Чем небо темнее, тем ярче луна

Рецепт 1
Владик сидел и, согнувшись над старым казённым столом, заполнял карту пациента. Сидел так, чтобы косая чёлка — единственное следование моде, на которое он сподобился за двадцать один год — закрывала лицо и глаза. Он давно набил руку и мог писать под диктовку даже в полуобморочном состоянии после бессонной ночи. Только это умение и спасало его на первых курсах медакадемии. А ещё бычье батино здоровье и материнская упёртость.

Глеб Юрьевич, в народе и за глаза просто Зуев, сидел за столом напротив и диктовал неторопливо, с едва заметным постановочным выражением. Мягкий его голос вводил Владика в какой-то полутранс, и, выныривая из него, Владик злился ещё больше. На себя, конечно, но больше на своего непосредственного начальника.

Есть такое понятие — несовместимость на уровне ДНК. Или, например, поведение одинаково заряженных частиц. Хоть ты их в бараний рог скрути, всё равно будут отталкиваться. Что-то подобное творилось с Владиком вот уже третий месяц подряд. Иначе он сам никак не мог объяснить неприязнь, порой перетекающую в плохо контролируемую агрессию, которую он испытывал к этому человеку.

А ещё больше Владика бесило то, что при всей его несдержанности и, прости Господи, кто бы подумал, показательной грубости даже, Зуеву на него было накласть. Он вообще не замечал Владькиных референсов в свою сторону, и как всегда был ежедневно подчёркнуто вежлив, интеллигентен, спокоен и выхолен. Он каждый грёбаный день, даже в понедельник, когда Владик тащился в больницу едва живой со смены на «скорой», выглядел так, словно только что выскочил из маникюрного салона, салона причёски, солярия и, возможно, бассейна с хамамом. Владик даже не помнил, откуда именно выцепил это слово и почему оно к Зуеву накрепко привязалось. Он каждый день был одет так, словно работал не обычным мануальным терапевтом в городской больнице, а как минимум держателем акций крупной нефтяной компании. Чистая, отлично отутюженная рубашка, брюки, которые виднелись из-под халата от щиколотки и ниже, до блеска начищенные туфли, которые в больнице Зуев переодевал, аккуратно убирая в коробку и доставая на смену неприлично чистые кеды белого цвета с белоснежными же шнурками. От Зуева всегда тонко несло дорогим парфюмом. Который был настолько дорог и настолько приятен для Владькиного носа, что в первый день, который всегда вспоминался с особенной неприязнью, у него даже закружилась голова от запаха. Владик был уверен, что такой парфюм, как у Зуева, стоит минимум как один его месячный оклад.

А ещё Зуев курил. Нечасто, со вкусом и неторопливостью. Дорогие, очень дорогие сигареты в тёмной пахучей бумаге. Владик такие только на витрине в магазине табака видел, и то не смог прочесть название — несмотря на знание латыни, Владику оно показалось совершенно нечитаемым. Или же это были проблемы шрифта, выбранного дизайнерами пачки. Как бы то ни было, когда Владик чувствовал после короткого «перекура» этот легчайший пряный аромат курева, становилось совсем плохо. В животе словно образовывалась ледяная гиря, начинали чесаться костяшки рук. Даже долбаное курево у Зуева пахло не как Владькина ядовитая дрянь, а как произведение искусства.

Иногда Владику очень хотелось просто вдарить Глебу Юрьевичу, влепить смачный такой, недавно отлично поставленный на тренировке, хук в челюсть. Чтобы перестало это дерьмо быть таким холёным и довольным жизнью. Чтобы картинка, так сказать, подпортилась в анфасе.

Пугало то, что никогда прежде Владик не замечал за собой склонности к насилию. Никогда никого не ненавидел до того дня, пока знакомый матери не узнал об их проблеме и не рассказал о внезапно образовавшемся месте ассистента у их мануального во второй горбольнице. С того самого чёрного дня начались Владькины мучения. Зуеву он, видимо, подошёл. Потому что тот не гнал, даже когда Владька совсем уж зарывался, уходя раньше окончания смены, не в силах сдерживать ярость, или без предупреждения беря перекур посередине дня. В другом бы месте Владьке за такое уже прописали бы на орехи, а Зуев почему-то молчал. Только чуть хмурил породистые тёмные брови, когда Владик всё же возвращался в кабинет посередине сеанса со скупым «прошу прощения». И быть бы ему, неблагодарному, потолерантнее к чужим деньгам и известности, но… Но всегда, когда Владик видел Зуева, даже если издалека, в коридоре, просто проходящим мимо лёгкой походкой с извечной идеально прямой спиной, первое, что приходило на ум, было «пафосная сучка». Не больше и не меньше. Именно так Владик называл Зуева про себя.

Владик ненавидел его всеми фибрами души. Идиотское для мужика под сорок блондинистое каре, целый день словно только что после укладки. Крутую тачку ярко-зелёного цвета. Это же надо так выёбываться, чтобы купить «БМВ» купе с откидным верхом и каждый раз под видом тройки с бубенцами влетать в открывающийся заранее шлагбаум и лихо парковать её на серой, завязшей в бесконечных тающих снежных лужах, больничной парковке? Откуда у этого мудилы деньги? Откуда у него столько денег, чтобы вот так вот, нагло, на глазах у всех демонстрировать свой достаток? Трясти им на глазах у всех, снисходительно приподнимая вверх самые краешки губ? Где, вообще, у Зуева понятия скромности, этикета и морали?

Хотя, наверное, про этикет он зря. Зуев всегда и со всеми был настолько подчёркнуто вежлив, что Владика от его интеллигентности тянуло блевать радугой. Особенно бесили женщины, от старой до малой бродящие рядом с кабинетом и испускающие феромоны пополам с ароматом духов. Все они строили Зуеву глазки, оголяли декольте, надевали, если позволяли формы, обтягивающие бриджи, что вкупе с больничными шлёпанцами смотрелось комично; пытались коснуться хотя бы рукава, чтобы вызвать каплю тепла во взгляде или лишний намёк на улыбку на этом выточенном, резковатом лице. Но глаза Зуева оставались холодными. Всегда. Владик только пару раз ловил в них выражение, отдалённо напоминающее искру жизни. И оба раза во время практического сеанса мануальной терапии. Зуеву было срать, кого он сейчас мнёт — столетнюю бабулю или сочную деваху, непонятно что забывшую в больнице. Зуева будоражили только кости под его пальцами.

Владику было смешно и тошно наблюдать эти танцы вокруг царского тела. Смешно, потому что за все три месяца его ассистирования никому и ничего ни разу не обломилось. А тошно… потому что никто, даже самые замшелые бабули, еле-еле приковылявшие к кабинету, не обращал на него внимания. Словно его, молодого и вроде бы симпатичного парня, вообще тут не было.

Каждое утро, когда, согласно расписанию своих многочисленных работ, Владик трясся в переполненном троллейбусе по пути в горбольницу, он задавал себе вопрос: зачем? За три месяца этой неизменно растущей, углубляющейся, неподвластной ему ненависти и даже зависти — да, Владик мог себе признаться, что помимо всего он Зуеву завидовал, — он стал хуже спать, мучаясь от мутных, липких снов. Стал дёрганым и вспыльчивым, несколько раз не удержал язык за зубами и прямо высказал вызвавшим «скорую» ради консультации псевдопациентам, куда они могут свои вопросы засунуть. Получил несколько выговоров, чуть не вылетел из военного госпиталя, когда всё же заснул на ночном дежурстве после муторного дня у Зуева. Зачем он остаётся там? Он мог бы миллион раз написать по собственному желанию — почему-то был уверен, что никто его не стал бы держать.

Но он оставался, надеясь пересилить свою неприязнь и всё равно каждый раз проигрывая. Оставался, потому что «пафосная сучка» Зуев на самом деле оказался лучшим мануальным мастером, кого он вообще встречал. Отрицать это было бессмысленно. Когда дело доходило до непосредственного сеанса, всё то, что Владик в Зуеве ненавидел, словно осыпалось старой шелухой, растиралось подошвами кед в пыль. Порой, в моменты наибольшего помутнения и почти транса от негромкого, мягко звучащего голоса, Владику казалось, что Зуев берёт и запускает свои руки, длинные, крепкие пальцы прямо внутрь тела. Он словно приподнимал в ладонях позвоночник и, невзирая на кожу, перебирал, расставлял по местам каждый позвонок, успокаивал воспалённые нервы, и грыжи с защемлениями уходили, рассасывались сами собой под его пальцами. Это было больше, чем волшебство. Иногда Владик, томимый ненавистью и желанием впитать в себя каждую секунду происходящего, даже вдохнуть не мог.

А потом всё заканчивалось, и Зуев снова становился собой. Пафосной сучкой, блондинкой метр восемьдесят прямиком из хамама. Он мазал руки каким-то кипрским кремом на основе оливы, который опять слишком, ненормально хорошо пах, и с лёгким, не будешь знать — не заметишь, сарказмом спрашивал его: «Ну что, Владислав, вы что-нибудь поняли? Может быть, попробуете в следующий раз? А я пойду чай попью, передохну немного».

«Хуй тебе, уработался он, видите ли», — тут же ярился Владик, хотя прекрасно знал, что хороший мануальный терапевт после каждого сеанса устаёт так, словно таскал мешки с картошкой, и на капельку даже умирает. А Зуев, черти его дери, однозначно был хорошим спецом. И это был повод злиться ещё больше. Потому что, явно, Владик хорошим спецом ещё не был. Сложных пациентов Зуев ему не доверял, да он бы и сам не взял, страшно без опыта. А лёгких… Каждый предложенный таким образом "лёгкий" пациент был для Владика как плевок в душу. И никак к консенсусу в этом душевном разброде было не прийти.

— Владислав?

Владик моргнул и, хмурясь, уставился в карту пациента. Кажется, он ушёл в свои мысли слишком глубоко — последняя написанная строчка стекала невнятной волнистой линией вниз и обрывалась. Сглотнув, он в полной тишине поднял голову. Зуев сидел, мучая в своих длинных, с безупречным маникюром, пальцах простой карандаш. Глухой «тук» — пальцы скользят вниз — карандаш переворачивается вверх ногами — снова глухой «тук»… Владик сжал губы и посмотрел в глаза. Судя по прямому взгляду прохладных голубых глаз и чуть нахмуренному лбу, Зуев так сидел уже долго. Сидел и смотрел на него, пока он, Владик, у себя в голове сопли размазывал. Вот же дерьмо.

— У вас всё в порядке, Владислав?

— Да, — во рту было сухо, и голос не захотел слушаться; короткое «да», на которое возлагались надежды, вышло хриплым и невнятным. Владик откашлялся, мотнул головой, убирая чёлку, и зло уставился на начальника: — У меня всё в порядке, Глеб Юрьевич. Я извиняюсь. Задумался.

Хрена с два он извинялся. Зуев его бесил до усрачки, и Владик, всё так же выдерживая пронизывающий взгляд холодных глаз, подумал, что ему надо пойти и покурить. А ещё лучше, просто положить на всё и уйти домой. Отоспаться, наконец-то. Сколько он уже не спал нормально, всё перехватывал по часу-полтора между сменами? Владик увидел, как Зуев, закончив, наконец-то, дрочить карандаш, коротко — но он-то заметил розоватый язык — облизнул под его взглядом нижнюю губу и, изобразив своё коронное подобие улыбки, сказал:

— Если вы закончили думать, мы могли бы дописать указания Ирине Константиновне и перейти к следующему пациенту, — он посмотрел на часы, небольшие, но явно дорогущие, с красивым золотым браслетом: — Через десять минут у нас будет Верочка. Если хотите, сможете попрактиковаться.

Владик едва себя сдержал. Сжав в кулаке ручку до чуть слышного хруста, он кивнул и буркнул:

— Конечно.

— Итак, на чём мы остановились?

Владик ненавидел Зуева.

Его пафос, его вид, его непонятные бабки. И то, как теперь блестели его бледно-розовые губы, когда он говорил.

Рецепт 2

Попрактиковаться на Верочке ему удалось только спустя несколько дней. Она зашла в кабинет, как обычно, заранее смущённая. Единственная из многочисленных пациенток Зуева, которая не пыталась обратить на себя внимание и почти с ними не разговаривала. Владик невольно уставился на неё, потому что девушка была на диво высокой и почти плоской, как шпала. Под мешковатой одеждой скрывалось тело, особенностей которого, помимо одной части, Владик себе не мог представить. Но лицо было симпатичное. И очень трогательная недлинная коса, перетянутая разноцветной резинкой, лежала на плече и дополняла портрет.

— Здравствуйте, Верочка. Прошу, смелее. Укладывайтесь на кушетку, как обычно. Оголяйте поясницу до копчика, — Зуев как обычно давал указания, не называя задницу задницей. Словно копчик — это совсем другое место, отдельное и не связанное.

Они устроились, каждый на своём месте. Верочка на кушетке, по обычаю лицом к стене, напряжённая и натянутая, как струна, со свисающими с кушетки ступнями в носках с цветным рисунком. Зуев — над ней, растирая свои широкие ладони друг о дружку, чтобы чуть согреть и разогнать кровь. Он сейчас выглядел, как коршун над добычей. Хоть Верочку, несмотря на её смущение, добычей было сложно назвать. Высокая и сильная, жилистая, Верочка играла в волейбольной сборной города. Пару недель назад на тренировке она отбегала назад спиной, пытаясь принять улетающий к задней границе площадки мяч. И то ли поскользнулась, то ли запнулась о собственную ногу — но неудачно упала назад, на спину, жёстко приземлившись на лакированные доски пола пятой точкой. Сначала подумала, что обошлось, но вскоре болевой синдром не дал ей продолжить тренировку, а ещё через час она уже не могла сидеть. В анамнезе — перелом копчика. Хотя, конечно, никакой это был не перелом, так, трещина. Но проблема была в месте её нахождения. В предпоследнем позвонке, почти на самом кончике «хвоста». Тяжелее места для доступа мануала сложно придумать.

— Ну что же вы, Верочка, — притворно посетовал Зуев, наклоняясь ниже и, оставляя руки по бокам, подцепляя резинку симпатичных трусиков и опуская её ниже, под ягодицы, потому что Верочка сама едва-едва оголяла свой зад. Жест показался Владику слишком интимным; бельё скользнуло вниз, открывая им вид на упругую аппетитную задницу. И если у Владика, будь оно неладно, чуть привстал член, то Зуев явно предвкушал часть, где он добирается до её копчика и перетряхивает его в своих пальцах, заставляя Верочку поскуливать от боли. Зуев всегда снимал с пациентов бельё одинаково трепетно: и кружевные стринги, и старушечьи панталоны, и цветастые семейники. Словно открывал окно в новый мир. — Мы с вами почти семья уже. Ещё три сеанса — и вы свободны. Будете отдыхать дома и восстанавливаться. Как вы, болит меньше?

Верочка чуть кивнула и невнятно угумкнула.

— Да, пока об этом говорить рано, — он скользнул рукой между ягодиц, пальцами придавливая на едва заметные навершия маленьких позвонков, ощупывая их пока навскидку, прицеливаясь, а свободную руку положил на поясницу, прижимая Верочку к кушетке. Владик встал рядом слева, готовый удерживать волейболистку, если та от боли начнёт сильно брыкаться. И такое случалось. Мануальная терапия это не шутки. И почти всегда больно. Зато эффективно. — Расслабьте ягодицы, Верочка, я должен добраться до вашего… о, вот так. Замечательно.

Верочка глухо вскрикнула. Владику было даже немного жаль её. Такое неудобное место, такая уязвимая поза и довольно стыдная процедура. Зато у Зуева всё было отлично. Он добрался до копчика и теперь, зафиксировав его между пальцами, осторожно ощупывал, чуть поворачивая кисть. Владик снова заметил, как глаза его подёрнулись той самой дымкой, которую он называл про себя «одухотворение». Сейчас Зуев был не тут. Он весь был — собственные пальцы. Всё его тело словно прислушивалось к тому, что сейчас он держал и мял в своей руке.

— Владислав, проассистируйте, пожалуйста, — Зуев чуть посторонился и кивнул на голую задницу, между половинок которой сейчас он сосредоточенно держал в пальцах копчик. — Смелее.

От накатившей мгновенно злости Владик сжал зубы и тоже опустил руку в район крестца. Верочка ойкнула и съёжилась.

— Ну что же вы, коллега, — Зуев театрально покачал головой и изобразил улыбку. — У вас же руки холодные. А вы девушку трогаете.

Это прозвучало так двусмысленно, что Владик, отвернувшись, в два шага допрыгнул до раковины и ошпарил себе руки почти кипящей водой. Так же быстро вернулся к кушетке и, игнорируя приподнятую бровь Зуева, начал спускаться пальцами от копчика ниже. Верочки тут больше не осталось. Как и девушки со спущенным бельём. Был только он, его пальцы и твёрдые бугорки под мягкой тёплой кожей. Владик даже прикрыл глаза, надеясь на своё чутьё. Он продвигался медленно, уповая на собственные чувства, но… Он так напрягался каждый раз, так боялся, что не поймёт, не нащупает, что и правда чаще всего не мог найти нужное место. И оттого, что Зуев справлялся с любой задачей играючи, злился только сильнее. По виску к скуле поползла щекотная капля пота.

— Чувствуете, Владислав? — с вдохновением вопрошал стоящий рядом Зуев. Они даже плечами соприкасались. — Подвижность замечательная. Мы неплохо поработали. Вы нашли это место?

Владик только нахмурился, изо всех сил стараясь найти. Стараясь — и ничего не ощущая.

— Ну как же вы не… — рука Зуева мгновенно и совершенно неожиданно оказалась поверх. Тяжёлая, горячая и властная. — Лежите смирно, Верочка. Сейчас мы вас отпустим.

Совершенно непонятным образом у Зуева вышло направить его. Рука сверху руководила, но впервые Владик не почувствовал ярости на Зуева. Он вдруг поддался накатившему чувству единения, как если бы прибор, наконец-то, соединили частями правильно, и он начал работать, и приносить всем пользу. Копчик Верочки, на самом деле очень подвижный и без признаков окостенения, весь лежал в его пальцах. И в том месте, где его большой палец прижимался сквозь кожу к позвонку, ощущалась какая-то явная неправильность, дисгармония. Владик нахмурился, закрывая глаза. Он чувствовал, что Зуев сейчас весь внимание. Чувствовал, как перебирает чужой копчик собственными пальцами. Чувствовал, в конце концов, себя словно внутри. Но совсем не так, как каждый мужчина мечтает оказаться внутри женщины. Словно внутри — и в этот же момент над всем. Царем мира.

— Я нашёл, — тихо прошептал Владик, боясь спугнуть наваждение.

— Ну, вот видите, — Зуев вдруг улыбнулся. На самом деле улыбнулся, а не обозначил. — Вы не совсем потеряны для мануальной терапии. Ещё всё может получиться.

И этими словами он похерил всё то чудо, которое вдруг выстроилось внутри Владика в правильном порядке. Он резко выпустил копчик, высвобождаясь из-под чужой ладони. И быстро, чтобы это не походило на бегство совсем уж откровенно, вышел из кабинета. Вышел, хватая на ходу с вешалки свою весеннюю куртку.

— Ненавижу козла, — бубнил он, пока поджигал и раскуривал сигарету. Он курил самые простые «Бонд», и по сравнению с тем, что курил Зуев, это было всё равно, что поднять с земли веточку и дымить её. — Ненавижу. Пафосная сука.

Вокруг было сыро и грязно. Уже которую неделю зима боролась с весной за первенство. И хотя воздух заметно потеплел, город заваливали снегопады, как бесконечные тела крошечных погибших в неравной войне снежинок. Владик терпеть не мог это слякотное, скользкое межсезонье, воняющее оттаявшим собачьим дерьмом. Ко всему, вечером становилось не по-весеннему холодно и ветрено.

Он успел докурить почти до конца, когда в заднем кармане джинсов завибрировал сообщением телефон.

Лена писала: «Приедешь сегодня? Родителей до воскресенья не будет».

Владик задумался. И думал до тех пор, пока сигарета не обожгла ему пальцы. Он уже давно ни с кем не был. А с Леной было хорошо. Они были такие разные, но именно секс сближал их, если не души, то как минимум тела. Лена училась на ортодонта на пару курсов младше и была дочкой состоятельных родителей, а значит, девочкой при полном фарше. Такой парень, как Владик, ей нахрен не сдался. Но их свела однажды чужая вписка. Там они неожиданно друг для друга горячо совокупились в чьей-то чужой спальне. И после этого редко, но довольно приятно для обоих встречались. А главное, Лена никогда и ни о чём его не спрашивала. Владик искренне считал это качество в ней золотым. Даже круче, чем вся её обалденная фигура и гладко эпилированная, как он любил, кожа на лобке и вокруг половых губ.

Подумав совсем недолго, он решил ехать. Добираться от неё потом, правда, придётся только на такси — больше ничего в его края после полуночи не ходило. Но, Владик надеялся, оно того будет стоить. Перед глазами почему-то стояла задница Верочки и две руки, его и Зуева, заплутавшие между её ягодиц.

Лена встретила его в одном халате, накинутом на голое тело. Сквозь тёмный шёлк отчётливо проступали напряжённые соски.

— Есть хочешь? — спросила она, скользнув по нему ровным взглядом, и развернулась, было, чтобы пойти в сторону кухни. Однако Владик схватил её за руку, возвращая обратно, прижал к стене и, торопливо расстегнув ширинку, взял прямо там, в коридоре у стены. Это было только начало вечера и первый раз после долгого перерыва. Для затравки. Он не пытался растягивать, просто вытрахал себя и кончил, прижимаясь пуговицами на рубашке к обнажённой груди в разлезшихся полах халата. Когда он вытащил, Лена так же молча поправилась и пошла в кухню. — Раздевайся, Серый. Сейчас суп тебе погрею.

Владик, из-за фамилии получивший такую затасканную кличку, прислонился лбом к стене и тихо, неслышно побился об неё головой. Что, блядь, с ним происходит? Когда это началось и, что важнее, когда закончится?

Уже намного позже, после третьего раза, когда он поставил Лену на колени и взял сзади, то ускоряясь, то замедляясь, засаживая до самого основания и её глухих всхлипов, Владик подумал вдруг, что больше сюда не придёт. Чувство, что он где-то заблудился, только усилилось, когда он так и не смог заставить её кончить. Не мудрено — в коленно-локтевой напрочь отсутствовало трение его лобка о Ленин клитор. И если раньше он бы перевернул её и всё же позаботился, то сегодня странное отупение и апатия сковали мозг. Он не хотел видеть её красивого, хорошо накрашенного лица. Не хотел видеть полную грудь с крупными сосками. Владика вполне устраивала спина и мягкая задница, на которой уже краснели пятна от его пальцев. Его вполне устраивало, что он сейчас… вот-вот… вот уже кончит. И маячившее на краю сознания понимание, как же это всё паршиво, не давало ему насладиться моментом. Спустив внутри, он вытащил и лёг на кровати рядом с осевшей на простынь Леной. Она тяжело дышала, волосы разметались и кое-где прилипли к лицу. Сегодня он трахнул её четыре раза. На два больше, чем обычно им хватало. И не почувствовал никакого облегчения, кроме гадкого физического опустошения.

Лена убрала волосы с лица и вдруг, посмотрев в глаза, тихо спросила:

— Серый, у тебя всё в порядке?

Ещё какое-то время Владик смотрел на неё, затем встал с кровати, собрал свои вещи и пошёл в коридор. Пошли они все нахуй. Нахуй. Все.

Уже спустя десять минут он трясся в такси по колдобистой дороге к дому. Внутри словно тянуло. Какой-то нарыв, которому не было ни объяснения, ни названия. Владик смотрел сквозь затонированное дешёвой плёнкой окно на пробегающие мимо огни, на мокрые лужи и растёкшуюся повсюду снежную грязь. Смотрел и думал, что же ему с собой делать. Что делать, если никак не можешь найти и проработать трещину даже в себе?

Ни до чего путного не додумался, конечно. Дома все давно спали, поэтому Владик, напившись чая и проверив будильник, тоже завалился спать.

Спустя неделю звонок телефона застал его прямо посреди сеанса мануальной терапии. Он бы не стал даже смотреть и сбросил, но это был особый рингтон. Звонила мама.

— Глеб Юрьевич, разрешите? — Владик повернулся и встретился с изучающим взглядом. Впрочем, спустя мгновение Зуев кивнул и тут же подхватил своими пальцами позвоночник Михеева Льва Абрамовича, который надеялся избавиться от своих болей в спине.

Владик выскочил за дверь кабинета, кивнул сидящим на ближайших диванчиках пациентам и, уже отвечая на звонок, пошёл в конец коридора, в сторону окна.

— Мама?

— Владик, как хорошо, что ты ответил, — мама звонила нечасто, особенно в рабочее время. Да и зачем? Они виделись ещё утром. Вот только голос у неё был странный.

— Что случилось? Говори, я ещё на смене.

Она выдохнула в трубку, а потом вдруг разрыдалась, и у Владика защемило сердце.

— Нам сегодня свет отключили, Влад. Я сначала думала, профилактические работы, но когда его не дали после обеда, — мама всхлипнула, и Владик прикрыл глаза, слушая родной голос. — Лида не может ничего приготовить, дети сидят голодные. Оказывается, отец перестал платить за квартиру. У нас долг уже за три месяца, — мама снова всхлипнула. Так начиналась истерика.

— Мама, дыши, пожалуйста. И выпей воды.

— Они выключили свет из-за долга. Это ужасно, у нас ведь даже плита электрическая… Я не знаю, что делать.

Владик стоял и слушал, как мама плачет в трубку. Деньги в их семью приносил в основном он и немного мама. Отец ушёл давно, но поклялся платить за квартиру. Сестра одна воспитывала двойняшек. Достать с бухты-барахты круглую сумму в их положении почти нереально: отрежут кусок сейчас — недополучат необходимое после.

— Сколько там… долга? — задал Владик самый волнующий вопрос.

— Почти тридцать тысяч, — всхлипнула мама и снова завыла на одной ноте.

Нехило. Очень нехило. Вся его месячная зарплата… Владик лихорадочно стоял и думал, где можно занять такую сумму. Лена отпадала, если только Ван. Они до сих пор неплохо общались, только вот… Владик вспомнил, это не вариант: у Вана совсем недавно нагрянуло подкрепление, родилась дочка. Деньги нужны были ему и его семье не меньше, чем сейчас Владику. Он просто не посмеет просить.

— Я понял, разберусь, — и, услышав, как мама снова всхлипнула на том конце, отключился.

Голова не соображала. И очень сильно хотелось курить. Очень.

Владик спустился вниз и вышел на улицу в место для курения. Воткнул между губ «Бонд» и долго стоял, пялясь перед собой, пока кто-то не прикурил ему сигарету. Владик затянулся и повернул голову. Рядом стоял и курил Зуев.

— Что случилось, Слава? — спросил он, и Владик вздрогнул от обращения. Так его только бабушка называла. Он никак не мог сосредоточиться, ещё и запах непроизносимых сигарет Зуева сбивал с мысли. — Эй, на тебе лица нет, — Зуев вдруг чуть наклонился и заглянул ему в глаза снизу. И от этого жеста неравнодушия, или от тлеющей в губах сигареты, или из-за моросящего мерзкого снегодождя Владика прорвало. Он вдруг задышал часто и потёк, принимаясь размазывать сопли по лицу. Мужик. Защитник, бля, сирых и убогих. Потёк и выложил ненавистному, пафосному Зуеву и про мать-медсестричку, и про загулявшего отца, и про сестру-дуру, которая всё никак не могла оформить пособия для детей. И как его всё, блядь, заебало. Про «скорую» свою рассказал, что с бригадой повезло, а вот машину дали старую, ломалась раз через раз. Всё выложил, только затем, чтобы Зуев уже докурил и отъебался от него. Дал постоять одному, обтечь от свалившегося на него дерьма. И про долг батин, конечно, тоже выложил. Не удержался.

— Я могу дать тебе деньги, — спокойно и тихо сказал ему Зуев, выкидывая первый бычок и доставая вторую сигарету. — Вернёшь, когда сможешь. Мне не к спеху. Будешь? Угощайся. — И он протянул ему свою полупустую пафосную пачку с сигаретами, на запах которых у Владика привставал член.

Рецепт 3

В этот вечер Владик делал много того, чего никогда прежде не делал. Для начала он узнал у матери телефон ТСЖ, позвонил туда и долго выяснял что, как и почему. Узнал реквизиты для платежа, лицевой счёт их квартиры и предупредил, что сейчас переведёт большую часть долга. И попросил очень строгим голосом, чтобы свет вернули как можно скорее — по адресу проживают два малолетних ребёнка. «Так не задерживали бы оплату», — буркнула тётка на той стороне телефона. И это чуть не сорвало у Владика последний предохранитель.

— А мы не задер-рживали, — прорычал он в трубку, виском чувствуя взгляд Зуева, так непривычно отдававший любопытством. — Это недоразумение.

— Заявку на включение оставила, сейчас включат. Ждём перевода средств. И больше не задерживайте. Проверки и отключения планируются каждые две неде…

Владик не выдержал слушать этот бубнёж до конца и отключился. Потом, под плавное и неторопливое курение Зуева рядом сделал оплату на присланные ему в сообщении реквизиты. Удобно, конечно, стало сейчас. Всё было в телефоне, и, хоть был умеренно продвинутым пользователем, Владик прекрасно справлялся со своим мобильным банком. Он перевёл чёртовому Товариществу почти всё, что было у него на карте, оставив себе косарь на всякий случай. Этого впритык хватило, чтобы покрыть названную мамой сумму. Нищебродство не просто бесило. Оно давило его сверху многотонным прессом, сплющивало, как букашку, гудело в ушах подавляющим низкочастотным гулом.

Затем Владик чуть выдохнул, стряхивая с плеч нависший пудовый груз, и с чувством ненормально поглощающей его эйфории выкурил стащенную из предложенной Зуевым пачки сигарету. Эффект от аромата и крепости табака потряс его. Если свой «Бонд» он курил по привычке и из соображения хоть немного сэкономить, но как-то усмирить свой никотиновый голод и возросшую раздражительность последних месяцев, не чувствуя особо ничего, кроме вяло притупившегося желания курить, то тут… У него, как у мальчишки, только пробующего курить, снова волшебно закружилась голова и приливом желания потяжелело в паху. От этого чувства мгновенно стало неловко, во рту всё пересохло от ароматного дыма.

— Что это за сигареты у вас такие?

— Блэк энд голд, — чуть повернув голову, ответил Зуев. Он уже не курил, а просто стоял рядом, и Владик не мог понять, почему он никак не уходит обратно, в больницу. — Если деньги нужны сегодня, то тебе лучше поехать со мной. У меня дома есть наличка.

Они на какое-то очень долгое мгновение неразрывно встретились взглядами. За корочку холодных серо-голубых глаз Зуева было не пробиться. Владик зябко передёрнул плечами.

— Если это не будет, — он подобрал слово, — неловко. Вы бы очень меня выручили. Спасибо, — последнее слово он выдавил из себя еле слышно, больше для проформы. Потому что даже сейчас Зуев вызывал в нём бурю смешанных чувств. И бесил всё так же. Особенно, когда едва заметно ухмыльнулся и, на ходу снимая халат, побрёл к машине.

— Тогда идём, Слава. Сегодня пациентов уже не будет, я проверил по журналу.

И Владик побрёл, как телок, потянутый за верёвочку. И ничего с этим отупением и желанием идти за Зуевым поделать в этот момент не мог. Он просто переставлял ноги одну за одной, не сводя взгляда с маячившей впереди светлой шевелюры. И очнулся достаточно, чтобы оробеть и офигеть намного позже, когда они, по ощущению Владика порой сильно нарушая скоростной режим, двигались по вечернему проспекту в сторону центра города. В салоне стойко пахло всё теми же сигаретами, Владик невольно поёрзал на скрипучем кожаном сидении, призывая к порядку непослушную плоть. Внутри машины Зуева не было ничего лишнего. Никаких висючек-липучек-ароматизаторов, ни пылинки на панели, даже музыка была выключена. Только над местом водителя в углу противосолнечного козырька была приклеена какая-то маленькая иконка, в полумраке салона Владик не мог разглядеть, с кем. Почему-то иконка эта так сильно контрастировала с самоуверенным резковатым профилем Зуева за рулём, что Владик смутился и отвёл глаза, снова бессознательно начиная считать проносящиеся за окном рекламные щиты.

— Вы в центре живёте? — спросил он, утомившись тишиной. Они как раз пересекали Литейный мост, Владик привычно залюбовался на подсвеченный шпиль Петропавловки вдалеке. Зуев чуть скосил на него глаза и снова стал смотреть на дорогу.

— На Литейном.

Он вёл почти всегда одной рукой, вторую расслабленно опуская или себе на бедро, или придерживаясь на поворотах за собственное кресло. Изредка, на долгих светофорах, переключал «автомат» своей «БМВ» в нейтраль и обратно в драйв. Иногда он случайно задевал Владькино колено краешком мизинца, и было очень тяжело не вскинуться от этого, нога непроизвольно дёргалась, но свести колени Владик не смог бы при всём желании. В этом купе было на диво мало места для такого крепыша, как он. При этом Зуев, едва ли ниже самого Владьки, имел фигуру более сухую, изящную какую-то, и в свою машину вписывался идеально.

Очень скоро Зуев начал притормаживать и свернул в арку парадного, выходящего на проспект дома. Внутри колодец щеголял блеклыми жёлто-персиковыми стенами, но двор был очень ухожен, и путь им преграждали тяжёлые кованые ворота, открывшиеся по пиликанью брелока в руке Зуева. Въехав в арку, Зуев без промедления припарковался на единственном свободном месте во дворике. Выключил зажигание и, даже не взглянув на Владика, вышел. Владик, кутаясь в куртку, тоже выбрался из машины.

— Клёвая у вас тачка, Глеб Юрьич, — сказал он в спину, пока они поднимались по широкой лестнице старинного дома. Здесь всё было, как на фотографиях, которые он недавно, испытывая чувство гордости за собственный город, репостнул в соцсети. Просторная, чистая парадная безо всяких художеств на стенах. Высоченные потолки и живые, ухоженные цветы на широких, незагаженных подоконниках. Витые кованые перила и широкие ступени. Одна лестница была как произведение искусства, что уж говорить о старинном лифте, который Зуев почему-то проигнорировал.

— В лотерею выиграл, — ответил вдруг Зуев серьёзно, чуть обернувшись. Владик фыркнул, ожидая дополнения в виде слова: «Шутка». Но его не последовало, Зуев просто продолжал подниматься дальше. Наконец, они остановились перед красивой деревянной дверью. Всего на этаже таких было две: квартира Зуева и дверь напротив. Однако, у Владика всё внутри замерло, когда он предположил объёмы квартир.

Зуев открыл замок блестящим ключом и вошёл, придерживая дверь и для Владика. У которого, едва перешагнул порог, всё внутри замерло, словно он покусился на святая святых — на частную жизнь человека, с которым ему судьбой было написано не пересекаться нигде и никогда. Одно дело — работать. Сидеть, тихо смердя ненавистью, и бурчать неразборчиво под нос. И совсем другое — вот так вот вламываться с бухты-барахты в чужую квартиру, чужую жизнь. Соглашаться на помощь, соглашаться, по сути, быть обязанным. Это осознание особенно ярко и больно резануло по Владькиному самолюбию. Он мигом вспотел и со страшной силой захотел выбежать вон из квартиры: захлопнуть за собой дверь, кубарем скатиться вниз по лестнице и больше никогда сюда не приходить. И пускай на следующей их смене Зуев думает про него, что хочет. Плевать.

— Слава, закрой дверь, пожалуйста. Сквозняк.

Владик очухался. По голеням и правда ощутимо тянуло. Он сглотнул и захлопнул дверь за своей спиной. Которую Зуев, уже скинувший ботинки, закрыл, беспардонно протиснувшись рукой между Владькой и косяком двери.

В этот момент откуда-то из огромного, очень длинного коридора появилась миловидная женщина. Она улыбнулась Зуеву приятной, доброй улыбкой и непреклонно отняла скомканный халат, который тот держал где-то под мышкой. Владик впервые за очень долгое время в своей жизни буквально врос ногами в пол. У него даже самой захудалой мыслишки, что у Зуева есть жена, а возможно, даже дети, не появилось. Сердце почему-то колотилось под ключицами, лишая дара речи, а в голове было мутно. Ситуация непонятным образом ощущалась, как полное и невосполнимое фиаско.

— Глеб, вы рано сегодня.

— Да, как-то так, — он бросил быстрый взгляд на Владика, — получилось. Как у вас дела, Светочка?

— Алла Марковна недавно поужинали, сейчас смотрят любимый сериал, — на этих словах Зуев поморщился, а женщина, названная Светочкой, улыбнулась с хитрецой. — Будьте снисходительны к причудам пожилого человека, Глеб. У неё не так много радостей.

На это Зуев ничего не ответил. Зато выразительно посмотрел на Владика.

— Слава, ты раздеваться будешь? Может, чаю попьём? Или тебе только, — он замялся на миг, — дать, зачем ты приехал?

Почему-то это прозвучало жутко унизительно. И, пересиливая себя и окостеневшие конечности, Владик принялся стряхивать куртку с плеч. Язык до сих пор не собирался двигаться, как и мысли в голове.

— Глеб, я вам ещё нужна сегодня? Или могу идти? Ужин и завтрак я приготовила.

— Нет, Светочка, спасибо вам огромное. Я вас отпускаю.

Владик не успел отставить свои кроссовки сорок пятого размера в сторонку, как Светлана бойко завернулась в кашемировое пальто и шарф и, обаятельно улыбнувшись на прощание, исчезла за дверью. Владик только моргнул, переведя взгляд с двери на прихорашивающегося возле старинного зеркала в потемневшей раме Зуева. Он зачем-то пригладил свои волосы руками и вдруг прихватил их сзади чёрной резинкой, снова заставляя Владика удивиться. Ещё долгое время он не мог отвести глаз от этого растрёпанного недохвостика, появившегося у Зуева на затылке.

— Идём за мной, помоем руки. Ванная там, — и Зуев пошёл направо по длинному, строго и стильно обставленному коридору. Владику раньше не доводилось бывать в старых домах с потолками метра в четыре. Дух захватывало, и чувство было схожее с тем, когда он впервые попал в Эрмитаж. Благоговение. Он даже не смог никак пошутить над ситуацией. В голову лезли одни романтические сопли. Даже зависть куда-то пропала. Единственное, что его заботило, кроме зудящего любопытства, не воняют ли у него ноги после смены в больнице. Это было бы очень стрёмно. Особенно в этом антураже. Сам он вроде ничего не чувствовал, кроме интересного, обволакивающего запаха квартиры, где смешалось очень много всего: и пресловутый запах сигарет Зуева, и его парфюм, и почему-то запах лекарств, и ароматы какой-то свежеприготовленной еды, усиливающиеся, чем дальше они шли по коридору. Видимо, где-то в той стороне, спрятанная в темноте, находилась кухня.

Ванная поражала своими потолками и простором. Размером, наверное, с его комнату в их трёхкомнатной квартире на Мужества. И она была совмещённая, сразу с унитазом и огромной треугольной джакузи в углу, прямо под узким длинным окном, не закрытым никакими занавесками. Зуев пропустил его к раковине вперёд, и всё то время, пока Владик обстоятельно, по-докторски намывал руки в течение двадцати секунд, стоял рядом, украдкой, через отражение в зеркале поглядывая на него. А когда Владик закончил, сказал только:

— Подожди меня снаружи, ладно?

И, к своему стыду, Влад, прислонившись в коридоре к стене и рассматривая на потолке кованую люстру на три рожка, отчётливо слышал из-за двери, как Зуев моет руки, потом отливает, и моет руки снова.

— Идём, я должен познакомить тебя с мамой, — обронил Зуев, проходя мимо в другую сторону по коридору.

Владик застопорился.

— Подождите, Глеб Юрьич, — зашептал он, почему-то, пытаясь ухватить Зуева за рукав, но тот остановился и обернулся сам. — Может, не надо? Неловко как-то…

Зуев стоял и смотрел на него, и его бровь, правая, была чуть приподнята и изогнута.

— Глупости. Иначе нам не дадут попить чаю. Идём. — И он снова стремительно зашагал к комнате, закрытой на двойную дверь со стеклянными вставками. Вставки были сделаны под мозаику, внутри негромко бубнил телевизор. Зуев замер перед дверью и, зачем-то выждав несколько секунд, галантно постучал по косяку.

— Мама? Это я. У меня гость. Разрешишь нам войти?

Какое-то время за дверью молчали, хотя из-за створок доносился приглушённый шорох. Владик от неловкости и отчего-то неунимающегося стыда мечтал провалиться сквозь землю — в данном случае, сразу сквозь несколько этажей, чтобы очутиться на улице и сбежать отсюда, наконец.

— Входите, — донеслось из-за двери чистым властным голосом, и Зуев, зачем-то кивнув ему, открыл створки, проводя внутрь Владика.

— Добрый вечер, мама, — Зуев подошёл к широкой старинной кровати и присел на её край. Женщина на ней полусидела, прикрытая тёплым пледом. И хотя она оказалась пожилой, у Владика язык не поворачивался назвать её старухой. Она выглядела так, будто была ребёнком ещё в блокаду, перенесла её с гордостью и до сих пор эту гордость, как и упрямство, и собственное достоинство, несла внутри себя неугасимым огнём и неснимаемым корсетом. Ясный взгляд, ухоженное лицо и безупречно зачёсанные и уложенные в ракушку волосы, в руках, очень сухих, с пергаментно обтягивающей выступающие вены кожей, покоилось вязание. — Это Владислав Сергеевич, мой ассистент во Второй городской. Владислав Сергеевич, это Алла Марковна, — и он улыбнулся как-то виновато, когда Алла Марковна совершенно естественным жестом протянула руку, а Владик, не в силах удержаться, подошёл и эту тёплую, сухую птичью лапку пожал. Кое-как сдержав себя, чтобы не облобызать — ну, просто сама обстановка вдохновляла на подвиги. Комната была обставлена очень просто, при этом оформлением походила на комнату какой-нибудь гимназистки при Институте благородных девиц. Ничего лишнего, всё строго и чисто, и везде вязаные кружевные салфеточки, вкупе с характерным запахом старых книг и лекарств, выдающие комнату человека прошлого столетия.

— Мне очень приятно, Алла Марковна, — тихо проговорил Владик.

— Очень молодой у тебя ассистент, — сказала на это Алла Марковна, едва обозначая улыбку краешками губ. Глаза при этом оставались холодными, выцветшими, — и Владика как молнией долбануло. Вот, вот откуда у Зуева эта его дурацкая, выбешивающая манера. Которая сразу отчего-то перестала казаться такой уж бесящей. Владик считал это придуманной имиджевой фишкой, подчёркивающей статус и обособленность Зуева. Но разве человек может противостоять таким вот вещам, которые впитывает от родных с самых ранних лет? Неужели Зуев всегда был… таким невозможным?

— Ну же, мама, — Зуев вполне натурально улыбнулся, поднимаясь с кровати. — Давно ли я сам был таким?

— Насколько я могу судить, около семнадцати лет назад, — ответила ему женщина, едва ли замечая Владика. А потом вдруг пригвоздила его взглядом, ни агрессивным, ни злым, просто никаким. Но шевелиться под ним не хотелось. — Вам есть хотя бы двадцать, Владислав?

— Мне двадцать один, — выдавил из себя Владик, — я учусь на последнем курсе Военной медакадемии.

— Вот оно что, — протянула Алла Марковна и подняла своё вязание повыше, словно говоря этим жестом, что аудиенция окончена. — Тогда я желаю вам успехов, Владислав, в учёбе и в работе. И надеюсь, что вы станете первоклассным специалистом. Доброй ночи.

— Доброй ночи, мама, — сказал Зуев от двери, — если что-то понадобится…

— Если мне что-то понадобится, Глебушка, я позову. В конце концов, у меня парализованы ноги, а не язык, — заявила Алла Марковна, на что Зуев только устало улыбнулся и тихо прикрыл за собой дверь.

Владик только сейчас, в уютной безопасности коридора, понял, что у него до сих пор как бешеное колотится сердце и чувствуется слабость в коленках. Проходивший мимо Зуев вдруг хлопнул его по плечу, увлекая за собой. Как оказалось, в сторону кухни.

— Ты ей понравился, Слава. Весьма неожиданно.

Ах, вот что это было. Он, оказывается, понравился. Владик только диву дался. Но ничего не сказал.

Вообще, эти высокие потолки подавляли. Он всё никак не мог расслабиться и не чувствовать себя, как в музее. Как Зуев мог жить в подобных апартаментах и чувствовать себя уютно, Владик не мог понять. Деревянный, явно из массива, большой кухонный стол у окна, тут же рядом софа, обтянутая какой-то гобеленовой тканью, и ни одного нормального стула — все стулья в кухне Зуева походили на мягкие мини-кресла на витых ножках. Из общей «старинности» выбивалась только новомодная техника. Но и она была вся хромированная, подобранная в чётком соответствии с общей цветовой гаммой кухни. Высокое окно было прикрыто кремовой, расписанной пионами, римской шторой, и что там, за ней, Владик не пытался предположить.

— Присаживайся. Голодный, наверное? — Зуев принялся очень естественно двигаться по кухне, гремя тарелками и хлопая дверцей холодильника. Он скинул свой пиджак на ближайшее кресло, расстегнул манжеты, а длинные рукава рубашки закатал до локтей, открывая жилистые предплечья. Пока наливал что-то по виду дорогое и вкусное в круглые стаканы, освободил ворот рубашки и ещё пару пуговиц. Такой вот Зуев, порхающий по своей кухне, содержащий парализованную мать, вызывал у Владика остолбенение. Негативные чувства не ушли, но они словно закуклились, оставляя место непониманию и когнитивному диссонансу. Работая вместе с Зуевым, Владик никогда не задумывался над тем, что это, вообще-то, живой человек, который имеет родных, который где-то живёт, ест и даже, прости Господи, срёт. Он никогда в жизни не представлял себе жизнь Зуева, и раздумья на его счёт обрывались где-то в районе дорогого салона красоты, куда Зуев совершенно точно заскакивал перед работой за маникюром и укладкой. Глубже его мысли даже не пытались пробиться, для неприязни хватало и подобной мелочи. И сейчас, ловко нарезающий большим ножом сырокопчёную колбасу и сыр, и ароматный лимон, Зуев своей «настоящестью» вызывал оторопь. И что-то ноющее, ворочающееся внутри. Словно новые знания наложились на старые представления и теперь никак не совпадали зубцами шестерёнок, мешая дышать и думать.

— И что, даже ничего не спросишь у меня? — поинтересовался Зуев, ставя перед Владиком низкий пузатый стакан. — Попробуй. Это коньяк. Счастливые бывшие пациенты подарили. Меня учили, что такой коньяк ничем не закусывают, тем более лимоном. Но знаешь, я не особый ценитель крепких напитков. Поэтому закусываю всем, чем есть.

Голова у Владьки работала пока не очень, и он не рискнул говорить. Зато принял стакан и с удовольствием к нему приложился. И, чего и стоило ожидать от Зуева и его возможностей, такого шикарного коньяка Владька прежде не пробовал. От него не жгло и не горчило. Но словно сгусток огня, отдающий тяжёлым, древесным ароматом, он прокатился по пищеводу и улёгся внизу живота, согревая и баюкая. Не выжидая долго, Владик приложился ещё пару раз.

— Слава, ты бы тоже закусывал, — с едва заметным волнением попросил Зуев. На что Владик нервно усмехнулся.

— Знаете, Глеб Юрьич, такое закусывать и правда грех. Нальёте ещё чуть-чуть?

И он выпил ещё чуть-чуть, в то время как Зуев потихоньку цедил свой первый стакан. А потом картинка расплылась, его укутали тепло и нега, и Владик, уплывая в это тепло, благодарно улыбнулся.

Сколько прошло времени, прежде чем у него появилось неоформленное желание отлить, Владик не знал. Он приоткрыл один глаз и понял, что лежит щекой на чём-то мягком. И ему тепло. А перед ним совершенно дивная картина. Зуев, почему-то в очках в проволочной, едва поблёскивающей оправе, за ноутбуком, уютно устроившийся на софе напротив. Рядом с ним стоял стакан с так и не допитым коньяком. Владик прекрасно видел сосредоточенное лицо, в очках отражались какие-то открытые то ли документы, то ли сайты с множеством текста и редкими картинками. В голове Владика приятно шумело, его всё ещё качало по этим замечательным волнам коньячного тепла. И если бы не предательский мочевой, он бы ещё немного подивился на одомашненного Зуева и снова уснул. Но он медленно распрямился, с удивлением обнаруживая прямо перед собой на столе небольшую гобеленовую подушечку, а на плечах — плюшевый плед. Зуев уже смотрел на него и выглядел самую малость смущённым.

— Ты уснул прямо носом в стол, — сказал он, снимая очки. — Я уже хотел тебя будить. Сейчас половина двенадцатого.

— Угу, — Владик кое-как поднялся и, пошатываясь, убрёл в сторону ванной комнаты. Там он облегчился и умылся прохладной водой. Помогло не очень, его качало. Да и совсем не хотелось сейчас трезветь.

Вернувшись на кухню, он сел обратно на кресло. А потом нагло потянулся к стакану Зуева и, ухватив, допил его залпом, вызвав непередаваемое выражение на холёном лице напротив.

— А ты чем занимаешься? — спросил он Зуева, укладываясь на подушечку и устраиваясь поудобнее.

— Готовлюсь к утренней лекции. Я читаю курс в медицинском колледже.

Владик очень удивился. Почему-то он был уверен, что Зуев работает только с ним во второй городской. Видимо, что-то на его лице Зуева рассмешило, потому что он искренне улыбнулся и откинулся на спинку софы, потягиваясь вверх и разминая явно затёкшую спину.

— Ты думал, что я работаю только во Второй? — и фыркнул уже вслух, потому что Владик насупился. — Я не помню, когда работал меньше чем на трёх работах. Я очень много работаю, Слава. Иначе не было бы у меня ни машины, какую я хотел, ни всего остального.

— Ты же сказал, в лотерею выиграл, — выдал Владик хмуро, не замечая никаких перемен в их общении.

— Ну, я обычно всегда так говорю. Людям проще поверить, что кому-то ни с того, ни с сего привалило денег, а они просто бедняги невезучие. Обычно, услышав это, они успокаиваются и перестают спрашивать. Мне, Слава, удобнее один раз сказать, что выиграл в лотерею. Чем много раз путано объяснять, как я совмещаю консультации и практику в двух частных центрах, лекции в медицинском колледже и ведение отделения в городской больнице. Людям начинает казаться, словно я их обманываю или набиваю себе цену. А правда… она вот, на самом видном месте. Для тех, кто её хочет, конечно.

Владик положил скрещенные руки на подушечку, а на руки уже — свой подбородок. Уставился на Зуева, не мигая. Голова плыла и кружилась. За все три месяца совместной работы это была самая долгая речь, что он от Зуева слышал. И сейчас Владика переклинило, потому что голос у того оказался очень приятным. Слушал бы, как музыку, на повторе.

— А ты, Слава? — Зуев вдруг наклонился над столом, сдвигая ноутбук в сторону. — Тебе нужна правда? Почему ты на меня постоянно злишься? Или я чем-то тебя обидел?

Вопрос застал врасплох. Почему-то стало стыдно, и, наложившись на опьянение, стыд этот ломанулся к щекам и шее. Владик моргнул и отвёл взгляд.

— Я не это… не злюсь.

Зуев обидно фыркнул и распрямился. Его улыбка нареза́ла Владика на ленточки. Но Владька всё равно вернулся к ней глазами. На такого живого, показывающего эмоции, домашнего Зуева невозможно было не смотреть.

— Да будет так, — выдал Зуев наконец и встал, включая электрический чайник. — Тебе надо домой, Слава.

— Не хочу, — пробубнил Владик. То, как по-особенному, непривычно называл его Зуев, сладко отзывалось неожиданной симпатией внутри. Своим бурчанием он развёл Зуева на ещё один искренний смешок.

— Кто бы мог подумать, — сказал он невнятно из-за зажёванного по-быстрому кусочка колбасы, — что стоит извечно злого, сердитого Волкова напоить коньяком, как он превращается в доброго инфантильного щенка. Надо взять на заметку.

И хотя то, что говорил Зуев, звучало обидно и отчасти унизительно, сейчас Владику было плевать. Сейчас он бы Зуеву что угодно простил. Почему-то сегодня все его прежние представления, которые он собирал по кирпичику последние несколько месяцев, рухнули. А на пустыре, как известно, можно хоть храм строить, хоть ведьмины пляски устраивать — кому что по душе. До того момента, как Владик не соберётся с духом и силами и не начнёт возводить там новое сооружение. Какое-нибудь более основательное и продуманное, чем прежний кривой-косой алтарь его злости и зависти.

Потом Зуев поднёс телефон к уху и что-то кому-то говорил. Владик просто смотрел и слушал, не пытаясь понять смысл слов. И ему было хорошо.

— Я вызвал тебе такси. У тебя есть что-нибудь от похмелья дома? Слава?

Владик помотал головой. Зачем ему такие медикаменты?

— У тебя ведь завтра смена на скорой?

А вот это был удар по самым яйцам. Владик зажмурился и негромко простонал:

— Вот бля-адь… точно.

— Я тебе дам, что у меня есть. Растворишь утром в стакане воды и выпьешь, ладно? Заведи будильник обязательно, — его телефон завибрировал, на экране всплыло сообщение. — Пойдём, машина уже внизу.

И тут началось самое интересное. Владик, совсем недавно сам ходивший в туалет, теперь едва мог стоять на ногах. Колени у него дрожали и подкашивались, а голова начала сильно кружиться.

— Горе ты, горе, — вздохнул Зуев, как-то очень ловко подхватывая оседающего Владика под руку, крепко обнимая за талию и прижимая к себе. — Идём. Ноги-то хоть переставляй?

Владик, у которого теперь получалось только мычать, старался изо всех сил не наваливаться и переставлять ноги. Но это было тяжело. Зуев оказался тёплым и надёжным, и опираться на него, чувствуя все его приятные запахи так близко, было как запретное, урванное ненароком удовольствие.

Зуев помог одеться. Сунул во внутренний карман куртки нетолстый конверт, сказав, что там обещанные деньги. И помог спуститься по лестнице, всё так же игнорируя лифт, всё так же крепко прижимая к себе, забравшись рукой под куртку. Отчего пальцы его раскалёнными прутами чувствовались под рёбрами. Владик обалдел от безнаказанности настолько, что после второго этажа взял и устало приложился к зуевскому плечу. Там, возле шеи, сигаретами и парфюмом пахло сильнее всего. Владик даже прикрыл глаза, обнюхивая тёплую кожу.

— Ты не вздумай на мне спать, — возразил Зуев, двигая плечом. Словно Владику это могло помешать.

— Не буду, — только и сказал он, пьяно утыкаясь Зуеву носом в шею. Тот от прикосновения вздрогнул, но надо отдать должное его выдержке — даже не сбился с их совместного шага.

В бело-зелёную машину его загрузили с помощью водителя. Владику было немного обидно оставаться сейчас одному. Он видел сквозь стекло, как Зуев даёт деньги водителю. Немаленькие такие деньги. И, пока таксист садился внутрь, услышал обрывок фразы:

— Проводи его до квартиры, пожалуйста. Ну всё, удачи, — и машина тронулась, а Владик только вяло смотрел сквозь стекло на стоящего возле парадной Зуева.

Его, конечно, снова потянуло в сон. Ночью они доедут быстро, Владик знал. Но всё равно не мог бороться с подступающей дремой. И, уже уплывая под мерное покачивание рессор, Владик понял, что как-то так, наверное, чувствовал себя Пётр, внезапно прорубивший на болотах окно в Европу. Первооткрывателем.

Точно. Он был сейчас первооткрывателем Зуева. И искренне, по-мужски не собирался останавливаться в самом начале. Владик намеревался продолжать, углублять и дополнять полученные сведения. Теперь он хотел знать о Зуеве всё.