Новый вид

Глава 6

Шарлотт, Летный центр ВВС АКС, расположение 308 гарнизона
21 июля, 1064 год от Великого Слияния

- Флоат-капсула разгерметизирована.
- Сброс плотностного геля.
- Система адаптивной перегонки отключена.
- Система стабилизации температуры отключена.
- Начата откачка рабочей жидкости из легких...
В первые секунды после разгерметизации, когда в легких еще хлюпала жидкость, а нейромост сжимал голову тонкими металлическими лапами, Уинну хотелось выдрать трубку у себя из горла, оторвать от кожи провода и заорать: вот что такое четыре миллиарда контактов, суки!
Он не чувствовал ни усталости, ни напряжения.
Он не чувствовал, что еще шесть часов назад ожесточенно трахался с О’Мэлли, пытаясь побороть трудную медикаментозную течку.
Он не чувствовал, что его организм изнурен недостатком сна и еды.
Он не чувствовал даже, что машина выпивает его до донышка – словно теперь, с четырьмя миллиардами контактов в мозгу, он стал еще более жадной тварью, чем его истребитель.
Небо, небо, небо – еще никогда Уинн не чувствовал себя в нем так хорошо!
И плевать, что всё это объясняется гормональным штормом. Ты просто охуенный! – вопили ему дофамин и серотонин в башке. Ты просто охуенный! В тебе нет ни усталости, ни боли, ни страха! Ты всесилен – слава тебе, а не Ему!
… если бы омеги не испытывали после вязки такую эйфорию, то кончали бы с собой лет в шестнадцать, впервые пережив эту мерзкую, грязную и унизительную процедуру. Похоже, что вся их жизнь – это череда биологических механизмов, защищающих человеческий род.

Во второй заход Уинн потребовал: я хочу сверху.
Он сделал это без слов: пихнул О’Мэлли в плечо, вынуждая его приподняться. Им не нужно было говорить вслух, чтобы понять друг друга.
На кой хер? – так же безмолвно спросил О’Мэлли, вжимая его в простыни и легонько кусая. Уинн простонал, когда чужие зубы стиснули складку кожи на шее – больно! Приятно... И упрямо вывернулся, ухватил винг-коммандера за плечи, переворачивая его, укладывая спиной на постель.
Перевернувшись, они какое-то время просто целовались – влажно и неторопливо. Узел альфы опал, но тело омеги всё еще требовало случки.
Помедлив, Уинн с явным усилием оторвался от чужого рта. Утерся кулаком, пытаясь скопить во рту побольше слюны, а затем сплюнул в ладонь и крепко взялся за член винг-коммандера, медленно задвигав рукой – умело, как привык каждый мальчишка. Дрочка – искусство, которое альфы и омеги лет в тринадцать осваивают с завидным рвением.
О’Мэлли завел руки за голову. Грудь его медленно вздымалась, и Уинн заметил, что тоже замедляет дыхание, инстинктивно подстраиваясь под чужой ритм. Кожа винг-коммандера была бледной, давно не видевшей солнца, и только на плечах виднелась россыпь крохотных веснушек. Уинн в сравнении был почти золотистый – весь бархатный, идеально сложенный, со следами загара на зацелованных солнцем плечах. 
Губы О’Мэлли кривились, словно винг-коммандер не решил, что хочет показать лицом. Расслабленность? Удовольствие? Предвкушение? В итоге О’Мэлли решил ничего не показывать. Только подрагивал ресницами, наблюдая за Уинном, да неровно вздохнул, когда тот обхватил кулаком узел в основании члена.
Уинн заметил всё: и сбившееся дыхание, и внимательный – темный и липкий, - взгляд коммандера. Задвигал ладонью сильнее, до самых яиц и вверх, обжимая пальцами гладкую головку. Добавил еще слюны и зажал головку в кулаке, поласкал немного – а затем перекинул ногу через бедра О’Мэлли, усаживаясь сверху – полуголый, без трусов и штанов, в одной только растянутой домашней футболке. Завел руку за спину, нащупывая член коммандера и направляя головку в расслабленное, слабо пульсирующее очко.
О’Мэлли вздрогнул. Распрямил руки, убирая их из-под головы, и медленно опустил на бедра Уинна. Стиснул пальцами до синяков, хрипло вздыхая.
А-а-а-ахуенно… - подумал Уинн.
И ничего не сказал.

Операция «Красный хлыст» завершилась безапелляционным успехом: атака на побережье захлебнулась, чужие авианосцы отступали, а один из них шел ко дну у границы между Северной Каролиной и Вирджинией. С остатками подлодок разбиралось береговое командование ВВС и парни из триста восьмого.
Уинна отключили от флоат-капсулы, сняли с его головы нейромост и выдали полотенце. В первую очередь Уинн принялся вытирать волосы. Во вторую – оглянулся, отыскивая взглядом винг-коммандера.
Тот лично возглавил операцию, и теперь выбирался из дальней флоат-капсулы – массивный, с покатыми плечами и бледной в синеву кожей.
И только веснушки… Уинн помнил: только веснушки на его теле имеют цвет.

… усевшись верхом, Уинн медленно двинул бедрами, сантиметр за сантиметром принимая в себя член. Опустил ресницы, упираясь руками в голый живот винг-коммандера, и закусил губу, опускаясь так низко, что, кажется, дальше хуй уже просто не пойдет. Помедлив, Уинн протолкнул в себя узел и медленно, словно на пробу двинул задом – не вверх-вниз, нет. Вперед-назад, ерзая ягодицами по чужим бедрам и ощущая, как член проминает чувствительные внутренности.
О’Мэлли простонал, и желваки на его лице вздулись, словно от боли. Уинн открыл рот, будто собравшись что-то сказать, но закусил губу и сунул ладонь себе между ног. Стиснул кулаком – сначала показалось, что взялся за член, но на самом деле просто ухватил футболку и потащил ее вверх, открывая живот. Почти как в порно – показывая вздыбленный член и упругие линии живота, раздвинутые бедра и чужое тело промеж них. Задвигался резче, все еще ерзая задом и откровенно этим наслаждаясь – тем, как член давит внутри, как проходится головкой по тугим скользким стенкам. Останавливаться не хотелось – хотелось обвести языком собственные пальцы и с силой их прикусить, словно подстегивая себя. Хотелось провести ладонью по лицу, а потом ухватить себя за волосы, постанывая снова, и снова, и еще, на каждом грубом движении.
Все это нужно было, чтобы показать винг-коммандеру: он идеальный, чтоб вам, идеальный в каждой линии, получить такого в свою постель – как сорвать джекпот! И О’Мэлли не выдержал: взвился и завалил его на постель, с силой стискивая бедра, а потом задвигался быстрыми мощными толчками.
Уинн вскрикнул, рухнув спиной на простыни. И снова, когда чужой член вбился между ягодиц. И еще, и еще… Громко, несдержанно, хватая пальцами волосы на затылке О’Мэлли. Раздвинул колени, пуская его в себя – на себя, - совершенно естественно, так, словно всегда это делал, словно всегда ебался с ним на этих простынях и в этой постели. Задыхаясь, впился пальцами в чужое горло, притягивая винг-коммандера к себе и пытаясь поцеловать, но на каждом толчке промазывая мимо губ.
О’Мэлли трахал его, не способный ни замедлиться, ни остановиться, протаскивая по постели и растягивая так сильно, насколько позволяет узел. Уинн опустил руки и обнял его за плечи – медленно, словно пытаясь сдержать, прижимаясь телом к телу и обхватывая ногами. Наконец-то поцеловал – накрыл губами приоткрытый рот, невнятно постанывая, а затем откинулся головой на простыни и отчетливо всхлипнул. Слишком полно, слишком глубоко, слишком, слишком! Задышал сбито, с присвистом, закусив губу и забрасывая руки за голову, впиваясь пальцами в простыню, сжимая ее в кулаках и натягивая – и вскрикнул, с головой окунувшись в эту волну, в этот прилив, щекочущий мозг, словно пузырьки шампанского.

Тимми Морено – совершенно голый, со слипшимися волосами и радостным лицом, -подбежал к Уинну, шлепая по полу босыми пятками. Вскинул руку, требуя сейчас же дать ему пять. Они отрабатывали «Красный хлыст» почти полтора месяца, они работали денно и нощно, их технари провели сканирование, их аналитики вычислили расположение чужих баз по электромагнитным уровням и траекториям самолетов, их офицеры просчитали стратегию командора Айялы на десять шагов вперед, они сделали всё, всё!
О’Мэлли сделал всё.
Уинн знал: винг-коммандер всегда выкладывается на полную катушку. Будь то драка или секс.

… Уинн думал, что О’Мэлли просто уляжется, прижимая его к кровати и планируя переждать сцепку в такой позе. Но О’Мэлли не лег. Уперся локтями в постель, нависая над Уинном, а потом склонился и поцеловал, ловя ртом его дыхание.
Святой хер!
Да за такую еблю можно душу продать.
Чужие губы добрались до шеи, и Уинн простонал, будучи не в силах разжать пальцы и отпустить простыню. Повернул голову, глядя куда-то в сторону – лишь бы не в глаза О’Мэлли. Слишком стыдно сейчас, когда приливная волна отступила; словно ты остался лежать голым на пляже, полном людей.
Позже Уинн расслабился. Обнял О’Мэлли одной рукой, потянул к себе и медленно поцеловал – с упоительным похуизмом человека, которому уже так хорошо, что на всё посрать. Ну и что, что О’Мэлли не хочет Уинна? Ну и что, что он воспринимает эту вязку, как свою должностную обязанность? Всё это глупости. Всё это мелко, недостойно, и не требует ни минуты сожалений.
Уинну на всё это стало плевать.
Вот, как ему было хорошо…

- Нет!
Сначала Уинн решил, что ослышался. С трудом вынырнул из сладкого забытья: вспоминать, как он балдел под телом О’Мэлли, было почти так же хорошо, как балдеть под телом О’Мэлли.
- Нет! Не-е-е-е…
Это не было словом, не было фразой. Словно шепотки стеклись со всех сторон, слились в одно недоуменное, тоскливое «нет», и это «нет» прокатилось эхом по машинному залу. Прошло волной – отупляющей, одуряющей, ввергающей в ужас.
Уинн сразу понял: это не просто сбитый самолет. Даже не целая эскадрилья. Самолеты падали, прошитые очередями, с переломанными крыльями, пробитыми фюзеляжами или оторванным шасси. Пилоты отключались от системы, а потом выползали из своих флоат-капсул живые и невредимые.
Так было раньше.
Не сейчас.
Уинн – все еще голый, с мокрым полотенцем в руках, - подбежал к ближайшему монитору. Там уже столпились Уолш, Тилли и Хьюитт.
Экраны пестрели сообщениями: тревога, тревога, тревога, испытание нового вооружения, тревога, тревога, отзыв звена 1, отзыв звена 2, отзыв звена 3, тревога, тревога, синий-1 потерян, синий-3 потерян, синий-4 потерян…
«Потерян».
Не «сбит».
Между рядами мониторов брел Моральски. Смотрел ошалело, запустив пальцы в рыжую шевелюру, и ожесточенно дергал рукой – словно пытался вырвать у себя с головы клок волос.
- Мы их потеряли, - сказал Моральски, посмотрев Уинну в глаза. Потом отвернулся и побрел дальше. – Всю синюю секцию. Вот херня… Стоячая волна с такой площадью воздействия, я просто не думал, вряд ли, какого хера? Индукционные токи просто… Они же сразу… Мы, наверное… Я думал, они там клепают ударно-волновые излучатели или что-то вроде, но это…
Парни О’Мэлли стояли, задрав головы, и внимали сухим отчетам с мониторов. У одних в глазах было недоумение. Другие уже начали понимать, что на месте синей секции с таким же успехом могла быть красная. И выжили они только потому, что африканцы не использовали свое последнее средство, свое оружие, слухи о котором ходили с января, двадцатью минутами ранее.
Где-то в конце машинного зала О’Мэлли, голый и липкий из-за плотностного геля на коже, держал Моральски за плечи и что-то ему говорил.
* * *
Уинн застыл, не дыша.
Стоял и смотрел, как умирают пилоты триста восьмого гарнизона.
* * *

Спрингдейл, учебно-тренировочный центр ВВС АКС
13 августа, 1064 год от Великого Слияния

Двадцать первого июля из флоат-капсул в Шарлотте извлекли восемнадцать мертвых тел.
Почти столько же, сколько в триста шестом – за два года.
Африканский Союз не дал АКС отжать Флориду и Джорджию, не позволил выдавить себя с восточного побережья, но все же замедлил свое продвижение в сторону Каролины. Похоже, та штука – помесь электромагнитной бомбы хрен знает с чем, - пока что была у африканцев в единственном экземпляре.
Новый тип вооружения назвали Волной. Моральски протестовал, чертил что-то на своих прозрачных досках и исписал половину стены в комнате для совещаний, чтобы объяснить, по какому принципу работает новая бомба. Даже бросился планшетом в офицера-техника из триста четырнадцатого... Но парни сверху решили, что «Волна» будет отлично смотреться в отчетах и газетных заголовках.
Уинн не знал, кто из них прав. В конце концов, он был пилотом, а не ученым.
Атмосфера сгущалась.
Каждый вылет проходил как на ножах: весь личный состав ВВС АКС, каждый, кто работал с истребителями, транспортными лайнерами и метеозондами понимал, что в следующий раз под «Волну» может угодить уже он, а не кто-то другой. Это не способствовало поднятию боевого духа, и в гарнизонных госпиталях начали появляться первые симулянты.
Джеймс Тилли сказался больным перед вылетом в Чаттанугу – судя по рвоте и страшному уровню амилазы в моче, у него взыграл панкреатит. Уинн знал, как Тилли делал себе этот «панкреатит», нажираясь сивидрила и добавляя слюну в образец мочи.
Диастолическое давление Хьюитта побило все рекорды – после того как он выпил половину флакона сиропа от кашля, разбавив его водой.
В других частях случались и почечные колики, и проклюнувшиеся в желудках язвы, и даже подозрение на совершенно невозможную вещь – туберкулез. Кто-то просто косил, а кто-то вредил себе всерьез. Кто-то считал себя выше этого, а кто-то подумывал над тем, чтобы лишиться пары-тройки пальцев и оформить инвалидность.
Но все, совершенно все при этом боялись.
И не зря.
Второго августа «Волна» убила еще шестнадцать пилотов, проводивших операцию в Уилмингтоне. Потом еще шестерых в Гринсборо. Двадцать четыре пилота погибли Портсмуте и еще столько же – в Чесапике.
Список городов, в которых применили «Волну», ширился, а число парней, работающих с нейроинтерфейсами четвертого поколения, с каждым днем уменьшалось.
Однажды Тимми Морено спросил Уинна:
- А ты не думал, что…
Потом замолчал.
Уинн так и не узнал, о чем он хотел спросить.
Он и о «Волне» знал немного. Только то, что это генератор, бьющий по самолетам ядреной смесью ионизирующего, терагерцевого и рентгеновского излучения. Ни один залп ни из одного оружия, каким бы прицельным он ни был, не разрушает истребитель полностью – мозг пилота компенсирует ущерб и успевает разорвать связь, прежде чем самолет грохнется на землю. «Волна» действует иначе – перегружает каждый датчик, каждый контакт, каждый нейрон в мозгу пилота, сжигая его, как дети сжигают муравьев при помощи лупы. Все электронные системы истребителя отключаются, и он остается слепым, глухим, без каких-либо данных об окружающей среде и траектории движения. Скачки напряжения сбивают подачу топлива, и неконтролируемый впрыск горючего приводит к тому, что двигатели взрываются еще до встречи с землей.
Умирают люди, умирают машины.
Совсем как в первой мировой войне, когда нейроинтерфейсы еще даже не изобрели.
Иногда Уинн думал об этом.
Иногда – старался не думать.
Пока те, кто потрусливее, искали способы симуляции, а те, кто посмелее, пытались мотивировать себя на победу, Уинн ничего не искал и никак себя не мотивировал. Просто иногда, улучив полчаса между ужином и отбоем, приходил к О’Мэлли в комнату и раздевался, а потом занимался с ним сексом.
Они не разговаривали – должно быть, за весь месяц не сказали друг другу ни слова, - но это было и не нужно. Просто Уинн приходил в скудно освещенную комнату с голыми стенами, останавливался и молча прижимался губами к чужим губам. И ждал.
Ждал, когда линия рта, словно вырубленная в мраморе, немного смягчится.
Ждал, когда О’Мэлли подастся ему навстречу, отвечая на поцелуй.
О’Мэлли всегда отвечал.
Каждый раз.
Командование разрабатывало планы, как избежать потери всего личного состава ВВС. Офицеры-техники вскрывали самолетам брюхо, переделывая их, протягивая оптоволокно, устанавливая варисторы и адаптеры для подавления индукционных токов. А Уинн все время хотел трахаться. Просыпался со стояком, ложился во флоат-капсулу со стояком, терся членом о тело О’Мэлли за полчаса до отбоя, а потом садился на него верхом, стонал, кричал, насаживался…
Как будто угроза их жизни – эта смертельная опасность, которую излучало нависшее над их головой электромагнитное цунами, - была лучшим в мире афродизиаком.
Что думает на этот счет О’Мэлли, Уинн не знал.
Как-то не удосужился спросить.
Только иногда, когда никто не видел, О’Мэлли мог положить ладонь ему на плечо и долго – десять секунд, двадцать, бесконечность, - не убирать её оттуда.
* * *

Шарлотт, пересечение Истуэй Драйв и Монро-Роуд, частный блок 63/А
30 августа, 1064 год от Великого Слияния

Уинн любил трахаться в ванной. Естественной смазки у него всегда было выше крыши, и даже если часть вымывалась водой – остатка хватало, чтобы член О’Мэлли скользнул вовнутрь, раздвигая и проминая всё внутри. Уинн двигался на нем, оседлав бедра, почти укладываясь грудью на грудь, и как никогда отчетливо ощущал в себе член, а снаружи – воду, от которой так жарко внизу и так холодно вверху, там, где плечи покрываются мурашками. Выдохнул и двинул бедрами резче, обхватив ногами бока любовника и упрямо не желая скакать на члене – только ерзая на нем туда-сюда.
Ему не нужно было говорить: «Как хорошо».
Не нужно было говорить: «Ка-а-айф».
Не нужно было говорить: еще, глубже, трахни меня, давай…
О’Мэлли и так все знал.
Увольнительный в честь Дня Единения они проводили в доме винг-коммандера на Истуэй Драйв. Запах течки оттуда уже выветрился. О’Мэлли перестелил постель, даже матрас, наверное, поменял. На всякий случай. Но широкая ванна – это вам не гарнизонные душевые. Это полтора центнера сплошного акрилового великолепия. Уинна влекло туда, как пчел на пыльцу.
О’Мэлли надавил ладонью на его затылок, заставляя сутулиться, и поцеловал с жадностью, голодно и настойчиво. Свободной рукой почти болезненно сдавил бедро, оставляя на коже следы, и нетерпеливо рыкнул.
Он тоже мог бы сказать: «еще!»
Он мог бы сказать: «быстрее!»
Но не сказал.
Уинн вскрикнул, когда чужой член погрузился внутрь еще глубже. Закусил губу, взмыленный, раздираемый холодом и нетерпением на равные куски, и задвигался резче, все еще с малой амплитудой, но быстро, сильно, вцепившись пальцами в чужие плечи. О’Мэлли обхватил его талию обеими руками, с силой прижимая к себе, и Уинн откликнулся: запрокинул голову, полностью открываясь для поцелуев – мокрых и скользких, таких же неловких, как и все, что бывает в ванне, - обнажая крепкую шею, впадинку между ключицами и затвердевшие светло-розовые соски, чувствительные и нежные. Простонал, пытаясь поймать чужой темп и едва успевая за ним – но успевая, успевая! Насаживаясь коротко и жадно, так, словно от этого что-то зависит… А может, и впрямь зависит! Крепкий хуй внутри делает так... так неописуемо, так сладко и стыдно в один и тот же момент, что хочется орать. Уинн решил не сдерживать себя и вскрикнул, загоняя коротко стриженные ногти в чужие плечи и влажно шлепая ягодицами о бедра любовника.
Чуть не выкрикнул: да!
Святой хер, еще! Еще!
О’Мэлли склонился к шее Уинна и провел по ней языком, прикусил, а потом спустился ниже и накрыл ртом сосок, втягивая в рот и прикусывая. Уинн вскрикнул – это и больно, и мучительно-сладко, и так, что с ума сойти можно. Злобно дернулся, упрямый и гибкий, с поджимающимся мокрым животом и сильными руками, а потом с силой опустился задницей на бедра, щедро разбрызгивая воду по ванной. Задвигался резче, постанывая на каждом толчке – опять слишком, слишком, слишком... всё мимо мозгов, мозгам не до того…
О’Мэлли терзал ртом его твердые соски, кусая, посасывая, втягивая в рот и прижимая языком, словно почуяв слабину. Приглушенно промычал, почти простонал, не разжимая зубы, и Уинн уперся одной рукой в мокрый кафель, а второй ухватился за бортик ванны, весь подрагивающий, словно нетрезвый – да и о какой трезвости может идти речь, если тебя штормит от удовольствия, а между ног сводит судорогой? Бедра сжимаются почти непроизвольно, как и дыра, как и член, выплескивающий вязкую белесую струю. Каждая мышца, каждая клеточка дрожит, и от этого так хорошо, что почти плохо; и хочется выть, громко и монотонно стонать, без разнообразия, на одной ноте, словно животное с пулей в боку – а затем обмякнуть, опускаясь на чужие бедра и крупно дрожа, едва удерживаясь руками за стену и бортик.
О’Мэлли кончил минутой ранее.
Потом взял в ладони лицо Уинна, провел большими пальцами по его векам, вынуждая зажмуриться, и слегка надавил подушечками. Потом поцеловал в лоб.
Это было глупо… и чертовски нежно.
Такой жест – «доверяй мне без оглядки, с закрытыми глазами», - часто использовали родители, утешая своих испуганных детей.
Так делал отец Уинна – тот, другой отец. Омега, который родил их с братом, а потом исчез из их жизни, бросившись в объятия карциномы, погрязнув в облаке метастаз.
Уинн расслабился, ощущая, как О’Мэлли убрал руки от его лица. Потом включил горячую воду, взял винг-коммандера под затылок и прижался губами к его губам, втягивая в медленный, чувственный до боли поцелуй.
В комнате бормотал телевизор – Уинн слышал его краем уха. Выпуск новостей, очередные религиозные истины от командора Айялы.
«… порочит скверна, а потому наша святая обязанность – противодействовать этому, пока их ученые не совершили насилие над природой, не попрали Его истины и Его заветы.»
У переводчика был монотонный равнодушный голос. Словно ему было плевать.
«… уничтожить проект «Божья длань», остановить повсеместную продажу гормональных средств для омег, включая препараты-блокираторы запаха, гели-спермициды, вещества с контрацептивным и абортирующим действием…»
Как? – подумал Уинн.
Как Африканский Союз ухитряется обожествлять омег, и в то же время так их не уважать?
Он улавливал некоторую логику в требованиях африканцев: те утверждали, что вырождение человечества началось, когда омеги получили шанс выбирать: рожать или нет. Все было хорошо, пока не было никаких блокираторов запаха, и каждый омега четырнадцати-пятнадцати лет тут же обзаводился стаей поклонников.
Все было хорошо, пока не было никаких контрацептивов: омеги залетали в первую же течку, и рожали в пятнадцать, а потом – в семнадцать… двадцать… Много раз подряд.
Все было хорошо, пока не существовало слова «аборт», и можно было либо сдохнуть в родах, потому что плечи плода порвали тебе внутренности и спровоцировали разлив перитонита, либо родить и стать счастливым папой.
Так или иначе – омеги рожали.
Плодились и множились, поддерживая жизнь на земле.
Вот, каким Африканский Союз видел единственный путь к выживанию: не создавать новый вид, который более приспособлен к рождению детей, а запретить омегам предохраняться и маскировать свой запах. Устроить вселенскую оргию, результатом которой станет демографический всплеск.
Может, это бы и сработало… Африканский Союз тому лучший пример. На всей территории от Намибии до Марокко и Афганистана семьи с тремя детьми – правило, а не исключение. Местные омеги – маленькие божества во плоти, которые гордятся тем, что делают, гордятся тем, как они это делают, гордятся собой, своими семьями, неким идеологическим торжеством своей религии над остальными…
… но было бы глупо считать, что социальный сценарий, реализуемый в одной конфессии, так же бесперебойно будет работать в других.
Уинн поморщился, а потом опустился щекой на грудь О’Мэлли. Прилип к нему, обхватив руками, сжав коленями его бедра. Он не хотел туда – в этот безумный мир, где пилоты умирают со скоростью падающего домино, а Африканский Союз жиреет и наращивает свою мощь, оккупировав почти всё восточное побережье. Уинн не хотел туда, где религиозные фанатики требуют ввести квоту на рождение детей, а ученые пытаются инактивировать Y-хромосому самцов, чтобы создать из них самок.
Все это выглядит так нелепо и гротескно, словно Уинн угодил в один из артхаусных фильмов, которые крутят для ценителей на фестивалях кино.
Все это…
- Я знаю.
Уинн открыл глаза. Оторвал щеку от чужой груди, поднял голову и взглянул на О’Мэлли.
* * *
Тот молчал. Словно с Уинном заговорил кран, а не его бойфренд.
Уинн не знал, насколько корректно называть О’Мэлли своим «бойфрендом». Знал только, что иногда они трахаются, изредка спят в одной постели, а вчера вечером, сделав в доме уборку, они выбросили оттуда целую гору хлама, а мнемонические шары отнесли на пустырь в районе Эко Хилс и там швыряли их в стену. Мнемонические шары с хлюпаньем разлетались, брызгая во все стороны, и О’Мэлли впервые засмеялся, когда Уинн уделал их содержимым рукав куртки.
То было недавнее и не очень удачное изобретение ученых – альтернатива жестким дискам, которая вышла из употребления спустя год. Оказалось, что информация в такой форме хранится всего несколько месяцев, а потом подвергается деструктуризации.
Уинн долго размышлял, что значил для них тот вечер.
«Это не его вещи», - кажется, так сказал Моральски?
Но О’Мэлли готов был расстаться с этими вещами, даже готов был убрать квартиру и купить вместо коротконогого кофейного уродца нормальный стол.
Словно раньше у него просто не было повода это сделать.
- Что? – спросил Уинн. Из крана медленно капала вода. В соседней комнате бормотал телевизор, и это был единственный звук, который нарушал тишину. – Что ты знаешь?
- Знаю… - медленно сказал О’Мэлли, - как вернуть нам восточное побережье.

Глава 7

Аэродром Тонтитаун, резервная база авиации ВВС АКС
8 сентября, 1064 год от Великого Слияния

Средний возраст пилота Военно-морских и Военно-воздушных сил Американо-Канадского Содружества – двадцать четыре года.
Уинн был золотой серединой. Через месяц ему должно было исполниться двадцать пять. Впрочем, до этого момента он имел все шансы не дожить.
- Бери рычаг на себя… Ровнее, ровнее! Хорошо… Начинаем оборот относительно продольной оси, ориентировочная скорость – сто девяносто миль в час…
Когда О’Мэлли объяснил ему свой план, Уинн решил, что винг-коммандер от перенапряжения двинулся головой.
А почему, собственно, нет? – спросил его тогда О’Мэлли.
Почему мы не можем использовать законсервированные военные базы с аналоговой техникой, раз африканцы лишили нас нейроуправляемых истребителей?
- Частота вращения коленвала – восемьдесят два процента, полный наддув! Угол тангажа – восемь процентов. Десять процентов. Двенадцать процентов…
Главная проблема современной авиации заключалась в том, что «Волна» вырубает всё, что ведет самолет по курсу. Обрывалась нейронная связь, перегорали микросхемы, переставал отвечать автопилот. Глохли радары, отключались датчики и камеры, умирал даже маячок-автоответчик «свой-чужой». Как ни старались инженеры, сколько бы варисторов и полупроводниковых стабилизаторов они ни запихали под оболочку истребителей, все, чего они смогли добиться – обеспечить двигателю стабильную работу в режиме электропробоя, да уменьшить сопротивление нейроконтактов до нескольких омов, когда «Волна» вызывает скачок напряжения. Это позволяло пилотам выжить, но самолет без управления, без навигации и без автопилота почти мгновенно уходил в крутое пике. Восстановить управление дистанционно не получалось.
Но зачем? – рассуждал О’Мэлли.
Зачем восстанавливать что-то, если можно поместить пилота по старинке – прямо внутрь машины?
- Хорошо, хорошо… теперь фиксируй! Фиксируй ручку, дубина! Бери педалью пятнадцать градусов… тридцать… сорок… сорок пять…
… внутри машины было не так уж комфортно.
Воздушный маршал Фейербах лично одобрил план винг-коммандера, и своим высочайшим повелением расконсервировал несколько авиационных баз. Предпочтение отдавалось тем, на которых в большом количестве сохранилась техника десяти- и пятнадцатилетней давности. Но истребители были допотопными, слушались только ручного управления, да и оборудованы были по минимуму. Разве можно пилотировать такую рухлядь, если ты уже привык быть телом самолета, его сердцем, его крыльями? Как можно доверять своим органам чувств, если ты привык получать информацию с сотен датчиков? Как можно летать на скорости триста миль в час, если привычная тебе норма – полторы тысячи?
Как?
Как?
- … начинай отдавать ручку. Вот так, потихоньку… Теперь жди. Жди. Ты «на ноже», чувствуешь?..
Средний возраст пилота Военно-морских и Военно-воздушных сил Американо-Канадского Содружества – двадцать четыре года. Вдвое меньше, чем нужно, чтобы хорошо пилотировать аналоговую технику.
Правительство приняло императив, согласно которому большая часть отставных пилотов снова могла быть призвана на фронт. Среди молодежи велся жесткий отбор – все, кто имели хоть какой-то опыт управления аналоговыми самолетами, теперь были на вес золота. Они мало что умели… Но ведь «мало» - лучше, чем ничего?
- Держи капот выше линии горизонта, держи, держи… Рукоять на себя! На себя тяни, не дай капоту опуститься, держи, держи!
… весь триста шестой авиационный гарнизон переправили на Тонтитаунский аэродром – смотреть, кого из парней можно обучить на скорую руку, а кто совсем бесполезен.
Уинн справлялся неплохо; ему многие завидовали – в красной секции, помимо него, только Джеймс Тилли имел опыт обращения с аналоговой техникой. Чарльз Доминик – еще одна счастливая случайность. Парень с крыльями вместо рук, который готов был летать на всем, что может оторваться от земли, каким бы образом оно ни управлялось. Уинн не видел, чтобы кто-то хватал на лету информацию, которую отец ему в детстве вдалбливал долгие месяцы. Прошло два дня – а Доминик уже крутил бочки и боевые развороты, как будто полжизни провел с рукоятью управления между ног. Прошло пять дней – а он единственный из красной секции плел в воздухе петли Пегу, горки и ранверсманы.
Остальным было очень сложно. Особенно – красавцу Стэну Хогарту, который на нейроуправляемых машинах привык быть лучшим.
- … выводи ручку в сторону, противоположную вращению. Осторожно, не тряси носом… Вот так, потихоньку… ставь в нейтральную… молодец. Ты молодец.
Уинн уже не обливался потом, выполняя фигуры хоть сколько-то приличного пилотажа, но все еще ощущал себя, как разлетающийся об стену мнемонический шар. Он столько сделал для того, чтобы быть классным пилотом, он столько железа позволил запихать себе в мозг… и все зря?
- Заходи на посадку, Красный-один. Красный-два, подготовиться к учебному вылету.
Вместо командного центра и слов, весенней капелью отстукивающих прямо в мозгу, теперь были отставные пилоты и простая радиосвязь. О’Мэлли отхватил своим парням двоих неплохих тренеров, и страшно этим гордился. Сам он тоже вернулся в строй – легко, словно управлять самолетом не труднее, чем кататься на самокате. Раз научился – никогда не разучишься…
- Фелл, Морено, Тилли, Доминик – в диспетчерскую.
Уинн стянул с себя шлем. Он не знал, что там накрутил Моральски, но тот сверкал глазами, проводил пальцами по красным от недосыпа векам и обещал: это бомба, просто бомба. Оптоволоконка хуже пробивается импульсами «Волны», а конструкция шлема подавит индукционные токи и защитит мозги, начиненные нейронным кружевом, от мгновенного перегорания.
Он рассказывал еще что-то… Уинн из этого мало что понял. Знал только, что аналоговые самолеты менее чувствительны ко всем видам излучения, которые производит «Волна», а если их внутренности подлатать и экранировать… Какой бы трудной в управлении ни была такая машина, но зато она не угробит пилота и не выйдет из-под контроля.
Армия Американо-Канадского союза, ставшая совершенно беззащитной под атаками африканцев, получила второй шанс.
- Эй… как ты?
Уинн и Тимми стукнулись кулаками, обменялись короткими улыбками и парой ничего не значащих фраз. В последнее время они так уставали, что не говорили по душам уже целую вечность.
В диспетчерской расположился О’Мэлли. У экранов расхаживал седоватый бодрый старик – здоровенного роста альфа, худой, с впалыми щеками и въедливыми светлыми глазами, больше напоминающий степного койота, чем человека. Рядом с ним на стуле расположился мужик лет сорока, расплывшийся, заросший щетиной, но с подвижным и крайне добродушным лицом.
- Это килевая качка! – азартно кричал он в микрофон. – Держи рукоять, умница, вот так… Задирай нос еще сильнее, иначе ничего не выйдет! Теперь соскальзывай на крыло… что значит «как»?!
Отставной групп-капитан Биверс был мировым мужиком. В первый же день в Тонтитауне он надрался с парнями О’Мэлли до зеленых человечков перед глазами и до блевания в толчке.
Тренер из него тоже был неплохой – Уинн предпочитал работать именно с ним.
Человек-койот отвернулся от экранов и окинул взглядом О’Мэлли. Потом переместился взглядом к его пилотам – равнодушно мазнул по Тилли и Доминику, совсем не заметил Морено, а в Уинна впился холодными серыми глазами, словно хотел его сожрать.
- Офицер-пилот Фелл, - сказал человек-койот, выдавая это за приветствие.
- Флайт-инженер Фелл, - ответил Уинн. Слегка наклонил голову, не отводя взгляда: хищникам нужно смотреть в глаза, - … сэр.
Нужно было сказать «папа». Вот смеху было бы.
- Проходи, Фелл, - сказал О’Мэлли. – Поговорить нужно.
Отец отвернулся, вперив взгляд в экраны, и, кажется, совершенно потерял к Уинну интерес. Привлекать к обучению отставного бортинженера – отчаянный шаг, но что поделать, если старики-бортинженеры разбирались в управлении аналоговой техникой лучше, чем все молодые летчики вместе взятые?
- Ситуация на востоке снова обострилась, - сказал О’Мэлли. Голос его звучал хрипло, словно в периоды затяжного молчания у винг-коммандера успевали заржаветь голосовые связки. – Ребята из центра воспроизводства «Шуппе и Ко» объявили дату презентации. Айяла и его цепные псы теперь с ума сходят…
Уинн цыкнул сквозь зубы. Доминик рядом с ним неодобрительно покачал головой: главнокомандующий Африканского Союза рвал горло тем сильнее, чем ближе становилась реализация проекта «Божья длань».
Ходили слухи, что в «Шуппе и Ко» уже закончили пересборку человеческого генома. Инактивация Y-хромосомы в хромосомном наборе омег привела к тому, что новое существо – особое, новый вид человека, - обладало исключительно двумя X-хромосомами. Признак самки…
Жен-щи-ны.
- Мы должны удерживать восточный фронт, - сказал О’Мэлли, скрестив на груди руки. Лицо его выглядело тверже чем обычно – некрасивое, с крупными скулами и впалыми щеками, с широкой, грубо вырубленной челюстью и упрямой морщиной между бровей. Уинн смотрел на него – и не мог оторваться.
- Мы должны удерживать… - повторил винг-коммандер. – А годных пилотов у нас – единицы. Лично у меня – только вы трое, да Морено туда-сюда.
«Туда-сюда» - значит, кое-как Тимми с аналоговой техникой уже освоился. Возможно, даже смог бы управлять грузовым самолетом. Но боевые истребители прошлого десятилетия – не его уровень.
Тимми это понимал.
О’Мэлли это понимал.
Все это понимали.
- Когда закончим привлечение резервных спецов, отставных военных и пилотов гражданской авиации, - продолжал О’Мэлли, - наберем несколько сотен.
Парни молчали.
Уинн опустил взгляд: он чувствовал себя глупо – словно О’Мэлли что-то от него ожидал, но он не знал, чего именно.
- Этого мало, - тихо, как-то рокочуще сказал винг-коммандер. На щеках его вовсю ходили желваки. – Потому воздушный маршал предлагает использовать систему Стай.
Уинн вскинул на него глаза.
Отставной групп-капитан Биверс и флайт-инженер Фелл перегавкивались с кем-то по радиосвязи, направляя, указывая, ругая… Если не считать их голоса, в диспетчерской было даже слишком тихо.
- Это что… - тихо сказал Доминик. – Как? Мы с одним самолетом еле справляемся, мы не сможем… несколько.
Остальные молчали.
Это было ясно как белый день: пускать в бой новичков на непривычном оборудовании, навесив на них еще и нескольких дронов – значит, сварить им мозги вкрутую.
- У вас четверых… - начал О’Мэлли. Посмотрел на Морено и исправился: - У вас троих хорошие показатели. У каждого по четыре миллиарда контактов в мозгу. Мы переоборудуем дронов, а оптоволоконка и варисторы позаботятся, чтобы их автопилот работал без существенных сбоев…
Уинн, Тилли, Морено и Доминик молчали. Отставной групп-капитан Биверс ворковал что-то в микрофон, легкомысленно прикуривая одной рукой сигарету.
- Когда шарахнет «Волна», управлять ими из командного центра и машинных залов будет невозможно, - сказал О’Мэлли. – Потому их мозговым центром станете вы и ваши четыре миллиарда контактов. Передадите основные данные, перезапустите автопилот… все остальное машина сделает сама.
Снаружи донесся нарастающий гул. Пол задрожал, а потом все стихло – какой-то из бортов прошел совсем низко над землей, едва не чиркнув брюхом по крышам строений.
- У нас нет выбора, - медленно, почти по слогам сказал О’Мэлли. – Основной удар на себя и так примут наземные войска. А мы должны сделать все, чтобы пробить коридор к базам противника.
Уинн вздернул голову, быстро глянув на седой затылок отца.
Флайт-инженер Фелл.
Гениальный бортмеханик Фелл.
Мастер своего дела.
Они с Уиллом всегда были недостаточно хороши для него – недостаточно быстро начали говорить, недостаточно высокие баллы получали, недостаточно сильно хотели в армию, недостаточно быстро искали себе спутников жизни. Пожалуй, это проблема многих принципиальных родителей – детям не угнаться за их высокими стандартами, и чем больше таких успешных и принципиальных в старшем поколении, тем больше комплексов гнездится в головах младшего.
- Я смогу, - громко сказал Уинн.
Не «это невозможно».
Не «мы не справимся».
Не «у меня мозги взорвутся».
Не всё то, что сказал бы, находись они в родном триста шестом.
Но это был не триста шестой. А в диспетчерской, совсем рядом с ними – руку протяни, и сможешь дотронуться, - стоял человек, выпестовавший в Уинне каждое его стремление, каждый его комплекс, каждую его глупую мечту.
«Попасть в армию и помочь, чем сможешь».
Мечта Уинна?
Ха, как же.
- Я смогу, - повторил Уинн, упрямо глядя на О’Мэлли, словно пытаясь ему что-то доказать.
Флайт-инженер Фелл даже не обернулся. Видимо, был слишком занят тем, что происходило на взлетной полосе.
* * *

Аэродром Тонтитаун, резервная база авиации ВВС АКС
19 сентября, 1064 год от Великого Слияния

Уинн забыл, как сильно может изматывать голодная машина.
Какими ненасытными могут быть ее железные мозги, ее цепкие когти, ее широкие, распластанные на ветру крылья…
Теперь он вспомнил.
Каждая тренировка по управлению Стаей – адская карусель, во время которой Уинну хотелось плакать от бессилия и усталости. Казалось бы, все очень просто: переждать «Волну», отключить индукционное подавление на своем шлеме и войти в сцепку с сопровождающими тебя боевыми дронами. Они обтекаемые, серебристо-стальные, и почти не отличаются внешне от головных самолетов – тех, которые несут в брюхе живого человека.
Потом – дело нескольких секунд. Ввести дронам координаты и базовый маршрут, перезапустить их резервную систему автопилотирования, подтвердить боевую задачу… И только после этого броситься в бой.
Стая льнет к тебе.
Стая тебя защищает.
Стая – смертельное, невероятное, почти фантастическое оружие, которое покоряется твоему мозгу и твоим рукам.
Но как же это сложно – держать всю Стаю в своей голове…
- О! Любимчик винг-коммандера появился!
До Уинна донеслись смешки.
Он дополз до своей койки, принялся расшнуровывать ботинки, но не выдержал и сел на постель. Еще никогда – даже в самом начале своего пребывания в триста шестом, даже в течку! - он не чувствовал себя настолько измотанным.
- Чего тебе? – спросил он равнодушно, глянув в сторону Хогарта.
Красавец-альфа.
Плечи шириной со шкаф. Рост высотой в шкаф с антресолями.
С каждым днем Хогарт становился все раздраженнее: неудачи с аналоговым управлением вызывали у него чувство бессилия пополам с дикой агрессией. Уинн мог его понять…
Мог бы. Если бы не чувствовал себя таким разбитым. Он даже выглядел погано – виски заросли, завиток светлых волос падал на лоб, а густая длинная щетина покрывала подбородок и взбиралась по щекам. Сейчас Уинн как никогда напоминал матерого альфу. Знал бы – перед походом в вербовочный центр отпустил бы бороду…
- У нас в отряде есть омега, ты в курсе? – спросил Хогарт. Голос у него был ровный и сладкий, как пончик с кленовым сиропом. Уинн любил пончики…
Святой хер, как же сложно напрягать мозги, если тебе их только что ебали четыре дрона и один инструктор!
Потом Уинн моргнул.
Понял, что сказал Хогарт.
- Что?..
- Омега, говорю, - сказал Хогарт, и голос его стал еще слаще. – Омежка…
Его друзья загоготали.
Тимми Морено сидел на соседней койке, открыв томик Като Крейга, и делал вид, что не чувствует назревающей беды.
Уинн опустил руку к бедру. Прикинул: еще успеет схватить с постели полотенце, намотать на кулак и вынести Хогарту половину зубов. Он стоит далеко… Удобная позиция для драки.
- Мне Кемпс рассказал, - пояснил Хогарт. Подошел к Кемпсу со спины, похлопал его по крепким плечам. – У Кемпса дядя работает в сборном пункте Шарлингтона. Ох уж эти бодрые старички, столько всего слышат, столько всего знают…
Кемпс стоял с непроницаемым лицом. Уинн быстро скользнул по нему взглядом, совсем запутавшись: сборный пункт Шарлингтона? При чем тут сборный пункт Шарлингтона? Уинна вербовали в Литл-Роке, только там кто-то мог знать…
- Нам тут не хватало омежек, - громко сообщил Хогарт. – Верно, парни? Ничто так не поднимает боевой дух, как задорная ебля…
Уинн положил ладонь поверх полотенца. Ничего тяжелого рядом не было, не ботинками же в Хогарта бросать. Единственное, что Уинн мог сделать перед потасовкой – защитить ладонь.
- Я вот гадаю, кто же наш сладкий омежка? – протянул Хогарт. Черты его лица заострились, словно красавчик Кен превращался в живого мальчика. В обозленного, раздраженного, испуганного мальчика.
Уинн чувствовал это: смертельный ужас. Самого Уинна и еще двоих парней (Тимми срезался – он так и не освоил ничего, кроме банальных виражей и разворотов) готовили к отправке в двести тридцать второй экспериментальный. Оборудование там было получше, так что завершить тренировки и переоборудование Стай планировалось именно там. Остальные из группы винг-коммандера О’Мэлли были непригодны к операции «Воздушный таран».
Пушечное мясо – вот, кем они теперь были. Каждый день их отправляли короткими вылазками – сдерживать обнаглевших африканцев и рисковать собой. Если шарахнет «Волна», ни один из них не выберется из флоат-капсулы живым.
- Кто-о-о, кто хочет развлечь настоящих защитников страны? – громко спросил Хогарт, вышагивая между койками. – Дядюшка Кемпса знает, что его босс завизировал документы омеги под видом альфы. Так кто же это, а, парни?
Новый взрыв гогота.
Уинн медленно поднял взгляд от своих коленей.
Он понял.
Святое милосердие, он понял…
- Я бы сказал, что это наш доходяга Стиви, - продолжал Хогарт. - Если б он не сдох в прошлый четверг.
- Так может, потому и сдох, что омега? – спросил кто-то.
Остальные заржали.
«У Кемпса дядя работает в сборном пункте Шарлингтона. Ох уж эти бодрые старички, столько всего слышат, столько всего знают…»
Уинн быстро облизнул губы. Отрывать взгляд от Хогарта он не рисковал.
«… Роберт Уолш. Отличный пилот, ответственный парень... Я его нашел в летном училище. Взял на свои поруки, кое-как переоформил ему документы в Шарлингтоне…»
Смотреть в сторону Роба Уинн не рискнул. Сейчас каждый взгляд, каждое неосторожное слово станет для Хогарта красной тряпкой: вот жертва, ату ее, ату!
- Я тут понаблюдал за местными… посчитал, кто сколько увольнительных получал, кто куда ездил…
«Роб встречается с офицером-техником из Франкфорта. Проводит у него свои увольнительные…»
Только Ему известно, как всё это сработало в голове Уинна.
Это было так просто: сослаться на какой-нибудь пустяковый повод и уйти. Бросить Роба, оставить его лицом к лицу с назревающей проблемой. Хогарт отпустил бы его – Уинн не брал увольнительных сверх нормы, расположение почти не покидал, а если уезжал, то у него были серьезные причины – например, придуманное несчастье, которое приключилось с его братом в середине июля.
Более того – Хогарт уважал его.
Считал альфой.
Это было так просто: взять и уйти. Не геройствовать, не лезть, не брать на себя больше, чем сможешь вынести…
- Эй, Хогарт.
Это было так просто…
Было бы, если бы Уинн уже не взвалил на себя так много. Это дурацкое аналоговое управление самолетами, эти дурацкие Стаи, эти дурацкие тренировки, которые делали из него зомби…
Эта дурацкая злость на отца. На человека, который пробыл с Уинном в одном расположении почти месяц, и даже по плечу его ни разу не похлопал. Уинн до сих пор его недостоин? Не сделал себе карьеру военного механика, не обзавелся семьей, не нарожал детишек?
Да какого хрена, какого хрена, какого хрена! Он тут, он спасает людей, он рискует собой…
Он рискует.
Собой.
- Ты доверяешь бредням, которые Кемпсу напел его дядька? – злобно спросил Уинн. Сжал кулак, так и не намотав на него полотенце – словно пытался себя успокоить. – Я понимаю, что омега в армии – твой влажный сон, но какого хера ты кормишь этими байками парней?
Красная тряпка.
Один взмах – и хищник уже не обратит свой взгляд ни на кого, кроме тебя.
Не заметит Роба Уолша, бледного как полотно, сидящего на дальней койке и сжимающего кулаки.
Уинн знал: еще немного, и Роб не выдержал бы прессинга, сдав себя языком тела или просто… языком. Но Уинн лучше, чем его отец о нем думает. Уинн спасает людей. Уинн рискует собой…
- А ты чего такой резкий? – тихо, как-то очень вкрадчиво спросил Хогарт. – Ты что, не слышал, что в любом гарнизоне найдется хотя бы один омега? Это статистика… Воевать они, видите ли, хотят…
Уинн ссутулил плечи, готовясь в любую секунду взвиться с кровати.
- Сказки, - упрямо сказал он.
Стая вокруг него медленно, глубоко дышала.
Стая почуяла жертву.
К счастью, жертвой этой был не Роб.
- А ты чего задергался? – Хогарт прищурился, задумчиво потирая пальцами мочку уха. – Парни, а ну придержите его… Хочу кое-что проверить…
Единственная надежда была на то, что они не станут калечить любимчика О’Мэлли. Не тронут того, кто способен разобраться с аналоговой техникой и почти умеет пилотировать Стаю.
- На хуй иди!
- Держите его, держите! Эй, Фелл, это что такое?..
Хогарт знал, где искать. Не стал стаскивать с Уинна рубашку, чтобы посмотреть сгибы его локтей. Сразу велел швырнуть его на постель и задрать штанины. Возня у койки заняла секунд пять – Уинн со смачным хрустом встретил кулаком челюсть Доминика, отшвырнул от себя Кемпса и Хьюитта, а потом на него навалились, растащили в стороны руки и ноги, обрушив на аккуратно застланную постель.
Уинн закрыл глаза, пытаясь сделать лицо бесстрастным. И как у винг-коммандера это выходит? Он же как камень – всегда, какая бы херня ни происходила, сколько бы его пилотов ни погибло при исполнении…
- Вот так дороги… Ты бы реже кололся, чувак. Или вам реже нельзя?
Да, Хогарт определенно знал, где искать следы инъекций. Знал про випроцетин… Много чего знал.
Какое счастье, что дядюшка Кемпса хотя бы не запомнил фамилию «Уолш».
- Ты из-за бороды совсем на омегу не похож, - пробормотал Хогарт, осматривая Уинна. Того распластали на койке, крепко держа за руки, надавливая на бедра, живот и колени. – И здоровый какой…
Роберт Уолш был высоким и тощим – если не омега, то хотя бы похож. Если бы Уинн не встрял, не отвлек огонь на себя – поиски короткой спички среди длинных отняли бы у Хогарта минут пять.
- Ну-ка, парни, снимайте с него одежду, - спокойно сказал Хогарт. – Да поаккуратнее, ему, типа, скоро страну спасать…
Когда Уинна переворачивали на постели, когда стаскивали с него летный комбинезон и трусы, он успел расшибить носы еще двоим. Одному впился зубами в руку – с силой, вскрывая кожу и добираясь сразу до мяса, и здоровенный альфа завизжал, как свиноматка на бойне.
- Крепче его держите! Крепче!
Уинн попытался найти взглядом Роба. Отыскал Тимми, глянул на него умоляюще: чувак, какого хера, какого хера, останови их, скажи что-нибудь, тут же большая часть – адекватные, нормальные, смелые парни! Не насильники и не ублюдки! Одерни их, напомни им…
- Вот так задница, - пробормотал из-за его спины Хогарт. - Чего ты скрывался-то, а? Мы же друзья… Разве не хотелось, чтобы тебе кинули пару палок? Не хотелось настоящих мужских членов?..
Уинн чувствовал, как по его щиколоткам стягивают запутавшиеся штанины, и смотрел на Тимми. Ему не было страшно, он не боялся боли, он был просто… удивлен.
- Эй, вставьте кто-нибудь ему палец. Потек уже?
- Сухой… Может, смазать чем?
- Мне папаша недавно крем прислал, говорит, осень скоро, морду нужно мазать… Сгодится?
Уинн провел языком по губам.
Тимми встал с койки, приблизился к нему и присел рядом с лицом, распихав плечами столпившихся парней. Грустно и слегка виновато прикусил губу. Сзади на Уинна уже кто-то влез, но он лежал бревном, не подаваясь навстречу, не пытаясь облегчить насильникам задачу.
- Ты прости нас, Фелл, - проговорил Тимми, и голос его звучал приглушенно. - Просто... вдруг мы завтра сдохнем?
Во всем была виновата муторная, тягостная атмосфера. Все эти вылазки вслепую… Электромагнитное цунами над головой – страшная, смертельная «Волна», готовая вот-вот обрушиться и погрести их живьем…
Тимми заглянул Уинну в глаза, словно надеясь достучаться до него, и объяснил:
- А так хоть сдохнем, потрахавшись...

Глава 8

Аэродром Тонтитаун, резервная база авиации ВВС АКС
22 сентября, 1064 год от Великого Слияния

Когда Фелл уполз в сторону душевых, подволакивая ноги и зажав под мышкой скатанные в рулон шмотки, его никто не стал провожать.
Кто-то уже спал, совершенно удовлетворенный и сумевший присунуть омеге впервые за несколько месяцев. Кто-то – давился сожалениями и страхом. Кому-то было плевать. Его же просто трахнули, а не избили! Руки-ноги целы, голова на месте, даже почки не тронуты. Только лоб слегка поцарапали – приложили нечаянно об стену, когда началась возня. Хогарт требовал поставить его раком, чтобы сподручнее было, а Фелл вставать раком категорически не хотел…
Короче, бить – не били.
А что трахнули… ну так омеги для того и созданы, чтобы их трахать.
Когда на следующий день Фелл не появился на утреннем построении, многие заволновались. Тимми Морено даже сбегал в гарнизонный госпиталь – узнать, не там ли ошивается Фелл.
В госпитале его не было. Тимми вернулся ни с чем, раздосадованный, обозленный, и минут семь орал благим матом на Хогарта. Мол, все они – ублюдки, и О’Мэлли их теперь под трибунал отдаст.
Так орал, словно это не он вчера трахнул своего дружка в зад, как только подвернулась возможность. В жопе у Фелла к тому моменту уже хлюпало кровью, и Тимми, кажется, так и не смог спустить – вытащил и убежал к душевым, обмывать поскорее член. А потом вернулся, улегся на своей койке спиной к представлению и лежал там до утра.
- Эй, вы, хуесосы сраные!
… когда Фелл не появился и через день, волнения в отряде стали серьезными. Ясно было, что случилась беда.
Моральски свалился им на головы, внезапный, как гром среди ясного неба. Впервые – без газеты. С красными глазами – припухшие веки, сетка крохотных полопавшихся сосудов на белках… В общем, херово он выглядел. Почти так же херово, как и мучимый совестью Тимми Морено.
- Ты совсем обалдел, Хогарт? – свистящим шепотом спросил Моральски. Кулаки у него были сжаты, словно флайт-инженер впервые готов был нарушить субординацию и запихнуть кулак кое-кому в жопу аж до печенок.
- Как узнали? – тихо спросил Хогарт. Сегодня, спустя трое суток после их шалости, он уже не выглядел таким борзым.
- Может, мне рассказал изнасилованный тобой парень? – выплюнул Моральски, потерев пальцами покрасневшее веко.
- Уинн не стукач, - по-прежнему тихо сказал Хогарт. – Хоть и омега…
Моральски сдержался.
Все в отряде видели, каких нечеловеческих усилий ему это стоило. Но он сдержался, перевел дыхание и медленно, почти спокойно проговорил:
- Мэлли отдает триста шестой под командование групп-капитану Биверсу. Здоровье у мужика из рук вон, помочь нам с операцией «Воздушный таран» он не сможет, так что пусть пока за вас отвечает…
Красная секция молчала.
Пристыженные, как мальчишки, они стояли кружком вокруг Моральски и пялились себе под ноги.
- Мэлли уходит.
Никто не сказал ни слова. Все молчали, ошарашенные, но задать вопрос – да что там, издать хоть звук! – никто не рискнул.
- Я тоже ухожу, - дрожащим от злости голосом сказал Моральски. - А вместе с нами уходят Фелл, Тилли и Доминик. Нас всех переводят в двести тридцать второй экспериментальный – завершать подготовку и отрабатывать стратегию с другими операторами Стай.
Тишина была липкая, как кровь на члене. Тилли и Доминик не сказали ни слова – похоже, им предстояло познать на себе гнев винг-коммандера в полной мере. Остальные останутся в триста шестом, с доходягой Биверсом, а им придется ехать в двести тридцать второй экспериментальный, смотреть в глаза Феллу и работать с ним в одной связке.
Неизвестно, что пугало их сильнее: возможность отхватить леща от О’Мэлли, ярость Моральски или то, что они прочитают в глазах своей жертвы.
Впрочем, Фелла и жертвой-то назвать язык не поворачивался.
Слишком упрямый был. Молчал, кусал себе губы, и только иногда норовил ударить. Хотя бы локтем пихнуть…
Хогарт соврал: похоже, омеги совсем даже не текут, если «их окружает куча самцов».
- Тоже мне, солдаты… - прошипел Моральски. Над челюстью у него вздулись желваки. – Защитники отечества… Ублюдки, насильники! Вот вы кто!
Парни молчали.
Смотрели в пол и давились чем-то… может, чувством вины. А может, страхом быть наказанными. Кому хочется попасть под трибунал, переспав разок с омегой?
- Официального разбирательства не будет, - сказал Моральски, словно прочитав их мысли. - Пушечное мясо сейчас в цене, лишиться всей красной секции перед началом «Воздушного тарана» - значит, помочь противнику…
Моральски прошел вдоль ряда солдатни, заглядывая им в лица. Оскалился злобно, вздернув губу.
- Но если вы еще хоть раз устроите эту охоту на ведьм, - сказал он звонким шепотом, – Если попытаетесь искать омег в своем гарнизоне или в других, если тронете любого из них хоть пальцем… я сделаю так, что вы в своих капсулах всплывете вверх брюхом.
Помедлив, Моральски прицелился пальцем в Хогарта, а потом взмахнул рукой, словно очерчивая дугу.
- Все! – выкрикнул он. – Все до одного! И если думаете, что я не дотянусь до вас из двести тридцать второго экспериментального – рискните проверить!
Тягостная тишина стала звонкой, словно надутый до отказа воздушный шар.
Тронь его ногтем – прогремит взрыв.
Пилоты молчали так ожесточенно, словно первому, кто заговорит, обещали полный отвал башки авиационным винтом.
Моральски перевел дыхание, закрыв глаза. Потом обвел взглядом свою солдатню, отыскивая новых жертв.
- А вы двое, – он указал пальцем на Тилли и Доминика. Ткнул сначала в одного, а затем в другого, словно брезгуя даже руку им протянуть. – К сожалению, я не могу оградить от вас Фелла.
Тимми Морено закусил губу, словно собравшись заплакать. Хогарт скривил губы, внимая словам Моральски с нечитаемым выражением лица.
Кажется, он единственный ни о чем не жалел.
Кажется… кажется, он единственный хотел, чтобы овечкой в волчьей шкуре оказался Уинн. Будто их танцы в небесах, вся их бесконечная демонстрация среднего пальца – пошлая глупенькая шутка, дурацкое приветствие друзей-недругов, - что-то значили для него.
Убедившись, что его слушают, Моральски улыбнулся уголком тонкого рта.
- Тем не менее, - сказал он, - я настоятельно советую вам не смотреть на Фелла, не дышать в сторону Фелла, даже не подходить к Феллу на расстояние менее шести футов. А если вы не прислушаетесь к моей просьбе, то Мэлли объяснит вам наглядно, почему мои слова не пустой звук.
Лучше бы он кричал…
Лучше бы матерился.
Называл ублюдками.
Это они, по крайней мере, и сами знали.
Но Моральски успокоился, и теперь выглядел почти как Фелл тогда: хладнокровный, с крепко сжатыми губами и красными глазами, в которых нет и не будет слёз.
Уже дойдя до двери, Моральски обернулся и сказал:
- Я бы пожелал вам сдохнуть в бою… Но, к сожалению, от ваших жалких жизней зависит судьба всей страны.
Вот и все. Поскорей бы он ушел…
Поскорей бы это закончилось.
- А может, и всего мира, - тихо добавил Моральски. У него были на то причины – если африканцы прорвут линию восточного фронта, если доберутся до лабораторий «Шуппе и Ко»… Возможно, новый вид человека никогда не появится.
- Потому – живите, - закончил Моральски, отвернувшись к двери. - И постарайтесь искупить всё то говно, что вы сотворили с Феллом.
* * *

Национальный заповедник Чаттаххоочи, 114 миль до Атланты
Аэродром Рапид Блю, тактическая база ВВС АКС
5 часов 18 минут до операции «Воздушный таран»

Уинну шла борода.
Он пытался отпустить ее, пока был в двести тридцать втором экспериментальном, но в итоге решил стричь коротко, закрывая подбородок, щеки и часть шеи.
Борода у него, как и волосы в паху, была жесткая и темная – не в пример светлой макушке. Он сейчас потрясающе выглядел – и чувствовал это, как пилот чувствует ветер под крыльями самолета, как омега чувствует своего альфу, сжав его руку и сложив пальцы в замок.
- Какой-то проклятый город, - тихо сказал О’Мэлли. – Восемь лет назад мы давали бой в Атланте, и вот опять…
Уинн медленно погладил большим пальцем тыльную сторону его ладони.
Потом усмехнулся.
Когда он так заматерел? Когда стал твердым, как кусок гранита со скалы Рашмор? Улыбается вон…
Спокойный.
- Я вернусь, - сказал Уинн. – Я вернусь, Мэлли… Пристли не вернулся, а я вернусь.
Эммес Пристли, альфа, тридцать один год.
Большой фанат всяких декоративных финтифлюшек, коллекционер, любитель допотопной техники, компов и винчестеров всех видов. Особенно ему нравились мнемонические шары. Он часами мог катать их в ладонях, а потом говорил: только представь, Мэлли! Люди научились сохранять информацию не только в твердой форме, но и в жидкой! А через десять лет что придумают?..
С информацией он, конечно, не угадал. Как ученые ни крутились, ничего лучше, чем твердотельные накопители, изобрести не получалось.
Зато Пристли был прав в другом: человеческие руки создали новый вид. Первая женщина пока что была размером с яблоко – искусственно выращенный плод, сучащий ножками в колбе с питательным гелем. Но пройдет время, и это дитя «родится» - будет изъято из лабораторий и представлено тысячам простых граждан.
Миллионам жителей Американо-Канадского содружества.
Миллиардам альф и омег по всей земле.
Пройдет время, и вслед за первой женщиной появятся другие… Непостижимые. Невероятные. Продукт науки, который возродит планету.
Никто, даже африканцы со своим оружием, своим бесстрашием и своей готовностью идти на врага хоть с голыми руками, чтобы отстоять свою религию – никто! Никто не должен был этому помешать.
- Обещаешь? – сказал О’Мэлли. А потом двинул уголком рта, обозначая улыбку и показывая, что шутит.
Сопли – это не для них.
Они до сих пор не решили, встречаются ли друг с другом. И ни один из них не сказал «люблю».
Только не тогда, когда воздушный бой под Атлантой может снова вырвать сердце из груди О’Мэлли.
- Я боюсь, - честно сказал он. Почему-то признаться в таком Уинну было не страшно. – Если хоть что-то пойдет не по плану… Если мы…
Уинн обхватил ладонями его голову. Пригнул к себе, медленно опустил большие пальцы на его веки, вынуждая закрыть глаза. Нежно погладил подушечками…
А потом прижался губами к его лбу.
«Доверяй мне без оглядки, с закрытыми глазами».
Когда же он стал таким?
Не после изнасилования, нет. О’Мэлли заметил бы. После девятнадцатого сентября он внимательно следил за Уинном – молчал, конечно, но взгляда отвести не мог. Пытался заметить на его лице хоть тень беспокойства.
Страха.
Обиды.
Злости.
Ненависти к насильникам, в конце концов!
Пытался увидеть надлом… но Уинн был цельным и твердым, как ограненный алмаз.
- Ты теперь флайт-лейтенант. Совсем взрослый мальчик... Как ощущения?
- Ощущение, что я это заслужил.
Уинн не держал в себе страх, обиду и злость. В нем не было ненависти к тем, кто лишил его права выбора и порвал ему зад. Он, кажется, в ту ночь доказал себе что-то важное: что-то, касающееся его жизни, его предназначения… А может, его отношений с отцом.
Уинн не рассыпался от удара, как стеклянная статуэтка. Он раскрылся, великолепным образом эволюционировал. Пока ученые создавали в лабораториях «Шуппе и Ко» новый вид человека, Уинн стал новым видом себя.
Подумав об этом, О’Мэлли улыбнулся.
Уинн убрал пальцы с его век и отступил на шаг, пахнув в лицо терпким яблочным духом. Раньше запах у него был сладковатый, как праздничный пирог, а теперь мог набить оскомину.
- Когда вернемся, Мэлли, - сказал он, - я из тебя душу вытрахаю!
Он не был похож на Пристли. Он был совсем другой, совсем… правильный. Если бы Санта-Клаус существовал, и ему можно было отправлять заказы на мужчин, О’Мэлли заказал бы себе Уинна Фелла.
- Придурок, - проворчал О’Мэлли, положив руку на его плечо.
У них было не так уж много времени.
Ровно на один поцелуй.
* * *

Небо над Атлантой, 33°44′56″ северной широты, 84°23′16″ западной долготы
00 часов 00 минут до операции «Воздушный таран»

Иногда Уинн думал: что, если бы он не был омегой?
Взаправду. Генетически. Биологически. По-всякому…
Что случилось бы в его жизни? Чего не случилось бы?
Он попал бы в гарнизон винг-коммандера О’Мэлли? Стал бы одним из лучших пилотов на территории Алабамы? Он влюбился бы в коммандера? А может, нашел бы себе гражданского омегу, чтобы вести с ним любовные переписки между боевыми вылетами? А О’Мэлли, он бы…
Уинн не знал, чем их отношения являются для О’Мэлли. Тот никогда не говорил про любовь. Он вообще… мало говорил.
Уинн знал, что Эммес Пристли был его первым и единственным спутником. Пристли тогда был тридцать один год, а коммандеру – тридцать четыре.
Сейчас ему сорок два.
Огромный, великолепный, каменно-твердый альфа.
Человек широких взглядов: официально общество не запрещало союзы между альфами, но смотрели на таких косо. Вот только О’Мэлли было плевать. Любил и любил, даже хотел со своим Пристли когда-нибудь усыновить детей…
Полюбил бы он Уинна?
Или без течки – без нечаянного соприкосновения в тот период, когда Уинн был обнажен до костей, - ничего бы у них не вышло?
Думать об этом не хотелось. Потому Уинн начал думать о другом: если бы он был альфой, что было бы в ТУ ночь? Его бы не изнасиловали – факт. Альфа альфе в этом плане не интересен. Зато добрались бы до Роба, и Уинну пришлось бы решать: драться – одному против всех, - или присоединиться к расправе?
Он, кажется, совсем не злился на Хогарта и его придурков. Сначала он был в ярости – когда с него стаскивали штаны и укладывали мордой в койку, - но потом Тимми опустился к его лицу и прошептал…
Уинн знал: он никогда не забудет эти слова. Самые мерзкие слова на планете.
«Ты прости нас, Фелл…»
Как он мог? Как он мог сказать такое Уинну?
«Просто... вдруг мы завтра сдохнем? А так хоть сдохнем, потрахавшись...»
В нем тогда все оборвалось. Как будто все его естество держалось на одной ниточке, на одном мясном волоконце, на одном нерве… А потом вдруг – раз! И оборвалось.
И наступила ясность.
Это не люди виноваты – это мир виноват. Мир, в котором есть война.
Когда Уинн разберется с этой войной… Когда он, его Стая и сотни, тысячи других Стай отбросят войска Африканского Союза с территории АКС… возможно, тогда Уинн сможет испытать злость или обиду. Может даже, он захочет отомстить. Но до того момента у него есть цель, и цель эта в миллиарды раз важнее, чем траур по своей порванной жопе.
- … Желтый-пять Желтому-один, Желтый-пять Желтому-один. Как меня слышно?
На время операции всем пилотам выдали новые позывные. Номер – твоя значимость в группе по количеству дронов. Цвет – метка подразделения. Новые цифры и цвета заучивались до полного автоматизма, чтобы в любом состоянии, во сне или в бодрствовании каждый из них знал, чей позывной прозвучал в эфире.
- Желтый-один Желтому-пять, - сказал Уинн. – Захожу на позицию.
Лучше бы их назвали как-то по-другому. «Кречет Зяблику, Кречет Зяблику, как меня слышно?»
Они были птицами, и за спиной каждого из них раскрывала металлические крылья своя Стая. Уинн не знал, что было бы с его жизнью, родись он альфой. Зато он точно знал, чего бы в этом случае не произошло. За ним бы не шли стройным клином шестнадцать дронов – третья по величине Стая во всех подразделениях ВВС АКС. Когда они уже прибыли в двести тридцать второй экспериментальный, О’Мэлли признался: он взял Уинна не из-за его характеристик. Даже не из-за упрямства, с которым тот полез во флоат-капсулу, а потому, что Уинн – омега. У омег более крупное мозолистое тело – оно расплывается жирными белыми полосами на снимках, соединяя полушария и отвечая за многозадачность мозгов. В то время как альфа мог возглавить три, четыре, пять машин, мозг омеги был биологически приспособлен справляться с куда большей нагрузкой.
Тогда О’Мэлли еще не знал, когда им это пригодится, и пригодится ли вообще… но он был сторонником долгосрочных вложений.
- Желтый-один Желтой секции, смена курса на один, восемь, четыре…
* * *
Уинн в точности знал, где ему полагается быть. Как действовать. На что реагировать. Они отрабатывали это до боли, до мозолей на пальцах, до стучащих зубов и трясущихся коленей. Это была массивная, неповоротливая операция с участием сотен самолетов, и они вгрызались в стан противника, прорубали его, двигались вперед, прокладывая путь для наземных войск и точно зная, что это – их последний шанс.
Либо линия фронта будет прорвана, и восточное побережье вернется к Американо-Канадскому Содружеству, либо к херам это всё.
- Запуск «Волны», внимание, внимание, всем подготовиться, запуск «Волн…
Люди, которые составляли план операции «Воздушный таран», описали и учли каждое его ответвление. Они расписали по пунктам, как реагировать на потерю любого из подразделений, включая ведущее звено. Они в точности объяснили, как реагировать на «Волну», как не попасть в зону высокоэнергетического излучения, и что делать, если всё же попадешь.
Всё пошло не так? Такой пункт тоже имелся в талмуде, которым стал их план спустя месяц после начала разработки.
И потому, когда всё пошло не так, Уинн не растерялся.
Не задумался ни на миг, жертвуя своей Стаей, крича от возбуждения, азарта и ужаса, когда каждый из его дронов разлетался на куски. Он вспомнил девятнадцатое сентября: как стоял в душевой, неловко расставив ноги, и не мог даже наклониться, чтобы надеть штаны. Из рассаженного в толкучке лба текла кровь – красная линия спустилась вниз, собралась в крупную каплю на кончике носа, а потом сорвалась, упав куда-то на пол.
Почему-то эта капля, эта глупая красная капля, устремившаяся к полу, страшно его разозлила. Теперь Уинн вспомнил её – и разозлился снова, подстегивая себя, нагнетая зубодробительный кураж, необходимый ему, чтобы пойти на таран. После второй «Волны» отказали стабилитроны в системе топливного впрыска, правый двигатель взорвался, и теперь Уинн был живой ракетой. С ма-а-а-аленькой надеждой на катапультирование.
Он ударил ладонью по рычагу за секунду до того, как его самолет размозжил крыло тяжелого африканского бомбардировщика.
Он подумал: если катапульта не сработает…
* * *
Его выдрало из самолета, как лиса выдергивает мышь из-под снега, как швейный мастер выдергивает иглу из ткани. И парашютные стропы потянулись за ним, как нитка за игольным ушком…
* * *
Небо такое белое, - думал Уинн.
На небе тоже бывают веснушки – крохотные завитки перистых облаков.
Небо любит тебя, небо убьет тебя быстро.
Не бойся.
* * *
… Уинн не помнил, в какой момент его ударило головой о край отброшенного «фонаря». Может, прямо в момент сброса. Может, чуть позже, когда его тело под чудовищным давлением, на совершенно умопомрачительных скоростях взметнулось в воздух.
Беспамятство отняло у него несколько драгоценных секунд – когда он еще мог заметить, в какую сторону его несет воздушный поток, и, быть может, даже выбрать для приземления место получше.
Но влажная липкая темнота обхватила его, как свое дитя, и Уинн подумал: вот и всё. До земли он не доберется – либо расстреляют в падении, либо размозжит себе голову о бетонные стены небоскребов.
Прости, Мэлли, - подумал Уинн, ощущая, как ветер иссекает его лицо до крови.
Похоже, я не вернусь.

Глава 9

Где-то
Когда-то

Силуэт появился на пустынной дороге в половине первого.
Зыбкий и безмолвный, он напоминал собой мазок акварели на иссушенном, уродливо-желтом холсте. С тех пор как на восточном побережье объявили военное положение, всех людей из Атланты эвакуировали. Остановились электростанции, сдохли системы орошения, и город постепенно желтел, обветриваясь и задыхаясь в крепких объятиях плюща. Только ему, растущему на полметра в день, было всё нипочем: плющ не боялся ни засухи, ни войны, ни отсутствия в городе людей. Даже редкие бомбежки его не тревожили – только листва, и без того жухлая, покрывалась слоем красной пыли.
Эта пыль оседала на всех поверхностях – из-под неё не было видно асфальт, она залепила стекла (те, что еще не вылетели из рам), обрушивала крыши хлипких строений и засоряла водостоки, превращая скопившуюся там воду в жидкую грязь.
Силуэт на дороге тоже был красный: пыль оседала на военном комбинезоне, делая рыжими когда-то светлые волосы и короткую, аккуратно стриженную бороду.
Пару раз мужчина пытался оттереть пыль со лба, но она смешивалась с испариной и становилась алой и густой, как кровь. Теперь жирная красная полоса перечеркивала левую сторону лица, и выглядело это, как военный камуфляж.
- Желтый-один контрольному центру, - хрипло сказал мужчина, активировав передатчик. – Прием. Желтый-один контрольному центру, вы меня слышите?
* * *
… если бы Уинна спросили, как он приземлился и не сломал себе ноги, он вряд ли смог бы ответить. Большую часть времени его проболтало в воздухе, как мешок с мусором, и только под конец он немного пришел в себя, разобрался со стропами и даже смог скорректировать траекторию, замедлив скорость падения почти до ноля. 
Он приземлился на ноги и побежал вперед, а потом не удержался – рухнул в красную пыль и каменное крошево посреди дороги, увлекаемый парашютом. Несколько метров его еще тащило по земле, а потом Уинн выпутался из строп и обрубил заевший карабин.
Шлем, который должен был защитить его от авиаудара, при катапультировании грохнулся об обшивку самолета и разошелся по швам. Теперь излучение пережжет нейронное кружево в мозгах Уинна, сделав из него жаркое в костяном горшочке…
Уинн решил об этом не думать.
Сперва нужно связаться со своими – доложить, что африканцы сменили формирование и курс.
- Желтый-один контрольному центру, - сказал Уинн, пытаясь совладать с извлеченным из шлема передатчиком. На секунду остановился, утирая со лба красную жижу, в которую смешались пыль и пот. – Прием…
Почти как кровь, - подумал он.
Тогда, девятнадцатого сентября, его лицо тоже перечеркивала красная полоса.
* * *
Моральски расхаживал по диспетчерской, пытаясь не толкать плечами остальных: таких же нервных, таких же вышагивающих, так же переживающих за свои группы.
Бойня под Атлантой развернулась в полную силу.
- Желтый-один контрольному центру, - донеслось из динамика, - Всю мою «Стаю» разнесли в щепки, чудом катапультировался…
- Контрольный центр Желтому один, - почти выкрикнул Моральски, - прием! Назови свои координаты!
На других частотах велись переговоры не менее, а то и более важные: лиловая секция проводила разоружение базы в Колумбусе. Синяя секция взорвала электростанцию в Гринсборо, лишив африканцев самого крупного источника энергии для перезарядки «Волны». Секция маджента проводила бомбардировку под Блэквотером…
Динамик пошуршал, а потом выплюнул пережеванное и едва слышное сообщение:
- … сдох, я вытащил из комму-… -жден. Если вы меня… Мэлли следит за юго-востоком, курс один… -сть тысяч…
Моральски развернул на экране карту, обновил курс вражеской эскадрильи, экстраполировал данные и передал их ближайшим оперативным группам.
- Ну ты и вляпался, Фелл, - пробормотал он. А потом включил связь. – Желтый пять, Желтый один сбит, передает наводку на цель…
Моральски мог бы собой гордиться – теперь он вынужденно был «и жнец, и швец, и на дуде игрец». Все ранги и специальности перемешались: слишком много народа стянули на восточный фронт, слишком важным было доверие между летунами и теми, кто их ведет. И потому инженеры становились диспетчерами, не сгодившиеся для операции пилоты – аналитиками, а отставные бортмеханики – действующими летунами.
Желтый-5 – Виктор О’Мэлли. Человек, ведущий за собой восемь дронов, и по их количеству в желтой секции занимающий пятое место. Кто бы мог подумать, что Фелл – вчерашний новичок, - обскачет винг-коммандера на крутом повороте, оставит его на пятом месте, а сам вырвется на первое?
- У него шлем сдох, - тихо сказал Моральски.
О’Мэлли промолчал.
Может, разбирался с последствиями второй «Волны»…
А может, не хотел признавать очевидное.
В районе Атланты у африканцев был ровно один источник для перезарядки «Волны», и если не вырубить генераторы в ближайшие пятнадцать минут, то следующий удар для большинства самолетов ВВС АКС станет последним.
Отсчет до авиаудара уже запущен – несколько электромагнитных бомб, чистейшее низкочастотное ЭМИ… После такого генераторы для перезарядки «Волны» станут грудой металлолома.
То железо, которое рыбной сетью оплетало мозги Уинна, тоже перегорит.
Если бы О’Мэлли был верующим, Моральски посоветовал бы ему молиться. Ничто другое его мальчишку спасти не могло.
* * *
Уинн похлопал по тыльной стороне руки, активируя вшитый в перчатку экран. Времени до авиаудара оставалось всего ничего.
- Тут горячо, Мэлли, - пробормотал он. – Тут охерительно горячо…
Пот бежал по лбу, размывая пыль и вынуждая то и дело тереть глаза.
Слизистую век жгло.
- Это даже не ядерные боеголовки, а после них все равно как в аду…
Семь лет Атланта переходила из рук в руки; в какой-то момент ее даже пытались заселить, но потом сдались. После этого микроклимат города окончательно испортился – как характер омеги спустя пять лет после свадьбы. Вот и сейчас: на календаре ноябрь, а тут из-за пыли, обезвоживания и постоянных бомбежек царит филиал ада на земле.
Уинн присел на обочине, отыскав люк, и разгреб ладонями покрывающий его слой пыли. Нашел в развалинах кусок арматуры и принялся медленно, систематично пропихивать его под край металлического блина. Уйти под землю – значит, если не защитить себя, то хотя бы ослабить удар ЭМИ по нейронному кружеву.
Над головой прошла чья-то Стая – металлически-гладкая, раскинувшая крылья и готовая хоть сейчас дать противнику смертный бой. Уинн всегда отличил бы чужие самолеты от «своих».
Он вдруг подумал: интересно, где сейчас О’Мэлли? Может, это его Стая вспарывает небо острыми металлическими носами? И почему, в конце концов, они так и не прояснили, кем они друг другу приходятся?
Уинн не хотел умирать, так и не выяснив этого, так что помахал рукой пролетающей Стае и выкрикнул:
- Я люблю тебя, Мэлли!
Плевать на всё. Если ему суждено сдохнуть, то он хотя бы скажет это – снимет с языка, расставит все точки над «і» и уйдет к Нему в объятия – легкий и невесомый, как перышко. Без сожалений о том, что не сказал.
- Эй, ублюдки из контрольного центра! – выкрикнул Уинн. Голос его звучал задорно, словно он готовился сыграть в лакросс, а не умереть. - Слышите меня? Я его просто обожаю! Он а-а-а-ахеренный командир, берегите его!
Люк поддался и неохотно отделился от земли.
До авиаудара оставалось две минуты.
* * *
Моральски стоял, прижав пальцы к виску и наклонив голову. Он решил не замусоривать эфир другим парням – настроил вещание по каналу Уинна только на себя и О'Мэлли.
- Я люблю тебя, Мэлли, - орал Уинн. Связь прерывалась: похоже, его коммуникатор готовился отдать концы. – Я люблю теб… мороженое со вкусом чизкейка, как песни Боба Бёрге и… Э-э-эй, детка, как радугу и… сыр на попкорне, как розовый, розо...
Прозвучал тонкий писк: обрыв сигнала.
О'Мэлли молчал.
На других частотах переговаривались пилоты: Моральски краем уха регистрировал их показания, несколько раз вносил правки в общую картину событий, а потом вслух объявлял о смене курса или боевой цели.
О'Мэлли молчал.
Когда до авиаудара осталось четырнадцать секунд, Моральски спросил его:
- Он что, правда признался тебе в любви песней Тутти Тойз?
Пять.
Все Стаи на позициях, операция идет по плану.
Четыре.
Когда африканцы лишатся «Волны», их будут гнать ссаной метлой до самого побережья, а потом…
Три.
История любит повторения. Эммес Пристли точно так же попал под авиаудар. Даже город был тот же…
Два.
- Дурацкая была песня, - пробормотал Моральски, триангулируя сигнал с передатчика Уинна. Вряд ли тот выживет, но так поисковые группы хотя бы найдут его тело. Будет, что передать отцу для похорон… – Да он, наверное, и слов дальше не знал…
Один.
Запланированный обрыв связи. Перезапуск систем. Перекличка…
Моральски закрыл глаза, надавив пальцами на красные от недосыпа веки.
Раз, два, три.
Три секунды – ровно столько он мог выделить на траур по другу.
Глубоко вдохнув, Моральски убрал руки от лица и гаркнул:
- Контрольный центр – Желтой секции. Перегруппировка, формация ноябрь, два, дельта. Заходим на дозаправку, курс два, три, восемь, расстояние…
* * *

Рига, территория Европейского Фракционного Объединения
Институт нейроанатомии им. Туре Нойманна, лаборатория 214.5/А
04 апреля, 1065 год от Великого Слияния

Первой ожила левая рука.
Задергалась сама по себе, заелозила по простыне, словно Уинн отмахивался ею от мух. Незнакомый голос над ухом прокричал:
- У него приступ, у него приступ! Пусть кто-нибудь подойдет!
Уинн распахнул глаза, почти инстинктивно подскочив на постели. Быстро осмотрел себя: обе ноги, десять пальцев на них; колени, бедра, пах… член, наверное, тоже на месте. Уинн не мог проверить: он был одет во что-то, отдаленно напоминающее больничную одежду, но снимать штаны и проверять не рискнул.
Живот… Уинн провел по нему правой рукой. Левая при этом чуть с ума не сошла от возбуждения – подпрыгнула, вцепилась пальцами в лицо Уинна и торопливо ощупала его, а потом вдруг ослабла и упала на простыню.
Уинн удивленно на неё посмотрел.
Вокруг него забегали, запищали кнопками на мониторах – но, похоже, никакого «приступа» у него не было, и медбратья испарились так же быстро, как пришли.
- Я… - с сомнением протянул Уинн. Потом поднял правую руку и осторожно ощупал ею лицо – словно пытаясь выяснить, что пыталась отыскать там левая рука.
Похоже, с его лицом все было нормально.
А вот левую руку он не чувствовал.
Видел, что она есть, но управлять ею не мог.
- Эй… эй, Фелл!
Уинн оторвал взгляд от левой руки, вольготно раскинувшейся на простыне. Похоже, он был в госпитале – хоть и не знал, в каком. На него во все глаза пялился Тимми Морено. Он выглядел встревоженным, возбужденным и каким-то… не таким, как раньше. Гражданская одежда, чуть отросшие волосы, модно уложенные гелем…
- Привет, чувак, - с неуверенной ноткой в голосе сказал Тимми. Протянул Уинну кулак, и его левая рука вдруг радостно метнулась навстречу, как соскучившийся по хозяину пес – пальцы сложились и стукнули костяшками о костяшки. Воинское приветствие «для своих».
Уинн нахмурился, а потом вцепился правой рукой в запястье левой, пытаясь ее сдержать.
- Тимми? Какого хера тут…
- Твоя рука меня помнит, - сказал Тимми. Голос его звучал незнакомо – так, словно Уинн его до этого ни разу не слышал. – Я… прости, не стоило мне приезжать. Просто хотел убедиться, что с тобой все хорошо. Шесть часов караулил, когда О’Мэлли свалит из корпуса, а то бы он из меня душу… того… Прости, не стоило этого делать, прости, прости, ты наверняка еще злишься, я…
Уинн поднял руку – ту, которой владел, - оттопырив указательный палец и призывая к тишине.
- Заткнись, - попросил он. – Я не злюсь. Возможно, я бы на твоем месте поступил точно так же.
Нет, - подумал он.
Не поступил бы.
Но смысла держать обиду на то, что уже не исправишь, Уинн не видел.
- С ума сойти! – Тимми опустился в кресло рядом с его постелью. Прижал пальцы к губам, пялясь на Уинна, словно тот восстал из мертвых. - О’Мэлли меня убьет, просто вот зашибет насмерть, когда узнает, что я присутствовал при твоем пробуждении, а он – нет. Ты ничего такого не подумай, он тут все время торчал, просто поехал в отель поспать немного. Думаю, ему уже сообщили… С ума сойти, ты меня узнал! Они говорили – можешь узнать, а можешь и нет. Тестирование проведут позже, но предварительное сканирование показывает…
Он говорил так быстро, словно месяцами ждал возможности это сказать. Глаза Тимми лихорадочно бегали, и весь он выглядел как-то… неуютно. Дискомфортно и совершенно незнакомо.
Уинн поморщился, ощущая, как под лобной костью зародился крохотный очажок мигрени.
- Тебя помню… - пробормотал он, принявшись тереть лоб пальцами правой руки. – А вот голос твой… 
- Это ничего, - звонким шепотом сказал Тимми. Похоже, он решил, что Уинн трет голову из-за громких звуков. – У тебя слетели, ну… «заводские настройки». Можешь не узнавать некоторые голоса, запахи, может даже вкусы… прикинь, как здорово! Ты попробуешь заново малиновый пирог и мороженое с шоколадной крошкой…
Уинн прекратил тереть лоб. Положил пальцы на веки и слегка надавил.
- Рука…
- Это из-за контактов в мозгу, - быстро зашептал Тимми. – Ты попал под удар, тебе там всё коротнуло… Если бы под землю не спрятался – в жизни бы не откачали. А так – кое-что удалось собрать, кое-что нет… Твое мозолистое тело…
Инструмент многозадачности – Уинн это помнил. Он вообще, кажется, все помнил. Как прошла операция, как он отстрелился из кабины самолета, как приземлился…
Как орал по радиосвязи, что любит О’Мэлли.
Уинн криво усмехнулся.
Он все помнил.
Помнил и то, как его мозги выгорели со скоростью бабочки, угодившей в огонь.
- Мозолистое тело, - тихо сказал он. – Связь между полушариями. Мне сожгло «перемычку», Тимми? У меня синдром чужой руки?
Левая рука лежала и лениво поглаживала простыню. Она не выглядела встревоженной… в отличие от своего владельца.
- Я больше не смогу летать? – быстро спросил Уинн.
- Нет... – Тимми мотнул головой. Запустил пальцы в волосы, пачкая ладонь гелем. - Чудо вообще, если сможешь ходить.
Уинн закрыл глаза.
Паника ему была ни к чему. Он потом… потом, когда-нибудь, попаникует немного. Может даже, разобьет что-нибудь об стену. Поорет на медбратьев…
Но это будет потом.
- Какое сегодня число?
- Лучше спроси, какой сегодня месяц, - предложил Тимми. Положил руки на постель Уинна, скрестив пальцы и подрагивая самыми их кончиками. Уинна кольнуло завистью: не похоже, что теперь он тоже сможет сложить руки в замок. Свои собственные руки…
- Какой сегодня месяц? – спросил он.
- Апрель, - сказал Тимми. – Четвертое апреля. Долго тебя пересобирали, ага?..
Уинн скрипнул зубами. Потом выдохнул, расслабляясь, обмякая и оседая спиной на подложенную подушку.
- Чем закончилось?
- Прорвали фронт… - Тимми улыбнулся. И неважно, что голос его был незнаком Уинну, и что гражданская одежда на нем выглядела непривычно. Неважно даже, что когда-то он бросил Уинна в беде. Тимми вдруг расслабился, и стал очень комфортным и близким. Старый добрый друг... – Потом, правда, целый месяц дожимали оставшихся. Мы их прогнали, Уинн, веришь? Выгнали насовсем…
«Насовсем» никогда не будет, - чуть не сказал Уинн.
Ушли сейчас – вернутся позже. Накопят военной мощи, придумают, за что еще они хотят драться… и придут.
Но для начала – неплохо.
Может быть, в Атланте снова поселятся люди…
- Как все наши? – спросил Уинн, прикрыв глаза. На него вдруг навалилась чудовищная усталость, словно мигрень под лобной костью превратилась из обжигающего гвоздя в тяжелый металлический шар. – Тилли, Доминик? Кемпс, Уолш… О’Мэлли? Как он?
- О’Мэлли жив, - Тимми нервно засмеялся. – Живее всех живых. Сейчас вот приедет и открутит мне голову…
- Остальные? – спросил Уинн. В голосе его лязгнуло металлом о металл.
- Тилли и Доминик не вернулись, - сказал Тимми. Нервно подвигал пальцами, вцепился ими в простыню на чужой постели. – Уолш тоже… Хьюитта парализовало, если выбьют такое же финансирование, как на тебя – может, что-нибудь придумают…
Уинн молчал. Перевел взгляд, скользнув по своей правой руке, и внимательно уставился на левую. Та лежала неподвижно, словно усыпляла его внимание.
- Остальные живы, - сказал Тимми. Снова принялся теребить свои волосы. – Я живой… Опять сошелся с Гэри – мы решили, что хотим попробовать еще раз. Может, получится усыновить ребенка, в Восточной и Островной Россиях сейчас много отказников, а у меня сейчас льготы, всё такое… как у участника боевых действий…
Уинн изо всех сил пожелал, чтобы пальцы левой руки сжались в кулак. Сверлил ее взглядом, стиснув челюсти, и думал: сожмись. Сожмись. Сожмись. Сожмись.
Левая рука лежала, равнодушная и ленивая.
Потом вдруг поднялась и задумчиво почесала Уинну левую щеку.
- А Хогарт… - Тимми пожал плечами. Дернул уголком рта, словно усомнившись: говорить или нет? – Вы закончили с «Воздушным тараном», гнали африканцев к побережью… Нам тогда передали, что ты мозги себе сжег.
Уинн молчал.
- Хогарт прикрывал сто второй противопехотный, - тихо сказал Тимми. - Направил самолет на установку с генераторами «Волны» - ту, что под Эвергрином… Ну и…
Уинн оторвал взгляд от своей руки. Заглянул Тимми в глаза.
- И? – спросил он. – И?
- И не разрывал сцепку, пока не разъебался, - сказал Тимми, едва заметно дрогнув. - Взрыв был такой, что даже парни в Каслбери услышали…
Уинн молчал.
Тимми отвел взгляд, комкая в пальцах край простыни.
- Говорят… - пробормотал он, - говорят, Хогарт так тебе завидовал, что хотел уйти не менее героическим способом.
Уинн прикрыл глаза.
Вспомнил чужие руки на своей спине – вспотевшей и голой.
Вспомнил, как Хогарт кусал его за загривок, когда трахал – слегка прихватывал зубами, а потом драл под хвост, как дворовые кобельки дерут своих сук.
Вспомнил, как они танцевали в небе, как Хогарт был его ведущим, а Уинн догонял его и слегка касался крылом его фюзеляжа между «фонарем» и килем.
Вспомнил, как Хогарт показывал средний палец, стоило Уинну взглянуть на него и улыбнуться.
- Просто мы тогда думали, - бормотал Тимми, - Мы думали, что ты… 
Дверь палаты с грохотом распахнулась. Влетел О’Мэлли – в обтягивающей светлой футболке и джинсах – да ни хера ж себе, у него в гардеробе есть джинсы? Уинн не знал.
- Ты! - О’Мэлли ткнул пальцем в Тимми, и тот вскочил с кресла и попятился, - Пошел отсюда!
Уинн открыл рот, собираясь возразить винг-коммандеру… а потом передумал.
О’Мэлли грохнулся на колени рядом с его кроватью, ухватил его руку – ту, которую Уинн чувствовал и которой мог управлять.
- Слава Ему, - наверное, стоило умереть, чтобы перед тобой встал на колени винг-коммандер ВВС АКС. – Я думал, ты уже не… Они обещали, но я…
Уинн попытался улыбнуться, но не смог. Ему не было плохо, его даже не беспокоила мигрень. Только почему-то желания улыбаться все равно не было.
- Прости меня, - сказал О’Мэлли, крепко сжав его ладонь. Посмотрел снизу вверх, нахмурив брови. – Я тогда не сказал… Ты сказал, а я нет, ты уже не слышал, и я решил не говорить. Просто я…
- Я знаю, - сказал Уинн, и слегка пожал пальцами его руку. Он знал, что не обязан выдавливать улыбку: все это условности, все это им с О’Мэлли не нужно. Они поймут друг друга без всей этой мишуры, без слов, без всего на свете. – Я знаю. Ты тоже.
* * *
Они долго укладывались так, чтобы О’Мэлли не передавил своим огромным твердым телом, своими руками, своими ногами – в общем, всем собой, - десятки тонких трубок и проводков, ведущих к телу Уинна.
Дискомфорта Уинн не чувствовал.
Он словно был во флоат-капсуле, только без плотностного геля и рабочей жидкости в легких.
- Как вы?..
- Моральски триангулировал сигнал. Когда вытащили тебя, активность мозга была практически нулевая… но была.
Уинн лежал и думал – у О’Мэлли теплые руки. Спокойные, твердые ладони, причем совершенно гладкие – как у молодого омежки. Словно он не военный, а богатый мальчик из Йеллоустоунского клуба.
- У нас тогда потери были… сам знаешь, какие. Искали места в полевых госпиталях, а все забито, под тебя даже аппаратуру не хотели выдавать – сказали, все равно не жилец…
Используя единственную рабочую руку, Уинн раскрыл ладонь О’Мэлли и задумчиво поводил по ней пальцами. Словно пытался нащупать следы шершавостей и мозолей.
- Тогда Моральски связался с бывшим однокашником из Бентона. Биотехнический институт Иньо, все дела… В общем, в биотехе согласились за тебя взяться. Сказали, часть поврежденных тканей можно пересадить, часть – заменить на железо…
- Совсем железо?
- Никакого другого железа, кроме того, что в тебя уже запихивали.
Левая рука покоилась, придавленная телом Уинна. Иногда она оживала и пыталась привлечь к себе внимание О’Мэлли: постукивала пальцами по его груди, один раз даже попала по носу. Словно считала себя отдельным организмом, и тоже хотела внимания.
- Если бы не твой отец…
- Мой отец?
- … это он договорился с парнями из института Туре Нойманна. У них тут экспериментальная программа нейрорегенерации. Нуждались в омегах с сильными повреждениями обоих полушарий, и ты как раз подошел…
Отец.
Он всегда воздействовал на жизнь Уинна как-то вскользь. Сначала – трахнул его второго отца, чтобы тот залетел. Теперь – трахнул в мозг парней из Туре Нойманна, чтобы те взяли Уинна в программу…
Так или иначе, Уинн был обязан ему жизнью.
В обоих случаях.
- Говорят, прогресс невероятный. Сперва боялись, что ты даже говорить не сможешь…
- То есть вы планировали меня вернуть, зная, что я не смогу ходить и говорить?
- Что ты СКОРЕЙ ВСЕГО не сможешь ходить и говорить.
- Я бы тебя возненавидел.
- Я знаю.
В какой-то момент Уинн подумал: круто! Теперь я могу говорить знакомым, что побывал в Риге! Европа с большим скрипом выдавала визы для путешествий. В шестнадцать Уинн пытался вместе со своим курсом съездить в Осло, но так и не получил добро.
- Знаешь… - сказал он задумчиво. – Мне, наверное, нужно поплакать.
Он развалина, у него синдром чужой руки и еще куча багов в мозгу.
Да он должен сейчас рыдать, как дитя!
О’Мэлли серьезно посмотрел на него, а потом сказал:
- Поплачь.
Уинн нахмурился, пытаясь подойти к вопросу с полной ответственностью.
Его жизнь, какой она была раньше, закончилась; его левая рука теребит О’Мэлли за щеку и ревниво дергается, когда они целуются, а его отец даже не соизволил приехать в Ригу, чтобы его навестить. Пару часов назад О’Мэлли говорил со старшим Феллом по телефону – сообщил, что выход из комы прошел успешно.
Уинну и этого не досталось.
Но – удивительное дело, - слезы не шли.
- Что-то не плачется, - признал Уинн. И согнулся на постели, прижавшись к О’Мэлли и кое-как уткнувшись лицом в его грудь.
Они лежали так до глубокой ночи.
Они лежали, обнявшись, когда в палатах зажгли свет.
Они лежали, прижимаясь друг к другу лицами, закрыв глаза, когда мягкие руки медбратьев меняли Уинну капельницы и отыскивали не исколотые вены на его руках и ногах.
Они лежали, прикрыв глаза, и О’Мэлли незаметно задремал. Уинн поглаживал его пальцами по щеке, очерчивая линию скулы, и ощущал себя удивительно, до абсурда счастливым. Мышечную активность его левой руки купировали лекарствами, и теперь она вела себя, как пьяная – ползала медленно по бедру, да иногда пыталась ущипнуть О’Мэлли за бок.
Они лежали…

Эпилог

Рино, территория Американо-Канадского Содружества
12 мая, 1065 год от Великого Слияния

- Смотри, вон Моральски! Дэйв! Д-э-э-эйв! Дэйв, хер тебе в рот, ты глухой?!
Уинн махал одной рукой, зажав в ней пластиковую вилку и стопку салфеток, а второй кое-как удерживал на весу две литровых кружки пива. О’Мэлли подскочил к нему как раз вовремя – когда пиво готово было вместе с кружками отправиться в бассейн. Поворчал, расплескивая пену и пытаясь удержать в ладонях скользкие стеклянные ручки.
Моральски наконец-то заметил Уинна, скупо ему кивнул и протиснулся сквозь толпу. Тут было пять или шесть семей – армейские, не очень армейские, околоармейские… В общем, все свои.
Моральски пожал Уинну руку и повернулся к О’Мэлли, но тот указал взглядом на занятые пивом руки.
- Прости. Как только найдем стол, буду весь твой…
- Вот уж хрен, - сказал Уинн. – Моральски, смотри!
Сжав в кулак, он оттопырил большой палец в общеизвестном жесте: «круто! класс!» Моральски задумчиво осмотрел палец и засевшую в его основании пару колец.
Уинн подвигал рукой, требуя поскорее выразить свой восторг, удивление, ну, или что там полагается в таких случаях.
- Охренеть, - воскликнул Моральски. – Какая неожиданность! Я ни о чем таком и подумать не мог!
- Дай угадаю, - проворчал Уинн, убирая руку в карман. – Ты выбирал кольца?
Одно – чтобы носить самому.
Еще одно – чтобы в день церемонии надеть на большой палец супругу.
- Даже коробочку выбирал, - подтвердил Моральски. – И особенно важно, что при моем бесценном вкладе в вашу помолвку меня даже не позвали на вечеринку!
- Так не было вечеринки, - проворчал О’Мэлли, отхлебывая пиво из одной кружки. Подумав, отпил немного и из второй, чтобы не расплескать.
- А нужно, чтоб была!
Голос донесся из-за их спин.
Очень бодрый и раскатистый голос. Очень… знакомый.
- Уилл! Братишка…
Двенадцатое мая тысяча шестьдесят пятого года.
День, который должен был войти в историю, как самый важный в жизни человечества. Ученые даже подумывали обнулить счетчик: сделать двенадцатое мая тысяча шестьдесят пятого года двенадцатым мая первого года на Земле.
Такой день важно было провести в отличной компании. А какая компания может быть лучше, чем та, в которой собрались твои близкие?
- Не лезь ко мне! Пока доехал – семь потов сошло… Мне бы душ принять…
Именно близкие, не «родные».
Отец Уинна был бы тут не в тему.
- Ну ты и шкаф… Вас там чем кормят, стероидами пополам с протеином? – Уинн обнял братишку одной рукой, а второй поводил на уровне лиц, указывая сперва на себя, а потом на него. – Этот шкаф на два года меня младше. Младше! На два!
Куда делись пластиковая вилка и салфетки, с которыми он носился, так никто и не узнал.
- Красавец, - согласился О’Мэлли. - Может, я не того брата замуж позвал?
- Но-но! Это омега, - Уилл, смеясь, ткнул пальцем в старшего брата. А потом – в себя. - Это альфа. Не путать.
Они и впрямь были похожи – широкоплечие, высокие, с коротко стриженными светлыми волосами.
- Вас можно поздравить?
- С чем?
- Так вроде…
О’Мэлли невозмутимо хлебал пиво, убедившись, что ни на одну из врученных ему кружек никто не претендует. Хозяева дома – Тимми Морено и его бойфренд, - уже подключили во внутреннем дворе динамики и экран в полстены.
- А, ты про это…
- Уинн, сраный ты романтик. Хоть бы порадовался, что замуж выходишь…
- Это Мэлли пусть радуется… Мэлли, ты рад?
Кто-то из детей бросил через весь двор надувной мяч. Тот попал Уинну в голову, так что О’Мэлли не радовался помолвке – О’Мэлли отчитывал добегавшегося пацана.
- … вернешься в часть?
- Куда мне… Все нейронное кружево обновили и перенастроили под управление нервными окончаниями. Теперь я посылаю сигналы не в самолет, а в свою собственную руку, сечешь?
- То есть, ты…
- Тише, тише! Уже началось!
Уинн положил ладонь на плечо О’Мэлли, медленно и тепло дыша ему на ухо. Ребята вокруг них разбились на группки, занимая стулья и кресла-мешки, разбросанные по газону и садовой плитке у бассейна.
«… благодаря чему ученым удалось не только инактивировать игрек-хромосому, но и стабилизировать процесс пролиферации в плодном яйце. Кроме того, тщательная работа с генетическими, анатомическими и поведенческими константами позволила…»
«Трансформация пола» - вот, как это называли газетчики.
Событие века.
Экстраординарный эксперимент…
В Африканском Союзе митинги не утихали пятый месяц подряд, но кого это ебало?
«… позвольте представить вам биологический объект тета-тета-один. О тонкостях и перспективах проекта расскажет Поль Дюпюи, наш уважаемый…»
Биологический объект тета-тета-1 был ребенком.
Крошечным, слабо хнычущим ребенком – первым, который был зачат не альфой и вырос не в теле омеги.
Его показывали секунд пять – дальше поползли выкладки, расчеты, планы по внедрению генетической программы «Тета» в семьи альф и омег… Их уже отобрали: тех, кому предстоит вырастить жен-щи-ну, как свое дитя.
«Согласно разработанной нами компьютерной модели, взрослые особи будут выглядеть…»
… необычно.
Вот, как выглядела женщина – необычно. Слишком крупные бедра, довольно низкий центр тяжести. Мягкие выпуклости на груди, узкие плечи и какое-то сглаженное, невыразительное лицо – у альф и омег надбровные дуги выглядели более резко.
- … а почему эти штуки вверху? Разве у коров они не снизу?
- А у тебя, дебила кусок, соски где? Вверху или внизу?
- У собак они вообще с обеих сторон живота. Так ведь, наверное, для выкармливания лучше?..
Помолчав немного, О’Мэлли спросил:
- Что думаешь?
- Думаю, - тихо сказал Уинн, - что мы будем жить.
Не отрывая взгляд от экрана, О’Мэлли повернул голову и прижался губами к его виску. Потом кивнул.
На широком мониторе годы пролистывались, как страницы книги: сначала женщина напоминала альф и омег, и даже спереди была плоской; потом она взрослела, обзаводясь широким задом и мягкими, необходимыми для вскармливания грудями; потом усыхала, и груди её теряли объем, а осанка – упругость. Насколько бы сильно женщина не отличалась от альф и омег, настолько же она была на них похожа.
Уинн поморщился.
Было в этом что-то мерзкое: в маленькой жизни, так скупо промотанной на экране за тридцать секунд.
Он подумал: женщина, наверное, возненавидит альф и омег. Разве можно любить того, кто тебя создал? Лично он отца терпеть не мог…
О’Мэлли пристроил куда-то пиво, вытер руки бумажным полотенцем и нащупал пальцами его ладонь. Люди во дворе встревожились: заговорили все разом, перебивая друг друга, задавая одни и те же вопросы по несколько раз.
- … а если женщины не захотят это делать? Не захотят быть инкубаторами?
- Это что, принудиловка? Либо рожай детей, либо на кой хер мы тебя создали?
- Я бы не хотел так жить. Прикинь: тебя вывели, как лабораторную крысу…
- Породистую кошечку.
- Породистых кошечек, кстати, тоже заставляют рожать котят…
- А вдруг мы станем ненужными?
Кажется, это сказал бойфренд Тимми.
Омега…
Он смотрел на экран, не моргая, и даже не заметил, как все уставились в его сторону.
- Сначала перестанем рожать, - сказал он, – а потом вымрем… Исчезнем, как когда-то исчезли самки.
В голове Уинна мысль сталкивалась с мыслью, словно каждая из них была бильярдным шаром с непредсказуемой траекторией. И в какой-то момент, когда все шары вдруг разлетелись по лузам, Уинн подумал: хватит.
Хватит!
Стоп!
Повернул голову, бросив взгляд на О’Мэлли – на твердую линию его скулы и грубую складку у рта. Ресницы О’Мэлли подрагивали: он следил за трансляцией, не отвлекаясь на разговоры, и даже не почувствовал, что за ним следят.
Да, - подумал Уинн.
Да, когда-нибудь мир столкнется с трудностями, которых не вообразил бы ни один писатель-фантаст. Да, когда-нибудь женщины, альфы и омеги встретятся с этической дилеммой, решить которую будет непросто. Да, человечество еще не раз сядет в лужу, тормозя прогресс и размахивая религиозным знаменем…
… но сейчас – пока будущее не наступило, - это не так уж важно.
Почему никто, кроме Уинна, этого не видит? Почему все они встревожены, и уже готовы спорить, ругаться, да хоть бы и драться за свою правоту? Почему не помнят, что когда-то из-за этого началась война?
- Меня напрягает вопрос правового регулирования, - сказал Моральски. – Например, в законодательстве нет ни слова про…
О’Мэлли повернул голову. Прогладил пальцем ладонь Уинна – ту, на которой тускло поблескивали два кольца. Уинн подумал: если он сейчас тоже заговорит про женщин…
- Я на кухне мороженое видел, - сказал О’Мэлли. – Со вкусом виски и водки.
Уинн взглянул на него молча… и засмеялся. Неприлично громко, оборвав нескончаемый поток вопросов без ответов и ответов к бесполезным вопросам. Потом умолк, виновато пожал плечами – спорьте-спорьте, - и осторожно, словно украдкой поцеловал О’Мэлли в уголок рта.
А потом развернулся, сжав в кулаке его пальцы, и направился в сторону летней кухни.
- Мэлли?
- Что?
- Если ты перестанешь быть таким идеальным, я с тобой разведусь.