в руках.
— Два «Карлсберга» по ноль пять.
Прошерстить меню — дело двух минут. Найти нужное — бесценно.
— Салат «Греческий»…
— Бери только на себя, — подал голос Третий и ушел, оставив сумку на стуле.
Официант покорно ждал продолжения.
— И шашлык давайте. А с собой можно взять, если не съедим?
— Конечно. Упакуем.
— Прекрасно. И курить тут можно?
— Можно. Пепельницу приносим по первому требованию.
— Считайте, что оно прозвучало.
— Шашлык придется подождать.
— Как долго?
— Минут пятнадцать.
— Пойдет.
«Карлсберг» появился на столе почти мгновенно. Пока Третий отсутствовал, я успел махануть свои первые поллитра, а потом вспомнил про чай. От чая он бы не отказался. Ну всего лишь чай. Наверняка выпил бы.

Третий появился из-за спины и бухнулся на стул, стоящий напротив. Пара капель воды на потемневших надо лбом волосах — умылся, видимо. Если так, то его «я устал», пожалуй, звучит достаточно правдиво. Собственно, я и не думал о какой-то браваде с его стороны.
— Ну, поехали, — насмешливо произнес он, откинувшись на спину, слава богу, не плетеного стула. Засунул руки в карманы своих штанов, не притронулся к пиву, не выдал сакральное «я же просил ничего мне не заказывать». — Удиви меня.
Я достал сигареты, посмотрел на проспект, постепенно заполняющийся транспортом. А потом вернулся к Третьему.
— Быть сукой я умею. Вопрос в том, что вдруг привлекало в ней другого человека.
— Меня, что ли? — уточнил он.
— Ну не меня же.
— Привлекло?
— Будешь цепляться к словам?
Не разочаруй меня, Третий. Прошу тебя, пожалуйста. Не надо вот так… дешево. Этого сполна кругом. Только не ты.
Он задумался. И, видимо, крепко. Мимо веранды прошла молодая мать с пищащим ребенком, который цеплялся за тротуар жаркими дутыми полусапожками.
— Иди, сказала! — кажется, из последних сил попросила мать.
Ребенок скулил и волочился следом, оттягивая мамаше руку. Добро пожаловать в этот мир, парень.
— В какой-то момент так и было, привлекло, — ответил Третий. — Теперь понимаю: все это… черти что. Могло бы быть и хуже.
— Куда уж хуже.
— Если бы ты не послал меня недавней ночью, то я бы не увидел себя со стороны.
— Ох, какие душевные порывы…
— Понимай, как хочешь. Ты мне никто, я тебе никто. Сидим тут, потом разойдемся по своим делам.
— Что значит «было бы хуже»? — я упрямо лез к нему в душу.
— Ну, видимо, я ошибся.
Он все же протянул руку к «Карлсбергу», обнял стакан пальцами.
— Пей уже, — сказал я.
— Дождь обещали.
Мы одновременно посмотрели на небо.
— Да и хуй с ним, — оборвал я его. — Ты отвечай давай.
— Чего ты хочешь?
— Я докопался.
— Поздравляю. Закури теперь для полноты образа.
Подъеб засчитан, Третий.
— Ты никогда не называл меня по имени, — вдруг выдал он.
— Ну и что?
— С этим проблемы у тебя, что ли? Трудно?
Мне было трудно. Я не мог.
— Не трудно, — ответил я. — Не считаю нужным.
— Ну и о чем нам тогда говорить?
Разговор разваливался на части.
— Расскажи, зачем ты приходил и торчал у меня, накачиваясь своим коньяком. Объясни мне, что тебя, взрослого мужика, вдруг перестало останавливать. Почему ты делал это. Что ты искал, на что надеялся? Понимаю, иногда нет ответов на простые вопросы. Но мне это надо. Ты мне чужой, чужой абсолютно. Мы не друзья, мы не похожи. Нет точек пересечения. И не было. Общения не получилось. И тебе надо рассказать, если есть что. А оно есть, и не пизди, что это не так. А потом уже разберемся каждый в себе, я не против.
— Ты прав, нет ответов, — он убрал руку от стакана.
— А ты найди.
Подошедший официант поставил на стол пиалу с салатом. Мы с Третьим уставились на нее, словно это было последним, что мы видим в нашей жизни.
— Расскажи мне, — повторил я. — И разойдемся по своим этажам.

…И все-таки пиво.