Облом

 
…Он такоооой! Ой, держите меня, подруги! Ой, не могу… Ладно, закажите Зине абсенту и развешивайте уши.
 
…Глаза – просветлённо-серые с лёгкой желтинкой, как свежая подростковая сперма! Ресницы девичьи русые – хоть косы заплетай. Личико матовое, прозрачное, прожилки голубенькие на висках, как речушки на карте плоскогорья. Носик филигранным холмиком. Губки фруктовые в солнечной опушке, как в берестяной корзинке. Личико правильное – Рембрандт отдыхает! Кудряшки светлые остриженными золотыми ниточками переливаются утренним солнышком. А череп, вашу мать! Думаете, неважно? Дуры вы сеновальные. Умеренный доликоцефал – вот вершина сексапильности!
 
Стою на кафедре, как идиотка пришибленная. Забыла, с чего лекцию начать хотела. Первую лекцию на втором курсе. Все тетрадки подоставали, на меня уставились, ждут. И он смотрит на меня, ебанутую кандидатку исторических наук. «Закройте ваши гроссбухи, всё равно не успеете за мной. Я вас думать учить пришла, а имена и даты в учебниках найдете». Как он на меня посмотрел, девки! Гром и молния прошибли, аж под коленкой зачесалось и блузка к спине листом банным прилипла. Ну и прорвало меня тогда. Что я несла! Будто шампанским упилась на похоронах свекрови. А он зеркала глаз с меня не сводит и слепит, как стая солнечных зайцев. Тонкой рукой в лоб уперся и сверлит, юный засранец. Принц! 
 
Потом сообразила я, пошла по аудитории. Чтоб руки его разглядеть – он за вторым столом. На каком прецизионном станке эту филигрань вытачивали? Каким резцом ваяли это совершенство? Как представила, что этот аккуратный длинный пальчик скользит по моим губам, чуть Верку Засулич с Фигнер не перепутала. Обошла, уперлась глазами бесстыжими в его затылок, сбежала по игривой косичке за воротник, носом потянула – аромат свежести. Такой невьебенной утренней свежести! Как представила его выходящим из душа, с капельками воды на бритом полотенцем подбородке… Девки, тут впору было забыть, из-за чего была гражданская и куда была интервенция! 
 
Отвянь, Светка, не хватит мне! Эй, гарсон, ещё двойной абсент! Слушайте дальше, девки. Или не интересно? То-то!
 
… А он развернул на меня взгляд наивный, чистый, как горный боржом с пузырьками, головку пятерней подпер и мутотень мою программную слушает, про какую-то новейшую историю... А новейшая история моей жизни сидит во втором ряду! Собрала последние силушки, глаза подняла, как гантели, меж рядов прошлась, чтоб хоть чуть сосредоточиться. 
 
Как же, сосредоточилась! Ну какого он ногу из-за стола выставил, с задравшейся штаниной! Такой лакомый кусок загорелой волосатой ножки, так и хочется рукой погладить или ущипнуть. Эх, на коленку бы его присесть! Да головку к груди прижать, да целовать эти нежные пионы губ до конца пары… 
 
Тут звонок. Я за ним в коридор, ничего не соображаю. Он у подоконника остановился возле тёлки какой-то джинсовой – ну, из тех, что по углам на дискотеках очками стреляют и фанту сосут. Та очки пальцем втёрла и жеманится, а он кивает. Сопля, в дочки нам годится, а пялиться нагло научилась. Убила бы курву, как эсеры Мирбаха. 
 
А он такой росленький, стройный, не спортивный, но и не здыхлик. Статуэточка эллинская. Ну, я сообразила их расписание глянуть: физвоспитание следом, а у меня форточка. Лекцию до конца еле дотянула, Коллонтай чуть женой Фрунзе не обозвала. 
 
Как дура последняя понеслась вместо кафедры в спортзал. А у них волейбол. Я забилась в уголок неприметный, здрасьте-петр-илич, я-тут-посижу-мозги-проветрю. 
 
Выходит в красных трусах, майчонке белой, руки-ноги бронзовеют отлетевшим летом. Фигня, что играть не умеет, ни одного мяча не берёт. Всё равно он самый! 
 
Раздела я его, сами понимаете… а где халдей с моим абсентом?.. по самое ой-ой-ой. Глазами блядскими, натурально. Нахер потную майку с ладной грудки. Трусы снимала медленно, с одышкой. А плавки под ними рвала зубами. 
 
Че ты ржёшь, Светка? Смотри на мой новый фарфоровый мост и завидуй. Лучше б к протезисту сходила, чем бабки на Анталью и недомытых турчат грохать. А помнишь, Аничка, её пэтэушника, что слинял из-за коронок и целлюлита? Да, злая сегодня я, девки, давайте хряпнем лучше. 
 
Короче, обсосала лапочку за час, изласкала-отмутузила, заглотила по гланды, поперхнулась, но не выплюнула. Уж не помню, сколько раз он кончил, но я так потекла, что пришлось боком-боком из спортзала. Он меня заметил, но внимания ноль – на игре барсик был сосредоточенный. Сходила я в забегаловку на углу, опрокинула пару мензурок, чуть полегчало. Ну, думаю, поймаю подле раздевалки и пойду на решительный штурм. Подкрасилась, сиськи подбила, стою на боевом посту, мечтаю сигаретой. 
 
Вхожу мысленно в пустую раздевалку. Запах пота молодецкого шибает. Но вы ж знаете: не придумали ещё той плётки, что бабий обух мой перешибет! Лезу к нему под душ, вплетаю свою басму в теплые струи, выливаю воду из лодочек, а потом сползаю по онемевшему мальчику пересохшими от воды губами. Водопад слёз из рассекателя туманит мои бесстыжие очи, но опытный рот не промахивается. Под сенью струй сосите… А чё, много ли нам осталось? 
 
И оживает цветочек аленький на крепнущем стебельке. И пальчики точёные роняют мыло и, дрожа, опускаются мне на плечи. Не держат стройные ноги, подламываются, и бьются острые нетерпеливые коленки о кафельную мутность жёлтого пола, так что едва успеваю перехватить его губные черешни и зверски выдавить каплю сладкого сока. А вы хотели любовь без крови? Так ешьте тёртую морковь!
 
Потом тащу из-под душа вожделенное тело на деревянную скамейку со шкафчиками – скамью подсудимых. Пусть судят! За этот грех готова головой в котёл кипящий. 
 
Он расстилается на скамье пушистой скатертью, а я целую бахрому, утопая носом в шёлковом паху. Затем язычком по краснеющей от смущения лодыжке, и пью росу между дрожащих пальцев возбужденных ног. А он неловко отрывает от моей кожи мокрый аглицкий костюм, уставший лиф и изумленные трусы. От ласк груди зажмуриваюсь, как кошка на нагретом подоконнике, и выгибаю шею, потом трусь сосками об окровавленный подбородок, пока не ощущаю наконец сладостный укус. И вот я течная сука! Пусть лижет гад, пусть рвет зубами раскаленный уголек моей зрелости! А я потом гусарским прыжком Надюшки Дуровой усядусь и буду скакать до триумфального конца, победным кличем оглашая раздевалку и окрестности!.. И пусть вокруг толпятся дрочливые студенты, и пусть стекает их завистливая влага по моим бедрам. Эксгиби монументум, вашу мать!
 
…Нет, зайчик, я не пьяна, чтобы закусывать всякой дрянью… Так вот, подруги… 
 
Выходит из раздевалки, меня не замечает. Я за ним – русские не сдаются. Коня на скаку останавливать, правда, не стала. И вообще, в горящую избу влом. Вышла на крыльцо. Он в иномарку садится.
 
А сейчас, девки, сидите, не падайте… Эй, гарсон, ну неси по последней, сдачи не надо! 
 
Так вот, за рулем мужик средних лет, при всех делах. И сразу обниматься и взасос. Стёкла тонированные, но что надо, я углядеть успела.
 
Знаете, что? Насрать мне на гомиков, их дела похер. Но мне-то за что такая подлянка?! Разве ж я его, сокола, не выстрадала? Такой облом! Статью, взад, гомосексуализм запретить, всем пидорам тавро на лоб! Но пасаран! Чтоб нас, честных девушек не обламывали! Правда же?
 
Да не реву я, тушь в глаза попала. Да отъебись ты со своим платочком. Ладно, подруги, поплетусь. Я ж борщ мужу обещала, и путассу под маринадом, реферат дочке проверить опять же, да и к семинару готовиться надо. Писец, какая вредная работа! Если б не двойное лекарство и душевные подруги… Кстати, Светик, а твоему племяннику-гимнасту сколько натикало? Уже шестнадцать? Подумать только, как быстро дети зреют…