David Bowies stiletto heels

Наказание Брэдли Гловера

Аннотация
Гловер получает новую должность, а вместе с ней — первую в своей жизни проблему, которую невозможно решить парой телефонных звонков: Йена Биссе, харизматичного француза, выступающего катализатором для выявления скрытых страхов и разочарований в жизни самого Гловера.




========== un ==========

Когда Брэдли Гловера, новоиспеченного начальника отдела рекламы и маркетинга в крупнейшей сети торговых комплексов, спрашивали о самом трудном и неожиданном вызове, что возник в еще непривычном для него процессе руководства — в ответ, как правило, ожидали услышать остроумные истории о подводных камнях дистрибуции или стандартной путанице в штатной расстановке. Будучи опытным оратором, Брэдли это тонко чувствовал и удовлетворял желание интервьюеров, однако прежде, чем невинная ложь во благо имиджу слетала с его губ, взгляд мистера Гловера всегда совершал порывистый побег в угол, чтобы прогнать всплывший образ его настоящей проблемы — длинного эксцентрика и паяца, этого недоделанного француза Йена Биссе.
Ни в Эссекском университете, ни на многочисленных курсах повышения квалификации не упоминали о том, что один из самых здоровенных камней на пути к успеху, да и хотя бы просто собственному спокойствию, олицетворяет собой тощая задница долговязого арт-директора. В глубине души Брэдли искренне надеялся: причина этого кроется где-нибудь, только не в полной безвыходности сложившейся ситуации.
Одним из достоинств мистера Гловера была способность трезво и аналитически оценивать затруднения, не боясь взглянуть правде в лицо. Отчасти благодаря этому шесть месяцев назад его и выбрали новым руководителем. И потому, почувствовав вчера удививший до предела прилив внезапного раздражения, почти что ярости, Брэдли решил воспользоваться старым и пристрелянным оружием. Он начал анализировать.
Для начала, обычно, следовало убедиться, действительно ли проблема существует. Мистер Гловер подсчитал, сколько раз в день в его голове звучит имя Йена Биссе и заменяющие его всевозможные апеллятивы, синонимы, а иногда и эвфемизмы, умножил это на количество и силу воспроизводимых при этом эмоций, разложил по шкале времени и таким образом вычислил, что в сложившемся графике ему буквально чудом удается перехватить свободных полчаса на перекус.
Следующим шагом, традиционно, принято считать поиск отправной точки. Другими словами, когда именно Йен Биссе перестал быть простым работником и превратился в занозу в заднице? Ответ мало чем пригодился: сразу. С того самого момента, когда мистер Гловер вошел в просторную приемную своего сверкающего кабинета и взглянул на новых подопечных, столпившихся у круглого стола. Надо всем этим сборищем высоко и где-то позади торчала черноокая башня Йена, чьи маяки, слегка навыкате, поливали ярким, горячим огнем. Брэдли хватило один раз уронить на мерзавца взор, чтобы подцепить свой зудящий вирус.
Список того, что отличало Йена от остальных, слишком велик. Самое очевидное, пожалуй, — его рост за два метра. Все без излишка выданные при рождении пропорции мягких тканей распределились по Йену так хорошо, как только могли, но даже их стараний не хватило, чтобы налить его фигуру какими-то приятными мышечными округлостями. Весь, с головы до ног, он был не человеком, а стеблем, и временами Брэдли не на шутку пугала энергия и непредсказуемость, с которыми Биссе вдруг наклонялся или вскидывал руки: казалось, что его кости того и гляди отлетят и с грохотом рассыпятся по полу. Не существовало ни одного закона физики, позволявшего его телу так стремительно сокращать мускулы. Гловер едва удерживался от соблазна посмотреть вверх — нет ли там какого изобретательного кукловода, что дергает за нити.
Второй особенностью было французское происхождение Йена, который свободно разговаривал и бранился на обоих языках. Иногда Гловер слушал разливающееся по коридору урчливое носовое бормотание, и уже знал, что, завернув за угол, встретит Биссе, жестикулирующего с мобильным у уха, выплевывающего бесконечное месиво омофонов и запоем глотающего свои диграфы и триграфы. Корням он обязан не только лингвистическим преимуществом, но и внешним обликом, за исключением, конечно, своего основного нордического атрибута, непонятно каким образом вторгшегося в набор генов аккуратной южноевропейской расы: у Йена была та самая, с акцентом, характерная посадка глаз, что мы представляем себе сразу же, когда думаем о собирательном облике француза, — объемное, как у греческих статуй, верхнее и нижнее веко, своей выпуклой поверхностью подчеркивающее округлость глазного яблока. Но и тут природа просчиталась и вместо того, чтобы отгрузить Биссе щепоть-другую поэтической прелести, разнервничалась и опрокинула мензурку, по причине чего на треугольном лице Йена, под широким и высоким лбом, красовались теперь два карих шара, расточая, благодаря площади рабочей поверхности, такие огни и блески, что Брэдли предпочитал загодя до встречи гасить лишние источники света.
Третьим, и затмевающим все предыдущие пункты, каким бы невозможным это ни казалось, была харизма Биссе. Может быть, думал Брэдли, для этого лучше подходит какое-нибудь другое слово, но он никак не мог подобрать понятия, описывающего брызжущую в нетерпении внутреннюю мощь Йена, эту безумную, бесстрашную вольность самовыражения, что окрашивает его слова, повадки и манеры, превращая Йена в самого себя. Это самое ускользающее понятие собирает воедино все смешные избытки во внешности и поведении француза таким образом, что получившийся букет оказывается ладно, гармонически составлен, и представляет собой возмутительный образчик наивысшего искусства создателя. Что, с одной стороны, вызывает гипнотический интерес, с другой — довольно сильно пугает мистера Гловера. Потому что в себе он не ощущает и сотой доли этой вероломной, безудержной, первобытной и такой необходимой человеку свободы.
Гловер с удивлением добрался до этого пункта, обнаружив одну из причин своего озабоченного, встревоженного состояния. В своем возрасте и положении он привык считать себя за волевого, успешного, в меру уверенного в себе человека, профессионала. В его жизни было все необходимое — напротив каждого пункта в общепринятом списке у него стояла галочка: престижная работа, хороший автомобиль, просторный дом, умная жена и двое детей-подростков, пока что с неопределенными эпитетами. Брэдли всегда считал себя отличным дипломатом, искренним, не в пример современным лицемерным пронырам, всегда довольным и улыбающимся, истинным психопатам, где термин выступает не в качестве ругательства, но как медицинский диагноз. Он умел качественно и мягко аргументировать, без давления, осторожно. Умел признать ошибку. Обладал достаточным благородством и скромностью, чтобы оставлять собеседника в заблуждении, если тот обманчиво принял эту его способность, или обычное чувство такта, за слабость и поставил Брэдли на место, находящееся гораздо ниже и не соответствующее его уровню или интеллектуальному потенциалу. Эта способность, как и способность не обижаться на критику и скрывать собственную грозность до совсем уж необходимого момента, превращала Гловера в хорошего друга и руководителя. Большинство из его окружения, за исключением самых близких людей, считало его за мягкого, веселого интеллигента, искренне любило за это, и не ведало о зачехленных орудиях обороны.
До такой степени, что порой Брэдли сомневался сам — а действительно ли они у него есть? Проявлять жесткость ему приходилось, ввиду определенного круга вращения, исключительно редко. Он предпочитал давать людям шанс исправиться, или нагнать мысль, даже когда его прозрачные намеки оказывались не воспринятыми и его принимали за профана. Страдая от подавляющей невежественности и невоспитанности, мистер Гловер не любил и не питал веры в человечество, и потому хорошо осознавал, что в его оценке изначально присутствует предвзятость. Брэдли не был однако мизантропом и пессимистом, потому считал, что обязан предпринять все возможное, чтобы позаботиться о людях вокруг себя — если у них не останется проблем снаружи то, может быть, они наконец обратят внимание на то, что внутри. Следуя этому завету, мистер Гловер всегда старался уделить внимание всем, даже самым скромным и нерешительным присутствующим, чтобы таким образом дать понять о своем добром расположении. По причине занимаемой должности и, может быть, по каким-то своим собственным соображениям, он автоматически принимал на себя ответственность за благополучие общества, в котором оказывался. К этой ответственности причислялись и хлопоты по безопасности, однако случай для геройства выдается нечасто, да и то по щедроте судьбы, а все остальные ситуации пока что удавалось разрешить мирно.
Оживить разговор, вставить нужную фразу, уводящую беседу от опасного поворота, задать случайный вопрос кому-то, чтобы он почувствовал себя немного более значительным — все это делалось Гловером естественно и без подспудной иронии, снисхождения или притворства. Иногда, казалось ему, чересчур естественно. Что, если его желание поддерживать мир, избегать конфликтов и, покуда возможно, не переходить на личности — на самом деле не искусно взращенная добродетель, а примитивное и элементарное стремление особи любого биологического вида обеспечить себе комфортную среду, иначе пережить стресс ее слабая психика окажется не в состоянии. Когда Брэдли доходил до этого момента в рассуждениях, в свою защиту он вспоминал о том, что еще не опускался до лицемерия и лжи, или бездействия в случае несправедливости в отношении слабого, о котором бы знал.
Реакция подсознания на попытку оправдать себя всегда была бурной, и Брэдли тут же получал миллион напоминаний о его личном несовершенстве. Собственно, прикидывая обобщенно, — несовершенство у Гловера заключалось, как становится приблизительно понятно, в одном: в его ожесточенном самоконтроле. За сорок четыре года он так и не перестал оценивать себя, следить за оценкой его посторонними, сопоставлять себя с некими абстрактными "другими". Эта война с самим собой происходила глубоко в Брэдли, и почти не просачивалась на поверхность, чтобы чей-либо посторонний взор мог ее отметить — благодаря все тому же самоконтролю. Не страдая патологический рефлексией, сам Гловер переживал об этом словно бы на фоне, отмечая время от времени то или иное, иногда комментируя про себя, но не зацикливаясь и не позволяя сомнению и самокритике возобладать и повлиять на решения. В моменты, когда вопрос о способности на что-то вставал более-мене внятно, Гловер заставлял себя делать необязательные вещи, которые доставляли дискомфорт и которых можно было бы избежать: звонки, вопросы, публичные выступления, журение. Удостоверившись, что он справился, Брэдли немного успокаивался, до следующего раза.
До сих пор этот голос в его голове не причинял особенных неприятностей. Но с появлением Йена Брэдли вдруг понял, что существуют люди, которым подобный недуг неведом. Люди, живущие легко, не заботящиеся о том, как они выглядят, как говорят, как садятся на низкий диван — не подогнулся ли борт пиджака, не видна ли полоска кожи над носками по причине задравшихся брючин... То, что Гловер не мог себе позволить, Биссе делал чуть ли не с изяществом. Это озадачивало, не находило объяснения, поражало, и никак, абсолютно никак невозможно было этого постигнуть.

========== deux ==========

Позерство и баловство — вот как называл мистер Гловер выдающиеся качества Йена. И при этом отказывался пренебрегать любой представляющейся возможностью исподволь понаблюдать за ним. Гловер смотрел на Биссе, как смотрят на каучуковые номера в цирке: с подавляемым ужасом, преддверием отвращения на подсознательном уровне, когда различие между твоим и сходным биологическим видом воспринимается природой за нонсенс, благоразумно препятствуя возникновению контактов. И все же он смотрел, не мог оторваться, как привороженный, как зависимый. Гловеру легче было делать вид, что он злится на Йена, а не на себя, полноценного и положительного человека, чьему статусу не подобает заниматься жадным, откровенным проглатыванием чужого образа, как будто абсорбция всех уловимых движений и знаков могла позволить Брэдли восполнить пробел в научном знании психологии человека. Гораздо удобнее было раздражаться на Йена, объясняя этим свое одержимое, пристальное внимание.
Все, что тот делал — не подчинялось правилу вежливой эмпатии, принятой в обществе, скромности, чуткости, умеренности. Француз вел себя, как ему заблагорассудится. Не считался ни с чьими желаниями. Как можно было так жить? Разве не должен он, по логике внутреннего, подспудно ведущего Брэдли на протяжении всей жизни закона, заботиться о том, чувствуют ли хорошо себя люди в его окружении, достаточно ли он внимателен, расторопен, полезен? Уместен, в конце концов? Это полное отсутствие самокритики, способности смущаться — должно быть, провал в генной инженерии создавшего его эмбрион белка, какой-то изъян или болезнь. Но на уродов обычно стараются не смотреть, отводят глаза, а Йен, напротив, был мощным магнитом, от которого Гловера ничто не спасало.
Вздумай Брэдли рассказать кому-нибудь свою историю, он мог бы теперь назвать точно день, когда произошел взрыв. В какой момент нарастающий фурункул его гнева и непонимания вскрылся, испугав и обезоружив, превратив закамуфлированный, спрятанный источник беспокойства во вполне отчетливый беспорядок, маячащий своей бесстыдной, правдивой наготой. Это случилось вчера, в половину восьмого. Брэдли спустился вниз, высматривая автомобиль жены, и все еще ощущал, как его трясет от ярости, вменяемого объяснения которой он не мог подобрать. Никакие приемы "как взять себя в руки" не действовали, и мистер Гловер впервые за долгое время встретился лицом к лицу со своей беспомощностью.
Он почуял дым от огня заранее. Брэдли ясно ощутил желание сбежать под каким-нибудь предлогом, когда это началось. Начальнику департамента не обязательно оставаться на развлекательную часть праздника, можно уйти после официальной церемонии. Но ведь это его первый совместный корпоративный вечер, к тому же, юбилей компании. За полгода ему удалось неплохо влиться и, как он надеялся, сплотить коллектив. Следовало поддержать их стремление покрасоваться.
К творческим затеям он относился с одобрением, хотя сам никогда не принимал участия, объясняя это своим статусом, на деле — скорее всего, из недостатка храбрости. Иногда он секунду-другую всерьез рассматривал возможность прикинуться кем-то, выпустить пар, поиграть, проверить себя, получить удовольствие, но всегда представлял, что со стороны он, возможно, не будет выглядеть в роли так органично и естественно, как это удается другим, а выносить себя на посмешище было бы не мудро. Да и зачем? Если ему не хватает острых ощущений, всегда можно сходить в театр, спуститься на байдарке, съездить в Альпы...
Он так и не поднялся, не решился придумать предлог. Вступительные такты уже заиграли, Брэдли придвинул к себе чашку кофе, чтобы ею заслониться при надобности, и на всякий случай убедился, что в такой темноте за ним никто не сможет наблюдать. Значит, можно еще немного посмотреть на него. Ну разве надлежит взрослому человеку так себя вести? Гловер видел его личное дело. Йену в этом году исполняется сорок. В сорок лет мужчина должен быть степенным, относиться к себе серьезно. Так, как делает Гловер. А Биссе тем временем, одетый в шелковую розовую рубашку с епископским кроем рукава, в узкий бордовый жилет, делающий его еще тоньше, готовился выступить в роли шансонье, будто еще раз подчеркнуть свою инаковость было острой необходимостью! Гловер на секунду накрыл ладонью лоб, проговаривая про себя, что этот балясник — его арт-директор, и спрашивая, не снится ли ему это. Но дольше украденного мгновения он не мог продержаться. Его взор вернулся к импровизированной сцене, на которой Биссе, пусть даже его запихнули в самый дальний ряд, торчал, как эстонский шпиль.
Просто невозможно! То, как он стоит, как он себя держит... Люди его роста почти всегда норовят сравняться с остальными, они неосознанно сутулятся, складываются, чувствуют себя неловко, с особым рвением подчиняются гравитации, но все это не про Йена. Он будто спит, подвешенный ногами к потолку, как летучая мышь, чтобы еще сильнее расти и тянуться. Даже его волосы, длинные в челке и аккуратно укороченные на затылке, кажется, стремятся ввысь, а не падают. Вот он открывает рот, и в хоре из шести голосов его мяуканье — господи, ну неужели это кто-то считает пением? — вылезает на передний план. Даже когда он поет, он задирает голову и, как голодный кот-попрошайка, разевает пасть куда-то в сторону потолка, прижав при этом руки к туловищу, эдакая бедная юродивая ханыжка. Вопящая по-кошачьи ханыжка, которая лезет на видное место и которой нисколько не зазорно, что она вымахала как стеньга и так не похожа на всех остальных...
На сцене началась беспорядочная хореография в духе французского разгильдяйства. Все пели и художественно толкались. Когда кто-то налетал на Йена, было слышно, что голос его соскальзывал, трескался, и после краткого мига тишины снова возвращался на прежнюю ноту, как если бы игла проигрывателя вдруг споткнулась на пылинке в виниловой борозде. Затем он поднимал к груди руки, плавно, в гармонии с его собственной каденцией, словно они не были двумя садовыми инструментами, и отталкивал встречного одним точным, упругим движением, как баскетболисты посылают мяч — с опадающей волной длинных пальцев в финале. Его широкие рукава тоже подчинялись этой волне, и Брэдли впивался в них напряженно сконцентрированным взглядом, не понимая, почему все это так притягательно, почему в его рту набирается тягучая, липкая слюна, что это за такая диковинная форма ненависти, страха, неприятия?
Эта бесконечная мелодия из живых, подвижных куплетов имела внезапные паузы в проигрыше, и Йен всегда в азарте и кураже воздевал руки и резко низвергал их, когда раздавался новый аккорд в сильной доле, как будто был дирижером всего вокруг. При этом он энергично кивал головой, отчего черные волосы пружинили перед его глазами, и чувствовал себя вызывающе, неприлично хорошо! Биссе знал, что выступает перед публикой, что-то показное присутствовало в нем, но он при этом совершенно бессовестно наслаждался собственным положением, музыкой, весельем, дурачеством, да как он смеет, как у него это получается, где в нем скрыт этот мотор и тумблер, что за магическая энергия и сила текут в нем? Им неоткуда взяться в человеческом существе — Гловер был точно уверен в этом, потому что в себе их не находил.
Брэдли следил за Йеном маниакально пристально, пожирал каждое его движение, каждый всплеск материи на его блузке, резкий свет софита, отбрасывающий черные тени под подбородком и воротником, динамику раскачивания непослушных волос, и внутри него ворчало, просыпалось, собиралось в плотное облако что-то тянущее, тяжелое, невыразимое.
Последний куплет пели без аккомпанемента. Музыка постепенно сошла на нет, разлившись скрипичными вздохами, и Йен, обнимая одну из молоденьких администраторов, что-то выразительно объяснял зрителям на втором из своих родных. Потом он повернулся к барышне, они заглянули друг другу в глаза, и меж их звучащими ртами оказалось удивительно крошечное расстояние. Это было так неожиданно, и красиво, и так эффектно, что Гловер невольно задержал дыхание. Артисты все еще продолжали, без музыки. Руки Йена легли на бока партнерши, и он начал медленно опускаться, в процессе чего его лицо оказывалось сначала у шеи, груди, затем — у пояса напарницы, и при этом красноречиво обозревало все эти части. Он закончил свой путь, прислонив щеку к ее животу, стоя на коленях, и тут случилось то, что внезапно, совершенно необъяснимо вывело Брэдли из себя.
Ладонь девушки проскользила по его виску, и маленькие аккуратные пальцы, как кукольные волнорезы, окунулись в волосы Биссе, забирая челку со лба, обнажая ухо, оставляя за собой три отчетливо различимые светлые линии — три пробора, в которых виднелась кожа.
Гловер почувствовал, как воздух покинул его легкие. Это показалось ему невозможным, невероятным, как если бы громадная машина наотмашь снесла колокольню его церкви. Это вдруг доказывало, что Йен воплощался по тем же правилам, что и остальные люди — в его, Гловера, реальном мире. Биссе, каким-то образом, имел такое же право на существование, что и он... Тот факт, что до него можно было дотронуться, что кто-то смел его касаться — подрывал сознание Брэдли. До сих пор ничего подобного ему не приходилось наблюдать, и он обнаружил себя в шоке, в ярости, в отчаянном отрицании, ему захотелось встать и вытолкать несчастную девушку за дверь, Гловеру казалось, что его предали, обманули, только что растоптали его прежнюю, любимую и хорошо составленную систему святынь и ценностей, и Йен как-то в этом повинен. В сознательной жизни ему еще ни разу не приходилось сталкиваться с таким душащим гневом.
Когда раздались аплодисменты и торжественные выкрики, Гловер поднялся, ощущая головокружение, ватность, непослушность своих ног, и поторопился выйти, по возможности, не привлекая внимания. В коридоре он набрал номер жены и попросил забрать его. Потом долго стоял на вечерней апрельской улице, позволяя свежему ветру прокатываться волной мурашек по телу и держать его в тонусе.
— Боже мой, Брэд, что произошло? — первым делом спросила Мэгги, распахнув перед ним дверцу.
— Да один болван все никак не оставит меня в покое. Завтра расскажу, когда немного успокоюсь...
Он отвернулся к окну, прислонился лбом к стеклу и угрюмо принялся считать проносящиеся мимо столбы. Обессиленный, слепой минотавр в сотрясающемся лабиринте своих убеждений.

========== trois ==========

На борьбу с несанкционированным вмешательством в собственные тонкие материи у Гловера оставалось два выходных дня. Потому в понедельник он явился в офис более-менее собранным и решительным. Разбор почты Брэдли всегда откладывал на послеобеденное время, но письмо от коммерческого директора маячило красной лампочкой и манило таинственными возможностями. Он только посмотрит его одним глазком перед десятичасовой планеркой...
Гловер посмотрел. Сначала одним, затем — двумя глазами, перечитал еще раз, и в глубокой задумчивости закусил губу. В своем возрасте он уже привык не удивляться таинственным хитросплетениям нитей судьбы и поразительным маленьким случайностям. Не удивился он и в этот раз, пусть и не преминул выразительно выругаться. Что же, может статься, жизнь сама посылает ему возможность решить проблему по-скорее. Брэдли услышал, как работники начали потихоньку стекаться в его приемную, подобрал со стола бумаги и вышел из кабинета.
Пара ободряющих шуток на тему минувшего праздника, быстрый и незаметный пересчет присутствующих, интуитивная оценка царящего в помещении настроения. Конечно, первым делом Брэдли, против собственного желания, отметил, что его ненавистная орясина пристроилась в уголке с веб-дизайнером и о чем-то увлеченно перетирает. Начать, пожалуй, стоит с чего-нибудь приятного.
— Итак, господа, поздравляю, наши рейтинги в прошлом месяце вернулись к отметкам полугодичной давности. За время нашего с вами сотрудничества много чего было перелопачено, но мы успешно въезжаем в новый ритм, и будем надеяться, что рассчитанная стратегия окажется верной. Пока что у нас есть все основания для подобных надежд! Всем спасибо, так держать!
Одобрительный галдеж. Орясина слушает в пол уха, этим двоим все еще неймется.
— Теперь мне бы хотелось услышать, как идут дела с каталогом. Девочки?
Ведущий пиар-менеджер рассказала об их успехах и беспокойствах. Гловер выслушал ее, сопровождая внимательными кивками, и постарался найти подходящий, мотивирующий тон для ответа.
— К сожалению, этого стоило ожидать. Обзвоните всех еще раз, надавите, объясните про наш цейтнот, поставьте крайний срок на конец недели, пожалуйтесь, какой я сердитый тиран. Хотя даже это не гарантирует, что они пришлют все материалы вовремя. Если есть прямые телефоны арендаторов — бейте по ним. Пусть сами муштруют своих подданных, если хотят бесплатную рекламу в этом году.
Гловер сделал паузу, давая понять, что закончил с темой. У парочки там, похоже, какое-то особое, захватывающее веселье.
— Насколько я понимаю, у нас готова концепция нового сайта для флагмана...
Многозначительный взгляд в сторону Йена.
Йен поглощен беседой, держит в руках что-то воображаемое и, по-видимому, производит с ним какое-то действие, в полной уверенности, что его укромное место в отдалении является надежной защитой от внимания мистера Гловера. Долговязое жилистое тело Биссе отклоняется назад, демонстрируя, как несложно теперь догадаться, чью-то игру на музыкальном инструменте, его жесткие волосы полощатся в такт. Брэдли пару мгновений наблюдает за этим странным подергиванием, и затем, к своему собственному ужасу, нетерпеливо и громко произносит:
— Нельзя ли в моем кабинете вести себя как человек, а не как представитель фауны?
Животное, хотел выпалить Гловер, но чудом сдержался.
В приемной повисла неловкая тишина. Йен медленно и удивленно обернулся и рассеянно поднял руки, показывая ладони, мол, все понял и подчинился. В нем не промелькнуло ни капли стыда и смущения, только любопытная заинтересованность происходящим. Вернее, несдержанной реакцией мистера Гловера. Ну как же все снова обернулось таким образом, что неловко себя чувствовать надлежит Брэдли, а не этому нахальному негодяю?
— Мы тут говорим о новом дизайне сайта, господин Биссе, — заговорил Гловер уже спокойным голосом, с нажимом, словно объясняя для придурков. — Не будете ли вы так любезны рассказать, вписывается ли концепт в ваши о нем заявленные представления.
Йен слушал его с прямым, открытым взглядом, повесив одну руку на шлейку пояса. Неуютность положения, в каком он только что оказался, выражалась лишь в едва заметном внимательном прищуре его огромных испытующих глаз. И, может быть, еще в обозначившейся сардонической впадине под губой. Гловер поймал себя на мысли, что такая реакция является наиболее достойной из возможных, и Биссе, по крайней мере, не старается делать вид, будто ему все ни по чем. Это немного успокоило.
— С ним в основном все в порядке. Я расписал по пунктам, чем доволен и не доволен, каждый из них снабдил подробными аналитическими комментариями. Почти закончил, до обеда отошлю. Поправок не много, дня на два совместной работы.
Брэдли выслушал его, водрузив подбородок на кулак, под конец все-таки не выдержал и перевел взор на веб-дизайнера, что, по причине замаскированной неловкости, окрасило его в некий загадочный оттенок.
— Хорошо, — ответил он коротко, после небольшой паузы.
Гловер поднял еще парочку текущих тем, всех поблагодарил и подал знак распрощаться. Ему нужно было задержать Йена, но Брэдли не хотел, чтобы остальные решили, будто он собрался отчитать бедолагу еще раз.
Когда Биссе, вяло переступая в неорганизованной толпе, поравнялся со столом начальника, Гловер тихо позвал его.
— Нам с тобой письмо от коммерческого. Притормози.
Йен вздернул брови, опустился на стул и степенно заложил ногу на ногу. Гловер сделал вид, что проверяет что-то в бумагах. Попадать под этот немигающий взгляд ему не хотелось. Они подождали, пока закроется дверь. Только тогда Брэдли поднял голову и сообщил:
— В Дублине достроили новый объект. Я лечу туда в четверг на переговоры. Хотят, чтобы ты тоже приехал, посмотрел его, набросал пару идей для декораторов, в каком направлении двигаться. Просят что-то не техничное, потеплее, в сторону ар-деко.
Биссе выслушал, мягко опустил взгляд на свою ладонь, кивнул.
— Ясно.
— Вылетаем из Хитроу в десять. Отправь данные моей секретарше, чтобы она забронировала билеты.
Йен еще раз кивнул, подождал секунду, удостовериться, что они закончили, и вышел.
Гловер перестал копаться в бумагах и прислушался к себе, где обнаружил нечто наподобие разочарования. Почему-то он ожидал от их встречи чего-то большего, какого-то заполнения и удовлетворения, но совершенно не получил этого. Осознав свою прискорбную зависимость, Брэдли принялся сердиться, и над его переносицей припухла пульсирующая голубая венка.

========== quatre ==========

Под высокой выгнутой крышей аэропорта Хитроу звуки шагов рассеивались на тысячи крошечных эхо. Они не пробыли вместе и пятнадцати минут, а Гловера уже все бесило так, что хотелось взвыть. Йен шагал чуть впереди, задрав голову. Раскованный, с некоторой ленцой, не глядя под ноги, глазея по сторонам, как будто они явились сюда прогуляться от невыносимой скуки. Брэдли отчаянно молился, чтобы ему первому посчастливилось увидеть указатель с номером их терминала, и он, таким образом, мог бы проявить положенную ему по статусу деловитость.
Он заметил стрелку, чуть не пропустил ее — так сильно старался пробежать глазами все существующие надписи.
— Направо, — сухо бросил он и повернул первым.
Теперь Гловер стал ведущим. Наконец-то очутился в своей привычной роли! Кровь в его жилах немного поостыла. Он старался следить за Йеном краем глаза, чтобы тот куда-нибудь ненароком не исчез. Вскоре заметил длинную очередь, остановился в ее конце и сцепил руки в замок, принимая позу, в которой бы степенность и невозмутимость проявлялись бы в наивысшей мере. Биссе не торопясь дошаркал оставшиеся несколько метров, посылая рассеянный взгляд поверх голов, вынул из рюкзака минералку, не глядя отвернул крышку и сделал несколько глотков. Брэдли наблюдал за процессом. Даже пьет эта пигалица не как нормальный человек. Открывает рот и выливает в него содержимое бутылки, опираясь ею на кромку зубов. Как робот. Почему он не обхватывает горлышко губами, как все остальные? Он вообще хоть раз видел, как люди пьют воду? Гловер опустил голову и взглянул на свои сцепленные пальцы.
— С погодой должно повезти, — отвлекся он, — обещают тепло.
— О, хорошо, — машинально ответил Йен, листая свой загранпаспорт.
Брэдли рассматривал его лоб и брови, завешенные челкой, и пытался определить, недостаток чего именно он испытывает. Над его собственным носом образовалась мучительная ямка — проявление откровенного желания сострадать. Но сострадать возможно лишь понимая человека. А Биссе Гловер не понимал. Оттого чувствовал себя потерянным и невостребованным. Ему хотелось, чтобы Йен нуждался в нем, хотелось как-то его спасти или выручить: подобрать оброненные документы, показать дорогу, внушить уверенность. Ощущение покровительства могло бы немного восполнить его вакуум — хотя бы так, раз другой материал все еще не обнаружен. Но Биссе неплохо справлялся и сам. Его полная автономность делала Брэдли беспомощным.
Гловер посадил его у иллюминатора. Как ребенка, который любит смотреть в окно. Правда, у Йена оказалась с собой электронная книга и он почти сразу же в нее окунулся, нисколько не думая позаботиться о чувствах своего попутчика. Только минут через двадцать он прервался выпить чашку кофе. К этому моменту Гловер уже почти слышал, как звенит его нерв в потребности разрядить эту тишину между ними.
— Ну, расскажи мне, Йен... — Брэдли решил начать по-дружески, даже вроде как немного зевнул в процессе, обернулся и замолчал, подбирая какое-нибудь окончание. 
Раньше подобные вопросы сами приходили на ум, не требовалось даже раскидывать мозгами. А тут вдруг Гловер осознал, что не имеет ни малейшего представления, о чем хочет спросить. Единственный изводящий его вопрос звучал приблизительно так: "Расскажи же мне, Йен, как ты такой получился?". Задаваться им вслух было бы сомнительной стратегией.
— Расскажи мне немного про себя. Как у тебя дела?
Ты счастлив? Тебе кажется иногда, что ты как будто бы странный? Тебе бывает одиноко? Тебе нужно, чтобы тебя любили? Существует ли для тебя понятие дома? Задумываешься ли ты тоже иногда о том, не потратил ли свою жизнь на мелочи? Чтобы почувствовать удовлетворение, тебе тоже надо сперва растерзать себя на куски? Нет, наверное, тебе не надо — в этом и состоит твой дар... Это помогло тебе быть счастливым? Потому что ты, обладая таким даром, должен-то быть идеально счастливым человеком, Йен...
Биссе делает глоток, его брови ползут вверх, обозначая работу мысли.
— Ну, как сказать... что ты хочешь знать конкретно?
— Э... Как ты вообще чувствуешь себя в компании, все ли тебя устраивает, нет ли проблем, знаешь...
— Да все вроде нормально.
Француз смотрит на свои острые колени, занимающие все место между сидениями, и даже немного больше. Брэдли смотрит на Йена, хотя в таком маленьком пространстве это интуитивно ощущается как нарушение приватной зоны.
— Тебе нравится твоя работа?
— Ну конечно. Иначе не работал бы, — в его голосе проскальзывает изумленный обертон. Для человека само собой разумеется, что люди работают только там, где любят.
— Тебе хватает того самовыражения, которое ты тут получаешь?
Биссе теперь тоже коротко взглядывает на Гловера, стараясь прочесть по лицу дополнительный контекст.
— Когда не хватает, самовыражаюсь на стороне, — простой и лаконичный ответ, губы Йена вытянуты в недоулыбку, которая обычно сопровождает что-то вполне очевидное.
— А что именно ты тогда делаешь? Если я могу спросить...
— Ну... много чего. Книгу пишу, например.
Гловеру требуется пара мгновений, чтобы осознать это.
— Книгу?
Йен снова смотрит на него, слегка приподнимая брови, как будто Брэдли уточнил, действительно ли курс доллара сейчас так высок. А что тут удивительного, недоумевали глаза Йена.
— Про что пишешь?
Биссе легонько вздохнул, оформляя материал своих книг в концентрат из пары слов.
— Про войну.
Брэдли снова завис на пару секунд.
— В смысле... придумываешь про войну?
— Зачем придумывать, про настоящую пишу. Косово, девяносто девятый, когда НАТО бомбил Югославию.
Гловер пораженно разглядывал напарника и не мог поверить в это. Как вообще ему в голову могло такое прийти? Как у него изначально мог возникнуть подобный интерес? Как он отыскал эту Югославию на карте, хотя бы с этого начать...
— Оу... ясно. Здорово.
— Да не то что б.
— Ну... ну да, я понял.
Биссе еще немного поизучал босса.
— Ты вроде какой-то сегодня озабоченный.
— Да, может быть, есть немного... — Гловер попробовал отмахнуться от темы смешком.
— Че такое?
Брэдли опустил глаза, продолжая идиотски улыбаться, заметил это и решил срочно предпринять какое-то действие.
— Да-а... Вот смотри: встречает герой сказочное животное, обладающее мифической супер-силой, которой сам хочет обладать. Как ему поступить?
Йен вытянул губы, как если бы вспоминал ответ на вопрос, который хорошо знал. Который его нисколько не удивил.
— Ну, хм... Для начала его надо как-то приманить или поймать и запереть, чтобы сказочное животное не свалило. Дальше стратегия строится в зависимости от степени сказочности...
— Степень сказочности приближается как будто к реальной действительности.
— Ну я не знаю... а в чем она, супер-сила, заключается? В перьях, там, шкуре, ощипать ее можно?
— М-м... не думаю.
— Значит, надо налаживать коммуникацию. Но с этим хреново, животные к убеждениям не восприимчивы.
— А если это не животное?
Биссе воспрял духом и послал Гловеру взгляд, полный энтузиазма.
— Ну с человеком-то все гораздо проще становится!
— И как забрать у человека супер-силу?
Йен прищурился и поджал губы, словно бы пытаясь внушить очевидный ответ телепатически. Потом решил высказаться.
— Ну, у меня, вообще-то, есть наиболее очевидный способ, но если тебе для рекламной кампании — то он не подойдет.
Гловер догнал мысль и вытаращился на француза.
— Лучше бери картинки со щенками. Всегда беспроигрышный вариант, — с сочувственным скепсисом предложил тот и снова углубился в чтение.
Гловер остался наедине с запустившейся аналитической реакцией. Он в самом деле имел в виду то, о чем думается в первую очередь? Наиболее прямой способ взять у кого-то силу — сблизиться с ним? Француз об этом говорил? Перекладывая на себя, получается, что Брэдли нужен физический контакт, чтобы избавиться от своей проблемы. Представить это было невозможно уже только потому, что Гловер никогда не прикасался к Йену, гениально изобретая всевозможные очевидные причины не протягивать руку (из всех карманов выгребались вещи, чтобы занять обе ладони, да-да, привет, легкий взмах локтем, а тут мне не выбраться из-за стола, а сейчас я говорю по телефону и занят, так что ты садись и обожди). Даже сейчас, в самолете, между их плечами оставалось порядочное расстояние. Брэдли боялся дотронуться до этого существа. И поэтому рассвирепел, увидев, как другие это делают без опаски.

========== cinq ==========

— Ну, смотри-ка, не наврали, — промычал иронично Йен, выглядывая из-под козырька в пелену дождя. — Жара несусветная.
— Водитель звонил, он уже рядом. Из-за ливня на дороге трафик.
— Сильно опаздываем?
Биссе заинтересованно обернулся и Гловер на мгновение растерялся под взглядом его больших блестящих глаз.
— Минут на двадцать.
— Ну мне, в принципе, два часа хватит, чтобы все отфоткать.
— Угу, — кивнул Гловер, пристально следя за тем, как брызги оседают на кожаных черных лыжнях Йена сорок пятого размера.
Встречающий их автомобиль скоро прибыл. Выехали на шоссе. Мимо пронеслась, оглушая, сирена. Боковые стекла начали запотевать, шум бьющихся струй заглушал монотонный рокот двигателя.
— Я отзвонился шефам, — крикнул шофер, бросая взгляд на попутчиков через плечо — сказал, что задержимся. Но постараюсь привезти вас побыстрее.
Йен взглянул на Гловера, что-то проговорил и улыбнулся.
— Что?
— Прикольный акцент у них, говорю, — повторил он погромче, наклоняясь, — Свистящие смешные...
Брэдли видел перед собой длинный гребень французского носа, высокий треугольник скулы и прикрытые темные ресницы. Кожа на лице Йена еще не высохла от дождя. Когда щека Биссе ударилась о сидение, с его волос слетело целое облако капель. Губы Йена еще улыбались, когда это произошло. Звук пришел только после. Сначала был удар. Словно перетряхнуло каждую косточку. Удар и внезапная темнота с тонким, пищащим звуком, просверливающим мозг. Шумы вернулись оглушающим потоком, как будто все пять минут, проведенные Гловером без сознания, старательно накапливали звуковые волны, а теперь — взорвали их разом. За единственный миг он расслышал и скрежет сминаемого бока машины, и лопание лобового стекла, и падающий ураганный дождь.
Брэдли попытался сконцентрироваться, чтобы вернуться в реальность. Глаза еще ничего не различали, а испуг был настолько велик, что, не взглянув на свое тело, невозможно было определить, повреждено оно или нет. Гловер пошарил ладонями. Под пальцами было влажно от воды и колко от раскрошенного стекла. Тяжелая и гудящая голова постепенно распознавала сигналы, и начала транслировать изображение. Пасмурно, плохо видно. В салоне нет света. В дыру над рулем заливаются струи, блестящие от бледного солнца. Как серебряный дождь. За рулем никого нет.
Гловер попытался вернуть контроль над мышцами, напрягся и вознамерился повернуть голову. Получилось слишком резко — его подбородок свалился на плечо. Брэдли увидел лужу, в которую попала его рука, но только теперь понял, что это не вода.
— О, черт, — выругался он, вслух, или мысленно.
Новая волна адреналина захлестнула его и расковала ступор. Гловер повернулся и увидел острый, как клюв, кадык Йена, торчащий в его белой шее, будто инородная птица. Только через мгновение он осознал, что в этом нет ничего необычного, что для тела француза это нормально, а пугающий эффект его шея приобрела потому, что голова Йена запрокинута. Из его раскрытого рта доносились ритмичные сиплые звуки, почти не различимые в шуме. Подскочив на сидении, Брэдли судорожно окинул взглядом тело француза и увидел острый осколок кости, проткнувший кожу и ткань брюк выше колена. Ладонь Биссе лежала на бедре, пытаясь сжать рану, чтобы остановить кровь, но, видимо, из-за помутнения сознания уже не выполняла свою функцию. Крови было много. Брэдли решил, что повреждена артерия. Он хотел вспомнить, что следует делать в подобном случае, но подсознание, поддавшись страху, отреагировало быстрее мыслей. Сотрясающиеся пальцы Гловера жестко впились в правую ногу Биссе, на несколько сантиметров выше зияющей раны, и сжали ее изо всех сил. Брэдли пришлось перекинуть колено и упереться голенями в сидение, чтобы удержаться в таком положении надолго, до тех пор, пока не приедет помощь. Одна часть его мозга сообщала о том, что снаружи слышны голоса людей, а значит, помощь уже близко. Другая наконец вспомнила правила первой помощи и пыталась найти глазами галстук, чтобы перевязать бедро Йена. Гловер зажмурился и попытался остановить это истерическое зацикливание. Ничто не заставит его разжать руки, только появление людей в медицинской униформе.
Его пальцы стали железными, бетонными, неподвижными. Брэдли открыл глаза и увидел перед собой откинутое лицо Йена, белое как мел, покрытое крупными бусинами пота. Глаза были наполовину закрыты, хотя изредка зрачки совершали нервное, неосознанное движение, словно пытаясь поймать что-то в фокус. Но ближе всего к Гловеру оказался раскрытый в немом призыве рот француза. Он ловил взгляд, даже когда Брэдли не хотел на него смотреть. Сухие губы выпускали беспомощный свист, или стон, и в постоянном отрезке, через который этот звук повторялся, было что-то ужасающее. Брэдли надеялся, что Йен в отключке и не испытывает всей этой боли по-настоящему.
— Боже мой! — воскликнул вдруг Гловер. Вслух, или про себя.
К счастью, двести атмосфер в его захвате были слишком напуганы, чтобы среагировать на осознание того, что Брэдли теперь не просто касается Йена, но практически сидит на нем, и от того, чтобы уронить голову на его шею, Гловера отделяет только крошечная капля самообладания и неизвестно откуда взявшихся сил.
Так вот каково это. Вот каково это — схватить ускользающего духа, призрака, непостижимое творение, миф. Он держит его. И это реально. Йен реален. Он не исчезает, мир не рушится. Его можно касаться. Он человек. Гловер опустил голову и увидел кровь Биссе на своих пальцах. Йен человек. Он сделан из всего человеческого. Вот, можно заглянуть в него. Его белая кость торчит наружу. Йен человек. Если в это нельзя было поверить час назад, то теперь Гловер должен поверить.
Клюв кадыка попытался совершить какое-то движение — восхождение или нырок, немного подрожал на месте и бросил попытки. Совершенно белая шея, такая худая, что ее, кажется, можно схватить одной ладонью. И она тоже состоит из плоти и крови, и позвонков, и в ней нет металлических шарниров и передатчиков, как думал Гловер. Перед ним сидит человек. Человеческое существо. Нужно было окунуть ладони в его кровь, чтобы осознать это.
Страницы:
1 2
Вам понравилось? 51

Рекомендуем:

Один из нас

Обман

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

3 комментария

+
10
Эвенир Офлайн 1 июля 2020 08:16
Спасибо за такой неожиданный, необычный рассказ! Удивительное сочетание красивого, правильного и даже строгого языка с проникновением в самые глубины чувств, которые даже сам герой не смог бы описать. Манера изложения похожа на главного героя: полный самоконтроль и под его стальной поверхностью - кипящий котёл. Как хорошо, что партнёру хватило понимания, терпения. И желания.
С нетерпением жду новых произведений.
+
4
Dars0 Офлайн 4 июля 2020 18:20
вот строит человек свою благополучную жизнь, тщательно так, обстоятельно строит.. а потом появляется кто-то и одним махом своей супер-силой рушит этот карточный домик) жутко, когда рушатся стены, правда? и тут бах! волшебство))
и да, замечательный рассказ)
Спасибо! :)
--------------------
Главное - вовремя чистить почту, вдруг там стоит лимит на входящие))
+
2
Главный распорядитель Офлайн 9 июня 2023 22:26
Горячо рекомендуем за неповторимый авторский стиль!
Наверх