Белыми нитками (продолжение)

Стань моей птицей,
Стань моей птицей,
Чтобы во мне повториться,
Чтобы во мне повториться.
Стань моей кровью,
Стань моей раной,
Чтоб задыхаясь на плаху,
Чтоб на прощанье не плакать,
чтоб в четыре крыла по периметру неба,
Чтоб кричали тела горячо и нелепо,
чтобы высохшим ртом по периметру пульса:
Не целуйся!

Ночные снайперы


Невозможно привыкнуть к дыханию там, где нельзя, к мягкости знакомых губ, которые всего минуту назад были на губах, а теперь задумали нечто иное.

– А с этой стороны было не щекотно, – смеётся, целует. И хочется выгнуться навстречу, чтобы снять это тянущее напряжение. Бесстыдно, развратно, просить, требовать, умолять... только быстрее...

– С той не щекотно... а с этой щекотно.

И опять горячо, и всё плывёт, влажные вздохи, переходящие во всхлипы. Руки скользят по стене – холодная. Хочется прижаться к ней пылающей щекой, но... опять забыл, что хотел. Не стоит смотреть вниз, просто закрыть глаза и довериться.

«Она жуёт свой орбит без сахара

И вспоминает всех, о ком плакала...»

Откуда-то извне запел Сплин и стал активно буравить стол. Костин телефон. Я его ненавижу... всей той своей частью, которая ещё способна хоть что-то соображать.

– Не теряй мысль, – улыбнулся Костя, всегда бодрый, даже когда вытворяет эти безумные вещи, и, ловко перегнувшись через меня, подхватил всё ещё разухабисто голосящий мобильник. Лицо Кости на мгновение стало серьёзным – не любил он незнакомые номера.

– Да, слушаю, – он медленно сел на кровати и слегка сгорбился, так, словно ему дали в руки тяжёлые сумки. Сердце тревожно сжалось, но я не посмел прикоснуться к нему. По лицу было понятно, что это слишком личное, то, что я не смел тревожить. – И что тебе нужно? Она уже во втором классе, представляешь? А ты только проснулась!

Костя со злостью сжал в руках простыню, мельком глянул на меня, и не увидел. Сейчас он был далеко. Но меня это нисколько не задело, даже наоборот, заставило волноваться. Кто-то спрашивал про Лену. Зачем?

Я слышал, как из динамика доносится чей-то очень высокий голос, он говорил и говорил, а Костя молчал и становился всё мрачнее и мрачнее.

– Нет, я к тебе её не повезу. Она даже имя твоё забыла, к счастью. Да, я занят. Больше не звони мне.

Костя нажал отбой и кинул телефон на кресло. Я подумал, что он сейчас бы с огромным удовольствием скинул его с десятого этажа. Ещё несколько секунд он просидел молча, прямо глядя перед собой, а потом уже обернулся ко мне и бледно улыбнулся.

– Кукушка кукушонку купила капюшон, – проговорил он и, наклонившись, поцеловал в щёку. Я протянул руки и обнял его, ни о чём не спрашивая. Костя сам всё расскажет, если захочет, а если не захочет, то значит, так нужно.

– Моя мать познакомилась с отцом на каком-то фестивале бардовской песни. Отец был музыкантом, пел какой-то бред про нашу родину и первую любовь. Колесил по стране с такими же полоумными как он сам. И вот они встретились нечаянно. Потом разбежались. Через девять месяцев нечаянно родился я. Мать хотела оставить меня в роддоме, ни средств, ни жилья нормального у неё не было, родители отказались помогать, сказали, иди ищи отца ребёнка и решайте это с ним. Конечно, она никого не нашла, да и где? От подруги узнала адрес его матери, привезла ребёнка ей. Обрисовала всю ситуацию, а я уже тогда был белый и на отца похож, как две капли воды. Бабуля нисколько не усомнилась, что я её внук. При таком-то папане попробуй усомнись!

Костя сжал мою руку и положил к себе на грудь. Я чувствовал, как бьётся его сердце. Спокойно.

– Конечно же, она обещала вернуться, как только встанет на ноги, или когда найдёт моего отца. Через двенадцать лет она нашла его опять, у него уже своя семья была, но дурная привычка как вторая любовь, и они опять очень содержательно поговорили. Он обещал уйти из семьи, и что-то там ещё, но, конечно же, кто уйдёт от богатой дамочки, содержащей его и весь его творческий коллектив? И мать моя опять приехала к бабуле с подарком. Ну никак не хотела она воспитывать детей без мужа. Делать могла, а воспитывать – никак. Бабушка взяла и второго ребёнка. Ну не на улице же оставлять или в детдоме? Сказала, что как-нибудь прокормит, тем более я уже тогда взрослый был, мог подрабатывать и учиться. Так у нас появилась Ленка.

Костя погладил меня по голове и потёрся носом о висок.

– Отца своего я видел всего два раза. Он приезжал, когда нас с Ленкой не было дома. Но я раньше вернулся из школы. Стоял этажом ниже, слушал, как он прощался с бабулей, кажется, она плакала. Потом я выбежал на улицу и смотрел, как он садится в дорогую Ауди. Такая чёрная, обтекаемой формы. Я всегда мечтал именно о такой машине. Наверное, тяжело ездить в такой машине, когда у тебя где-то есть двое родных детей. А может, и не тяжело. Как любит говорить бабуля, жизнь прожить – не поле перейти... Она его всегда оправдывает. Наверное, чтобы мы не возненавидели. Но нам просто всё равно. А это хуже, намного хуже. А теперь вот и мать нашлась. Хочет повидаться, а денег на дорогу нет. Как была дурой, так и осталась.

Мы лежали молча несколько минут. Костя гладил мою руку, а я всё думал о том, какая же воля нужна, чтобы остаться человеком в том мире, где нет людей, только тени, жалкое подобие. Безволие и страх правят бал, но остались ещё такие, как Костя, его бабушка... и может, не так он и плох, этот мир?

– Костя... – хочется восхищаться им, безмерно. Шепчу на ухо, знаю, что ему нравится, когда я так делаю. – Я люблю тебя и за маму, и за папу.

Ласковая улыбка трогает его губы. Подействовало. Ещё немного и вернёмся к тому, на чём остановились. Хорошо бы. Люблю, когда из нас двоих – я слабое звено.

– Ты просто человечище, Димка. Давай я тебя за это укушу.

– За это – это за что? – смеюсь я, укладываясь на спину и позволяя делать со мной всё, что угодно.

– Посмотрим на твоё хорошее поведение, – целует в губы, проводит кончиками пальцев по коже над поясом штанов, забирается под резинку, гладит. Я тоже люблю его трогать. Это наш личный культ – прикосновения. По несколько часов можем просто ласкать друг друга, не заходя дальше. Сначала Костя не понимал, какой в этом толк, хотелось всего, сразу и как можно быстрее. Но постепенно я научил его растягивать удовольствие. Иногда этого было вполне достаточно – засыпали как убитые, забыв о том, что, собственно, хотели сделать. Костя потом ходил хмурый, конечно, ему казалось, что он теряет форму – любил придумывать всякие глупости про себя. Этому он тоже, видимо, у меня научился.

– Слушай, Диман, ты и при маме по дому в таком виде ходишь? – Костя сидит за столом, режет огурцы для салата и изредка кидает тёмные взгляды на меня. Спиной чувствую, куда он смотрит и о чём думает. Люблю его провоцировать – знаю, что ему нравятся мои шорты и майка. Я в них ещё в пятом классе на физкультуру ходил. С тех пор я немного подрос. Невинно пожимаю плечами.

– Иногда хожу, когда жарко дома. А что такого?

– Ничего особенного, – хриплый Костин голос вызывает толпу мурашек, которые сбегают от затылка по спине вниз. И щёки начинают загораться. До сих пор не могу привыкнуть к Костиной эмоциональности. – Просто очень короткие шорты.

Оборачиваюсь, слегка прищуриваюсь.

– И что ты предлагаешь с ними сделать?

Костя облизывает губы, резко втыкает нож в разделочную доску и поднимается из-за стола. В груди всё сжимается от предвкушения – сейчас обнимет. Тянет к себе, прижимает. Проводит костяшками пальцев по шее сзади. Чувствую его возбуждение – это заразно.

– Снять их нафиг, – шепчет на ухо, прихватывает губами. Сладко, немного больно, но от этого вдвойне приятно. Костя любит раздевать меня сам. Я ему доверяю, больше чем себе доверяю. И больше ничего не боюсь. И кажется, что так будет всегда.

За окном шуршит дождь. Мы лежим на полу, не двигаясь. Тело приятно ноет, остывая, и лень пошевелить даже пальцем.

– Пить хочу, – с трудом разлепив губы, с сожалением говорю я. – И надо позавтракать, наверное.

Костя целует меня в плечо, убирает руки с живота.

– Лапа моя, а ты требовательный... – вздыхает он, поднимаясь.

– Терпи, казак...

– Я тебе потом отомщу, можешь не переживать.

– Отомсти, я не против. Обожаю, когда мне делают больно!

Костя смеётся. Люблю, когда он смеётся над моими шутками. Со мной вместе, рядом...

 

– Куда посоветуешь поступать?

Задумавшийся Костя – это нечто замечательное. На него невозможно смотреть без улыбки и восхищения. Эдакий Воланд, взирающий на Москву с Воробьёвых гор. «Ничего не изменилось, за тысячу лет ничего не изменилось» – выражали его нахмуренные брови, плотно сжатые губы и потемневшие глаза цвета спелой черники. Казалось бы, ничего смешного в этом выражении не было. Если бы это был кто-то другой, несомненно. Но Костя... На фоне его постоянных шуток, жизнерадостности, а частенько и пофигизма, это выглядело очень мило. Но я никогда не говорил ему об этом, лучше когда человек не знает о том, что он милый. Это выглядит особенно замечательно.

– Я думаю, что тебе стоит попробовать себя в юриспруденции.

Костя перелистнул страницу брошюры для абитуриентов нашего местного Государственного университета и стал изучать требования для поступления на гуманитарный факультет.

– Ну предположим, с обществознанием и историей мне поможет Прохоров, а английский?

Костя никогда не говорил, что он чего-то не может, боится или в чём-то сомневается. Если есть проблема – значит, нужно искать пути её решения, а не впадать в апатию и отчаяние. Что периодически происходит со мной... происходило раньше, до Кости.

– У нас в классе есть девушка, которая ходила в Американский дом. Очень хорошо знает язык. Я могу с ней поговорить, думаю, она согласится.

Косте всегда приятно делать приятное – приласкает, поцелует... Иногда мне кажется, что это моё личное безумие. Так хорошо не бывает, нельзя быть таким безобразно счастливым.

– А ты? Ты тоже хорошо знаешь английский, хочешь позаниматься со мной? – Костя заложил брошюрку указательным пальцем и придвинулся ближе. От его задумчивости не осталось и следа – в глазах запрыгали чёртики. Таким он тоже мне нравился. В животе приятно потеплело, и дыхание сбилось.

– Английским?

Горячая рука коснулась моей поясницы – сознание куда-то медленно поплыло.

– К чёрту этот английский, – откинув брошюру на край дивана и резко прижав меня к себе, прошептал Костя внезапно севшим голосом – ну никакой выдержки! Больше пяти минут нельзя сидеть спокойно, обязательно надо прикоснуться, почувствовать, что здесь, что есть, что вместе.

 

Я знал Марину ещё с детского сада. Можно сказать – всю жизнь. Её отец работал с моей мамой. Иногда мы вместе отмечали общепринятые праздники, когда мама не уезжала в командировку. До седьмого класса мы ходили с Мариной в школу вместе, играли в одной студии на гитаре, а потом она отдалилась. Не постепенно, как часто это происходит с подростками. Резко, просто однажды она посмотрела на меня иначе. Я знаю, что это из-за моей ориентации. До неё дошли слухи, и она решила, что я того не стою. Мы перестали общаться вне школы. Обычный процесс, казалось бы... Это и правда проблема. И все считали так: и Марина, и мама, и даже я. Только Костя считал иначе. Это единственное, во что я хотел верить. То, ради чего стоило просыпаться с улыбкой.

– И где он хочет, чтобы мы занимались? – Марине понравилась идея заработать денег на том, что она любит и умеет. Очень независимая девушка. Про таких людей говорят – предприниматель по духу. Мне это было чуждо, но таких волевых людей я уважал.

– У него дома, по средам и пятницам, после работы.

Мы шли по дорожке к дому, как раньше. Разговаривали как абсолютно незнакомые люди, и мне это нравилось. Марина больше не была той, кто однажды сделал выбор и повесил на меня очередной ярлык. Она была просто другим человеком, новым для меня человеком.

– Он ещё и работает? Я думала, что Сермавбрин только кулаками махать умеет, – снисходительно произнесла Марина. – Легенда третьего подъезда.

Меня неприятно кольнула её ирония. Быть может, в чём-то она была права, и Косте не раз ещё аукнется его разухабистое прошлое. Но тот, кто живёт по правилам, не теряет ли что-то ценное?

– Армия меняет людей, – без улыбки ответил я. Действительно, Костя сильно изменился за год, и не только из-за меня.

– А ты в армию... – Марина осеклась, замолчала, и, пытаясь скрыть неловкость, перевела взгляд с меня на проходящего мимо соседского кота. Я вновь понял, почему мы отдалились. Ощутил это холодом по всей коже. Нельзя к этому привыкнуть, как ни старайся. Каждый раз неожиданно, каждый раз больно.

– Не пойду, – улыбнулся я своим невесёлым мыслям. Если есть проблема – то нужно искать решение, а не впадать в апатию. – По состоянию здоровья.

– А, понятно, – протянула она. К счастью, мы подошли уже к её подъезду. Дверь пронзительно пискнула, открываясь.

– Я дам твой номер телефона Косте? Он позвонит вечером, и вы всё обсудите.

– Да, пусть позвонит после семи. Пока, – Марина заскочила в закрывающуюся дверь, стараясь не касаться её рукой. Раньше мы это делали на слабо.

– Пока, – махнул я рукой закрытой двери.

 

Сегодня Костя работал во вторую смену. Мы с Ленкой сидели на моей кухне вдвоём, играли в домино, чтобы не скучать порознь. Сначала, как положено, сделали уроки, приготовили ужин, поели. Прям как настоящая семья. Так оно и было – Костя моя семья, значит, и Лена тоже.

– А Марина правда играет на гитаре? – Ленка пила чай из маминой кружки, потому что она была большая, тяжёлая, с посеребренной каймой. Лена души не чаяла в этой кружке. Мама хотела подарить ей, но она наотрез отказалась, сказала, что это наша кружка, и пить из неё нужно только у нас в гостях, дома она будет уже другой, не такой интересной.

– Раньше играла, сейчас не знаю, я давно её не видел, – улыбнулся я. Задумчивая Ленка – это Костя в маленьком женском варианте. Милая девчушка. И так похожа... Так сильно захотелось, чтобы Костя был здесь, с нами, что даже горло перехватило.

– Костя просил её поиграть, гитару с балкона принёс, но она отказалась играть «на дровах». Обещала принести свою...

Ленка сложила ладошки домиком и изобразила умоляющее выражение лица. Она проиграла и просила начать новую партию. Я нервно усмехнулся, чувствуя, что сердце забилось тревожнее. Ещё несколько секунд, и оно уже забилось в два раза быстрее, чем положено. Костя никогда не просил меня поиграть для него. Я сам брал гитару и играл, а он слушал, но ему не особо нравилось, позже я понял, что это из-за отца и его бардовского стиля жизни. И я понимал и не тревожил...

А теперь он просил Марину поиграть. Ему трудно отказать, несмотря на то, что он «легенда третьего подъезда».

– А ещё Марина сказала, что у Кости большой потенциал, а он покраснел, как помидорина, – Ленка залилась звонким смехом, словно колокольчик зазвенел – чистая нота. А я смотрел на неё, и старался больше ни о чём не думать. Костя весьма эмоциональная личность, разве я не знал об этом раньше?

И откуда эти сомнения? Глупости, глупости. Но что-то было там, в глубине, внутри меня, и оно знало, что нельзя не принимать во внимание слова Ленки, никак нельзя. Думай, Дима, думай.

Вечером звонил Костя, говорил, что скучает, называл «балбеской», из-за того, что я пропустил подготовительные курсы из-за игры в домино. Но я так и не сказал ему, что эта игра в домино была важнее всех подготовительных курсов, вместе взятых.

Этой ночью мне приснился Костя. Он ждал Марину около её подъезда, и она вышла к нему, не касаясь двери рукой, улыбнулась.

– Давно ждёшь? – спросила она.

– Ты даже не представляешь себе, насколько давно, – ответил Костя севшим от волнения голосом. Таким знакомым, таким только для меня...

Я проснулся посреди ночи, в темноте, дословно вспомнил то, что сказала Ленка, представил себе всё это в цветах и красках.

– Ничего страшного не произошло, – прошептал я, понимая, что так оно и есть. Я себя не обнадёживал, вовсе нет. Просто Костя такой, но он любит меня, я не смел сомневаться. Добровольное заблуждение... моя любимая игра в прятки с подсознанием.

А утром я ясно понял, что это только начало. То хрупкое, невесомое ощущение прикосновения к запредельному исчезло. Костя имеет право на нормальную семью, на нормальную открытую любовь, на своих детей – он был бы замечательным отцом. Если бы не я.

– Отпусти его, разве ты не видишь, как ему больно находиться рядом с тобой? Он тебя жалеет! Какое право ты имеешь ломать ему жизнь?! Хоть раз сделай что-нибудь стоящее – отпусти... Будь великодушной.

А потом она заплакала. И я тоже...

Нажал кнопку пульта, и экран погас, а вместе с ним чужой плоский мир голливудского фильма. Дурацкий фильм. Дурацкий день. А в голове кто-то всё продолжал говорить и говорить, убеждал, спорил, ругался, а я сидел неподвижно и никак не мог выключить эти голоса. И голова разболелась так, что тошнота подкатила к горлу.

Костя сейчас с Мариной. Занимаются английским.

– Хочешь позаниматься со мной? – вдруг вспомнилось. И так ярко, словно Костя находился сейчас в комнате и вот-вот коснётся склонённой головы, проведёт рукой, опустит на шею, погладит... что я даже улыбнулся, несмотря на слёзы, на проклятые голоса в гудящей голове. Костя подарил мне больше того, на что я мог рассчитывать. И я люблю его, я буду с ним столько, сколько будет нужно. А когда придёт время, я уйду. Но только, когда придёт время... Не сейчас, не сейчас.

 

Этой зимой я готовился ко всему, к чему только возможно было готовиться: к выпускным экзаменам в школе, к вступительным экзаменам в вузе, ещё намечался гала-концерт в Чехии весной. Но я не жаловался, для меня это был идеальный вариант – с головой погрузиться в работу, чтобы лишний раз не думать, не сомневаться. Всё по минимуму, я даже специально запрещал себе думать, иначе точно сорвусь, и Костя поймёт, что со мной происходит.

К середине зимы я стал выкуривать в день больше пачки сигарет. Только сигареты возвращали меня в состояние покоя. Особенно часто я курил в школе. Марина приносила в класс Костины карандаши, ручки, ластики, я знал их наизусть – Костя любил синий цвет, говорила девчонкам, что друг подарил. И была нарочито серьёзной, и смущалась подколкам «знаем мы твоих друзей».

– Васильев, ты на Ларину, что ли, запал? – Пашка подсел в столовой и с интересом уставился на меня в ожидании реакции. Реакции не было. Паша был явно разочарован. Хотел, видимо, вывести меня дружескую беседу.

– Откуда такая информация? – я говорил бесцветно и смотрел в окно. Падал снег, медленно, словно замедляя ход времени, но оно всё равно шло и шло неумолимо... Сегодня Костя обещал зайти, значит, останется на ночь. И я безумно хотел этого и боялся не менее сильно. Я чувствовал, что сегодня плохой день. Сегодня очень плохой день.

– Ну не знаю... просто пялишься на неё постоянно, – хмыкнул Паша. – Но она ничего так, прикольная, только строит из себя много.

– Да я просто так смотрю, не ради интереса, – пожал я плечами и обезоруживающе улыбнулся, знал, что мне поверят. Долгие годы скрытной жизни научат и не такому.

– Ну и хорошо, всё равно тебе ничего не светит. У Лариной роман с Костей из святой троицы, прикинь? Я сам, когда узнал, чуть не упал со стула. А казалась такой ботаничкой...

«Ничего не светит». Точно подмечено. Никакого романа, конечно же, не было, я бы узнал об этом одним из первых. Даже больше того, о Марине Костя говорил как о чём-то таком обыденном, привычном, как о своих друзьях на работе – «потому что надо».

– Маринка хороший человек, только очень категорична, – сказал я и почувствовал, как во рту стала скапливаться слюна, и пальцы чуть задрожали. Это знак. Нужно срочно покурить.

– Категорична, не категорична, Костя её так оттрахает, вся категоричность выветрится – Пашка засмеялся. Ему очень нравилось возвышать Костю. А что есть высшее благо для мужчины? Конечно же, женщина.

Я поднялся из-за стола и не нашёл в себе сил для того, чтобы что-то изобразить для отвлекающего манёвра. Мне стало настолько всё равно, что обо мне подумают, что я молча собрал свои вещи и вышел из столовой, не глядя больше на Пашу. Он думает, что я влюблён в Марину и ревную. Реакция моя оправдана.

Пальцы нащупали сигареты в кармане брюк. На алгебру придётся опоздать.

 

– Дима, ты слишком много куришь, – Костя с подозрением вглядывался в меня, лёжа на животе и подперев голову рукой. После секса он всегда выглядел умиротворённым и расслабленным. Но не сегодня. Сегодня был плохой день.

Я накинул на плечи халат, сгрёб со стола сигареты и зажигалку и направился к окну. Пальцы опять дрожали, Костя не должен этого видеть. Это только моё. У меня вновь появилась тайна.

– Устал?

Костя смотрел на меня с нежностью, пониманием – всё чувствует. И от этого как ножом по венам. Как я смею в нём сомневаться?

– Нервы, – улыбнулся я искренне. Действительно, это просто нервы, мои домыслы, мои страхи. Костя поднялся с кровати, подошёл ко мне, обнял со спины, прислонился лбом к затылку, подышал на кожу – тепло растеклось по телу, успокаивая проснувшиеся сомнения. Пусть на некоторое время. Не уходи от меня... когда вместе, не страшно.

– Всё у тебя получится в лучшем виде, не сомневайся, – Костя наклонился к уху, приподнял волосы кончиком носа, и шёпотом: – мой Димочка... самый хороший.

И так сладко, что опять верится... Глупый, непроходимый идиот. Я же люблю его, ну чего мне ещё нужно?

– Спасибо, Костя, спасибо тебе... Я буду стараться.

– Не кури так много, лучше звони мне, когда нервничаешь, я буду тебе всякие глупости говорить и отвлекать.

– Ты никогда не говоришь глупостей, – и можно обнять, прижаться. У нас с Костей разная температура тела – я всегда холодный как лягушка, а он тёплый, несмотря на северную кровь – поэтому первое прикосновение всегда получается таким острым, что невольно вздрагиваешь.

– Да я вообще идеальный, – смеётся Костя, развязывая пояс халата. – И что ты постоянно кутаешься?

Я тоже смеюсь, потому что щекотно, потому что становится весело и жарко, и тело медленно плавится от предвкушения.

– Просто мёрзну, – голос хриплый, срывается на шёпот. И в голове полная эйфория. – Погрей меня...

– Это затянется надолго, не уснёшь?

– Обещаю.

Не было ничего, что мы бы не успели попробовать. Иногда успешно, иногда не очень, бывало и больно, и смешно, однажды я даже потерял сознание, но не от боли, просто отрубился на какой-то миг, чем очень напугал Костю. После этого раза мы решили больше не экспериментировать... Но самое любимое – когда лицом к лицу, потому что можно целоваться, быть честным и открытым, самим собой.

– Как занятия английским? – пальцы лениво скользят по влажной Костиной спине – дышит неровно. Он тоже устаёт. И я не могу себе представить, насколько. Нет такой работы, на которой можно было бы не работать.

– С переменным успехом, – вдохнул Костя и довольно мурлыкнул. – Ещё головку почеши, пожалуйста.

– Лапа, а ты требовательный, – повторил я его же слова, но у меня получилось как-то не возмущённо, а восхищённо. Не умел я изображать что-либо.

– Самый-самый, а ты не знал?

– Догадывался...

– А насчёт английского, – я напрягся, – Маринка говорит, что у меня есть потенциал, а мне стыдно, когда меня хвалят за то, чего я ещё не достиг. Вот достигну, тогда и хвалите.

 

– Вы с Маринкой раньше дружили?

Я замер на одно мгновение, задумавшись о том, можно ли было назвать наши отношения дружбой. Да, скорее всего можно было. Я был закрытым ребёнком, она тоже, но нам всегда было о чём поговорить.

– Да, ещё в детском садике познакомились, она тогда часто болела, поэтому не играла в подвижные игры с другими детьми, как и я. Мы сидели на подоконнике и рассказывали друг другу страшилки. Тогда я думал, что мы дружили.

Костя перевернулся на спину и внимательно посмотрел на меня.

– А почему перестали?

Внутри всё сжалось от внезапного выплеска адреналина. Почему? Да всё по той же причине, по этой неизменной причине, по которой я не могу перестать бояться, когда тебя нет рядом.

– Появились другие интересы, – я даже смог улыбнуться. Искренне надеялся на то, что Костя не станет продолжать этот разговор, но этому не суждено было сбыться. Он погладил меня по бедру и усмехнулся.

– Догадливая оказалась?

Я мгновенно смутился, опустил голову, чтобы скрыть краснеющее лицо, и кивнул. Мы с Костей редко говорили о моей ориентации, слишком это было болезненно для меня.

– Я стараюсь... – прошептал я, чувствуя, что руки опять начинают дрожать и организм требует сигареты, даже несмотря на то, что Костя здесь. У меня уже выработалась привычка, поборовшая причину своего возникновения и оставшаяся в кристально чистом виде. И теперь любой нервоз автоматически вызывает желание покурить. – Я не понимаю, как люди догадываются...

Кровать скрипнула, и я почувствовал, как Костя легонько коснулся моих волос, потеребил отросшие, завивающиеся на кончиках прядки.

– Твоя внешность привлекает внимание, и если возникает желание всматриваться, то всё видно. И дело не в шмотках... да хоть фуфайку надень и наголо постригись, всё равно ты – это будешь ты.

– Людей смущает то, какой я, и с этим ничего нельзя поделать.

Костя приподнял мою голову за подбородок и поцеловал.

– Очень смущает, – взгляд Кости потемнел, и он опрокинул меня на кровать, лёг сверху. – Я спать не могу, когда ты рядом, – уткнулся носом куда-то в шею, – а когда не рядом, вообще голова кругом, всё думаю, думаю, представляю, где ты, как ты... Я совсем чокнулся, Димка. Я помешался на тебе... не кури больше... не сбегай от меня.

– Костя, – в носу защипало, и горло сдавило от подступающих слёз. Это всё нервы... курсы, постоянное напряжение, давление окружающих, но это не мы, не между нами, мы вместе, а значит, справимся, со всем справимся. – Люблю тебя...

– Димка, не провоцируй меня, третий час ночи... – игриво зарычал Костя и чмокнул в шею, слегка прикусил чувствительную после ласк кожу. Приятно...

– Я лично уже сплю и не знаю, с кем ты там разговариваешь.

– Сам с собой, Димка, сам с собой... Давай спать, а то на тебе и так лица нет, ещё и не высыпаешься.

– Спокойной ночи, Костя, – прошептал я, устраиваясь удобнее.

– Спокойной. Приятных снов.

Утром Костя был хмурый, курил мои сигареты, сидя на кухне. Ледяной воздух с мелкой крошкой снега рвался из открытого окна и сбивал дым горящей сигареты. Костя не заметил меня, когда я вошёл. Просто сидел у окна, смотрел на серую улицу и курил. По моей спине пробежали холодные мурашки.

– С добрым, типа, утром, – нервно усмехнулся я, прислонившись плечом к дверному косяку. – Ты хоть поел, прежде чем курить?

Костя обернулся, затушил сигарету и улыбнулся. Явно растерялся. Думал о чём-то, а я помешал.

– Что-то не сообразил... С добрым утром, – Костя поманил меня к себе, и когда я устроился у него на коленях, объявил: – В выходные едем на турбазу, только ты и я. Пиво, рыба, прорубь, ты, я и валенки.

Я даже рот раскрыл от удивления. Никогда прежде мы не выезжали за город вдвоём, всё только собирались, но нам вроде как и дома было неплохо.

– С чего такая радость? – я не смог скрыть охватившего меня восторга, заёрзал на Костиных коленках, пытаясь успокоиться хотя бы немного.

– Тебе нужно отдохнуть, мне нужно отдохнуть, – и чуть понизив голос, – соседям тоже нужно отдохнуть...

Я чуть не свалился на пол, вспыхнул до корней волос.

– Иди ты... не так уж мы и громко. Ты врёшь...

– Ну я-то нет... А кто-то громко и даже матом.

– Бедные соседи, – сокрушённо прошептал я. – А думали, что такой хороший мальчик живёт с ними рядом... И друг к нему ходит, чтобы уроки вместе делать, ай-яй-яй... какой конфуз!

Костя громко рассмеялся. И в этот миг мне казалось, что никогда не будет никого, кто бы подошёл ему лучше, чем я.

 

Это была пятница. День, давно уже ассоциировавшийся с Мариной. День тишины, ожидания и запретов на любую лишнюю мысль.

Я учил новое произведение, гитара не строила, но мне было лень её править, так и играл, портил слух, но это была такая мелочь. Костя позвонил на третьем моём психованном «чёрт», и попросил принести вещи, которые нужно взять с собой на турбазу. Его напарник по работе обещал нас подбросить на своей машине.

Ленка была явно обижена. Что-то происходило, готовилось, обсуждалось, а она не принимала в этом никакого участия. Это не могло не задевать маленькую искательницу приключений.

– Дима, ну возьмите меня с собой, – ныла Ленка, всюду таскаясь за мной и преданно заглядывая в глаза. – Я буду себя хорошо вести, правда-правда... Ну Дииимааа...

– Ленка, я сказал, что ты с нами не поедешь, у тебя завтра день рождения подружки, ты хочешь её бросить одну? – Костя уже начинал злиться. Наверное, Лена и к нему подъезжала, и мне даже страшно стало представить сколько раз и какими методами!

– Я не хочу на день рождения, я хочу с вами! – чуть не плача, канючила она, хватая меня за край свитера. – Дима, ну скажи ему!

– Леночка, но у нас главный Костя, потому слушаемся начальство, даже я не могу ему перечить.

Костя хмыкнул, но всё равно остался доволен шуткой.

– А Марина никогда его не слушается! Почему тогда ей можно?

Опять Марина... А так хотелось не думать.

– Потому что Марина взрослая умная девушка, и она понимает, что можно, а что нельзя! – Костя перехватил Ленку поперёк талии и оттащил от меня. Та забрыкалась и вырвалась из его рук. Развернулась и, чуть подавшись вперёд, словно для нападения, выдала:

– Не поэтому, потому что она с тобой целуется, поэтому ей всё можно!

Костя топнул ногой, прогоняя Ленку в свою комнату, та рванула дверь на себя и громко выкрикнула уже из-за закрытой двери:

– Тили-тили тесто, жених и невеста!

Ей вдруг стало весело, и вся обида вмиг испарилась. У детей так быстро меняется настроение.

Я посмотрел на рассерженного Костю и вдруг понял, что мне больше нечего здесь делать, и ещё то, что я, кажется, забыл закрыть балкон, а на ночь обещали метель... Надо бы пойти закрыть, а то завтра уедем... Вот только куда?

– Дима, Ленка, всё придумывает. Я ни с кем не целовался, – Костя говорил уверенно, но я его не слышал. Ленка никогда не врёт, преувеличить может, но врать не умеет. – Маринка запала на меня, поэтому решила больше не приходить, чмокнула на прощанье в щёку, и всё.

– Бывает, – пожал я плечами, чувствуя, что их сковало усталостью. И то самое ощущение приближения к пропасти накрыло с головой, и я падал, падал – ты этого ждал? Дождался, а теперь уходи, как обещал! – Марина весьма пылкая натура.

Черта с два! Никогда Марина не была пылкой, даже наоборот: сама сдержанность и спокойствие. Она у доски стояла так, словно это она учитель и рассказывает нам не домашнее задание, а новый урок. Марина влюбилась в Костю, и очень серьёзно... И ради этого можно сделать всё, что угодно. Даже пойти против своих принципов. И я ей не помеха. В сущности, я вообще никто для неё – маленькое недоразумение, если учесть, что она знает о нас с Костей, что вряд ли. О нас не знал никто, кроме моей мамы.

– Её заносит на поворотах, иногда она бывает просто невыносимой, – он говорил тихо, спокойно, как с душевнобольным, убаюкивал. А я ничего не понимал из его слов. Какие ещё мне нужны доказательства? Какой ещё пинок нужно получить, чтобы понять?!

– Димка, ты ведь что-то опять придумаешь, я же вижу. Не надо, Дима, пожалуйста, – Костя наклонился, чтобы поцеловать, и тут в моей голове что-то замкнуло. Всё, что было после, я помню отдельными отрывками, казалось бы, вовсе не связанными между собой. Я ненавязчиво выскользнул из Костиных рук, что-то начал говорить о том, что нужно собираться, а не лясы точить, или какой-то другой бред, тоже панацея для душевнобольного исключительно. Кажется, мы потом ещё смеялись над чем-то... Наверное, над моей непроходимой глупостью и мечтами о несбыточном. Больше он не пытался поцеловать. Любая девушка будет лучше меня для Кости, а тем более девушка, искренне любящая. Дело времени... а я отнимаю это время.

 

Свет я не стал зажигать. Прошёл в комнату и, не раздеваясь, лёг на кровать, завернулся в покрывало. Надеялся уснуть. Ни о чём не думал. Ждал... быть может, есть какой-то вариант? Быть может, я просто накрутил себя, а на самом деле всё не так страшно? Ну чмокнула в щёку, подумаешь... Но я честно понимал, что дело вовсе не в Марине, не было бы её, была бы другая девушка, дело в том, что я сомневаюсь в Косте, что с этим-то делать? Унижаю его подозрениями, сомнениями, заставляю жалеть, вечно утешать. Где моя сила? Костя сильная личность, ему нужно постоянно двигаться вперёд, а не оборачиваться на меня. Я ему не пара, разве я не знал этого с самого начала?!

Я никому не пара... просто временно.

Уснуть не удалось, да и было ли старание. Хотелось плакать, но этого я тоже не мог себе позволить, и без того жалкий.

Стены давили на плечи, пустота сонной квартиры была суеверно пугающей. Вспомнился Серёжа, наши отношения, честные, холодные, безо всяких иллюзий. Жизнь за стеклом. И стало вдруг по-настоящему страшно. Не хочу так... больше не хочу, чтобы было так.

Я поднялся с кровати, взял ключи, деньги, по привычке сунул телефон в задний карман джинсов, но тут же вытащил. Никому звонить не нужно. Никаких зацепок не оставлять. Нужно быть тихим и незаметным... как раньше. Я должен вернуться туда, где моё место. Хотя бы на миг, быть может, тогда я пойму, что мне делать дальше.

В автобусе было душно. Одетые в шубы и ватные куртки люди тёрлись друг об друга в тесном пространстве, дышали в резкий воздух, согревали так, что становилось тошно, и голова шла кругом от смеси выхлопов, переработанного кислорода и женских духов. Всего две остановки... я с трудом удержал своё сознание на месте и, когда вышел из автобуса, несколько минут постоял, закрыв глаза и не двигаясь. Щёки щипало от мороза. Я хотел погреть их ладонями и почувствовал, что они влажные.

Я был в этом заведении два раза с Серёжей. Позиционируется он как стрип-клуб – женский и мужской стриптиз, танцы гоу-гоу, выступления транссексуалов, модных ди-джеев. Место обитания порока и разврата, как сказал бы Костя. Он такие места не любил и вообще больше уважал наш район, а не соседний: ещё со времён школы, когда они с местным главарём делили любовь прекрасной Елены. Как он был красив в тот день... как отчаянно и недоступно красив.

Стрип-клуб был излюбленным местом гомосексуалистов обоих полов. И все посвященные об этом знали. И я в том числе.

Я сел за столик в самом тёмном углу, заказал какую-то минералку и достал сигареты. Осмотревшись, моментально увидел три пары неформалов. Я выбрал одну для наблюдения, самую яркую – высокий широкоплечий брюнет и маленький худой парнишка, что-то увлечённо рассказывающий ему. Мальчик был в юбке, надетой поверх чёрных брюк, с макияжем и какими-то нелепыми бусами. Мне захотелось зверски напиться, глядя на него. Неужели я произвожу такое же безобразно отталкивающее впечатление? Броские наряды, вызывающие движения, в каждом взгляде похоть и... страх? Быть может, они вместе неделю, а может быть, и год, а мальчишка боится, что его бросят, как в первый день. Одноразовые люди. Быть может, так проще?

Кто-то загородил свет, я поднял голову и сначала увидел яркое пятно, потом понял, что это оранжевая рубашка, а потом уже разглядел скуластое, чуть вытянутое улыбающееся лицо.

– Привет, к тебе можно присесть? – в гламурной манере спросил незнакомец и, не дожидаясь разрешения, медленно опустился на свободный стул напротив. – Плохой день?

Я глубоко затянулся и пожал плечами.

– Бывает и хуже.

– Ну, всё наладится, просто нужно поднять себе настроение, и всё пройдёт, – парень с нескрываемым интересом осматривал меня из-под полуопущенных накрашенных ресниц.

Я затушил сигарету и улыбнулся.

– Меня Димой зовут, а тебя?

– Руслан, очень приятно познакомиться, Дима, – обрадованно произнёс парень и помахал рукой. Жать руки было не принято.

– Руслан, я похож на гомосексуалиста? – вдруг спросил я, чувствуя, что начинаю медленно, но верно наполняться каким-то беспричинным весельем и задором, словно был пьяный и очень смелый.

– Безусловно, – засмеялся Руслан, откидываясь на стуле и теперь уже с неприкрытым желанием рассматривая меня. – И ты очень красивый, Дима. Можно я угощу тебя коктейлем?

Я широко улыбнулся, жеманно прищурившись, должно быть, это выглядело впечатляюще. Руслан даже смутился слегка, но тут же протянул руку и мягко погладил мою ладонь.

– Валяй, – согласился я и не стал убирать руку. – Когда я пьяный, со мной можно делать, что угодно.

– Сверху или...?

– Или.

– Любишь экстремальный секс?

– Нет.

– За деньги?

– Бесплатно.

– Совершеннолетний?

– Учусь в школе.

– Дима, я в тебя влюбился... Ты сегодня свободен?

– Как видишь.

Мы выпили по коктейлю, потом ещё и ещё... Я взял с собой много денег и был намерен спустить их все. Я чертовски устал и хотел отдохнуть от себя самого в первую очередь. Руслан оказался весьма занудным парнем, в первый же час знакомства он рассказал мне про всех своих любовников, про то, какие они все сволочи и козлы. Только вчера его кинул какой-то женатый мужик, и выгнали со съёмной квартиры, а сегодня утром он нашёл себе нового женатого мужика и новую квартиру... Жизнь – дурацкая штука, говорил Руслан и гладил мои коленки. А я ничего уже не соображал и думал, что вот сейчас умру прямо здесь, сидя за столом, поэтому пусть гладит, если ему так хочется.

– Пойдём в туалет, Димочка, я хочу тебя трахнуть... – шептал Руслан, облизывая моё ухо. Мокро, и хочется оттолкнуть, но не получается, руки отказываются слушаться, и это так смешно, что я захохотал как ненормальный. Оттрахай меня, Руслан, чтобы вся категоричность выветрилась...

– Русик, он никуда с тобой не пойдёт, – раздалось откуда-то сверху, но посмотреть, кто говорил, я не смог – американские горки унесли меня куда-то к небесам. Может, сейчас я всё-таки умру?..

– Серж, это твой мальчик?

– Бывший, оставь нас вдвоём.

– Но он обещал мне...

– Ничего он тебе не обещал, найди кого-нибудь более подходящего.

– Но он такой милый... я впечатлён и хочу его.

– Он не трахается с наркоманами.

– А ты жестокий, Серж. Оставайтесь, приятного вечера.

 

– И что ты тут забыл?

Звук был где-то рядом. Я с трудом разлепил глаза и посмотрел на источник звука. Это было человеческое лицо. Знакомое лицо. Серёжа? А я про тебя сегодня думал.

– Я думал, – пролепетал я едва слышно. Попытался налить себе минералки, но не получилось, бутылка оказалась закрытой, и проклятая вода не текла в стакан. А в горле было сухо, как после километрового забега. Вот засада...

– И о чём же ты думал тут, облизывая Руслана? – Серёжа отнял у меня бутылку и, открыв, налил половину стакана. Подвинул мне.

Я смотрел на его пальцы, двигающиеся со скоростью света, и вдруг понял, что он только что сказал. Я целовался с Русланом? Меня словно холодной волной окатило.

– Неправда! Я с ним не целовался! – резко ответил я, почти уверенный в правоте своих слов. Руслан трогал мои коленки и только... И ещё ухо... а может, не только? Стало так стыдно и противно, что я чуть не заплакал от обиды.

– Ладно, Димочка, не пугайся, ни с кем ты не целовался, просто сказал, чтобы ты в себя пришёл. А ты такой забавный, когда пьяный.

Я посмотрел на Серёжу почти убийственным взглядом. Ненавижу такие его шутки!

– С натуралом своим расстался?

– Не твоё дело, – я всё-таки отхлебнул воды и, почти не пролив, поставил стакан на место.

– Значит, он тебе изменил с какой-нибудь девочкой, и ты не знаешь, что теперь делать, куда бежать. Думал, что будешь для него верной женой и матерью его детей, а он вот так плохо поступил. Какой нехороший, да, Димочка? Так ведь думал?

Я попытался встать на ноги и уйти, не было никаких сил слушать Серёжу и его правдивые слова в ужасной пошлой обработке. Господи, как же мне было плохо... как же сильно хотелось умереть. Ну зачем я сюда вообще пришёл? Посмотреть на себя со стороны? Грязь, одна сплошная грязь...

– Заткнись, – прошептал я, хватаясь за стол и с ужасом понимая, что встать самостоятельно у меня не получится. – Да! Думал! – проорал я в лицо подошедшему ко мне Серёже. Тот молча помог мне выбраться из-за стола и, поддерживая за пояс, повёл к выходу.

– Я так и знал, что ты самый безумный мальчик из всех, которых я когда-либо видел, – устало вздохнул Серёжа. – Я отвезу тебя домой, Димочка. Там подумаешь.

– Серёжа, что мне делать? – я уже плакал, не сдерживаясь. Слишком много всего, слишком тяжело. Всё закончилось, всё сломалось. А как дальше? Опять одному...

– Ну он тебя хоть любит?

Мы сидели в машине около моего подъезда, но я не хотел идти домой, я боялся идти домой. Там всё напоминает о нём, там столько его вещей, что я не смогу удержаться от того, чтобы не позвонить ему. Посмешище.

– Любит, очень любит, – я кивал головой, даже улыбнулся сквозь слёзы, и это было правдой, я знал, что Костя меня любит. Но от этого ещё больнее уходить.

– Ну так в чём проблема-то, Димочка? Пусть женится, сколько ему влезет. Он нормальный, ему нужна семья, дети – продолжение рода. Все натуралы повёрнуты на детях, но ты-то ему не можешь в этом помочь. Так пусть найдёт девчонку и сделает этих своих детей. А если тебя любит, то не оставит. Будете встречаться и так же трахаться, как раньше. Что тебя не устраивает? Многие так живут... у меня сейчас женатый любовник. Его сын на два года старше меня и, уверяю тебя, ничему это не мешает.

Я слушал Серёжу и чувствовал, что всё дальше и дальше проваливаюсь в разверзшуюся под ногами пропасть... Какие низкие слова – любовник, измена, будем трахаться... А чего мне ещё нужно? Мне, такому, какой я есть. Только это. И больше ничего.

– Спасибо, Серёжа, я подумаю. Помоги мне дойти до квартиры, я сам не смогу.

 

В квартире было угрожающе тихо и светло. В кухне горел свет. Внутри меня всё сжалось. Костя пришёл или мама? Я пошатнулся, запнувшись на пороге, но Серёжа поддержал.

– Осторожно, ноги выше поднимай.

– Кто-то дома, – зажмурившись, проговорил я и опустился на лавочку, стоящую напротив двери. – Сюрприз будет...

– Обязательно будет. И не один, – как гром среди ясного неба. Низко, чётко и очень-очень холодно.

Вот и всё, тут я и умру. Костя. Давно ждал? Любопытно... И что же этот чёртов алкоголь никак не выветрится?! Всё кажется таким странным, совсем не страшным, а даже смешным. Картина Репина «Не ждали». Хотя... ждали же. Боже, какой он всё-таки замечательный. И злость ему идёт. Сейчас он кого-нибудь убьёт. Выбор невелик, но я с радостью приму любое его решение.

– Наш великий натурал, добрый вечер, – Серёжа жеманно протянул Косте руку и, не дождавшись приветствия, спрятал её в карман. – Что же ты своего ненаглядного на ночь глядя из дома одного выпускаешь? Умыкнут, да ещё и покалечат.

– А я сам ушёл, – вставил я свои пять копеек и, широко улыбнувшись, посмотрел на Костю. Улыбка умерла на моих губах. Он разочарован... Во мне, непроходимом идиоте. Тошнота резко подкатила к горлу, и я согнулся пополам, закрывая лицо руками. Опять потекли слёзы.

– Позвольте нам самим разобраться, – холодно отбрил Костя и грубо подтолкнул Серёжу к выходу. – Думаю, вас ждут другие дела совсем в другом месте, спокойной ночи.

– А ты весьма решительный, – невозмутимо хмыкнул Серёжа. – Я не ожидал.

– Проваливай, проваливай, ценитель, – Костя захлопнул дверь прямо перед Серёжиным носом и замер, сверху вниз глядя на меня. – Хоть бы позвонил, предупредил, что с ума сходить будешь.

– Не хотел беспокоить, – всхлипнул я, понимая, что больше не могу сдерживаться. Меня просто выворачивало наизнанку от омерзения. – Мне так плохо, Костя...

– А ты бы побольше выпил, может, полегчало бы, – Костя быстро стянул с меня куртку, кинул на пол, помог подняться на ноги и отвёл в ванную. В ванной сознание моё наконец-то отключилось.

 

Я проснулся от звонка будильника. Забыл выключить. Сегодня суббота, а значит, можно поспать ещё немного. Костя лежал сзади, обнимал одной рукой и тепло дышал в макушку. Так приятно...

Я резко дёрнулся, вспомнив, что произошло вчера. Моя отвратительная выходка, Руслан, Серёжа... Костя, который всё это время ждал меня дома. Всё смешалось в голове, перепуталось, нужно куда-то уйти, нужно изобразить полное безразличие, в конце концов, я тоже человек и имею право...

Костина рука крепко схватила меня за плечо, удерживая на месте.

– Лежи смирно, а то сделаю больно, – тихо проговорил он, переворачивая на спину и нависая сверху. Никогда прежде я не видел его таким сердитым. Сердце едва не выпрыгивало из груди, в голове звенело и всё ещё носило. Я слишком много выпил.

– Какого черта ты вчера изобразил? Всё это представление из-за Маринки, да? – Костины глаза были чёрными, узкими и безжалостными. Я ждал, что он ударит меня. Я был готов к этому.

– Я хотел немного развеяться, – промямлил я, запинаясь на каждом слове.

– Я же объяснил тебе, что мне она нафиг не нужна, так почему я должен приходить к тебе домой и думать о том, какая долбаная машина могла тебя сбить?!

– Костя... – горло сжалось от напряжения, и больше не хотело пропускать слова. Я чувствовал, что задыхаюсь от раскаяния, стыда и бессилия что-либо изменить. Дело сделано, что теперь скажешь.

– Что Костя?! Я уже двадцать лет Костя! И этот придурок откуда нарисовался? Опять за старое, Димочка?

– Нет, нет... – я мотал головой, закусывал губы и отчаянно вглядывался в тёмные глаза напротив. Нет, они нисколько не смягчились. – Мне нужно было сходить туда... посмотреть.

– Куда – туда? Что посмотреть? – Костя чуть успокоился, голос его обрёл прежнюю мягкость, но всё равно злость не ушла.

– В гей-клуб, – кончики ушей загорелись, и кровь по венам побежала в два раза быстрее. Я сгорал. Пожалуйста, Костя... не надо так. – Хотел посмотреть на таких, как я.

– Зачем? – едва слышно.

– Чтобы вспомнить о том, какой я есть на самом деле. Мне нужно было понять... понять своё место.

Костя растерялся, отпустил мои руки и устало потёр нахмуренный лоб.

– А этот тип?

– Я встретил его в клубе, когда уже напился. Он просто отвёз меня домой и поговорил.

– И что он тебе насоветовал?

– Чтобы я стал твоим любовником, – честно ответил я.

– То есть ещё предполагается жена? – нервно усмехнувшись, Костя приблизился совсем близко к моему лицу и легонько скользнул языком по верхней губе. Стало как-то неуютно от этого незнакомого жеста, захотелось отвернуться. – И кого вы за меня посватали? За Мариночку на этот раз?

– Я просто... но если ты женишься, то я не буду твоим любовником.

– А куда ты денешься? – Костя медленно стал задирать край рубашки и скользить пальцами по животу.

– Я уеду... За границу. Чтобы не мешать тебе делать выбор.

– Значит, таков твой план на ближайшее время?

Костя оставил в покое мою рубашку и резко встал с кровати, достал сигареты и закурил.

– А как же то, что между нами было, а, Дима? Сделаем вид, что ничего не было?

Я тоже поднялся и сел на кровати, опустив голову.

– Тебе решать.

– Мне, значит? – Костя мерил шагами комнату и глубоко затягивался. – То есть ты согласен на то, чтобы я забыл о тебе, о нашей любви, чёрт возьми, о том, что я спал с парнем, просто ради того, чтобы быть как все, чтобы вернуться к тому, от чего я ушёл? Ты этого хочешь?! Димочка. Чтобы я стал предателем, вступил в союз отцов России и создал ещё одну социальную ячейку общества? Я могу, без проблем. Мне-то... всё равно, кого трахать. Так, Дима? Ты ведь так думал, когда напивался с этим долбаным неудачником?!

– Костя, – вытирая набежавшие слёзы, тихо проговорил я. Внутри всё дрожало, и так сильно хотелось курить, и ещё... чтобы он простил меня и не злился. Господи, он же прав, сто раз прав. Всегда прав. Мой самый лучший, мой... – Я просто хочу, чтобы ты был свободным и счастливым.

– А ты считаешь, что я несчастлив? – Костя затушил сигарету, выкинул окурок в открытое окно и подошёл ко мне, опустился на колени, заглядывая в лицо. – Дима, я не знаю, что мне ещё делать, чтобы ты мне поверил. Кроме моего слова у меня ничего больше нет. Но я говорю тебе, что я не знаю, сколько всё это продлится, это же неважно, совсем неважно, главное то, что здесь и сейчас я уверен на все сто процентов, что мне никто не нужен, кроме тебя. И я свободен и счастлив. Поверь, Дима...

– Костя, – я коснулся кончиками пальцев горячей щеки и сполз с кровати на пол. – Обещай мне, что если полюбишь кого-нибудь другого, то обязательно скажешь, сразу... Обещай.

– Димка, господи, как бы я хотел, чтобы ты перестал думать так много и за всех сразу, – Костя попытался обнять меня, но я отстранился.

– Обещай.

– Хорошо-хорошо, если тебе так будет спокойнее, то как только, так сразу. Если я влюблюсь, то ты узнаешь об этом первым.

– Спасибо, Костя.

Я сам обнял его и поцеловал. Сколько бы ни продлилось – всё моё!

– Димка...

– Что?

– Я влюбился.

– В кого это?

– В тебя. Поехали со мной на турбазу, изменять моему любовнику?

– И тебе его нисколько не жалко?

– Жалко, а что поделать?.. Любовь – она такая. Спросите у гея Серёжи, он расскажет. Ещё тот советчик.

– Костя... ну проехали уже...

– Нет, Димочка, я тебя теперь заколебу! Это же надо слушать советы какого-то неудачника! Да я бы его даже на порог не пустил, а ты... А если бы он тебе сказал, чтобы ты стал киллером, ты бы им стал? А с балкона прыгнуть?

– Костя... ну пожалуйста!

– Это же надо... а ты знаешь, что в Москве пять миллионов женщин, и один-то миллион уж точно годится мне в жёны? То есть если прикинуть, то тебе нужно выпить как минимум десять тысяч литров водки, чтобы пережить этот факт... Вот это ты попал, Димочка!

– Костя!!




Конечно, есть восемь часов на работе. Я и не думал, что планирую то, как мы проведём вечер, большую часть рабочего времени, а в остальное – думаю о том, чем ты сейчас занимаешься. Могу представить тебя и в школе и дома, и как ты идёшь по дороге от школы до дома, от дома до студии, от дома до университета на подготовительные курсы. Я знаю все эти маршруты, мы их прошли вместе. Ты рассказывал о каком-то известном музыканте, стиль игры которого тебе не даёт покоя вот уже второй год. А мне не давал покоя ворот твоей рубашки, застёгнутой на все пуговицы до самого подбородка, как у приличного мальчика. Да ты и есть приличный скромный мальчик – держишься на расстоянии, смотришь на меня редко, говоришь на отвлечённые темы, когда мы находимся на улице или кто-то есть рядом. Со стороны наша пара кажется просто до ужаса занудной. Славка Акимов однажды спросил, не надоело ли мне пасти тебя. А я почему-то обрадовался. Правильно подмечено, я именно что пасу тебя. Даже когда ты об этом не знаешь, подглядываю украдкой, знаю всех твоих знакомых, родственников, все твои привычки, сомнения, страхи. Ты так сильно вздрагиваешь от звука звонящего телефона, что всегда ставишь его на вибрацию, ты вообще не любишь телефон. Ты много ешь на завтрак и почти совсем не ужинаешь. Любишь орехи и собираешь разноцветные пульки от детского пистолета – когда-то думал, что это инопланетяне скинули. После просмотренного фильма ты никогда не знаешь: понравился ли он тебе или нет. И мы часто спорим, потому что я всегда чётко знаю: да или нет. Ты не категоричный, а я люблю навязывать своё мнение.

Ты врываешься в комнату, стаскиваешь рубашку прямо через голову, не расстёгивая. Щёки горят от возбуждения. Я в растерянности...

– Мама приедет через два часа, – пыхтишь ты, стягивая брюки, и, прыгая на одной ноге, пытаешься снять носок. Весьма эффектный манёвр. – Если будешь сидеть как пень, то мы ничего не успеем!

– Оставь, – придя в себя, улыбаюсь я. Иногда ты меня поражаешь своей откровенностью. Приличный мальчик...

Ты утыкаешься мне подбородком в ключицу, дышишь громко, как будто прибежал ко мне с другого конца света. Твоя кожа прохладная, можно даже сказать – холодная. Ты часто мёрзнешь, кутаешься, заворачиваешься во все пледы, которые есть в доме, даже летом. Ты стройный и гармоничный, когда я представляю тебя на сцене, мне хочется дарить тебе цветы, но я знаю, что ты не оценишь – прилюдная демонстрация чувств тебя смущает и расстраивает. Лучше наедине, в тишине, только для двоих – демонстрируй, сколько хочешь!

Ты никогда не царапаешься, не кричишь громко, хотя порой я люблю тебя дразнить. Но всё-таки приличный мальчик и такой отзывчивый, что иногда я теряю над собой контроль и провоцирую тебя на большее, чем тихие влажные стоны в подушку.

Ты боишься щекотки – поцелуев в сгиб локтя и под коленями, вздрагиваешь и покрываешься мурашками. Когда я целую тебя в шею, ты тихонько хихикаешь чему-то своему, но я знаю, что тебе это нравится.

Ты не любишь делать минет, не умеешь и всегда боишься, что я буду тебя в этом упрекать, именно поэтому всё проходит так напряжённо, словно на экзамене. После двух неудачных попыток я просто не позволяю тебе брать инициативу в свои руки, а порадовать меня можно и другими способами, например, вот этот один носок меня очень радует... и твоё «хи-хи» в ответ на мои пылкие слова – просто в шею поцеловал не вовремя.

Ты часто засыпаешь, когда я тебя ласкаю. Первое время меня это удивляло и где-то даже неприятно, но потом, узнав тебя лучше, я понял, что это крайняя степень умиротворения и доверия. Как котёнок, который спит без задних ног, потому что знает – никакая опасность ему не грозит.

Тебе нравится, когда я всё делаю медленно: подготовка, движение... Чтобы всё прочувствовать, чтобы вдоволь насладиться. «Мы же не норматив сдаём», – впервые возмутился ты после того, как мы в открытую заговорили о том, кому чего хочется. Как кто-то спел «Если бы на Олимпиаде был секс, то мы бы взяли золото». Определённо бы взяли... И не потому, что у меня богатый жизненный опыт, ничему он не помогает, этот опыт, а потому что ты знаешь, чего хочешь, а меня радует всё, что доставляет тебе удовольствие.

Иногда ты бываешь грустным, расстроенным, и тогда я понимаю, что это будет сложный день, и чтобы порадовать тебя, нужно стать старше лет на двадцать. «Ты грустный» очень похож на «тебя уставшего», с одной только разницей, что «ты уставший» не курит по ночам, тайком от меня, наоборот льнёт и жаждет ласки. А «ты грустный» хочет уйти, избегает прикосновений, внимательных взглядов.

Ты для меня загадка, но уже давно моя, личная, неотрывная от того мира, в котором я существую. Ты боишься, что я тебя брошу... нет, ты думаешь о том, что я могу тебя бросить... вот опять я ничего не понимаю и запутался. Ты думаешь, что недостоин меня. Иногда ты об этом забываешь и счастлив, а потом что-то или кто-то напоминает тебе о том, что я – другой. Быть может, так оно и есть. Я другой. Я никогда не думал о мальчиках, и не никогда не стану, как и о девчонках, в принципе. Я же думаю о тебе, и это занимает всего меня. Когда не думаю, то вспоминаю. И опять про тебя.

Что я в тебе не люблю? Интересный вопрос... такого нет. Есть только вещи, которые я не в силах изменить, а ощущать свою беспомощность я не люблю. Например, я не могу перечеркнуть твоё прошлое. А ты, когда грустишь, сбегаешь именно туда, несмотря на то, что тебе там было плохо. Я не люблю, когда ты недоговариваешь. Это значит, что ты желаешь мне добра методом самоустранения – тогда ты любишь решать за двоих. Всё хорошее – мне, всё плохое – себе. Я просто закипать начинаю от этого разделения. Если мы вместе, то всё должно быть общее! «Коммунизм давно отменён», – иронизируешь ты, и я медленно впадаю в апатию. Когда ты додумываешься до апогея, я тебя боюсь.

– Не нужно меня жалеть, Костя, – сказал ты однажды, и я впервые разозлился так, что готов был уйти от тебя и оставить одного, несмотря на то, что тебе плохо.

– Так вот что ты обо мне думаешь... Жалость, значит.

– Если хочешь уйти, то я тебя не держу, – и такое спокойное лицо при этих словах, что я даже похолодел. И впрямь я могу уйти... и ты выживешь, как после Серёжи своего, как после всех тех, кто отказался от тебя. Ты уже привык к одиночеству настолько, что порой хочешь вернуться в него вновь. Ты ж никого никогда не любил до меня, не умеешь, боишься... Я тоже, Димка.

– А плакать не будешь? – смеюсь я, ты теряешься. Когда я начинаю смеяться на пиках наших ссор, все твои домыслы и сомнения сбиваются.

– Не буду, – ты краснеешь, и я понимаю, что мы друг друга поняли, и можно приласкать, коготки уже спрятал.

Интересно, если бы у нас всё было гладко, было бы лучше? Скорее всего... Значит, есть к чему стремиться.

Целый месяц спокойствия и тихого домашнего счастья. Ты готовился к концерту, я к поступлению, по ночам любили друг друга. А потом ты уехал в Чехию, а я остался в Москве.

– Слушай, Костян, у Славки завтра день рождения, мы тебя ждём, короче, – Антон Акимов позвонил на работу, я буркнул «угу», не отрываясь от компьютера, а потом уже подумал, что, в общем-то, не праздничное у меня настроение, да и компания Акимовых мне не особо нравилась – сплошные ПТУшники. Но раз уж согласился, то нужно держать слово. Быть может, развеюсь, а то на работе уже пару раз поинтересовались моим самочувствием. Моё самочувствие сейчас в Чехии, и все мысли мои там, где я ничего не знаю, никого не знаю. Тебя так легко обидеть, и я тоже начал ненавидеть телефон. Надо же потрогать, чтобы успокоить по-настоящему. Сзади по шее провести вниз, а потом вверх, к затылку, под волосами – и ты вновь спокоен и улыбаешься, и всё что-то шепчешь на ухо, секретничаешь.

– Костян, ты чё-то совсем запропал со своей работой, – Славка после армии стал здоровенным, серьёзным и очень взрослым. Надо заметить, что ему армия пошла на пользу.

– Я ещё и к поступлению готовлюсь в универ, на заочку хочу.

– Это ты у Васильева, что ли, научился плохому? – Антоха загыкал и захотелось навесить ему подзатыльник за разговорчики в строю. – Прям друзья – не разлей вода стали.

– А хоть бы и стали, мне с ним интересно, – пожал я плечами и сделал большой глоток коньяка. Палёный... аж слёзы на глаза навернулись. – Вот, – прохрипел я, – даже плачу из-за него.

Акимовы заржали, больше про тебя никто не вспоминал, и то хорошо. Не для них вся эта история. Она вообще ни для кого, кроме нас двоих. И так приятно мне стало, что прям настроение появилось. Всегда хотел, чтобы было так – тайна только твоя и моя.

Когда я был уже готов к запуску в космос, вся честная компания собралась пойти в соседний район, кого-то там мутузить. И я тоже, в первых рядах, надо заметить. Общее веселье весьма заразительно. Девчонку Славки обидел какой-то мудила, нужно отомстить. А что, очень даже замечательный повод! Я бы тоже за тебя ноги всем повыдергал, правда, один бы пошёл...

Мудилу мы не нашли, зато встретили ещё каких-то знакомых, сложились, выпили по этому поводу, куролесили по району до поздней ночи.

Я даже и не заметил, как рядом со мной оказалась эта девчонка. Мелкая, русая, чуть кудрявая... Я гладил её по волосам и улыбался. Целовал локоны и шептал что-то про пшеничное поле и солнце, моё солнышко... Когда звякнула пряжка ремня и горячая ладошка коснулась живота, я наконец-то очнулся. Ладошки всегда холодные, так что сердце на миг замирает от восторга – сейчас согрею.

– Ты чего? – шепчет она в темноте, голос чуть хриплый, прокуренный. Чужой. – Уже не хочешь? Ты ж хотел, я же твоё солнышко...

– Извини, мне нужно... – оказалось, что на разложенном диване ещё уместились и Славка со своей девчонкой, но они крепко спали, обнявшись. Я с трудом перебрался через них, с горем пополам обулся и вылетел из квартиры как ошпареный. На улице уже занимался рассвет. На майские праздники обещали снег. Я всё ещё был чертовски пьян, но отчётливо понимал одно – опять влип. Ты мне не доверяешь, а я себе доверяю? Но она так была на тебя похожа, эти волосы... Я ж чокнутый, совсем чокнутый. Мне ж ничего больше не нужно, только потрогать твои волосы.

В Чехии сейчас ещё ночь, но я не могу ждать, мне нужно позвонить тебе срочно, чтобы понять, что ты есть.

– Костя... что случилось? – сонный, настороженный голос, твой голос. Родной.

– Соскучился, – тихо, как если бы прошептал на ухо. – На людей бросаюсь.

– Опасный тип, да? – смеёшься в трубку.

– Да вообще дикий. Приедешь, совсем не узнаешь.

– Узнаю, отмою, побрею, и будешь как новенький.

– А старенький уже не нужен?

– Нужен. Любой нужен. Просто когда ты колючий, то потом лицо саднит.

– Вот незадача... Я ж не только лицо целую.

– Ну... – смутился, так люблю смущать тебя. Если смущаешься, значит, не грустишь. – Не только...

– Буду знать: небритому целовать запрещено, и не только лицо.

Опять смеётся в трубку.

– Костя, я тоже по тебе соскучился.

– Да ладно, играй уж там на своей балалайке, за меня не волнуйся.

– Не обижай инструмент, его многие профи хвалят.

– Тебя хвалят, чудо... солнышко моё, – едва слышно.

Вздох.

– Люблю тебя, Костя.

– Я тоже. До связи, Димка.

Три дня осталось переждать, доползти... ну сколько ни вспоминай, руки всё равно ноют – обнять, коснуться. Впитать запах, голос, вкус, каждый раз знакомое, каждый раз новое, и невозможно насытиться. А только таять, таять.

Моё солнышко.