Башня Валтасара

Проснувшись, – как обычно, по будильнику в половине пятого утра, – Слава прислушался. Ему показалось, что в доме дрожат стены, но это было не землетрясение, а ураган. За окном творилось что-то невообразимое: завывало и ухало, от шквалистого ветра столетние липы и тополя жалобно скрипели, их ветви ломались и обрушивались на одиноких прохожих-камикадзе, на припаркованные во дворах автомобили и на сизый, мокрый от изморози асфальт. Несмотря на раннее время, соцсети разрывались от драматически-истерических  сюжетов, рассказов очевидцев: «бля, мы там таку-ую, сука, волну-у видели!» – словно шторм в городе случался раз в сто лет, а не каждую зиму. Ютьюб заполонили видеоролики о разбившейся на Морвокзале яхте и едва не утопшем пенсионере из Финляндии, зачем-то решившем покинуть свой теплый номер, чтобы искупаться ночью. Дедулю вытащили и согрели, обломки яхты, живописно усеивающие тринадцатый причал, выловили, а к семи, как по мановению волшебной палочки, все стихло. Слава выглянул в окно: огромный тополь под окном, потерявший, как минимум, треть листвы, мирно дремал, и только дворничиха Мила, тяжело ступая по толстому ковру из осыпавшихся веток и прижимая к груди руки в брезентовых рукавицах, сокрушенно вопрошала: «Ироды бессовестныии, да шо ж такое делаицца?!» И не оставалось никаких сомнений, что наславшим страшную штормовую напасть обитателям облачных высот обязательно должно стать стыдно.

Термометр завис между нулем и минус один, но бегать приходилось и при минус десяти. Не раз опробованные на трейлраннинге* беговые кроссовки с рельефными протекторами, ветровка с капюшоном и утепленные тайтсы – и вот уже бодрой трусцой он спускается по склону, разогревается, вставляет в уши капельки наушников и перепрыгивает обломки, стараясь не наглотаться сырого воздуха. Шторм утих, но изредка все же проявлял себя одиночными порывами, разрывающими мутный студень застилающего город тумана.  Бурелом, куски обвалившихся фасадов, осколки разбитых рекламных стендов и прочий мусор усеивал не только город, но и прибрежную часть. Не без злорадства Слава заметил, что пострадали и недостроенные высотки, уродующие кошмарным дизайном прекрасные участки у моря. Кое-где сдуло целые секции заборов, разметало стройматериалы, опрокинуло бетономешалки, а кое-где и откатило башенные краны. Наверное, папа прав... Пока искусственный разум не вставит нам всем мозги, жадные застройщики продолжат обделывать свои темные делишки, а бестолковые инвесторы – вкладывать нажитое непосильным трудом бабло в недвижимость из оползневой зоны.

Обежав упавшее на автомобиль дерево и убедившись, что внутри тачки никого нет – вот будет «сюрприз» хозяину, – Слава ускорился и больше не обращал внимания на детали.

Он любил бегать. Это давно перестало быть для него просто спортом, чем-то даже смахивало на наркотик. Если приходилось пропускать стандартную шестидесятиминутную тренировку, он бегал все равно, не утром, значит, вечером или ночью. Если совсем не хватало времени – выбирал интервальный вариант и укладывался в полчаса. При этом с организмом происходило нечто удивительное. Тело становилось невесомым, насыщалось кислородом, легкие словно увеличивались вдвое, в кровь щедро выбрасывались эндорфины, приводя организм в состояние легкой эйфории. Разгоняясь, Слава полностью погружался в процесс, иногда ему казалось, что он не бежит, а летит над асфальтом. Чувство полета присутствовало всегда, особенно когда рядом блестело море, а в ушах играло что-то бравурное, Рахманинов или Вагнер. Он чувствовал себя абсолютно  свободным, ни от кого не зависящим существом, чайкой, парящей над землей, выше всего мелочного, грязного. И если маленькому Адаму Гурвичу для того, чтобы почувствовать себя властелином мира, нужна была полуразрушенная башня, то Славе  для «полета» – практически любая горизонтальная поверхность и кроссовки. 

Закончив с разминкой и первым коротким забегом, Слава приготовился к фартлеку** и даже стартовал, переместившись на метров пятьдесят по направлению к Ланжерону. Но на пятьдесят первом метре, не прекращая двигаться, развернулся на сто восемьдесят градусов, вытер пот напульсником, пробежал пару шагов к деревянной скамье под елками и остановился. На скамейке что-то синело. 

«Оно» было одето в синий лыжный комбинезон, стеганые перчатки и шапку-бини, низко надвинутую на глаза. 

Но Слава все равно его узнал. По маске.

- Прекра-а-асно, – сказал он сердито и стащил с головы резинку, стягивавшую волосы на макушке. – Великолепно. И как прикажешь это понимать?

- Мне скучно... – без малейшего оттенка вины ответило существо в синем и встало, а потом, словно отвечая на жест, стащило с лица маску. – Не знал, чем заняться, вот и решил с тобой встре...

- В полвосьмого утра?

- Твоя мама сказала, что ты бегаешь раньше, но из-за урагана...

- Вчера у меня был другой маршрут, ты тоже тут сидел?

- Не-ет, честно!

- Марк?!

- Я в машине был, вон там, – рука в перчатке взметнулась куда-то вверх, видимо, намекая на близлежащую стоянку. – То есть мы...

- Ясно. – Слава прищурился, присмотрелся к дальней елке, окруженной можжевеловыми кустами, и громко позвал:

- Эй! Как вас там... Григорий!

- Геннадий! – услужливо пискнул Марк, прикрыв рот рукой – не иначе, как хихикал, засранец. 

- Геннадий, конечно, – повторил Слава, не отрывая глаз от кустов. – Выходите, я вас вижу. 

Из-за елки вышел давешний водитель серебристой мазды. Он сильно смахивал на спецагента или шпиона – высокий, широкоплечий, в длинном черном плаще с капюшоном. Телохранитель смущенно улыбнулся и протянул Славе большую крепкую руку.

- Приятно познакомиться. Мы с Марком решили, что нечего вас пугать... мной.

- Ну да, – кивнул Слава. – Вы. Решили. В любом случае, в такую погоду не стоило его сюда везти. Дай посмотрю... подними голову!

Это было требование, обращенное к Марку. Тот с готовностью задрал вверх мордашку, позволив Славе ощупать его щеки и нос. Лицо было теплым, кожа носогубного треугольника – розовая и сухая. Ну, уже хорошо.

- Я же сказал тебе вчера по телефону: позвоню, когда будет время. 

- Я подумал – а вдруг ты забыл, вот решил напомнить.

- Совесть есть? Ты-то в скафандре, а твой... друг в плаще. 

- За меня не волнуйтесь, – успокоил его Геннадий, – на мне термокостюм, термос с собой, кофе. Хотите? Да и стоим всего полчаса.

- Поезжайте домой, – строго велел Слава, снова сцепляя повлажневшие кудри резинкой. – Напоите его чаем, можно коньячка добавить. Ветер сырой. Марк. Послушай меня...

Марк состроил невозмутимую гримаску, как двоечник, вдруг оказавшийся на первой парте.

- Вечером – позвоню. Про театр я помню.

- А как же ну... свадьба?

- Она послезавтра, а спектакль завтра, я же не подружка невесты, в подготовке не участвую. Ну, ты чего?

Румяное лицо Марка помрачнело. Он устремил взгляд куда-то вниз, наступил на ветку, вдавил буро-коричневое крошево в землю, вздохнул. Геннадий тоже как-то погрустнел, затоптался на месте, повторяя, скорее всего, неосознанно, жесты своего мелкого «патрона». Слава понял, что сейчас его будут о чем-то просить. 

- Никогда в жизни не был на свадьбе. Ни разу. Никогда. 

- Ты... – Слава взял мальчишку за плечо, развернул к себе. – Ты хочешь пойти на свадьбу? Со мной? Серьезно?

Марк быстро-быстро закивал, но потом обернулся на телохранителя.

- А... да... С этим сложнее... – Слава почесал затылок. – Ладно. Попробую что-то придумать. Марк... Тебе вообще хоть кто-то отказывает? Хотя можешь не отвечать.

- Вот и отлично, договорились! – довольно заявил Марк, словно только этого и ждал. – Подарок за мной. Ну и раз послезавтра у нас такое важное мероприятие, поход в театр переносится на потом. Нужно будет подготовиться, купить... Смокинг, фрак? 

- Черный классический костюм, – ответил Слава, ловя понимающий взгляд Геннадия, которому тоже  явно полегчало. – Чем проще, тем лучше. То есть – два костюма. 

Из трех пунктов внезапно возникшей «свадебной» проблемы самым сложным казался пункт с «третьим лишним»: куда девать Геннадия? Свадьба в ресторане обычно предполагает  определенное количество гостей, а Варя была уверена, что Слава будет в паре или вообще один. А тут – втроем, да еще и с «нюансами». К счастью, этот вопрос решился легко и быстро: после пробежки позвонил Геннадий и прояснил ситуацию. Ему не обязательно следовать за Марком по пятам, если рядом будет медик, достаточно присутствия неподалеку. «Я буду поблизости, не волнуйтесь, – объяснил он. – Отвезу его потом домой. В загс и ресторан поедете без меня. И... Ярослав Адамович, – добавил он негромко, видимо, опасаясь, что его услышит тот самый «он». – Спасибо вам. Давно не видел Марка таким счастливым. Обычно он храбрится, строит из себя... На самом деле все сложнее». Слава продиктовал свой второй телефонный номер и выдал явки и пароли: маршрут следования кортежа, адрес загса, местоположение ресторана и примерный, очень простой, сценарий.  Он ожидал, что позвонят мать или отчим мальчика, но так и не дождался.

Второй пункт тоже решился сам собой, хотя и оставил у Славы неприятный осадок.

Последние дни настрой в отделении был приподнятым и едва не безбашенным, как в преддверии рождества. Босс, усланный в командировку, должен был объявиться только завтра, многие старались воспользоваться этой передышкой в свою пользу, а иногда и сачкануть. Сережа Олейников, один из штатных хирургов, поставленный шефом вместо себя, пытался было изображать суровость и гонять нарушителей, но быстро бросил, потому что на него никто не обращал внимания. Алкоголь в плане употребления, даже подарочный или коллекционный, в отделении был строго-настрого запрещен, вплоть до самых жестоких санкций, но в первый же день в одной из манипуляционных Слава наткнулся на двух медсестер и Влада, распивающих нечто, по запаху напоминающее джин. Он сделал вид, что ничего не заметил, взял то, что собирался, и вышел, но почувствовал, как в воздухе буквально запахло скандалом. 

Сегодня случилось то же самое, уже почти на виду у всех, в ординаторской.

- Если ты не станешь трепаться, все будет чики-пики, – хохотнул Влад, отцепляя от себя молоденькую медсестру в неприлично коротком халатике. – Это гомеопатические дозы, эй, и не нужно так смотреть!

Слава не удостоил его ответом и вышел.  

Нужно было позвонить Варе, но сначала он отправился в лабораторию, уже на автомате  выполняя наставления босса: результаты исследований брать сразу, а не дожидаться, пока они «созреют как флегмона». Яна, обычно здоровающаяся, как минимум, сотней слов, вместо приветствия что-то прошипела и уткнулась в свои пробирки. Слава удивился, но промолчал. Завидует, что подруга выходит замуж, а она нет? Вполне возможно.

Варя ответила сразу и коротко.

- Зайди ко мне. Да-да, спокойно, я на работе. 

- Да что ж такое-то! – возмутился Слава вместо «здрасьте». – Ты дома должна быть, у тебя трехдневный отпуск, между прочим!

- Потише... – попросила Варя, нехотя отрываясь от груды бумаг и обращая к Славе усталое лицо. – Отпуск, Славочка, это прекрасно. Но ты же видишь, что здесь творится, – она кивнула на дверь. – Представляешь, что будет, если я уйду? 

- Вообще-то да... – Слава не мог не признать, что Варя права, ее авторитет в отделении был ненамного ниже авторитета Сапковского, только полномочий гораздо меньше.

- Все как с цепи сорвались, не знаю, о чем они думают... Ночью отмечали днюху Миронова и сломали штатив. Что можно было им делать, чтобы сломать, ты не знаешь?

-Ты на работу во сколько пришла? – Слава обратил внимание, что Варин халат, несмотря на утро, уже измят, словно она провела в нем ночь.

- Мне в три утра санитарка дежурная позвонила. Ты же видишь, Олейников полный ноль и сам сегодня притащился на двадцать минут позже. 

- Это все? – спросил Слава успокаивающе – Варя казалась ему не столько сердитой, сколько какой-то напряженной, взвинченной. Вроде и понятно, почему, но...

- Много чего, тебе полный отчет нужен? Час назад на пожарной лестнице окурки нашла, свежие, – раздраженно проговорила Варя, со злостью отбрасывая в сторону карандаш. – Опять. И что ты думаешь? Эта скотина рассмеялась мне в лицо. Сказал, что теперь это не мои проблемы, что мне нужно учиться вязать носки и стирать трусы, а не мужчинами командовать. В общем...

- Хочешь, я поговорю с ним? – Слава почувствовал, как у него буквально сами собой  сжались и разжались кулаки. – Не бойся, оформлю так, что следов не останется, нежно.  Сообразим мужской разговор тет-а-тет.

- Глупостей не говори! – отмахнулась Варя. – О себе подумай! Где отчет по восьмой палате? Где заключение хирурга? Ты Котиковой пульмонолога вызвал? Славка... смотри мне. Не думай, что если ты...

- День только начался, Варь, ты чего? – возмутился Слава. – Все будет сделано в лучшем виде, нужна помощь – зови. Я когда-нибудь тебя подводил? 

Варя посмотрела на него большими ясными глазами, слабо улыбнулась.

- Не обижайся, но пока его нет...

- Да понял я, понял! – Слава присел рядом на краешек стола, но тут же слез под укоризненным взглядом Вари. – Я чего, собственно... Тут такое дело...

Выслушав о ситуации с неучтенными гостями, Варя пожала плечами.

- Бери кого хочешь, мне без разницы. Можете и Геннадия взять, у нас все равно двое гостей отпало. 

- Да? И кто это собрался не приходить?

- Яна и Костя. 

Костя, парень Яны, работал помощником депутата облсовета и, по слухам, имел неплохие шансы пробиться повыше.

- А... 

- Потому! Артем исключил их из числа гостей. – Варя взяла из стопки толстую папку карточек и с шумом водрузила ее перед собой на стол. – Лет пять назад у шефа Кости и Темки пересеклись интересы в бизнесе, он тогда только начинал и вроде как они ему помешали...  

Слава не особо жаловал Вариного избранника, да и Яна часто раздражала, но сейчас ему стало жалко девушку, но еще больше – Варю. Идиотизм какой-то... 

- Янка злится, конечно, мы сто лет дружим... Но что сделаешь. Ерунда, это всего лишь церемония. 

- Значит, двое отпало? – уточнил Слава, так и не решившись задать последний вопрос.

- Да, – Варя явно хотела поскорее закончить разговор, и Слава, чмокнув ее в щеку, повернулся  к выходу.

- Пусть ОНА тоже приходит, – сказала подруга на прощанье, открывая карту. – Раз уж место есть. Все, Славка, все. Иди, работай.  

Речь шла об Ирочке, третьем пункте свадебной проблемы.  

Конечно, будь у Славы альтернатива, или подвернись ему Марк чуть раньше, брать с собой  бывшую подругу он бы не стал. Идею подкинула мама: «вы такая красивая пара, так стильно вместе смотритесь, фото будут отличные» и прочее... И Слава, недолго думая, позвал. Если Варе, судя по ее словам, было все равно – почему бы и нет?

И вот теперь нужно объяснять Ирочке, почему ее оставляют в одиночестве и на кого меняют.

Откладывать неприятный момент Слава не захотел и вместо обеда отправился в гинекологию на переговоры. 

 У пульта охраны его остановили.

- Зайдите в приемное отделение, – попросил охранник, вычеркивая фамилию Гурвич из наклеенного на монитор листка. – Девочки сказали – там вас сюрприз ждет.

В последнее время Слава очень осторожно относился к сюрпризам, но пошел.

- О, Славочка! – улыбнулась Сомова, кокетливо поправила локон на виске и не без труда вытащила из шкафа огромный пакет. – Анну Трофимовну помнишь? Спрашивала, как у тебя дела, вчера вечером приходила. Говорит, легче ей уж, и диета помогла, и лекарства. Она в кардиологии лежит. Вот, просила передать, но «только прямо в руки, а то знаю я вас!» – Девушка рассмеялась. – Прикольная старушка, прикинь, прочитала мне лекцию, как нужно с парнями обращаться. Ты б зашел к ней, она, наверное, будет рада...

- Зайду, – пообещал Слава, принимая пакет. – Что там, не в курсе? 

- Вино домашнее, брынза, яблоки и айва, – Лиза хитровато посмотрела на него. – Ну а что, я же должна была убедиться, что там не бомба.

- Ого, - оценил Слава вес и объем, взвешивая в руке. – И зачем мне столько, куда все это девать?

- Родителям отнесешь, – ответила Лиза, освобождая часть стола, пока Слава перекладывал туда часть фруктов.  

- Так и сделаю. Брынзу будешь?

- Я на диете, – покачала головой Лиза. – И советую на работе пакеты не открывать, кислая молочка обычно сильно пахнет.

- Засуну в холодильник, – пообещал Слава. – Ну, пока.

В отделении Ирочки не оказалось, пришлось звонить. 

- Да-а-а... котик, слушаю, – тихо протянула девушка, вероятно, только что проснувшаяся. 

- У тебя отгул? – поинтересовался Слава. – Опять?

- Больничный взяла, подожди... – Слава услышал, как она поднимает жалюзи. – Завтра, если ты помнишь, свадьба, и я не собираюсь выглядеть как зомби. Выспаться ты мне не дал, но хоть отдохну, схожу на массаж лица. А что... – она повысила голос, - что-то случилось?

- Ничего плохого,  – спокойно начал Слава, - у меня немного изменились планы. Значит, так...

С Ирочкой он старался говорить серьезно, не поддаваясь на истерику, игнорируя обиды и оскорбления. Подождав, пока она выкричится, Слава подбросил ложку меда.

- Во всем этом для тебя есть один несомненный плюс. Это Марк. Его отец – крупный бизнесмен, по-настоящему крупный, с активами в Штатах и Европе. Ну как? Не интересно?

- Как фамилия? – деловито спросила Ирочка. – Ка-ак? Тот самый Рубен? Ну, что ж... хорошая попытка, но мимо. Он женат, а кроме того, еще никому не удавалось что-то с него поиметь: чертовски ушлый тип, хотя и бабник. Но в одном ты прав: наш мальчик – воистину золотой. Как-нибудь расскажу тебе кое-что про эту семейку. Ладно, не трусь, не поеду, да не очень-то и хотелось. Но не думай, что это тебе так просто сойдет с рук. Ты мне должен, как минимум, ужин в приличном ресте. И никаких суши – только старая добрая европейская кухня. И только тогда... возможно... мы в расчете. 

Слава пообещал оплатить ужин там, где она захочет, и нажал отбой.

Итак, если Сапковский отказался идти с ним в ресторан, пусть это будет Ирочка. 

Как он там, кстати... И с кем...

Дел хватало, и пока Слава закончил, пока с немалым трудом вытолкал Варю домой, уже конкретно стемнело. В кардиологию его не пустили – порядки там были не менее драконовскими, чем в шестом отделении. Ругая себя за то, что не выкроил минутку и не забежал раньше, Слава спустился в больничный двор и машинально прошелся под окнами кардиологии. В одном, с краю, смутно просматривался темный силуэт. Слава подошел поближе, силуэт дрогнул и махнул рукой.

Наверное, выглядело это довольно комично: полная пожилая женщина в красном велюровом халате и доктор Гурвич, смахивающий на ее внука. Они сидели в холле, где было довольно уютно, несмотря на бормочущий телевизор и неудобные кресла.

- Еще больше похудел, – вздохнула старушка, осматривая Славу как заправский диагност. – Лицо стало другое, посуровел, возмужал. Дрался, что ль, с кем недавно?

Слава неопределенно моргнул.

- Точно возмужал, – улыбнулась Ермакова. – Брынзу в судочек переложи и рассолом свежим залей. 

- Сделаю.

- Яблоки, небось, все раздал?

- Не все, – засмеялся Слава. – Вы как себя чувствуете?

- Да как, как... чем дальше, тем к земле ближе. Я свое отжила. И Ленке говорила, не надо мне вашу больницу, видеть ее не могу, а она все равно. Три дня назад приступ сильный был, вот скорая сюда и привезла.

- Что врачи говорят?

- Оперировать надо, стентирование делать, – махнула рукой Анна Трофимовна. – Да ну их, лишь бы резать, а деньжищи какие... Пройдет. Я чего позвала-то тебя... Недавно, точнехонько перед приступом, сон видела. Про тебя, сон-то. Было так...

Слава слушал вполуха. Думал о том, что неплохо бы показать папе ее карту, можно было бы подумать, где дешевле прооперировать, если вообще имеет смысл. Вспомнил Аллу Олеговну и ее «их много, Славочка, сначала десятки, потом сотни... А ты один. Всем будешь помогать?»

- ...и как налетит на тебя коршун этот, как ночь черный, и как клюнет – и прямехонько в маковку, и кровь оттуда хлещет, хлещет. А ты стоишь, вытираешь ее, кровищу-то, и не двигаешься, как приморозило. А коршун, собака такая, вокруг летает и карр, карр...  

- А..? – последние резкие звуки выдернули Славу из задумчивости. – Что?

- Не слушал, да? – насупилась бабуля. – И зря.

- Да слушал я, – ответил Слава и добавил: – Собака летает и каркает. Это ваша стенокардия проявляется, плюс тревога, все это отражается на деятельности мозга.

- С мозгами у меня все в порядке, не переживай! – обиделась Ермакова, но тут же и подмигнула. – Третий сон про тебя вижу, это как объяснишь? 

- Были б вы моложе, Анна Трофимовна, – Слава состроил забавную гримаску, – я б даже и не знал, что думать. А пока – лечитесь, отдыхайте, гуляйте обязательно, перед сном проветривайте комнату. 

- Жениться тебе надо, деточка... – задумчиво произнесла Ермакова и вздохнула. – Тоска в глазах, туман мутный, губы вон кусаешь. Плохо это.

- Вот в ближайшее время как раз планирую заняться этим вопросом, – пообещал Слава, поднимаясь. – Спасибо большое за гостинцы, но больше так не делайте – у нас с подарками от пациентов строго, шеф не одобряет, да и вообще, не стоит. Берегите себя. Завтра меня не будет, а послезавтра забегу, лады? 

Обычно ничего, кроме смеха, апокалиптические сны Анны Трофимовны не вызывали – хоть она и хвасталась, что и цыгане в роду были, и всякие разные бабки-травницы. Но кошмары в совокупности с сердечными болезнями – плохой признак. Нужно все-таки поговорить с папой.

Улицы  почти полностью очистили, и в «Мустанг» Слава приехал вовремя, как раз к началу тренировки. Лёха посмотрел на него как-то странно, но к спаррингу допустил, на этот раз – с парнем лет тридцати, по имени Виталик. Тот звезд с неба не хватал, поэтому удержание и контроль в партере дались Славе без особого труда, чуть сложнее – бросок с отрывом от ковра с большой амплитудой, но в итоге Виталик все же оказался в опасном положении, и схватка прекратилась. Слава помог расстроенному партнеру встать и, получив добро от Лёхи, убежал к любимой груше.

Конечно, соревнование было условным, соперник – не намного сильнее, да и победа не потребовала огромных усилий. Всего лишь уложил мужика на лопатки, оказался чуть хитрее, чуть более ловким. Однако внутри происходило странное, необъяснимое ликование. Во время захвата Слава несколько раз перехватывал чужой взгляд – и ему нравилось то, что он там видел: страх, осознание проигрыша, удивление... Вспомнил, какой твердой была спина Виталика, каким сдавленным дыхание, и как обмякло, потяжелело его тело после того, как поражение стало неизбежным. Все это слишком отличалось от того умеренного адреналина, что равномерно, толчок за толчком выбрасывался в кровь во время бега. Кровь буквально бурлила в венах, в висках шумело. Кайф был коротким, но мощным, взрывным, остро-сладким, как во время... 

Внезапно – и это почти испугало – Славе захотелось подрочить. 

- Подвезешь до центра? – попросил Лёха после тренировки. – Блядь, когда уже электричку сюда проведут, или хоть бы строить что-то начали, надоели до опупения эти рожи!

Слава охотно согласился: недавно Лёха продал свою тачку и временно перебивался как придется. Райончик, несмотря на неплохую инфраструктуру, считался неблагополучным, много развалок, старых пятиэтажек и заброшенных заводов. Иногда Славе казалось, что в здешних наливайках собираются все алкаши города, валяющиеся прямо на асфальте шприцы и ампулы тоже встречались нередко. Всего однажды он добирался туда общественным транспортом и после этого зарекся, но на всякий случай приобрел шокер, чем вызвал язвительный смех некоторых коллег и одобрительный взгляд Лёхи.

- Слав, ты только это... не обижайся, слышь... – вдруг начал Лёха, осторожно посматривая на приятеля через темные очки, которые часто носил даже вечером. – Давай мы это... продлим паузу. Оставим только бокс, а с борьбой повременим. Так будет лучше и для тебя и...

- Я что-то нарушил? – морщась от неприятных предчувствий, спросил Слава.

- Нет, с этим все в порядке, но... – Лёха тяжко вздохнул. – Ты пойми, я ничего против вас не имею, мне нужно, чтобы атмосфера в клубе была рабочей, понимаешь? 

- Кого это – «нас»? 

- Ну, педиков. То есть гомиков, черт, прости... Только не обижайся, ладно?

- Нет, подожди! – Слава снизил скорость, жалея о том, что они уже на трассе и остановиться нельзя. – С чего это ты решил? 

- Так это... опыт уже есть. Ну и жалобы были. 

- На меня? Лёш, ты серьезно?

- Ну да, – Лёха страдальчески посмотрел на Славу и виновато пожал плечами. – Конечно, прищемить яйца после свистка или там, по жопе пяткой заехать – все через это проходили, но у большинства это так, хулиганство. А ты на них смотришь так, будто хочешь... ну, ты понял. 

- Ладно, давай детали. Я правильно понял, что дело в ком-то конкретном?

- Ну так Виталька и пожаловался, – ответил Лёха. – Ты второй раз уже его гипнотизировал. 

- Не понимаю, как я мог это сделать за полторы минуты на ковре?

Лёха снова вздохнул, порылся в сумке, достал бутылку минералки, отпил. 

- Вот что я тебе скажу, а выводы сам делай. Больше года назад тренировался у нас парень, из «Торнадо» переманили. Отличный борец, техника, физические параметры, характер – кремень. Готовили на областной чемпионат, такие, сука, надежды возлагали. А за неделю до чемпионата, прямо в душевой, на него напали. Три удара в печень, трое суток в реанимации, я думал, мозгами поеду. И вот нахуя она, любовь такая? Напал на него заморыш с воскресного фитнесса, ножки, ручки тоненькие, рожа в прыщах, взревновал, падла пидарастическая, и Саньку моего порезал. А я не знал, что Санька гомик, так классно шифровался, да и морда у него была, прямо скажем, кирпичом, не красавец. А про тебя я теперь точно знаю. Неспокойно мне, дружище, понимаешь? Прежде всего за тебя. Давай боксом ограничимся, ну хоть на время, а?

Спорить, ссориться, объяснять Лёхе, как сильно он не прав, не было настроения. Высадив тренера у супермаркета, Слава вспомнил о презенте от Анны Трофимовны, все еще валяющемся в багажнике, и повернул в сторону родительского дома.

- Галя обрадуется, – улыбнулась мама, нюхая огромную, терпко пахнущую айву. – Нужно будет утку сделать, как папа любит. Он только завтра приедет, сегодня заночует в клинике. Ты голодный?

Слава отказался и от еды, и от кофе, мама выглядела измученной, и уезжать сразу стало неловко. 

- Ты не поверишь, – сказала Марина, когда сын поинтересовался, как у нее дела. – Он мне отказал. 

- Рубен? – догадался Слава.

- Он самый, – Марина присела за маленькое бюро из красного дерева, за которым обычно работала. – Причем предпосылки для положительного решения вопроса были отличные: презентация прошла на ура, народ доволен, серьезные дядечки из горсовета почтили присутствием, сми обожрались на фуршете и уже накорябали хвалебную статейку.  Результата – ноль. Когда я предложила еще раз все обсудить, возможно, с более мягкими для них условиями, он даже приехать не соизволил, послал секретаря.

- Мам, сочувствую, очень, – сказал Слава, совершенно не удивляясь. – Вот гад.

- Кстати, как тебе Марк? – спросила мама, с любопытством глядя на сына. – Правда, он милый?

- Э... ну да, – к этому вопросу Слава не подготовился. – Очень.

- Бедный, бедный мальчик, – мама вздохнула. – Ну какой из него бизнесмен? Там шкура дубовая нужна, цинизм, наглость! Но с таким отчимом... 

Марина включила компьютер, и спустя пару секунд на экране появился семилетний Слава, сидящий на дачных деревянных качелях вместе с Витой. Оба были жутко чумазыми и хохотали, запрокинув головы, при этом у Витки не хватало нижнего правого резца, у Славы – левого. Фотография была черно-белой, маминой любимой.

- Если бы ты знал, как мне все это надоело, – глухо произнесла Марина, неподвижно глядя в монитор. – До-не-воз-мож-нос-сти... Строить из себя глупенькую кокотку, улыбаться им, выслушивать их пошлые шутки и намеки, выдерживать их взгляды, когда хочется дать по морде и уйти, хлопнув дверью. Особенно если в итоге остаешься ни с чем.

- Он приставал к тебе? – нахмурился Слава.

- Не прямо, конечно, он же не идиот. Позвонил, сразу после презентации. «Можем встретиться на нейтральной территории, у меня особняк с бассейном за городом пустует,  только давайте без разговоров о делах, это так скучно...» Когда он стал намекать на возраст Адама, я бросила трубку. Папе только не говори. 

С трудом удержавшись от застывших на языке матерных слов, Слава обнял мать за плечи, уткнулся лицом в пахнущий лавандой затылок. Оба помолчали.

- Папа ведь предлагал тебе, и не раз, все это бросить. Ты же преподавала в музыкальной школе, почему бы снова не попробовать? 

- Я все чаще думаю об этом, – ответила Марина, щелкая мышкой и открывая вкладку Гугла.  – Особенно, когда, вот как сейчас, чувствую себя выпачканной в грязи. Но потом вспоминаю кое-что... Посмотри сюда.

В открывшемся файле Слава увидел столбики цифр, короткие строчки текста и небольшие квадратики фото. 

- Читай, – попросила мама. – Вслух.

- Тысяча девятьсот тридцать. Любимова Екатерина Ивановна. Ветеран труда, заслуженный учитель, награждена медалью... Первая цифра – год рождения?

- Да. Читай дальше.

- Тысяча девятьсот тридцать восьмой: Ильясов Тимур Артурович, мастер спорта, тренер ДЮСШ номер семь, награжден медалью ордена «за заслуги перед Отечеством третьей степени». Тысяча девятьсот двадцать пятый: Сурикова Анна Александровна, врач-педиатр. Тысяча девятьсот...

На фото-превью, по клику открывающимся в полный размер, всплывали лица стариков и старушек – в основном чистеньких, в приличной одежде.

- Их много, – Марина нажала на полосу прокрутки, и строчки со старичками замелькали быстро-быстро. – Около пятисот и это только те, у кого мы смогли найти документы и зарегистрировать. Родственников нет, жилье хитростью или обманом отобрано. Многие в деменции, все очень больные, почти половина едва себя обслуживает. Конечно, далеко не все заслуженные и награжденные, но все они – люди. Старые, беспомощные, никому не нужные. Фашисты таких уничтожали в первую очередь. Но чего мы тогда стоим, мы все, если не прямо, но косвенно, позволим им умереть страшной смертью, замерзнуть на улице или в переходе? К счастью, настоящих бомжей среди них лишь малая часть, большинство временно приютили родственники. Но надолго ли? 

 - Мам, ты только не волнуйся, – Слава испугался, что мать заплачет, но ее глаза были сухими и блестели. – Решение найдется, вот увидишь.

- Что нам еще остается – только верить, – грустно улыбнулась мама. – Сдаваться я не собираюсь. Сил пока достаточно, голова вроде еще варит, идеи есть и много. Так победим. Правда, Славка?

 - Естественно, победим! – Слава бодро отсалютовал и снова поцеловал маму в теплый висок. – Только ты не сиди больше, ладно? Лучше поспи, вон глаза уже красные. Идем-идем. Молочка нагреть?

Уложив маму, Слава отправился домой и, несмотря на усталость, еще долго вертелся и не мог уснуть. 

Он думал о том, каким хрупким может быть человеческое счастье, и как призрачно настоящее. И как глупо не ценить это настоящее, не пользоваться им, ведь будущее может быть каким угодно. В отличие от прошлых ночей, ему ничего не снилось: ни каркающие собаки, ни поверженный Виталик, ни бездомные старики, и даже шеф, с голой грудью и кубиками на животе, в этот раз не объявился. Однако проснувшись, первым делом Слава подумал об этом последнем и за считанные минуты грубой дрочки обкончал стену душевой кабины. Немного помечтав о том, как смотрелся бы Сапковский брошенным на спину, Слава  еще больше взбодрился и спустя полчаса был уже при полном параде: в идеально отглаженном костюме, белой до голубизны сорочке, глянцево блестящих брогах и с крошечной бутоньеркой в петлице. 

Но если бы он знал тогда, чем все закончится, вряд ли стал бы так заморачиваться.

Марк и Геннадий приехали вовремя, в почти одинаковых костюмах и с торжественным выражением лиц. Марк был собран и, на удивление, немногословен – видимо, просьбу Славы поменьше трепаться воспринял серьезно и ответственно. Геннадий сообщил, что они посоветовались с доктором, тот был доволен текущим состоянием мальчика и разрешил не надевать маску. Это была хорошая новость. Плохой новостью оказалось то, что дозвониться Варе никак не получалось, а номера Артема он не знал. Слава даже на работу позвонил – глухо. Не отвечала и Яна, хотя это как раз было неудивительно.

Загс находился в центре Пересыпи, старом рабочем районе, вблизи железнодорожного  моста, по которому, громыхая вагонами, то и дело проносились тяжело груженые составы. У крыльца собралась обычная для таких случаев небольшая толпа, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся довольно неоднородной. Большая часть – молодежь, в основном коллеги, меньшая – мужчины от сорока до шестидесяти, в слишком тесных костюмах и с женами, презрительно взирающими на невзрачный окрестный пейзаж. Чуть в стороне Слава заметил пожилую  женщину с телефоном в одной руке и старомодной дамской сумкой в другой. Рядом с ней топтался испуганный мальчик лет двенадцати. Бабушка и братишка, догадался Слава. Да что тут вообще происходит?

Он попросил Марка и Геннадия подождать у машины и первым делом направился к старушке, имени которой, к стыду своему, не помнил.

- Добрый день, – вежливо представился он. – Я – Слава Гурвич, Варя, наверное, вам обо мне рассказывала. 

- Здравствуй, Славочка, – старушка вынула из сумочки платок и промокнула заплаканные глаза. – Да что ж это такое... Все утро на нервах, а тут еще и это.

- Варя сказала, куда пошла? – Слава окинул взглядом окрестности. – Вы к загсу вместе добирались? 

- Она три часа назад из дома уехала, – тихо произнес мальчик, пиная носком ботинка земляной ком. – Сказала, приедет прямо сюда. И не приехала.

- И ничего не объяснила, не сказала... – всхлипнула пожилая женщина. – Это так на нее не похоже, правда, Коленька?

- Она всегда предупреждает, это же Варя, – с уважением подтвердил мальчик. – Мы боимся – вдруг случилось чего. Ну, вы понимаете... Она такси вызвала, это иногда опасно. 

- Так, во-первых, давайте не паниковать заранее, – велел Слава. Судя по растерянному виду приглашенных, нехорошие мысли посетили каждого.  

- Подождите меня минуту, хорошо? – Слава обернулся: Марк и Геннадий смирно, как образцовые подчиненные, стояли у машины. – Скоро все выясним.  

Жених стоял в толпе гостей постарше: некрасивый, несчастный, какой-то взъерошенный. Видимо, Артему сделали жесткую укладку, после чего он часто трогал волосы руками. Слава поздоровался с ним за руку, кивнул остальным и переместился к коллегам.

- Ужас, никто не понимает, что происходит, – прошептала Верочка и громко высморкалась. – Семь минут осталось, господи... 

- Кто это с тобой? – спросил Влад, указывая на Марка и Геннадия.

- Друзья, – коротко ответил Слава. – Значит, никто не в курсе, куда она делась? Яне кто-то звонил?

- Она тоже не при делах, – сердито сказал Влад. – Сидит со своим депутатом в кафе и названивает каждые пять минут. В ментовку звонить бесполезно, скажут – сбежала ваша невеста. Блядь, уже даже я нервничаю. 

«Тебе это полезно», – подумал Слава без капли жалости. 

Через пять минут из дверей выплыла сотрудница загса, наорала на бабушку и жениха, объявила присутствующим, что время истекло, и исчезла.

Среди приглашенных постарше пронесся недовольный ропот. Жены мужиков в костюмах громко возмущались и выдвигали такие невероятные предположения, что Слава предпочел вернуться к своей машине. 

- Марк, залезай внутрь, холодно, – приказал он тоном, не допускающим возражений. – Садись, потом все тебе объясню. Геннадий, можно вас, пожалуйста, на два слова.

Они отошли на пару шагов.

- Вы сотрудник МВД? – спросил Слава в лоб. – Пожалуйста, это важно.

- Нет, – удивленно ответил Геннадий, - я никогда...

- Извините, я знаю, обычно это не разглашается, но мне действительно нужно знать.

- Я не имею отношения к МВД, – ответил Геннадий. – Когда-то работал в МЧС, сейчас – сотрудник частной охранной фирмы, показать удостоверение?

- Не нужно, – Слава не стал скрывать разочарование. – Жаль.

- Что-то случилось? Судя по переполоху – невеста пропала?

- Да, – кивнул Слава, чувствуя, как тревога удавом заползает в сердце. – А это на нее не похоже, Варя – образец обязательности и порядочности. Она бы появилась в любом случае.

- Я понял. Ну, кое-какие связи в органах у меня все же есть... Как зовут девушку? Сейчас...

Геннадий набрал чей-то номер, кратко обрисовал ситуацию и передал трубку Славе.

Слава назвал полное имя невесты, адрес проживания, номер телефона и место, где ее видели последний раз. Последнюю часть фразы он едва выговорил, настолько страшно было думать об этом «последнем разе».  

- С женихом была в каких отношениях? – потребовал ответа строгий женский голос в телефоне. – Отвечайте честно, вы же понимаете, почему мне нужно это знать.

- В странных, – честно признался Слава. – Не хочу придумывать лишнего, но она точно его не любит.

- Ясно, – в трубке затарахтели клавиатурой. – Значит, так, в морги, больницы, отделения полиции – не попадала. Ждите. Появятся новости – обязательно сообщите. Я сделала неофициальный запрос. Будет что сказать – позвоню.

Слава нервно сглотнул и передал телефон Геннадию. Из открытой дверцы машины высовывалась любопытная мордашка Марка, но мальчик молчал, и Слава был благодарен ему за это. 

- Черт... – он потер пальцами лоб и беспомощно посмотрел на телохранителя. – Как вы думаете, что...

- Что-о-о? Что-о ты сказа-ала??

Крик – злобный, недоверчивый, переходящий в истерику – раздался со стороны толпы. Жених, стоя на ступеньках в расстегнутом пальто, растрепанный и невероятно похожий на рыжего воробья, держал трубку у покрасневшего уха и орал так, что закладывало уши.

- И ты говоришь мне это сейчас? Серьезно? А ты помнишь, что у нас ресторан на два часа заказан? А фотограф, а видеооператор? Компенсируешь? Ты? Да ты за всю жизнь со мной не расплатишься! Су-у-ука, вот ты кто! Жирная безмозглая сука!

Черный блестящий телефон Артема, все еще светя экраном, полетел на асфальт и звонко разлетелся на запчасти. Гости ахнули. Бабушка заплакала, к ней подбежала Верочка, стала успокаивать и поить корвалолом. Слава тоже подошел, предложил отвезти родственников домой. 

- Сами отвезем, без помощников, – пробурчал Влад, беря бабушку под руку. – Верунь, где ключи? 

Верочка достала из сумки ключи от машины. Артем продолжал грязно ругаться, не обращая внимания на опешивших гостей.

- Не слушайте его, он не в себе, – сказал Влад старушке. – А ты заткнись, если не хочешь, чтобы по шее съездили, – он повернулся к Артему и недвусмысленно помахал перед его носом сжатым кулаком. - Все, едем отсюда.

- Ну, я думаю, мы тоже больше не увидим здесь ничего интересного, – не без иронии заметил Геннадий, усаживаясь в машину и предлагая остальным последовать его примеру. – Поехали домой. Слава, вы нас отвезете? Моя машина припаркована  у вашего дома. 

- А как же... свадьба? – жалобно пробормотал Марк, когда ему все объяснили. – Блин, ну вот, как всегда...

- А как насчет Макдональдса? – хитро прищурился Слава, посмеиваясь. Ну Варька, ну хулиганка! Но душа пела – не мог этот брак быть удачным, никак не мог. – А как насчет Аймакс? «Фантастические твари», между прочим. Только в аптеку заедем, маску купить.

- У меня есть, – хлопнул себя по карману Геннадий. – Но в кино поедем на моей машине.  Подарок выгрузим и вперед.

Подарком оказалась огромная, упакованная в алый блестящий картон плазма. Не обращая внимания на возражения, Геннадий затащил ее в квартиру Славы, а потом они поехали в Мак, а потом в кино. Марк был донельзя доволен произведенной заменой и буквально светился от радости. Фильм Славе не понравился, но он был рад радости Марка, а еще не успевал удивляться Геннадию. Тот совершенно не подходил к своей должности, оказавшись  остроумным, эрудированным и интеллигентным собеседником. Его беспокойство о мальчике было неподдельным и искренним, Марк иногда кривился, отмахиваясь от заботы, но отношение к себе ценил и почти не огрызался. Слава отлично провел время с этими двумя, нахохотался, наслушался историй из жизни бывшего сотрудника МЧС и чувствовал огромное облегчение. Конечно, больше всего в этой ситуации жалко бедную бабушку, но как только Слава вспоминал перекошенное от ярости лицо жениха – не мог удержаться от чувства глубокого удовлетворения. 

Когда они уже возвращались, Варя прислала сообщение. «Славка, я в порядке, – писала она. – Не волнуйся и, если можешь, не ругай меня. Увидимся».

«Все к лучшему, все к лучшему, поверь, – оптимистично напевала магнитола в машине Геннадия. – Никто не обходился без потерь. Все к лучшему – поверь и не грусти. Быть может, с завтрашнего дня тебе начнет везти...»***

А может, и в самом деле, думал Слава, все, что ни делается – к лучшему. Во всех смыслах.

Утро следующего дня прошло в суете, работы навалилось так много, что приход шефа Слава пропустил, хотя и старался выглядывать из окна по мере возможности. На пятиминутку приплелся на ватных ногах и все время с огромным трудом сдерживался, чтобы не впиться в Сапковского взглядом. Хотите, чтобы я стал серьезным и сдержанным, Вадим Юрич? Ну, так я стану таким, скоро убедитесь. Я стану таким, что вы даже себе не представляете. Краем глаза он все же замечал шефа: тот был спокоен, деловит, стандартно обозвал всех бесполезными трутнями, дал краткие указания по работе и отпустил. Варя, пользуясь незаслуженным уже отпуском, отсутствовала. 

Весь день Сапковского буквально рвали на части. Занимаясь пациентами, он отказался идти к Веретенникову, и тот явился сам, но спустя пять минут ушел с крайне недовольным видом – сдвигать по времени плановую операцию Сапковский не стал бы и под угрозой расстрела. К обеду явилась делегация из облсовета, шеф проторчал с ними в кабинете полчаса и вышел с таким видом, словно хотел прямо на месте всех придушить. Потом он все же ушел,  и Слава томился, нервничая непонятно отчего. В голову пришла жуткая мысль, что Сапковского решили уволить, вот ведь непонятно куда ездил, и зачем, и не в первый раз уже, а вдруг кто-то все же нажаловался, а вдруг ему самому надоело отбиваться – ну, и остальные мысли в таком роде. В три часа по отделению разнеслась новость, что Дубинина уволили, уже окончательно, с сегодняшнего дня. А в четыре самого Славу вдруг вызвали к главврачу, что его не просто удивило – потрясло.

Пока шел к Веретенникову, передумал столько всего, что голова заболела.

Мог ли кто-то подсмотреть и донести о «маленьком инциденте в манипуляционной»? Нет. Ни там, ни поблизости не было видеокамер, и людей он тоже не заметил. Нашли в работе что-то настолько недопустимое, что решили уволить, как Митю, не дожидаясь завершения интернатуры? Возможно. Хотя никаких особых преступлений за собой Слава не помнил, такой вариант развития событий его не пугал. Неприятно, конечно, но решаемо. Зато в плане осуждаемых корпоративных связей он будет совершенно свободен от угрызений совести. Подумав об этом, Слава повеселел.

И каким же сильным было его удивление, когда главврач, вместо того, чтобы отчитать или пристыдить, предложил пройти стажировку. За границей. На выбор – Германия или Израиль. Ошарашенный Слава долго не мог найти подходящих слов, потом очнулся, поблагодарил за доверие и сказал, что подумает и обязательно даст ответ завтра. 

- Это правильно, – закивал Веретенников. – Подумай, с папой посоветуйся. Ты молодец, стараешься, пациенты вон хвалят. Сертификат об окончании тебе очень пригодится, особенно если захочешь работать за рубежом. Да и опыт какой прекрасный. Как у тебя с английским?

Слава сказал, что вроде нормально, еще раз поблагодарил и вышел, еще более потрясенный, чем вошел. 

Чтобы переждать волнение, он забрел на застекленную галерею, соединяющую админздание с детским корпусом. Вид оттуда открывался чудесный: малявки с родителями, спешащие по делам врачи, море вдалеке. Вдруг что-то в отдалении привлекло его внимание, и Слава прошел дальше по галерее, остановившись напротив крайнего,  запасного входа в корпус. Чуть отставив в сторону ногу и сложив руки на груди, у пологого пандуса стоял Сапковский. Без халата, в костюмных брюках и голубой рубашке. Слава видел его как на ладони, место для наблюдения было крайне удачным, а стекла галереи чисто вымыты.

Сапковский выглядел таким красивым, что у Славы перехватило дыхание. В этой позе отлично просматривалась фигура, мышцы плеч проступали прямо сквозь ткань, тонкая талия и стройные ноги казались идеально слепленными, как у дорогой модели. Но смотрел Слава на лицо. Оно не было напряжено как обычно, и казалось совершенным, достойным резца лучшего скульптора. Высокие скулы, чистый лоб, охренительно сексуальные губы и потрясающие глаза. Слава втянул носом воздух, чуть прикрыл глаза. Представил себе широкий борцовский ковер и лежащего на спине Сапковского в трико из черной лайкры. Шеф смотрел прямо на Славу, призывно и словно испытующе, как тогда, в манипуляционной. Слава машинально потрогал себя – эрекция появилась моментально, словно ему было не двадцать пять, а шестнадцать. Он немного полюбовался вымышленным образом и открыл глаза.

Лучше бы он этого не делал. Или постоял бы, зажмурившись, еще полминуты.

Возле Сапковского появился кто-то еще.

Слава уже видел этого парня, мельком. Он был то ли ординатором, то ли обычным врачом в детском, и на «взрослой» территории появлялся редко. Высокий, плечистый, стильно подстриженный, в хорошо сидящем хирургическом костюме. Наверное, симпатичный – сейчас Слава не был способен оценивать других людей объективно. Парень смеялся, Сапковский улыбался, глядя на него. Потом тоже рассмеялся, изящно склоняя набок свою идеальную голову. А потом тот, второй, парень в костюме, протянул руку и нагло, прямо-таки по-хозяйски, провел по груди шефа. Прижал ладонь к ремню брюк, опустился к паху и чуть придержал, продолжая ухмыляться. Сапковский не убил его и даже не покалечил. То, что он сделал, еще долго стояло у Славы перед глазами. И не думая возражать, шеф отвел чужую руку, немного подержал ее в своей, а потом, чуть приобняв наглого урода, шлепнул его по заднице. Ласково шлепнул, интимно так. Сука...

Славе показалось – под этими двумя сейчас разверзнется земля. Должна разверзнуться.

Но она не разверзлась. Ничего не произошло. Парень шепнул Сапковскому что-то на ухо и свалил к своим чертовым детям. А Сапковский, он... Он сначала кивнул, а потом помахал ему рукой. Трогательно так, по-домашнему. До встречи, мол, милый. Скоро увидимся. 

Блядь.  

Чтобы не упасть, Слава ухватился рукой за стену. Сердце было готово пробить грудную клетку и взорваться нахуй. А потом оно словно остановилось. Замерло.

Нахуй всё, подумал Слава. И меня тоже. И всех... 

- Он его трахает, – прямо над ухом раздался знакомый шепот. – Сапковский – Архипова.  Ты не знал? Все знают.

Слава, с трудом поворачивая непослушную шею, обернулся. 

Рядом стоял Митя. Он вертел в пальцах трудовую книжку и понимающе улыбался.

Комментарий к Главе 7

* Трейлраннинг — спортивная дисциплина, подразумевающая бег по природному рельефу в свободном темпе или в рамках соревнования. Включает в себя элементы кросса и горного бега

** Фартлек — разновидность интервальной циклической тренировки, которая варьирует от анаэробного спринта до аэробной медленной ходьбы или бега трусцой.

*** https://www.youtube.com/watch?v=SVMS4Ng39SA

— Что? — оторвав руку от стены, Слава устремил на Дубинина тяжелый взгляд. Ординатор был последним человеком на земле, которого хотелось бы видеть. — Ты о чем? Что — все знают?

Пока он таращился на Митю, из дальней двери директорской приемной вышел водитель, а потом и сам Веретенников. Неприязненно взглянув на Славу и его собеседника, он шустро  рванул вперед, забавно мелькая в конце коридора нескладными длинными конечностями.

— Отойдем отсюда… — внезапно Митя схватил Славу за руку. Тот дернулся, как от удара, но послушно отошел подальше от застекленной стены. Он прошагал бы и километр — лишь бы получить ответ.

— Может, конечно, и не все, — продолжил Дубинин доверительным тоном, таким, каким они с Владом пудрили девчонкам мозги и разводили на секс. — Но те, у кого есть глаза — видят, а у кого уши — слышат. А у кого есть мозги — могли бы и поинтересоваться. Что смотришь? Какой же ты, Гурвич, слоупок. Тебя из люльки вынимали вообще? Сапковский — педик! Челюсть подбери. Думал, он только девок портит? А что ты скажешь, милый мой, если я намекну, что… барабанная дробь… он и тебя…

Митя искривил губы в ухмылке, а Слава, еще не отойдя от увиденного полминуты назад, похолодел. От ужаса ноги словно приросли к полу, ладони вспотели; Дубинин показался ему змеей, ядовитой гадюкой с блестящими вертикальными зрачками и скользкой чешуйчатой шкурой. Он не смог произнести ни слова в ответ, стоял тупо и смотрел, не в силах шевельнуться от отвращения.

— Ладно, успокойся, а то вон, едва в штаны не наложил! — хохотнул Дубинин. — Шутка юмора. Он просто зассал тебя трогать — скажи спасибо папочке. А вот Владу, бедняжке, «повезло». Вызвали его как-то, год назад… ну, типа шею намылить за бухло или уже не помню за что, а Владька такой же дурачок, как и ты, был, блеял что-то, типа, простите-извините, больше не повторится, а тот — мол, ладно, прощаю, но взамен ты станешь на коленки и мне отсосешь. Как тебе такое? Ну, Владька охуел, послал его, конечно. Начальство эту тему не поднимает, звезда, блядь, мирового балета, дышать косо в его сторону боятся. А на самом деле — извращенец, пи-да-рас! Ты думаешь, почему он только меня уволил, а Завьялова нет? Надеется, что рано или поздно ему все же перепадет Владькиной задницы. Вот так-то…

Дубинин врал.

Слава понял это сразу — не сходились даты, возможности да и все остальное. Влад приступил к работе интерном всего на два месяца раньше Славы, до этого он работал в травме медбратом, поэтому с Митей они знали друг друга давно, а вот с шефом — меньше полугода. Кроме того, не таким был шеф, Митя и понятия не имел — каким. Даже тяжелая, удушающая пелена ревности не смогла заставить Славу думать о Сапковском хуже, чем он был на самом деле. Да, та еще сволочь, но не идиот. Отлично понимал, что интеллигентный мальчик Слава, провожающий его восторженным взглядом, скорее язык проглотит, чем начнет трепаться. В отличие от Завьялова, у которого было только два типа любимых анекдотов — про поручика Ржевского и голубых.

Стало понятно и то, что никто в коллективе ни об «инциденте» в манипуляционной, ни о Славиной ориентационной нестабильности понятия не имел — Митя, как отражение мнений общественности, красноречиво это доказал. То ли Сапковский был слишком «нестандартным» для таких предположений, то ли Ирочка, от которой некуда было деться, в очередной раз выручила, но о Славе если и думали, то как о возможной жертве, а не соучастнике. А Митин «доверительный» пиздеж объяснялся тем, что ему было уже безразлично, узнают о вранье или нет. С работы вышибли окончательно, друзья отвернулись, осталась одна радость — подгадить кому-то еще. Начиная приходить в себя и убедившись, что Дубинин все понял в наилучшем для интерна Гурвича смысле, изо всех сил стараясь не меняться в лице, Слава спросил:

— А при чем тут Архипов? Кто это вообще такой?

 — Доктор, ты ж видел, из детского. Пульмонолог. Думаешь, ему сколько лет? — Митя с загадочным видом чуть повысил голос.

— Не знаю, — пожал замороженными плечами Слава. — Двадцать пять?

— Хуй тебе, — прищурился Митя. — Тридцать четыре! Мы на третьем курсе практику здесь проходили, целый месяц рядом с этим извращенцем провел. Лапал всех пацанов без разбора, успевай только отскакивать. Так что…

— Надо же… — удивился Слава, продолжая играть свою роль. — Мне показалось, он моложе.

— Ботокс колет, это ж как дважды два… — Митя похлопал себя по куртке, видимо, машинально ища сигареты, не нашел, тихо выругался. — Педики, они вообще следят за собой, бреются везде, особенно пассивы.

— А ты откуда знаешь? — вырвалось у Славы, но Митя был еще очень далек от понимания истины.

— Ну, во-первых, — снисходительно хмыкнул Митя, — я не в лесу живу. А во-вторых: пока ты, деточка, у нас не объявился, всю эту лабуду блядскую про выебанных солдатиков приходилось глотать мне. Досыта наслушался, надолго хватит. А тебе вот что скажу: начнет лезть — жалуйся. Вплоть до дисциплинарной комиссии и министерства. Кстати, я так и собираюсь поступить, юрист уже есть знакомый. Могу, если что, посодействовать. Тебя зачем вызывали? Угрозы уже на высшем уровне? Готовься, это только начало.

Кое-что из Митькиного трепа выглядело правдой — например, про этого Архипова. Но отделив зерна от плевел, несложно было предположить, что почти все остальное выдумано буквально на ходу. Пока засмотревшийся на шефа Слава топтался в галерее и ничего вокруг не замечал, Митя, скорее всего, какое-то время околачивался рядом. Увидев то же, что и Гурвич, он сложил два и два, скомпилировав историю про начальника-извращенца, которого ненавидел. Конечно, до полной уверенности малость не дотягивало, и все же Слава облегченно выдохнул. А потом отошел на шаг и усмехнулся, глядя Дубинину в глаза. Переполненная горечью душа требовала хоть какой-то разрядки, вымещения накопленного в ней ядовитого сумрака.

— Да у меня вроде норм. — Он беззаботно пожал плечами. — Через две недели в Германию улетаю, на стажировку. Виза уже есть, языковой сертификат тоже. Конечно, ломает перед Рождеством ехать, помню, в Мюнхене, года три назад, к началу декабря в моллах уже не протолкнуться было, я уже молчу про аэропорт и дьюти-фри. Но где наша не пропадала. Такие дела, Мить. Удачи тебе!

Выражение лица Дубинина сложно было описать. Удивление, недоверие, обида, а самое главное — осознание, как сильно и безжалостно его наебали. Но долго любоваться перекошенной Митькиной физиономией Слава не собирался. Он махнул на прощание рукой и неторопливо пошел к лестнице. Но с каждым шагом, с каждым вздохом и пульсацией крови на него снова наваливалась тупая, разъедающая сердце тоска.

«Ты не мог бы заехать после смены? — написала Варя в сообщении на мейл. — Обещаю в качестве жилетки не использовать». Слава ответил сердитым: «ок, только розги захвачу» и десятком смайлов-сердечек. Заехать он собирался в любом случае, слухи о скандальном демарше невесты разлетелись не только по отделению, но и по всей клинике. Отбиваться Славе надоело до чертиков, пару раз он даже вышел из себя, гаркнув «да не знаю я ничего!» чересчур любопытной санитарке.

Несколько раз сталкивался в коридоре с Сапковским, но сразу проходил мимо. Эмоции были тщательно и глубоко упакованы в анабиоз: нет уж, умерла так умерла, а пепел прошлого развеял ветер. Вопрос в коридоре: «Гурвич, вы не заболели?» он проигнорировал, не остановился и даже не дернулся. Нахуй идите, Вадим Юрич. И если я вам не хорош, то не сильно и хотелось… хотеться. Поигрались и хватит. Переживу.

А потом стало не до того.

Около семи вечера в реанимационном отсеке появился новый «жилец» — молодая женщина по имени Катя, переведенная из гинекологии. Диагноз «вторичный гнойный перитонит» подтвердили сразу, причиной стал разрыв кисты яичника. Это был нередкий, почти стандартный случай, до ужаса показательный: пациентка отказалась от операции на яичнике, дома киста лопнула, и родные, вместо того, чтобы вернуть ее в больницу, повезли полуживую девушку к другому врачу, уже частному, решив, что здесь ее плохо лечили. Потом еще к одному, а когда Катя уже не реагировала на внешние раздражители, повезли обратно. Все это время ее таскали в джипе, в полусидячем положении, и в клинику заявились целой делегацией: здоровый, смахивающий на братка муж с таким же кумом и отец со старшим сыном. Видимо, решили, что именно так они смогут заставить «идиотов-врачей» исправить «ошибку». Пришлось вызывать охрану, а потом и полицию — муж с отцом набросились на Лидию Александровну, заведующую гинекологическим отделением, и нанесли ей несколько ударов по голове и животу. Девятнадцатилетняя Катя, у которой было уже двое детей, время от времени приходила в себя и тихо стонала, пока ее родные «вправляли докторам мозги». Буйных повязали, заведующая заняла свободную койку в травме, Катю перевели в шестое отделение, но ценнейшее, невосполнимое время было потеряно. Оставшийся на свободе братец попытался было тоже качать права, но Сапковский заткнул его моментально, на виду у всех: схватил за горло и молча долбанул башкой о свежеоштукатуренную стену. Прямо в перчатках и маске. Слава заценил.

Несмотря на хирургическое вмешательство, удаление яичника и части кишечника с последующей санацией брюшной полости, к трем часам стадия болезни перешла в терминальную. У Кати начался токсический шок и в себя она больше не приходила.

В реанимации постоянно дежурили медсестры и врачи, в два часа ночи Сапковский провел консилиум с ведущим хирургом и Веретенниковым, вызвал кардиолога и инфекциониста. Приглашенные скептически качали головами: для девушки было сделано все возможное, оставалось надеяться разве что на другие, высшие силы. Даже оглушенный братец осознал, ЧТО именно случилось, сначала громко и невнятно молился, а потом стал тихо рыдать, время от времени глухо стуча кулаком о колено.

Высшие силы не помогли. В пять часов утра Катя умерла, не приходя в сознание.

Остаток утра прошел невесело, но относительно спокойно, без происшествий, разве что Сапковский раздражал хмурым видом и сбившимся на сторону галстуком — как будто кто-то мог поверить, что где-то там, внутри, у него есть сердце. Верочку, у которой глаза не просыхали, отправили домой, а Влад, вместо того, чтобы помочь Славе, бегал звонить ей каждые десять минут. Новенький ординатор, присланный вместо Дубинина, не столько работал, сколько мешался под ногами, зачем-то назначив Гурвича заботливой мамочкой. Тот не очень-то с ним сюсюкался, но и не гнал — слишком уж драматичным оказался у человека первый рабочий день. Так себе начало врачебной карьеры, думал Слава, в одиночестве заполняя необходимые в случае смерти пациента бумажки. Даже у меня было получше — Никифоров всего лишь наложил в штаны и так уснул.

В конце смены уже наполовину одетого Славу тронул за плечо дежурный врач.

— К шефу зайди.

— Зачем? — не поднимая головы, Гурвич продолжил зашнуровывать ботинки.

— Тупой вопрос, — донесся ответ. — Наверное, на танец пригласить хочет.

Слава даже не дернулся. На танец, так на танец.

И очень удивился, обнаружив шефа у дверей собственной приемной, тоже одетого.

— Нет, у меня нет возражений! — процедил он кому-то в трубку с таким видом, словно его только что заставили съесть лимон без сахара. — Да, если вы настаиваете. Всего доброго.

Он шагнул в дверь, из которой, видимо, только что вышел, опустил на стол папку, вытащил оттуда двойной листок с текстом на бланке больницы. Слава неторопливо вошел следом. 

— Знаете, что это? — брови у Сапковского сомкнулись, образуя над переносицей две короткие горизонтальные линии.

— Понятия не имею, — без особой заинтересованности ответил Слава.

— Так прочтите! — прошипел шеф.

Слава слегка удивился, но прочел.

— Для прохождения курсов повышения квалификации… направляется… врач-интерн дневного цикла интернатуры, специальность… отделение. А, понял, это рекомендация, — сказал Слава, возвращая листок. — Здесь нет подписи. И имени тоже.

— Вас это удивляет? — Сапковской еще сильнее набычился.

Чего ты от меня хочешь, устало думал Слава, без спросу усаживаясь в кресло у стола и предоставляя Сапковскому выбор: последовать его примеру и занять свое место или продолжать стоять. Тот почему-то не стал садиться, видимо, не посчитал разговор достойным таких телодвижений, а может, не захотел быть вторым.

— Я понятия не имею, о чем речь, — развел руками Слава, а потом правую прижал к сердцу. — Могу поклясться на Библии.

— Ну конечно… — Сапковский вдруг повысил голос, что делал крайне редко. — Так вот: да, я подпишу эту рекомендацию, подпишу направление, потому что мне не оставили выбора, но сначала ты услышишь то, что я обо всем этом думаю. Хочешь ты этого или нет.

— А что это вы со мной фамильярничаете? — нагло захлопал глазами Слава, неумело пародируя Людмилу Прокофьевну и откидываясь в кресле так, как это делал сам Сапковский — с видом барина, только трости в руке не хватало. — Обращайтесь ко мне, пожалуйста, как положено…

— Не смей мне хамить! — взвился Сапковский, швырнув листки на стол. — Ладно, не будем терять время. Итак, повторяю — рекомендацию подпишу. Но если вы, ВЫ, Ярослав Адамович, будете продолжать в том же духе, то плохо кончите. В нашей сфере достаточно грязи, и я от многих мог ожидать подобного, но не от вас.

— Да что я сделал-то? — искренне не понял Слава и вскочил, выставляя впереди себя кресло, словно заколдованный меч для защиты от темных сил. — Чем убеждать меня в моих многочисленных грехах, лучше объяснили бы толком.

— Вы испытываете мое терпение, но хорошо, объясню, — зло сказал шеф. — Знаете, что такое зарубежная стажировка для врача? Врача любой квалификации? Это не приз, не выигрыш в лотерею, не подарок. Это прежде всего работа. Специалисты для этой работы должны отбираться. И как же так случилось, объясните, что оба варианта достались именно вам? Это весьма интересно, учитывая, как трудно было Веретенникову выбить в министерстве каждую стажировку. Но если бы кто-то, — он со значением покачал головой, — спросил мое мнение, то выбор был бы иным.

— Как… а разве… ну… — пробормотал ошеломленный Слава. — Если честно, я решил, что это вы меня рекомендовали.

— Да какого дьявола мне нужно было это делать? — Сапковский уже не шипел, но выглядел крайне раздраженным. — Вы всерьез думаете, что справляетесь лучше всех? Да у вас не хватает элементарных знаний, умений, не хватает опыта! Эта стажировка для квалифицированного врача, а не для подмастерья! Там придется работать, возможно, ассистировать, и затем, уже в отделении, делиться полученными знаниями, оттачивать навык. А вы даже не окончили интернатуру!

— Я здесь ни при чем, — сухо сказал Слава. — Клянусь. Я не знал, что все… так. Хотя и догадываюсь, в чем дело.

— Да уж… как тут не догадаться, — Сапковский наклонился и быстро черкнул подпись на одном из листков. Потом посмотрел на Славу так, словно он был самым неудачным творением доктора Франкенштейна, и стал медленно вписывать имя и фамилию Гурвича. — Не нужно быть гением, чтобы понять.

— Мой отец не имеет к этому отношения, — поспешно добавил Слава, понимая, что его оправдания звучат жалко и неубедительно. — Это точно! Он бы не стал… Я не вру!

— Не ори! — Сапковский поморщился, закончил заполнять бумаги и демонстративно потряс ими перед лицом Славы. — Даже если ты прав, совершенно не хочется сейчас в это углубляться, ночь была тяжелой. Но на будущее я сделал выводы. Да, кстати… — он оторвал глаза от документов. — А с какого перепугу ты решил, что я стану тебе оказывать протекцию?

Славе показалось, что шеф сейчас засмеется, но тот не засмеялся, только брови чуть отодвинул друг от друга.

— Бог ты мой, — хмыкнул Сапковский, театрально укладывая руки на груди. — Вот это поворот… Неужели наше маленькое приключение дало тебе повод подумать…

— Да вас хрен поймешь, я уже и пытаться перестал, — искренне и от души высказался Слава, отодвигая ногой загрохотавшее кресло и становясь прямо напротив шефа, лицом к лицу. — То вы, извините, руками везде лезете и все прочее… то говорите, что я вас достал. Потом намекаете, что если бы я вел себя правильно, все бы и получилось… В общем, вы, Вадим Юрич, как та собака на сене, извините. У меня от ваших приставных шагов голова кружится. Вот.

— Браво, — саркастично ответил Сапковский и даже сделал вид, что хлопает. — Тебе нужно писать стихи, Слава. Или сценарии к любовным романам. Заработаешь миллионы.

— А вам… вам… — вспыхнул Слава, безуспешно пытаясь побороть обиду… — Не важно.

— Мне кажется, или твои поиски себя зашли в тупик? — уже спокойнее спросил Сапковский и чуть прищурился. — Ладно, объясняю на пальцах и в последний раз.

Сапковский «встал в позу» и заговорил медленно и чуть ли не по слогам, словно объяснял ребенку, почему вредно ковыряться в носу.

— Существует мнение, что служебные романы — моветон. На них накладываются строжайшие табу, за них порицают, ими пугают. У меня несколько иная точка зрения. Глупо требовать от людей не испытывать эмоций, которые даны природой и естественны, как то: симпатия или влечение. Это вредно для здоровья, а часто неполезно для производительности труда. Естественно, исключая педофилию. В некоторых профессиях, особенно творческих, без этого вообще невозможно, огромное количество шедевров было создано одним партнером для другого. А время от времени сбрасывать пар не такое уж преступление, особенно если подходить к вопросу с умом. Но во всем нужно знать меру и, как я уже говорил, думать! Это первое.

— Какая у вас, Вадим Юрич, нестандартная точка зрения, а главное, удобная! — съехидничал Слава, отражая атаку. — Но мы снова ходим по кругу, вы опять намекаете на отсутствие у меня мозгов. Придумайте, будьте добры, что-то новенькое.

— Второе. Все вышесказанное относится к тем случаям, когда между людьми действительно что-то было. В нашем случае, я думаю, утверждать подобное было бы слишком преждевременно.

— Идите, Вадим Юрич, знаете куда, с вашими эвфемизмами, — ругнулся Слава, поражаясь собственной смелости и воодушевляясь от нее же. — А как насчет называть вещи своими именами?

— И третье. — Сапковский внезапно протянул руку и аккуратно поправил на куртке Славы завернувшийся вовнутрь воротник. — Никакой флирт не должен мешать работе. Нужно уметь отделять зерна от плевел и ни в коем случае не смешивать личное и профессиональное. Иначе чревато, поверьте. Я бы предпочел, чтобы вы побольше занимались анализом, подходили к работе не с энергией средневекового лекаря, а с холодным, трезвым рассудком. И пациенты станут любить вас не потому, что вы хороший парень, а потому, что нашли и применили самый оптимальный способ лечения, наилучший, а не стандартный. А улыбочки и ночное бдение у постели умирающих оставьте медсестрам. Это будет гораздо более достойно, чем попытки обменять мою лояльность на свое миленькое личико.

Неизвестно, что больше всего возмутило Славу — несправедливое обвинение или оскорбление «миленьким личиком». Он сделал шаг назад, повернулся к столу и через секунду листки с рекомендацией были разодраны на очаровательные клочки.

— Это чтобы вас не мучили угрызения совести! — Слава гаркнул так, что в стенах кабинета зазвенело эхо. — И знаете, что… Вы же сами… Подаете не лучший пример! Делаете что хотите, с кем хотите, считаете, что вам все с рук сойдет? Ошибаетесь!

— Ты о чем? — Сапковский выглядел удивленным, и сделал движение рукой, словно собирался остановить Славу, но не успел — тот был уже на полпути к двери.

— А вот догадайтесь сами, раз вы такой гений у нас! — ядовито процедил Слава, хватаясь за дверную ручку. — Теперь ничто не помешает вам выбрать достойного кандидата, а не такое бесполезное, а может, и вредное существо, как я.

— Ты ведешь себя, как истеричка Дубинин, успокойся! — вопреки сказанному, Сапковский сам успокоился и выглядел почти благодушно. — А вот рвать документы — глупо. В любом случае, завтра мне вручат копии, и я их подпишу, не сомневайся.

— А может, не стоит? — Слава все никак не мог заставить себя открыть дверь, поставить последнюю точку. Он набрал в грудь воздуха, но закончил свою тираду тихо, почти шепотом. — Так меня баловать... Ведь есть другая, лучшая альтернатива, хоть и старовата, как по мне, да и профиль не подходит. Но это же не важно, правда? Главное — профессионализм? Зато отделение на отшибе, мало кто из своих забредает. Желаю вам удачи, Вадимюрьч… и настоящего мужского счастья. С вашим Архиповым!

— Детский сад… — снежком в спину ударил насмешливый голос Сапковского. — Ну, и тебе того же.

Стоять в пробке не было никаких сил. Слава бросил тачку на больничной стоянке, застегнул поплотнее куртку и к Варе пошел пешком, благо дом находился в нескольких кварталах, а еще он надеялся, что энергичной ходьбой сможет хоть немного сбросить нервное напряжение.

«Урод… «обменять лояльность!» Все, никаких больше мужиков, ни-ког-да! — твердил он себе, перемещаясь по улице с хорошей такой спринтерской скоростью. — Подумаешь, вспыхнуло что-то, как вспыхнуло, так и погасло. В конце концов, на свете есть девушки. От них хотя бы знаешь, чего ожидать».

Дома у Вари было восхитительно хорошо. Обласканный уютным женским теплом, накормленный до отвала и почти умиротворенный, Слава сидел за старинным обеденным столом, бесшумно размешивал сахар серебряной ложечкой и слушал. История оказалась короткой и банальной, Слава понимал, что рассказано гораздо меньше, чем скрыто, но не подавал вида. К нему снова вернулась прежняя — улыбчивая и разумная — подруга, милая девушка с добрыми глазами и чутким сердцем.

— Я до последнего думала, что сделаю это, — рассказывала Варя, подливая в кофе сливки. — В смысле, приеду в ЗАГС. А потом… ты не поверишь! Сначала каблук сломался. Но это ладно, для свадьбы туфли другие. Но потом такси, в которое я села, остановили гаишники. Минут сорок меня не выпускали!

— А позвонить? — упрекнул Слава.

— Так я же думала, что успею! Зачем людей зря беспокоить. А потом, когда уже с места тронулись и медленно так поехали, меня буквально как ошпарило. Что я делаю! Зачем? Позвонила Алене. Она говорит — заезжай ко мне, обсудим. И я поехала. Еще часа полтора оставалось, но я уже просто не могла вернуться. Сидела у нее и ревела белугой. Представляла его лицо, руки и… Вот, если коротко.

Про Алену Михайловну Слава уже слышал раньше. Она была какой-то дальней родственницей, работала в аптеке провизором и вроде как именно из-за нее Варя приехала в Одессу поступать. Слава подозревал, что эта бездетная, уже немолодая женщина в какой-то степени заменила Варе маму, потому что Яна, хоть и была лучшей подругой, в наперсницы совершенно не годилась.

В рассказе явно не хватало каких-то деталей, но Славе и в голову не пришло уточнять. После роскошного завтрака он сонно моргал и клевал носом, размышляя, как будет пешком и по холодине топать домой. Варя, заметив, как он зевает, предложила остаться и поспать пару часиков, а потом уже идти.

— Спасибо, пожалуй, соглашусь, упахался что-то сильнее обычного, — признался Слава. — Главное, чтобы не пришлось потом с балкона прыгать.

— Да ладно, я давно потеряла надежду на твое внимание, — засмеялась Варя. — Ты же единственный, кто ни разу, вообще никогда, даже не намекнул. И я все ждала, когда же у тебя прорежутся крылья. Или уже прорезались? Ну-ка, дай гляну. Дай, я сказала, а то вдруг улетишь!

Они немного побарахтались, шуточно сражаясь, Варя задрала ему рубашку на спине, убедилась, что нет там никаких крыльев, потрогала остатки синяков и, вздохнув, заключила.

— Повезет же кому-то.

— Это только так кажется, — покачал Слава головой и залпом допил густой сладкий кофе. — Более одинокого и неприкаянного Идальго, чем я, на свете нет.

— Это потому что у тебя мозги особым образом устроены, — осуждающе сказала Варя и для убедительности постучала пальцем себе по темени. — Да-да, не как у людей. Если бы все рассуждали как ты, человечество бы вымерло. Ну ладно, я не в твоем вкусе, но других девчонок, красивых, веселых — тьма. Да, конечно, хочется любить, быть любимым и все такое, но почему не подойти к этому вопросу с практической точки зрения? Любовь, страсть, всякие высокие материи еще будут в твоей жизни, их можно положить отдельно — а секс отдельно. Все так живут. Разве обычной симпатии, интереса, да банального физиологического возбуждения недостаточно?

— Для меня нет, я ведь уже говорил тебе, — Слава закусил кофейную сладость лимонным бисквитом. — Ух ты, вкуснота! Дашь рецепт?

— Он еще и готовит! — строго и чуть ли не обвиняюще заявила Варя. — Мужику нужен секс! Регулярный. И вообще…

Она внимательно посмотрела на Славу, заботливо вытерла с его щеки сахарную пыль.

— Странный ты в последнее время стал. Я закрутилась, сам понимаешь почему, а сейчас вижу. Плохо тебе, да? Думаешь, не понимаю, почему? Это же из-за нее, из-за этой сучки. И не смотри так, у тебя на лице все написано. Почему вы вообще расстались?

— Я не хотел, чтобы она танцевала в кабаке, — неохотно озвучил Слава основную легенду. — Летом ей предложили поработать в кордебалете, она согласилась, я разозлился и ее послал, а когда опомнился — она уже замьютила меня навсегда. Банально, ничего интересного.

— Темнишь, Славка, — не поверила Варя. — А и ладно, твое дело. Просто терпеть не могу, когда у тебя такая рожа.

— Какая?

— Словно тебя в густой лес привели и бросили. А в кармане — никаких крошек. Вот такая.

Слава едва не поддался порыву сказать ей правду, конечно, не упоминая Сапковского, хотя бы о сомнениях и муках ориентации. Он был уверен — поймет, а может, и даст хороший совет. Но от спонтанного камин-аута остановило сочувствие к самой Варе. У нее и так проблем достаточно, еще и свои вешать? Не стоит.

— Вот что, — сказала Варя, застилая огромную двуспальную кровать. — Сходи-ка ты к психологу, друг мой. Правда, это не просто психолог, Роксана — специалист по суицидам, в психдиспансере на Канатной работает. Мне хватило трех сеансов, максимум нужно — пять. Люди, которых я к ней отправляю, мне потом руки целуют.

— Ненавижу психололухов! — поморщился Слава. — Бр-р-р… Ну и за психушку спасибо, конечно.

— Не фыркай и не обзывайся! — отругала его Варя. — Завтра телефон найду, и пойдешь как миленький. А там видно будет, что с тобой делать.

Когда Слава улегся, Варя бросила ему повязку для сна и беруши, а потом задумчиво произнесла:

— Так странно. Вот ты лежишь сейчас здесь, и я совершенно не парюсь. Но как подумаю, кто мог быть на твоем месте…

— Вы нормально разошлись? — спросил Слава, хотя уже знал, что «нормально» не было.

— Более-менее. Когда он понял, что деньги у меня есть, и я все возмещу, успокоился. Хотя, конечно… — Варя грустно вздохнула, — ни о каких хороших отношениях теперь речи не идет. Что ж, сама натворила дел — самой придется и разгребать.

— Понятно, — сказал Слава, сдерживая зевок. — Но учти, что бы ты там ни натворила, обижать, и даже пальцем тронуть тебя я не дам. И еще: что ни делается — к лучшему. Слушай, еще хотел у тебя спросить. Ты не знаешь такого Архипова, из детского отделения? Высокий такой, смазливый?

— Архипова? — выражение лица у Вари изменилось, стало настороженным, напряженным. — Вообще-то знаю, а зачем тебе?

Говорить полуправду всегда неприятно, но Слава справился на удивление легко.

— В админкорпусе встретил Дубинина, он нес какую-то чушь про него, если честно, я толком не понял, к чему…

— Слушай, — Варя присела на край кровати. — Все, что несет этот придурок, дели на десять, понял? Он растрепал тебе, что Никита гей? Да, это правда, и что? Я всегда была уверена, что ты не гомофоб, в отличие от Завьялова.

— Я не… — замотал головой Слава, — конечно, нет! Просто…

— Просто не обращай внимания на сплетни, ладно? Что бы кто ни говорил! И не только про Никиту, а вообще. Ты в курсе, что Митька собирается судиться с клиникой? Нет? Странно, он уже всех оповестил, Вера звонила, жаловалась, он даже ей умудрился чем-то угрожать. Все это проходящее… волна, накатит и схлынет. Спи!

Но успокоиться Слава не смог. Из головы не выходила утренняя стычка с шефом. Пытался припомнить сказанное, сложить слова и жесты в логичную связку, но ничего не складывалось, кроме того, что сначала шеф был разочарован, потом удивлен, а потом… Почему-то казалось, что в конце беседы его голос звучал сочувственно. С чего бы?

Злость и обида прошли, оставалась досада, как всегда, когда шеф брал менторский тон и «поучал». Слава и сам не понимал, почему не такие уж и обидные вещи так раздражают. Путаница с рекомендацией разрешилась, во всяком случае, у Славы вопросов больше не оставалось, но вопрос с Архиповым оставался открытым. Да и с самим Сапковским, в общем-то, тоже.

Поздним вечером, проведя половину дня в несвойственной для себя праздности, он отправился к родителям. Папы снова не было дома, а мама, элегантно одетая и с новой прической, стояла у зеркального шкафа в прихожей и поправляла бретельки на платье.

— Милый, убегаю, извини, — она осторожно прикоснулась губами к щеке сына. — Дом полон еды, поешь, Галя придет через час, я уже ближе к ночи приеду. — Ничего не случилось?

— Нет, все хорошо… — замялся Слава, не зная, с какой стороны лучше подойти. — Один вопрос, и заранее прости, если лезу не в свое дело. Ты откуда знаешь Сапковского? Мне показалось, что вы давно знакомы.

— Вообще не так уж давно, — Марина покачала головой, набросила на плечи серебристый палантин и изящным жестом затянутой в перчатку руки поправила на шее жемчужное колье. — Он несколько раз приходил на благотворительные концерты, иногда что-то жертвовал, кстати, не так уж мало, пару раз мы обменивались любезностями, все в рамках обычных банальностей. Знаю, что его считают крайне неприятным и самовлюбленным типом, но в целом — справедливым и не алчным, скорее наоборот. А сплетни… Знаешь, когда мы с папой поженились, тоже такой скандал разразился, ужас. Люди такие люди… Завидуют чужому уму, чужим связям и удачливости, а Сапковский, насколько я знаю, еще тот любимец фортуны. Пару лет назад какой-то родственник оставил ему пару лимонов баксов, он купил на них участок и построился — конечно, нажив этим себе не один десяток врагов. Больше я ничего не знаю, прости, родной. Кстати, а ты у папы спрашивал? Он мог с ним по работе пересекаться.

— Спрашивал, папа почти его не знает… — Слава вздохнул. Про дом и участок он уже слышал, а вот про наследство — узнал впервые. — Спасибо, мам.

— Но знаешь, вот ведь что странно… — задумавшись, Марина чуть закусила губу и по-мальчишески пощелкала пальцами. — Иногда мне кажется, возможно, просто кажется, что я в самом деле знала его раньше. Когда-то очень-очень давно. Лицо у него такое… смутно знакомое. Даже не лицо — выражение и взгляд. Но — откуда? Вот убей — не помню.

— Да ладно, мам, не парься, — Слава прижался щекой к ее колючему от блестящей ткани плечу. — Не важно.

— Но как только вспомню, — Марина потрепала Славу по волосам и улыбнулась, — ты узнаешь об этом первым, обещаю! Обязательно узнаешь!

И все же следовало кое-что проверить. Чтобы окончательно убедиться и не чувствовать себя идиотом. Дозвониться удалось только к часу ночи.

— Да-а… — прошелестела Ирочка в трубку. Как Слава и ожидал, ее голос звучал довольно и не очень внятно. — Сла-авка-а… Я пьяная немношк… Ничего?

— Да ради бога, — великодушно разрешил Слава. — Ирусь, два вопроса. Ты где вчера зажигала, звезда? И сегодня вечером тоже. На работе я тебя не видел.

— О-о-о-о… — пропела Ирочка и, наверное, улыбнулась. — Это секре-ет. Но у меня все-е хорошо-о-о.

— Ок, давай немного поиграем, — предложил Слава, стараясь не очень демонстрировать заинтересованность. — Я сам угадаю. Ты была в ресторане, да? Вчера. А сегодня — в ночном клубе. В каком?

— В «Атлантике», — призналась Ира. — Только не сегодня, а вчера. Не бог весть что, но было весело. Илья, слава богу, не танцевал, зато я оторвалась. Ты не поверишь, он сказал мне, что…

— Удивляюсь, как ты не померла там со скуки, с Веретенниковым, — бросил Слава пробный камень. — Он же зануда.

— Он платит по счетам, а это главное, — рассмеялась Ирочка. — А еще так трогательно ведет себя, даже жалко бедняжку. Когда его вызвали на работу, представляешь, не просто извинился, а оставил своего шофера, чтобы я сидела, сколько захочу, а сам на такси поехал! Настоящий джентльмен! А сегодня мы ездили в рыбный ресторан, ну, типа, заглаживал вину. Так старомодно…

— Ох, детка… — вздохнул Слава осуждающе. — И надолго тебя хватит? Пожалела бы человека.

— Илюша сказал, что если я буду хорошей девочкой, то он… Дальше нельзя, секре-ет... — Ирочка снова засмеялась каким-то своим мыслям, что-то пробормотала, выронила трубку, подняла, прошептала:

— Славка, не поверишь, он меня даже толком не трогал! Ну, так, чисто формально. Сказал, что у него большие планы, ради меня он на многое готов, прикинь! Из-за меня, вот так вот! Он ми-илый и гораздо лучше тупого бандита или извращенного папика. Не злись. Я хочу…

— Ну да, ты всегда чего-то хочешь… — сказал Слава и, не дослушав Ирочкины пьяные излияния, нажал на отбой.

Выбить престижную стажировку и гарантированно устранить, хотя бы на время, возможного соперника — это так «ми-ило». И старомодно. И по-джентльменски.

Кошмар, по сути, был не таким уж кошмаром: слепящая глаза ярко-желтая лампочка, стук в дверь, мутная фигура в черном проеме, узнавание и непонятный страх. А потом свет словно выключили. Встряхнувшись от липкого морока, Слава встал, перешагнул свалившееся одеяло, поплелся в душ. Дождавшись, пока прогретые кубометры пройдут через трубы нижних этажей, минуты две постоял под холодной водой. Помогло лишь отчасти: организм проснулся, но кнопка обычного настроя на позитив словно заела и не работала. Мнительность, которую он так в себе ненавидел, исчезать не собиралась, а собранные за вчерашний день эмоции, как в детстве, выплескивались в привычный сюрреализм сновидений. «Ты перестанешь видеть цветные сны, когда станешь взрослым», – обещала мама. Видимо, это время еще не пришло.

Заметив на умывальнике длинный светлый волос, Слава прихватил его салфеткой и спустил в унитаз. Он не считал себя брезгливым, легко переносил умеренный «творческий беспорядок», но волосы на умывальнике, желтые потеки в унитазе и вчерашний мусор в корзине считались в этой квартире табу. Слава занимался хозяйством часто и охотно: мыл окна и мозаику в ванной, натирал старомодный паркет и с удовольствием готовил. Галя помогала с закупкой продуктов, забирала в химчистку одеяла и зимнюю одежду, время от времени меняла погибшие цветы на живые, но остальное, с самого первого дня самостоятельной жизни, хозяин делал сам. Обещание, данное папе, выполнялось неукоснительно. 

Чисто по-дружески Ирочку нужно было оставить на ночь, не чужие ведь люди. В самом деле ему очень хотелось ее оставить, по многим причинам, но возникшие в памяти слова об адюльтере, как о крайне нежелательной форме связи, перебили вспыхнувшее было возбуждение, а накопившийся сексуальный голод подувял. Ирочка состояла как бы «в отношениях», а значит, трогать ее не следовало. Сразу вспомнились глаза Веретенникова – близорукие, полные тоски, которые моментально оживились, как только Слава положил ему для подписи документы на стажировку. О том, чтобы человеку, который не сделал тебе ничего плохого, воткнуть нож в спину, не было и речи. Уже потом, когда Ирочка ушла, он подумал о Варе. Подумал крепко, но с обычным нулевым результатом. Здесь, как назло, получалось наоборот: Варя была абсолютно свободна, раскована, красива и в его вкусе, но не возбуждала. С ней хотелось лежать рядом и болтать, заниматься вместе чем-то полезным, поедая мороженое, смотреть кино или беситься. А вот трахаться не хотелось от слова совсем. 

Или – или, со всеми, без исключений. Те, кого хотелось затащить в койку, в подавляющем большинстве в другом качестве не интересовали. Однажды, застав здесь одевающуюся незнакомую девушку, Галя поинтересовалась, не хочет ли Слава познакомить ее с родителями. Это предположение вызвало недоумение и шок – он не желал ничего подобного и поразился, как такая мысль вообще могла прийти кому-то в голову. Эх, как все-таки было бы здорово влюбиться в Варю... Она понравилась бы всем, даже Гале. В любом случае, с этим состоянием нужно было что-то делать, перестроиться, прийти к компромиссу с самим собой. И найти уже, наконец, если не любовницу, то партнера. 

Кстати, о партнере. Забавно, но Сапковский, выдавший на гора этот полезный совет, явно намекал не на девушку. При этом он не шутил и даже не язвил, а выглядел серьезным и чуть ли не озабоченным. В тот день, то есть вчера, шеф вообще вел себя несвойственно имиджу. И хотя причина имелась, причем серьезная, хотелось думать, что дело не только в очередном трупе, оказавшемся на операционном столе, а в чем-то еще.

Вчерашнее утро выглядело обычным зимним утром, хмурым и беспросветным, после ночного дождика улицы местами обледенели, и никто из шестого не удивился, когда из травмы им снова «подкинули» смертника.

Вопрос, почему Маевский, заведующий отделением травматологии, ведет себя настолько непрофессионально, назрел давно и был все еще открыт. Они с шефом смотрелись как протагонист с антагонистом: Сапковского коллеги считали заносчивым и эгоистичным козлом, Маевского – «золотым сердцем» и душкой. Каждый виртуозно играл свою роль, но в последнее время Слава научился не доверять ушам, а судить исключительно по делам.  Ходили слухи, что оба босса вместе учились, хотя травматолог выглядел лет на десять старше и далеко не денди. У обоих имелось собственное лобби в высшем руководстве: у Сапковского – главврач и кто-то в министерстве, у Маевского – в управлении горсовета, он и являлся основным спонсором и донором больницы. Возможно, война шла именно на том, недоступном простым смертным уровне, но так или иначе, отдуваться в который раз  приходилось шестому и Сапковскому лично. 

Пациент был свой, изученный вдоль и поперек: хроник-язвенник семидесяти лет, большой любитель выпить, но, в отличие от Никифорова, добрый и славный старичок. Его привезли внуки, которые и рассказали трагическую историю: дедушка принял на грудь и отправился в гараж к приятелю, где разыгралась ссора. В результате – разрыв селезенки, серьезная травма печени. Все усложнялось преклонным возрастом, состоянием сильного опьянения и  тем, что не сразу сообразили, в чем дело. В общем, снова протупили и потеряли время – сначала родственники, принявшие болевой шок за белую горячку, потом битый час его мурыжили в травме, отправив беднягу сразу на МРТ и проигнорировав огромную гематому на боку. Дедуля умер прямо на столе, в тот самый момент, когда Завьялов измерял пульс, а Сапковский готовился к операции. Влад, бестолково оправдываясь и кусая губы, сам констатировал смерть, дежурный врач грубо матерился, а шеф грозно взирал на все это безобразие с видом ангела Азраила. 

Двое умерших за два дня – это было слишком даже для закаленных гастроэнтерологов. На итоговую пятиминутку пришибленный коллектив полз как на Голгофу, ожидая страшных кар, штрафов и ядовитых метафор в свой адрес. Все ошиблись. Безапелляционным тоном, противоречить которому решился бы разве что душевнобольной, шеф заявил, что никто не виноват, все действовали четко и слаженно, а если у кого вдруг разыграется чувство вины и желание самобичевания – пусть посидят в уголке и поплачут. А потом, огорошив присутствующих до крайности, сказал всем спасибо и отпустил.

Возможно, именно это «спасибо всем» и подтолкнуло Славу к двери приемной, а может, подсознательное чувство, что «так надо». 

В кабинете приятно пахло чем-то восточным, пряно-цитрусовым. Наверное, где-то горела аромалампа, но, обшарив глазами кабинет, Слава так ее и не приметил. Сапковский сидел за столом и читал что-то в телефоне, но, как только Слава вошел, перестал это делать.

- Да? – спросил он удивленно, а когда в телефоне пискнуло, нажал отбой. – Что-то случилось?

В этот раз его галстук не сбился, гладко выбритая щека матово отсвечивала в тусклом пятне окна. Голос звучал устало и казался более хриплым, чем обычно.

- Я хотел попросить прощения. Постараюсь в будущем не...

- Сядь-ка, – Сапковский указал Славе на ближайший стул. – Погоди минуту.

Он снова взялся за телефон, набрал номер. Это показалось Славе хорошим знаком и свидетельствовало, как минимум, о доверии. Не выставил за дверь, надо же. Он уселся поудобнее и тут же наткнулся глазами на стоящую на полке крошечную фигурку Будды, из головы которой едва заметно вился легкий дымок. Слава с наслаждением вдохнул струящийся оттуда аромат и навострил уши.

- На какое время у тебя рейс? – строго спросил Сапковский у айфона и посмотрел на стенные часы. – Ага, лады. Спокойно, успеем. Это еще зачем? Я против, но ты же не послушаешь. Потому что ты никогда не слушаешь. Если не хватит, снимешь с моей и не морочь голову. Все, до связи. Ну?

Последний вопрос адресовался растекшемуся на стуле Славе, который от неожиданности аж вздрогнул.

- Да, то есть... – Слава откашлялся и принял смиренную позу. – Я вижу, вы заняты, не стану отнимать время. Был не прав, извините. Действительно, детский поступок. И...

- Извинения принимаются, – кивнул Сапковский и вопросительно прищурился. – И..?

- И я решил, что все же поеду на стажировку. Знаю, вы это не одобряете...

- Похоже, никому нет дела до того, что я одобряю, – вздохнул Сапковский обреченно. – Ладно, лирику в сторону. Ты передумал, как, собственно, я и предполагал. Направление на стажировку у Вари, зайди к ней и заполни. Только быстро, если хочешь подписать сегодня, через два часа Веретенников улетает, вернется уже на следующей неделе.

- Спасибо, – Слава облегченно выдохнул. Он не ожидал такой спокойной реакции и готовился, как минимум, к неприятному разговору. – Знаете, я подумал над вашими словами. О том, что я недостаточно подготовлен. Поэтому просмотрел программу и думаю, что успею подготовиться, пока еще есть время.

- А вот тут ты прав, – Сапковский вдруг хищно ухмыльнулся и потер руки одну об другую. Слава насторожился, предчувствуя неладное. Шеф выглядел как кот, уложивший связанную мышь на сковородку. 

- Догадываюсь, что твой выбор пал на предрождественский Берлин, и где-то я тебя понимаю... – бровь Сапковского чуть дрогнула и застыла. – Вынужден огорчить. Туда ты не поедешь. 

- А... куда я поеду? – не понял Слава. – И почему не в...

- Потому что я сам выбрал тебе место и тему для стажировки. Ты отправишься в Хайфу, и не через две недели, а через три. Как только закончишь готовиться по выбранной мною теме и по моей программе. 

- Не понял, – честно признался Слава. – В перечне городов вообще не было Хайфы.

- Ну а теперь есть, – улыбка Сапковского стала еще более торжествующей. – Это учебная стажировка, там не будет дипломированных врачей, только студенты и интерны. Мне кажется, это тебе больше подойдет. Усмирит гордыню. 

Слава покраснел.

- Я никогда не считал себя лучше других, – сказал он, глядя в пол. – Это вы сами зачем-то  придумали. Хайфа так Хайфа. А какая тема?

Сапковский вынул из стола и подтолкнул к интерну распечатанный лист бумаги с витиеватым логотипом и шапкой неизвестной клиники, где зеленым маркером было обведено: «Инвазивные, неинвазивные и эндоскопические обследования верхних и нижних отделов пищеварительной системы».

- Э... – пробормотал Слава озадаченно. – Так, а... Собственно... я хирург, а здесь исключительно диагностика... Да и оборудования такого у нас и в помине нет.

- В нашем деле не бывает лишних знаний, друг мой! – победительно и слегка иронично провозгласил Сапковский и подошел к Славе поближе. Положил руку на плечо, взял двумя пальцами за подбородок, заглянул в глаза. – И с остальным разберемся. Ну, Гурвич, не злись. Ты молодец, что пришел, но помни главное: если мы играем вместе, то только по моим правилам. Соглашайся или уходи...

- Да понял я уже, понял, – буркнул Слава, осторожно отодвигая чужую руку. – Вы победили, вам же кровь из носу, но нужно сказать последнее слово. О-кей, пусть будет так. Но знаете – вот не завидую идиоту, который решился бы с вами стреляться. Вы бы ему даже дуэльные пистолеты выбрать не позволили. 

- Ну это смотря кому, – довольно хмыкнул шеф. – Значит, согласен? Вот и отлично, если  дальше будешь вести себя молодцом, возможно, мы даже поладим.

- Серьезно? – Слава аж воздухом подавился и резко подался вперед, грохоча стулом. – Это вы в каком смысле?

- В рабочем, в каком же еще, – ответил Сапковский, но тут же осекся и снова ухватил Славу за руку. – А ну-ка, стой. Ты опять?

- Ой, я вас умоляю, только не начинайте, – с мукой в голосе и совершенно искренне попросил Слава. – Вам все равно, а я потом нормально спать не могу. Блин.

- Я по-онял, – задумчиво сказал шеф, осматривая свою законно добытую «мышь» чуть ли не с нежностью. – Да, проблема... Ну так найди себе кого-нибудь. Партнера, приятеля. С твоей физиономией это вряд ли сложно. 

- Если бы все было легко, – вздохнул Слава, – я бы так не дергался при виде вас, Вадим Юрич. Но увы. И то, что вы босс, не очень-то и спасает.

- А ну, посмотри на меня! – приказал Сапковский и еще раз осторожно приподнял Славе голову. – Поморгай. Еще. Покажи язык. – Он слегка нажал на место между третьим и четвертым шейным позвонком, тщательно исследовал лимфоузлы на шее. – Тут не болит? А тут? 

Возражать и трепыхаться Слава не стал. Он послушно выполнил все, что от него требовали, и был рад, когда отпустили целым и невредимым. 

- Ну, как ты?

- В смысле? – Слава поправил ворот халата и отступил на шаг.

- Живой? 

- А, вы об этом, – догадался Слава. – Это совсем другое, если вы доктор, а я пациент.

- Значит, так пусть пока и остается, – заявил Сапковский, как бы ставя точку в этом скользком вопросе. – Склеры красные, у крыльев носа расширенные сосуды, ничего хорошего, – зловеще резюмировал он, усаживаясь за стол. – Спать – семь часов минимум. Поменьше соленой и жирной пищи. Никакого алкоголя. Если куришь, даже изредка – бросай. Считай, это приказ. 

- У меня не получится так, – пожал плечами Гурвич. – Рано утром пробежки, после работы тренировки. Только на выходных отсыпаюсь.

- Чушь, – Сапковский слабо шевельнул ладонью, словно речь шла о какой-то незначительной ерунде. – Ты мне нужен выспавшийся и с ясной головой.  Хочешь бегать – бегай. А с мордобоем завязывай. И последнее...

- На целибат я не соглашусь, и не уговаривайте, – попробовал пошутить Слава. – Все,  молчу.

- Меньше болтай об этом, – сказал Сапковский серьезно. – Не забывай, что ты не в бассейне, а в террариуме. Все, свободен.

Пока Слава топал к выходу, вспомнил, что пропустил кое-что важное. Развернулся на пороге, почесал в затылке, уставился на шефа, который уже принялся что-то строчить в ежедневнике.

- А... ну, подготовка же. Как мне, ну...

- График занятий и методички возьмешь у Вари. Четыре раза в неделю по два часа, думаю, хватит. Плюс немного практики.

- Э-э-э... – Слава продолжал стоять и хлопать глазами. – Так... а с кем же я буду заниматься?

Сапковский поднял глаза от своей писанины и медленно, едва заметно склонил голову набок. 

Но Слава еще долго не мог отделаться от ощущения, что в самом конце, буквально секунду назад, ему дали некий посыл. Но в чем он заключался и был ли вообще – так и не понял. А вечером явилась Ирочка с бутылкой вискаря и потребовала уделить ей крупицу драгоценного внимания господина доктора. 

- Сваливает на три дня, – возмущенно сообщила девушка, ловко отвинчивая крышку тяжелой бутылки. – Оставляет меня одну в этой жуткой квартире. 

- Почему жуткой? – не понял Слава. 

- Ты б ее видел! – фыркнула Ирочка. – Конура убогая. Представь: железная крашеная  ванна, линолеум на полу и обои в цветочек! Про плитку на кухне я даже говорить не буду – у моей бабки в восьмидесятых была посовременнее. Мне там так хреново, Слав...

- Между прочим, – заметил Слава слегка злорадно, – твой Илюша тоже не в президентских хоромах живет. Я был у него, там обычная трешка, стандартный ремонт, разве что дом классный, на Французском бульваре.

- Я в курсе, – Ирочка закатила глаза. – Но заметь, даже туда он меня не приглашает.

- Ну, жены у него точно нет, – усмехнулся Слава. – Но есть собака женского полу и домработница. Может, опасается, что этим дамам ты не понравишься?

Ирочка стукнула его по затылку, обозвала наглым мажором, в одиночку выпила первый шот и, отказавшись от шоколадки, грустно спросила:

- Слав, как ты думаешь, мне еще не поздно от него свалить? В общем, не могу я. Думала, что смогу, но нет.

- Сможешь – что? – уточнил Слава, хотя отлично все понял. Ирочку в последнее время  вообще несложно было понять. 

- Не тупи! – Ирочка погрозила ему кулачком. – Сделать его мужем. Жить с ним и все такое.

- Ирка, я уже даже не спрашиваю – есть ли у тебя совесть, – сердито ответил Слава, отбирая у подруги бутылку, – потому что у тебя ее нет. Но как так вообще можно? Он же человек! Живой!  

- Он нудный, – насупилась Ирочка. – То есть, вообще иногда даже веселый, но все равно. А когда подумаю про постель... Короче, Славка, хелп ми. Помоги, ты же у нас умный.

- Стоп, ты что, ты... вы еще даже не трахались? – изумился Слава. – И как он, ну... Переносит такое отношение?

- Сложно, – Ирочка смущенно опустила глаза вниз. – На этот случай у женщин всегда есть отмазки. 

- Критические дни, растянутые на недели? – Слава гневно посмотрел на нее и осуждающе покачал головой. – Как в кабак идти – так всегда пожалуйста. А как помочь мужику расслабиться... Тебе что, трудно ему дать?

- О боже! – Ирочка возмущенно всплеснула руками. – Не трудно. Но некоторые идут и берут, а этот ждет не пойми чего. У моря, наверное, погоды. Сама я к нему не полезу, ты же помнишь, я вообще не очень по этому делу. Короче, пока он джентльменствует и ограничивается петтингом, мне все подходит. Но когда-то лафа закончится...

- Помню, а как же, – ответил Слава и передразнил ее: "Сла-а-ав, ну давай быстре-е-е, у меня сериа-а-ал!" 

- А тебе пофиг было, – рассмеялась Ира. – Завалил, вставил, высунул, отвалил. Потому что ты другой. Эгоист, конечно, но зато все было честно. И мне нравилось, как ты меня хочешь.

- Вот же зараза, – Слава принял игру и тоже засмеялся. – Не так уж все было плохо, правда?

- Мне кажется, ты и сейчас меня хочешь, ведь так? – Ирочка изогнулась в талии и чуть повела плечиком. – Да вижу я все, вон слюни уже пустил. Хочешь?

- Это ничего не значит, – вздохнул Слава, ничуть не смущаясь. – А если ждешь от меня совета, то держи: возвращайся домой и жди своего принца. Именно так поступают принцессы. Илья светлокожий шатен и жуткий карьерист, вряд ли у него сверхсильное либидо, перетерпишь. А если хочешь отвалить – делай все честно. По-человечески. Дождись и все объясни. Идем, я провожу тебя.

Оказалось, что стук был самым настоящим, но не в дверь, а в окно. Включив подсветку бара, Слава распахнул раму кухонного отсека и достал с наружного карниза затвердевший округлый комок. Он опоздал: воробей был стопроцентно и возмутительно мертв. Об этом красноречиво свидетельствовали холодная, как лед, нахохленная грудка, розоватые, прижатые к взъерошенной грудке окоченелые лапки, чуть свернутая на сторону головка с полураскрытым клювом. В тепле птичий труп начал быстро оттаивать и подтекал, образовывая на мраморном верзалитовом подоконнике неопрятную желтоватую лужицу.  Возможно, заметь его Слава сразу, минут сорок назад, можно было попытаться отогреть, откачать несчастную пташку. Хотя... маловероятно. В любом случае, сейчас надежды воскресить создание божие не было никакой. 

Вот же глупое существо, сетовал Слава, набрасывая куртку и втискивая босые ступни в беговые кроссовки. Куда летел, зачем... С чердака, наверное. Скорее всего, был болен или слаб от голода, но так и не добрался до заветных крошек во дворе. Не дождался рассвета. Чертов мороз... Чертовы безмозглые птицы, умирающие на окне, словно для этого нет других, более подходящих мест. И есть ли они вообще – такие места... Но похоронить нужно, не бросать же с третьего этажа или, тем более, в мусор.

Саваном для замерзшей птицы стал пакет для завтраков из вощеной бумаги. Слава закрепил его пластиковым зажимом, спустился во двор и едва не навернулся прямо на крыльце. Нет, покрытый ледяным настом асфальт еще ночью был щедро присыпан песком, это натекло с белья, вывешенного за окно второго этажа соседкой Нюсей. С огромных розовых панталон, широченных мужских спортивок с лампасами и двух застиранных наволочек капало до сих пор. Слава чертыхнулся, перепрыгнул обледенелую ступеньку,  добежал до фонтана, закрытого на зиму целлофаном, отковырнул кусочек плохо пригнанной облицовочной плитки с внешней стороны – копать мерзлую землю было бессмысленно. Завернутое в бумагу мертвое тельце идеально поместилось в образовавшуюся нишу. И кошки не достанут, не раздерут на клочки... Слава немного постучал по плитке носком кроссовки, притрусил сверху песком. Спи, малыш, спи спокойно.  Не так уж и прекрасен этот мир. Даже для людей.

Люди, как ни парадоксально, умудрялись создавать проблемы на пустом месте и вели себя нелогично. Например, Варя, позвонившая в девять вечера, сухо сообщила, что в приемном покое для него есть сообщение, но категорически отказалась объяснять, в чем дело. Славе показалось, что она на что-то обижена, но голова и так была забита всяким разным, поэтому особо не докапывался. Отец три дня подряд ночевал в клинике, и две женщины, оставленные без надежного мужского плеча, замучили «ребенка» тревожными звонками в режиме 24/7. Их тревога передалась Славе, и сон, скорее всего, был того же происхождения. 

Игнорировать даже самое отвратительное настроение – умение крайне полезное. Отец всегда утверждал, что подчиняться эмоциям – признак инфантильности, и редко был по-настоящему взволнован, во всяком случае, внешне. Слава в этой области особого дзена не достиг, но заставить себя сделать то, что нужно, а не то, что хочется, обычно проблемы не составляло. Вот и сейчас, хотя погода «шептала», а после вчерашней тренировки ныла ступня, он быстро оделся и вышел на пробежку, вдохнул сырого, стылого воздуха и приготовился к неприятной и кусачей, но вполне терпимой боли в легких. Мышечные волокна требовали своей доли кислорода, глюкоза и аминокислоты жаждали расщепления, и прежде всего требовалось утолить этот голод, а потом уже любой другой. Машинально произведя нехитрый подсчет, он удивился – выходило, что он бегает, практически без перерывов, уже без малого двадцать лет. Надо же...

Сбегая вниз по ступенькам, он вспомнил пятилетнего себя, разбуженного ранним утром, замотанного в одеяло, как в кокон. Вспомнил отца, стоящего у кровати. Вспомнил, как чудовищно, до боли в висках хотелось спать, как не слушались руки и ноги, и каким несправедливым, обидным до слез казалось то, что все – и мама, и Галя, и весь дом – спят, а ему нужно вставать.  

Да... с пяти лет все и началось.

Иногда Слава плачет – по-детски горько и тихо, чтобы никого не разбудить, но папа не обращает внимания на слезы, его этим не пронять. Он отбрасывает в сторону тонкое дешевое одеяльце и гладит сына по торчащим в разные стороны, влажным со сна кудряшкам. 

- Вставай.

Слава покорно, покачиваясь, как сомнамбула, садится на постели. Ему кажется – он совершенно одинок и потерян в холодном и беспощадном мире взрослых. Ступни не достают до пола, им холодно, всему маленькому телу зябко и неуютно, мальчик подтягивает коленки к животу и вжимает голову в плечи. И только потом, спустя бесконечные секунды, поднимает глаза. Папин взгляд полон неотвратимой решимости и в то же время ласков и нежен.

- Вставай, сынок. Сегодня отличная погода, – говорит он, и Славу гипнотизирует этот тембр – властный, глубокий, проникающий до самого сердца. Голосу невозможно, да и не хочется сопротивляться. Для папы он сделает все что угодно, вот только... Как же хочется спать... спать... минуточку только... одну минуточку...

 - Ты же хочешь быть сильным? Вырасти большим, выносливым, не болеть, хорошо учиться? А как ты защитишь маму, если будешь хилым и слабым?

- От дракона? – уточняет Слава, судорожно зевая и потягиваясь.

- От дракона, – кивает отец и подушечкой большого пальца, слабо пахнущего одеколоном, осторожно вытирает у сына слезу, скорбно ползущую по румяной щеке. – Я знаю, тебе хочется спать, это нормально. Не обращай внимания. Просто вставай.

Изо всех сил пробираясь сквозь сонную муть, Слава всматривается в папино лицо. Оно кажется ему величественным и прекрасным. Почти черные восточные глаза поблескивают в темноте, из ворота клетчатой рубашки видны темные курчавые волосы, Слава много раз трогал их – они жесткие, как проволочки для поделок. Папа слегка улыбается в густые усы и оглаживает небольшую каштановую бородку. Папины руки – сильные, с твердыми пальцами, легко выдергивают мальчика из постели и ставят босыми ногами прямо на ледяной пол. 

- Холодно-о, – жалобно скулит Слава, глядя на отца снизу вверх. Тот кажется ему огромным.

- Я знаю, – отвечает отец и снова улыбается. – Идем, нам пора. 

Папа похож на бога. На Галиного Бога, того самого, с длинными волнистыми волосами, нарисованного на тусклых картинках, что расставлены и развешаны в ее небольшой комнате. Слава знает, что они называются иконы, и некоторые люди им поклоняются. Хотя папа, по мнению Славы, гораздо круче. Папа кажется ему повелителем мира, наверное, он мог бы, если бы захотел, включить солнце ночью или выключить луну. Папу все слушаются: пациенты, мама, Галя и даже сердитая дворничиха Клава. Папа не такой печальный, как Галин бог, он умеет улыбаться, изредка даже смеется. И тогда в уголках глаз проявляются красивые лучики-стрелочки, называются морщины. Они бывают у взрослых, у красивых и умных и не очень красивых и глупых взрослых. Слава кивает в ответ на папины слова, но детские сказки о драконах уже в прошлом. Ему хочется стать как папа – таким же красивым и таким же всемогущим. Это полуподсознательное желание еще смутно оформлено в голове, о таких  понятиях, как власть или невербальная коммуникация, он еще не имеет представления, но умение одним жестом, поворотом головы, скупой фразой или даже взглядом заставлять людей следовать твоей воле кажется волшебным, сказочным, божественным. И если для обретения могущества и лучиков-морщинок нужно умыться холодной водой, выйти на пробежку, подтянуться на детском турнике, съесть невкусную овсянку и выпить стакан вкусного молока – он сделает это.

Мальчик кряхтит, вздыхает, как маленький старичок, и бежит за отцом, умываться.

За пределами двора дела обстояли вполне прилично, проезжая часть выглядела терпимо, а значит, есть шансы добраться к соседнему стадиону невредимым. Но отбежать далеко от дома и даже перейти дорогу Слава не успел. Увидев на вибрирующем телефоне знакомый номер, он так резко затормозил, что, поскользнувшись, едва не влетел в припаркованный рядом рефрижератор. Похолодевшим пальцем прямо на ходу он ткнул в зеленый кружок, промазал, ткнул снова и наконец попал.  

- Да, пап! – закричал Слава в телефон, пытаясь унять панику. – Что-то случилось?

- Нет, все в порядке, – послышался спокойный голос отца. – Ты только что прошел мимо моей машины. Я у аптеки, поворачивай. Доброе утро.

- Привет, фууух... как же ты напугал меня, – с невыразимым облегчением проговорил Слава, усаживаясь на пассажирское сиденье и вытирая со лба моментально выступивший пот. – Здравствуй, пап. Я жутко рад тебя видеть.

Они обнялись, как делали всегда, когда не виделись несколько дней. Слава, не особо скрываясь, осмотрел отца цепким профессиональным взглядом. Тот плохо выглядел. Сероватые тени под глазами, запавшие колючие щеки, проступающая сквозь естественную смуглоту бледность, и возраст тут был ни при чем. Это была усталость, накопившаяся, болезненная. Слабый запах табака подтверждал то, о чем домашние и так знали: несколько операций подряд, скорее всего, сложных. Еда всухомятку, отсутствие нормального сна, стресс. 

- Чего это ты так переполошился? – спросил Гурвич, угадывая настроение сына. – Выглядишь, словно за тобой кто-то гнался. 

- Да... так. Сон видел странный. С тобой в главной роли, между прочим.

Отец рассмеялся, подмигнул.

- Надеюсь, в завтрашнем сне ты увидишь кого-то гораздо более симпатичного. А лучше – симпатичную.  

- Зачем ты садишься за руль после операции, – сварливо пробурчал  Слава, игнорируя шутку. – Ведь можно взять такси. Сколько раз я просил тебя этого не делать...

- Не я, – отец коснулся руля и медленно тронулся с места. – Дима оперировал. Я чувствую себя нормально. Не ворчи. 

- Ладно, не буду... – Слава удивленно повернул голову к окну, провожая взглядом удаляющиеся очертания тонущих в утреннем тумане соседних домов. – Пап, ты куда? Если ко мне, так это в другую сторону. Немного неудачное время для прогулок.

- Я с удовольствием выпью с тобой кофе, – возразил Гурвич, сворачивая на проспект. – В нейтральном месте. Пропусти, пожалуйста, пробежку.

- В нейтральном месте? Это еще в каком? 

- Увидишь. – Отец говорил бодро, что вселяло надежду, но не объясняло, почему он не подождал с переговорами до вечера.

- Надеюсь, я не сделал ничего такого, что заставило бы тебя волноваться? – спросил Слава, когда они подъезжали к Лукойловской заправке.

- Я тоже надеюсь, – неопределенно ответил Гурвич и затормозил у крошечной закусочной, которая, судя по освещенным окнам, работала круглосуточно. – Приехали. Здесь нам сделают отличный кофе. Да, и не вздумай давать этим людям деньги – обида будет на всю жизнь. Я потом сам.

На заправке было пусто и ветрено, зато в кафешке обнаружился целый один посетитель – бритый наголо парень в потертой дубленке и кожаных перчатках с обрезанными пальцами. Тот что-то ел, шумно чавкая, неаппетитно слизывая с губ кетчуп, и все время кашлял; обернувшись на вошедших, он поприветствовал их поднятием пивной бутылки.

Слава с отцом уселись за небольшим столиком, дождались пожилого суетливого официанта, с трудом, но все же смогли пресечь его попытки позвонить хозяину и заказали два кофе, сливки и блюдечко пахлавы. 

- Передавайте привет Мансуру, – попросил Гурвич, передавая верхнюю одежду усатому дядечке в сером фартуке до щиколоток. – Как дела у Зафиры?

- Не поверите, все еще живая, – хитро подмигнул официант. – Обязательно передам, спасибо, что навестили нас, доктор, и благослови вас Аллах.

- Ты оперировал эту Зафиру? – с интересом спросил Слава, прислушиваясь. Где-то на кухне раздавались указания, причем таким тоном, словно кофе собирались варить, как минимум, из жидкого золота. 

- Да, лет семь назад. Теща хозяина. Восемьдесят лет, по-русски – ни слова, всего боится, намучились с диагностикой по полной программе. Там было все достаточно плохо, и, если честно, я понятия не имею, каким образом этой даме до сих пор удается играть с Богом в кости.

- Часто ходишь сюда? 

- Изредка заглядываю. Кофе у них в самом деле чудесный, тихо. Если долго не захожу, начинают волноваться. Хорошие, очень порядочные люди.

- И как ты расплачиваешься с этими «хорошими людьми»?

- Через Диму, – нехотя признался Адам. – Он иногда здесь обедает, а я время от времени спонсирую ему это удовольствие.

- О как! – недовольно буркнул Слава. – Хорошо устроился.  И почему я не удивлен...

Димой звали папиного ассистента Дмитрия Аркадьевича Линевского, малопочтенного, по мнению Славы, субъекта, хитроумно втершегося к отцу в доверие. У тридцатисемилетнего Димы было трое детей от трех жен и вечные траблы с разводами и алиментами, на Гурвича он взирал не иначе как с подобострастным видом, слащаво улыбаясь и никогда не упуская случая поднять собственные ставки. Все знали, что Линевский подлизывался не только к начальству, но и к состоятельным клиентам, а с теми, кто победнее, вел себя напыщенно и высокомерно. Славу от этого буквально выворачивало, а отец почему-то не обращал внимания. Линевский одалживал у патрона деньги, постоянно ныл, какие бабы стервы, но  немаленькую зарплату тратил на тех же женщин, имея, как минимум, несколько связей одновременно. Несмотря на более чем сомнительный кейс, Дима считался кем-то вроде преемника Гурвича, тот помогал ему готовиться к защите, регулярно выбивал премии и другие преференции, и это тоже бесило Славу. Конечно, переубеждать отца он уже давно не пытался ввиду бесполезности, и относился к наглому ассистенту как к неизбежному злу. 

- Все прошло хорошо? – поинтересовался Слава, когда им принесли кофе, пахлаву и стеклянные блюдца с божественно пахнущими сухофруктами и орехами.

- Вчера? – уточнил Гурвич. – Сносно. Учитывая, сколько она тянула и до какого состояния себя довела.

- Островская? С невриномой?

- Да. Очень долго выводили из наркоза. Состояние стабильное, но слух слева уже не восстановится, скорее всего, потеряет левый глаз. Дима остался наблюдать, ему так спокойнее. 

- И твой прогноз?

- Обычный. Инвалидность, стандартные риски. Но десять-пятнадцать лет при правильном образе жизни реальны. Дима нервничает, но я думаю, обойдется...

- А если бы прооперировали раньше? Сколько лет она уже болеет?

- Восемь лет, почти девять. Тогда, конечно, было бы предпочтительнее. Но по статистике – все те же нарушения функции акустико-фациальной группы, вестибулярно-мозжечковые нарушения, та же вероятность рецидива. Предсказать, как поведет себя мозговое вещество  после оперативного вмешательства очень сложно. Увы, до уровня богов нам еще далеко.

- А немцам?

- Им чуть ближе, но до архангелов и они пока не дотягивают... – иронично ответил Гурвич, и Слава решил, что папа снова усядется на любимого конька и начнет рассуждать об искусственном интеллекте. Не угадал.

- Есть кое-какие новости. – Адам с благодарностью и под неодобрительным взглядом сына принял вторую чашку кофе, долил в него сливок и стал бесшумно и неторопливо размешивать содержимое ложечкой. 

- Плохие? – спросил Слава, снова начиная волноваться и машинально укладывая в рот ярко-оранжевый ломтик кураги. 

- Нормальные. Я увольняюсь из клиники, заявление уже написано и вручено кому следует. Токарев обещал подписать. Осталось две недели, и...

- Серьезно?.. – Слава ошарашенно уставился на отца и машинально проглотил так и не прожеванную курагу. – Увольн... Но... почему? Тебе же нравилось там работать, сам тыщу раз говорил, что без работы, без практики чувствуешь себя неполноценным! И, насколько я знаю, все эти толпы под окнами «Авиценны» – это толпы твоих пациентов, твоих, а не Линевского! И они тебя отпустили? Нет, я отказываюсь в это верить!

- Слишком много вопросов, не части... – Гурвич приподнял руку, прерывая сына. – И потише, пожалуйста. Конечно, есть причина, и ты узнаешь ее прямо сейчас. С одним условием.

- Маме не скажу, – помотал головой Слава.

- Она знает, – отец откусил кусочек вяленой дыни, медленно прожевал. – В некотором смысле это ее идея. Так что прими все спокойно и разумно. Как взрослый.

- Знаешь... – Слава не сразу нашелся что сказать, новость почему-то неприятно поразила его, заставила в очередной раз вспомнить, что отец не вечен. – Я потрясен, да. Был уверен, что до возвращения из Израиля ты возьмешь отпуск или что-то в этом роде. Маму я, конечно, понимаю, но...

- Эй, мужики, – Слава поднял голову и обнаружил рядом посетителя в дубленке. Тот топтался на месте, поворачиваясь то к Славе, то к Адаму. На бледном помятом лице парня блуждала туповатая улыбочка.

- Да? – отозвался Адам, отодвигая чашку. 

- Спичек не найдется? – громко откашлявшись, спросил мужчина, засовывая густо татуированные кисти рук в карманы. – Или зажигалки? Моя, похоже, только что окочурилась. 

- Не помогу, – развел руками Адам. – И, как врач, я бы советовал вам бросить курить.

- Поддерживаю, – Слава поморщился, уж слишком неприятный алкогольный душок исходил от просителя. –  А сейчас, извините, не могли бы вы нас оставить? Спасибо.

Парень вытащил руки из карманов, что-то пробормотал, скорее всего, ругательство, и, пошатываясь, вернулся на место. 

- И пить тоже... – проводил его взглядом Слава. – Бронхолегочная недостаточность как на ладони, и если не обструктивный, то хронический бронхит с гипоксией.

- Я не был бы так уверен, – возразил отец, потирая и разминая сложенные ладони, как он когда-то делал на лекциях. – Ты судишь по одышке и диффузному цианозу, это понятно. А заметил, как он руку машинально удерживает у левой стороны груди, плюс губы синеватые, лоб в испарине. Так что диапазон гораздо шире – от ревматизма до серьезных проблем с сердцем. 

 – Кстати, о кардиологах, – Слава встрепенулся. – Ты Петрову звонил? Что он?

- Ну, что он... – Гурвич вздохнул, чуть оттянул вниз серовато-сизый галстук. – Ругался долго матерно, грозился, что предаст меня анафеме и проклянет. Звонил Токареву, тоже ругался и угрожал. Решил, что они меня выжили.

- А это не так? – быстро спросил Слава и насупился.

- Конечно, нет, – отец вынул из держателя салфетку и стал методично, один за другим вытирать пальцы. – Это было только мое решение, сложилось оно не вчера, и Токарев три раза рвал заявление. Предлагал серьезные деньги, любые условия нового контракта. Но проблема в том, сын, что я больше не могу оперировать. Не. Могу.

- То есть... – Слава подался вперед, взволнованно глядя на отца. – Дело только в этом? Пап, прости, но это же ерунда какая-то. Разве обязательно стоять со скальпелем, можно консультировать, заниматься диагностикой, можно...

- Я знал, что это непросто понять, но все же постарайся... – Гурвич чуть склонил голову, скрестил руки на груди и продолжил. – Как думаешь, почему Амосов оперировал до семидесяти лет? И в семьдесят пять, по слухам, не бросал хирургию. Конечно, он был мировым светилом, гением, но основной причиной, согласно его собственным словам, была настоящая страсть. Не к женщине – к работе. Он не мог этого не делать, не мог не держать зажим, не копаться в переплетениях сосудов, не резать, не шить...  Дело в том, что... к огромному сожалению, противоядия от этого не существует. А принимать с девяти до двух в уютном кабинетике... жалкая, ничтожная замена... Нет, никогда.

 Слава молчал. Ему страшно, до комка в горле стало жалко отца, сильного и мужественного человека, научившего его всему на свете. Стало стыдно и за свою несдержанность, и за свою глупую слепоту. 

- Знаю, ты не любишь Диму, ладно, ладно, не отрицай, – Адам шутливо погрозил сыну пальцем. – И в чем-то, возможно, ты прав. Он обидчив, любит похвалу и стремится сделать карьеру...

- И это ты еще не назвал такие «милые» черты, как подлость, скупость и лицемерие, – не выдержал Слава. – Не представляю, как ты с ним работаешь, и ведь была же альтернатива, и не раз.

- Вот именно, – мягко заметил Гурвич, со значением наклоняя голову. – В том-то и дело, что перед моими глазами прошли десятки, если не сотни специалистов. Ни один Линевскому и в подметки не годится. И вот что я скажу тебе: как только Дима надевает халат и перчатки, как только подходит к операционному столу – это уже другой человек. У него не просто отличный потенциал, а уникальные способности. 

- И все равно он мудак, – бросил Слава. Слышать комплименты Диме было неприятно, особенно от отца. Особенно произнесенные убедительно и веско. С уважением. Он с трудом подавил в себе постыдную зависть к Диме и задал главный вопрос.

- И какое все это имеет отношение к твоему уходу из клиники? 

- Непосредственное, – отец помедлил, словно раздумывая, посвящать сына в детали или нет, но все же решился. – В последние полгода чувствую, как быстро утомляюсь, при тех же условиях, при которых раньше мог выстоять ночь напролет. Теряется реакция, скорость, а главное – внимание. Это общее ощущение, пока смазанное, но его достаточно, чтобы осознать – в таком состоянии я рискую. Прежде всего – здоровьем других людей, что в нашей профессии недопустимо. Вчера мне показалось, что немеют кончики пальцев,  буквально пару секунд, но продолжать я не рискнул. Я был уверен, что Дима справится без посторонней помощи, сначала ассистировал ему, потом вообще устранился, он продолжил операцию и закончил ее. Закончил  блестяще. И как бы Линевский не вел себя за пределами операционной, он в первую очередь талантливый хирург, и я со спокойной совестью могу уйти и оставить ему пациентов. А то, что в жизни он... скажем, не образец добродетели, для дела роли не играет. 

- Сюр какой-то, – расстроенно произнес Слава. – Линевский – отличный хирург, ты уходишь в отставку, Токарев подписал заявление, земной шар стоит на черепахе, и что там еще припасло мироздание? Сейчас мы выйдем на улицу, а вместо суши – океан?

- Я, кстати, был бы не против, – Адам успокаивающе похлопал сына по руке. – Не огорчайся так. Это еще не конец света, а где-то, возможно, даже начало. Очередной цикл завершен, да здравствует другой. А планы у нас следующие: перед отъездом в Израиль мы с мамой немного попутешествуем. Ты же не обидишься, если тебя мы оставим дома? Нет? Вот и прекрасно. Ну а после возвращения... Наш обожаемый Владлен Викентьич предложил твоему покорному слуге работу на кафедре. Надеюсь, этот вид полезной деятельности в какой-то степени удовлетворит мое честолюбие и пагубную склонность заставлять молодых людей делать то, чего им делать не хочется.  

- Повезет же кому-то, – проворчал Слава, ревниво глядя на отца. – Ладно... Главное, пап, чтобы тебе было хорошо и нравилось. Но, надеюсь, после того случая с онемением пальцев ты проверился?

- Конечно, – кивнул Адам. – Ничего особенного. Все те же старые шумы в сердце, как обычно, легкая аритмия. Думаю, дело тут в психосоматике. Чертовски не хочется стареть.

- Ты отлично выг... – начал было Слава и запнулся. – Выглядишь для своего возраста. Но, наверное, в самом деле нужно отдохнуть. И куда же вы, драгоценные мои родители, изволите намылиться?

- Мама хотела в Париж, но остановились на Португалии. Там дешевле, дядя Жора и Викки всегда нам рады, ну и до Франции рукой подать. А красное вино...

- ...полезно для сосудов, – закончил Слава. – Ну ок, пусть будет так. Если это все плохие новости, то ок.

- Надеюсь, что все, – ответил Адам, почему-то с вопросительной интонацией. – У тебя есть еще время?

Слава насторожился. И почему-то сразу понял, что разговор будет о нем.

- Конечно, есть, я слушаю.

- Ты решил уже, что будешь делать после интернатуры? Останешься или поищешь вариант поинтересней?

- И зачем мне что-то искать? – ответил Слава вопросом на вопрос, не придумав ничего более нейтрального. – Мне и здесь хорошо. Во всяком случае, пока.

- А что со стажировкой? – Адам продолжил форсировать неприятную тему. – Насколько я понял, Илья не согласовывал это с университетом, и тебе придется разбираться самому.  Но Рынский, конечно, будет только рад.

- Зато ты не рад, я правильно понял? – спросил Слава, уловив в голосе отца неодобрение.

- Правильно. И мне кажется, тебе лучше отказаться. 

- Почему это?

- Ты отлично знаешь, как именно она тебе досталась. И даже если пока это не достояние общественности, то только временно. Хотя, скорее всего, подумают сам знаешь на кого.

- И меня должно волновать чужое мнение? – Слава сердито воззрился на отца. – И это говоришь мне ты? Ты, который всегда учил меня быть независимым, ни на кого не оглядываться?

- Поэтому я и спросил о том, где ты собираешься дальше работать. Пока я могу предостеречь тебя от ошибок – буду это делать. Не забывай, ты работаешь в коллективе.

- Тебе неприятно, что он сделал это за твоей  спиной? – догадался Слава. – Веретенников? А потом позвонил и поставил в известность. Не волнуйся, у меня все под контролем, и  с коллективом я разберусь.

- Мне не нравится, что причина всего – эта девка, – в голосе отца зазвенело презрение. – Мне не нравится то, что происходит с Ильей. У него слишком ответственная должность, чтобы позволять собой вертеть какой-то...

Адам, вероятно, хотел сказать «шалаве», догадался Слава. Ему стало даже обидно за Ирочку, он никогда не считал ее проституткой, тут все было сложнее. 

- Я слышал, у тебя конфликт с руководством? 

- Нет. То есть... У Сапковского со всеми конфликт, по умолчанию, в том числе и со мной. Но в конце концов мы поладили. 

- Странно, – Адам нахмурился, на худом лице явственно отразилось сомнение. – Я слышал нечто иное.

- У меня такое ощущение, пап, что ты нанял детектива за мной следить, – вырвалось у Славы, но он тут же пожалел о сказанном. – Прости. Но я честно не понимаю...

- Ладно, давай объяснимся и постараемся друг друга понять. Илья – не единственный мой источник. 

- Этот источник сообщил тебе, что позавчера мы орали друг на друга? – спросил Слава. – Это правда. Сапковский сказал, что я не представляю из себя ничего особенного, и он против моей кандидатуры. Ну и что?

- А потом изменил мнение? Серьезно? – отец смотрел на сына так пристально, что по спине у Славы пробежал холодок. – Извини, обычно это не в моих правилах, но хотелось бы понять причину такой лояльности.

Слава молчал. Вот оно и началось, подумал он, рассматривая узоры на тарелке. Вопросы, на которые не хочется отвечать честно. Сказать правду, даже смягчив ее и приукрасив, – невозможно. Да и какая она – эта правда, черт ее знает. Придется врать. Мерзко и несправедливо по отношению к папе, но иначе никак. Он потер лоб, чтобы потянуть время, и виновато посмотрел на Адама. С чего начать-то...

- Ты осуждаешь меня за этот допрос, и, наверное, прав, – сказал Гурвич, сменив тон и невесело улыбаясь. – Выглядит не очень, согласен. Помнишь, ты спрашивал меня о детях? Все дело в том, что можно иметь какие угодно убеждения, неукоснительно соблюдать их и жить согласно собственному мировоззрению до тех пор, пока не появляются ОНИ. Потом все летит к черту. Принципы, какие-то постулаты и философия, которые ты исповедовал до – скукоживаются по степени значимости до булавочной головки. Мы начинаем действовать согласно инстинктам, а инстинкты, дорогой мой, диктуют лишь одно – интересы ребенка. С этим невозможно бороться, уж поверь, – Адам пожал плечами. – Я много раз давал себе слово не вмешиваться, не лезть в твои дела, но понял, что бессилен. Ты, мой ребенок, мой единственный сын, всегда будешь важнее любых принципов. Помни об этом, когда захочешь обзаводиться потомством. И не спеши отнимать у меня джедайский меч.

- Я все понимаю, пап, – улыбнулся в ответ Слава и успокаивающе тронул отца за руку. – И не сержусь, ты  в самом деле имеешь право знать. Только сначала объясни – дело в Сапковском, да? В нем лично? Просто странно, ведь когда Рынский предложил третью горбольницу, ты вроде как не возражал. Что-то изменилось?

- С тех пор много чего произошло, – ответил Адам, кряхтя нарочито по-стариковски. – До случая  с Никифоровым  я опирался на Аллочкины сведения, полагая, что Владлен Викентьич не потащит тебя в логово дракона. Кроме того, тогда Сапковский не был твоим начальником.

- Это что-то меняет? – не выдержал Слава. – Можно конкретнее?

- Расскажу, раз уж начал, – вздохнул отец. – После инцидента с выстрелом Марина вдруг принялась слагать твоему шефу оды и петь дифирамбы, но его филантропия не вязалась ни с рассказами Алиевой, ни с теми слухами, что доходили до меня по другим каналам. Но и тогда я ничего не предпринял, решив, что наша мама и черта лысого очарует. И все же я не был спокоен, из головы все не выходил тот разговор, помнишь...

- Помню, – перебил отца Слава и мужественно досказал за него. – Когда мы говорили о моей ориентации.

- Именно. Это беспокоило меня, и я навел справки. К слову сказать, это было не так уж просто. То, что я узнал, мне не понравилось, думаю, не понравится и тебе. Конечно, пересказывать слухи – последнее дело, но в данном случае мой единственный приоритет, как я уже упоминал, – твои интересы. 

Славе вдруг очень сильно захотелось вернуть все назад. И чтобы этого разговора не было, и утра этого с дурацким воробьиным трупом тоже не было. Как легко и понятно все было еще вчера... 

- Лет десять-двенадцать назад был у него какой-то инцидент, с девушкой. 

«С девушкой? – мысленно поразился Слава. – Ох, нихуя себе».

- Он очень некрасиво повел себя тогда. Они жили вместе, потом она забеременела, и Вадим ее выгнал, а судя по тому, что ребенок так и не появился, пришлось делать аборт. Сапковский работал тогда – опять же, по слухам, – в инфекционке. Прямых свидетелей нет, но якобы девочка была несовершеннолетней, когда они познакомились. 

- Пациентка?

- Да.

- Охренеть.

- Именно. Но это еще не все. Ты, наверное, не знаешь, но Сапковский бисексуален. 

- Знаю.

- Вот как.

- Пап, да все знают. Просто молчат. Он же в нашей богадельне самый крутой.

- Это может иметь отношение к твоему решению остаться? К его решению относительно стажировки?

  И вот тут у Славы заклинило. Вранье, которое он заготовил на этот случай, застряло в глотке, после искренних слов отца он просто физически не мог ему соврать. Пока подбирал нужные слова, официант убрал грязную посуду и поставил на стол полные чашки, сахарницу и молочник, а потом подошел к парню в углу, видимо, интересовался, не собирается ли он покинуть заведение. Тот что-то промычал в ответ, но так и не ушел. 

Слава судорожно сглотнул и пробормотал:

- Даже не знаю, как тебе ответить, пап. И да, и нет. Скорее, наверное, нет.

- О господи... – густые брови отца сошлись на переносице. – Он тебе интересен? Да, я понял уже, можешь не отвечать. Я снова опоздал.

- Пап...

- У вас что-то было?

- Нет! То есть... ничего такого, что могло бы мне повредить.

Наверное, с ответом он поторопился, потому что отец посмотрел как-то странно и усмехнулся недоверчиво. Повертев в пальцах ложечку, покачал головой.

- И как ты собираешься с ним работать? Я не просто так спрашиваю, Слава. Повторяю, я готов помочь. И не только советом.

- Знаю, но... я сам пока мало что понимаю. Меня тянет к нему, но не только в том смысле, ну... Это интерес вообще, в целом, как к человеку.

- И чем же он так тебя привлек? Ладно, вопрос снимается. Хотя... черта с два он снимается... Ты мне вот что скажи: что – назад уже никак?

- А зачем? – Слава постарался вложить в ответ весь оптимизм, который в нем еще трепыхался. – То подобие симпатии, которое шеф, возможно, испытывает ко мне, и мой интерес к нему не мешают работе. Даже наоборот.

- Работа – это еще не вся жизнь, – заметил Адам. – И, если я не ошибаюсь, у тебя все еще нет девушки.

- Ты бы хотел, чтобы это был парень? 

- Я бы очень хотел, чтобы у тебя все было хорошо, – сказал Гурвич каким-то уж совсем расстроенным тоном. – А пока я вижу, как ты мечешься, и теперь причина абсолютно ясна. Что ж, видимо, снова придется полагаться на то, что ты справишься сам. 

- Справлюсь. Просто выкинь это из головы, ладно? Если хочешь помочь – пожалуйста, поезжай домой и отдохни как следует. А после смены я приеду к вам, и мы устроим семейный завтрак, как раньше. Идет?

- Вряд ли у меня есть выбор, – Адам все еще хмурился, его чашка кофе так и осталась нетронутой. Слава посмотрел на часы – пока беседа не зашла в тупик, пора закругляться.

- Слышь, доктор, пару сотен не одолжишь? – это был давешний проситель, которому снова не сиделось на месте. Теперь он выглядел еще более помятым, и, казалось, наглотался дряни похуже пива. – Пжлста.

- Не одолжу, – вежливо ответил Адам, который терпеть не мог попрошаек. – Могу дать бесплатный совет: найдите работу и не пейте по утрам.

–  Так это... я ж неделю только как освободился, работу теперь хуй найдешь. Две сотни, у тебя ж есть, я вижу. Не жлобись, поделись с ближним, не будь сукой.

Слава не собирался терпеть настолько вопиющее хамство и приподнялся, демонстрируя себя в полный рост.

- Шел бы ты, парень, куда идешь, – произнес он со всей убедительностью, на которую был способен. – Пока я не объяснил по-другому. Давай, вали. Живо.

Парень сплюнул сквозь зубы прямо на пол и вышел из кафе, не закрыв дверь. Показался испуганный официант, но Слава махнул ему рукой – мол, все нормально, ничего страшного.  Но приятное послевкусие задушевной беседы было испоганено напрочь.

Одевались молча, каждый наедине со своими мыслями. С трудом, но удалось уговорить отца, что машину поведет Слава, а назад пройдется пешочком, вместо пробежки. Адам нехотя согласился, и они вышли на стоянку один за другим: сначала отец, потом сын, замешкавшийся возле смущенного официанта, которому трижды пришлось повторить, как сильно им все понравилось.

Слава потом долго не мог простить себе этих нескольких минут задержки. 

Оказавшись снаружи, он направился прямо к машине, которая отлично просматривалась. Отец в это время уже наклонился к двери с ключом, но открыть ее не успел. Перед глазами Славы мелькнули коричневая дубленка и бритый череп, потом показалось бледное лицо отца, какое-то по-детски удивленное, а потом грязный рукав дубленки взметнулся вверх и резко, слишком резко опустился. А потом еще раз. Словно в мутных кадрах замедленной съемки Слава видел, как отец ничком упал на грязную обледенелую землю, как ощупывал пальцами залитое кровью лицо, как безуспешно пытался сесть, придерживая у левого бока ладонь. Закричали какие-то люди, с другой стороны улицы кто-то бежал на помощь, но Слава преодолел несколько десятков метров за секунду.

- Суки! Суки ебаные! Чтоб вы все сдохли, пидоры вонючие, жлобы позорные, чтоб вы все сдохли! – раздавалось где-то над ухом. – Сдохните все, все! 

Расстегивая отцу пальто, боковым зрением Слава видел, что урод не сбежал, подпрыгивая и размахивая руками, он стоял неподалеку, видимо, воображая себя участником боксерского поединка. Да, точно торчок, видимо, накидался тем, что притащил с собой, и не хватило. Слава перестал обращать на грязную тварь внимание. Не сейчас. 

У Адама был разбит нос и сильно кровила губа, но Слава понимал, что далеко не всегда это самое страшное. Он решительно отвел отцовскую руку, прижатую к боку, и отвернул полу пальто, ожидая увидеть рану в груди. Но там было все чисто.

- Перестань, – гнусаво просипел Адам, вытирая платком алые потеки. – Слава, перестань. Если ты ищешь ножевое ранение, то его там нет. Просто... прихватило что-то... И верни мне пальто, холодно.

- Сердце? – заорал Слава, вытаскивая телефон. – Приступ? Запекло?  Тошнит?

- Немного, но если ты перестанешь вопить, будет легче. Помоги-ка встать...

- Не нужно тебе вставать, не нужно, – ласково и терпеливо, как профессиональная медсестра, пропел Слава. – Сейча-ас... мы все сделаем, не волнуйся только, пап, сейчас мы... 

Он отказался от помощи прохожих, поднял с земли упавшие ключи и открыл машину, после чего легко, как пушинку, затащил туда Адама и вызвал скорую. Позвонил сразу шоферу из знакомой бригады, их машина, к счастью, оказалась совсем рядом. 

Врач скорой, суровая и энергичная Ирина Федоровна, диагностировала сердечный приступ и прямо в машине сделала Адаму первый укол. 

- Носовая перегородка не повреждена, а вот губу надо шить. Адам Ильич, вы меня слышите? Залатают губку вашу, будете как новенький, а вот сердечко нужно подлечить как следует. Нет уж, сидите, как посадили, будете сопротивляться – уложим. Дианочка, тащи-ка сюда тонометр.

Слава знал, что в такой ситуации врачам лучше не мешать, терпеливо наблюдал за их действиями, кусая губы и пытаясь унять сильную дрожь в теле. Закончив приготовления, молоденькая медсестра обратилась к Славе.

- Езжай-ка ты, Славка, домой. Все с твоим папой будет хорошо. Только медленно, а то менты остановят – перепугаются, у тебя рожа и руки до сих пор в крови.

- Маме не звони, – попросил Адам перед тем, как дверь скорой закрыли. – Лучше Гале, только позже, скорее всего, я усну после укола, позвонишь ближе к вечеру. 

Проводив скорую и убедившись, что папу отвезут в его собственную клинику, Слава застегнул куртку и сел в машину. Его трясло как в лихорадке, особенно дрожали почему-то зубы, выбивая нервную дробь. Отыскав бутылку минералки, он залпом выпил половину и тут же едва не сблевал, так сильно замутило. Более-менее восстановив дыхание, осторожно тронулся с места и поехал домой, стараясь не думать о папе и следить за дорогой. Да, конечно, все будет хорошо. Никто и не сомневается, что все будет хорошо, но блядь! Чертова птица... Это все она, мерзкая тв...

После первого же поворота он резко затормозил и, не утруждая себя закрыванием двери, легко, как на тренировке, побежал к сигаретному ларьку. Там, все так же припрыгивая на месте, маячила фигура в коричневой дубленке. И у нее не было никаких шансов уйти.

Ни малейших. 

В Приморском РОВД стоял дубак. Свинцово-серые облака злобно швырялись комьями мокрого снега, а большая часть окон «стекляшки» была распахнута настежь, как в апреле. Иногда порывы ветра достигали обезьянника, ерошили Славе волосы, холодной змейкой щекоча открытые участки тела и напоминая о такой близкой, но, увы, призрачной свободе.  

Отдел был знакомым, почти родным: на третьем этаже родители продлевали загранпаспорта, на втором Слава получил первый гражданский, но это было еще до ремонта. Войдя внутрь в непривычном для себя качестве, он на секунду замер: помещение изменилось до неузнаваемости. Обновленная ментовка напоминала офис в киношном стиле: идеально чистые интерактивные доски, облепленные бумажными квадратиками светлые стены, одинаковые мониторы на одинаковых столах и неизменные вертикальные жалюзи песочного цвета. Но в сотах размером два на полтора блюстители закона выглядели комично и, на взыскательный вкус Славы, даже жалко. Особенно сейчас, когда в попытках уйти от неприятного запаха и от холода, поверх некрасивой формы натянули такую же некрасивую верхнюю одежду и все равно мерзли. Дышать – что в одной части оупен-спейса, что в другой – было, мягко говоря, затруднительно.

Изводящее всех амбре исходило от соседа по камере Геры, Геры-философа, как окрестил его Слава за любовь к пространным монологам. Спецприемник – небольшая камера с решеткой вместо передней стены – располагался в торце помещения, у лестницы, и проветрить его изолированно не представлялось возможным. Гера, хитроватого вида мужичонка, ждал старшего следователя, майора Павелкина, который должен был прекратить мучения остальных и отправить подозреваемого в изолятор. Сосед выглядел совершенно безобидно, как большинство бомжей, разве что чересчур много болтал. Лицезреть заработанные за всю жизнь наколки Слава отказался, но «историю успеха» выслушал, сделав вывод, что путь от бандита до осведомителя Гера прошел с честью – в меру грабил, однажды не по своей воле смокрушничал, в общем, ничего особо ужасного из себя не представлял. Кроме, естественно, издаваемой вони.

О том, что случилось с собственной жертвой, думать не хотелось. Слава догнал мерзавца у подземного перехода, но, не добежав буквально двух шагов, понял, что опоздал: тот кулем осел на гранитные ступеньки, нелепо взмахнув руками и выпустив изо рта ручеек мутной слюны. Растерявшись от неожиданности, Слава решил было проверить недоубиенному пульс, но почти сразу раздался звук полицейской сирены, и стало не до исполнения профессиональных обязанностей. Парни из патруля узнали в отрубившемся наркомане Тимофея Кравцова – зэка, недавно отпущенного по УДО и годом ранее потрепавшего местным копам немало нервов. Сначала они приняли Славу за подельника, но после осмотра машины и проверки доверенности на вождение успокоились и вопросов задавать не стали. Правда, в отделение все же отвезли – Слава умудрился размазать отцовскую кровь по рукам, лицу и одежде. Из подслушанных переговоров по рации стало ясно, что свидетели уже позвонили в полицию, и о том, что Кравцов напал на мужчину и того забрала скорая, сообщили. Уточнять, что пострадавший – его отец, Слава не стал, во время задержания не протестовал и вообще соображал крайне неэффективно.

Какое-то время его буквально трясло от ярости. Чувство это было такой силы, что на вопрос «ты в самом деле мог бы его убить?» – ответ нашелся не сразу.Чуть позднее Слава покопался в себе и решил, что убить не убил, но покалечил бы точно. То, что мерзкая, отвратительная тварь покусилась на святая святых – отца, воспринималось как нечто чудовищное, дикое, и реакцию вызвало соответственную. При виде Кравцова Слава почувствовал себя овчаркой, которой крикнули «фас!», и сейчас был искренне рад, что все закончилось именно так, без членовредительства и тем более смерти. С самого начала он  был готов к любому виду сотрудничества, надеясь, что рано или поздно все выяснится. Однако то ли Луна была в Козероге, то ли чертов птенец с утра спутал карты мирозданию, но все пошло наперекосяк. 

В наполненном людьми помещении гнев утих, возбуждение схлынуло, и Слава быстро пришел в себя. Очередь на стандартную регистрацию тянулась медленно, пришлось ждать, тереть глаза липкими от крови пальцами и думать о том, как Сапковский намылит шею за опоздание. Когда подошла его очередь, Слава не удержался от сарказма и заявил подошедшему офицеру, что если бы врачи оказывали помощь в таком темпе, то человечество уменьшилось бы на треть, а капитан «как-вас-там», возможно, и не родился бы.

Того, кому был адресован этот спич, задело неслабо. По иронии судьбы заместитель начальника криминального отдела Комаров в самом деле напоминал неприятное насекомое,  ждущее, чтобы вцепиться кому-то в открытую артерию: мелкий, остроносый, с узким лицом и круглыми навыкате глазами. Расценив сказанное как оскорбление, оперативник стал вести себя так, словно общался с подозреваемым в доказанном убийстве первой степени. Он оказался настолько мстительным, что, игнорируя намеки коллег, не стал проводить допрос, а превентивно запер задержанного в обезьяннике. Время от времени капитан подходил к камере, одарял Славу взглядом медузы Горгоны и в красках рассказывал, какой срок полагается по «мокрой» статье, в каком именно лагере, ну и подробности всякие, чтобы запугать. 

Слава не считал себя идиотом, сразу сообразил – паршивая инсценировка. Театр одного актера, а позднее, и двух. Капитан со знанием дела отыгрывал злобного мента, готового упечь любого без суда и следствия, узник, нацепив маску нахала, отвечал соответственно. Пронаблюдав за Комаровым пару часов, Слава установил и диагноз: синдром Наполеона, осложненный, вероятнее всего, проблемами личного характера. Капитан смотрел злобно, хрустел суставами пальцев и, несмотря на развешенные вокруг таблички «No smoking!», то и дело курил, присев у открытого окна, одну сигарету за другой. Судя по раздраженным взглядам большей части полицейских, коллеги с капитаном предпочитали не связываться.

Но привычка быть милым и обаятельным в любой ситуации помогла даже в застенках. Пока капитан бегал по делам, с задержанным пообщались дежурный офицер и лейтенантша из информационного отдела. Они объяснили, что дело пока не открыто, посоветовали прекращать выпендриваться и коротко допросили. Хронологию событий пришлось изложить, сильно сократив, не упоминая про кафе на заправке. Не дай бог, начнут в «Авиценну» трезвонить, перепугают там всех. Пусть другими путями выясняют, менты они или где? 

Минут через сорок после задержания появилась надежда на быстрое освобождение: в участок явились свидетели кровавого инцидента на Семинарской, и Слава приготовился распрощаться с казенным домом. К его немалому удивлению, показаний Комаров не взял, выписал пришедшим повестки и пригласил явиться к трем, к приходу следователя. «Вот же идиот, – разозлился Слава, поймав сочившийся ядом торжествующий взгляд. – Меня рано или поздно отпустят, а тебя начальство вздрючит».

Гера-философ тоже выглядел довольным, широко улыбался щербатым ртом, а как только приспичило, в прямом смысле наложил в штаны, не утруждаясь снятием последних. Стойкая атрофия обонятельных рецепторов старого мошенника объяснялась, скорее всего, травмой или застарелой невылеченной инфекцией. Вид измученных копов, зажимающих платками носы, похоже, доставлял ему истинное наслаждение. Измазанного в говне философа в отсутствие высокого начальства никто трогать не рискнул, и капитан продолжал отыгрываться на выбранной жертве, удерживая Славу в остывающей камере рядом с вонючим бомжом. 

Несмотря на тренированное тело, привычку к спартанскому образу жизни и почти полное отсутствие брезгливости, к исходу первого часа ментовский балаган Славе надоел. Для нормального функционирования ему требовалась активная деятельность, как физическая, так и умственная, но ни для первого, ни для второго условий не наблюдалось. Иногда мимо пробегала синеглазая лейтенантша с ярко-рыжими кудряшками, та самая, что устроила симпатичному узнику такой важный телефонный звонок. Она подбадривающе улыбалась и строила глазки, немного скрашивая заточение, но, увы, этого было недостаточно. Как только полицейские перестали обращать на Славу внимание и занялись делами, стало и вовсе тошно, а потом стыдно. Стыдно, потому что всего этого можно было избежать, потому что желание свернуть Кравцову шею все еще теплилось в подсознании, и потому что самообладание и хладнокровие снова уступили эмоциям.

Не оставалось ничего другого, как просто думать, устроившись с ногами на относительно чистой скамье. Сосед бормотал что-то про тождественность неразличимого и предустановленную гармонию, и это не мешало, а даже отвлекало от подспудной тревоги. 

Судя по отсутствию хоть какого-то движения по делу, вывод напрашивался  неутешительный: личность интерна Гурвича до сих пор никто не подтвердил. Словам задержанного о самом себе капитан якобы не верил, доверенность на машину проигнорировал, а был ли получен ответ на официальный запрос по месту работы – Слава понятия не имел. Могло ли случиться, что в родном отделении Славы до сих пор не хватились? Невозможно, в том числе и потому, что на Варин телефон было отправлено штук пять сообщений с четким указанием проблемы. Учитывая болезненное отношение шефа к любым ЧП, это выглядело, по меньшей мере, странно. Наверное, нужно было позвонить напрямую, но тут Слава банально протупил – был уверен, что и так прокатит.  

А безликие стрелки часов стекляшки показывали уже семнадцать ноль пять.  

- Эй, ты! Гурвич! Господи, как же здесь воняет...

Рыжая синеглазка с лейтенантскими нашивками в этот раз пришла с подругой. Рядом с ней, морща розовый замерзший носик, стояла белокурая девушка в штатском. Она держала в руках небольшой пластиковый поднос.

- Запах сильно мешает? Есть сможешь?

Слава благодарно кивнул. Просунув руку через решетку, взял упаковку влажных салфеток и тщательно вытер руки, после чего осторожно принял у блондинки толстый ломоть багета и бульонную чашку, очень горячую, пахнущую растворимым супом. Такую, с позволения сказать, пищу он не ел даже в годы студенчества, но отказываться было бы невежливо.

- Нормально, спасибо, – Слава состроил беспечную гримаску. – В морге не лучше. Да вы и сами, наверное, знаете.

Подруга согласно мигнула, а рыженькая с кудряшками спросила шепотом:

- Телефон еще нужен? Ты в первый раз хоть дозвонился?

- Вообще-то нет, – вопросу Слава обрадовался больше, чем еде. – Но вроде скоро появится следователь, с ним и поговорю.

- Напрасно ты так оптимистичен, – покачала головой блондинка. – Захочет Павелкин бабла срубить – будет держать до упора, еще и на ночь оставит. Зря с Комаровым заелся, он хоть и псих, но мужик толковый, получше многих. Его неделю назад начальство прессануло за висяки, а тут еще и ты.

- Да уж... – вздохнул Слава не очень искренне, – сглупил, каюсь. А где он сам, что-то не видно? 

- На задержание выехал, у нас тут третий ресторан за неделю сожгли. Короче, вот что: минут через десять позовешь дежурного, скажешь, что хочешь дать показания, но перед этим попросишь телефон. И скажи своим: пусть едут прямо сюда с твоим паспортом или хотя бы копией, понял? 

- Так точно, – заверил Слава, возвращая кружку. – Благодарю, милая леди. То есть товарищ лейтенант.

- Ты в самом деле доктор? – чуть склонив голову, спросила рыженькая. Она казалась Славе очень симпатичной, особенно привлекательными были ярко-синие глаза и милая родинка на щеке. 

- А что, не похож? – Слава театрально расшаркался и приложил руку к груди. 

- Да как-то не очень, больше на мальчика из эскорта.

- Вы мне льстите, дамы! – рассмеялся Слава. – Вынужден разочаровать – интерн в отделении гастроэнтерологии. 

- Ну, тогда удачи тебе, интерн. Но мы ничего не говорили, понял? Я и так в прошлом месяце без премии осталась, и Маринка тоже.

Маринка скорбно свела брови в тупоугольный домик и поджала губы. Слава наградил признательной улыбкой каждую из девушек и слегка наклонил голову: 

- Буду нем, как рыба. У меня босс та еще няшка, не явлюсь сегодня на работу – сожрет с костями. Спасибо вам!

- Как-нибудь сочтемся! – хихикнула рыженькая. – И пошли они все в жопу, да, Марин?

Девушки весело переглянулись и быстро исчезли.

- А вот у меня, помнится, тоже рыжая была, – прошамкал Гера из своего угла. – В Сочи, в семидесятом. Бюст – во! – показал он объем, сцепив перед собой обе руки широкой аркой. – Я приезжал к ней в буфет только на белой Волге, других машин не признавала. Царица, любила меня как кошка! Ингой звали. 

- И что? – из вежливости спросил Слава. 

- Застрелили ее, – грустно объяснил Гера. – Мусора, в семьдесят первом. За меня смерть приняла лютую. Любила очень.

К счастью, история оказалась короткой и рассказчик скоро затих. Усевшись на место, Слава снова предался раздумьям. Но мысли, куда бы он их ни направлял, каким-то загадочным образом оказывались в исходной точке и сходились на одном человеке. 

С одной стороны, конечно, плохо, что отец в курсе самой скользкой из проблем. Зато меньше придется врать, а это плюс. А еще почему-то казалось, что не история с соблазненной девушкой его беспокоила, а что-то другое, то, о чем он не собирался сообщать сыну. Очередные тайны Мадридского двора и вызванные ими домыслы одновременно нервировали и привлекали, будоражили воображение. А ему, воображению, было где разгуляться.

Например, почему это шеф решил отправить его в Израиль? Просто чтобы сделать по-своему, не уступить ни в чем? Ради этой пертурбации ему точно пришлось с кем-то договариваться. Хотя почему – «с кем-то»? Понятно, что без участия главврача ничего бы он провернуть не смог. Или смог? Что у них вообще за гешефт? Это же Сапковский отвез Веретенникова в аэропорт, и указания менторским тоном отдавал именно ему, тут сомнений быть не могло. Друзья, причем близкие? Возможно. Почему-то мысль о том, что у шефа могут быть близкие друзья, казалась Славе нелепой. Любовники – другое дело. Кстати, о любовниках. Тыщу раз была возможность прошерстить соцсети, найти этого Архипова и успокоиться, так нет, ждал непонятно чего... Устыдившись обманывать самого себя, Слава признался – нихрена бы не успокоился, потому и не полез. Мерзкий педиатр был преступно красив и явно неравнодушен к шефу, и все же... И все же Слава был на сто, двести, тысячу процентов уверен, что и он, скромный интерн Гурвич, нравится Сапковскому. Такие вещи нутром чувствуешь, как приближающуюся мигрень или простуду. В общем, несмотря на кратковременный близкий контакт, личность шефа все еще оставалась тайной, спрятанным в хрустальном ларце таинственным свитком с едва различимыми письменами. И хотя кое-какие символы все же просматривались, информации катастрофически не хватало. 

Потом Слава с неудовольствием вспомнил, что сегодня тренировка в клубе, и если сачкануть, Леха примется трезвонить до упора. А не сменить ли клуб вообще, вместе с тренером? Последний антигейский Лехин спич вызвал даже не досаду – тоску. И еще раздражение, потому что слово «гей» в лексиконе окружающих появлялось все чаще, а это нервировало. 

 Но на Леху Слава не обижался, как и на Ирочку, хотя в последнем случае стоило бы. И если Слава, обладая информацией и личным опытом, был во всеоружии, то Веретенников  понятия не имел, кого впустил в свое сердце. Симпатия и сочувствие здесь были ни при чем: Слава не любил карьеристов, а главврач был именно из таких. Тем не менее, с работой он справлялся, тянул на себе тяжеленный воз огромной и сложной организации, многие его уважали, а если и рыли желающие подсидеть, то так ничего и не нарыли. Зато заведующие отделениями, все как один, конкурировали друг с другом, грызлись, любили мозги сотрудникам и «мутили» с выделяемыми средствами как могли. Сапковский тоже «мутил»,  Слава в этом не сомневался. Слишком понтовой была его BMW i3, да и одежда, часы... Вот папа свои Ролексы носил неохотно и только по требованию мамы, на важные мероприятия.  А у Сапковского на запястье красовались Жерар Перего из белого золота, и он их вообще не скрывал. В общем, вряд ли шеф жил на одну зарплату, а о том, как он вел себя с подчиненными, можно было бестселлер накропать, нечто вроде «Дьявол носит Армани».  И все же... Да, честолюбие и амбиции шефа превышали норму в разы, да, Сапковский упрямо и безжалостно лепил из подчиненных армию Безупречных, игнорируя то, что вокруг обычные, живые люди, но ведь по-настоящему пострадал только Дубинин, остальные, включая самого Гурвича, фактически выиграли. Премии регулярно выплачивались, качество работы росло на глазах, на врачей шестого отделения смотрели с уважением и даже с некоторым благоговением... Слава поймал себя на том, что снова оправдывает шефа и сменил направление мыслей.

До обезьянника донесся смутный шум, но услышать что-то определенное Славе не удалось – в углу громко храпел уснувший Гера. Мимо в очередной раз промчалась рыжая синеглазка, по пути бросив на Славу заговорщицкий взгляд. Слава расценил взгляд как призыв и автоматически задумался на предмет «ябывдул». Получив от себя положительный ответ, решил провести эксперимент и огляделся. Сапковский настойчиво советовал определяться, что ж... 

К вечеру народу в отделении сильно прибавилось. Со своего места Слава видел не только пост дежурного, но и несколько занятых инспекторами рабочих столов, рядом сновали посетители, часто проходили сотрудники паспортного стола обоих полов. Среди мужчин – тут Слава постарался быть максимально честным – имелись очень даже симпатичные, а юный стажер из отдела экспертизы вообще походил на фотомодель из «Men’s Health». Да и капитан, если не придираться к росту, выглядел нормально, ему бы форму сменить на нормальный костюм и выражение физиономии попроще сделать. 

И ни разу не кольнуло, ни ёкнуло, вот ни капельки. «Если я и гей, то какой-то очень своеобразный», – заключил Слава, не зная, радоваться этому обстоятельству или огорчаться. То, что ему до сих пор нравятся женщины, определенно радовало, но толку-то. После «ябывдула» так или иначе останется унылое чувство пустоты с полным отсутствием потенциального интереса. Секс ради секса, как советовала Варя, идея, безусловно, разумная, и...

- Ой, я вас умоляю, поимейте совесть, не тратьте мое время и отойдите! – громко произнес  кто-то неподалеку, и шум перестал быть смутным. – Господи, как же смердит ваша контора!

Вопреки вполне доброжелательному, слегка насмешливому тону, дежурный сержант пытался чему-то воспрепятствовать и стал спорить. Гера проснулся и закопошился в своем углу, потом еще один голос, совсем тихий, вступил в игру, и тут Слава застыл. 

Без преувеличения, он узнал бы его из тысячи, невзирая на любой галдеж. Байроновские интонации человека, смертельно уставшего от тупости мира, были уникальными и неповторимыми. Голос очень быстро затих, но поздно – слуховые мембраны передали сигнал прямо в мозг и реакция наступила: Славу бросило в жар, во рту пересохло – а ведь он еще даже не видел говорившего. 

Твою ж мать, подумал он, чувствуя, как потеют ладони. Твою ж...

И почти сразу увидел.

Пропуская кого-то, в поле зрения появился шеф. Он стоял, точнее, прохаживался недалеко от обезьянника, наискосок от камеры, полузакрытый другими людьми. Но Славе хватило и этого.

Шум, голоса, хлопанье дверями куда-то исчезли, в мозгах воцарился вакуум. Только  шелест переворачиваемых страниц и поскрипывание серой глянцевой папки, которую Сапковский держал в руках. Слава не раз видел эту папку на столе у шефа и очень похожую на нее, если не ту же самую – у Веретенникова. План по захвату мира? Один из этих двоих точно смог бы.

Машинально стянув с себя футболку, Слава вытер ею пот и, скрестив на груди руки, прислонился спиной к стене. Несмотря на холод в помещении, внутренний жар усиливался.  Что, ёкнуло наконец? – проворчал он сердито внутреннему голосу. – Убедился теперь, экспериментатор? 

Сапковский не видел Славу – не знал, куда нужно смотреть. Он читал – невозмутимо, так, словно находился в собственном кабинете, игнорируя окружающих настолько, насколько это было возможно в таких обстоятельствах. Высокомерно-холодным выражением шеф смахивал на спецагента, по ошибке заброшенного вместо аэропорта Абу-Даби в захолустный аул. Наглухо застегнутый черный френч и снобский шелковый шарф довершали впечатление, делая образ законченным. 

«Вот как у него так получается? – восхищенно, с легким оттенком зависти, подумал Слава. – Словно он отдельно, а весь остальной мир – отдельно. Инопланетянин, блин».

Задохнувшись от нахлынувшего непонятно чего, Слава попытался было глотнуть воздуха, закашлялся, и Сапковский развернулся на звук.

По лицу, вмиг растерявшему бесстрастность, скользнуло знакомое, совсем человеческое выражение: легкий испуг, затем облегчение, едва заметный укор. Прочистив горло, Слава переступил с ноги на ногу, выронил футболку, поднял ее, уронил на скамью и виновато пожал плечами. Сапковский перестал хмуриться, прищурился и вдруг ухмыльнулся. Что-то происходило в нем, происходило абсолютно точно, и Слава не сразу допетрил, что не только он таращится на шефа, но и тот в упор и совершенно открыто рассматривает его полуголый торс. Не найдя ничего более умного, чем ухмыльнуться в ответ, Слава медленно провел рукой по волосам и небрежно, самую малость рисуясь, засунул руки в карманы. Пошлейший пидарастический жест в данном случае оказался вполне оправданным – шеф не отрывал от него глаз. И длилось это долго, минуту, может, полторы. Вечность. А потом Сапковский словно проснулся, натянул стандартную маску покерфейса и приблизился. 

- Как же я рад вам, Вадим Юрич, – сказал Слава, подходя к решетке вплотную. – Словами не передать. Чтоб вы примерно себе представили масштабы – как итальянец-католик деве Марии.

- Я рад, что у тебя такая реакция, – легонько дернул бровью шеф. – Тогда пользуйся моментом – завтра сложная смена, в реанимации новенький, все, как ты любишь – дедушку неудачно прооперировали, гноится шов, возможен сепсис. Да, кстати – штраф за прогул я тебе выписал, сегодня на работу можешь не приходить, за тебя уже заступила Леонтьева.

- Упаси меня Бог сомневаться, – хмыкнул Слава. – А вы... забавно выглядите. Прямо как Такеши Ковач в «Видоизмененном углероде». То есть Юэль Киннаман.

- Это, по-твоему, должно мне польстить?

- Не уверен. Стесняюсь, но все же рискну спросить – а раньше сообщить мне о штрафе нельзя было?

- Нет. Я был занят, потом пришлось заехать в мэрию. Выехал как смог. 

- У мэра было несварение?

Проигнорировав последний вопрос и едва заметно кивнув в сторону Геры, Сапковский спросил серьезно:

- Ты... как? Ну...

- Что? А-а-а... нет, – проследив за взглядом, Слава нарочито громко вздохнул, просунул пальцы через решетку и со значением развел их в стороны. – Это невероятно, но надо мной даже не попытались надругаться. Видимо, мой типаж нравится не всем. Чудовищно, правда?

Это была глупейшая, совершенно бестактная тирада, но Славе повезло – Сапковский сначала вскинул свои красивые брови, потом тихонько два раза хлопнул ладонью о ладонь и совершенно по-детски засмеялся.

- А ты все в том же репертуаре... Ну что ж, молодец, неплохо получается. Только я тебе не враг, Слава. И давай на время прекратим войну. Перемирие объявим, допустим, до завтра. Ну как, идет?

- Черт... извини.

- Проехали.

Покраснев до трусов, Слава прикусил язык и сделал вид, что рассматривает идеально чистые ботинки босса. И вдруг почувствовал, как торчащую из камеры руку накрывает чужая, теплая и твердая ладонь. Обшлаг рукава щегольского пальто терся о пыльный металл, но Сапковский будто не замечал этого: поглаживал подушечками пальцев запястье почти как тогда, в ТОТ раз. Славе показалось, что его подключили к высоковольтной линии: кровь рванула по венам со спринтерской скоростью, горячо запульсировала в висках. Стало тепло, как-то спокойно. Он немного посмаковал ощущения, потом мужественно приказал себе хотя бы сейчас не превращаться в тряпку и медленно пробормотал:

- Ну... не надо... Испачкаешься же.

- Я выехал при первой возможности, – объяснил Сапковский. – Да... Яворская просила передать тебе привет.

- Нет, не может быть, – не поверил Слава. – Это ты сейчас придумал. 

- Тут ты прав, – Сапковский убрал руку и, вынув из внутреннего кармана платок, смахнул пыль с рукава. – Кстати, о подружках. Ты случайно не в курсе, почему полиция проигнорировала наш ответ на запрос? Варя каждые десять минут отправляла и звонила раз сто. Ты ничего больше не сотворил? Мы волновались... все.

Прибалдев от полускрытой теплоты этих слов и содержащегося в них очевидного подтекста, Слава неопределенно мыкнул, хлопая глазами.

- Смотря что считать...

- Это они велели тебе раздеться? – Сапковский прямо через решетку ощупал влажное плечо интерна, чуть наклонив голову, осмотрел грудь и живот. Там желтели застарелые синяки, едва просматривалась парочка заживших ссадин, но в целом свежие повреждения отсутствовали. – Если заработаешь пневмонию, я этих скотов засужу, Валик их живыми в асфальт закатает, надолго запомнят. Но футболку надень. И отойди к стене, здесь сквозняк как на мысе Канаверал. Давай, иди.

Слава собрался было брякнуть: «как скажете, мин херц», но удержался и только судорожно вздохнул от острого чувства неудовлетворенности.

- Валик – это еще кто? – недовольно пробормотал он, отходя на шаг. 

- Валик Чернов, мой  адвокат, – зловеще улыбнулся Сапковский, преображаясь в блондинистую версию Мефистофеля. – Я нанял его для тебя, на всякий... 

Но тут возникла угрюмого вида инспекторша и увела Сапковского заполнять какие-то бумажки. Слава остался стоять у решетки, словно мигом осиротев.

- Так ты пидарас? – хрипло донеслось из угла. – Надо же предупреждать.

Слава растерянно повернулся к бомжу, сердито зыркающему на него снизу вверх.

- Я вас скомпрометировал, месье? – насмешливо спросил он. – Прошу прощения.

- Да мне-то что, я сорок лет как зашкварен, – пожал плечами дед. – Но тебе лучше отсюда выйти и желательно сегодня. А то как бы не случилось... чего. 

Ответить Слава не успел.

У решетки возник крошечный, не выше Комарова человечек, круглый, как шар, и такой же лысый. Он был в черном костюме-тройке и галстуке-бабочке – ни дать ни взять конферансье.

- Адвокат Национальной ассоциации адвокатов, Валентин Генрихович Чернов, к вашим услугам! – звонко провозгласил он, наклоняя голову в галантном полупоклоне и протягивая пухлую руку. – Но  для друзей – просто Валик. Малыш, ты только не волнуйся. Еще две минуты в этой клоаке – и ты свободен. Господи, какой смрад! – Чернов чихнул в платок и мучительно скривился.

- Ироды, да откройте же двери! – немного визгливо и довольно громко крикнул он. – Вы препятствуете общению адвоката с подзащитным! Итак, что мы имеем, – обратился он к Славе уже нормальным голосом. – Давай-ка кратенько пробежимся по фактчекингу. Рассказывай только суть и не дергайся так, когда я ору, – засмеялся он. – Это у меня фишка такая, неплохо, кстати, действует.

Стараясь ничего не упустить, Слава быстро обрисовал ситуацию, а когда пришли с ключом, немудрящая история задержания как раз заканчивалась. 

- Зря про отца не рассказал, ну да ладно, – Чернов почесал в затылке и внезапно гаркнул: – Товарищ сержант! Где ж вы там? А чтош вы сбежали, а? Я еще с вами не закончил. Заявленьице у меня будет, и жалоба в прокуратуру. На жестокое обращение с задержанными. И пытки.

- Чего-о? – бледный как мел дежурный пулей выскочил из своего загончика. – Вы вообще ополоумели, какие еще пытки?

- А вот, гляньте-ка! – Чернов игриво шлепнул ладонью по плечу новоявленного клиента. – Гематомки, одна, две, четыре... И на шее, и на животе. – Адвокат дернул Славу за руку, подтащил к стулу и нажал на плечо, усаживая. – Сейчас мы включим диктофончик, и пока ваш босс Павелкин пользует девочек в отеле «Маркиза», а начальник криминальной милиции не отвечает на звонки, подобьем итоги. 

Вокруг амфитеатром собрались любопытствующие менты.

- Этим гематомам неделя, а то и две! – возмущенно крикнул в ответ сержант, размахивая рабочим планшетом, как щитом. – Вы меня за идиота не держите! Это синяки от захвата, а не от ударов!

- Нет, это вы клинические идиоты – держать подозреваемого полуголым при температуре, температуре... – Чернов сверился с поблескивающим на руке массивным брегетом, – десять градусов по Цельсию. Пыточки это, сладкий мой, они самые.

Бедный сержант, на которого явно собирались спустить всех собак, бессильно выругался, швырнул планшет на стол и вынул телефон, видимо, намереваясь проконсультироваться с начальством.

- Тебе уже предъявлено обвинение? – спросил Чернов у Славы. – Ты точно не знаешь? Прелестно... Боже мой, боже мой... – забормотал адвокат, сладко улыбаясь диктофону и присутствующим. – Это просто праздник какой-то. Я отсужу у вашего отделения и лично у вас последние трусы, – толстым пальцем он указал сержанту на его пах. – Будете надевать штаны на голое тело. Но это даже к лучшему – и дрочить удобнее, и отливать.

Стоящие рядом патрульные заржали, а сержант позеленел и телефон убрал. Безуспешно взывая к свидетелям, он попытался перевести стрелки.

- Жаль, что вы не видели, как ваш подзащитный стриптизера изображал! На стол залез, штанами своими размахивал! 

- Да-а? – деланно изумился адвокат. – Так и запишем: принуждение подзащитного к исполнению стриптиза. При свидетелях. Да, кстати – где его верхняя одежда? Он в одних трениках, а на вас, между прочим, зимняя куртка поверх кителя. Разделись бы тоже, хоть до трусов. Пока они у вас еще есть. 

- Куртка на экспертизе! – просипел дежурный, окончательно уничтоженный. – То есть... наверное, я сейчас уточню...

- А это не она на стульчике висит? – опровергающе подергал носом Чернов. – Вот нехорошо обманывать, нехорошо. Я же добрый был, ну почти, до этого. А теперь вы меня разозлили. Котик.

- Я сейчас вас самого задержу! – ощерился сержант, осознав, что карта бита. – За препятствование следствию и оскорбление офицера полиции. 

- Ну-ну, попробуйте, я хочу это видеть, – у Чернова сделался вид игрока, сорвавшего джекпот. – Таакс... продолжим. Следственные действия ведутся, должны быть результаты. Признательные показания? Нет? Сопротивление при задержании? Нет? Да что ж вам не везет-то так! Протокол допроса где? Нет? Да ладно, вы, батенька, вероятно, шутите... А по какому праву все это время его держали под стражей?

Сержант пытался ссылаться на какой-то пункт УК, но его уже никто не слушал. 

- Основания для меры пресечения? Решение суда? Копию ходатайства, пожалуйста? Не успели? На сорок восемь часов? Это согласно какой статье, милейший? А, простите за назойливость – не подскажете, когда это статус «подозреваемый» у вас переквалифицировался в «обвиняемый»? Появились новые факты, улики? Кстати, а где улики? Вы их искали? Повторяю – обманывать нехорошо-о-о... Особенно адвокатов. Особенно меня. 

Чернов воистину был якудзой от адвокатуры, тут Приморскому РОВД не повезло. Слава почувствовал себя полностью отмщенным и даже уже немного жалел блюстителей.

- Не имел при себе паспорта, был весь в крови, избивал (исключительно по вашим догадкам) пострадавшего – верно? А свидетели в количестве трех человек, которые сидят у меня в машине, три часа назад заявили, что ваш «пострадавший» жестоко избил отца задержанного. Но вы игнорируете факт, издеваясь над невинным мальчиком, пытаете его холодом и удушьем. Согласно сведениям из неврологического диспансера, где находится ваш «убитый» Кравцов, он уже пять часов как в сознании, оклемался, болезный, после приема запрещенных препаратов, хотя задержанному сказали, что пострадавший умер!  Помните, как классифицируется...

- Всё, в раж вошел, теперь не остановишь, – прошептал у Славы над головой голос шефа. – Идем, уже всё. Павелкин вот-вот прибудет, поставит последнюю подпись, и поедем. 

- А... – не понял Слава. – А как же... ну, Чернов?

- Пусть резвится, главное, что свидетельские показания в наличии, документы я привез и личность твою сомнительную подтвердил. Все будет хорошо, разберемся, – Вадим похлопал Славу по плечу, потом, вероятно, просто чтобы увлечь в свою сторону, чуть приобнял. 

Слава машинально вздрогнул и отстранился. Ему тут же стало неловко, а Сапковский все понял и лишь покачал головой.

- Это для тебя так важно – мнение окружающих? 

- Иногда, знаешь... – Слава вспомнил злобно блестящие глаза-щелочки Геры-философа, – иногда это просто инстинкт... самосохранения. В общем, неважно.

Майор Павелкин – представительный мужчина при солидном пузе и пистолете – явился через двадцать минут. С Черновым они были давно знакомы, поэтому закончилось все быстро – следак и адвокат заторопились закрыть дело, чтобы отправиться в ближайший кабак. Славе позволили нормально умыться горячей водой с мылом, потом мягко пожурили за хамство, торжественно вручили телефон, который, как оказалось, даже не выключали. Слава быстро пролистал звонки: звонила Варя, три раза, один раз Сапковский. Шесть пропущенных от Марка и один почему-то от Геннадия. Родители не звонили, и это было хорошо. 

Залитую кровью куртку Слава так и не смог надеть, запихнул в пакет.

В очередной раз возникло ощущение нереальности, почти абсурдности происходящего.  

Не потому, что Сапковский приехал лично, вызвал своего адвоката и вел себя более чем доброжелательно. Все это легко объяснялось ответственностью, беспокойством руководителя за судьбу подчиненного, пусть даже симпатией.

Но шеф вел себя так, словно Слава был не только «блатным» интерном и вечным напоминанием об инциденте в манипуляционной, а словно они были партнерами. Парой. Словно обращение на ты – в порядке вещей. И выглядело это настолько естественно, что почти пугало. Пугало, потому что любой намек на сближение обычно вызывал у Славы непредсказуемую реакцию, нечто среднее между агрессией и преклонением. 

- Вадим, – тихо и не очень уверенно сказал Слава, будто пробуя на вкус новое слово. – Спасибо тебе.

- Да не за что, – отмахнулся тот, ни на йоту не меняясь в лице. – Притормози-ка, – остановившись в узком коридорчике перед самым выходом, он быстро снял пальто, сунул его Славе. – Держи. Живо надевай, не куксись. Холодно. 

Слава не без удовольствия облачился в теплый кашемир и спросил:

- Значит, тебе плевать? На то, что они все догадались, что мы... в смысле – кто мы.

- Догадались? – Сапковский кивнул на дверь стекляшки. – Ну и что? Твои вопросы, Гурвич, отдают замшелым палеолитом. С таким пещерным взглядом на жизнь нужно что-то делать. Придется заняться тобой и с этой стороны, как думаешь? 

- Жду не дождусь, – проворчал Слава, распахивая входную дверь. – Куда идем-то?

- На стоянку, – Сапковский рванул вперед, резво перебирая длинными ногами. – Первым делом заберем со штрафплощадки твою машину. Ехать недалеко, справку я уже взял... Побежали! 

Слава потрусил следом, в очередной раз убеждаясь в правоте собственной догадки. Похоже, шеф собирался поработать шофером у собственного интерна. Дела-а...

- Не уверен, что мне выдадут ее по доверенности, – засомневался Слава. – И... у меня ни денег, ни кредитки. 

- Запишем в счет основного долга, – ответил Вадим, иронично дернув уголками губ. Слава сел в машину, аккуратно уложил на заднее сиденье сложенное пальто и сказал твердо:

- Машина подождет. Отвези меня, пожалуйста, в «Авиценну». Или одолжи денег на такси.

- Вот что... – Сапковский принялся рыться в каком-то пакете, вынутом из багажника. – Я уже был там, два часа назад. Можешь поверить мне на слово – у твоего отца все в порядке.

- Отвези меня, пожалуйста, в клинику, - упрямо повторил Слава. – Мне нужно.

- Ну конечно, – Вадим с видимым неодобрением пожал плечами, словно сказанное Славой было не только предсказуемым, но и крайне глупым. – Как скажешь. Ну и разит от тебя! – он сморщил нос. – Как от козла...

- Вот спасибо, Вадим Юрич, – буркнул Слава. – Это же вы заставили меня надеть эту тряпку. 

- Тот случай, когда жалеешь о проявленном человеколюбии, – Сапковский  нашел, наконец, что искал и вынул из пакета что-то светлое в целлофане. – Надевай. Или ты предпочитаешь перепугать папочку? 

Это была мужская рубашка. Слава вспыхнул, но не стал спорить. Осторожно раскрыл пакет и не спеша натянул на себя абсолютно новую, тонко пахнущую дорогим магазином сорочку. Она оказалась немного тесной в подмышках, но в целом подошла. Осмотрев Славу и, видимо, удовлетворившись, Сапковский тронул руль, и машина с мягким шелестом покатила по снегу. Пахнущую бомжами тряпку они выбросили в первый же мусорный бак, вместе с курткой. 

- А что это за история со стриптизом, я так и не понял, – спросил Вадим, время от времени с интересом поглядывая на хмурого Славу.

- Да ничего особенного, – тот расстегнул вторую пуговицу сорочки, потом, машинально, третью. – Они сказали – досмотр. Ок, думаю, как скажете. Майку снял, они говорят – зайдите за загородку, снимите остальное. Ну я мальчик законопослушный: мне сказали – я подчинился, правда, по ходу немного сымпровизировал. Штаны тоже снял, залез на свободный стол, успел пару раз задницей покрутить и штанами помахать, а потом меня стащили. Было весело. 

- Клоун, – осуждающе произнес Сапковский. – Я так и знал. 

- И что ты знал? – начал закипать Слава, ничуть не удивленный резким поворотом в беседе. – Что ты вообще обо мне знаешь?

- Что ты крайне избалованный, легкомысленный ребенок. Не умеешь держать себя в руках или не хочешь. И вместо того, чтобы отвечать за последствия своих поступков, ищешь, за кого спрятаться. 

- И за кого же я прячусь? – гневно спросил Слава, подаваясь вперед.

- За разных людей. За свою подружку, за ориентацию, за что угодно. А в данном случае – за папочку. Папочка и пожалеет, и во всем оправдает, правда? Это тебе нужно – одобрение. Чтобы тебя похвалили и подтвердили, что ты все еще хороший мальчик. Разве я не прав?

Слава вспыхнул и нервно дернул за ремень безопасности. Разговор переходил в опасную фазу, попахивало очередной ссорой. 

- Хочешь сказать, что тебя беспокоит чей-то моральный облик? Так я и поверил. Пока я вижу только одно – ты что-то имеешь против моего отца. Не хочешь поделиться – что именно?

- Ты ошибаешься, – голос Сапковского звучал холодно, но ровно. – Адам Ильич – один из немногих профессионалов, которыми я искренне восхищаюсь, их личные качества меня не интересуют. А вот ты, как можно было бы уже догадаться, интересуешь.  

- Правда? Если взять во внимание слова о ребенке, этот интерес, уж извини, отдает педофилией. 

- Мне и самому все это как-то... не очень, – неожиданно легко согласился Сапковский. – Но что поделаешь. Иногда это просто... инстинкт. 

- Здесь притормозите, Вадим Юрич! – перебил Слава, от злости пропустив мимо ушей троллинг в последней фразе. – Я через двор пройду, так быстрее. Спасибо за все, вы абсолютно свободны.

Сапковский  не ответил, только глаза закатил и рукой махнул – иди, мол, уже.

Слава бежал через аккуратный, идеально очищенный от снега и льда двор и думал о том, что в этот раз они даже поцапались как-то по-другому. Как семейная пара – из-за родителей. Черт... А ведь точно! 

В палате интенсивной терапии отец отсутствовал, зато нашелся в директорском кабинете, сидящим прямо на столе, бок о бок с главврачом клиники, Токаревым. Двое известных на всю страну нейрохирургов увлеченно резались в нарды и не сразу заметили вошедшего. Отец обрадованно засмеялся, а директор приветственно и чуть смущенно кивнул Славе, а потом вышел.

Отец выглядел гораздо лучше, чем Слава опасался: вспухшая губа с точками от шовного материала, ссадина на скуле, слегка растрепанные волосы ему даже шли, добавляя лицу интересной брутальности. Однако черная фиксирующая повязка на груди выглядела зловеще.

Отец кашлянул в кулак и успокоительно улыбнулся.

- Трещина крошечная, тебе точно не о чем беспокоиться. И совсем не болит. 

- Любимая отговорка, пап. А разве тебе не нужно быть в постели?

- Ладно, не ворчи, – Адам привлек сына к себе. – Ты испугался, да? 

- Я так перепугался, чуть с ума не сошел, – признался Слава, рассматривая отца так жадно, словно видел впервые. – Черт, я сначала подумал, что... Что вдруг, ну, могло же случиться так, что ты... Блин.

- Это рано или поздно случится, – заметил Адам добродушно. – Отнесись к моей неизбежной смерти философски. И... я надеюсь, ты не дал своему безумию вырваться на свободу?

- Нет, – нагло соврал Слава, потому что врать во благо ему всегда было легко. – Все в порядке. Пап... я... – он тронул отца за плечо. – Просто хочу сказать, что очень тебя люблю. Знаю, ты не любишь всю эту сентиментальщину, но мне нужно, чтобы ты был как можно дольше. Раз уж вечно не получится...

- Я тоже люблю тебя, сын, – Адам чуть склонил голову и поцеловал сына в щеку. Если он и был тронут, то виду не показал. – У тебя новая рубашка? Не маловата? Странно смотрится со спортивными штанами.

- Да вроде нет, – пробормотал Слава, слегка краснея. – На минуту с работы сбежал, схватил что было...

- Красивая, – одобрил Адам, с ироничным любопытством рассматривая сына. – Ладно, возвращайся, завтра поговорим, сегодня меня точно отсюда не выпустят. Маме можешь не звонить, Галя выдала с потрохами, вот, жду репрессий. Беги.

Они обнялись, и Слава вышел со странным, не очень приятным ощущением. Казалось, что его опять прочитали, легко и быстро, как старую, потрепанную книгу. И закрыли снова.

А ведь Сапковский прав. Подсознательно или осознанно, одобрение некоторых людей жизненно важно. Мама, отец, Галя, его семья – самое святое, такое же важное, как  профессия. Разве это плохо? Разве плохо, что он не хочет обмануть их ожиданий, беспокоится и заботится о них? 

Слава озвучил эти вопросы в машине, ничуть не удивившись, что Сапковский никуда не делся и дождался его.

- Дело в том, – ответил шеф, разворачивая бэху в обратную сторону, – что совершая очередную глупость, ты маскируешь это чем-то другим, правильным. Типа индульгенции. Да, признаешь ты, вчера я разбил лицо соседу, но вот же, смотрите – сегодня я покормил котика. Это разновидность инфантилизма. Ты до сих пор зависим от других, от их мнений и суждений. Признайся – если бы отец велел тебе сделать что-то вопреки твоей воле, неважно что – ты бы ослушался? Нет. Потому что ты до сих пор несвободен. 

- И в чем же выражается моя несвобода? – Слава начинал, наконец, понимать, о чем речь. – Ты сомневаешься, что я способен на самостоятельные поступки? Любопытно, почему ты вообще пришел к такому мнению. Но спрашивать бесполезно – ведь так?

- Я все тебе уже сказал, – Сапковский кивнул в сторону заднего сиденья. – Если хочешь пить, там есть минералка, слева посмотри.

- Ок, – вздохнул Слава, вспомнив, что в самом деле жутко хочет пить. – Но кое в чем ты все же прав, – сказал он, наполовину опорожнив полуторалитровую бутылку. – Кризис самоидентификации существует. Я все еще продолжаю балансировать. Но кое-что проясняется. 

- Рад за тебя, – криво усмехнулся шеф. – Ну, папочку мы навестили, теперь к мамочке? – спросил он, сверившись с чем-то в Гуглокартах и выруливая на проспект. – В любом случае, на штрафплощадку мы уже опоздали – она пять минут как закрылась. 

- Отвези меня домой. 

Несколько минут ехали молча. Наверное, нужно было ответить Сапковскому, отомстить за неуместный сарказм, но делать этого не хотелось. Не потому, что шеф был прав, а просто так. Гораздо приятнее было смотреть на четкий мужественный профиль, разворот плеч, красивые руки на руле. Прочее казалось несущественным. И Слава смотрел, думая ни о чем и обо всем сразу. Потом Сапковский уточнил, куда поворачивать, Слава ответил. И вдруг понял: всё. Еще две-три минуты, и всё между ними закончится. Закончится вместе с безумным днем, который принес так много – и в то же время так мало. Какая отличная была возможность сказать все, что давно собирался, сказать в идеальных условиях на нейтральном поле – и эта возможность упущена. 

Темнота за окном стала гуще, огни кафе и ресторанов ярче и призывнее, снег окончательно прекратился. А может, еще не поздно...

Треньканье телефона очень кстати прервало моральные колебания.

- Да? – не очень радушно поприветствовал Слава звонившего. – Привет, Леш. Извини, я сейчас немного занят.

- Славка, только ты это... трубку не бросай, не бросай трубку! – затараторил Леха так быстро, словно говорил на бегу. – Ты завязать решил, что ли? Погоди, не спеши. Я тогда, ну, прошлый раз, немного палку перегнул, ты сейчас поймешь почему! Только не отключайся, бро! Ща...

- Э-э-э-э... Привет.

Слава чуть трубку не выронил – уж слишком неожиданно прозвучал голос приснопамятного Виталика.

- Я хотел извиниться, – бедняга зачем-то говорил вполголоса, почти шептал, и, чтобы услышать, Славе приходилось напрягаться.

- Чего? – гаркнул он в трубку, и Виталик тут же прибавил децибелов.

- Не бросай клуб! – умоляюще донеслось из глубин мобилы. – Это я виноват, Леша ни при чем. Просто...

- Просто что? – спросил Слава строго и осуждающе.

- Я думал, ты все понял...

- Не понял, уточни, – наверное, не стоило мучить несчастного парня, но точку поставить следовало. – Мне сказали – я чуть не задушил тебя, применил запрещенный захват и нарушил личные границы. В любом случае, от спаррингов я отстранен, так что не бойся. 

- Я на тебя запал, – выпалил Виталик. – И не могу теперь, ничего не могу. На работе два проекта уже завалил, начальство лютует. Ты... вернешься?  Если хочешь – можешь отрабатывать на мне свои приемы, я не против. Ну, если ты понял.

Бедный парень, посочувствовал Слава. Как тут не понять.

- Найди себе кого-нибудь, – искренне посоветовал он. – А все остальное выбрось из головы. Поверь, это лучший выход. Я серьезно.

- У тебя кто-то есть, я понял, – убито прошептал Виталик. – Ладно, ничего. Переживу. Пока...

- Передай Леше, что я буду на следующей неделе. Бывай. 

- Кто это? – глухо спросил Сапковский, сворачивая в переулок и притормаживая на повороте. – Ты еще кого-то чуть не убил? Надо же. Прямо стахановец.

- Да, немного переборщил, – пожал плечами Слава. – Видишь ли... Моя детская эмоциональность, склонность к эпатажу и даже внезапно возникающая агрессия – кому-то, в отличие от тебя, даже нравится. Кто-то, ты не поверишь – хочет еще. Такие дела. 

Машина медленно плелась на сорока, Сапковский смотрел прямо перед собой и неподвижностью фигуры смахивал на изваяние. Он не произнес ни слова, не сменил позы, только пальцы барабанили по рулю, отбивая нервное стаккато. Пам-пам-пам... пам. 

Еще не закончив фразы, Слава понял, что отыскал, наконец, кнопку. И, послав все к черту, вдавил ее изо всех сил. 

- Сейчас еще налево, – жестко скомандовал он. – Нет, не во двор, дальше. Еще пару метров, там тупик. Все, стой.

Он все же повернулся потом, Сапковский. Но первым начал Слава. И в этот раз не поддался, не выпустил из рук пойманное, осуществил, наконец, то, о чем грезил ночами, а иногда и днем. Не все, конечно, но кое-что...

Задрать Сапковскому джемпер до самой шеи оказалось на удивление просто. Не потому, что тот не сопротивлялся, а потому, что словно открылось второе дыхание. Слава так и не понял, кто из них опустил кресло, но помнил, как легко удалось подмять Вадима под себя, навалиться всем весом, прошипеть на ухо, крепко удерживая чужие руки своими:

- Тихо... Я знаю, тебе это нравится, так что давай не менять статус-кво.

Сапковский дергался и пытался бодаться, но молчал. А когда Слава начал его целовать, и вовсе затих и все позволил – грубо мять, выцеловывая, податливые губы, покусывать язык,  трогать там, где хочется, без ограничений и глупых, кем-то придуманных правил.  Краешком сознания Слава понимал, что здесь гораздо больше насилия, чем тогда, в манипуляционной, но даже не подумал сбавить темп. Инстинкт? Да, это был инстинкт, а еще древняя, примитивная похоть. И сильнейшее желание откупорить, наконец, эту чертову шкатулку. 

Оказалось, что соски у Вадима очень нежные, как только Слава до них добрался и сжал в пальцах, тот не выдержал, охнул и закусил губу. Пришлось оттянуть его голову назад за волосы и мокро, грязно, бесстыже провести языком от яремной вены до левой ключичной впадины. Кожа там была солоноватой, бархатистой, вкусной. Фыркнув, Слава чуть прикусил ее у плеча и выдохнул в ухо: 

- Если будет больно, скажи. 

Сапковский молчал, только дышал прерывисто, глубоко. Глаза его были закрыты, губы и кулаки стиснуты. 

- Нам обоим нужно расслабиться, ведь так? Ты первый.  

В этот раз Слава не чувствовал опьянения или забытья, наоборот. Все, что происходило, казалось понятным и логичным, каким и должно быть. Потершись щетиной о впалый, напряженный живот Вадима, Слава ловко расстегнул ремень и резко, с пошлым хлопком выдернул его из шлевок. Идеально твердый, горячий, восхитительно влажный член шефа отлично лег в руку. Слава снова впился в стиснутые губы, скользя зубами по зубам, раздвинул их и начал дрочить Вадиму. 

Он не знал, сколько это длилось – минуту, три, десять. Сапковский больше не сопротивлялся и почти не издавал звуков. Иногда Славе даже казалось, что он сжимает в объятьях кого-то другого, и этот другой был чувствительным, отзывчивым и благодарным. И еще красивым, как Бог. Вздувшиеся от напряжения вены, острый запах здорового мужского пота, едва слышный хрип на самых резких поворотах, характерное поскрипывание сидений и редкие отблески проезжающих вдали автомобилей – то, что врезалось в память сильнее всего. А потом чужое тело, подрагивающее под Славой, вдруг замерло и обмякло, голова с повлажневшими волосами, лежащая на правом плече, потяжелела. Теплая сперма брызнула Славе на запястье и еще куда-то, наверное, на брюки. 

- Отпусти, – хрипло попросил Вадим, с трудом выпростав из-под Славы левую руку. – И дай мне салфетки, в бардачке. 

Слава нашел пачку салфеток и отдал Вадиму, выделив две штуки для себя. Он был уверен, что наставил Сапковскому синяков на предплечьях и сделал, как минимум, два засоса. Правда, не помнил, куда. Отвернувшись к окну, размышлял о самом странном сексе в своей жизни. Он не кончил, да, собственно, и не собирался. Но этот ни на что не похожий кайф был потрясающим. Невероятным. Слава лизнул свое запястье, впервые в жизни пробуя чужое семя. Сапковский был горьковатым на вкус, чуть терпким. Таким, как  в жизни.  Будет ли продолжение? Нужно ли искать новую работу? А может – и то и другое или – вообще ничего? 

- Эй, Казанова, – раздался смешок. – Что-то поздновато ты задумался. Застегни рубашку и вали домой. Мне еще на работу ехать.  

Слава повернулся к нему. Вадим выглядел как всегда аккуратно, разве что припухшие губы и растрепавшиеся волосы выдавали некую тайну. Никаких засосов, к счастью, не наблюдалось. 

- С этим нужно что-то делать, – сказал Слава, нащупав на сиденье пуговицы от измятой в хлам рубашки. – Сам понимаешь, так дальше нельзя. 

- Понимаю, – серьезно ответил Вадим, приглаживая волосы ладонью. – Если проблема существует, ее нужно решать.

- И... когда? Когда будем решать? – Слава взялся за дверную ручку. – Не помешало бы немного конкретики. 

- Согласен. Та-ак... сегодня у нас какой день... – задумчиво проговорил шеф, и вид у него сделался такой, словно он мысленно сверялся с расписанием, а может, так оно и было на самом деле. – Десять, десять тридцать... Я пришлю тебе адрес отеля смс-кой. 

- Отлично, – сказал Слава, не веря ушам. – Хорошо. То есть - сегодня? Точно?

- Сегодня. Точно.

- Ты серьезно?

- А тебя что-то смущает?

- Да, – признался Слава. – Немного. Дело в том, что я всегда только сверху. Наверное, тебе лучше знать об этом.

- Это будет решением проблемы номер два, – подмигнул Сапковский, и Слава понял, что ничего более существенного не услышит. 

Уже дома, до скрипа оттирая под душем тюремные запахи, он вспомнил, что, несмотря на темноту в салоне, каким-то чудом сумел рассмотреть татуировку Вадима. Это было женское имя - Kathy.

Он стоял перед ней навытяжку, мокрый и практически голый, если не считать куцего полотенца на бедрах. На пол натекла небольшая лужица, с волос капало на спину, глаза пощипывал не до конца смытый шампунь. Да, виноват, да, не позвонил, каюсь. Нет, не специально, просто так вышло. Прости, прости, прости... Все это было сказано исключительно глазами – попытки вербального оправдания успехом не увенчались. Наконец мать замолчала; пользуясь небольшой передышкой, Слава потер влажными ладонями уши. В них все еще звенело.

Такое уже случалось, лет пять назад, когда отец подхватил грипп и слег с осложнением в виде гнойной ангины. Галя гостила у родственников, Марина выступала на благотворительном концерте, и бремя ухаживающего возложили на Славу. Каждые два часа он должен был отправлять смс или звонить, но ближе к ночи заболтался с Виткой по телефону и последние отчеты пропустил. Тогда мать смотрела так же: с горьким укором, а еще страхом – неукротимым, почти животным ужасом перед возможной потерей. Она всегда возводила эту теоретическую потерю в абсолют, в наивысшую степень трагедии: словно только один из миллиардов населяющих планету людей был для нее важен, только он один мог оживить Белоснежку, разбудить Спящую красавцу и завладеть Кольцом Всевластия. Только он один.

– Нужно было дать мне знать! – едва  подчеркнутые помадой губы снова некрасиво задергались. – Позвонить и сразу же все объяснить! Мне! Первой! Представь, как я себя почувствовала, когда увидела Галю: несется в слезах, помада размазана, платок на спину сбился. И на всю улицу благим матом: «Адам в реанимации, беги быстрее, может, еще успеешь!» Голосит, а у меня ни ноги не шевелятся, ни руки. И туман перед глазами. Господи...

– Она имела в виду время посещений... 

– Потом я это поняла. Но сначала... Ты вообще можешь себе представить, как это – услышать, что... что родной человек умирает?

– Нет, – выдохнул Слава, помрачнев от воспоминаний. – Нет.

– Я решила, что никогда больше его не увижу живым. Такое ощущение жуткое... словно лечу, падаю в пропасть и никак долететь не могу. С минуту или больше летела.  

– Это компенсаторный шок, ма. У людей эмоциональных, таких, как мы с тобой, бывает. Сейчас ведь получше, правда?

– Еще скажи, что у меня психика нестабильная, и пульс прощупай, – вздохнула мать. – Ты копируешь его почти бессознательно.  

– Кого? – спросил Слава, хотя отлично понял.

– Отца, – ответила мать. – Кого же еще. Того самого, на кого в детстве ты молился. И я... тоже.

– Прости, мам. Пожалуйста, ну прости меня.

– Ты ведь знаешь... без Адама... без него меня просто не было бы на свете.  

– Так и меня бы не было, – Слава в очередной раз попытался разрядить обстановку. – Мам. Ну серьезно, ты слишком драматизируешь. Всего лишь уличная драка, и папа – это не какой-то там хлюп...ик.

И тут же пожалел, что ляпнул. Ну вот, сейчас опять начнется...

– Адам не был хлюпиком, тут ты прав... – расстегнув верхнюю пуговицу пальто, мать опустилась на пуфик в прихожей, словно забыв, что зашла всего на минуту. – Один человек в моей юности тоже не считал уличную драку чем-то серьезным. Знаешь, о ком я? Знаешь...

Слава терпеть не мог эту историю по одной простой причине: один из ключевых фигурантов маячил между родителями безмолвным призраком, оставляя после себя тонкий шлейф недоказанности. Попытки исследовать темные места успеха не имели: родители тему обходили, Галя, которая, безусловно, была более чем в курсе, пресекала малейшие попытки выведать крупицы правды. Знал он лишь то, что и все остальные: роман был бурным, а брак внезапным. Родные матери были категорически против, особенно бабушка Мадина, покинувшая этот мир, так и не простив зятю бог знает какой вины. Одно из ярких детских воспоминаний зафиксировало связанный с ней мелкий эпизод. Стояло жаркое лето, семейство Гурвичей с гостями по традиции собралось на даче. Марина играла на рояле нечто бравурное, время от времени раздавался шум аплодисментов и просьбы сыграть еще. Слава помнил, как мама смеялась, шутила и играла снова, а потом до него донесся папин голос, с мягкой, но непреклонной интонацией: «Девочка моя, ты устала, совсем мы тебя замучили!» После этого смех прекратился и к роялю сел кто-то другой – то ли тетя Нина, то ли троюродная сестра Светочка. Слава в тот момент торчал с бабулей на веранде и отлично расслышал тихий старческий шепот над тарелками со студнем: «заманил дите в силки ирод некрещеный, шоб ему пусто было! Она звездой могла стать, Милой Йовович или Ванессой Мэй, а теперь что...»

– Кто ирод? – громко спросил Слава, смутно помнивший это слово в негативном контексте.

– Что? – бабуля вскинула на него испуганные глаза и неуверенно заговорила, поглаживая внука по голове пухлой рукой: – Никто, никто, деточка, никто... 

Но Слава, которому на тот момент было лет пять, почувствовал – ему врут. А чуть позднее догадался, что пресловутый ирод – это папа и есть. 

Парадоксально, но косвенно причиной появления Славы на свет Божий был подающий надежды музыкант и спортсмен, приятель юной Марины Иониди – Игорь  Осмоловский.  Слава видел желтоватые полароидные фото, несколько штук сомнительного качества, но смог оценить. Визуально Игорь не относился к типажу «мальчик со скрипочкой»: смазливый и в то же время нарочито брутальный, смесь Марлона Брандо и лохматого Бон Джови, под которого, очевидно, косил. С одной стороны – именно такой бойфренд и подходил девушке, которая, по словам отца, «разила мужские сердца беспощадно одним шевелением мизинца». С другой стороны, эта сочетаемость почему-то больше всего раздражала. Слава стыдился этого чувства и, как мог, старался глушить в себе неприязнь, тем более что бедняги Осмоловского давным-давно не было на свете.

– Сидели рядом с третьего класса, даже на сольфеджио... – шептала Марина, сосредоточенно глядя в пол. – Помнишь Эвелину Леопольдовну? Вечно грозилась нас рассадить, но так и не рассадила... Десять лет вместе... По субботам у меня была аэробика на Жуковского, у Игоря – уроки скрипки на Бунина. Он заходил за мной около девяти, и мы шли гулять на Проспект Мира, бродили по Греческой или сидели в Пале-Рояле. В тот день во всем квартале не было света, в девяностых вообще часто отключали... Шли почти на ощупь, спотыкались и хохотали. А потом нас окликнули. Кто-то закричал: эй, шлюха! 

– Ты рассказывала, мам...

– Зачем он тогда остановился, почему? А потому что был слишком самоуверенным, считал себя клевым парнем, а рядом была я... На мне был розовый топ, очень яркий, папа в тот год привез из рейса. Наверное, этот топ они и заметили... Их оказалось много, человек десять. Гопота с Молдаванки. Его первым повалили на землю, после схватили меня, вывернули руки, начали душить. Я видела, как Игорь отбивался – отчаянно, яростно, видела, как кто-то из банды прыгнул ему на грудь... потом меня ударили по голове – и все... Все исчезло. Когда я очнулась, со сломанной рукой, ослепшая от крови, я не видела его... только слышала, как он хрипит... и зовет меня. Игорь умирал и звал меня по имени: «Ма-ри-шка»... Ему нужно было убедиться, что я жива. Никогда этого не забуду.

– Я понимаю, мам...

– Уйти из жизни в девятнадцать лет... О том, что его не стало, я узнала через три дня, мне не говорили, врали, что он в интенсивной терапии и надежда есть. Мама спорила с врачами и даже ругалась, боялась, что у меня от истерики разойдутся швы. А потом пришел Адам и сказал: ей нужно знать. Фактически вынудил ее признаться. Он просидел со мной всю ночь, потому что и маму, и бабушку, и всех остальных я выгнала. Тогда мне совершенно не хотелось жить, я обдумала как минимум пять способов самоубийства. Твой отец... он... я...

Слава рассматривал мутную лужу у себя под ногами и молчал, боясь нарушить тишину неуместным словом. Мать так и не заплакала. Посидела какое-то время, неподвижно глядя в пространство, потом встала.

– Я рада, что он больше не будет оперировать... Жить в безумном напряжении, в постоянном стрессе... с его сердцем... 

– Да... И я.

– Ладно, – мать застегнулась, вынула из сумки пудреницу, припудрилась. Она выглядела осунувшейся. – Что было, прошло. Надеюсь, ты сделал выводы. Последний вопрос, и я исчезну: не расскажешь, где тебя носило сегодня днем? Только не говори, что на работе – тебя там не было.

– Ну ты, мам, даешь...  – Придерживая полотенце, Слава покаянно вздохнул и быстро шмыгнул в ванную, крича уже оттуда:

– Подожди минуту!

Наскоро обтеревшись, он стал натягивать на еще влажное тело белье и одежду. Скрестив на груди руки, в позе безжалостной Немезиды, мать ждала, пока сын закончит.

– Прости, тупо было торчать перед тобой без штанов. Хочешь кофе?

– Нет, – холодно ответила Марина. – Лучше ответь: ты вообще собирался мне говорить? Когда-нибудь?

– Конечно, – кивнул Слава не очень искренне. – А откуда...

– Нашлись добрые люди – Павелкин позвонил. Рассказал и про задержание, и про войнушку с Комаровым. И еще много интересного.

– Никогда не думал, что ты поддерживаешь знакомства в этой среде, – сказал Слава, вложив в интонацию все накопившееся презрение к грязным копам. 

– В любой среде есть приличные люди, – холодно ответила мать. – И давно ли ты стал таким снобом? Но опустим лирику. Сказок можешь не рассказывать – я посвящена во все детали, даже те, которыми ты вряд ли бы поделился.

– Например? – насторожился Слава, и предчувствие его не обмануло.

– Например, могу рассказать, кто отвез тебя домой. А перед этим вы обнимались в участке, а потом ты надел его пальто. Любопытно, правда? Когда мне рассказали... знаешь, я сразу даже и не поверила. 

– Да! Ну и что? – вскинул голову Слава, совсем как мать минуту назад. – А я-то надеялся, ты никогда не поставишь мне в вину ЭТО!

– Вот только не нужно меня ловить, – сердито ответила Марина. – Ты отлично все понял. Да, я молчала, улыбалась и делала вид, что ничего не вижу, когда ты приехал из Ситжеса со сложным лицом и радужным браслетиком, засунутым в чехол от очков. Я делала вид, что не замечаю, как ты бегал к отцу и выходил от него с красными щеками. Я решила – ты умный современный мальчик, имеешь право на свои тайны. Но представить не могла, что мой сын, едва начав работать, начнет отношения вот так, открыто, со своим начальником, да еще моим ровесником! Я была уверена, что ты терпеть его не можешь!  

– Так оно и было... Вначале... – вздохнул Слава виновато. – Какое-то время. И мы не обнимались, мам. Просто так получилось, и – не идти же мне на улицу раздетым!

– Тебе нужно было сделать только одно: позвонить мне и все рассказать, – отчеканила Марина, подходя  к двери. – Я вытащила бы тебя оттуда за полчаса. Но ты выбрал другой, оригинальный путь, что ж, так тому и быть. Мне пора. В семь утра из Праги прилетает Петров со свитой, нужно приготовить комнаты и остальное. Я ему не звонила, это кто-то из вашей докторской тусовки доложил. Подозреваю, его святейшество искренне уверен, что в случившемся исключительно моя вина.

– Со свитой? – удивился Слава. – Ты имеешь в виду – с ассистентом?

– Теперь он таскает с собой еще и секретаршу, – взгляд матери из холодного стал ледяным. – То ли роман пишет, то ли мемуары. Эта мадам даже райдер прислала: две комнаты с раздельными ходами, увлажнители воздуха, авокадо, белый виноград, что-то еще. Не удивлюсь, если он и не подумал объяснить ей, что у нас не отель. 

– Помощь нужна? – с искренним сочувствием предложил Слава.

– Спасибо, обойдусь.

– Да ладно тебе, мам... Давай я встречу их и отвезу.

– Даже не думай, – поморщилась мать. – Наш патриарх всея кардиологии «любит» тебя не меньше, чем меня. А может, и больше. Вот что... Завтра, к семи вечера, приходи на официальную часть. Надеюсь, твой... – Марина недобро усмехнулась, – прелестный начальник тебя отпустит?

– Конечно, отпустит, я обязательно буду, – пообещал Слава, не особо уверенно. – Мам. Ну прости меня, кретина. Глупо так все вышло. 

– Ох, Славка...  – вздохнула та. – Этот удав проглотит тебя так быстро, что опомниться не успеешь. 

– А раньше ты говорила по-другому, – напомнил Слава.

– Раньше я не рассматривала твоего шефа в этом аспекте, – пояснила Марина. – А теперь... Видимо, придется пересмотреть некоторые нюансы. Но это тема другого разговора. До завтра.

– А ты еще не вспомнила, откуда... – начал было Слава, но мать уже закрыла за собой дверь. 

Он не смог усидеть дома и получаса. Видеть Вадима хотелось вотпрямщас, и желание это прогрессирующе усиливалось. Изнывая от визуального голода, Слава залез в Фейсбук, минут пять рассматривал средненькую официозную фотку, немного помечтал о приятных пошлостях и пришел к выводу, что приятное неплохо бы ускорить по времени.

Теоретически Сапковский мог и отменить свидание: сослаться на внезапно возникшие непредвиденные дела, и, безусловно, имел на это право. Но уверенность, что именно сегодня все, наконец, случится, не отпускала, и мысли об этом вызвали настоящий мандраж. Ходить по квартире он не мог и бегал, точнее, носился – движение успокаивало. Зачем-то еще раз принял душ, побрился, оцарапавшись в пяти местах, привел в порядок ногти, нашел подаренный мамой жутко дорогой крем для рук, на всякий случай намазал им ноги. Осмотрел себя так тщательно, словно исследовал колонию бактерий в чашке Петри. Подбрил паховую область, изобразив над причинным местом нечто вроде перевернутой трапеции. Выдернул из носа едва заметный волосок. Оделся во все чистое, потом разделся, оделся по-другому. Потом уже в третий раз разделся, вытащил из гардеробной пакет с новым бельем, надел новые трусы и носки, натянул остальное. Вспомнил, что нужно почистить зубы, почистил. В животе заурчало – эротические страдания организму были до фени. Решил, что нужно все же поесть, снял джемпер, чтобы не испачкать, съел кусок холодной индейки с французской горчицей и без хлеба, запил йогуртом. Заставил себя сесть. Посмотрел на часы. 

До момента Икс оставалась уйма времени. 

Так можно чокнуться, решил Слава, натягивая куртку. Да и какого черта! Я имею право прийти на работу, тем более, там всегда есть чем заняться.

Крайне довольный, что удалось договориться и с возмущенной совестью, и с трепещущим сердцем, он сунул в рабочую сумку упаковку Клинекса, не вскрытую пачку презервативов и такой же девственно нетронутый, купленный сто лет назад флакон смазки. Чувствуя себя полностью во всеоружии, рванул в больницу.  

– Каким ветром? – первым, как назло, встретился Завьялов. – Нам тут сообщили, что ты зачеты сдаешь. В районной ментовке.

Он хмыкнул, шлепнул Славу ладонью по спине – но легко, беззлобно. Посоветовал:

– Валил бы ты домой. Драконус не в настроении – уже троих штрафанул. Попадешься под горячую руку – не говори, что тебя не предупреждали.

Слава промычал в ответ нечто неопределенное.

– Эй, стой! – крикнули в спину.

Слава недовольно обернулся. Влад пристально смотрел на него, засунув руки в карманы форменной куртки. 

– Это правда? Про стажировку? Или пиздеж?

– Без комментариев.

– Умеют же люди устраиваться... И за какие заслуги?

Слава молча развернулся и пошел прочь. Конечно, правильнее было бы ответить хоть что-то, ничего плохого Влад ему пока не сделал, но...

В кабинете старшей медсестры царила темнота. Помедлив с минуту, Слава машинально включил свет, но потом решил пойти правильным путем и отыскать дежурного врача. Рука все еще лежала на выключателе, когда дверь открылась, и вошли трое: Сапковский, Варя и та самая Леонтьева, девочка-интерн, по слухам, тоже чья-то родственница.

Заметив Славу, Сапковский вытаращился так недоуменно, словно тот был в стрингах и корсете. 

– Сколько раз я просил тебя запирать дверь, когда выходишь! – прошипел шеф, метнув глазами в сторону Вари две кривые молнии. – Зайти может кто угодно, а возмещать тебе, солнце.

Слава вспыхнул и тихо, бочком, вышел. Направляясь в сторону ординаторской, он уже немного жалел, что пришел. Высокомерная физиономия Леонтьевой оптимизма не вызывала  – девчонка смотрела так, словно уже заняла его место. Ехать в Израиль внезапно расхотелось. 

Разговор с Никитой Иванцовым, дежурным врачом, тоже особого оптимизма не добавил. 

– Тебя тут только не хватало! – Иванцов возвел руки горе и тяжко вздохнул. – Хочешь быть полезным – отсортируй мне доки на выписку. А в реанимацию не суйся, понял? – он обреченно посмотрел на часы, потом на Славу. – Ты всю смену, что ли, собрался отсвечивать? 

– Если получится, – Слава просительно взглянул на коллегу. – Раньше ведь можно было.

– Ты еще алиевские времена вспомни, – отмахнулся Никита. – Сейчас все как в атомном реакторе расписано. Короче – сиди как мышь под наркозом. Как минимум полчаса.

– А потом?

– Дела у него какие-то, свалит вроде. 

Через полчаса Сапковский никуда не делся, зато явилась Варя с двумя стаканчиками кофе, заботливо накрытыми крышечками. 

– Ну? – строго спросила она, усаживаясь.

– И вот я здесь, – дурашливо подмигнул Слава. Он хотел было, как обычно, поцеловать подругу в щеку, но та не далась, пододвинула кофе и с сердитым видом скрестила руки на груди.

– Когда тебя в следующий раз арестуют, звони, а не пиши идиотские смски. Мы решили, что ты прикалываешься. Хорошо, шеф перезвонил и выяснил все. 

– Он сам звонил? – удивился Слава. 

– Сам. Я потом тоже звонила, но они стали отмораживаться и стрелки переводить... Ты б его видел... – девушка понизила голос. – Агрился дико, чистый Халк! А еще Леонтьеву утром привели. В ультимативной форме, прикинь! Угадай, откуда?

– Травма? – тоже шепотом предположил Слава. – Вот козлы. Тупарь?

– Плинтус, – Варя округлила глаза. – Внучка Овчинниковой, еле-еле универ закончила, тянули всем курсом. Еще и рот не закрывается... Сапковский сказал, если она при пациентах будет аденоидами светить, он ее переведет. Славка... Ты... блин, ну как ты мог?

– Да что я?

– Ничего! Вляпаться! Я думала, чокнусь, весь день как на иголках! Хоть бы позвонил потом!

– Варюшкин, ну прости...

– Иди ты в жопу...

Они синхронно отпили по глотку кофе, перемигнулись.

– Так забавно, – Варя вдруг тихо рассмеялась. – Завьялов сотоварищи уже планы начали строить, кому теперь вместо тебя отдадут стажировку. Такие довольные ходили, рожи сияющие. 

– Упс... – Слава поморщился. Возвращаться к скользкой теме очень не хотелось. – Что, все уже знают?

– Естественно... – вздохнула Варя. – Как говорит биг босс Веретенников: в нашем серпентарии все стабильно, змеи накормлены, шкурки отполированы... Но все же обошлось? Дело не завели?

– Не завели, – кивнул Слава. – И... давай замнем эту тему, на мне места живого нет от желающих дать по шее. Что там у нас с новым клиентом? Я слышал, тяжелый?

– Да, плохо дело, – Варя устало потерла пальцами виски. – Забрюшинная флегмона, гипертермия, на антибиотики не реагирует. Утром, скорее всего, будем иметь еще один минус. И не ходи туда, все равно ничем...

– Еще один? – насторожился Слава. – В смысле?

– Анна Трофимовна умерла, – Варя плотно сжала губы, поболтала остатками кофе в стаканчике. – В час дня. В кардиологии кипиш был по этому поводу, чисто их прокол. Инфаркт.

– Почему... ее же лечили? – Слава никак не мог поверить. О чем она в последний раз говорила? Ерунду какую-то, про видения или про сон... Точно, про сон.

– Стечение обстоятельств: осталась одна в палате, а соседку утром выписали. Пока заметили... пропустили начало острого периода. Пришли, а она с кровати сползла, наверное, надеялась, что сама дойдет. Проверили потом – кнопка на прикроватной панели не работала. Что-то, наверное, замкнуло...

 – Пиздец, – потрясенно прошептал Слава. – Полный же, мать вашу, пиздец! Как в кардиологии, в ургентной палате может не работать панель?

– Да ладно, как... – закатила глаза Варя. – Помнишь, как Сапковский ругался с электриками, когда проводку меняли? Смету три раза переделывали. Если по отделениям копнуть, такое дерьмо полезет...

– И у нас?

– Вряд ли, – ответила Варя без особого оптимизма. – А толку? Имидж могильщиков, чувствую, приклеился к нам надолго... Держи, – девушка хлопнула ящиком стола и протянула Славе сложенный пополам печатный лист, прикрывающий парочку брошюр. – Расписание занятий и прочая муть. Ну и соболезнования заодно прими: ни сна, ни еды, ни секса тебе больше не-ви-дать!

– Чего это вдруг? – Слава полистал методички, точно - муть. 

– А ты у его студентов поинтересуйся! – мстительно посоветовала подруга и тут же сочувственно добавила: – Ладно, не боись, помогу если что, я всю эту лабуду пару лет назад вызубрила, когда ему после курсов ассистировала. И вот еще что... – она вынула из кармана что-то мелкое, завернутое в зеленую шифоновую тряпицу. – Тебе вот. 

– А что это? – Слава наклонился поближе и потрогал округлый полый медальон. В полустершемся узоре просматривалось изображение Христа.

– Ладанка. Ермакова вчера утром через кардиологическую медсестру передала. Бери, не бойся. Этой штуке, наверное, лет сто, а то и двести.  

– А... зачем оно?! – не понял Слава. – Медь, что ли?

– Сплав какой-то кустарный, может, и медь. Открывай. Осторожно только.

Слава осторожно отковырнул крошечный рычажок – в небольшой полости оберега что-то чернело.

– Уголь древесный, – пояснила Варя. – Ничего необычного, банальное разводилово деревенских бабок. В общем – делай с этой штукой что хочешь, но я бы спрятала подальше или вообще выбросила. Терпеть не могу всю эту магическую чушь.

Минуты полторы повозившись с картами, Слава водрузил стопку на стопку и подошел к двери. Прислушался. Тихо. Мысленно извинившись перед Иванцовым, вышмыгнул из ординаторской, и спустя минуту был на месте.  

В малой реанимационной, возле кровати, заставленной инфузионными насосами и штативами, дежурили две медсестры, от них Слава и узнал подробности. Родимцева Андрея Степановича, человека уже немолодого, привезли сюда из пригорода, минуя несколько ближайших больниц. Но зачем? О том, что Сапковский никому не отказывает и принимает тяжелых, известно всем, но тащить через весь город... Неудачная холецистэктомия... выписан с незажившим швом... 

– На каком основании выписан? – вполголоса спросил Слава, осматривая больного.

– Непонятно. Шеф предположил, что сам попросился, и никто не отговорил. Он сторож в Лиманском новострое. Со стройки и забрали, он там в каптерке жил. 

– В каптерке? Ясно: условий ноль, холодно, физические нагрузки. Семью оповестили?

– Детей вроде бы нет, жену в прошлом году похоронил.  

– Плохо...

– Ярослав Адамович? – молоденькая медсестра Оля, закусив губу, смотрела то на подрагивающее тело, то на Славу. 

– Да? – отозвался Слава, аккуратно приоткрывая перевязочный материал за краешек. 

– Он умрет?   

– Похоже... – Слава склонился над раной, втянул носом приторно-тошнотворный запах, частично приглушенный химозным амбре лекарств. 

– Он ведь не бомж, посмотрите, – девушка взяла бледную руку умирающего в свою. – Следил за собой: ногти чистые, выбрит... Не алкоголик, сосуды не расширены. 

– Вижу. 

– Желчный в районной больнице оперировали, он хроник, лечился у них лет десять. Как же так... Мы ведь сами говорим пациентам – главное, себя не запускать, регулярно обследоваться. А выходит... 

– Всякое бывает, – задумчиво ответил Слава, поднимаясь. – Спасибо, Олечка. Если хочешь, выйди минут на десять, я подежурю. Серьезно, иди, на крылечке постой. Вон с лица спала уже вся. 

Он снова взглянул на рану. Даже очищенный от некротической ткани шов выглядел плохо:  вздувшийся, кавернозный, окруженный характерными пятнами. Кое-какие шансы у сторожа были, учитывая общее неплохое физическое состояние, однако, судя по дозировкам введенных антибиотиков, организм помощь отторгал. Такое нечасто, но случалось. Закон подлости, блин... И упущенное время. Время!

Складывалось впечатление, что кто-то намеренно распорядился везти умирающего в третью клиническую, рассчитывая на то, что тот отдаст концы именно в шестом отделении. «Кто ж тебя так не любит-то, Вадим Юрич, а? – раздумывал Слава, одновременно перелопачивая в памяти все, что знал о сепсисе и способах борьбы с ним. – О-очень не любит. Возможно, даже ненавидит».

Пока Олечка отсутствовала, пациент два раза открывал глаза и просил пить – что само по себе было неплохим признаком. Слава мониторил работу сердца и наблюдал. Родимцев  боролся со смертью. Время от времени пульс выравнивался, гримаса боли исчезала, но потом словно что-то ломалось, тело вздрагивало, кривая на кардиомониторе менялась. 

Возраст в карточке – шестьдесят четыре года. Шестьдесят четыре. Ровесник папы. 

А потом он кое-что вспомнил. 

– Совсем уже ку-ку? И не думай! – Варя прислонилась спиной к металлическому сейфу, словно защищая его от Славы. – Догадываюсь, откуда у тебя эти идеи, но нет. Большой уже  мальчик, в Супермена играть. 

– Да при чем тут, – возмутился Слава, злясь, что его вот так сразу раскрыли. – Не в этом дело. Сама понимаешь – когда-нибудь это плохо кончится. Сколько народу у нас уже коньки отбросило? Его подставляют, это же очевидно!

– Переживаешь за шефа? – прищурилась Варя. – Да ладно. С чего бы?

– С того, что мы вроде как команда... – Проницательность подруги была просто убийственной. – Ладно, вернемся к твоей версии. Варь, человек борется за жизнь, я же видел. И просто сдаться, дать умереть? Врачи мы или где, блядь? А был бы не одинокий старик, а твой родст...

– Даже если бы мой! – Варя возмущенно тряхнула головой, и из-под шапочки выбилось сразу несколько светлых кудряшек. – А сопроводительная терапия? Сюда половину реанимации врачей нагнать надо! А риск кровотечений? А сердце? А печень? Если была произведена холецистэктомия – печень не может быть здоровой!

– Я в курсе, – Слава понизил голос. – Антикоагулянты и ингибиторы ему не назначали, печень он лечил, значит, до цирроза не дошло. Все это в зоне риска, не явные противопоказания. Можно попробовать – терять все равно нечего. 

– Какой ты все-таки... наивный максималист, Славка. – Варя еще больше нахмурилась. – Задумайся: почему здесь так тщательно придерживаются алгоритмов, почему так важна каждая мелочь в документации? Да потому что именно нас любая комиссия будет потрошить с особой жестокостью. И если для тебя, сына известного папочки, это особой роли не играет, то для других...

– Хорошо, я понял, достаточно! – спокойно заявил Слава, вынимая из рукава заранее припрятанную комбинацию. – Нет так нет. Родимцев умрет, я уволюсь. Пошло оно все к чертям собачьим...

Он все же уломал ее – минут за пять. С одним условием – рассказать шефу и попробовать – хотя бы попытаться – уломать его. Это было лучше, чем ничего, и двое сообщников, делая вид, что каждый идет по своим делам, и сердясь друг на друга, отправились к кабинету Сапковского.

Вошли после короткого стука, не дожидаясь ответа. 

Шеф торчал посреди кабинета с трубкой, прижатой к уху. Посмотрел сначала даже не на вошедших, а на дверь, закрывающуюся у них за спиной, и уже через секунду отвернулся, продолжив разговор. Вероятно, понадеялся, что непрошеные гости исчезнут сами, подобру-поздорову.

Заговорщики потолкались на пороге, обменялись взглядами, попытались привлечь к себе внимание покашливанием. Реакции не последовало.

– Вадим Юрич, дело срочное! – звонко произнесла Варя, и Слава моментально осознал – назначить основным парламентером подругу было мудрым решением. Сам он в таких условиях вряд ли смог бы сказать что-то вразумительное.

– Уделите нам пять минут! Понимаю, вы заняты, но мы не уйдем, пока не выслушаете! 

– Наберу через минуту, – сказал Сапковский, опуская руку с телефоном. – Понимает она...  Яворская, ты... В чем дело? 

Второго гостя он словно не видел и, только выслушав суть вопроса, перевел взгляд на Славу. Пару секунд поиспепелял его взглядом, потом коротко сказал:

– Пошли вон, оба, – и снова потянулся к телефону. 

– Я оплачу весь курс реанимации и полную стоимость препарата, – выпалил Слава так громко, что Сапковский поморщился. 

Вернув лицу каменное выражение, он посмотрел в пол, потом в потолок, вздохнул. 

– Яворская, свободна. Все, все, иди работай. 

Заметив, что девушка колеблется, повторил угрожающе:

– Иди, Варя. Позже поговорим.

Как только дверь захлопнулась, шеф уселся за стол, и Слава испугался, что он снова прилипнет к телефону, думай потом, как до него без Вари достучаться. Но тот лишь с тоской посмотрел в окно, сунул телефон в ящик и в упор уставился на взволнованного интерна.

– Чья идея? Честно?

– Моя. Варя отказывалась, я уговорил, – ответил Слава, привычно игнорируя неприкрытую злость, едва ли не ярость в голосе шефа. 

– Я, конечно, в курсе, что ты наглый, самоуверенный, безответственный засранец... Приключений захотелось? Тебе мало?

Слава едва заметно выдохнул. Норм. Шеф в рабочем настроении, значит, надежда есть.

– Я читал архивные отчеты, что вы велели Варе ввести в систему, то есть... это я их вводил. В нашем отделении уже использовали зигрис при сепсисе: три года назад и в позапрошлом году – и в обоих случаях пациенты выжили...  

– Мне плевать, что ты читал, какого дьявола вообще туда совался? – спросил Сапковский, наклонившись над столом так низко, словно хотел прыгнуть на собеседника. – Помнится, я запретил сотрудникам выполнять чужие функции, было соответствующее распоряжение. Ладно. С этим я потом разберусь, лучше скажи – подругу зачем в это втягивать? Твоя идея – пришел бы сам.

– Ты б меня послал... подальше, – признался Слава, машинально перейдя на ты. Сапковский сделал вид, что не заметил, перестал изображать охотящегося питона и откинулся назад в кресле.

– О как. Ты подбивал Яворскую самовольно, без моего ведома, взять лекарство? И сам собирался ввести, не поставив меня в курс дела? Я правильно понял? Ты хоть понимаешь, что фактически это признание в злостном нарушении и статья? 

– Н-ну... д-да... – выдавил Слава, хотя от сказанного шефом сильно попахивало манипуляцией. – Понимаю. Пусть будет так.

– Так я и думал. Формально это для тебя не такой уж риск – ты интерн, ответственность несет Яворская. Кстати, зигрис проблематично приобрести через обычную сеть, заказы такого уровня проводятся через МОЗ, это занимает кучу времени. Две упаковки по двадцать миллиграмм – это все, что мы имеем во всей клинике. Неприкосновенный запас для вип-клиентов. Плюс одна доза стоит как две твои зарплаты... Любопытно: как и когда вы собирались возмещать? Или это ты тоже собирался скинуть на подружку? Геро-ой.

Слава укоризненно посмотрел на босса.

– Хочешь выставить меня подонком? Дело твое, но я не собирался действовать в одиночку, я же не самоубийца. И препарат достану, сказал же. 

– Даю ровно минуту меня убедить. Не найдешь аргументов: Варя пишет рапорт, ты – объяснительную. Тебя я уволить не смогу, а вот с ней придется разбираться...

Сапковский явно переигрывал с репрессиями, и Слава разозлился.

– Ты меня вообще слышишь? Давай попробуем использовать то количество, что есть, что мы теряем?     

– Пока все очень, очень плохо, дальше!

– Тебе все и всегда плохо! Блин, ну реально же можно спасти человека!

– Уже сдался? Слабак. Давай же, соберись! Факты, конкретика, и перестань мне тыкать!

Слава глотнул воздуха и попробовал зайти с середины.

– Относительно лекарства, у меня есть... ну... возможности. 

– Даже так? – дрогнул бровью Сапковский. – И?..

– Вы знаете Аракеляна? Владельца сети «АНЦ»? Он дистрибьютор...

– Я знаю, кто это, – перебил шеф. – Там рулит финансовый директор, без которого Рубенчик и пальцем не пошевелит. И он тебя уж точно пошлет.

– Да плевать! Просто дай... те мне позвонить! 

– Валяй, – великодушно кивнул Сапковский. – Но я ничего не обещаю.

– Здоров, Марк, эт я, – торопливо поздоровался Слава, отойдя с телефоном подальше. – Извини, дружище, что беспокою. Очень, вот прям очень-очень нужна твоя помощь. 

– Я с тобой не разговариваю, – обиженно и очень по-детски отозвался Марк. – Игнорируешь, да? Отделаться от меня хочешь, да? Мог бы ради приличия хоть на одну смс-ку ответить. Я штук сорок сообщений прислал – ты разве не видел? А сейчас все. Отбой.

– На кону жизнь человека, – четко сказал Слава, с легким нажимом на третьем слове. Первым мальчишка трубку не бросит, это точно. – Возможно, сейчас она зависит от тебя.

– А сам говорил, что шантаж это низко! – уколол Марк. – Ладно, что там у тебя? Только недолго, а то я в бассейне вообще-то. 

Слава скороговоркой объяснил суть.

– Перезвоню, – ответил Марк, тут же отключился и перезвонил спустя три минуты.

– Куда везти-то? – спросил он деловитым тоном. – Через минут двадцать нормально будет? И вот что... пришли-ка мне весь список – так будет проще. Вы же не один зигрис будете юзать, а комплекс. Сфоткай рецепт и кинь мне в Телеграмм. Жду. 

Геннадий с архисерьезным лицом и внушительным фирменным пакетом примчался через восемнадцать минут на мотоцикле. А спустя полчаса отупевшего от нервного напряжения Гурвича вызвал шеф. С довольным видом он потирал руки, двигал бровями и щурился. Показалось даже, что Сапковский смеется – характерно изогнутые губы и лучики в уголках глаз указывали именно на это. Потрясенный, Слава отступил на шаг. Нет, не показалось... 

– Тэээкс... и каков наш план? – весело поинтересовался шеф у растерянного Славы, предварительно усадив его за стол и насильно вручив гигантскую чашку чая с плавающим внутри ломтиком лимона. – Антикоагулянт на какое-то время притормозит некроз мягких тканей, но таким образом мы только отсрочим неизбежное, продлим агонию. Нужно резать, Слава. И много. Предупреждаю сразу – сердце не ахти, без кардиолога не стоит и начинать. Ты же обдумал последовательность?

– Поддерживаем сердце, мониторим давление, – медленно начал Слава, энергично вращая извилинами, – удаляем некроз, санируем раневую поверхность...

– Да нечего там санировать, часть тонкого кишечника – гнилое мясо. Ты же видел рану, Слава. Ну?

– Удаляем часть кишечника, санируем оставшееся, выводим илеостому, шьем...

– Остановка дыхания в процессе? 

– Интубируем трахею, вводим трубку, проводим ИВЛ... – Слава удивленно посмотрел на шефа. – Разве до этого дойдет?

– Как будешь мониторить размещение эндотрахеальной трубки? – вопрос Сапковский проигнорировал.

– По уровню содержания СО2 в конце выдоха... – ответил Слава и запнулся. – Но... это же работа реаниматолога?

– Обычно да, – пожал плечами Сапковский. – Только сейчас реаниматолог – ты. Привлекать посторонних в нашем случае... сам понимаешь. 

– Понимаю, – кивнул Слава, закусив губу. – И что ты... вы... об этом думаете?

Сапковский посерьезнел.

– В общем и целом план – дерьмо. Равно как любые другие в подобном случае. Шансов примерно двадцать на восемьдесят. Но есть и капля позитива: Лев Аркадьич с нами, вон даже вечерний преферанс отменил. Ну и Варя, куда ж без нее. Так что можно попробовать, раз уж ты так... просишь. Ну как? Не передумал рискнуть, а, коллега? 

– Я ж сказал уже, что готов, – ответил Слава и встал. – Жду распоряжений. 

– Если в ближайшие четверть часа твой протеже не умрет, через сорок минут стартуем. Иди, готовься! – велел Сапковский бодрым тоном. В его голосе слышалась интонация адмирала, ведущего утлую шлюпку с единственной крошечной пушкой на абордаж боевого корабля.  Кивнув, на ватных ногах Слава вышел из кабинета, совершенно не чувствуя себя победителем.  

Вернувшись в ординаторскую, шлепнулся в кресло и выдохнул – и это не было вздохом облегчения. Итог операции непредсказуем, вероятнее всего, пациент умрет, и последствия неизбежны. Думать о последствиях было неприятно, не думать – невозможно, и от этих мыслей ему стало совсем тошно, «млосно», как сформулировала бы Галя. Соберись, ну же, давай, приди в себя, очнись, вспомни, что на кону, – ругал себя Слава, разминая онемевшие колени. Вот он – твой шанс доказать всем, да и себе самому – что и в отдельности от папы ты чего-то стоишь! 

Получалось так себе. Противная слабость доползла до кистей рук, суставы с трудом сгибались, словно их долго держали без движения. Напился воды – не помогло. Ладони от запястий дрожали мелкой, противной дрожью. Накатила тошнота, пока еще слабая, пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов, но даже после этого полностью не отпустило. 

Прижавшись к стене похолодевшей спиной, Слава с ужасом посмотрел на приоткрытую дверь ординаторской. Мимо быстрым шагом, на ходу сбрасывая куртку и чуть приволакивая ногу, уже торопился любимец клиники, пожилой кардиолог Лев Аркадьевич Бородин. Сапковский где-то совсем близко что-то обсуждал с Варей, на кого-то бурчал...  Сейчас зайдет сюда и увидит...

– Что, прихватило? 

– Вадим, слушай... Со мной херня какая-то, – признался Слава, пока шеф трогал его лоб, шею, запястья. – Чет не могу понять...

– Ничего, ничего... меня тоже иногда накрывает, – сказал шеф спокойно, без нарочитой бодрости, продолжая пальпировать отмороженную тушку интерна. Через твердые загорелые ладони, лежащие у Славы на плечах, словно просачивалась невидимая энергия, живительное тепло колко и чуть щекотно растекалось по телу. – Нужно просто начать действовать, и оно уйдет. Дышишь нормально?

– Да, уже лучше...  

– Тогда быстро в душ и одеваться. Воду не пей больше. Ну, иди...

И Слава пошел: медленно, шаг за шагом, как на автомате. Спасать чужую жизнь.

В предбаннике душно, свет ламп ослепляет, гул аппаратуры кажется зловещим, желтая кривая на дисплее кардиографа едва просматривается. Еще не умер? Слава оглядывается на Варю, она сейчас выполняет обязанности операционной медсестры и помогает ему одеться. 

Девушка качает головой. Пока нет. 

Умыться. Открыть стерилизационный бикс, достать костюм, шапочку, бахилы.

Обработать руки: вымыть в теплой воде щеткой, обработать пальцы и ногти антисептиком, обработать ладони, методично, не пропуская ни одного миллиметра кожи. Дождаться испарения антисептика. Какое счастье, что не придется принимать решения, это прерогатива шефа, нужно просто помогать, четко выполняя распоряжения. 

Но если пациент умрет, умрет сейчас, прямо на столе, и они не успеют?

Как там, в тупых голливудских сериалах: «Мы его теряем!»?

Славу снова мутит, он покачивается, но удерживается на ногах.

– Халат? – Варя протягивает ему стерильный халат на прямых вытянутых руках.

– Спасибо.

Продеть руки в рукава – это просто. Он миллион раз продевал руки в огромное количество рукавов, почему же сейчас это так трудно? Кто-то негромко шепчет у него за спиной. Это Варя. Что-то докладывает шефу.

Уже умер? Нет, пока нет. 

Подождать, пока завяжут тесемки. Надеть шапочку. Медсестра прячет волосы внутрь, становится немного щекотно, и на мгновение Слава забывается. Вот бы открыть глаза и оказаться дома. Он не хирург, пока еще нет, и даже не дипломированный доктор. Он может одеться и сам, зачем столько возни.

– Ярослав Адамович, наклоните голову.

Варя быстрыми, ловкими движениями поправляет ему воротник. 

«Ярослав Адамович».

– Маску, пожалуйста.

– Да.

В маске почему-то становится легче. Он словно прячется за ней, скрывает свой страх, свою неуверенность. Панику.

– Перчатки.

Растянуть эластичный край, накрутить на себя, вытряхнуть тальк, проверить герметичность пальцев. Он действует машинально, хотя правильнее было бы – автоматически. Автоматизм – это самопроизвольная деятельность без очевидной связи с внешними побудительными причинами. Господи, помнится же всякая бесполезная чушь...

Руки в перчатках кажутся чужими. Да он не сможет даже элементарного надреза сделать, господи! 

Сколько там времени прошло? Час? Полтора? 

Меньше минуты.

Пока живой.

Шеф заглядывает в предбанник, в отличие от Славы, он спокоен и уже полностью одет. 

– Готов?

В костюме хирурга Сапковский похож на космонавта, а мелкий брыластый Лев Аркадьич на добродушного мопса. Слон и моська. 

Славе кажется... нет, не кажется – они смеются. Переговариваются о чем-то, шутят, корчат рожи.

Чудовищно. Как они могут...

Зачем, какого дьявола он вообще выбрал эту профессию? 

Не из-за папы, конечно нет. Просто всегда интересно, чем кончится. Да-да, именно так.

– Отлично выглядите, Гурвич. Я же говорил, что станет легче.

Это он кому? 

– Да я не...

– Все хорошо, Слава, – это уже на ухо, очень тихо. – Успокойся, пожалуйста. 

– Сейчас, да, – бормочет Слава, с трудом шевеля непослушными губами. – Хорошо. Сейчас.

Сапковский разворачивается к нему всем корпусом и слегка подмигивает. Слава видит, как он щурится через очки, и улыбается в ответ. 

Очнулся от похлопывания по щеке. Открыл глаза – и тут же закрыл: свет показался слепящим и резким, хотя горела всего одна лампа, и та в противоположном углу. Две санитарки придерживали пустую операционную каталку, третья снимала с нее матрац. Штативы сиротливо сгрудились в центре зала, на одном еще покачивались задетые кем-то трубки.

– Хорош дрыхнуть, пошли, тут в одном месте французский коньяк разливают! – наградив Славу поцелуем в нос, Варя шепнула на ухо: – Ты не поверишь: наш дедуля уже разговаривает. Веретенников явился, сидит у него, строчит что-то в ноуте, видимо, опять статью пульнет в немецкий журнал. Только резко не вскакивай, голова закружится. 

Слава осторожно сел, для наведения резкости помотал головой. Надо же – вырубился, как только коснулся кушетки, а вроде едва прикорнул. Кряхтя и придерживая затекшие конечности, встал, убрал с колен новенькое клетчатое одеяло. Откуда, интересно, оно взялось...

– Сколько там натикало?

– Ровно час тридцать ночи – самое время для безумств, – Варя весело подмигнула. – Идем, спаситель человечества, там уже смена прибыла. Тебе бы в душ, кровью разит, как от мясника... – поморщившись, она повела носом, – а, ладно, и так сойдет. Тебе же с ним не целоваться...

– С кем? – Слава громко зевнул, встал. – Не буду я с вами бухать, у меня... возможно, еще... мероприятие.

– Забей! – приказным тоном сказала Варя. – В другой раз к своей бабе поедешь, перетопчется. Да и обидится он.

– Да кто? – Слава сдержался от зевка, прикрыв рот. – Варюшкин, ну будь человеком, отмажь меня. С вашей гоп-компанией я не хочу иметь ничего общ...

– Какой гоп-компанией, сдурел? Шеф поляну накрыл, мы там со Львом Аркадьичем уже десять минут слюну глотаем. Ты икру любишь? – Варя хихикнула. – Черную? А крабов? А манго? Клубники свежей только не хватает, да и то, может, уже достал где-то, пока я тут с тобой... 

Слава поднял на нее глаза.

– А... он разве не уехал из клиники?

– Не-а, – пожала плечами Варя. – У него через три часа самолет, пока до своих ебеней докатит, пока оттуда в аэропорт...

– В смысле самолет? – Слава вообще растерялся. – Куда это?

– К дочке полетит, ей на днях восемнадцать стукнуло. Эй, ты чего? Голова закружилась? Ну вот, я же предупреждала... Пошли-ка умываться.

Глава 12 

На званом ужине в честь «дорогого гостя Евгения Дмитриевича» присутствующие как по команде изображали плохо срежиссированный и халтурно отрепетированный спектакль. Марина без воодушевления играла хозяйку «Вишневого сада», задумчивый лик Славы выражал то ли буддийское отрешение, то ли онегинский сплин, Евгений Дмитриевич Петров представлял ревизора из одноименной пьесы, а Галя, восседающая с кроссвордом у камина, сильно смахивала на мисс Марпл. И только единственный зритель, Адам Ильич Гурвич, смотрелся органично: благодушно взирал на актеров, изредка улыбался и «аплодировал» короткими репликами, обращаясь, в основном, к другу. Петрову, как и остальным, было скучно, но он мстительно высидел все перемены блюд, каждое оценил и откомментировал, попутно бросая то на Марину, то на Славу взгляды, полные даже не презрения, а какой-то жалости.

Выглядел Евгений Дмитриевич соответственно характеру. Худое желчное лицо, живописно изборожденное морщинами, выдавало личность самовлюбленную и высокомерную, а манера сдабривать речь лексикой портового грузчика добавляла этой личности своеобразного «шарма». Стильные, не по возрасту, шмотки не спасали ситуацию: смотрелся Петров старше своего друга лет на десять, а то и на пятнадцать. Его ассистенту Ване Лыжину было прилично за сороковник, и Петров вел с ним себя как избалованная прима с поклонником: подай-принеси, ах, все, уже не надо, перехотелось. Лыжин, успевший получить степень PhD, жениться и развестись, на босса не обижался, а бренность бытия воспринимал экзистенциально, но был себе на уме. Новоиспечённую секретаршу, организовавшую скоропостижный визит, в последний момент отстранили от поездки в пользу Ванечки, из чего возникал вывод о том, что в трехэтажном особняке «святейшества всея кардиологии» бушуют те еще подковерные войны.

Случись это безобразие днем ранее, Слава обязательно вступил бы в дискуссию, горячился, что-то доказывал и опровергал, перебрасывался шпильками с Ваней и обижался за маму. Но сейчас он был полностью погружен в себя, на раздражители реагировал вяло, а на грубое замечание Петрова ответил почти вежливо.

— В прошлом году тебя вроде как меньше было в объеме, — заметил мэтр, уставившись Славе в солнечное сплетение. — Никак не могу уразуметь: какого черта молодняк принялся истерически наращивать мясо? Желание выделиться, мода, просто дурь? И что на этот счет думает твоя девушка?

Слава дожевал маринованный груздь, запил скользкую массу теплым вином и равнодушно пожал плечами.

— Я не качаюсь, если вы об этом, а занимаюсь борьбой. Силовой вид спорта предполагает наличие мышечной массы, иначе в нем не будет никакого смысла. Моя девушка считает меня умным и перспективным — остальное не ее дело. Sapienti sat.

Петров злобно усмехнулся, изобразив, что не понимает латынь.

— Да и нет никакой девушки, — ухмыльнулся он. — Тебе просто повезло родиться в этой семье и, в отличие, кстати, от оригинальной версии, повезло с исходными данными. Вспомни-ка, дружище, какую мерзость мы жрали на третьем курсе, чтобы нас не шатало ветром?

Гурвич-старший добродушно улыбнулся, но не ответил.

— Я скажу. Мы килограммами поглощали морскую капусту, перемешанную с яичной лапшой, называя сие блевотное месиво «пастой с морепродуктами». Помнишь, Адамчик, этот незабываемый вкус? Иногда твоему отчиму подворачивался левый заказ, тогда мы пировали в «Кавказе» или «Гурмане». Но все равно оставались бледно-зелеными дрыщами.

— Просто кое-кто, вместо баскетбола на пляже или танцев, сутками торчал в анатомичке или на кафедре, а стипендию тратил на букинистов, — мягко возразил Гурвич. — Не вижу ничего плохого в том, чтобы развивать тело, нет ничего плохого в силе и красоте.

— Не убедил. Надеюсь, это не повлияет негативно на его умственные способности, — брезгливо выговорил Петров и далее вел себя так, словно никакого Славы, сидящего рядом, не существовало.

И очень бы удивился, узнав, что в каком-то смысле совершенно прав.

После ужина, несмотря на ухудшающуюся погоду, его величество возжелали прогуляться по Приморскому бульвару, и, вопреки возражениям Ванечки, Петров потащился туда пешком. Гурвичи старшие вздохнули с облегчением и занялись подготовкой гостевых комнат, а Слава отправился восвояси, так и не очнувшись от ступора, в который был погружен весь день. Ни кофе, ни алкоголь не помогали: мозг словно спал. Телефон тоже дремал, искомая личность в Вайбере не объявлялась. Значит, и в городе нет.

Чтобы убить время до ночи, Слава зашел в ближайший паб и попытался догнаться вискарем. Помогло частично, но спать не хотелось. Бездумно бредя сам не зная куда, он оказался в припорошенном инеем заброшенном сквере, там было безветренно и тихо. Отыскал сухую скамейку под сломанным грибком и сел, обхватив себя руками и прижавшись спиной к деревянному основанию. В этом диковатом месте на удивление легко думалось, особенно если закрыть глаза и посмотреть на ситуацию как бы со стороны.

Анамнез вырисовывался следующий. Они с Сапковским провели вместе полноценную довольно сложную операцию, работая в паре, почти без привязки «ученик-патрон». Операционная сильно меняла шефа, превращала расчетливого циника в гладиатора, отчаянного борца не на жизнь, а на смерть в прямом смысле слова, только наоборот. Все это каким-то загадочным образом сочеталось с выдержанностью и спокойствием. Этим же спокойствием заразился и Слава. Он быстро и ловко зашил мышцы и фасции, проверил состояние сердца, дал последние указания медсестре, а убедившись, что пациент способен дышать самостоятельно, лично отключил аппарат ИВЛ. Легко, едва ли не на автомате, словно делал это всю жизнь. Сапковский не помогал и не мешал, он щурил свои прекрасные глаза и прятал улыбку под маску.

Это был первый благоприятный исход за последнее время. Веретенников пребывал в экстазе и выписал Варе и Славе премию в размере полугодового оклада, намекнув на благодарности с занесением. Все лавры, в том числе вовсе незаслуженные, шеф отдал подчиненным, взяв на себя ответственность за принятие рискованного решения, и даже написал подробнейшую объяснительную — манипулировать фактами в свою пользу он умел виртуозно. После короткого спича о медицинском долге и чести, шеф пообещал заставить Славу сменить форму на костюм Бэтмена, пожелал всем спокойной ночи и исчез. Звуки отъезжающего авто отсутствовали, значит — уехал на такси. Это было не плохо и не хорошо, обычно.

Казалось бы — ничего лучшего желать просто невозможно. Сапковский проявил себя с лучшей стороны, а Слава не умел быть неблагодарным. Проведя ночь без сна и пребывая на волне блаженной безмятежности, рано утром он отправил шефу короткое послание — нечто среднее между любовным письмом и служебным рапортом. Теряясь между пафосом и стремлением сохранить лицо, он выразил желание и впредь работать в таком же формате, а еще поинтересовался, когда, собственно, они смогут пообщаться в нерабочей обстановке, раз уж запланированное свидание сорвалось.

Ответ пришел очень быстро, минуты не прошло. «Свидание? Со мной? Неудачная шутка, Гурвич. Хотя они все у тебя такие».

И — все.

Виртуальный отлуп Славу не очень обескуражил. Возможно, шеф не то имел в виду, или с самого начала Слава его неправильно понял. А может, обстоятельства изменились. Такие вещи нельзя обсуждать дистанционно, лучше лично. Слава наваял видеозапись с монологом на ту же тему — Сапковский не ответил.

Означало ли это, что едва начавшиеся по-настоящему профессиональные отношения положили конец отношениям личным? Это было бы болезненно, но выглядело логичным.

А может, Сапковский снова играет? Ведет все ту же непонятную игру «кто кого»? А может, там, куда он уехал, есть альтернатива и шефу не до брошенного интерна? Какого черта он вообще отправлял эти письма, вот уж, в самом деле — идиотизм. Тоже мне, Татьяна Ларина, блин.

Слава воткнул в уши наушники и, погрузившись в печаль, под вой ветра в перекрытиях обветшавших беседок размышлял о бренности бытия. Он слушал Адажио Альбинони в исполнении обожаемого мамой Дэвида Гаррета. У Дэвида был высокий надменный лоб, тонкий властный рот, смягчавшийся в полуулыбке, впалые щеки с едва заметной щетиной, прикрытые светлыми прядями глаза, а из кармана пиджака почему-то торчал скальпель. В общем… похоже, это был не совсем Дэвид.

Музыка обволакивала и дразнила, возбуждала и убаюкивала. Дождь превратился в мокрый снег и прилично захлестывал под грибок, но кого это волновало? Разве что проходящую через скверик пенсионерку, спешащую в ночной магазин. «Развелось наркоманов», — сердито подумала старая дама и взмахнула зонтиком, словно хотела прогнать кошку. «Наркоман» не отреагировал. Он думал о своем «предмете» с грустью покинутого ребенка. Почему Вадим не рассказал о дочери раньше? Может, «где-то там» у него и жена есть? Или вообще — муж. Нет, муж это вряд ли, а вот наличие бывшей супруги многое бы объяснило… Как минимум, любовь к намекам и завуалированным посылам вместо конкретики. А может, у нее и доступ есть к его смартфону? Тогда понятно, почему он вынужден шифроваться. Нет, не то. Уж слишком знакомая ирония прослеживалась в ответе, шифруясь, пишут иначе. Хотя от Сапковского всего можно ожидать, его хрен поймешь, семь пятниц на неделе — то уволю, выгоню, то два внеурочных отгула. Два дня сублимации, дрочки и тоски, вот спасибо, вот радость-то… Славе захотелось показать шефу средний палец и он сделал это, направив руку в покрытое сизыми облаками небо.

А вот хрен вам, Вадим Юрич, не дождетесь. Хотите играть? Велкам, но пеняйте потом на себя. Вас, сорокалетних метросексуалов в Армани, — дохрена, а таких как я — единицы. Пожалеете еще. Приползете, но будет поздно. Слава высокомерно дернул плечом, словно Сапковский уже приполз к нему, и теперь нужно было его прогнать. Шеф медленно таял в мерзлом асфальте, но продолжал нахально улыбаться. Слава погрозил ему пальцем.

То ли действие алкоголя наконец проявилось, то ли наоборот, но за четверть часа мыслительной деятельности мозг посетило такое количество рафинированного бреда, что впору было вспомнить бурную юность с марихуаной и экстази. Мысли стекались в одну неровную колею и бурлили навязчивыми, иногда пугающими желаниями. Нет, ничего он при встрече с шефом не скажет — не выходит у них с вербальным общением, как ни крути. Лучше молчать. А еще лучше…

Слава оформил идею в визуальный кадр, добавил нюансов и деталей. Это вряд ли бы понравилось Сапковскому, но Славе нравилось очень. Особенно вид сверху. Он оживил картинку, добавив динамики, получилось еще лучше. Вышло настоящее экшн-порно с элементами киберпанка: кислотные неоновые вспышки, цифровой дождь на черном фоне матрицы, живописно разбросанные по телу синяки и ссадины, поблескивающий металл инструментов. Черная кожа перчаток красиво контрастировала с белоснежным хлопком медицинских масок, крови видно не было, но резко пахло озоном. В созданном воображением видеоряде шеф выглядел бледным и совершенно затраханным: он морщился, охал, закусывал губу и время от времени просительно смотрел на своего мучителя. На полу валялся оброненный скальпель, брендовый ремень лежал рядом с парочкой оторванных пуговиц, а пустая упаковка от презервативов почему-то парила в воздухе. Все это сопровождалось шлепками, хлопками, хлюпаньем, стонами и шипением. В общем, сердитая пенсионерка, по сути, была не так уж неправа.

Внезапно в звуковом сопровождении что-то сломалось. Слава вздрогнул, ловя последний ускользающий стон, пока, наконец, не понял, что звонит телефон.

— Вы там пьете еще? Нет? А ты где? А, не важно. Короче, как я и предполагала, дракон пропихнул все же свой план на капремонт. Час назад Веретенникову из Минздрава звонили — похоже, дело на мази. Если все выгорит, на ближайшие полгода можешь расслабиться — шеф будет заниматься реконструкцией и просто физически не сможет третировать нас в дежурном режиме.

— П-погоди, — прервал ее Слава заплетающимся языком, с трудом разгибая затекшие конечности и трезвея. — При чем тут… ммм… Сапковский?

— Ну ты даешь, я же тебе рассказывала, чем ты слушал? — обиделась Варя. — Вадим Юрич — один из основных авторов проекта, биг босса он давно и надежно отодвинул. Угадай, какое отделение будет модернизировано в первую очередь? Все сметы сам составлял, летал специально в Гамбург, консультировался с тамошними спецами. Запросы у него всегда были космические, вот оторвется, наконец.

— Проект капре… Это те распечатки в папке, что он с собой таскает? — спросил Слава, вылезая из-под грибка и моментально вступая в огромную лужу. — Хочет сделать из нашего исторического анахронизма больницу будущего а-ля Сингапур? Интересно, где он найдет инвесторов… И, кстати, откуда инсайд?

— Ничего-то ты не знаешь, Слава Гурвич, — рассмеялась Варя. — Я как-никак референт — есть в этом и свои плюсы. Слушай, а что у тебя с голосом? Ты или плачешь, или сипишь. Я вот просто чувствую надвигающийся ларингит.

— Это не ларингит, — вздохнул Слава. — Это… нет, лучше в другой раз. Варюх, честно. Ни мне, ни тебе сейчас…

— Жду у себя через полчаса, — строго сказала Варя. — Мне, кстати, как раз сегодня рабочая сила не помешает.

— Я выпил и небритый… — вздохнул Слава, потрогав себя за колючий подбородок. — Ладно, скоро буду.

— Ты что, в парке этом ночевать собирался? — возмущенно бурчала Варя, сердито осматривая мокрого приятеля, который уже минут пять топтался на пороге, бормотал чушь и растирал озябшие ладони о джинсы. Слава выпалил ей кучу-малу информации с порога, дабы не затягивать агонию. — Ладно, ладно… Разберемся. Гей, значит… Влюбился в дракона? Ну, не залетел, и то хлеб.

— Да не влюбился я, — неубедительно возразил Слава, ударился обо что-то, жалобно вздохнул и, огибая составленные в углу прихожей несколько чемоданов, боком вошел в гостиную. Там тоже громоздились тюки и коробки, диван и кресла отсутствовали, изящная и кокетливая когда-то комната смотрелась пустовато и неуютно. Зато Варя выглядела чудесно. Ей очень шли высоко обрезанные шорты и короткая блузка, молочная кожа на ногах и животе отливала алебастром, ямочки на щеках придавали улыбке очаровательную милоту, а распущенные волосы и отсутствие косметики только усиливали общую привлекательность. Хорошенькая она все-таки, подумал Слава, словно увидел подругу впервые. Божественный Сапковский, скорее всего, навсегда потерян для любого вида отношений и вряд ли потерпит рядом с собой влюбленного идиота, пускающего слюни на его священный лик. Нужно попытаться заполнить чем-то жизнь и не зацикливаться, возможно, тогда у него появится шанс. Организм тут же просигнализировал о согласии, он нагло жаждал совокупиться хоть с кем, невзирая на морально-этические установки. Идея была здравой, и Слава за нее ухватился. Он подмигнул Варе и быстро поцеловал ее в губы, пока еще легонько, не взасос.

— Янка замуж выходит, за своего депутата, — отпихнув от себя Славу, объяснила Варя и слегка покраснела — раньше приятель ТАК на нее не смотрел. — Добилась своего. Залетела, ну и… Одна эту квартиру не потяну, жить с кем-то другим не хочу, так что… С понедельника в общагу переезжаю. Ну, чего на месте топчешься? Сейчас отогреешься, а потом поможешь книги и диски с антресоли рассортировать. Жалко выбрасывать, хоть это и раритет теперь.

— Мне нравится эта квартира, ты ее так любила… — с сожалением сказал Слава, озираясь. — Варюш, а давай что-то придумаем, а? Сколько тебе не хватает? Ну честно? Ты же знаешь, я…

— Ты успокоишься когда-нибудь или нет? — нахмурилась Варя, уперев руки в бока. — О себе лучше подумай, Ромео, блин! Ну конечно, так я и думала — кроссовки промокли, значит, и носки мокрые! Живо раздевайся, сейчас ванну наберу, погреешься. И трусы снимай, все же сырое! И вот не надо так на меня смотреть! Тем более сейчас. Прошли те времена, когда я тебя трахнуть хотела, так что не бойся.

— Я, между прочим, хоть и влюбленный, но не импотент, так что попридержи коней, — сообщил Слава через пять минут, забираясь в бурлящую джакузи, как и было велено, в абсолютно голом виде. Чай с имбирем и настойка мятных трав были выпиты, одежда снята и засунута в стиралку, организм готов к подвигам. — Может, передумаешь, а? Механика гейского секса почти не отличается…

— Да заткнись уже, чудо в перьях! — Варя присела на бортик и нежно погладила Славу по плечу. — Какой ты смуглый, Славка… Не горячо? Виброрежим включить?

— Да, я… мы… тут с другом… очень хотим вибро… режим… — пробормотал Слава, аккуратно проверяя реакцию «друга». — Предложение в силе, у меня встанет, честно. Ты сейчас такая классная в этих шортах, а если еще блузку расстегнешь…

— Ага, щас, — Варя добродушно рассмеялась, брызнув прохладной водой в нахальную рожицу и растрепав Славе волосы. — А я, Славочка, между прочим, свои убеждения пересмотрела. И сейчас считаю, что заниматься сексом без любви неправильно. Потом, знаешь, такое чувство… словно сам себя изнасиловал.

— А как же… ну, «для здоровья полезно» и «любовь может и не прийти, а трахаться с кем-то надо»?

— Не меняют мнений только мерзавцы, — вздохнула Варя, спускаясь от волос к округлому бицепсу. — Мне пришлось учиться на своих ошибках, признаю, ты в этом вопросе оказался мудрее. Но…

— Но? — спросил Слава с надеждой и на всякий случай нырнул.

— Иногда срабатывает единственный метод — «клин клином», тогда допускаю. Ну и если любви нет, но есть симпатия. В общем… во всех правилах есть исключения.

— Ну вот, а я о чем! Блузку расстегнешь, а то я сам могу? — невинно попросил Слава и снова нырнул.

— Так прижало? А как же твоя божественная любовь? — рассмеялась Варя, наклоняясь и стирая с мокрого лица приятеля мыльную пену. Полная грудь красиво колыхалась в низком вырезе, светлые локоны, обрамляющие шею, от влаги слиплись колечками, постройневшая за последний месяц фигурка казалась совсем хрупкой. — И, по-твоему, это не будет считаться изменой?

— Нет! Более того, это будет считаться прямым выполнением высочайших указаний! — Слава фыркнул, отряхнулся и уселся на бортик, вплотную к подруге. — Он постоянно намекал, чтобы я кого-то себе нашел. И вообще. Обещал мне свидание и секс, а сам продинамил. Имею право на сатисфакцию.

— Вот брехло! — засмеялась Варя, отбиваясь от скользких рук, щекочущих ее голые бедра. — Хочешь проверить, окончательно тебя накрыло или есть надежда? Давай сначала я кое-что тебе расскажу. О нем. И не только. Ты должен знать, это важно…

— К черту все, потом расскажешь! — воскликнул Слава, бесцеремонно хватая девушку за талию и утаскивая в воду. Какое-то время они барахтались, выплескивая добрую часть объема джакузи на плитку и дверь.

— Ты ведь знала, что это случится, когда меня приглашала, ну, честно? — серьезно сказал Слава, прижимая притихшую девушку к бортику. Блузки и лифчика на ней уже не было. — И я знал. Нам обоим нужен был повод. И он есть. Ты свободна и хочешь мне помочь, я нуждаюсь в помощи. Никто не понимает меня лучше, чем ты, и никто не любит тебя больше, чем я.

— Это не любовь, это… Мы делаем ошибку! И… я не хочу потерять тебя как друга, только не тебя!

— Любовь бывает разной, малыш, — Слава обнял подругу за плечи, крепко прижимая к себе чужое, пока еще неизведанное тело. Варя уже не пыталась освободиться из объятий, видимо, поняла, что бесполезно, только тихонько охала и морщила бледное личико — хватка у Гурвича в определенные моменты была медвежьей. — Мы останемся друзьями в любом случае. Не бойся.

— Я убью тебя, Славка, — жалобно прошептала Варя, бессильно уткнувшись в широкое мокрое плечо. — Если ты все испортишь, я тебя просто придушу… я…

Для ВИП-клиентов у доктора Линьковой имелся не только кабинетик в тихом центре, но и своя крошечная парковка. Роксана оказалась высокой и очень смуглой, похожей на мулатку. Блеснув стеклами модных очков-лисичек и тряхнув густой гривой пепельно-серебристых волос, доктор пригласила Славу в кабинет, предложила занять одно из низких кресел и заполнить анкеты, а сама уселась за стол и занялась чтением.

— Все понятно, помощь не нужна? — спросила она низким бархатным голосом спустя пару минут.

— Я эти опросники для зачетов по психологии пачками сочинял, — пожал плечами Слава, отодвигая пестрые листочки. — Вы же знали, что я врач, могли бы что-нибудь пооригинальней придумать.

Роксана неопределенно кивнула — делай, мол, что хочешь. Спустя десять минут она все еще читала; изнывая от скуки, Слава прошелся вдоль стен, время от времени заглядывая в телефон: ждал, не засветится ли Сапковский в Вайбере. По слухам, он должен был появиться на сегодняшней вечерней планерке.

— Ну что ж… Давайте-ка мы… — начала Роксана, приподнимаясь, но Слава не очень вежливо перебил ее.

— А давайте-ка, доктор, сбережем наше время, — предложил он, пытаясь улыбкой смягчить грубость. — Я выполнил обещание и пришел, убил непонятно зачем почти час, если учитывать дорогу. Не будем морочить друг другу голову: вы видите, что я не больной и не псих, а свои проблемы способен решить самостоятельно. Мне не нужна терапия, а вам не нужен такой пациент, как я.

— Все проблемы? — спросила Роксана, сохраняя доброжелательный тон и улыбку перинатолога.

— Что все? — не понял Слава.

— Все проблемы решили? Абсолютно? Сто процентов?

— Проблем нет только у покойников, — отмахнулся Слава, снова заглядывая в телефон. Сапковского в сети не было. — Повторяю, у меня все в порядке.

— Ладно, — Роксана не казалась удивленной или огорченной, но в темных глазах блеснул огонек интереса. — Давайте тогда обсудим одну проблему, всего одну. Считайте это просьбой.

— И какую же? — недовольно отозвался Слава, сильно жалея, что так и не научился отказывать женщинам.

— Давайте возьмем ту, в которой вы не любите признаваться даже себе. Нет, я не знаю, что это, я не ясновидящая. Но такие вещи есть практически у всех нормальных людей, и часто именно это мешает им жить, а они и не догадываются.

— Вот вы упрямая, — усмехнулся Слава, — это мне нравится. Но вынужден огорчить: я не отношусь к породе людей, которые себя обманывают, а свои личные проебы, простите — ошибки, осознаю целиком и полностью. Мои родители в свое время сделали все, чтобы у меня на этот счет не было никаких комплексов. Я в порядке, Роксана. Отпускайте меня, я серьезно.

— А это и не комплекс, — задумчиво сказала докторша. — Может, вы даже гордитесь этим. И где-то глубоко в подсознании понимаете, что поступаете нехорошо. Или собираетесь поступить.

— Ну так скажите, что же это такое — и я откроюсь вам, милая леди, — Слава сложил на груди руки и насмешливо склонил голову. — Иначе просто уйду.

— Судя по тому, как агрессивно вы сопротивляетесь, это что-то не очень приличное, — доктор Роксана уселась на краешек стола, изящно скрестив длинные ноги цвета меда. — Секс, интимные отношения. Копать нужно где-то здесь. Да, точно, я почти уверена. Ну?

— Надеюсь, вы не собираетесь лечить мою гомосексуальность? — неприязненно спросил Слава, все еще продолжая стоять. — Вы проиграли, Роксана, а я ушел.

— Всего несколько вопросов, и я не стану вас задерживать, — попросила Роксана, и вид у нее был вполне довольный. — Я не знала, что вы гей, но это не важно. Скажите, Слава, вам нравится бить людей?

— Что? — Слава растерялся и машинально посмотрел на костяшки своих пальцев — они выглядели не очень: стесанные, с ярко-розовыми пятнами и редкими трещинками. Утром он съездил в клуб, предварительно списавшись с Виталиком, озадачив и обрадовав смущенного Леху. Они провели три отличных раунда и вымотались до такой степени, что в качестве братской помощи поливали друг друга водой и мылили в душевой спины — без намеков, смешков и подколок. О прошлом Виталик не заговаривал и выглядел счастливым — радовался, что его не забыли, а Слава поставил галочку на маленькой решенной проблеме.

Надо же, какая наблюдательная.

— Нет, не нравится. Я не бью людей, это всего лишь спорт.

— Отлично, так я и думала. Вы занимаетесь этим с детства?

— Нет, недавно начал.

— Замечательно. Тогда вы не станете спорить с утверждением, что во взрослом возрасте люди выбирают хобби согласно пристрастиям, а не потому что мама с папой заставили. Итак, вам нравится бить людей, и вы маскируете это спортом. Идем дальше.

— Я уже ответил на ваш вопрос, — сердито проговорил Слава, злясь и на себя, и на Роксану. — Вы манипулируете, делая вид, что не помните договоренности.

— Конечно, вы можете идти, — Роксана широко улыбнулась и сделала жест по направлению к двери. — Идите, идите. Но разве не интересно, что я еще нарою? Возможно, такой шанс выпадет вам еще не скоро. Решайтесь, это займет минут десять, мы дольше проспорим.

— Ну ок, — Слава плюхнулся в кресло и демонстративно посмотрел на часы, словно засекая время. — У вас пять минут. Отсчет пошел.

— Значит, будет блиц, — обрадовалась Роксана, потирая руки. — Вам больше нравятся мужчины или женщины? В качестве сексуальных партнеров.

— И те, и другие, — буркнул Слава, начиная подозревать, что его развели, как котенка.

— Выберите что-то одно. И не врите, это очень заметно.

— Мужчины.

— Итак, поговорим о мужчинах. Вам по душе долгие прелюдии, предварительные ласки, флирт?

— Нет, — честно ответил Слава, ловя себя на мысли, что никогда над этим не задумывался. — Но я делаю это, потому что…

— Мы говорим о желаниях, а не о поступках, — перебила Роксана. — Когда и как часто вы целуете партнера? Вы можете вступить в половой контакт, вообще не целуясь?

— Могу, — признался Слава. — Но если это девушка…

— Мы говорим о мужчинах, — поправила Роксана, — девушки нас пока не интересуют. — Расскажите о старте полового акта. Вы выбираете напор, стремительность и страсть или нежность, трепет и заботу? Не забывайте — речь идет о ваших предпочтениях, а не о том, что принято говорить в таких случаях.

— Первое.

— Вы прерываете акт, если партнер кончил? Вы делали это хоть однажды?

— Нет. Просто мне…

— Я поняла. Но если партнеру больно и он просит остановиться, вы…

— Останавливаюсь, конечно. Но парни редко просят о подобных вещах.

— Конечно, им же хочется вам понравиться, — с едва заметной насмешкой заметила Роксана. — Просили?

— Э-э-э-э… нет.

— Вы всегда сверху?

— Да.

— Почему?

— Не знаю. Так сложилось.

— Неудачные эксперименты снизу?

— Нет.

— Значит, дело не в физиологии… Вы не терпите давления или вам просто нравится, когда вас слушаются?

— Еще как терплю, — невесело усмехнулся Слава. — Я же интерн, ездовая собака отделения. На меня давят пятитонным катком все кому не лень.

— За попытку съехать с темы в следующий раз получите штраф, — строго сказала Роксана, поправив очки средним пальцем. — То есть дело в подсознательном желании доминировать — именно такой вариант доставляет вам максимум удовольствия.

— Нет.

— Нет?

— Ладно, да… Просто вы как-то все слишком… Утрируете. У вас полутонов вообще нет?

— Работа такая. Потерпите, осталось немного. Слава, у вас часто бывает желание ударить партнера во время секса? Сжать горло, потянуть за волосы, вывернуть руку? Отвечайте честно, подумайте.

— Нет, — твердо сказал Слава. — С доминированием вы угадали, я люблю жесткий секс без соплей, об этом мало кто знает, разве что моя первая девочка, она была такой же. Но во время процесса я никого не бью и, тем более, не душу — без того есть чем заняться.

— А если попросят? Сделаете?

— Наверное, да… — ответил Слава, задумчиво почесывая подбородок. — Но сначала удостоверюсь, что не нанесу серьезного вреда.

— Вы когда-нибудь принуждали кого-то к интиму? Объединим возможности, пусть это будет не только сила — уговоры, шантаж, хитрость тоже подойдут.

— Это делал хоть раз в жизни каждый мужчина. Да, бывало иногда.

— А когда последний раз?

— Вы… Роксана, так нечестно. Передайте своему информатору, что она меня уже и так наказала, хватит.

— Последний раз я общалась с Варей месяц назад, — ответила Роксана, качая головой. — Если бы и был разговор, уж поверьте, мне не пришлось бы вытягивать информацию из вас. Так когда?

— Вчера. И да, это была ваша подружка.

— Ей понравилось?

— Мы по-прежнему говорим о мужчинах?

— Это пока еще реплика, отвечайте.

— Нет.

— А вам?

— Не особо.

— Вы никогда не пробовали БДСМ? Возможно, элементы.

— Нет.

— Слава…

— С мужчинами нет. С девушками — чтобы вы больше не надоедали мне репликами — пару раз были наручники и повязка на глаза… Один раз я довольно сильно отшлепал подружку, в качестве наказания. Но это все несерьезно… так, игрушки.

— Вы связывали своих партнеров?

— Никогда.

— Во время орального секса вы, как правило, держите партнера за голову, не давая отстраниться? Вам нравится, когда перед вами стоят на коленях? Кончать в рот партнеру? Вы любите, когда глотают сперму?

— Я не буду отвечать на эти идиотские вопросы.

— Слава, вы влюблены?

— Что… Это еще зачем?

— Отвечайте.

— Нет.

— Сядьте ровно, — приказала Роксана мягким голосом, проникающим прямо в мозг, и Слава машинально и едва ли не с облегчением повиновался. — Забудьте все, о чем мы говорили до этого. Закройте глаза. Расслабьте мышцы шеи, подбородок, плечи. Дышите ровно и свободно. Вам ничто не мешает, вас ничего не сковывает. Вам хорошо. Сделайте глубокий вдо-ох. Выдох. Слава, вы любите кого-нибудь?

— Да, — глухо проговорил Слава и сглотнул. — Вероятно, да. Я влюблен в собственного босса. Но в вашей бочке меда есть гигантская ложка дегтя — точно так же я его ненавижу. И нет, у нас не было полноценного секса. Пока нет.

— У вас хоть раз возникало желание его ударить?

— Да, когда мы ссорились, думаю, оно было взаимным.

— Оно сопровождалось возбуждением? Вам приятно было об этом думать?

— Нет.

— Ни разу?

— Редко. Всего пару раз, клянусь.

— То есть — да?

— Ну… возможно…

— Интересная картинка вырисовывается, не правда ли? — прошептала Роксана тихим глухим голосом, словно из-за плотной завесы. — Хотите поговорить о женщинах?

— Нет.

— Точно? Предпочитаете врать себе дальше? Не открывайте глаза, не задумывайтесь, просто скажите честно.

— Ладно… хорошо.

— Вы упомянули, что отшлепали подружку. Как это случилось?

— Она немного перебрала и… приставала к моему отцу. Ирочка… ей нельзя пить, она плохо переносит алкоголь, а если еще с травкой смешает…

— Где это случилось?

— Порка? У меня дома.

— Опишите подробнее.

Слава вздохнул — воспоминания были, мягко говоря, сложными.

— Мы приехали домой… Я отвел ее в ванную, заставил вымыться. Хотя нет, фактически вымыл насильно. Она неважно соображала и плохо держалась на ногах.

— Превосходно. Дальше.

— Как только она немного пришла в себя, заставил раздеться. Она сняла халат и белье…

— Снова заставили? Каким образом?

— Просто сказал: «Раздевайся!», и она разделась.

— Вот так просто? Она всегда вас слушалась, я правильно поняла?

— В общем, да. Практически всегда.

— Интересно… Как вы думаете — почему?

— Думаю, ее целью было выйти за меня замуж, — ответил Слава, не задумываясь. — Если честно, она не раз говорила мне об этом напрямую, так что в данном случае это факт.

— Вот как… Хорошо. И что же случилось после того, как она разделась? Только давайте сразу договоримся: вы рассказываете все подробно и детально, иначе нет смысла. Не стесняйтесь. Поверьте, стены этого кабинета слышали и не такое.

— Да чего уж теперь, — вздохнул Слава. — В общем, она разделась и опустилась на колени…

— Зачем?

— Э-э-э-э…

— Наказание должно было начаться с минета?

— Нет, это она так решила искупить вину, надеясь, что я отменю наказание. А я ее не остановил, вот и все.

— Вы знали, что потом будете ее бить?

— Да, я это планировал.

— Продолжайте.

— Она отсосала мне… Ну, вы же сами предложили не стесняться…

— Конечно, я слушаю внимательно.

— Она плакала и давилась… Я заставил ее проглотить сперму, она послушалась.

— Опишите ее, как угодно, что в голову придет.

— Блондинка, рост метр семьдесят пять, стройная, грудь небольшая, узкие бедра, голубые глаза, пухлый рот. Правый сосок проколот и зажил, два прокола в половых губах, тоже зажили. Это было еще до меня, подробностей не знаю.

— Вам нравилось заниматься с ней сексом?

— Да.

— А ей?

— Не знаю, иногда. Когда я удовлетворял ее руками и языком, возможно.

— Вы использовали фаллоимитаторы?

— Иногда.

— Зачем?

— В основном, для подготовки к анальному сексу. Ну и так иногда…

— Инициатором анального секса были вы?

— Конечно.

— А вам не было ее жалко? — спросила Роксана другим, уже человеческим тоном, в котором проскальзывало чисто женское любопытство. — Вы же понимали, что она просто продается?

— Это не совсем то, что вы думаете, — сказал Слава, вспоминая покрасневшее от натуги Ирочкино лицо и как блестели ее влажные, липкие от спермы губы. — Целью моей подружки было устроить личную жизнь, вот она и старалась, как могла. Да, это выглядит цинично, но мы часто договаривались. У нее были карманные деньги, довольно приличные суммы, тусовки, которые она хотела, круг знакомств, рестораны, ночные клубы, поездки. Мы расстались, когда я писал диплом и уже не мог поддерживать подобный образ жизни, а ей хотелось продолжать веселье. Кроме того, каким бы это ни казалось абсурдом в данной ситуации, Ира мне нравилась и нравится до сих пор. Больше, чем все остальные девушки до сегодняшнего дня.

— Вы не боялись, что она забеременеет?

— Мы использовали средства защиты.

— И все же, если бы это случилось?

— Пришлось бы жениться, — ответил Слава и удивился, что эта мысль вовсе не кажется абсурдной.

— Итак, вы получили минет, ваша девушка надеялась, что прощена. Что было дальше?

— Она… — Слава запнулся. — Она сказала фразу, которая вывела меня из себя. Что-то про размер члена у папы… относительно моего. Я вытащил ремень из шлевок, заставил ее стать на четвереньки.

— Как она отреагировала?

— Стала извиняться, потом заплакала.

— Но вы ее не простили…

— Дело не в этом. Ирочка нуждалась в наказании и была наказана. Потом, кстати, у нее был длительный период ремиссии, полгода она вела себя почти идеально.

— На ее коже остались следы?

— Нет, я был аккуратен. Это был больше символический акт, чем реальная порка.

— Она просила остановиться?

— Конечно, ей вообще нравилось выглядеть жертвой.

— Что она говорила?

— Что обычно… Что снова отсосет, что готова давать мне в любое время, лишь бы я ее не бросал.

— После этого… как вы говорите, символического акта, вы вступили в половую связь?

— Да, — нехотя признался Слава. — Своими слезами и нытьем она здорово меня возбудила.

— Сколько раз?

— Не помню… два, наверное.

— Что было потом?

— Мы обнялись и уснули под одним одеялом, — сказал Слава и открыл глаза. — И давайте на этом закончим, дорогой доктор. Мне еще папу в клинику везти.

— Ну что ж… По моим субъективным, очень приблизительным расчетам вы скрытый садист со склонностью к доминированию, — ласково резюмировала Роксана. — Не пугайтесь — таких мужчин более тридцати процентов, многие из них удачно женятся и счастливы в браке. В вашем случае все немного сложнее, но не безнадежно. Достаточно найти того, кому ваши… «особенности» будут в радость. Как ни парадоксально, им найти себе пару гораздо сложнее. В случае удачи вы сможете быть самим собой и не притворяться. Естественно, соблюдая меры безопасности.

— Мне это не поможет от слова совсем, — пожал плечами Слава, чувствуя себя выжатым насухо махровым полотенцем. — Все, что вы сейчас вывернули и вытряхнули на свет божий, похоронит все мои надежды. Самое паршивое, что на мне все это «счастье» не написано. Такой себе… мальчик с ушами эльфа. Няшка, зайка и все такое. И я совсем не уверен, что сумею стать таким, каким меня хотят видеть. О-о-очень сомневаюсь.

— Никогда не знаешь наверняка, — ответила Роксана, загадочно улыбаясь и протягивая руку. — Была рада знакомству. Могу дать совет напоследок. Если хотите, конечно.

— Валяйте, хуже уже не будет, — прокряхтел Слава, пожимая протянутую ладонь. — Черт, и не хотел же я сюда идти…

— Придерживайтесь трех правил. Честность. Осторожность. Ответственность. Очень хорошо, очень правильно, что вы все про себя поняли и не строите иллюзий. Это тот самый случай, когда жизненно важно уметь остановиться, уметь обуздывать эмоции и слышать, чувствовать других людей. И конечно, партнер должен быть предупрежден. Ну вот и все… Можете быть свободны.