Фаталист

Весь путь к названному адресу Мельников был непривычно тих. Не разговаривал по телефону, не просматривал бумаги, не вертел в руках очки. Я то и дело ловил его взгляд в зеркале заднего вида, стараясь не очень отвлекаться от дороги, ведь сегодня я был и за водителя, и за телохранителя. Майбах остался в гараже. Мне велели взять мерседес. В конце концов, пропетляв по переулкам, я с трудом, перегородив проезд, приткнул машину на узкой улице у темного неприметного входа и вышел, чтобы распахнуть перед шефом дверь авто, и прикрывая его, как и должен был по инструкции. Хотя пока я здесь — с ним, ему ничего не угрожало. Выбравшись, он задумчиво огляделся и приказал тоном, не терпящим возражений:

— Будешь ждать меня в машине.

— Это не по инструкции, — спокойно возразил я и наткнулся на злобный взгляд Дениса Александровича.

— Я ничего не делаю по инструкции, — отчеканил он, глядя мне в глаза. — Ты еще не понял?

— Я обязан проверить помещение, перед тем как вы войдете, — я упрямо строил из себя бездушную машину, действующую строго по инструкции.

— Ты глухой? — он с интересом взглянул на меня поверх стекол очков. — Какая часть фразы: «Будешь ждать меня в машине» тебе не понятна?

— Я просто выполняю работу, за которую вы платите мне заработную плату, — невозмутимо ответил я. — Для вашей же безопасности не могу упускать вас из вида.

Не дослушав возражения, он повернулся ко мне спиной и направился к простой двери без табличек, но оснащенной сканером, к которому приложил магнитную карту. Сердито оглянулся в мою сторону, блеснув стеклами очков, и дернул ручку на себя.

Я чертыхнулся и сел за руль. Не костьми же мне перед ним ложиться, кто я такой, чтобы его останавливать? Клиент всегда прав.

Потянулись минуты ожидания. Я сидел, не спуская с входа глаз, и думал, что в общем-то недалеко продвинулся в жизни. Я все так же сижу, как верный пес на заднице, и жду. Жду того, кому на меня плевать и у кого в жизни есть более интересные дела. Может, пора что-то менять? Может, ну все на хрен? И как прожить, когда душу черти дерут в разные стороны?

Я застонал и побился башкой об руль, как будто это могло выбить из моего мозга тревожную муть, в которой я барахтался последние годы. Но это было бесполезно. Если не помог даже психиатр, то сколько лбом не бейся, ничего не изменится. В этот момент дверь, которую я держал под наблюдением, распахнулась и на улицу вышел Мельников в сопровождении высокого молодого парня. Я поспешил выйти из салона, чтобы открыть перед ними дверцу мерседеса. Мельников, не глядя на меня, нырнул в салон. Я почувствовал легкий шлейф алкоголя, но все перебивал резковатый и терпкий запах парфюма парня, который юркнул в салон за Мельниковым и которого я немедленно и люто возненавидел. Вертлявая мразь плюхнулась на сиденье и потеснее прижалась к боку Дениса Александровича. Прежде чем  захлопнуть за ними дверцу, я увидел, как узкая ладонь этого гаденыша легла Мельникову высоко на бедро — буквально в нескольких сантиметрах от ширинки. Я грохнул дверью чуть громче обычного и занял свое место на водительском сиденье. Мельников молчал, погрузившись в свой телефон. Парень смотрел на него с обожанием. Казалось, еще чуть-чуть и эта гнида засосет шефа по самые гланды.

— Домой? — не выдержал я первым.

— Мммм? — оторвался Мельников от гаджета. — …А, нет. Давай сначала на Красную Пресню заедем.

Я плавно тронул с места, одновременно подмечая в зеркале заднего вида, как парень потянулся к Мельникову и что-то нежно заворковал ему в ухо. Мельников абсолютно безучастно кивнул в ответ.

Я отвел взгляд и постарался сосредоточиться на дороге. Но, как назло, даже несмотря на поздний вечер, центр был перегружен автомобилями и мерседес останавливался каждые пять минут, влипая в очередную пробку. Зеркало заднего вида манило меня как замочная скважина в немецкую порно-студию, и я прилагал все усилия, чтобы не пялиться на смазливого подонка, вылизывающего ухо моему шефу. И все же нет-нет да и бросал туда быстрые взгляды. В какой-то момент парень исчез из поля моего зрения. Мы как раз плотно встали в огромной очереди машин, выстроившихся на поворот, и я заглушил двигатель, потому что было понятно, что ближайшие минут десять никто никуда не поедет. И именно в этот миг в тишине, которую прерывал только звук сенсорной клавиатуры, с которым Мельников что-то листал в телефоне, по моим нервам проехался звук расстегиваемой молнии. Шеф небрежно отшвырнул телефон на сиденье и откинулся на подголовник, прикрывая глаза. Через несколько секунд по салону поплыли пошлые влажные звуки. Склонившийся к ширинке моего босса манерный педик не просто старался вовсю, он еще и жалобно постанывал, словно насаживаться ртом на член Мельникова было для него райским наслаждением. Глаза Дениса Александровича были закрыты, и я вцепился взглядом в его дрожащие ресницы, в раздувающиеся крылья носа, в закушенную добела губу. Я не мог отвести взгляд от этого красивого и такого знакомого мне лица. От легкой, проступившей к вечеру небритости, от мелких бисеринок пота на верхней губе. Я смотрел и как никогда ранее мечтал его убить. Вдруг он распахнул глаза и встретился с моими в зеркале. Я вздрогнул и попытался отвести взгляд, но не смог. Он будто заарканил меня своими до невозможности светлыми, почти белыми глазами. Если бы можно было трахнуть одним взглядом, то, клянусь, в тот вечер он это сделал. Я как зачарованный смотрел прямо в зеркало заднего вида и чувствовал, как неудержимо внутри меня лавиной набирают скорость возбуждение и ярость. Возбуждение толкало вверх мой член и жаром опоясывало напряженное тело. А слепящая ярость за то, что он вот-вот сделает меня свидетелем своего оргазма, застилала глаза алой пеленой. Мое тело покрылось испариной под плотным черным костюмом, застёгнутым на все пуговицы, а руки чесались схватить похотливое животное, которое орудовало у паха Дениса, и бить его о капот головой, пока череп не превратится в кашу. Потом завалить Мельникова на заднее сиденье и, вздернув вверх пятой точкой, войти в его узкий поджарый зад на всю длину под его стоны. Лишь бы стереть с его лица это похотливо-разнузданное выражение. Я отпустил руль и положил руку на ширинку, окончательно потеряв последние точки соприкосновения с реальностью. Мы пялились друг на друга в зеркале, пока я мял и стискивал свой торчащий член, а зрачки Мельникова расширялись и глаза темнели. В конечном итоге он откинул голову, кончая с таким развратным и призывным стоном, что и мне этого стало достаточно. Я дернулся и кончил следом, обмякая на сиденье и ловя угасающим сознанием резкий звук клаксона — машины впереди наконец тронулись с места. Я выпрямился, завел двигатель трясущимися влажными руками. Парень появился сзади и изящным движением ладони убирал каплю спермы с уголка распухших губ.

— На углу того дома остановите, пожалуйста, — попросил он как ни в чем не бывало. Я вопросительно глянул на Мельникова, невозмутимо вернувшегося к своему телефону, и тот рассеянно кивнул. Хлопнула дверь. Холодный зимний воздух коснулся моего лица, и мы с Мельниковым остались одни. Я сидел, вцепившись в руль, как в спасательный круг, и ждал дальнейших распоряжений. Текли минуты. Мельников отложил телефон сторону и задумчиво уставился на меня.

— Алексеев…

Я вздрогнул, услышав свою фамилию, и снова напрягся, как тогда в бассейне. Мельников смотрел на меня в упор в зеркало заднего вида. Ни улыбки, ни ухмылки. Черные зрачки и готовность к броску.

— Чего стоим? — услышал я насмешливое. — Поехали.

…С тех пор поездки в центр стали повторяться регулярно раз в неделю. Я пробил адрес по своим каналам и выяснил, что речь идет о частном элитном гей-клубе. Сценарий визитов Мельникова в бордель не менялся. Он исчезал на полчаса, а потом появлялся в сопровождении нового смазливого мальчика, который обслуживал его прямо в салоне мерседеса. Я же вел машину по ночной Москве, пока Мельников трахал меня глазами через зеркало заднего вида. Мне и задумываться не было нужды о том, что в момент, когда очередной элитный проститут вылизывает ему яйца, Мельников думает именно обо мне. Именно на меня были рассчитаны все эти спектакли, повторяющиеся раз в неделю. Именно со мной он трахался раз в неделю, равнодушно кончая в чужой рот.

Дрочить в салоне я больше не решался. Снять напряжение возможности не было. Поэтому к особняку в Барвихе я довозил Мельникова с жестким стояком и убийственным желанием отыметь его во всех позах и во все щели тут же на еще теплом капоте мерина. Но этот гад совершенно спокойно выходил из машины и, под прикрытием дежурной смены охранников, скрывался в доме.

Я же на несколько минут застывал у тачки, ловя ледяной воздух ртом, словно это могло остудить меня. Пар валил из открытой пасти клубами, словно я дракон и вот-вот начну плеваться огненными сгустками. Однажды Мельников застыл на крыльце перед домом больше обычного, что-то дописывая в телефоне большим пальцем. Я стоял, ощущая ломоту в паху, и как зачарованный смотрел на его профиль. На его красивую изящную голову, которую при желании мог бы свернуть одним движением. Мне даже смотреть на него было больно. Мне хотелось отвернуться.

За эту изящную голову, за этот гордый профиль, похожий на оттиск со старинной римской монеты, мне предложили ни много ни мало — миллион долларов. Половина этих денег уже лежали на моем счету в маленьком, но очень надежном швейцарском банке.

В этот момент эта мысль меня почти удовлетворила.

Солнце все так же нещадно шпарило сквозь занавески. Тяжело было даже представить, что на улице десять градусов мороза, таким лазурным и прозрачным было небо над столицей. От этого ликующего солнца, голубого неба и щебета птиц за окном сильнее ощущался абсурд происходящего.

В кабинете было тихо. Только тикали массивные бронзовые часы на столе. Сашка сгорбился и поджал ноги под стул. Один носок так и не нашелся и искать его ему не дали. Свитер был надет наизнанку, а брюки не застегнуты, но он боялся пошевелиться и нарушить молчание первым. Он чувствовал себя жалким и нелепым перед мужчиной, восседавшим за столом прямо перед ним. Он и смотреть-то на отца одноклассника боялся, да и солнце слепило глаза. Все, что он мог видеть, — это серое пятно напротив. Серые волосы, серый костюм, серое лицо с гадливо поджатыми губами. Зато отец Дена смотрел на него в упор, да еще так, будто Бондаренко и не человек вовсе, а собачье дерьмо. Они молчали уже минут десять и это было уж совсем невыносимо. Лучше бы Александр Михайлович орал, брызгал слюной и лупил по столу кулаком.

— Давно это у вас? — донеслось до Сашки. Голос, которым задали вопрос, был таким же серым, как и человек, его озвучивший. Словно ответ его не интересовал вовсе.

— Что… — Бондаренко разлепил сухие губы, но изо рта не вырвалось ни звука. Ему пришлось прочистить горло, чтобы голос все же появился. Но все равно его реплика прозвучала тихо и жалко. — Что давно?

Грохот кулака по дубовой столешнице заставил Сашку подскочить на месте.

— Не смей мне врать! — голос хозяина кабинета сорвался неожиданно высоко. Эти визгливые нотки никак не вязались с солидным внешним обликом. — Я что, по-твоему, совсем дурак?! Давно вы занимаетесь… — мужчина тормознул на секунду, — …этим?!

— Мы ничем таким не занимались! — поспешно воскликнул Сашка и подался на стуле вперед, словно сокращая расстояние между собой и мужчиной он повышал шансы быть услышанным.

— Гомосек сраный, — прошипел Мельников-старший наконец, — ты еще и врешь, скотина! Да там вся постель в твоей сперме!

Сашка вжал голову в плечи и затих. Ему было так стыдно, что он бы с радостью умер на месте, только бы не вспоминать о прошлой ночи и о том, как у него встал на лучшего друга. Отец Дена абсолютно прав: он, Бондаренко, несчастный гомосек. Извращенец.

— Тебя кастрировать мало, сукин ты сын, — продолжил обличительную тираду мужчина и рывком поднял свое костлявое тело из кресла. — Я тебя в порошок сотру… Сиди тут! — бросил он и решительно двинулся из комнаты.

От резкого хлопка двери Сашка буквально подскочил на месте. Тяжелые шаги заглохли где-то в конце коридора и в кабинете наступила тишина. Сашка, даже оставшись один, не мог найти в себе силы, чтобы хотя бы оглянуться. Он сидел скрючившись на краешке стула и нервно теребил рукав свитера, наматывая на указательный палец толстую мохнатую синюю нитку.

Из глубины квартиры доносился звук нарастающей беды. Голоса: знакомый мужской и истеричный женский были слышны через стены, хотя слов было не разобрать. Однако сомнений в том, что скандал разгорелся нешуточный, не было. Сашка вскинулся на стуле, решившись пойти вслед за Мельниковым-старшим, чтобы хоть как-то защитить Денчика, но в это мгновение что-то грохнуло и все стихло. Через некоторые время все те же шаги в обратном направлении и распахнутая дверь в кабинет пригвоздили его обратно к сиденью.

От прежней невозмутимости Мельникова-старшего не осталось и следа. Его серое лицо пошло багровыми пятнами, а руки тряслись. Этими трясущимися руками он рылся во внутреннем кармане пиджака так, что едва не порвал подкладку.

— Вот… — произнес он наконец, выуживая портмоне из дорогой кожи и доставая из него три зеленые бумажки. Сашка даже не сразу сообразил, что это пятидесятирублёвки. — Бери и проваливай…

Сашка хлопал ресницами на банкноты в прыгающий руках и думал, что это ужасно много. А еще он, хоть убей, не понимал, чего от него хотят. Они молчали. Отец Мельникова понял его по-своему. Он опять распахнул бумажник и вытащил из него на свет божий все, что было.

— Здесь… — он беззвучно зашевелил губами, — триста шестьдесят рублей… Это большие деньги. Сколько у твоей бабки пенсия? Рублей шестьдесят, поди? Вот… бери… — над верхней губой мужчины проступили капельки испарины. — Только, чтобы я тебя больше здесь не видел…

Сашка застыл, чувствуя, как вся кровь из тела прилила к голове и бухала теперь перед глазами ярким, пылающим, алым шаром.

— Я… Вы… Вы… чего? — прошептал он, мгновенно вспотев под толстым колким шерстяным свитером. — Зачем?

Брови Александра Михайловича поползли вверх:

— Значит так, — произнес он почти спокойно. — Ты сейчас возьмешь эти деньги — большие, заметь, деньги, и уйдешь отсюда навсегда. Не будешь пытаться увидеться с моим сыном. Не полезешь к нему с разговорами. Просто исчезнешь из его жизни. А взамен я сделаю вид, что этого, — мужчина брезгливо махнул рукой в сторону спальни, откуда Сашку приволокли, — не было. Кроме этого, так уж и быть, я поспособствую твоему поступлению в хороший вуз. Ты куда хочешь поступать? — И так как Бондаренко молчал, продолжил: — В Бауманку? В МГУ? У меня большие связи. Я позвоню, куда надо.

Но Сашка только отчаянно мотал лохматой головой.

— Мне ничего от вас не надо, — он вскинул глаза на мужчину и с отчаянием подумал, что сейчас расплачется: от стыда, от страха, от ужаса за то, что ему больше не дадут видеться с Деном. — Я ничего плохого не делал!

Отец Мельникова с минуту рассматривал Сашку. Выражение его лица невозможно было прочитать. Старшеклассник шмыгал носом и смотрел на свои ладони, чтобы хоть куда-то смотреть. Будто пытался прочитать линию судьбы или какую-то другую линию — как баба Поля, которая гадала на кухне соседке — разведенной тете Маше, вот только все расплывалось у него перед глазами радужными пятнами. Он подумал, что в жизни не заплачет перед этим серым мужиком, который не слышит того, что ему говорят, и не пытается даже услышать, но большая теплая капля проехалась по носу и упала прямо куда-то на линию судьбы, или жизни, или чего-то еще…

— Значит, не хочешь по-хорошему? — Александр Михайлович сделал несколько шагов и уперся тощей пятой точкой в костюме в массивный стол. Руки сложил на груди и надолго задумался. — Может быть, ты хочешь, чтобы вся школа узнала, что ты педераст и изнасиловал моего сына?

Сашка подскочил, но его тут же отправили обратно мощным толчком в грудь. Он промахнулся мимо стула и повалился на пол, больно стукнувшись затылком. Мельников грозно навис над ним и сгреб у него на груди шерстяной свитер.

— А что такое статья 121 УК РСФСР тебе известно? — прошипел Александр Михайлович, брызгая в лицо Сашке слюной. — Мужеложство! Ты в тюрьму мечтаешь пойти? Так я тебе устрою, шпана малолетняя! — С этими словами он залепил Сашке звонкую и какую-то бабскую оплеуху, так, что в голове у мальчишки зазвенело. Потом рывком поставил его на ноги и, схватив за шкирняк, потащил через всю квартиру к выходу. Сашка упирался пятками и пробуксовывал, но силы были неравны. Одна из дверей приоткрылась и заплаканное лицо матери Дена на секунду высунулось в коридор, но дверь тут же захлопнулась.

Александр Михайлович дотащил Сашку до входной двери и, распахнув ее, швырнул Бондаренко так, что тот пролетел по инерции еще метра четыре и едва не стукнулся башкой в дверь напротив, поскользнулся и упал. Мельников проследовал за ним, одергивая пиджак и потирая красную шею. Потом бросил сверху на Сашку скомканные купюры и швырнул на грязный кафельный пол Сашкину куртку. Не говоря ни слова, развернулся и деревянной походкой проследовал в квартиру. Дверь грохнула и на Сашку навалилась тишина. Только с потолка с тихим шорохом осыпался тонкий ручеек побелки.

…В школу Денис больше не пришел. Классная Зоя Андреевна невнятно пробормотала что-то про то, что одноклассник заболел. Бондаренко сидел один за своей партой, погруженный в себя и абсолютно равнодушный ко всему, даже к влепленной по алгебре двойке. Каждый день после уроков он выуживал из-под парты свой портфель и ехал в Сокольники к дому Мельниковых. Там, стоя во дворе напротив окна на пятом этаже, ждал неизвестно чего. Просто стоял, невзирая на снег и ветер, в котором несмотря на март месяц не было ни тепла, ни дуновения весны. Стоял до тех пор, пока в окнах не зажигался свет, и по тому, что в комнате Дена вспыхивал неяркий отсвет настольной лампы, знал, что Денчик все же там. Заходить в подъезд или тем более приближаться к квартире Сашка не решался, боясь навлечь на друга еще большие проблемы. Но надежда на то, что Ден выглянет в окно и увидит, что Сашка здесь и никуда не делся — было единственное, что поддерживало его. Эта надежда день за днем давала ему силы вставать утром и плестись в школу, чтобы, отсидев положенное, идти к заветному дому и стоять напротив Денчикова окна до самого позднего вечера, не чувствуя подмороженных пальцев ног, замерзших на ресницах шариков слез, покрываясь льдом изнутри сильнее, чем снаружи. Но день сменял день, а Ден так и не появился в оконном проеме. Сашка же каждый день впадал в некое состояние прострации, подолгу зависая под окнами у Дена. Много позднее, уже повзрослев, он прочитал о медитации и трансе и понял, что его тогдашнее состояние было неким пространством, в которое он погружался без видимых на то усилий. Но тогда он не задумывался о том, что с ним происходит, потому что у него другой цели и выбора не было. Каким бы ни был его день, какая бы ни стояла погода, он приходил, для того, чтобы отстоять под окнами Дена дотемна и только потом брести домой, где совершенно обезумевшая от волнения бабка Поля не могла добиться от него ни одного путного слова в качестве объяснения.

Однажды, неизвестно на какой по счету день, ему на плечо легла легкая женская рука. Сашка обернулся и увидел смутно знакомую женщину. Она шевелила губами, и Сашка, который понятия не имел даже какой сейчас день недели, усилием воли вернулся в реальность, пытаясь понять, чего от него хотят.

— Зачем ты сюда ходишь каждый день? — спросила женщина мягко. У нее было лицо бывшей, но очень сильно уставшей красавицы. — Иди домой. Не мучай себя. Так всем будет лучше.

Сашка наконец вспомнил эту женщину. Ее растерянное и абсолютно белое лицо за плечом у Серого Костюма.

— Я должен поговорить с Денисом, — прошептал он почти беззвучно.

— Ну, во-первых, здравствуй, — не удержалась от воспитательного процесса мать Дена.

— Здравствуйте, — послушно откликнулся Бондаренко.

— А, во-вторых, зачем тебе говорить с Денисом? — женщина нахмурила тонкие светлые брови. — Что ты ему хочешь сказать?

Сашка замешкался. Проводя под окнами квартиры Мельниковых целые дни, он понятия не имел, что сказать Денису. Им двигало лишь желание увидеть его и убедиться, что его друг еще существует — так нереально было то, что с ними сейчас происходило. Женщина внимательно посмотрела на Сашку и спросила:

— Саша, да? — Мальчик кивнул. — Саша, ты понимаешь, что Денис больше не хочет тебя видеть?

Сашка поднял на нее глаза, не осознавая услышанного. Такой расклад просто не приходил ему в голову. В его понимании Денчика насильно удерживали взаперти и все, что было нужно, это пробиться к нему, спасти его, увести из этой жуткой огромной квартиры, хотя бы к бабе Поле. Ему и в голову не приходило, что дело может быть в том, что Ден его избегает. Но почему? Последнее он произнес вслух…

— Почему…

Женщина поджала губы:

— Потому что это было ошибкой. Глупой, страшной, нелепой и позорной ошибкой, о которой всем нам нужно забыть, понимаешь?

Сашка не понимал. Не понимал, о какой ошибке говорит ему женщина и как можно забыть Дена. Дена забыть просто невозможно. Невозможно жить дальше, зная, что Ден больше не придет в школу, не сядет с ним за одну парту. Кстати, как может Ден не ходить в школу? Ведь рано или поздно он вернется в класс. Может, стоит просто перестать ходить сюда и дать семье Мельниковых возможность чуть остыть? Варианты крутились в голове. Море разных вариантов. Единственный вариант, который Сашка не рассматривал, был тот, о котором говорила мама одноклассника. Тот, при котором Ден не хотел больше видеть верного Сашку, потому что так просто не могло быть, но то, что женщина сказала через несколько секунд, пригвоздило его к заплеванному тротуару, потому что он сразу понял, что она говорит правду.

— Через два дня мы улетаем в Америку… Все вместе… Денис летит с нами, — поставила его в известность женщина, и Сашка поверил. Денис мечтал полететь с родителями за границу. Денис не хотел жить здесь, в Советском Союзе. Денис все же бросает здесь Сашку…

Бондаренко вдруг почувствовал жуткую усталость. Голова налилась свинцом и во рту появился металлический привкус.

— Можно мне проститься с ним? — попросил кто-то за него, и Сашка с удивлением понял, что это его голос. Это он — Сашка  — еще на что-то надеется и о чем-то просит Светлану Владимировну. — Просто попрощаться… Пожалуйста.

Женщина торопливо обернулась к подъезду, словно боялась, что ее кто-то заметит с Сашкой, и о чем-то задумалась.

— Я спрошу у Дениса, — ответила она наконец и, не оглядываясь, быстрым шагом пошла к подъезду, оставляя Сашку на его посту. Бондаренко посмотрел под ноги, на темный асфальт, но ничего не увидел.

Во дворе быстро сгущались сумерки. Где-то залаяла собака. Кто-то рассмеялся. Сашка стоял, понурив голову, и ждал, не зная, чего ждет, зачем ждет и следует ли ему ждать. Ждал, пока вдруг ему не показалось, что кто-то наблюдает за ним. Он вскинул голову вверх, к давно знакомому окну, и застыл. Денис смотрел на него, придерживая кружевную занавеску, вот только это был уже не Денис. Его Ден никогда не смотрел на него с таким выражением. Теперь его лицо было мрачнее тучи. Он хмурился и лихорадочно кусал губы. Сашка поднял было руку, чтобы помахать ему, но замер, так и застыв с приподнятой рукой. Он стоял не в силах отвести глаз от окна, в котором стоял Ден, и думал, что, возможно, это последний шанс. Что нужно что-то сделать, чтобы только Ден не смотрел на него так — с выражением неприкрытой гадливости на лице. Но именно это выражение было на лице Мельникова. И оно до жути делало его похожим на Мельникова-старшего. Сашка медленно опустил руку.

— Саша? — старшеклассник резко обернулся. Перед ним стояла Светлана Владимировна. — Саша, извини, я спросила Дена, но он не хочет с тобой разговаривать. — Женщина помолчала. — Иди домой, — прибавила она мягко и тревожно всмотрелась в лицо подростка. — Ты нормально себя чувствуешь?

Сашка молча повернулся и медленно пошел со двора, больше не оглядываясь на окно на пятом этаже. Уже на выходе в арку ему подумалось, что больше он Дена не увидит никогда, и он тут же пожалел, что не бросил хотя бы последний взгляд на окно, в котором был Ден. Эта мысль крутанула его на сто восемьдесят градусов и он бегом рванул обратно. Но занавеска уже была плотно задернута, а комната за ней наливалась уютным оранжевым светом от настольной лампы. Не было и мамы Дена. Двор потихоньку заполняла темнота, скрадывая сначала углы двора, а потом и середину, вместе с площадкой, на которой топтался Сашка, чтобы наконец поглотить Бондаренко полностью, растворяя его без остатка, пока он не исчез навсегда.

Сашки Бондаренко больше не было.

Теперь остался только я… И что бы я ни делал в своей жизни, как бы ни старался, куда бы ни шел, я не мог забыть этот заледеневший московский дворик, в котором тогда сломался навсегда. Не забыл ни на срочной в Чечне, ни в спецназе, ни когда горел в БТР, ни когда выжил один из роты, ни когда военный пластический хирург — дядька с руками от бога и чувством юмора от дьявола — из какого-то озорства превратил мое обгоревшее лицо из обычного курносого блина в подобие куклы Кена. Но как бы я ни выглядел сейчас, что бы ни пытался из себя строить, рядом с Денисом я всегда оставался маленьким, одиноким и замерзшим старшеклассником.

Я выгнул спину и прикрыл глаза. Торопиться не хотелось. Моя кисть то замедлялась, то увеличивала темп. Я мучил сам себя, останавливая себя на грани, сжимая в кулак и слушая грохочущее сердце. Успокаивался и начинал сначала. То отпускал, то тормозил готовое вырваться облегчение. Едва касался, ловя себя в кольцо сомкнутых в окружность пальцев, а затем исступленно выкручивал. Размазывал влагу большим пальцем и чувствовал под кожей бешеный ток крови, делающий мой член одним раскаленным болезненно пульсирующим нервом. Волна за волной возбуждение росло, как лавина, и грозило захлестнуть меня с головой.

Передо мной на экране компьютера зависло изображение Дениса. Кадр из съемки камерой наблюдения. На ноуте еще одно. И еще одно на экране огромной плазмы. Его лицо. Его губы. Его взгляд. Я прикрыл глаза, не в силах смотреть на него, но тут же распахнул их, не в состоянии оторвать от него взгляд. Вся комната была завалена всевозможными материалами: схемами его передвижения, досье на его сотрудников и подчиненных, подробными планами его особняка и офиса с пожарными выходами, лестничными клетками, чертежами прилегающих к зданию строений. Кипа бумаг. Море информации. Я знал о нем все. Его привычки, его слабости, даже его запах… но я хотел большего.

Я понял, что следующую волну не выдержу, и отпустил себя, чувствуя, как мои мозги сносит к чертям. Беспомощно попытался упереться пяткой в журнальный столик, переворачивая его вместе с ноутбуком, недопитым кофе, ключами и салфетками. На хер! Кончил, продолжая сжимать себя в руке, задыхаясь и ловя отголосок уходящего кайфа, и распластался амебой на диване. В тот же миг, как по сигналу, раздался звонок дешевенького пластикового аппарата, валяющегося прямо на полу, словно абонент ждал, пока я освобожусь. Этот телефон я нашел в почтовом ящике три месяца назад. И звонок, последовавший на него, стоило мне подняться к себе в квартиру, стал началом обратного отсчета.

Я пошарил в длинном ворсе ковра, подцепил телефон и, не глядя на экран, принял вызов. На этот номер мне мог позвонить только один человек. Я никогда его не видел и не слышал даже его истинный тембр голоса, лишь механическое искаженное подобие человеческой речи.

— Объект все еще не устранен, — начал мой собеседник, не здороваясь, будто я сам был не в курсе. — Между тем как деньги вы получили еще три месяца назад.

— Подготовка к операции заняла больше времени, чем я предполагал. Его очень хорошо охраняют.

В механическом голосе послышался скепсис.

— Насколько я знаю, вы подобрались очень близко. Даже спрашивать не буду, как вам это удалось. Так в чем причина задержки?

— Вам же необходим конечный результат? — я понадеялся, что мой голос звучит уверенно. — У меня не будет второго шанса в случае промашки. Лучше потратить лишнюю неделю на подготовку, чем все завалить, — я в последний момент поймал на языке слово «опять». Злить заказчика было глупой идеей. Тем более такую крупную рыбу, как этот. Впрочем, звонил, естественно, не он, а кто-то из его шестерок.

Мой собеседник замолчал. Я рассеянно размышлял, насколько серьезная за мной установлена слежка и каков лимит терпения у моего собеседника.

— У вас неделя, чтобы выполнить заказ, — если в металлический голос можно было подпустить еще стали, то мой собеседник справился на пять с плюсом. Даже меня пробрало. — В противном случае я вынужден буду подключить запасной вариант, и, надеюсь, вы догадываетесь, чем это грозит вам лично.

Я отбросил телефон на дальний конец дивана. Я не догадывался. Я знал точно.

…Мельникова охраняли круче, чем въезд в Кремль. За все время работы у него я насчитал в штате сорок семь телохранителей, не считая Мамуситы и его зама — хитрого и проворного, как лиса, Шамсутдинова по кличке Татарин. Все телохранители были «черными», набранными не из официальных охранных агентств, все же скованных рамками закона, а из бывших бандюков, не гнушающихся практически ничем. Кроме того, я сильно подозревал, что у Горелина есть компромат почти на каждого из них, позволяющий надавить на подчиненного когда и где надо и добиться небывалого служебного рвения.

Дело еще осложнялось и тем, что после первого покушения весь состав телохранителей был переведен в режим боевой готовности. Даже из текущих отпусков сотрудников отозвали. Маршруты передвижения Мельникова меняли каждый день. Машину досматривали дважды в сутки. С ним круглосуточно находился кто-то из ребят. Единственным слабым местом во всей этой броне были наши тайные совместные вылазки в элитный бордель. Но на прошлой неделе он вдруг резко прекратил свои забавы в салоне мерседеса и я больше не оставался с ним один на один.

Сам олигарх, казалось, перестал реагировать на развернувшуюся вокруг него суету по его охране. На счастье или на беду меня он тоже абсолютно перестал замечать. Я больше не ловил его заинтересованные взгляды в зеркале заднего вида, и Мамусита, пользуясь тем, что я выпал из милости Мельникова, практически поселил меня в джипе сопровождения. Теперь я больше занимался техническими вопросами, проверяя помещения для выявления прослушки, а чердаки и лестницы на предмет нахождения там снайпера.

Потому звонок Горелина чуть не застал меня врасплох.

— Алексеев! — буркнул начальник охраны, как всегда не здороваясь. — Сегодня шефа в его майбахе будешь сопровождать ты!

— Сегодня же вроде не моя смена? — спросил я, уже чувствуя ледяные иголки возбуждения, неизменные при моей работе.

— Ну и? — буркнул Мамусита. — Ты имеешь что-то против?

— Да нет, — протянул я как можно равнодушнее и пощупал одной рукой заплечную кобуру. — Скоро буду, — но мои последние слова Горелин даже не дослушал. Понятно было, что я принесу свою задницу в офис по его первому требованию.

Я натянул пиджак, схватил ключи от бэхи и на несколько секунд застыл в прихожей, зацепившись взглядом за свое отражение.

Значит, сегодня. Другого шанса не будет.

…— Внимание, выходим! — ожил у меня в ухе наушник.

— Встречаем! — отозвался я автоматически, чуть повел шеей, разминая затекшие мускулы и еле заметно кивнул остальным. Ребята привычно заняли исходные позиции. В салоне майбаха, что стоял прямо у меня за спиной, чуть слышно бухтело радио, и я, не отрывая взгляда от входной двери в офис и не поворачивая корпус, легонько стукнул костяшками пальцев по бронированному стеклу, чтобы водитель Леха выключил звук. Мельников терпеть не мог посторонние шумы или разговоры в салоне — это мешало ему сосредоточиться.

Из-за стекла до меня донесся недовольный Лехин голос. Видимо, он не успел дослушать футбольный обзор.

— Чего? — машинально переспросил я, но моментально забыл про вопрос, потому что Мельников показался из-за дверей в сопровождении троих наших. Стекло за моей спиной плавно поехало вниз.

— Говорю, ну и хрен! — все равно радио сегодня глючит, — донеслось до меня из салона. — Как назло, именно сегодня.

Как назло… Именно сегодня…

Я сделал глубокий вдох, и время замедлилось. Нормальный человек, наверное, ничего не успел бы за такой промежуток времени. Потому что времени не было вообще. Ни минуты, ни лишней секунды. Все, что было в моем распоряжении, — лишь мгновения и те нелепые десятки метров, которые Мельникову требовалось преодолеть до машины. Слава богу, я не нормальный человек. Нормальные в спецназе не выживают, а я там шесть лет оттарабанил. Боец спецназа обучается для таких вот военных действий, в абсолютно нестандартных условиях, когда даже десятисекундный шок может обернуться гибелью: твоей, твоего друга или мирных жителей. Так что реакция у меня была такая, как должно.

Первым делом я рванул на себя водительскую дверь майбаха, с облегчением понимая, что она не заблокирована, и, уже разворачивая корпус к Мельникову, гаркнул Лехе:

— Из машины! Живо! 

В следующую секунду я увидел Дениса и понял, что он меня не замечает, хоть и смотрит в упор. И не слышит, потому что погружен в свои дела. А мне нужно было, чтобы сегодня, сейчас, он меня наконец услышал. Краем глаза я заметил, как метнулась из тачки Лехина тень, и теперь все для меня сошлось клином лишь на одном человеке. Я даже сообразить не успел, как это получилось, но кто-то — не я, а маленький отчаянный старшеклассник, что все это время, оказывается, еще жил внутри меня, — закричал страшным голосом:

— Денька! Ложись!

Мельников застыл на месте, словно с размаху врезался в стеклянную стену, а я рванул к нему, валя его на землю и падая сверху за секунду до того, как за моей спиной раздался оглушительный хлопок, взорвавший мои барабанные перепонки и выбивший стекла близлежащих домов. Я накрыл голову Дениса рукой, практически вдавливая его в асфальт как раз вовремя. Горящее, покореженное крыло от превратившегося в факел майбаха со свистом описало дугу в воздухе и приземлилось точно на меня, дробя мои кости в кашу.

— Ден… — просипел я, выдувая кровавые пузыри, и мир вокруг погас.

Крики птиц в еще холодном, прошитом насквозь солнцем и ярким блеском луж воздухе разносились по всей округе. Снег, почти сошедший на улице, здесь, на Введенском кладбище, еще лежал бурыми, комковатыми кучами, обнажая рыжую землю. Памятники торчали из этого грязного снега, как гнилые кривые зубы. Я молча стоял напротив свежей могилы и бездумно пялился на серый мрамор, на котором золотыми строгими буквами значились имя и фамилия покойного и цифры. Рождения и смерти. Не до хера.

Чья-то рука легла на мое плечо, вызывая короткую, но существенную волну страха — ну кто так подкрадывается на кладбище?

— Сдурел? — проворчал я, завидя Дена, который скалился во все тридцать два зуба за моим плечом.

— Что? Любуешься? — вместо ответа кивнул он на памятник, на котором значилось «Алексеев Александр Петрович».

— Ага, — подтвердил я, — памятник зачетный. Посмертный подарок почившему телохранителю от благодарного олигарха. Хоть взаправду под него ложись. Когда по-настоящему помру, хер меня кто под таким похоронит.

— Типун тебе на язык, — отплевался Мельников, мрачно глядя на аккуратный холмик, прикрытый венками, и передернул плечами. — Пойдем отсюда на хер, а то аж мороз по коже. Зачем вообще нужен был весь этот театр с похоронами?

— Нужен, Ден, — ответил я серьезно, шагая рядом с ним по кладбищенской аллее. — Ты же теперь в курсе моего рода занятий. Оперативнику под прикрытием известность ни к чему. Тем более, что я взял аванс на твое устранение. А удастся ли закрыть твоего конкурента Разумовского, который таким элегантным способом хотел расчистить себе дорогу к вожделенному алюминиевому заводу, большой вопрос.

— Но вы же взяли Горелина? — глубокая складка пролегла между бровями Дена. Я подумал, что как только дотащу его до машины, тут же сотру эту нелепую складку, которая его старит лет на десять. Разглажу пальцами, сотру поцелуями, как угодно, лишь бы не хмурился больше, как сейчас. Но, с другой стороны, он был прав. Поводов для беспокойства было до хера.

— Взяли, — признал я. — Но Горелин только исполнитель. Он как раз сейчас показания дает. И от того, что нам удастся из него выжать, а главное, от того, согласится ли он давать показания против Разумовского, зависит, возьмем мы его или нет. Мы Разумовского почти сразу вычислили, а вот доказательств ноль.

— Горелин, сука такая! — светлые глаза Дена почти побелели от ярости. — Я же в детстве у него на коленях сидел. У него зарплата такая была, что другим и не снилось. И ведь не заподозрил ничего. Еще бы, такое служебное рвение! Так охранять! Он после первого покушения чуть ли не спать со мной ложиться начал. Все переживал, что «тогда не уберег». Дескать, больше подобного не повторится. До того довел, что я же его еще и успокаивал, типа никто не застрахован. И сочувствовал, когда его и весь штат телохранителей на допросы через день гоняли. Даже позвонил кому надо, чтоб отстали от них. Типа — мои не могли.

— Ну, усиление охраны после покушения, конечно, для отвода глаз. А за то, чтобы тебя устранить, ему всяко больше заплатили, — пожал я плечами, медленно шагая по талому снегу нечищеной аллеи. — Но дело не в деньгах. Его плотно подцепили на крючок. История банальная и некрасивая: твой Горелин влюбился. По-глупому, отчаянно, как любят в последний раз. А у него семья и любимая дочка, которую он боготворит. И ладно бы семья, это полдела, но его возлюбленным оказался парень, к тому же ни много ни мало сын того самого Разумовского, который у тебя пытался завод алюминиевый отжать. Их «застукали», Разумовский пригрозил, что о том, что Горелин пидорас, узнают все и вся, в первую очередь его супруга. А в таком случае — развод, и свою обожаемую дочь Горелин в следующий раз увидел бы только во сне. Тут ему и предложили замять скандал, а заодно и «подработать».

— Покушение на Международном его рук дело? — спросил Мельников.

— Думаю, да, — ответил я честно. — Все было продумано до мелочей. Тебя спасло только то, что ты поменялся местами со своим секретарем. Горелин был не в курсе, потому что тебя не сопровождал, а когда твоя машина с джипом сопровождения отъехала от офиса, ты сидел на своем обычном месте. Местами с секретарем вы поменялись по дороге. Кстати, почему?

Мельников поморщился:

— Случайность. Обогреватель сиденья заглючило, отключить не получалось, а я жару не переношу. Слава… — Денис дернул уголком рта при воспоминании о погибшем вместо него помощнике, — тот, наоборот, был мерзлявый, кутался все время. Вот и предложил поменяться местами. Типа так всем комфортнее будет.

— После первого покушения Разумовский решил не доверять Горелину второй раз и начал искать другого киллера. Нам об этом один из сексотов информацию слил. А учитывая, как сильно тебя охраняли, подобраться к тебе проще всего было кому-то из своих. Значит, было понятно, что будут перевербовывать кого-то из твоих охранников. Действовать нужно было быстро. Я увидел в деле твою фотографию и вызвался сам.

— Почему? — спросил Мельников тихо, берясь за ручку калитки и останавливаясь в воротах кладбища.

— Это было логично, — сказал я ровно, старательно не глядя на него. — Я знал тебя в детстве, знал твой характер, знал, как к тебе зайти, чтобы ты принял меня на работу. Я был уверен, что после пластических операций ты меня не узнаешь.

— Все? — спросил Мельников бесцветно. Я чувствовал, что он смотрит на меня. Мы много о чем говорили с тех пор, как придя в себя на больничной койке, я услышал от Дена, сидящего рядом с кроватью, ехидное и знакомое до боли «Ну привет, Бондаренко!», а потом и по роже от него получил, несмотря на то, что был в гипсе. Но об этом я умолчал.

— Ладно, выиграл! — кивнул я нехотя. — Я хотел лично быть рядом и охранять тебя, — признался я, ловя предательскую дрожь в голосе, и продолжил, чтобы не заострять на этом внимание: — После того, как я устроился к тебе на работу, мы по своим каналам пустили слухи, что у меня финансовые проблемы, мне срочно нужны деньги и что я готов на любую, даже весьма пыльную работу. Вышли на меня достаточно быстро. Предложили подработать и выдали аванс. Но личного контакта с заказчиком не было. Даже если бы мы инсценировали твою гибель, получили вторую часть денег, я вряд ли бы встретился с Разумовским лично. Выход был один — тянуть время. Сделка по алюминиевому заводу поджимала, и у Разумовского не было времени искать другие варианты. Он вторично обратился к Мамусите. Только в этот раз следовало устранить и меня тоже, теперь уже как свидетеля. Снайпер не подходил. Взрыв машины в этом случае идеальный вариант. Было понятно, что намечается покушение в мою смену и тогда, когда я буду сопровождать тебя в салоне твоей машины. Я был уверен, что все произойдет, когда ты снова дашь распоряжение везти тебя в бордель. — При воспоминании об этих поездках меня перекосило. — Но ты вдруг прекратил туда ездить. Горелину пришлось торопиться. Когда Мамусита сообщил мне, что график меняется и я должен сопровождать тебя внеурочно, я понял, что все произойдет именно в этот день. Плюс радио в майбахе от радиоуправляемого устройства заглючило… Ну, а дальнейшее ты видел… — сказал я и меня передернуло от воспоминания. — Короче, ловили на живца! — бодро завершил я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, и подтолкнул его на улицу, прочь от памятников, венков и бурого снега на могилах.

— Тоже мне живец! — фыркнул Ден и посветлел лицом, оказавшись на расчищенном тротуаре. — Агент национальной безопасности, бля! Я тебя почти сразу раскусил.

— Я думал, ты меня не узнаешь, — я попытался нахмуриться, но рожа уже расплылась в улыбке от уха до уха. — Когда ты понял?

— Почти сразу, — пожал плечами Ден. — Ты же знаешь, у меня интуиция. 

Я знал. Я почти все про него знал.

— При первой встрече, когда ты ко мне в кабинет завалился, было какое-то смутное ощущение. — Он нахмурился, вспоминая. — Голос, взгляд… но уж больно ты стал…

— Красивый? — подсказал я, выкатывая грудь колесом. — У пластического хирурга, который меня после горящего БТР латал, были золотые руки и отменное чувство юмора. Спасибо, хоть ямочку на подбородке не сделал.

— Другой… — ответил Ден серьёзно. — Ты стал другой, Саш, — и тут же потушил улыбку, прикидывая, сколько всего успело произойти в наших с ним жизнях почти за двадцать лет.

— Я два часа перед монитором сидел, когда тебя Горелин на полиграфе гонял, — продолжил Мельников после паузы, — пока не дошло. Да и то сомневался. Я все не мог сообразить, какие у тебя мотивы, Сань…

— Не было у меня мотивов, Ден, — прервал я его. — Тогда не было. Я увидел твою фотографию в деле и сам вызвался. Меня и выбрали как человека, который хорошо тебя знал, мог прочитать твою реакцию, войти в доверие, а потом предложить свои услуги в качестве киллера заказчику. А личное… Знаешь, мне почти удалось себя убедить, что личного нет. Сошло все, отболело. Я думал, бог тебе судья. Ты же не дурак. Естественно, ты выбрал отъезд в Америку с родителями. А то, что даже проститься не захотел… Я же не мальчик теперь. Это тогда мне казалось, что с твоим отъездом мир рухнул. Но ко всему привыкаешь…

— Как ты понимаешь, я этого не знал, — произнес Ден глухо. Он видел мраморный памятник с моим именем и фамилией моей бабы Поли. Той самой фамилией, которую я взял, чтобы доказать себе самому, что того самого Сашки Бондаренко больше нет. Нет глупого теленка, который первый раз в жизни влюбился, сам того не понимая, в одноклассника, и который стоял зимним морозным днем, смотря в глаза любимому, проделавшему ему в сердце здоровенную дыру. — Я был уверен, что ты бросил меня много лет назад. И понять не мог, зачем ты сейчас явился?

— Я тебя не бросал, — машинально боднул я воздух головой.

— Знаю… теперь, — кивнул он. — А тогда мне сказали, что ты меня продал. 

— И ты поверил?

— Отец сообщил, что за свое молчание и за то, что оставишь меня в покое, ты запросил у него пятьсот рублей и гарантии поступления в институт. Даже письмо ректору показывал. Все чисто.

— Никаких денег я не брал! И в институт не поступил. Чечня мне была вместо института, — все-таки взорвался я.

— А я все не мог понять, зачем ты таскаешься, если ты меня продал, что тебе еще надо?  

Мы дошли до конца улицы и стояли у машины абсолютно одни. Никакой охраны. Только он и я.

— Это я теперь знаю правду. Кстати, отец все подтвердил. Он при смерти — у него рак, ему скрывать больше нечего, мне кажется, он только рад был совесть облегчить. Даже не протестовал особо, — Денис пнул носком пижонского ботинка ком снега. — Но когда ты пришел устраиваться на работу, я этого не знал. Кстати, я и взял тебя в штат, чтобы понять, чего ты хочешь. И провоцировал тебя потом несколько раз. Думал, тебя проймет, если ты увидишь меня с…

Договорить он не успел, потому что нервы у меня все-таки сдали. Как он и хотел. Только задним числом. Я схватил его за грудки, встряхнул и прижал к тачке, нависая над ним.

— Если я еще раз… увижу тебя… с другим… — выходило из меня с шипением.

— Я пытался пробить тебя на эмоции, — хватал он ртом воздух, пока я прижимал его теснее. — Хоть какую-то реакцию выбить из тебя, придурка, чтобы не ходил с такой каменной рожей.

— Выбил? — шипел я, вспоминая тех манерных мальчиков, которые делали ему минет в мерине, пока я умирал от ревности за рулем.

— Я больше не буду, — он еще и улыбаться успевал, зараза.

— Я чуть задание не провалил из-за тебя, провокатор хренов, — отпустил я его наконец. — Еще раз увижу рядом с тобой кого-нибудь — руки переломаю. Понял?

— Понял! — он растер шею руками, а я уже распахнул заднюю дверь машины, вталкивая его в салон.

— Сейчас закрепим, — мрачно пообещал я и приступил к тому, о чем мечтал, сцепив зубы, за рулем этого самого злополучного мерседеса. Стащил с него как попало пальто, пиджак, рубашку и вздернул его к себе пятой точкой. Он похохатывал над моим нетерпением, пока я не заткнул его — войдя в него рывком на всю длину. За последние несколько дней я его буквально затрахал, но здесь было для меня принципиально важно. Мы словно ставили жирную точку во всей этой истории.

— Теперь ты меня не бросишь? — поинтересовался он потом охрипшим голосом, рассеянно водя рукой по моей разорванной в клочья рубашке. — Предчувствую, меня еще не раз захотят убрать. Извини, но теперь ты мой личный телохранитель.

— Надолго? — спросил я аккуратно, и сердце мое замерло, как когда-то в холодном подъезде под заставку программы «Время».

— Думаю, теперь навсегда, Саш, — сказал Денис спокойно. — Если нас так опять свело, то, похоже, это судьба.

Я повздыхал, поморщил брови для вида и ответил:

— Судьба — это серьезно. — И помолчав, добавил: — Я — фаталист.