Motoharu

Белыми нитками (продолжение)

Аннотация
Продолжение повести Motoharu "Белыми нитками", состоящее из трёх частей: "Исходные данные", "Уравнение с одной переменной" и небольшого рассказа "Моё солнышко".
 Дима - парень, осознавший свою гомосексуальность, но так и не достигший консенсуса между таким собой и окружающим миром. Костя - 100% натурал, первый парень "на деревне" и, скажем так, цивильный гомофоб. Сюжет повествует нам о том, как дружба перерастает в любовь, и каково этой любви живётся... 
 



Исходные данные
 
Мы легли на дно, мы зажгли огни.
Во вселенной только мы одни.
А ты
Гни свою линию,
Гни свою линию,
Гни свою линию.

Сплин



Я сохранил все его письма, но, скорее всего, так и не скажу об этом. Я выучил их наизусть, ровные круглые буквы с наклоном в неправильную сторону. Я смотрел на белый лист с впечатанными словами и думал о том, как он писал, где он писал, когда он писал. По вечерам у него всегда болит голова.

– Костян, девчонка опять накатала поэму? Везёт, а мне что-то совсем не пишет, сам если не позвоню, то и не вспомнит, как меня зовут, – вздыхал Петров, растянувшись на соседней койке.

– У меня нет девчонки, – ответил я и улыбнулся, аккуратно сворачивая лист и вкладывая его в конверт. Я знал, что после отбоя, часа в три ночи, когда я погружусь в крепкий сон, Петров встанет и на носочках пройдёт пять шагов по ледяному полу, чтобы достать чужой конверт и прочитать чужое счастье. Жалкий человек, бедный человек. Я мог бы поймать его за руку, отлупить под благовидным предлогом перед всеми, я непременно бы так сделал, если бы письмо было от Светки, или Ольги, или Машки. Девушки никогда не скрывают своих чувств, не жалеют громких слов, сыплют ими направо и налево. А почему бы и нет? Им это не запрещено. А Дима никогда не пишет о своих чувствах. Но я читал их между строк, все эти его рассказы, стихи, просто обрывки мыслей про каких-то других людей – на первый взгляд. У них у всех были свои имена, свои судьбы. Для других... но не для меня. Я видел себя и его и жил этой иллюзией, храня великую, тайную, только нашу тайну. Одну на двоих. Я никогда не скрывался, но есть вещи, которые просто не нужно говорить, чтобы не опошлять словами.

Была ли это любовь? Кто знает...

 

Сначала я называл его Димой. Было трудно привыкнуть к смущённым ласковым взглядам человека, шагнувшего за грань. Он был младше меня официально, но намного старше по развитию. Он умел терпеть, ждать, не торопить. Казалось, что между нами всё осталось по-прежнему, так же играли на площадке в баскетбол, так же ходили в парк, забирали Ленку из садика, разговаривали о жизни. Почему-то в подростковом возрасте часто хочется говорить о жизни, строить планы, а потом, чем старше становишься, тем реже тянет говорить о том, что будет, слишком много накапливается воспоминаний, которые приятны, и можно уйти в них.

Часто сидели на трубах, глядя на школьный стадион, курили и молчали. Я касался его руки своей, сначала нечаянно, а потом не убирал, боковым зрением улавливал едва заметную улыбку на ярко очерченных Димкиных губах, и наклонялся ближе, чтобы коснуться пахнущей сиренью гладкой загорелой щеки. Сначала слегка, как бы пробуя, а потом смелее, развязнее, я никогда не был святым, но с Димой всегда чувствовал себя робким младшеклассником. И до жути боялся этих его слов: «Если ты не хочешь, то не нужно», «Не торопи себя, я всё понимаю».

Дима всё понимал, я же ни черта не понимал в этих его тонких материях, состоящих из постоянных сомнений, терзаний и бессонных ночей. Поэтому, когда сталкивался, терялся и не мог ничего с собой поделать, только ждать, когда же всё это пройдёт. У меня было много девчонок, но ни одна не становилась причиной бессонницы. С Димой всё было по-другому. А всё потому, что он часто уезжал с матерью к каким-то родственникам, строить дачу.

– Я позвоню, – шептал он куда-то в шею и проводил рукой по волосам. А я стоял как столб и ничего не мог с собой поделать, только обнять неловко в ответ и пробубнить своё коронное: «Ага».

В субботний день я даже не замечал его отсутствия, потому что и присутствие-то его было весьма эфемерным – как оттенок, но ещё не цвет, как отзвук, но ещё не звук, как лёгкая нота, но ещё не запах. И вроде бы ничего не менялось, и Акимовы приносили пиво, и Рональдо был на высоте и болел я так яростно, что соседи знакомо стучали по батареям. А потом, когда пива оставалось ещё полбутылки, и матч ещё не был закончен, меня накрывало с головой.

На балконе было холодно, и сигареты горчили, но ни черта не расслабляли, а от пива только стучало в висках. Окна на десятом этаже второго подъезда были отталкивающе тёмными.

– Костян, ну ты чего там? Харе курить, гол пропустишь, – Славка Акимов стучал в стекло и махал бутылкой. – Мы без тебя весь пивасик выпьем, довыпендриваешься.

И, кажется, потом был ещё гол, и сигареты закончились уже к концу матча.

«Дима, спокойной ночи», – лаконичное, ни к чему не обязывающее сообщение. И невозможно признаться даже самому себе. Ответь, пожалуйста...

«Спокойная. Звезда упала. Успел».

Как привычка, но ещё не привязанность. Или наоборот?

 

– Я сегодня повестку получил.

– Когда призывают?

– Тридцатого июня. Надо, наверное, ребят собрать, проводы устроить, бабуля там обещала добавить денег. Год в какой-то тундре скакать по долинам и по взгорьям, стану солдатом, буду Родину защищать.

И так сильно хочется сжать его холодную руку и не отпускать. И плевать на всех, кто может увидеть.

– Лену можешь со мной оставить на ночь, не нужно ей на проводах торчать, всё равно мамы не будет дома.

– Ты тоже будешь там, со мной.

– Костя, не нужно.

Дима всегда так обезоруживающе улыбается, как взрослый, как очень взрослый и понимающий.

– Мы лучше потом с Ленкой придём попрощаться на вокзал.

Он всегда говорит тихо, для того, чтобы голос не дрожал. Взрослый, а такой глупый. Уже всё случилось, уже не остановиться.

– Димка, – прижать его к себе крепко-крепко и не отпускать никогда. Целый год, а он хочет заставить меня прощаться с какими-то другими людьми без него. – Да чёрт с ними, никого не хочу видеть. Можно я у тебя останусь вместо Ленки?

– Можно, – выдыхает в самое ухо, едва касаясь губами.

Сколько раз это было. Откатанная схема: ключи, с трудом попадающие в замочную скважину, тёмный коридор, решение вопроса, кто первым идёт в душ, чужое полотенце, чужие халаты, футболки, шорты, тапки. Осмотр места действия, фотографий в рамочках, выставленных на всеобщее обозрение, хрусталь за стеклом, книги, игрушки-безделушки. В голове готовятся вопросы, а кто это? А где это ты? А чё это за штука? Для того чтоб наладить контакт, можно посмеяться, поцеловаться, а дальше всё идёт как по маслу, туда-сюда, я люблю тебя, а ты меня?

Впервые не хочется смотреть фотографии, впервые кровать выглядит пугающе огромной, в голову лезут воспоминания о пижоне, расхаживающем по чужому дому без майки. Дима просто «трахался с ним без удовольствия», и эта злость и ревность абсолютно неуместны, и страшно хочется курить, да только пахнуть потом будет плохо. А хочется, чтобы всё было хорошо, чтобы на этот раз ему было хорошо.

– Телевизор включить? – Дима какой-то худой весь, белый, и халат этот синий только выбеляет его нервное лицо, в глаза старается не смотреть. Совсем растерялся. А я раньше никогда не обращал внимания на то, что он ниже меня почти на целую голову.

– Нафига мне телевизор? – усмехаюсь я, так и подмывает отмочить какую-нибудь скабрезную шуточку про первый раз, чтобы сбросить это незнакомое напряжение. Но приходится одёргивать себя, потому как он совсем сникает. Тут же собираюсь с духом, понимая, что так дело не пойдёт. В конце концов, это же наша первая ночь, а потом я год не смогу к нему прикоснуться.

Подхожу ближе, вынимаю пульт из руки, обнимаю за пояс, прижимая спиной к себе.

– Я же ни черта не умею, Димка, научишь? – целую в затылок, в шею, кусаю за ухо. Вздрагивает, щекотно, видимо.

– Научу, – поворачивается, смотрит в глаза. Готовится сказать свои обычные предостережения о том, что если я чего-то не хочу, то он меня не заставляет. Никому больше не позволю пугать. Прижимаюсь к его губам своими, отвечает, улыбается. Я с закрытыми глазами знаю, что он улыбается. И я чувствую, что счастлив. Хочу, чтобы он всегда так улыбался.

– Если будет больно, ты мне скажи, не молчи, – смотрю на него сверху, быстро целую куда-то в плечо. Кивает, а глаза испуганные, готовые к худшему. Никогда не скажет, что ему больно. Но это ничего, почувствую, не садист же.

Зажмуривается, закусывает нижнюю губу. Я замедляюсь, а у самого уже перед глазами всё плывёт, с катушек постепенно слетаю. Я и не знал, что оно будет так ярко, так остро, что удержаться практически невозможно.

– Дима, – шепчу, а голос хрипит, как простуженный. – Димочка.

– Не останавливайся, – едва шевеля губами, отвечает он и сам двигается навстречу. И тут меня сносит окончательно. И его стоны, его крики, как сквозь вату, ничего не понимаю, совсем обезумел, но всё равно выныриваю, смотрю на него, и внутри всё плавится от безумного наслаждения. Ему нравится.

А потом ещё полежать рядом, молча, обнимая одной рукой, чувствуя спокойное дыхание. Знаю, он не спит, и я не могу. Уже скучаю, как последний романтик глажу по волосам, накручиваю отросшие пряди на палец, запоминаю. И вдруг так страшно становится, как же он тут один будет, без меня, со своей головной болью?

– Костя, – сонно шепчет, поворачивается лицом, – тебе завтра вставать в семь, спи уже.

– Не могу, ты будешь мне писать? – и хочется добавить ещё какой-нибудь сентиментальный бред, но все слова куда-то повылетали.

– Буду, как часть узнаешь, первый мне напиши, чтоб адрес знать.

– Димка, а скучать будешь? – само собой слетает с губ, знаю, что ему понравится, так почему я должен молчать?

– Буду, но ты за меня не переживай, – прижимается ближе, дышит куда-то в ключицу. – У меня всякие секции, гитара, мне есть чем заняться.

– Да я не об этом...

– Я тоже.

 

На перроне было шумно, пыльно, пахло копчёными курами и свежесшитой формой. Мамы обнимали своих сыновей, отцы мялись где-то в стороне, со всех сторон слышался детский смех. У меня же всё было особенное, хотя казалось, кто бы мешал... Но я знал, что родители не позвонят, ни тот, ни другой. У каждого своя жизнь.

Дима с Ленкой стояли около меня с какими-то траурно-торжественными лицами и натянутыми улыбками. Хоть бы улыбки-то убрали, никогда не думал, что похож на идиота.

– Глаза-то ввалились, всю ночь, небось, не спал, горе ты моё луковое, – причитала бабуля, тоже скрывая своё истинное настроение за сурово нахмуренным лбом и извечными поучениями. Но пусть лучше ругает, чем ревёт, а она может. Уверен, что не успеет мой поезд тронуться, как она достанет свой цветастый платочек и зашмыгает носом, будет Димку донимать рассказами обо мне и моём идиотском отце. – Я тебе там в сумку пироги положила, там ещё кофе навела, чтоб по дороге не заснул, а то пропустишь остановку, не разберёшься, ты ж невнимательный такой, весь в отца. Я его когда в армию провожала, строго-настрого наказывала не спать, так он всё равно продрых свою остановку, а потом на перекладных добирался, продрог весь, зимой это было...

– Баб...

– Ну что ты баб да баб! Я же тебя целый год не увижу... дай хоть напоследок насмотрюсь, здоровье-то моё некрепкое... но ты служи хорошо, а мы тут будем тебя дожидаться. Дима вон если что к тебе съездит, я-то уж не буду, далеко больно.

А потом объявили посадку. Я присел на корточки, обнял Ленку. Разревелась. Маленькая, а всё понимает. Я тоже по ней скучать буду.

– Ну давай, Диман... помни, ты обещал.

Я обнял его, похлопал по спине, совсем по-дружески, безо всяких, а потом не удержался и жадно прикоснулся губами к шее, быстро, почти незаметно, по-хозяйски. Холодный.

– Да, конечно... не волнуйся.

Пройдёт полдня в шумном прокуренном вагоне, прежде чем я перестану слышать дрожь в его голосе и чувствовать вкус солёной прохладной кожи на губах, и опять сигарет не хватит на ночь, придётся стрелять.

 

После отбоя обычная тема, кто девственник, кто не девственник, и у кого как было в первый раз. Оказывается, быть девственником – это очень не круто. Только я и ещё один синеватый тощий мальчик, лежащий в самом углу, не догоняли, почему. Я, потому что поумнел лет на десять, а он, потому что явно был девственником, всё спорить сначала пытался, а когда на него цыкнули, вмиг замолчал, забился в свой угол и носа не казал из темноты, боялся, что побьют. Чем-то он напоминал мне Димку, тоже интеллигентный вроде, но какой-то глупый при этом.

– Костян, а ты когда-нибудь пробовал с двумя зараз? – Петров, мой сосед по койке и следующий в строю, был вроде бы славным малым, разговорчивым, понятливым, но ужасно завистливым. Эта черта бросала тень на весь его характер, и делала мутным и очень опасным типом. Я старался держаться с ним приветливо, но на расстоянии. Глядя на него, я всегда вспоминал «Ералаш», про то, что «жаль, у тебя нет апельсина».

– Нет, не пробовал, а нафига оно мне? Секс и разврат – вещи разные.

– Почему разные? – вылез из-под одеяла задремавший уже было ефрейтор Серёга Антипов. Очень весёлый парень, жалко, что у него уже через две недели дембель. Мы с ним всегда пировали после того, как к нему родители приезжали. С начала его главенства в нашей казарме окончательно перевелась дедовщина. Всё от старшего сержанта пошло. Присмотрел себе кого посообразительнее, поставил в отделениях, чтоб дисциплину поддерживать. Должен же кто-то быть первым?

– Секс – это отношения между двумя людьми, а разврат – это всегда от дури одного происходит, а другой ведётся, и его удовольствие никого не волнует.

– Костян, ты прям как мой батя говоришь, я даже заслушался, не отличишь, – усмехнулся Серёга.

– У меня просто сестра мелкая, я ей вместо мамы и папы, наверно, поэтому.

Все как-то замолчали. Тему родителей в армии не любили обсуждать. Неполные семьи в России – обычная ситуация, а каждому больно по-своему.

– Но секс я люблю, и всем советую попробовать, если, конечно, есть с кем, – бодро заключил я, оживляя разговор. А сам опять провалился в какую-то муть, сомнения, раздумья. Димке не мог дозвониться уже второй день, то «абонент был временно недоступен», то «временно заблокирован», то просто тишина, как в колодце.

На третий день я уже места себе не находил. В свободные десять минут вновь пришёл на переговорный пункт. Я уже прописался здесь. Выучил наизусть надпись на стене рядом с телефонным аппаратом – «Васька 2006», мягкий знак был слишком большим, видать, очень торопился Васька, чтоб никто не запалил. Набрал телефон соседки – у нас своего телефона не было, – попросил позвать бабулю, она должна знать, если вдруг что случилось.

– Алло, Костя! Костя? Это ты? Как ты там? Всё хорошо? – вопросы сыпались как горох на деревянный пол, отскакивали и катились, катились. Я отвечал и отвечал, и всё никак не решался спросить.

– Баб, а Диман там как? Я не могу до него дозвониться, – никогда бы не подумал, что мои руки будут дрожать так сильно, что, того и гляди, трубка вывалится.

– Дима-то? Он с мамой куда-то уехал, что-то там случилось у них, я даже толком ничего не знаю, с какими-то родственниками вроде. Но я как увижу, скажу, что ты звонил.

– Да, спасибо, баб.

И вроде нельзя радоваться, а вдруг с его родственниками что-то плохое случилось, но я всё равно не мог не выдохнуть с облегчением. Главное, что он жив-здоров.

Дима так и не узнал о моём звонке, потому как приехал, когда моя бабушка на дачу к подруге укатила.

 

После дембеля Антипова неофициальная власть вроде как перекочевала ко мне, и не только потому, что меня повысили до ефрейтора, но и просто потому что умел всё объяснить, что, как и почему, и, по выражению Гоши Майорова – нашего болтуна и активиста, был «спокойный, как танк». Поэтому, когда в январе ко мне в часть приехал Дима, я мог побыть с ним не пятнадцать минут, как кто-то там решил, а полчаса. Но всё равно это было чертовски мало, тем более что свидетелей убрать оказалось невозможным. Не жена и не девушка, чтобы устраивать интимную встречу. Правда, я ни о чём таком не думал, мне просто посмотреть на него хотелось, несмотря на то, что всю ночь какой-то разврат снился, танцы на столе под медленную музыку, а потом Дима так возбуждающе-томно раздевался, что я не смог совладать с собой и повалил его прямо на пол. А потом вообще белиберда какая-то снилась, но проснулся я довольный просто до неприличия.

– Быстро нашёл? – я отнял все его сумки, две из которых были нашими – в красно-синюю клетку, как любила бабуля, а третья незнакомая, наверное, Димкина мама собрала, не удержалась. Я улыбнулся, вспомнив, как она мягко и душевно, словно с психом, разговаривала со мной, когда всё узнала. Сначала пыталась объяснить, что это всё очень сложно, и я не обязан, а потом, когда я тридцать три раза заверил её, что всё понимаю, она очень обрадовалась. Такая молодая, красивая женщина, только морщинки у глаз выдают её возраст и нелёгкую судьбу. Дима был похож на неё как две капли воды. Впервые мне не польстило такое трепетное внимание, словно Димка был инвалидом, а я пообещал о нём заботиться. Быть может, я совсем обезумел и вправду ничего не понимал из того, что все вокруг говорили постоянно, предостерегали, убеждали, но я искренне гордился тем, что такой человек как он, полюбил меня.

Какой же он был клёвый в этом обшарпанном, пропахшим бензином и сыростью КПП, как маленький принц из Ленкиной книжки, только шарфа клетчатого не хватало, припорошенный снегом, раскрасневшийся, смущённый и радостный. Он смотрел на меня во все глаза и никак не мог услышать, да я и сам забыл, о чём только что спросил.

– Нет, не сразу, сначала в пятую часть пошёл, мне там какого-то другого Костю привели, а я сказал, что мне такого не надобно, – Димка засмеялся, заливал, конечно, чтобы он-то да не нашёл сразу? Быть того не могло. Потом стянул шапку, тряхнул своей русой, отросшей почти до плеч, шевелюрой, быстро расстегнул верхнюю пуговицу пальто. Я как загипнотизированный следил за его движениями, хотел сам расстёгивать эти круглые, выскальзывающие из пальцев пуговицы, а он пусть говорит, говорит, и голос его постепенно начнёт дрожать от волнения... – Ну, конечно же, без ругани не обошлось, а потом я пришёл сюда и понял, что не ошибся, потому что ефрейтор Сермавбрин здесь есть. Так и знал, что ты не рядовым солдатом отсюда выйдешь.

Мы сели на скрипучие жёсткие стулья. Дежурный на КПП – Ваня по кличке «Палец в рот», сначала следил за нами профессиональным взглядом, а потом уткнулся в японские кроссворды и, казалось, потерял всякий интерес. Но я знал, что это была всего лишь видимость. В прошлый раз Макарычу из второго отделения сильно досталось от матери, и он разревелся при Ване. Так через полчаса, когда Макарыч вернулся в свою казарму, над ним стали подтрунивать, называя сопливым маменькиным сынком. А подтрунивают в роте не по-детски.

Поэтому поцеловать Димку мне не светило, хотя безумно хотелось, даже больше чем всё остальное.

– А у нас тут пожрать вообще нечего, только вот и перебиваемся передачами. У нас в отделении парень есть, так у него батя каждую неделю привозит окорок, он на какой-то свиной ферме работает, половину сержантам отдаём, а другую на всех делим. Мы тут всё всегда делим.

– А дедовщина есть? – Дима вмиг стал серьёзным. У меня сердце защемило от нежности – он за меня волнуется.

– Нет, у нас нет, потому что я типа главный в своём отделении, а ты ж знаешь, я это дело не люблю.

Легко коснуться пальцами руки, пробежаться по тонкому запястью, погладить. Всё поймёт. Знаю, что всё поймёт без слов. Полгода осталось подождать, а потом... А что потом? Определённо что-нибудь хорошее.

– Я всегда считал, что дедовщина зависит не от заведённых порядков, а от самих людей...

– Да, просто прошлый ефрейтор нашего отделения решил прекратить всё это. Нашлись и силы и средства. А я типа продолжатель.

– Ну, ты и в школе не был молчаливым грифом в пятом ряду, а вот если меня сюда заслать, то всё зацветёт махровым цветом.

– Кстати, как учёба?

– Ботаним, – Дима опять засмеялся, но как-то грустно, так, словно для меня всё это веселье, чтоб я не переживал особенно. Да кого он хотел обмануть? Не умеет же.

И тут у меня крышу сорвало с петель, как пел когда-то Шахрин. Я рванул Димку на себя, заставив перегнуться через подлокотник, обнял, прислушиваясь к сбитому дыханию, погладил по спине, мазнул губами по щеке, чтобы почувствовать, понять, что он здесь, со мной. Кто ещё за кого волнуется.

– Костя... – едва слышно в самое ухо, и больше ничего не нужно. И полгода не такой уж долгий срок.

Три месяца оставалось. В этом году жара наступила уже в апреле. За день солнце разогревало железные крыши так, что в казарме находиться было практически невозможно, особенно тяжко было ночью, когда ещё и комары липли к разгорячённому телу, словно обезумев от жажды. С каждым днём становилось всё хуже и хуже. Я ненавидел жару, от неё плавились мозги, и постоянное чувство тревоги капало на них, добивая.

Мне всё стало фиолетово, только эти распускающиеся листья бесили неимоверно. Моя первая весна с Димкой начиналась без него. Хотелось вернуться, наконец, в город, на свою площадку, встречать Ленку из садика... хотя она уже нулевой класс заканчивает... разговаривать с Димой. Он что-то писал про свои концерты, куда-то его там приглашали за границу играть на гитаре. Ночью мне снилось, как ему аплодирует зал, встаёт, какие-то девушки в длинных платьях дарят цветы, целуют в щёку. А он, счастливый, смотрит в зал, а меня там нет.

«Посмотри, какой хороший мальчик, Костя, у него большое будущее, а у тебя что есть? Школу бы хоть закончил, горе моё луковое».

И почему бабуля всегда задаёт эти дурацкие вопросы, от которых потом спать невозможно?

А потом подходило моё долгожданное дежурство на КПП, и я звонил Димке, слушал, как он рассказывал о своей школе, о Ленке, с которой нечаянно подружился, и всё становилось на свои места, словно и не было этих сомнений и меланхолии. И он где-то там, всё тот же...

– Я приеду к тебе через неделю, на каникулах.

И дышать легче, и жара не так ужасна, когда есть, кого ждать.

А потом я вдруг понял, что власть моя в отделении стала причиной очень серьёзных изменений в окружающих меня людях.

Тот самый тощий синеватый мальчик, которого все называли Додиком, прибежал самым последним на какой-то очередной долбанутой эстафете – личной придури нашего замкомвзвода, товарища Василича, так мы его называли между собой, вперемешку с матом, и подвёл всё отделение под сотню отжиманий. А мне приписали ещё и наряд на ночное дежурство у штаба вне очереди, как самому главному среди «синюшных недоносков и наркоманов». Ну не может Додик бегать так же быстро, как Майоров, или я, или тот же Петров. Мне казалось, что ребята у нас понятливые. Отжались как раз плюнуть и забыли. Но не все. Петров в занозу полез, решил Додику отомстить, кулаки почесать. Знаю я это желание, Акимовы часто такое практиковали. Сначала ходит, присматривается, выбирает жертву послабее, потом повод ищет, цепляется, выжидает. А повод рано или поздно найдётся. Подставил команду, недоносок пучеглазый. Чем не повод?

И лупит его почём зря в сортире, чтоб я не увидел, или тот же Майоров – рука моя правая как бы. Злость свою вымещает, самоутверждается, зависть глушит. За правое же дело?! В чём проблема?

Да только знаю я все их уловки, взгляды эти многозначительные и отмазки: «Ребята, вы идите, я сейчас только руки помою».

– Мразь ты, Петров, – я тоже бить умею, так чтоб мало не показалось.

– А ты что за него заступаешься, Костян? Он же предатель! – орёт Петров, народ уже подтягивается, двери распахнули, смотрят, напряжённо молчат. Только Додик по привычке забился в угол и подвывает тихонечко. Прям как в школе, а я на арене. Опять вернулся к тому, с чего начал. Противно.

– Тебе трудно, что ли, отжаться было? – схватил его за шкирку, встряхнул, как котёнка ссаного. – Ну если не может он быстро бегать? Ты сам-то давно научился?

– Да пошёл ты. Знаю я твои причины! – шипит он, как гадюка последняя, вырваться не может, только ядом во все стороны брызжет, так и тянет вмазать ему, чтоб рот свой закрыл.

– Ну и?

– Небось, запал на Додика, вот и заступаешься? На девочку твою похож... Как там её, Ванечка или Петенька? Аааа... Димочка.

Саданул я ему кулаком по челюсти, чисто по инерции, руку разжал, в которой держал, так что он на пол свалился как мешок с дерьмом. И так противно стало на него смотреть, что я даже бить не стал больше. Много чести.

– Какая же ты всё-таки сука, Петров, – процедил я сквозь зубы. – Опустить бы тебя, да стошнит, боюсь, на новую форму.

Вытер руки об эту самую форму и, растолкав прифигевший народ, вышел на улицу. Вот и засветился я, как лох последний. Но разве это важно? Важно то, что мразь эта про Диму знает и обязательно напросится у командира дежурить на КПП. Нельзя Димке приезжать. Никак нельзя.

Полчаса я собирался с духом, чтобы позвонить ему и сказать об этом. Полчаса я подбирал слова, чтобы он всё правильно понял. Что я не за себя переживаю, а за него. Петров мстить будет, недобитые так сразу не остывают.

Три длинных гудка, девять ударов сердца. Пойми всё правильно, пожалуйста... И сам себе не верю.

– Костя... я слышу тебя, говори, – Димка улыбается. Он всегда улыбается, когда говорит со мной по телефону.

– Да я так, позвонил узнать, как дела? – как же трудно... он же сразу перестанет улыбаться.

– Учу логарифмы, завтра контрольная, а у меня с математикой тёмный лес. А вчера мама приехала, привезла тебе свитер из Швеции, помнишь, про который я тебе говорил, синий с воротом, чтоб совсем был похож на норманна. А ещё я, когда приеду, фотки привезу, мы с классом ездили в Великий Новгород, там очень красиво.

– Дима...

– Да?..

– Знаешь что... ты не приезжай.

– ... так нужно?

– Да просто тут у нас такая засада, что я даже не знаю...

– Обо мне узнали?

– Да.

– Как ты там? Справишься?

– Конечно, справлюсь. Дим, лучше мы после увидимся. Хорошо?

– Конечно, увидимся... ты только там держись.

– Ты тоже...

– Пока.

– Пока...

И уже куда-то в пустоту, одними губами: "Я люблю тебя".

Сразу накатило, так, что дышать стало трудно. Так живо представилось, как Димка, не моргая, смотрит на гаснущего Сашу Сплина, потом медленно откладывает телефон на стол, берёт гитару. Бренчит что-нибудь невразумительное, смотрит в окно, за которым как всегда, дождь идёт. Не улыбается.

И никогда не скажет мне, что билет уже купил, что маме все уши прожужжал, как он хочет Костю увидеть, да что она так много ему конфет положила, он же не любит их, лучше бы сигарет блок, хоть с народом поделится. У них же там дружная часть, не то, что по телеку показывают.

А потом Димкина мама придёт из магазина, и он не сразу, ближе к вечеру, когда она сама заговорит о поездке, сообщит спокойно, так, словно его это мало касается, что он никуда не едет. А она посмотрит на него как на брошеного щенка и всё поймёт. Костя звонил, сказал, чтоб не приезжал. И вроде бы причины есть, и всё понятно. Им всегда всё понятно и страшно от того, что всё с самого начала было понятно. И они проговорят до середины ночи, оправдают Костю, припишут ему кучу добродетелей, только чтобы Дима опять не вернулся к тому, с чего начал. И он даже будет улыбаться, когда ляжет спать и думать, что это нормально, в конце концов, никто ему не обязан. А уже потом, когда все оправдания подвергнутся жёсткому сомнению, будет плакать, тихо-тихо, чтобы мама не слышала. Но она всё равно услышит, потому что материнское сердце не обманешь, но сказать ей будет нечего, поэтому в эту ночь она тоже не будет спать, но в комнату к нему не пойдёт. Страшно.

И всё из-за чьей-то выплеснувшейся через край зависти. Казалось бы... у кого её нет?

 

– Костян, хочешь, я этого Петрова утоплю в сортире, чтоб знал своё место? – Гоша Майоров плюхнулся на край кровати и настойчиво заглядывал в лицо. А никого видеть не хочется, только потолок закопчённый, и мух, по нему ползающих. Все уже к отбою готовятся. И Петров шебуршится где-то рядом, едва слышно. А толку-то его ненавидеть? Дело сделано.

– Гош, глупости не говори, тебя потом Василич заставит бегать вокруг казармы, как нахлыстанного, нафига оно тебе?

Гошу даже передёрнуло.

– А кто заложит-то?

– Петров и заложит, он же у нас, сука, правильный. Это только мы тут пидары недоделанные, – я специально говорил громко, чтоб все слышали. После разборок в туалете все как-то притихли, никто не обсуждал, правду ли сказал Петров или нет. Но я знал, что они не верят, иначе давно бы уже устроили революцию и свергли короля. Но слишком крут я был в их глазах, слишком недоступен. Только Гоша сначала что-то заподозрил, больше по моей реакции, но, видимо, списал всё на задетое самолюбие. Ну и пускай, никому выносить мозг своими соображениями я не собирался. Мне было хреново, очень хреново, так, словно не Додика отлупили, а меня. Хотя лучше бы отлупили, быстрее заживёт.

На следующий день я пробежал марш-бросок на 25 километров первым, за что заработал пятнадцать минут свободного времени, Димке позвонил. Поговорили о какой-то фигне, о погоде в Москве и у нас тут, в Брянске, я даже рассмешил его каким-то пошлым анекдотом. Чуть полегче стало. Только бы он не сомневался, что я с ним, что никуда уже не отпущу. И почему так трудно всегда говорить то, что правильно?

– А ты мне сегодня приснился, – говорит он мне на ухо. Так приятно шептаться в тишине пустого КПП, только прикоснуться нельзя, а так хочется, вот и мну телефонный провод в руках, как самое любимое создание на свете.

– И что я там делал? Где трогал?

Он на том конце даже поперхнулся, закашлялся от неожиданности.

– Ничего ты не трогал. Ты город завоёвывал, на какую-то крепость забирался. И всё флагом размахивал и орал: «Эй вы, мудаки, чё встали?! Побежали стометровку, я сказал!»

Теперь моя очередь настала смеяться. Я как представил нашего товарища Василича со знаменем в руках, так едва не задохнулся от смеха. И всё же не надо ржать громко, пятый час утра. Звук легко разносится в сыром влажном воздухе.

Я потом весь день этот сон Димкин вспоминал и улыбался, так что на меня косились, как на ударенного солнцем.

Конечно же, Гоша не удержался и от моего имени накостылял Петрову, тоже нашёл, к чему придраться. Потом я долго и нудно втолковывал Майорову, что он устраивает детсад, если не хуже. И если Петров – сука последняя, то предпоследней становиться не стоит. Вроде бы он понял мою мысль, неспроста моей правой рукой стал, сообразительный.

Потом уже, когда мы с Гошой домой в Москву ехали в одном вагоне, он, наконец, набрался мужества, чтобы поговорить. В конце концов, дембель, пора уже.

– Костян, я всё у тебя спросить хотел, – Гоша покрутил в руке незажжённую сигарету и почесал затылок. Я уже знал, о чём он спросит.

– Ну спрашивай, раз хочется, – подбодрил я его.

– Ты правда с парнем встречаешься? – убитым голосом спросил Гоша и покраснел по самые уши. Деликатная тема, никуда не денешься.

– Правда, – ответил я спокойно.

Майоров с присвистом выдохнул, зажёг сигарету и нервно затянулся, не глядя мне в глаза.

– И как же ты в армию-то попал? – усмехнулся он, и было в его голосе разочарование и лёгкое сожаление. Не без этого.

– Так и попал, как ты, как Петров, как Додик. Повестку прислали, вот и попал.

– А как же ориентация? С ней же вроде не берут?

– А у меня с ориентацией всё в порядке, – подмигнул я. – Так что за свою задницу зря переживал. Мне она нафиг не нужна.

Гоша засмеялся, немного расслабившись.

– Ну у тебя же девчонки вроде были?

– Были, и не одна. А потом я Димку встретил. Ну и как-то так получилось всё...

– И к девчонкам не тянет больше? Или ты и так, и так?

– Нужен-то всего один человек, зачем мне ещё кто-то? Просто ты стереотипами мыслишь, Майоров, а ты вглубь погляди. Вот у тебя Танька есть, она тебя ждёт, разве тебе нужны другие девчонки?

– Нет, не нужны, – вынужденно признался Гоша. Мне казалось, что я слышу скрип его мозгов, которые наконец-то начали шевелиться.

– Вот и мне никто больше не нужен.

И правда ведь, не нужен... Так хорошо, когда честно.

 

С вокзала мы ехали в битком набитом метро. Ленка всё что-то трындела про свою школу, про то, что бабуля её достала воспитывать и заставлять учить уроки, что по телеку показывают Губку Боба, и она каждое утро смотрит перед школой, а в классе её посадили с какой-то толстой девчонкой, которая занимает почти всю парту... Я слушал, а сам смотрел на Димку. Мне нравилось, что он смущается, упорно делает вид, что изучает какую-то рекламу, когда я касаюсь его спины, забираюсь пальцами под футболку, чувствую, как он слегка вздрагивает и ещё отчаяннее краснеет. В такой давке никто ничего не заметит. Просто жарко очень в вагоне.

Сначала мы заскочили ко мне, повидаться с бабулей, рассказать, как там что, поели борща и котлет с картошкой. Как же сильно я соскучился по домашней стряпне! А потом уже, ближе к вечеру, к Димке пошли, «чтоб ужраться в хлам» как откомментировала Ленка на прощанье, за что получила приличной силы подзатыльник от бабушки.

На Димкиной кухне всё изменилось. Плитка из серой превратилась в светло-зелёную, над электрической плитой нависала вытяжка, деревянные окна переквалифицировались в пластиковые. Всё новое и какое-то чужое. Сначала я испугался, что и Дима стал таким же новым. Но с зимы вроде ничего особенного не произошло, он даже нисколько не вырос, не окреп. Такой же худой, почти прозрачный и плавный. Очень сильно захотелось прижать его к себе и целовать везде. Такое счастье – никто не увидит.

– Вискаря накатим? По старому обычаю, – спросил он и как-то нервно улыбнулся.

– Да без разницы, – пожал я плечами, подошёл к окну, посмотрел во двор. Те качели, на которых я Ленку катал, упали, рядом поставили новые, яркие, канареечные. Жутковатое зрелище. Пить совсем не хотелось, хотелось какой-то дури мелодраматической, чтоб на руках до постели, всякие признания, кто как скучал и чем занимался, ну и прочих пошлостей, а всё никак не мог решиться.

Дима поставил две рюмки, быстро нарезал сыра, колбасы, открыл какие-то консервы, зелень достал. Сел за стол, налил виски. А я смотрел на него и молчал, ничего не хотел рассказывать, потому что не было ничего без него. Я знал, что и у него тоже.

– Я могу за водкой в магазин сбегать, если виски не хочешь...

Вот я так и подумал, что он мой сентиментальный настрой примет за какие-то сомнения.

– Не нужно ничего, Дима, я на тебя просто хочу посмотреть, – улыбнулся я. – Полгода не виделись, а ты мне всё про жратву да про виски. И так хорошо...

– Костя, извини... – он совсем растерялся, руки задрожавшие зажал между коленей, чтоб не так сильно было заметно, что его трясёт всего.

– По стопке только и хватит.

Вжимать его в холодильник было божественно приятно, но жуть как неудобно. И какие-то застёжки новые на штанах придумали, чтоб такие озабоченные как я, три раза подумали, прежде чем стянуть эти штаны нафиг. И такой лёгкий, когда приподнимешь, чтоб быстрее донести до дивана, и всё что-то смеётся. Вроде только что выпили, не успело ещё дойти до мозга, а уже всё отключилось и в каком-то тумане плывёт.

И целоваться, целоваться, много, наконец-то. И пальцами по рёбрам, по позвоночнику, успокоить. Опять боится. Дышать в ухо, хрипло, как с похмелья:

– Димочка... Дима.

И прижимать его к себе после, такого мягкого и податливого, гладить по плечам, опять целовать. И тесно вдвоём на диване, а до кровати не дойти уже.

– Костя, я люблю тебя, знаешь?

– Знаю...

– Ммм...

– Если будешь возиться, то свалишься, лежи спокойно.

– Лежу... Костя...

– Что?

– Ничего, просто я подумал...

– Ты всё ещё сомневаешься?

– Если честно, то да... постоянно.

– Ну и зря.

Утром мы проснулись, накрытые покрывалом. Стыдно было ужасно, а Димкина мама всё про Швецию рассказывала, нисколько не смущаясь.Мировая женщина всё-таки.
Страницы:
1 2
Вам понравилось? 120

Рекомендуем:

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

19 комментариев

+
3
Миша Сергеев Офлайн 28 сентября 2013 01:09
Мы так спорили по поводу "...хлеба" Motoharu , который и не хлеб вовсе. Вот где хлеб(!) да еще и с маслом!), просто "Белыми нитками" - все на поверхности...и очень глубоко! Если бы на Олимпиаде давали "золото" за тематические рассказы, то на одну из ступенек пьедестала я бы точно поставил Motoharu с "Белыми нитками". Была обещана третья часть - хочу еще одну катушку "Белых ниток", на всю катушку хочу!
+
2
Ольга Морозова Офлайн 28 сентября 2013 01:53
Цитата: ress08
Была обещана третья часть - хочу еще одну катушку "Белых ниток", на всю катушку хочу!

Увы, это всё.... Вторая и третья части, они вместе, в этой публикации. Вторая часть - "Исходные данные", третья часть - "Уравнение с одной переменной", и ещё маленький довесочек в виде рассказа "Моё солнышко".

К сожалению у этого автора уже давно нет новых произведений, а жаль... Мне бы очень хотелось почитать у него что-нибудь новенькое...
+
0
Миша Сергеев Офлайн 28 сентября 2013 02:55
Flora, может это и к лучшему!!! От предыдущих текстов оставалось двойственное ощущение: автор явно очень способный, чувствующий, стиль хороший, но читателю недодано. Возможно, как гипотеза, за счет некой небрежности, недовыписанности характеров, схематичности и недостоверности. "Белые нитки", имхо, при сохранении достоинств, лишены всех этих недостатков. Классно Антон (Курос) сказал сегодня на форуме про единение в некторых текстах автора и героев. Димка, Костя и Motoharu - вместе форэвэ!
+
2
Адонай Иешуа Офлайн 28 сентября 2013 11:54
Очень интересное произведение. Зацепило, тронуло, всколыхнуло, пробрало и еще куча эпитетов, для того чтоб описать то насколько теплышко после прочтения.
+
1
Маша Маркова Офлайн 28 сентября 2013 22:04
Классное продолжение, понравилось больше, чем начало! Столько нежности, столько чувства в строчках..
+
0
Ярополк Офлайн 1 октября 2013 14:04
Плохо. Плохо, потому что мимо. Если в первой части был только один момент, когда можно было почувствовать, что пишет женщина, то всё продолжение - абсолютно женская проза.

НЕуважаемые девушки! Почему вы думаете, что на сайт гей-литературы можно выкладывать отражение собственных девчачьих переживаний и чувств и выдавать их за чувства геев? Вы когда-нибудь даёте себе отчёт в том, что геи - это мужчины? Даёте себе отчёт в том, что мужская психология очень отличается от женской, что мироощущение мужчины, чувства мужчины очень отличаются от женских. Мужчина и женщина - это два разных мира. И различаются они именно тем, чем различаются мужчина и женщина - различные гормоны, другой склад ума, другие приоритеты, заложенные генетически. Почему вы считаете, что если один мужчина любит другого мужчину, то это автоматически делает его женщиной? В конце концов, почему вам никогда не приходит в голову, насколько мужчинам неприятно читать произведения, в которых их пытаются представить женщинами?! Ведь именно свой особый склад мышления, чувствования, мироощущения делает мужчину мужчиной и женщину женщиной.

А ведь есть ещё масса запутавшихся геев, которые не понимают, мужчины они или женщины, и пытаются казаться и представляться (!) окружающим женщинами, оставаясь от природы мужчинами. :-( Сколько таких геев спиваются и губят себя раньше времени. Мир геев отнюдь столь не радужен, как вам хочется думать. И ваши женские фантазии только подсталкивают молодых парней к состоянию большего диссонанса с самими собой. Не забывайте, что этот сайт читают не только сформировавшиеся личности, но и только формирующиеся, колеблющиеся, с несложившимися стереотипами поведения в обществе и неимеющие базовой основы отношения к миру.

Может стоит всё-таки раз и навсегда принять решение БОЛЬШЕ НЕ ПУБЛИКОВАТЬ на этом сайте фантазии юных девиц, которые описывают собственные переживания, маскируя их под переживания геев??

Мир геев и радужные, романтизированные представления о нём юных особ женского пола - слишком разные вещи, чтобы объединять их на одном сайте.

В любом случае необходим более стргогий редакторский отбор произведений для публикации их на сайт. Мужчины редко пишут романтические сопли, чаще парни скатываются в банальность и графоманство (благо, такого я здесь почти не замечал). Авторы-женщины чаще пишут романтические вещи, однако требуется большое мастерство, чтобы писать так, чтобы ни у кого даже не возникло сомнений, что пишет мужчина о своей жизни, так, чтобы каждый парень мог подписаться под каждой написанной строчкой или, по крайней мере, принять каждую строку.
+
1
Маша Маркова Офлайн 1 октября 2013 19:57
"НЕуважаемые девушки!"
Хорошо, пусть мы и неуважаемые, тогда давай, найди что-нибудь в сети, на твой взгляд, реально достойное и размести на сайте, а мы с удовольствием прочтём и оценим)

А мне казалось, что Motoharu - это мужчина, разве нет?

"Мир геев и радужные, романтизированные представления о нём юных особ женского пола"
Хочешь сказать - геи настолько суровы, что им чужда романтика? )) геи бывают разные...

если серьёзно, то данное произведение вполне приемлемое, нет тут ни соплей, ни мелодрамы.
+
0
Ольга Морозова Офлайн 1 октября 2013 21:05
НЕуважаемый, Ярополк!
У Вас весьма своеобразное представление о жизни, если Вы думаете, что подрастающее поколение ищет модели поведения в произведениях сетевых авторов. Уверена, что у них совсем другие источники....
Благодарю Вас за то, что разъяснили разницу между мужчиной и женщиной, а также указали, как нам, редакторам сайта следует работать. Без Вас мы бы, наверное, не справились....
Удивляет, с какой лёгкостью Вы идентифицируете половую принадлежность авторов. Завидую, мне бы так... А также Ваша собственная непоследовательность в суждениях и комментах. Например, Вы не устроили разнос вот этой работе. На мой скромный взгляд, в ней клубники со сливками, т.е. сантиментов, ничуть не меньше. А автор, точно парень.

И ещё... Вы пишете, что жизнь подростков-геев и так трудна и безрадостна. Так давайте и в литературных произведениях резать правду жизни со всеми вытекающими. Добьём таких подростков совсем безысходностью и чернухой, пусть безнадёга будет везде...

И последнее... Своими поверхностными суждениями Вы умудрились оскорбить тех авторов-женщин, пишущих гей-прозу, которые делают это достойно.
Очень жаль!
+
3
Миша Сергеев Офлайн 3 октября 2013 01:37
товаришч Ярополк.
начну со статистики
На сайте с: 25.04.2011 | Публикаций: 45 | Комментариев: 164
так что, как видите, молчуном меня не назвать, часто под рассказами пишу о своих впечатлениях от прочитанного. И, поверьте, (или почитайте) редко скатываюсь в розовые сопли. Сам в свое время был удивлен, что большинство слеш-авторов - дамы. Но удивлен с противоположным знаком, не с таким, как у Вас - уж очень некоторые хороши! Может быть, не только потому, что существует мода унисекс или прически унисекс, а и сама любовь унисексуална. Безусловно, имеют место гендерные различия, и, в прикладном плане, именно они отображают особенности проявлений любви. Но любовь, как философская категория, все-таки унисексуальна. Поэтому обоеполые авторы при наличии некого литературного дарования (обязательное условие) поднимаются на уровень выше, чем месячные или поллюции. И это делает написанное литературой. Эти слова я в полной мере отношу и к "Ниткам". Что же касается молодых парней, судьба которых Вас беспокоит, то у нас есть и форум, и лички - захотят общаться. возникнут вопросы - всегда найдутся ответы. Мы же не только читаем то, что размещено в Библиотеке, а еще и Селинджера, например. И Гумилева. И Бодрийяра. И еще много чего. Так что, совет заблудшим во ржи и рекомендации, как не упасть в пропасть или упасть не больно, дать сможем. Думаю, уже и возраст позволяет, и опыт, и образование. Вот, первая рекомендация - Ребята! Читайте "Белыми нитками"! Там о любви. И пусть вас не беспокоит, кто есть Мотохару - мужчина или женщина, хоть инопланетянин - о ЛЮБВИ ТАМ! Вы, главное, читайте не только глазами.
+
1
splite Офлайн 6 октября 2013 07:45
Понравились обе части, вторая часть цепляет больше - она более эмоциональна, более чувственна. Спасибо автору!
+
1
Iris74 Офлайн 11 октября 2013 01:51
Дабы присечь дальшейшие споры, Мотохару-мужчина ( не гей) , знаю это на 100 %. Что не мешает ему быть одним из самых талантливейших авторов гей-прозы. А Вам товарищ Ярополк, я могла бы дать ссылки на таких авторов -женщин , пишущих гей-истории так, что перед ними снимали шапки самые геистые геи...
+
0
Emma York Офлайн 11 октября 2013 13:21
Лучше дайте ссылки на самых геистых геев :mail1:
+
1
Iris74 Офлайн 11 октября 2013 20:57
:winked: Очень уж товарищ разозлил со своими наездами на любимого автора
+
0
boji Офлайн 7 января 2014 05:24
вторая часть мне тоже понравилась. может даже больше, чем первая. более эмоциональна.
спасибо!
+
0
boji Офлайн 1 марта 2014 05:46
очень понравилась история. спасибо
+
1
barca14269 Офлайн 31 мая 2014 23:38
Уважаемый автор))) Спасибо за Ваше творчество.
После прочтения Ваших работ равнодушной не будешь. Настолько трогательно, душевно, правдоподобно Вы все описываете, что поневоле проникаешься судьбой Ваших персонажей, их переживаниями, сомнениями...
Только вот жаль, что продолжения Нитей нет. А как хотелось бы прочитать, как все сложилось у ГГев. Удачи в творчестве))) И еще раз огромное спасибо за прекрасные мини-повести про Дима и Костю)))
George
+
1
George 19 августа 2014 17:49
Очень понравилось, жаль нет продоолжения( обе части хороши. И оченна рад, что Матахару таки мужик ) Я полностью согласен с Ярополком в этом. Ну не женсое это дело описывать отношения между парнями ! Я уже всказался по этому поводу тут http://gaykvartal.com/topic/1160-вытеснят-ли-девушки-мужчин-из-гей-прозы/page-2#
entry62202
+
1
Caffeine Офлайн 27 августа 2015 20:05
Слабовато. Для уровня Motoharu -это слабовато. Очень люблю произведения этого автора, а с этим текстом у меня сложилось впечатление (как у некоторых читателей прошлых лет), что писала молодая и "начинающая" романтичная барышня. Ну, это мое ИМХО.
+
0
Thomas. Офлайн 19 ноября 2016 02:55
Счастье - оно такое, да?
Любовь - состояние души, а у душ пола нет.
--------------------
Пациенты привлекают наше внимание как умеют, но они так выбирают и путь исцеления
Наверх