Описание природы

...а Вовка, Вовка любил доминировать. Когда я добровольно ложился на спину и говорил, "Вовочка, трахни меня", у него ничего не получалось. Он резко, с силой переворачивал меня на живот, я должен был посопротивляться слегка, я сам догадался, что нужно сопротивляться, и тогда все проходило на ура. В принципе, для его возраста он был достаточно прыток. У меня было с кем сравнивать. Правда, так серьезно, как с Вовкой, не было еще ни с кем, ни с девочками вначале, ни с дяденьками потом, все имена до Вовки писаны мелким шрифтом. Наверное, я его какое-то время даже любил. Или мне так казалось?
Любить его было за что: во-первых, за успех и азарт успеха. Во-вторых, за его компактную коренастость, силу, за то, как метко он захватывал своими короткими пальцами соленые огурцы из банки, пальцами, которые всегда знали, что им надо. С этой приятной (на мои ощупь и взгляд) крестьянскостью, основательностью сочеталась у него хорошая способность к полету, он мог менять тактику жизни, разворачиваться на 180 градусов, к тому же разбирался в стихах и чувствовал фальшь в американских сериалах.

У Вовки было три пищевых комбината и работал он практически круглые сутки. От постоянного стресса у него были частые головные боли и проблемы с сердцем, как он говорил, "из-за этих боев в сердце перебои", хотя знал сам, что не из-за боев.
Я вообще его не понимал: зачем столько работать, когда можно было все это продать и жить себе где угодно, или везде сразу, месяц тут, месяц там. В Милан за тряпками не торопясь летать. И делать только то, что хочется, спать столько, сколько хочется, а ради Бога - содержать, например, какой-нибудь провинциальный приют, короче, скользить по тихой ряби жизни и ждать вечера.
Что ты!! Надо развивать компанию, брать многомиллионные кредиты, скупать конкурентов, бороться за качество продукции, получать откаты от производителей дряни с нашими этикетками, собирать срочные совещания в два часа ночи и мне спать не давать, я ж блин его секретарь-референт и вообще доверенное лицо, принеси-подай, заедь не забудь, вернись, я забыл подписать... А все для чего? Для бентли этой, четыре колеса с понтами? Для отпуска раз в два года? Ну, просадили мы там 50 штук, ну заказали даже гей-парад на центральной улочке - ладно, согласен, есть, что вспомнить - ну, езжу и я у него на лехусе, целыми днями езжу, документы из банка в банк перевожу, депутатам с губернаторами блядей выбираю, очень ответственные задания, у одного губернатора хрен не встал, он с горя чуть завод наш не закрыл у себя в губернии, когда домой вернулся, пришлось ему квартиру купить в столице. Стресс.

Вовка по 10 разных таблеток в день глотает, инфаркт, естественно, уже был один, денек в больнице и - вперед на баррикады, капельница в кабинете капала. Нахрена тебе все это, Вова, спрашиваю. А вот блин надо.
Как-то будит меня в 6 утра, Сереженька, надо срочно ехать, завод покупать, за 500 км. Обернемся за один день. Срочно. А то другие купят. Ебануться, конечно, но я уже даже не возражаю. Досыпаю в ландровере, Вовка глаза трет, ведет сам. Приехали. Вот, Сережа, походи вместе со мной, может чего увидишь интересного. А что я могу увидеть? Завод как завод.
Зато меня там увидел тамошний горсоветский депутат. Увидел и глаз не сводит. А парень я, надо сказать, не последний, и одет, слава тебе господи, не с помойки. Плюс стилисты с визажистами. Нравлюсь не всем, не доллар, но - многим. Вовка заметил взгляды эти горсовецкие горячие. А депутат был, надо сказать, довольно могущественный, от него многое зависело. Пришлось улыбаться в ответ, хотя совсем не хотелось, ибо депутат попался ну нисколько не харизматичный.
Завод мы купили. Пошли в ресторан. С депутатом. "А сколько вы вашему референту платите, Владимир Васильевич. А и не отвечайте, я ему все равно больше заплачу. Сергей, переходите ко мне! У нас тут перспективы..." Вовка покраснел, ответил корректно, что "Сергея Андреевича не держит, он человек взрослый и сам себе хозяин".
Я, естественно, вежливо и твердо отказался, но с тех пор Вовка стал бояться. Бояться меня показывать вообще кому-либо. Он любил меня, Вовка. Бывает, ревнуют без любви, а он - любил.

Предприниматель предпринимает. И Вовка предпринял:
секретарем нанял бабу, симпатичную, а меня - не запер, конечно, но - оставил за домохозяйку в одной из своих квартир, Горная 33-66, никогда не забуду. Нанял охрану, охрана заодно и шпионила. Даже в Милан со мной на шопинг летала, на шпионинг. Видеться мы с Вовкой стали редко, я скучал по нему. Вначале. А потом, ну, сами понимаете, что потом. Потом - стал меньше скучать.

Однако сейчас у нас тайм-аут на описание природы.
Шел май. Зацвели каштаны. Беременные кошки забегали по дворам. На тех улицах, где было много каштанов, воздух хотелось законсервировать порциями, про запас. Вокруг нашего дома каштанов было пруд пруди, их запах залетал в открытые окна короткими частыми облачками.
Светила луна. Ночь трогала сама себя по рыхлому телу. Охрана посапывала в передней, я осторожно дрочил у компа. Тихо жужжали первые комары.
Описание природы закончилось.

Я вышел на балкон покурить.
На соседнем балконе, за скошенной перегородкой, курил мужик, рюмка в его руке поблескивала в лунном свете.
Я забыл зажигалку.
По этому поводу мы разговорились.
Camus хорошо пить вот так, вместе, огибая бокалом перегородку.
Мужик оказался режиссером средней известности.
Он попросил, чтобы я протянул ему свою кисть.
Сказал, что у меня пальцы музыканта.
А на его ладони лежала горсть грецких орехов.
Я перелез к нему. Он страховал.
У Славы были сильные руки, в крепких жилах, с длинными черными волосками. И пальцы - широкие и короткие.
Мне нравятся твои еврейские рученки, сказал я ему уже после.
Охрана проснулась. Меня засекли, когда я перелезал обратно.
Вовка приехал через полчаса.
-Ты, что ж, сученок, не ценишь-то ничего? Все вы одинаковы, блядво. На хуй пошел. Прямо сейчас. К маме.
Он был даже не бледен, а зелен. Красиво, если б в свете луны, но горела люстра.

А я, я был как-то даже готов. Да, перестал ценить. Не только потому, что привык ко всем этим лехусам и миланам, но и потому, что понял, что без этого вполне можно обойтись. То, что мне можно обойтись без лично Вовки, без его тела и сильно любящих глаз, я понял уже давно. Он был импозантным мужиком, имело место сильное увлечение с моей стороны, чего скрывать, но оно прошло, тогда, в том самом ландровере, причем еще до депутата, на пути. Была бесснежная зима, вот опять описание природы, ландровер хрустел шинами в заледеневших ухабах, слева текли поля, справа торчал лес, унылый и полумертвый. Я вытащил из кармана новенький верту, который мне Вовка на днях подарил, понажимал рассеянно на кнопки, понял неожиданно, что хочу выкинуть верту за борт, хочу послать все это на, и Вовку, и ландровер, и шкафы с тряпками, хочу убежать в этот лес, петлять между черными деревьями, заблудиться, и пар чтобы строчил изо рта и стволы скрипели, а потом выйти с другой стороны и начать новую жизнь.

Горела люстра.
-Я тебе что, жена моряка? Ты думаешь, я без всего этого говна не проживу?
Я оглядел комнату. Вместо обоев можно было бы оклеить стены купюрами, вышло б дешевле и вкуса было бы больше, если под вкусом понимать соответствие формы и содержания. Я вытащил из ящика стола кошелек, нашел там кредитку, положил ее на стол.
-Пока, Вова, спасибо за все.
И прошагал к дверям. В дверях я оглянулся, Вовка так и стоял неподвижно, теперь уже спиной ко мне, казалось, что это от него шел пар, так стиснута, так напряжена была вся его фигура.

-Здравствуйте! -сказал я луне, когда вышел на улицу. -Вы тоже светитесь отраженным светом?
Ветер провел веткой каштана по ее плоскому лицу, получилось, что луна мне подмигнула.
Не хотелось идти к Славе.
Действительно, блядство какое-то получается.
Но больше пойти было некуда.
Я покурил на крыльце и отправился в квартиру номер 67.
Слава уже спал.
Впустил без слов.
Положил на диван вторую подушку.

Итак, глава вторая: Слава, Вячеслав Бреславский, режиссер, 38 лет, мои волосатенькие еврейские ручонки, любившие мальчиков и грецкие орехи.
Описания природы пока не будет, каштаны не собирались отцветать.
Утром он должен был ехать на пробы. А я, наверное - в мой городок, к маме.
Пробы он отменил, а маме я предусмотрительно так и не позвонил, мало ли, как день сложится.
День сложился.
На завтрак Слава сделал яичницу с грецкими орехами.
В перерывах между любовями Слава развлекал меня историями о своей многогранной жизни.
Он входил в роли, вертелся по комнате и рассказывал, воодушевляясь, все громче и громче.
-... и вот, ты представь, наш фильм побеждает на фестивале в Роттердаме. Не совсем побеждает, но - приз критики. Фильм совершенно психоделический, если не сказать - идиотский. Не я ставил, Гришка, Гришка к психиатру ходит раз в неделю. Я бы ему чаще посоветовал. Ну пусть. Я играл там короля-убийцу, маньяка, я травил придворных, что-то вроде Сталина, по очереди подсыпал им яд в профитроли, они корчились за обеденным столом во дворце, а король сидел улыбался и жрал дальше. И вот он полюбил одну придворную даму, а она, значит, его, идиотика, ну нисколечки не любила. Но он осыпал ее драгоценностями, и дама, в общем, смирилась. Давала королю 3 раза в неделю и даже симулировала оргазм. Она нашла его яд, случайно, в тайнике. И встал перед несчастной женщиной сложный выбор, травить короля или не травить. Все-таки злодей. А к драгоценностям-то уже привыкла. Если отравит - все, законная королева даму, естественно, в монастырь заточит. Быть или не быть. Дама мучается, люди корчатся. Так и не собралась покарать убийцу. А потом король себе другую даму завел, а эту, старую, в драгоценностях, отравил. Жуткое кино. Такая вот политическая злоба дня. Фильм купили голландцы. Я там стал звездой, на пару недель. Школа Станиславского, русская звезда Slava Breslavsky, афиши на каждом углу, у нас продюсер был очень старательный. Даже телохранителей приставили, а то фанаты пройти не давали, карманы у пиджака оторвали, у меня такой популярности никогда в жизни не было, ни до, ни после. И, ты знаешь, не надо. Пригласили на прием к королеве, она там культуре шибко покровительствует, дали денег на костюм, но я, каким же я тогда был распиздяем, приперся во дворец в Гааге в джинсах и свитере, с бодуна, всю ночь до этого трахал телохранителя. Но ничего, допустили лично королеве ручку пожать. Не завидую этой женщине.

Из дома вышли только на следующий день, к вечеру - кончился Camus.
Примерно через неделю в дверь позвонили, вовкин охранник принес чемодан с моими вещами.
-Почему вы решили, что Сережа у меня? -спросил Слава.
-А вот, решили.
Вещи в чемодане были хорошие. Я стал показывать их Славе, примеряя куртки и кофты на голое тело. Во взгляде его появилось что-то недоброе, волчье.
Сцена его возбуждала, но не радовала.
На плащике "от" Корнелиани Слава не выдержал, бросил меня на диван, подмял под себя. Я не сопротивлялся. Плащик всмятку.
Я понимал, что Слава далеко не так богат, как Вовка, и в Милан на выходные я летать пока не буду.
И Слава понимал, что я понимаю.
-Слава, сказал я ему, когда вернулся из душа, насилие в наших отношениях было в первый и последний раз. Я не выброшу эти вещи. В конце концов, Вовка не сделал мне ничего плохого. Я люблю деньги, и тряпки красивые люблю, но не больше всего на свете. Ты мне - нравишься. Пока - очень. Расслабься насчет денег. Все ок, Слава.
-Повесь все это в шкаф, там есть одно отделение свободное.
Он не улыбнулся, одел халат и ушел на балкон курить.
На следующий день он взял меня с собой на пробы. Я ни разу до этого не был на киностудии. Киношная тусовка в шарфиках и с неухоженными волосами не обратила на меня никакого внимания.
-Вячеслав Борисыч, посмотрите, вот так нормально будет?
-Вы сценарий читали? Анна Васильевна, в самом деле, ну еб вашу мать, где вы взяли этот хрущевский торшер? У нас девятнадцатый год, квартира Блока, вы бы сюда еще телевизор водрузили. Значит так, Анечка, завтра вы едете в Петербург, там где-то в центре есть музей-квартира Блока, недалеко от реки Пряжки, найдете. Я был там, анфилада комнат, ни одной отдельной, все проходные. Сходите посмотрите, без этого нам атмосферу не передать. Все.
Коля. Где Коля? Начинаем. Кто первый? Девушка, вы кто? Цветаева? В профиль повернитесь. Так. Ну, давайте. Что? Коля!!! Ты дал ей текст?? Коля, какого х? Девушка, вас зовут... Маша. Хорошо, Машенька, почитайте мне просто стихи. Вот сюда встаньте. Сюда, у торшера. Подождите. Щас я позвоню только. Где мой телефон? Але, это кафедра? Нет, без грима пока. Это я не вам. Александра Петровича будьте добры. Але, Алексан Петрович? Это Бреславский беспокоит. Скажите пожалуйста, в тыщща девятсот девятнадцатом торшеры были уже? В России. С какого? С семнадцатого века? Так, значит, в девятнадцатом уже с лампочками? Так. Нам бы надо один такой. Абажурчик чтобы югендстильненький. Вы посмотрите? Спасибо огромное. До свидания, Алексан Петрович. Так. Ну что, Машенька? Чьи стихи? Цветаевой, любые. "Моим стихам, написанным так рано..." знаете? Нет? Хорошо. Запоминайте, стихи к Блоку:
Имя твое -- птица в руке, Имя твое -- льдинка на языке, Одно единственное движенье губ, Имя твое -- пять букв...
Читайте. Так. Нет. Стойте. Маша, вы знаете как она к нему относилась? Как к Богу. Вот послушайте:
Думали - человек! Умереть заставили. Умер теперь. Навек - Плачьте о мертвом ангеле!
Она с ним ни разу не виделась, то есть виделась, но подойти стеснялась. Вы понимаете? Она считала, что Блок воскреснет после смерти. Теперь еще разок. Так...так...уже получше. Хорошо, вы пока свободны. Следующий кто у нас? Коля??

...внезапно к Славе подбежала девчонка лет восемнадцати, с улицы, от нее еще немного пахло каштанами.
-Алька!! Алечка! Иди ко мне, жмурик! Так. Перекур. 10 минут. Кузьмин пробуется только с гримом. Без грима ко мне не подходите.
Аля, познакомься, это Сережа. Коля, принеси кофе.
Аля была очень похожа на отца. Вроде бы, его черты, но тоньше и выразительней. Глаза те же, но ровно настолько женственны, насколько они мужественны у Славы.
Это было даже удивительно. И нос у Али был как-бы папин, но не такой откровенно ближневосточный. Славину коротковатую шею Аля не унаследовала, и от этого папин тяжелый подбородок казался у нее легким и озорным, когда она улыбалась.
-Вот, папа, ты же искал Маяковского, смотри, Сережа, по моему, похож. Да?
-Ты думаешь? Алик, слушай, а ты права! Серега, ну-ка повернись. Так. Ты когда-нибудь играл в театре?
-Я? В школе играл, в самодеятельности. Но это ж несерьезно все было. В меня русичка была влюблена, и пихала на все главные роли, она у нас за театр отвечала.
-Ну-ка почитай, каждое слово забивай, как гвоздь:
"Уважаемые товарищи потомки, роясь в теперешнем окаменевшем говне, наших дней разгребая потемки, вы, надеюсь, вспомните и обо мне..."
Я повторил.
-Так. Знаешь, я тебя попробую. Фактура годится, надо будет только речь поставить, я Маргариту попрошу, она сделает. Хм. Действительно, похож. Вот, сделаю из тебя звезду.
-Аля, а ты снимаешься у папы? -спросил я.
-Нет, и не собираюсь. Вот еще. Другие режиссеры есть. А сколько тебе лет?
-24. Что, слишком молод для него?
-Да нет, старше меня, и ладно.
Слава поморщился.
-Алик, ты пришла по делу?
-Да, пап, мне бы надо с тобой поговорить. Тут мама просила передать...
Я тактично отошел в сторону. Мне нравились они оба. Редко, когда меня возбуждает женщина, но эту Алю я бы, пожалуй, захотел.

На следующий день позвонил Вовка. Сказал, что очень нужно встретиться, и он пришлет за мной машину. Ну, пришли.
Меня привезли на другую квартиру, в центре. Вовка пожирал глазами, говорил, что больше не обижается, просил вернуться, обещал свободу, что устроит на работу, экономистом, по профессии, не к себе в фирму, согласен на все условия, только вернись. Я сказал - нет. Он кусал себе губы до крови, тянул руки, руки дрожали, мне стало его жалко, я вспомнил наши счастливые моменты, спросил, где здесь душ.

-Зачем тебе этот режиссер? -шептал Вовка горячечным, безумным шепотом, он же блять, каких мало, я тебе, хочешь, фотки покажу?
-Вова, сейчас же перестань за ним следить!! Это моя жизнь и мое дело. Он не ангел, но я его люблю. Совсем охренели, вы его и со мной фотографировали? Противно не было? Не ожидал от тебя, такого малодушия, пипец. Уничтожь это все, уничтожь и прекрати, кгб тут развел. Тьфу, блевать хочется.
На следующей неделе Слава уехал на натуру, куда-то на Волгу, и я был с Вовкой в сауне. Когда я переворачивался на живот и чувствовал Вовку в себе, я думал о Славе, о том, что люблю его, и ненавижу. Да, это была месть и я плакал тем вечером. Сам по себе секс с Вовкой не приносил мне и сотой доли прежнего удовольствия, это было даже странно, вроде тот же член, то же дыхание, те же руки, но совершенно другие, чужие, ненужные. Я все время думал о Славе, постоянно видел во сне тот балкон и коньяк с грецкими орехами. Имя твое, пять букв.
Я позвонил потом Вовке и сказал, что мы с ним больше не увидимся.

Алина училась в театральном и частенько забегала в студию. Меня утвердили на роль Маяковского, в сценарии нас с ним было не слишком много, пару раз я читал стихи в переполненных залах, в желтой кофте, забивая слова, как гвозди, и (биографически точно) брезгливо мыл руки после каждого рукопожатия. Целовал каких-то женщин. Маргарита Николаевна занималась со мной сценречью, Аля актерским мастерством.
-Вот смотри, Сережа, я зажала что-то в руке. Ты должен попросить меня ее разжать.
-Алечка, разожми, пожалуйста.
-Пизди-и-ишь, дорогуша. Ты должен попросить так, чтобы я поверила, что тебе это очень-преочень нужно. Войди в роль, прочувствуй.
-ААА! Разожми руку, сукааа!! Отдай!!!
-Уже лучше. Что отдать?
-Ммм...Алечка, пожалуйста, там ключ от сарая, умоляю, там...пожар...в сарае заперты дети...скорее...
-Не верю. У тебя маска и голос на одной ноте почти. Давай еще раз. Ты можешь. Чтоб глаза тоже кричали. Давай.

Мы подружились с Алькой. Слава говорил, что с моим появлением в его жизни она стала чаще у него бывать. Он любил дочь болезненной любовью вечно виноватого отца.
Как-то вечером, уже в октябре, мы курили с ним на балконе.
Слава долго разминал сигарету, смотрел на нее протяжным взглядом, потом на меня коротко, как будто прицениваясь, и снова на сигарету.
Свежий ветерок бодрил, скрученные листья вертелись вокруг.
-Знаешь, Маяковский, у меня к тебе одна просьба есть.
-Слушаю, Эйзенштейн.
-Не надо трахать Алю. Хорошо?
-Я, вообще-то, гей. Ты не заметил? И я люблю тебя, Слава.
-Я имею ввиду, что даже когда ты меня перестанешь любить, то тоже - не надо. Она увлечена, тобой, ты ведь и сам замечаешь.
-Да что ты заладил? Ты что, хочешь со мной расстаться? Боишься, что я из мести, что-ли?
Слава смотрел на меня с тревогой. Как будто, действительно, опасаясь чего-то.
-Ты завел другого? Скажи, не бойся, Слав, истерики не будет.
Он уставился вниз.
-Фильм мы доделаем, Сережа, и, вообще, я бы хотел, чтобы мы остались друзьями. Ты можешь пожить у меня, пока не...пока не будет куда...
Я старался дышать ровно и глубоко.
-Слава, я что-то не так делал? Скажи, может быть, все можно еще поправить? У меня не было никого, пока мы с тобой. Ты трахнул кого-то по случаю? Ладно, если тебе это нужно, иногда можно. Иногда.
-Сереж, я не способен к совместной жизни. У тебя, вот, не было, а у меня - было, много. Мне, мне постоянно нужны... разные тела. А ты, слишком хорош, чтобы быть одним из многих. Понимаешь?
-Понимаю, понимаю. Мое тело поднадоело.
-Вот я был почти 10 лет с женой, жили себе и жили, хуевенько так, ругались часто, изменял ей, изредка, то один паренек, то другой, но - в рамках. А теперь, я как с цепи сорвался, ничего сделать не могу, сплошной трах в голове. Иду по улице, гляжу на мальчишек, блять, даже неудобно, каждого бы отодрал. Бывает, забываюсь, и смотрю на них раздевающим взглядом, как на жертв, как на зайцев, некоторые даже пальцем у виска вертят. То ли это у меня лебединая песнь? Сам себе противен, но ничего поделать не могу. Надо мне это. Человека два в день надо, разных. Вот. Никакой моногамности не выходит. Прости меня, Сережа. Должен был тебе раньше сказать.
-Я знал, Слава.
-Серьезно? Думал, что тебе удастся изменить меня в лучшую сторону? Ты уверен, что она лучшая? Счастье, это когда ты знаешь, что тебе надо и можешь это иметь. Я пока могу.
-А я, значит, больше нет, -сказал я, -не могу. Ладно.

Я устроился работать экономистом.
Пошел первый снег. Шерстяной полуперденьчик от Труссарди не грел, я кутался в шарф.
Сегодня у меня новоселье. Аля придет. Я напьюсь, будет уже поздно и Аля останется ночевать.
Мы уже ночевали как-то с ней вместе, в Славиной квартире. Она лежала тогда в ванной, голенькая, я чистил зубы, обмотавшись полотенцем, а потом писал в раковину. "Только покойник не ссыт в рукомойник". Алька хихикала и кидалась в меня пеной.
А теперь все было как-то не так.
Она по-другому на меня смотрела.
И мне - стало вдруг неловко раздеваться при ней.
Я постелил себе на раскладном кресле, а ей на своем диване.
Она позвала меня из ванной.
-Помой меня, мне лень.
Я присел на край ванны и стал намыливать ей спину.
Она обернулась.
Встала передо мной, мокрая.
Капли стекали, сливались друг с другом и толчками бежали вниз.
Кожа гладкая, упругая и скользкая.
А соски напряглись.
Я медленно провел пальцем по ее животу.
-Какой пупик забавный.
-Иди ко мне.
Мы не плескались, не брызгались, но долго смотрели друг другу в глаза.
Потом я вытирал ее полотенцем.
Когда я пришел в комнату, она лежала на диване, закрывшись одеялом по горло и глаза ее светились.
Я резко, с силой перевернул ее на живот. Она догадалась, что нужно посопротивляться.
Все прошло на ура.

Мы стоим в парке, под облетевшим каштаном, на тропинке, проложенной в сером снегу. Тропинка узкая, люди пытаются обойти нас, их ноги вязнут. В конце концов вокруг нас образовывается утрамбованный обход. Аля курит тонкую сигарету и плачет. Слезы искрятся, дымок поднимается прерывистой змейкой, сигарета дрожит в нервных пальцах.
-Гермафродит несчастный.
-Аля, пойми, я не могу тебя любить, чудес не бывает. Трахать - могу, а любить, нет. Ты же не маленькая, Аль.
-Какая же я дура, боже, какая дура. Прости меня. Бедненький, у тебя теперь чувство вины.

Описание природы: валит снег. Снежинки лежат, не тая, на алиных волосах. Она вытирает лицо бумажным платочком, вынимает из сумочки зеркало.
У меня, кажется, промокли ноги.



© Copyright: Витя Бревис, 2012
Свидетельство о публикации №21203071263