Мистерия обмана

Сопоставив факты, я, наконец, понял, что только жена знала, что я ношу деньги в нагрудном кармане, а ни в какой, не барсетке. Больше я ничего не помню. Со мной случился очередной приступ. Сахар зашкалил и я впал в кому.
Когда я пришел в себя, то первым человеком кого я увидел, была моя Даша. Дочь не отходила от меня все это время. Она вся побледнела, я дал ей ключ от квартиры, чтобы отдохнула и хорошо выспалась.
Я не говорил вам, что у Фридриха, моего любимчика, было чутье на деньги? Так вот он опять объявился, соизволив прийти ко мне в больницу.
- Фу, как здесь воняет, - воротил он нос. – Как погано в этом гадюшнике. Ненавижу болезни. Если б не мать, не пришел бы ни за что.
- А, так это она прислала тебя ко мне? Позови ее, пожалуйста, мне есть о чем с ней поговорить.
- Да ты что? Она сюда не придет.
- Скажи, что я вышел на след. И знаю, в чьих они руках.
Он ушел, зажимая нос. Его буквально выворачивало от запаха лизола и хлорки.
Приход его матери в больницу вызвал переполох. Весь медперсонал заходил к нам в палату, чтобы поглазеть на нас.
«Милона, Милона! Та самая? Да-да». Было слышно шушуканье сестер и санитарок.
- Спасибо, что пришли, - поблагодарил я Милону. И рассказал ей все, что узнал от дочери.
- Вам не жаль ее? Если «раз и навсегда»?
- Она хитрая бестия, боюсь, вы с ней найдете общий язык, и я опять останусь в дураках.
- Я ненавижу женщин, поверьте. Я их просто устраняю. Еще раз спрашиваю, вам не жаль ее?
- Трудно ответить так сразу. У нас есть дочь.
Больше она ничего мне не сказала. Только легонько прикоснулась рукой до моего плеча и выплыла из палаты.
Спустя неделю, по городу пошли слухи. В своей квартире была обнаружена женщина со множественными переломами рук и ног. Но осталась жива. Помню, ко мне пришел следователь. Тихо, вкрадчиво, не встречаясь со мной взглядом, спрашивал о моей бывшей супруге. Задавал каверзные вопросы и сам аккуратно на них отвечал.
Когда я выписался из больницы, ко мне приехала сама Милона Кайзер и протянула конверт, в котором находился миллион.
Я не стал задавать никаких вопросов. Она же посоветовала хорошенько подлечится, съездить в санаторий и, в конце концов, подыскать себе более комфортное жилье. Что я и сделал. И как вы, наверное, догадываетесь, хотел поехать в санаторий не один. С дочерью я снова потерял контакт. Мать умела влиять на нее. Меня видимо выставили с худшей стороны. Оно и понятно. А что мне оставалось делать? Любое зло должно быть наказуемо так я считаю. И то, как поступила со мной супруга, было невероятной жестокостью по отношению ко мне как к человеку, который всю жизнь ее обеспечивал.
Миллион мой разбазарить Фридриху не удалось, так как я сразу заявил, что мне необходимы деньги на личные нужды. Мне дали инвалидность, я был больной и разбитый и уж поверьте, такие люди красавчику не нужны.
- Ты всю ночь бегаешь ссать в туалет, фу, как противно! – то и дело повторял он.
И в один из дней исчез совсем. Я же в свою очередь по совету его матери уехал в санаторий, после приезда занялся обменом, немного налаживал свой быт. Через год вышел на работу в качестве рядового врача. Так прошло три с половиной года.
Кайзер появился совершенно случайно. Он приехал ко мне в больницу, все такой же красивый, импозантный и стал умолять поехать к нему в загородный дом. Но взять с собой все медикаменты. С небольшим чемоданчиком я отправился с ним в его дом спасать какого-то старика.
Дом был выполнен в стиле барокко. Роскошь была невероятная. Денег вбухано было видимо немало. Строила дом его мать. А ее брат занимался всеми хозяйственными вопросами. Но вот дядя Фридриха заболел, и у него отказали ноги. В маленькой комнате на кровати, лежал сморщенный старичок.
- Знаешь, Толик, он не ест вот уже три дня. И не пьет. Мать приезжала, пыталась накормить, не получилось. Что делать? Если он умрет здесь, это будет пиздец!
- Эй ты, сволочь! Будешь жрать или нет! – орал он на старика. Тот лежал, стиснув губы и ненавидящим взглядом смотрел на нас.
Мы прошли в большой зал, и я стал расспрашивать Фридриха, отчего старик отказывается от еды.
- Да ты представить не можешь, как мне противно все время следить за ним. Все ему не нравится, то не так, это не эдак. Сиделку наняли, так он ее прогнал. Подмывать его я не буду. Может, ты сам это сделаешь? Чувствуешь, как воняет?
- Почему он отказался от еды, можешь ответить мне? Или я собираюсь и уезжаю.
- Ну что я, не имею право на личную жизнь? Мне хочется общения, а он мне все время запрещает с кем-либо встречаться. Ко мне приехала однажды семейная пара, ну там отдохнуть и все такое. В общем, старик заныл, что громко включили музыку, и я вывез его на задний дворик. Как назло ночью пошел дождь, старик промок. Но я же не виноват в погодных условиях. Я потом утром затащил его домой и обтер сухим полотенцем. Мужичок он крепкий, сибиряк, ничего ему не будет.
- Подожди, а что за семейная пара?
- Какая тебе разница. Я же не лезу в твою жизнь, - заорал на меня Фридрих.
- А ты изменился. Стал таким… порочным что ли? Ты ничем не болеешь интересно? А то мало ли?
- Слушай, ты чё сюда приперся, мораль читать? Уматывай вообще отсюда.
Я с размаху залепил ему пощечину, да так сильно, что он отлетел в угол комнаты.
- А-а, - заревел он, держась за левую щеку.
«Господи, подумал я. Что же это со мной? Мальчишку обидел ни за что!»
- Прости, прости, пожалуйста! - стал умолять я, разглядывая раскрасневшуюся щеку.
- Кхм, кхм, - всхлипывал он. Тут он резко вскочил на ноги и побежал к зеркалу рассматривать свою физиономию.
- Что ты сделал? А-а, - завопил он еще громче от увиденного. - Вот мама приедет пусть только.
И мне стало страшно в тот момент. Действительно, что бы я сказал его матери?
Я, чтобы загладить свою вину побрел в комнату, где лежал старик и померил ему давление. Оно было ниже некуда. Я ввел ему кордиамин. И тут он что-то пожевал губами, и минуты через две отдал концы.
- Рих, - позвал я. – Он умер!
- Как? – заорал Фридрих, забыв про свою щеку.
- Не кричи. Я сделал только одну инъекцию.
- Ты убил его? Убийца! – завопил он еще громче. Я готов был снова хлестнуть его по лицу, но он ловко увернулся и выбежал на улицу вызывать милицию.

Меня обнаружили на месте преступления. Соответственно поднялась шумиха. Отвоевать меня удалось некоторым влиятельным людям, но…
Главврач больницы, в которой я проработал двадцать лет, поведал журналистам, которые смаковали мое «падение».
- Что он им сказал?
- На вопрос журналистки, «Как вы поступите с ним?», он ответил: «Мы будем придерживаться жестких позиций согласно врачебной этики и клятве Гиппократа».
Вы же знаете, Гиль, эта клятва никоим образом никого абсолютно не касается. Она необходима только врачам. Даже не знаю, будет ли так особо важна моя клятва тете Маше с завода ТОЧМАШ, которая обращается к врачам, когда у нее что-то заболит.
- Мгм, - кивнул Гиль.
- Да, вы правы, нас врачей не понять. И чего я сунулся спасать этого старика? Если бы не уговоры Фридриха, я ни за что бы не взялся за шприц. Никто бы не поверил, если бы всплыла вся история с его отказом от еды. Он ведь буквально себя заморил голодом. Мать Фридриха постаралась все исправить. Никто и не узнал, что дядечка на момент смерти весил сорок пять килограммов. А на меня спустили всех собак. Я, конечно, отбивался, но цепочка была, прямо скажу неразрывная. Всплыла вся моя страсть к этому красавцу, и…, - он расстегнул все пуговицы на рубашке и обнажил живот. И что удивило Гиля, так это гладкий рельефный живот. Мускулистый без излишков жира при плотной конституции.
- А вы, молодец, занимаетесь собой! – похвалил он его.
- Приходится. Нужно быть в форме. Я же сами знаете, живу сейчас не один.
- И что дальше?
- Дочь меня страшно возненавидела. И, кажется, поняла, из-за чего произошел разрыв у нас с матерью. Только лишь я не мог понять как же так, в одночасье я потерял любимую работу, свою дочь, близкого человека. Да, он действительно не думал обо мне. Ему хотелось как всегда развлечений, он таскался по ночным клубам, ширялся, нюхал чего-то там. И за все время процесса со мной не поговорил. Как мне хотелось слов утешения в свой адрес, как я желал встречи с ним. Дочь не появлялась дома, жила у родственников, все выставлено было таким образом, что я монстр, убивающих пожилых стариков. Прокурор тогда не сумел ничего найти против меня кроме этого паршивого дела, учитывая мои заслуги в области кардиохирургии, мне дали три года условно.
- Странно и как вы сейчас работаете в таком месте?
- Извините, я не работаю на стройке, как сказал вам тогда в кафе.
- Интересно! А ваша одежда?
- Да, это было то самое утро, когда я возвращался с рыбалки. Я теперь работаю в одной частной клинике, а другу своему не говорю об этом, пусть чувствует свою вину передо мной. И грубость моя это всего лишь маска.
- Может, я лезу не в свое дело, но скажите, Анатолий, помните наше первое знакомство? Я тогда перебрал малость и вызвал такси, и он в окно крикнул, мне чтобы я не уезжал, «он меня изнасилует» были его слова.
- Я слишком много в него вложил. Я его просто убью, за любое неповиновение, за любой шаг в сторону. Он это чует. Вы не представляете, как он любит жизнь? Так вот поэтому когда я вас увидел…
- То есть вы хотите сказать, что…
- Да, я думал, что он нашел для себя забаву пока я на работе.
- И вы для этого трезвы сейчас как стеклышко? Я правильно вас понял, что вы сегодня пришли прозондировать меня. Узнать какой жизнью я живу, о моих предпочтениях.
- Нет, не огорчайтесь так. Вы мне нужны были как уши. Добрые и слушающие. Вы мне скрасили последние полгода.
- Скрасил полгода. Какие высокопарные слова! Вы сами сейчас поняли что сказали? Какой же вы…
- Бессердечный? Лживый? А кто меня заставляет таким быть?
- И если бы вы, предположим, узнали что я гомосексуалист, вы бы что сделали?
- Да перестаньте, Гиль, вы, правда мне просто очень помогли сегодня, и это главное.
- Вы бы убили его и меня тоже?
- Не надо не нарывайтесь, - вставая, произнес Анатолий.
- Да, мне говорили, что гомосексуалисты люди довольно странные и непредсказуемые. Как это ужасно, прийти ко мне, чтобы узнать такой я или нет. Вы просто мне плюнули в душу.
- Давайте выпьем, снимем стресс, - смягчился Анатолий, снова усевшись.
- Чего вы несете, какой стресс!?
- Просто вы не знаете, как поступить завтра. Идти или нет к нему на последнюю процедуру. Вы его уже ненавидите.
- Хм, надо же, как вы все расставили. Да, скорее всего в этом есть правда. Только вот…
- А теперь представьте мое состояние. Я бы его выкинул в два счета, но ему некуда идти. Мать его такого не примет, он будет портить весь ее антураж или как там еще говорят…..
Домик дядюшкин он продал. Одиннадцать операций стоили денег. Это по телику показывают, как пострадавшим государство оказывает помощь. Пластика сами знаете, каких денег стоит. Квартира, в которую вы приходите моя. Но в то же время я его нестерпимо люблю. Он остался таким же страстным, как и прежде.
- А мне он сказал, что вы приняли на грудь, и разбили машину вдребезги, а он пострадал при падении.
- Да, это у них наследственное. Мать такая же лгунья. Вы видели его лицо?
- Еще бы!
- Я потерял с ним контакт, перестал думать о нем. Страсть немного поутихла, как это обычно бывает. Прошло два года я, сидел тогда за столом на кухне и смотрел телевизор, что-то заставило меня переключиться на другой канал. В новостях шел репортаж о двух подвыпивших молодых людях, которые возвращались из ночного клуба. Ехали они на приличной скорости, одного парня сидевшего сзади затошнило и он, открыв дверцу, нечаянно вывалился и ударился об асфальт. Нога запуталась в ремне безопасности, и его протащило несколько метров. Показали кровавый след, и труда не составляло предположить, что тот молодой человек погиб.
- Ужас! – воскликнул Гиль, схватившись за щеку.
- Скулы теперь равномерно распределены по контуру лица. Но правая часть истерлась за время его пребывания в подвешенном состоянии. Скулы и надбровные дуги не что иное, как пластмасса. Глаз вытек и теперь заменен на искусственный. Вот почему он щурится.
- А-а, - протянул ошалевший от услышанного Гиль.
- Но он как выяснилось, остался жив, его отправили в челюстно-лицевую хирургию. И как-то мельком произнесли фразу, что мать пострадавшего на гастролях в Соединенных Штатах. Тут же я позвонил в дежурившую больницу, представился, удостоверился, что это Кайзер, и буквально через полчаса был там.
- То есть все так быстро и оперативно? – удивился Гиль.
Анатолий лишь кивнул.
- «Я хорошо воспитала своего сына, - то и дело говорила его мать. - Он никогда никого не обвиняет».