Очаровательная прозрачность

— Так ты, значит, этот… гей… или как тебя там?

— Сам ты гей, — обиделся пацан и отхлебнул глинтвейна. — Не гей, а геймер.

— Ну понятно. — Митяй злорадно кивнул и разлил всем мужикам вискарь. — Учиться не хотим, работать не умеем, в армию не идём, а сами деньги из родителей тянем, в стрелялки доблестно гоняем. Хорошо устроился.

— И не говори, — поддакнул кто-то из-за стола. — Сеструха моя с протянутой рукой к отцу ходит: «Папа, дай денег. С подружками в клуб иду, а мне надеть нечего». Экзамены сдавала — я думал, мать поседеет. Столько денег отвалили — страшно сказать.

— И ещё отвалите. Ты вот, Олежа, из столицы, да? Учишься, наверно? Мама-папа, небось, платят.

— Даже не собираюсь. — Олежу заметно развозило от горячего вина. — Кому она нужна, учёба эта? Деткам в клетках? Которым все мозги в школах засрали — это учи, это читай, не списывай, садись — «два»? А они все равно в телефон и за компьютер в порево втыкают да фотками и видосами спамят, всю сеть засрали. Плевал я на учёбу вашу. Я в десятом классе уже полторы штуки зелёными в месяц зашибал и любимым делом занимался. Турниры гонял.

— Какие турниры? — не понял один из Митяевских корешей.

— В Каэску, в Доту, в Танки…

Дальше Ерёма слушать не стал. Вышел тихонько через заднюю дверь на внутренний двор. Морозный воздух обжёг горло и лёгкие не хуже глинта, так что хотелось зажмуриться и пить его осторожно, маленькими глотками. Ночное небо плыло над головой, мерцало колючими звёздами-снежинками. Тучи ушли за перевал, и в ближайшие дни снега не ожидалось.

Ерёма порадовался. Снег он вообще-то любил, иначе не жил бы на самой вершине горы круглый год, иногда только, на пару летних месяцев, выбираясь с кордона к тёплым европейским морям. Но «сегодня снова выпала эта белая дрянь и завалила парковку». Фраза из старого анекдота про канадского эмигранта пришлась совершенно кстати, потому что наутро и парковка, и двор, и подъездная дорога к усадьбе действительно были завалены по колено, а Ерёма ждал гостей. Пришлось выводить из гаража громадный "Форд" с ковшом и расчищать и двор, и парковку, и проезд от ворот, а дорогу — уже ратраком до самого верхнего подъёмника.

Усадьба «Шелтер» на самой окраине курорта пользовалась популярностью у фрирайдеров, но Ерёма брал к себе далеко не всех. Гостей ожидалось восемь человек. Больше «Шелтер» не вмещал. Три номера на втором этаже — два двухкомнатных и один однокомнатный, каждый со своим балконом. Внизу большой каминный зал с креслами, барной стойкой, столами и бильярдом, и служебные помещения. Повариха, горничная и помощник Коля жили в гостевом доме практически весь сезон. Сам Ерёма обитал на другой половине, в пристройке прямо над крутым, обрывающимся метров на тридцать вниз склоном. Здесь у него и кабинет был рабочий, и спальня, и библиотека. И постояльцев отсюда почти не слышно, даже если разгул и пьяные праздничные шатания у них до самого утра.

Гости на этот раз прикатили двумя компаниями. Первая — из трёх человек: два парня и девушка. Девушка сразу понравилась — фигуристая, спортивная, активная, с большим улыбчивым ртом и остреньким носиком, обсыпанным веснушками по прозрачной бледной коже. Василиса. С ней парень Олежка, весёлый, коротко стриженный, не совсем качок, но форму и повадки Ерёма оценил. Явно боксёр, или самбист, или ещё кто подготовленный. Второй пацан с ними помладше, на Василису похож. Такой же рыжик, только выше, светлее, кудрявее, золотистее и глаза карие, как шоколад, горячие, острые. Лет двадцать лисёнку на вид, может и поменьше. Они его почему-то Горькой звали, хотя он представился Игорем.

Вторая компания постарше оказалась. Этих Ерёма давно знал. Митяй, старый друг, своих корешей покататься вывез. Все как один, здоровенные парни, такие же, как Ерёма, весёлые и в меру пьяные.

За порядок Ерёма не беспокоился. Неприятностей у него в гостинице почти не бывало. Тот, кто рисковал отметиться плохим поведением, больше в «Шелтере» не появлялся, да и на курорте тоже. Место было элитное, заповедное, и слишком борзых мажоров, хозяев жизни и просто придурков не привечали. Здесь царили свои законы, свои рекомендации.

После завтрака — шаньги с картошкой, творогом и вишней, посихунчики* и настоящие уральские калачи под травяной чай и глинтвейн с мандаринами — гости кататься собрались. Пацаны с девушкой неожиданно лыжниками оказались и начисто игнорировали подколы бордеров из старшей компании.

Ерёма всех их на дикий склон на ратраке завёз, когда солнце уже высоко забралось, слепило глаза в синем умытом небе. Яркие куртки на снегу как цветы пестрели, и настроение у всех было какое-то приподнятое. Ерёма такие дни особенно любил. Вот и сейчас ощущение праздника накрывало так, что даже сдерживаться приходилось — из-за ожившего ли вчерашним вечером после долгого молчания чата, в котором светилось одно единственное, но долгожданное слово «встречай». Или из-за того, что реальность оправдывала все самые горячие ожидания, а может, просто соскучился по хорошей компании после двухнедельного простоя, хотя одиночеством он обычно не тяготился.

Ерёма помог вылезти из кабины Василисе. Она вдохнула глубоко морозный воздух, подошла к краю склона, раскинула руки:

— Красота какая!

Потом на Ерёму оглянулась, подмигнула ему. В кабине ещё сказала, что звать её можно Васей, а пацаны с ней — просто друзья и никому из них она не жена, не сестра и уж тем более не мать-перемать. Ерёма информацию принял, поулыбался одобрительно, почесал перчаткой подбородок. Да уж, надо побриться всё-таки. Ему бывшая жена когда-то не хуже оголодавшего за зиму дятла долбила череп о том, как ему небритость не идёт, а усы и борода, которые он любовно отпускал с тех пор, как ушёл в запас по ранению, и вовсе делают его похожим на Че Гевару. Правда, для Ерёмы это как раз комплиментом звучало. Товарища команданте он уважал и за деятельность героическую, и за меткие высказывания. «Освободителей не существует. Люди сами освобождают себя». Сам придумал, или подсказывал кто? Но как звучит!

— Это не просто красота — это свобода, — отозвался Горька, застёгивая под подбородком шлем ядовитого, кислотно-зелёного цвета. Как будто мысли Ерёмины прочитал. На курорте была своя зона фрирайда, но слово «зона» бесило фрирайдеров не меньше, чем паханный-перепаханный снег в этой самой зоне. Не то что здесь, почти на вершине, где девственно-нетронутые сугробы раскидывались привольным простором вниз и по сторонам до самой опушки. Ерёма и сам бы катнул сейчас с удовольствием вместе с гостями. К ручью незамерзающему сводил бы. Там под берегом у него своя лыжня — по сугробам, через овраг и сказочные арки-намёты под арками полёгшего после недавнего бурана молодого ельника. Ну да ладно, успеет ещё. В следующий раз помощника Колю с ратраком отправит, а сегодня и так дел невпроворот. В такие дни работать особенно хотелось, особенно когда важный проект у него на завершающую стадию выходил и получалось уже что-то толковое, правильное, работающее так, что не стыдно было погордиться и людям показать.

Горька встегнулся в крепы широких лыж с загнутыми задниками и носами, толкнулся палками. Ерёма глянул на фирму, присвистнул уважительно — Lacroix LXR HD. Ничего себе — лакшери! Дорого-богато! Олежка-качок надвинул маску на лицо, оглянулся на Василису. Та старательно встёгивалась в лыжи возле Ерёмы и вдруг пошатнулась, схватилась за его куртку, чтобы не упасть. Он вежливо поддержал, чуть приобняв. Митяй позади язвительно хмыкнул. Ничего, пускай завидует. Молча. «Молчание — это продолжение спора другими средствами». Тоже хорошо сказал товарищ Че.

— Ну что, Вась, я — спереди, Горька — сзади. Не теряй нас, — Олежка гикнул радостно и пошёл наваливать по целине самый первый, взметая веерами снег.

— А вы чего? Давайте за ними, — Ерёма проводил взглядом зелёную куртку Горьки, скрывшуюся за деревьями. Митяй с сомнением смотрел вслед умчавшейся троице.

— Нет, Ерёмин, ты его лыжи видел?

— Видел, хорошая модель — жёсткая, строгая, не забалуешь. И работать заставляет. Вот точно не для папиков вроде тебя!

— Ну, тебе виднее, конечно. Хотя что ты там видел вообще, пока с дамой обнимался?

Ерёма на хохму предпочёл не отвечать. «Молчание — это продолжение спора…»

— Держитесь правее всё время. Но, если что, там дорога идёт серпантином. По ней ориентируйтесь. Внизу самом подъёмник. Если вдруг случится что, по рации вызывайте. Связь хорошая, далеко берёт. Я вас вечером на ратраке от Гостиного Двора подберу.

День пролетел незаметно. Гости возвращались домой уже в темноте, усталые, голодные и почему-то трезвые. Только у молодёжи губы были красные, глаза шальные и усы от глинтвейна.

— Меня завтра всего ломать будет, — пожаловался Горька ещё внизу, подсаживая девушку Василису в кабину ратрака. — Отвык. Тренажёрка — это всё-таки не то.

— Ничего, сейчас в баньку пойдём, — отозвался Ерёма. — Прогреем тебя до самого скелета.

Баня у него была роскошная. Целый комплекс. И настоящая русская в дубовом срубе с печкой-каменкой, и финка отдельная для особо привередливых туристов. А ещё у него был чан — большущая деревянная купель, где вода грелась от печки-буржуйки. В чане легко располагались в положении сидя четверо взрослых мужиков. Эту диковинку Ерёма с Закарпатья вывез. Насмотрелся там, когда служил под Ужгородом, почти на самой границе. Местные любили такое в своих колыбах устраивать. Сидишь себе в тёплой, парующей воде, а снаружи снег идёт, и мороз почти не ощущается. Зимы в последние годы даже здесь, на Южном Урале, были больше снежные, а не морозные.

— Банька — это то что надо. И баньку, и Маньку бы нам. — Парни грузились на ратрак и ржали как кони. Василиса придвинулась поближе к Ерёме и смущённо рдела румянцем.

— Не боись — мы детей не обижаем. — Это явно к Горьке относилось. Ерёма представил, как тот тоже краснеет в темноте и застенчиво улыбается.

— Я вам обижу! — пробормотал Ерёма, аккуратно загоняя ратрак во двор.

«Шелтер» светился разноцветными огнями иллюминации по всей крыше и террасе. Весёлые лайки, выпряженные Колей из постромок лёгких нарт, скакали вокруг гостей. Они сегодня тоже работали — туристов и детей внизу лыжных трасс катали.

После бани, напарившись, намлевшись в чане, наплюхавшись в бассейне, нанырявшись в снег, сели ужинать за один большой стол. Встречу отметить, за приезд выпить, познакомиться, пообщаться. Говорили о работе, о семье, о жизни.

Ерёма о чужой жизни слушать не хотел. И так знал, начнут сейчас в пять глоток этого Олежку воспитывать. А что нового скажут? И так понятно — мир изменился, а кто-то не заметил, и не хочет замечать, и вяжет остальных, опутывает своими устоями, опорами, моралью. Укрепляет шаткой незыблемостью, всем понятными узкими скрепами — семья, религия, школа, дом. Думай, как я. Живи, как я. Люби, как я. Учитель всё знает. И родители всё знают. И правители тоже. Пускай ни черта они и не знают на самом деле, кроме своего мирка с окоёмом на расстоянии вытянутой руки, банки своей паучьей, в которой всё так ясно-понятно. И не хотят даже знать. Да и сам он ни черта не знает и чем больше узнаёт, тем острее понимает ширину и глубину пропасти своего незнания. Может, поэтому он и забрался сюда, в горы, подальше от людей и от их неведающего безумия. Отсюда гораздо легче не знать, но можно смотреть и как-то действовать, если придётся. А для действий у него все ресурсы имеются, пускай хоть ядерная зима наступит, хоть чума на всех континентах…

А Олежек этот переигрывает. Даже Василиса заметила. Хорошо, что Митяй правила знает. Беспредела не допустит. А вот куда это младший их запропастился?

В парную Ерёма вошёл без стука — думал, там нет никого, и замер соляным столбом. Пацан только вылез из чана. Стоял на помосте, готовясь нырнуть в свежий, только что накиданный работником Колей сугроб. Ерёма сглотнул. До чего красивый мальчишка — ровненький, гладкая кожа на спине лоснится, на бёдрах, ягодицах с ямочками и длинных стройных икрах не волоски даже, а так — пушок рыжеватый, золотящийся в свете фонариков, зажжённых по углам площадки для чана. Никаких этих татуировок модных, значков приметных. Тело казалось ожившей статуей с нимбом из каштаново-рыжих кудрей, мокро змеящихся по плечам. Пацан глубоко вздохнул и прыгнул в снег. Ахнул, завопил там громко, матерясь и отплёвываясь. Ерёма засмеялся, ловя себя на желании выхватить поскорее из снега, завернуть в прогретое на камнях полотенце, унести, утащить в тепло, к огню и там отпаивать пряным вином, смотреть, как розовеют губы и щёки. Эх, педофил ты недоделанный, Ерёма.

Он смотрел, как пацан выбирается из сугроба. Увидел его, заулыбался. Совсем наготы не стесняется, паршивец! Снег таял на нём, стекал по гладкой коже плеч и животу, в паху искрился капельками. Ерёма кинул ему большую махровую простыню. Подавил желание самому растереть. Горька смотрел восторженно — показалось, прямо в душу заглядывает шоколадными глазюками:

— Здорово так! Третий раз прыгаю! Не вылезал бы отсюда.

— Пойдём, после такого надо сбитень пить…

По номерам разошлись рано. Сказались, видать, и дорога, и первый день отдыха. Он и самым длинным, и самым насыщенным обычно бывает.

Ерёма совершал свой обычный вечерний обход. Положил в топку большое полено, так, чтобы до утра прогорало, задвинул стеклянную каминную дверцу. Осмотрел внимательно пол — нет ли где выпавших угольков. Сходил в котельную, проверил давление в котлах и баках с водой. Потом в диспетчерскую зашёл, сделал заявку на ещё пять баков солярки. Запас никогда не помешает, а у него и ратрак, и снегоходы, и "Форд". Прогноз погоды глянул. На завтра снег не обещали, но мороз усилится. Значит, снег сухой будет. Можно гостей свозить повыше. Там как раз склоны нетронутые.

Когда лёг в постель, вытягиваясь под пахнущим травами одеялом, думал, заснёт — только до подушки дотронется, но сон не шёл. Вспоминались разговоры за столом, Митяевские намёки, собственные мысли и лукавый взгляд Василисы, которая весь вечер ему глазки строила, в разговор втягивала, вопросы задавала — не скучно ли ему здесь, где бывал, что видал. Пришлось рассказывать — и про мишку, забредавшего в их края из заповедника, и про весенних волчат, и про чёрных белок, расплодившихся в соседнем распадке. А перед глазами всё стояла точёная мальчишеская фигура на деревянном парапете и капельки от растаявшего снега на золотистых колечках волос в паху. С ним Ерёма и сам не вылезал бы из чана. Представил, как своими ногами трогает его длинные ноги, раздвигает. Как ведёт сводом стопы по стройной голени к самому паху, сталкивается коленями. Как тёплые, податливые губы раскрываются под напором его языка и зубов…

В коридоре скрипнула половица. Наверное, Нафаня домой пришёл и топает. Кот, когда гости в «Шелтере» стояли, только ночью домой возвращался. Здоровенный дымчатый сибиряк не всех любил, к людям выходил редко, и то если был в особенно хорошем расположении духа.

А потом дверь тихо открылась, и кто-то шустро, почти бесшумно, проскочил в комнату. Откинул одеяло. Ерема протянул руки, ловя в объятия быстрое гибкое тело. Прижал, стискивая, подминая под себя, ища губами чужой рот со сладким вкусом сбитня. Перехватил возглас в темноте, накрываясь одеялом с головой, и там руками шарил нетерпеливо по телу, стискивал крепкие маленькие ягодицы, раздвигал их, прокладывая себе дорогу пальцем во влажное, горячее, ждущее. Шептал глухо, когда отрывался от губ:

— Пришёл всё-таки…

— Скучал… Хочуу… давай… аах… Больно…

— Потерпи, зайка… сейчас… Всёоо… Мой уже…

А потом говорили в темноте, и шёпот совсем сонным и тихим казался после восторженно-громких шлепков, звуков и сдавленных стонов-укусов куда-то в плечо, и в грудь, и в шею.

— Останешься?

— Не могу. Подставлю тебя. Ты же знаешь, я в розыске.

— Так, может, пора на легальное положение переходить?

— Ага, запрут меня где-нибудь, и буду я с девяти до шести бурную деятельность изображать, интернет им собственный сочинять. Хотя была у меня идея. Я бы такую «Чебурашку»** зафигарил, мало не показалось бы…

— Ну и зафигарил бы…

— Не хочу… Тебя хочу… Давай ещё…

В спальню вломились решительно, без стука, в пять утра, как завещал товарищ Дзержинский. Ерёма вздохнул, сел в постели. Оглянулся на тревожно заворочавшегося Горьку. Тот просыпался с трудом, хлопал узкими со сна глазами, приподнявшись на локте. Одеяло сползло, обнажая бедро и то, что ниже. Ерёма перегнулся через него, подтянул край, прикрыл ему утренний стояк. Жалость обожгла при виде сонно моргающих золотистых ресниц. Зато Митяй смотрел на них с особенным интересом. Ерёма глянул на цветущие у Горьки на шее и плечах засосы. Себя за грудь потрогал там, где саднило. Да уж! Ночка удалась.

— Вечно ты, Митяй, не вовремя, — вздохнул он, выбираясь из постели.

Натянул трусы, накинул халат. Открыл форточку, впустил немного свежего воздуха в ночную духоту комнаты и тут же закрыл. Горька голый совсем — прохватит на счёт раз.

— Я-то вовремя. — Митяй упёр руки в боки, не спуская глаз с пацана. Тот, казалось, и не испугался вовсе. Только глаза сощурил, как лисёнок, загнанный в дальний угол норы. Только что не тявкнул. Ерёма умилялся. Вот же выдержка, ей-богу! — Его ж только у тебя в постели и можно поймать. Голыми руками теперь бери.

— Себя и возьми. — Горька оскалился в злой усмешке. — Голыми руками. А мы пофоткаем.

— Ладно. — Митяй посерьёзнел, цыкнул на хохотнувших за спиной мужиков. — Вставай. Трусы надень.

— А мне, может, так нравится. — Пацан полез из постели, но Ерёма удержал его за плечо.

— Не спеши. У нас к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

— Тогда сразу — нет. — Пацан дёрнулся, сбрасывая с себя ладонь Ерёмы. — Ни руку, ни сердце, ни мозги не отдам, хоть в ногах валяйтесь.

— Ты послушай сначала и всё-таки согласись. Не век же тебе бегать. — Ерёма смотрел, как пацан потянулся за своим халатом на полу, набросил на плечи, выпрямился. Лохматые рыжие вихры торчали дыбом, и весь он был взъерошенный, нахмуренный и в то же время какой-то очень спокойный. Ну что ж, правильно — проигрывать тоже надо уметь.

— Сколько надо, столько и буду бегать, — огрызнулся он, не глядя на Ерёму.

— Ну вот и добегался. Просто сейчас у тебя есть выбор. Пойти с нами добровольно и сотрудничать. А так, можешь и посидеть. Сначала в СИЗО, потом…

— Вы сначала докажите.

— А никто ничего доказывать не будет. — Митяй терпеливо усмехнулся. — Закроют тебя и будут дожимать. Только не так ласково, как Ерёма…

Его ловили второй год, но известен он был уже давно. С тех пор как вывел свою команду на мировом турнире по КаЭсГо в финал. Ерёма малолетним геймером с ником Giro1825 тогда и заинтересовался. Тот в свои четырнадцать шпилил так — взрослые пацаны завидовали, читером считали. Он год доказывал, что не читер. Комп у него был больно навороченный, все приблуды игровые, аккаунты прокачанные. Как его только не обзывали от бессилия, он только весело ржал в микрофон. Ерёма потом разузнал, что мог. Из семьи у парня только бабка старая оставалась, она же его и воспитывала, когда вся семья в аварии погибла. Ему как раз двенадцать исполнилось. Другие родственники тоже были, присматривали, конечно, как могли, но чем пацан в свободное время занимается, не интересовались. А он тогда с головой ушёл в сеть, разрабатывал моды и текстуры для какой-то компьютерной фирмы, игры бетатестил толково и за немалые деньги, совал свой нос всюду, куда только можно, играючи вскрывая камеры наблюдения, бессовестно прогуливая школу и игнорируя предупреждения социальных служб. Это потом уже разобрались, что он каким-то образом умудрился даже счета открыть в банке по поддельным документам из честно стыренной у того же банка базы данных. Там до сих пор верили, что Валерий Щеглов — живой, реальный человек. У него были адрес регистрации, приличное место работы во Владимире, реальная зарплата, налоговый номер и даже бывшая жена с ребёнком, которой он исправно платил алименты.

Ерёма и сам не понял, почему его так зацепило. Уж больно интересный парень оказался — la entrañable transparencia***, как в песне говорится. Втирался к нему в доверие осторожно. Тот скрывался умело, все данные прятал, шифровался не хуже второкурсника по системам безопасности. Но в чате как-то признался, что английский слабоват у него, и Ерёма предложил поднатаскать. Тот помялся, поломался, но Ерёма знал, чем погладить мальчишескую гордость. Записал его к себе в команду на турнир, представил шестнадцатилетним. Общее вранье сдружило. Таких детей в игровом мире немало было. Иногда спрашиваешь кого-то: «А сколько тебе лет, человек?», а в наушник тебе детским голоском отвечают: «Двадцать четыре».

А потом Giro пропал с концами и даже по известному домашнему адресу не находился. Бабка, как оказалось, умерла, квартиру продали, ребёнок растворился в пространстве и времени.

Ерёма пожалел, что не раскрутил парня до конца. Таких после школы с руками и ногами можно было забирать в спецгруппы. Поступали они обычно без экзаменов на одну специальность на факультете с очень хитрой аббревиатурой и работать сразу же начинали.

Объявился он года через два. Сам Ерёму в сети нашёл, представился и показал кое-что, вроде как по секрету. У Ерёмы тогда от такого финта ушами дар речи отнялся. Счета, список банков, ключи, пароли, видеозаписи со звуком и без, сотни адресов, сгенерированных пользователей и много другого «товара».

Где этот пацан был и чем занимался эти два года, он так и не понял.

— Учился, — тот хохотнул молодым ломающимся баском. — Жить захочешь — и не тому научишься. Это вон пускай овощи, которым делать нечего, по универам сидят, дипломы вымучивают. А мне всё, что для мозгов надо, сеть даёт.

О том, чем пацан в свободное время занимается, на какие сайты ходит, чем в даркнете интересуется, Ерёма просёк быстро. Тот свои нетрадиционные интересы и пристрастия не скрывал, но от прямых встреч уклонялся. Встречались в вебкаме до тех пор, пока общее дело не соединило прочнее любой привязанности.

Минпром они хакнули на пару, но под чётким руководством Митяя, который и заплатил, как заказчик в прямом и переносном смысле. Его отдел обосрался по полной, был лишён премий и отгулов. Озлобленные сотрудники поклялись найти и взъебать наглого хакера. Пацан, естественно, об этом не узнал, но решение было принято единогласно — пора было брать парня под крыло. Только Ерёма предложил ещё одно испытание. И вот этот квест они проходили все вместе уже год вплоть до сегодняшнего дня. И почти прошли…

Пацан на Ерёму так и не взглянул, шагнул к двери, и Митяй посторонился, давая ему дорогу.

— Одевайся. Друзьям своим скажи, что уезжаешь, а они пускай ещё тут пару дней отдыхают. И давай не будем поднимать шум.

Пацан вышел в коридор гордо, в распахнутом халате, не обращая внимания на ржущих Митяевских парней, потянувшихся следом за ним. Поднялся по лестнице не спеша, вразвалочку, толкнул дверь к себе в номер. Гром и вспышка от взрыва самодельной петарды были потрясающими, как и грохот захлопнувшейся двери. Ерёма едва не оглох. Рядом истошно заорал Митяй, рванувший вверх по ступенькам. Дверь выбивали втроём. Ерёма аж затосковал. Хорошая дверь, дубовая. И засов там знатный.

Двое побежали вниз, выскочили на улицу. Ерёма видел, как они скрылись за углом усадьбы. Посочувствовал. Склон там был почти отвесный и снега внизу метра два намело.

Когда дверь слетела с петель, в номере, понятное дело, никого уже не было. Холодный ветер с горы раздувал занавеси. Они вышли на террасу, и Ерёма, кутаясь в халат, не выдержал и хрюкнул со смеху. Митяй бессильно матерился, а потом оглянулся на него и тоже засмеялся. Далеко внизу, в утреннем морозном сумраке, взрывая снежную целину, уходили к лесу сквозь сугробы фигурки лыжников.

— Всем отбой, — крикнул Митяй в рацию. Посмотрел на Ерёму. — Ну, что скажешь?

— Там внизу трасса на Самару. Поймают попутку. Через два часа будут в городе. А там ищи-свищи. Документов у них левых навалом.

Митяй ещё раз смачно чертыхнулся и пошёл к себе за вещами…

— А я тебе говорил — оставь его здесь. — Ерёма провожал гостей. Те грузили рюкзаки на ратрак. — У меня и оборудование, и спутник, и генераторы. Ты же видишь, малой он ещё, не наигрался, не набегался. У меня бы хоть под присмотром был.

— Ты же сам и позвал его. — Митяй не выдержал, засмеялся. — Нет, но видон у вас обоих был — тушите свет… Я тебя теперь шантажировать буду.

— Позвал. — Ерёма посмотрел на дымок, поднимающийся со стороны бани, улыбнулся. — Конечно, позвал. Хватит ему прятаться. Он же даже когда спит, то спасается от кого-то, то прячется и крови реальной боится, анонимус хренов. А у вас что? Будете на нём модели свои унылые отрабатывать…

— У нас бы как сыр в масле катался. Ему ж учиться надо.

— Это тебе у него учиться придётся. Ты разве не понял? Его к стене прижмёшь, он сразу выход искать начинает, и помрёт, но найдёт.

— Нам и нужно, чтобы он выходы искал. Мы уже два теракта чуть не профукали. Стареем. Этот гей-геймер твой сильно бы нам помог.

— Посмотрим. Может, поймаешь ещё. Ему ж чем труднее задача, тем веселее. Он эту поездку так разрабатывал. Я тебе потом схему покажу. Те двое с ним в связке были, как прикрытие. Даже если возьмёте их, ни хрена не скажут, потому что и не знают ни хрена. Надёжные ребята. Спалил ты свою контору, Митяй. И мою заодно.

Ерёма проводил гостей до машины на верхнем подъёмнике. Вернулся домой с ратраком. Во дворе поздоровался с Колей. Тот собак уже в нарты запрягал и про утренний переполох ни словом не обмолвился. Сказал только, что в гостевом доме все спят ещё.

Ерёма прошёл к себе в парную. Разделся, не торопясь, в тёплом предбаннике. Усмехнулся, разглядывая в зеркале следы зубов на плече. За стеклянной дверью в отражении виднелась площадка с чаном. Утро занималось ясное и солнце путалось в рыжих вихрах головы над краем купели, блаженно запрокинутой на валик свёрнутого полотенца. Он обходил чан по парапету и не мог насмотреться. Гибкое точёное тело под водой казалось золотистым, карие глаза смеялись на чуть тронутом веснушками серьёзном лице. Ерёма скинул на пол халат, залез в горячую, парующую воду. Погладил доверчиво вытянутую в его сторону ногу от ступни до колена.

— Значит, решил остаться?

— Пока — да. Ты ж сам говоришь, оборудование у тебя… — Горька улыбался ему разморено и спокойно. — А там поживём, увидим.

Ратрак — специальное транспортное средство, используемое для подготовки склонов. Также ратраки могут использоваться для транспортировки грузов, перевозки людей, а также при спасательных работах в соответствующей местности.

* Посихунчики (посикунчики) — веселое название уральских маленьких пирожков с мясом. Немного надкусишь посикунчик — и из него брызнет горячий бульон. А в народе говорят, что пирожки «сикают».

** «Чебурашка» — сенатор Максим Кавджарадзе в 2014 году предложил построить внутрироссийскую информационную систему, «чтобы уйти из-под крыла США», и даже придумал русскому интернету запоминающееся название — «Чебурашка».

*** очаровательная прозрачность (исп.)

Giro — вираж (исп.)