Башня Валтасара

Глава 13 

После десятой попытки Слава сдался. Ничего. Подуется немного и отойдет. Не в первый раз.

Но что-то подсказывало, что Варя — не Ирочка, отходить будет долго. Главное, чтобы рано или поздно все вернулось на круги своя: без назидательного тона, грубоватых шуточек и сестринских нотаций он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо. Ад и Израиль, какой же дурак, вот где твоя голова была, и все остальное, когда ты ее… Даже в подпитии, даже от отчаяния, совершенно точно не стоило.

Этот опыт нельзя было назвать абсолютно негативным, оба получили определенное удовольствие, но у Вари он его буквально вырвал, что наводило на мысли о справедливости вердикта доктора Линьковой. До появления на горизонте Сапковского особых проблем не возникало — его воспринимали таким, как есть, он отвечал тем же, не замечая, что практически никогда не оставляет выбора другим. Не оставил он его и Варе: одинокая девушка, когда-то в него влюбленная, не смогла серьезно сопротивляться и поддалась. Он доказал себе, что может с женщинами, и женщины его хотят, но Варю, похоже, всерьез обидел, что-то сломалось между ними, хрупкое и невидимое. Наутро после «события» подруга сбросила звонок, а визиту с цветами в девять утра совершенно не обрадовалась. «Это был первый и последний раз, понял! — выпалила она, сердито отбирая букет и выталкивая незадачливого факбадди на лестницу. — Поэкспериментировал — хватит. Я тебе не подопытный кролик. И не звони каждые пять минут, раздражает, лучше к психологу сходи, сколько можно просить!» О Сапковском так ничего и не рассказала, Слава напоминал и даже пробовал настаивать, но Варя замкнулась, давая понять, что момент для откровений упущен.

Несмотря на убедительную просьбу догулять второй выходной как положено, покинув кабинет доктора, Слава отправился в больницу. Отца с Петровым и Лыжиным ангажировал Медуниверситет, мама и Галя с Тайсоном рванули за город, а Слава настолько остро чувствовал неприкаянность, что готов был внеурочно отстоять две смены подряд.

О выключенном телефоне он вспомнил через десять минут, и тот моментально ожил — бывшая подружка снова чего-то хотела.

— Славка, — грустно произнесла Ира. — Поговори со мной, плиз, ну хоть пять минуточек…

— Ты выпила? — недовольно спросил Слава, хотя звонку на самом деле обрадовался.

— Нет, просто хандрю чет, — пожаловалась Ирочка и шумно вздохнула в трубку. — Илья вчера ночью уехал, я понятия не имею, куда. Я, блин, как в вакууме. Он ничего мне не рассказывает. Сто пудов считает меня глупой овцой и старается типа не грузить. Ты вот мне все всегда объяснял и рассказывал. Славка, я тупая, ну вот честно?

— Нет, — искренне сказал Слава. — Хотя привычка прикидываться блондинкой до добра не доводит — ты сама себя переиграла, бэби. Он в больнице, Ир. Там комиссия по капремонту, это серьезно. Ближе к ночи жди.

— Ебануться, как ненавижу ждать… — пробормотала Ира. — Если бы ты знал, как это мерзопакостно. Сидеть и ждать. Как собака.

— Жди как человек. Займись чем-нибудь.

— Чем? Домработница убрала и еды наготовила.

— Сходи развейся.

— Я на нуле, он платит, только если мы вместе куда-то…

— Ты же вроде собиралась с ним разбегаться?

Ирочкин голос дрогнул и словно осип.

— Да, но… В общем, пока я взяла паузу.

— Вот как… — протянул Слава задумчиво. — Слушай. Я тебе вроде как должен. Ресторан, кафе… посидим, где захочешь. Расскажешь заодно, что за пауза.

— Гурви-ич… Это ты или твой клон? — от удивления Ирочка закашлялась. — А, неважно… Бляа-а-а, а как же я уйду, предупредить как-то надо, а он трубку не берет и на смски не отвечает…

— Пишешь сообщение, что пошла с подругой в музей, — посоветовал Слава со смешком. — Я серьезно. Билеты по дороге купим, покажешь, если спросит. Только собирайся по-быстрому, ждать не стану, ты знаешь.

— Да знаю, знаю… — рассмеялась Ирочка. — Хотя уже и подзабыла, как ты вечно меня муштровал. Куда пойдем?

— Место выбирай сама, — великодушно предложил Слава, прикидывая свои финансовые возможности в соотношении с Ирочкиными аппетитами. — В разумных пределах.

— Не переживай, я не потащу тебя в Бернардацци, — хихикнула Ира. — Это спокойное место, тебе понравится. Заедешь за мной?

— Заеду.

— Славка… — зашептала Ира, но Слава быстро отключился. Выслушивать слова благодарности не хотелось, хотя чувства вины перед Веретенниковым, да и вообще перед кем бы то ни было, он уже не испытывал.

— Гурвич, алё! Ты в астрале или здесь? — недовольный голос вывел Славу из задумчивости. Ресторан оказался милым, совсем небольшим семейным заведением, специализирующимся на средиземноморской кухне. Обычно Ира такие скучные места обходила десятой дорогой, видимо, сейчас и в самом деле нуждалась в дружеской психотерапии.

 — Так вытаращился на смартфон, словно собираешься в любви ему признаваться.

Слава утопил трубу в кармане и взял протянутое Ирочкой канапе с жирной креветкой.

— Девочки из отделения отписались по поводу пациента. Все в порядке. Ну, выкладывай, что там у тебя за пауза такая. В долги влезла?

— Не совсем, — замялась Ирочка. Она аккуратно положила вилку на тарелку и подняла на Славу огромные синие глаза. «Глаза святой или блудницы», как сказал когда-то папа. — Ок, но только давай ченч. Мне тоже нужно знать — с чего это ты такой добрый. Сам же говорил: «люди не совершают алогичных поступков просто так, для всего есть причина» и… как там еще… ищи рацио?

Еще одна сообразительная, подумал Слава и кивнул.

— Хорошо. В любом случае я собирался кое о чем с тобой поговорить.

Ирочка немного помигала и повздыхала, видимо, надеясь, что это произведет на Славу правильное впечатление, вытащила из визитницы черный с золотом прямоугольник.

— «Даниил Аркадьевич Арагонский», — прочел Слава вслух и фыркнул. — О как, «Арагонский»! Что за клоун? Ни должности, ни сферы деятельности.

— Он не клоун… — вздохнула Ирочка, с отвращением глядя на визитку. — Арагонский — влиятельный круизный агент. Насколько я знаю, связан как минимум с двумя операторами: Holland America и Silver Sea. Круизы премиум класса, океанские лайнеры, старушки в брюликах на пальцах ног и подагрические старички с миллиардными состояниями. Такую визитку полгода назад можно было купить за двести баксов, мне она досталась бесплатно. Ну, почти.

— Ты отсосала у него в сортире? — в шутку поинтересовался Слава, но девушка напряглась.

— Я ему дала. Без защиты. В туалете, да.

— Что-о-о? — опешив, Слава вытаращился на Ирочку. — Ты в своем уме? Как… Когда это случилось?

— Позавчера. В «Снобе». Я от скуки подыхала, и Ленка Смирнова потащила меня на чей-то мальчишник. Мы покурили… Подсели к одной компании, этот Арагонский с друзьями был, уже все поддатые. Выпили, совсем капельку…

— Накидалась бухла с травой, бестолочь, все как всегда, — зло сказал Слава, швыряя на край стола салфетку. — Поехали, первым делом надо провериться.

— Я уже все сдала, — сказала Ирочка виновато. — Мазки, бакпосев. Сегодня утром. И я даже не знаю, было ли что-то… ну… внутри меня. Я просто помню его член. Без резинки. Хилый такой, вялый краник.

— Твою ж мать, да что за детский сад! — возмутился Слава. — Ты же медсестра, неужели отличить не можешь — внутри было или снаружи?

— Могу я отличить, могу! — огрызнулась Ира. — Но в такси уснула, а дома сразу залезла в ванну. Уже потом… Но он, скорее всего, чист — жена беременная, я гуглила, месяц пятый или шестой. Главное теперь не залететь.

— И?

— Не хочу убивать малыша, — твердо сказала Ира. — И не буду. Илье скажу, но потом, позже, вдруг пронесет. Он добрый, даже если выгонит — хоть чем-то поможет.

— Тебя нельзя оставлять одну, ни на минуту, — с тоской произнес Слава, снова ощущая непонятную вину перед бывшей подругой. — Ир, ну вот зачем ты так с собой? У тебя одна жизнь, а не десять! А если бы он оказался подонком и покалечил тебя?

— Не нагнетай, — Ирочка устало пожала плечами. — И так знаю — я подлая тварь, которая не заслуживает ничего хорошего. Лучше скажи, что с этим делать. У меня ничего своего нет, я словно выхолощенная корова. Пустота, ноль. Сам видишь, без няньки шагу ступить не могу.

— Тебе нужна не нянька, — вздохнул Слава. — А кто-то, кто будет в тебе нуждаться, заставит взять на себя хоть какую-то ответственность. Может, ребенок не такая уж плохая идея. Но есть у меня еще одна. Как насчет продолжить учебу? Варя вот собирается в институт поступать.

— О боже! — Ирочка закатила глаза. — Я, по-твоему, совсем дурочка? Шесть лет мантулить, чтобы потом в районной поликлинике от сидения над бумажками горб отрастить, как у маминой Клавдии? Ты прекрасно знаешь о моих способностях.

— Можно и не шесть… — Слава почесал начинающий колоться подбородок. — Медобразование есть, можно получить экономическое. Немного повращаться в этой сфере и со временем попробовать работать на себя. Тебе не нравилось обслуживать ботоксных теток? Все это могут делать специально нанятые люди для тебя. Конечно, не сразу.

— Это потребует кучу времени, вложений, а мне теперь даже на мать нельзя рассчитывать, — отмахнулась Ира. — Открыть косметический салон можно, не владея большими познаниями в экономике — уж поверь мне. Бесперспективно, я никогда в жизни не наскребу столько бабла.

— Хорошо, оставим пока эту тему. Как мама?

— Замуж собирается, — сказала Ира, безразлично ковыряясь в тарелке. — За турка.

— Почему за турка?

— Ой, там у них целая Санта-Барбара. Он привел любовницу на аборт, а мама его у нее отбила. Та в итоге осталась и без ребенка и без турка. Так что мамуле сейчас не до меня, неделю уже не звонила.

Слава подумал о генах и о том, что Ирочка еще неплохо справляется, с таким-то багажом.

— Ты как себя чувствуешь?

— Интересный вопрос, — ухмыльнулась Ира. — Когда-то он означал «сейчас, детка, я буду тебя трахать».

— Перестань.

— Так будешь или нет?

— Не буду.

Ирочка снова насупилась, что означало работу мысли, потом победно вздернула подбородок и рассмеялась. 

— Все-таки ты ее поимел! Белобрысую сучку с сиськами. Сколько времени она тебя окучивала? И у тебя встал? Оно хоть того стоило? Блядь, вот так я и знала!

Слава давно привык, что бывшая подруга ревнует, хотя сама вроде как в отношениях — в вопросах «кто с кем спит» чуйка у нее была развита идеально.

— Иначе ты бы смотрел на меня по-другому, — объяснила Ира.

— Как же?

— Как крокодил. Раньше ты все время меня хотел.

— Старею, наверное, — пошутил Слава. Признаваться Ирочке он уж точно не собирался. — Арагонский — это все, что ты успела сотворить, или есть еще что-то?

— Все… — Ира покачала головой. — Дашь мне немного денег? Двести баксов хватит. Я кроссы вчера новые купила, Баленсиагу, выскребла последнее.

— На дежурства будешь в них ходить? — иронично поинтересовался Слава, вспомнив давнюю беседу Вари и Яны у окна ординаторской. Кроссовки, безусловно, были лучше, чем лабутены, и в этом прослеживался некий прогресс. Само попрошайничество выглядело привычным и милым, как «па-ап, купи-и-и мне чупа-чупс!» И все же раздражало — очевидно, что со своим Ильей Ира разговаривала иначе.

Нет, ты вовсе не дурочка, думал Слава, рассматривая Ирочку, пока она с явным удовольствием и без малейшего смущения поглощала закуски. Ты — дрянь, милая, обаятельная, расчетливая, корыстная и очень сексуальная сучка. А пороть некому.

— Ира… — сказал он, словно раздумывая, и протянул подруге салфетку. — Вытри рот, возьми сумочку и выйди в туалет.

— Зачем? — Ира машинально взяла салфетку и промокнула губы.

— Я приду через пару минут.

— В смысле? — Ирочкина рука с салфеткой зависла в воздухе. — Зачем?

— Я не дам тебе двести баксов просто так. Отсосешь — получишь. Если постараешься, конечно. Ты знаешь, как мне нравится.

— С ума сошел?! — хлопая глазами, Ира недоверчиво смотрела на Славу и казалась почти испуганной. — Я была здесь с Ильей, тут сортир микроскопический и рядом с залом. Нас запалят!

— Тебе не нужны двести баксов?

— Нужны, но…

— Ну так иди… Неужели я хуже Арагонского?

— Славка, блин… — Ирочка уже умоляла. Она облизывала губы, шумно дышала, глаза блестели.

— Иди, Ира. Будешь умницей, управишься до того, как нам принесут горячее.

Ирочка медленно встала. Она смотрела не в зал, а на Славу. Пристально, словно что-то хотела сказать взглядом. Перебросила через плечо сумочку, выпрямилась и гордой походкой направилась к проходу. Слава полюбовался немного ее узкой спиной и круглой попкой, выпил глоток вина, потом вынул телефон и позвонил.

— Возвращайся, — сказал он ласково. — Это был тест, ты ничего мне не должна, получишь свои баксы после ужина.

Вернувшись, Ирочка не выглядела ни оскорбленной, ни уязвленной. Славе даже показалось, что она разочарована.

— Вот ты урод, Гурвич, — Ирочка беззлобно рассмеялась. — Хотя… чего от тебя еще можно ожидать, если ты Варьку трахаешь.

— Я ее не трахаю.

— Хм… — ухмыльнулась девушка. — Как скажешь, герр доктор. Как скажешь.

— Вот именно, — Слава уже додумал основную стратегию беседы и аккуратно переходил к тактике. — Люблю, когда ты слушаешься, мне всегда нравилось заставлять тебя подчиняться. Как ты вообще терпела?

— Да легко, — фыркнула Ира и тут же мило улыбнулась, принимая у официанта тарелку. — Цель оправдывает средства. Мне был нужен ты, тебе — секс со мной, мы оба чертовы прагматики, всегда могли договориться. А когда ты не таскал меня по музеям, было даже весело.

— Ок. Но, возможно, ты кое-что забыла, я напомню. Я вынуждал тебя заниматься сексом чаще, чем хотелось тебе. Заставлял читать книги, которые ты не хотела, смотреть спектакли, которые не любила. Навязывал то, что нравилось мне. Я запретил тебе делать татуировку и пробивать бровь, вместо Таиланда мы поехали в Будапешт. Ну и тот случай… с поркой. Это было неправильно.

Ирочка раздумывала над ответом. Уголки нежных губ привычно улыбались, но выглядело это неестественно. Ход беседы ей явно не нравился.

— Конечно, ты можешь соврать, — сказал Слава, стараясь не показывать особой заинтересованности. — Но если скажешь правду, то хоть как-то компенсируешь мне потраченные деньги.

— Вот в чем дело, — расстроенно вздохнула Ира. — Так у вас там серьезно все, что ли? Боишься, что толстожопая простушка не выдержит твоего ебучего доминирования? Гурвич, да ты попал!

— Тебе не идет базарная вульгарщина, перестань, — поморщился Слава. — Скажешь или нет?

— Скажу. Но потом ты вызовешь такси, и я поеду домой. Аппетит пропал.

— Да ладно, — удивился Слава. — Раньше тебя подобное обращение не смущало.

— А я отвыкла, — буркнула Ира. — Да, представь себе. Когда тебя любят и ценят, это, знаешь… немного расслабляет.

— Ага, заметно, как ТЫ это ценишь, — жестко ответил Слава. — Хорошо, договорились. Я попрошу, чтобы нам упаковали заказ с собой, а ты, будь добра, отвечай на вопрос.

— Причина всегда есть, — Ира поежилась, словно ей было холодно. — Во-первых, с твоей стороны это была скорее забота, а я люблю, когда обо мне заботятся. А во-вторых, мы как бы играли в игру. Я нарушаю правила, ты превращаешься в строгого папочку, иногда делаешь мне больно, я подчиняюсь, ты прощаешь. После этого пинг-понга меня отпускало. Знаешь, будто кончила, но без оргазма. Становилось спокойно и легко на какое-то время. Обычно ненадолго, а потом словно не хватало чего-то. Твоего крика, шагов по паркету, дерганья за руку, «Ира, стань на колени! Ира, пора спать!»

— То есть тебе хотелось повторить это чувство? Тебя не пугало, что это перейдет в привычку? Ты ведь понимаешь, что в зависимости нет ничего хорошего.

— Как не понять, — ответила Ирочка, и, судя по рассеянному виду, ей действительно не хотелось есть. — Тем более что… не важно. В общем, сначала плыла по течению, а потом решила, что нужно как-то выкарабкиваться. Ты прилетел из Испании весь такой отрешенный, не звонил, я уехала в Прагу на съемки… В общем, получилось все к лучшему, правда?

— Видимо, да, — сказал Слава, все еще не придя к однозначному выводу — правду он только что услышал или очередное вранье.

— Расскажи о сексе. Я точно знаю, что многое тебе не нравилось, потому что это невозможно сыграть. Но ты терпела. Почему?

Он не мог не задать этот вопрос, хотя понимал, что, возможно, сыпет соль на рану.

— Потому что неприятные моменты компенсировалось приятными, — ответила Ира после небольшой паузы и посмотрела бывшему бойфренду прямо в глаза.

Тот не очень поверил.

— Со мной ты кончала не чаще раза в неделю, этого было достаточно?

Ирочка пожала плечами.

— На самом деле это происходило не тогда, а в другое время.

— Не понял.

— Я не могу кончить от стимуляции клитора. Я имитировала. Но мне было хорошо в процессе, просто ты не замечал.

— То есть?

— Меня возбуждало то, что у тебя такой крупный… член. Даже если было немного больно, все равно. Не знаю, как объяснить. Ты входил в меня, потом начинал двигаться и словно забывал, что я есть. Это почему-то возбуждало. Словно… не знаю, я орудие, кукла или животное. Я не кончала, но иногда словно зависала в пространстве… потом выныривала, и от этого становилось так хорошо, и стыдно, и сладко внутри. Будто по венам растеклась конфета. И мурашки табуном по спине. Не знаю, почему это мне нравилось, может, баг в мозге какой-то… Но ты же хотел правду — пожалуйста.

— Это только со мной у тебя так или вообще? — осторожно спросил Слава. Теперь он был уверен, что Ирочка не врет, ее порозовевшее лицо выражало искреннее смущение, словно у пятиклассницы, впервые осознавшей, что такое «эякуляция».

— До тебя тоже, — призналась Ирочка. — С кем — не имеет значения. Не спрашивай — не отвечу.

— Почему ты не сказала мне?

— Ну… как. Получается, что для хоть какого-то кайфа мне нужен член внутри, как шлюхе.

— Шлюха — это изменять парню ради протекции, а не вот это все, — поморщился Слава. — Сейчас ты кого хотела спровоцировать?

— Ты так и не понял… — Ирочка уложила на согнутые в локтях руки изящный подбородок, немного поелозила, словно там у нее чесалось. Непроизвольное движение, которое встречается у детей и инфантильных взрослых. Ирочке, вероятно, тоже хотелось бы остаться ребенком навсегда.

— Я всегда буду нуждаться в дополнительном выбросе адреналина, — ответила Ира, выпрямляясь. — Но чтобы потом обязательно все закончилось хорошо. Чтобы стало легко и спокойно, понимаешь? Просто сейчас рядом со мной другой мужчина и он не умеет… все правильно делать. Он не может быть таким мудаком, как ты, просто не захочет. Вот в чем проблема.

— Надо было рассказать мне, — сказал Слава, рассматривая Ирочку будто с нового ракурса. — Надо было рассказать…

— То, что ты сейчас это так легко воспринял, не значит, что тогда было бы так же. Ты мог испугаться, проговориться папочке, а тот точно нашел бы, в какое заведение меня упечь. Нет уж, Гурвич, спасибо, но нет. Кроме того, ты перестал давать мне деньги, а это, Славочка, мой фетиш номер два. Без тебя и секса, как видишь, я могу прожить, а без бабосиков — нихт.

— Я не прошу назвать имен, просто хочу знать количество. Сколько их было? Тех, с кем…

— Один, — коротко сказала Ира. — Только один. И знаешь, я передумала. Закажи-ка ты нам лучше тарталетки с утиным паштетом. И спаржевый омлет. И вина, сто лет не пила домашнего белого вина…

Слава тоже выпил, не удержался. Алкоголь не мешал думать, но и не расслаблял. В такси Ира уснула, поджав под себя босые ноги и уютно уложив голову Славе на плечо. Он перебирал ее волосы, чуть влажные и пахнущие ванилью, изредка посматривал в телефон. Вот почему ему всегда ее хотелось. Вот почему он чувствовал в ней партнера, «своего» человека. Чувствовал, но не понимал. Была бы Ирочка хорошей женой в случае, если бы все открылось раньше? Безусловно, нет. «Я дала ему без защиты», — вспомнил Слава, и его передернуло. Была бы она хорошей матерью? Ну, это еще можно будет проверить.

Ирочка сонно всхлипнула и чуть сползла по плечу. Слава поправил ее положение до более устойчивого, машинально скользнув рукой по груди. Маленькая упругая грудь бывшей спортсменки вызвала привычную реакцию — у Славы подвстал. Ирочка не проснулась, даже когда он нащупал сосок и немного его помассировал. Хотя, может, просто притворялась. Сделав небольшое усилие, Слава снял с себя напряжение. Не сразу, но довольно легко.

В мире существовал только один человек, к которому его так же однозначно и безоговорочно тянуло, при этом одной силой воли напряжение не снималось. Невзирая на все нюансы. Слава точно знал, был абсолютно уверен, что внутри у Сапковского спрятана вторая половина пазла.

Просто он ее очень хорошо прячет, гад.

У элитного дома на Французском бульваре, на чугунной скамейке с завитушками, сгорбившись, как старик, и засунув под сиденье длинные ноги, сидел Веретенников. Бледный, мокрый и злой. Как только такси отъехало, он осторожно, как хрустальную драгоценность, взял Ирочку за руку и чуть отвел в сторону. А Славе сказал следующее: 

— Я уничтожу тебя, если ты еще раз к ней приблизишься. Хотя бы на шаг. Все для этого сделаю, ни денег, ни связей не пожалею, и никто не поможет. Щенок.

По пути домой Слава догадался, что их сдала сама Ирочка — отправила бойфренду смску или в Вайбере написала. То ли это была банальная месть, то ли просто глупость. Но Слава поставил бы на первое — двести баксов, которые он попытался вручить после ужина, были брошены ему в лицо.

Он не поехал навестить спасенного пациента, не поехал к родителям, хотя те очень звали, не поехал никуда. Он вытащил из кладовки боксерскую грушу и посредством ударов и пинков какое-то время общался с космосом. Долго, пока от усталости не свалился на мат. Через полчаса тупого лежания встал, порылся в пустом баре и не нашел ничего интереснее Бифитера, который даже не стал разбавлять, а сделал пару глотков прямо из горла. Стало еще паршивее. Как долго еще придется сублимировать и заменять взбитые сливки яичным белком? Как долго он сможет справляться с желаниями, не навредив себе и другим? Постоянно сломя голову бежать в клуб и отрываться на Виталике? Это не может продолжаться бесконечно, да и напряжение полностью не снимает. Спарринг-партнеры, умирающие пациенты, ночные дежурства, наука, искусство и все остальное — лишь сублимация. Неполноценная замена тому, чего так хотелось на самом деле.

И чего же тебе так сильно хочется? — интересовался уставший разум.

Власти над миром, — признавался Слава. — Или хотя бы над одним человеком. Я хочу затащить его в башню Валтасара, связать и медленно, по одной, реализовывать все потаенные мечты.

Мысль была бредово-пьяной, но очень близкой к истине.

А тот, другой? Понимал ли, что ящик Пандоры распахнут? Как он вообще себя чувствовал?

Славе очень хотелось, чтобы плохо.

Варя все еще дулась, два входящих от Ирины Гурвич не принял. Затаскивая грушу обратно в кладовку, наткнулся взглядом на рабочую сумку, висевшую на вешалке, кое-что вспомнил. Вытащил стопку методичек, разгладил. Листочки были уже потрепанными и примятыми, но целыми. Слава поднес всю стопку к лицу. Вдохнул.

Бумага не пахла Вадимом, она пахла его кабинетом. Но этого оказалось достаточно, чтобы слегка завестись. Прикрыв глаза, прямо в прихожей, Слава расстегнул ворот рубашки и опустился на пол. Лицо Вадима выплыло из темноты и насмешливо уставилось на него. И что дальше? — спрашивал шеф. Я так хочу тебя, что, наверное, чокнусь, — признался Слава. И в то же время — совершенно не представляю, что с тобой делать. Что мы оба сотворим друг с другом, если…

В дверь позвонили.

Два коротких звонка — и тишина.

Именно так нужно было стучать в дверь заведующего третьим отделением, чтобы он милостиво и без уничижительного звукового сопровождения открыл. Два раза.

Слава поднялся. Его бросило в дрожь, голова закружилась так, словно он висел вверх ногами, а не сидел у стены. Вмонтированные в зеркало электронные часы показывали одиннадцать ноль две. Щелкнув замком, он отошел на шаг, чувствуя, как затылок наливается кровью, но все еще не веря.

 — Вам нужно завести консьержку, — деловито сказал Сапковский, отряхивая припорошенное снежной моросью серое пальто. — Видеодомофоны уже не в моде, ваш я обманул за секунду. Ну, привет.

— Привет, — как можно более вежливо сказал Слава, и это были последние разумные слова за следующие полчаса. Потому что уж слишком много обогащенного урана в нем накопилось, так много, что крышка котла не выдержала давления и взорвалась. Как только Вадим снял пальто и аккуратно, расправив и разгладив, повесил его на плечики, Слава подошел к нему сзади, обнял и больше не отпускал.

Интересно, о чем думал Сапковский, рискнув заявиться к Гурвичу домой, не провентилировав предварительно, в каком он состоянии. Но вряд ли мог предугадать, что ему не позволят даже разуться. А когда понял, было уже поздно. Молодой организм, несмотря на перенесенные недавно нагрузки и стресс, работал как часы, сломанные часы с заевшим механизмом, крутящимся только в одну сторону. Слава ни о чем не думал, да и вообще не думал, потому что единственное, что им владело — чистая и неприкрытая похоть. Сапковский был настолько желанен, настолько восхитителен и похож сам на себя, что даже сорвав с него свитер и опрокинув на спину, Слава не остановился. Не предложил пройти дальше в комнату или, что было бы очень кстати, в ванную. Он вообще вел себя не очень гостеприимно. Сапковский тоже молчал: понимал, что слова уже бесполезны, а трепаться понапрасну не привык. Только когда Слава рванул на нем рубашку, недовольно прошипел — рубашки Вадим Юрич носил дорогие.

Он долго сопротивлялся. Сначала пытался уклониться, потом вырваться, потом, сгруппировавшись, не позволял лечь на себя, отталкивал и пинался. Но Гурвич был не только сильнее физически, он вел себя как одержимый, не замечая ответных ударов и абсолютно не чувствуя боли. Конечно, рано или поздно допер бы, что рановато стартанул, и отпустил жертву. Если бы не одно но.

Брюки на Вадиме были узкими и очевидное стало явным слишком быстро. Слава грубо ощупал твердый бугор, приходя в полный восторг от чужого возбуждения, и сипло прокричал Вадиму в самое ухо: «Ты же хочешь меня, хочешь! Я знаю это, чувствую! И сейчас возьму тебя, хочешь ты этого или нет, трахну как девочку, так что лучше расслабься. Извини, но иначе никак». В прямом смысле содрав с Вадима оставшуюся одежду, Слава с такой силой прижал его к полу, что тот стал ловить губами воздух и затих.

— Ладно, ладно, я тебя понял, — выдохнул Сапковский, когда Слава чуть ослабил хватку. — Но дышать-то мне нужно, не забывай об этом.

Слава принял сказанное к сведению, ни на секунду не отпуская драгоценную добычу, ловко выкрутился из тренировочных штанов и поцеловал Вадима в губы — властно, так, как сам шеф целовал его в первый день «знакомства». Ответили ему или нет — Слава не понял, ему было не до этого. Стаскивая с Вадима трусы, он был готов к чему угодно, но не к тому, что наткнется на полностью подготовленное, податливое и нежное, уже слегка смазанное тело. Сапковский явился во всеоружии, и это выбило в башке у Славы все до единого предохранители.

Когда Слава вставил, Сапковский даже не пикнул. Только идеально выбритый подбородок дернулся, а голова чуть сильнее запрокинулась наверх. Слава жаждал, чтобы все было открыто, ему хотелось ловить, пить эмоции, боль, страх, муку или удовольствие — что угодно.

Он не увидел ничего. Шеф словно наблюдал за действом со стороны: наблюдал с ироничным любопытством, лишь самую малость морщась в определенные моменты. Моментов хватало, потому что Слава не умел делать что-либо вполсилы. Он глубоко засаживал на выдохе и резко отстранялся на вдохе, время от времени вынимая член полностью, чтобы забраться повыше и заглянуть Вадиму в лицо. Трогать свой анус и соски Вадим не давал, целоваться тоже, время от времени направляя Славу в нужном направлении, хотя тот этого и не осознавал. Он был полностью погружен в себя, наконец-то грубое, почти животное спаривание доставляло то самое единственное, долгожданное и мучительное удовлетворение, похожее даже не на кайф, а на расчесывание чесотки. Яйца одеревенели и ныли, член распух от возбуждения, низ живота горел, хотелось одновременно и кончить, и продолжать как можно дольше. Хотелось двигаться… Двигаться и быть сверху. Всегда.

Что при этом ощущал Вадим, понять было трудно. Он глубоко и ровно дышал, словно ничего особенного не происходило. Красивый ровный член стоял твердо и не падал — ни на спине, ни на боку. Слава так и не смог поставить его на четвереньки, но сумел уложить на живот, при этом босс довольно сильно брыкался и до крови расцарапал ему перстнем бедро. В этой позе Слава и кончил, чуть придерживая жертву за шею, всаживая между поджарых загорелых ягодиц по самые яйца и крича от дикого, болезненного кайфа во все горло.

За все время Вадим не издал ни звука, даже когда соитие перерастало в спарринг — не ухал, не кряхтел, не стонал. Он был словно сделан из легированной стали, этот чертов босс. Кончив, Слава перевернул Вадима на спину — тот не сопротивлялся, а когда Слава наклонился и впервые в жизни взял чужой член в рот — принял удобную для себя позу и задышал чуть громче. Слава старался, но был до чертиков вымотан, возбуждение уже спадало, поэтому сначала никак не мог взять правильный темп.

— Энергичнее, ты что там, спишь? — поинтересовался Сапковский во время небольшой паузы. — Давай, Слава, поднажми, не порти впечатление.

И Слава поднажал, пытаясь пропихнуть член поглубже себе в горло, закашлялся, толкнулся навстречу и через минуту вдруг понял, что во рту у него полно теплой горьковатой спермы. Завалившись на бок, он попытался сглотнуть, но не смог, привстал на локти и с удивлением смотрел, как тонкая белесая струйка стекает с нижней губы на паркет. Словно в трансе, он сидел, тупо размазывая по полу свою и чужую сперму, с удивлением наблюдая, как Сапковский встает и с заметным напряжением, чуть припадая на одну ногу, уходит в ванную. Он все еще сидел, когда тот вернулся, полностью обнаженный и прекрасный, словно божественный Адонис, хотя нет, судя по выражению лица, сейчас это была помесь Адониса с Юпитером.

— Ты… — придушенно сказал Слава, с трудом поднимаясь на ноги и покачиваясь, как обкуренный торчок. — Вадим… Ты, наверное, решил, что я сошел с ума, так и есть, но… Я люблю тебя. Делай теперь что хочешь. Люблю.

— Ну, это понятно, — понимающе произнес шеф и ободряюще улыбнулся, мол, ничего, всякое бывает, подумаешь. Слава уже начинал потихоньку приходить в себя и собрался как-то ответить, но не успел. Резко выброшенная вперед правая рука отбросила его в самый угол импровизированной прихожей, прямо на обитый кожей серебристый пуфик. Слава сильно ударился затылком об стену и с минуту не мог ни пошевелиться, ни вообще понять, что происходит. Приблизившись к Гурвичу, Сапковский стер у него салфеткой кровь из уголка рта, промокнул горящую огнем скулу, а потом размахнулся и с той же улыбкой ползущей кобры врезал второй раз и навалился сверху.

Слава взвился — с реакцией явно надо было что-то делать. Спустя секунду он уже сидел у Сапковского на груди и железно держал за горло, инстинктивно избегая наиболее травмирующего захвата. Потом опомнился, отпустил Вадима и бессильно упал рядом с ним на пол.

Во рту было отвратительно. Смесь крови и спермы имеет специфический вкус, Славу замутило. Посмотрев на свою руку, он мучительно сморщился и выплюнул кровавое содержимое, потом вытер рот, испачкавшись еще больше. Сапковский продолжал наблюдать, сложив на груди руки и чуть подавшись назад — как скульптор, осматривающий свое новое изваяние. Его тело уже начинало покрываться синими и розовыми пятнами, напоминающими хаотичные акварельные мазки на холсте начинающего художника. Или сумасшедшего, с чем Слава себя мысленно и поздравил.

«Пиздец, — подумал он, трогая зубы языком и выплевывая остатки крови. — Полный пиздец, абсолютный и окончательный. Я труп».

— Эй, берсерк! Живой? — весело спросил Сапковский. — Оклемался? Вот и хорошо. Еще раз полезешь ко мне без резинки — сильно пожалеешь. Ты же врач, неужели забыл, что секс должен быть с защитой?

— П-прости, — прошептал Слава, потому что сил говорить у него не было. — П-прости меня. Блядь, я думал, что чокнусь за эти дни. И этот твой ответ. Решил, что ты меня окончательно отшил.

Сапковский не соизволил ответить на реплику, принес стакан воды и помог встать на ноги. Голова у Славы вращалась, словно шарик на ниточке, ноги едва слушались. Потом он все же вымылся, убрал с пола следы своего позора и даже слегка загримировал две здоровенные ссадины тональным корректором. Тем временем шеф полностью освоился: включил кухонную вытяжку и приоткрыл окно, после чего в прихожей сразу стало холодно, но перестало пахнуть зверинцем. Завернувшись в махровый халат, Вадим вынул из холодильника минералку, а из бара — остатки тоника, уселся на излюбленный Ирочкин стул и медленно потягивал разбавленный джин, с интересом рассматривая Славино жилище. Слава хотел было налить и себе, но ему не дали.

— На сегодня хватит, — заявил Сапковский, выключая телефон. — Пока ты мне нужен трезвый.

— И что теперь? — спросил Слава, рассматривая того, кто должен был быть повержен и сломлен, но даже не погнулся. — Что мы будем делать? Что ТЫ будешь делать?

— С тобой? — дернул бровью Сапковский. — Хороший вопрос. Конечно, я мог бы затаскать тебя по судам, мои возможности в этой сфере ты знаешь. Но… Скажи, это единственный способ снимать напряжение, который ты предпочитаешь? Или все же алкоголь?

— Я просто… очень долго ждал, — пробурчал Слава сердито. — Плюс алкоголь, да. А вообще… Я могу себя контролировать, но иногда бываю и таким. Как оказалось.

— Так я и думал, — Вадим побарабанил пальцами по столу, и Слава заметил, что костяшки его пальцев теперь тоже сбиты. — Так я и думал.

— Так что? — спросил Слава, пытаясь понять причину непонятной веселости. — Что мы делать будем со всем этим? Что?

Сапковский не ответил. Он соскользнул со стула и направился в сторону вешалки. Наклонившись, вынул что-то из портфеля. Халат при этом с него сполз и остался на полу.

Слава отвел глаза — смотреть на голого Вадима было физически больно, и он испугался, что его снова накроет.

— Эй! — на столе рядом со Славой приземлился блестящий квадратик презерватива.

— Повторим? — предложил Сапковский. — Только за горло сильно не хватай, следы останутся, а у меня завтра конференция.

В час ночи, когда по вполне понятным причинам сна у Гурвича-младшего еще не было ни в одном глазу, пришло сообщение от Иры. «Славка, прости. Тебя, скорее всего, переведут в травматологию, Илья уже позвонил вашему боссу. Стажировку отдали Леонтьевой, это у них договорённость такая, типа бартера, чтобы тебя взяли. Прости, я сука и тварь. Но я люблю тебя, если ты еще этого не понял».

Глава 14 

 Несколько месяцев спустя

— Фффакинг шит! — пробормотал Марк, со страдальческим видом прикладывая правую руку к солнечному сплетению. — Так, я все уже понял, го отсюда!

— Не веди себя как ребенок, — ответил Слава, не отрывая глаз от стекла. — Это только начало. Сейчас он закончит делать надрез, и…

— Не все получают удовольствие, кромсая живую плоть, — раздался тихий смешок. — Не все похожи на вас, доктор Гурвич.

Слава раздраженно пожал плечами. Ну вот, не выдержала, прибежала спасать. И почему обязательно нужно вмешаться? Очередное, то ли пятое, то ли шестое пришествие Марка в больницу — в благодарность за оказанную помощь и в надежде на повторение ее в будущем, — и каждый раз одно и то же. Мальчишка выдерживал пять подготовительных минут и сбегал. А еще пользовался привилегированным положением и наглел. А еще влюбил в себя Варю и почти весь персонал клиники. Исключая Сапковского, конечно.

— Варь, да хватит уже, а…

— Пошли, Марк, — Варя протянула руку, помогая побледневшему мальчику встать с места. — У меня в кабинете плюшки есть, с тыквой, и твои любимые, с творогом, вчера испекла. Идем?

— Ага, — Марк с готовностью ухватил добрую фею за запястье и вскочил. — Только съедим их на воздухе, ок? Мутит.

— Я вас догоню, — соврал Слава, потому что операцию собирался досмотреть до конца.

Малая операционная в гастроэнтерологии становилась демонстрационным залом нечасто — в предбаннике помещалось ровно девять стульев, остальные зрители мостились, как могли. Вход — строго по пропускам. Что касается Славы — на его визиты в демонстрационную не далее как неделю назад был наложен строжайший официальный запрет. В последний раз он попал сюда еще в прошлом году, когда Сапковский оперировал нестандартный случай пупочной грыжи. Нагло выписал себе пропуск, пролез без приглашения в первый ряд и сидел с таким свирепым видом, что никто не решился его тронуть. Этот путь теперь закрыт, но есть и иные пути, помимо законных.

Спустя пару минут на опустевшее сиденье присел отчим Марка Рубен Аракелян, на стул чуть наискось опустился бритоголовый охранник.

— Надеюсь, эта хренотень когда-нибудь закончится, — тихо хохотнул Рубен, почесывая солидное пузо. — В последнее время реально утомил. Может, хоть сегодняшние кишки наружу вправят мозги.

— Я тоже… надеюсь, — рассеянно согласился Слава, отвернулся к стеклу и замер: Сапковский раздвинул иссеченные ткани и принял у ассистента зажим. Можно было с закрытыми глазами угадать выражение его лица: не сосредоточенное и напряженное, а расслабленное и умиротворенное. Эстет чертов.

Сапковский оперировал перфоративную язву. Иссечение проводилось по старинке, традиционным открытым методом, вместо излюбленной бывшим шефом лапароскопии. Ничего для себя нового в этой операции Слава увидеть не мог, и на любовника сегодня утром во всех ракурсах насмотрелся, тем не менее продолжал таращиться, практически не шевелясь. Спорное по сути зрелище вытаскивало на свет божий «человеческую» версию Вадима, в которую интерн Гурвич когда-то влюбился. Особенно ярко эта версия проявлялась, когда Сапковский прикладывал два пальца к виску пациента, тер свою переносицу запястьем или отклонялся назад, замирая на мгновение, обозревая сделанное — давняя привычка, которой он не изменял и в обычной жизни. Тогда Слава «залипал», внутри у него теплело.

— Ла-адно… Не до меня сейчас, верно? Матери — мое почтение, — прокряхтел Рубен, вставая. — Пусть звонит, если что, а то совсем меня забыла. У вас же есть визитка с прямым телефоном. Передадите?

— Э-э-э… да, — автоматически кивнул Слава, улавливая только последнее слово. — Конечно, передам. Я п-позвоню… потом… завтра.

И даже не обернулся, когда фармацевтический король в сопровождении секьюрити, озадаченно вздыхая, покинул помещение. Интересно, кто будет шить… Сам, никогда не доверит ассистенту. А Славе доверял. Целых два раза. Сейчас проверит действие анестезии…

— Твою мать, Гурвич, ты еще здесь?! Ебанулся вообще?

В раскрытой двери маячила перекошенная физиономия Влада.

— Это твои «только пять минут», да? Ну спасибо, блядь. Ты моего сына кормить будешь, если…

— Никто меня не видел, успокойся, — поморщился Слава, покидая смотровую. Он терпеть не мог мужских истерик, а Влад в последнее время был похож на свою беременную подругу, с одним отличием — та нервничала редко и по делу, а Завьялов перманентно и на всякий случай. — Держи. Как Верочка?

Влад привычным ловким жестом спрятал в карман хрустящую денежную единицу.

— Токсикоз блядский замучил. Просил лечь на сохранение, просил — не хочет.

— Нашим показывались?

— Да, позавчера как раз привозил. Сказал — все в пределах нормы, вес, лейкоциты, положение матки. Но, блядь, я же вижу, что ей плохо! Утром выворачивает так, что полный пиздос…

— На этих сроках такое бывает, ты же знаешь, — Слава вышел из отделения вместе с Завьяловым через черный ход и остановился в проеме покурить. — Потерпите, папаша. Родится — еще не так запоешь…

— Хоть бы уже родился, — грустно и как-то обреченно произнес Влад, поводя плечами, которые за последнее время сильно потеряли в округлости. — Может, хоть тогда она согласится…

Слава мысленно посочувствовал Верочке, перед которой маячила перспектива стать женой Завьялова, и ничего не ответил. Пусть сами разбираются. Все равно никто спасибо не скажет. Все равно всем на всех насрать.

 — Спасибо, — глухо бросил Влад в спину. — Вера просила передать.

Слава равнодушно кивнул и медленно пошел через двор к стоянке, стараясь не очень глубоко погружаться в растаявшую за ночь снежную жижу. Корявые горы серо-коричневого снега, напоминающие экскременты гигантских животных, «украшали» недавно проложенные дорожки из модной цветной плитки, сводя на нет жалкие потуги администрации придать больнице аккуратный вид.

Неподалеку от машины обнаружилась небольшая толпа: длинный Геннадий в неизменном черном, повеселевший Марк с набитым ртом, Варя с раскрытым пакетом и девушка, которую Слава не сразу узнал — ее губы и бюст увеличились, как минимум, втрое. Яна.

— А ты, Гурвич, все такой же красивый хрен, не зря Варька на твоих фотках в инсте зависала, — громко засмеялась Яна, а Варя покраснела. — И ничего-то тебя не берет, ни стрессы, ни кадровые перестановки, везет же! А я иду, думаю — кто там у Славкиной тачки отсвечивает? Смотрю — Варька, худая и в джинсах. Неужели до фитнес-клуба дошла? Давно пора, с твоей-то кормой.

Варя закусила губу, Марк перестал жевать, а Геннадий откашлялся.

— Я не в курсе, о чем речь, но если вы о Варе, то она одна из самых жестоких женщин, каких я встречал в жизни. И если она снова откажется пойти со мной на свидание — объявлю голодовку, а мне худеть нельзя, из бодигардов выгонят. Марк, ты свидетель.

Варя и Марк обменялись понимающими взглядами, и Слава в очередной раз позавидовал мальчишке, который мог стоять рядом с Варей, обнимать ее и шептать на ухо всякие глупости.

— Я вам уже сто раз говорила — не хожу на свидания. С некоторых пор завязала с этим делом, — добавила Варя, и Слава напрягся, ожидая колкостей в свой адрес. Их не последовало.

— Это мы еще посмотрим. В любом случае я должен тебе за плюшки, — заявил Марк, запихивая сильно пахнущий ванилью пакет в сумку. — Плачу я, свидание на троих, идет?

Варя засмеялась, потрепала Марка по хохолку торчащих волос и приобняла, тот расправил хилые плечи и порозовел от счастья. Это выглядело вполне мило, но Слава был раздражен и не умилился, даже примирительное рукопожатие Геннадия не исправило положения. Какого черта так сюсюкать, можно же нормально говорить, как со взрослым, скоро он вообще на голову сядет, вон пироги печь уже начала по его заказу.

После грандиозного эпик-фейла «мама, я трахнул лучшую подругу» и не менее грандиозного примирения (оба до чертиков упились, и домой Славу транспортировал безотказный Геннадий) — отношения совершенно наладились. Это был тот же полубратский мир понимания с полуслова и взаимопомощи, однако все же немного другой. Варя смотрела не так, как раньше, говорила иначе, не терялась от вопросов в лоб, не краснела от намеков и, возможно, уже полностью излечилась от влечения к лучшему другу. Ее непонятная дружба с Геннадием раздражала, хотя оба вели себя безупречно. Неужели они не трахаются, да ладно, должно же хоть что-то быть — мучился Слава, ощущая себя собакой на сене. И не получал ответа. Естественно, задавать этот вопрос телохранителю не имело смысла, Марк бы не понял, ну, а уж Варя…

Девушка словно почувствовала, что о ней думают, отвлеклась от болтовни Марка и повернула голову. Ну вот, опять. Лицо такое странное… словно ромашки на лужайке собирала и сейчас примется плести венок. О чем думает, не поймешь. Но пусть лучше так, чем «А я тебе говорила!» — укоризненно-жалостливо.

От этого взгляда Славу передергивало.

Потому что и правда говорила, много всякого, в конце прошлого года, когда они сидели в замызганной забегаловке и грызли шашлыки, запивая домашним вином. Слава, вопреки обыкновению, слушал, не перебивая, но к середине повествования не выдержал.

— Прости, Варюш, но… Это какая-то хитромудрая терапия, да? Очередная попытка вправить мне мозги?

— Сейчас мозги тебе уже никто не вправит, — устало произнесла Варя, обхватив стакан обеими руками и откинувшись на плюшевый диванчик. Тогда они оба были почти трезвыми. — Это мина с отсроченным действием. Ты думаешь, что все хорошо, и не замечаешь, как крутятся шестеренки… Ты еще можешь принимать решения, но смысла в них уже нет, механизм запущен. Думаешь, я мечтала связать свою жизнь с медициной? Никогда! Я хотела стать оформителем или дизайнером, поэтому и поступила в колледж искусств.

— Ты не говорила, что рисуешь, — растерялся Слава. — И да, я удивлен.

— Это было давно, — Варя махнула рукой, словно способность рисовать была утеряна безвозвратно. — У нас была небольшая компания — парни с худграфа, девочки с хореографического, парочка музыкантов… Мы неумело изображали богему, малевали граффити на заборах, иногда тусовались на стремных квартирах, лишь бы дешево и без взрослых. Может, помнишь, у меня под левой лопаткой сведенное тату? Когда-то там была роза в черепе — подарок подруг на Новый год, набила на одной из таких квартир. И еще на крестце, там ты, наверное, точно заметил.

Слава кивнул, покраснев, — ничего такого он не помнил. Но признаваться, конечно же, не стал.

— Пили мы часто и много, особенно когда выезжали за город, «на натуру». Занятия пропускали безбожно, первый курс я кое-как осилила, а на втором совсем учебу забросила. Потом была заваленная сессия и тусовка у кого-то на даче. Ближе к утру я и еще несколько девочек почувствовали себя плохо, одна даже сознание потеряла. Скорые развезли всех по больницам, я попала в инфекционку. Помню, как тошнило, но не очень сильно, и еще немного тянуло внизу. О том, что не отравилась, а беременна, узнала тем же днем, от дежурного врача. Позднее купила тест, две полоски все подтвердили. Как умудрилась? Несмотря на определенную продвинутость, во многих вопросах я оставалась достаточно наивной. Пользоваться презервативами умела, но не учла, что этот вопрос, особенно если касается сверстников, нужно контролировать…

— Дежурный врач… — Слава нервно кашлянул в кулак, — тот, о ком я подумал?

— Да, — кивнула Варя. — Он, наш гений диагностики. Вычислил без гинекологического осмотра, поболтал со мной и, наверное, сделал пометку в карточке. А потом в палату притащилась злая толстая медсестра и, обзывая меня всякими мерзкими словами, стала выяснять, по какому номеру телефона можно сообщить «приятную» новость родителям. Я сбежала, не назвав ни адреса, ни телефона. В первые часы панического ужаса я почти ничего не соображала. И вдруг осознала, что не знаю ни отца ребенка, ни человека, которому могла бы довериться. Это стало пробуждением. Я словно проснулась и увидела всю неприглядность реальности. Сильно постаревшую после смерти мамы, исхудавшую бабушку, сопливого брата, круглосуточно орущего в кроватке. Позор. Унижение. Безденежье. Что в итоге могло прийти в голову девочке, обожающей «Агату Кристи» и считающей фразу «давай вечером умрем весело» гениальной? Ничего хорошего. Прибежала домой из больницы и решила себя убить. Забавно, правда?

— Забавнее некуда, — нахмурился Слава. — Черт, Варька, неужели и вправду это была ты?

— Нет, это я от нехрен делать сказки рассказываю, — рассердилась Варя. — Если бы ты знал, какая у меня была мотивация, не строил бы из себя Фому неверующего.

— Кажется, я начинаю догадываться, что там дальше в сценарии, — сказал Слава. — Хотя все еще не представляю — как?

— Просто. Подруги сдали кое-кому не только мой адрес, но и домашний телефон. Когда Вадим позвонил, бабушка гуляла с братом, и я взяла трубку. Что я наболтала — не помню, но, видимо, достаточно, чтобы посторонний человек понял, что дело плохо, не стал терять времени на розыск родителей, а сразу приехал. Он успел буквально чудом — я уже набрала теплую ванну и приготовила пачку лезвий. Провел короткий рейд по квартире, выпустил из ванны воду, велел мне одеться и чуть ли не пинками вытолкал из квартиры. Я вернулась домой только на третий день — за вещами. Больше я никогда там не жила.

— Он забрал тебя к себе? — поразился Слава. — К себе домой?  Но зачем?

— Решил, что это единственный гарантированный способ не дать юной идиотке осуществить свое намерение. Ты же знаешь, как наш босс умеет влиять на людей. Иногда кажется, что он не просто давит авторитетом, а гипнотизирует. Со мной произошло то же самое — я подчинилась сразу. И до сих пор… — Варя запнулась, а потом продолжила очень тихо, — все еще зачем-то продолжаю это делать.

— А бабушка? — Слава снова прервал неприятное молчание.

— Бабушка думала, что я в больнице, потом — в общежитии, там за мной, как за сиротой, была закреплена комната. Но я жила у Вадима. Семь месяцев.

— Вот с этого момента поподробнее, — Слава совершенно запутался. — То есть слухи о том, что у Сапковского была беременная подружка, которую он потом выгнал из дома, — правда?

— Чушь, как большинство любых сплетен, — фыркнула Варя. — Представь: молодой врач живет с девушкой, у девушки стремительно растет пузо — как рассуждает большинство недалекого пипла?

— Мне все еще кажется — ты меня разыгрываешь… Значит, это из-за него ты бросила колледж и поступила в медучилище? Он так захотел?

— Кто же еще? — Варя расстегнула ворот блузки, словно ей тяжело было дышать. — В первые дни оставлял меня с соседкой, боялся, что сбегу. Я была в шоке от происходящего и тупо делала, что велели: ела, спала, читала дамские журналы и романы в мягких обложках, которые он покупал мне, гуляла. Когда убедился, что опасности нет, оставлял одну. Он очень хотел этого ребенка.

— Почему?

— Наверное, потому что быть со своим собственным бэби не имел возможности, — ответила Варя без капли сочувствия. — Ты же знаешь эту историю.

— В общих чертах, — вскинулся Слава, который никак не мог выбить у Вадима подробности того, как он стал отцом. — Слушаю очень внимательно.

— Нет, — твердо сказала Варя, помотав головой так энергично, что зачесанные назад волосы упали на лицо. — Нет. Спроси у него сам.

— Ну Ва-арь, — умоляюще протянул Слава, осторожно опустив руку на ладонь подруги. — Он не говорит, спрашивал. А я уже весь мозг себе выел. У него какой-то пунктик на детях, и я никак не могу понять, в чем тут цимес…

— Нет, не могу. Прости.

— Пожалуйста, ответь на вопрос. Это важно для него, а значит, и для меня. Иначе зачем вообще было начинать этот разговор. Ответь, хотя бы в память о том хорошем, что между нами было.

Запрещенный прием сработал — Варя заколебалась. Тогда она еще велась на его голос и прикосновения.

— Так нечестно… — сердито сказала девушка, вырвав руку. — Ты всегда меня вынуждаешь… Он заделал ребенка одной мадам, по ее просьбе. Они даже нечто вроде контракта заключили.

— Брачного? — округлил глаза Слава. — Ох нифига себе…

— Понятия не имею, какого, — Варя презрительно хмыкнула. — Тетке на тот момент было лет сорок, если не больше. Столичная чиновница, бывший врач-стоматолог. Потом она женила на себе тренера по фитнесу и свалила в Италию. Сейчас у нее частная медклиника и несколько косметических салонов. Понял теперь, почему он про эту историю не слишком распространяется? Или снова скажешь, что не веришь?

— Нет, я верю, но… Ты хочешь сказать, что… Особняк на участке… Это — часть контракта?

— А вот здесь ничем помочь не могу. Не знаю. И, если честно, знать не хочу. Потому что если это так, то он просто продал собственную дочь. За деньги или за будущие преференции по работе, неважно. Даже если это было ошибкой по молодости и глупости, все равно мерзко. Поэтому, Славка… я в очередной раз прошу — не идеализируй его. Не повторяй моих ошибок. Он не бог и, тем более, не великий гуманист, в отличие от твоего отца. Сапковский никогда, повторяю — никогда и ничего не делает просто так, во всем должно быть рациональное зерно и конкретная польза, все должно работать на перспективу. Ладно, закрыли эту тему.

— Можешь задавать свои вопросы, — сказала Варя после минутного молчания. — Мне так проще, все равно без конца перебиваешь.

— Он не пытался выяснить, кто отец ребенка? — спросил Слава, все еще сильно озадаченный. — По идее, с этого все начинают.

— Пытался, конечно, — кивнула подруга. — Но потом решил оставить как есть. Я никогда не встречалась с парнями, все контакты были случайными, кроме самого первого, но это было еще в школе. Когда живот стал заметен, многие подумали на Вадима, он не отрицал, но и не афишировал. Только бабушка знала правду — ей я не смогла соврать.

— И что дальше? Как вы вообще, ну… жили вместе? Никак не могу представить себе тебя… И его. Как пару, учитывая нюансы. Зачем он вообще это делал? Неужели из альтруизма? А ты почему согласилась? Ведь заставить тебя он не мог!

 — Сапковский — и альтруизм… Не смеши, Славка. Неужели не дошло? — Варя насмешливо и даже, как показалось Славе, с некоторым ехидством, вскинула глаза. — Я влюбилась. Если бы он протянул руку и сказал: «иди по воде!» — я бы пошла. И ты бы пошел. Разве нет?

Слава смущенно потрогал начинающий колоться подбородок.

— Да, наверное… Представляю, каково тебе было рядом с человеком, для которого слово «компромисс» ругательное.

— Тогда я не понимала, вела себя как зомби. Молодой красивый врач, интеллектуал, дорогие привычки, шикарные манеры… Сразу дал понять, что как романтический или сексуальный объект я интереса не вызываю, и это еще больше возвысило его в моих глазах. Он стал для меня идолом, идеалом мужчины. Сказал: «будешь рожать!» — и я даже не пикнула.

— Вот так сразу согласилась? — удивился Слава. — Но почему?

— Я же говорю — неосознанно, инстинктивно, что ли… как слепые слушаются поводыря. Все, что говорил и делал Вадим — было истиной в последней инстанции. Мне обеспечили идеальные условия жизни: парное мясо, дорогие фрукты, массаж, бассейн с морской водой. Взамен я должна была вести себя примерно, не пить, не курить, беречь себя и ребенка, подтягивать хвосты, чтобы из колледжа не исключили, каждый день звонить бабушке и никогда не говорить «нет» его величеству. За все лето я ни разу не встретилась со старой компанией, не выпила ни грамма алкоголя. Часто ездила домой: брала коляску с Колькой и гуляла с ним в парке, хотя раньше ненавидела это делать. Репетитор меня хвалил. Вадим считал, что рисование «ни о чем» и отнимает много времени, полезнее заниматься алгеброй, с которой у меня проблемы. И я перестала рисовать. Как же мне хотелось услышать его похвалу, вызвать одобрение… Задним умом я понимала, что, по сути, живу в клетке, хоть и золотой, что мною управляют, что у меня нет ни своего мнения, ни права голоса… Рано или поздно это должно было закончиться плохо… Ну… в общем, это уже почти конец истории.

Варя сделала глоток воды, припудрила носик и подкрасила губы.

— В июле Сапковский уехал в другой город на конференцию, оставил меня одну на три дня. И я сорвалась. Мы со Светкой, школьной подругой, выпили, вытащили во двор стереосистему и устроили танцы у пустого бассейна — его как раз собирались чистить. Живот в шесть месяцев был довольно большой, я — неловкой, оступилась на бортике и упала на плитки. Мы долго не вызывали скорую — я надеялась, что боль пройдет сама, но она не прошла. А потом внезапно отошли воды и я отключилась.

— Ребенок умер?

— Не сразу. Прожил три часа. Утром, когда приехал Вадим, он был уже мертв. Мальчик. Мой сын. Я все еще помню его крошечное посиневшее личико, щечки с красноватыми прожилками сосудов… Сейчас он ходил бы в школу...

Варя заплакала. Она не скрывала слез, не закрывала лицо руками, а тихо выла в подставленное Славой плечо. Он обнимал ее за судорожно трясущиеся плечи и думал о том, какие хрупкие существа женщины. И еще почему-то о маме.

— Я думала, он наорет на меня, — прошептала Варя, глотая слезы. — Ждала обвинений, упреков, была уверена, что выгонит из дома, перестанет помогать. А он просто замолчал. Был, как всегда, предупредительным и заботливым, но почти перестал со мной разговаривать, словно я больше не представляла интереса. Это было страшнее всего. Я так казнила себя за то, что сделала, за то, что подвела, не оправдала возложенных надежд, что готова была на что угодно — лишь бы простил. Рыдала у него в ногах, умоляла дать еще один шанс. Не могла смириться с мыслью, что он до конца жизни будет презирать меня.

— О, господи… — выдохнул Слава. — Ты же фактически была ребенком! Что он с тобой сотворил, девочка моя…

Варя вытерла глаза, поморгала, поблагодарила официанта за стакан воды.

— Теперь понимаешь, что может сделать умный мужчина с семнадцатилетней дурочкой? Когда в очередной раз я разрыдалась в приступе раскаяния, он сказал, что прощает, но я обязана сделать выводы. Осознать, искупить содеянное. Нет, он не внушал, что я убила ребенка, — для таких манипуляций он слишком умен. «Одну жизнь мы потеряли, тут есть и моя вина, — услышала я. — Но можно сделать так, чтобы жили другие. Приносить пользу обществу. Можно стать врачом или медсестрой. Успехи кое-какие есть, математику ты подтянула. Поступай в медучилище, я помогу. Сможем работать вместе, голова у тебя светлая, а у меня большие планы. Конечно, решение за тобой». Разве тогда я могла предположить, что это будет рабство на всю жизнь? Что я все еще вынуждена делать то, что он хочет? Рисовать до сих пор не могу, даже поступать собираюсь на тот факультет, который он выбрал! Ну, а про личную жизнь и говорить смешно. Ему никогда не нравились мои парни — ни один. Трахайся, с кем хочешь, говорил он, это полезно для здоровья. Но не связывай жизнь с ничтожеством. По сравнению с ним все они ничтожества. Все до одного. Вот в чем проблема. Я ненавижу его, Славка. И до сих пор боюсь. Ты даже не представляешь, как. И в то же время есть непреложный факт: все, что он сделал для меня, — правильно. В своем амплуа я бы плохо кончила, вне всякого сомнения. Вот, смотри. Это примерно за неделю до больницы. Узнаешь?

Длинноногая девочка с мейкапом в стиле вамп и коротким ежиком сине-черных волос была похожа на кого угодно — Адама Ламберта, Брайана Молко, Дэвида Боуи, — но не на Варю. Мешковатые штаны в стиле милитари не скрывали худобы нескладного тела, толстовка размера на три больше висела как на вешалке. Девочка смотрела не в камеру, а в сторону, чуть улыбалась кроваво-красными губами. Эту улыбку Слава узнал сразу. Он вернул телефон с фоткой и сказал:

— Впечатляет. Тебе на вид лет двенадцать. Прости, но я должен спросить: а если бы ребенок выжил?

— Стараюсь не думать об этом, — Варя едва заметно содрогнулась. — Но ответ очевиден — он никогда бы меня не отпустил. Да и сейчас… сам видишь…

— Я могу поговорить с ним, — предложил Слава, но наткнулся на осуждающий взгляд и замолчал.

— Нет. Обещай, что никогда не станешь поднимать эту тему! Только хуже сделаешь. История почти забыта, с той девочкой меня никто не ассоциирует, я хочу, чтобы так и оставалось. Я рассказала тебе все это с одной целью: будь начеку! Люби, но не отдавай ему себя! Иначе от тебя ничего не останется. Обещай мне!

— Хорошо, ладно…

— Ты в тысячу раз лучше, чем он! Ты бескорыстный, смелый, добрый! Ты… Ты очень хороший человек, Славка. Только попробуй в этом засомневаться. На тебе еще контрольный выстрел. Никита, помнишь его?

— Как не помнить, — буркнул Слава, неохотно меняя тему. — А что он?

— У них были отношения, жили вместе почти два года. А потом, совершенно внезапно, Сапковский его бросил. Раз — и обрубил все концы. Просто так, без причины. Никита тогда ходил как в воду опущенный, даже увольняться хотел, любовь там была на всю катушку. Но когда я спросила у Вадима — что случилось, знаешь, что он мне ответил? Что любовь — постыдная слабость, любят безвольные, никчемные личности, которые ничего из себя не представляют. А слабое существо в роли партнера ему неинтересно. Могу побиться об заклад — он и в самом деле так думает. Береги себя, Славка. Берегись его. И прости за такую длинную и нудную притчу.

Компашка во главе с Марком веселилась вовсю. Яна сухо попрощалась и, подав знак глазами, отошла в сторону. Слава последовал за ней — наблюдать дальше сопливую мизансцену у него не было ни малейшего желания.

— Не удивлюсь, если она повесит себе на шею чужого ребенка, — хмыкнула Яна, впрочем, беззлобно, почти сочувственно. — Но это ее дело. Как поживаешь, Гурвич? Наслышана о твоих приключениях, наслышана… Кто бы мог подумать… Как думаешь, чем дело кончится?

— Понятия не имею и думать об этом не хочу, — ответил Слава без энтузиазма.

— Да уж, приятного мало, — кивнула Яна, продолжая смотреть так, словно Слава был перспективной лошадью на конной выставке. — Дичь какая-то: ну убил он охранника, это хоть понятно, но зачем прикончил сообщника? Тот вроде совсем старикашка был? А вообще, скажи, как интересно — лежал алкаш у вас в третьем месяцами, давал всем оторваться, кровь у Аллы пил по-черному, но не сбегал. А из психушки сбежал.

— Это не психушка, спецсанаторий, там, в основном, одни калеки лежали, хоть и специфические. А Никифоров не просто алкаш, он бывший вояка — многолетнюю практику умения убивать не пропьешь. Не переживай, его серьезные люди ищут, найдут.

— Знаешь… ты никогда мне не нравился, — неожиданно призналась Яна. — Но надеюсь, что психа найдут, и ты не пострадаешь. А еще совет дам, по старой памяти — шли их всех подальше.

— Кого? — Слава опять не понял.

— Друзей, кого. Подожди, после капремонта, когда твой бойфренд станет бигбоссом, — набегут, успевай только отбиваться.

— О как, ну спасибо, учту, — Слава и глазом не моргнул, даже порадовался такой своей реакции. — Ну, а ты как? — спросил из вежливости.

— Весело. Недавно прилетели из Таиланда, неплохо потусили. Со здоровьем тоже все норм. Но в следующий раз замуж выйду только по любви. Тебе, кстати, того же советую. Пока! — Яна широко улыбнулась, обнажив ряд белоснежных виниров, и направилась к админкорпусу.

Маленькая группка неподалеку продолжала оживленно общаться. Особенно горячился Марк: гримасничал, размахивал руками и почти подпрыгивал — видимо, Варя была уже морально близка к свиданию па-де-труа. Лечение и терапия шли мальчику на пользу — от былой скованности в суставах остались едва заметные следы, хотя правая нога все еще плохо сгибалась. Слава услышал что-то насчет «только ему не говори» и, вопреки приклеенному к физиономии покерфейсу, почувствовал горечь: быть в вечной оппозиции надоело.

— Мне пора, — без улыбки сообщил он друзьям, умолкнувшим при его приближении. — Марк, сделай, наконец, выводы. Кроме медицины есть много других…

— Это мы еще посмотрим, — обиженно буркнул Марк. — Я просто голодный был, вот живот и скрутило. А сейчас мне нормально уже. Слав, ты в последнее время такой стал занудный, ужас! Ты за меня вообще или против?

— За тебя. Но как врач, я обязан…

— А Варя, между прочим, сказала, что у меня офигенный потенциал. Правда, Варь? — глаза у Марка стали грустно-огромными.

— Конечно! — подтвердила Варя, направив в сторону Славы недовольный взгляд. — Ты сильный, умный парень, я в тебя верю. Главное — точно понять, чего именно хочешь. И стремиться к выбранному пути, — добавила Варя, но повернулась почему-то к Славе. Тот покачал головой — спорить вслух насчет Марка не хотелось.

 «Не забивай ему голову ерундой, не давай ложных надежд, — попросил Слава глазами. — Какой из него врач, самому бы до сороковника дожить».

«А ты не убивай в человеке мечту. У него будет хотя бы цель в жизни, настоящая и человеческая, не только анализы и деньги».

— Пусть тесты сначала сдаст, желательно без троек, — отчеканил Слава и, не обращая внимания на вытянувшееся лицо мальчика, добавил: — Напоминаю, завтра утром на пробежку, в семь тридцать жду отчет по вайберу. Пульс, давление, все как всегда.

— Ага, у тебя забудешь, гестапо отдыхает, — прогундосил Марк, снова вытаскивая из сумки только что спрятанный пакет со сладкими гостинцами — видимо, для восполнения в организме уровня позитива. — Приеду. Ген, плюшку будешь?

Оставив компанию в легкой стадии нервозности и получив от этого определенную долю извращенного удовлетворения, Слава запрыгнул в машину и покинул клинику. Кстати, о птичках — неделя уже прошла. Пора звонить Комарову. Вдруг новости есть, хотя навряд ли, иначе бы уже сообщили.

Интересно, на что рассчитывает эта тварь после двойного убийства? Что все постепенно рассосется и поиски прекратят? Даже при явной коррупции в правоохранительных органах рассуждать так было бы глупо, а Никифоров вовсе не был дурачком. Будучи единственным оставшимся в живых свидетелем резонансного дела об изнасилованиях и сутенерстве в армии, умудрился не только избежать тюрьмы, но даже снять с себя обвинения. И денег на адвоката нашел, и от руки киллера не подох. Везунчик. Правда, дело недавно возобновили, при этом Никифоров был уже фактически под стражей в своем санатории, на это менты и надеялись: дожмут нового свидетеля, поднакопят улик и арестуют. Но мерзавец их и здесь опередил. Интересно, как просочилась инфа о возобновлении следствия? Без второго сообщника, уже на воле, не обошлось…

А еще в шкафу у убийцы обнаружили фото Славы. Отклеенное, судя по обрезанному кругляшку печати, от страницы личного дела.

— О, Гурвич, легок на помине, — хрипло пробасил Комаров в трубку. — Только о тебе говорили.

— Что-то вроде: как там поживает наш потенциальный труп? — хмуро сыронизировал Слава. — Есть что-то новое?

— Ну не то чтобы… Свидетель спорный — таксист после смены возвращался, говорит, мужик тут, похож на придурка вашего, а сегодня утром, помнишь, какой туман был, в общем, сомнительно, может, просто на вознаграждение клюнул. Но ты там это… в общем…

— Буду бдить, куда я денусь.

— Пешком не ходи, ночью и в пять утра не бегай как подорванный, для этого белый день есть, фитнес-клубы всякие, или куда вы там, педики, ходите.

— Для фитнеса у меня времени нет, — парировал Слава, проигнорировав «педиков». — Буду бегать, как бегал.

— А ну и хрен с тобой! — хмыкнул Комаров, удовлетворенный ответом. — Тогда отбой. Слышь, ты это… матери привет передавай. Как она?

— Замечательно, лучше всех, — зло процедил Слава. — Вы не хуже меня знаете, что она в Мадриде. Это все?

— А ты чего такой свирепый, случилось чего… — забеспокоился Комаров.

— Ничего. Достало просто все.

— А, бывает… — сочувственно поцокал языком следак. — Хочешь совет?

— Не хочу.

— А я все равно скажу. Это ты типа выход такой нашел, да? Типа пофигистический нигилизм? А вот нихера. Тупик это. Поверь, я через такое прошел. Люди твари и сплошь мудачье, но это не повод ненавидеть всех подряд. Родителей пожалей, они уж точно не виноваты. Все, отбой.

Что ж, отбой так отбой. Слава глубоко вдохнул, с силой выдохнул, немного расслабил мышцы предплечий и уменьшил скорость. Из услышанного следовал неприятный факт: мать снова общалась с этим ментом и жаловалась, возможно, плакала. Да, стоило бы позвонить, рассказать последние новости, спросить, как дела, передать приветы. Но он не будет этого делать. Ограничится текстовым сообщением — холодным, пустым и теперь уже привычным. Мать ответит аналогично — как ни крути, все же родственники, даже охлаждение отношений у них проходит одинаково.

Ну и плевать. Варя права — уже ничего не изменишь. Он долго пытался приспособиться, приноровиться как-то. Принять, что теперь будет ТАК. Потому что потому. Это как в самом начале он спросил Вадима, почему их встречи происходят во время, удобное исключительно одному, ведь участников как бы двое. Тот сразу даже и не понял.

— Мне так удобно. Странно, что ты все еще задаешь подобные вопросы.

— Но мне придется отменить…

— Ну так отменяй, — раздраженно бросил Сапковский, словно дело шло о чем-то, не стоящем внимания. — Не трать на это мое время.

И Слава затыкался, скрипя зубами принимая условия, надеясь компенсировать вопиющее неравенство другим способом. Но Вадим не спешил давать все сразу, удерживал в напряжении, в состоянии вечного ожидания, от которого хотелось выть. К счастью, длилось это недолго — они съехались через месяц. Видимо, периодически выть хотелось не только Славе.

Реакция родных была предсказуемой, но от этого не менее трагичной. Мать так расстроилась, что закрылась в комнате, отец устроил грандиозный скандал, Галя плакала.

— Я запрещаю тебе это делать! — кричал отец, возмущенно сверкая глазами. — Слышишь, запрещаю! И если мои слова хоть что-то для тебя значат…

— Не кричи, — попросил Слава, даже не надеясь замять ссору. — Я уже дал согласие и перевез часть вещей. Поздно, папа. Прости.

— Ты же обещал мне думать! Думать о последствиях! Думать о себе! А сейчас ты открыто съезжаешься с бывшим начальником, человеком с дурной репутацией! И это после того, как тебя вышвырнули из отделения, после того, как я с таким трудом добился, чтобы тебе позволили окончить интернатуру! Ты хоть понимаешь, чего мне это стоило? А теперь тебя будут считать не только блатным, но и жиголо! Живите как жили, зачем все афишировать?

— Никто не афиширует, просто так удобнее, — вяло отбивался Слава. — И плевать, кто там что подумает.

— Кому удобнее? Кому, кому?

— Ему. Мне. Не драматизируй, пап. И давай начистоту — тебя ведь не это тревожит? Тебе просто не нравится, что я сделал по-своему, так? Не прислушался к советам. Но я уже вырос и сам способен принимать решения. Придется тебе принять это.

— Отлично, — отец швырнул на пол чашку, которую держал в руке, и она, с глухим стуком ударившись о ковер, раскололась на две части. — А теперь уходи. Иди к своему любовнику, ломай свою жизнь, делай что хочешь. Не хочу тебя больше видеть.

Потом был Новый год без друзей, в компании Гали и собаки, с разглядыванием инстаграмных фоток родительского вояжа под грустный вой Тайсона. Потом — перевод в травму и официальный статус изгоя. В первое время ему давали самые примитивные поручения, ни на шаг не подпускали к операционной, максимум, на что он мог рассчитывать — проверять работу медсестер и разбираться с санитарками. Привыкнув хорошо делать свою работу, Слава с удивлением понял, что в первом отделении это не плюс, а минус. «Не выёбывайся, будь как все!» — такому девизу следовало большинство. Вечная грызня и манкирование обязанностями младшего персонала, пофигизм среднего и невероятное высокомерие старшего удручали. Грязь, тяжелый запах в палатах, запущенные санузлы с забитыми кровавой ватой унитазами, мутные стекла окон… В отделении имелись две частные палаты, выдраенные и вылизанные до блеска, с интернетом и плазмой, но отвратительный запах доносился даже сюда. Отделение было неплохо оснащено технически, здесь работали по-настоящему талантливые хирурги, творящие чудеса, впрочем, все они считали, что вознаграждение за их талант слишком незначительно. Мелочность, постоянное нытье о низких зарплатах цвели и пахли. Разговоры крутились в основном около криминальных сводок и разного рода происшествий — в случае масштабных аварий полагались солидные надбавки, врачи иногда даже делали ставки — сколько полутрупов к ним сегодня попадет и какой в итоге процент может выйти.

Вопиющий цинизм, да и все остальное, конечно, можно было объяснить. Неблагодарная работа, бомжи, алкоголики, раненые в драках бандиты и отморозки составляли основной контингент пациентов. По второму-третьему разу сюда попадали нечасто, хотя были и свои «завсегдатаи». Но от них не приходилось ждать благодарностей, дополнительного вознаграждения или выполнения врачебных рекомендаций. Чтобы приблизиться к уровню третьего отделения, врачам из первого приходилось серьезно крутиться — они дополнительно читали лекции, принимали в поликлиниках, ездили на частные вызовы. Любви к коллегам-гастроэнтерологам это не прибавляло, а уж к Славе и подавно.

Зато теперь у него был Вадим и странные, пугающие неправильностью и оглушающие острым порочным счастьем отношения. Вечная борьба, споры с самим собой и не проходящее ощущение одиночества.

Иногда они достигали обоюдного компромисса: в основном в вопросах профессиональных. И в сексе. Но даже в этом последнем кое-кто старался доминировать, оставаясь внизу.  

— Когда-нибудь я тупо тебя вырублю — ты этого хочешь? — возмущался Слава. — Ты же знаешь, я не всегда могу себя контролировать, не нарывайся! 

— Я не нарываюсь, а показываю, когда ты лажаешь. В нижней позиции и так мало возможностей для маневра.

— Не в твоем случае, дорогой. Я же не собираюсь тебя пытать, просто не дергайся. Твоя задача — расслабиться и не мешать.

— Если мне не понравится, будешь трахаться со своей правой.

Но к тому времени Слава уже знал, что все это чушь собачья. Сильнее всего Сапковский заводился именно тогда, когда у Славы сдавали тормоза. Ему почти всегда было мало, а Сапковский не отличался щедростью… Не хватало эмоционального контакта, отдачи, морального и визуального воплощения. Иногда, желая хоть как-то отыграться, Слава «огрызался»: время от времени называл Сапковского «дорогой» или «Вадик», зная, что «Вадика» от этого передергивает, нагло лез туда, куда его не пускали, не реагировал на просьбы «помедленнее» или «стой», ставил засосы в неразрешенных местах — комариные укусы по сути.

Иногда Вадим брал передышку и временно «сдавался». Тогда отрывались оба: секс был долгим, изматывающим, грязным, грубым, иногда опасным для здоровья. Тогда оба настолько уставали, что вырубались буквально друг на друге — потные, липкие, с содранными локтями и костяшками пальцев, саднящими гениталиями, покрытыми подсыхающей спермой, пересохшими губами… А наутро, проходя рядом в коридорах клиники, могли даже не поздороваться — настолько в этот момент ненавидели друг друга за вчерашнее. Но зато это был полноценный контакт, не имитация, не компромисс. Редкие жемчужины в серой пелене будней.

Со временем Слава узнал и усвоил множество вещей.

Вадим никогда не нарушал слова, конечно, если позволяли обстоятельства. Обещание, произнесенное хоть в подпитии, хоть на трезвую голову, обязательно выполнял, даже если вторая сторона уже забыла или передумала.

Сапковский мог быть как пассивом, так и активом. Слава несколько раз вентилировал этот вопрос, пришел к выводу, что ему самому в любом случае предстоит попробовать снизу, и ждал этого момента с решимостью камикадзе. Однажды, не выдержав напряжения и решив одним махом разрубить гордиев узел, предложил Сапковскому себя в этой позиции. Тот рассмеялся. «Думаешь, мне некого трахать? Нет, ты серьезно? Ладно, пожелания учту на будущее».

Из вышеизложенного факта следовал факт следующий: шеф имел кого-то на стороне, возможно, на постоянной основе, и доступ к этой информации был для Славы закрыт.

Целуясь, Сапковский доводил Славу фактически до исступления. Он гениально умел «работать» губами и руками: тактильные игры с гениталиями, сосками, кожей творили буквально чудеса. «Медвежонок» Слава в этом отношении сильно проигрывал.

Сапковский никогда не практиковал римминг.

Сапковский мог не спать сутками, а потом внезапно уснуть на три минуты, сидя за столом или в кресле, — и упаси бог его при этом разбудить.

Сапковский не имел фетишей, и это роднило его со Славой — тот был таким же. Округлые ягодицы, длинные ноги, улыбка и мускулатура должны были прилагаться к личности, иначе интерес исчезал.

Сапковский предпочитал медленно и долго, с перерывами на глоток вина или смену диспозиции. Бешеный темп и быстрый финал были нежелательны, потому что приводили его в состояние, близкое к полному расслаблению, особенно когда Гурвич постиг некоторые тонкости. В таких случаях Сапковский не выгонял Славу сразу в душ, позволял обнимать себя и тискать, а однажды, вымотавшись, так прямо и заснул, на грязных простынях.

Сапковский отлично умел слушать и вдохновленный этим наивный Слава на первых порах выбалтывал все подряд — от историй из детства до жалоб на нынешнее начальство. Но дракон, несмотря на обстоятельства, оставался драконом, и полученную информацию мог использовать по собственному усмотрению, что не всегда шло на пользу рассказчику. Наученный горьким опытом Слава стал фильтровать повествования, а упоминать родственников прекратил вовсе.

Особенно неприятным эпизодом был разговор о башне Валтасара и трагическом случае во дворе больницы. Вадим внимательно выслушал, задал несколько вопросов. «Для тебя это так важно? Эти сказки? — спросил он у погрустневшего от воспоминаний Славы. — Странно, но про погибшего ребенка я ни разу не слышал, хотя историю клиники помню наизусть». «Отец не мог врать, я это совершенно исключаю, — возмутился Слава. — И ты не можешь всего знать, ты не Господь бог». «А если это была не ложь, а элемент воспитания? Ну, типа психологической притчи? Тебе лет сколько было? Скорее всего, в чем-то провинился. Вместо того, чтобы просто и эффективно дать чаду по шее, замечательный папочка скормил ему нравоучительную басню. Это не плохо и даже полезно, но сейчас ты взрослый, не позволяй никому себя обманывать».

Такого кощунственного цинизма Слава ему так и не простил.

Сапковский не любил женщин и никогда не делал им поблажек.

Сапковский время от времени курил марихуану.

Сапковский абсолютно точно не был влюблен.

Ответ из Хайфы пришел в полдень, раньше, чем было обещано. «Зато у нас вечная тягомотина с выписками, легче помереть, чем дождаться, пока МРТ расшифруют», — злился Сапковский, широкими шагами пересекая просторный холл родного отделения и натягивая серый замшевый пиджак прямо на халат. Страшно неповоротливую, выстроенную еще при Союзе бюрократическую систему не смогла сломать даже тотальная компьютеризация, наоборот, с новейшими системами архивации и баз данных возникали новые трудности, связанные, в основном, с нежеланием персонала учиться чему-то новому, не связанному с медициной. В гастроэнтерологии дела обстояли неплохо, но любое обращение в соседние отделения вызывало у Вадима тоску.

Сказать спасибо за оперативность, прежде всего, следовало доктору Хаиму, одному из профессоров клиники Кармель. Знакомы они были шапочно и не в восторге друг от друга, поэтому запрос, хоть и составленный по всей форме, с подписью родителей пациента и на фирменном больничном бланке, был отправлен без упоминания Сапковского, сразу из детского отделения. Ожидать, что Архипов перешлет полученные документы на е-мейл и не воспользуется поводом для встречи, смысла не имело, поэтому, получив смс-ку «птичка в гнезде, жду», Сапковский дал ЦУ подчиненным и рванул к нему.

Злиться на Архипова не получалось. С другими Вадим помнил малейшие детали, оттенки и нюансы сказанных в гневе слов или поступков, с Никитой — никогда. Он стоял особняком, отдельно от общей массы человеческих существ, в большей или меньшей степени представляющих интерес.

Несмотря на различия, — бедный как церковная мышь, Архипов, все деньги тратящий на поддержание себя в приличном виде, ничуть не стыдящийся матери-алкоголички и ютящийся в съемной однушке на краю города — и сноб средних лет, у которого нет ни единой небрендовой рубашки, — кое-что их все же объединяло. Стремление к независимости. Оба предпочитали максимальную автономность и ценили ее. Правда, один раз Вадим предпринял попытку вступить в брак — притрушенный пылью неуклюжий эксперимент, окончившийся, впрочем, вполне благополучно. Зато Архипов был одержим свободой. Попытавшись несколько лет назад создать видимость сожительства, Сапковский понял, как жестоко ошибся — Никита задыхался в отношениях, его терзало осознание несвободы, даже намеки на зависимость вызывали приступы отрешенности, он уходил в себя, замыкался. О том, чтобы предложить помощь, не говоря уж о преференциях, не было и речи — гордость Архипова убивала все попытки на корню. Простой в общении, быстрый на подъем молодой доктор легко шел на контакт — с родителями, детьми, начальством, многие ему симпатизировали, в том числе и за миловидность, которой он втайне стеснялся. Сапковскому же пеняли за надменность и тщеславие, он и сам понимал, что в этом отношении не подарок. И все же слово «гордыня» больше подходило именно Никите, возможно, именно потому, что кроме этого качества, весьма спорного, из жизненных благ у него мало что имелось. Он к ним особо и не стремился — нет квартиры, ну и пофиг, нет машины — и не надо, зато на ремонт не тратишься, больше денег останется на хобби и путешествия. Это бесило, а иногда и ранило.

Они не сумели быть вместе, но и порознь не получалось. Вадим легко поддержал идею свободы от обязательств, но никак не предполагал, что эта связь настолько затянется. Архипов равнодушно, на первый взгляд, взирал на краткосрочные романы бывшего любовника, время от времени Вадим видел его с разными мужчинами, однажды они даже замутили тройничок. Но разойдясь, вроде как навсегда, они то и дело сходились на час, или день, или пару минут, чтобы просто увидеться. И разбегались снова.

Никита оказался единственным, способным принять Вадима таким, каким он был — без малейших попыток переделать или исправить. Ни странные, не подчиняющиеся логике сексуальные девиации, ни жесткость в оценке других, ни снобизм, ни эпикурейство его не смущали. Сам же Никита был близок к эллинской философии скептиков и даже отчасти заразил Вадима космополитизмом, в том его значении, когда главной целью является разум и его производные, а высшим благом — сам человек. Сапковский, который изначально повелся исключительно на смазливую внешность и низко сидящие джинсы, был сражен принципами, так сильно отличающимися от его собственных. Принципы, часто абсурдные, упрямство и плебейские вкусы — «Консоме? Что это? Фу, давай лучше пожарим картошку» — возвышались вокруг Архипова неприступной скалой, и краешком сознания Вадим понимал, что пробить эту брешь вряд ли удастся. А потом появился Гурвич и… закрутилось.

Архипов, вполне терпимый к другим увлечениям бывшего, Славу категорически не воспринял. Он называл его «киндер-сюрпризом» и барчуком, презрения своего не скрывал и время от времени отпускал ядовитые колкости, не свойственные своему, по сути, незлобивому характеру. У Вадима создалось впечатление, что он наблюдал, выражаясь фигурально — сидел на берегу речки. И ждал.

На улице обожгло ветром и противным колючим снегом. Запахнув полы пиджака, Сапковский почти побежал в детское, не обращая внимания на скользкие от наледи дорожки и любопытные взгляды коллег. Он терпеть не мог это место, особенно приемный покой: во-первых, из-за обилия примитивной живописи вырвиглазных расцветок, а во-вторых, по причине полного отсутствия уголков, где можно было уединиться. В этот раз Архипов потащил его аж в пищеблок. Чертыхаясь про себя, Сапковский поплелся следом, с неудовольствием вдыхая витающий в воздухе аромат тефтелек в подливе с привкусом хлорочки.

— Какой же ты сноб, — засмеялся пульмонолог, заметив мученическое выражение на лице Вадима. — Это столовая, а не ресторан, кстати, кормят здесь вполне прилично. И в отличие от твоего «Колизея», внешне вполне современно — черепица, красный кирпич. Согласись, это мило.

— Да уж, мило… на одних тогдашних откатах Диснейленд можно было отгрохать, — угрюмо пробормотал Вадим, устраиваясь в дальнем оконном закутке. — Снести к дьяволу и построить нормальный просторный корпус, а не показуху для столичного начальства и журналистов. В этих ваших домиках дышать нечем.

— Ну, все теперь в твоих руках, в смысле — я надеюсь, — загадочно улыбаясь, произнес Архипов. — Держи!

Он сунул Вадиму тонкую стопку распечатанных листков, скрепленных черной канцелярской прищепкой. Листки были украшены некоторым количеством изящных водяных знаков, что придавало документам особую солидность. Сняв скрепку, Сапковский всмотрелся в буквы.

— Тэ-экс… выходит, лечили его, в основном, правильно, — заметил он, дочитав до последней странички. — Что скажешь?

— Похоже, что так. Конечно, в Израиле с остеомиелитом справились бы быстрее, но в целом результаты отличные. Да, всю жизнь под врачебным контролем, да, регулярные операции, но зато на ногах, даже бегать со временем сможет. Учитывая бешеное развитие трансплантологии, не удивлюсь, если искусственные суставы прослужат ему дольше, чем нам с тобой наши. С пороком сердца сложнее, но и здесь все относительно неплохо. Он еще всех нас переживет, увидишь. Так что рано вы со своим киндер-сюрпризом решили парнишку похоронить.

— Перестань так его называть, что за детский сад, — поморщился Вадим и задумчиво добавил: — Интересно, во что Аракеляну обошлось лечение. И сколько он еще готов потратить. Зная мерзавца, никак не могу совместить патологическую жадность и любовь к чужому ребенку. Что-то тут не сходится.

— Он просто хочет удержать свою женщину, вот и все. — Прищурившись, Никита заглянул Вадиму в лицо. — Личный мотив, как правило, самый весомый, тебе ли не знать.

— Ты, mon ange, в сарказм не умеешь, — скептически приподнял брови в улыбке Сапковский. — Марк наблюдался в Рокфеллеровском университете, имел возможность пользоваться лучшими плодами человеческой цивилизации на данный момент. Даже по примерным прикидкам — деньги огромные. А правды мы все равно не узнаем.

— Что дальше? — Архипов спрятал документы во внутренний карман. — Я правильно понимаю, в покое ты его теперь не оставишь?

— Мальчишка уникум в своем роде, в нем колоссальный потенциал. Конечно, болезнь наложила отпечаток, психика неустойчива, в голове подростковые бредни, но все решаемо. Раз уж его интересует медицина, почему бы не сделать так, чтобы интересы затрагивали прежде всего мою больницу и мое направление. Неплохое вложение, как думаешь?

— Боги… — «мою больницу», — Архипов закатил глаза и недобро усмехнулся. — Обожаю, когда в тебе просыпается Людовик Четырнадцатый. Только так уж открыто сенсея не включай, сначала с Яворской разберись, отпусти девочку, сил нет на нее смотреть. И за пацана не переживай — вон у меня в шестой палате трое подкидышей вокзальных, у младшего чесотка и гепатит, жалей хоть до посинения, раз уж чадолюбие разыгралось. Тем более, что Марка больше интересует Гурвич и компашка, а не твое величество. — Никита еще больше помрачнел.

— Маска циника идет тебе как корове седло, — Сапковский устало потер висок и холодно добавил: — И прекрати беситься из-за него, не разочаровывай меня.

— Зато меня можно разочаровывать бес-ко-неч-но… — протянул Никита и шумно вздохнул. — А ты не думаешь, что выдаешь желаемое за действительное? Гурвича ты тоже считал «удачным вложением», планировал вырастить «достойную смену», м?

— Все ошибаются, — признал Сапковский неохотно. — Да, я попал пальцем в небо, это факт. Ему плевать и на эндоскопию, и на гастроэнтерологию. То, что он бегал смотреть на мои операции, я считал хорошим знаком, но…

— Поздновато у тебя глаза открылись, — продолжил язвить Архипов. — И документы о прохождении ординатуры в гастроэнтерологии ты ему все-таки подписал. И если наш мальчик захочет — сможет в будущем практиковать где угодно.

— Сможет, но не станет, — возразил Вадим, сердясь почему-то на Никиту, а не на собственную недальновидность. — Неделю назад он был помощником ассистента на операции у Мишкина — это было нечто. Авария на трассе, мужику почти оторвало плечевой сустав, под конец семичасовой операции Мишкин и ассистенты отрубились прямо в предбаннике, а этот еще час бегал с телефоном, снимал показатели приборов, чего-то там надиктовывал, потом разбудил Мишкина и заявил, что какие-то фасции сшили не под тем углом, надо бы переделать. Медсестры были в шоке. Мишкин, который арабских шейхов оперировал, звонил Илье и орал благим матом, чтобы этого упоротого к нему больше не подпускали. Какая там гастроэнтерология: Славке просто нравится резать, резать и шить, с таким подходом прямая дорога в мясники, то бишь, в общую хирургию. Леонтьева на него молится, уже настрочила прошение в деканат, чтобы дали возможность параллельно с интернатурой закончить ее курс.

— Ты не отговаривал? — спросил Никита, не отрывая от собеседника проницательных глаз. — Ни разу не попытался?

— Не в моих привычках зря тратить время, — заявил Вадим. — И хватит об этом, пока тебя снова не унесло. Есть новости по делам нашим скорбным, не особо приятные.

  — Ах, черт! — Никита досадливо щелкнул пальцами. — Сегодня же пятница, значит, провели-таки внеочередное? Письмо получил? Приняли?

— Час назад приняли с перевесом в один голос. Читай, я отправил тебе мейл. Как же здесь все-таки омерзительно пахнет… Нет, все, абсолютно все нужно менять… Ломать, крушить к дьяволу и создавать новое.

— О, Лидочка в лабораторию свалила, это надолго, — проговорил Никита, провожая взглядом через стекло удаляющуюся женскую фигуру. — Пошли, пока тебя не стошнило, манипуляционная как раз пустая.

Только в кабинете для манипуляций Вадим вынул вибрирующий телефон и обнаружил запись на автоответчике и смс-ку.

«Тебя к ужину ждать или как всегда?» — возмущенно вопрошало послание. Запись с автоответчика, скорее всего, была на ту же тему, слушать ее Вадим не стал.

— Что, труба зовет? — рассмеялся Архипов и кивнул на чернеющий смарт Сапковского. — И как он тебя не заебывает этим своим тупым мещанством, диву даюсь. Контрол фрик и щенок спаниеля в одном флаконе. Представляю, как он ест: салфеточки на коленях, салфеточки в кольцах, цветочки, столовое серебро, вино к мясу, вино к рыбе, блядь.

— Прекрати, он вполне может довольствоваться бутербродами и пластиковой посудой, как и ты, — примирительно сказал Вадим. — А салфетки и вино — это, скорее, ко мне.

— Тебе простительно, это же ты, — ничуть не смущаясь очевидного противоречия, заявил Никита и уселся на столе с телефоном.

Отправленное Сапковским извещение носило пометку «ДЕПАРТАМЕНТ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ Городского Совета». Речь шла о повестке дня очередного заседания наблюдательной комиссии по капитальному ремонту.

Темы были стандартные. Проектные предложения по благоустройству территории, привлечение инвесторов, использование небюджетных фондов и всяко-разное, по мелочам. Неделю назад члены комиссии вынесли вердикт — признать результаты последнего тендера на проведение фасадных работ недействительными. Сапковский приложил немало усилий, чтобы это решение было принято, потому что был в корне не согласен с проектом реконструкции — как и подавляющее большинство комиссии. Увы, позиция этого ситуативного большинства была шаткой, неустойчивой и вот-вот грозила обрушиться, погребая под собой далеко идущие, если не наполеоновские планы Вадима Юрьича.

Общественный совет по здравоохранению при муниципалитете был стар как мир. Когда-то Вадим насмешливо окрестил заседания медицинских функционеров «тайным синедрионом», критиковал практически все решения и с огромным удовольствием игнорировал предписания, которые считал абсурдными. Сейчас же, очутившись в самом эпицентре, сильно поостыл. Не так просто все оказалось. Чести быть избранным в святая святых он пока еще не удостоился, зато в комиссию по капремонту просочиться удалось. Очутившись бок о бок с «аборигенами», Вадим невольно проникся уважением к людям, вынужденным вместо спасения жизней тратить время на бюрократию. Уважением, но не симпатией. Состоящие в «синедрионе» от сотворения времен профессор Гурвич и его приятель, кардиолог Петров, вместе с несколькими такими же древними коллегами категорически возражали против избрания Сапковского в члены комиссии, но, слава богу, у Веретенникова, да и у самого Вадима хватило связей наверху, чтобы настоять. С этого самого момента совет разделился на два противоположных, открыто враждующих лагеря. Веретенников, Сапковский и несколько еще не совсем старых делегатов представляли прогрессивную часть, Гурвич, Петров и прочие «мастодонты» — консервативную. Конфликт между Гурвичем и Сапковским давно считался тайной Мадридского двора, но, хотя Адам Ильич и Евгений Дмитриевич вызывали безусловное почтение и даже пиетет, немало симпатий (а, следовательно, и голосов) было на стороне «прогрессивной» части. Пока счет велся на равных.

Вадим повернулся к Никите и кивнул, заметив, как в процессе чтения у того вытягивается лицо. «Да, мой мальчик, вот так… А ты думал, они возьмут и отступят? Ничего, еще повоюем».

Проект реконструкции головного больничного фасада от СК «Гефест» был неприемлем. Плох настолько, что Сапковский даже предлагал не включать авторов в реестр. Его не послушали, и вскоре Вадим убедился, что компромисс здесь еще не самое страшное. Конечно, он понимал разницу между желательным и возможным, и даже знал, что означает «секвестр бюджета», но, тем не менее, негодовал. Фасад главного корпуса планировали повторить в его изначальном, классическом стиле начала века. Но так как миллионов, необходимых на полное воссоздание, в городской казне близко не наблюдалось, архитекторы выбрали иной путь — упростить все до унифицированного стандартного состояния, с легким намеком на стиль. Убирались арки, барельефы, лепнина, колонны и статуи, оставалась убогая имитация, жалкое подобие былого величия, словно символ минувших побед и достижений. Вадиму это казалось унизительным, тем более, что имелись и другие варианты. Полное и абсолютное видоизменение, замена классики на функциональный минимализм. Сложность состояла в том, что фасады пришлось бы менять во всей больнице, а это влетало в копеечку и требовало привлечения дополнительных спонсорских средств. Конечно, можно было плюнуть и отступиться, но одна только мысль о проигрыше приводила в бешенство.

Посещать заседания удавалось не всегда, а Веретенников вообще половину пропускал из-за вечной занятости, и отсутствие двух голосов иногда приводило к печальным последствиям. Вот как сегодня: «мастодонты» проголосовали за повторное проведение тендера, с участием злополучного «Гефеста». Вот так, тихой сапой и пропихнут коновалов от архитектуры.

— Идиотизм, — проворчал Никита, пряча смартфон. — Да, с «Гефестом» мы укладываемся в бюджет, но латать дыры в дешевой штукатурке придется по три раза в год, я уже молчу об уродских металлопластиковых окнах… А что Илья?

— А что Илья? — пожал плечами Вадим. — Ждет, когда я что-то придумаю. Но по сути ему все равно, красные победят или белые — лишь бы процесс жизнедеятельности не нарушался.

Архипов спрыгнул со стола, медленно подошел к Вадиму. Их лица почти соприкоснулись, и Сапковский смешливо поморщился — буйная шевелюра Никиты щекотала ему нос.

— Тебе не надоело? — негромко спросил Никита, собственническим жестом опуская руки на шею Вадиму. Тот стоял неподвижно, не отвечая на интимный жест, но позволяя обнимать себя.

— Что именно? — спросил Сапковский, пока чужие руки шарили по его спине.

— Быть серым кардиналом. Принимать решения за других, нести хренову гору ответственности, позволять, чтобы твои заслуги приписывали ничтожествам. Не обидно? Веретенников отлично играет роль пустого места, но меня напрягает то, как он тебя использует.

— Илья слишком порядочен, чтобы кого-то использовать, он… — Вадим не договорил. Его полуоткрытый рот накрыли чужие жадные губы, напору которых так сложно было сопротивляться. Через минуту Сапковский заставил сердце успокоиться, поцеловал Никиту в лоб и попробовал отодвинуться.

— Остынь, Никита, прекрати. Не здесь же.

— Я соскучился, Димка, — хриплым от возбуждения голосом прошептал Архипов на ухо Вадиму, яростно цепляясь за пуговицу синего халата. — Давай… ну, замутим ченить, а?

— Мы виделись в субботу, забыл? — ответил Сапковский, напрягаясь. — Не наглей и убери руки.

— Ага, в машине, и длилось это семь минут, — прошипел Никита, не думая отодвигаться. — Я хочу тебя по-настоящему, всего, целиком. В себе, на себе, как раньше. Я с ума от этой ебаной бутафории сойду.

— Ничего, не сойдешь, — заявил Вадим, едва шевельнув правой бровью. — Не забывай, что разорвать отношения было твоей идеей.

— Я просто не хотел тебе мешать, — выдохнул Никита, отцепляясь, наконец, от полуоторванной пуговицы и опускаясь на стул. — Твоей карьере, репутации. По сути, я был прав. Порознь нам лучше.

Забытый всеми Самсунг на столе противно задребезжал, и двое мужчин в унисон вздрогнули.

— Поставь на громкую, — попросил Никита, но голос у него был отнюдь не просительный. — Пожалуйста.

— Ты где? — голос Славы прозвучал глухо, как из подземелья, он, скорее всего, находился в пути. — Неужели так трудно ответить? Когда тебя ждать?

— Слышу, — спокойно сказал Вадим, застегиваясь. — Не могу сказать точно, я занят.

— Ты же не был на заседании, я знаю, — в «голосе подземелья» явно слышалось недоверие. — И чем же ты занят, если не секрет?

— Получил ответ на запрос из Хайфы, по Марку. Результаты привезу, почитаешь.

— А-а-а… понятно, хорошо, — теперь в голосе слышалась растерянность. — Допустим. Но…

— Слава, говори быстрее, — с нажимом произнес Сапковский, привычно чувствуя захлестывающее раздражение. — Что еще?

— Ночевать приедешь? — попытался возмутиться Слава, повысив голос. — Хотя бы это я имею право знать.

Взгляд у Архипова был тяжелый, немигающий, густой и плотный, хоть ножом режь.

— Перезвоню, — ответил Вадим и отключился. На Архипова смотреть было тяжко.

— Не наигрался? — спросил Никита почти с ненавистью. — Или так понравилось, что остановиться не можешь? Думаешь, мне легко смотреть на твои синяки? Я когда-нибудь просто придушу этого идиота…

— Вряд ли он даст тебе такую возможность, — скептически развел руками Вадим. — Проще пристрелить. И пожалуйста, не драматизируй. Это всего лишь секс.

— До-а-а, это просто охуи-ительно утешает! — громко прошипел Архипов. — Хорошо, я согласен, что тебе нравится разнообразие, но все зашло слишком далеко. Не боишься, что когда-нибудь он сорвется и тебя покалечит?

— Нет, пока он управляем. Почувствую потерю контроля — прекращу. Перестань нервничать и потерпи еще немного.

— А смысл ждать? — спросил Никита, ловко поправляя растрепавшиеся волосы перед маленьким зеркалом над раковиной. — Сам же говорил — на отца он не имеет никакого влияния, они почти не общаются, закулисная возня его не интересует, так зачем?

— А как ты себе представляешь мои действия? — осведомился Сапковский с деланным равнодушием. — Все, Славочка, спасибо, свободен, ты свою роль сыграл? Или просто выгнать его? Спектакль, кстати, еще не окончен, разве только первый акт.

— Я сделал еще один запрос в лабораторный архив, — проговорил Архипов очень тихо, но Вадим услышал. — Конечно, есть риск, что они снова не ответят, но добрые люди подсказали лазейку, так что посмотрим.

По лицу Никиты, на первый взгляд почти спокойному, промелькнула тень. Глаза слабо блеснули зловещим блеском, который тут же исчез, и Вадим в очередной раз подумал, что никогда в жизни не хотел бы иметь такого врага.

— Я же просил тебя не делать этого, — укоризненно, но мягко произнес он, тронув Архипова за руку. — Отзови запрос, не опускайся до уровня, когда я не смогу тебя уважать.

— И не подумаю, — Никита холодно встретил обвиняющий взгляд и отвел протянутую руку. — Если существует еще одно орудие против них — почему я не могу им воспользоваться?

— Потому что шантаж, даже с благими целями, это низко, подло. Учти, я не буду помогать тебе в этом.

— Без тебя справлюсь. Из всей компашки Гурвич самый опасный, а я предупреждал — он будет голосовать против тебя просто так, из мести, и у него куча адептов. Псевдогуманистическая белиберда, которую он втюхивает в головы, удручает. Он будет ставить тебе палки в колеса всегда и везде, из гроба встанет, только чтобы тебе досадить — неужели ты этого не понимаешь? Лично, через Петрова, через своего драгоценного бэби! Ему, в отличие от тебя, руки пачкать не противно!

— Оставь их, пожалуйста, в покое, — с нажимом произнес Вадим, предупреждающе подняв руку. — Славка тут вообще ни при чем, ненависть к нему ты переносишь на других, это глупо.

— Я его НЕ ненавижу, — Никита поднял вверх указательный палец и помахал им как маятником. — Он просто ноль, тень своего батюшки, он и в тебя втрескался, потому что увидел папочку номер два. Презираю, это да.

— Никогда не недооценивай тех, кого не знаешь, — улыбнулся Вадим примирительно. — Юный Гурвич не так прост, как кажется, было бы наивно надеяться, что он будет лоялен вечно, только из-за одной влюбленности. Боюсь, от него можно ждать сюрпризов.

— Да плевать, — пожал плечами Никита. — Но учти, мое терпение тоже имеет границы.

— Уже учел, — пообещал Сапковский. — Это все?

Архипов сердито засопел и отвернулся к окну. От созерцания его ссутулившейся спины сердце Вадима снова сжалось. Никита прав, все слишком затянулось…

— Останься сегодня у меня. Просто так. Потому что ты этого хочешь. Потому что я этого хочу.

— Не уверен, что это сейчас разумно, давай спишемся на неделе, — ответил Вадим, чувствуя знакомый зуд во всем теле. — Пожалуйста, не злись. К этой теме мы еще вернемся. Ну что, идем?

— Он ее трахает, — сказал вдруг Никита, когда оба были почти в дверях. — Я точно знаю.

— Кого? — Вадим остановился и сглотнул. — Кто?

— Модельку Ильи. Измайлову. Твой киндер-сюрприз.

— Она невеста Ильи, — машинально поправил Вадим.

— То есть слово «трахает» тебя не смутило?

— А должно? — удивился Сапковский. — Ох, Никита… Что-то ты сегодня не в духе. Будь снисходителен к людским слабостям. Ему ведь тоже нужно…

— Нужно что? — не понял Архипов.

— Иногда быть сверху, — объяснил Сапковский без капли иронии. — Пошли.

Очередное сообщение от Славы пришло, когда Вадим уже собирался. «Жду тебя дома, есть разговор».

Мальчишка снова пытался давить: неумело, по-дилетантски, отчасти наивно. Пытался брать нахрапом, иногда у него даже получалось — когда присутствовал визуальный контакт и Вадим позволял ему. Но чаще всего, понимая, что стучится в закрытые двери, Гурвич отступал сам, делая вид, что не очень-то и хотелось.

«С девочками легче, правда?» — спросил Вадим мысленно у невидимого Славы. — «Ничего, когда-нибудь и ты научишься». Плохому вообще учишься быстро.

Он подумал о том, что Никита ни разу в жизни не признавался ему в любви. Об этом никогда не заходила речь, это слово во взаимном лексиконе отсутствовало. Слава же был весь как на ладони: с его нелепой, смущающей искренностью, какая бывает у детей, не знавших настоящего горя и воспитанных в счастливых благополучных семьях. Они верят в лучшее, ждут от людей ответного добра, они не насторожены и слишком открыты. Отклонения, такие, как гомосексуальность, люди, подобные Гурвичу, воспринимают совершенно нормально, не принимая во внимание, что в мире миллиарды людей, с мнением которых приходится считаться. Слава не бравировал ориентацией, но любой, кто мало-мальски был в теме, считывал его очень быстро. Например, Никифоров. Вадим не делился с любовником этим своим открытием, но был почти уверен — Слава бесил Никифорова именно поэтому. Осознание, что яркий красивый парень — не безвольный солдатик, и так просто его не нагнешь, выводило бывшего вояку из себя. Вряд ли он сорвался только из-за недосягаемого интерна, но то, что, контактируя с больным, Гурвич послужил катализатором срыва, — вполне возможно.

Нет, Никита прав. Мутную историю со Славой пора заканчивать. Находиться рядом все труднее, Гурвич-старший вредит, как может, Никита бесится. Повод… Да что угодно. Вот хотя бы измена с Ирочкой, вряд ли Слава станет отрицать. А можно попробовать другое: дать ему то, чего он так отчаянно боится. Отлюбить по-взрослому, без нежностей и скидок на статус топа. Из опыта он уже знал, что будет: ничуть не пострадав физически, мальчишка будет уничтожен морально. Он будет грызть себя, найдет миллион причин для самобичевания, а спустя какое-то время будет полностью дезориентирован. Мальчики, которые одновременно любили и девочек, относились к своему мужеству с идиотским трепетом, и дело тут даже не в физиологических ощущениях. Сапковский подозревал, что не последнюю роль играла генетика, а одну из важнейших — образ отца. Вбитое в подкорку «ты мужик» неискоренимо. Потом Слава отойдет, но повторять опыт больше не захочет. Зачем, если есть такие, как Ирочка, с радостью раздвигающая ноги и принимающая пощечины как награду? Во всей этой истории жалко было только Илью. А Гурвич… Ничего, справится. Пора бы мальчишке повзрослеть.

Спустя час, выруливая в один из самых отдаленных спальных районов, он набрал Славу и сообщил, что ночевать домой сегодня не приедет.

В травме ругались матом. Не прям как сапожники, без извращений, но часто. Слава тоже подсел, пытался было с собой бороться, а, бесполезно. Грязные словечки вырывались все чаще, вот и сейчас, когда на скользкой трассе его трижды обогнали с дичайшим нарушением правил, не сдержался.

— Еб вашу мать, кретины долбанутые, мне же вас потом по запчастям собирать! — со всей дури гаркнул Слава в окно проезжающей мимо веселой компашке на джипе, но показывать средний палец не стал. И это еще спальный район, а что там, за переездом…

Расстояние от участка Сапковского до ближайшего пляжа — не более полукилометра, но ледяной морской ветер добирался и сюда, из-за чего окна редко открывались настежь, а неспешные прогулки вдоль берега отменялись чаще, чем хотелось бы. Первый дом, построенный бывшими хозяевами, не мог похвастаться размерами или роскошью: скромное строение на две спальни с мансардой и террасой, крохотное, но добротное и теплое. Там они и жили — Слава в левом крыле, Вадим в правом. Их разделяла общая гостиная, и утром, встречаясь в столовой, они приветствовали друг друга так, словно были постояльцами отеля.

Второе сооружение кардинально отличалось от первого. Солидных размеров дом в стиле швейцарского шале обращал на себя внимание яркой черепичной крышей и тонированными стеклами фасада, слегка диссонирующими с остальными деталями. Ландшафтный дизайн соответствовал дому: альпийская горка, ручейки, прудик с карпами, садовые статуэтки и фонари, плюс кованые ворота и бассейн. Тот самый бассейн, куда когда-то упала Варя, был весьма оригинально спроектирован и даже зимой создавал эффект рекламной картинки. Оба дома находились друг от друга на приличном расстоянии, и Слава понятия не имел — с какой целью построен второй дом, если он не сдается в аренду и там никто не живет. Вадим пару раз упоминал, что перегородит участок и продаст большой дом, но правду он говорил или шутил — Слава так и не понял.

Радио оптимистично предрекло понижение температуры, после чего так же бодро перешло к резонансным убийствам и изнасилованиям. О деле Никифорова пресса молчала. Даже если менты что-то нарыли, то скорее всего надеются, что убийца подберется поближе, и ждут, пока мимо тихо и мирно проплывет следующий труп…

Несмотря на стремительно ухудшающуюся погоду и непойманного убийцу, настроение у Славы неуклонно поползло вверх. Резина у них с Вадимом в отличном состоянии, жизнь в травме налаживается, сломанные в гололед руки и ноги, слава богу, есть кому лечить, Марк потихоньку взрослеет, Варя, наверное, счастлива. А завтра, кстати, выходной, причем у обоих. Перспектива провести часть дня в постели, занимаясь сексом, была фантастичной, но Слава все равно улыбнулся в предвкушении.

Когда до переезда оставалось всего ничего, позвонил Вадим. Его слова звучали равнодушно, буднично, и Слава так же буднично, в унисон ответил «ок» и отключился. А потом тормознул у обочины и долго, жадно пил воду, думая о том, чувствуют ли верблюды вкус воды или им пофиг.

Спустя полчаса, получив от Ирочки привычный уже месседж: «Подыхаю можно приехать?», он натыкал ответ из двух букв и стал разворачиваться.

В квартире было холодно, пахло пылью и немного сыростью. Галя перестала убираться здесь месяц назад, а Слава вечно то не успевал, то забывал. Он провел пальцем по зеркалу — осталась заметная белесая дорожка. И все равно в родных стенах было замечательно и, несмотря на некоторую пустоту, — уютно.

— Выпьешь грогу — и под одеяло, — приказал он Ирочке, вручая ей глиняную чашку и огромное банное полотенце. — Слишком горячую воду не делай.

— Йес, босс, — кивнула Ирочка, и дверь ванной закрылась. Ее голое тело, сильно похудевшее за последний месяц, выглядело болезненным и синюшным — совсем замерзла, пока торчала на остановке в дырявых джинсах и кожаной курточке на рыбьем меху. Худоба объяснялась просто — Ирочка лечилась антидепрессантами, которые начисто отбивали аппетит.

Пока подруга плескалась в джакузи, Слава отправил любовнику еще одну смс-ку, не получил ответа и со злостью швырнул телефон на кровать. «Ты знал, что так будет, успокойся и забей», — повторил он себе обычную мантру, но без особого успеха. Из ванной донеслось Ирочкино пение, и Слава невесело усмехнулся. Какой горький парадокс — он изменяет любимому человеку с Ирочкой, которую сам же осуждает за ветреность и бездушие. А ведь Ирочка — ангел по сравнению с ним самим. Она хотя бы не прикрывается красивыми словами, не корчит из себя жертву обстоятельств, а просто плывет по течению. Они оба — обломки кораблекрушения, которое еще предстоит.

Он включил музыку — негромко, для фона, уж слишком показушно Ирочка фальшивила, отыскал старую футболку и джинсы, переоделся, машинально всмотрелся в зеркальную дверцу шкафа. Отличный торс, в меру суховатый, ни капли жира, сплошные мускулы, неплохой, правда, искусственный загар. Сейчас он смахивал на одного известного порноактера, особенно выражением лица. Это не радовало и не огорчало. Какая разница.

— Я там это… — Ирочка помотала головой, обмотанной полотенцем, — халат намочила немного, ничего? И тапки мокрые…

— Не страшно, — Слава легко поднял ее на руки и водрузил на кровать. — Сейчас засуну в сушку. Давай полотенце, я принесу сухое.

Ирочка тряхнула короткими, едва закрывающими уши волосами.

— Ладно. И фен принеси.

— Никак не привыкну к твоей прическе, — сказал Слава спустя четверть часа, трогая голову Ирочки, похожую на одуванчик. — Не стоило стричь так коротко.

— Завтра выпрямлю их, и все будет в порядке, — пообещала Ирочка и заправила за уши короткие пряди. — Зато теперь я немного похожа на мальчика.

 — Теперь ты похожа на девочку, которая все делает назло мальчику, — добродушно рассмеялся Слава. — Когда Илья прилетает?

— Завтра в десять. Но в восемь часов заявится домработница, поэтому…

— Я отвезу тебя, — пообещал Слава. — Ну, как ты? Согрелась?

— Ага, — Ирочка смотрела на него снизу вверх. — Убери куда-нибудь телефон, пожалуйста, ты постоянно на него смотришь. А лучше вообще выключи.

— Не нужно, пусть, — покачал головой Слава. — Ты уверена, Ира? Что тебе это нужно? Я должен знать точно.

— Да, да, точно уверена, — быстро ответила Ира и умоляюще заглянула Славе в лицо. — Иначе я с ума сойду. Мне нужен мужчина, настоящий, живой и с членом, а не снулая рыба с романсами под окном. До свадьбы полтора месяца, потом… посмотрим. Ты же доктор, считай это терапией.

— Бить тебя я не стану, — предупредил Слава. — Синяки — это всегда опасно.

— Ладно, — Ирочка покорно наклонила голову и больше ее не поднимала. — Как скажешь. Что мне сейчас делать?

— Пока просто посиди, — велел Слава и отошел к музыкальному центру. Мелодия была выбрана безошибочно — «Вальс цветов» Чайковского привносил в пошлую картинку происходящего нотку абсурда, почти гротеска. Словно все происходило не по-настоящему, в чьих-то дурных фантазиях. Не с ним.

Он прикрыл глаза, утопил пальцы в светлых, сладко пахнущих чужих волосах, легонько толкнулся в податливое и влажное и отключил сознание.

События происходят спустя два месяца после предыдущей главы

Почувствовав холод, он перестал таращиться на кривоватую березу и посмотрел вниз. Правая кроссовка полностью в луже, левую так сильно облепила буро-коричневая грязь, что белый цвет едва просматривался. Глинистая насыпь, по которой пришлось подниматься к леску, размокла после дождя, тогда, наверное, и выпачкался. А ступня насквозь промокла, до щиколотки. Плевать.

Дискомфорт был скорее рефлекторный, чем осознанный, но, вынырнув из анабиоза, Слава все же почувствовал облегчение. Проверил время: сорок минут просидел. В голове — пустота. Вакуум. Всеобъемлющее ничто. Его попросили подумать, но он забыл, о чем именно. Ах… ну конечно, да. Вспомнил. Расставленные по периметру поляны прожекторы с трудом пробивали густой, липкий туман, который раздражал слизистые глаз, заползал в ноздри и рот так нагло, что все время хотелось сплюнуть. Мутное небо казалось затягивающей в бездну черной дырой. Тем не менее, мертвенное оцепенение проходило. Слава пошевелил пальцами рук, выпрямил спину, потряс правой ногой. В стороны разлетелись грязные брызги.

Снующие туда-сюда люди в форме чертыхались, костерили сволочное начальство, выдернувшее людей из теплых постелей в сырую мряку, нет, чтоб утра дождаться. Славу не трогали, словно его, сидящего на дурацком пне в накинутом на плечи дурацком пледе, не существовало. Наконец знакомая щуплая фигура проявилась в тумане, выглянув из-за окаймлявших поляну тощих после долгой зимы тополей.

— Ну и рожа у тебя, будто мухоморов обожрался… — посетовал капитан, критически оглядев Славу и протягивая руку ладонью вверх. — Ты б хоть походил, что ли, сидишь и сидишь. Идем.

Слава с недоумением посмотрел на протянутую руку, втянул голову в плечи.

— Туда? — спросил он, с трудом извлекая из себя звуки. Покачиваясь, неуверенно встал.

— Туда! Глянешь еще раз. И ноги повыше поднимай, — предупредил Комаров, но уже шагов через двадцать Слава споткнулся, потерял равновесие и едва не шлепнулся в лужу. Комаров придержал его за локоть, пошли дальше. Еще через двадцать метров вышли на небольшую поляну, где некто мужского пола в хирургической маске склонился над складной никелированной каталкой. Он одарил пришедших неприязненным взглядом мутноватых глаз, Слава уловил запах перегара.

— Слава Гурвич. Сергей Иваныч Бриг, судмедэксперт, — представил их капитан, не обращая внимания на холодный прием. Слава кивнул.

На каталке светлело нечто продолговатое, до половины накрытое серебристым полиэтиленом.

— Время смерти подтвердилось? — спросил Комаров.

— Чуть больше суток, везунчик ты, капитан, — буркнул Бриг, рассматривая Славу. — Гурвич, ты еще кто такой? — он недовольно взглянул на капитана. — Опять левого кого-то приволок? Так-так…

— Засунь свое «так-так» в жопу, — сердито посоветовал Комаров, становясь между двумя докторами. — Давай по делу, это тоже врач.

— Да мне насрать! — просипел Сергей Иваныч возмущенным тоном. — По протоколу…

— И протокол туда же засунь. Через полчаса генштаб заявится, и лучше б ему не знать, откуда и в каком виде я тебя сюда приволок.

Бриг сплюнул себе под ноги, многозначительно хмыкнул.

— Снова ты, капитан, людей шантажируешь, — изрек со смешком. — Не отвыкнешь никак. Ладно, хуй с тобой. Причина смерти — удушение, странгуляционная борозда замкнута, скорее всего — веревка или тонкий канат. Шейный позвонок сломан, других серьезных телесных нет, гематомы, царапин много, кое-где вырваны волосы. Изнасилована. Точно скажу уже в лаборатории. Под ногтями кровь. Да, возможно, их было двое.

— Череп цел? — сказал капитан, наклоняясь чуть ниже. — Вот здесь, на щеке, и над бровью — что за разводы? Кровь?

— Просто грязь, — сказал Бриг. — Остальное — не могу знать до вскрытия. — Он раздраженно фыркнул, отреагировав на Славину отмороженную физиономию, видимо, решив, что его выводы для кого-то сомнительны.

Явно ожидавший большего Комаров мрачно взглянул на Славу, потом на эксперта. Вытащил из кармана пискнувший телефон, прочитав сообщение, стал еще мрачнее.

— Так, ладно, потом так потом. Езжай домой, Серега, дальше без тебя.

— Не понял, а вскрытие? — Бриг поднял вверх кустистые брови. Перспектива остаться без премии за ночной вызов его явно не порадовала. — Так какого ж рожна ты меня будил, сволочь?

— Начальство распорядилось. Прокуратура выслала своих людей, тебя велено домой отправить. Рапорт завтра напишешь.

Судмедэксперт матерно выругался и, сдирая с лица маску, поплелся к микроавтобусу. Как только он скрылся за деревьями, капитан подтолкнул Славу в плечо и кивнул на тело.

— Времени нихуя нет. Я не наврал про делегацию: через двадцать минут здесь будет толпа. И это… в общем… Муж ее тоже едет. Сам понимаешь… На, держи. Бриг после перепоя нихуя не видит.

— Да, конечно, — рассеянно кивнул Слава, принимая у капитана ярко-розовые резиновые перчатки. — Я понял.

Натянув перчатки, задержал дыхание. Искаженное асфиксией синюшное лицо с отвисшей челюстью, распухшими, покрывшимися черноватой коркой губами и вытаращенными глазами сложно было назвать красивым. Смерть не была ей к лицу совершенно.

Слава судорожно сглотнул и резко тряхнул головой, усилием воли заставив себя дышать. Он уже был на этом месте и официально опознал погибшую, но все равно, увидев обнаженное окоченевшее тело, покрылся холодным потом.

«Прости меня, эгоистичную тупую скотину, — мысленно извинился он. — Надеюсь, следующий жизненный путь будет для тебя более милосердным. А я, дрянь и мерзавец, все это заслужил».

— Поторопись, Слава, — попросил капитан вполголоса. — Выйди уже из ступора, ради нее. Посмотри внимательно: ничего странного, необычного не замечаешь? Может, ее сначала по темечку стукнули? Так часто бывает.

Слава еще раз тряхнул головой, надеясь, что капитан не заметит выступивших слез, и осторожно ощупал голову погибшей. Слипшиеся от глинистой смеси волосы торчали во все стороны и мешали, но ловкие пальцы все же добрались куда следовало. Нашел. Даже небольшой опыт в травме оказался кстати.

— Били не сверху, а сзади и слева, вот здесь, возле уха, царапина и отек… Гематома небольшая, но место паршивое — от такого удара можно и не очнуться… Очень возможно, что был обморок.

— Так я и думал, эти скоты ее оглушили, — кивнул Комаров. — Иначе повреждений было бы больше, она ж как-то сопротивлялась. Ногти обломаны, а пальцы не сломаны и не вывихнуты, хотя обычно… — и он деликатно замолк.

— Вывихов не наблюдаю, следов волочения тоже… — пробормотал Слава, внимательно осмотрев мягкие ткани, остановившись на плечах и проведя пальцами по алой бороздке на впалой груди. — Капитан! — оживившись, он оглянулся на Комарова. — На ней были украшения?

— Какие именно? — капитан деловито достал блокнот и ручку. — Опиши, только подробно.

— Ну… — Слава наморщил лоб. — Кольцо венчальное из белого золота с бриллиантом. Браслет, тоже золотой, такими… овальными звеньями. И ладанка на шее. На медной цепочке.

— Как? — переспросил капитан. — Че за ладанка?

— Кулон, оберег такой. Заговоренный на удачу. Если не присматриваться, можно принять за золото. Скорее всего, они так и решили, но потом поняли, что ценности добыча не представляет. И выбросили где-то неподалеку. Но если… если так и было, то вполне может быть, что найдутся и отпечатки.

— Тэ-э-э-экс, — с явно улучшившимся настроением произнес Комаров и торжественно спрятал ручку в нагрудный карман. — Линько! — гаркнул он так, что у Славы уши заложило. — Дуй сюда, сержант, живо!

Совсем еще юный Линько через полминуты был рядом.

Комаров включил отобранную у сержанта рацию и заорал: — Внимание в квадрате А, А1 и Б! Женское украшение из желтого металла, на цепочке, приметы… щас… — и кивнул Славе. — Размер…

— Одного не пойму, — сказал капитан, откричавшись и раздав подчиненным необходимые поручения. — На кой ей была эта штука, учитывая остальное. Золото, брюлики — и раритетный предмет культа. Она верующая, что ли, была?

— Не знаю… нет… — покачал головой Слава. — Вообще-то это моя вещь. В прошлом году подарили. Однажды она увидела эту штуку у меня дома и выпросила.

— И ты отдал? — удивился капитан. — Зачем? Такие вещи передаривать вроде как грех, к несчастью.

— Мы договорились, что вернет обратно, когда наиграется… — произнес Слава, припоминая обстоятельства «дарения». — Видимо, не успела. Твердила, что оберег обязательно должен принести невероятную удачу, верила в эту чушь, как ребенок. Я не спорил.

— Ладно, с этим все, — скомандовал Комаров, заметив, что Гурвич снова уходит в себя. — Еще что есть по трупу?

Слава вздрогнул, покачал головой. Заставил себя выговорить:

— Ничего.

— Ну и на том спасибо, — заключил капитан и одним быстрым движением застегнул молнию, скрывая под мерцающим чехлом ту, что уже никогда не проснется. — Поехали.

— Куда? — вяло поинтересовался Слава, но послушно отошел вслед за капитаном.

— Отвезу тебя в одно место, поговорим.

— Но разве нам не нужно в отделение? Ты говорил, придется давать показания…

— Туда всегда успеешь… — Комаров скептически покачал головой, глядя на Славу не то чтобы сочувственно, но как-то почти по-человечески. — Прошлый раз у нас не очень получилось, попробуем пообщаться в неформальной обстановке… Расскажешь, что надумал. Кстати, в квартиру твою сейчас лучше не соваться, там такой ад и Израиль после наших экспертов…

— Да, да… ты прав, — рассеянно пробормотал Слава. — Я согласен. И спасибо.

Внезапно он замолк, насторожившись. Капитан тоже прислушался. Знакомый, слишком знакомый голос донесся со стороны шоссе, и Слава так и застыл с одной поднятой ногой.

— Вот же ж, блядь, не успели все-таки, — прошипел капитан, досадливо оглядываясь. — Явились, мать его за яйца! А ну, слышь, Славка, давай в ту сторону, обогнем с тыла, я вроде как слева от наших машину ставил, не помнишь?

— Справа! — вспомнил Слава, и они побежали в лесок, хрустя ветками и время от времени поскальзываясь. Через полминуты у них за спиной раздался истерический крик: «Девочка моя! Родная, маленькая моя! Да что ж такое… господи, что с тобой сделали, боже, боже мой! Да отпустите вы меня, пустите!»

И вой, страшный, душераздирающий…

Слава заткнул уши, в таком положении и добежал до трассы. С минуту его трясло, потом вырвало. Комаров куда-то ушел, потом вернулся, сунул Славе начатую пачку апельсинового сока.

— Попустило? — поинтересовался, когда Слава, давясь, добулькал кислым соком. — Пошли, рассусоливать некогда. Страдать будешь потом.

 Тут в его кармане зазвонил телефон, Комаров предупреждающе приподнял руку и затараторил:

— Линько? А? Давай громче, че ты как баба шепелявишь! Нашли? Где нашли? В ямке у дороги? Ага… Ну да, вроде оно. Желтое такое, с гимнастом? Значит, так, поиски прекращаем, все красавцы, отлично сработали! Че еще? Да ладно… Ясно… Приобщай к уликам, пиши рапорт, премию гарантирую.

— Кто молодец? Я молодец! — провозгласил капитан, явно не страдая от ложной скромности. — Цацку нашли, сто пудов есть парочка несмазанных отпечатков. Думаю, вопрос решится за день-два. Та-акс… а это еще что за явление Христа народу? Тьху, блядь, не одно, так другое.

Слава снова остановился. В десяти метрах, опершись на капот густо заляпанной грязью BMW, стоял Сапковский.

— Слава, черт тебя побери, ты позвонить мог?! — Вадим выглядел растерянным и каким-то взъерошенным: наспех расчесанный, в наброшенной на плечи ветровке с замявшимся воротником и, что совсем уж не вписывалось в канву его личности — небритый. — Тебя отпустили? Или это конвой?

Капитан загадочно молчал, с интересом поглядывая на обоих.

— Зря ты приехал, — поморщился Слава, не чувствуя ни радости, ни облегчения. — Во сколько у тебя операция, в десять? Не выспишься. Поезжай домой. Я в порядке.

— Вместе и поедем! — заявил Вадим, кладя руку Славе на плечо. — Слава, послушай. Чернов практически в пути. Пока он в Таиланде, но билет на самолет уже куплен. Сегодня ночью, самое позднее — завтра самый лучший в городе адвокат будет здесь, мы тебя вытащим.

 — Так он же ж вроде как не под арестом, — насмешливо заметил Комаров, укладывая руки на груди и принимая позу зрителя. — Город покидать нельзя, а так… делай что хошь. Рано вы возбудились, господин доктор.

Слава отстранился, стараясь не смотреть Вадиму в глаза. Спрятал руки в карманы.

— Поезжай домой. Мне сейчас нужно в одно место, потом объясню… Видишь, — Слава развел руками, словно извиняясь, — какая ерунда творится. Но я разберусь. Потом я буду дома. У себя дома. Мои вещи… если не лениво, сгреби куда-нибудь или в гараж перетащи. Я позже приеду заберу.

Сапковский или не очень поверил, или сделал вид.

— Вещи… какие вещи… Слава, подожди. Ты сейчас не в себе, понимаю. Не делай поспешных шагов, притормози. Помни, я тебе не враг и на твоей стороне. Мы же… Мы так и не…

Слава чуть дернул подбородком, словно хотел ответить, но передумал. Отступил на шаг и покачал головой. Молчание было тягостным, хотелось одного: чтобы Вадим поскорее уехал.

— Вали-ка ты домой, доктор, — пробасил Комаров, звякнув брелоком с ключами. — А то простудишься еще, мне с твоим бультерьером не в кайф разбираться. И быстро, чтоб через пять минут духу твоего здесь не было!

— Позвони мне! — крикнул Сапковский, когда Слава открывал дверцу капитанской мазды. — Просто позвони, пожалуйста!

Слава не ответил. У него появилась идея.

У идеи не было четких очертаний, не хватало нюанса, намека, чтобы окончательно выйти на правильную дорогу. Комаров периодически пыхтел, но рулил молча, не задавал вопросов, даже музыку не включал.

Слава думал о первопричине.

Где-то существовало некое зло, возможно, не так уж далеко или в прошлом, и было не абстрактным, а конкретным. Ирочка чего-то боялась, боялась давно, инстинктивно жалась к большому и сильному, к мужскому плечу, способному укрыть, уберечь. Она долго пыталась оторваться от Славы и в конце концов приткнулась к Веретенникову, но он для этой цели не так уж годился. Помешанный на работе чиновник, вечно в отъезде, вечно занят… Слава время от времени заполнял существующий вакуум, но не понимал истинной сути проблемы. Понимала ли Ирочка? Знала ли угрозу в лицо? Наверное, да.

Слава задышал быстрее. Если предположить, гипотетически, что немифическое зло — человек из прошлой жизни? В теории можно даже представить, как он выглядел: не мальчик, но и не старый, а наоборот — здоровый и сильный мужчина, способный хладнокровно лишить жизни другого человека. Дальше… Ирочка искала защиту не среди чужих, а в своей среде. Кто-то из медиков? Врач?

Он откашлялся и залпом выдал Комарову первую порцию размышлений. Капитану идея показалась удачной.

— Значит, думаешь поискать в ближайшем окружении? Эта версия мне нравится. А как он вообще проявлялся, ее страх?

— Навязчивое желание выйти замуж, иметь рядом кого-то сильного или облеченного властью. Ей нравилось ощупывать мои мускулы, когда мы встречались, это было предметом гордости, именно это, а не мои мозги или даже возможности.

— Вот ты тоже Америку открыл, — фыркнул Комаров, — это ж, бля, бабы, они все такие. Чем больше мяса и толще хуй, тем привлекательней самец, епт.

Слава и бровью не повел.

— У нас в больнице были парни покрупнее меня, некоторые занимались бодибилдингом. Они интереса не вызывали.

— Потому что девочка наша была не дура и себе на уме, — невесело вздохнул Комаров. — Таким нужно все: и при бабле, и умный-красивый, и чтоб не пил, не курил, и цветы всегда дарил… — неожиданно чисто пропел он и пояснил: — Это песня такая была, лет тридцать назад. Я Ирину твою понимаю, сам такой, нужно все и сразу. Может, поэтому и холостякую до сих пор — не встретил похожую, например, на твою мать. Че еще там у тебя?

Слава какое-то время молчал, а потом быстро спросил, глядя в коротко бритый затылок водителя:

— Что у тебя с моей матерью, капитан?

Тот аж крякнул, потом беззлобно рассмеялся.

— Ну ты, бля… Тьху, надо ж было такое… Долго думал? Я и… Во дурак.

Слава промолчал.

— Ладно, спишем на шоковое состояние, — буркнул Комаров. — Ты мать не обижай. Не дите уже, а в женщинах нихуя не разбираешься. Так вот, между нами, мальчиками — все, абсолютно все красивые женщины — суки. Так их природа создала, карма такая ихняя, не вина. Тем ценнее исключения, понимаешь? Папаше твоему повезло, хотя оказаться на его месте… вот чего точно не хотел бы.

— Правда? — удивился Слава, поневоле втягивающийся в извечный мужской спор. — Это еще почему?

— Так надо ж соответствовать. Трястись всю жизнь, чтоб не увели. А вдруг она захочет чего-то, а у меня денег не хватит? А если забеременеет? Это ж с ума сойти можно, пока роды переживешь — чокнешься. В общем, не надо мне и задаром такого счастья… Не, не завидую я ему.

— Они стали ссориться, — сказал Слава неожиданно для себя. Обычно подобных тем он избегал, а сейчас почему-то вырвалось. — Сначала думал — это из-за меня и Вадима, а теперь… Не знаю. Может, кризис какой-то у них?

— Может, и кризис, — кивнул капитан. — Но вины с себя не снимай. Поднасрал ты им порядком этим своим пидарством. Марина Викторовна очень переживала. Любит она тебя, идиота.

— Она что-то обо мне рассказывала? — спросил Слава, не особо рассчитывая на честный ответ. И был удивлен, услышав:

— Практически ничего, приватность твоей личности и всякое такое. А вот о себе — рассказывала. Например, как участвовала в конкурсе имени этого… как его…

— Горовица, — подсказал Слава.

— Во-во, точно. Я в этом не разбираюсь, пару раз ходил с подругой на концерты — засыпаю и все, даже храплю! А вообще… — Комаров почесал затылок, — я против всего этого.

— Против чего?

— Что бабы, красивые и талантливые, бросают работу и становятся наседками. Это ж, блин, нечестно со стороны нас, мужиков. И никто не парится, всех все устраивает, бля. А почему она не пошла преподавать? Музыку, что там… сольфеджио всякое?

— Папа был против, — нехотя пояснил Слава. — Не хотел, чтобы она связывалась с преподаванием, там вечная нервотрепка и работа неблагодарная, а маме нравилось быть в свободном полете, ни от кого не зависеть.

— Вон оно что… — протянул Комаров. — Только ведь, скажу тебе по опыту: ни от кого не зависеть, это, брат… утопия. Все, приехали.

Пока шли к парадной, освещенной двумя фонарями, Славу снова замутило. Войдя в квартиру, он попросил у хозяина стакан воды и бессильно прислонился к стене, где и простоял, пока тот отсутствовал.

— Пей! — велел капитан и протянул Славе стакан, от которого неаппетитно пахло прелыми листьями.

— Что это? — Слава с опаской поболтал мутной жидкостью.

— А хер его знает! — беззаботно отозвался Комаров. — Батя из села привозит. Убойная дрянь. Но от похмелья помогает и мозги прочищает отлично. Да не ссы, пей!

Слава залпом опрокинул в себя сомнительное пойло, на вкус оказавшееся не лучше, чем на запах, и даже сумел сдержать рвотный позыв.

— Я пару звонков сделаю, осматривайся, — и капитан исчез в глубине квартиры. Слава разулся, побрел вутрь.

То, что Комаров жил в хрущебе, — не удивило, трешки, перепланированные из пятикомнатных, — не редкость. Но то, что квартира эта с нехилым таким ремонтом и под завязку напичкана дорогущей техникой — впечатлило.

— Выбрал хату из-за соседей, — хохотнул Комаров, наблюдая за гостем. — Долго искал, еле нашел. В каждой квартире, соседней с моей, жильцы — бывшие зеки: где муж, где батя, где сын-дочь. Обходят меня не десятой — двадцатой дорогой. Ремонт, музыка громкая — я очень музыку уважаю, иногда позволяю себе, — похрен. Терпят, суки! И нервотрепки нет, что ограбят или под коврик в коридоре собачье дерьмо подкинут. Скажи, классная идея?

Слава так не считал и продолжал осматривать квартиру, задержавшись на невероятно стильной, в прямом смысле роскошной комнате. Сочетание белого, серого и терракотового, серебристые портьеры и нежные ковры создавали впечатление гостиной особняка средней руки где-то в Ницце.

— С итальянского каталога слизал, — немного смутился хозяин. — Ломал-ломал голову, а потом сказал дизайнеру — вот как здесь хочу, один в один. По миру меня, мерзавец, чуть не пустил, но сделал неплохо. Скажи, круто?

Слава мрачно тронул изящную напольную вазу. Идеальную чистоту дополнял ненавязчивый запах свежести. Да, на уборщице хозяин тоже не экономил.

Комаров истолковал выражение лица гостя по-своему.

— Думаешь, на взятках ремонт поднял, да? Как там… оборотень в погонах? Не без этого, конечно, всякое бывало, но в этой жизни кто не крутится, тот педали крутит.

Слава каламбура не оценил.

— Ну да, конечно, — медленно и мрачно проговорил он. — Где-то я уже это слышал: «не я такой, жизнь такая». Только вот после вас, таких предприимчивых, горы трупов. Горы свежих трупов высотой с Эверест, капитан. А потом родители девочки — девятнадцать лет, тридцать два ножевых, двенадцать в живот, остальные в шею, грудь, половые органы — говорят, мы заявление не подавали, у него же связи в органах, спасибо, что живой оставил, у нас еще дочка есть, страшно.

Комаров позеленел и набычился, показное добродушие вмиг слетело с него, будто и не было.

— Во уебок. Ты, пиздюк самодовольный, когда прыщ на сраке вскочит, — диагноз гангрена пишешь? Не? А чего ж обобщаешь так смело, а, мурло неблагодарное? Если бы все было так, как в газетах брешут, то не пришлось бы мне десять лет на дядю ебашить: с утра на службу в отделение, а ночью не в постельку теплую, а по второму кругу. Без сна, отдыха, жрал всякое дерьмо. Женщину любимую потерял. Потому что некогда было смотреть — как она там и с кем. Да и сейчас, как видишь, не особо отдыхаю.

— Так откуда же доходы? — нисколько не пристыженный отповедью, поинтересовался Слава. — Хотя мне без разницы. Каждый сам выбирает, как жить.

— Вот именно! — сказал капитан, слегка успокоившись. — За исключением мальчиков, которые всю жизнь живут за спиной папочки. Но вместо того, чтобы быть тише воды ниже травы, создают, блядь, всем проблемы. И выебываются еще. Ну, а чтобы ты там себе теорий не строил, фантазер недоделанный, то я напомню, что есть такое понятие — частный сыск. И платят за эту работу не в пример лучше, чем за службу обществу. Так-то.

Слава решил, что с Комарова достаточно, да и момент для выяснений неподходящий.

— Ладно, капитан, брек. Был неправ, каюсь, нельзя всех под одну гребенку, — ответил примирительно. — Считай, мы квиты. За прошлый раз.

— Засранец злопамятный, — буркнул капитан. — Въебать бы тебе… Ладно. Идем на кухню.

Выпить капитан не предложил, зато у него оказался огромный, прямо-таки впечатляющий запас чая — три полки. Обхватив руками большую корявую кружку с надписью «Господину Капитану на вечную память», сделанную, скорее всего, в тюремной мастерской, Слава сделал пару глотков, толкнул ложечкой ломтик лимона.

— Ее же не в лесопосадке убили, верно?

— Нет. В машине. Ищем джип или минивен черного цвета, ориентировки уже разослали.

— Так есть свидетели? — удивился Слава.

— Я тебе этого не говорил, — ответил Комаров, глядя на Славу со странным выражением. — В общем, слушай сюда. Дело это у меня отберут, вопрос пары часов. Свои или прокурорские, не важно. Оно перспективное: улики, труп почти свежий. Свидетель, опять же, идет на сотрудничество. Поэтому тут дело принципа, да и лычки новые не помешают. Я в этой игре аутсайдер, но у меня есть козырь, можно сказать — личный трофей. Ты. Так что допрос произведем прямо сейчас. Под запись. Предупреждаю сразу — все, что услышу, использую. При всем уважении к твоей матери. Ну что, готов?

Слава задумался. Деревенский отвар действительно помог, голова работала четко, мысли начинали проясняться.

— Цель у нас одна, — сказал Слава, настраиваясь на конструктив. — Но у меня вопрос. Пока мы общаемся, убийц уже ищут. У твоих коллег оперативные данные, они могут прочесывать местность, штудировать базы данных. Может, разумнее присоединиться к остальным?

— Неа… — покачал головой Комаров. — Тут главное иметь везде своих людишек, а их есть у меня, и доступ к общей базе тоже. Но они пока не знают точно — кого искать, а я скоро узнаю. Чуйка в этом деле меня ни разу не подводила.

— Итак, — капитан хлопнул в ладоши и примостился на широком подоконнике, опустив тощий зад между юккой и огромным развесистым каланхоэ, видимо, тоже деревенским презентом. — Есть три рабочих версии: Никифоров, чокнутый муженек и ты. Муженек только что с поезда слез, Никифоров хер знает где и не факт, что живой, а ты, кстати, видел ее последним. Что, удивлен? Все всегда удивляются. Не такие уж мы дуболомы, система давно отработана. Так что давай, доктор, предъявляй хронометраж. И чем точнее, тем лучше. Вопрос номер раз: когда в последний раз видел погибшую?

— Три дня назад, — сказал Слава. — Она в клинику приходила.

— А врать нехорошо, — укоризненно и в то же время удовлетворенно сказал капитан. — В шесть вечера не ранее чем вчера ее видели возле дверей твоей квартиры.

— Я там не живу, — Слава нахмурился, размышляя, кто мог сообщить про Ирочку. Наверное, баба Клава, вечная коммунистка, почему-то считающая Славу антихристом.

— И? — подбадривающе поднял брови капитан.

— У нее ключи были, — вздохнул Слава.

— Ясненько! — капитан снова был удовлетворен. — А зачем ей нужны были ключи от твоей квартиры?

Слава хоть и ожидал этого вопроса, напрягся.

— Ильи часто не было дома, Ира скучала.

— И вы там с ней встречались? В твоей хате?

— Иногда, — признался Слава. — Но мы не… спали, если ты об этом. Просто общались. Иногда она там ночевала, когда Илья уезжал…

— Дружба, что ли? — не поверил капитан. — У тебя ж другая подружка была, та, что в отделение названивала — Вера, вроде?

— Варя, — Слава грустно развел руками. — Она в отношениях. Я дал её парню обещание, что до свадьбы не буду обременять ее своим обществом. А с Ирой… — Слава попытался подобрать определение. — Сложно объяснить. Я всегда был ей нужен, даже после замужества. Ирочка, она… всегда была какая-то неприкаянная, вечно в поисках приключений, я же рассказывал. Я чувствовал ответственность за нее.

— Да уж, — Комаров осуждающе покачал головой, слез с подоконника, вытащил из шкафчика коробку с финиками, один бросил в рот, коробку пододвинул к Славе. — Угощайся. Хороши оба. Одна от мужа гуляет, второй покрывает. А красивых слов про заботу и прочее я тебе сколько хошь могу наболтать. С кем еще она там встречалась?

— Да ни с кем, — Слава поморщился. — Ей вообще не до этого было, не до секса, в общем.

— И следов не находил? — удивился капитан. — Ни разу?

— Нет, — упрямился Слава. — Ни я, ни домработница.

— Что она там делала? Наркота, алкоголь?

— Нет, это точно нет, — быстро сказал Слава. — Она принимала лекарства, тонизирующие, транквилизаторы. От анорексии, от тревожности, от депрессии. Довольно сильные.

— Ого, — удивился капитан. — Вот это удачно девка замуж вышла… Только ж поженились — и уже депрессия? А назначил кто? Невропатолог?

— Веретенников. Он сам ее лечил.

— За-ме-ча-тель-но! — капитан просиял и снова взгромоздился на подоконник. — И что, пила она эти колеса, и как? Помогало? Как она себя чувствовала в последнее время?

— Как любой человек на антидепрессантах. Реакции заторможены, рефлексы снижены. Часто была сонной, вялой. Могла приехать ко мне и весь день проспать.

— Ясненько… — пробормотал капитан себе под нос. — Вот тоже еще один урод, бля. Удержать жену не может, пичкает таблетками так, чтобы та еле на ногах стояла. Вы там все, что ль, такие? Айболиты сраные.

Матерный спич прервал телефон, и капитан отошел с прижатой к уху телефонной трубкой, бросив на гостя недобрый взгляд.

Слава опустил локти на стол, обхватил голову руками.

Комаров не обвинял его в случившемся прямо, но вывод был на поверхности — Слава должен был вмешаться, и тогда, возможно, все было бы иначе. Должен был отговорить Иру от глупого замужества, дать понять биг боссу, что он мудак, прервать затянувшуюся игру с Вадимом. Но был безволен, слеп и глух. Считал долг выполненным только потому, что давал несчастной девочке приют, не удосужившись разобраться с причиной ее неприкаянности. Слишком уж много всего смешалось в этом винегрете: Сапковский с его интригами, обезумевший Веретенников и риск вылететь с работы, которая начинала приносить настоящее удовольствие, отец, оказавшийся провидцем, мама… Прав капитан, прав.

Он заглянул в телефон. Вадим прислал три сообщения. Волнуется. Ну, это у него скоро пройдет.

«Я хочу, чтобы ты вернулся. Возвращайся, пожалуйста».

«Я в порядке. Завтра поговорим».

Конечно, говорить придется. Это справедливо. Тем не менее, та глава жизни окончена. Если она вообще начиналась.

Капитан вернулся с серьезным видом, бутылкой коньяка и плиткой швейцарского шоколада.

— По глотку не повредит, — сказал он, открывая крышку и разливая алкоголь по бокалам. — Держи. В общем, так: мои орлы нашли кой-какие вещички в мусорном контейнере коттеджного поселка, недалеко от места, где девочку нашли. Ничего не знакомо? Костюм спортивный светло-серый с капюшоном, размер М, сумка женская кожаная, светло-бежевая, кроссовки серые с розовыми вставками. Белье черного цвета.

— У нее был такой костюм и сумка, — подтвердил Слава. — Что это нам дает?

— Раздели уже мертвой, значит, убили в городе, — ответил Комаров. — Иногда это важно. На фурнитуре сумки есть пальчики, и на кроссовках. И еще кое-что. Наши предполагают, что на нее напали у твоего дома. Прямо перед подъездом. У вас там теплотрассу ремонтируют, так?

— Да, — негромко отозвался Слава. — Во двор заехать невозможно из-за труб и траншей, из трех фонарей один горит и то еле-еле. Но сейчас работа стоит, вроде как на следующей неделе начнут.

— У вагончика ремонтников нашли отпечатки мужской обуви, кровь и несколько светлых волос. Там все случилось — ее оглушили, после чего затащили в машину, где и убили.

— Но зачем? — вырвалось у Славы. — Что она им сделала?

— Зачем? — хмыкнул Комаров. — Я думал, ты мне расскажешь.

— Никифоров не видел ее никогда в жизни, — пробормотал Слава. — Значит, он тут ни при чем?

— Я почти уверен — очень даже при чем. Но чтобы связать его и Измайлову, мне не хватает данных. Он больной на голову отморозок, но есть неприятный факт — отпечатки на медной цацке не его. Еще со времен побега из санатория нашего алкаша где-то прятали, сообщник важен для нас как воздух. Не смог бы Никифоров в одиночку все это провернуть. Напасть, убить, зарыть труп — мог, но планировал кто-то другой. Кто-то чистый, потому что этих пальчиков нет в базе. Думай, Слава, думай. Ты, Ирина, Никифоров — и еще один, четвертый. Найдем его — раскроем дело.

— Ну… — Слава растерянно заморгал, потер ладонями виски. — Ей, конечно, завидовали, но, в основном, женщины. Мужчины только слюни пускали. Я даже близко не представляю…

— Ладно, зайдем с другого конца, — сказал капитан и выключил запись. — На-ка вот, — он протянул Славе листок бумаги и карандаш. — Набросай ваших общих знакомых, женщин пока исключим, пиши мужиков. Таких, чтобы с вами обоими пересекались. Начнем с близкого круга, а там посмотрим.

Минут двадцать Слава пыхтел над листком, зачеркивал фамилии, вписывал новые, снова кого-то зачеркивал…

— Вот, — протянул он листок, исписанный с двух сторон в три столбика — имя, фамилия, место работы или учебы. Капитан внимательно прочел обе стороны, перевернул, и тут ему снова позвонили.

 В этот раз он не стал уходить. Выключив мобилу, устремил на Славу долгий печальный взгляд.

— Тринадцать лет назад Ирина Измайлова проходила как потерпевшая в деле о педофилии. Пострадавшие — пятеро девочек от десяти до пятнадцати лет. Подозреваемый — руководитель модельного агентства «Серебряный шар», продюсер. Снимал детское порно и толкал за бугор. Потом кто-то из малышек пожаловался родителям, те забили тревогу. В итоге…

— Их отмазали? — спросил Слава, уже понимая, что прав.

Комаров зло скривился.

— Да. Родители отступили, дело закрыли, продюсер свалил за бугор. Кстати, мать Ирины та еще… Первая отозвала заявление, вроде как квартиру он им купил… А потом, вместо того, чтобы обеспечить ребенку нормальное детство, отдала в другое модельное агентство, не намного лучше первого — оттуда тоже поступали жалобы, правда, дело так и не открыли. Так что не удивительно, что она опасалась мужчин определенного типа. Детская травма… Бедная девчушка. Сломали ей жизнь.

— Она ничего мне не рассказывала, — убито пробормотал Слава. Становилось понятно, почему у Ирочки не складывалось. Стокгольмский синдром… Теперь он понял свою ошибку — Ира не боялась, она подсознательно искала нестандартных отношений — таких, к каким с детства привыкла. Может, именно поэтому так цеплялась за старого приятеля.

У Славы дрогнула щека, лицо исказилось. «Я убил ее, — носилось в голове горячим вихрем. — Я убил ее два раза. Я».

— Вижу по роже, у тебя в башке уже хуйня какая-то завелась, бросай! Сейчас не до соплей, работаем! Я прочитал твой список. Людей слишком много. Выбери десятерых, которые, на твой субъективный взгляд, способны на подобное. И подчеркни.

— Никто! — твердо заявил Слава. — И фантазировать в этом деле я не стану.

— От упертый, — капитан почесал в затылке и пошел на компромисс. — Ладно. Давай тех, кого сам терпеть не можешь, не уважаешь. Кому не доверяешь, враги, недоброжелатели, завистники.

— Мои или ее? — уточнил Слава. — А то у меня недоброжелателей — вся гастроэнтерология.

— Не важно. Чего ж они тебя так не любят все?

— Мой любовник очень своеобразный руководитель, мягко говоря — тиран. Боюсь, с тех пор, как мы сошлись, стало только хуже. Кого не уважаю… — Слава немного подумал. — Ну вот, Лукин Коля. Работает в терапии, в физкабинете. Неделю назад у нас был конфликт, на почве вымогания денег у неимущих больных.

— Че так?

— Я предупредил его: будешь брать с моих пациентов деньги за процедуры — окажешься у меня на столе со сломанными ногами. Он полез бить мне лицо, потом, правда, передумал.

— Не то, — поморщился Комаров. — Туфта какая-то, за это не убивают. Он Никифорова вообще знал?

— Нет, — покачал головой Слава. — Они вместе с Ирой учились в медколледже. Но Коленька и вправду козел редкостный. Его столько раз уволить хотели, но Веретенников не дал и рапорт начмеда не подписал, потому что за Коленьку вступились.

— Херовое у вас начальство, — констатировал капитан. — У нас, правда, не лучше.

Слава подумал о том, что сравнение ментовского начальства с руководством известнейшей клиники вряд ли корректно, но логичная мысль внезапно прервалась. Что-то щелкнуло, даже не в голове — в животе. Он повертел в пальцах листок, потом застыл, отодвинув бумагу. Комаров тоже замер.

— Капитан… Слушай, анализ грязи из-под ногтей…

— Кровь на группу? Дык сделали на месте, у нас же лаборатория на колесах. Девочка умница, очень помогла, материала хватило, и ДНК-тест в работе.

— Ты можешь сейчас узнать, какой группы была кровь? — спросил Слава. — А я пока водички попью.

Комаров даже не пикнул — сразу полез за телефоном, а Слава набрал воды в коньячный бокал и жадно выпил. Застывшие пальцы снова стали живыми, теплыми, сердце билось ровно. Тук-тук. Тук-тук…

— Кровь разная, — сказал Комаров после коротких переговоров. — Ее собственная — четвертая. Вторая — это точно наш псих. И…

— Первая, как у меня, — перебил Слава. — Первая группа крови была у второго убийцы, верно?

— Да, — тихо сказал капитан. — Правильно. Говори.

— Все ваши выводы верны, капитан, за одним исключением. Действующих лиц не четверо, а пятеро.

— Ну? — капитан недоверчиво уставился на Славу. — И кто же пятый, я его знаю?

— Конечно. Но давайте по порядку. В то, что Никифоров ненавидел меня, — верю. И мотив для убийства у него был. Моего убийства, Ирина тут ни при чем. А если ее смерти желал кто-то другой? Сообщник? Но у нее не было врагов среди известных мне мужчин, разве что ухажеры, которых она оттолкнула. И тут я подумал…

— Ты коту уже не только яйца оторвал, ты ему еще и кишки выпустил. Не тяни! — не выдержал Комаров.

— Возможно, Ирочка не цель. Она средство. Есть человек, который ее терпеть не мог, он же ненавидел меня, Сапковского, и он знал Никифорова. Давно знал, еще до моего появления в гастроэнтерологии. А еще этот человек ненавидел Веретенникова. Так уж повелось, что без визы главврача у нас никого не увольняют. Илья Ильич — последнее звено в кадровой цепочке медперсонала. В остальном он мало что решает, но снимать и назначать на должности — его епархия… Второй убийца — мой бывший коллега, да-да, я почти уверен. Звони своим, капитан. Звони.

Комаров отхлебнул коньяк из горлышка, хлопнул Славу по плечу и достал телефон.

Машину отыскали еще до рассвета, в двадцати километрах от города. Обивка, сиденья и даже стекла старого Чероки были так густо забрызганы кровью, что следователям пришлось переодеваться в защитные костюмы. Нашелся и Митя Дубинин — там же, на полу. Сообщник, вероятно, намеревался отпилить ему голову ножовкой, но не справился с задачей и бросил на половине, от разочарования истыкав бывшего приятеля этим самым инструментом. Митя был искромсан до такой степени, что труп пришлось укладывать в два пакета. Вещей в машине не было. Далеко, да еще и пешком, Никифоров не ушел — его обнаружили в соседнем селе. Пьяненький, он сладко спал под деревом у дороги, уложив голову и коричневые от крови руки на спортивную сумку, куда были уложены пачки долларов. Семьдесят семь тысяч и пара сотен по мелочи.

Джип принадлежал Марианне Олеговне Бочкиной, сорокалетней сожительнице Дубинина, на Митю была оформлена доверенность. В отделении несчастная женщина упала в обморок, а после истерически рыдала, утверждая, что на джипе любовник ездил исключительно по частным вызовам. Мадам Бочкина строила относительно сожителя далеко идущие матримониальные планы, из чего следовало, что никаких вопросов своим поведением он у нее не вызывал.

Обыск в доме подруги не дал ничего, в квартире Митиной матери, пребывающей на заработках за границей, обитали квартиранты, своего жилья у него не имелось. Этот факт был первым, но не единственным пробелом в деле Никифорова, ведь где-то же алкоголик-душегуб прятался все это время. Однако отмытый от крови, протрезвевший убийца молчал.

Перед героем дня, капитаном Комаровым, замаячили майорские погоны, а Слава, проведя в отделении пять часов, удостоился персональной благодарности областного прокурора и в качестве особого расположения одним из первых узнавал новости. Его поили чаем, кормили ватрушками, благодарили за помощь и очень жалели. Домой ценного свидетеля отвезла одна из сотрудниц на своей машине — это уже Павелкин озаботился, чтобы убитого горем доктора не допекали настырные акулы пера.

Опустошение было настолько сильным, что Слава не сразу осознал, что очутился дома, у себя в квартире. Здесь царил нехудожественный беспорядок, впрочем, ничего ужасного, свинство коллег Комаров явно переоценил. Послонявшись из угла в угол минут двадцать, Слава сел на постели и принялся гипнотизировать телефон. Нужно позвонить Вадиму, прямо сейчас, иначе будет совсем бессовестно.

И что сказать?

«Прости, дорогой, я тут подумал…»

«Послушай, я посидел и вдруг понял…»

«Помнишь, ты говорил, что между нами в любом случае не…»

Охуеть начало. Но едва наметившаяся мысль о том, что эпопея с Сапковским завершена, окончательно оформилась и превратилась в уверенность. Можно было к себе не прислушиваться, не задавать бессмысленных вопросов и не уклоняться от ответов. Он просто не сможет продолжать, теперь точно нет. Главное, ничего не объяснять. Не сегодня. Потом. Он умный, должен понять.

Телефон завибрировал, словно отреагировав на последнее утверждение.

— Отпустили? — Сапковский начал с главного. — Я звонил в РОВД, там сказали, ты дома. Удалось поспать?

— Я… не знаю… — ответил Слава рассеянно. — Плохо соображаю, может, и спал… не помню…

— Ясно. Глотни снотворного и спи! — велел Вадим и добавил: — Я приеду вечером.

— Не надо! — быстро сказал Слава, почему-то испугавшись. — Не нужно приезжать. Давай завтра поговорим, ладно? Я в порядке, устал просто как собака.

— Завтра так завтра, — без особого оптимизма проговорил Вадим и отключился.

 Слава облегченно выдохнул. Завтра он что-нибудь придумает.

Со снотворным проспал три часа, а вечером поехал к родителям: нужно было рассказать о случившемся, пока подробности ночного происшествия не просочились в газеты. Мать расплакалась, повиснув у Славы на шее, и весь вечер ходила, держа сына за руку, словно боялась, что он исчезнет. Отец выглядел больным и страшно уставшим, он похлопал Славу по плечу и сказал: «Крепись, мой мальчик. Крепись. Жить так непросто». После ужина и короткого разговора он ушел в свой кабинет и больше не выходил.

— У папы проблемы? — забеспокоился Слава.

— Не знаю, что и думать! — мама прижала к распухшим глазам носовой платок. — В Израиле умер ребенок, которого оперировал папин ученик, Адам был очень расстроен. Но это случилось две недели назад. А в последние дни, по вечерам, он запирается в кабинете и разговаривает с кем-то по телефону, иногда на повышенных тонах, и мне ничего не рассказывает! По-моему, снова поссорился с Петровым.

 — А, это… — облегченно вздохнул Слава. — Сколько раз они уже ссорились… Всю жизнь. Ничего, помирятся.

— Останься у нас сегодня, прошу тебя! — снова заплакала она, когда сын принес на кухню тарелки. — Я просто не вынесу, если ты уйдешь, с ума сойду!

— Конечно, я останусь, мамуль, — пообещал Слава, глядя на заплаканную мать со щемящим сердцем. — Если хочешь, поживу у вас какое-то время. Так соскучился.

— Господи, ну конечно, хочу! — воскликнула Марина и побежала в бывшую детскую стелить постель.

— Извини, что вмешиваюсь, хотя обещала этого не делать… — сказала она позднее, осторожно присев на кровать сына. — Вадим знает, что с тобой? Или ты… решил вернуться?

— Я отвечу на все твои вопросы, не волнуйся, — ответил Слава, ласково поглаживая маму по руке. — Конечно, он знает, мы говорили утром. Да, решил вернуться. Вещи заберу на днях, там видно будет. Все наладится, мы же цивилизованные люди, хоть и геи. Теперь у него есть Марк, так что утешится. Мам, вы еще покупаете у тети Шуры домашнее молоко? Чего-то захотелось.

— Будет тебе молоко, — Марина смахнула слезу и шмыгнула носом. — Как же я рада видеть тебя, сыночек. Какое же счастье, что ты у меня есть, родной мой. Сейчас принесу, ложись.

Мать вернулась с чашкой теплого молока и большим желтоватым конвертом, по виду совсем старым.

— Пей, — она погладила сына по темной макушке. — Знаешь… у меня столько раз менялось к нему отношение. От безразличия до ненависти. Но в тот раз он поступил как порядочный человек.

— Сапковский умеет удивлять, — сказал Слава и сел по-турецки, с наслаждением отхлебывая напиток детства из любимой чашки. — Он лучше, чем сам о себе думает, и в любом случае не стал бы принимать участие в этой мерзости, а предупредил бы меня. Но когда он отозвал свой голос и вышел из состава комиссии — я удивился. 

— Папа был ему очень благодарен, они даже пожали друг другу руки, — тихо сказала Марина. — Так странно… Ты знаешь, Славочка, мне кажется, они в чем-то похожи. Папа и… Оба могут найти в себе силы жертвовать чем-то второстепенным ради главного. Они же были близки, да, — Вадим и этот парень, Никита?

— Спасибо, мам. — Слава вернул матери пустую чашку и поцеловал ее в щеку. — Да, были. После инцидента с экспертизой все закончилось, во всяком случае, Вадим так утверждает. Но это уже не важно. Про тест, кстати, могли бы мне и рассказать!

— Рассказать о чем? — Марина пожала плечами, недоумевая. — Что ты сын своего отца?

— Не знаю… Архипов был уверен, что папа заказал экспертизу ДНК, потому что сомневался в моем происхождении. Уж слишком резво я появился.

— Ты появился тогда, когда должен был появиться! — сердито произнесла Марина. — Но план шантажа изначально был обречен на провал. Во-первых, я знала про тест. Во-вторых, вашему Архипову так и не сказали результат, только фамилию заказчика. Ну и вообще. Глупо судить о других людях по своему моральному уровню. В любом случае Адам послал бы его куда подальше.

— Подозреваю, Никита сделал это для Сапковского, — невесело вздохнул Слава. — Добился, правда, обратного эффекта. Да, мы неплохо ладим в последнее время, а после разговора с папой он изменился, но вчера ночью… я сидел на чертовой поляне без единой мысли в голове, а потом встал и понял, что все. Все кончилось. Если бы не мой эгоизм и не мое упрямство, Ира была бы жива. Связь с этим человеком всем принесла только несчастье.

— В тебе говорит горе, а не рассудок, — вздохнула мать. — Мы ведь даже не знаем, какой был мотив. Возможно, ты вообще здесь ни при чем, а всему виной — безумие? Твой папа до сих пор боится выпускать меня вечером одну. И Галю тоже. Сидим дома, как две курицы.

— Я давно хотел спросить, — сказал Слава, отодвигаясь, чтобы мать могла сесть удобнее. — Как у вас с папой вообще, ну… сложилось? Вы такие разные. Почему он тебе понравился? За что ты в него влюбилась?

— Ну так и спросил бы давно, раз хотел, — Марина слабо улыбнулась. — Тут нет ничего невероятного, хотя между «нравится» и «люблю» — разница огромная, ты должен это понимать. Да и не сразу все произошло. Видит бог, не в том я была состоянии, чтобы думать о подобных вещах. Адам казался мне слишком взрослым, очень серьезным, и я его немного боялась. Мама первая заметила. Говорит мне: наш доктор на тебя смотрит так странно. А я ей: наверное, что-то нехорошее на снимке нашел. И потом прямо спросила: доктор, вы так смотрите, что мне не по себе. Он извинился и ответил, что иногда ему трудно отвести взгляд. А я… синяки, отеки, голова забинтована… И он — с этим своим взглядом. Адам дал мне месяц, чтобы я смирилась со смертью Игоря, а потом объяснился. Это было очень серьезное и торжественное объяснение, немного старомодное, и скажу честно — я растерялась. Я не была готова.

— Ты ему отказала?

— Нет. — Марина покачала головой. — В том-то и дело. Не смогла. Он словно загипнотизировал меня, ввел в транс — одним только голосом. Ох, как же кричала и ругалась мама! Умоляла поговорить с ним еще раз, собиралась скандал устроить — и устроила. Но не тут-то было… — Мать выпрямила тонкую спину и чуть нахмурилась. — Не знаю, что произошло. То ли сила его личности произвела впечатление, то ли что-то еще, но я заупрямилась, и родным пришлось смириться. Адам устроил так, что зарегистрировали нас очень быстро, со дня моего согласия прошло чуть больше недели. И с того самого первого дня новой для меня, непривычной и таинственной семейной жизни, я ощущала, что рядом со мной не просто отличный врач и замечательный человек, а мужчина. Не друг. Объяснить это сложно, но женщины обычно понимают. Он не сюсюкал со мной, не изображал отца или учителя. Но каждый его поступок, каждый жест был мужским — без лицемерных гендерных компромиссов.

— Сложно не заметить в этой идиллии признаки патриархата, — осторожно высказался Слава. — Тебя это не смущало?

— У меня всегда был выбор, — заметила мать. — Не иллюзия выбора, а реальная возможность влиять на ситуацию. И скажу тебе честно — созданный Адамом мир подходил мне гораздо больше, чем мир родителей, когда мама за рулем, а папа на заднем сиденье со мной и моими куклами. Мне нравилось, что рядом со мной сильный, умный, талантливый мужчина, пусть даже немного властный. Я чувствовала себя королевой рядом с королем, уж извини за пафос.

— А как же Игорь?

— Адам не мешал мне скорбеть, но как только я узнала о беременности, мысли об Игоре отошли на третий план. Это жестоко, но такова жизнь. Школьный приятель был всего лишь мальчиком, твой отец был мужчиной. И ему пришлось покорять не кроткую Золушку, а избалованную принцессу. Адам всегда был для меня… не знаю… кем-то вроде мага тайного ордена. Ну что ты смеешься? Вон даже твой Сапковский проникся, а я до сих пор иногда покрываюсь мурашками, когда он на меня смотрит ТАК.

— А зачем вообще был нужен тот тест? Кто был инициатором?

— Ох… Это все бабушка Мадина. Она годами доставала Адама своим недоверием, так ядовито подначивала, что он выбрал самый верный способ заставить ее успокоиться. Сделал тест на отцовство, вставил в рамочку и вручил ей. Она ненавидела его до конца жизни.

— Что-то в этом роде я и предполагал, — проговорил Слава задумчиво.

— Только спустя годы я осознала, как тяжело ему было с моей семейкой. И со мной.

— Да и со мной тоже непросто вышло, — вздохнул Слава. — И думается мне, этот конверт у тебя в руке тоже что-то означает.

Мать хитровато прищурилась, ее слезы почти высохли.

— Означает, но это совсем из другой оперы. Помнишь, я говорила тебе, что где-то уже видела твоего Вадима? Так вот, кое-что есть. Сначала не хотела показывать, но раз уж ты решил оборвать эту связь, можно.

Слава вынул из конверта фотографию. Она была старая и выцветшая, довольно большая.

— Что это? Никогда раньше этого не видел.

— Из бабушкиного альбома, там дальняя родня, ничего интересного. Смотри внимательно. Никого не узнаешь?

Слава всмотрелся. Восьмидесятые. Старая дача. Видимо, домашний концерт к какому-то дню рождения. Мама лет двенадцати, в белом платье и смешном веночке в окружении подружек стоит возле старенького пианино, его Слава уже не застал. Бабушка в жемчугах и с высокой прической горделиво любуется внучкой. Она тоже играла на таких концертах, только на аккордеоне, он есть на фотографии. Усатый дедушка Витя в костюме и галстуке, чем-то похожий на Марка Твена. Нарядные родственники, какие-то люди, наверное, соседи, их дети.

Слава посмотрел на мать, та не улыбалась, и он снова перевел взгляд на фото. Стоп. Нет, показалось. Или да…

— Это он, — кивнула мать. — Присмотрись. Я тоже не сразу узнала.

Светловолосый мальчик на самом краю фотографии, чуть младше мамы. Слава никогда в жизни его бы не узнал, если бы не взгляд. Пристальный, недетский взгляд в камеру. Ребенок был очень толстый, с пухлыми щеками и двойным подбородком, покоящимся на толстой шее. Он стоял, закусив губу, рядом с такой же толстой блондинкой в ситцевом платье, довольно неряшливом, диссонирующим с праздничной обстановкой. Лицо женщины было одутловатым, губы сжаты — здешнее общество ей явно не нравилось.

 — Помнишь Розу Григорьевну, нашу соседку? Ту, что называла тебя космонавтом, после того, как ты с их забора в крапиву сиганул? Они не жили на даче постоянно, только летом, и, чтобы привести все в порядок, весной нанимали уборщицу. Она потом жила у них весь июнь, с ребенком.

— Да, теперь я вижу… — пробормотал Слава. — И что же с ней стало?

— Даже по фото видно, что женщина выпивала. Когда я нашла этот снимок, сразу позвонила тете Розе — с памятью у старушки неважно, но кое-что она вспомнила. Мария, так звали мать Вадима, в тот же год умерла, ребенка забрала тетя и увезла к себе, куда-то в Прибалтику. Сюда он вернулся уже студентом, с другой внешностью и под другой фамилией. Тетя, кстати, жива до сих пор. Поинтересуйся.

— А отец? — осторожно спросил Слава, с жадностью выискивая знакомые черты, но за слоем жира они практически не прослеживались, узнаваемыми были разве что глаза.

— Тетя Роза не знает. На фото Вадиму девять лет. Скорее всего, у мальчика гормональное расстройство, а мать им не занималась. Невероятно, правда?

— Я всегда знал, что у Сапковского поразительная выдержка и сила воли. Получается, фамилию он придумал себе сам?

— Похоже на то. Спросишь, если захочешь. Оставить тебе фото? Спокойной ночи, родной.

Они встретились на следующее утро на работе. Вадим — как всегда, безупречный, но с синеватыми тенями под глазами — поймал Славу на лестнице.

— Поговорим?

— У меня пять минут, — Слава бросил взгляд на часы. — Переодеваться долго.

— Ладно, — Сапковский выглядел недовольным, но спорить не стал. — Объяснишь, что происходит?

— Хочешь, чтобы прямо здесь и прямо сейчас я что-то объяснял? — спросил Слава, здороваясь с коллегами, которые, проходя мимо, посматривали на парочку и ухмылялись.

— Да уж постарайся. Пяти минут хватит, чтобы понять, что случилось.

— Это давно должно было случиться, — пожал плечами Слава. — Ты сам все понимаешь.

— А конкретнее?

— Всё… — Слава задержал взгляд на красивом лице любовника и развел руками. — Все кончилось. Ирочкина смерть стала катализатором, не причиной. Я хочу все прекратить. И не держи мою руку, люди смотрят.

Вадим медленно отстранился.

— Твое решение слишком поспешно. Стресс, весь ужас, что на тебя навалился, менты эти тупые. Я не тороплю, время есть. Подумай. По сути, у нас толком ничего и не начиналось. Можем попробовать еще раз. Я готов.

— Я устал играть в эту игру, — Слава поднялся на одну ступеньку, становясь выше Сапковского на голову. — Считай, что я нажимаю «exit». Не вышло дойти до последнего уровня, ну и хрен с ним. Уже не хочется. Надеюсь, мы останемся друзьями.

Вадим слушал молча, скрестив на груди руки. Он не изменился в лице, только едва заметно поджал губы, совсем как его мать на старом фото.

— Ну, как скажешь, — негромко сказал он, поправляя галстук. — В любом случае, мои двери для тебя открыты. И сделай для меня кое-что, считай это просьбой.

— Последней? — усмехнулся Слава. — Слушаю.

— Не ходи на похороны. Пожалуйста. Поверь, так будет лучше. Там…

— Славочка, ты живо-ой? Слухи ходят, что маньяка поймал, всю ночь за ним по болоту бегал, — обдав мужчин облачком духов, их окружила смеющаяся стайка медсестер. — Не отпустим, пока не расскажешь! Ой, Вадим Юрич, извините, мы вас не заметили!

Слава тронул Вадима за плечо и побежал за девочками, к себе.

— Кто это? — спросил Комаров, неприлично тыча указательным пальцем в печальную группу в трауре у гроба. — Дрыщ с длинными волосами. Гурвич, ты его знаешь?

— Понятия не имею, — ответил Слава, небрежно глянув через плечо. — Родственник, наверное.

— Хренушки, — капитан похлопал себя по нагрудному карману, — у меня список всей родни имеется, нет там такого. Интересно-о…

В черной рубашке и дорогих темных очках Комаров сильно смахивал на провинциального мафиози. Это шло ему, придавало неброской внешности солидности. Слава отмахнулся.

— Вот тебе неймется, успокойся уже. Все позади, черная кошка в темной комнате поймана и сидит под замком.

— Так-то оно так, но… — капитан продолжал пристально рассматривать объект своего интереса. После раскрытия дела он настолько преисполнился успехом, что машинально все еще продолжал расследование. Чего хотел нарыть — никто понятия не имел, но Славу его общество порядком подзадолбало.

Слава взглянул на фриковатого юнца, ни на шаг не отходившего от гроба. Лицо парня даже издалека выглядело потрясенным и потерянным, казалось, он единственный из всей компании по-настоящему скорбел. Иногда он обращался к матери Ирины, крупной, еще красивой женщине, опиравшейся на руку зятя. Неподалеку топтался ее мелкотравчатый муж, вполголоса обсуждая что-то с Сапковским. Заведующие отделений гинекологии и неврологии, Ирочкина тетка, очень похожая на мать, и двое незнакомых Славе мужчин завершали картинку основной группы траурного мероприятия. Слава с друзьями и Комаровым принадлежали к другой группе — на похороны их никто не звал, но и прогнать не решались, скорее всего, из-за капитана, расхаживающего везде с грозным видом в сопровождении двоих сержантов.

— Как они нас, наверное, ненавидят, — вздохнула Варя, приложив ко рту руку в черной перчатке. — Ты видишь, как она смотрит? Эта женщина, ее мать? Словно мы в чем-то виноваты.

— Вот еще глупости, — ответил Слава, переведя взгляд с незнакомого юнца на бывшего любовника — вид у того был, как обычно, невозмутимый и выглядел он прекрасно. — Вы-то тут при чем?

— Вот и я говорю, — добавил Геннадий, приобнимая Варю за плечи и поправляя накинутый на ее плечи мужской пиджак. — У них своя печаль, им не до нас.

— В конце концов, мы имели полное право прийти, — поддакнула Верочка, переложив толстую косу с одного плеча на другое. — Ты наш друг, ты столько перенес — неужели мы могли отпустить тебя одного?

После родов она похорошела, серая мышка исчезла, формы округлились, непроизвольная улыбка не сходила с порозовевшего лица. Влад к ним не присоединился, торчал с детской коляской у ворот кладбища. Это и понятно: бывший друг убийцы вполне справедливо был в этом царстве скорби и печали нежеланным гостем.

— А я вот тоже не догоняю, — задумчиво произнесла Яна, прокручивая на пальце обручальное кольцо, которое ей, видимо, немного жало. — Как-то все не совсем складывается. Зачем псих убил Ирку? Убил бы Славку, раз так на нем зациклился, был смысл рисковать. А Измайлову? По идее, ее должен был Митька грохнуть, если уж так биг боссу отомстить захотел. Нанял Никифорова? Так деньги-то были его, психа, а не Митькины! Фигня на постном масле.

Варя возмущенно закатила глаза и выскользнула из рук жениха, который постоянно норовил поцеловать ее то в затылок, то в шею.

— Что за чушь! Кто должен был убить — Митька? Да он трусло последнее, когда увольняли, ревел как девочка, вся морда в соплях. Кишка у него для этого тонка.

— Тю, маньяки такими и бывают — внешне дурачок-дурачком, а у самого в подвале пыточная… Просто у тебя, Варька, опыта общения с мужиками маловато.

Варя вспыхнула, но промолчала.

— А еще странно, — Яна решила окончательно добить бывшую подругу аргументами, — что Иркиных отпечатков в той машине не оказалось. Кровищи литров десять на поверхностях, а отпечатки только обоих психов. Вот как? И не переубеждайте — я все еще дипломированный лаборант.

— Напомнить тебе, как ты занятия в колледже прогуливала? — не выдержала Варя.

— Девочки, не ссорьтесь хотя бы здесь, — вполголоса попросил Слава, и тут же получил ответку.

— Господи, ты только посмотри на себя! — воскликнула Варя. — Пластырь отклеился, крем потек! Гена, дай мне салфетку, достань из сумки! Да не там, в заднем кармане!

Геннадий тут же начал рыться в сумочке, поглядывая на Славу с сочувственной улыбкой. Эмбарго на общение лучших друзей было временно снято в связи с обстоятельствами. Варя, пылкая натура, обожающая наводить порядок и защищать обиженных, на данный момент считала своим долгом опекать обиженного Гурвича. Точнее — раненого.

Бывшая уже подруга сняла потекший от солнца тональный крем со щеки, нанесла свежий и сменила лейкопластырь. Слава посмотрел в зеркало. Да уж… Красавец, ничего не скажешь. Ссадина небольшая, но в неудачном месте — совсем близко к глазу. Пластырь прикрывал ее лишь наполовину, крем тоже помогал так себе. Кроме слегка припухшей верхней губы, повреждений не было, но из-за пластыря лицо выглядело перекошенным, каким-то бандитским.

Веретенников не умел драться. Абсолютно не умел и, видимо, ни разу не пробовал. Во время «дуэли» Слава старался не покалечить противника и лишь вяло защищался, но главврач едва сумел расцарапать ему скулу и разбить верхнюю губу. Потом Слава счел, что все квиты, и покинул место боя с чувством выполненного долга. Веретенникову жизненно нужна была сатисфакция, и он ее получил. В процессе драки они почти не разговаривали, если не считать оскорблений и стандартных угроз вышвырнуть из клиники. Угроз Слава не боялся, оскорбления были ему не впервой. Папа прав — жизнь иногда гнусная штука. Но даже худшие ее стороны лучше, чем отсутствие.

Внезапно от основной группы отделилась мать погибшей и торжественно, в сопровождении Веретенникова, приблизилась к Славе.

— Не знаю, по какому такому праву ты тут торчишь, и как вообще тебе в голову пришло прийти, но знай. Я этого так не оставлю. Ты у меня сядешь, понял? Сгниешь в тюряге! Ты виноват, что моя девочка умерла, ты, извращенец вонючий! Без тебя все у нее было прекрасно! Убийца! Да, ты убийца, пусть все слышат! Пусти, Илюшенька, я хочу плюнуть в эти бесстыжие глаза!

Ну да, подумал Слава, отступая на шаг от кричащей женщины. Куда уж прекраснее.

— Идите к гробу, Илона Леонидовна, там священник приехал, — Илья Ильич чуть подтолкнул тещу под локоток. — Идите, я сам с ним потолкую. Отойдем? — сказал он Славе и тут же стушевался, заметив подошедшего офицера. Комаров вмешиваться не собирался: сложив на груди руки, он с интересом рассматривал компанию, как бы ожидая продолжения корриды.

— Я смотрю, слов ты не понимаешь, мразь? — громко прошипел безутешный супруг. — А зря. Сейчас мне ничто не помешает избавить от тебя клинику. Теперь уже ничто и никто! — повторил он громко, чтобы все слышали, тыча указательным пальцем Славе в грудь. — Даже твой отец. Учти это. Уйди сам, а лучше удавись. Ты меня понял?

Потом он ушел, длинный, нескладный, похожий на гигантское насекомое. Слава мысленно развел руками — понял, мол, не дурак, — и повернулся к друзьям.

— Неужели он сможет? — прошептала Верочка, глядя на Славу блестящими от возмущения глазами. — Это так несправедливо, ты же талантливее нас всех! Может, Леонтьева заступится, а?

— Не думаю, что это необходимо, — заметил Комаров, подойдя ближе. — Ваш, как вы его называете, биг босс под следствием. Ведомство не мое, но есть инсайдеры, и это — чш-ш — секрет! Нецелевое использование бюджетных средств, еще кое-что, точно не помню. Сумма, которую недополучило государство, немаленькая, так что кое-кому не до мщения будет. Да и отстраняют в таком случае от должности. Так что… работайте, господа врачи. Лечите людей, учитесь. И не ебитесь с кем попало. Но это, конечно, по возможности. Все, я ушел.

Кое-чего всеведущий Комаров все же не знал: Ира планировала завести ребенка. Что собирался предпринять Илья Ильич в этой связи, никто понятия не имел, а молодая жена предпочитала не упоминать о муже, мечтая о беби, и размышляла об этом так, словно ребенок к супругу не имел ни малейшего отношения. Это должен был быть просто ребенок, самый лучший, самый красивый, «как у людей».

Идея, по мнению Славы, была так себе. Сапковский просил не лезть не в свое дело, утверждая, что Веретенников в любом случае не позволит этой дурости случиться, но он тоже всего не знал. Иногда Ирочка не принимала таблетки. В эти дни она «просыпалась»: была почти как раньше раскрепощена, в том числе и сексуально. Приставать к Славе опасалась, так как была предупреждена о последствиях — ключи ей были выданы именно с этим условием, — но гарантий, что она не найдет «жертву» на стороне, не было никаких. Об этом, и не только, Слава планировал поговорить с ней в ближайшее время. Не успел. 

Гештальт следовало закрыть.

На следующий день, после работы Слава предупредил родителей, что вернется поздно и отправился в цветочный Пассаж. Ирочка к цветам относилась равнодушно, предпочитая драгоценности и модные гаджеты, пришлось пойти на компромисс и купить корзину розовидных пионов. Цветы выглядели дорого и гламурно, Ирочке бы понравилось. На кладбище он приехал, когда уже начинало темнеть, и очень удивился, заметив рядом с могилой знакомую долговязую фигуру. Вблизи парень оказался гораздо более симпатичным, чем показалось вчера.

— Привет! — поздоровался Слава, размышляя, как взгромоздить корзину на вершину могилы, живописно и даже художественно усыпанную розами и гвоздиками. — Вот черт, как же мне ее…

— Здравствуйте, — вежливо ответил паренек. — Давайте помогу, и лучше не на могилу ставить, а вот здесь, видите, место специальное, для корзин или ваз. Сейчас я тут расчищу…

Совместными усилиями они пристроили цветы у изголовья могилы и уселись покурить за оградкой.

— Миша, — представился парень, протянув руку. — Пчелкин Михаил. А я вас знаю, простите.

— Да чего уж, меня теперь половина Северного кладбища в лицо знает, — хмуро констатировал Слава. — И давай без официоза, ладно?

— Конечно, я только за, — радостно согласился Пчелкин Михаил и махнул рукой на аккуратную охапку осыпавшихся цветов, лежащих на полиэтилене за оградкой. — Приехал, а тут бардак такой, решил немного в порядок привести… Я тоже ее друг.

— Надо же… — Слава всмотрелся в открытое лицо парня с искренним интересом. Мишу в Ирочкином рейтинге мужчин можно было поставить разве что на предпоследнее место. Выглядел он забавно. Одежда, хоть и неплохого качества, больше подошла бы хиппи: джинсы как из восьмидесятых, вязаный джемпер с бахромой, полотняная сумка растаманского вида, видавшие виды кроссовки. Разве что густые рыжеватые волосы очень украшали юное лицо, придавая ему характерную утонченность, если бы их еще немного расчесать… Серые, чуть навыкате внимательные глаза, веснушки на светлой коже. Мальчишка совсем. Или нет…

— Сколько тебе лет, Миша? — спросил Слава, вытаскивая из сумки термос с кофе. — Держи крышку, у меня где-то еще стакан есть…

— Двадцать один, — смущенно ответил Миша, с благодарной улыбкой отпивая из крышечки. — Какой кофе вкусный. Арабика с карамелью? Еще корицу добавляют и мускатный орех, но это на любителя.

— Купил в кофейне, — признался Слава. — Сам варить в последнее время ленюсь. Хочу новую кофемашину, хотя в турке, конечно, вкуснее.

— Могу подсказать с выбором, — оживился Миша. — Я в этом немного разбираюсь, иногда помогаю друзьям, все довольны. Хотите? Ой, хочешь? Я технические характеристики некоторых брендов наизусть знаю. Не то чтобы это было так важно, но…

— Правда? Это будет просто замечательно, обязательно воспользуюсь твоим советом, — Слава кивнул в ответ и выставил вперед руку с поднятым большим пальцем. Парнишка зарделся и потупился, продолжая довольно улыбаться. От него исходила позитивная энергия и тепло, словно от ребенка, чистого и неиспорченного. И смущался так старомодно, почти как девушка. Слава принял назад пустую крышечку, намеренно грубо прикоснувшись к кончикам чужих холодных пальцев и едва не рассмеялся, когда парнишка дернулся и замер.

— Миша, — пряча улыбку, сказал Слава. — Чего ж ты пугаешься? Что-то не так?

Миша стал таким пунцовым, что Слава пожалел о потраченном на него кофе.

— Да нет, — еле слышно пробормотал тот. — Просто… Мне не часто удается пить кофе вместе с такими парнями, как ты, непривычно немного.

«Надо же, неужели я наконец-то обрел гей-радар?» — иронично подумал Слава и дружески похлопал парнишку по плечу.

— Твоя скромность делает тебе честь, но она не помешает нам подружиться, верно? Меня от чувства вины просто вымораживает, я бы охотно с кем-то пообщался, поговорил про Ирочку. Мне это сейчас необходимо. Очень.

— Да, да, и мне тоже, — вздохнул Миша. — Я для этого и приехал. Но ее мама, кажется, не в восторге.

— У них живешь? — поинтересовался Слава. — У Веретенникова?

— Что ты! — Миша всплеснул руками. — В хостеле. Друзья посоветовали, я еще в Варшаве место бронировал.

— Так ты из Польши приехал? — то-то Славе показалось, что вид у парнишки нездешний.

— Я там учусь, точнее — учился. Общественная академия в Варшаве, факультет графики и дизайна. Месяц назад защитил диплом, сейчас заканчиваем с друзьями один проект для академии, потом буду свободен как ветер. В Одессу планировал в сентябре приехать, люблю этот месяц, самое классное время для поплавать в море, но вот… получилось по-другому. Такой ужас, правда? Я так и не уснул вчера.

— Да уж… — Слава потер пальцами глазницы, переносицу. Ночью он спал часа три, и это ощущалось в головной боли и тяжести в глазах, туда словно песку насыпали. Хорошо хоть пластырь можно было отклеить, и отек тоже постепенно сходил. Миша смотрел на него с сочувствием и плохо скрытым восторгом.

— А как ты с ней познакомился? Друг семьи?

— Нет, конечно! — покачал головой Миша. — Нет, я… А ты точно никуда не спешишь? А то вдруг…

— Миша… — Слава сделал вид, что хмурится. — Я всегда говорю только то, что имею в виду.

— У нас с папой кофейня была. Такая… мобильная, в фургончике. Я был баристой, папа занимался техобслуживанием и всем остальным. Ты тоже покупал у нас кофе несколько раз, просто, наверное, — паренек снова запнулся, — не замечал меня.

Слава напряг память. Он смутно помнил мобильную кофейню на углу, улыбчивого мужчину лет сорока пяти в кожаной жилетке со множеством карманов, стайку студентов, галдящую со стаканчиками в руках…

— Ты неплохо сохранился, — сказал Слава без малейшей иронии. — Я вспомнил — у тебя была выбеленная челка и какие-то невероятные браслеты с кольцами, как у кришнаитов.

— Точно, это был я, — обрадовался Миша и снова зарделся. — Иришка любила мой кофе, и она мне очень нравилась. Она была красивее всех на свете.

Миша замолчал, кашлянул в кулак и вдруг стал тяжело, прерывисто дышать.

— Ну тише, тише… — тихо заговорил Слава, приобнимая безмолвно рыдающего парня. — Ей уже не больно. Ну, давай, успокойся.

— Да, конечно, спасибо, — Миша вытер глаза бумажной салфеткой и высморкался. — Мы не были друзьями в обычном смысле, скорее — хорошими знакомыми. Но она была для меня воплощением гармонии и красоты. Как вот этот цветок, — он показал на ярко-розовый полураспустившийся пион. — Однажды я спрятал ее в фургоне, понятия не имею, от кого, но когда она вылезла оттуда, долго смеялась, показывала кому-то средний палец и называла училище Шоушенком.

— Преподаватель химии, — подсказал Слава. — Почти уверен.

— Наверное, — согласился Миша. — Но я так рад был ей помочь! Представлял себе, что она — кинозвезда, а я — некто вроде Бэтмена. Смешно, конечно… Ради нее я научился рисовать на кофейной пенке — сердечки, смайлики, даже зайцев и панд! Я нарисовал ее портрет, на настоящем холсте, маслом, долго не решался показать, но все-таки показал. Она была в восторге. Говорила, что мне нужно поступать на худграф, что у меня талант. А потом… Однажды папа не успел загнать автобус в гараж, мы припарковали его на стоянке, а ночью какие-то уроды выбили стекло и бросили внутрь факел. Там же газ — за секунду все взлетело на воздух.

— Конкуренты… — догадался Слава. — Фургон был арендованный?

— Конечно, — ответил Миша. — Все утро мы пытались придумать, где найти деньги, а вечером папы уже не было на этом свете. Скорая не доехала, он умер от остановки сердца.

— А мама? — от такого обилия драмы Слава окончательно проснулся. — Она жива?

— Умерла, когда я еще маленький был. Я переехал к бабушке, она продала нашу с папой квартиру — я тогда был еще несовершеннолетний — и выплатила долг. Но она тоже умерла, почти сразу после папы.

— И как же ты жил? — поинтересовался Слава, догадываясь, что жил Миша не очень.

— Сложно, — кротко ответил тот. — Ирочка меня не только подкармливала, но и выгоняла в школу: денег после похорон почти не осталось, а совмещать работу и выпускной класс не получалось. Все закончилось, когда она познакомила меня со Львом Борисычем, театральным режиссером, он снимал ее в какой-то рекламе. Так расхвалила, что вместо рабочего сцены меня взяли в Музкомедию оформителем. Лев Борисыч показал меня какому-то типу из минкульта, в министерстве решили, что у меня есть перспективы, я выиграл грант на обучение и уехал учиться. Эти кроссы, — он показал на запыленные Скетчерсы, — и дорожную сумку на колесиках она мне купила. Ира. 

Внезапно Славе подумалось, что они говорят о разных людях. Ирочка — и меценатство, помощь ближнему… Это как-то мало сочеталось. И все же Миша имел в виду Ирину Измайлову, ушедшую в мир иной прелестную нимфу, а не какую-то другую девушку. Чудеса, да и только.

— Слушай, — сказал он задумчиво. — Признаюсь честно — ты меня удивил. Ирочка сама время от времени нуждалась в помощи, и то, что я слышу… удивительно.

— Я знаю. Она рассказывала, что принимала наркотики и что у нее было много мужчин. Наверное, она считала меня кем-то вроде младшего братика.

 «Или просто радовалась, что хоть у кого-то при виде нее не встает», — прозаично подумал Слава, а вслух спросил:

— Вы поддерживали связь? Переписывались?

— Полгода после моего отъезда, даже меньше. Потом Ира перестала отвечать, только лайкала молча, когда я поздравлял ее в Фейсбуке. Я, как только узнал, что ее… больше нет, сразу написал Илоне Леонидовне, спросил, могу ли приехать. Она не ответила, но я все равно приехал. Не мог не приехать, понимаешь?

— Еще как понимаю, — одобрил Слава. — Правильно сделал, что приехал. Тебе понравилось учиться? Что собираешься делать дальше?

Миша принялся воодушевленно рассказывать, а Слава поймал себя на мысли, что слушает вовсе не из вежливости. Новый знакомый определенно заметил интерес к себе: время от времени запинался, неловко поправлял непослушные лохмы, а поднимая на Славу глаза, тут же их опускал. Он был чувствительным и слегка рассеянным, как все творцы, и, тем не менее, интересным и довольно эрудированным. Внезапно Славе захотелось потрепать его по впалой щеке, как щенка, интересно, какой была бы реакция… А еще лучше приложить ладонь к основанию шеи, вплести пальцы в волосы, слегка потянуть вниз…

Он поморщился, прогоняя бредовые идеи. А может, все к лучшему? Рано или поздно зависимость от Вадима должна была пройти, как болезнь, как корь, например. Да и вечный недотрах сказывался — улучшение отношений с Сапковским, как ни странно, свело их сексуальные контакты практически до нуля.

К счастью, никаких перемен в новом знакомом Миша не заметил и испугаться не успел. Парни допили кофе, съели бутерброды и обменялись телефонами.

— Слушай, темно уже, дождь вон накрапывает, — сказал Слава, с наслаждением потягиваясь. — Ты когда уезжаешь, через неделю? Давай на днях встретимся, договорим? А то у меня сегодня еще дела.

— Конечно, идем, — Миша тут же послушно засобирался. — А знаешь, я думал, ты другой.

— Какой же? — спросил Слава без особого интереса. Он мог только догадываться, чего только не наслушался мальчик от Ирочкиной родни.

— Такой же высокомерный, как твой друг. Вадим, верно? У него глаза такие холодные… А этот Илья Ильич вообще жуткий, брр… Я почти уверен — Ире было с ним плохо.

Слава не смог сдержать усмешку: последний спич сильно смахивал на детсадовское ябедничанье. Но чудесному Мише Пчелкину это было простительно.

— Ой, нет, мне туда, — Миша остановился перед поворотом на кладбищенскую парковку. — Я на маршрутку, как раз через семь минут приедет. Значит, можно будет тебе позвонить? А когда? Можно завтра?

— Конечно, звони. Лучше после трех, у меня первая смена. Подожди, Миш. Тебе же в центр? Идем, подвезу тебя. Глупо ехать на маршрутке, когда свои колеса есть.

Но Миша почему-то заупрямился и наотрез отказался. Слава догадался, что он стесняется обременять малознакомого человека, и это было так мило, что весь путь до самого дома удавалось не думать о грустном. О погибшей Ирочке, оказавшейся очень даже хорошим человеком, о том, что нужно звонить Вадиму и договариваться о том, когда можно будет забрать вещи. О том, что делать со своей жизнью дальше.

Звонить не пришлось. Бэха Сапковского обнаружилась на той же стоянке, где Слава оставил машину, сам Вадим как ни в чем не бывало сидел на лавочке во дворе — в легком твидовом пиджаке, светлой сорочке с галстуком и светлых, несмотря на уличную грязищу, брюках. Вместо неизбежной когда-то серой папки в руках у него был телефон, в ушах наушники. Праздно сидящий на лавочке Сапковский был зрелищем оригинальным, приблизившись, Слава похлопал в ладоши — круто, мол. И остановился.

— Не знал, когда ты явишься, а мешать не хотел, — Вадим снял наушники и развел руками, как бы извиняясь за поздний визит. — Я, кстати, замерз.

Что ж, так даже лучше. Быстрее сядешь…

— Выпьешь?

— Давай по глоточку, для сугреву.

Пока гость раздевался и разувался, Слава вспомнил его первое появление в этой квартире. Да уж, эпичное было зрелище. Надо же. Словно сто лет прошло.

— Как раз собирался тебе звонить, — сказал Слава, разливая по бокалам коньяк. — Ничего, если я завтра вечерком заеду, вещи заберу? Когда тебе удобно?

— Какие вещи, ты о чем?

— Вадим, прекрати.

Слава отошел к окну, отпил из бокала. Освещение во дворе еще не восстановили. Тихо, темно. Тоскливо.

— Ты сам все понимаешь.

— Не понимаю, — Вадим приглашающе шлепнул ладонью по спинке соседнего стула. — Сядь, не маячь перед глазами.

— Мне и так удобно.

— А мне нет.

Ладно, никто не обещал, что будет легко. Слава взял стул, оттащил его к окну и уселся задом наперед, опустив скрещенные руки на спинку. Этот наивный демарш Вадима, видимо, вполне устроил.

— Планируешь побег? Что, прошла любовь?

— Тебя это удивляет?

— Скорее забавляет. Еще пару дней назад, как говорится, ничего не предвещало.

— Ты просто не наблюдательный.

Вадим не ответил. Казалось, он полностью поглощен дегустацией. Босиком, с расстегнутой верхней пуговицей на рубашке, спокойный и расслабленный, Сапковский смотрелся так, будто снимался в картине Феллини.

— Дерьмовый коньяк, — сказал он в конце концов, водружая бокал на стойку. — Выбирать напитки ты так и не научился. И делать выводы тоже.

«Почему у тебя такое лицо, — думал Слава, рассматривая Вадима, будто видел впервые. — Не отмороженное, как обычно, но словно нарисованное, будто ты — фантом. Почему так боишься показать себя настоящего, проявить чертову эмоцию, наорать на меня, наконец. А может, ты и есть — миф? Тот самый призрачный супергерой из башни Валтасара… Вот только башни больше нет. Рассыпалась в прах. И тебя скоро тоже не будет».

— Не собираюсь тебя переубеждать, но все же интересно, что могло измениться за эти два месяца, — спросил Вадим, и они со Славой буквально столкнулись глазами.

Наконец-то в лице Сапковского появилось что-то, кроме непоколебимого спокойствия. Озадаченность. Вадим был озадачен — и это Славу немного успокоило. Не фантом. Живой человек. Но настолько сложный, что пока будешь подбирать ключ, поседеешь. Или расхочется.

День, когда два месяца назад они с Никитой встретились в доме Сапковского, должен был стать последним в этом странном подобии отношений. Тогда Архипов бросил ему в лицо какие-то бумажки с криком: «полюбуйся, что за мудак твой папочка», и еще что-то про коррупцию и «крах синедриона». Миловидное, даже красивое лицо Никиты перекосилось от ярости, глаза блестели лихорадочным блеском.

Он кричал, пока Слава читал ответ из лаборатории, кричал, когда в комнате появился Вадим, и замолчал только после пощечины, отбросившей его назад на добрых пару метров.

— Я же просил не делать этого, — сказал Вадим тем своим негромким, но очень «проникновенным» голосом, от которого у подчиненных возникали одновременно энурез и заикание. — Ты утратил способность понимать человеческую речь?

Архипов потер щеку и ответил взглядом, полным такой ненависти, что стало очевидно — дело не только в лабораторном листке. Между этими двумя что-то произошло, что-то серьезное и важное, о чем никто третий никогда не узнает. Ну и черт с вами обоими, подумал тогда Слава. Хрен поймешь — любовь это неземная или вы поубивать друг друга хотите. Вот ни разу бы не удивился.

Потом Никита снова заговорил, но смотрел уже не на Вадима, а на Славу. Нес какую-то чушь про гениального кукловода, про то, что Славе, как исполнившему свою функцию персонажу, пора бы и отвалить, что-то непонятное про голосование и почти резонное «возвращайся к папочке и предоставь взрослым дядям решать свои дела».

Выслушав эту бредятину, Вадим распахнул дверь и почти вежливо попросил бывшего любовника уйти. Тот усмехнулся и, бросив на Славу многозначительный взгляд, удалился.

— Что за чушь он нес? — недоуменно спросил Слава. — Я, собственно, в курсе, что у вас милый адюльтерчик образовался, но при чем здесь мой батюшка?

— Думаю, он попытается его шантажировать этим документом, — ответил Сапковский, застегивая только что расстегнутую куртку. — Остановить Никиту — это как остановить локомотив на полном ходу. Проще предупредить другую сторону. Я сейчас поеду к твоему отцу и поговорю с ним. Всему есть предел, на подобную гнусность я не подписывался.

Слава молча слушал, все еще не до конца понимая, и Вадим добавил:

— Если захочешь уйти прямо сейчас — я пойму. Знаю, каким подлецом выгляжу в твоих глазах, и позднее мы обязательно поговорим, но сейчас я хочу съездить к твоим родителям. Как думаешь — примут меня?

Они поехали вместе. Мама была удивлена, отец — не очень. Слава присутствовал при разговоре, прояснившем многие, хотя и не все, смутные детали. Вскоре Вадим признался, что никогда в жизни ему не было так стыдно за другого человека. Но все еще можно исправить.

Он и в самом деле исправил, вышел из состава правления, после чего тендер на реставрацию фасада клиники выиграла «партия Гурвича и Петрова». Сапковский, как всегда, выполнил обещание. И со Славой у них наладилось, успокоилось как-то, перетекло то ли в дружбу, то ли в платоническое нечто. Тогда Слава не ушел по нескольким причинам: из признательности, из чувства персональной мести Архипову, а еще потому что надеялся, что не вполне нормальная страсть к бывшему шефу перерастет во что-то разумное, позволяющее сосуществовать друг с другом относительно комфортно. Но вопреки логике и желаниям, то, что было, утекло сквозь пальцы, а новое так и не родилось. Влечение к недоступному мизантропу сменилось уважением к порядочному, хоть и незаурядному человеку. Вадим, уже не вызывавший ненависти, не вызывал и прежней страсти, но словно не замечал этого.

— Пытаешься найти аргументы? — почти угадал его мысли Сапковский. — Не ищи, у тебя их нет.

— Мой единственный аргумент, — невесело выдохнул Слава, — это то, что я не хочу больше быть с тобой.

— Слышал бы ты свой голос, — усмехнулся Вадим. — Сам себе не веришь, а хочешь, чтобы я поверил. Мне тоже не по себе после этой смерти, и я чувствую вину. Но это не значит, что жизнь кончена.

— Вывод неправильный, — заметил Слава с досадой: надежда, что Вадим «поймет», угасала с каждой минутой. — Все наоборот. Да, я сделал много ошибок, в том числе и с Ирочкой, признаю. И я хочу начать сначала. Без тебя. Не на время разбежаться, не расстаться на месяц. Просто разойтись. Навсегда. Так понятнее?

— Ну, значит, у тебя проблемы, — Сапковский приподнял бокал и допил его красиво и изящно, как все, что делал в жизни. — Ты знаешь — просто так я не отступаю. Терпеть не могу отдавать свое.

— Ого, сколько интересного я пропустил, — Слава нервно хохотнул. — И давно ли оно «твое»?

— Не очень, — Вадим неопределенно махнул рукой. — В любом случае, я ничего не прекращаю, имей в виду.

— Ты меня вообще слышишь? — спросил Слава, с грустью ощущая непонятно откуда взявшееся разочарование. — Извини, но мне кажется, тебя унижает этот разговор. В самом деле, давай прекратим. Не хочешь, чтобы я ехал за вещами? Ок, я пришлю машину с грузчиками. 

— Я хочу, чтобы ты вернулся. Домой. Ко мне. Ты взвинчен, у тебя последствия стресса. Я с этим разберусь. Мы разберемся. Поехали домой.

— Нет, — тихо сказал Слава, вылезая со своего насеста. — Нет.

— Ну, нет так нет, — Вадим повел плечами, оттянул галстук вниз. — Жарковато у тебя, или мне кажется?

Он продолжал поглаживать галстук, словно раздумывая — не снять ли его вообще. Этот предмет мужского туалета был Славе отлично знаком: однажды, не спрашивая разрешения, он связал им Сапковскому руки, что впоследствии обеспечило отличный секс. Уже после Вадим более чем раздраженно высказался, что думает относительно порчи брендовой тряпки — измялась она тогда прилично, а сейчас даже и незаметно. Какого хрена он вообще надел галстук? И выбрал именно этот? Случайно?

Нет, случайно Сапковский никогда ничего не делал. Он уже не смотрел на Славу, продолжая рассеянно проводить ладонью по шелковистой ткани, словно задумавшись над чем-то. Вверх… вниз… вверх, вниз… Движения изящных пальцев завораживали, внезапно Слава почувствовал, что его кольнуло куда-то в солнечное сплетение, рот наполнился слюной, в паху потяжелело.

Вот черт… Нужно справиться с собой, не поддаваться, сдерживать животные порывы, ты же сам себе сколько раз обещал…

— У меня есть полтора часа, — произнес Вадим, стягивая галстук и аккуратно укладывая его на барную стойку. — Попрощаемся? Как раньше?

Слава аж задохнулся. Реакция тела была моментальной, до боли привычной, а от вида губ в многообещающей полуулыбке бросило в жар.

Это было нечестно, но когда Сапковский играл по правилам?

— Ты уверен? — ответил Слава, уже не сопротивляясь инстинктам, а прислушиваясь к себе. — В любом случае, это ничего не будет означать.

— Вот и прекрасно, — победно улыбнулся змий-искуситель. — Вот и замечательно. Я соскучился. Иди ко мне.

Слава тоже усмехнулся. Приятным открытием стало то, что он все еще был способен здраво рассуждать. При этом возбуждение не ослабевало, а даже усиливалось. Вадим тоже заметил, что былого дурмана в глазах партнера нет и в помине, и слегка напрягся.

— Ну вот что, — сказал Слава, поднял галстук со стойки и крепко стянул запястья Вадима. — Вот что мы сделаем. Ты станешь вот сюда, к стеночке, и заткнешься. Нет у меня настроения для прелюдий.

Он щелкнул выключателем, комната погрузилась в розоватый полумрак. Самое время для слияний и проникновений… Только не в душу, туда путь закрыт.

— Расстегни мне рубашку, жарко, — попросил Вадим, подходя к стене и продолжая удовлетворенно улыбаться.

— Обойдешься. — Слава дернул его на себя, заставляя выставить вперед связанные руки и чуть податься корпусом вперед. Он не стал расстегивать Вадиму рубашку, лишь вытащил ее из брюк, запустив руки туда, где рельефно напряглись широчайшие и пояснично-грудные мышцы. Кожа была теплой, чуть влажной. Едва уловимый запах, такой знакомый, родной, вызвал сильнейшее желание засадить прямо сейчас, так, чтобы кое у кого ноги подкосились, чтобы надолго запомнил. Да, именно так и следует поступить.

— Мне всегда хотелось сломать тебя, — прошептал Слава тихо, но четко, чтобы Вадим услышал. — Так, как ты сломал меня когда-то. Чтобы ты не мог сопротивляться, чтобы хотел меня до боли, до ломоты в костях. И мучился от вечного голода. И знаешь, мне кажется, все могло бы получиться, если бы ты не был таким упертым бараном. Конечно, в любом случае это плохо бы закончилось, плохо для нас обоих. Но теперь…

Слава чуть подтолкнул Вадима в спину, выдернул его ремень из шлеек, сдернул вниз брюки вместе с бельем. Светлая кожа ягодиц, ямочки на пояснице и мерно поднимающиеся и опускающиеся плечи создавали сюрреалистическую картину обманчивой идиллии — ни один из партнеров не доверял другому, и каждый знал, что в любой момент все может кончиться спаррингом на полу.

 Сапковский молчал.

— Резинки у меня в…

— Заткнись.

Смазку и пачку презервативов Слава принес из ванной, Вадим за это время даже не пошевелился. Он стоял молча, опустив голову на правую руку, и вся его поза выражала заинтересованное ожидание.

— Шире ноги.

Теперь их дуэт напоминал игру в полицейского и задержанного. Это Славе нравилось, но все еще чего-то не хватало.

— Теперь я хочу только одного — вытрахать из тебя всю душу. И все закончится. Понимаешь? Все. Закончится. Я больше не люблю тебя.

Сапковский не ответил, только чуть дернулся, когда Слава стащил собственные штаны и полез к нему. Но быстро расслабился, принимая оптимальную, идеально подходящую к случаю позу. Слава с трудом удержался, чтобы не обнять его, не уткнуться лицом в основание шеи, чтобы почувствовать, как колотится чужое, такое непостижимое и загадочное сердце. Но тогда бы он точно не выдержал.

— Я не люблю тебя, — повторил Слава и резко толкнулся. Вадим едва заметно повел плечами.

— Продолжай, — сказал он с ироничным спокойствием. — И потише, я немного… отвык от этой позиции. Ну, давай. Не люби меня.

И вся операция покатилась к черту. Слава опрокинул Сапковского на пол, перевернул к себе лицом и жадно впился в рот, забыв, что у того связаны запястья и ему более чем неловко. Он забыл обо всем, кроме того, что под ним, рядом с ним и вокруг него тот самый единственный, идеально подходящий, совпадающий всеми изгибами и выпуклостями на все сто, как пазл. Потому что у того самого единственного были требовательные губы, гибкое тело, которое Слава изучил не хуже своего, и дьявольски скверный — идеальный характер. 

Их хватило на два раза, во второй раз Вадим взгромоздился сверху и нагло кончил первым, в отместку Слава стащил с себя презерватив и выплеснулся внутрь Вадима, не давая тому вывернуться или как-то помешать эякуляции. И потом еще долго не отпускал, с безумным кайфом ощущая, как течет, щекоча конечности, по ногам Сапковского теплая сперма. Вадим, впрочем, скоро перестал сопротивляться, только время от времени задирал голову вверх, задумчиво всматривался куда-то, словно выискивая в натяжном потолке что-то для себя интересное. И молчал.

Слава так и не понял, кто выиграл в этой битве, но в душ к себе Вадим его не пустил. Он вышел оттуда чуть бледным, но спокойным. Они оделись, помогая друг другу, выпили по чашке чая. Пора было прощаться.

— Ты, наверное, догадываешься, что грядут большие перемены, — сказал Вадим, разглаживая окончательно испорченный галстук. — Илье, скорее всего, придется уйти, ну и меня на этой должности никто держать не станет, хоть бы дела не завели. Есть предложение уехать в Германию, полуторагодичный контракт как раз по моему профилю. На конец лета — начало осени, ты к тому времени уже закончишь ординатуру. Если хочешь, поедем вместе. Мой хороший приятель — владелец гериатрической клиники, оформлю тебя помощником, а там видно будет. Не захочешь жить вместе — снимешь квартиру. Мне кажется, чем дальше отсюда, тем проще забыть все плохое, да и перспектив в нашем с тобой случае больше. Подумай, поговори с родителями. Ответ нужен через неделю. Я отлично понимаю, что ты сейчас чувствуешь по отношению ко мне, но жизнь — это не только отношения. И не только секс. Думай, Слава. Думай.

Слава согласно кивнул. Мысль была вполне здравой, предложение — разумным и честным.

— Хорошо, — ответил он, едва сдерживаясь, чтобы не притянуть Вадима к себе для прощального поцелуя. — Приму к сведению. Но… Ты точно уверен, что я тот, кто тебе нужен? Я ведь тот же, что и всегда.

Вадим промедлил всего секунду.

— Да, — сказал он, набрасывая на плечи пиджак. — Абсолютно уверен. Потому что я тоже… не люблю тебя. Я — тоже.

Последние слова Вадима еще долго витали в мозгу, словно опадающие листья.

А потом Слава уснул.

— Курнем? — голос у Славы за спиной звучал сипло, простуженно. — Сигареты закончились, я твои возьму.

— Бери, — разрешил Слава, аккуратно накрыл труп и посмотрел на часы. Время смерти: одиннадцать сорок три. Что ж. Чуда не случилось, а жаль.

Бородатый покойник, которого сейчас увозили на каталке, мог остаться жив — в этом не было никаких сомнений. Конечно, шефиня со скорбью в голосе и вытирая со лба пот, обязательно объяснит родственникам, что травмы несовместимы с жизнью, что ездить на мотоцикле чревато, да и привезли его в травматологию уже без шансов. Но умолчит о том, что открывшееся на операционном столе кровотечение можно было остановить. 

Если бы раненый вовремя попал на этот самый операционный стол.

Если бы родственников не задержали в приемном покое с регистрацией.

Если бы не теряли драгоценное время на вопросы типа: вы будете оплачивать реанимацию или вас вписать как малообеспеченных? 

Если бы сразу, а не через полчаса пациента подключили к аппарату ИВЛ.

Если бы медсестры не грызлись с санитарами, а сами загрузили каталку в лифт.

Бардак и хаос — вот что убило бородатого парня. Бардак и хаос.

Все это Слава мог бы высказать шефине в лицо, и она бы выслушала — с деловым видом и крайне озабоченным выражением. Но ничего и на йоту бы не изменилось. Потому что руководителем мадам начальница была хреновым. Хирургом — талантливым, профессионалом — безусловно отличным. Ее хладнокровие не уступало мужскому, да и специалистов она подобрала едва ли не лучших в городе. А вот нормально организовать работу отделения не смогла. Не то чтобы не старалась или не хотела навести порядок, просто не сумела. Того единственного, кто сделал бы из любого отделения конфетку, Слава отлично знал, поэтому и злился. От бессилия.

Почему у Сапковского никогда не орали и всегда всех было слышно? Почему никто ни на кого не натыкался, не падали штативы капельницы, медсестры знали работу аппаратуры не хуже техников, а врачи занимались исключительно своими обязанностями? Да, Вадим агрился и шипел, подчиненные обижались на сарказм, часто гипертрофированный, многие ненавидели, большинство считало подобное поведение тиранией. Но именно такой стиль руководства побуждал людей проявлять лучшие качества, в критических ситуациях мобилизоваться и сплоченно работать в команде. Как ни крути — рулил Сапковский более чем эффективно. Куда там вечно взмыленной Алле Олеговне, земля ей пухом. Отличный стратег, он просчитывал действия на несколько шагов вперед, и делал это легко, изящно, словно играл в шахматы. Неудивительно, что в одном, не самом крупном отделении, ему негде было развернуться. И будь он сейчас рядом, парень бы выжил, а заплаканная блондинка, искусавшая свои недешевые губы до крови, не осталась бы без мужа.

Где ж тебя носит, Вадим Юрич, когда ты так нужен. Ты бы, как минимум, выслушал. И твое высокомерное «хм, да неужели» нехило бы так помогло.

Сапковский упрямо не желал выходить из головы и вытеснил собой даже несчастную погибшую Ирочку. Объяснялось это просто: он выкинул очередной фортель. Исчез. Не брал трубку, не отвечал на сообщения и не был доступен в соцсетях, а вчера даже телефон отключил. Обычно он так поступал перед операцией, но никаких операций на ближайшее время не было запланировано. Все эти дни Сапковский в клинике не появлялся.

Намыливаясь в душе, глотая горький кофе из автомата, читая истории болезней, Слава продолжал размышлять. Ну и что ты хочешь этим сказать, Вадик? Очередной ход по заманиванию противника на свою территорию? Или приоритеты поменялись и зайчик наш Никитка снова нарисовался? Но что-то подсказывало: не первое, не второе и не третье, а какая-то очередная неприятная хуйня. Давно нужно было съездить и посмотреть лично, что там у него творится, а не ждать неделю, но, как назло, выдалась она на редкость муторной — в РОВД ходил, как на работу, а на самой работе треть хирургов подцепила кишечный грипп, и Славе пришлось вкалывать за троих, вырываясь только в универ и домой, поспать.

Поеду сегодня, подумал Слава, на лекцию по ортопедии все равно опоздал.

На месте старой беседки возвышалась огромная гора щебенки, закрывающая кое-как прикрытую досками яму, поэтому курилку перенесли в самый дальний угол больничного двора, недалеко от стоянки. Прислонившись к запыленному выступу кованой ограды и по-стариковски сгорбившись, Славу ждал Костик — дежурный хирург сегодняшней смены. Он никак не мог прикурить, поймать от спички заветный огонек, было видно, что у него дрожат руки.

— Чет ты совсем расклеился, — сказал Слава, щелкнув зажигалкой. — Выше нос, док. Он бы все равно умер, смысл терзаться.

— На себя посмотри… — прохрипел Костик, пуская носом неровную струйку дыма. — Хотя… че на тебя смотреть, зимой и летом одним цветом, блядь.

— В смысле? — Слава чуть приподнял бровь.

— Да в прямом. Рожа отмороженная, не человек, робот. Никого не жалко, ноль эмоций, на всех насрать. Как ты так живешь, не понимаю…

Костик сплюнул в траву и отошел, зажав в зубах едва тлеющую сигарету. Слава вернул бровь на место и пожал плечами. Умение «держать лицо» практически в любых обстоятельствах появилось у него не так давно и как-то незаметно. Просто перестал краснеть и бледнеть по любому поводу, в наиболее трагические моменты способность трезво мыслить и принимать решения никуда не девалась. Конечно, он испытывал эмоции — как и все люди. Но страх, отчаяние или нервозность уже не отпечатывались на лице жирным капсом, они просто не проявлялись. Гурвич не считал новоприобретённую особенность недостатком, разве что видом профдеформации, а то, что пациенты или даже некоторые коллеги смотрели с опаской или вжимали головы в плечи, — их проблемы.

О том, что от обязанностей заведующего отделением Сапковского отстранили, но пока не уволили, Слава знал, эту сплетню щедро разнесли по всей больнице словоохотливые медсестры. Веретенников сидел в СИЗО, Вадима пока не трогали, но надолго ли сохранится такое положение, не знала даже вездесущая Яна, чей супруг имел отношение к Отделу по борьбе с коррупцией. «Не лезь туда, — посоветовала она, — вообще не лезь. Там сейчас такое творится…»

И больше — ничего. Основной инсайдер вовсю готовился к свадьбе, поэтому Слава ей не звонил, но и на работе никак не мог поймать, вот и сегодня — опоздал буквально на полчаса. Варю вызвали в облздрав, на собеседование с новым шефом, и назад скоро не ждали. Бывшие коллеги хранили скорбное молчание, взирая на Гурвича со священным ужасом, некоторые даже прятались. Но где же, мать вашу, Вадим?

Направляясь к стоянке, Слава все еще пребывал в задумчивости. Поехать сейчас, прямо с работы, без предупреждения? Почему бы и нет, тем более что вещи свои он так и не забрал. Или заскочить к родителям и пообедать, вдруг у Вадима придется задержаться? Он вынул телефон, чтобы предупредить мать, но вдруг что-то привлекло его внимание. Тень, прячущаяся за кучей щебня. Слишком знакомая щуплая тень, которая вдруг взмахнула руками и довольно неуклюже припустила наутек. «Вот же засранец!» — подумал Слава и за три с половиной секунды настиг беглеца.

— Вообще-то с друзьями принято здороваться, а не драпать от них, — дружелюбно заметил Слава, словно для рукопожатия захватывая чужую бледную кисть. — Ну здравствуй, Марк. Мы ведь еще друзья?

Тот насупился и с трудом вырвал руку.

— Привет, друзья, конечно, но я очень спешу, — торопливо пробормотал он, искоса поглядывая на стоящую в спасительной близости Ауди. Из нее доносилась негромкая музыка и торчали длинные ноги в синих джинсах, принадлежащие, по-видимому, Геннадию. — Мне еще на кинезо надо и в бассейн.

— А сейчас ты где был? — спросил Слава нежнейшим голосом, но Марк почему-то попятился.

— Просто… забежал… в гости к Варе! — последние слова мальчик почти крикнул, видимо, чтобы кое-кто услышал и пришел на помощь. Ноги в синих джинсах не дрогнули.

— Ма-арк, — укоризненно проговорил Слава и чуть-чуть сдвинул брови. — Не нужно врать, я же тебя уже просил.

Марк обреченно сглотнул, понимая, что ни от этого взгляда, ни от этой «дружбы» ему не сбежать.

— Систему в приемном покое переустанавливал. Поставил десятку на новую машину, вчера только подключили. Ты, кстати, там так налажал с драйверами в прошлом году…

— Ты ведь в курсе, что с Вадимом? — жестко спросил Слава, и мальчик вздрогнул. — Я волнуюсь, он неделю как не дает о себе знать.

— Волнуешься, значит, — недовольно ответил мальчик. — А тебе-то что? Ушел, так наслаждайся. У Вадима Юрича есть друзья и без тебя, не переживай.

Значит, догадка о неприятной хуйне верна… Плохо.

— Так что все-таки случилось? — Слава сделал вид, что не расслышал ремарки про «ушел». — Это менты?

— Ничего я не знаю! — буркнул Марк и почесал нос мизинцем. — А ездить туда не нужно, иди, вон, режь своих бомжей, тебе же это так нравится!

Чему-чему, а сарказму он от Сапковского научился, с грустью констатировал Слава. Но врать Марк не умел. Вадим мог быть совершенно невыносимым, но он не был двуличным и подлым. Нет никакого Архипова. Скорее всего, прижали за общие делишки с главврачом, и он решает свои проблемы с Черновым. А ты, Славочка, не мешайся под ногами, иди в детскую, садись за низкий столик и ешь клубнику. Взрослые дяди все разрулят.

Ну ок.

К Вадиму в этот день он не поехал, но вечером отправил сообщение с недвусмысленным посылом: промолчишь — прощаемся и не морочим друг другу голову. Вадим отписался в своем стиле: «я занят, наберу тебя позже», хотя время приближалось к полуночи. Но Слава уже завелся и упрямо продолжал звонить. На пятой или шестой попытке Вадим взял трубку и ответил одной короткой фразой: «Что непонятного в слове «занят?»

Нет — значит, нет, — решил Слава и больше попыток не предпринимал. Он не был разочарован. Хотя бы потому, что раз и навсегда запретил себе очаровываться.

Прошло еще несколько дней — унылых, полных смутной тревоги. Славу опять вызвали в Приморский РОВД, но Комарова он там не встретил. Лейтенантша из убойного по секрету сообщила, что дело по убийству Ирины Измайловой у них отобрала прокуратура, да еще и шефа отправили в отпуск на неопределенный срок, вследствие чего расстроенный капитан топил горе в вине и вискаре. На звонок он, правда, ответил, но язык при этом так заплетался, что пытаться что-то выяснять не стоило и стараться.

Создавалось ощущение, что вокруг строится или уже возведен какой-то вселенский заговор. Что все или почти все что-то знают, но скрывают от него. Даже мать, начав как-то за обедом высказывать какую-то мысль относительно Ирочкиного убийства, вдруг запнулась, проглотила сказанное и замолчала. «Вот лезет же в голову всякая ерунда, — сказала она, виновато глядя на сына. — Не обращай внимания. Тебя снова этот мальчик спрашивал, Миша, я его возле нашего дома встретила. Ты бы перезвонил, вы вроде договаривались состыковаться».

Стыковаться с Мишей настроя не было. Тот названивал каждый день, всегда аккуратно по времени, чтобы не попасть в смену. Слава отговаривался занятостью, сводя разговор к минимуму. «Извини, друг, не до тебя, — разводил он руками, словно Миша мог его видеть. — Видишь, какая ерунда творится. Мы обязательно встретимся. Позже».

Во вторник Слава решил, что время пришло и засобирался за вещами. Ключи у него имелись — и от воротных ролет, и от дома. Охрана коттеджного поселка его знает и на территорию впустит, а там посмотрим. Найти бы еще старые кроссовки и ветровку, засунутую куда-то еще со времен кросс-фита, а то снова дождь обещали…

Ветровку он нашел, а кроссовки не успел — в дверь позвонили.

Застыв в дверном проеме, Слава позволил себе удивиться.

— Я вроде как не называл адрес, — заметил он, пропуская гостя вперед. – Ну, здравствуй.

— Кто ищет, тот всегда найдет, — уклончиво ответил Миша Пчелкин и протянул руку. — Привет. Я очень рад тебя видеть. Ты даже не представляешь — как.

Слава ответил, что радость встречи разделяет, отступил на шаг и, не особо церемонясь, стал рассматривать вошедшего.

Миша постригся: милая лохматость сменилась классической, почти консервативной стрижкой. Деловой образ шел ему, черты лица стали более четкими, характерными. У Миши оказались красивые уши — аккуратные, с маленькой мочкой, открывшаяся шея была незагорелой и нежной, как у девочки-подростка.

— Не могу понять, что в тебе изменилось, — сказал Слава, чуть дрогнув уголком губы. — В прошлый раз, помнится, твои лохмы меня пленили.

— Но ТАК тебе больше нравится, правда? — ответил Миша без улыбки. — Во всяком случае, я на это надеюсь.

Гость был серьезен, но не напряжен, словно пришел по делу, но, если вдруг оказался не ко двору, может и уйти. Он стоял прямо, засунув руки в карманы, и ждал. В стройной фигуре не было робости или стеснительности, не было и искательности. Он знал, за чем именно пришел, и честно, без долгих прелюдий предлагал это.

Миша не только постригся. Закошлаченные джинсы сменил на классические брюки, кроссовки — на аккуратные лоферы. Снял хипстерские побрякушки, оставив тонкий браслет и часы. Пиджак явно новый, рубашка аккуратно заправлена и правильно застегнута, ремень неброский, но не копеечный. Художественный вкус парня не подвел — на Мишу было приятно смотреть.

А еще он был крайне фотогеничен, особенно в этой позе, на фоне серой стены. Поза, взгляд… Боги, ну конечно! Майк из «Форс-мажоров»!

— Откуда ты знаешь, что мне нравится? — спросил Слава, задвигая ногой распахнутый обувной ящик. — Ты всю неделю, что ли, шмотки выбирал?

— Мне немного… помогли, — уклончиво ответил Миша и слегка повел плечом, проявляя оттенок нетерпения. — Да, я навел справки. Знаю, что вы с тем типом расстались. Ты… Ты мне очень понравился, Слава. Послезавтра у меня вылет, и я подумал — почему бы не попробовать?

Достаточно было сделать шаг в сторону и дать гостю пройти. Оценить эту его настойчивость, как-никак — целую спецоперацию проделал. И отключиться, сбросить груз последних недель, выпустить пар, хоть немного забыться.

Ох, Миша… Ну вот что с тобой делать? Пожалеть и отпустить на свободу?

— Мне нравится твоя настойчивость, — сказал Слава деловым тоном. — Она, мне кажется, должна быть вознаграждена. Давай-ка сходим куда-нить, выпьем? Узнаем друг друга получше.

Миша растерянно хлопал глазами. Скорее всего, испытывал облегчение, что его не послали на три буквы, но абсолютно точно рассчитывал услышать другие слова, не столь официальные.

— Конечно, хорошо. А куда?

— Отвезу тебя в одно место, — сказал Слава, неопределенно разводя руками, — пугать Мишу заранее не стоило. — Там и поболтаем. А дальше — как получится.

— Сколько у меня времени? — поинтересовался Миша, все еще не вполне понимая, что к чему. — Ты ведь куда-то собирался, а я нарушил твои планы?

— Успеем. Об этом не беспокойся.

Слава привез его в закрытый гей-клуб, куда пару раз ездил с Сапковским, попасть туда можно было только по звонку. Их встретил Эдик, официант и бармен, Славу он узнал, но вел себя сдержанно, без излишней фамильярности. За соседним столиком расположилась пожилая пара, иногда мужчины брали друг друга за руки и смеялись, обсуждая какой-то недавно просмотренный фильм. На Славу и Мишу старички посматривали с умилением, пару раз даже подмигивали Мише, словно подбадривая. Романтичная обстановка располагала к откровенности. Пусть парнишка расслабится, тем интересней его дальнейшая реакция. Давай, Миша, откройся… покажи, что там у тебя внутри.

Через полчаса и три с половиной коктейля Миша тараторил без умолку.

— Так банально — в десятом классе я влюбился в физрука Николая Сергеича, — рассказывал он, с удовольствием поглощая десерт. — Он был лысым и на двадцать лет старше. Папа, услышав о предмете моей страсти, дня три бушевал, хотел увезти меня к бабке, еле успокоился. Я пообещал, что проблем никаких не будет. Но мы все равно трахнулись, Коля был вожатым в летнем лагере, а я напросился туда рисовать плакаты. Папа ни о чем не узнал. А девушки у меня никогда не было. Теперь, наверное, уже не будет. Я, в общем, определился. А ты?

— Женщины — интересные создания, — пояснил Слава, размышляя над забавной особенностью Миши выбалтывать сокровенное малознакомому, в общем-то, человеку. — Приоритетов у меня в этом плане нет, точнее, есть, но это не связано с полом. Скорее, с некоторыми особенностями отношений.

— Какими особенностями? — вопрос был резонный, но Слава ответил по-своему.

— А это для тебя важно? — спросил Слава, внимательно рассматривая родинку у Миши на подбородке. — Раз уж, как ты говоришь, я тебе настолько нравлюсь, что ты потратил кучу денег на смену образа и пришел ко мне домой трахаться.

Миша покраснел: резкий переход от лирики к прозе отрезвил его.

— Не знаю, — медленно проговорил он. — Хотя, если честно, я догадывался, что ты… ну… не вполне традиционно мыслишь. В смысле, для гея.

Слава мысленно поаплодировал забавной формулировке и пригубил вино, оказавшееся на удивление вкусным. Пить по-настоящему он не собирался, играть в подобные игры приятнее в трезвом состоянии.

— Замечательно, значит, тебя не шокирует, если я кое о чем попрошу. Но сначала ответь на вопрос: что для тебя в этой сфере неприемлемо? Только честно.

— Есть вещи, которые я никогда не пробовал, — немного подумав, ответил Миша и затеребил полу нового пиджака. — Когда бьют по лицу. Или плюют. У меня… — он запнулся. — Всегда все было более-менее невинно и безопасно. Да я вообще за безопасность.

— И добровольность? — улыбнулся Слава. — Миша, ты хорошо переносишь спиртное? Может, закажем что-то безалкогольное? Например, клубничный коктейль, он здесь очень вкусный. Эдик, принесите нам, пожалуйста, ваш фирменный напиток. Только ром туда не лейте.

— Нет, я нормально, я… То есть спасибо. Хорошо.

Миша, так и не врубившийся, почему его выбором кто-то распоряжается, опрокинул в себя остаток четвертого коктейля и расстегнул пуговицу сорочки. До возвращения официанта он не знал, куда деть глаза, и смотрел в пол. Его щеки и шея покраснели, руки хаотично двигались, теперь они мяли скатерть.

— Если я попрошу тебя сделать что-то, неважно, что, — сказал Слава, ловя руку Миши и водружая ее на стол. — Прямо сейчас. Ты сделаешь?

— Чт-то? — спросил Миша, запнувшись на полуслове. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Это такой экзамен, да? Но зачем? Блин, что-то я, по-моему, того… и правда, перепил…

— Для начала перестань задавать вопросы, а просто делай. Допустим, я хочу, чтобы ты снял пиджак. Тебе жарко, я же вижу. Ну да, вон лоб весь вспотел. Сними пиджак и повесь на стул. Ну, давай.

Миша хлопал ресницами и не шевелился. В его глазах начинало отражаться понимание и, одновременно, интерес. Он куснул верхнюю губу и тихо спросил:

— А если нет?

— Значит, нет. У нас все добровольно, правда? Я просто хочу, чтобы ты снял пиджак. Сними его, пожалуйста.

Миша сглотнул и обернулся по сторонам — на них никто не обращал внимания, милые старички были заняты друг другом, негромкая музыка наполняла полупустой зал. Слава терпеливо ждал, периодически проверяя, нет ли сообщений от Вадима. Их не было.

Ну же, давай. Не бойся. Слава понятия не имел, что из этого всего получится, но реакция Миши обнадеживала. После некоторого колебания тот медленно снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, выпрямился и сложил руки на коленях.

Майк из «Форс-Мажоров» исчез, но то, что от него осталось, тоже было очень даже неплохо.

— Замечательно, просто молодец! — Слава вознаградил парня одобрительной улыбкой. — Теперь можешь задать вопрос. Что ты хотел спросить?

— У тебя всегда так? — после минутной паузы голос у Миши прорезался. — Я, кажется, догадался, чего ты хочешь, но не понял — зачем?

— У меня нет ответа. Это, скорее, вопрос доверия.

— Значит, по-другому никак? — Миша вдруг шумно задышал, словно ему не хватало воздуха.

Слава не ответил. Не хотелось произносить лишних, никому не нужных слов. Какое-то время они смотрели друг на друга.

— С тобой я мог бы попробовать что угодно, — тихо пробормотал Миша и опустил глаза. — Я тебе полностью доверяю.

— Не расслышал, — сказал Слава, хотя отлично понял сказанное. — Повтори громче. И смотри на меня, пожалуйста. Это одно из условий — смотреть в глаза, договорились?

Миша набрал в грудь побольше воздуха и четко повторил:

— С тобой я мог бы попробовать что угодно. Ну, почти…

За соседним столиком раздались тихие смешки, и Миша, судя по виду, готов был провалиться сквозь землю. Слава коротко кивнул.

— Хорошо. Думаю, мы найдем общий язык.

— Только давай свалим отсюда, — попросил Миша почти жалобно. — Мне… мне неловко, блин. И почему они все время пялятся?

— Не обращай внимания, — с улыбкой Джоконды сказал Слава. И уже более сухо подошедшему официанту: — Бутылку рислинга с собой и один десерт моему другу. Мы еще посидим.

Мишины губы буквально на глазах начали пересыхать, и Слава налил ему сока.

— На, попей. Я хочу, чтобы ты съел десерт. Бери, можешь пока съесть половину. Мне нравится смотреть, как шевелятся веснушки у тебя на носу, они такие милые.

Мишины щеки приобрели светло-бурячковый цвет, веснушки под ним почти потерялись.

— А потом? — спросил он, набивая рот слоеным тестом и ягодами.

— А потом ты встанешь, вытрешь свои чудесные губы салфеткой и пойдешь за мной.

— Куда пойду? — окончательно потерялся Миша.

— В туалет. Это недалеко, здесь есть «VIP» кабинки. Такие вот «особенности отношений», Миша.

Сначала он вымыл руки. Мыл долго, тщательно обрабатывая каждую фалангу и запястья, выбрав не ароматический, а дезинфицирующий гель. Миша наблюдал за процессом безотрывно, как завороженный, а потом Слава велел ему закрыть изнутри дверь и присесть на закрытую крышку унитаза.

— Красивые губы, — сказал Слава, ощупывая Мишин рот: сначала легонько по слегка размытому розоватому контуру, прошелся по кромке зубов, потрогал подбородок. Какая все же милая у него эта родинка… Трогать, исследовать человеческое тело всегда интересно, особенно когда оно живое, возбуждено и тяжело, шумно дышит. Слизистые бледноваты, неплохо бы мальчика подкормить…

— Открой рот, — попросил Слава тем же тоном, которым просил медсестер подать инструмент или санитарку вытереть пол. — Чуть шире… вот так. Тебе удобно? Голову немного запрокинь. У меня крупный член, так что потерпи. Дыши носом… вот так. 

Он старался трахать этот красивый рот не очень грубо, но надолго не отпускал. Миша послушно открывал рот, дышал, когда позволяли, и вообще старался изо всех сил. Только в самом конце, когда Слава зафиксировал руками его голову и стал долбить глубоко в горло, Миша не выдержал, из глаз его потекли слезы, плечи судорожно задергались. Слава кончил ему на язык и небо, подождал, пока тот сглотнет и отдышится, погладил по щеке.

— Все в порядке? — спросил он ласково и легко провел рукой чуть ниже Мишиного живота, чуть задержавшись в паху. Миша шмыгнул носом и мелко задрожал. У бедняги крепко стояло, Мише очень хотелось подрочить и это было просто идеально.

— Иди умойся, — Слава подтолкнул Мишу к выходу из кабинки. — Приведи себя в порядок. А потом возвращайся за столик — десерт нужно доесть.

Миша, судя по виду, почти полностью дезориентированный, выполнил все как положено. Доел десерт, медленно, не торопясь, выпил заказанный Славой кофе со сливками. И так же послушно, не оглядываясь, потопал в туалет снова.

На этот раз он сразу сделал то, чего от него ждали. Сам спустил джинсы, раздвинул ноги и принял позу, удобную для актива. Вид бледных, беззащитных каких-то ягодиц и темнеющего между ними отверстия вызвал у Славы моментальную железную эрекцию. Это было именно то, что нужно: послушный, податливый партнер, способный какое-то время терпеть боль, не ноя и не сопротивляясь, теплое тело с нежной, легко краснеющей кожей, пульсирующее от каждого толчка. Может, это и есть то самое, что он даже не искал — но надеялся найти… 

Когда все закончилось и Мише позволили кончить, он бессильно рухнул на опущенную сидушку унитаза, сморщился, но тут же, спохватившись, вытер мокрое лицо ладонью и поднял глаза. Выглядел он совершенно одуревшим.

Управлять Мишей оказалось легко и просто, настроив единожды, можно было уже не беспокоиться, что что-то пойдет не так. Получилось именно так, как планировалось: адреналин был выброшен в максимальной концентрации, никто не обижен и не травмирован, и даже, кажется, всем доволен.

— Ты как? — спросил Слава, когда они вышли на улицу. — Не сильно я?

— Мне так странно, — сонно проговорил Миша, — но я норм, да. Устал только жутко и, кажется, сейчас отрублюсь. Никогда в жизни так не было.

Слава доволок его до такси под руку, потом таким же макаром до квартиры. Спал Миша недолго, часа полтора, проснулся бодрый, веселый и в отличном настроении. Болтая, они выпили полбутылки вина, закусывая фруктами и кексами — подарком от бармена.

Случившееся в баре обсуждали недолго, но Слава счел своим долгом прояснить некоторые детали.

— Со мной так не всегда, и не со всеми. Это не так просто — встретить подходящего человека. Такого, с которым мне будет по-настоящему хорошо.

— А со мной было хорошо? — довольно просипел Миша. — Правда, в самом деле?

— Хорошо, — согласился Слава. — Что, горло болит?

— Есть немного, — Миша смутился и потрогал себя за кадык. — Я… нечасто так, ну, в общем, ты понимаешь…

— Это я виноват, сейчас мы тебя полечим. — Слава нагрел в кружке сливки для кофе, развел их водой, добавил щепотку соды. — Выпей медленно, по глоточку, на ночь повторишь. До завтра должно пройти.

— А мы ничего больше на ночь повторять не будем? — осторожно и почему-то виновато спросил Миша, видимо, еще до конца не уяснивший, как себя вести с этим непонятным доктором.

— Думаю, с тебя хватит, как минимум, на сегодня, — засмеялся Слава.

— Так хочется тебя поцеловать, — признался вдруг Миша, отодвигая чашку. — Понимаю, это слишком интимно, а мы мало знакомы… Было бы приятно думать, что это не просто физиология, ну или не на сто процентов и между нами есть что-то еще…

Слава подумал, что, наверное, в чем-то просчитался, если у Миши возникают подобные мысли.

— Ты, пожалуйста, не обижайся, — Слава придвинулся ближе и положил руку парню на колено. — Ты замечательный, Миша, ты очень милый и в самом деле мне понравился. Именно поэтому я хочу оставить все как есть. Мы с Вадимом расстались, но к новым отношениям я не готов и в ближайшее время их не планирую. Сам понимаешь — меня не каждый выдержит, да и мне не каждый нужен. А ты послезавтра улетишь, и все закончится. Поцелуй тут ничего не изменит.

— Ты просто все еще его любишь, — Миша все же обиделся и, насупившись, встал. — Конечно, я не он, но я мог бы попробовать быть кем-то. Для тебя. Хотя бы на эту ночь. Ты же видишь, я быстро учусь. Я мог бы…

— Это была просто игра, — покачал головой Слава и тоже поднялся. — Прости. Давай я отвезу тебя домой. Мне вставать рано, да и тебе нужно отдохнуть.

Он вез Мишу в хостел и было видно, что тот все еще на что-то надеется. От его взгляда — печального и слегка влюбленного — на сердце теплело. Где ж ты был, Миша, такой понимающий и трогательный, года полтора назад. Ты бы точно понравился папе, и даже маме, и все в жизни было бы легко и просто…

— Дело ведь не только в сексе, — отступать Миша не собирался до последнего, и уже стоя на ступеньках, все еще приводил какие-то аргументы в свою защиту. — Я еще в тот, первый день понял — тянет. Меня к тебе тянет очень. И когда ты говоришь… просто слова выговариваешь, у меня прямо мурашки. И когда смотрю, тоже, даже иногда мутит. А вообще я сильный. Я могу все выдержать. Давай ты еще подумаешь, хорошо? Вот хотя бы до завтра? Только до вечера? Ладно?

Слава машинально кивнул, помахал на прощанье и быстро пошел назад к такси. Он думал уже не о Мише, а о сообщении, которое получил минуту назад. Оно было от Чернова.

«Славка, тут такое дело. В общем, хелп. Приезжай сюда завтра, вот прям хоть с утра. Никто не умирает, но ты мне нужен. И чемоданчик захвати. Жду».

О том, куда именно ехать, не было сказано ни слова, но Слава понял. О том, где у Вадима «чемоданчик», он отлично знал, поэтому на следующий день, отработав очередную смену, отправился в коттеджный поселок налегке.

Версий о том, что могло случиться, было несколько. Вадим напился, Вадим накурился, Вадим кого-то укокошил и требуется помощь в избавлении от трупа. Каждая из версий казалась реальной, учитывая странное, если не сказать больше, поведение Сапковского в последние дни.

Но увиденное превзошло все ожидания.

Направляясь от ворот к коттеджу, Слава замедлил шаг и прислушался: звуки, доносившиеся от большого дома, показались странно инородными, особенно для этого места. Кто-то то ли пел а капелла, то ли горестно стонал, и голосов было несколько. Свернув на шум и пройдя двадцать шагов по мощеной дорожке, Слава остановился.

На газоне перед большим домом, на ярко-розовом надувном матрасе, сидели двое. Один держал в руке пузатую бутылку приличных размеров, другой — графин с чем-то розовым, похожим на яблочный компот. Сапковский и Чернов.

Говорили и пели они не хором, а как бы каждый о своем. Чернов — что-то про сады, которые цветут раз в год, Сапковский, глядя в небо, бормотал громким шепотом что-то маловразумительное. Появившегося в поле зрения Славу вниманием не удостоили. Подойдя ближе, он громко кашлянул.

Сидящие на матрасе недовольно взглянули на незваного гостя, друг на друга, потом дружно «чокнулись» и отпили из своих «бокалов». Бухие в стельку. Слава напрягся: Вадим плохо переносил алкоголь и, зная это, предпочитал курнуть что-нибудь «для разрядки».

— О! Явилась бездна, звезд полна! — надрывно, с пьяным пафосом крикнул Чернов, приветствуя Славу классической улыбкой сатира, но тут же нарочито сварливо пробурчал. — Мог бы и утром приехать, как-никак родной муж в беде, хоть и бывший.

Сапковский хаотично скользил глазами по Гурвичу, словно не мог сфокусироваться, в конце концов остановился на Чернове, вздохнул, поболтал остатками жидкости в графине и тихо произнес:

— Ничего нового. Террористы опять захватили самолет…

— Да, радость моя, ты совершенно прав! — провозгласил Чернов и фальшиво прогундосил: — Моя-а любо-овь, тебя мне не уви-идеть, нет, с тобо-ой мне не расста-аться, не-ет!

— Вы охренели оба, Вадик, ты пьян, что ли, вот это отличная идея, просто охренительная… — Слава пробежал прямо по газону и присел перед веселой компашкой на корточки. — Валентин, как там вас, блядь, по отчеству, забыл — зачем вы его напоили, ему же нельзя?!

— Генрихович… — доверительно промурлыкал адвокат и покосился на приятеля с графином. — Не мог отобрать, сильный, зараза, пришлось вот присоединиться. Мы это… победу обмываем, Илюху из СИЗО выпустили, — похвастался Чернов и долакал виски до конца. — Но ты прав, Славусичек, с этим беспределом пора кончать! — он икнул, почесал толстое брюхо горлышком бутылки, после чего поцеловал ее в такой же толстый бок.

— Устал я, и вообще… Весну-у-у любви-и-и один раз ждут! — прошептал Чернов и ласково погладил Сапковского по голове, зевая. — Славочка, детка, ты графин-то у него отбери, там Клико за двести баксов, я завтра-а… доппь…юу-у…

— Да вставай же ты! — прорычал Слава, пытаясь поднять Вадима за руку и отобрать у него графин. Тот недоуменно посмотрел на бывшего любовника, вырвал руку, графин прижал к груди.

— Мне помощь не нужна, — не очень уверенно произнес он. — Я врач. Гасро… гасто… не важно. Я людей лечу. — И вопросительно, обращаясь к Чернову: — Валька, скажи?

— Аххаа… — вяло кивнул тот, попытался было встать, но не удержался на коротких ножках и упал, пустая бутылка покатилась по траве Славе под ноги. — Все, п-парни, я спать.

И стал копошиться, подгибая ноги и уютно укладываясь прямо на газоне. Сапковский пока еще сидел, но качался, дергано, как сломанный маятник. Слава растерянно заозирался — перспектива тащить два немаленьких тела до ближайшего дома не радовала, но другого выхода не было, не оставлять же их здесь, на мокрой траве.

— Звездам числа нет, бездне дна, — внезапно четко, с какой-то даже укоризной сказал Сапковский Славе и опрокинулся навзничь, на траву. Содержимое графина вылилось частично ему на брюки, частично на кроссовки Славы.

— Идиот, какой же ты идиот! — рявкнул Слава в самое ухо Сапковскому, чуть приподнял и грубо потряс бывшего шефа за плечи. Тот никак не отреагировал, но по бледному лицу уже разливалась сладкая безмятежность. — Ну ничего, сейчас я тебе такую «очистительную терапию» устрою, век помнить будешь — и за то, что был так «занят», и за все остальное.

Ответом ему был храп.

Через полтора часа физических мучений, грязи и насилия над личностями победителей, друзья сладко дрыхли в разных комнатах — с очищенным желудком, опорожненным мочевым пузырем и насильно влитым в глотки солевым раствором. Слава вымылся и переоделся сам, сварил и выпил кофе, проверил холодильник на кухне. Вернувшись в спальню к Вадиму, обнаружил, что тот не спит.

— Ты такой милый, — произнес Вадим, с довольной физиономией рассматривая Славу из-под приоткрытых опухших век. — Особенно в образе матушки-гусыни.

— Очухался? — недружелюбно буркнул Слава. — Вот и славно. В холодильнике мышь повесилась, все газоны вытоптаны, а тебе весело. А скажи, обязательно нужно было бухать после дозы? Хочешь, чтоб как в прошлый раз, до асфиксии дошло?

— Не хочу, — помотал головой Вадим и, к огромному изумлению Славы, довольно улыбнулся. — А ну, ближе подойди. Я хотел сказать — пожалуйста.

— Чего тебе еще? — Слава остался стоять на месте.

— У кого-то был секс, — деловито и не прекращая улыбаться, сообщил Вадим. — И как он? Все хорошо? Теплый и послушный? А ты как? Разобрался в себе?

Ого, оперативно донесли. Но это и к лучшему.

— И почему ты такой говнюк? — ответил Слава вопросом на вопрос, швыряя в Сапковского диванной подушкой. — Как ты, такая вот сволочь, вообще живешь?

— Ну, ты, мон анж, тоже без крыльев, но как-то существуешь, — кряхтя и постанывая, Вадим поймал подушку и попытался сесть, но тут же снова лег. — Интоксикация еще не прошла, мы до этого пиво пили, много. Замути мне пару кубиков физраствора, и что-нибудь снотворного туда. Штатив в кладовке, за вешалками.

— Обойдешься, — буркнул Слава, но все же пошел замешивать лекарство. Настраивая капельницу, чувствовал на себе все тот же изучающий взгляд запавших глаз.

— Значит, понравилось.

— Понравилось, — кивнул Слава, усаживаясь чуть поодаль. — Ты не уникален, дорогой мой, а в мире слишком много людей. К счастью, многие из них мужчины.

— Надеюсь, он остался жив, — у Сапковского слипались глаза, было видно, что его начинает клонить в сон.

— Почему ты не брал трубку? — спросил Слава, резко меняя тему. — Что это за дебильный, сука, игнор? Хотя… что я спрашиваю. Это так похоже на тебя: ах, милый, давай все вернем, начнем сначала, а потом, хоба! — и я знать тебя не знаю. Так что иди-ка ты со своими играми куда подальше, дорогой.

— Валька не разрешил, — Вадим и не думал оправдываться, а просто констатировал факт. — После обыска мой телефон на прослушке, оба номера. И рабочий тоже. То, что было в доме, мы уже деактивировали, но с телефоном сложнее.

Слава тупо моргал, застыв на месте.

— У тебя был обыск? Это… охуеть что такое! Но сообщить мне, любым способом, ты мог? Нет, нужно было держать меня в напряжении все это время, потому что тебе плевать. Тебе всегда было плевать на то, что я чувствую…

— Сколько ему лет? — спросил Вадим с закрытыми глазами. — С кем ты был?

— А Эдик тебе не сообщил? — зло спросил Слава, потом задумался, но так и не вспомнил, сколько Мише лет. — Двадцать с чем-то.

— Как здорово, в этом возрасте все такое эластичное, мог бы и меня пригласить, я бы с рад-достью… присо… ед-динился… — тихо пробормотал Вадим и наконец отключился.

Слава поправил ему одеяло и вышел. Сапковский похудел, синяки под глазами были ужасающих размеров. Не жрал он, что ли, тут без меня ничего, размышлял Слава, составляя список продуктов. Сначала решил заказать доставку, но потом передумал и сам купил все в ближайшем супермаркете.

Хотелось проветриться и все обдумать. Оставив машину на набережной, Слава полчаса ходил туда-сюда вдоль моря и размышлял, как дальше быть.

«Почему рядом с ним я не могу быть собой, — страдал он, вытряхивая песок из кроссовок. – Превращаюсь в какую-то вздорную бабу, в истеричку? Жили вместе несколько месяцев, но остались на той же стадии, ничего не поменялось, все как всегда. Так какого черта все возвращать? Нахуя снова в ту же реку, на те же грабли!»

Вернувшись в дом, он уже принял решение, оставалось донести его до Вадима. Рассовал продукты по полкам, запихнул в мультиварку курицу с рисом, помыл немного овощей. Захотят есть — разберутся. Вещи вот они, аккуратно собранные стоят в прихожей, осталось проверить, как себя чувствуют двое алкашей, и домой.

В комнате Сапковского было тихо — он спал. А вот Валентин бодрствовал и даже говорил с кем-то по мобиле.

— Все, Юлёк, тебя понял, выезжаю, — говорил он сипловато, но внятно. — Да помню я, и голос нормальный, просто мигрень чет прихватила не вовремя. Через пару часов буду.

— Куда это вы? — поинтересовался Слава, равнодушно наблюдая, как Чернов безуспешно пытается попасть пухлой ступней в брючину. — Полпервого ночи.

— Да знаю, — вздохнул адвокат. — А что делать, клиент вон вены порезал, нужно в ментовку ехать, а то залог отменят и кранты. Ох. Тяжела моя доля… А ты, — Чернов кивнул на дверь, — до утра хоть посиди с ним, не бросай. Понимаю, причины злиться есть, но не уезжай пока. Непросто ему сейчас. Думаешь, просто так нам пришлось просить о помощи этого козла конченого, Рубена? Дело грязное, не хотелось тебя впутывать.

— Чушь все это, бред, — возразил Слава, помогая адвокату застегнуть рубашку на пузе. — Если бы я был нужен…

— Ты нужен ему больше, чем я, чем все мы… — сказал Чернов со вздохом. — Да, чего вытаращился? Я правду говорю. Вообще, если честно… — он почесал лохматую голову, помотал ею, словно перемешивая содержимое, — я-то сам давно хотел послать тебя куда подальше. От Вадима. Потому что ты, парень, мне нравишься. Ты честный, совесть у тебя есть, ты всего этого Вадькиного дерьма не заслуживаешь. Но…

— Но? — Слава не вполне понимал, к чему Чернов, собственно, ведет.

— Но Вадька мне ближе и роднее, вот что. Поэтому: прошу как человека — не бросай его. Ты сильный, у тебя все получится. Даже рядом с ним.

— А как же Архипов? — вырвалось у Славы наболевшее. — Ему вы то же самое говорили?

— Не упоминай при мне этого гаденыша, слышать о нем не хочу, — Чернов всплеснул руками и лицо у него побагровело. — Я многое в жизни видел, но рядом с этими двумя мне реально плохо становится. После того, как появился ты, я хоть дух могу перевести.

— Да ну? Тогда, может, хоть вы объясните мне, что у них вообще такое… между ними? Любовь до гроба?

— Если бы… — Чернов скорчил скорбную мину. — У психологов есть куча умных слов на этот счет, типа «созависимость» и так далее. Но для меня то, что между ними — болезнь. Мания. Я сам был в шоке, когда понял. Ведь Никита — кто?

— Кто? — повторил Слава.

— Он его отражение! Альтер эго! Ведь всё, что утверждает Вадичек, — истина! Все, кто его не любят, — мерзавцы! Его идеи гениальны, он сам — совершенство! Не мне тебе объяснять, что при таком раскладе у человека нимб растет одновременно с дьявольским хвостом. А мнение о себе и других искажается до невозможности. За время их недолгой совместной жизни на Вадьку пять раз подавали в суд! Пять! И всегда где-то рядом был этот змееныш: нашептывал, уговаривал, науськивал. Ты самый умный, ты гений, а они все дерьмо. Оно, конечно, так и есть, но нужно же знать Сапковского! Он и так на собственной значимости поехавший, а тут еще и любовник такой же. А потом появился ты. С мамой, папой, мозгами, я уже молчу про характер. В общем, очень вовремя ты его на землю опустил, жаль, что хватило ненадолго.

— Разве что-то изменилось? — удивился Слава.

— Говорю же — я хоть дух смог перевести. Вадька стал спокойнее, сдержаннее. Вел себя более осторожно, я даже в ментовке был всего один раз — и то у тебя. Он всю жизнь терпеть не мог семейную тему, никто, кроме дочери и работы, не интересовал, жене даже не звонил, когда та болела. А сейчас раз в неделю звонит, хоть и рожу кривит. Папочку твоего вон поддержал, я не ожидал даже.

— И почему же он так ненавидит «семейную тему»? — спросил Слава, не очень надеясь на честный ответ. Но Чернов разошелся и его откровенность было уже не остановить.

— Так на то причины имеются, солнце мое. Сначала растешь без отца, с мамашей-алкоголичкой, потом тебя забирают добрые, сука, родственники… Знаешь, что они сделали, когда привезли пацана в Литву? Сдали в детдом!

— Как так… — не поверил Слава. — Вот мудаки. Зачем же тогда забирали?

— Это все тетка его, Анна Аркадьевна, — Чернов метнул злой взгляд куда-то вдаль. — Сестра отца, папаша к тому времени погиб, разбился на машине. Хотела сделать красивый жест, покрасоваться перед родней. Вот, мол, кровиночка наша сиротой растет за тысячи километров, привезу его сюда, вместе и поднимем. А семейка, большая и, казалось бы, дружная, послала тетку Анну подальше. Сама привезла, говорят, сама и поднимай. Та пару месяцев пожила с племянником, потом ей надоело с ним возиться, и она отдала ребенка. Даже документы об усыновлении аннулировала.

— Дерьмо, — потрясенно проговорил Слава. — Вот же дерьмо.

— Ну да, — подтвердил его вывод адвокат. — В детдоме он прожил полгода, родные его ни разу не навестили. Представляешь, что творилось у Вадьки в душе?

— Нет, — помотал Слава головой. — Не представляю. И вообще не очень понимаю, как после детдома он смог стать тем, кем стал.

— О-о-о… Эта история достойна пера Льва Николаича… — протянул Чернов с загадочным выражением. — Но только попробуй меня сдать — прокляну. Найди-ка лучше подтяжки мои и галстук.

— У покойного мужа тетки Анны была двоюродная бабушка, Эрнестиной звали, — продолжил рассказ Чернов, с благодарностью глотая принесенную вместе с подтяжками минералку. — Легендарная в своем роде личность, известнейшая в городе врач-косметолог. Стройная, всегда со вкусом одетая, с неизменной «бабеттой» на голове, она была похожа на вдовствующую императрицу и везде своим появлением вызывала фурор. С Анной они давно поссорились и не общались, а о том, что она привезла племянника, старушка узнала уже спустя какое-то время. А узнав, сразу же оформила документы и забрала пацана к себе. Ей было на то время уже за семьдесят, Вадьке — десять или одиннадцать. Она, чужой по сути человек, сделала его тем, кем он стал. И высокомерие, и гонористость, и упертость — ее рук дело. Вадька вспоминал, как они жили, а времена, если ты помнишь, были непростые — совок. А у них — прислуга, мраморные лестницы, столовое серебро на скатертях, ровная спина и вечное презрение к плебеям. Эрнестина из дворянского рода, наполовину уничтоженного большевиками, наполовину немцами. И Вадьку воспитала таким же «патрицием». Но все же это было лучше, чем детдом…

— Да уж, — нахмурился Слава. — Бесит только, что эту историю я слышу от вас, а не от него.

— Ну это же Сапковский, — пожал плечами Чернов. — С его-то короной он просто не мог рассказать тебе. Я — другое дело.

— Но это же еще не конец? — спросил Слава, начиная догадываться еще кое о чем. — Продолжайте уже. Раз начали.

— Это почти конец. На старости лет тетка Анна то ли от злости на судьбу, то ли карма ей такая пришла — тронулась мозгами. В прямом, медицинском смысле. Вадим забрал старуху сюда, оформил в неврологический санаторий. Он единственный, кто ее время от времени навещает — остальная родня умерла. А бабка Эрнестина дожила до момента, когда приемный внук закончил университет и тоже почила в бозе. Было ей где-то под девяносто.

— Особняк на участке — ее наследство?

— Оно самое, — подтвердил Чернов. — В Освенциме Эрнестина потеряла мать, отца и троих братьев, долго получала от немцев компенсацию. Все это вложила в ценные бумаги, на эти деньги Сапковский и построил дом.

 — Я думал, он собирался открыть отель, — сказал Слава, задумавшись. — Вадим всегда избегал этой темы, а я понять не мог — нафига содержать огромный дом и не пользоваться им? Это не похоже на рациональное решение.

— Клинику. Он мечтал открыть небольшую клинику, любую узкопрофильную или общую хирургию. Но в нашей системе стать владельцем частной клиники практически невозможно без огромных связей и надежной крыши. Годами шел к этому, сам знаешь, чем-то приходилось и поступаться. А теперь… не знаю. Теперь все это придется бросить, сам понимаешь — работать в нашей стране ему не дадут.

— Вы думаете, это как-то связано с… — начал было Слава, но Чернов предупреждающе поднял руку.

— А вот это мы обсуждать не станем, — сказал адвокат и помрачнел. — Всё, я сказал. А Вадима не жалей, он в жалости не нуждается. Будь ему другом, раз уж… — Чернов грустно вздохнул, — раз уж с остальным у вас не получилось. Все, я уехал. Целоваться не будем, а то знаю я вас, педиков.

Слава усадил посерьезневшего толстяка в такси и вернулся в дом с твердым намерением разбудить Вадима и поговорить. Серьезно, без обид, как взрослые люди. Раздражение и обида ушли, сменившись печалью. Ушлый адвокат, вероятно, решил, что Слава расчувствовался и пустил слюни, во всяком случае, надеялся на это. Предложение уехать вдвоем, безусловно, более чем заманчивое, но…

Спасибо, но нет.

— Вот так… Свалил и оставил меня одного, — услышал Слава, как только вошел в дом. Полуголый Вадим — из одежды одно полотенце на бедрах — стоял в холле у лестницы и внимательно рассматривал выставленные в ряд пустые бутылки. Он уже выглядел не смертельно больным, а вполне себе бодро и, черт его возьми, более чем сексуально. — И вискарь с собой прихватил, вот же жмотяра.

— Виски с коньяком вы вчера еще вылакали, — заметил Слава, проходя за Сапковским в комнату. — А меня ты уже не считаешь? Я все еще здесь. Пока еще.

— Ты — только видимость. На самом деле тебя нет. Ты уже не здесь, а дома или на работе. Или с этим мальчиком… Как бишь его, забыл…

— Миша, — ответил Слава, усаживаясь на диван и морально готовясь к разговору. — Его зовут Миша.

— Это хорошо… — Вадим отдернул штору, какое-то время молча смотрел в окно. — Я собрал твои вещи. Ты на машине?

— Да, — кивнул Слава. — А что?

— Идем. Оденусь и провожу тебя. Да, чуть не забыл — спасибо, что приехал. Общество Валика иногда до чертиков утомительно.

— И все? А мне ты ничего не хочешь сказать? Или спросить?

— Да нет… — Вадим рассеянно посмотрел на Славу, словно что-то припоминая. — Выбор ты сделал, это очевидно. Будем прощаться.

— Подожди, — остановил его Слава, недовольный тем, что его так легко вычислили. — Ты ревнуешь, что ли? К Мише? Серьезно?

Сапковский недоуменно воззрился на него.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, но если он тебе понравился, то, скорее всего, понравится и мне. Разделим вечерок на троих? Пока я еще здесь. В среду улетаю к дочери, дом и участок будут закрыты, имей в виду, если что.

— Обойдешься, — ответил Слава, успокаиваясь. Да, Вадим ревновал, это было заметно, несмотря на весь показной цинизм. — Мальчик — мой, найдешь себе другую игрушку. Это ведь не проблема, не так ли?

— Я тут намедни подумал, — Сапковский снял полотенце и набросил на плечи черный шелковый халат, став похожим на средневекового звездочета. — Ты прав, мы друг другу не подходим ни по складу характера, ни по темпераменту, конструктивное сотрудничество в долгосрочной перспективе в таком случае маловероятно. 

Слава навострил уши. К чему это он?

— В любом случае эта работа далека от того рая, что ты там навоображал в своей "башне". Придется вкалывать, пахать до кровавого пота, каждый шов, каждый надрез отрабатывать до автоматизма, плюс на тебе два текущих курса висят, нужно форсировать и доучивать в цейтноте. Ортопедию ты завалишь...

— При чем тут башня! — возмутился Слава. — Ортопедию сдам, Милованова — папина однокурсница, она меня с пеленок знает. Ты, кстати, когда-то обещал помочь. 

— Это было давно, — развел руками Сапковский. — Теперь, милый, придется самому крутиться. А вместо дополнительных смен сидеть и зубрить патологии суставов. Кстати, мне… — он чуть помедлил, наклонив голову и одарив Славу полным сомнения взглядом, — мне, возможно, захочется продолжать с тобой интимные отношения. А это еще одна проблема.

Слава, уже в который раз, почувствовал себя абсолютно сбитым с толку.

Но Вадим объяснять свою мысль не торопился. Он расхаживал по комнате, полы халата мягко развевались, приоткрывая загорелые мускулистые икры, узкую кромку живота и груди. Смотреть на него было почему-то больно. И Слава подумал: господи, да при чем здесь Миша, если он вообще существует. Есть только Вадим, и есть Слава Гурвич, и у последнего, кажется, от этих покачиваний вот-вот закружится голова.

— Секс между нами всегда был проблемой, странно, что ты только сейчас об этом заговорил, — выдохнул Слава, отворачиваясь от греха подальше. Опрокинуть Вадима на пол и засосать со страшной силой его бледные, слегка потрескавшиеся губы хотелось неимоверно, аж во рту пересохло. Блядь, да что ж это за напасть такая? Член дернулся и потеплел.

— Лично я не видел никакой проблемы, — возразил Вадим. — Но если придется начать все сначала, то, сам понимаешь, начинать заново придется во всем.

— То есть? — Слава поднял голову и чуть не зажмурился. Вадим все так же действовал на него, и дело было не в провокационной одежде, а в нем самом, в его голосе, его присутствии. Сильнейший магнетизм, исходящий от этого человека, вытеснял все мысли, приходилось бороться, чтобы снова не расклеиться, не превратиться в тряпку. 

— Давно нужно было это сделать, — задумчиво сказал Сапковский, проводя рукой по влажным волосам. — Чтобы ты понял — как там, на той стороне. Собственно, время у нас есть. До рассвета еще пара часов.

— Да ладно, ты же не серьезно, — Слава торопливо встал, словно Сапковский собирался исполнить свое предложение прямо сейчас. — Я же говорил тебе…

— Стыдно в твоем возрасте бояться таких простых вещей, — пожал плечами Сапковский и выглядел в этом своем недоумении более чем убедительно. — В конце концов, я же доктор, проведем анестезию. Ну, рискни. Неужели не интересно попробовать? Заодно и поймешь — стоит ли нам вместе куда-то ехать, потому что то, что я тебе сейчас продемонстрирую, происходить будет часто. Я бы даже сказал — чаще, чем наоборот. Узнаешь много нового.

— Тебе лишь бы эксперименты проводить, — хмыкнул Слава, слегка пристыженный. — А вокруг, между прочим, живые люди. Нет, я не боюсь. И вообще это не проблема. Просто…

— Ну тогда шуруй в ванную, дорогой, — хищно улыбнулся Сапковский. — И брось в корзину полотенце, оно мокрое. Буду ждать тебя в спальне. До встречи.

Слава повесил полотенце себе на плечи и пошел к выходу, но остановился на полдороге. Он хотел что-то сказать, как-то обсудить дурацкую идею Вадима, но так этого и не сделал. В том, что его снова поймали на слове, не было ничего удивительного, Вадичек дока по части таких игр. Ничего. В конце концов, это будет первый и последний раз. В самом деле последний — и все. А один раз, как говорится…

Конец

— Кто-кто? Ларочка Михална? Вот ч-черт…

Слава страдальчески закатил глаза и взял телефон, бросив на мать укоризненно-сердитый взгляд. Марина и Чернов старательно нахмурились в знак сочувствия, но стоило приглядеться, становилось заметно, что оба едва сдерживаются. Валентин Генрихович даже за живот ухватился, скотина.

— Да… Лар Михн… И я вас приветствую. Да, украли телефон, пошел, понимаете ли, на рынок за карто… Нет, карточка, к сожалению, восстановлению не подлежит. Сообщить? Увы, но просто физически… Что? Нет, еще не женился, а надо? В смысле — вы ждете от меня внуков? Лар Михна… Что ж вы меня так пугаете-то…

Марина хихикала, прикрывая рот рукой в черной перчатке.

— Передам обязательно. Безусловно, искать буду исключительно на родине. Инночку? Конечно, помню, рыженькая такая, в смысле… брюнетка. Платиновая? Господи, теперь вы меня вообще запутали…

Чернов и Марина, уже не сдерживаясь, прыснули.

Невольных свидетелей телефонного разговора с Ларочкой Михалной, маминой троюродной сестрой, было еще несколько человек: Вадим Юрич, всем видом выражающий смертельную тоску, и Адам Ильич, взирающий на собеседника с видом Зевса-громовержца, прибывшего с инспекцией. Первый, и это было очевидно, не просто не желал быть инспектируемым, а поражался даже одной мысли о подобном кощунстве.

— Откуда я знаю, где он будет снимать квартиру? В конце концов, это его личное дело. Я должен — что? Вы так думаете? Послушайте, коллега, ваш сын уже десять лет живет отдельно. Неужели он не в состоянии…

— Восемь… — Гурвич вздохнул и повторил: — Восемь лет. А за последний месяц я видел его два раза. Этот — третий.

— Повезло вам, — зло парировал Сапковский. — Я вот своего ребенка вижу раз в три месяца в лучшем случае.

— Вот видите! — не менее недобро ответил Гурвич и добавил с акцентом на третье слово: — У вас уже есть ребенок! Почему бы не оставить в покое моего?

— Ну так и вы заведите, второго! — пожал плечами Сапковский. — Вместо того чтобы по пустякам морочить мне голову.

— Ничего, потерпите, — злорадно провозгласил Адам Ильич. — Мы же теперь почти родственники.

— Вот только не нужно меня пугать! — ответил Вадим с усталостью в голосе. — Чего вы вообще от меня хотите?

— От вас — ничего, — пренебрежительно бросил Адам Ильич. — А вообще не отказался бы от внука. Или хотя бы внучки.

— Ничем не могу помочь.

— Можете.

— ?

— Повлияйте на него.

— Вы хотите, чтобы я уговорил его жениться?

— А почему бы и нет?

— Я с вами со всеми долго не протяну, — заунывно простонал Вадим Юрич, снял солнечные очки, вытер со лба пот и водрузил очки на место. — Доконаете вы меня, коллега, а я, между прочим, еще диссертацию не дописал.

— Вас так просто не убьешь! — сердито констатировал Гурвич, быстро взглянул по сторонам, осторожно вынул из внутреннего кармана плоскую бутылочку и два раза отхлебнул.

— Будете? — предложил он Вадиму. — Двадцатилетний.

— Яд сами синтезировали? — тот подозрительно взглянул на фляжку без этикетки.

— Если бы я хотел облегчить себе жизнь, то отравил бы вас еще полгода назад, — с каким-то даже сожалением произнес Гурвич. — Пейте. Это всего лишь Шустов, но выдержку делают персонально для меня. Нам еще как минимум полчаса здесь торчать. — И внезапно переменил тему. — Заседание комиссии в четверг, в девять утра, пришли бы в последний раз ради приличия.

— После того, как вы меня изгнали? — Сапковский театрально пошевелил желваками в знак скорби и отхлебнул из бутылочки. — Ладно, шутки в сторону. Шансы у нас есть?

— Ни малейших.

— А как же Матковский?

— Ему предложили должность в Минздраве.

— Одни манкурты у вас там, — почему-то радостно заметил Сапковский и добавил: — Ладно, приду.

— Я так и знал, что от вас никакого толку.

— Я же сказал — приду! — возмутился Вадим.

— Да-а… я, наверное, не расслышал, — усмехнулся Гурвич, приложил руку к шляпе и отошел кого-то поприветствовать. Сапковский скорчил было гримасу, но, заметив на себе чужой пристальный взгляд, сделал лицо попроще.

— В следующий раз пристрелите меня сразу, — простонал Слава, возвращая матери телефон. — Хотя нет, я лучше все звонки от родни буду переводить на мсье Чернова. Это же ваша была идея — уведомить родственников о моем отъезде через смс?

— И сразу сменить телефонный номер! — довольный собой Валентин Генрихович даже не пытался оправдаться.

— Думаете, такая мелочь может остановить мою родню в поисках истины? — вздохнул Слава. — Вы их плохо знаете. Господи, какая же гадость — эти ваши костюмы. Если бы работал в офисе, наверное, чокнулся бы.

— Ну, друг мой, выше нос, — подбодрил его Чернов. — Смотри, погода какая хорошая. Да, Вадик? Ну что вы, голуби мои, как неродные? Подошли бы друг к другу, обнялись. Тут же все свои.

— Ладно тебе, Валик, уймись, — примирительно сказал Вадим, хлопая друга по плечу. — Идем, расскажу, кого я только что видел, только громко не ори.

Слава облегченно вздохнул и, подойдя к матери, поцеловал ее в щеку.

Погода в конце марта в самом деле стояла отличная, тепло как в мае. Настроение у вышеперечисленной компании, несмотря на обоюдные смешки и подколки, было вполне себе неплохим. А ведь антураж места, где они находились, был весьма своеобразным.

Хоронили Петрова.

«Групп по интересам» на кладбище сложилось даже не две, а несколько десятков — отдать последнюю дань гениальному кардиологу пришло более тысячи человек. Землю Второго Христианского почтили присутствием два действующих олигарха и два разорившихся, депутаты и министры, несколько сотен зарубежных гостей, не считая чиновников консульских и посольских. В последнее время Петров оперировал по большей части сильных мира сего, вследствие чего старинное кладбище заполонила полиция, разнокалиберные службы безопасности и неприличное для такого места количество телохранителей.

Адам Ильич, несмотря на почетное звание друга, не примкнул ни к министрам, ни к олигархам, ни даже к депутатам — со сборищем представителей элиты мастерски управлялся ассистент Петрова Ваня Лыжин. Гурвич представлял стройную делегацию медиков, самую многочисленную и организованную. Здесь же находилась старенькая и подслеповатая сестра Евгения Дмитриевича, опекать ее взялся Дима Линевский, и делал это так бережно и уважительно, словно мадам Петрова была английской королевой, Слава прям заценил.

— Не понимаю… — задумчиво протянул Слава, с трудом отыскав отца в толпе. — Как кардиолог, мировое светило, мог умереть от оторвавшегося тромба? Ка-ак?

 — Тромбоэмболия — так себе версия. Я вообще полагаю, что он умер от другого, — ответил Адам Ильич, небрежным кивком здороваясь с тщедушным мужичонкой, гордо прошествовавшим мимо в сопровождении двоих секьюрити. — Дьявол тебя побери, Женька, и земля пухом, но даже собственные похороны ты умудрился превратить в ярмарку тщеславия. Видел Войцеховского? — обратился он к сыну. — Депутат позапрошлого созыва, за пять лет половину областного рынка земли отжал, черного, естественно. Говорят, у него на счету около десятка заказных убийств. А вот, смотри-ка, уважаемый человек, еще и здороваться с ним приходится. Черт знает что.

— Так почему же он умер, по-твоему? — продолжил допытываться Слава. — Думаешь, медицинское заключение липовое?

— Не липовое, — пожал плечами Гурвич-старший. — А впрочем, не знаю, мне его так и не показали. А умер Женька вот от чего — от злости.

— В смысле — от злости? — такого оригинального заключения от медика Слава еще не слышал.

— В прямом. Всю свою жизнь, достаточно долгую, он боялся предательства. Всю жизнь возводил вокруг себя цитадели и бастионы, удерживал рядом только самых проверенных, самых преданных людей. И чем все закончилось? Пришел к тому, чего так опасался. Помнишь, я рассказывал, что Петров пишет монографию о коронарной недостаточности? Писал он ее больше десяти лет, проведено колоссальное исследование, дорогое и серьезное, с прицелом на Нобелевку. А три недели назад монографию опубликовал Лыжин. Под своим именем, упоминая патрона как консультанта. Конечно, последние два года они работали вместе, и львиная доля нелегкого труда легла на плечи Ванечки, но какова ирония? Ученик, чуть ли не сын, один из немногих, кому Женька доверял безоговорочно, предал, предал настолько подло и бессовестно, что тот не выдержал. И предпочел умереть.

— Покончил с собой? — уточнил Слава.

— Вряд ли, — покачал головой Адам Ильич. — Но психосоматика — штука малоисследованная, и я допускаю, что человек вполне способен отбросить коньки просто от ненависти. Равно как и вылечиться от счастья. Женьке не повезло с характером, эгоцентризм и почти полное отсутствие эмпатии не прибавили ему ни счастья, ни здоровья. Пять лет назад я просил его лечь в мою клинику, обследоваться. Отказался, решил лететь в Штаты, мы, видите ли, для его величества недостаточно хороши. А уговорил бы — глядишь, Женька остался бы жив. Вот что не дает мне покоя, точнее, теперь еще и это.

— Ты чего-то не договариваешь, пап, — повторил Слава и подозрительно взглянул на отца. — Ты за что-то винишь себя перед ним?

Гурвич-старший неопределенно кивнул.

— Снова история из «Башни»? — заинтересовался Слава. — Давненько я их не слышал…

— На этот раз нет, — вздохнул Адам Ильич, впрочем, на его лице никакого сожаления не наблюдалось. — Хотя я думал, ты давно догадался.

— Женечка оказался педерастом и всю жизнь был тайно в тебя влюблен? — зловещим шепотом спросил Слава, широко раскрывая глаза.

— О господи, сын, что за лексика! — поморщился Гурвич и тихо буркнул, ни к кому не обращаясь: — В самом деле нужно было отравить этого мерзавца. Что касается Женьки — тут все до крайности банально. Он был влюблен в твою мать. А она выбрала меня.

— Да ладно, — Слава сразу и не поверил. — И мама знала?

— Конечно, нет, — покачал головой Гурвич. — Было так. Спустя пару недель после ранения ей поставили диагноз «мерцательная аритмия», я попросил Женьку ее осмотреть, а он, конечно же, сразу пустил слюни. Спрашиваю — что это с тобой? А он бледный весь и письмо протягивает. Передай, мол, ей, а то там эта ее мамаша сумасшедшая, никому, кроме тебя, не доверяет.

— А дальше что? — история оказалась более захватывающей, чем Слава мог предположить. — Что мама ответила?

— Да ничего! Я все эти эпистулы выбрасывал. А когда Женька стал проявлять нетерпение, рассказал твоей бабушке, которая уже кое-что заподозрила, про обеих его любовниц.

— Как? — от удивления Слава застыл на месте, даже дыхание перехватило. — Как ты смог так поступить? Вы же… Ты же был его другом, всю жизнь вместе?

Лицо Адама Ильича приобрело холодное, жесткое выражение.

— Чушь все это, святость мужской дружбы — сентиментальная ерунда. Когда появляется человек, с которым и для которого ты хочешь прожить жизнь, все остальное исчезает: друзья, родственники. Даже работа отходит на второй план. Включается синдром охотника: никто и ни при каких обстоятельствах не должен отобрать твою добычу. Это как инстинкт — сберечь, сохранить для себя объект твоего желания. Любой ценой. Я был готов к тому, что Женька обо всем узнает и возненавидит меня, был готов потерять его навсегда. Но так случилось, что он, уже тогда самовлюбленный павлин, просто на нее обиделся. И сделал вид, что не так уж и хотелось.

— Как бы то ни было, я счастлив, что оказался твоим сыном, а не его, — сказал Слава задумчиво. — И я рад, что у вас с мамой наладилось. У вас ведь наладилось? — уточнил он, рассматривая раскрасневшуюся смеющуюся маму и хохмящего Чернова.

— Да, все в порядке, — подтвердил отец. — Пока все в порядке. Не беспокойся.

Он отошёл, а Слава размышлял об услышанном весь день и даже кусочек вечера, сидя за учебниками. А потом перестал, потому что хляби небесные вдруг разверзлись и на его голову полилась не очень чистая вода. То есть разверзлись не хляби, а у соседей прорвало трубу, но это было не менее сокрушительно и неожиданно. Остановить потолочный водопад удалось лишь к десяти вечера, потом еще битый час Слава черпал воду, но пол все равно оставался противно влажным, как и две стены, паркет на добрую треть был безнадежно испорчен, а по всей квартире постепенно расползался малоприятный запах сырости.

И вся эта радость — за неделю до отъезда, уныло думал Слава, включая камин и залезая на диван с ногами.

— Давай-ка приезжай! — коротко сказал Вадим, когда Слава поведал ему о вечернем происшествии. — Не глупи, не собираюсь я тебя больше ни на что раскручивать. Если хочешь, можешь заехать за пиццей.

А когда Слава явился — с пиццей и бутылкой саперави, — заметил с легкой укоризной:

— Я же говорил — нужно сдать квартиру. А теперь Марине придется постоянно ходить туда и проверять.

— Да это я по времени просто ступил, — признался Слава. — Все откладывал, теперь уже не успею. Завтра позвоню Варе, у них как раз бригада гипсокартон клеит, одолжит кого-нибудь на пару дней, хоть стены перекрасить и полы перестелить. А мама потом что-нибудь придумает. Кстати, я до сих пор так и не поблагодарил тебя за нее. Это в самом деле был щедрый подарок. Она даже расплакалась, когда рассказывала о вашем договоре. Спасибо. Нет, в самом деле… Я чертовски тебе благодарен.

Вадим нахмурился, словно услышал что-то неприятное.

— При чем здесь подарки? Этим людям я ничем не обязан. Это всего лишь взаимовыгодный гешефт. Под небольшой пансионат дом и участок более-менее подходят, сумма аренды меня устроила — мы просто хлопнули по рукам и разошлись.

— Ну да… ну да, — протянул Слава. — А ну и ладно, как скажешь. Просто я люблю, когда мама счастлива, я тогда тоже счастлив.

— Немного же тебе нужно для счастья, — заметил Вадим, разливая вино. — Слушай, раз уж зашел разговор о родственниках. Надеюсь, ты не дуешься на меня за то, что я не предложил жить вместе? Сейчас это не совсем удобно.

— Все в порядке, — пожал плечами Слава, не особо радуясь смене темы. — Хотя я ждал, что ты станешь предлагать. Ошибся.

— Ко мне Ева приедет, — объяснил Вадим, разворачиваясь к Славе всем корпусом, словно ему было важно, чтобы тот все услышал и понял правильно. — На каникулы. В любом случае вам придется познакомиться, но я не хочу ее раньше времени шокировать.

— Разве она о тебе не знает?

— Знает, конечно, но в общих чертах. Мы эту тему не обсуждаем.

— Понятно, — кивнул Слава. — Хотя наличие у тебя ребенка до сих пор вводит меня в ступор. И как ты умудрился?

— Если чего-то очень хочешь, найдешь способ, — отозвался Вадим. — Я его нашел. И сейчас это самый главный и родной человек в моей жизни, хоть я и не очень хороший отец. Как-то так.

— Я бы тоже любил своего ребенка, если бы он у меня был, — сказал Слава, усаживаясь возле Вадима в плетеное кресло на террасе и закуривая одну сигарету на двоих. — Не уверен, что смогу быть хорошим отцом, поэтому пока не хочу никаких детей. Особенно мелких и орущих.

— Просто твое время еще не пришло, — запрокинув вверх голову, Вадим посмотрел в небо и затянулся. — Мы всегда боимся неизвестности. Но стоит только попробовать…

— Ты это о чем? — с подозрением спросил Слава. — Сказал же — я в игре, но мне нужно время перестроиться.

— Да ради бога, — передавая сигарету, Сапковский взглянул на Славу с благодушным видом. — Нет, значит, нет, не вопрос. Кстати, помнишь Юру Глазкова? Радиолога? Он приезжал сюда со своим парнем, Сережей. Вспомни, двое тридцатилетних ботанов, оба тощие и в очках.

— И что они? — насторожился Слава, вспомнив забавную парочку.

— Парни вместе уже лет пять, ну или приблизительно. Так вот — сексом с проникновением они вообще не занимаются. Юрка ненавидит очистительные процедуры, а Серега брезгливый. И вот — нашли выход.

— Вообще не трахаться? — хмыкнул Слава. — Так себе выход, средненький.

— Почему бы и нет, если по-другому не выходит? Всегда можно отдрочить друг другу. Вот и все.

— Ну не знаю, — Слава был недоволен, что его толкнули на скользкую дорожку, но смолчать было бы глупо. — Отдрочить можно самому себе. Дело ведь не только в том, чтобы тупо слить.

— А в чем? — Вадим снова смотрел на звезды и, казалось, думал о чем-то своем.

— Не знаю… в контакте… Чтобы чувствовать другого человека как себя…

— А зачем? Зачем так чувствовать?

— Зачем? — Слава немного подумал. — Наверное, потому что в такие моменты по-другому не можешь. А может, это инстинкт, как у натуралов… Когда-то мне казалось, что тебя вообще не существует. Ты — это часть меня, потерявшаяся во времени и пространстве. И тебя нужно вернуть обратно, любым способом, хоть силой. Да, я знаю, что несу бред, — засмеялся он. — Но я не виноват, это все твоя сигарета.

Вадим не ответил. Слава докурил и затушил косяк. Становилось холодно, стылый воздух проникал сквозь свитер и джинсы. Пора в дом. Уснул он, что ли?

Слава склонился над Вадимом, тот мерно дышал, не открывая глаз. Спокойный, умиротворенный, расслабленный. Словно желаемое уже свершилось и можно наконец отдохнуть. В последние месяцы Сапковский все чаще отмалчивался и уходил от конфликтов, уходил иногда в буквальном смысле. Почти полное отсутствие ссор и круглосуточное бдение над книгами привело к тому, что Слава с трудом, но одолел оба курса, при этом заметно похудел. Иногда так уставал, что не хотелось не только трахаться, но даже есть, спасибо Гале, не дала подопечному умереть с голоду, кормила силой, иногда по часам, как младенца. Родители не вмешивались, Вадим наблюдал как бы со стороны и тоже не лез, хотя Слава не отказался бы от поддержки. Но Сапковский не спешил и только месяц назад, внимательно рассмотрев фотку ведомости с последним зачетом, громко выдохнул, сообщил, что с целибатом покончено и устроил Славе «ночь любви». Слава отлично помнил ту ночь, несмотря на усталость от недельного мозготраха и не вполне трезвое состояние после попойки в баре с коллегами. Все это не стало препятствием для Сапковского, и в течение нескольких часов Славу имели по полной программе так, что наутро пришлось сказаться больным и полдня валяться в постели «с мигренью». Все поверили, ибо выпито было много, но теперь он старался не провоцировать Вадима, когда тот был в соответствующем настроении. Предсказать или угадать это самое настроение было несложно. Сейчас вроде дрыхнет… Хотя тоже — не факт.

— Эй, — шепотом произнес Слава и тронул Вадима за плечо. — Ты…

Внезапно Славу крепко схватили за руку и резко дернули. Не удержав равновесие, он рухнул на Вадима и рассмеялся, отбиваясь.

— Так я и знал! Думаешь, я хоть на секунду поверил, что ты спишь?

— Конечно, поверил, у тебя на физиономии написано, что ты собирался смыться. Замерз? Иди сюда…

Сбегать было стыдно. Пришлось усесться на Вадима верхом и сжать его руки, чтобы не лезли куда попало.

— Хочешь, давай ты первый, — великодушно предложил Сапковский, изображая безразличие и якобы сдаваясь. 

— Ага, знаю я, чем это заканчивается, — не поверил Слава, ерзая по Вадиму, как по коврику, но не позволяя себя лапать. — Вадька, прекращай. Мне завтра еще с квартирой разбираться, и вообще… я это… морально не готов…

— Ну так давай я тебя подготовлю, — сладко, но абсолютно не убедительно промурчал Вадим, вроде как не настаивая, но голос у него при этом был такой... такой... В общем, у Славы встал.

— Ладно, предлагаю компромисс: сначала ты идешь в ванную, потом обычный сценарий, потом я тебе отсасываю, - внес очередное рацпредложение Вадим, попытавшись сменить диспозицию и обнять оседлавшего его Славу, но тот был начеку.

— Ага, в прошлый раз тоже с этого начиналось, и ты обещал, что будет только один раз, — Слава отрицательно помотал головой и, применив привычный захват, обнял Вадима за шею и долго, с наслаждением целовал в губы.

— Какого черта я курил, — вздохнул он чуть позже. — Под кайфом мне всегда хочется приключений. Но нет, сегодня никаких безобразий. В душ — и спать. И никаких отсосов после накурки, иди знай, что тебе, змеюке подколодной, взбредет в голову.

— Если не хочешь сильно, просто скажи, — убил его контрольным Вадим. — Или намекни... Мы аккуратненько…

Внезапно Слава понял, что его ширинка расстегнута, а пронырливая рука Вадима уже где-то в недрах трусов.

— Все. Хватит!

Он выбрался из объятий, нетвердой рукой застегнул джинсы, погрозил любовнику пальцем.

— Ты в душ? — невинно поинтересовался Вадим, недвусмысленно проводя рукой чуть повыше паха. — Только недолго, ладно? А хочешь, присоединюсь?

— Я спать! — буркнул Слава и добавил погромче. — Меня не жди, в общем.

Но после душа ноги каким-то непонятным образом привели его в комнату Вадима, и уже через полчаса Слава лежал на спине в его постели и довольно постанывал. Умение Сапковского делать минет жестко конкурировало с его мастерством делать идеальные надрезы, а два пальца в анусе добавляли процессу такой остроты, что Слава забыл про надвигающуюся опасность.

— Черт, я кончу прямо сейчас, — простонал он, когда скользкий язык в очредной раз прошелся по кромке уздечки и замер. — Бля-а-адь, нет, нет… я передумал, давай еще-о-о…

— Сейчас ты не кончишь, обещаю, — пообещал Сапковский и аккуратно ввел в смазанное отверстие третий палец. — Вот так хорошо?

— Да-а-а-а… — Слава громко охнул и заерзал по постели. — Так просто божественно-о-о-о… Можно сильнее, во-о-о-о, еще…. Господи, где ж ты этому научился, сволочь….

Не прекращая стимулировать простату, Сапковский чуть отодвинулся и нащупал презервативы.

— Читал много книжек, — прошептал он, целуя Славу в бедро. — А ну, поворотись-ка, сынку….

— Оу-у-уо-о-о… — запротестовал Слава, подаваясь всем тазом за пальцами. — Блядь, я щас сдо-о-охну…

— Только после того, как кончишь третий раз, солнце мое, — ответил Вадим и медленно, всего на треть ввел член в полностью подготовленное, розовое как лепесток, абсолютно гладкое отверстие. — Обожаю, когда ты депилируешь задницу. Когда-нибудь я свяжу тебя и залижу до смерти.

— Сукаблядьненавижу, — ответил Слава, но послушно развернулся, оперся на локти и выпятил зад. — Все, мне так удобно, давай, не тяни!

— Не командуй и перестань материться! — велел Сапковский, до упора запечатывая влажную пульсирующую дырку твердым членом. — Доволен? И не вздумай трогать себя, я сам все сделаю.

Слава блаженно мыкнул, подтверждая, что, мол, да, именно так все ок, все просто отлично, и даже попытался собраться, чтобы еще немного отсрочить финал, но, вопреки неимоверным усилиям, с каждым толчком, с каждым шлепком по ягодице, с каждым поцелуем, запечатленным на пояснице, он все глубже и глубже погружался в предоргазменное небытие. Сапковский не любил долго мучить людей: как только Слава задергался, он нежно отдрочил его налившийся кровью член — до самого конца, пока тот не выстрелил обильной мощной струей, а потом кончил сам, передернув на задранную кверху раскрытую задницу.

Новая версия секса стала для Славы удивительным открытием, с одной стороны, приятным, с другой — пугающим. Пугало то, что в нижней позиции он плохо себя контролировал, велся на любые провокации и не мог вовремя остановиться. Сверху достаточно было однажды кончить, и напряжение уходило, находясь же внизу с раздвинутыми ногами, он никак не мог насытиться, а самое страшное — от ебли в зад мог кончить так же легко, как и от более привычного варианта, даже быстрее. Оргазм тогда становился острым, ярким, как вспышка, с долгим, чуть болезненным, сладковато-пряным послевкусием. Никогда в жизни больше не дам тебе себя трахать, заявил потрясенный Слава после первого раза, как только пришел в себя. Он не мог простить Вадиму своей слабости, но уже не злился, а старался соблюдать дистанцию. Однако потом случился второй раз, потом третий… Соблюдать дистанцию становилось все сложнее.

— Я подозревал, что такое возможно, — сказал ему Вадим в первый раз, когда Слава недоуменно рассматривал сперму на простыне. — У тебя простата так расположена, ее легко найти и несложно стимулировать. Это замечательно, но нужно знать меру. Хорошо, что мы не делали этого, пока ты был моим интерном.

Во всей этой катавасии с взаимопроникновением был еще один важный момент. Сверху Вадим вел себя довольно странно для собственного амплуа; проанализировав его поведение, Слава понял, что происходит что-то неправильное и высказал неодобрение. «Да плевать мне, что ты там себе навоображал, — рассердился Сапковский. — Кто не мужик? Тот, кто способен проявить нежность и заботу? Это папочка научил тебя, что настоящему мужику всегда должно быть немного хреново, глаз подбит и скула сворочена? Глупость несусветная. Мы прежде всего люди, анальный секс, да, в общем-то, любой — травматичная штука. Не можешь о себе позаботиться и притормозить? Значит, это сделаю я. Именно потому, что я мужчина».

Слава тогда обиделся. Нежность в виде поцелуев в плечико и дурацкая забота казалась ему лишней, унизительной. Если уж ложишься под кого-то — терпи, не дергайся и не жди особого отношения — так он всегда считал. Но убедить в чем-то Вадима, упертого как баран, было абсолютно нереально. Он даже в постели вел себя как врач, особенно в подготовительной фазе. Анестезию, конечно, не применял, но творил своими волшебными пальцами такие фокусы, что пролезть внутрь Славы могло что угодно без малейшего ущерба. Вот почему пациенты обожали и даже обожествляли своего доктора, словно в силе его личности было что-то мистическое. Он обволакивал их своей энергетикой, успокаивал и настраивал на позитив, создавая атмосферу идеального комфорта и доверия. 

Только в одном Славе  удалось добиться своего и не поддаться. Это касалось такого интимнейшего момента, как римминг. «Я просто встану и уйду, — предупредил Слава однажды. — Эти штучки пидарские не для меня. Я тебе не Никитка».

Но что-то ему подсказывало, что со временем упрямый Змей Горыныч одолеет и этот бастион.

После второго раунда, когда Слава был физиологически сверху, но фактически все равно снизу, они вырубились и уснули. Проснулся от того, что в бок колко упирался чей-то локоть. Отодвинувшись, сел, поднял с пола скомканное одеяло. Похожий на уснувшую статую Вадим лежал на боку, уютно посапывая. 

Освободившись от выпитого за вечер, Слава долго стоял под душем, после чего завернул на кухню и с наслаждением съел ранний завтрак в виде салата из ветчины, апельсина и йогурта. Возвращаясь, остановился, не дойдя до порога двух шагов.

— Это так важно? — очень тихо говорил кому-то по телефону Сапковский, лежащий в той же позе. — Три часа ночи, Никит. Давай завтра.

Слава застыл. Где-то в районе лопаток медленно разливался мерзкий холодок.

— Прости, забыл вчера перезвонить, чертовы похороны сломали весь день. В три или давай в четыре? Чего тебе купить? Ладно, до завтра. Спокойной…

— Господи, как банально, — Слава переступил через порог и швырнул на кровать захваченную в кухне шоколадку. — Банально и пошло. Ну в самом деле — неужели он не мог подождать до утра?

Вадим опустил телефон на пол и сел.

— Я не понял, — сказал он спокойно, с легким нажимом, — я не понял, Слава, а разве что-то изменилось? Мне кажется, мы не давали друг другу клятву вечной верности.

Слава сглотнул, почему-то он не ожидал таких слов.

— Да, все верно, — кивнул он, натягивая джинсы. — Как я мог забыть. Все правильно. Конечно, глупо было спрашивать. Извини. Мне в самом деле показалось.

— Мы общаемся с Никитой, ну и что? — сказал Вадим и примирительно протянул руку. — Славка, ну не дури. Сядь. Сам говорил мне, и не раз, — мы оба абсолютно свободны, это было и твоим желанием. Или я чего-то не так понял?

— Ты его трахаешь? — тихо спросил Слава, отпихивая протянутую руку. — ТЫ ЕГО трахаешь?

Сапковский помедлил всего одно мгновение, но этого хватило, чтобы у Славы занемели внутренности.

— Ясно, — он криво усмехнулся. — Вопросов больше нет.

— Я тебе отвечу, но только один раз, — Вадим сел, устало растер веки ладонями. — Мы живые люди и можем испытывать интерес к другим мужчинам. Или к женщинам. Мы даже можем испытывать ревность. Это нормально. И мы имеем право задавать вопросы. Но. Мы не диктуем друг другу никаких условий. У нас не брак, а партнерство,  сотрудничество. Мы ведь так с тобой договаривались? 

Так и было. Слава согласился поехать с Вадимом при условии, что их отношения будут исключительно деловыми. Каким образом обоих затянуло в эмоциональное болото и постель, он и сам не знал. Да и вообще старался об этом не думать.

— Да, конечно, — Слава был вынужден признать, что Вадим прав. — А ты не боишься, что я когда-нибудь просто придушу этого щенка? Или утоплю в море? Именно потому что я живой человек.

— Нет, — успокоил его Вадим, — не думаю. Ты, как и я, чертов доктор, если и прикончишь кого, то не намеренно. Да, мы пересеклись как-то с Никитой, вышло почти случайно, я был не в настроении, он оказался рядом. Но я же не устраиваю тебе концертов из-за Миши? Когда он приезжал в последний раз — неделю назад? Две?

— Ненавижу тебя, — тихо сказал Слава. — Еще больше, чем раньше, ненавижу, — добавил он и вышел, изо всех сил шандарахнув входной дверью. Поймав такси, доехал до дома, вылакал все пиво, что отыскал в холодильнике, а потом упал в отсыревшую постель и продрых до самого полудня, пока в дверь не позвонили.

— Хазяина, аткрывай-на! — за открытой дверью раздался громкий хохот и на пол, судя по звукам, рухнуло что-то железное.

Упавшим железом оказалась стремянка, хохочущим человеком — Марк. Вслед за ним в квартиру вошла Варя: ярко накрашенная, на высоченных каблуках и в облегающем, чуть тесноватом для ее комплекции платье.

— Да не тащите же в комнату, оставьте в прихожей! — прикрикнула она на двоих рабочих, которые вытаскивали из лифта какие-то рулоны и коробки. — Славка, у тебя дрель есть? Помню, что была, а то мы не захватили.

— В гардеробной, — кивнул Слава и обнял подругу. — А где Гена?

— У шефа, сегодня, кстати, у него последний рабочий день. — Варя поцеловала приятеля в щеку и тут же отстранилась и поморщилась. — Ты что вчера пил? Ладно, дай мне полчаса, я сейчас тут все организую, потом выйдем куда-нить, кофе попьем.

Пить кофе из бумажных стаканчиков они отправились в парк, оставив довольного Марка рулить процессом. Варя казалась абсолютно счастливой и Славу не торопила, только посматривала осторожно из-под накрашенных ресниц.

— Мне так паршиво, — признался Слава, глотая кофе и не чувствуя его вкуса. — Кажется, я все-таки его люблю. Ведь ревность — это скорее всего оно, да?

— По-разному бывает, — вздохнула Варя. — Вот я Гену вообще не ревную, и он меня. Изменять друг другу не собираемся, а дальше — что будет, то и будет. Мы обсуждали это и решили просто жить. Потому что жизнь прекрасна. Зачем тратить ее на какие-то мучения и неопределенность?

— Да уж, — прокряхтел Слава, — прекрасна и удивительна. — А если я не хочу, чтобы он был еще с кем-то? Начинаю об этом думать и сразу хочется взять в руки автомат.

— Ну тогда я тебе не завидую, — без сочувствия произнесла Варя. — Потому что это собственничество и эгоизм. Да и кого ты хочешь приручить? Питона? Очковую кобру? Аллигатора?

— Он не аллигатор, он… — Слава задумался. — По сути, он обычный человек, просто незаурядный и слегка отформатированный обстоятельствами. Если честно, я сам так его до конца и не понял.

— Ну и целуйся со своим мистером Икс, — буркнула Варя сердито. — Но учти, искать к нему подход тебе придется постоянно. И находить компромиссы. И уступать придется тебе, а не ему. Все, мне надоел этот разговор про Вадима. Слушай, я тут Янку недавно встретила. Ты в курсе, что она с муженьком своим развелась?

— Снова начнете дружить? — поморщился Слава. — Ох, женщины…

— Может, и начнем, не в этом дело. Ты вообще на досуге про Ирину хоть вспоминал иногда?

Слава чуть было не покраснел.

— Конечно. Толку-то? Она мертва, ее не вернуть.

— А тебе не приходило в голову, что все немного… не так? Не так, как мы это видим, или — как нам показывают?

— Там все не так, — нахмурился Слава. — А что, разве расследование прекращено?

— Уже месяц как, — сообщила Варя. — Просто закрыли дело и все. Указание сверху.

— Что думаешь? — деловито спросил Слава, зная, что просто так подруга эту тему бы не затрагивала.

— Все плохо. Плохо для тех, кто пытается разобраться. Помнишь, как мы все себя чувствовали, когда это случилось? Помнишь свое настроение?

— Помню, что это было тотальное какое-то безумие, — печально ответил Слава. — Безумный Никифоров, безумное убийство. Безумный Дубинин…

— А вот тут стоп! — сказала Варя очень тихо. — Ты Митьку не знаешь, да и работал ты с ним всего ничего. Мы с Янкой знали его лучше, так вот — не был Митька никаким шизофреником. Мечтал, как бы заработать, чтобы не работать — это да. Мог рискнуть в рамках больницы, и то, потому что терпеть не мог Вадима, вот просто физически ненавидел. Мог выпить, потому что жизнь у него была не сахар. Но Митька не был идиотом, способным на преступление с таким огромным риском! И вот, я думаю — все как-то не так. В случившемся безумии прослеживается что-то совсем не безумное, а даже наоборот. Разумное. И выстраивается все это в одну непрерывную цепочку событий.

Слава не стал допивать кофе — вкус казался отвратным — и выбросил стаканчик в урну. Они сели на скамейку под липой и продолжили разговор вполголоса.

— Например, Ирочка, — продолжила Варя. — Ее поведение и «моральный облик». Замутки с тобой. Замужество. Смерть от руки человека, которому она не сделала ничего плохого, даже не видела никогда. Митя. Как вовремя он подвернулся озлобленному психу и так страшно погиб. Тебе не приходило в голову, что от Никифорова Митька первый бы сбежал, как только почувствовал угрозу? Он ведь и работать с ним отказывался, а тут — совместно убить человека! Идем дальше. До побега Никифорова из «санатория» все шло спонтанно, но то, что случилось после, выглядит уже не случайной трагедией или стечением обстоятельств, а как в кино — продолжением истории. Получается, что Ирочка познакомилась с тобой только для того, чтобы потом ее убили возле твоего подъезда?

Слава любил стратегии, хотя и не играл уже лет сто, но эту, Варину, понимать отказывался.

— Так что конкретно тебя смущает? Митька?

— Он в первую очередь. И «гладкость» истории тоже. Уж слишком продуманно все, словно кто-то аккуратно и педантично расчертил клеточки и расставил кораблики. Почему Дубинин позволил себя убить? Не первый день общался с психом, мог бы уже догадаться, чего от того можно ожидать.

Баксы. Почему такая сумма и почему в сумке? Гонорар Дубинина? Но при Митьке вообще никаких денег не нашли, ни в бумажнике, ни в квартире сожительницы. Ну допустим, что один сообщник убил другого, потому что не захотел делиться. Но куда ж он идти-то собирался с этими деньгами, разыскиваемый по всей стране убийца-рецидивист? Без помощника, без крыши, один? И где отпечатки пальцев? Никифоров был настолько невменяем, что уж точно не мог их уничтожить.

Слава тоже когда-то задавал себе эти вопросы, не находил ответов и со временем перестал задавать.

— А изнасилование? Митька, может, и не убивал, но насиловал-то он! Есть заключение…

— Серьезно? — Варя прищурилась. — А если подумать? Кто у нас сейчас заведует судэкспертизой? Тебе рассказать, где учатся ее дети? А на каких машинах ездит она сама и ее двадцатилетний хахаль? Тем заключением можно подтереться и забыть.

— Тут я согласен, — сказал Слава, кое-что вспомнив. — Хотя, конечно, рисковал кто-то нехило.

— Значит, у кого-то был смысл рисковать! — заявила Варя, повысив шепот до громкого. — А теперь смотри. Убили ее у вашего дома, но не в квартире и даже не в подъезде. Словно бросили намек, что ты тоже замешан. Но зачем вообще убивать? Разве смог бы Митька, даже будучи распоследней мразью, изнасиловать девушку, зная, что потом ее будут убивать? Не мог, это я знаю абсолютно точно. Кто-то этих нюансов не учел… Вероятно, поэтому и написал вроде и логичный, но в то же время не вполне верибельный сценарий.

— То есть… — Слава мрачно взглянул на подругу. — Ты хочешь сказать, что мог быть кто-то третий? Вадим тоже так думает, кстати. Я — не знаю.

— Так думает не только твой драгоценный Вадим, но и кое-кто из прокуратуры. Но даже у них связаны руки — дело закрыли сверху и постараются похоронить. Знаешь, что это значит?

— Догадываюсь, — ответил Слава.

— Дело даже не в Веретенникове. Помнишь начмеда нашего, Симакова? Он сейчас в Киеве, помощник депутата. Вот откуда ноги растут, Славка. Илью подставили, чтобы не просто снять, а замазать навсегда, лишить шансов вернуться на должность. А ведь фигура главврача далеко не самостоятельная. Всегда есть спонсоры, люди, чьи интересы лоббирует любой высокопоставленный чиновник. Ведь что такое больница нашего уровня? Это всевозможные откаты, это трансфер высококлассных специалистов, это пиар двадцать четыре на семь, я уже молчу про аптечный бизнес и сбыт наркоты. Кому-то очень нужна была наша больница, Славка. И он ее получил. Так что я очень рада, что ты уедешь подальше от всего этого дерьма. А Митька никакой не псих и не насильник, его просто убили. Вот так.

Вернувшись домой, друзья долго молчали, а вечером, когда маленькая бригада сделала свою работу и отчалила восвояси, выпили за упокой души рабы божьей Ирины. Выпили, налив для Ирочки в ее любимую чашку китайского фарфора, которую накрыли бисквитным пирожным. А потом попросили Бога, чтобы Иришке было там, на небе, хорошо и уютно, и мягко на облачках. И нескучно. И чтобы было с кем посплетничать. Наверное, это было совсем не канонично, но оба были агностиками и по-другому не умели.

— Ладно, поедем и мы, — грустно сказала Варя, целуя в вихор притихшего Марка. — Сейчас Гена приедет, заберет нас. У вас в пятницу самолет?

— Ага.

— Завтра парни придут, доделают остальное. Про квартиру не волнуйся, сдадим и сохраним в лучшем виде. Но мы будем скучать. Правда, Марк?

Марк обнял свою обожаемую подругу и всхлипнул. Его ясные глаза утратили живость, нос подозрительно покраснел.

Слава почесал в затылке и отвернулся. В груди и за солнечным сплетением что-то ныло, наверное, снова кофе перепил.

За дверью раздался шум. Голос консьержки кому-то что-то шумно доказывал, друзья прислушались и тут же вздрогнули: в дверь одновременно стучали и звонили — очень громко.

Марк открыл дверь и отпрянул: в комнату вошла, нет, ворвалась высокая девушка в черных берцах и широком, довольно грязном платье в горошек. Ярко-зеленые волосы были коротко острижены, обезображенное тоннелем ухо увенчивало масштабную цветную татуировку на плече и шее. Новая гостья обернулась к Славе, сердито топнула ногой.

— Господи, да что вы все застыли! У меня куча вещей на первом этаже, а эта мегера не дала их принести! Славка, привет! Ты растолстел, а вообще ничего так.

— Вита…лина? — пробормотал потрясенный Слава и от удивления даже отступил назад. — Ничего себе смена имиджа! Мы общались в прошлом году по скайпу — ты выглядела немного иначе…

— Ты, сволочь, хоть бы писал иногда. Я уже молчу про звонил.

— Перед новым годом? Если я не ошибаюсь, тогда ты сказала, что начинаешь новую жизнь, что у тебя большая любовь, и когда будешь готова поделиться, позвонишь! — возмутился Слава и вполне резонно — все так и было.

— Ну, да… — ничуть не смутилась девушка. — Но увы… — гостья скорбно вздохнула, — кто ж знал, что эта подлая тварь окажется таким козлом. Слава богу, мозгов хватило замуж за него не выходить. В общем, я к тебе, Славка, потому что больше не к кому. Мои родители, засранцы, развелись, и я наврала им с три короба, маме сказала, что еду к папе, папе — что еду к маман. Козел тоже не в курсе. Кстати, он может начать меня искать, поэтому было бы неплохо, если бы у тебя оказались друзья в ментуре. Мне, если что, только до осени перекантоваться. Ну, что смотришь? Ты мне рад?

— А ну-ка… ближе подойди… — Слава присмотрелся к подруге детства повнимательней. — Витка, мать твою! Ты на каком месяце?

— На восьмом. Примерно, — гордо сообщила девушка и с вызовом посмотрела на Варю.

— От козла? — уточнила та.

— Ага, — Вита кивнула. — Но с экстерьером все норм, брюнет, глаза серые, тип морды нордический.

— Одобряю, — сказала Варя и усмехнулась.

— Это мальчик, по форме живота видно, — заявил Марк и в глазах его снова заплескалась жизнь.

— Это пиздец, — сказал Слава и закрыл дверь.

Вот теперь точно Конец